«Здесь ты слопал моего коня».

Огромный золотистый грифон растянулся на траве – воплощенная сытость и приятная усталость от целого дня в воздухе. Упитанный олень-двухлетка был съеден вместе с костями и шкурой, остались только отброшенные в сторону рога да куски, что теперь, насаженные на прутья, дожаривались над огнем.

«Это было не здесь».

«Как же, я помню. Та самая поляна».

«Тот лес южнее и поляна меньше. Конь был невкусный».

Кар засмеялся:

– Да ты просто растолстел, зверюга. Кухарки тебя забаловали.

«Они думают, что сытый я менее опасен, – сообщил Ветер, показывая картины дымящихся бычьих туш в огороженном специально для кормления грифона закутке двора. – Я не охочусь на людей».

– Нет, разумеется. Но людям в это бывает нелегко поверить.

Попробовав мясо, Кар счел его вполне готовым. Откусил большой кусок, задохнулся от жара и сказал мысленно:

«Но все-таки здесь то самое место».

«Нет».

– Уфф… Я помню, Ветер. Я спал в тех зарослях, они стали не намного гуще. Я бросил племя перед войной, изменил невесте, хотел убить герцогиню Тосскую, а сам вместо этого спал с ней и в довершение продал душу тьме, не подозревая, что эта тьма зовется моим отцом. Когда увидел на поляне грифона, я решил, что он меня убьет, и обрадовался…

«Что с тобой? – спросил Ветер, потому что Кар уже не первый раз пускался в воспоминания. – Что тебя тревожит?»

– Не знаю.

В черных с искрами глазах зверя мерцало беспокойство. Кар виновато улыбнулся другу и признался:

– Кати пришла. В этом все дело.

«В ней или в твоей памяти?»

– Второе. Знаешь, Ветер, как бы я ни старался, я все еще один из них.

«Знаю».

– Еще бы ты не знал, мой мудрый грифон! Я рад ей, безумно рад, но сколько она выдержит без крови? Ей придется вернуться или погибнуть. Сомневаюсь, что Сильная Кати выберет старость и смерть.

«Мора знает».

– Знает – что?

«Не знаю, – теперь грифон казался виноватым. – Она молчит».

– Молчит… Но Кати не лжет? Я не зря ей доверился?

«Нет».

– Хорошо. Потому что было бы слишком, даже после всего, если бы Кати ударила в спину.

«А не в спину?»

– Не в спину – легко. Клянусь Силой, у нее хватает причин.

Поев, Кар вытер жирные пальцы о траву и отправился к роднику – пить и умываться. Звонкий ручеек выбегал из-под напоминавшего замшелый рыцарский шлем камня, наполнял узкое русло, день за днем углубляя его, и терялся близкой полутьме зарослей. Корявые ветви древних берез и грабов смыкались над ним сумрачной аркадой. Солнце только начало долгий путь к закату; поторопившись, можно было к ночи быть у аггаров. Но Кар не спешил. Один день ничего не изменил бы, а вызывать суматоху, обрушив на спящее селение гостя столь пугающего, как Ветер, не хотелось. Мысль посвятить вечер охоте и отдыху показалась отличной и грифону, и человеку – теперь и не упомнить, кому первому она пришла в голову. Время, проведенное с Ветром, как и прежде, оставалось для Кара самым счастливым. Нечасто удавалось им побыть вдвоем, оторвавшись от государственных забот и военных дел: брат-принц и военачальник Империи – существо куда как более занятое, нежели ученик магического курса в Долине. Отправляясь в долгие походы к разбросанным по стране укрытиям магов, Кар оставлял грифона в столице и, наравне с отрядами, которые вел в бой, садился в седло. Ветер не спорил. После памятного боя за Долину, когда оба они чудом не сошли с ума, Кар ни что не позволил бы другу видеть гибель сородичей. Видеть вживую – собственных воспоминаний Кар, увы, спрятать не мог.

Сегодняшний же тихий вечер, последний вечер пути, принадлежал лишь им двоим и обоим казался желанной и незаслуженной наградой. Сегодня они от души наслаждались тихими минутами вдвоем и не спешили обратно к безумию страха, боли и смерти, в котором жили так долго, что забыли, каков на вкус мир. Полянка и родник в окружении вековых деревьев были, может быть, и не теми самыми, что свели их когда-то, но очень и очень похожими. Костер, вспыхнувший от легкого движения Силы, горел почти бездымно. Шепот ветра в листве походил на шум далекой реки, он успокаивал и навевал дрему; родничок напевал звонко и беззаботно, а запах цветущей травы был вкуснее вина. Золотой грифон был песней сердца Кара, единственным, что не давало ему закоченеть от множества убийств.

«Мы – вместе, – отозвался последней мысли грифон. – Ты – мой».

«Твой, – согласился Кар, умываясь холодной до ломоты в пальцах водой. – Не скажу, правда, что тебе со мной повезло».

И рассмеялся в ответ на гневный протест Ветра.

Умывшись, вернулся к грифону – тот вытянулся на боку, как всегда сразу сделавшись похожим на огромного кота. Кар устроился между его лап и гладил мягкую шерсть, пока ночь не занавесила небо одеялом темноты и обоих не сморил сон.

Поселок племени Круглого Озера за годы мирной жизни вырос и расцвел. Вождь вождей, объединивший аггарские племена и мечом навязавший Империи мир, по-прежнему жил здесь, и поселок исподволь превращался в сердце свободных земель аггаров, подобно тому, как столица была сердцем Империи. Новые добротные хижины раскинулись вокруг озера вдвое шире прежнего; улицы стали просторней и как будто светлее, даже красновато-серая глина стен и крыш празднично блестела на солнце. Не в пример деревням Империи, где каждый дом был окружен высоким по мере сил забором, аггары не знали изгородей и жили скорее большой семьей, чем соседями. Двери хижин не запирались; впрочем, и вору, буде такой отыскался бы, нечем было бы поживиться. На берегу, среди развешанных сетей и узких лодок, резвились дети всех возрастов – несомненный признак мира, ибо там, куда прежде угоняла аггаров неравная война, живых детей не рождалось. Загорелые тельца рыбками сигали с дощатых мостков, плюхались, разбрызгивая воду и веселый смех и пугая рыбу. Рядом трудились над порванной сетью два старика и полная женщина в подобранном до колен платье. Женщина то и дело выпрямлялась, хватаясь за поясницу, и принималась с притворной сердитостью кричать на детей. Те затихали, чтобы уже через минуту уже возобновить веселье. Поодаль на солнцепеке дремала, нисколько не беспокоясь шумом, четверка кудлатых аггарских псов. Взглядом грифона Кар видел все, вплоть до репьев в спутанной шерсти и прозрачных капелек пота на лбу женщины. Видел светлые завитки дыма над крышами хижин, чинно беседующих посреди улицы старух, пыль на крышах многочисленных повозок, сохнущие в тени дощатых навесов потники и чепраки, висящую сбрую. Видел жизнь, знакомую до последней мелочи, до запаха выделанных шкур, когда уткнешься в них лицом, до солено-рассыпчатого вкуса овечьего сыра и поскрипывания мокрых кожаных доспехов, если внезапный ливень настигает воинов, заставляя искать не славы и боя, а всего лишь укрытия от дождя.

Вокруг селения Кар с удовольствием заметил засеянные поля. Дальше, средь зеленого простора, уходящего к востоку сколько хватало глаз, паслись богатые стада, гордость племени. А из ближнего леса выезжали всадники. Их одежда была совершенно простой: рубашки из некрашеной шерсти, кожаные штаны и короткие сапоги с завязками. Ни золота, ни украшений – мирная жизнь еще не изнежила суровых степных воителей. Мохнатые широкогрудые кони выступали неторопливо, как на прогулке; луки за плечами всадников и перекинутые через седла оленьи туши лучше всяких слов объясняли ее характер.

Ветер опустился в траву перед охотниками, не слишком близко, чтобы дать им время опомниться. Луки вскинулись во мгновение ока, но и опустились так же быстро: Кара узнали. Он спрыгнул на землю и пошел навстречу. Грифон за его спиной поднялся в воздух прежде, чем испуг лошадей превратился в панику.

Узколицый всадник, чьи стянутые тесьмой волосы казались белыми от солнца, выехал вперед.

– Изменник, – сказал он. – Императорский приспешник.

– И еще колдун, – откликнулся Кар. – Не забывай про колдуна.

Всадник расхохотался. Спешившись, распахнул объятия:

– Ты вернулся, брат!

– Ты все такой же, Чанрет, – ухмыльнулся Кар, обнимая Вождя вождей. – Рад тебя снова видеть! Поздравляю с удачной охотой.

Про себя же подумал, что в прежнее время никто не слышал от Чанрета ни шутки, ни смеха – он и улыбался-то редко, пока не обрел власть и победу, коих чаял всю жизнь.

– Охота была доброй, но нет ничего лучше желанного гостя, – церемонно сказал Чанрет. – Здесь всегда найдется полная чаша для тебя и откормленный бык для твоего крылатого друга.

– Большего нам и не нужно.

Спутники Чанрета спешивались, приветствуя Кара с такой же непринужденной радостью, и он брал протянутые руки, отвечал на шутки и объятья, улыбаясь от всей души. Каждый раз, возвращаясь сюда, он возвращался домой. Его положение в Империи было тверже, чем когда-либо казалось возможным, но брат-принц, предводитель войск, советник и наследник императора внушал подданным все, что угодно, кроме любви. Здесь же он был просто Карий, член племени и побратим Вождя вождей. Воистину безумием было некогда в этом усомниться. Той ночью, когда он прилетел сюда, сбежав от Сильнейшего, Кару не хватило всего нескольких шагов, чтобы это понять.

Чанрет взял коня под уздцы. Кар зашагал с ним в ногу, среди высокой, усеянной мелкими цветками травы. Лето всегда приходило сюда раньше, чем в Империю, и задерживалось дольше.

– Я ждал тебя, брат, – сказал Чанрет. – Четыре дня тому назад мы видели колдунов, целые тучи. Он улетели на восток.

– Вас не тронули?

– Нас – нет. Они кормили грифонов на дальних пастбищах Дубовой Рощи. Пока воины подоспели, колдуны успели улететь, так что никто не пострадал, кроме стад и двух пастухов – те просто исчезли. Ущерб велик, но я больше думаю о другом. Что понадобилось нашим врагам в Злых Землях? Потому что куда еще им направляться?

– Именно туда, Чанрет. Самое худшее, что ты можешь представить, окажется правдой.

– Говори яснее, брат, – очень спокойно приказал Вождь вождей.

– Говорю. Колдуны хотят выпустить на нас звероподобных. Вы – первые на их пути.

– Им это под силу?

– Да.

Вождь сдвинул брови, сразу напомнив того вечно хмурого аггара, каким был годы назад. Долго молчал, глядя под ноги. Молчал и Кар, думая, как изменила власть когда-то скорого на решения друга. Нынешний Чанрет все больше напоминал Дингхора, прежнего вождя племени Круглого Озера – сходство, от которого лишь выигрывали собранные под рукой Чанрета племена.

– Черные вести, – сказал он наконец. – Мы убегали к Злым Землям от Империи, но куда бежать от беды из Злых Земель? Мы примем бой. Он будет славным… и безнадежным. Ты с нами, брат?

– Не только я. Войска Империи примут этот бой вместе с вами. Ты ведь не отвергнешь их помощь?

– Ты бы назвал меня дураком.

– Верно, – усмехнулся Кар.

– Я нынче же отправлю за вождями. Будь моим гостем, Кар, и на сегодня забудем о печалях.

Но забыть печали не удалось, хотя в тот вечер нашлось место и смеху, и песням, и воспоминаниям былых времен, побед и поражений. Вино и кислый ар, рядом с которым вино казалось безвреднее воды, лились рекой. Дом Чанрета не вместил гостей, и праздник продолжили на улице, у сложенного в центре селения большого костра. Языки пламени взмывали до неба, искры разлетались, заставляя отскакивать со смехом, а свежая оленина была вкуснее любых дворцовых яств. Кар, чувствуя себя мальчишкой, пил, пел и кричал вместе со всеми. Минутами казалось – подыми голову, и сквозь пламя увидишь любимые лица ушедших, чьи имена звучали в рассказах и в чью память поднимались чаши. Кар знал, что вернись сейчас Дингхор и Ранатор, им не пришлось бы стыдиться за оставшихся. Объединение племен, за которое старый вождь отдал свой голос последним и против воли, оправдало самые смелые надежды. Дингхор возрадовался бы, увидев.

– Дингхора вспоминаешь? – спросил, подойдя, Чанрет.

Кар кивнул.

– Видишь, он ошибался, а я был прав.

– Я рад этому, Чанрет.

– Жаль, он не успел увидеть. Аррэтан сказала – сердце…

– Хотел бы я хоть раз еще с ним поговорить, – признался Кар.

– Он бы тебя простил, не сомневаюсь.

– Я сам себя не простил. Чанрет, в тот раз я…

Вождь нахмурился:

– Все уже сказано, брат, зачем опять ворошишь? Ты сделал для мира больше, чем смог бы мечом. Знаешь ведь, император принял мои условия сразу, как услыхал твое имя, – Чанрет хохотнул. – А потом еще спровадил жреца и до ночи меня расспрашивал. А мне и сказать-то было нечего, пропал, и все тут. Когда б ни ты, мы в те дни пролили бы еще немало крови!

– Жаль, что меня с вами не было.

– Ну, теперь-то ты не сбежишь, – усмехнулся Вождь вождей и крикнул: – Эй, еще вина! И песню!

Вино было здесь, и за песней дело не стало. Кар подхватил, вторя хриплому голосу Вождя и замолкая, только чтобы сделать новый глоток. Где и напиваться допьяна, позабыв привычки Сильных, как не среди братьев-аггаров? Здесь никому нет дела до цвета его волос – ни, коли на то пошло, до права на имперский престол. Единственный же, кто при встречах не прятал ненависти, не вышел в этот вечер к костру.

Чанрет разослал гонцов к племенам в тот же день, но не один день потребовался вождям, чтобы собраться к Круглому Озеру. Они прибывали с большими отрядами, не на шутку встревоженные разошедшимся слухом о появлении колдунов. Предметом вожделений магов была Империя, потому Нашествие почти не коснулось аггарских земель – до поры. Но никто, хоть раз побывавший в Ничейной полосе, не стал бы недооценивать опасность.

Кар жил в доме Чанрета, где каждый вечер к очагу сходились уже прибывшие вожди племен, и за разговорами, спорами и препирательствами, обычными в любом собрании, складывалось потребное для войны единодушие. Чанрет знал свое дело: в нужный час аггары выступят в полном согласии. Сколько бы горя ни причинила им Империя, теперь вся надежда на острые мечи ее солдат и боевой дух жрецов, и, побурчав для порядка, с этим соглашались все.

Военные приготовления почти не сказались на жизни племени, привыкшего к смертельным угрозам. Кар и не заметил, как эта жизнь впитала его с той же непринужденностью, что и без малого два десятка лет назад. Быть аггаром намного легче, нежели принцем Империи, сыном Амона или кем бы еще ни сделала его беспокойная судьба. Ожидание вытягивало жилы и порой подступало так, что хоть кричи; в остальное же время Кар охотился и ловил рыбу, участвовал в дружеских поединках на мечах или кулаках, пил вино с Чанретом и катал на грифоне его сыновей. Мальчишки, рожденные уже в мирное время, исполнились было обиды на отца, отказавшегося брать их в поход, и на гостя, не пожелавшего перед отцом за них заступиться, но слава грифоньих наездников быстро излечила их раненую гордость. Ветер же был терпелив и тщательно скрывал от Кара, что находит в мальчишеских восторгах немалое удовольствие.

Однажды утром, в одиночестве бродя по селению, Кар встретил Аррэтан. Она возвращалась с берега озера, и в одной руке у нее был ребенок, а в другой – полная корзина рыбы. Грубое платье скрывало пополневший стан, а толстые, отливавшие пеплом косы выглядывали теперь из-под приличной для замужней женщины шапочки. В остальном же первая любовь Кара оставалась прежней. Та же вешняя зелень жила в ее глазах, а если вокруг и лучились морщинки, насадило их довольство и мирные заботы, а не боль. Такой же уверенной была ее походка, и движения, целительницы и дочери вождя, были все так же размеренны и неспешны.

Встретившись, оба растерянно опустили глаза. Постояли, не решаясь ни заговорить, ни пройти мимо. Каждая встреча – а было их немного, хотя за восемь лет дела императора не раз приводили Кара в племя Вождя вождей – оставляла горький привкус вины и недосказанности. Вот и сейчас Кар решительно не знал, что сказать.

– Здравствуй, Аррэтан, – проговорил он наконец.

– Здравствуй, – ответила она тихо.

– У тебя… все благополучно?

– Да.

– Я… рад.

Аррэтан не ответила. Шагнула, собираясь идти дальше, но Кар, хоть и видел в ее чувствах неприязнь, загородил дорогу.

– Позволь, я тебе помогу, – сказал он.

– Я справлюсь сама.

– Прошу, Аррэтан.

Пожав плечами, Аррэтан протянула ему корзину. Крупные рыбины в ней блестели, как одетые в кольчуги рыцари. Ребенок Налмака крепче обхватил мать за шею и с подозрением уставился на черноволосого незнакомца.

– Знаешь, я был на могиле твоего отца, – сказал Кар, подстраиваясь к ее шагам.

– Мой отец похоронен в Ничейной Полосе.

– Знаю, там же, где Ранатор. В прошлый раз я летал туда, специально.

– Зачем? – Аррэтан хмуро глянула и сразу же отвела взгляд. – Он все равно не услышит. Он ждал тебя, пока был жив. Теперь что…

«И я ждала» – ей не было нужды говорить этого вслух, ни даже мысленно. Все было ясно и без слов.

– Я стоял там почти всю ночь и просил прощения, – сказал Кар. – И знаешь, мне казалось… казалось, что он меня слышит. Что он меня простил. Аррэтан, если бы и ты могла…

– Что сейчас об этом, Карий? Я все давно забыла. Забудь и ты.

Но горечь и обида внутри нее говорили другое. Кар вздохнул и признался с отчаянием:

– Я хотел вернуться, Аррэтан. Я сбежал от колдунов и прилетел… но ты была уже с Налмаком. Я увидел вас вместе… И ушел.

