Глава первая, предварительная

Без толпы не обходится ни одна казнь. Вздернут ли на кое-как оструганном столбе нищего бродяжку-вора, соберутся ли на радость всему народу рубить головы знатным пленникам-канарцам, когда их вожди снова, как случается почти каждый год, нарушат договор и возьмутся отвоевывать себе новые территории вглубь от восточного побережья, – толпа всегда будет здесь, и будет глазеть, и переговариваться, и двигать восторженно челюстями, пережевывая чужие мучения, как будто вкус чужой смерти на языке заставляет ее полнее ощущать свою собственную жизнь.

Но сегодняшняя казнь была особенной, и толпа собралась ей под стать. Ни на площади, ни на соседних с нею улицах не нашлось бы и пяди свободного места. Казалось, не только Эбрак, престольный город тидира Дэйга, но и весь Лиандарс счел своим долгом явиться сюда. Под хлещущим дождем, что в любой другой день мигом вынудил бы их забыть обо всем и искать укрытия, на ветру, что заставлял хлопать и биться по ветру тидирский штандарт и рвал покрывала с женских голов, по щиколотку в вязкой грязи, толпа продолжала расти, хотя, казалось бы, это уже невозможно. Люди взгромождались друг другу на плечи, поднимали на руки детей. Люди смотрели.

Рольван ненавидел толпу даже в лучшие дни. Сегодня его ненависть выросла до таких размеров, что почти заглушила все прочие ощущения. Даже нуднейшую головную боль после вчерашнего затяжного ужина, на котором он втроем уничтожили, пожалуй, целый бочонок густого ячменного эля, не считая вина, которое буквально лилось рекой: платил за все Торис. Жалование этого веселого гиганта, выданное сразу за три месяца, ушло в одну ночь. В следующий раз угощать придется Рольвану. Гвейр, как всегда, раскошелится последним и будет подолгу вздыхать над каждой монетой – дело привычное.

Если отвлечься от головной боли и шума толпы, от привычных будничных мыслей, помогавших сохранять спокойствие перед кошмаром сегодняшнего дня, оставались тоска и жалость. Тоска, потому что происходящее на площади было слишком жестоким, но изменить ничего было нельзя. Жалость к золотоволосой фигурке, приближавшейся к ступеням эшафота с гордо поднятой головой, в сопровождении, все еще, своих придворных дам; к пожилому тидиру на троне, чье лицо свела судорога боли, но рука, готовая подать знак, не дрожала; но больше всех, острее всех – к старику в алом с серебром одеянии, принимающему последнюю молитву осужденной. Подносящему к ее губам божественный символ, расцветшие в знак мира меч и копье, произносящему негромко какие-то слова – утешения? Сожаления?

Рольван отер рукавом лицо, дождь тут же намочил его снова. Да, это прозвучало бы странно, но из всех присутствующих вызывал сочувствие именно он – старый, но все еще крепкий мужчина в праздничном епископском облачении. Тот, чьи старания больше, чем старания самого тидира, и привели к сегодняшней казни. Кто выполнил свой долг и продолжал выполнять его – Кронан, старший епископ Лиандарса.

Между зрителями и свободным участком площади, где находились два помоста, предназначенный тидиру и тот, к которому и были прикованы все взгляды, двумя рядами выстроились молодые оруженосцы. Дождь стекал с их островерхих шлемов, пропитывал короткие плащи, прикрывавшие начищенные кольчуги. Безбородые мальчишки еще не научились придавать своим физиономиям то свирепо-безразличное выражение, за которым прятали свои мысли битые жизнью солдаты вроде Рольвана. Было заметно, что некоторым сегодняшнее испытание не по силам. Полноватый, похожий на теленка юноша прямо напротив тидирского помоста то краснел, то беднел. Его сосед поминутно облизывал губы и, казалось, готовился упасть в обморок.

Рольван мимоходом пожалел юнцов – его собственный отряд справился бы лучше, но обычай есть обычай. В торжественных случаях тидира сопровождают самые юные из его слуг, сыновья знатных семей, которым выпала честь обучаться воинскому делу при его дворе. Редкий случай, если в их рядах окажется юноша, не способный похвастаться высоким происхождением; еще реже такому счастливчику выпадает шанс остаться в тидирской дружине и войти в число ее командиров. Рольван был счастливчиком и ни на единый миг не забывал, кому именно этим обязан.

Снова запели рога, возвещая последние мгновения перед казнью. Тидира, хрупкая и стройная, как девочка, поднялась на ступени. Преклонила колени перед плахой. Гул тысяч голосов, витавший над площадью, вдруг смолк. Остался слышен лишь шум дождя. Он делался все громче, заполнял собою все. Рольван с трудом разобрал слова епископа. Не услышал он и слов тидира, лишь увидел взмах руки и сдавленную гримасу. И тут снова грянули рога. Палач шагнул ближе. Колпак цвета крови скрывал его лицо, оставляя лишь прорези для глаз, но казалось, даже ему нелегко дался этот единственный шаг. Мелькнул занесенный меч. Звук рогов смолк, и в тишине отчетливо прозвучал удар – один-единственный. Толпа содрогнулась и ахнула.

– С первого раза, благодарение Миру, – громко сказал кто-то за спиной у Рольвана. – Вот помню, когда Финлуга из Дуга казнили, с третьего удара только голова отвалилась.

– Палач был не тот, – рассудительно ответил другой голос. – Этот дело знает.

– А я так мыслю, – не унимался первый, – что грехов у ей все ж таки…

Тидир поднялся с трона, и мнение праздного зеваки о грехах тидиры так и осталось не высказанным. Не глядя больше в сторону багровой фигуры, державшей на вытянутой руке отрубленную голову, владыка Лиандарса сошел с помоста. Махнул рукой, и к установленному тут специально для этой цели плоскому камню подвели коня. В нависшей над площадью тишине тидир Дейг встал одной ногой на камень, тяжело забрался в седло и поехал прочь. Оруженосцы сломали строй, с облегчением бросились к своим лошадям. Толпа расступалась перед белоснежным тидирским жеребцом и смыкалась снова за спинами его стражи.

– Конец речам, – разочарованно произнесли за спиной.

– Не выдержал, бедняга, – не отстал второй голос.

– Где ж ему выдержать! Грехов-то у ей…

Рольван вышел на освободившееся место к эшафоту. Протянул руку, и епископ благодарно оперся на нее. Ссутулился. В этот миг он казался совсем старым.

– Уйдем отсюда, отец, – сказал ему Рольван.

Вокруг снова кричали глашатаи, призывая толпу разойтись. Тело накрыли белой тканью, тут же намокшей от дождя и покрасневшей от крови. Палач куда-то исчез.

– Идем, отец, – повторил Рольван. – Ты сделал все, что был должен, теперь отдохни.

– Не все, – откликнулся епископ и расправил плечи. – Не все. Но ты прав, Рольван, остальное придется сделать тебе.

Сыну безвестного воина, одного из многих, павших за долгие годы северной войны, сироте, воспитанному при монастыре, с ранних лет предназначенному книгам и молитвам, а не воинским делам, нечего и надеяться занять место среди оруженосцев – юных спутников тидира, будущих воинов и командиров, отпрысков знатных и знаменитых родов. А если даже такое случится, если упомянутый сирота каким-то образом сподобится небывалой чести, высокого чина ему не видать. Старайся он хоть изо всех сил, будь он сколь угодно храбр и ловок, изворотлив и живуч, да что там, будь он даже самым настоящим героем, дважды за одно сражение заслонившим тидира от вражеского топора своим щитом и своим телом – все это ему придется проделывать год за годом, чтобы когда-нибудь, может быть, заслужить признание.

Все иначе, если сирота этот – любимый воспитанник священника, как раз в эти дни избранного старшим епископом Лиандарса. Живучий молокосос вдруг становится юным героем, спасшим своего государя; почести и милости сыплются на него одна за другой, и вот уже, через каких-то десять лет, он командует отрядом из тридцати отборных воинов и смело подает голос в тидирском совете. Мальчишка-послушник умер бы от страха, расскажи ему кто-нибудь, что ждет его в будущем.

И все же каждый раз, являясь на совещание командиров дружины, где был одним из самых младших – и по возрасту, и по происхождению, Рольван немного смущался и говорил себе, что, в общем-то, заработал это право сам – ведь служба его с первого дня и до сих пор была безупречна. Забота отца Кронана лишь обеспечила ему справедливую награду, только и всего.

Сегодняшняя встреча проходила в одной из малых башен тидирского замка, в просторной, погруженной в полумрак комнате. Затопленный камин разгонял сырость весенней ночи и придавал красноватый тревожный оттенок лицам собравшихся. Большой стол, на нем две толстых свечи, пляшущие отражения огоньков на оловянных кубках, скамьи вокруг да не зажженная лампада под резным изображением Мира, квирского бога, держащего в руках перекрещенные копье и меч с распустившимися на них цветами – вот и вся обстановка. Встретились ночью, не из секретности, просто раньше не было времени. Казнь, потом торжественная церемония в храме и обед, куда были приглашены многие из офицеров, затянулись до позднего вечера, а дело, как оказалось, было срочным.

Едва все заняли места вокруг стола, поднялся Удерин, военачальник, близкий родич и правая рука тидира Дэйга. Титул эрга одной из восточных областей Удерин носил с таким же небрежным изяществом, как свой подбитый горностаем алый плащ, но обитать предпочитал при дворе, не пропуская ни одной военной кампании и оставляя дела области на попечение управляющих. После самого тидира и епископа Кронана его слово весило больше всех в любом совете. Голос его с усталой хрипотцой был голосом прирожденного командира, из тех, кому повинуешься, не раздумывая, потому что иначе не может и быть.

– Доброго вечера всем нам. Тидир намеревался сам провести эту встречу, но скорбь его оказалась слишком велика. С большим трудом мы убедили его отправиться спать… – Удерин выдержал печальную паузу и улыбнулся: – Напоили допьяна, попросту говоря. Тяжелый выдался день.

– Это точно, – раздался голос с другой стороны стола. Лицо говорившего терялось в полумраке. – Дурной день.

– Завтрашний принесет новые заботы, и пришло время вам о них узнать. Но прежде помните, что подробности, которые я вам открою, не должны обсуждаться за пределами этих стен. Супруга нашего тидира уличена в колдовстве и служении языческим богам – одного этого достаточно, чтобы вызвать брожение и тревогу в народе. Будь возможным, это стоило бы скрыть. Подлинное же положение дел намного хуже.

Удерин сделал печальную паузу, и один из старых командиров не выдержал:

– Не тяни, эрг, – проворчал он. – Выкладывай.

– Выкладываю, – согласился тот. – Речь идет о заговоре, который удалось раскрыть с величайшим трудом. Тидира была не просто отступницей. Она была исполнительницей воли дрейвов. Дрейвы вернулись, друзья мои.

Дрейвы. Это слово прозвучало в ушах зловещим змеиным шипением. Стало тихо. Кто-то негромко выругался. В камине с треском переломилось полено. Удерин молчал, наблюдая, какое впечатление произвело сказанное им. Поймав на себе мимолетный взгляд эрга, Рольван ощутил привычный укол раздражения, подобного тому, что посещало его во время богослужений и проповедей, когда истинность и важность услышанного становились слишком уж очевидными и глубоко внутри возникало желание поступить наоборот. Искушение от демонов, без сомнения. Он старался избегать даже думать о таком. К счастью, молчание не затянулось.

– Но… разве их не перебили всех давным-давно? – неуверенно спросил Эвин, молодой, немногим старше Рольвана, мускулистый и заросший бурыми волосами до того, что за ними с трудом можно было разглядеть лицо.

– Последнюю их школу разгромили больше тридцати лет назад. С тех пор мы считали, что их больше нет. До недавних пор.

– Теперь они вернулись, – тяжело произнес седовласый, перекошенный набок, но оттого не менее грозный Ардивад. – Дурное дело.

На его лбу пролегли глубокие морщины, из-под густых усов выглядывал недобрый оскал: Ардивад был участником тех давних боев, и ненависть его к дрейвам носила личный характер.

Никто и не подумал возражать: дрейвы, служители древних, темных богов, колдуны и человекоубийцы были самым страшным злом Лиандарса. От одного этого слова морозная дрожь пробегала по коже и у самых отчаянных. Но не такие люди собрались в этот час в тидирском замке, чтобы даже на миг поддаваться страху¸ и вот уже прозвучал вопрос:

– Но где же нам их искать?

– Благодарение богу и мудрости епископа Кронана, мы знаем ответ наверняка. Два человека из связанных с тидирой под пытками рассказали одно и то же. Взгляните.

На столе, освобожденном от кубков, разложили большую карту. Офицеры столпились вокруг. Отмеченный черным цветом круг на ней разместился в лесистой области всего, как подсчитал Рольван, в четырех дневных переходах от Эбрака. Конный отряд налегке добрался бы куда быстрее. О том же подумали и другие воины.

– Наглецы, – Ардивад, чье шумное дыхание пахло луком и пивом, рявкнул это прямо в ухо Рольвану так, что тот вздрогнул. – Нет, вы гляньте! Крысиные отродья, видно, забыли, как мы выкуривали их из нор по всей стране!

– Ошибаешься, друг, – возразил ему Удерин. – Они отлично помнят, более того, готовы отомстить. Ты, верно, узнал это место?

Старый воин тяжело выдохнул в усы:

– Узнал. Еще бы не узнать.

Посмотрев на его мрачнейшее лицо, Рольван вновь перевел взгляд на карту и тоже узнал. Он еще не появился на свет во время той давней битвы, когда в один день было разгромлено главное святилище дрейвов и уничтожена большая их часть, начиная от главных жрецов и кончая самыми юными учениками. Но тот, кого он привык называть своим отцом, рассказывал ему эту историю так часто, что иногда Рольвану казалось, будто он видел все своими глазами.

– А нам-то кто-нибудь объяснит, что это такое? – вмешался нетерпеливый Эвин.

– Капище, – проговорил Ардивад.

Удерин кивнул:

– Если точнее, здесь когда-то было главное святилище дрейвов. Раз в году они собирались там все вместе с учениками – а в былое время, еще до прихода квирян, туда сходились тяжущиеся со всего Лиандарса, потому что дрейвское собрание было высшим судом. Говорят, в этот день они приносили жертвы своим богам, и боги приходили к ним для беседы, поэтому никто не смел их ослушаться. Говорят еще, в этот день дрейвы решали, кому жить, а кому умереть…. – Удерин выдержал значительную паузу и договорил: – а если хотели, снимали с престола тидиров и сажали туда новых, угодных себе. С помощью своей власти и колдовства.

На этот раз ему не пришлось изображать значительную паузу, та повисла сама, оттененная судорожными вздохами и скрежетом зубов.

– Милосердный Мир! – выдохнул Эвин.

Рольван вместе с другими посмотрел на статую. Лампада под ней не горела, но огонь очага отбрасывал блики на темное дерево лица того, кто принес людям примирение и святость. Движение света и тени оживляло его босоногую, одетую в одну только длинную тунику, фигуру. Казалось, бог прислушивается к разговору и смотрит оценивающе на тех, кто собрался здесь у его ног. Встретившись с ним взглядом, Рольван опустил глаза.

– Теперь вы знаете почти все, – вновь заговорил Удерин. – Остальное можно рассказать вкратце. Через четыре дня, считая от сегодняшнего, дрейвы соберутся на этом месте, чтобы приносить жертвы и призывать древних богов. Им наверняка известно, что их планы нарушены, и о сегодняшней казни они тоже знают – или скоро будут знать. Тидира не поднесет своему супругу отравленной чаши в ночь языческого праздника, дрейвы не смогут вмешаться и принудить эргов избрать новым тидиром приверженца старой веры, как они собирались. Но мы не должны недооценивать наших врагов. Собрание состоится, и воля тидира в том, чтобы гостями на этом собрании были его воины. Помните, что дрейвы мастера раскидывать сети – любой из ваших знакомых может оказаться их тайным осведомителем. Вы отправитесь скрытно, и на рассвете уже покинете город. Никто не должен знать, куда вы направляетесь. Сам тидир со свитой останется здесь и примет участие в празднике дня святой Дасты – так мы надеемся сбить с толку лазутчиков. Опасайтесь появиться там слишком рано и спугнуть их – ловушка должна захлопнуться, когда дрейвы соберутся все. Их будет несколько десятков, как мы думаем, и они не будут ожидать нападения. Желательно оставить в живых одного-двух, дабы можно было казнить их прилюдно в назидание народу. Уйти не должен ни один.

И вновь никто не подумал возражать: даже один живой дрейв способен стать настоящим бедствием. Без малого четыре столетия, с тех пор, как Лиандарс сделался частью великой Империи Квира и дрейвы оказалась под запретом, их сажали в темницы и подвергали казням, на них охотились и устраивали облавы; дрейвы в свою очередь совращали целые деревни и кланы, поднимали восстания, заражая простой народ и даже эргов своим неистовством, так что усмирить их было можно, только уничтожив. В последние годы о них не было слышно, и многие уже думали, что это зло осталось в прошлом. И вот – все началось снова.

– Но помните, мы хотим сохранить эти события в тайне, – добавил эрг. – Потому не отправляем слишком многих. Двух отрядов будет достаточно.

– Три, – сразу отозвался Ардивад, – и молись, чтобы этого хватило. В бою дрейв стоит пятерых.

– А скольких стоит любой из вас?

Несколько мгновений старый воин и эрг состязались в тяжести взглядов. Рольван подумал, что, окажись заговор успешным, новым тидиром, скорее всего, стал бы Удерин, если только таинственная дрейвская сила и впрямь не заставила бы эргов выбрать кого-то другого. Незаметно поморщившись, он пожелал тидиру Дэйгу долгих лет здоровья, а дрейвам – как можно быстрее отправиться в Подземный мрак, где им и место. И вздрогнул, услышав голос Удерина:

– Будь по-твоему, три отряда. Ты. Шаймас, – молчаливый воин, ровесник Ардивада, неторопливо склонил голову. – И Рольван.

– Что?! – в какой-то миг он подумал, что ослушался.

– Почему? – с интересом осведомился Ардивад, кидая Рольвану взгляд, полный насмешки. Он, как видно, уже догадался, каким будет ответ.

И он не ошибся.

– Такова просьба епископа, которую тидир удовлетворил с радостью, помня заслуги его святейшества в этом деле. Как и во многих других, должен напомнить.

Высокородный эрг ничем не показал своего отношения к такому выбору. Рольван постарался не уступить ему в сдержанности: он не выругался, не заскрежетал злобно зубами и даже не вздохнул. Поклонился с самым непроницаемым, на какой только был способен, видом.

– Я готов послужить тидиру и его святейшеству.

«И со всем почтением послать его куда подальше», – от этой мысли не полегчало нисколько. Рольван знал, что никогда не решится огорчить отца Кронана даже словом, и вовсе не из одной признательности. Как бы ни была неуместна порою навязчивая епископская забота, этому праведному старцу принадлежала вся преданность, на которую Рольван был способен, безусловно и навсегда.

Что нисколько не уменьшало его нынешнего смущения. Под взглядами старых и заслуженных офицеров его уши раскалились, наверное, докрасна.

– Тидир Дэйг опечален и более всего желает мести, – промолвил Удерин. – С большим трудом удалось отговорить его, чтобы он не бросился за дрейвами сам. Уничтожьте подлецов, совративших его супругу, и просите себе любой награды – вот его дословный приказ.

Рольван поднял голову, чтобы заглянуть в деревянное лицо Мира. Статуя улыбалась, и улыбка ее, всегда добрая и понимающая, сейчас показалась ему язвительной. Можно сбежать из монастыря. Но какой безумец придумал, будто можно убежать от служения своему богу?

«Разве ты сам не видишь, что я не гожусь для твоих целей?»

Ответа не последовало – как, впрочем, и всегда.

Покинув комнату совещаний, Рольван отправился на поиски своего отряда. Он нисколько не сомневался, где и в каком виде отыщутся доблестные воины, смельчаки, подлинный цвет тидирской дружины. И он оказался прав. Отстоявшие в почетном карауле во время траурной службы, отсидевшие на торжественном ужине, они проводили своего государя, но расходиться не спешили. Из сотни свечей, зажженных во время ужина, осталась едва треть, и те догорали, но зала была полна народу, и пиршество шло полным ходом. От официального ужина оно отличалось количеством выпивки и полным забвением светских манер. Пьяные слезы по казненной тидире, которую тайно вожделела добрая половина благородных воинов, здесь заедались большими кусками жареной баранины, каплунами и фазаньими ножками и размазывались по лицам мозолистыми от мечей руками. Проклятия сгубившим ее темным богам заливались вином и смешивались с не менее громкими проклятиями тидиру и епископу, который мог бы просить милости для осужденной, а вместо этого просил казни. В общем, языки разгулялись вовсю, и можно было только порадоваться, что к утру никто не вспомнит ни того, что слышал, ни того, что говорил сам.

Все это Рольван увидел, будучи схвачен за рукав и буквально втянут в двери трапезной.

– Ты преступно трезв, мой командир, – заявил Торис, воин огромного роста и огромной силы, а также огромной утробы, одной рукой вручая Рольвану кем-то наполненный кубок, другой подхватывая и усаживая на скамью своего лучшего друга, вздумавшего как раз в этот миг потерять равновесие. – Не смей падать, Гвейр. Мы еще не выпили с командиром.

Еще не выпили – Торис, как всегда, скромничал. На самом деле, если собрать вместе все кубки, кувшины и бочки, что осушили за несколько лет они втроем, в таком количестве пойла можно было бы утопить целую роту пехотинцев. Только сегодня вечером Рольвану, а значит, и Торису, было не до выпивки.

– Бросай это все. Нас ждет поход.

– Поход – это отлично, – последовал ответ, и квадратная физиономия Ториса осветилось довольной улыбкой. – Перед походом сам бог велит напиться!

Шея гиганта была почти такой же толщины, как голова, а мышцы рук по-хорошему вполне подошли бы ногам. Он не носил бороды, но отращивал усы, светлые и порыжевшие от пива и еды. Их кончики закручивались вверх, когда Торис бывал бодр и весел и обвисали, если пустые карманы и отсутствие доброй выпивки загоняли его в тоску. В отличие от него, Рольван переставал бриться только во время походов, в мирное же время следовал квирскому обычаю избавляться от растительности на лице, и волосы стриг коротко. Так гораздо удобнее, недаром квиряне поступали так еще со времен первых императоров. Как знать, не поэтому ли они в свое время овладели почти что всем миром?

– Не знаю такого бога, – усмехнулся в ответ Рольван. – А знаю вот что: сейчас ты соберешь всех наших, окунешь каждого из них головою в бочку с водой, чтобы протрезвели, и за час до рассвета мы будем у западных ворот полностью готовыми и покинем город без лишнего шума. Припасов брать на неделю, языком не болтать. Все ясно?

Старинный, еще с тех пор, когда оба они были зелеными оруженосцами, приятель Рольвана, Торис без ревности принимал его высокий чин и на приказ отреагировал как должно: подтянулся и мгновенно протрезвел. На этого человека можно было без колебаний рассчитывать буквально всегда.

– Сделаю, – был короткий ответ. Затем Торис встряхнул успевшего заснуть Гвейра. – Просыпайся, пьяница. Я ухожу.

– Как снилось мне, боги, воители знатные, окончив труды, за стол свой садятся и пищу вкушают, – довольно мелодично пропел тот и снова заснул, свесив голову на грудь.

Друзья переглянулись. Гвейр, знаток всех на свете песен и побасенок, за древние сказания принимался только, когда бывал уже пьян до невменяемости. Случалось такое довольно редко и ничем хорошим не заканчивалось.

– Вот зараза, – вздохнул Торис.

– Пять сотен дверей в Лунасгарде, и верно… Клянусь псом Каллаха, до чего же я ненавижу монахов!

Рольван с тревогой огляделся, но обращать внимание на пьяное Гвейрово бормотание было некому. К тому же не он один сегодня поминал языческих богов и слал проклятия служителям Мира.

– Ладно, доведу его до казарм, – решил Рольван и, забросив руку приятеля себе на плечо, помог тому подняться. Благо, отборных тидирских лучников, которые, к слову сказать, почти все были уроженцами Каэрдуна, в поход не звали, и макать беднягу головой в воду не было необходимости. – А ты собирай наших.

– Слушаюсь, командир, – совершенно трезвым голосом сказал Торис.

Доставив полусонного, не перестававшего бормотать слова древних сказаний Гвейра прямиком в кровать, Рольван вышел обратно под дождь. Постоял, печально размышляя, как хорошо было бы завалиться на первую попавшуюся скамью и проспать хотя бы пару часов, покуда есть возможность. Потом встряхнулся и пешком отправился к дому епископа, расположенному всего в нескольких кварталах от замковых стен. Ворота, ведшие из замка в город, были закрыты, но привратник у калитки знал его в лицо. Тем из обитателей казарм, кто, подобно Рольвану, не имел своего жилья по ту сторону стен, частенько приходилось возвращаться из города ночью и далеко не всегда – на своих ногах. Принятые правила запрещали подобные вольности, но замковый управляющий благоразумно закрывал на них глаза.

Ночной город встретил его пустотой мокрых улиц, где под ногами хлюпала грязь, а редкие фонари под выступающими навесами крыш рождали мутные пятна света, перечерченные разрывами теней. Из редких трактиров долетали голоса и смех. Их бессонное веселье принадлежало как будто к другому миру, светлому, согретому живыми ароматами горячей пищи и выпивки; на улицах же было темно и тихо, как, наверное – Рольван поежился, но сегодня эта мысль казалась донельзя уместной, – в уготованном грешникам Подземном мраке.

Потом трактиры остались позади, и узкая улица, с обеих сторон усаженная готовым вот-вот расцвести боярышником, привела его к епископскому дому. Сложенный из светлого песчаника, с красной черепичной крышей и двумя башенками по сторонам ухоженного дворика в аккуратных цветочных клумбах, дом этот казался совсем спящим, только сквозь закрытые ставни по левую сторону высокого крыльца пробивалась узкая полоска света. Дождь наполнял желобки по краям крыши и срывался вниз по углам дома небольшими водопадами. Перед крыльцом образовалась лужа. Рольван обошел ее и поднялся на ступени. Он не сомневался – епископ бодрствует и ждет его, а значит, серьезного разговора не избежать.

Двери отворились сразу, стоило ударить в них вывешенным специально для этой цели молоточком. Гай, безъязыкий слуга, состоявший при отце Кронане сколько Рольван себя помнил, поклонился и провел его в кабинет. Отдавая свой промокший плащ, Рольван дружески сжал плечо немого. Тот закивал. Когда-то, еще не будучи священником, Кронан выкупил у случайных знакомых мальчишку-раба, которому за некую провинность отрезали язык и которого, скорее всего, однажды запороли бы до смерти. Вылечив и откормив бедолагу, Кронан подарил ему, ошалевшему от такого поворота судьбы, свободу. И получил слугу куда более преданного, чем любой раб. Благодарность – вот что служило определяющей чертой большинства из тех, кто окружал отца Кронана. Рольван был лишь одним среди многих.

В кабинете неярко горела единственная свеча, да в очаге тлели угли. Отсветы их оживляли краски на мозаичном полу в центральной части комнаты, зато углы караулили пушистые клубки темноты. Епископ расположился в кресле с высокой спинкой, уютно закутанный в мягкое покрывало. Ноги его покоились на невысокой скамеечке, левая рука держала кубок с разбавленным, по обыкновению, вином, правая была протянута навстречу Рольвану в приветственном жесте. Трудно было представить себе более теплую картину – пусть не родной дом, но тот, что стал родным вопреки всякой надежде. Не многим выпадало такое везение.

– А я уже почти решил тебя не ждать, – весело сказал епископ. – Брось кланяться, Рольван. Садись ближе к огню, ты весь мокрый. Гай, согрей Рольвану вина, да не разбавляй. Дождь все не кончается?

– Льет по-прежнему, – ответил Рольван. – Самая подходящая погода для путешествия, в которое ты решил меня отправить, отец.

– Ничего не поделаешь, к тому же ты еще молод. Дурная погода не должна быть тебе помехой.

– Она и не помеха.

– Хорошо.

Пододвинув свободное кресло к камину, Рольван сел вполоборота к отцу Кронану и с удовольствием подставил лицо огню. Гай разворошил угли и добавил несколько яблоневых поленьев, и пламя радостно набросилось на них. Дым был ароматным, как выпечка из сдобного теста. День, дурной и безнадежно длинный, наконец закончился, плотные ставни отсекли внешние заботы вместе с надоевшей сыростью и темнотой, и Рольвану уже почти не хотелось ничего выяснять, ни о чем спорить. Но и сдаваться просто так он не привык.

Епископ глядел поверх кубка с вопросительным прищуром. Ждал.

Рольван вздохнул.

– Помнишь, я просил тебя не ходатайствовать за меня больше?

Отец Кронан прикрыл на мгновение глаза, и он поспешил объясниться:

– Только не подумай, что я неблагодарен! Я всегда буду…

– Тихо, – прервал его епископ. – Я и не собирался подвергать сомнению твою благодарность. Твое нежелание пользоваться протекцией похвально, но ты зря думаешь, будто обязан своим положением кому-то, кроме самого себя. Я только просил тидира принять тебя в оруженосцы, остального ты добился сам. Неужели так трудно в это поверить?

– Беда в том, что тебе и не нужно ничего говорить, – этого произносить не следовало, но Рольван не удержался: – Все равно все думают, что любезничать со мной это лучший способ угодить тебе!

– И кто, по-твоему, об этом думает? Кому в нынешнее время недостает других забот?

Вошел Гай, тихий и незаметный, словно епископская тень. Протянул Рольвану кубок с вином. Тот кивком поблагодарил слугу и вздохнул:

– Ладно. Наверно, ты прав, хотя мне все равно кажется наоборот. Но сегодня-то! Эрг Удерин сообщил при всех, что меня выбрали по твоей просьбе. Из всех, кто старше, опытней, в конце концов, достойнее! Зачем, отец? Зачем вообще мне туда ехать?

– Я нарушил этим какие-то твои планы?

Епископ больше не улыбался. Еще немного, и можно было бы сказать, что он разгневан.

– Нет, ничего такого. Все равно вскоре отправили бы на север, там опять что-то назревает. Разве что я обещал отцу Эйтин сопровождать его послезавтра – он поедет объезжать того жеребца, и я думал, будет подходящий момент с ним поговорить…

– Вот оно что. Брось, Рольван, если ты не получишь руку этой девушки сейчас, мир не рухнет. Получишь ее позже или найдешь другую, еще лучше. К чему такая спешка?

Рольван мысленно обругал себя – мог бы и не задевать больную тему. Но отступать было поздно.

– Мне не найти никого лучше, чем девушка из эргского рода, и в любом случае я хочу жениться на Эйтин, если только смогу. И я все равно никогда не стану священником, отец. Прости. Это не по мне.

– Позволь напомнить, это я помог тебе уйти из монастыря и поступить на службу к тидиру.

– Знаю, прости. Прости, что огорчил тебя, – сейчас он чувствовал себя грешнее, чем когда-либо. Стыдно было даже взглянуть епископу в лицо. Рольван опустил взгляд на дно своего кубка и попросил: – Скажи, чего ты хочешь, и я все выполню.

– Успокойся, – ласково сказал епископ. Глянув искоса, Рольван понял, что он улыбается: – Ты вовсе меня не огорчил. Я горжусь тобой, Рольван, горжусь, что могу называть тебя своим сыном. Это и есть причина, по которой я нарушил обещание и все-таки попросил тидира о тебе. Для меня важно – подумай, ты и сам мог бы догадаться, – чтобы это был именно ты. Извести дрейвов, наконец-то избавить от них наш народ – это мое дело, не только потому, что я старший епископ. Это было моим делом задолго до того, как я стал священником, с тех пор, как в сражении с ними я впервые принял на себя командование вместе с еще теплым мечом из рук моего умирающего отца. Тогда как раз стало ясно, что легионы ушли навсегда и мы остались сами по себе. Дрейвы решили, что наступило их время. Они лезли буквально изо всех дыр. Это была война не на жизнь, а на смерть. Мы победили, отстояли Лиандарс. Твари попрятались в свои норы и не вылезали оттуда много лет. И вот теперь они снова поднимают голову, а я уже стар. Разве так уж непростительно для старика – желать, чтобы сын принял меч из его руки и продолжил бой?

Он замолчал и дрожащими руками поднес ко рту кубок. Рольван, пристыженный, с пылающими щеками, попросил:

– Прости меня.

– Не извиняйся. Нам стоило немалых трудов раздобыть те сведения, которые мы имеем. Тидиру это стоило супруги. Но теперь, если Мир будет милостив, возможно, удастся накрыть их всех одним ударом. Если сумеешь, Рольван, ты этим сделаешь для славы божьей и для пользы народа больше, чем смог бы за всю жизнь, если бы остался в монастыре! Будь моя воля, я поручил бы тебе одному командовать в этом походе. Я верю, что ты избран для этого, мой сын.

Статуя Мира не зря усмехалась сегодня вечером. Рольван склонил голову. Виноградные лозы на мозаичном полу вились, как змеи, из-за трепещущего света они казались живыми.

– Обещаю, что не подведу тебя, отец.

 

Глава вторая, воинственная

В сказаниях и песнях, известных, несмотря на запреты священников, всем и каждому в Лиандарсе, дрейвы неизменно представали повелителями лесов, обитателями дубовых чащ. Деревья были их друзьями и слугами, способными, если верить совсем уж невероятным историям, при случае даже отправиться вместе с ними на войну. Пробираясь заросшими тропами к лесному святилищу, бывшему когда-то давно главным местом дрейвских собраний, Рольван сполна оценил эти легенды. Выглядевший поначалу вполне мирно, этот лес вскоре превратился в настоящие дебри, темные даже в полдень, непролазные везде, кроме неведомо кем проложенных тропинок, путанных и переменчивых, как женское настроение.

Два следопыта, похожие между собою, как близнецы, хоть и не состоящие даже в отдаленном родстве, определяли направление по каким-то им одним понятным приметам. Рольвану приходилось верить им на слово – сам он давно бы уже заблудился. Правда, эти двое до сих пор ни разу не подводили и отряд привык им доверять.

Дождь, ливший без остановки целую неделю, наконец утомился и стих. Неаккуратные серые клочки еще пробегали по небу, гоняемые переменчивым ветром, но солнце уже набирало силу и воздух был теплым, летним, каким и положено быть воздуху центральной части Лиандарса в преддверии праздника святой Дасты. В лесу было влажно и душно, как будто нагретая земля торопилась избавиться от лишней влаги, отдавая ее воздуху.

Ехали шагом, растянувшись двумя длинными цепочками; то и дело приходилось спешиваться, чтобы пробраться под сплетением нависших ветвей, обогнуть топкое место в клочках желтых прошлогодних камышей или перевести лошадей через скопление полусгнивших поваленных стволов. Временами казалось, что движутся они без всякой дороги, потом исчезнувшая было под завалами или на берегу очередного ручья тропа появлялась снова, а раз или два даже Рольвану, не слишком внимательному, удалось разглядеть на ней человеческие следы. Следопыт подтвердил: здесь совсем недавно проходили пешие и направлялись они прямиком к старинному святилищу.

К вечеру влажный полумрак сменился почти непроглядной тьмой. Выбрав более-менее сухое место в стороне от тропы, стали лагерем. Костров не разводили, лишь растянули между деревьями пологи на случай дождя и выставили часовых. В седельных мешках нашлось достаточно еды и людям, и коням. Вскоре голоса зазвучали громче, не без помощи содержимого объемных кожаных фляг, наполненных в последней из таверн, встретившихся им на пути прочь от обжитых мест. К разговорам то и дело примешивался смех и обрывки непристойных песен.

Рольван вздохнул, думая о тишине, скрытности и внезапности, но вмешиваться и запрещать веселье не стал. Ему так же, как и другим, было не по себе от странных, потусторонних мыслей, вызванных словом «дрейв». Этим мыслям не было ни причин, ни оправданий – только некий плохо осознанный страх или память, почти такая же древняя, как сам Лиандарс. Память скорее крови, чем слышанных рассказов или прочтенных книг, хотя выученный в монастыре Рольван в этом последнем понимал гораздо больше своих товарищей. Но не нужно было знать грамоты и уметь изъясняться по-квирски, чтобы почувствовать опасность, исходившую от самой памяти о дрейвах, об их могуществе и таинственных ритуалах. Напуганный воин – это и не воин вовсе, а крепкое деревенское пиво всегда было лучшим средством против ненужных страхов.

Что же до бдительности, ее не теряли, часовые зорко вглядывались в темноту, у каждого был под рукою меч и копье не дальше, чем в двух шагах. Даже Торис, по обыкновению выпивший больше всех, столько, что хватило бы на четырех здоровых мужчин, насторожено поглядывал вокруг и готов был схватиться за оружие при малейшей тревоге, а там – если кто сочтет его слишком пьяным и оттого неопасным, горько пожалеет о своей оплошности. Торис во хмелю был так же хорош в драке, что и Торис трезвый. А вот рассуждать и оглядываться, прежде чем в эту самую драку полезть, он умел лишь на трезвую голову, да и то с трудом. Лучшего спутника в опасном походе нельзя было и пожелать.

Наутро выступили с первым светом, в тумане, таком густом, что нельзя было разглядеть ничего дальше, чем на три шага вперед. Прознай дрейвы каким-то образом об их приближении и реши устроить засаду, здесь было бы самое подходящее время им появиться. Но лес оставался неподвижен, один только крепчающий ветер шевелил ветви и медленно разгонял туман. Тот расползался неровными клочьями, похожими на обрывки старых выбеленных простыней, и вскоре совершенно исчез. День выдался ясным и по-летнему теплым. Под кронами вековых дубов и буков царил еще сырой полумрак, но редкие поляны и прогалины оказались залиты золотистым солнечным светом. Весна уже вступила в свои права, и лес расцветал, набухал сочной зеленью – казалось, чуть помедлив, можно различить ее нетерпеливое движение.

Но это же самое движение было и напоминанием о грядущем празднике, дне святой Дасты или Валле, как звался он в прежние времена. В ночь перед этим праздником дрейвы принесут жертвы своим богам и заведут свое темное колдовство. Одному Миру известно, сколько из рассказываемого об этом правда, а сколько выдумки, но в любом случае этого нельзя допустить. Необходимость успеть, помешать, предотвратить становилась все острее, ее чувствовал не только Рольван – его спутники с каждым шагом смотрели вперед все тревожней и даже лошадям как будто передавалось нетерпение хозяев. Гнедой Рольвана, прозванный Монахом отчасти за неприхотливый нрав, отчасти в насмешку над хозяином, вздрагивал и прядал ушами, словно чуял поблизости опасность. Мало-помалу всякие разговоры стихли, и отряд следовал дальше в угрюмом молчании.

Еще одну ночь провели в шепчущей лесной темноте. Теперь уже никому не хотелось петь и смеяться. Ночные птицы кричали над головой почти человеческими голосами, и кто-то невидимый крался, хрустел ветвями совсем рядом. И всю ночь часовые старательно вглядывались в темноту и хватались за мечи от каждого шороха.

Но уже ранним утром впереди показалось лесное святилище дрейвов.

Оно расположилось на вершине крутого холма, что выступал из леса наподобие лысой головы: деревья здесь не росли, лишь наверху, вокруг святилища, неровной короной возвышалось плотное кольцо высоких дубов. Одетые дымкой весенней зелени, они стояли, как крепостная стена вокруг жилища эрга. Огромные шары омелы, священного растения дрейвов, придавали им сходство с диковинным многоголовыми великанами. Рольван осенил себя священным знаком, приложив пальцы к сердцу и ко лбу слишком поспешно, чтобы это можно было счесть просто данью обычаю. То же самое сделали и другие. Их испуг можно было понять, вспомнив, что в день последней битвы с дрейвами, едва были схоронены павшие, солдаты по приказу тидира предали священные деревья огню. С тех пор прошло тридцать лет – немало для человека, но не для дуба. Грозные исполины, возвышавшиеся как ни в чем не бывало, никак не могли вырасти на пепелище за этот срок. Но выросли, и если кто-нибудь из пришедших еще сомневался в колдовском могуществе дрейвов, теперь все сомнения исчезли.

– Сдохнуть мне на этом месте, – выругался за спиною Торис.

– Пребудь с нами, милосердный Мир, – взмолился набожный Крахнен.

Их голоса прозвучали слитно, и общее замешательство рассеял тихий смех. Рольван тоже улыбнулся. Обернувшись, увидел, как один из следопытов подает ему знаки. Последовав за ним, через несколько шагов столкнулся с Ардивадом, чей отряд, как оказалось, прибыл на место еще на рассвете, одновременно с отрядом Шаймаса.

– Теперь все в сборе, – сказал старый воин, обменявшись с Рольваном приветствиями. – Наверху все тихо с тех пор, как мы здесь. Затаились, что ли? В общем, так, ждать нечего. Шаймасовы уже заняли места на той стороне. Берем его в кольцо и поднимаемся по сигналу.

Рольван кивнул и вернулся обратно к своим. Им хватило еще времени проверить мечи и взять наизготовку щиты и копья, как наконец прозвучала команда и все три отряда одновременно устремились наверх, стягивая молчаливое кольцо вокруг вершины холма. Издаваемые ими звуки были единственным, что нарушало тишину. Рольван не отрывал взгляда от древесного заслона впереди, ища движение, какой-то признак подготовленного им горячего приема, но ни одной ветки не шелохнулось навстречу. Разве что…

– Смотри, – прошептал он державшемуся рядом Торису.

– Вот дерьмо собачье! – так же тихо ответил тот. – Не нравится мне это, командир.

Рольван кивнул. Ему тоже не понравилось, хотя, казалось бы, какой вред от птиц? Всего лишь вороны, рассевшееся по ветвям дубов, неподвижные, так что глаз не сразу их обнаруживал. Их было несколько десятков – безмолвных, черных как ночь. Казалось, они следят за всадниками. Другие тоже заметили и помрачнели, но до вершины холма оставалось совсем немного и времени думать о крылатых наблюдателях уже не было. Разве что они кинутся, как в песнях, вступаться за хозяев и выклевывать нападавшим глаза – от этой мысли Рольван поежился и заставил себя смотреть только вперед.

Сразу за деревьями начинался земляной вал высотой в человеческий рост. Единственный проход в него был забран деревянным щитом. Дружинники остановились перед этой ненадежной преградой. Неестественная тишина была тревожней тысячи боевых воплей.

– Подохли они там, что ли? – пробормотал Торис.

– Или сбежали, – отозвался Рольван. Криво усмехнувшись, прибавил: – Или же их здесь вовсе никогда и не было.

Торис хохотнул, но тут дубовый щит, преграждавший проход, рухнул наземь от удара Шеймасова копья, и обоим стало не до шуток. Воины потянулись в открывшийся проход. Настороженное ожидание схватки сменилось растерянностью, едва стало ясно, что их никто не встречает. Пустое пространство на вершине холма было вытоптано множеством ног. По краю теснился десяток наскоро возведенных хижин из плетеных ветвей. В середине – сложенный, но незажженный костер размерами больше любого из когда-либо виденных Рольваном и широкий плоский камень с характерным углублением для стока крови – жертвенник. Рисунок на камне, состоявший из помещенных один в другой квадратов, показался Рольвану знакомым, но откуда – он вспомнить не смог.

– По крайней мере, они здесь были, – сказал он Торису.

Тот ответил, но слова заглушил яростный рев Ардивада, соскочившего на землю перед жертвенником и яростно потрясавшего в воздухе своим копьем:

– Найдите мне их следы!

Его крик как будто пробудил всех к жизни. Воины зашевелились, спешиваясь, отправились обыскивать хижины, не рассчитывая, впрочем, ни на какие полезные находки. Четверо древками копий разворошили и раскидали приготовленный костер. Следопыты занялись своим делом, которое оказалось бы проще, не будь все вокруг вытоптано копытами их собственных коней. Рольван спешился и тоже, любопытствуя, заглянул в одну из хижин. Смотреть там оказалось не на что: кроме предназначенных для спанья охапок тростника на полу и нехитрого каменного очага, которым едва ли хотя бы раз воспользовались, в хижине ничего не было.

– А сколько болтали про дрейвские богатства, – заметил воин, вошедший следом.

– До богатства ли, когда прячешься столько лет? – отозвался Рольван, и сам разочарованный. – Если что у них и есть, оно хорошо спрятано.

– Поймаем и допросим, а? Может, что и нам перепадет.

– Хорошо бы, – вздохнул Рольван, выходя.

Участники похода по праву могли рассчитывать на долю от добычи, но в этот раз добычей и не пахло. Удачей и обещанной тидирской наградой – тоже. Исчезновение дрейвов вновь разбудило ночные тревоги, да еще вороны – они все так же сидели на ветвях, мрачные и неподвижные. У самого вала, задрав голову, стоял Торис. Метательный дротик в его мощной руке выглядел тонкой тростинкой. Судя по всему, гигант примеривался броском сбить одну из птиц. Рольван поспешил к нему.

– Оставь, Торис.

Тот передернул плечами:

– Не могу. В самое нутро глядят, дермецы.

– Понимаю, но лучше не надо. Кто знает, что они тогда сделают?

Торис вздохнул, но дротик опустил.

– Все как-то все странно, и даже подраться не с кем, – пожаловался он.

– Подожди, еще подеремся, – утешил Рольван. – Пошли, вон, следопыты вернулись.

Он бегом направился к жертвеннику, возле которого два других командира выслушивали объяснения следопытов. Когда Рольван подошел, вконец потерявший терпение Ардивад прорычал:

– Хватит! Скажите мне, куда ведут следы, и довольно!

– Но мы же говорим, – был ответ. – Следы ведут сразу во все стороны.

– Разбежались? – спросил Рольван.

– Хитрость, наверное, – хмуро ответил Шеймас. Мысль о дрейвах, от испуга удирающих в разные стороны, похоже, не помещалась в его голове. – Разделились, чтобы заставить нас тоже разделиться. Неглупо, ха!

– И как же мы поступим?

– А что нам остается? – вопросил Ардивад, тяжело опершийся на копье. От волнения его перекосило еще больше обычного. Седые усы стояли торчком, словно им тоже не терпелось в драку. – Упустить их еще на тридцать лет? Нет уж, я разберусь с этими крысами, пока еще жив!

Он говорил в точности, как отец Кронан, и Рольван почтительно склонил голову. Дрейвы были и впрямь великим злом, если эти два таких непохожих друг на друга, но одинаково достойных мужа почитали их уничтожение главным делом своей жизни.

После недолго спора конников разделили на четыре малых отряда и бросили жребий, выбирая, кому куда направиться. Дурные предчувствия овладели Рольваном и больше не отпускали его с тех самых пор, как жребий был брошен и получившие направление воины уже рассаживались по коням. Резкое карканье тогда прозвучало сразу со всех сторон и заставило их на миг пригнуться к лошадиным шеям. Крича и громко хлопая крыльями, вороны поднялись с ветвей и разлетелись в разные стороны. Тревожные черные лоскутки быстро превратились в небольшие точки, теряющиеся меж редких облаков, но даже издалека в их движении ощущался почти боевой порядок. Никто не усомнился в том, что произошло: посланцы выведали все, что нужно, и теперь несут вести своим хозяевам.

Так и вышло, что в погоню за растворившимися в лесах дрейвами Рольван пустился полным самых мрачных ожиданий, во главе отряда, урезанного почти на треть. Единственный оставшийся с ним следопыт, Эранд, молодой, но невероятно ловкий воин родом из Ламории, даже не пытался скрыть растерянность. Подчиняясь его знаку, отряд подолгу останавливался и ждал, пока Эранд пешим обследовал лежащий перед ними участок и затем, смущенно кривясь, указывал направление. Дрейвы уходили, рассыпавшись по лесу и вдобавок почти не оставляли следов, но общего направления все же придерживались, а через несколько миль сошлись вместе и дальше отправились большой группой. Теперь преследовать их стало легче, но ощущение подготовленной ловушки усилилось еще больше. И все же, когда из-за деревьев впереди тучей полетели дротики, Рольван на мгновение растерялся и чуть было не стал жертвой собственной медлительности.

Его спас Монах: резко заржал и дернулся в сторону, так что смертоносное жало пронеслось мимо, не причинив вреда. Еще один дротик вошел в горло ехавшего рядом воина, под шлем; тот захрипел и свалился набок. Рольван выкрикнул команду, но за поднявшимся шумом с трудом расслышал сам себя. Дрейвы хлынули из-за деревьев, отчаянно вопя и размахивая оружием, словно вырвавшиеся из Мрака демоны. Их было не меньше трех десятков, и дрались они отчаянно, с той безумной яростью, что называлась у них священной и была не раз воспета в сказаниях. Слава дикарей, перед которыми не раз отступали даже блестящие легионеры Квира, разошлась поистине на весь мир. Но те, кто пришел с Рольваном, были не только лучше вооружены и защищены доспехами, не просто сражались верхом против пеших. Они и сами принадлежали к тому же народу, и священное боевое безумие было так же хорошо знакомо им, как и служителям старой веры.