– А по-твоему, я должна была ждать, пока не состарюсь? – Аррэтан остановилась. Голос ее зазвенел: – Ждать, потому что ты, может быть, когда-нибудь, решил бы вернуться?!

– Я не упрекаю тебя, Аррэтан! Я…

– А что же ты делаешь?!

Кар открыл рот, но захлопнул, увидев идущего к ним Налмака. Аррэтан быстро забрала корзину и пошла навстречу мужу. Обменявшись с ним парой слов, свернула к дому, а Налмак, пуще прежнего похожий на матерого медведя, приблизился.

– Не смей тревожить мою жену, – сказал он.

– Я не хотел ее тревожить, Налмак.

– Ты это сделал. Я буду сражаться вместе с тобой, Карий, у нас общий враг, но, если еще раз к ней подойдешь…

– Не беспокойся, – с горечью ответил Кар. – Аррэтан любит тебя, а ко мне чувствует только обиду, это я говорю как колдун. А я – я лишь хотел ее прощения, и все. Но и это слишком много для такого, как я!

– Ты прав. Ты не стоишь и этого.

Кар отвернулся и быстро пошел прочь. Голос Налмака настиг его и пригвоздил к месту – все же племянник Дингхора готовился когда-то стать вождем и умел повелевать:

– Карий.

Кар обернулся.

– Когда пропал Гарион, – сказал Налмак, – его сын рассказывал, будто отца похитил грифон. Никто не поверил, конечно, тогда мы и слыхом не слыхали про живых грифонов. Парня подняли на смех. А потом случилось Нашествие, и все про то забыли. Не скажешь мне, Карий, что стало с булочником?

Сперва Кар хотел уйти – молча, и впредь никогда с Налмаком не разговаривать. Потом внутри всколыхнулась знакомая темнота, и он шагнул ближе, глядя Налмаку прямо в глаза.

– Гарион умер, – отчетливо произнес Кар. – Я убил его. Его кровь я использовал для получения колдовской Силы. Это было моим наказанием, Налмак, за то, что я пытался бежать и вернуться к вам. А теперь, если хочешь, иди расскажи об этом всем.

В молчании смотрели они друг на друга, и прохожие останавливались с тревогой, не зная, разнимать ли соперников или не мешать разговору давних знакомых.

– Я этого не сделаю, – сказал Налмак, и Кар ощутил, как он усилием воли гасит свой гнев. – Сейчас мы на одной стороне. Колдуны и впрямь улетели к Злым Землям, тут ты не врешь. Я помню свой долг перед племенем и не стану вызывать смуту. Но не думай, что вечно будешь уходить от расплаты, Карий. Ты крадешь чужих невест и бросаешь их, ты предаешь, колдуешь и убиваешь, и тебе все сходит с рук. Тебя встречают песнями, как героя. Дингхор при смерти звал тебя, ты знаешь об этом? Не меня и не Ранатора – тебя. Но ты предал его, как предал всех нас. Я чту его память, поэтому не трону тебя. Ты и без меня однажды ответишь за все.

Кар усмехнулся, и усмешка вышла волчья:

– Думаешь, я этого не знаю? Ты зря потратил слова, Налмак. Я знаю свою вину и помню о расплате. Но прежде я собираюсь победить в этой войне, а ты, если надумаешь мне мешать – умрешь. Это тебе говорит колдун.

– Я хочу этой победы не меньше твоего. Можешь меня не опасаться.

– Смотри, чтобы тебе не пришлось опасаться меня, – ответил Кар и ушел, не оглядываясь.

Вечером того же дня прилетела Мора, и Ветер передал с ее слов, что император с войском выступил из столицы, а Сильная Кати отослала грифоницу, дабы разделить с ними тяготы пути – жест, достаточно громкий, чтобы не сомневаться в его значении. Подобно самому Кару, полукровка Кати выбрала дикарей. И сколь бы высокой ни оказалась для нее цена, ее помощь в предстоящей битве стоила дороже. Еще дороже – ослабление Совета, где оставались теперь лишь два Сильных мага.

И Сильнейший, разумеется. Отцовская тень ложилась на плечи Кару явно, совсем как в юности. Стряхивая этот смертельный плащ, он слышал тихое рычание, и на память ему приходил старый, почти непобедимый в последней своей схватке волк, встреченный однажды в Ничейной Полосе. Подоспевший Ранатор решил исход столкновения, на скаку пронзив зверя копьем и протащив так через жидкий лесок до края становища. В противном случае Кар, а не волк пропитал бы в своей кровью редкий в тех краях снег.

Начавшийся сбор аггарских войск словно воскресил памятные дни последней войны с Империей. Клич, брошенный Чанретом, был прост: каждый, кто способен держать меч. Свободные земли всколыхнулись. Заставшие прежние дни воины готовились умереть с честью – зная звероподобных, мало кто надеялся на лучший исход. Юные же рвались повторить подвиги отцов, не понимая, что грядущая беда страшнее любой из случавшихся прежде, и песен об их доблести слагать может оказаться некому.

Походные шатры вокруг селения Круглого Озера тянулись уже на многие мили. Ночами пастбища казались горящими из-за бесчисленных костров. Кар по-прежнему жил в доме Чанрета, как и он, дожидаясь общего сбора и выступления и гадая, поспеет ли император прежде армии магов. О том же велись разговоры и вечерами у очага, и днем, когда на свободном участке перед лесом воины разминались в учебных боях. Кар чуял приближение отца, как, бывает, в ясный день ощущается скорый приход грозы; но и аггары, не имевшие подобных чувств, мрачнели день ото дня.

В конце концов решено было выступить навстречу магам, не дожидаясь подкрепления из Империи. Медлить значило допустить звероподобных на свои земли – на такое не согласится ни один аггар. Но и вид императорских войск, свободно шествующих через беззащитные селения, не обрадовал бы никого, поэтому трем тысячам всадников выпало отправиться навстречу гостям, дабы вместе прибыть к месту сражения. А уж вовремя или нет – то в руках Божьих.

Дождливым ранним утром воины двадцати шести племен выступили к востоку; еще шесть готовились присоединиться в пути. Земля дрожала под тысячами копыт. Аггарское войско, не обремененное ни пехотой, ни тяжестью рыцарских доспехов, не связанное необходимостью следовать дорогам, покрывало милю за милей, вытаптывая траву, обходя леса и пересекая вброд реки. Легкие, приспособленные к бездорожью повозки обоза почти не отставали от всадников. Впереди же, выдерживая расстояние, почти незаметными штрихами в сером пасмурном небе, летели два грифона – черный и золотой. Кар простился с Ветром в ночь перед выступлением, но уговорить его остаться в стороне, как обычно, не смог.

Бесконечные луга свободных аггарских земель то тут, то там пестрели овечьими стадами и табунами коней. Пастухи, чаще всего мальчишки, слишком юные для войны, провожали воинов испуганными и завистливыми взглядами. Несколько раз на пути встречались селения – те же серые холмики хижин в окружении полей и роскошных пастбищ. Возле селений вставали лагерем. Когда приходило время двигаться дальше, войско Чанрета пополнялось новыми отрядами, а обоз – запасами вяленого мяса, рыбы, сыра и муки, сушеными ягодами и овсом. И снова ложились под копыта сочные травы, замирали от страха в норах суслики и полевые мыши, разбегались, издалека почуяв топот и гул, табуны диких коней, хоронились в чаще встревоженные волки, прятались напуганные олени и лоси. Дикий край, пока еще изобильный, не задетый медленно расползавшимся проклятием Ничейной Полосы, замирал и с опаской прислушивался. Даже гомон бесконечно снующих над головой птиц звучал вопросительно и тревожно.

Вождь вождей, чей вороной жеребец всегда на шаг опережал других, был молчалив и напряжен, как натянутая тетива. Его глаза неотрывно вглядывались в неровный горизонт, как будто в нетерпении ожидая увидеть тени врагов. Меч, успевший прославиться во многих стычках задолго до войны с Империей, казалось, сам просится ему в руки. Изогнутый наподобие серпа, с расширяющимся к концу лезвием, он был страшным оружием, но не менее страшной была ярость, охватывавшая Чанрета в бою. Кар хорошо помнил хмельное неистовство, с которым его друг отнимал жизни, и теперь, когда каждый удар копыт приближал их к новой битве, нетерпение Чанрета было как запах крепкого вина. Похожие чувства владели большинством аггаров, разве что Налмак хранил отстраненное спокойствие, с каким ходил в бой всегда, сколько Кар его помнил.

Они ехали в первом ряду, вместе с Вождем – Налмак, Калхар, Ордитар, другие, по праву считавшиеся первыми в племени Круглого Озера. Нашлось среди них место и Кару. Будь его воля, именно так, между Чанретом и Калхаром, он и встретил бы врагов. Но разумеется, ему, магу и принцу, в решающий день достанет иных забот, чем размахивать мечом в первых рядах еретиков-аггаров. Впрочем, кто знает, как оно обернется? Легкое метательное копье, притороченное к седлу Кара, длинные стрелы с вытянутыми наконечниками для дальнего боя и тяжелые, с широкими и плоскими – для ближнего, с оперением из орлиных крыльев в колчане за его плечами еще могут понадобиться прежде, чем императорское войско нагонит своих прежних врагов и новых союзников.

Вечерами, у бивуачных костров, Кар подолгу смотрел в танцующие языки огня. Он был магом в достаточной мере, чтобы движением мысли погасить их и воспламенить вновь. Мог распространить огонь по лесу, на многие мили и залить его, призвав ливень – мог или, по меньшей мере, знал, как это сделать. Вряд ли ему хватило бы Силы теперь, когда прошло больше восьми лет с тех пор, когда он имел возможность ее пополнить. Но и будучи полноценным магом с заемной Силой человеческой крови, Кар не сумел бы проникнуть сквозь даль расстояний, не сумел бы разглядеть ни врагов, ни друзей, прочитать их мысли и намерения. Не смог бы заглянуть в будущее, узнать, каким будет конец пути, когда придет время сражению и кто из спутников доживет до следующей луны. Это – высшая магия. Этому его не учили. Полукровке, предназначенному сыграть отведенную роль и погибнуть, как только в нем отпадет нужда, ни к чему овладевать умениями Сильных. Даже если полукровка этот оказался достаточно способным, чтобы превзойти не только однокашников, но и многих старых магов, так что некоторые, не иначе как в помутнении, прочили ему место в Совете, среди величайших из великих…

Помирившись с братом, Кар отказался от крови, Силы и права называться магом. Он не сожалел о своем выборе – никогда. Если тоска о несбывшемся подступала к горлу, если мертвые лица прежних товарищей, с кем ел, работал и учился вместе, и трупы грифонов заставляли терзаться черной виной, Кар изо всех сил старался забыть, вытравить свою вторую сущность. Так было правильно. Он не испытывал сомнений. Но нынче, в преддверии конца, он сожалел о Силе и власти, которых не имел. О том, что может лишь беспомощно отгонять отцовскую тень вместо того, чтобы самому встать за спиной Сильнейшего, слушая его разговоры и мешая мыслям. О том, что не может незримо навестить Эриана и Кати, что вместо виденья будущего должен обходиться предчувствиями, и предчувствия эти злее бешеных псов.

Никто не тревожил Кара в такие минуты. Видя его задумчивость, оказавшиеся рядом аггары понижали голоса, и вскоре воцарялась тишина, прерываемая лишь треском сучьев да смутными разговорами, долетавшими от других костров. Но и те быстро смолкали – тяжелых дум хватало на всех. Тогда вступали со своей бесконечной песней сверчки, и воздух дрожал от их беспокойного звона.

– Звероподобные – это смерть, – сказал Чанрет однажды, стряхнув тишину. – Это все знают. Когда сожрут нас, примутся за остальной мир, и что тогда останется твоим колдунам, Кар? К чему им это?

Воины запереглядывались: в первый раз Вождь вождей признался вслух, что не надеется на победу. Кар тяжело поднял голову. Бок о бок с Вождем сидел Голос Божий – молодой и почти незнакомый Кару, он всего два года назад сменил прежнего жреца племени.

– Чему удивляешься, Вождь? – спросил он. – Их мысли помрачены тьмой. Тьма тянется к тьме, потому наши враги быстро сговорились. Тьма в тех и других ненавидит жизнь и жаждет смерти…

– Но сами-то они помирать не хотят, – перебил Чанрет. – А коли мир станет весь как Ничейная Полоса, где им жить? Что скажешь, Кар?

– Они не боятся чудовищ, колдовство заставит их служить хозяевам – если у тех хватит Силы. Что до проклятия… Ты ведь об этом, Чанрет… – Кар передвинулся так, чтобы жар от костра не обжигал коленей, и закончил: – Не знаю. Может, рассчитывают с ним совладать. Или вовсе о нем не думают. Или думают – и поэтому решились только теперь, не восемь лет назад. У них не осталось выбора. Мы им не оставили…

– Теперь скажи, что сам во всем виноват, – хмуро завершил Вождь.

– Разве я так говорил?

– Раз десять за эти дни, не меньше.

– Но это правда. Они готовили вам рабство… не вам, Империи. Вас до поры оставили бы в покое. Я нарушил их планы, развязал войну, и вот что вышло. Вместо рабства – смерть. И первыми под ударом вы.

Лица воинов казались алыми в свете пламени. В металлических пластинах, нашитых на доспехи, отблескивали язычки огня. Все взгляды были прикованы к лицу Кара, и все молчали. Ответил тот, от кого он меньше всего ожидал поддержки.

– Нас пока не сожрали, Карий, – сказал Налмак. – И, даст Бог, мы еще станем у них поперек горла. А если подоспеет Империя… Они подоспеют?

– Они идут, – ответил Кар, снова глядя в огонь. – Надеюсь, успеют. Надеюсь, вместе мы и впрямь станем им поперек горла…

– Хо, – откликнулся издалека Калхар. – Встанем, не впервой. И все одно сожрут, а не сожрут – проклятие-то останется. Его обратно не запихнешь, или как?

– Так же, как в первый раз, – сказал Голос Божий.

Рунасдат, жрец, или как предпочитали говорить аггары – Голос Божий, лицом походил на молодого Чанрета. Его длинные волосы, заплетенные во множество перевязанных цветными нитями косичек, в беспорядке падали на спину и плечи и шевелились, когда он говорил. Такими же разноцветными нитями был расшит подол хламиды. Оружия Голос Божий не носил, и с войском шел не для участия в сражениях.

– Что смотрите? – спросил он, когда все взгляды обратились на него. – Забыли, как все было? Что вам рассказывали деды?

Сидящие у костра переглядывались, ожидая, кто возьмется отвечать. Старинные рассказы, почти без изменений передававшиеся из поколения в поколение, оживали в их памяти.

– Давным-давно племена аггаров жили в прекрасном краю, том, что позже нарекли Злыми Землями, – вполголоса заговорил Налмак. – Густые леса его изобиловали дичью, в чистой воде рек играла рыба, а песок их был полон золотыми крупинками. Племена жили в мире и довольстве до тех пор, когда некоторые из них, пресытившись благополучием, не взыскали силы и власти над другими. Так начались войны. Но силы племен были равны, и долгое время никто не мог одержать верх. Тогда желавшие власти заключили союз с темными богами. Им приносили они в жертву собственных детей, а взамен получили огромную силу и способность меняться. Их человеческая сущность смешалась со звериной. Тогда же на землю пало проклятие, принеся голод, засуху и бесплодие. Звероподобные терзали и убивали своих сородичей, никто не мог противостоять им. Многие погибли от голода, еще больше погубили звероподобные. От страха люди сходили с ума и, по примеру звероподобных, искали помощи у тьмы. Оставшиеся в живых, кто не захотел служить темным богам, бежали к землям колдунов. Звероподобные преследовали их, надежды не было. Тогда Голоса Божьи всех племен собрались вместе. Целый день провели они в молитве и были услышаны. Злые Земли отделила от мира граница, которой перейти не может никто. А наши предки ушли и поселились возле Империи колдунов, которые оказались не лучше звероподобных, но бежать было уже некуда. Так нам рассказывали деды.

Голос Божий слушал и кивал. Когда Налмак закончил, с достоинством подтвердил:

– Так и было. И может быть снова.

– Хочешь сказать, если вы опять соберетесь все вместе, сможете остановить проклятие? – спросил Вождь.

– Ты сомневаешься? Разве Бог, который говорит моими устами, с тех пор умер? Если мы соберемся, отставив раздоры… – Рунасдат помолчал и со значением добавил: – Все.

– Уж не про имперских ли жрецов ты говоришь? – хмыкнул Вождь, а Налмак молча сплюнул на землю.

– Как в тот день, – повторил жрец. – Все.

С другой стороны костра снова подал голос Калхар:

– Может, вам собраться поскорей и молиться Богу, чтобы звероподобные издохли вместе с колдунами?

– А что тогда делать вам, воинам? – усмехнулся жрец. – Каждому свое. Мы – уста Бога, вы – его руки. Вот и делайте свое дело.

– Так и знал, – насмешливо сказал Калхар. – Без драки никуда.

– Вот бы еще победить в драке-то, – заметил Чанрет. – Предречешь нам победу, Голос Божий?

– Не могу, – вздохнул Рунасдат. – Мне не открыто, что будет. Прости, Вождь.

– Нечего прощать. Так всегда бывает.

В костер больше не подбрасывали. Пламя почти угасло, только частые голубые язычки бегали по раскаленным до полупрозрачности поленьям. Войско стояло лагерем в узкой долине, с двух сторон зажатой поросшими лесом холмами. Тяжелое небо с редкими пятнами звезд зловеще охватило растянутые длинной гусеницей шатры. Затухавшие костры придавали темноте красноватый облик. Черная тень сгустилась за спиной, незримая для всех, кроме Кара. Приблизилась. Он стиснул зубы в безмолвном запрете: «Убирайся». Надавил, отсылая незваного гостя прочь из лагеря, не позволяя тому глядеть по сторонам. И увидел, что за ним наблюдает жрец.

Недолгое молчание прервал один воинов, до сих пор молча слушавших разговор старших.

– А что скажет колдун? – спросил он. – Ты можешь предсказать будущее, Карий?

– Нет, – сухо ответил Кар. – Не могу.

– И не надо, – отрезал Налмак. – Что будет, то и будет.