Конь Рольвана рванулся вперед, почувствовав шпоры, и наконечник копья вонзился в незащищенное темя бегущего дрейва. Рольван наклонился вперед, пытаясь высвободить копье, но в тот же миг оказался атакован сразу с двух сторон. Волосатый, словно дикий зверь, гигант налетел, замахиваясь топором; Рольван принял удар на щит, и топор намертво застрял в нем. Рольван не успел ударить в ответ – другой дрейв в это время, поднырнув под копье, нанес колющий удар под ключицу. Кольчуга частично защитила его, но левая рука со щитом, на котором все еще висел, держась за свой топор, волосатый дрейв, сразу повисла, и бок намок от крови. Щит вместе с топором оказался в руках у дрейва. Монах взвился на дыбы прежде, чем Рольван сумел что-либо сделать. Ржание походило на лошадиный боевой клич, когда окованные железом копыта размозжили голову волосатого. Второй дрейв, упавший на четвереньки, уже вскочил и изготовился для нового прыжка. Выхваченный взамен брошенного копья меч Рольван обрушил ему на голову. Потом развернул коня и направился туда, где пеший Торис с огромным сверкающе-алым мечом кромсал на куски обступивших его противников. Помощь ему не понадобилась: когда Рольван подъехал, веселый гигант как раз добавил к пятерке трупов у своих ног последний, шестой.

– Ух, хорошо! – воскликнул он, вытирая лицо мокрой от крови перчаткой и улыбаясь до ушей. – Собачьи дети, они убили моего коня!

Ответить Рольван не успел: подняв обеими руками меч и оглушительно крича, Торис уже мчался в гущу новой схватки. Рольвану ничего не осталось, кроме как последовать за ним.

Через несколько минут все было кончено. На вытоптанной, залитой кровью траве в беспорядке были разбросаны тела. Отряд Рольвана уменьшился почти наполовину. Из дрейвов остались в живых всего двое. Их связали, примотав для надежности к двум растущим вблизи нечаянного поля сражения стройным соснам, и оставили под присмотром молодого Альдранда.

Для юноши это было его первое сражение. Отец Альдранда, верно служивший тидиру Дейгу на протяжении многих войн, привез сына в столицу, как только ему подошел возраст становиться воином. Но, когда стало известно о новых нападениях на северо-восточном побережье, и тидир отправил туда Морака с частью дружины, отцовское сердце не выдержало. Вместо сражений с грозными канарцами юноша остался нести службу в мирном Эбраке и попал под присмотр Рольвана. Завершись сегодняшнее приключение по-другому, Рольван предпочел бы и сам погибнуть вместе с Альдрандом, лишь бы не смотреть потом в глаза его отцу.

Впрочем, юноша сражался храбро и умудрился не получить ни единой царапины. Теперь он пребывал в странном состоянии где-то посередине между отчаянным восторгом от своей первой битвы и ужасом от такого количества смертей, и помощи в заботе о раненых от него ждать не приходилось.

А заботиться было о ком. Кроме Альдранда, полностью невредимым остался лишь Крахнен – немолодой и прославленный своей свирепостью воин, чье имя и нелюдимый нрав любого могли заставить подозревать дрейва в нем самом. Но только на первый взгляд. Крахнен был набожен до такой степени, что Рольван, неудавшийся монах, нередко прятал от него глаза. Особенно в такие моменты, как сейчас, когда тот первым по окончании сражения делом падал на колени и принимался возносить благодарственные молитвы.

Но пока Крахнен молился, Рольван бормотал проклятия, при помощи коленей и здоровой правой руки помогая удерживать в неподвижности Эранда, раненого в живот. Тот глухо стонал и дергался, не осознавая, что происходит, пока Игарцис из Ллистра, сын эрга по рождению и лекарь божьим даром, вытаскивал из его развороченных ударом топора внутренностей куски кольчуги. Сам Игарцис почти не пострадал: в самом начале сражения ему дротиком вскользь оцарапало щеку, но царапина уже запеклась и не кровоточила. Окажись дротик отравленным, он был бы мертв.

– Есть надежда? – спросил Рольван, когда Игарцис принялся зашивать рану.

– Бог знает, – последовал такой же короткий ответ.

Позже, наложив бинты и вытерев от крови руки, лекарь улыбнулся.

– Может, и выживет, – сказал он. – За бога ведь сражался! Позволь осмотреть теперь твою рану, командир.

– Нет. Здесь хватит серьезных ран для тебя, а с моей и Твилл справится, – и Рольван улыбнулся вполне искренне: – Я ее не чувствую, клянусь.

– Повезло тебе, что не правая рука.

– Повезло, – согласился Рольван.

Поднялся и очутился лицом к лицу с собственным слугой, стоявшим наготове с флягой воды, бинтами и корпией в руках и с самым терпеливо-недовольным, на какое только мог осмелиться, выражением на лице. За спиной его Рольван увидел приближавшегося Ториса, мрачного и с головы до ног залитого кровью. Пошел навстречу. Слуга обреченно вздохнул и побрел следом.

– Вот ты где, командир! – воскликнул Торис. – Ты слышал – эти ублюдки убили моего коня и моего слугу. Только представь – прослужил мне восемь лет и только что умер на моих руках! Да сожрут демоны их жалкие души! И вот я ранен, а мой слуга мертв, и что мне делать?!

– Воспользуйся моим слугой, – предложил Рольван, терпеливо выслушавший всю тираду.

– Ни за что, ты ведь и сам ранен!

– В таком случае подожди, пока Твилл позаботится о моей ране, и тогда он займется твоими.

Такой порядок показался Торису вполне справедливым, и Твилл наконец получил возможность снять с Рольвана разорванную кольчугу. Рана оказалась неглубокой, хоть и кровоточила сильно, и сухожилие не было перерезано – во всяком случае, так уверил Рольвана слуга, а он в таких делах до сих пор не ошибался. Хотелось верить, что не ошибся и теперь.

Чуть позже Рольван с туго перебинтованным плечом вернулся к пленным. Он потерял убитыми восьмерых из двадцати двух, девятерых, если считать Эранда. Надежда на его выздоровление была слабой, но пока что Рольван не собирался причислять его к мертвым. Восемь убитых, и это не считая слуг, что сражались и гибли в этой схватке наравне с господами. Не стоит и говорить, что на милосердие пленникам рассчитывать не приходилось.

Те, впрочем, не ждали милосердия. Даже не слишком хорошо знакомый с их обычаями Рольван знал, что последователи старой веры приучены не бояться смерти. По ту сторону земных врат они намеревались продолжить те же деяния, что и при жизни, веря, что там найдут и врагов, чтобы с ними сражаться, и диких зверей, чтобы на них охотиться, и, конечно же, изобилие яств и напитков для бесчисленных пиров, которыми вознаградят себя за все беды, случившиеся с ними в этом мире. Потому и в бой они всегда кидались с радостью и умирали без печали; так, во всяком случае, говорилось о них в песнях.

И все же они были не бесчувственны, и под пытками вполне могли выдать некоторые полезные сведения – к примеру, местонахождение знаменитых дрейвских сокровищ или имена предателей при тидирском дворе. Одно это уже было достаточной причиной, чтобы взять пленников с собой и предать в руки палачей. К тому же Рольван помнил приказ: одного или двух нужно доставить в Эбрак для публичной казни.

Вот только восемь из тех, кто не один год были его братьями по оружию и по чаше на пиру лежали мертвыми, изрубленными в куски дрейвским оружием. И кроме усталой ненависти Рольван не чувствовал больше ничего, даже боли от раны. Да еще предчувствия, бывшие с ним всю дорогу – они, если подумать, никуда не делись. Не лучше ли в таком случае послушать сердца и предать смерти этих двоих?

– Они что-нибудь говорили? – спросил он, оттягивая решение.

– Молчат, как покойники, командир, – Альдранд успел уже прийти в себя и отвечал теперь с достоинством, как один бывалый воин – другому. – Глядит только по-нехорошему, вот этот, волосатый. А второй и не глядит.

Кивнув, Рольван подошел ближе. Волосатый, что глядел по-нехорошему, был молод, не старше, наверное, Альдранда, и казался в сравнении с ним настоящим заморышем, низкорослым и худым настолько, что, если бы Рольван не видел собственными глазами его звериную ловкость в бою, никогда бы не поверил, что тот вообще способен сражаться. Длинные вьющиеся волосы цвета ржавчины торчали во все стороны, как будто мальчишке нахлобучили на голову разоренное птичье гнездо. Из-за них почти не было видно лица, одни лишь дикие, горящие ненавистью глаза. Казалось, протяни только руку – и звереныш вцепится в нее зубами.

Второй пленник, напротив, выглядел удивительно спокойным. Он был совершенно сед, кожу цвета старого ремня изрывали глубокие морщины, но назвать его беспомощным стариком ни у кого не повернулся бы язык. Даже сейчас, безоружный и связанный, он казался опасным, и опасность эта не заключалась в силе мускулов и умении владеть тем огромным мечом с искусно выделанной, покрытой золотом и украшенной резной волчьей головой рукоятью, что лежал сейчас у ног Альдранда, немало довольного такой добычей. Опасностью веяло от самой фигуры старого дрейва, от его полузакрытых глаз, от его молчания, равнодушного, как будто собственная судьба волновала его не больше, чем начавший накрапывать мелкий дождь – проще говоря, совсем не волновала.

Чем дольше Рольван смотрел, тем сильнее хотел немедленно, от греха подальше, покончить с обоими пленниками. Никогда не знавший за собой излишней кровожадности, он сам удивлялся такому желанию. И чем эти двое, в самом деле, могли быть опасны?

Сзади, тяжело ступая, подошел увитый бинтами Торис. Помолчал, приглядываясь, затем предложил:

– Прикажи развязать их и вернуть мечи. Пусть сойдутся со мной в честном бою, не дело это – так их убивать.

– Это же дрейвы. Разве не ты проклинал их нынче ночью?

– Это не то. Они воины! И умереть должны, как воины!

– Иными словами, любой, кто сумел наделать в тебе дырок, заслуживает твоего уважения, Торис? Даже если это дрейв? – Рольван сухо рассмеялся. – Увы, нам придется взять их с собой. Они могут знать что-нибудь, что окажется полезным. Так что, прости, но сегодня тебе больше не придется драться. Надеюсь, ты не в обиде?

– Ну, хорошая драка всегда на пользу, – рассудительно заметил Торис. – Но на сегодня, так и быть, мне хватит. Только знаешь, командир, они хоть и воины, а все же дрейвы. Если решат по дороге нам головы заморочить или еще какие демонские выходки…

– Как только что-нибудь такое заметим – убьем, – согласился Рольван. – Но пока я никакого волшебства от них не видел и не поверю, пока не увижу.

– Вороны-соглядатаи тебе не в счет? – Торис ухмыльнулся и зевнул. – Прах с ними. Дело к вечеру, а нам еще мертвых хоронить.

– Значит, не будем терять времени, – сказал Рольван, отворачиваясь от дрейвов. – Похороним павших и в путь. Заночевать я хотел бы подальше от этого места.

За все время пленники не издали ни звука – ни мольбы, ни проклятия. Но слышали, без сомнения, каждое слово.

 

Глава третья, необратимая

В путь выступили уже на закате, болезненно-мутном из-за вновь заслонивших небо туч. Ехали медленно: на носилках, сооруженных из тонких осиновых стволов, стонал и метался в беспамятстве Эранд. Игарцис с отчаянным видом кусал губы – он ничем не мог помочь.

Пленники оставались по-прежнему безмолвны, только младший все кидал по сторонам свои яростные взгляды. Обоим связали руки и усадили на коней, которых теперь хватало с избытком. Того, что вез старика, вел за повод Торис, а младшего – беспрестанно бормочущий молитвы Крахнен.

Дождь то переставал, то принимался моросить снова, несильный и нехолодный, но раздражающий. На сердце лежала тяжесть. Все молчали, и в молчании этом особенно четко выделялись звуки: хруст и хлюпанье под копытами, стоны Эранда, шепот Крахнена. Рольван поймал себя на том, что мысленно повторяет за ним слова молитв. Он думал о тех, кто остался лежать под свежим курганом на лесной поляне. Они выступили в этот поход с шутками и смехом: преступники-дрейвы, изгои, отверженные богом и людьми, представлялись им законной дичью, да и были ею. Но и загнанный зверь иногда разворачивается и кидается на своих преследователей. Рольван знал, что удивляться тут нечему, но все же ощущение несправедливости случившегося грызло его сильнее с каждым шагом, и он с трудом удерживался, чтобы не отдать приказ убить пленников.

Когда ехать дальше в темноте стало невозможно, остановились на ночлег. Ужинали тем, что отыскалось в мешках, и огонь развели ради того, чтобы отогнать ночную тьму, а не для приготовления пищи. Поужинав, по общему согласию вознесли молитву – в поминовение павших и ради выздоровления раненных. Эранд не приходил в себя, и невозможно было понять, становится ли ему хуже. У Рольвана в плече как будто ворочали раскаленный вертел.

Почти против воли он велел дать пленным хлеба и воды и ничуть не огорчился, когда те с презрением отказались. Торис, неугомонный, как всегда, несколько раз пытался с ними заговорить, но получал в ответ лишь глухое молчание. Тогда пленников снова привязали к деревьям и оставили в покое, только молодой Альдранд заворожено таращился на них, да мрачнел с каждой минутой набожный Крахнен.

Выставили стражу. Близилась полночь, но спать никому не хотелось. Дождь перестал. Сплошная беззвездная чернота сомкнулась над маленьким лагерем. В костер постоянно добавляли дров, благо валежника здесь было в избытке, слуги натаскали его и сложили в огромную кучу. Но красноватый свет пламени лишь немного разбавлял ночную тьму, отойди на каких-нибудь десять шагов – и она поглотит тебя полностью.

Один за другим воины заворачивались в плащи и укладывались здесь же, у огня. Голоса звучали редко и неохотно. Рольван достал из ножен меч и неспешно водил по лезвию точильным камнем, тщетно пытаясь отогнать тревогу или хотя бы убедить себя, что причина ее кроется в усталости и потерях, а не давящей тишине и сверлящем спину дрейвском взгляде. Возглас Ториса заставил его вздрогнуть:

– Чтоб вам сдохнуть! Вспомнил!

– Вспомнил о своем брюхе или о чем пониже? – неласково поинтересовался с другой стороны костра задремавший было воин.

– А! Так и знал, что вы даже не подумали, какая сегодня ночь!

Рольван нахмурился – он помнил об этом всю дорогу, а сейчас, занятый другими мыслями, едва не забыл. И тут же раздался хриплый голос Крахнена:

– Завтра Валль.

Никого почему-то не удивило то, что этот набожный воин употребил прежнее, языческое название дня святой Дасты. Древние сказания и песни сегодня были на удивление осязаемы – темной ночью на Валль, в лесу, когда мечи еще помнили вкус теплой крови убитых дрейвов, а хозяева этих мечей ежились под ненавидящими взглядами выживших. У Рольвана по спине побежали мурашки. И не у него одного: рядом приподнялся на локте Игарцис.

– Может, все-таки убить их, а? – предложил он.

Рольван спрятал нерешительность за смешком:

– Ты хочешь в ночь на Дасту заняться убийством дрейвов?

– Это будет как жертвоприношение, – прошептал из-за плеча Крахнена юный Альдранд.

Рольван не смог понять, чего в его голосе больше – отвращения или восторга. Ответил резко:

– Мы не станем их убивать. Не сегодня.

Он догадывался, что пленники внимательно прислушиваются к разговору, но не хотел оборачиваться, чтобы в этом убедиться. Остальные, напротив, как один посмотрели туда. Торис переменился в лице.

– Что они делают?!

Тут уж Рольван обернулся. Вскочил.

Пленники, привязанные к двум росшим рядом дубовым стволам, смотрели друг на друга. Старший умудрился развернуться всем телом в удерживающих путах. Ремни глубоко врезались в его тело, но дрейв, похоже, не чувствовал боли. Его взгляд был прикован к лицу младшего, как будто сообщал ему нечто, неслышимое, но вполне понятное этим двоим. Вид его был страшен.

Младший дрейв сосредоточенно смотрел в глаза старику, словно и впрямь принимал от того некое послание. Слезы лились по его исцарапанным щекам и падали на длинную, когда-то белую, а теперь покрытую грязью и кровью тунику. Губы скривила судорога.

Все это Рольван разглядел буквально за несколько мгновений, быстрым шагом приближаясь к пленникам и не успевая еще сообразить, происходит ли что-то важное и следует ли ему вмешаться. Когда он подошел, глаза старика закрылись, а за спиной дико закричал, бросаясь вперед, Крахнен:

– Бей, Рольван, бей!

Они опоздали – не потому, что Рольван замедлил последовать совету. Уже в тот миг, когда Крахнен открывал рот, было поздно. Старик обмяк в ременных путах, и одновременно лопнули ремни на втором пленнике. Серая тень метнулась к Крахнену, бегущему навстречу с занесенным мечом. Неожиданно ярко блеснули в свете костра клыки, и воин упал с перекушенным горлом. Еще одно мгновение Рольван видел ее – огромную всклокоченную волчицу, оскаленную пасть, горящие оранжевым огнем глаза. Потом она рванулась прочь, быстрая, как молния, и мечи подоспевших воинов пронзили пустоту.

Никто не произнес ни звука, пока Игарцис опускался на колени, прижимал пальцы к впадине у горла Крахнена, пока закрывал ему глаза. Подняв голову, сказал то, что все уже и так поняли:

– Мертв.

Дружинники зашевелись, как будто это слово разорвало их оцепенение. Одни озирались, ища врага, другие в священном жесте прикладывали пальцы к сердцу и ко лбу, призывая божью помощь. Торис бросился к старому дрейву, подняв меч, но удара так и не нанес. Все услышали его недоуменный голос:

– Этот тоже мертв!

И тогда зарыдал Альдранд, громко, словно насмерть перепуганный мальчишка-простолюдин. Упав на колени и размазывая кулаками слезы, он принялся молиться во весь голос с истовостью, которую оценил бы погибший Крахнен. Воины и слуги, все, кроме часовых, один за другим присоединились к нему.

Ловить в ночном лесу сбежавшую волчицу – даже прикажи Рольван такое, его все равно никто бы не послушался. Все равно, что пытаться вернуть в тело ушедшую жизнь. Вздохнув, он опустился на колени и склонил голову.

У разрушенного святилища задержались ненадолго: предали огню хижины, перетаскав заготовленные дрейвами для ритуального костра дрова ближе к дубам, подожгли и их. Воины, с молчаливого разрешения командиров, осквернили жертвенный камень, испражнившись на него, и Рольван едва удержался, чтобы, забыв свой высокий чин, не поучаствовать в общей забаве. Исход похода получался мрачным. Из убегавших разными путями дрейвов в живых осталась волчица да еще один, немолодой, изрядно потрепанный, с обрубленной по локоть правой рукой – его в путах и под неустанным присмотром вез в столицу Шаймасов отряд. Из дружинников уцелело немногим больше половины. Выжившие, в бинтах и пятнах засохшей крови, выглядели немногим лучше покойников. Обратно отправились все вместе, кратчайшим путем, наполняя лес хрустом и позвякиванием, кашлем, хрипом и негромкими голосами. На носилках стонали и бормотали в забытьи раненые и среди них Эранд, горящий в лихорадке, но все еще живой.

День святой Дасты, называемый еще днем начала лета и праздником цветов, спешил оправдать свое название, для чего призывал на помощь все силы земли и неба. Легкий ветерок относил в сторону запахи пота и ран, какие сопровождают из похода любое войско. Лес полнился птичьим гамом и щебетом, медовыми ароматами множества трав, от которых невольно кружилась голова – сказать по правде, она могла кружиться от потери крови или от недосыпания, или, еще хуже, от пережитого страха, но кто в здравом уме захочет в таком признаваться? Тем более, что пахло и правда сильно. На прогалинах и по берегам ручьев под щедрыми солнечными лучами поднимались клевер и колокольчики, длинные стебли белоцветки и нежные, как распустившиеся в траве звезды, ромашки. Воздух был теплым с утра, а к середине дня прогрелся так, что дружинники под кольчугами и кожаными панцирями обливались потом.

– И как мы не разглядели, что это девка?

Обернувшись на голос, Рольван увидел, как Торис, сняв и повесив у седла шлем, всеми пальцами чешет свой мокрый затылок. Волосы его висели грустными сосульками, усы поникли, а обычно выбритый подбородок покрывала светлая щетина. Улыбка же сияла насмешливой белизной, как будто для печали не было вовсе никаких причин.

Оставив в покое свою голову, Торис недоуменно наморщил лоб и повторил:

– Как не разглядели?

– До того ли нам было, – пожал плечами Рольван. – Да если бы и разглядели, что бы ты стал делать? Дрейвка – это уж слишком, даже для тебя.

Светловолосый гигант лишь усмехнулся, поправляя на груди побуревшую повязку. Первобытный ужас, овладевший ими всеми после ночного происшествия, на солнце поблек и почти растаял. Теперь Рольван не смог бы с уверенностью сказать, что он в действительности видел, а что было всего лишь игрой теней и света или порождением разыгравшегося воображения. И хоть он не сомневался, что своими глазами видел волчицу, перед этим бывшую дрейвкой, все же предпочел бы не рассказывать об этом епископу или тидирскому совету и уж тем более не подкреплять свой рассказ клятвой.

Единственным, что осталось реальным при свете дня, были два тела – Крахнена с перегрызенным горлом и старого дрейва, на чьем теле не было ни единой раны. Их похоронили рядом, словно добрых друзей, но если кому и могла бы померещиться в том некоторая насмешка, ни Рольвану, ни остаткам его отряда было не до смеха.

– Что-то ты совсем приуныл, командир, – заметил Торис, понаблюдав за ним немного.

– А чему радоваться?

– Как чему? Ты живой, я живой. Мальчишка вот живой…

Он хлопнул по плечу старательно клевавшего носом Альдранда с такой силой, что его каурый шарахнулся в сторону, а сам Альдранд чуть не вылетел из седла. Выпрямился, ошалело протирая глаза. Торис усмехнулся и заключил:

– А дрейвы мертвы. Кроме девки, ну, то невелика беда. Дэйг будет доволен – мы отомстили за его тидиру. Слышал я, он обещал тебе за это какую захочешь награду?

– Не знаю, где ты мог такое услышать.

– И не узнаешь, не проси, – ухмыльнулся гигант. – А больше всего меня обрадует, когда мы доберемся до деревни или хоть какого постоялого двора. Чарка пива мигом излечит мои раны, да и твои тоже!

– Кто о чем, а ты все о пиве! Но я тоже хотел бы оказаться подальше от леса и вообще от всего этого, – Рольван невольно передернул плечами.

– Да уж, хватит с нас волчиц! Я предпочитаю других девок – таких податливых, знаешь? Кстати, в деревне…

– Наверно, ты прав, Дэйг будет доволен, – проговорил Рольван, обращаясь скорее к самому себе, чем к пустившемуся в описания деревенских красавиц приятелю. – И это всего обиднее.

– Что? Почему это?

– Почему? Подумай сам, сколько смертей, и добро бы на войне, так нет! Все ради каких-то дрейвов, о которых мы до сих пор и думать не знали! Крахнен – чем он такое заслужил? Подумай, Торис. Чем мы вообще тут занимались?

Он увидел недоуменный взгляд друга и смущенно замолчал. Пускаться в откровения вообще-то не входило у него в привычку, да и Торис был не из тех, кому идут на пользу сложные рассуждения. В трудный час, сколько бы ни было перед ними врагов, на него можно было рассчитывать смело. Те же опасности, что происходят изнутри, вопросы и сомнения были ему неведомы, и Рольван нисколько на него за это не обижался.

Он усмехнулся, переводя сказанное в шутку, и добавил:

– И пленных проглядели. Как мы могли?

– Ну, одного-то все ж везем! Не завидую ему – еще пожалеет, что на свет родился! – Торис хмыкнул, не спеша накрутил на палец свой обвисший ус и изрек с непривычным для себя глубокомыслием: – Святейшество, говорят, мудрее всех на свете. Уж он-то точно знает, как оно правильно. Его и спроси, а он тебе скажет. А работу свою мы выполнили, ведь так?

– Пожалуй.

– И вот что я тебе еще скажу, командир: ты хандришь, но добрая выпивка это поправит. А если еще взять девок и хорошенько их…

– Понял я, понял, – Рольван заметил, что юный Альдранд слишком уж внимательно прислушивается к разговору, и закончил вполголоса, так, чтобы слышал один Торис: – Так и поступим, решено. Дай только добраться до деревни.

Его святейшество отец Кронан, старший епископ Лиандарса, ничего не разъяснил Рольвану по его возвращении. Он был убит в ту самую ночь, которую Рольван провел на одном из деревенских сеновалов в компании Ториса, бочонка пива и двух девиц, стыдливо хихикавших поначалу и все более смелых с каждой следующей кружкой.

Убийцу опознали по приметной вышивке на плаще – сопротивляясь, Кронан ухватился за воротник нападавшего и оторвал от него кусок, так и оставшийся зажатым в мертвых пальцах. Это оказался Гвейр, воин родом из Каэрдуна, четыре года как поступивший на службу к тидиру Дэйгу, умелый боец, знаток множества песен, от древних, сложенных еще в незапамятные времена повествований о богах и героях, до распеваемых по трактирам непристойных стишков. Именно за свой музыкальный дар вообще-то не блещущий красотой Гвейр был ласково встречаем везде, в том числе и на женской половине замка, в комнатах покойной тидиры. Там он охотно принимал знаки внимания от многих дам, умудряясь при этом ни одной из них не давать ни обещаний, ни поводов для ревности – умение, которому можно только позавидовать.

Но кроме всего этого Гвейр был или считался, как теперь стало ясно, добрым другом Рольвану и Торису – в особенности последнему, с которым уже больше трех лет был попросту неразлучен, если только военная службы не забрасывала их, как сейчас, в разные места.

В последний раз оба видели его в ночь после казни, и Гвейр тогда был пьян до такой степени, что не мог самостоятельно ходить. Зная, что добрая половина благородных обитателей тидирских казарм переживает предательство и казнь тидиры именно таким образом, Рольван не нашел в том ничего странного. А должен был – во всяком случае теперь-то стало ясно, кто был дрейвским лазутчиком в столице и вместе с тидирой готовил заговор и убийство, переворот и возвращение власти дрейвам.

Все сходилось, даже и то, что в личных вещах сбежавшего Гвейра отыскали точно такие же, как были у тидиры, деревянные изображения древних богов. А еще, если кому мало доказательств – но об этом говорилось не иначе, как шепотом, – на лбу мертвого отца Кронана острием меча или кинжала был начертан треххвостый дрейвский знак.

Сам же Гвейр не стал дожидаться ничьих выводов. Совершив свое черное дело над епископом, он исчез, и больше его никто не видел.

Новости расходились быстро: все это дружинники узнали еще на последнем постоялом дворе, где заночевали, не успевая к городу до вечернего закрытия ворот. Ночь Рольван провел будто в тумане, где лица, предметы и голоса сливались в какую-то совершенно бессмысленное серое мельтешение. Наутро его отряд выступил прежде первых лучей, так что к городским вратам они подъехали точно к открытию. Едва проехав под аркой, Рольван передал Торису командование и ударил коня хлыстом. С трудом разбирая дорогу, провожаемый скрипом спешно сторонившихся повозок и звонкой руганью прохожих, он промчался по улицам к епископскому дому. Спешился, почти свалившись на крыльцо.

Двери были распахнуты настежь. Тело епископа выставили для прощания в храме, в том самом зале, что во дни праздников не мог вместить всех желающих присутствовать на торжественной службе и выслушать праздничную проповедь отца Кронана. Теперь люди стекались туда, чтобы отдать последнюю честь усопшему. Но и здесь, в его доме, не было покоя от сочувствующих, тайно злорадствующих или просто мающихся от безделья гостей. Безъязыкий и безропотный Гай встречал их на крыльце и провожал в дом, где они могли всласть выражать друг другу и самим себе сожаления об утрате, запивая и заедая тяжкое горе обильным угощением, подносимым четырьмя нанятыми ради такого случая проворными стряпухами.

Впрочем, самые красноречивые излияния этих людей ровным счетом ничего не стоили в сравнении с горестным мычанием, с каким несчастный Гай упал Рольвану на грудь. Обнимая за плечи плачущего слугу, тот и сам не удержался от слез. Как часто бывает в минуты особенно тяжелых утрат, до сих пор он – неосознанно, в глубине сердца – лелеял надежду, что все это ошибка. Что, войдя в дом, он увидит отца Кронана, как обычно, сидящим у огня с чашей разбавленного вина, размышляющим над проповедью ко дню праздника или читающим книгу. Теперь надежда эта умерла, и вместе с нею как будто умер целый мир.

– Это ты его нашел, Гай? Где? Почему он был один, без охраны, без оружия?

Ответом было взволнованное мычание и целая пантомима, повествующая о событиях той печальной ночи. Понимать Гая Рольван выучился еще ребенком. Вот и сейчас он без труда разобрал, как было дело.

Отец Кронан вернулся домой поздно, уже в темноте. Как обычно в таких случаях, Гай волновался и то и дело подходил к дверям. Поэтому он услышал звук отъезжавшего экипажа и, не дождавшись стука, отворил двери. Увидел епископа, медленно оседавшего на крыльцо, темную фигуру, за которую епископ хватался, не то отбиваясь, не то просто пытаясь устоять на ногах. Бросился на помощь, но споткнулся о подставленную ногу убийцы и полетел кувырком, упал, разодрав лицо о каменное подножие – левая щека и ухо слуги до сих пор носили следы этого падения. Сразу же вскочил и бросился обратно. В передней епископского дома, по обыкновению, горели две большие масляные лампы, их свет падал сквозь открытые двери на крыльцо. В этом свете Гай увидел, как убийца выдергивает клинок из спины упавшего на колени отца Кронана и вонзает его тому в грудь. Взбежав по ступеням, Гай кинулся на убийцу и снова упал, получив сильный удар в подбородок. Приподнялся на колени, но следующий удар, тяжелой рукоятью кинжала по темени, надолго отправил его во тьму.

Очнулся он возле мертвого тела своего хозяина. Убийцы нигде не было.

– Ты не разглядел его, Гай? Как он выглядел?

Новая пантомима: «Высокий, худой, в плаще».

– А лицо? Волосы?

Гай с сокрушенным видом изобразил, как натягивает на голову капюшон.

– Ну хоть что-нибудь, вспомни! Была же у него хоть какая-то примета!

Немой слуга задумался, покачивая головой. Потом он медленно приблизил к своему подбородку сжатый кулак, скосил на него глаза. Подумал еще. Поднял на Рольвана неуверенный взгляд.

– Что-то вспомнил? – нетерпеливо спросил тот.

Все еще неуверенно покачивая головой, Гай изобразил на своем запястье широкую полосу.

– Браслет? Можешь его описать?

Подумав, слуга протянул руку и постучал ногтем по золотой фибуле, скреплявшей на плече плащ Рольвана.

– Золото?

Гай кивнул.

– Золотой браслет, широкий, тяжелый, плетеный? А тот человек был худым, но очень ловким?

Новый кивок.

– Это он! – прошептал Рольван. – Это Гвейр!

Браслеты Гвейра, весом не меньше трех унций каждый, нередко становились поводом для шуток. Всякий раз, как у друзей заканчивались деньги – а случалось это довольно часто, – Торис уговаривал продать увесистые украшения и потратить вырученные деньги на выпивку. И каждый раз Гвейр с тонкой улыбкой объяснял, что браслеты достались ему в наследство от умершего отца, а тому от деда, и так до незапамятных времен, а потому и продавать их никак нельзя. И Торис успокаивался – до следующего безденежья.

– Я клянусь, – сказал Рольван, – ты слышишь, Гай, я клянусь богом, что найду его и убью. Тидир не откажет послать меня с отрядом, а если и откажет, я отправлюсь один. Где бы он ни спрятался, хоть на самом краю света, я его найду. Я клянусь. Ты слышишь, Гай?

Слуга со всхлипом кивнул.

– Я вырву корни зла, – добавил Рольван. – Я буду преследовать это дрейвское отродье, пока один из нас не умрет, и даже мертвый я от него не отстану! Ты можешь быть спокоен, Гай. Он получит свое!

Ториса он увидел во дворе тидирского замка, у конюшен, как только отдал подошедшему слуге поводья своего коня. Не успевший еще переодеться и сменить повязки, гигант выглядел побитым и унылым донельзя. На сердце у него было явно не лучше, чем у самого Рольвана. Правда, Рольвана это не слишком-то волновало – сейчас он был готов обрушить свой гнев на любого, кто подвернется под руку. Ближайший Гвейров друг годился для этой цели как нельзя лучше.

– Ты знал, кто он?!

– Нет! – Торис отшатнулся, чего никогда не сделал бы перед лицом сколь угодно опасного врага. – Ты что, думаешь, я стал бы водиться с дрейвом?!

Его обида была искренней, и Рольван остановился. Спросил уже спокойнее:

– Если Дэйг пошлет меня за ним, ты…

– Он притворялся моим другом, а сам был дрейв! Думаешь, я не поеду с тобой?! Только Дэйг нас не за ним отправляет, командир, ты разве не слышал? Канарцы опять нарушили договор и разоряют деревни. Мы все отправляемся на север.

Пока Рольван размышлял над услышанным, а Торис с терпеливым видом ожидал результата его раздумий, оба незаметно миновали выложенный растрескавшимися плитами двор, поднялись плоскими ступенями главного здания и, миновав широкие, украшенные резьбой двери, очутились в зале, полном взволнованных людей, точно городская площадь в день ярмарки. Глубокие ниши окон пропускали слишком мало солнечного света, чтобы осветить такое большое помещение, а зажженные вдоль стен лампы, как это бывает днем, были почти незаметны, и рассмотреть можно было только ближайших десять-пятнадцать человек. Лица и фигуры остальных сливались в полумраке. Голоса гудели, как приближающийся пчелиный рой. Нападение канарцев, война с которыми то затухала, то вспыхивала вновь на протяжении многих лет, обсуждалось здесь на все лады с обычным в таких случаях аханьем дам и бахвальством воинов, с оживленными предвкушениями и мрачными предсказаниями, со звоном подкидываемых монет и нетерпеливо теребимых мечей. Смерть епископа, которая в другое время надолго завладела бы умами и разговорами, оказалась почти забыта, заслоненная делами более важными. Сжав зубы, Рольван плечами и локтями прокладывал себе путь через зал к противоположному выходу. За своей спиной он то и дело слышал грубоватый голос Ториса. У дверей гигант отстал, ввязавшись в чей-то спор, но вскоре снова оказался рядом, и тидирских покоев они достигли вместе.

Тидир Дэйг, предводитель свободных эргов Лиандарса, при известиях о войне особенно не огорчался, ни радужными надеждами, ни мрачными предчувствиями не терзался – проще говоря, относился к ней как к надоевшей, но привычной работе. Северо-восточные границы постоянно тревожили канарцы, что пятьдесят лет назад поселились на побережье, получив, по договору с тогдашним тидиром, земли в обмен на клятвы верности и военную помощь против северян. Клятвы были нарушены всего через несколько лет, и вместо верных союзников Лиандарс получил новый источник тревог, в дополнение к уже существующим. Каждую весну, как открывались морские пути, новые корабли с поселенцами приставали к восточному берегу, и каждые два-три года канарцы с оружием в руках устремлялись расширять свои владения. Сдерживание их натиска занимало у эргов все то время, когда они не занимались усмирением северных соседей – данцев, расков и затаринцев. Эти воинственные племена никак не могли мирно ужиться по ту сторону великой Стены императора Тибуция, но забывали раздоры всякий раз, как кому-нибудь из них приходило в голову устроить очередной набег на южные земли.

За свою жизнь Дэйг провел четырнадцать военных кампаний, вдоволь испытал побед и поражений, сражался наравне со своими солдатами, бывал ранен, дважды – серьезно, но на здоровье тем не менее не жаловался. К сорока годам он успел уже трижды овдоветь, имел трех законных сыновей, двух дочерей и не менее десятка бастардов. Глядя на него невольно думалось, что быть тидиром и воином – занятие куда как менее опасное, чем быть дамой и его супругой. Что, впрочем, не останавливало жаждущих тидирского внимания дам, даже теперь, когда едва ли десять дней прошло со дня казни несчастной тидиры Хависсы.

Но сейчас в передних тидирских покоях не было ни дам, ни обыкновенно развлекавших их поэтов. Сновали, входя и выходя, запыленные гонцы, поодаль от внутренних дверей с полдесятка дружинников оживленно спорили с кем-то, кого окружили, буквально зажав в угол. Человек этот все порывался выбраться и уйти прочь, но с каждым разом оказывался окружен все теснее. Проходя мимо, Рольван узнал казначея.

Слуга у дверей сказал «Подождите», но тут как раз вышел очередной гонец и сразу вслед за ним в раскрывшихся дверях появился сам тидир Дэйг. Торопливо кивнул в ответ на поклоны. Он казался озабоченным и искал кого-то, когда вдруг увидел Рольвана. Лицо тидира сделалось тревожным и немного даже виноватым.

– Рольван, – сказал он. – Прими соболезнования. Его смерть – горе для всей страны, но больше всех для тебя.

От теплых слов в горле встал комок. Рольван с трудом сглотнул, кланяясь еще ниже.

– Убийца, когда его поймают, не получит пощады, – добавил тидир.

– Государь, отправьте меня за его убийцей!

– Нет, – сказал тидир. – Я разделяю твою печаль, но мы выступаем завтра навстречу канарцам, и ты тоже. У меня нет лишних офицеров.

– Прошу!

– Нет, Рольван. В другой раз я сам послал бы тебя в погоню и дал бы тебе отряд, но не сейчас. Готовься к походу.

Жестом позвав с собой казначея – тот с облегченным вздохом поднырнул под чью-то вытянутую руку и был таков, – Дэйг зашагал прочь. Настаивать дальше не подобало, но Рольван упрямо сжал зубы и кинулся следом.

– Государь!

Тот остановился. Его нахмуренные брови должны были привести спорщика в трепет.

– Что еще?

– Государь, – с отчаянием сказал Рольван. – Эрг Удерин, отправляя нас за дрейвами, от вашего имени обещал любую награду, какой мы пожелаем.

Тидир нахмурился еще сильнее.

– Да, это были мои слова.

– Дрейвы уничтожены.

– Знаю. Какой же награды ты хочешь?

– Только одно, государь. Отпустите меня.

– Сейчас? Ты хочешь оставить службу – сейчас?!

Рольван опустился на колени.

– Позвольте мне найти и наказать убийцу, мой тидир. Это единственная награда, какой я прошу. Я отправлюсь один…

– Не один, – буркнул Торис и встал на колени рядом.

Дэйг помолчал.

– Канарцы разоряют деревни, а двое храбрейших воинов просят у меня отставки, – произнес он наконец с горечью. – Чего же ждать Лиандарсу, если таковы его защитники? Хорошо, я сдержу свое слово. Отправляйтесь за ним. Но, когда найдете Гвейра, вы сразу вернетесь и его привезете ко мне живым. Никаких расправ – судить это дело тидира. Вы поняли меня?

– Благодарю, государь. Мы поняли, – ответил Рольван.

– Еще как поняли, – зловеще пробормотал Торис.

По завещанию, написанному еще несколько лет назад, отец Кронан оставил свои поместья, что были расположены в пяти днях неспешной езды к востоку от Эбрака, обители, в которой некогда нашел духовное утешение и возможность встать на путь священства. Рольвану, как и обещал, он оставил городской дом со всей его обстановкой и некоторою сумму в серебряных и золотых монетах. Гай тоже получил деньги, кроме того, епископ обязал Рольвана позволить немому слуге оставаться в доме сколько тот пожелает, хоть до самой смерти, разве только Гай сам захочет уехать куда-нибудь. Тогда его следовало отпустить. Гай остался, и Рольван был очень этому рад.

Хлопоты, связанные с завещанием, задержали его в Эбраке до самых похорон, а след убийцы тем временем стыл. Это приводило Рольвана в бешенство, не только из-за естественного в таких обстоятельствах нетерпения, но и потому, что он понятия не имел, в каком направлении тот след искать.

Совершив свое черное дело, Гвейр бежал и, скорее всего, покинул город уже на рассвете, прежде, чем о преступлении стало известно и к городским воротам была выслана дополнительная стража. Кроме Северных врат, которые вели к тидирскому замку и никак не подходили для бегства, оставались еще три, которыми он мог воспользоваться. Затевая погоню, Рольван понятия не имел, куда ему ехать – хоть монетку подбрасывай. Идея, которую, между прочим, горячо одобрил Торис, у которого в карманах как раз обнаружилась одна-единственная золотая монета. Да и то сказать, ведь последнее слово очень часто остается за золотом. Коли уж золоту под силу брать неприступные города – и неприступных дев, тут же добавил Торис, – почему бы не доверить ему и выбор пути?

Но прежде, чем Рольван всерьез решил прибегнуть к этому способу, Торис высказал другую разумную мысль. Гвейр родом из Каэрдунских предгорий, где у его семьи было небольшое владение. Почему бы не поехать для начала туда, а в остальном положиться на бога?

– Волк бежит к своему логову, – сказал тогда Рольван.

И вздрогнул, сообразив, что попал в точку.

– А охотники за ним, – подхватил Торис. – Паршивые дрейвы те же волки!

– Значит, на юг, а там посмотрим. Не мог он совсем не оставить следа! Будем расспрашивать в тавернах, на постоялых дворах, и… пусть нас ведет сам бог.

– Ты в храме-то был?

Рольван молча кивнул. Он пришел в храм перед похоронами и долго стоял, глядя в застывшее, неприятно-желтое в свете свечей, лицо отца Кронана. Долго беззвучно молился и прислушивался, надеясь получить хоть какой-то отклик, но его не было. Епископ ушел, бог, которому он служил всю жизнь, принял его в свой Надзвездный свет. Осталась лишь пустая оболочка. И месть – еще оставалась месть, и в ней было гораздо больше жизни, чем в этом холодном, неподвижном теле. Когда на гроб опустили крышку и прах навеки возвратился в прах, Рольван вздохнул с облегчением.

– Я дал клятву, – сказал он теперь, – дал клятву, что буду искать Гвейра, пока не найду. Он может покинуть Лиандарс, даже уплыть за море, и я тогда последую за ним. Может быть, мне придется искать всю жизнь. Поэтому, Торис… если решишь, что не хочешь дальше за ним гоняться…

– Ну вот еще, – возмутился в ответ Торис. – Хочешь клятву, вот тебе: пусть демоны мрака сожрут мою душу, если я не найду этого ублюдка и не спрошу, прежде чем снести ему голову, как он смел прикидываться моим другом!

Как бы ни поджимало время и не грызло нетерпение, перед отъездом еще нужно было посетить Эранда, поправлявшегося в своем городском доме под присмотром молодой жены. Рольван отправился туда вместе с Торисом. Раненый воин долго выспрашивал у них подробности ночного происшествия, которое пропустил из-за беспамятства, выразил свое сочувствие по поводу убийства епископа и проводил их с пожеланием непременно отыскать убийцу и обещанием быстро выздороветь и отправиться «бить канарцев за себя и за вас». На поправку он шел быстро, и друзья решили признать это добрым предзнаменованием. Их собственные раны еще беспокоили их, но ни одному и в голову не пришло счесть это препятствием для нового похода. Ноющая боль в плече беспокоила Рольвана меньше, чем нетерпение в мыслях, а к руке мало-помалу возвращалась прежняя подвижность. Что до Ториса, пара кровавых царапин наверняка казалась ему мелочью, вообще не стоящей внимания. Порою Рольван думал, что свалить этого быка можно только хорошим ударом тарана.

Простившись с Эрандом, разошлись: Торис направился к ближайшему кабаку, Рольвану же предстоял еще один важный визит, о котором за свалившимися бедами он чуть было не позабыл. Но, не в пример остальным его обязанностям в последнее время, эта была исключительно приятной. Потому и оставил он ее на последний вечер, чтобы вместо суеты и скорби увезти с собою хоть одно светлое воспоминание.

К знакомому дому на Замковой улице, что соединяла Торговую площадь и Северные ворота, Рольван отправился пешком. От бывшего епископского дома – Рольван все еще не привык называть его своим, – ходьбы было от силы полчаса.

Белокаменное жилище высокородного господина Луксия, одного из сыновей старого эрга Дебринского, каждую весну утопало в яблочном цвету. Рольвану нравилось сравнивать бело-розовую нежность цветущих ветвей с целомудренной красотой дочери Луксия, Эйтин.

Благородная и прекрасная, она легко могла найти себе жениха среди знатнейших воинов страны. Но с тех пор, как два с лишним года назад их представили друг другу на одном из праздничных пиров, красавица Эйтин решительно предпочитала всем ухажерам Рольвана. Мало-помалу он стал частым гостем в доме ее отца и неизменным, если только позволяла служба, спутником ее прогулок и развлечений.

Несмотря на высокое происхождение, Луксий, предпоследний из девяти сыновей плодовитого эрга, не был сказочно богат. К тому же он и сам произвел на свет семерых детей, из которых пять были девочками. Потому он довольно спокойно принял выбор своей младшей дочери и, хоть и не давал пока согласия на брак, особых препятствий не чинил. Сама же девушка о свадьбе рассуждала, как о деле решенном.

Яблоневые ветви с пышным гроздьями цветов покачивались над каменной оградой. Украшенная декоративными башенками, она придавала жилищу сэра Луксия вид небольшой крепости. К счастью, Рольвану не пришлось брать ее штурмом: привратник пропустил его с поклоном, как одного из членов семьи. Пройдя усыпанной мелким песком дорожкой, он оказался перед высоким крыльцом. На верхней ступени, ожидая, пока ему откроют дверь, сидел белоснежный охотничий щенок. Завидев Рольвана, он весело взвизгнул и бросился навстречу, размахивая пушистым хвостом и просясь на руки.

– Как тебе не стыдно, – сказал Рольван, подхватывая его. – Ты ведь уже взрослый пес!

Взрослый пес восторженно облизал ему правую щеку. Рольван отодвинул собаку на вытянутых руках.

– Ну, тихо! Где твоя хозяйка, Гаст?

Ему ответил откуда-то сбоку насмешливый и чуть капризный голос:

– Сколько раз говорить – не смей его баловать! Когда ты наконец научишься приличным манерам, Рольван?

Рольван обернулся и отвесил насколько мог изящный поклон – Гаст улучил возможность и лизнул его во вторую щеку.

– Под вашим руководством, госпожа Эйтин, я стал манернее самого тидира!

– Этого-то грубияна? Да он в жизни не отличит даму от кобылицы! – девушка опасливо оглянулась, но услышать и отругать ее за дерзость было некому. – Нет уж, Рольван, от тебя я ожидаю большего!

– Все, что пожелаете, моя госпожа!

Оказавшись рядом, Эйтин забрала и небрежно спустила на землю щенка. Ее насмешливость исчезла.

– Как хорошо, что ты пришел, – сказала она и решительно обняла Рольвана за шею. – Мне так жалко епископа, правда! Я столько ночей не могла заснуть, думала, как ты…

Рольван осторожно ответил на объятие и сразу отстранился. Меньше всего на свете он желал быть застигнутым за соблазнением дочери Луксия. Этот цветок он намеревался получить во владение, а не срывать украдкой.

Эйтин только исполнилось шестнадцать, и она действительно походила на цветок. Светлые волосы волнами рассыпались по ее плечам, по меховой накидке, такой же белой, как ее кожа. Дед Луксия был квирским легионером, вышедшим в отставку по старости и оставшимся в Лиандарсе, когда войска были отозваны; от него в наследство Эйтин получила темные, с хитринкой глаза и волевой подбородок, придававший ей особенное очарование.

– Спасибо вам, госпожа.

– Ты такой ужасно правильный, Рольван! – вздохнула она.

– Вовсе нет. Я мечтаю о высочайшей награде.

– Ты просто боишься.

– Конечно. Я отчаянно трушу при мысли, что могу вас потерять.

– Вот, об этом я и собиралась тебе сообщить, – Эйтин приняла серьезный, даже печальный вид. Медленно протянула: – Отец сказал…

– Что?

– Что он много думал о моем будущем… и о тебе…

– И что? Эйтин!

– Вот видишь, теперь «Эйтин»! А как же «госпожа»?

– Что он сказал?!

Девушка улыбнулась его испугу.

– Он сказал, что ты храбр и честен и хоть невысокого происхождения, но заслужил свое место, и тидир очень тебя ценит. И что если ты его теперь спросишь, он скажет «Да».

– Хвала Миру, – выдохнул Рольван.

Он добился этого. Он, безземельный сирота. Он женится на девушке из эргской семьи, на красавице, чистой и безупречной, словно ангел. Если бы только отец Кронан был жив!

– Ты рад?

– Я счастлив, – прошептал Рольван.

Не в силах сдержать радости, опустился на колени и расцеловал ее ладони.

– Ну хватит, – заявила Эйтин и отняла руки. – Пойдем в дом!

– Твой отец дома? Я могу с ним поговорить?

– Ох, нет! Они все уехали на какой-то смотр из-за этой вашей войны! А мама теперь каждый день у моей сестры Атирне, ты же знаешь, у них вот-вот родится ребенок, – Эйтин сморщила нос. – Поэтому я одна. Я боялась, что ты не придешь, так и уедешь опять, не простившись!

– Разве же я мог? Но когда я смогу его увидеть?

– Не знаю. Завтра, может быть.