Лагерь медленно засыпал. Смолкали голоса, гасли костры. Один за другим аггары расходились по шатрам. Ушел, коротко кивнув, Налмак, простился Чанрет. Вскоре у костра остались только Кар и Рунасдат – он, казалось, впал в задумчивость и вовсе не торопился отправляться в постель. Поднявшийся ветер наконец раздул облака, над головой густо высыпали звезды. Резкий порыв запустил в лицо остатки дыма от тлеющих в костре углей. Кар зажмурился, вытер слезы, а когда белая дымная полоса сдвинулась в сторону и он открыл глаза, рядом стояла тень. Но не тень Сильнейшего. Кар улыбнулся.

«Наконец-то, – сказал он мысленно. – Я ждал тебя».

«Напрасно, – ответила тень. – Такие посещения отнимают очень много Силы».

«В таком случае не трать ее. Скажи только, где вы».

«Если мерить нашей скоростью – в шести дневных переходах от вас. Слушай меня, Карий. Амон ошибся в расчетах, как я и предупреждала. Проход не закрыли вовремя, существа вырвались наружу. Они движутся к границам бесплодного края и уничтожают на своем пути все. Друг друга тоже. Маги направляют их, но только потому, что те и сами идут туда же, куда их гонят. Подчинить их теперь невозможно».

«Мы поспешим им навстречу».

«Нет! Это важно, Карий, ты не должен встретить их без меня. Оставайтесь там. Выберете место для сражения, и, будь уверен, Амон приведет их прямо туда. Но ты должен дождаться меня. Исход дела решит магия».

«Магия? Опомнись, Кати. Ты одна, да я – недоучка, против клыков и когтей? Нет уж. Мы можем помочь, но исход дела решат мечи. Ты уже могла убедиться, что они кое-чего стоят».

«Не в этот раз. Поверь мне, прошу. Разве я ошибалась хоть однажды?»

«Ошибалась, – усмехнулся Кар, – когда предрекла мне кресло Сильнейшего. Помнишь?»

«Помню. Это не было ошибкой. Послушай и сделай, как я говорю. Или мне попросить императора, чтобы он тебе приказал?»

«Прошел месяц, а ты уже распоряжаешься императорским словом? Ты пугаешь меня, Сильная Кати».

«Прости».

«Эриан мой повелитель, но Чанрету он не указ. Как я уговорю его спокойно ждать, пока звероподобные разоряют аггарские земли?»

«Ты уговоришь его дождаться помощи, а не бежать сломя голову навстречу гибели. Твой друг, полагаю, не лишен разума».

«Не лишен. И я тоже. Я постараюсь его убедить… потому что верю тебе, Кати, даже вопреки разуму».

«Спасибо…» – прошептала она и растаяла.

«Поспешите», – сказал Кар ей вслед. Подняв голову, натолкнулся на внимательный взгляд жреца. Молчать было глупо.

– Ты видел, – сказал Кар.

Рунасдат кивнул.

– Кто это был? – спросил он.

– Можешь не верить, но – друг. Благодаря ей нас не застанут врасплох.

– А другой, кто приходил раньше?

– Враг. – Кар откинул волосы со лба и признался: – Мой отец.

– Ты его прогнал.

– Да.

Помолчали. Голос Божий, казалось, ждал чего-то. Поколебавшись, Кар задал вопрос, который беспокоил его весь вечер:

– Ты говорил о тьме, Рунасдат. Я – колдун. Выходит, я тоже служу тьме, даже если желаю добра? Все так и думают, я знаю. Особенно там, в Империи. Но помощь мою не отвергают – почему-то…

– Добро, зло, – жрец тряхнул косичками. – Люди легко судят. Бывает, человек видит тьму, а на деле у него просто завязаны глаза. А стукни его по затылку, и он увидит свет там, где никакого света отродясь не было.

– Как же отличить правду?

– А ты не знаешь? По плодам, ясное дело. Дождись, чтобы созрели плоды, и не ошибешься.

– Спасибо, Рунасдат, – сказал Кар, помолчав.

– Помог я тебе?

– Наверное.

– Вот и ладно, – улыбнулся жрец и встал. Согнулся, потирая колени. – Пойду спать. А ты?

– Я тоже сейчас пойду.

Но спать не хотелось. Во сне дурные предчувствия оборачивались кошмарами, от которых Кар просыпался весь в поту и больше не решался заснуть. Молча ждал рассвета под храп Налмака и легкое дыхание Калхара, с которыми делил шатер, или выбирался наружу и шел подальше от лагеря, чтобы позвать Ветра и хоть ненадолго забыться в его золотистом тепле. Если случалось заснуть, пригревшись в грифоньих объятиях, Кару снилась Долина. Солнце красило розовым и алым снежные вершины, ломаные изгибы ущелий загадочно голубели; на дне их, среди редкой травы и каменистых осыпей, безмолвными сторожами росли кривые сосны. Зеленым оазисом, уголком лета среди вечных снегов лежало под грифоньим крылом пристанище магов. Летящий со скал поток ревел и пенился, разбрызгивая алмазные вспышки, потом стихал на ровной поверхности и бежал к озеру, сверху похожему на исходящую паром чашу. Шапки пены в синей воде казались облачным отражением неба. Подземное тепло истекало наружу зеленью трав и роскошью плодов, белым руном овец и неповоротливым чудом гигантских ящериц-драконов. Грифоны, золотые и черные на серо-зеленых склонах, мирно дремали, слушая мысли занятых наукой и магией друзей. Отзвуки заклятий витали, рассеивались в чистом воздухе Долины, где остатки Владеющих Силой жили, любили, ненавидели и ждали долгие девять веков, до тех пор пока он, кого маги звали Амоном, сыном Амона, с кем связывали надежды и ожидания, не положил этому конец.

– Мы будем ждать здесь, – сказал Чанрет. – Это хорошее место для боя.

Из рядов подтягивались всадники, останавливались на вершине холма. Задумчиво смотрели вниз, не спешили соглашаться. Лидрок, вождь племени Рассветных Холмов, в последней битве с Империей лишившийся правой руки, но владеющий мечом ничуть не хуже оттого, что держал его в левой. Урдхар, новый вождь Дубовой Рощи, Ширлак из Долгой Долины, Тераланд с Расколотого Холма. Другие вожди, знакомые и незнакомые, многих Кар впервые встретил в этом походе, с другими не раз встречался лицом к лицу в прежние, немирные дни.

– Неплохо, – сказал наконец Лидрок. – Хватит места и нам, и императорским. И обойти его нельзя.

– Сунулись бы в болота, сгинули, так ведь нет, – проворчал кто-то за спиной у Кара.

– Лучников на берег, – задумчиво протянул Урдхар. – Не остановят, но задержат…

Место было и впрямь хорошо. Широкая полоса сплошных непролазных болот, что недаром звались Мертвыми Топями, тянулась далеко к северу, не пересечь и не обойти; река, по чьей-то причудливой воле названная Задирой, изгибалась, окаймляя долину будущего сражения с юга и с востока. С южной стороны берег венчали глухие, поросшие непроходимым лесом скалы. Ближний берег, заросший дроком и колючим кустарником, переходил в удлиненную к западу равнину, что тянулась до подножия невысокой гряды, на которую сейчас выезжало аггарское войско.

Череда холмов, лежащих на пути идущих с востока, от Ничейной Полосы, неминуемо приведет к Задире, и уже на середине реки их встретят стрелы. На этом берегу звероподобных будут ждать люди, которым отступать некуда. Все решится здесь. Кар вздрогнул, когда холодные мурашки предчувствий побежали по коже.

– Так и решим, – сказал Чанрет.

Громкие команды полетели по рядам. Вожди спешивались, переговаривались, прикидывая расположение войск в будущем сражении. Кар оставил коня и пошел вниз с холма, к реке. Колючая поросль цеплялась за сапоги, мелкие камни вырывались из-под ног и катились, обгоняя друг друга. В жарком полуденном воздухе поскрипывали запахи полыни и ковыля. Над берегом уже снижался Ветер: им вдвоем предстояло лететь к востоку, ища признаки приближения врагов. Высоко в облаках добровольной спутницей поджидала Мора. Люди и кони вздрогнули в мимолетном ужасе, когда две крылатые тени описали круг над войском и умчались прочь, наперегонки с воздушными потоками, с облаками и стылыми призраками предчувствий.

Войска Империи догнали аггаров на шестой день, считая от того момента, когда Ветер, издалека почуявший собратьев из Долины, принес Кара обратно. Чанрет с вождями племен выехали на встречу с императором, и Кар был с ними. Живое море наполнило холмы, раскинулось за ними до горизонта, до медных отсветов заката. Яркие полотнища знамен празднично реяли над землей; доспехи сверкали начищенным железом, серебром и позолотой.

Они встретились на вершине холма, под знаменем с изображением льва в обрамлении императорских дубовых листьев. Личный императорский полк занял склоны, но окружали главу Империи в основном алые мантии жрецов. Прямой и суровый встречал еретиков Верховный жрец, чуть смущенным казался стоящий рядом с ним Атуан. Кар скользнул по ним взглядом и тут же забыл, пораженный открывшимся зрелищем.

Напротив открытого входа в большую палатку, где уже готовили торжественный ужин в ознаменование встречи, в нескольких шагах впереди свиты и жрецов, подъезжавших ожидали Эриан и Кати. Вместе. Пылал в закатных лучах императорский пурпур, переливалась множеством оттенков драконья кожа. Император истинных людей и Сильная, член Совета, не смотрели друг на друга и не встречались руками – только стояли рядом, но Кар внезапно лишился воздуха. Судорожно вздохнул, кинул вокруг изумленный взгляд… Даже не будь он магом, читающим чувства своего брата ясно, как открытую книгу, старательно-равнодушные лица жрецов сказали бы ему все.

«Что ты наделала, Кати?!»

Тень улыбки задела ее губы – другого ответа Кар не получил. Рядом спешился Чанрет, Эриан обратился к нему с учтивой речью, приветствовал вождей, назвав многих по именам. Когда отзвучали ответные приветствия, император пригласил всех в палатку и наконец соизволил заметить Кара. Обнял его с коротким смешком:

– Мне недоставало тебя, брат.

– Ты не терял времени, – тихо сказал Кар.

– Во всех смыслах, – без тени смущения улыбнулся император.

Отвернувшись, предложил руку Сильной Кати и повел ее в палатку. Кар пошел следом, чувствуя себя настоящим дураком, и сочувственный кивок Атуана из-за плеча Верховного жреца ничуть не поправил дела.

– Было бы слишком громким назвать их армией, – говорила Кати. – По поведению они больше животные, чем люди. Они движутся беспорядочно, останавливаются, разбегаются, грызутся между собой. За ними не остается ничего, даже травы. Их основная эмоция – голод, поэтому маги направляют их самым простым способом: обещая пищу, много пищи…

Возникшую паузу заполнил Чанрет:

– Пища – это мы.

– Да, – кивнула Кати. – Этого обещания достаточно, чтобы существа оставались послушны до… определенной степени. Реши теперь Совет изменить решение, развернуть существ они не смогут.

– Совет знает, что потерял над ними власть? – спросил все еще не оправившийся от потрясения Кар.

Кати поморщилась:

– Боюсь, Сильнейшему все равно. Ничто не покажется ему слишком высокой ценой за уничтожение дикарей. Он на грани безумия, Карий. Ты сам приложил к этому руку, а теперь и я тоже. Норн, Лэйн и другие мастера, конечно, понимают. Но что им остается, кроме как идти до конца?

– Поговорить с ними…

– Будь хоть малейшая надежда, я давно бы так и сделала.

«Или ты мне не веришь?» – добавила она мысленно.

«Я теперь не знаю, чему и верить», – так же ответил Кар.

Кати улыбнулась ему нехорошей улыбкой Сильной, готовой приструнить обнаглевшего ученика. Демонята в ее глазах плясали пуще прежнего.

Полог палатки был откинут. Со своего места Кар видел оставленных под корявым вязом аггарских коней, проходивших мимо воинов, сероватые гребни других палаток. Темнело. Тот тут, то там загорались факелы. Внутренность палатки освещали расставленные вдоль стола свечи в простых медных подсвечниках. Стола этого, составленного из четырех, едва хватило, чтобы разместить всех – аггарских вождей во главе с Чанретом, рыцарей, входивших в императорский военный совет, двух жрецов, Кара. Намеренно заняв место рядом с Чанретом, напротив императора и Кати, он мог наблюдать и ужасаться вдосталь.

Эриан был счастлив. В темный для Империи час император не испытывал ни страха, ни сомнений. Он дышал тихим восторгом, как человек, годами скитавшийся в поисках сокровища, простившийся уже с надеждой и вдруг нашедший, он не верил больше ни в смерть, ни в поражение и прихода звероподобных ждал как последнего испытания, за которым обретет желаемое. А Кати, Сильная Кати, прекрасная и мудрая Кати не препятствовала императорским надеждам. В спокойствии этой пары, в том, как легко они обсуждали насущные дела, как не смотрели друг на друга, но говорили и двигались слаженно, будто единое целое, было нечто пугающее. Магия? Кати насмешливо изогнула бровь, когда Кар ищуще вгляделся в брата. Нет, император не был одурманен – ни заклятием, но куда более простой властью умелых женских ласк. Кар подавил вздох и сосредоточился на разговоре. Говорил Эриан:

– Я благодарю Бога, что наши раздоры остались в прошлом, что в этот час мы встретим врага плечом к плечу, как братья, которыми были некогда. Четырнадцать лет назад мы с вами заключили мир; пришло время сделать его вечным. Если мы выстоим в этот раз – должны выстоять, ибо отступать некуда, – я сделаю все, чтобы положить конец войнам. Любым. Никто не должен умирать только за то, что следует другим обычаям или отличается цветом волос, – император посмотрел на Кара и на секунду коснулся руки Сильной Кати. Та улыбнулась. – Пока стоит престол Империи, я и мои потомки всеми силами будем хранить мир. Но чтобы это время пришло, нам нужно теперь победить.

Он замолчал и смочил губы вином из серебряного кубка. Верховный жрец, сидевший по левую руку императора, выглядел отрешенным и не спешил подтверждать обещаний своего владыки. Атуан молчал, глядя в стол. Взгляд Чанрета скользнул по лицам жрецов, вернулся к Эриану.

– Хорошо сказано, император, – проговорил Вождь вождей. – Еще лучше будет подтвердить слова делом. Если пропустим звероподобных, конец всему, и что тогда проку в обещаниях? Мы обменяемся новыми клятвами… когда встретимся на поле победы.

– Быть по сему, – сказал император.

Разговоры затянулись далеко за полночь. Когда обсуждали расстановку войск, Кати потребовала огороженного от посторонних взглядов места для магии – на вершине холма, соседнего с тем, что стояли сейчас императорские палатки. Прежде, чем Кар открыл рот, Сильную поддержал Верховный жрец.

– Оборону холма возьмут на себя воины храма, – сказал он.

Теперь изумились все, и Эриан не меньше других. Верховный жрец невозмутимо кивнул:

– Так надо.

– Кар… ты тоже будешь там? – спросил император.

– Да, – ответила Кати.

– Тогда решено, – сказал император. Подтянул к себе отложенный было лист с набросанной схемой. – Конницу разместим здесь… и здесь…

Удивленный Кар не успел вставить ни слова, но этого никто не заметил.

– Остаешься? – спросил Чанрет, когда вожди один за другим покидали палатку.

– Остаюсь. Спасибо за все, Чанрет.

– Встретимся на поле победы?

– У нас еще есть пара дней, – улыбнулся Кар. – Я найду тебя завтра.

– Значит, до завтра, – сказал Вождь и обернулся к императору. – Славно встретиться и быть на одной стороне. Ты был достойным врагом и стал достойным другом. Твои жрецы тоже готовы впредь хранить мир?

Верховный жрец ушел одним из первых. Атуан – тоже, не желая, как ясно видел Кар, отвечать на его вопросы. Император глянул в темноту за входом и сказал Чанрету:

– Они будут его хранить. Ты поверил мне однажды, поверь и сейчас.

– У нас говорят, что только война с колдунами мешает вам взяться за старое, – сказал Чанрет. – Я тебе верю. Твоим жрецам – нет.

– Держать их в узде – моя забота.

– И то верно, – Чанрет кивнул императору и окинул стоявшую рядом с ним Кати взглядом глубокого интереса. – Прощайте.

– До встречи, – сказал Эриан.

Наконец все разошлись и столы были убраны. Полог над входом опустили. Единственная свеча на небольшом столике разгоняла темноту. Они остались наконец втроем, Кар, Эриан и Кати. Кар молчал, пытаясь сообразить, кого ему больше хочется потрясти, взяв за шиворот – императора или Сильную. Пожалуй, Кати, решил он и принялся искать слова, что распирали его весь вечер и пропали, едва пришло время их выпустить наружу.

Сильная молча наблюдала его мучения.

– Проводи меня, император, – сказала она, убедившись, что Кар запутался надолго. – Полагаю, вам есть что обсудить и без меня.

Эриан с улыбкой протянул ей руку. Они разговаривали без слов и даже мыслей – глазами, движениями. Кар смотрел и не верил, что подобного можно достичь за месяц. И что его собственные смятенные чувства не имеют ничего общего с ревностью.

– Дождись меня, Кар, – попросил император, не оборачиваясь.

– Хорошо, – с трудом ответил Кар.

Проводил их взглядом, потряс головой, силясь вернуть на место мысли, и возрадовался, обнаружив оставленный кем-то предусмотрительным кувшин с вином. С полным кубком уселся на стул, вскочил, зашагал туда-сюда вдоль палатки. Кто-то прошел мимо, позвякивая доспехом, откуда-то долетела сонная брань. Резко закаркал и стих в небе ворон, предвестник грядущих смертей. Откинув разделяющее палатку полотно, Кар с подозрением уставился на узкую походную кровать. Бессмысленно, невозможно!

– Не нальешь и мне тоже?

Кар вздрогнул. Обернулся, смущенно кивнув, поспешил наполнить для императора кубок.

– Не припомню, чтобы мне хоть раз удавалось застать тебя врасплох, – произнес Эриан. – В чем дело? Кати сказала, ты в ярости. И, конечно, все понял. С вами, колдунами, я вечно как на ладони. Но отчего ты так… так сердишься?

Он бросил на спинку стула плащ, снял и положил на столик перевязь с мечом. Кар молча протянул кубок. Эриан принял его и сел.