– Завтра меня здесь уже не будет, госпожа Эйтин. Я пришел только увидеть вас перед долгой дорогой… Мне так жаль!

– Разве ты не можешь задержаться всего на день?

Рассказать ей? Поймет ли она, какая жгучая потребность гонит Рольвана в путь, как дорого ему стоит каждый час промедления? Или, скорее, вовсе не увидит смысла откладывать свадьбу ради какой-то бессмысленной мести? Рольван опечаленно ответил:

– Не могу. Но теперь я сделаю все, чтобы скорее вернуться!

– Клянешься? – вздохнула Эйтин.

– О, да!

– Ты никогда не делаешь так, как я хочу. А я все равно это терплю. Почему?

– Не знаю. Наверно, потому, что вы так добры, а я не стою даже вашего взгляда.

– Льстец. Скажи мне, – и Эйтин снова шагнула вперед, оказавшись совсем рядом, – скажи, ты будешь думать обо мне каждый день до твоего возвращения?

– Конечно!

– И каждую ночь?

Рольван улыбнулся:

– Обещаю.

– А когда вернешься и отец даст тебе согласие, ты все еще будешь таким скучным и нерешительным?

Ответ мог быть только один. Ругая себя за неосторожность, Рольван прижал к себе ее полное ожидания тело и на несколько мгновений счел себя счастливейшим человеком в мире. Потом распрощался и сбежал прежде, чем его и ее благоразумию окончательно пришел конец.

 

Глава четвертая, пугающая

Таверна при въезде в деревеньку у излучины реки – приземистое строение из грубого камня, с ветхими хижинами-службами вокруг, внутри оказалась восхитительно теплой и уютной после целого дня под моросящим холодным дождем. Хозяин, плотный, неуклюжий на вид, криво подпоясанный поверх фартука пестрым кушаком, вытер усы и не спеша покачал головой.

– Нет, благородные господа, одиноких всадников у нас не останавливалось. Эрг наш, да хранит его Мир, вместе с тидиром, говорят, воюет на севере, и его люди с ним, а кроме них какие здесь всадники? Им у нас искать нечего, да и тракт-то основной мимо идет, а мы на отшибе. Купцы, бывает, заворачивают, да они поодиночке-то не ездят, особливо теперь, с этими-то делами, – и он размашисто, с каким-то торопливым рвением осенил себя божественным знаком. – Да еще в том месяце тидирские дружинники были, вот так-то. Двадцать как есть человек, благородные господа – все пиво выпили. А одиноких давненько не видали, кто ж в наше время в одиночку-то ездит? Тут за ограду-то по вечери боязно в одиночку выйти, теперь, сами знаете…

На последних словах этой речи, которую Рольван терпеливо выслушивал, в завешанную меховым пологом дверь вошел Торис, а за ним Твилл с похудевшими в дороге сумками.

– Не конюшня, а развалина, но крыша не течет, – сообщил Торис. – Овса насыпали вдоволь, я сам проследил. Теперь хорошо бы и нам корм задать.

Хозяин при этих словах почему-то очень обрадовался.

– Зададим, благородные господа, еще как зададим! – улыбаясь, пообещал он. – Усаживайтесь вот, к огню, там как раз место свободно, да плащи просушите. Погода, будь она проклята! Сплошной убыток – кто пойдет в такую погоду в таверне сидеть?

На этот счет добрый хозяин явно скромничал. Усаживаясь на указанное им место, Рольван ощущал на себе неприветливые взгляды трех десятков посетителей, сутулых, бородатых, насупленных, неуловимо похожих между собой, как бывают похожи обитатели небольшой деревни, где новые люди селятся нечасто и все жители приходятся друг другу родней. Поодаль от огня пристроился одинокий музыкант с волынкой, из которой он извлекал на редкость несчастные звуки. На него поглядывали хмуро, даже раздраженно, но в оловянной кружке на столе поблескивала горстка медяков. Торис скривился.

– Хвост ему прищемили, что ли?

– Брось, – сказал Рольван. – Пусть играет.

Он вытащил и бросил в кружку мелкую монетку. Волынщик, не прерывая игры, изобразил признательную гримасу. Обойдя его, все трое устроились за столом. Жар очага мигом согрел их и прогнал память о мороси за дверью. Они сняли плащи, позволив заботливому хозяину повесить их у огня. Еще в начале пути было решено, что образ дружинников может оказаться скорее помехой, чем подспорьем в их поисках, особенно если придется забираться в глухие места, где любви к верховной власти не бывало отродясь, а старики все еще бредят сказками о свободных кланах и мудрых дрейвах. Потому все трое выглядели, как обычные путники в льняных рубахах со штанами, коротких туниках и темных дорожных плащах. Вооружены были, правда, почти до зубов, но здесь уж ничего не поделаешь. Зато дорогостоящие кованые кольчуги и шлемы, по которым любой признал бы в Рольване и Торисе знатных воинов, сменили простые кожаные панцири с нашитыми бляшками, да и те оставались упакованными в седельных сумках. Единственным противником, повстречавшимся им до сих пор, был дождь, и таскать на себе тяжелую намокшую кожу не было никакого желания.

Вскоре из дальней двери за очагом вышла женщина, полногрудая, опрятная, какой и положено быть хозяйке приличного заведения, и перед голодными путниками появились глубокие миски с бараньей похлебкой, ароматной и наваристой, свежий хлеб и кувшин с ячменным элем. Рольван осушил свою чашу в несколько глотков и почувствовал себя вполовину не таким злым и промокшим, как несколько минут назад. С облегчением принялся за еду. Спутники не отставали, и долгое время они только двигали челюстями да опрокидывали одну за другою чаши. Местные обитатели поглядывали с неприязнью, переговаривались негромко, но ссору затевать не спешили, и Рольван решил не обращать на них внимания. Волынщик затянул новую мелодию, еще пронзительнее прежней.

– Что делать будем, командир? – спросил Торис, вытирая рукавом усы.

Рольван пожал плечами и вновь потянулся к кувшину. Он не знал ответа.

Третью неделю ехали они к югу, сворачивая на всяком постоялом дворе, у всякого придорожного трактира, описывая наружность и прочие приметы Гвейра буквально каждому встречному и всюду получая один и тот же неутешительный ответ. Дважды их направляли по ложному следу; один раз они целый день скакали вдогонку за путником, который в конце концов оказался вовсе не Гвейром и с которым Рольвану пришлось-таки сразиться – обнаружив за собой погоню, этот путник счел себя смертельно оскорбленным и не пожелал принимать никаких объяснений.

Если только Гвейр вместе со своим конем не обратился в волка или не сделался невидимкой, он должен был оставить хоть какие-то следы, хотя бы раз за все время попасться на глаза людям – разве что он выбрал другую дорогу или вовсе не поехал в Каэрдун. Рольван все больше склонялся к этой мысли и удивлялся своей первоначальной уверенности. В самом деле, с чего бы беглецу спешить туда, где его в первую очередь станут искать? Разве не разумней для него уехать прочь за пределы Лиандарса, хотя бы на север, за Стену, туда, где не почитают квирской веры и где ему, дрейву, не будет угрожать такой опасности, как здесь? Или – кратчайшей дорогой к побережью, купить место на корабле и навсегда покинуть остров, затерявшись в огромном мире, где его никто никогда не найдет? А если так, значит, они зря оставили своих товарищей и тидира и ехали сейчас совсем не в ту сторону.

Вдобавок всю последнюю неделю шли дожди, и настроение было под стать погоде – холодным и промозглым. Ториса, судя по всему, смущали те же самые мысли. Временами Рольван жалел, что не отправился в одиночку. Тогда ему по крайней мере не пришлось бы отвечать на этот надоевший хуже желудочных колик вопрос.

Он скривился и наконец ответил:

– Мы поедем дальше и будем искать, пока не найдем.

– Понятное дело, – вздохнул Торис.

Рольван пожал плечами. Торис наполнил свою чашу и заговорил вполголоса:

– Чудной здесь народ, скажу я тебе. Мне еще на том постоялом дворе почудилось – пуганые они какие-то, понимаешь, о чем я? Если даже и видели кого, нам не скажут.

– Пожалуй, – согласился Рольван, помолчав.

Они действительно были чем-то напуганы – и старательно приветливый хозяин, и его пышнотелая жена, и жалобный волынщик. Про остальных, чьи взгляды буквально ловили каждое движение приезжих, и говорить было нечего.

Рольван устало потер глаза. Одно из двух: или возбужденное усталостью и неудачами воображение решило над ним подшутить, и тогда ему всего лишь надо завалиться на какой найдется тюфяк и дать себе, наконец, отдых. Или же все в таверне неумело изображают отдыхающих, а на самом деле то ли откуда-то ждут нападения, то ли замышляют его сами.

– Хозяин! – позвал Рольван, и тот сразу же очутился рядом.

– Желаете чего, благородные господа?

– Принеси еще твоего отличного эля, – сказал ему Рольван, – и сядь с нами, поговорим.

Эль действительно был неплох, и поговорить хозяин таверны не отказался. Не задав ни одного вопроса, Рольван узнал, что погода дурная, и если дальше так пойдет, урожая хорошего нечего и ждать, что приплод у овец и у коров в этом году на удивление здоровый, грех жаловаться, да и зима, если верить приметам, будет теплой. С другой стороны, приметам тоже верить не след: в день святого Калиаса было морозно, а это, как все знают, означает сухое лето, и что мы видим? И трех дней подряд без дождя не обходилось. Что приметы нынче ошибаются, это не к добру, благородные господа, конечно, знают, что приметы верны всегда, кроме темных времен; а что нынешние как раз темные, то это самая что ни на есть истинная правда…

Он замолчал и истово осенил себя божественным знаком. Торис воспользовался паузой:

– Вот-вот, как раз об этом-то мы бы и послушали. Расскажи нам про темные времена.

– И вправду, добрый хозяин, – поддержал Рольван, – поведай нам о ваших бедах.

Произнесенные вполголоса, эти слова прозвучали неожиданно громко в притихшей комнате. Даже волынщик отложил свой инструмент и во все глаза уставился на Рольвана.

– А вы, благородные господа, видно, издалека, раз ничего не знаете, – полувопросительно заметил хозяин.

– Мы на самом деле издалека, – ответил Рольван, краем глаза наблюдая, как напрягаются сидящие за столами, как руки их будто ненароком тянутся к поясам, к рукоятям длинных ножей.

Торис нахмурился и схватился за меч. Рольван под столом наступил ему на ногу. Гигант нехотя положил ладони на стол.

– Вижу, вас тревожит какая-то опасность. Расскажите нам, чтобы и мы были начеку.

Пока хозяин думал над ответом, из-за соседнего стола уже раздалось громкое:

– Ну хватит уже!

Человек, что неспешно поднимался на ноги, ростом почти не уступал Торису и выглядел большим любителем подраться. Его сбитые кулаки и обманчиво-медлительные движения давно уже привлекли внимание Рольвана.

– Ишь, выспрашивают, что да как, а сами-то небось холоднее мертвого! – прорычал он, перебираясь через скамью и оказываясь рядом в сопровождении своих мигом оказавшихся на ногах приятелей.

Дальнейшее происходило одновременно: полетел, выбрасывая золотистую струю, на пол смахнутый со стола кувшин, Торис вскочил и наполовину вытащил меч, Рольван перехватил его руку и буквально повис на ней; хозяин таверны с решительным видом перегородил смутьянам дорогу. Твилл, сидевший рядом с ним, вставать не стал, но вытащил нож и поднял его перед собою, так, чтобы видели все.

– А ну-ка, садись обратно! – велел хозяин. – Не в моем доме, Марх!

– Уймись, Торис, их слишком много! – прошипел за его спиной Рольван.

– Много?! – взревел Торис, но Рольван зажал ему рот ладонью и насильно усадил на скамью.

Драчливый Марх тем временем остановился, удивленный отпором.

– Ты чего это, Рин? – вопросил он. – Не хочешь их проверить?

– Протри глаза! Они едят и пьют побольше твоего!

– А я говорю – проверить, и дело с концом, – не уступил Марх.

– Проверить – что именно? – спросил Рольван.

Одной рукой он все еще держал за плечо Ториса, другая теперь легла на рукоять меча. Обитатели таверны переводили взгляды с Марха на хозяина, на увешанных оружием и явно готовых его применить гостей, и решительность, с какой они ринулись было навстречу драке, угасала.

Хозяин обернулся. Его круглая, будто обросшая бородой луна, физиономия выражала растерянность и вместе с тем твердую решимость не допустить беспорядков в собственном заведении. Быть может, он и хотел бы согласиться с Мархом, но не мог себе того позволить.

– Что здесь вообще происходит? – спросил Рольван.

– Прощения прошу, благородные господа… – хозяин помялся и продолжил: – Вы, конечно, не с юга следуете? Не с Тиринийской стороны?

– Мы едем из Эбрака.

– Ну, тогда вы, должно быть, никак не можете быть…

– Да кем мы, в конце концов, не можем быть? – воскликнул Торис. – Говорите наконец, демоны вас сожри!

– Да вот мы ж про демонов-то и толкуем, – раздался голос из-за спины Марха. – Вам бы, благородные господа, не лаяться, а кровь показать, всего только и делов!

– Кровь?

– Да, вы уж не серчайте, господа, – решился наконец хозяин таверны. – Если бы вы немного порезались, только чтобы пошла кровь – мы бы и увидели, что вы не из этих…

Торис, конечно, предложил бы любому, кто желает его крови, попробовать ее взять, если сможет. Он уже открыл рот, но Рольван сильно сжал его предплечье и спросил:

– О ком вы говорите?

И ему наконец ответили, правда, ответ этот ровным счетом ничего не прояснил:

– О тех, кого пометили демоны.

– Демоны?

– Какие еще демоны? – от удивления Торис даже забыл про свой гнев.

– И при чем здесь наша кровь? – добавил Рольван.

Еще немного, и общее замешательство все же обернулось бы дракой – дракой, в которой воинские навыки неизбежно уступили бы числу. Они не для того отправились в путь, не для того три недели скакали сквозь дождь и слякоть, чтобы вступать в схватку с целой толпой, да еще по такому ничтожному поводу. Был лишь один способ это предотвратить. Стараясь не двигаться слишком резко, Рольван взял со стола свой кинжал, которым только что резал мясо, и под напряженными взглядами всех в таверне провел его лезвием по своему запястью. Тонкая линия набухла кровью, расплылась. Рольван закусил губу.

– Сделайте так же, – велел он спутникам.

Ворча, как недовольный пес, Торис все-таки послушался. Тяжелые темные капли упали на гладкую столешницу. Твилл пожал плечами и с равнодушным видом разрезал свое запястье.

– Вот, – сказал Рольван. – Наша кровь. Что вы хотите с нею сделать?

Он уже не удивился, услышав облегченный вздох, исходивший, казалось, сразу со всех сторон. Лица сразу утратили враждебность. Марх удовлетворенно кивнул и отправился на свое место. Хозяин заулыбался во весь рот:

– А ничего не сделать, благородные господа. Нам только видеть, что она есть, кровь-то. Вы уж не серчайте – страшно нам…

Торис фыркнул и принялся за еду. Люди, во всеуслышание говорящие о своих страхах, его не интересовали, как не интересовал все еще сочившийся алым порез. Рольван сел рядом, заметив, что остальные тоже возвращаются к своим местам.

Хозяин исчез и тут же вернулся с чистыми тряпицами – перевязать раны. Рольван кивком поблагодарил его и попросил:

– А теперь, если вы нас больше не боитесь – расскажите о демонах.

И ему рассказали.

Откуда появились демоны, никто точно не знал, но все соглашались, что приходят они с юга, со стороны Тиринии. Была ли эта древняя страна, сосед и верный союзник Лиандарса, их родиной, завсегдатаи таверны сказать не могли. Первые слухи дошли до них пару недель назад, и тогда эта история всем показалась байкой, болтовней подвыпивших путешественников – приходящие из мрака ледяные фигуры, не то грозные великаны, не то мерзкие карлики, зовущие куда-то голоса, околдованные люди, не помнящие собственного имени… Такие истории хорошо слушать в праздник святой Дасты, сидя уютным вечером у огня, перемежая разговоры с песнями. Тогда бывает приятно вспомнить, что прежде, до прихода квирской веры, этот праздник звался Валлем и был он днем открытия Врат между этим миром и тайной страной, где обитают боги и демоны. Конечно же, никому, кроме разве что детей и стариков, которые порою не лучше детей, не пришло бы в голову этим историям верить.

Но чудные вести пришли снова. Теперь в них появились страшные подробности. Демоны приходили то в одну деревню, то в другую, застигали на дороге поздних путников. Видевшие их, кому хватало ума закрыть глаза, заткнуть уши и уносить ноги, отделывались испугом. Тех же, кто шел на их зов или подпускал демонов близко к себе, поражал странный недуг. Такие люди забывали прежние привычки, делались ко всему безразличны, не спали и не ели. Раны, если случалось им пораниться, на их теле не кровоточили, как если бы тело уже не было живо. Им делалось все хуже и хуже, пока наконец, кто через два дня, кто через три, эти люди уходили, и больше их никто не видел. Поговаривали, что они сами превращаются в демонов, чтобы тоже бродить по ночам, наводя погибель на других.

Теперь уже и самые недоверчивые, оказавшись вечером на улице, нет-нет да озирались с опаской. Последние же сомнения исчезли совсем недавно, начиная от сегодняшнего четыре дня назад. Поздним вечером в деревенские ворота, исправно запиравшиеся на ночь, постучался измученный, с ног до головы покрытый дорожной грязью человек. Котомка за его плечами да маленькая дочь, которая испуганно таращила глаза, цеплялась за отцовскую руку и вздрагивала, когда к ней обращались – вот и все, что осталось от его семьи, от имущества, от деревни на сорок домов. Демоны пришли туда в праздник, когда почти все жители с малыми детьми были вместе, горели костры и столы ломились от яств. Демонов было много, они появлялись как будто сразу со всех сторон. Спастись не сумел почти никто.

Беглецов приняли. Добросердечные люди разделили с ними кров и пищу. Девочка, отроду не больше пяти лет, ничего не ела и ни с кем не говорила. Ручки ее, которыми она заслонялась от чужих взглядов, были холодными, как лед. И немудрено, решили в деревне, натерпелась страху, бедняжка!

Но во вторую ночь она исчезла, ушла в темноту и не вернулась. Отца же поутру нашли повесившимся на заднем дворе приютившего его дома.

– Теперь сидим вот, думаем, как же быть, – закончил свой рассказ хозяин. – Страшно нам, благородные господа. Говорят, демоны священников боятся, да нет у нас своего-то. Был, да помер два месяца тому как. Обещали нового прислать, а все нету. Мы уж решили отправить кого-нибудь в Эбрак, к его святейшеству отцу Кронану просить помощи. Он, говорят, никому не отказывает…

– Отец Кронан никому не отказывал в помощи, – у Рольвана сдавило горло при этом имени. – Он погиб от меча предателя. Когда мы уезжали, нового епископа еще не выбрали.

– Епископ погиб?!

– Да. Это его убийцу мы разыскиваем, о нем вас расспрашивали. Увы, мы кажется, окончательно потеряли след…

– Взаправду черные времена, – пробормотал хозяин таверны. Посетители за его спиной истово творили священные знаки, шепотом обсуждая новость. – Что же нам делать-то, воины?

– Молиться, – сказал Рольван. – Другого ответа у меня нет.

– Ты им веришь? – спросил Торис поздней ночью.

– А ты? – вопросом ответил Рольван.

Говорили шепотом – закуток с единственным соломенным ложем, обошедшийся в две медных монеты, от хозяйской комнаты отделял лишь полотняный полог. Из-за него попеременно доносились раскатистый мужской храп, детский плач и успокаивающий женский голос.

Торис повозился, плотнее укрываясь пахучей овчиной. Не ахти какая постель, но они видали и похуже.

– Помнишь волчицу? – спросил он.

– Я тоже о ней подумал.

– Разве ж мы бы поверили, если б не увидели сами? И тут тоже…

– Я не отступлю, Торис, – прошептал Рольван. – Я поклялся. Я поеду дальше, пусть даже меня сожрут взаправдашние демоны. Ты можешь вернуться, если хочешь. Зачем погибать двоим?

– Ты что, думаешь, я боюсь?! – Торис от возмущения заговорил вслух, спохватился и продолжил тихо, но гневно: – Клянусь, командир, еще такое скажешь, и мы подеремся! Да пусть все демоны в мире…

– Уймись, – прервал его Рольван. – Я в тебе не сомневаюсь. Я подумал, что делаю это ради отца Кронана. Я рад умереть, лишь бы за него отомстить. А тебе он не был дорог так… так, как мне.

– Не был. Но я все равно поеду с тобой. Дрейвку-оборотня я уже видел, теперь вот увижу демонов.

– Не знаю, как ты, а я не рвусь их увидеть. Мне хватило бы и волчицы. Но бояться и убегать не буду.

– Вот и я тоже!

Ребенок по ту сторону полога наконец затих. Рольван уже начал засыпать, когда Торис спросил шепотом:

– А ты, Твилл, не боишься демонов?

Слуга, лежавший на самом краю ложа, ответил просто, как будто вопрос даже не был для него вопросом:

– Священники говорят, тому, кто бережется от греха, ничего не страшно.

– А ты бережешься?

– Стараюсь, – с достоинством промолвил Твилл.

– Вот так-то, – произнес Торис, и Рольвану в темноте показалось, что он смущен. – Беречься от греха. В той деревне, наверно, никто не берегся. Как мы с тобой, командир.

– Поздно ты об этом спохватился, – сказал Рольван. – А про меня и говорить нечего. Давайте спать.

Той ночью ему снилась мокрая в выбоинах дорога и выступающие из мрака призрачные фигуры. И клубился туман, проникая как будто до костей, и голоса звучали, ледяные, властные, неодолимые. Он бежал, спасаясь, но голоса не отставали, в них была печаль неотвратимости, и вот уже холодная рука ложилась ему на плечо.

Потом все исчезло. Осталась пустая дорога, и темнота, совсем не страшная, и приветливый свет из распахнутой двери, где его ждут. Рольван вошел и увидел свет очага, накрытый к ужину стол и застланную чистыми простынями постель. Женщина, что встретила его на пороге, была красива и добра; никогда еще Рольван не желал ничего с такой силой, как пожелал ее в эту ночь. Запыхавшийся от бега, в мокром плаще, он протянул к ней руки, и она с готовностью прильнула к его груди. Он срывал с нее одежду, а она, смеясь, стаскивала с него пояс с мечом. Потом они были вместе на постели, и Рольван, содрогаясь от нетерпения, прижимал к себе ее податливое тело, но вместо нежности кожи его руки гладили жесткую шерсть, а ищущие губы встречал холодный оскал волчьих клыков.

Он проснулся. В комнате надоедливо плакал ребенок, что-то терпеливо бормотал тихий женский голос и пахло собачьей шерстью.

Поутру, седлая коней, чтобы отправиться дальше к югу, они чувствовали на себе взгляды, какими провожают покойников.

Весь следующий день шел дождь. Дорога, временами больше похожая на лесную тропу, размокла, конские копыта уныло месили жидкую грязь. Ни демонов, ни людей им по пути не встретилось, только один раз навстречу прогрохотала запряженная двумя быками повозка с хмурым возницей. Скользнув по всадникам подозрительным взглядом, он пробурчал что-то себе под нос и подхлестнул быков. Ни Рольвану, ни Торису не захотелось даже пытаться его расспрашивать.

К вечеру лес отступил, дорога мокрой коричневой лентой пробежала меж засеянных полей, изогнулась и повела вдоль реки, широкой и светлой, с пологими песчаными берегами. От берегов далеко выдавались в воду предназначенные для рыбной ловли мостки, на песке скучали в ожидании хозяев ярко раскрашенные лодки-плоскодонки. Сбегавшая с плотины вода вращала колесо мельницы. Деревня вольготно расположилась по обоим берегам. Взгляд еще издалека привлекала остроконечная крыша часовни и целый лес причудливых флюгеров на других крышах. Искусно вырезанные деревянные фигуры караулили подъезжавших у дороги, такие же возвышались у калиток или просто на заборах некоторых домов. Рольван нахмурился, но тут же сообразил, что это не изваяния древних богов, а просто украшения. Как видно, в этих местах жил мастер-резчик, и, возможно, не один. Нетрудно догадаться, какие именно товары в лучшие времена отправлялись отсюда на ярмарки вплоть до самого Эбрака и дальше на север.

В лучшие времена – потому что они миновали. Рольван поежился, начиная понимать, в чем тут дело. Торис осенил себя священным знаком и пробормотал далеко не святое ругательство. Вчера, в тепле и сытости гостеприимной таверны, разговоры о демонах могли показаться им досужими сказками. Сегодня им не требовалось пояснений, чтобы догадаться, какая беда пришла в это зажиточное и мирное селение.