– Говори, – сказал он. – Если дело в чем-то давнем… Ты говорил, между вами ничего не было. Кати сказала мне то же самое. Неужели ты…

– Нет, Эри, нет! Ничего не было и быть не могло! Дело не в этом.

– В чем тогда? Ну же, Кар! Ты на себя не похож.

– Это… ошибка. Ты совершаешь большую ошибку, Эри. Ты император…

– А она – колдунья. Ты тоже. Ну и что?

– То, что…

Кар запнулся. «Давай. Скажи своему брату, что его возлюбленная – старуха трехсот лет отроду, что без крови она не протянет и пяти лет, что плоть ее сгниет и будет отваливаться кусками, потому что срок ее давно вышел. Скажи и послушай, что он тебе ответит!»

Язык беспомощно ворочался во рту. Кар не мог произнести этих слов, не мог и не хотел, потому что знал, как ответит император. Как посмотрит – с удивлением и стыдом за него, за Кара.

– Ну? – спросил Эриан резко. – Что же? Она убивала? Использовала для колдовства кровь невинных младенцев? Ты тоже все это делал. Я не откажусь от нее, как не отказался от тебя.

«Правильно, брат. Припомни мне все».

– Я люблю ее, – спокойнее продолжил император. – Впервые, наверное, в жизни, действительно люблю. Даже Верховный жрец не сказал мне ничего. А ты… Я думал, ты поймешь. Обрадуешься за меня.

– Я и рад бы обрадоваться, – неловко скаламбурил Кар. Заметив, что стоит перед императором с мрачным видом не то судьи, не то подсудимого, сел напротив. Отпил наконец вина. – Ты ошарашил меня, брат.

Эриан улыбнулся:

– Так-то лучше. Подумай, Кар, сколько было у меня женщин – тебя это никогда не беспокоило. А теперь…

– Это другое дело.

– Конечно, другое. Ей нет равных.

– Если говорить о всех тех женщинах… – Кар допил вино, наполнил снова кубки, свой и Эриана, и только тогда нехотя продолжил: – Ты влюблен, это понятно. Кати прекраснейшая женщина в мире, это тоже без сомнений. Но… Эри, я вижу. Ты бесишься, как жеребец в загоне, но до сих пор с ней не переспал. Не думаю, что Кати была бы против. Это значит, что…

– Верно, – теперь император улыбался от души. – Разве я могу поступить так с моей будущей императрицей?

Кар поперхнулся вином. Со счастливого лица Эриана впору было писать картины.

– Кати согласилась?

– Она согласится.

– Она не сказала «Да»?

– Мы отложили этот разговор, – легкая тень набежала и тут же исчезла. – До победы. Она предрекла нам победу, брат, ты знаешь? Можешь представить, как я жду сражения!

– Верховный жрец знает? О твоем решении?

Император отмахнулся:

– Может, догадывается. Я не говорил – пока что. Он смирится, Кар, им всем придется смириться. Подумай сам, так суждено, так должно было случиться! Колдунья на троне Империи. О, да, храму это не придется по вкусу, но храм это проглотит. Я запихаю это ему в глотку! Никакой больше вражды, никаких убийств. Мир! Мир всем, как хотел мой отец, ведь за это они его убили! Ты понимаешь? Кар! Я с детства мечтал, чтобы у тебя была сестра, и я мог на ней жениться. Теперь она у тебя есть. Я женюсь на ней.

Император поднял кубок, словно провозглашая тост, и осушил его в несколько глотков. Вытер усы тыльной стороной ладони. Кар молчал. Это и впрямь должно было случиться. Всю жизнь, кроме тех глупых одиннадцати лет изгнания, они с императором были неразлучны, и шепотки, порою громкие, были их привычной дурно пахнущей тенью. Тем паче, что император дал слово не вступать в брак, пока не закончится Нашествие – как тут не углядеть чего-то, выходящего далеко за рамки братской привязанности? Вот уж, поистине, глупость из глупостей! Но…

Кар пил, не чувствуя вкуса. В одном злые языки были правы. Место, с рождения занятое им, по закону принадлежало женщине. Сестре-принцессе. Сколько стоит Империя, наследники престола женились на молочных сестрах, и не Эриана вина, что ему, первому из всех, вместо сестры достался брат. Законы всегда мстят своим нарушителям. Император заплатил цену бездетности, беспорядочных связей и тайных, даже в детстве скрываемых мыслей, что все могло быть иначе, что его смуглый черноволосый брат и ближайший друг мог родиться женщиной. И вот появилась Кати. Смуглая, черноволосая, прекрасная, как звездная ночь… Кар не удержал горького смеха.

– Видишь, ты понял, – прошептал император.

Вино ударило в голову внезапно и крепко.

– Стоило, наверное, – с прорвавшейся злостью бросил Кар, – стоило сделать то, в чем нас всегда винили! Одним грехом больше, одним меньше…

Эриан не удивился и не разгневался.

– Я думал об этом, – сказал он спокойно. – Это не помогло бы, Кар. Стало бы только хуже.

– Знаю. Эри… налей еще вина.

Он проснулся поздним утром, усталый и разбитый, лежа в плаще и сапогах поверх жесткой походной постели, и не смог вспомнить, как оказался на ней. Последнее, что сохранила память – как сидели с императором в молчании, всегда наступавшем вслед за порывами откровенности, как дважды заканчивалось вино, и Эриан посылал за новым кувшином, и в последний раз Кар, перебив его, крикнул, чтобы принесли два. Дальше – темнота. Появись звероподобные сегодня утром, командовать войсками пришлось бы Чанрету. Или Верховному жрецу.

Кар тяжело приподнялся на локте. Выбеленное солнцем полотно над головой было палаткой – его собственной, надо полагать. Вокруг знакомо шумел, звенел, лязгал, стучал, топал и переговаривался войсковой лагерь. Издалека доносилось лошадиное ржание. Где-то с коротким звоном сталкивались клинки, и резкий голос комментировал удачные и неудачные выпады. Кто-то, совершенно не попадая в такт, распевал всем известную солдатскую песню о вдовушке, ходившей по ночам молиться на могилу мужа и возвращавшейся домой под утро «в мятом платье и с землею в волосах». Ноздри щекотал легкий запах дыма и жареного мяса.

– Есть кто-нибудь? – негромко позвал Кар.

Край полога, закрывавшего вход, сразу отодвинулся, и в палатку просунулась вихрастая голова молодого оруженосца.

– О, Зарамик, ты здесь, – Кар спустил ноги с кровати. Голова закружилась. – Принеси мне пить. И… не знаешь, его величество проснулся?

– Час тому как, – лукаво улыбнулся юноша.

«Мы отвратительны. Грязные, пьяные, кровожадные дикари. И Кати видит нас такими. Вот уж действительно, имперские манеры!»

– Вина? – спросил Зарамик, булькая чем-то в дальнем углу палатки. – А то папаша мой с перепою завсегда рассол пьет, так я мог бы…

– Ты опять?! – возмутился Кар. Получилось, видимо, недостаточно свирепо, потому что Зарамик хихикнул. Кар не нашел, чем в него запустить, поэтому просто велел: – Закрой рот и налей мне вина. Меня кто-нибудь спрашивал?

– Госпожа из свиты колдуньи. Та, которая вчера… Я сказал, что ваше высочество изволит спать.

– О-оо…

Кар обеими руками схватился за голову. Медленно и очень смутно в ней начали проступать воспоминания. И лучше бы им оставаться забытыми.

– Зарамик, – позвал он. – Оставь вино и иди сюда. Расскажи мне, что было вчера.

– От когда начинать? – с готовностью откликнулся оруженосец.

– От когда хочешь. Я ничего не помню.

За четыре года служения брату-принцу Зарамик поднаторел в подобных рассказах и к делу подходил с удовольствием. Кар услышал, как он набирает полную грудь воздуха, и приготовился к худшему.

– Значится, позвали меня, чтобы высочество ваше забрать, когда император заснуть изволили да со стула-то и свалились, – юноша стоял, уперев руки в бока, и говорил нараспев, как повествующий о древних подвигах менестрель. – Жрецы, знаете, из охраны, вздумали помогать, так я сказал, сам дотащу, невелика ноша. Негоже это, чтобы их лапы к священной принцевой особе касались. Вот я вашу руку-то на плечо к себе закинул, и пошли мы потихоньку. Ваше высочество бормотать изволили громко…

– Что бормотать?

– Не могу сказать, ваше высочество, право.

– В общих чертах.

– Ежели в общих… О его величестве шла речь, кажется, и о колдунье. И что ваше высочество мешать им не намерено, а жрецы могут идти в… могут идти, в общем. Что ваше высочество императора изволит любить, как брата, а колдунью, значит, как сестру…

Кар подавил желание заткнуть уши, а Зарамик, любивший к месту и не к месту проявлять свои актерские способности, уже счел простой рассказ недостаточно красочным и принялся изображать. Прошелся перед Каром медленным тяжелым шагом, будто опираясь на чье-то плечо, и протянул:

– Как сестру ее люблю, как сестру-у… Дурак, дурак! Где были твои глаза?! Как сестру-у-у…

– Ну хватит, – не выдержал Кар. – Дальше что?

– А дальше от колдуньиной палатки вышла эта дама, худенькая такая, баронесса, кажется. Нарочно вас поджидала.

– С чего ты взял?

– А как же, ясное дело. Она ведь с вами, ваше высочество, не больно-то церемонилась. Без чинов и по имени, и вообще… Чего уж тут не понять-то?

– И… что?

– Ваше высочество ее спросить изволили, что она здесь делает. А она – поехала мол, с колдуньей, потому что ты здесь. Глазищи так и сверкают от факелов.

– А я?

– А ваше высочество ее отчитать изволили строго и велели отправляться домой. Потому как ей здесь не место, убить ее здесь могут, а…

– Что?

– Ее вы, ваша милость, тоже как сестру-у…

– О-ох, – сказал Кар и повалился обратно на кровать. – Что она ответила?

– Ничего, заплакала только. И ушла.

Далекий певец откашлялся и затянул ту же песню по третьему разу. Кар закрыл глаза. Оруженосец стоял рядом, буквально излучая гордую удовлетворенность от хорошо исполненного дела.

Сердиться было не на что – Кар для того и взял на службу этого парнишку, чей отец приходился дальним родственником Баргату, прежнему начальнику дворцовой стражи. Вернувшись однажды после разгрома очередного убежища магов, еще слыша крики раненых грифонов и видя, стоило только закрыть глаза, знакомые мертвые лица у своих ног, Кар, как это вошло у него в привычку, напился допьяна на торжественном ужине по случаю победы. И на следующее утро обнаружил себя, совершенно недвусмысленно обнаженного, в постели одной из придворных дам. Вспомнить, каким нелепым путем он в эту постель завернул, Кар так и не сумел. Муж дамы, рыцарь и командир отряда вольных жрецов, по счастью, участвовал тогда в другом походе, и немедленного скандала можно было не опасаться, но и только.

Обиднее всего, что Кар совершенно не знал за собой интереса к упомянутой даме и был уверен, что даже пьяным не смог бы ее возжелать. Но не в том он был положении, чтобы сомневаться; к тому же несчастная жертва не преминула тут же, пока он растерянно собирал с полу свою одежду и кое-как натягивал ее, поведать ему все красочные подробности вчерашнего соблазнения.

Поруганная честь красавицы обошлась Кару в алмазное колье, тем же вечером заказанное у лучшего столичного ювелира, и белоснежного скакуна редкой породы, гордость императорских конюшен. Через два дня ко двору был представлен четырнадцатилетний Зарамик, отправленный родителями в столицу в надежде на протекцию дядюшки Баргата. Подумав, Кар взял мальчишку к себе оруженосцем, снабдив одним-единственным напутствием: «Следи, чтобы я всегда, что бы ни случилось, засыпал в своей собственной постели. Больше я от тебя ничего не требую».

С тех пор Зарамик неизменно доводил, а порой и доносил его до кровати с усердием, достойным всяческой похвалы. Ни придворным дамам, ни доступным женщинам, что обыкновенно сопровождают в походе войско, не оставалось никакой возможности пробить эту неприступную оборону. Самому же Кару с тех пор добавилась новая забота – удерживать юного забияку от геройской смерти и живым возвращать домой. В целом же, хоть Кар и мечтал иногда поколотить своего языкастого оруженосца, оба они были друг другом весьма довольны.

– Зарамик, – позвал Кар чуть погодя.

– Тут я.

– Если я прикажу взять меч и снести мне голову, подчинишься?

– Никак нет, ваше высочество. Государственная измена выйдет. Колесуют. Или четвертуют.

– Брось. Излишне жестокие казни запрещены светлой памяти императором Атуаном. Колдунов сжигают, простолюдинов вешают, а тебе, как человеку благородному, попросту отрубят голову. Легко и быстро. Соглашайся.

– И не подумаю, ваша милость. Вам-то ее небось не отрубали!

– Собирались однажды, было дело… И вздумалось же тогда императору меня отпустить! Это была Тагрия, понимаешь, Зарамик? Тагрия!

– Тагрия, – солидно повторил оруженосец. – Угу. И что?

– То, что я ее обидел. Четвертовать меня мало… Зарамик! – воскликнул Кар, садясь. – Почему ты все еще не принес мне вина?!

– Бегу-бегу…

Приняв из рук оруженосца оловянный кубок, Кар осушил его одним глотком. Полегчало – совсем немного. Тагрия. Хотелось задрать голову и выть по-волчьи. Сначала бросил ее одну, не пришел выручать из плена – не мог, не имел права отправиться туда в одиночку, прямо в ловушку. Как всегда, предпочел интересы Империи. Явиться в объединенный лагерь магов Кар мог только во главе большого войска, и войско готовилось к выступлению, когда появление Сильной Кати смешало все планы. Потом был тот горький разговор во дворце. Прощание вышло неловким, полным ее сжатого разочарования и смущения Кара, сообразившего наконец, чего ждет от него выросшая и вдобавок замужняя Тагрия; новая же встреча оказалась в сотню раз хуже. И кому, с позволения спросить, пришло в голову разрешить ей участвовать в походе?

– Если ваше высочество обедать… ммм… завтракать желает… – начал Зарамик, но тут у входа послышались шаги и голос:

– Зарамик! Он проснулся?

– Входи, Атуан! – крикнул Кар.

Вошедший поклонился, пряча усмешку. Он был опрятен и подтянут до тошноты. Ярко-алая сутана казалась новой и отглаженной, что попросту невозможно через месяц с лишним походной жизни, разве что если возить с собой запас из нескольких десятков новеньких сутан. Сапоги сверкали, как будто пыль и конский навоз не имели к ним совершенно никакого отношения. Ухоженные пальцы рук блестели золотыми перстнями, весьма вызывающе, если помнить о положенной всякому жрецу скромности; на запястьях красовались браслеты.

– Садись куда-нибудь, – сказал Кар. – Что император?

– Примерно в таком же виде, – ответил Атуан, опускаясь на предложенный Зарамиком складной табурет и небрежно закидывая ногу на ногу. – Что на вас вчера нашло?

– О… политику обсуждали, знаешь. Роль храма в жизни Империи, генеалогию, историю, матримониальные планы некоторых высокопоставленных особ…

– Жрецов ругали, другими словами, – улыбнулся жрец. – Тогда понимаю. Что ж, если вы, ваше высочество, не возражаете, император желает, чтобы вы отправились на разведку с тем, что установить, когда точно нам ждать наших… гостей. А поскольку в нынешнем состоянии вы рискуете свалиться с грифона, мне приказано лететь с вами. На всякий случай.

«Ветер! – позвал Кар. – Ты далеко? Нас ждет прогулка».

«Лечу».

– Грифон скоро будет, – сказал Кар вслух. – Зарамик, дай мне чего-нибудь поесть. И переодеться для полета. Кстати, почему ты не снял с меня сапоги?

– Я хотел. Но ваше высочество велели мне отправляться… туда же, куда и жрецам.

– Ясно, – буркнул Кар, а жрец Атуан широко ухмыльнулся.

Ветер ждал поодаль от палаток на южном склоне холма. Привязанные поблизости кони громким ржанием выражали свое недовольство. Грифон не обращал на них внимания. Он сидел, широко расставив передние лапы и склонившись к кому-то, уткнувшемуся головой ему в грудь. Лишь один человек на свете, кроме самого Кара, мог себе такое позволить. Атуан деликатно отстал. Кар подошел, остановился рядом.

– Тагрия.

Она обернулась с явной неохотой. Кар боялся увидеть слезы, но глаза ее были сухими. И несчастными.

– Малышка… Я плохо с тобой обошелся вчера. Прости.

Тагрия молча кивнула.

– Понимаешь, никак не думал тебя здесь увидеть. Глупо вышло. Не сердись.

– Я и не сержусь. Я всякого насмотрелась.

Разумеется, насмотрелась – с отцом-пьяницей. Кара замутило от стыда. «Может, и к лучшему, – пришла безжалостная мысль. – Поймет, что я не тот, о ком ей следует мечтать…»

– Мир? – улыбнулся Кар.

Она снова кивнула. Кар взял ее руку, намереваясь вежливо поцеловать и тем закончить разговор, но Тагрия вздрогнула, как ужаленная, и каким-то непостижимым образом очутилась в его объятиях.

– Малышка, – Кар взял ее за плечи и отодвинул, молясь, чтобы это не вышло грубо. – Послушай. Сейчас нам с Ветром нужно лететь, но позже мы поговорим с тобой обо всем. Обещаю. Хорошо?

«Надеюсь, к тому времени я придумаю, что тебе сказать!»

Она кивала до того послушно, что Кар не выдержал и сам обнял ее.

– Ох, Тагрия…

– Я тебе мешаю, – прошептала она.

– Нет, милая. Не мешаешь. Но сейчас я и впрямь должен лететь.

Она высвободилась и пошла, сперва понурившись, но ближе к палаткам расправила плечи и гордо подняла голову – баронесса, не какая-нибудь крестьянка. Кар вздохнул, провожая ее взглядом.

«Зачем ты ее обижаешь?»

– Не надо, Ветер. И без того тошно.

Грифон сердито отвернулся. За плечом неслышно остановился Атуан.

– Летим, принц?

«Не сердись, – попросил Кар. – Я не хочу ее обижать, Ветер, ты это знаешь. Я умер бы за нее, если бы было можно. Но не могу дать ей то, чего она хочет».

«Люди странные. Глупые».

«Да. Мы летим?»

«Садитесь».