В деревне не было ни души. Распахнутые настежь двери домов скрипели на ветру. По улицам бродили пестрые коровы и овцы, тоскливо объедавшие с обочин молодую траву, исхудавшие собаки гоняли мокрых встрепанных куриц. На веревках уныло полоскалось вывешенное для просушки белье. Чернели обгоревшие остовы четырех стоявших близко друг к другу домов – пожар с одного из них перекинулся на соседние и чудом только не охватил всю деревню.

– Будь я проклят, если это не то самое, – сказал Торис.

– Думаю, это оно, – отозвался Рольван.

Ему очень хотелось пустить коня в обход, через поле. Но дорога вела в деревню, и он отогнал трусливые мысли. Медленным шагом проехали они мимо заброшенных домов, со смешанным чувством ужаса и любопытства глядя по сторонам. Мор оставляет за собой мертвые тела, война оставляет разрушения; здесь же люди просто исчезли, не взяв с собою ничего. Зловещее безмолвие заставляло чувствовать себя глухим, и Рольван произнес, желая услышать собственный голос:

– Они все просто ушли и не вернулись.

– Не все, – напряженно ответил Торис.

Посмотрев вперед, Рольван тоже увидел ее – женщину в пестром, но грязном и промокшем крестьянском наряде, шедшую по дороге навстречу. Она не казалась ни испуганной, ни взволнованной, как будто окружающее запустение нисколько ее не касалось или же она слишком устала, чтобы чего-нибудь бояться.

Первым вперед устремился слуга. Он подстегнул коня и через несколько минут уже спрыгнул на землю рядом с нею. Сказал что-то, но ответа не получил. Казалось, женщина его даже не заметила – она прошла мимо и направилась дальше, навстречу Рольвану и Торису. Твил растерянно смотрел ей вслед.

– Куда ты идешь, женщина? – спросил Торис, подъехав ближе.

И только тогда она заметила, что больше не одна. Вздрогнула, шарахнулась в сторону и хотела кинуться бежать. Рольван перегородил ей дорогу своим конем.

– Там никого нет, – сказал он. – Деревня пуста. Тебе лучше отправиться с нами, мы отвезем тебя к людям. У тебя есть близкие не из этой деревни?

Вблизи незнакомка оказалась молода и довольно красива, только грязное, когда-то нарядное платье и висящие сосульками волосы придавали ей отталкивающий вид. Она не ответила. Стояла, тихонько покачиваясь из стороны в сторону, и Рольван не мог понять по ее лицу, о чем она думает. Неожиданно ясно вспомнился ночной кошмар. Наклонившись с седла и протягивая к ней руку, он попросил:

– Не бойся нас. Мы тебя не обидим.

И тогда она бросилась. Неожиданно быстро, по-звериному кинулась навстречу, подпрыгнула, обеими руками ухватив Рольвана за рукав выше локтя и пытаясь дотянуться зубами до его горла. Глаза ее были пусты. Монах, приученный к битвам, понял это как нападение и взметнулся на дыбы, сбросив несчастную на землю и норовя опустить копыта ей на голову – Рольван отвернул его в последний момент. Женщина негромко зарычала, поднимаясь.

– Осторожно! – воскликнул Торис, но Рольван уже направил коня вперед.

– Поехали отсюда.

– А с ней что делать?

– Поехали!

Лишь когда деревня осталась далеко позади, Рольван остановился и посмотрел назад. Он думал, что женщина пойдет следом, но, похоже, ошибся. Его спутники выглядели растерянными и подавленными.

– Как же?.. – спросил Торис.

– Она уже мертва, – объяснил ему Рольван, сам удивляясь собственной беспросветной уверенности. Вчерашний сон так и стоял перед глазами. – Сегодня ночью она уйдет и никогда не вернется.

Ту ночь они провели в лесу, и даже безгрешный Твилл, и тот чувствовал себя неуютно. Торис всю ночь не выпускал из рук меча. Рольван шепотом молился.

На следующий день еще до заката выехали к пересечению дорог. Отсюда накатанный путь вел в Каэрдун, край зеленеющих гор и прозрачных чистых озер, лучших в мире лучников и прекрасных дев, равного которому нет ни в Лиандарсе, ни вообще где-либо на земле. Так, во всяком случае, отзывались об этих местах их уроженцы. И хоть эрги Каэрдуна давно уже признавали над собой верховную власть тидиров, местные жители лиандарсцами себя не считали. «Я родом из Каэрдуна» – говорили они с таким видом, словно признавались в принадлежности к тидирской семье. Эта характерная заносчивость, общая для высокородного эрга и нищего крестьянина, отличала и Гвейра.

Другая дорога уводила на юг, через Сторкс и Радинбери за пределы Лиандарса, в Тиринию. Третья через полмили подходила к увенчанным башенками воротам Гида, города, куда непременно следовало завернуть всем тем, кто следовал с товарами с юга, севера или востока.

Возле самой развилки, поджидая припозднившихся или вовсе не желающих заезжать в Гид путников, расположился постоялый двор. Окруженный высоким частоколом, за которым угадывались кровли множества строений, он казался надежным убежищем и от охочих до купеческого золота разбойников, и от волков, и даже от демонов. Рольван решительно повернул к воротам.

Несмотря на ранний час, те оказались закрыты. Рольван несколько раз ударил в железный щит подвешенным специально для этой цели молотком. После четвертого удара растворилось окошечко, такое маленькое, что снаружи был виден лишь один-единственный глаз привратника.

Глаз этот окинул вновь прибывших в высшей степени подозрительным взглядом, затем моргнул и исчез. Вскоре его место занял второй, точно такой же. Этот учинил еще более строгий осмотр, но ворота открыть так и не собрался.

– Чего смотришь? – спросил у глаза Торис, которого пустой желудок и странные здешние дела лишили остатков вежливости. – Открывай! Или у вас тут уже не рады гостям?

– Это смотря каким гостям, – живо ответствовал глаз. Голос из-за окованных железом дубовых досок был слышен неясно, но принадлежал, похоже, старику.

Торис побагровел. Рольван опередил его:

– Могу тебя уверить, мы не демоны и никогда их не встречали, – сказал он. – Недавно нам уже пришлось резать себе руки, чтобы это доказать. Мой сердитый друг будет очень зол, если ты заставишь нас проделать это еще раз.

Глаз пропал, окошко закрылось, и тут же послышался скрежет отпираемого засова.

– Придумали тоже, резаться они будут, – проворчал, отодвигая створку, седой привратник. – Будто бы старый Леган и так не различит, кто здесь демонское отребье, а кто живой человек! Проезжайте, нынче у нас тут полно места!

Места на постоялом дворе действительно было много. Миновав службы, все трое спешились у конюшни, какой не постыдился бы и тидирский замок. В соломе, разбросанной у входа в конюшню, рылись деловитые куры. Бойцовского вида петух, чьи перья отливали синим металлом, вышагивал вокруг них, то и дело останавливаясь, чтобы окинуть двор подозрительным взглядом – не покушается ли кто на его верховную власть. Две остроухие собаки с лаем бросились под копыта, конюх, вышедший следом, пинками отогнал их прочь. Оставив Твилла проследить, как устроят лошадей, Рольван и Торис прошли в дом и оказались в гостеприимном тепле большой комнаты, где витали запахи мяса и свежего хлеба, где на вертеле над очагом вращалась баранья туша, а из кухни долетал жизнерадостный звон посуды и девичий смех. За столом у самого очага собралась компания постояльцев довольно воинственного обличья, при мечах и в кожаных панцирях. На столе перед ними стоял кувшин с вином, которое они потягивали в ожидании, когда принесут ужин.

За другим столом сидела пожилая пара, мужчина и женщина в добротных дорожных плащах и с ними молодая девушка, наверно, дочь. Больше в комнате никого не было, кроме слуги, вращающего вертел, хотя в лучшие дни здесь наверняка собиралось немало народу. Еще один признак странных дел, творящихся в этих местах.

Пока Рольван сговаривался с хозяином о комнате, Торис устроился за столом поближе к воинственной компании и успел уже справиться о новостях. Новости оказались тревожными. Слухи о демонах охватили всю округу. Люди исчезали то тут, то там, нередко целыми семьями, правда, такого, чтобы разоренной оказалась сразу вся деревня, больше не случалось. Демоны появлялись только ночью и ни разу не заходили в дома, поэтому с наступлением сумерек теперь каждый спешил укрыться под защитой стен, если придется, то и чужих. На дорогах царило безлюдье, в путь пускались, только если совсем уж никак нельзя было обойтись, и никогда – в одиночку.

Хозяин со слугой принесли ужин, расставили на столах, и к разговорам добавилось чавканье, хлюпанье и стук посуды.

– В Гиде священники сговорились каждый вечер обходить с молитвой городские стены, – рассказывал носатый, с похожей на метлу бородой, новый знакомый. – Помогает ли, нет, не скажу, а людям все ж спокойнее. Разведать бы, откуда эти твари приходят, да заслать святош в самое логово – может, чего бы и вымолили, а так…

И он безнадежно махнул рукой.

– Проку с этих твоих святош, – фыркнул его сосед. – Дрейвов вот извели – те все знали. Небось нашли бы управу на эту напасть!

Носатый – он назвался Фламом – ткнул его локтем и глянул с опаской, но ничего в облике Рольвана и Ториса не выдавало в них тидирских слуг. И Флам со вздохом согласился:

– Может, и верно. Дрейвы в этих делах смыслили. Да и как им не смыслить, если колдуны и с богами со старыми почитай что лицом к лицу говорили? Да только что теперь-то? Нет их больше. А если где и остались, нам помогать не будут.

– Это точно, – согласился Торис.

– Тьфу на вас, – проворчал, не переставая жевать, еще один приятель Флама, – нашли кого поминать!

– А то, может, старые боги на нас это все и навели, в отместку-то, – заметил другой, – а?

На него шикнули, но не слишком сердито. Флам осенил себя священным знаком и решил:

– А коли и так, нашим святошам самое дело одолеть напасть. И Миру слава, и древним позор, а нам избавление. Или я не прав?

– Прав, наверное, – сказал Рольван. – Вы говорите, в одиночку никто не путешествует. Совсем уж никто? Тот человек, которого мы ищем, скорее всего, едет один. Он немного повыше меня ростом, худой, с рыжими волосами. Может быть, вы его встречали?

Флам вытер рукавом губы и рассмеялся, указывая на своего товарища, того, что первым помянул дрейвов:

– Да вот Морен, к примеру – повыше тебя, худой, как вертел, и волосы, коли их отмыть, как раз рыжие. Не пойдет?

Морен наградил его свирепым взглядом.

– Нет, не пойдет, – ответил Рольван. – Тот человек вряд ли станет называть свое имя, но зовут его Гвейром. У него хороший конь и оружие, он отлично сражается. И есть еще одна примета: у него могут быть браслеты на обеих руках, старинные, из темного золота. Он их никогда не снимает. Мы думаем, что он поехал в эту сторону… Но ищем уже много дней, и все без толку.

Флам, за ним остальные покачали головами.

– Никто его не видел.

Рольван со вздохом принялся за еду. Вареный горох в его тарелке был щедро сдобрен мясом и жиром, а на блюде посередине стола дымился щедрый кусок только дожаренного барашка. В кружке темнело сладкое вино. Этим ему и пришлось довольствоваться, да еще тем, что нынешней ночью не придется спать на сырой земле и каждый миг ожидать появления неведомых демонов.

Он как раз отрезал баранину, когда на стол возле его локтя со стуком лег тяжелый Гвейров браслет.

Рольван дернулся и чуть не отхватил себе палец.

– Что?! – поперхнувшись, воскликнул Торис.

– Поговорить бы нам с вами, господа путники, – негромко предложил хозяин постоялого двора и кинул значительный взгляд на Флама с его командой. – Да только не здесь. Вы, как в комнату подниметесь, кликните меня.

– Договорись, – ответил Рольван.

Хозяин забрал браслет и ушел, ничего не добавив. Рольван переглянулся с Торисом.

– Похож или он?

– Сдохнуть мне на месте, если не он!

– Вот видишь, – заметил Рольван, спокойно возвращаясь к еде, хотя внутри у него клокотало от нетерпения. – Не зря мы сюда приехали.

Позже, в большой светлой комнате с тремя кроватями, столом и жаровней, полной горячих углей, Рольван смог в подробностях разглядеть браслет. Сомнений не было – он принадлежал Гвейру.

– Про эти браслеты ты говорил? – спросил хозяин постоялого двора.

Он был кургузый и лысоголовый, с трясущимися белесыми усами, низким лбом и быстрыми ловкими руками, что подошли бы скорее площадному вору, чем зажиточному человеку вроде него. Но цепкий взгляд, казалось, подмечал каждую мелочь, оценивал многослойную грязь на сапогах, совсем недавно отросшие бороды и добротное оружие приезжих – Рольван подумал, что хозяин не так прост, как кажется на первый взгляд. Спросил, неохотно возвращая браслет:

– Откуда он у тебя?

Хозяин молчал, и Рольван поспешно потянулся к поясу за кошелем. Наконец-то золото отца Кронана сможет принести пользу!

– Видите, господа путники, какое дело, – объяснил, хитровато пожмурившись, хозяин, – я, когда браслетик этот в оплату принимал, обещался молчать о них, как рыба. Да еще и сдачу отвесил, за браслет-то, честь по чести. А теперь сдается, он не такой и дорогой, как сперва показалось… Не знаю, что и делать?

Торис хмыкнул. Рольван выложил на стол кошель и предложил:

– Я куплю его у тебя по той же цене, в какую он тебе обошелся и заплачу сверх того, если поможешь найти человека, которому он принадлежал. Согласен?

Хозяин размышлял недолго.

– По рукам, господа путники, – сказал он.

Вскоре золото исчезло в складках его одежды, а браслет – в разом полегчавшем кошеле Рольвана.

– Найти-то будет нетрудно, вы ведь ненадолго от них отстали, – обрадовал хозяин. – Нынче утром они уехали.

– Они?

– Оба. Как приехали позавчера, сидели запершись, даже ели в комнате в этой самой, а потом сорвались вдруг, как в тот раз, и уехали.

– Они, как в тот раз, – повторил за ним Рольван. – Знаешь что, расскажи-ка лучше все по порядку. Эти люди бывали здесь раньше? Когда?

– Недели две тому как в первый раз они приехали. Двое, этот, которого браслет, и с ним еще один, на одном коне. Тот, второй-то, он вроде как был больной. Денег у них не было, и этот ваш приятель дал мне браслет за комнату, чтобы за больным, значит, ухаживать, да еще чтобы я слугу в город послал с поручением и коня им велел подковать.

– Что за поручение?

– Разве ж можно? Они ведь и слуге велели молчать!

– А ты, конечно, не выяснил?

Хозяин замешкался, но тут же рассмеялся, махнув рукой:

– Да и выяснять-то нечего, по правде говоря. Травницу им слуга привел из Гида, колдунью. Выходит, в самом деле тот был больной, а то мы уж испугались – тогда как раз про демонов-то слухи пошли. Но колдунья сказала – болен, а теперь пойдет на поправку. Это мне она так сказала, а о чем уж они тут закрывшись шептались, не слышал. Знаю только, что четыре дня они тут были, и все взаперти, в общую залу не выходили – я тогда уж решил, как есть бегут от кого-то. А потом уж ваш приятель меня просил о них никому не рассказывать…

Он замолчал, но не потому, что устыдился своего предательства, а чтобы еще раз полюбоваться на полученные от Рольвана монеты. Торис, стоявший за его спиной, скривился – его, простодушного и неспособного на обман, происходящее возмущало. Рольван взглядом велел ему молчать.

– Что было дальше?

– А дальше они уехали. По той дороге, что на Каэрдун.

– Ты, выходит, за ними следил? – не выдержал Торис.

– Да как можно, господа путники! Случайно узнал. Да только они ж все равно потом вернулись. Нашли, видно, где приодеться и лошадь раздобыли вторую, а все ж без денег, а не то бы ваш приятель браслет-то непременно бы выкупил. Очень уж он о нем сокрушался.

– И уехали они сегодня утром, – заключил Рольван. – Ты случайно не узнал, куда?

– Разве пристало мне следить за постояльцами? – с достоинством возразил их любезный хозяин. – Уехали и уехали.

Рольван со вздохом снова потянулся к кошелю.

– Но ведь знал, что они от кого-то скрываются, и поэтому случайно мог проведать, куда они направились. На всякий случай. Правильно?

Хозяин резво припрятал очередную монету и подтвердил:

– Истинная правда, господа. Совсем случайно. Они свернули на южную дорогу и лошадей пустили в рысь. Если хотите их догнать, надобно вам скакать во всю мочь.

Демоны – подумал Рольван, и пустое безумное лицо несчастной женщины из деревни замаячило перед ним, как дурное видение. Но – потерять ночь, подойдя так близко? Подняв глаза, он встретил нетерпеливый взгляд Ториса.

– Если они свернули с дороги, в темноте не увидим следов, – сказал Рольван.

– И днем не увидим, если ночью опять польет. Все смоет.

– Верно. Какая там дальше дорога, знаешь? – спросил Рольван у хозяина.

– На Сторкс одна дорога – горы да болота. Не зная мест, не больно-то свернешь, а до десятой мили, где старая крепость, вообще один лес. Да только как можно – ведь демоны! Солнце-то почти что село!

Точку в размышлениях поставил Твилл. Он молча сложил и убрал сухую сменную одежду, в которую Рольван так и не успел переодеться, подхватил сумки на плечи и направился к дверям.

– Эй, Твилл, мы ведь еще ничего не решили! – окликнул его Торис.

– Когда решите, кони будут оседланы, – ответил слуга, выходя.

 

Глава пятая, неожиданная

Так и вышло, что темнота застала трех всадников скачущими по дороге на юг. Дождь перестал, и темнота казалась белесой от поднявшегося тумана. Лес обступал дорогу глухой непроглядной стеной. Сова, спрятавшись в ветвях, провожала их долгими насмешливыми криками – птица обмана и предательства, потерявшая когда-то, если верить легендам, человеческий облик в наказание за свою неверность. Демоны, пришедшие из тех же древних сказок, что и изменница-сова, скалились им вслед из темноты. Ждали своего часа.

Когда восток окрасился алым и сразу, как по команде, навалилась усталость, остановились – дать краткий отдых себе и лошадям. Несколько часов чуткой дремоты в десяти шагах от дороги, и снова в путь. Долго такую гонку не выдержать ни людям, ни коням, но Рольван знал, что долго и не придется. В нем будто проснулось чутье, как у гончей собаки, которая, еще не видя зверя, чувствует его присутствие, предугадывает его рывки и знает, что осталось немного. Теперь он был уверен, что Гвейр не свернул с дороги и уже не свернет, не сможет уйти от своей судьбы, от возмездия, которое заслужил. В ножнах звенел и пел меч.

Погода улучшилась, и целый день, подгоняя коней, они согревались и обсыхали в теплых солнечных лучах. Все время всматривались вперед, каждый миг ожидая увидеть на горизонте двух всадников, но повстречали лишь несколько крестьянских подвод да пастуха, перегонявшего через дорогу ленивое стадо пестрых коров. Дважды видели возле ручьев отпечатки подков двух лошадей и один раз те же самые отпечатки на тропе, уводящей прочь от дороги вдоль узкой лесной прогалины. Кроме них, по тропе долгое время никто не ездил, и следы во влажной земле были видны отчетливо. Гвейр со своим спутником проехали здесь, но вскоре тем же путем вернулись на дорогу. Немного подумав, Рольван свернул на тропу.

То, что сперва показалось естественной прогалиной, в действительности было скорее просекой, сделанной давным-давно и уже порядком заросшей. Дубовая поросль, окруженная зеленеющими зарослями терновника и жимолости, густела по обе стороны тропы, которая вскоре изогнулась вокруг лесистого холма и вывела к озеру, похожему на небольшую круглую чашу. Посередине озера высился остров – десяток шагов каменистой земли и один-единственный стоячий камень. Гвейр со спутником были здесь: судя по следам, один из них спешился и ждал на берегу, пока другой побывал на острове и вернулся обратно.

– Что они там забыли? – спросил Торис.

Рольван покачал головой:

– Не знаю.

– Похоже, здесь было капище.

– Было и есть, иначе тропа давно бы заросла.

– Дрейвы?

– Или местные крестьяне.

– А Гвейру вдруг приспичило помолиться? – Торис сплюнул на землю. – Поехали или как? Ты же не собираешься туда?

– Не знаю, – повторил Рольван.

Им снова овладело странное чувство близости с теми, кого он преследовал. Не праздное любопытство привело их сюда – нет, они искали что-то, и надеялись, и боялись здесь это найти. Отчего-то Рольван знал: чем бы ни была эта вещь, здесь ее не оказалось. Поколебавшись немного, он направил коня в воду.

– Ждите здесь, – бросил он через плечо.

Озеро оказалось неглубоким, у самого острова вода едва намочила лошадиные колени. Мокрые камни хрустнули под копытами, когда конь выбрался на берег, но тут же мертвая тишина святилища подавила все звуки.

Каменный исполин возвышался над головою, сужаясь кверху, словно заостренный клык. Его тень накрывала плоскую каменную плиту с углублением посередине и выбитым рисунком из трех расходящихся в разные стороны изогнутых лучей – знаком дрейвов. Расклеванные птицами остатки хлеба и темный след в углублении лучше всяких слов подтверждали, что святилище не заброшено.

Монах недовольно дернулся, отступил подальше от стылой тени камня. Его ноздри расширялись, словно обоняли запах, незаметный человеку и тревожащий лошадь. Рольван чувствовал себя так, как будто забрался через окно в чужой дом, и хозяин уже готов крикнуть стражу. Он поднял руку, но священного знака сотворить не смог. Язык прилип к небу. Мрачная тяжесть камня нависла над ним, грозя раздавить.

«Отец!» – взмолился Рольван мысленно. И епископ в его памяти улыбнулся с ласковой укоризной: «Что ты здесь делаешь, сын?»

С резким вздохом Рольван дернул поводья и поехал обратно.

– Что там? – полюбопытствовал Торис, когда он очутился на берегу.

– Ничего, кроме камней. Поехали, здесь мы только теряем время.

– Кто ж тебя надоумил его здесь терять? – пробурчал Торис себе под нос, но послушно поворотил коня, и Рольван не стал отвечать.

Вернувшись на дорогу, подстегнули коней и вскоре достигли холмов, предварявших скалистый кряж перед Сторксом. Некогда эти места были обитаемы, теперь же лишь развалины старой крепости, той самой, о которой предупреждал хозяин постоялого двора, караулили пустынное безлюдье. Среди высоких папоротников и кустов боярышника сновали кролики, чьи норы темнели почти под каждым камнем, несколько раз промелькнул рыжий лисий хвост. Сверху коричневатой молнией спикировал сокол и взлетел опять, унося в когтях трепещущую землеройку. Твилл задрал голову, глядя ему вслед.

– Заглянем туда? – предложил Торис, указав на остатки крепости.

Рольван кивнул:

– Пожалуй.

Высокой холм и венчавшее его строение отчетливо темнели на фоне садящегося солнца. Чем ближе, тем яснее были видны следы разрушения. Когда-то, еще до квирского завоевания, здесь было укрепленное жилище эрга, потом некоторое время размещался квирский гарнизон. Позже его перевели во вновь возведенную крепость в Сторксе. Теперь разве что пастухи, прогоняя здесь свои стада, укрывались в ней от дождя, да, может быть, изредка случайный путник находил убежище на ночь. Годы, ветра и дожди от души потрудились над нею, но облик крепости еще оставался узнаваем. На месте рассыпанных каменных груд легко было представить защитную стену; заросшие мхом развалины стали обиталищем мышей и ящериц, но все еще жались, как птенцы к своей наседке, к растрескавшимся и покрытым наслоениями птичьего помета стенам главного здания. Большие и малые дыры в этих стенах были затянуты паутиной. Под крышей прятались птичьи гнезда, и их обитатели приветствовали наступление вечера задорным переливчатым пением.

Перед главным зданием путники остановились. О том, что здесь совсем недавно кто-то побывал, им сообщил примятый здесь и там папоротник еще по пути к вершине. Теперь же сомнений не осталось вовсе. У отверстия, бывшего когда-то главным входом, высокая трава была смята и объедена, как если бы здесь стояли привязанные лошади. Перед самым входом что-то темнело; спешившись, Торис подобрал оборванный конец ремешка от уздечки.

Переглянувшись с другом, Рольван бесшумно соскользнул с седла. Вытащил меч. Тишина стояла такая, как будто здесь от самого сотворения мира никто не бывал. Ни звука, ни движения в полумраке за дверным проемом, достаточно, кстати, широким для того, чтобы завести лошадей внутрь.

За спиною зашевелился Твилл, высвобождая притороченный к седлу топор. Рольван и Торис плечом к плечу шагнули в проем.

В доме никого не было. Рольван понял это сразу, как вошел, еще прежде, чем глаза привыкли к расцвеченному солнечными пятнами полумраку. Впрочем, полумраком он казался совсем недолго: в дальнем конце зала участок стены был разрушен и через пролом проникало достаточно света, чтобы в подробностях разглядеть большой круглый зал, колонны в пятнах разорванной паутины, мусор и овечий помет на полу, черный след костра на месте разрушенного очага и кучку поленьев рядом, соломенное ложе в стороне. Здесь и впрямь останавливались проезжие путники.

– Вот зараза! Опять опоздали! – и Торис со вздохом убрал меч.

Рольван молча пересек зал. Дальняя стена частично обвалилась, как будто в нее изнутри ударили тараном. Рассыпанные камни давно поросли травой. Отсюда открывался вид с холма вниз, на остатки давно разрушенной деревни, заросшие травой поля, на обвалившийся мост через сбегавшую по склону речушку, на пространный луг и темную стену леса вдалеке, с восточной стороны. А также – на ряд высоких камней на полпути к лесу и двух всадников, подъезжавших к этим камням.

– Мы не опоздали, Торис, – проговорил Рольван. – Вовсе нет.

Огромный золотисто-алый шар заходящего солнца навис прямо над стоячими камнями. На траве лежали их черные вытянутые тени. Всадники спешились у границы этих теней. Один – было слишком далеко, чтобы разглядеть подробности, но Рольвану все же показалось, что он узнал яркую вышивку на плаще Гвейра – остался с лошадьми, второй же медленно вошел под сень камней. Приблизившись к самому высокому, склонил голову и замер. Пестрая накидка на плечах и ярко-рыжие, такие же, как у Гвейра, волосы – вот и все, что Рольван смог разглядеть.

– Как думаешь, кто это с ним? – спросил он подошедшего Ториса.

Тот скривился:

– А пес его разберет. Поедем за ними или дождемся? Ставлю что угодно, что они собрались ночевать здесь.

Двое внизу и впрямь никуда не торопились. Гвейр, если это был он, улегся в траву, заложив руки за голову, и, похоже, приготовился к долгому ожиданию. Лошади паслись рядом. Его спутник все так же стоял перед камнем, как будто ведя с ним неспешный разговор.

Рольвану отчетливо припомнилось давящая тяжесть другого камня, того, что посреди озера. Не самый приятный выбор – схватиться с двумя дрейвами в месте почитания их не умерших богов или устраивать погоню в темноте, если вдруг дрейвы предпочтут схватке бегство. Или дожидаться здесь, не зная, действительно ли они решат сюда вернуться.

– Незаметно не подойдем, – заметил Торис. – Если побегут… темнеет, а у нас и так кони загнаны.

– Предлагаешь ждать здесь? – спросил Рольван.

Гигант довольно усмехнулся:

– Тут уж не побегут.

Рольван нахмурился, но слова Ториса звучали разумно. Гвейр вернется, даже если сам не захочет – теперь уже нет сомнений, что их встреча предопределена. Не перед чужим алтарем, а здесь, в этих старых, наверняка видевших немало сражений стенах, и решится все. «Правый видит, куда ставить ногу и не споткнется» – сказано в книге Мира. В этот миг Рольван поистине не мог споткнуться, как не может ошибиться меч в руках палача.

– Будем ждать, – сказал он.

Стемнело. В небе неспешно, одна за другой проступили звезды. Взошла луна, большая и почти совершенно круглая – до полнолуния оставалось совсем недолго и ночь обещала быть светлой. Рольван то выглядывал наружу, то нетерпеливо обходил пустой зал, чьи обветшавшие, лишенные обстановки стены казались ему внутренностью скелета – когда-то здесь обитала жизнь, струилась по жилам кровь и пылали обычные для живого существа страсти, но нынче остались одни кости, и те скоро рассыплются в прах.

Он не различал в полумраке лиц своих друзей, видел лишь силуэты – Ториса с обнаженным мечом в руках, отрешенно глядящего в пустоту, Твилла на страже у пролома, опершегося на рукоять топора и в задумчивости прикусившего большой палец левой руки. Каменное крошево у его ног белело в лунном свете. Поодаль от входа тихо переступали и хрустели нарезанной травой привязанные к одной из колонн лошади.

Время шло, но Гвейр со своим спутником все еще оставались на прежнем месте – смутные фигуры чуть темнее окружающей темноты. Рольван ждал, и чем дальше, тем быстрее его радость уступала место раздражению, и вовсе не из-за сомнений в том, что те, кого он так долго преследовал, придут. Но он не так представлял себе эту встречу. Он должен был настигнуть Гвейра при свете дня, как неминуемая божья кара и прямо взглянуть ему в лицо, как в те времена, когда они еще были друзьями и никто не ждал от Гвейра предательства. Увидеть в его глазах хоть что-то – раскаянье ли, объяснение ли? Рольван не знал. Но понимал, чего ему совершенно точно не хочется – караулить свою жертву в темноте, словно разбойник, словно тот, кому есть чего стыдиться, словно… словно сам Гвейр. Не нужно было соглашаться на это ожидание.

– Померли они там, что ли? – спросил Торис.

– Нет, – отозвался, приглядевшись, Твилл, – шевелятся.

– Уже темно. Демоны их забери, чего они там копаются? Пойдем, Рольван. Теперь-то уж подберемся незаметно.

– Пожалуй, – согласился, Рольван, вставая. Ждать больше не было никаких сил. – Твилл, останешься здесь. Помогать нам не нужно. И еще…

Он отвязал от пояса кошель и вложил его в руку слуги.

– Если я погибну, уезжай отсюда и постарайся не достаться демонам.

– Оставьте свои деньги, – Твилл отшатнулся. – Не нужны они мне. Не погибнете вы вовсе, бог того не допустит.

– Как знаешь. Идем, Торис.

Но идти далеко не пришлось. Два всадника, два черных силуэта в светло-серой мгле, уже ехали им навстречу, медленно и как-то уж очень беззаботно – словно пара каменных столбов оторвалась от общей группы и решила прогуляться к развалинам. Рольван отступил назад и с обнаженным мечом в руках остановился у пролома.

– Ну, наконец, – прошептал Торис, вставая с ним рядом. – Дождались.

Было тихо. Всадники достигли склона холма, теперь Рольван не видел их, но чувствовал их приближение всем телом. Он слышал дыхание Ториса и знал, что за спиной, по ту сторону пролома, Твилл беззвучно шевелит губами, молясь за них обоих. Казалось, всадники должны уже появиться, но мгновение уходило за мгновением, а их не было.

В этот день все происходит слишком медленно – подумал Рольван и тут наконец услышал приближавшихся лошадей. Ему вдруг захотелось вжаться спиной в край проема, хоть на мгновение дольше остаться незамеченным, но вместо этого он шагнул навстречу, двумя руками поднимая меч. Торис не отстал от него ни на миг. Дальнейшее, расплатой за все время промедления и ожиданий, произошло очень быстро – голова и плечи переднего всадника показались над остатками разрушенной стены и стало ясно, что вторую лошадь он ведет в поводу; чье-то быстрое и легкое тело полетело с крыши прямо на Ториса; тот отскочил в сторону, но нападавший с нечеловеческой ловкостью извернулся в прыжке и приземлился ему на плечи. Разворачиваясь, Рольван почти вслепую ударил прыгуна мечом, и это спасло ему жизнь: стрела, посланная подъезжавшим всадником, прошла мимо. Но и удар Рольвана не достиг цели. Торис с рычанием наклонился вперед, пытаясь сбросить нападавшего. Затем его рычание перешло в хрип, слишком хорошо знакомый булькающий хрип человека, которому только что перерезали горло. Торис тяжело повалился на землю, прыгун же легко, словно танцуя, увернулся от удара Рольвана, оказавшегося в этот миг неловким, как никогда. Вновь свистнула тетива, и еще один предсмертный хрип доложил Рольвану, что Твилл ослушался его приказа оставаться в доме, но отругать за это слугу у него уже не будет возможности. Рольван закричал и бросился вдогонку прыгуну – тот бежал прочь, с легкостью обходя или перескакивая нагромождения камней и остатки разрушенных строений. Угнаться за ним в темноте оказалось невозможным. Рольван сразу отстал. Стук копыт за спиной заставил его обернуться к приближавшемуся всаднику. Он поднял меч, собираясь кинуться навстречу, потом его что-то сильно ударило по затылку и наступила тьма.

Сначала появились голоса. Они спорили о чем-то, но Рольван не понимал ни слова. Потом он почувствовал боль и очнулся, как будто вынырнул из темноты. Болела голова в том месте, куда пришелся удар, и до боли врезались ремни, на которых повисло его тело. Рольван открыл глаза и обнаружил, что он снова в доме, накрепко привязан к одной из колонн, а в нескольких шагах впереди пылает костер. Дым от него поднимался и уходил сквозь прореху в крыше. Там, снаружи, была глубокая ночь.

Гвейр сидел к Рольвану спиной. Это был несомненно Гвейр, его богато расшитый, порванный и затертый плащ, его голос и манера встряхивать головой при разговоре, как встряхивает ею прислушивающийся пес.

– Нужно было убить его сразу, – говорил он. – Зачем тебе это, Игре? Клянусь псом Каллаха, ты только мучаешь саму себя! Убьем его, и забудь обо всем. Оставь это в прошлом!

– Оставлю. Но не так быстро, – был тихий ответ.

Рольван взглянул и больше уже не смог отвести глаз. Языки пламени метались перед нею, в их свете ее и саму можно было принять за огненного демона: рыжие растрепанные волосы, заостренные черты, почти призрачная худоба. Изображать беспамятство не было смысла, не было смысла и просить пощады. Одно бесконечное мгновение он смотрел и поражался тому, что еще жив. И тому, что при первой встрече умудрился принять ее за мужчину.

– Здравствуй, Волчица, – сказал он. – Кажется, мы с тобой поменялись местами.

Гвейр вздрогнул, оглянулся на миг и тут же отвернулся снова.

– Очнулся, – сказал он. – Решай, Игре. Что ты хочешь с ним сделать?

Та, кого он называл Игре, молчала.

– Собираешься убивать меня медленно? – поинтересовался Рольван. – Может быть, вспомнишь – мы тебя не пытали!

Она неспешно потянулась и вытащила из ножен у себя на поясе длинный нож с острым концом, должно быть, тот самый, что отнял жизнь у Ториса. Взвесила в ладони, прищурилась и вдруг метнула его в Рольвана движением столь быстрым, что тот не успел даже затаить дыхание. Он еще не осознал, что может умереть прямо сейчас, а нож уже оцарапал ему щеку, ударился о каменную колонну и упал вниз.

– Неужели ты промахнулась, Волчица? – выдохнул он.

– Моя сестра никогда не промахивается, запомни это, Рольван, – не оборачиваясь, произнес Гвейр.

– Твоя – кто?!

– Сестра. Если бы она решила так быстро тебя убить, ты был бы мертв.

– Так же, как твой лучший друг Торис? А, Гвейр? Как епископ, которого ты убил безоружного?!

– После того, что вы сделали с Игре по его приказу, ни один из вас не должен жить! О какой дружбе ты говоришь после этого?

Гвейр так и не обернулся, но Рольван отлично представлял себе его лицо. Ненависть, исказившая его, наверняка была лишь отражением ненависти на лице его сестры. Что до самого Рольвана, он еще не понял, не осознал услышанного до конца, лишь ощутил трещину в своей несгибаемой правоте и заспорил изо всех сил:

– Мы не делали с ней… того, что ты думаешь! Если она так тебе сказала, она лжет!

– Не делали, – согласился Гвейр. – Но лишь потому, что не разглядели в ней женщину. Я не прав?

Рольван подавился гневным ответом. Гвейр слишком хорошо знал обычаи дружинников и слишком хорошо знал своего друга Ториса, чтобы можно было с ним об этом спорить.

– Тогда убейте меня. Чего вы ждете?

– Решай, Игре, – снова сказал Гвейр.

Она сидела на полу, скрестив ноги – просто юная девушка со следами усталости на лице, с темными кругами под глазами, с прилипшими ко лбу завитками рыжих волос. Но даже сейчас в ней оставалось что-то от злобного колдовства той ночи на Валль. От волчицы. Бояться и надеяться было уже поздно, и Рольвана вдруг охватила хмельная бесшабашность, почти восторг. Он улыбнулся и понял, что улыбка вышла по-настоящему безумной:

– Давай, превратись и загрызи меня! Клыки тебе больше к лицу, чем мужское оружие!

Она вскочила и одним стремительным движением очутилась рядом. Как она подняла нож, Рольван не заметил, лишь ощутил острое лезвие у своего горла. Не удержавшись, зажмурился. Но удара не последовало, и он открыл глаза – еще раз увидеть этот опьяняющий звериный взгляд.

Игре больше не смотрела на него, она прислушивалась, отвернувшись к пролому в стене. Потом убрала нож и отступила назад.

– Они здесь.

Гвейр вскочил и уставился в ту же сторону. Лицо его казалось бледным пятном.

– Ты уверена?

– Я их чувствую. А они чувствуют меня.

Враз позабытый обоими Рольван скосил глаза, но у пролома ничего не было, не было ничего и по ту сторону – ничего, кроме ночи. Где-то в этой ночи остались тела его погибшего друга и слуги. Догадаются ли эти двое предать их земле? Он напрягся, пытаясь ослабить путы, но те держали крепко.

Девушка-волчица, как завороженная, шагнула к пролому. Гвейр схватил ее за плечи, удержал. Развернул к себе лицом.

– Не надо, Игре! Если ты погибнешь…

– Ты хочешь поспорить с богиней? – спросила она устало. – Мне велено прийти и увидеть. Я пришла. Думаешь, она потерпит, если я отступлю?

– Я тебя не пущу, – сказал он.

Но Игре высвободилась из его рук.

– Я должна, Гвейр. Верь мне.

– Верю, сестра, – вздохнул он. – Всегда верил и всегда буду верить.

Она пошла прочь, но у проема обернулась.

– Не ходи за мной, тебя я защитить не смогу. Здесь ты в безопасности. Жди и поддерживай огонь. А этого убей, если хочешь, мне все равно.

Она решительно подняла голову и ушла в пролом. Гвейр остался на месте, и видно было, как хочется ему броситься вслед, и как он сдерживает сам себя, и как разбирает его бессильная злость.

– Проклятие! – и он с силой ударил ногой кучку приготовленных для костра дров. Те покатились, одно из них попало в костер, рассыпав вокруг алые уголья. – Проклятие, проклятие!

– Кто там?

Гвейр взглянул удивленно – видимо, успел позабыть, что Рольван еще жив. Не ответил, принялся сгребать в кучу рассыпавшиеся угли.

– Гвейр, я все еще привязан здесь, и ты не представляешь, как это злит. Убей меня, наконец, или развяжи. Чувствую себя бараном, которого начали резать и забыли.

– Ты это заслужил.

– Она действительно твоя сестра?

– Да.

– Значит, ты на самом деле дрейв?

– С чего ты взял? – Гвейр уселся перед огнем, лицом к пролому. Немедленно убивать Рольвана он не собирался, но хорошо это или плохо, тот не понять не мог. – Я не дрейв.

– У тебя нашли фигурки их богов.

– И что с того? У многих они есть. По-твоему, любой, кто молится старым богам – дрейв?

– Но ведь твоя сестра – дрейв!

Гвейр не ответил. Он опять смотрел в темноту, за которой исчезла его сестра.

– Да что там такое, Гвейр?

– Зло, – ответил тот. – Зло из другого мира. Призраки.

– Призраки? Что это значит?

Гвейр вздохнул. Рольван знал этого человека несколько лет, его самого или то, чем он хотел казаться, но все-таки – знал. И сейчас он увидел, что Гвейр отчаянно устал и полон беспокойства и что для ненависти у него уже просто не осталось сил. Это, конечно, не помешало бы ему прикончить Рольвана, спокойно и без лишних разговоров, тут же забыть о нем и вернуться к своим непонятным заботам. Но Гвейр решил ответить, быть может, только потому, что поленился вставать:

– Сам не знаю. Тот, кто должен был бы знать и все исправить, мертв – ты его убил. Теперь это поручено Игре, и если… если она не вернется, тогда я сам разрежу тебя на куски и заставлю каждый кусок умолять о смерти.

– Спасибо, что разъяснил, – поморщился Рольван. – А если она вернется, то примется за дело сама, а тебе останется только смотреть. Верно?

– Это ее право.

Рольван снова попытался ослабить ремни. Он словно опять видел кошмарный сон, где были демоны, дрейвы и оборотни, а он не мог даже шевельнуть рукой, чтобы сотворить священный знак. Но хуже всего – ощущение собственной правоты и справедливой мести, то самое, что погнало его в дорогу, что придавало сил и смелости, что еще нынче вечером делало его карающим перстом божьим, окончательно пропало. Как ни старался, Рольван не мог его вернуть. Он уже ничего не понимал, ничего не знал кроме своего пересохшего горла, боли и онемения во всем теле.

Игре вернулась на рассвете. Гвейр встрепенулся, вскочил и бросился навстречу как раз вовремя, чтобы подхватить ее, когда она пошатнулась и чуть не упала.

– Что, Игре, что?! – воскликнул он, уводя девушку прочь от пролома.

– Холодно… – слабым голосом ответила она.

Опустившись на колени, протянула руки к огню. Гвейр стоял рядом и наверняка вспоминал других, так же как она, переживших встречу с демонами. Даже Рольван похолодел от страха худшего, чем страх перед смертью. Но вот Игре подняла голову и посмотрела на брата.

– Это я, Гвейр. Успокойся. Я по правде то, что есть, у меня есть сила. Я убила их.

– Убила – всех?

– Нет, конечно! Двух, которые пришли за мной. Их много, Гвейр. Богиня сказала правду, я должна все исправить, я…

Она опустила голову и начала падать, заваливаться набок. Гвейр подхватил ее и уложил на соломенную постель. Укрыл плащом. До Рольвана донесся слабый голос:

– Нет, подожди! Я не рассказала. Я их убила, но теперь они меня знают. Есть другие, много других. Они пришлют за мной, я им нужна, понимаешь? Я…

– Кто, Игре? Кого они за тобой пришлют?

Но девушка не отвечала. Гвейр плотнее укутал ее плащом и прошептал:

– Спи.

Вернулся к огню. Тот догорал, но сквозь дыры в крыше и открытые с двух сторон проемы проникал серый утренний свет. Ночь кончилась. Рольван все еще был жив, намертво привязан и позабыт людьми, самыми удивительными из всех, кого он когда-либо встречал.

Он, по-видимому, задремал, свесив голову и повиснув на своих путах. Когда он очнулся, снаружи уже взошло солнце. Он не чувствовал своего тела и даже не удивился бы, узнав, что глаза – единственное, что у него осталось. Игре спала, свернувшись клубком под двумя, своим и Гвейра, плащами. Сам же Гвейр стоял у входа, с тревогой выглядывая на улицу. Его резкое движение и разбудило Рольвана.

– Проклятие, – пробормотал Гвейр. Обернулся и позвал: – Игре!

Она не ответила и не шевельнулась.

– Проклятие, – повторил Гвейр.

Вышел наружу и вскоре вернулся, толкая перед собой большой камень, когда-то бывший частью одного из строений. Уложив его поперек прохода, Гвейр исчез снова и вернулся с большим куском глинобитной стены. Принялся устанавливать его и подпирать камнем, закрывая вход.

– Кто там, Гвейр? – спросил Рольван.

Тот остановился. Глянул с сомнением.

– Не знаю точно, но уверен, что они не пощадят ни одного из нас. Если я развяжу тебя и верну меч, что ты будешь делать?

– Развяжи, и ты узнаешь.

Гвейр колебался.

– Чтоб тебе сдохнуть, проклятый дрейв, – от злости и усталости Рольван уже не помнил самого себя. – Развяжи меня! Мы вместе убьем твоих врагов, а потом сразимся друг с другом!

Он сказал это только от отчаяния и не ждал, что Гвейр примет предложение, но тот, почти не раздумывая, кивнул:

– Договорились.

Обойдя колонну, быстро развязал ремни. Рольван, беспомощнее соломенного снопа, рухнул на колени. Чувствительность возвращалась к его членам медленно и болезненно. Гвейр не стал дожидаться, пока он придет в себя, вернулся к своему занятию. Он убрал меч в ножны и не оглядывался – как видно, поверил, что Рольван не нарушит заключенного соглашения. И только закрепив свою баррикаду двумя новыми камнями, он оглянулся и сказал:

– Нужно заделать второй выход. Нам придется держать оборону.

Рольван кое-как поднялся. Они вместе натаскали мусора и обломков камней, заложили, как могли, пролом, оставив бойницы для выстрелов из лука. Гвейр пересчитал оставшиеся у них с сестрой стрелы и вздохнул. Игре не просыпалась, и Рольван понял из неохотных объяснений ее брата, что после большого колдовства она лишается сил и помочь ничем не сможет. Хорошее то было известие или наоборот, Рольван затруднился бы сказать. Меньше всего на свете он был готов к тому, чтобы говорить или даже встречаться взглядом с этой безумной дрейвкой-оборотнем, но, разглядев получше явившихся за нею посланцев, решил, что мог бы и поступиться гордостью ради еще одного меча в умелых руках. А сражаться она, что ни говори, умела.

Они уже миновали остатки защитного вала и теперь бродили среди развалин, на первый взгляд совершенно бесцельно. Казалось даже странным опасаться их – шайки неловких оборванцев числом около трех десятков, вооруженных кто чем: Рольван увидел пару крестьянских топоров и несколько мотыг, ножи, утыканные гвоздями дубины и два меча. В полном вооружении оказался лишь один из пришедших, по виду воин, без шлема, с незажившей раной на голове. Эта рана, открытая, но не кровоточившая, неуклюжие движения и неподвижные лица незваных гостей – Рольван ощутил, как к горлу подступает тошнота.

– Отмеченные демонами, – сказал он. – Это они пришли за твоей сестрой? Что им от нее нужно?

Он вооружился принадлежащим Игре луком, небольшим, много меньше того, что был в руках у Гвейра, неказистым на вид, но очень тугим, с вощеной конопляной тетивой. Держать его было неудобно, это оружие явно предназначалось не для его рук, да и стрелок из Рольвана всегда был никудышный.

У второй баррикады Гвейр не спеша наложил стрелу и прищурился, глядя через бойницу. Пришельцы рассеялись среди развалин, но не похоже было, чтобы они прятались, скорее, просто бродили, приглядываясь и размышляя. Если, конечно – от этой мысли Рольвана пробрала дрожь, – создания, подобные им, вообще способны размышлять.

– Они ее не получат, – ответил Гвейр, отпуская тетиву.

Рольван пытался прицелиться, но между ним и намеченной жертвой неизменно оказывалось то дерево, то торчащий кусок стены.

– Ты убил кого-нибудь? – спросил он.

Гвейр замялся.

– Человек, в которого я стрелял, только что поднялся со стрелой в горле, – сообщил он после паузы.

– Звучит не очень хорошо. Кровь идет?

Гвейр снова выстрелил и тогда ответил:

– Нет. Ни капли.

– Мог бы и догадаться, – хмыкнул Рольван, натягивая лук. – Ты, случаем, не знаешь, как их убить?

Он выстрелил и попал – почти случайно. Стрела вонзилась в живот крестьянина, что как раз замешкался напротив. Тот упал, отброшенный ударом, но тут же принялся медленно подниматься.

– Нет. Я впервые вижу их вблизи.

Рольван только хмыкнул. Выстрелил снова. Одетый в лохмотья пришелец покачнулся, когда стрела вошла в его предплечье да так и осталась торчать, вздрагивая и не причиняя никакого видимого вреда.

За спиною снова взвизгнула тетива и тихо выругался Гвейр.

– Тогда, может, объяснишь, что с ними случилось? – спросил Рольван. – Я слышал, они превратились в демонов, но выглядит непохоже.

Гвейр ответил с досадой:

– Думаешь, я сам понимаю? Игре говорит, призраки из другого мира отнимают их души. Говорит, есть Врата, которые туда ведут и дрейвы всегда за ними следили. Говорит, теперь все пошло не так и теперь она должна это исправить.

– Как?

Гвейр снова выстрелил.

– Не знаю, я не дрейв, – огрызнулся он. – Знаю только, что нас атакуют твари, которых не берут стрелы, что эти твари ищут мою сестру, а дрейвов, которые могли ее защитить, вы убили! Тебе этого мало?