Холодный ветер высот проветрил голову и привел в порядок сумбурные после вчерашнего мысли. Кар запрокидывал лицо, раскрывал рот и глотал облачную свежесть, как чистую воду, как бодрящий чай Долины. Атуан крепко держался за его плечи. Поросшие редколесьем холмы стали положе, потом уступили место болотистой коричнево-зеленой низине. Темные заросли ольхи расчерчивали ее, подобно рисунку на карте. В синих пятнах озерков поблескивало солнце. Над камышами взлетали утки, клочками суматохи проносились над водой и снова пропадали в зарослях. Потом местность высохла, опять захолмилась и покрылась деревьями, все более редкими, замороченными по мере приближения к Ничейной Полосе. Упавшие стволы и целые участки сгнившего под корень леса были здесь обычным делом. Кар обеспокоенно качал головой: за два десятка лет, минувших с тех пор, как он впервые побывал здесь, этот край изменился до неузнаваемости. Проклятие Злых Земель распространялось быстрее с каждым столетием, и вместе с ним расползалась полоса бесплодия, которую аггары называли Ничейной.

«Чувствую грифонов, – сообщил Ветер. – Лететь дальше?»

«Нет. Возвращаемся. Тебя не заметили?»

В мыслях зверя проскользнуло самодовольство:

«Не заметили. Я осторожный».

«Ты самый лучший в мире, Ветер».

– До них не больше десяти миль, – прокричал Кар, когда грифон развернулся в воздухе. – Летим обратно!

– Понял! – гаркнул Атуан ему в ухо.

Опять, быстрее прежнего, поплыли внизу полумертвые леса. В чащах шевелилось что-то, неразличимое даже для грифоньего зрения. В ушах свистело.

«Они умрут? – спросил неожиданно Ветер. – Если вы победите?»

Кар глубже зарылся руками в его гриву.

«Ветер… Это война. Если победят они, умрем мы. Все».

Грифон не ответил. В мыслях его леденели страх и боль.

– Я же просил тебя остаться, не лететь за мной, – прошептал Кар. – Ветер…

«Я понимаю. Я… твой».

«А я – твой. Ветер, я постараюсь сохранить жизни грифонам, кому только смогу. Обещаю. Но ты перед сражением улетишь, как можно дальше, чтобы не чувствовать, и заберешь с собой Мору. Вернетесь, когда все закончится. И не спорь, прошу».

«А если… ты умрешь?»

«Значит, умру. Когда-нибудь все равно придется. Ты здесь ничем не поможешь».

Грифон молчал, но молчание то было неохотным согласием. Останься Ветер рядом, его боль и ярость от смерти сородичей могли бы свести с ума и Кара. Он не мог позволить себе страдать с грифоном, как не мог рисковать собой, спасая Тагрию. Быть принцем – мерзкая доля. Хуже только быть императором.

Мрачная, ощетиненная ветвями и корнями чаща под крылом заколебалась. Ветер замедлил полет, развернулся вокруг крыла, когда на свет вылезло создание, какому не должно быть места под солнцем. Кар похолодел: он уже видел подобное прежде.

Тусклая чешуя цвета сухого глинозема покрывала тело звероподобного от ног до головы, что могла бы принадлежать любому из истинных людей, если бы не огромные, выдающиеся вперед челюсти с застывшей в уголках губ красноватой пеной. Чудовище шло на двух ногах, как человек; кровь стекала по его рукам, когда оно подносило ко рту окровавленный шмат мяса с остатками бурой шерсти, отрывало зубами кусок и шло дальше с довольным видом жующего сладости ребенка. Через мгновение грифоний взгляд пронзил ветви, и Кар увидел разорванные в клочки остатки медвежьей туши. В голубых глазах твари под короной спутанных золотых кудрей светилось удовольствие. Кар подавился ненавистью.

Решение было молниеносным, но Ветер опередил даже мысль. Два удара сердца – и золотой грифон пронесся над головой звероподобного, нанося удар когтями, в то же время как из вытянутой руки Кара в сердце чудовища полетел серебристый луч заклятия смерти. Атуан за спиной вскрикнул.

Грифоньи когти не снесли твари голову, и заклятие не остановило ее сердца. Извернувшись невероятным образом, звероподобный подпрыгнул – из всех существ на земле разве что кошки и грифоны способны на такие прыжки – и ударом когтистой руки разодрал грифонью ляжку. Ветер закричал. Его боль налетела черным вихрем, затмила солнце, и Кар ударил этой болью, своей виной, своей ненавистью, своей Силой, от которой однажды отрекся и без которой так и не научился жить. Ударил еще и еще, ничего не видя, но безошибочно находя сердце врага, и бил, до тех пор пока руки Атуана не вцепились до боли в его плечи, и сквозь шум в ушах не пробился вопль:

– Хватит, принц! Оно издохло!

Ветер неловко опустился на землю в трех шагах от мертвой твари. Кар слетел с его спины, споткнувшись, бросился к ране. Золотистое бедро было вспорото четырьмя глубокими, обильно кровоточащими полосами.

– Сейчас, Ветер, сейчас…

Сила! Будь все проклято, у него есть Сила! Кар накрыл ладонями рану, стиснул зубы, не позволяя себе думать и сомневаться, сосредоточился, изгоняя заразу, сводя к тоненьким шрамам края разрывов. Ветер облегченно задышал. Кар еще успел ощутить его благодарную нежность, прежде чем уткнулся лицом в окровавленную шерсть и потерял сознание.

– И что мне теперь делать? Как баронесса Тагрия, цедить для тебя свою кровь?

Кар обнаружил, что лежит головой на чем-то довольно мягком, пахнущем свежепостиранной тканью и свечным воском, и кто-то настойчиво теребит его волосы, ощутимо дергая их и тем вырывая его из теплой полутьмы забытья.

– Даже не вздумай, Атуан, – выдавил он, разлепляя глаза. – И думать не смей…

Мягкое, на чем он лежал, оказалось обтянутыми алой тканью коленями жреца, а то, что сразу оставило в покое волосы и сунулось радостно в лицо – огромным грифоньим клювом. Примечательно, что жреца столь тесное соседство с грифоном ничуть не беспокоило. Поистине, более мирной картины не смог бы представить себе ни один маг.

– Очнулся, – сказал Атуан, помогая ему сесть. – Я… мы уже испугались.

– Благодарю, мои заботливые друзья, – усмехнулся Кар. – Проклятый колдун жив и здоров. Хотя…

Стоило ему сесть, как вокруг потемнело, и земля опасно качнулась. Кар мягко упал на руки жрецу.

– Не здоров, – определил Атуан. – Что возвращает нас к первому вопросу. Что делать? Ты был без сознания больше часа и все еще не способен подняться на ноги. Если тебе необходима кровь…

Кар осторожно сполз в траву. Лег на бок, наблюдая за лицом жреца.

– А ты сделал бы это, Атуан? Пожертвовал бы своей кровью для меня, колдуна?

Жрец остался невозмутим.

– Для колдуна – нет. Ради друга – возможно.

– Спасибо… я действительно благодарен тебе, Атуан. Я никогда не принял бы такой жертвы, конечно же. Да и нет нужды, отлежусь немного, и все. Я сам виноват. Это была глупая выходка. Где тварь?

Атуан поморщился, махнул в сторону.

– Оттащил к кустам, она воняет хуже клоаки с нечистотами. Ты заметил, оно похоже…

– Заметил.

– Потому и бросился?

– Наверное.

Жрец помолчал. Ветер все еще напряженный, возвышался над ними золотистой горой.

– Осмелюсь заметить, ваше высочество, это глупо, – сказал Атуан. – К нам идут тысячи тварей, и половина из них может оказаться похожей на императора. Или на меня. Или… там ведь и самки есть.

– Знаю, Атуан. Прости. Дело не только в этом.

– В чем еще, принц?

Зеленоватая стрелка мелькнула в траве пред лицом Кара – ящерка, дальний родич убитой твари. Какая извращенная Сила могла соединить ее природу с человеческой? Зачем?

– Хотел, наверное… доказать. Самому себе. Что я все еще маг, не только пьяный дикарь.

– Доказал? – хмыкнул жрец.

– Да.

– Неподходящее время ты выбрал для опытов.

– Что поделаешь, – перевернувшись на спину, Кар поглядел вверх. В низком серовато-белом небе плыли мелкие клочья облаков. Подобную же облачную легкость он чувствовал и в себе. Вставать, правда, не хотелось. – Я все делаю не вовремя и не так. Если уж приспичило подружиться с колдуном, ты мог выбрать кого-нибудь поумнее.

Атуан снова хмыкнул:

– И вправду. О чем только я думал?

– Если я правильно помню – о том, как бы половчее пырнуть меня кинжалом.

Оба улыбнулись. Ветер успокоено проклекотал. Его полуптичья голова покачивалась над Каром, заслоняя половину неба.

– Не чувствуешь грифонов, Ветер?

«Нет».

– Я мог бы усадить тебя на грифона, принц, – обеспокоенно сказал жрец. – И держать в полете. Не хотелось бы заставлять его величество ждать.

– У его величества есть знакомая колдунья, которая его успокоит в случае нужды. Дай мне еще немного времени, и я буду в порядке. А пока расскажи-ка мне…

– Не спрашивайте меня, ваше высочество. Я не могу. Простите.

Жрец опустил голову и принялся старательно разглаживать смятую на коленях сутану. Ясно было, что наставать нет смысла. Кар вздохнул:

– Это ты прости меня, Атуан. Ты умеешь хранить чужие тайны.

– Их столько в моей голове, что она лопнет когда-нибудь.

– Надеюсь, еще не скоро, – улыбнулся Кар. – Ты еще нужен императору. И мне тоже. Не представляю, как бы мы без тебя обходились.

– Вы очень добры, принц.

– Перестань.

В конце концов Кар при помощи жреца все-таки взгромоздился на грифонью спину. Атуан держал его в объятиях, как ребенка, а Ветер так старался лететь плавно, что Кар не знал, смеяться ему или плакать над их заботой. Лига за лигой пролегали внизу, отмеряя время до встречи людей с ползущим навстречу злом. Четыре часа грифоньего полета, четыре дня – для всадника на добром коне. Воистину, Эриан пришел вовремя.

Слабость – чудная, желанная, ведомая только истинным магам слабость от потраченной Силы – медленно отступала. Кар улыбался, кусая губы. Впору было ненавидеть себя за радость, которой он не мог удержать и в которой не было никакого смысла, совершенно, ведь сделанный выбор навсегда оставил его по другую сторону. Кар знал, что не изменит своего решения. Но и восторга сдержать не мог. Он улыбался, увидев, как навстречу, от бесконечного муравейника палаток, черным силуэтом на фоне огненного закатного шара взлетела Мора. И услышав приветственную мысль ее всадницы:

«С возвращением тебя, маг!»

«Так заметно?» – спросил Кар, силясь принять серьезный вид.

«Ты пылаешь!»

«Что это было, Кати? Я применял Силу без крови, я убил тварь и исцелил грифона, и даже… даже остался здоров! И сейчас – сейчас во мне все еще есть Сила!»

«Она прорвалась, твоя Сила! Я знала, что это произойдет».

«Что это значит?»

«Спустимся?»

«Да».

Две крылатые фигуры слаженно, как в танце, нырнули к земле. Негодующее лошадиное ржание приветствовало их появление. Кар осторожно соскользнул на землю и встал, придерживаясь за грифонье плечо. Потом убрал руку, выпрямился. Немного кружилась голова. И все.

– Как ты себя чувствуешь? – спросил Атуан.

– Неплохо. На самом деле – просто замечательно, Атуан. Скажи его величеству… что я буду к его услугам чуть позже.

– Да, принц.

Кар нахмурился, когда жрец склонился перед Сильной Кати – с глубоким почтением и отчетливо заметной магическому взгляду печалью. Кати, впрочем, приняла как должное. Кивнув жрецу, предложила Кару на языке магов:

– Прогуляемся?

Они зашагали по измятой траве, по южному склону вниз, прочь от гудящего встревоженным осиным гнездом войска. Кати посматривала искоса, как будто оценивающе. Молчала. Блестящая драконья кожа облегала ее тело, подчеркивая его формы. В Долине это было обычным делом, но здесь… Кар с трудом удержался, чтобы не предложить Сильной свой плащ. Представил, как она глянет, насмешливо и вызывающе, и убрал все чувства под темный покров. Высоко над головами пролетели, удаляясь, грифоны. Молчание уже становилось неловким, и Кар сказал:

– Ты многое должна мне объяснить.

– Спрашивай.

– Спрашиваю. Что со мной произошло?

– Прорыв Силы. Твоей, изначальной Силы. Вспомни, чему тебя учили, Карий. Не количество потребляемой крови определяет магический потенциал, иначе любой мог бы подняться до уровня Сильнейшего. Наоборот, то, сколько заемной Силы ты способен принять, напрямую зависит от ее изначальной величины. Чем больше ты имеешь, тем больше можешь получить. И наоборот. То, что вырвалось сегодня – твоя изначальная Сила. Ты задушил ее в себе, когда ушел к дикарям, но Сила есть Сила. Ее не спрячешь надолго.

– И моя изначальная Сила…

– Очень велика. Вспомни, как ты поднял недавно мертвого – неужели ты и вправду решил, что нескольких капель крови хватило тебе для воскрешения? Да еще после стольких лет воздержания! Ты сделал это сам, ты – Сильный, Карий. Без всяких сомнений.

Сильный. В одном коротком слове содержалось больше, чем смогло бы вместить зашедшееся резким стуком сердце Кара, если бы только он решился позволить себе принять и поверить этому. Помолчав, он спросил:

– Насколько она велика, моя Сила? Ты можешь сказать?

Она ответила сразу:

– Настолько, что я, Сильная Кати, горжусь возможностью стоять рядом с тобой.

– Это – шутка?

– Нет.

Кар пошел медленнее, загребая сапогами траву. Кати не мешала ему обдумывать услышанное. Взглянув украдкой, он увидел в ее глазах сдержанную тоску. Поднял голову.

– И что же… что я могу, Кати?

– Не так много, если продолжишь воздерживаться от крови. С изначальной Силой следует быть очень осторожным. Если же решишься принять кровь…

Кати замолчала. Ее кожа вдруг сделалась очень бледной – Кар даже испугался. Но задать вопроса не успел. Кати вскинула голову и сказала резко:

– Ты можешь взять сколько угодно, вплоть до Абсолютной Силы.

– Абсолютной? – Кар усмехнулся, хотя внутри было черно от предчувствий. – И как ты себе это представляешь, Сильная? Кого предложишь на роль жертвы?

– Ты знаешь? Этого не рассказывают ученикам!

– У меня был хороший учитель, Кати. Очень хороший. Кроме прочего, он научил меня любить книги.

Кати улыбнулась – неестественно, одними губами.

– Он тоже тебя помнит.

– Не сомневаюсь. А теперь объясни, пожалуйста, что ты имела в виду.

– Нечего объяснять, раз ты все знаешь. Абсолютной Силой может воспользоваться только Сильный маг, и получить ее можно только из крови другого Сильного мага. Кровь потребуется, естественно, вся, не одна чаша.

– Разумеется. И разумеется, нас не испугаешь тем, что это худшее из известных преступлений, что сделавший это навеки станет изгоем, и ни один маг посмеет даже говорить с ним. Мы и так уже изгои, терять нечего. Дело за немногим – заполучить подходящего Сильного мага. Норна? Лэйна? Или… – губы Кара скривились в нехорошей усмешке, – моего отца? Я бы, пожалуй, не против. Как предложишь его ловить?

– Никак. Ты прав, это плохая мысль.

– Нет, почему же, сама по себе она восхитительна. Только невыполнима.

– Тогда оставим это. У тебя ведь, кажется, были еще вопросы?

– Были и есть, – сказал Кар и остановился. – Что ты сделала с моим братом, Кати? Зачем?

– Я ничего не делала с ним, – ответила Кати. Глаза ее гневно сверкнули. – Ты смотрел и увидел, что на нем нет заклятия! В чем же ты меня обвиняешь?

– Кати… тебе не нужны заклятия для того, чтобы мужчина потерял голову!

– Да неужели?!

– Да! Но ты могла бы его не поощрять. Ты знаешь… Не мое дело объяснять тебе, что это ни к чему хорошему не приведет!

– Правильно. Это не твое дело.

Они стояли теперь лицом к лицу, и мелкие травяные обитатели врассыпную бежали от гнева магов. Вечерний свет выцвел до прозрачности.

– Это касается меня, – сказал Кар. – И не меня одного. Мы не в Долине, Кати! Там личное дело каждого, кого любить и с кем спать, и никому не придет в голову вмешиваться, но здесь другое дело, совсем. Эриан – император. Его постельные дела касаются всей Империи!

– Нет никаких постельных дел, разве ты не понял?

– Да знаешь ли ты, почему их нет?! – он заметил, что кричит. Остановился, сдерживая гнев. – Он хочет жениться на тебе, Кати! Ждет, что ты станешь его императрицей!

– Я знаю.

– Знаешь?! Ты этого и хотела, да? Получить Империю, сделать то, чего не сделал я? – и прежде, чем она отшатнулась, прежде, чем ее лицо исказила боль, Кар понял свою ошибку. Ахнул: – Прости меня, Кати, прости! Я не подумал. Нет, разумеется, это не так, ты не стала бы… прости меня. Пожалуйста!

Помолчав, она сказала – с улыбкой, от которой защемило сердце:

– Ты ревнуешь.

– Кого из вас двоих? – отозвался Кар с горечью.

– Хороший вопрос. Мы завязаны в этот узел все трое, но расплачиваться будем поодиночке. Скоро.

– Это – предсказание?

– Да.

– Скажи мне, Кати. Я не хочу этого знать, но, все-таки, скажи. Ты его любишь?

– Люблю. Очень.

– Дикаря, Сильная?

– Да.

Медно-красный жук с гудением пролетел между ними – и как будто лопнула невидимая струна. Гнев погас, едва родившись, грусть приутихла, оставшись еле слышным пением на дне души. Кати усмехнулась. Кар ответил улыбкой, желая теперь одного: оставить разговор в прошлом.

– Пойдем обратно, Кати. Эриан ждет.

Зашагали обратно – одинаково понурившись, как будто в траве под сапогами рассчитывали найти ответы несуществующим вопросам. Кати сказала, не поднимая головы:

– Я должна рассказать тебе еще кое-что. В последние два года мы принимали к себе полукровок. Моя идея, конечно же. Ты знаешь, нас осталось очень мало, поэтому Совет согласился. Это было просто – мы нашли нескольких и отправили их распространять приглашение. Сначала откликнулись немногие, потом понеслось… Они находили нас где бы мы ни были, иногда их было сразу несколько десятков. В одной из последних групп был мальчик. Тринадцать лет. Твой сын.

– Моурет.

– Да.

– Я только недавно узнал о его исчезновении. Нужно было догадаться… Мне жаль.

– Он тебя ненавидит.

– Есть за что. Предполагалось, что мальчик не будет знать, кто его отец, но… Зря мы оставили Арния воспитателем.

– Амон признал его. Приблизил к себе, назначил учителя. Хорошего мага из мальчишки не выйдет, в этом он больше дикарь, чем твой сын, но Сильнейшему это и не нужно.

– Я знаю, что ему нужно, Кати, – Кар поморщился. – Можешь не говорить. Сделать мне как можно больнее, унизить, уничтожить. Руками моего же сына? Отцу это должно понравиться. О да, он должен быть в восторге!

– Ты хорошо его понимаешь.

– Еще бы, – сказал Кар со смешком. – Он мой отец. Мы похожи, даже в том, как поступаем со своими сыновьями. Мать мальчика была злобной гадиной, но я признал бы его, несмотря ни на что – не будь я наследником престола. Эриан решил не вступать в брак и не иметь детей, пока не закончится война. Бастарды сразу после рождения отдавались на воспитание куда-нибудь подальше, чтобы в случае его смерти Империя перешла ко мне, а не к ребенку, которому не по силам такая ноша и который неизбежно окажется подчинен влиянию жрецов. А значит, и я не могу позволить себе иметь сейчас детей. Мой сын, даже незаконнорожденный, оказался бы слишком близко к трону. Он не смог бы на него сесть – но смог бы стать причиной волнений, а этого мы допустить не могли. Видишь, как легко я отрекся от природы ради политики?

– Ради Империи.

– Да, разумеется. Как и мой отец, я совершаю подлости исключительно во имя Империи.

Оставшиеся до сражения дни проходили скачками, как будто само время, не выдержав ожидания, приохотилась к злополучному кувшину. Утро тянулось бесконечно, вытягивая силы, сводя с ума праздностью; потом вдруг налетали срочные дела, требуя куда-то идти, спешить, с кем-то говорить, и сразу, как голодный грифон на добычу, обрушивался вечер. Нудный и тоскливый, он кое-как перетекал в ночь, которая длилась и длилась, чтобы затем обернуться серединой следующего дня. Напряжение росло. Рыцари от безделья сходились в поединках, и не всегда эти поединки бывали дружескими. Начались стычки между истинными людьми и аггарами. Жрецы бормотали молитвы, солдаты – ругательства. Император все свободное время проводил с Кати; Кар, если нечем было заняться, уходил к аггарам. Или звал Ветра и отдавался на волю грифоньих крыльев, холодных потоков поднебесья и собственных мрачных помыслов.

Он так и не поговорил с Тагрией. Ему нечего было сказать.

Она в конце концов поняла. Перестала жалобной тенью попадаться ему на глаза. Спряталась. Кар хотел умереть от стыда и жалости. Не умер.

Утром третьего дня на дальнем берегу начали по одному появляться звероподобные. Основная их масса была еще далеко, и Ветер не чувствовал грифонов. Самые резвые из тварей опередили других – на свое несчастье. Первая утонула на середине реки, пронзенная сразу несколькими десятками аггарских стрел; арбалеты в руках истинных людей уложили вторую еще на том берегу. Торжествующие вопли эхом прокатывались над холмами. Воины потрясали оружием и требовали еще врагов. Жрецы изъявили желание непременно исследовать тушу, прямо сейчас, ибо полученные таким образом сведения могут быть полезны в бою; Кати поддержала их, и Эриан, конечно же, согласился. Пришлось звать грифона, чтобы перенести через реку отвратительный полузмеиный-получеловеческий труп. То, что убитая тварь оказалась самкой, только ухудшило настроение. Новоприобретенное согласие между Сильной и жрецами могло радовать императора, но у Кара вызывало только неотвязную, как зубная боль, тревогу. И разумеется, ни Кати, ни даже Атуан не торопились ничего объяснять.

Оставив тушу в руках вооруженных скальпелями и любопытством жрецов, Кар вернулся к императору. Но выдержал недолго: в высшей степени содержательное молчание влюбленных даже самого Верховного жреца заставляло спасаться бегством.

Кар откланялся и уже шагал в направлении аггарских шатров, когда попавшийся навстречу Атуан предложил вместе проверить посты вдоль речного берега.

– Ищешь, как бы оказаться занятым подальше оттуда? – кивнул Кар в сторону палаток командования.

Жрец ухмыльнулся:

– По-моему, ваше высочество делает то же самое.

– Верно.

– Тогда побездельничаем вместе, принц. «Я был занят с его высочеством» звучит лучше, чем «Я просто слонялся туда-сюда».

– Я думал, ты тоже копаешься во внутренностях звероподобного.

– Нет, спасибо, – ухоженные, с аккуратными ногтями руки жреца принялись отряхивать и без того чистую сутану. – Это не мое. Я проповедник, а не ученый. Точнее, был проповедником и надеюсь когда-нибудь снова стать им… Если доживу.

– Постараемся дожить, Атуан. Обидно было бы потратить столько сил зря, не правда ли?

«Проверка постов», затеянная Атуаном, свелась к бесцельному хождению вдоль растянутых по берегу шеренг арбалетчиков. Все было, разумеется, в порядке – арбалеты взведены, островерхие шлемы начищены, длинные кожаные колеты блестели железными пластинками, взгляды пытливо шарили по дальним холмам, ища движение. Приветствия, которыми встречали брата-принца и советника императора, прозвучали бы неизящно для тонкого придворного уха, но были искренни. Атуан улыбался, отвечая на вопросы и выслушивая грубоватые шутки, и даже у Кара отлегло от сердца. Глаза у воинов блестели сегодня по-особому ярко – Кар хорошо знал этот блеск, знал, что близость сражения пьянит их крепче любого вина.

– Когда ждать-то, принц? – звучало то и дело.

– Завтра, – отвечал Кар.

«Завтра». Это слово перекатывалось от одного к другому, будя целый букет различных чувств: нетерпение, разочарование, облегчение – еще не сейчас, еще есть время пожить, и жадную поспешность – скорей, давайте их сюда!

– Почему ты уверен? – тихо спросил Атуан.

– Кати сказала.

– Заждались уж! – выкрикнул румяный, как поджаристый калач, молодой стрелок из первого ряда. – Э-эх! Наколдуйте нам тень, ваше высочество!

Кар засмеялся вместе со всеми. Еще одно отличие: при дворе никто не рискнул бы в лицо назвать брата-принца колдуном. В армии же со временем научились гордиться его способностями, как всегда гордятся полководцами, под чьим началом одерживают победы. Атуан тонко улыбнулся:

– Я заметил, что никто не просит меня помолиться о наступлении дождя.

– Может быть, не считают тебя таким уж хорошим жрецом? – предположил Кар.

– Это несправедливо, принц.

– Разумеется. Ты образец святости, друг мой.

Солнце и впрямь припекало изрядно. На чистом, словно выметенном небе не было видно ни облачка. Солдаты жарились в доспехах, тяжелый запах пота сделался уже привычной частью жизни. Атуан тоже выглядел покрасневшим, что, впрочем, неплохо гармонировало с цветом его сутаны. И только Кар в блестящем костюме мага, который носил теперь под плащом постоянно, не страдал от жары – драконья кожа приспособлена к любой погоде.

От места, где левый фланг имперских арбалетчиков смыкался с такими же шеренгами вооруженных луками аггаров, Кар и Атуан повернули обратно. На холм поднялись запыхавшиеся, но повеселевшие, перебрасываясь немудреными шутками, что, повторяясь из года в год, по-прежнему доставляли удовольствие обоим.

Они резко замолчали, столкнувшись с Тагрией, направлявшейся туда же – к палаткам. Остановились. Атуан склонился в учтивом поклоне. Тагрия присела, чуть не расплескав густо парящий котелок с водой, который несла в руках. Кар почувствовал, как бешено заколотилось ее сердце, как задрожали колени, и от души проклял самого себя. Пока он мучился, соображая, что сказать кроме простого «Здравствуй», Тагрия кинула ему всего один трепетный взгляд и быстро пошла дальше. Через несколько минут она уже скрылась из виду. Кар вздохнул.

– Баронесса все надеется, – негромко произнес Атуан.

– Знаю. Что я могу поделать?

– Мне кажется… Впрочем, прости, что вмешиваюсь.

– Нет, говори.

– Она не надеялась бы так, если бы не знала, что ты… что тебе не все равно.

– Разумеется, мне не все равно, – Кар медленно двинулся вперед. Жрец подстроился к его шагам. – Конечно, нет, Атуан. Это Тагрия. Но ты же понимаешь – я не в силах дать ей, чего она хочет.

– А сказать ей об этом?

– Тоже не могу. Не могу ее ранить. Это… трудно объяснить.

Трудно? Никому другому Кар и не стал бы этого объяснять. Но Атуан – другое дело. С первого дня Нашествия, когда приговоренный к смерти колдун и перепуганный деревенский священник впервые оказались вдвоем против заклятия, он видел многое. Он стоял с императором на дворцовых ступенях в тот день, когда на враз опустевшие плиты двора с неба спустился золотой грифон, и повелитель истинных людей кинулся ему навстречу с криком, который долго еще отдавался звоном в ушах верноподданных. Атуан был в первых рядах, когда при большом собрании народа, на площади между дворцом и храмом Верховный жрец объявил о своей ошибке и признал невиновность брата-принца. Атуан был там, когда войска Империи брали Долину, когда убивали грифоньих птенцов; он помнил, как брат-принц вернулся во дворец, лежа ничком на спине растрепанного, непрерывно шипящего Ветра, как заперся в своих покоях, не впуская никого, даже императора, и только снова и снова требовал вина; как вышел оттуда через месяц, грязный, обросший, дурно пахнущий – и велел собирать войска, ибо он знает, где искать сбежавших колдунов. Атуан видел, как Кар плакал над трупами им же убитых магов, как содрогался, жадно глядя на кровь, заливавшую поля сражений, как стискивал зубы и до посинения сжимал на груди руки, борясь с искушением. Атуан видел его веселым, отчаявшимся, почти безумным. Видел и, вопреки своей жреческой природе, не осуждал. И если Атуан спрашивал, ему следовало ответить.

– Скажи, что для тебя честь, Атуан?

Жрец улыбнулся.

– Я из простой семьи, ваше высочество. Меня учили пасти коров, сбивать масло… Чести не учили. Мне кажется, честь это то, что заставляет вас поступать так, а не иначе – как нужно, а не как лучше для себя. Жертвовать собой, идти вперед, когда хочется забиться под кровать. Для меня то же самое делает вера.

– Вера, – Кар кивнул. – Ты неплохо все объяснил. Понимаешь, было время, когда у меня не оставалось ни чести, ни веры. Я отрекся от них. Предал, растоптал. Тагрия… она стала моей новой честью. Если бы не она…

Жрец понимающе кивнул. Через несколько шагов сказал:

– Мои родители живут в Йонде, это соседняя с Дилоссом область, ее, к счастью, не коснулось заклятие. Морий – пьяница и развратник. Он был таким и в молодости, а к пятидесяти годам стал только хуже.

Кар молчал. Они медленно шли вдоль палаток, отвечая кивками на поклоны и рассеянными улыбками – на обращения и казались, наверное, с головой погруженными в важные государственные дела.

– Если ты попросишь, – продолжил Атуан, – Верховный жрец не откажет признать их брак недействительным.

– Именно поэтому я не могу обратиться с такой просьбой. Во всяком случае – пока я наследник престола. Уж ты-то должен понимать.

– Понимаю, – вздохнул жрец. – Казус чести, да?

– Что это значит?

– В храме мы называем так случаи, когда интересы веры требуют от нас действий, противоречащих вере. Казус веры.

– Как, например, сотрудничество с колдуном?

– Да. В твоем случае это – казус чести. Твоя честь хочет, чтобы ты поступился честью… не завидую тебе.

– Посоветуешь что-нибудь? – спросил Кар.

Атуан покачал головой.

– Только посочувствую.

В тот вечер, последний, как уверяла Кати, перед появлением тварей, в большой императорской палатке собрались все, от кого зависел ход сражения. Все уже сказанное было сказано еще раз, решенное – решено вторично. Рисунки местности, где буквами были обозначены места расположения частей и цифрами – порядок их вступления в бой, переходили из рук в руки. Император снова обещал аггарам вечный мир; Чанрет снова предложил обменяться клятвами после боя. Верховный жрец был молчалив. Атуан заметно волновался и старался не встречаться глазами с Каром. Кати была спокойна и бледна, император смотрел на нее с тревогой. Некая тайна витала в воздухе, понятная только Сильной и жрецам, и запашок у той тайны был премерзкий. Кар удерживался, чтобы не закричать.

Незадолго до полуночи разошлись – насладиться последними часами напряженного отдыха. Император, по обыкновению, отправился провожать Кати. Путь длинною в двадцать шагов до палатки Сильной мог занять у влюбленных несколько часов, поэтому Кар не стал дожидаться брата. Ушел к себе. Ветер, послушный данному обещанию, улетел куда-то на запад вместе с Морой, и его отсутствие отзывалось неприятной пустотой в голове.

Отправив Зарамика за горячей водой, Кар извлек со дна сундука небольшую коробочку тонкого серебра. Там, на дне, оставались ароматная смесь сушеных трав – драгоценный чай Долины, ломкий от старости, но все еще действенный. Он не добавит Силы, как сделала бы чаша свежей крови, но подстегнет разум и обострит магическое восприятие. Для того, кто восемь лет как забросил тренировки, это будет немалым подспорьем в завтрашнем сражении. Сражении, которое Кати намерена выиграть магией. Что ж, магия так магия. Изначальной Силы должно хватить на один-единственный бой.

Закинув траву в принесенный Зарамиком котелок, Кар отпустил оруженосца. Дав настояться, отпил несколько глотков – прямо из котелка, обжигая губы. Терпко-горьковатый вкус отдавал печалью неизбежности. В такие минуты всегда вспоминался Оун, друг и наставник, с которым когда-то проводили многие часы в беседах за чашей такого же чая. Враг, которого Кару когда-нибудь придется убить. Может быть, уже завтра. Или, наоборот, самому пасть от его руки – не худшая, впрочем, из смертей. Выбирая, кем быть убитым, Кар предпочел бы Оуна.

Материя, закрывавшая вход, откинулась без предупреждения. Кар обернулся.

– Пьешь чай? – сказала Кати. – Это хорошо. Нам надо поговорить, Карий. Пора.

– Разве? Я уже думал, ты и вовсе не намерена посвящать меня в свои планы.

– Я не могла сказать раньше, – опустив полог, Кати приблизилась. Остановилась рядом, не глянув на предложенный Каром табурет. Невидимый колпак из чистой магии скрыл палатку от ненужных ушей. – Выслушай меня и не спорь. То, что идет на нас, не армия и не звериная стая. Это миграция, огромное переселение существ. Их больше, чем ты можешь себе представить, больше, чем могла раньше представить я. Все, о чем говорилось сегодня вечером, бесполезно. Их не остановить. Все дикари, собравшиеся здесь, будут уничтожены еще до захода солнца.

– Так, – прошептал Кар. У него стремительно пересохло горло. – И ты говоришь это только сейчас? Ты ведь знала и раньше, верно?

– Знала. И знала, что есть лишь одна возможность не допустить этого.

– Говори.

На столике за его спиной горела толстая свеча. В ее свете Кар отчетливо видел, какое серое у Кати лицо.

– Абсолютная Сила. Нет, – она жестом велела ему молчать, – слушай и не перебивай. Ты прав, мы не можем получить ни Лэйна, ни Норна, ни Амона. Мы и не должны этого делать, потому что отнявший жизнь Сильного ради крови будет преступником в глазах выживших, его никогда не примут и не примут от него помощи. Император обещал мне сохранить всех, кто сдастся, мы должны думать о них. Но в мире есть еще два Сильных мага – ты и я. Нет преступления в том, чтобы взять кровь Сильного, если тот отдаст ее добровольно. Завтра, когда начнется сражение, ты возьмешь мою кровь. Жрецы…

– Ты что?! – ахнул Кар, схватив ее за плечи и встряхнув так, что Сильная подавилась последними словами. – Ты свихнулась, Кати? Ты думаешь, что говоришь?! Клянусь, если ты еще…

– Прекрати! – Кати тоже умела кричать. Движению, которым она высвободилась из его рук, позавидовал бы опытный борец. – Ты вообще меня слушал? Нет другого выхода! Или я, или все! Дикари, маги, император – все!

– Нет! Нет, Кати, я не намерен тебя слушать, потому что ты безумна. Не знаю, что с тобой случилось, и знать не хочу! Иди спать… нет, иди к Эриану и переспи с ним, наконец. Может, это приведет тебя в чувство!

– Дурак, – сказала Кати.

Вытянув руку, сжала его предплечье. Заклятие вспыхнуло между ними, быстрое, как зарница. И Кар – увидел.

Он увидел бесконечные лиги холмов, лесов и болот. Увидел мир, опустевший от моря и до моря. Увидел мертвую степь Ничейной Полосы. Увидел, как с высоты грифоньего полета, устлавший ее живой ковер, шевелящийся, идущий, жующий. Человеческие лица, звериные тела, зубы, клыки, когти, раздвоенные языки, капающий с губ яд – на всем пространстве до заслона, некогда отделявшего от мира Злые Земли, и дальше, вглубь, насколько хватало магического взгляда. Им поистине не было числа. Они шли, и они ели. Все, что движется, и друг друга тоже, но число их от этого не уменьшалось. С половины дня пути от ждущего их войска и до конца, до Злых Земель не осталось ничего живого.

Увидел Кар и магов – как они держатся в воздухе над первой волной, как могут лишь смотреть да изредка подталкивать Силой передних в нужном направлении, как ненавистью и страхом исходят усталые грифоны. Как изредка спускаются для отдыха, и лучшие мастера тратят всю свою Силу лишь на то, чтобы возвести и не дать разрушить магическую ограду вокруг спящих людей и зверей.

– Ты думаешь, я лгу? – прошептала Кати. – Думаешь, я безумна?

– Но отец? – спросил Кар. – Он должен понять… должен помочь! Это уже не наша война, Кати, это война всех людей!

– Я говорила с ним вчера ночью. Он не переменит решения.

– Даже теперь?

– Я предупреждала тебя, что он потерял рассудок. Норн отказался меня слушать. Лэйн рад бы остановиться, но не видит никакой возможности с этим совладать. Может быть – он не сказал этого, но я надеюсь, – он перейдет на твою сторону, когда увидит, что ты одерживаешь верх. Не раньше.

– На твою сторону, Кати. Если… Если все так, если мы увидим завтра, что другого выхода нет, ты возьмешь мою кровь и остановишь их. Так будет правильно.

– Нет, не будет. Ты все еще ничего не понял.

– Почему? Ты Сильная. Я, по твоим словам, тоже. Значит, моя кровь сгодится не хуже твоей. О чем еще…

– Я не смогу этого сделать, – перебила Кати. – Не из-за Силы, Силы мне хватит. Разве ты не понимаешь? Я могу пожертвовать собой, не другими. Завтра придется убивать не только существ, маги не сдадутся без боя. Неужели ты думаешь, что я смогу убить свою дочь, пусть мы с ней и не разговаривали много лет? Своего внука? Своих друзей? Тех, с кем жила бок о бок три столетия? И ты – тебя я тоже не смогу убить, Карий, даже руками жрецов. Просто не смогу!

– А я тебя, по-твоему – смогу?!

– Сможешь. Ты и сам это знаешь.

Свеча зачадила и погасла, как будто кто-то невидимый задул ее. В темноте перед глазами повисло светлое пятно, хранящее форму лица Сильной.

– Нет, – прошептал Кар. – Зачем так, Кати? Почему? Ты сама говорила – ты не знаешь преданности. Ты с самого начала видела такой конец, и тебе было все равно. Что изменилось теперь, зачем тебе умирать? Знаю, ты поклялась отомстить за Зиту, но не так, нет! Поверь мне – месть не стоит этого!

В полной темноте Кар почувствовал ее улыбку. Почувствовал – и содрогнулся.

– Глупый мальчишка, ты действительно ничего не понял. Зита… Когда я стояла над ее мертвым телом, я знала, что если приду к вам, то полюблю императора и сделаю это ради него, что умру, чтобы дать тебе Абсолютную Силу. Не ради мести. Ради любви. Месть лишь заставила меня решиться, остальное…

– Но как же Эриан, Кати? Об этом ты подумала?!

– Я думаю о нем, только о нем. У него останется его Империя, и… и когда-нибудь он простит нас обоих.

– Кати, – Кар больше не шептал, он хрипел. Темная трясина засасывала его, не выбраться, не продохнуть. – Абсолютная Сила… моя кровь… это дало бы тебе многие годы жизни… с Эрианом. А я… я с радостью умер бы за вас, клянусь. Прошу тебя, Кати, ты не можешь умереть! Я… Эриан любит тебя, а ты его. Пожалуйста, Кати…

– Не могу, я же тебе сказала.

– Тогда… Будет сражение. Будет много крови. Будь все проклято, Кати, да мы сможем купаться в ней! Мы возьмем сколько нужно – и справимся, вместе. Далась тебе эта Абсолютная Сила!

– Вспомни, что я тебе показала. Какая еще Сила способна уничтожить миллионы существ разом?

– Должен быть другой путь! Кати, не может быть, чтобы его не было!

Он плакал и знал, что значат его слезы. Бессилие. Поражение. Обреченность. Но хватался, все еще хватался за надежду. Не утопающий – утонувший, но еще не верящий в конец.

Кати ответила голосом пустым и бесцветным, как сама смерть:

– Есть. Я видела этот другой путь и теперь его вижу. Я могу пойти сейчас к императору. Рассказать ему все. Позволить себя отговорить. Провести с ним эту ночь, любить его и к утру забыть обо всем, усадить его на Мору, улететь – в горы, в пустыню, не важно, лишь бы существа не скоро туда добрались. Я вижу…

– Так сделай это, Кати! Спаси его и себя!

– Ты не дослушал, – прервала Сильная. – Я вижу, что будет дальше. Вы погибнете – все. Немного времени спустя существа уничтожат людей в нашем мире. Мы останемся вдвоем, император без Империи, полубезумный от пережитого, и я, Сильная без Силы, без жизни. Я буду стареть у него на руках, он будет умолять меня принять кровь – его кровь, другой у нас не будет… Не обрекай нас на это, Карий.

Тишина длилась и длилась, бесконечная, как смертный хрип. Тишина и темнота – кроме них в мире не осталось ничего.

– Мы договорились? – спросила этой тишине Кати. – Или будешь еще спорить?

– Нет, – беззвучно, одними губами прошептал Кар. – Нет, нет!

– Ты пожертвовал уже мною однажды. По сути, ты жертвовал мною каждый день все эти восемь лет. Я лишь прошу сделать это еще раз, ради меня, ради императора, ради обоих наших народов. Не такая уж это высокая цена.

«Нет, нет!»

– Решайся, Карий. Я устала ждать.

«Нет!»

– Я худший из всех людей на свете, Кати. Но даже я не смогу убить тебя.

– Тебе и не придется, все сделают жрецы, это их работа – убивать магов. Только не упусти Силу. Помни – она нужна тебе вся.

– Кати… Я буду говорить завтра с отцом, с другими Сильными. Я предложу им Долину, предложу любые уступки, вплоть до половины Империи… Эриан не утвердит, но мы разберемся с этим позже. Отец хочет моей смерти – отлично, я отдамся в его руки, как только все закончится. Лишь бы они помогли нам. И мы будем драться, драться, не считаясь с потерями. Мы сделаем все, что сможем, и только если… если не останется выбора, тогда я соглашусь. Но до последнего буду простить тебя передумать и поменяться со мной местами.

– Договорились. Я буду ждать твоего решения. Но все должно быть готово.

– Кати… Я не хочу!

– Знаю, – сказала она и шагнула ближе. – Ты можешь сделать для меня еще одно. Это не касается ни императора, ни твоей маленькой дикарки, только нас двоих. Я не буду настаивать…

– Разве это не должен быть Эриан?

– Я говорила тебе, к чему это приведет. Но я могу уйти.

– Нет, – прошептал Кар, протягивая руки, обнимая ее, прижимаясь к ее щеке своей, мокрой от слез. – Не уходи. Я должен был сделать это еще в Долине, я был слепцом, Кати, нет – идиотом. Прости меня, прости…

Кати простила – руками, губами. Кар увлек ее на кровать, помог снять одежду. Его собственная одежда полетела на пол, Кар и не заметил, как оказался без нее. Мгновения растянулись на годы, на столетия. Безумие, преступление, священнодействие…

Но не одна Кати избрала эту ночь для решающего разговора. Может быть, поставленный ею магический колпак ослаб, может быть, та, что стояла перед палаткой, не решаясь войти, и впрямь обладала Силой – но только Кар почувствовал неумелое, ищущее прикосновение магии. Почувствовал страх и упрямую решимость той, у входа, но закрыться не успел. Ее боль ударила Кара, когда Тагрия поняла, чем он занят и, через мгновение – с кем. С улицы долетел тонкий вскрик. И топот убегающих ног. И – тишина.

– Что ты будешь делать? – спросила Кати.

– Ничего, – ответил Кар, снова принимаясь ее ласкать. – Не думай об этом, забудь. Обо всем забудь, Кати…

Он целовал ее губы и глаза, он был нежным и настойчивым, он отзывался на сокровенные желания ее тела. Он пытался, снова и снова, ласками заглушить их общую печаль и горечь неслучившегося. Пытался, хоть и знал, что не сможет, отодвинуть проклятое утро. Стон наслаждения походил на рыдание – или рыдание было стоном наслаждения. Задыхаясь, оба упали на постель, но через минуту уже снова бросились друг другу в объятия.

– Поклянись, – прошептала Кати.

– В чем?

– Клянись, что не будешь пытаться меня воскресить.

– Кати, нет! Не требуй этого!

– Поклянись. Это было бы только хуже для меня и для императора.

– Ты знаешь, – горько прошептал Кар, – что нельзя поднять полностью обескровленное тело. Так зачем мне клясться?

– Ты станешь почти всемогущ. Поэтому – клянись.

– Клянусь… чем, если в мире не осталось святого, что я не попрал бы?! Я выполню твою волю, Кати. Если ты не передумаешь… если мы не найдем другого выхода.

– Спасибо, – шепнула Кати ему в ухо. – А теперь люби меня еще, если можешь.

И Кар любил ее в тишине и темноте, что стали теперь единственной реальностью. Безумие, преступление, священнодействие…

Кати ушла перед рассветом, незаметная для чужих глаз под легкой вуалью заклятия. Кар оделся и долго сидел над остывшим котелком, глядя в пустоту, без мыслей, без чувств, без ожиданий. Прошедшая ночь отделила его от мира так же явно, как сделала бы смерть. Когда затрубили побудку и пришел Зарамик, Кар молча встал и вышел навстречу мертвому дню. Сумей кто-нибудь заглянуть ему в душу, там не отыскалось бы и капли жизни.

Звероподобные появлялись всю ночь и утро – по одному, по два, они умирали от стрел на дальнем берегу или, переплыв под покровом ночи реку, находили свою смерть в нескольких шагах от желанной добычи. Одной-единственной твари удалось добраться до людей. Она разорвала на части солдата и ранила еще двоих, прежде, чем сама погибла под ударами мечей.

Один убитый против полутора десятков мертвых тварей. Не требовалось умения считать, чтобы признать соотношение отличным. По всему выходило, что пришельцы не так уж и опасны, и настроение в преддверии битвы царило приподнятое. Боевой задор витал над застывшими в ожидании войсками, дрожал в солнечном мареве, трепал яркие полотнища знамен. Близился полдень, а врагов все не было. Со своего места на вершине холма, за растянутой наподобие ширм палаточной тканью, Кар видел блеск шлемов и панцирей пехотинцев, взведенные арбалеты в руках стрелков, всполохи сутан воинов храма, обязанных быть в первых рядах всегда, если в арсенале врага – колдовство. Кар видел серое плетение бегущей воды, холмы на дальнем берегу и черные точки вороних стай на безмятежно-ярком небе. Повернув голову, он мог увидеть растянутую по холмам конницу: в полном боевом облачении – имперские рыцари, беззащитно-легкие в обычном своем презрении к смерти – аггары. Кар вглядывался в тех и других, ища знакомых, прощаясь на случай, если судьба не приведет увидеть их снова; он поглядывал на соседнюю вершину, где знамя реяло над головой императора, и боевой шлем сверкал на солнце нестерпимой уверенностью, а вокруг, неотступные, как хищные птицы, маячили жрецы.

И только рядом, во внутренность огороженного пространства, Кар не смотрел. Здесь, за его спиной, ждал своего часа оборудованный по всем правилам жертвенный стол. Жрецы постарались на славу; Кати, аккуратная всегда и во всем, оставила им четкие указания. Отыскалось и серебро. Форма большого чана и широкой внизу, но сужающейся к краям чаши подтверждали, что отлили их, соблюдая строгую тайну, уже в походе. По какой-то причине – и Кар, стискивая зубы, признавался, что понимает ее – для Кати было очень важным сделать все правильно. Так, как было бы сделано в Долине. Так, чтобы любой, кому придет в голову усомниться, мог увидеть: жертва была добровольной и тщательно подготовленной.

Кати стояла рядом, так близко, что Кар чувствовал тепло ее плеча. Он знал, как Сильная простилась с императором, улыбкой и легким прикосновением руки – так расстаются влюбленные, зная, что скоро увидятся вновь. Обменявшись короткими взглядами с Верховным жрецом, она сочувственно улыбнулась Атуану – тот стоял бледный, не в силах посмотреть в лицо ни Кару, ни императору. И ушла, чтобы не вернуться. Кар молча последовал за ней.

Время шло, и ожидание было хуже тысячи пыток. Когда на дальние холмы выкатилась и понеслась вниз, к воде, темная масса звероподобных, и над войсками взлетел многоголосый вопль, Кар с трудом удержался, чтобы не закричать вместе со всеми. Радостно запели освобожденные стрелы; они еще не достигли цели, как уже выстрелила вторая линия, за ними третья, четвертая, пока первые спешно перезаряжали арбалеты и вновь вступали в бой. Убитые твари падали под ноги идущим следом. Те не замедляли движения и в свою очередь попадали под град стрел, выстилая своими телами дорогу задним – но все же звероподобные приближались. Вот они уже вступили в реку, и вода мгновенно окрасилась кровью. Течение уносило мертвых, живые занимали их место, их было много, слишком много, арбалетчики не справлялись, и настал миг, когда им пришлось отступить за спины пехоты. Сражение началось. Железо против живой плоти, когти и клыки против железа, крики и вой, звон и скрежет, и лязг, и снова крики, а через реку плыли все новые твари, они заполнили видимость, и даже магический взгляд не находил предела их числу. Людские мечи рубили тела тварей, копья пронзали их, но их, визжащих и рычащих, неправдоподобно ловких, становилось только больше. Чудовищной силы удары вминали броню в людские тела, когти и зубы рвали их на части. Звероподобные насыщались тут же, отхватывая большие куски человеческой плоти. Сражающиеся спотыкались об оторванные руки и головы, скользили по крови и падали, чтобы тоже стать добычей. Ни в одном, самом отвратительном кошмаре нельзя было увидеть подобного.

– Карий, пора, – сказала Кати.

Кар не ответил. Он собирал Силу и ждал, глядя на быстро приближающиеся по небу крылатые силуэты. Когда обычный взгляд уже мог различить очертания всадников, Кар воззвал:

«Амон Сильнейший! Отец, выслушай меня!»

И был услышан, сразу, как будто летящий впереди всех на золотом грифоне маг ждал этого крика.

«Тебе нечего сказать мне, ничтожество, – был ответ. – А мне нечего тебе ответить».

«Отец, остановись! Взгляни, ты уже не властен над ними. Звероподобные уничтожат и нас, и вас! Давай остановим их вместе, отец, и потом делай со мной, что хочешь. Вам вернут Долину, вы получите…»

Расстояние было слишком велико, чтобы расслышать смех. Кар не расслышал – почувствовал его всем телом.

«Теперь ты умоляешь? Предлагаешь мне то, что я и так держу в руках?! Не унижайся, принц дикарей. Будь ты хоть немного моим сыном, ты нашел бы силы умереть с достоинством. Но ты всего лишь дикарь».

«Отец, ты губишь свой народ. Ты, Сильнейший!»

«Ты погубил мой народ, ничтожество. Ты и твои дикари. Сегодня я спасаю тех, до кого вы еще не дотянулись. Я возвращаю Империю, как и обещал. Надеюсь, ты не забыл, что еще я обещал лично тебе?»

Забыть? Нет, разумеется, Кар не забыл. Что такое восемь лет – восьми столетий не хватило бы стереть из памяти отцовские слова.

«Я помню, отец».

Со всех сторон запели трубы, в бой вступила конница. Шум сражения всколыхнулся с новой силой. Сделался ближе. Кар не стал туда смотреть.

– Хватит, – простонала Кати. – Это бесполезно!

Тот, кого оба они звали отцом, снова рассмеялся.

«Скажи. Доставь мне удовольствие».

«Ты обещал мучительную смерть всем, кого я люблю, – ответил Кар. – И многократную смерть мне. Ты выполняешь обещание, прямо сейчас. Я признаю твою правоту, отец. Ты победил. Я прошу… умоляю тебя остановиться».

«Ты жалок, – сказал Сильнейший. – Умри – это первая из твоих смертей. Другие будут более изысканны».

Серебристый луч заклятия устремился с неба. Изначальная Сила была с Каром, он вытянул руку, отражая удар. Одновременно ударила и Кати, целясь не в Сильнейшего – в грифона. Раненный зверь с криком помчался прочь.

– Довольно, – резко произнесла Сильная. – Ты видишь, все зря. Решайся.

– Нет!

«Норн, – снова позвал Кар. – Лэйн!»

Молчание.

– Они не будут с тобой говорить, – сказала Кати.

«Оун!»

– Давай же!

– Нет, Кати. Еще нет.

Кар звал, отрешившись звуков сражения, он вскидывал руки, посылая лучи смерти в звероподобных и снова звал, пока руки Сильной не встряхнули его за плечи, заставив открыть глаза.

– Ты тратишь Силу зря! Смотри туда! – закричала Кати. – Скоро будет поздно!

Звероподобные заполнили долину окровавленным шевелящимся ковром. Остатки войск отступали к холмам, сражаясь отчаянно, как бывает, когда дело уже безнадежно. Вопли умирающих, конское ржание и звериный рык слышны были, наверное, до самой границы Империи. Некому было уносить раненых, падая, они тут же становились добычей. Оставшиеся на холмах лучники осыпали тварей стрелами. Знамена давно втоптали в кровь. Но императорский штандарт был цел, он сиял на солнце ярче сотен огней и – пробивался туда, где жарче всего кипела схватка.

– Давай! – шум стоял такой, что голос Кати был с трудом слышен. – Решайся наконец, Карий, прошу! Он идет туда! Если он умрет… Карий!

– Да, – непослушными губами прошептал Кар. – Нет, Кати! Позволь, это буду я!

Шум сражения померк – не исчез, просто перестал что-либо значить. Здесь, на крохотном пятачке земли за матерчатой оградой они были втроем: Кар, Кати и незнакомый молодой жрец, очень спокойный, не сводящий глаз с рукояти длинного ножа. По другую сторону ширм плотной стеной стояли воины в алых сутанах. Ждали.

Время дрогнуло и почти остановилось.

– Не начинай снова, мы это уже обсудили, – сказала Кати и добавила, обернувшись к жрецу: – Иди сюда.

Тот подошел – широколицый, румяный. Уверенный.

– Ты представляешь, что с ним сделает Эриан? – спросил Кар.

– Покажи ему, – сказала Кати.

Жрец извлек из-за пазухи свернутый рулоном лист пергамента. Медленно, как будто каждое мгновение не уносило сотни жизней, Кар развернул его. Прочитал.

– Императорское помилование. Оформленное по всем правилам. Не верится, что ты сама его составила.

– Это сделал Верховный жрец, – так же буднично ответила Кати. – По-твоему, император утвердит?

Поглядев еще раз на подпись – «Кати, императрица», – Кар вернул документ. Ему самому помилования не полагалось. Даже будь возможность, Кар не стал бы о нем просить.

– Думаю, утвердит.

– Прощай, Карий. Не упусти Силу.

«Нет, Кати, нет!»

– Я люблю тебя, Кати. Всегда любил.

– Знаю, – сказала она. – И всегда знала. А теперь отвернись.

Кар подчинился. Негромкую возню за спиной, когда Сильная ложилась на стол и жрец закреплял ее конечности ремнями, перекрыл шум сражения. Кати не вскрикнула, только булькающий звук сообщил Кару, что дело сделано. Через несколько мгновений рука в красном рукаве поднесла ему серебряную чашу. Кар приблизил к ней ладонь. И пришла Сила.

Не обычная, вожделенная любому магу Сила дикарской крови. Даже не та, заветная, младенческая, что ошибочно считалась самой действенной, самой полной. Ничто из испытанного раньше не могло подготовить его к этому. Кар закричал, когда внутренности его превратились в пылающее чрево звезды. Он сам стал пламенем, он сгорал, хрипел и просил еще, он был ненасытнее смерти, бушующей у подножия холма. Чаша выплеснулась, кровь в ней стала розовой водой, но Кар уже впитывал всем телом, чаши, порции – глупые детские обряды, утешение слабых. Он умирал, ибо тело не способно выдержать такого и восставал, потому что был бессмертен. Сила хлестала из серебряного чана, из еще содрогавшегося тела, Сила сжигала в нем все, чтобы править безраздельно, вечно, чтобы в мире не осталось ничего, кроме ее огненной власти. В крике, что рвался из горла, не было ничего человеческого. Жрец скорчился под ногами Сильного, слишком жалкий, чтобы Сильный мог его заметить, и только поэтому остался жив. Там же, внизу, были и другие – мелкая рябь на поверхности дрожащего мира, мира, лежащего под ногами словно ковер, словно цветной лоскут, принесенный ветром. Сила достигла совершенства, и огненный поток наконец иссяк. Сильный шагнул с холма прямо в гущу сражения.

Мельком увидел свое тело – оно состояло из маленьких сгустков огня и возносилось далеко над вершинами вековых деревьев. Сильный знал, что по желанию может сделать его меньше или больше, чтобы заполнить весь мир. Но сейчас было хорошо и так. Под ногами суетились мерзкие твари, обличием похожие и на людей, к которым принадлежал еще недавно Сильный, и на животных. В них тоже была Сила – другая, порченая, она смердела, как полуразложившийся труп. Сильный зачерпнул их горстью, сразу несколько десятков, смял, отбросил искореженные дымящиеся тела. Отряхнул руки. Не так, это можно сделать быстрее. Из раскрытых ладоней выплеснулся огонь. Прокатился, разрастаясь, дотла сжигая их – мохнатых, чешуйчатых, рычащих и воющих. Сильный удовлетворенно кивнул, и новая струя огня ударила, как плеть. Твари визжали, сгорая живьем. Люди кашляли в дыму и запахе горелой плоти, словно сделавшись вдруг обитателями гигантского жаркого. Новая огненная плеть вскипятила реку, к дыму добавился обжигающий пар. Люди кричали, и Сильный призвал холодный ветер, чтобы очистить воздух. Ослабил жар – он не хотел уничтожать мир, только тварей. Перешагнул реку, пошел дальше, направляя огонь, не оставляя в живых ни одной, топча разбегавшихся, просто так, ради удовольствия. Он пожалел леса и не стал их сжигать, просто велел умереть снующим среди стволов тварям – и те умерли. Он не пожалел болот и позволил жидкому огню осушить их, а после пожалел, но было поздно. Он шел вперед, разменивая сотни лиг за пару шагов, но скоро ему наскучило идти, да и позади еще оставались враги. Тогда Сильный задумался на мгновение. Никто не учил его, как надо делать, но Сильный больше не нуждался в подсказках. Он чувствовал тварей – их хватило бы населить всю Империю, чувствовал их голод, бег крови по их жилам, биение сердец. Аккуратно, стараясь превзойди в точности ювелира, он захватил в свою волю эти сердца. Проверил, все ли сделано верно – только идеальная работа достойна Сильного. Огонь его тела запылал ярче, когда он приказал тварям умереть. Не стал задерживаться и рассматривать сделанное, в два быстрых шага вернулся к людям. За спиной оставалась только смерть.

Люди не теряли времени даром. Пока Сильный занимался тварями, два племени людей схватились между собой. Грифоны спускались в запекшееся кровавое месиво, оставляли там лишних седоков и взмывали вверх, чтобы падать на истрепанные дикарские ряды, сея смерть. Маги на спинах грифонов слали заклятия, быстрые и яркие, как молнии, то же самое делали и маги на земле. Оставшиеся в живых служители храма раскидывали руки, заслоняя прочих своими телами, и, если удавалось успеть, заклятия отлетали от их плоти, неспособные причинить вред. Сильный видел, что защищало жрецов – ослепительно-белое сияние, слишком яркое, чтобы он мог разглядеть его прежде. Но даже жрецы не могли успеть везде, их не хватало, они гибли под ударами налетающих с неба грифонов. От когтей и клювов белое сияние не спасало. Но и грифоны гибли, истыканные стрелами, нанизанные, как на вертела, на копья. Гибли маги, гибли истинные люди, гибли аггары, истребляя друг друга с усердием, поистине достойным лучшего применения. Взгляд Сильного на миг задержался там, где гуще всего столпились жрецы, различил залитые кровью, но неповрежденные доспехи императора, блеск меча в его руке. Затем Сильный развернулся, безошибочно отыскав того, кто единственный был ему достойным соперником.

«Сразись со мной».

Золотой грифон, уже излеченный от ранения, бросился к земле. Черная фигурка соскочила с его спины. Очертания ее заколебались, наливаясь багровым светом, увеличиваясь ввысь и вширь. Гигантский огненный силуэт, двойник Сильного, засмеялся, встряхивая ладони.

«Вот, в какие игры ты решил поиграть? – прогремел он. – В старой Империи это было развлечением учеников. Давай, попробуй превзойти меня!»

Но Сильный не хотел играть, он и без того ждал слишком долго. Он видел, что усилие, затраченное на изменение облика, стоило сопернику почти всей его Силы. Видел, что безумие и ненависть почти выели уже его разум, сделав неспособным к борьбе. На груди пламенной фигуры, напротив сердца, выделялось бледное пятно в форме полумесяца – след давней раны, что принесла врагу победу в предыдущей схватке, но погубила его в конце концов. Сильный ударил, метясь в этот бледный полумесяц, ударил наверняка, чтобы не ранить – убить. Огненная фигура пошатнулась. Вскинула руку для ответного выпада, но вместо пламени вышел только сизый дым. Багровое стало черным, затем серым. И осыпалось пепельным дождем на головы позабывших о собственной битве зрителей.

«Сдавайтесь, – произнес Сильный. Беззвучный голос его грохотом ворвался в сознание каждого мага, не миновав и вовсе неумелых. – И вы останетесь жить».

Он увидел, как маги один за другим опускают воздетые для заклятий руки, как шевелятся их губы, когда они признают свое поражение – все, начиная от старших по Силе. Он ждал долгой борьбы и мельком удивился их покорности, но задумываться об этом не стал. Он поднял голову и закричал, обращаясь к источнику белого сияния, хранящего жрецов, он не мог больше вынести и поэтому не вспомнил, что давно уже разучился просить:

«Хватит! Забери это!»

Еще несколько безумных мгновений он видел все: как воины храма окружают пленных магов; как Верховный жрец снимает трехцветный пояс первосвященника и отдает его рядом стоящему; как жрец Атуан, на чью долю выпала худшая в этот день обязанность сказать императору правду, отступает с бледным лицом; как император, с прозорливостью любящего догадавшийся обо всем с полуслова, кричит, падая на колени…

«Отпусти меня, – взмолился Сильный. – Я не могу, я не тот!»

Он стоял на опустевшем холме среди поваленных ширм. Охранявшие его жрецы давно ушли, чтобы присоединиться к сражению. Остался лишь один. Он замер возле мертвого тела неподвижным стражем, как будто не смел расстаться с делом своих рук, и широко распахнутыми глазами наблюдал за происходящим.

Слишком быстрая смена перспективы на время лишила Кара зрения. Потом мир закружился в последний раз и обрел привычный облик. Кар снова был собой. Убитый соперник был его родным отцом, рыдающий в грязи и крови император – повелителем и братом. Женщина, чье обескровленное тело покоилось на жертвенном столе, была Кати. С ее уходом мир по эту сторону смерти утратил последние краски.

Оборачиваясь, Кар знал, что не увидит ничего нового. Видение мертвой Кати преследовало его все восемь лет Нашествия, являясь во сне накануне сражений и наяву – всякий раз, как на поле битвы оставались лежащие лицом вниз стройные женские тела. У Кати из видений лицо было перекошено гневом и болью, оно обвиняло. Но та, что лежала теперь перед ним, была спокойна и казалась бы спящей, если бы не черный разрез поперек горла.

«Ты знаешь, что нельзя поднять обескровленное тело». «Ты станешь почти всемогущ, поэтому – клянись». «Я выполню твою волю».

Кар наклонился поцеловать ее. Выпрямился – на губах остался вкус крови, и Кар принял его, чтобы нести до конца своих дней, – взглянул на жреца. Тот был напуган до полусмерти, но ни стыда, ни ужаса перед содеянным не испытывал. Он был жрецом и его работой было убивать колдунов. Он выполнил свою работу хорошо.

– Ты можешь быть спокоен, император утвердит помилование, – Кар не сразу овладел своим голосом. Жрец закивал, но он уже продолжал: – Я – нет. Если еще раз попадешься мне на глаза, я сделаю с тобой то же, что сегодня мы сделали с ней.

Он достаточно хорошо знал Верховного жреца, а Верховный жрец так же знал его. Молодой парень, растерянно прячущий за спину окровавленные руки, был избран не благодаря своим особым заслугам – лишь потому, что храм ничего не потерял бы в случае его смерти. Но Кару сейчас недосуг было заниматься сведением счетов. Сильная Кати просила его позаботиться о выживших магах. Кар собирался выполнить ее волю.

Он спустился с холма, минуя собравшихся вокруг императора рыцарей и простых солдат, он шел, пробираясь между трупов – людей, коней, звероподобных, грифонов. Вороны уже начали над ними свое прощальное пиршество. Сильно пахло гарью, кровью и отчаянием. Там, за спиной, росла толпа вокруг императора и звучали все громче радостные возгласы. Этих людей уже дурманил другой запах – аромат победы, оплаченной тысячами жизней, но окончательной. Аромат, которого Кару почувствовать было не дано.

Оун лежал в полусотне шагов от других магов, сгоняемых жрецами в кучу, будто скот. Он был еще жив, но оставалось немного. Рядом вытянулся мертвый грифон. В золотистом боку его застряло глубоко всаженное копье. Когда Кар остановился рядом, маг открыл глаза.

– Дикареныш, – прохрипел он. Со словами изо рта вышла окрашенная алым пена.

Кар опустился на колени.

– Учитель…

– Ты все-таки победил.

– Да, Учитель.

– Я умираю… Легкое пробито.

– Да.

С каждым словом из раны на груди мага выплескивалась пенистая порция крови.

– Ты еще можешь меня спасти.

– Да, – ответил Кар. Сила была с ним. – Тебе придется отказаться от борьбы. Больше никакой крови, Учитель. Ты признаешь власть императора…

Оун хрипло рассмеялся, пуская пену, но тут же его лицо свела судорога боли.

– Власть… дикаря. И вскоре умереть от старости? Нет, дикареныш. Если это все, что ты можешь предложить, дай мне быструю смерть.

– Прошу тебя, Оун!

– Ты глуп, если просишь об этом. Тебе известно, кем я всегда был.

Кар и не думал, что еще способен плакать.

– Кати была права, – вырвалось у него. – Я только и гожусь, что приносить в жертву всех, кого люблю. Прости меня, Учитель!

– Нечего прощать, – голос Оуна слабел. – Мы сами тебя… таким сделали. Ты похож… на отца, дикареныш. Но ты не он. Слушай меня. В Долине… мои исследования… твой дед был прав.

– О чем ты?

– Сила… не всегда была только в крови. Врата… ключ… – и, с яростным усилием: – Найди мои бумаги, дикареныш, если твои друзья не пустили их на растопку!

– Я понял, Учитель. Я все сделаю.

– Тогда… заканчивай с этим.

– Прости, – снова сказал Кар.

Положил ладонь на грудь мага и быстрым усилием остановил его сердце. Оун умер с той же насмешливой гримасой, за которую Кар ненавидел его когда-то.

– Прощай, – прошептал Кар, закрывая ему глаза.

Пошел дальше, вытирая руки полой плаща и не глядя больше на раненых и умирающих.

Жрецы, с оружием в руках охранявшие пленных, расступились перед ним. Кар остановился, вглядываясь в лица – знакомые и незнакомые, настороженные, враждебные. Черты многих носили отпечаток смешанной крови, кое-кто больше походил на дикаря, чем на мага. Кати сказала правду насчет полукровок. Где-то здесь, живой или мертвый, должен был быть и Моурет.

Израненные, замученные, озлобленные. Несколько сотен, и добрая половина обречена, ибо живет только за счет крови. Кар попробовал их сосчитать, но тут же бросил. Жрецы сводили их отовсюду и, казалось, не слишком-то представляли, что делать дальше. За восемь лет Нашествия им еще ни разу не приходилось брать пленных.

– Ну? И что ты будешь делать? – спросил, выбиваясь вперед, молодой маг. Кровавая царапина над глазами и мокнущая рана под ключицей ничуть не мешали выражению брезгливого презрения, застывшему на его лице. – Мы ведь теперь твоя забота, не так ли?

– Здравствуй, Ирэн, – сказал Кар своему давнему врагу. – Рад, что ты жив.

Тот скривился:

– Ну конечно, рад. Не больше, чем я, что не пустил тебя в тот раз на кровь. А теперь ты Сильнейший, и значит, теперь это твоя забота нас спасать. Поторопись, будь добр. Не хочу, знаешь ли, чтобы эти твои дикари сожрали нас живьем!

Пока ошеломленный Кар хватал ртом воздух и дивился собственной глупости, вперед пробился еще один маг. Надменное лицо его коверкал застарелый шрам, тянущийся от губ до середины правой щеки.

– А ты, похоже, и не заметил, что стал Сильнейшим, – невесело усмехнулся этот маг.

Кар только покачал головой. Нет, конечно, не заметил. Разве до того ему было?

– Я действительно… Вот почему вы сдались, Лэйн? Потому что я – Сильнейший?

– А ты что подумал?

– Ты можешь оспорить это, Лэйн, если хочешь. Вызвать меня…

– Нет уж. Если даже я и выиграю, что мне делать потом? Идти просить милости у дикарского императора? Занимайся этим сам, Сильнейший Амон, сын Амона.

– Мое имя Карий.

– Сильнейший Карий. Странновато звучит. В любом случае, мы проиграли. Не в моих силах спасти этих людей. Ты – можешь, если постараешься. Я не так мелочен, чтобы лишать их надежды только потому, что не хочу признавать власть полукровки. Ты Сильнейший по праву. Как верно сказал этот юноша, твое дело теперь – нас спасать. Наше же – повиноваться. Таков обычай, а обычаи…

– Единственное, что делает нас остатком Империи, а не жалкой кучкой одичавших побежденных, я помню, – взахлеб прошептал Кар. Сердце билось где-то у горла, сильно и болезненно. Обернувшись к жрецам, Кар сказал: – Уберите мечи. И оставьте нас.

Те колебались.

– Это мой приказ.

– Мы не можем, ваше высочество, – возразил воин с нашивками командира роты и значком вольного жреца на плече. – Это же колдуны!

– А я, по-твоему, кто? – но, заметив совершенно загнанный взгляд солдата, Кар сказал: – Хорошо, только дайте мне спокойно поговорить. Вы можете наблюдать со стороны.

Пока звучали команды и добровольные стражи удалялись на почтительное расстояние – не так, впрочем, далеко, чтобы не успеть вернуться в случае нужды, Кар спросил:

– Норн?

– Мертв, – ответил Лэйн. – Я – весь твой Совет. Кати…

– Кати, Лэйн, она…

– Я знаю, – нахмурился маг. – Она предупредила меня, что собирается сделать, правда, я не поверил. Самопожертвование не входило в ее привычки. Но как бы там ни было, это ее добрая воля. Никто не оспорит твою победу, Сильнейший.

– И ты признаешь мою власть? Лэйн, я, может быть, и Сильнейший, но прежде всего я недоучка. Если ты…

– У меня будет немного времени, чтобы исправить этот недостаток. Потом… ведь крови нам больше не видать?

– Никогда.

– Ты понимаешь, что это значит? Если нас всех не убьют сегодня, через несколько лет мы начнем вымирать. И что будет с магией? Если, по примеру Кати, мы будем завещать свою кровь другим, дикарям до этого не должно быть дела…

– Нет, даже не думай, – перебил Кар. – Я не позволю. Все начнется снова, понимаешь? Жажда крови, тайные убийства. Потом кто-нибудь примется за детей. Нет. Навсегда – нет. То, что я сделал сегодня… я этого не хотел, и это не повторится.

– Я понял, Сильнейший. Тебе решать. Главное сейчас – что будет с народом.

– Пока не знаю. Император обещал сохранить жизнь всем, кто сдастся. Надеюсь, он не переменит решения. Прошу, пока будьте осторожны, не раздражайте жрецов, и, пожалуйста, никакой магии. Я вернусь, как только смогу с ним переговорить.

– Сильнейший, – позвал Лэйн, когда Кар собрался уже идти. – Если император не сдержит слова?

Кар остановился. Взгляды магов прожигали его насквозь. В них была память, и та же память терзала его самого. Тысячи, сотни тысяч убитых в один день. Целая Империя Владеющих Силой. Исчезнет ли теперь ее остаток – остаток, к чьей гибели он, принц дикарей, сам приложил руку?

– Если император не сдержит слова, мы будем драться за свою жизнь, – сказал Кар. – Клянусь, им непросто будет нас перебить. Ждите, я вернусь.