Рольван не ответил. Нечего было сказать, да и те самые твари, которых не брали стрелы, судя по всему, решили наконец перестать расхаживать туда-сюда и заняться делом, проще говоря – пойти на приступ. Было что-то леденяще-жуткое в их мерных движениях, когда они начали разбирать баррикады с обеих сторон. Рольван бормотал проклятия, стреляя снова и снова, но потом стрелы закончились и он едва успел выбросить лук и с мечом в руках отступить назад. Остатки баррикады с грохотом упали под ноги нападавшим. Те хлынули внутрь с рычанием и воем, в которых не было совсем ничего человеческого.

Рольван встретил первого широким ударом от плеча, тут же развернулся, уходя от летящего в лицо топора и поднимая меч для нового удара. Разрубленный им человек пробежал еще два шага, прежде чем наконец упасть на пол, где уже лежала его голова – заодно ответив на вопрос о возможности их убийства.

– Ого! – воскликнул Рольван, когда его меч со шмякающим звуком нашел новую жертву. – Гвейр! Без головы дохнут!

– Сам вижу! – прорычал Гвейр.

Удары его меча доносились до Рольвана сплошным свистом и шлепаньем. Нападавшие не пытались увернуться и не отражали выпадов, но напирали одновременно со всех сторон, заставляя отступать все дальше вглубь зала, туда, где лежала Игре. Она не просыпалась, и теперь уже было ясно, что это не сон, а обморок. Движения нападавших были неловки, и некоторое время Рольван довольно легко уклонялся от них, рубя снова и снова, пока не устала рука и его собственные движения не замедлились. Он обезглавил троих и, прихватив меч левой рукой, нанес рану четвертому, но сильный удар топора наконец выбил оружие из его рук. Рольван отступил, потянувшись к поясу за кинжалом. Успел подумать – до чего же глупо, погибнуть, защищая дрейвку, которую сам должен был бы убить. Присел, уклоняясь от свистнувшего над головой меча единственного во всей компании воина. И услышал:

– Падай, Рольван!

Не понял, но послушался и упал на колени.

– Ты убит! – крикнул Гвейр.

Повторять ему не пришлось – Рольван послушно свалился под ноги своим врагам и вытянулся, закрыв глаза. Тяжелый деревянный башмак немедленно наступил ему на грудь, и он уже решил, что Гвейр ошибся, и приготовился к смерти, но владелец башмака просто перенес через него вторую ногу и пошел дальше. Уловка сработала, его приняли за мертвого. Через него перешагивали, наступали, а он отчаянно искал возможность дотянуться до оружия и не находил. Некоторое время он еще слышал резкие выкрики Гвейра и звуки наносимых им ударов, потом стихло все, кроме тяжелого топота и рычания пришельцев. Скосив глаза в его сторону, Рольван не увидел Гвейра. Пришельцы столпились над ложем, где лежала Игре, и возились там – Рольвана передернуло от этого зрелища, но воин с раной на голове возвышался прямо над ним, и он ничего не мог поделать. Потом крестьянин в серых лохмотьях забросил дрейвку к себе на плечо и тяжело потопал к выходу. Остальные потянулись за ним. Еще несколько мгновений Рольван видел ее бессильно повисшую голову и перепутанные рыжие пряди, рассыпавшиеся по спине похитителя, потом вся компания с шумом прошествовала мимо и исчезла в проходе. Рольван сел, схватившись за грудь. Не вставая, на четвереньках добрался до своего меча и только тогда позвал:

– Гвейр! Ты жив?

Тот со стоном поднялся. Рольван увидел на его лице кровь и слезы, причем первое наверняка не было причиной второго.

– Игре, – простонал Гвейр.

– Они идут медленно, верхом догоним в два счета.

– Мы?

Рольван пожал плечами, глядя, как Гвейр вытирает кровь и ощупывает свою рану – длинный порез, наискосок протянувшийся через лоб.

– Мы условились убить твоих врагов, а потом сразиться друг с другом. Я держу слово. А ты?

– Помоги спасти Игре и потом делай со мной, что хочешь.

– Договорились.

Поднявшись наконец на ноги, Рольван выглянул наружу. Поредевшая компания полуживых-полумертвых медленно уходила вниз по склону. Впереди всех шел рослый оборванец, чей мощный торс и широкие плечи болезненно напомнили Ториса. Игре беспомощным кулем болталась на его плече.

– Что им от нее нужно? – спросил Рольван у подошедшего Гвейра.

– Ничего хорошего, – мрачно ответил тот. – Как и вам всем. Поехали.

Рольван молча пересчитал взглядом уходящих врагов. Восемнадцать. Покачал головой.

– Может, они не отличают живого от мертвого, но глаза-то у них есть. Если открыто поедем следом, увидят, – и добавил, видя, что Гвейр собирается возразить: – Ты хочешь спасти сестру или погибнуть ради нее?

– Что ты предлагаешь? – спросил Гвейр, помолчав.

– То, что ты сам бы предложил, не будь она твоей сестрой, – Рольван пожал плечами. – Выждать, поехать за ними незаметно и напасть, когда это будет удобно нам, а не им. А пока – похоронить Ториса и моего слугу. Куда ты дел их тела?

– Навалил над ними камней у боковой стены, – Гвейр встряхнул головой и добавил: – А ты думал, что? Брошу зверям и птицам?

Рольван не ответил. Он именно так и думал и был рад, что ошибся, но на самом деле это ничего не меняло. Неохотно решив отпустить на свободу лишних лошадей, о которых едва ли сможет позаботиться, он быстро проверил седельные сумки, отобрав все, что могло пригодиться и выбросив остальное. У Ториса не было вещей, которые можно было бы сохранить как память о нем, разве что меч, а его, судя по всему, Гвейр положил вместе с ним в могилу. Рольван постоял немного у этой могилы – бесформенной каменной кучи, скрывшей два тела. Прошептал молитву, не чувствуя никакого отклика, ни изнутри, ни с неба над головой – одну лишь пустоту. Он потерял двух самых преданных и дорогих ему людей, и их смерть, без сомнения, была на его собственной совести. Хуже всего, что Рольван больше не был уверен, что знает, ради чего принес эту жертву. Все оказалось далеко не так просто и ясно, как он думал вначале.

У него болела голова и ныло все тело, особенно почти зажившая было рана на левом плече. Он ощупал свой затылок, где красовалась приличных размеров шишка с кровоподтеком, и поморщился. Пожалуй, следовало бы поблагодарить дрейвов за то, что они лишь оглушили его, а не убили на месте. Но…

– Провались оно все, – прошептал Рольван и вернулся в дом.

Гвейр не мешал ему, занимаясь наведением порядка в зале. Когда Рольван вошел, трупы были уже выброшены прочь, растоптанные угли сметены в кучу, а соломенное ложе аккуратно поправлено.

– Здесь часто ночуют, – объяснил Гвейр. – Плохо будет так и оставить.

Это был тот Гвейр, каким он его помнил – серьезный, в любых обстоятельствах заботящийся о том, о чем другим даже и не приходило в голову подумать. Рольван вытащил из кошеля тяжелый золотой браслет и, подойдя, протянул ему.

– Это твое, – сказал он.

Несколько мгновений Гвейр вглядывался в его лицо.

– Мне пришлось его продать, – произнес он затем. – Почему ты возвращаешь мне его, Рольван?

Тот неловко пожал плечами.

– Ты берешь?

– Да, – ответил Гвейр, протягивая руку за браслетом.

На показавшемся из его рукава запястье Рольван увидел опоясывающий шрам. Вздрогнул. Такое ни с чем не перепутаешь – давний, уже успевший посветлеть след от кандалов.

Гвейр поймал его пораженный взгляд и неловко поспешил прикрыть шрам браслетом. Теперь стало ясно, почему он носил эти украшения, не снимая.

– Они действительно передавались в нашем роду от отца к сыну, – словно оправдываясь, сказал он. – Мне никак нельзя было их продавать. Но Игре требовался отдых и уход, который не окажешь в убежище вроде этого.

Объяснять происхождение шрамов он не собирался. Рольван тоже промолчал. Существа, забравшие Игре – едва ли было бы правильно называть их людьми – уже скрылись из виду за гребнем следующего холма. Пора было начинать преследование.

 

Глава шестая, сомнительная

И снова, как все последние недели, Рольван спешил вслед за кем-то, спешил, чтобы сразиться насмерть. Но спутники его, друг и слуга, преданный, как друг, лежали теперь в земле, а тот, кто был его врагом все это время, каким-то образом превратился в молчаливого спутника и товарища по будущей драке. Все остальное оставалось прежним – так же мерно стучали по земле копыта, так же поскрипывала и звенела сбруя, так же безлюдно было на узкой тропе, ведущей к перевалу в обход основного пути. Разве что ветер переменился и дул теперь в лицо, неся вместо надоевшей сырости сухие запахи земли и горного вереска.

Дорогу указывал Гвейр. Он, как оказалось, неплохо знал здешние места; одолев первоначальное желание немедленно кинуться в драку за сестру, он вполне разумно предложил встретить врагов сразу за перевалом, где подступившие с двух сторон скалы делают дорогу настолько узкой, что по ней с трудом проходит повозка. Преимущество в численности там почти сойдет на нет. Все, что для этого требовалось – успеть туда первыми, а это просто, если знать нужные тропы. Рольвану оставалось только согласиться.

Теперь он молча смотрел перед собой. События последних суток отрывками всплывали в его памяти, складываясь в непонятную, пеструю, словно лоскутное одеяло, картину. Древние боги и погибшие друзья, гуляющие призраки и поникшая голова беспомощной рыжеволосой дрейвки в небрежных лапах живых мертвецов – во всем этом, казалось, было не больше смысла, чем в навеянном излишком выпитого вина сновидении. Болела голова, и сильно хотелось спать.

Молчание продолжалось так долго, что он вздрогнул, когда Гвейр наконец заговорил.

– Я подумал… – он не отрывал глаз от золотого браслета на своей руке. Другой рукой он держал длинный повод изящной белоногой лошадки, принадлежащей Игре. – Плохо будет не сказать тебе. Ты дал слово помочь убить моих врагов, но, строго говоря, они и так уже мертвы. Я хочу сказать, ты можешь не считать себя связанным словом, если…

– Если не хочу биться на стороне дрейвов? – Рольван распахнул плащ и, подумав, снял его совсем. – По-твоему, я сам не понял, что мы гонимся за ходячими трупами? Если выбирать между ними и тобой, я уж лучше потерплю тебя и помогу избавить мир от десятка-другого этих исчадий. Кем бы они ни были.

– Спасибо.

Рольван пожал плечами:

– Не за что. Скажи мне, Гвейр, что ты вообще делал на тидирской службе?

Тот подумал и сказал, словно это было само собой разумеющимся:

– То же, что и все.

– Все служат богу и Лиандарсу, а ты…

– Не смеши меня, Рольван! Тидир дал тебе коня, оружие и место в своих казармах, и ты сражаешься за это да еще за жалование, которое вечно забывают выдать! При чем тут вера? С чего ты взял, что я не могу делать того же самого? Или, думаешь, я один в Эбраке чту прежних богов?

– Еще была тидира.

Гвейр невесело рассмеялся:

– Которую вы убили, доблестные воители. Думаешь, на этом все закончилось?

– Что, есть и другие?

– Клянусь псом Каллаха, Рольван, ты как ребенок! Конечно, есть!

– Кто?

– Если бы я даже и захотел перечислить тебе имена, их слишком много. Да неужели ты и вправду этого не знал?

Рольван покачал головой:

– Я вырос в монастыре. Никогда раньше не встречал таких, как ты.

– Встречал, Рольван, поверь. Со многими из них ты ел, спал и сражался, просто не знал этого. Мы давно научились скрываться. А ты к тому же епископский любимчик, это всем известно. При тебе старались не болтать лишнего.

Упоминание об отце Кронане отбило у Рольвана всякую охоту продолжать беседу с его убийцей. Он сжал зубы и стал смотреть вперед. Тропа проходила заросшим лесистым склоном и была здесь достаточно широкой, чтобы нескольким всадникам проехать в ряд. Росшие с обеих сторон сосны тянули ветви навстречу друг другу, норовя соприкоснуться. То и дело приходилось наклоняться, чтобы избежать удара одной из них.

Гвейр заговорил снова, с такой деланной беззаботностью, что стало ясно – разговор нужен ему, чтобы отвлечься от тягостного страха за сестру.

– Я поступил на службу после смерти отца. Игре к тому времени давно уже не жила дома. Она была еще ребенком, когда один дрейв, наш родственник, объявил, что она избрана богами. Я оставался с отцом до его смерти, а потом… Имение наше приносит больше долгов, чем доходов. Сражаться – это все, что я умею. Служить тидиру лучше, чем промышлять грабежами.

– И за все ты отплатил ему, участвуя в заговоре? Подготавливая его убийство? – Рольван сам удивился тому, насколько безразлично прозвучал его голос.

– Я даже не знал ни о каком заговоре, пока это все не случилось.

– Разве?

– Клянусь! Думаешь, если я старой веры, значит, обязательно предатель и убийца?

Он выглядел искренне задетым. «Отец, – с болью подумал Рольван. – Почему я вообще с ним говорю?»

– Ты предатель и убийца.

Гвейр резко ударил шпорами в конские бока. Конь рванулся вперед, потянув за собой вторую лошадь, и Рольван остался на тропе один. Со злости выругался и поспешил следом. Тропа сделала крутой поворот и пошла в гору. На склоне лошади вновь поравнялись, и тогда Гвейр спросил:

– Значит, вот кем я теперь считаюсь? После стольких лет! Разве давал я хоть раз повод себя упрекнуть?

– Какой еще нужен повод, когда ты убил епископа?!

– Проклятие, – выдохнул Гвейр. – Я его убил, потому что не мог достать ни тебя, ни Ториса! Потому что знал, кто во всем виноват, кто отправил вас убивать людей только за то, что они молятся не вашему богу! Это было сразу, как меня нашла Игре – хочешь знать, как это было?!

Последние слова он прокричал во весь голос. Рольван взглянул на его перекошенное гневом лицо и ничего не ответил. Но Гвейр уже не мог остановиться.

– Он нашла на меня во дворе, у казарм, ночью. В зверином теле человеческий разум не держится долго, еще немного, и ее было бы не вернуть. Она стояла передо мной и рычала, а я вытащил меч – я чуть не зарубил собственную сестру! Но когда она бросилась на меня, Рольван, я узнал ее по глазам, почувствовал. Я обнял ее и звал по имени… она прокусила мне руку. Потом откликнулась. Обратилась. Но не стала собой, еще долго. Только колдунья из Гида смогла ее полностью вернуть. Больше всего на свете, Рольван, я хочу снести тебе голову и бросить тело птицам!

– Я упросил тидира послать меня в погоню за тобой, – ответил Рольван после паузы. – Я любил епископа, как родного отца. Больше всего на свете я хочу снести тебе голову и бросить тело птицам.

– Знаю, – сказал Гвейр. Помолчал и спросил уже спокойно: – Что мы будем с этим делать?

Рольван хотел ответить разумно, но ничего подходящего в голову не шло. Тогда он сказал – и только после сообразил, что это и было самым разумным из всего, что только можно придумать:

– Давай попробуем убить мертвецов.

Первым появился лысый верзила в пестрой рубахе с оторванным рукавом и закатанных выше колен штанах. Все его тело покрывали длинные царапины, местами синюшная кожа была содрана до мяса, но мертвецу это, похоже, нисколько не мешало. Он выдвинулся навстречу с ловкостью ожившего глиняного истукана. Дорога в этом месте резко поворачивала, поросшие рыжим мхом и редкими кустами скалы теснили ее с обеих сторон, так что у мертвеца не было никакой возможности увидеть засаду, пока не стало слишком поздно. Тяжелый Гвейров меч уже двигался ему навстречу, и прежде, чем неуклюжий пришелец догадался отшатнуться, острая кромка лезвия с хрустом разрубила его шею. В этот же самый момент из-за поворота показался второй, которого встретил Рольван. Он разворачивался всем телом, держа меч двумя руками и рубил, чувствуя себя скорее дровосеком, чем воином. Сухие звуки разрубаемых бескровных тел усиливали это чувство. Они появлялись один за другим, рычащие, неловкие, они не были людьми, теперь в этом уже не оставалось никаких сомнений. Рядом хрипло вскрикивал и рубил Гвейр. Краем глаза Рольван замечал его стремительные движения, многократно приносившие ему победу в поединках и на поле брани. Из всех, кого знал Рольван, быстрее Гвейра двигалась только его сестра.

Он снова едва не убил ее, на этот раз совершенно случайно. Рольван упал на колено, отворачивая удар, который пришелся бы по туго замотанному свертку в руках одного из мертвецов. Падение чуть не стало для него роковым – Гвейров меч со свистом перерубил рукоять крестьянского топора, который уже опускался на голову Рольвана. Поднимаясь на ноги, тот одновременно ударил снизу вверх, так что клинок вошел глубоко в пах державшего Игре мертвеца. Человека такой удар сразил бы наверняка. Мертвец отлетел на несколько шагов, но ноши своей не уронил и тут же поднялся, прикрываясь ею, как щитом. На это ему хватило ума. Из-за его спины напирали другие, еще не меньше дюжины. Рольван тяжело дышал и слышал короткие частые выдохи Гвейра. Меч в руках заметно потяжелел.

Короткое замешательство не принесло передышки, мертвецы тут же снова полезли вперед. Тот, который держал Игре, остался за их спинами. Гвейр с яростным криком бросился в атаку. Рольван коротко выдохнул и устремился следом.

Он наносил удары и уклонялся от ударов, не помня ни о чем, кроме необходимости прожить еще и еще мгновение, достать еще и еще одного врага. Когда его меч прошел сквозь чужую плоть, не встретив сопротивления, Рольван потерял равновесие и едва устоял на ногах. Тут же развернулся к следующему противнику, но тот уже оседал на камни, на глазах становясь тем, чем и был на самом деле – полуразложившимся трупом. Смрад, мгновенно распространившийся вокруг, был даже хуже удара мечом.

Гвейр уже стоял на коленях над сестрой, поспешно освобождая ее от грязного тряпья и поясов, которыми ее замотали так туго, что получился настоящий кокон. Игре извивалась, выпутывая руки и ноги. Вид у нее был всклокоченный, бледный и очень злой.

– Что ты наделал! – воскликнула она, очутившись наконец на ногах. Пошатнулась, так что Гвейру пришлось ее подхватить, но тут же снова выпрямилась. – Зачем?

– Игре? – осторожно переспросил Гвейр.

Ее взгляд отливал звериной желтизной. На бледных запачканных щеках виднелись царапины и следы слез.

– Зачем понадобилось меня спасать?! Да еще вместе с этим! – и она указала на Рольвана жестом, который, исходи он от мужчины, был бы оскорблением, достойным поединка.

Гвейр только вздохнул. Удивленным он не выглядел, и Рольван решил, что знает, почему ее еще ребенком отослали в дрейвскую школу, подальше от дома.

Усмехнувшись, он присел и принялся вытирать меч краем рубахи одного из недавних врагов. Зрелище они представляли отвратительное, запах был и того хуже. И все-таки, где-то глубоко внутри, Рольвану хотелось смеяться.

– Я же сказала тебе, что должна все исправить! – звенящим голосом продолжала Игре. – Меня тащили прямо к тому месту! Я все обдумала, а теперь…

– По-твоему, я должен был отдать тебя этим тварям и улечься спать? – устало спросил Гвейр. – Ты бы так и сделала на моем месте, Игре?

– Что? Нет! Гвейр…

Она замолчала, впервые показавшись растерянной. Потом шагнула к брату и молча прижалась лицом к его груди. Гвейр обнял ее.

– Уйдем отсюда, – сказал он.

Игре кивнула. Сделала несколько шагов, пошатнулась и упала на одно колено. Гвейр немедленно оказался рядом, поднял ее на руки. Рольван снова услышал ее голос:

– Ненавижу это! Учитель никогда…

– Ты не Учитель, – сказал Гвейр. – Я рядом. Отдыхай спокойно.

Они возвращались к лошадям, и Гвейр нес Игре на руках, а Рольван шел позади и чувствовал себя с каждым шагом все более неловко. Он совершенно не представлял, как быть дальше, и даже злился на Гвейра, что тот не дает ему никаких подсказок. Гвейр же словно забыл о его существовании, лишь раз обернулся, чтобы указать ему на повод лошади Игре – «Возьми, пожалуйста». Рольван молча отвязал его. Гвейр усадил сестру перед собою в седло, обнимая ее одной рукой, и направил коня вниз по склону. Голова Игре с растрепанной копной рыжих волос беспомощно покоилась на его плече.

Рольван с послушной белоногой лошадкой в поводу поехал следом. Южный склон весь зарос колючим кустарником, цеплявшим за ноги лошадей. Продираться через него пришлось несколько часов. На полпути Игре пришла в себя и потребовала пересадить ее на собственную кобылу, что и было тут же исполнено. Рольван остался один и вскоре отстал, но упрямо продолжать следовать за ними. Брат и сестра ехали бок о бок, одинаково понурившись, весь их облик выражал усталость и уныние. До вечера они перекинулись от силы парой слов и ни разу не оглянулись на Рольвана. Под их тоскливое молчание можно было сколько угодно думать и искать выход из глупейшего положения, в котором он оказался, но в голову, как назло, ничего не шло.

Он мог развернуться и поехать прочь и очень хотел этого. Его не стали бы останавливать, даже не заметили бы, но мешало упрямство. Он слишком долго гнался за этими людьми, слишком дорого заплатил, чтобы теперь просто так уйти. Он стискивал зубы, потирал ноющее левое плечо и с самым глупым видом продолжал следовать за Гвейром и Игре неизвестно куда.

Уже темнело, когда Гвейр увел их на почти незаметную тропу, уходившую вглубь опять подступившего леса. Дорога шла дальше, спускаясь в болотистую низину, за которой вздымался новый склон. Оранжево-красное зарево заката осталась за спиной, над головою снова нависли тяжелые ветви. Запах хвои и теплой земли был густым, как облако. Тропинка изогнулась несколько раз и вывела к заросшей ивняком прогалине, по краю которой бежал, торопясь к близкому болоту, бурливый ручей. Поодаль от него Рольван увидел чернеющий след костра и сооруженный из веток навес меж древесных стволов.

– Это здесь, – сказал Гвейр, останавливая коня.

Спешились. Игре достала из седельной сумки сверток одежды и, не говоря ни слова, ушла с ним вниз по течению ручья. Когда она скрылась из виду, Гвейр наконец обернулся к Рольвану. Вздохнул, видимо, тоже не зная, как теперь быть.

Рольван начал первым.

– Ты сегодня дважды спас мне жизнь, – сказал он. – Зачем?

– Дважды?

– В первый раз, когда подсказал притвориться мертвым.

Гвейр усмехнулся:

– И верно.

– Почему ты это сделал?

– Что тебя удивляет, Рольван? Мы сражались вместе. Как союзники, не как враги. Разве ты сам в таком случае не пришел бы мне на помощь? Если мы схватимся друг с другом, я убью тебя без колебаний, уж не сомневайся.

Рольван не стал требовать немедленного поединка, вообще ничего не ответил. Гвейр спросил, помолчав:

– Скажи мне, ты можешь оставить нас в покое и вернуться домой?

– Не могу. Я поклялся.

– Понимаю. Я, в некотором роде, тоже. Но сейчас не имею ни малейшего желания тебя убивать и не могу позволить тебе убить меня. Игре не успокоится, пока не найдет способ изгнать призраков обратно в их мир. Кто-то должен защищать ее на этом пути. Что, если нам отложить наш спор до тех пор, пока не поможем ей?

– Поможем ей? Мы? Ты предлагаешь мне поехать с вами?

– Предложи другое решение, получше.

Он подождал, пока Рольван придумает и отвергнет с десяток никудышных вариантов. В ветвях, невидимый, запел соловей. Еще один отозвался пронзительно-чистой трелью, вступил третий – словно по лесу развесили десятки хрустальных колокольчиков. Так и не дождавшись никакого ответа, Гвейр оглянулся туда, где скрылась за кустами Игре. Понизил голос:

– Если бы не ты, этим делом занимались бы дрейвы во главе с Верховным, а не моя сестра, совсем одна. Справедливо будет, если ты хоть немного исправишь причиненный вред. Если ты так уверен, что служишь богу и Лиандарсу, тебе должно быть не все равно, что по его землям бродят призраки и те твари, с которыми мы сегодня дрались.

– Мне не все равно, но… То есть… – Рольван вздохнул. Всегда ли он так глуп и беспомощен, или сегодня просто неудачный день? – Ты не подумал, что твоей сестре это не очень-то понравится?

– Ей не понравится, но мне придется ее уговорить. Что-то подсказывает мне, что там, куда она собралась идти, одного моего меча будет мало.

Рольван опустил голову. Одно дело гнаться за врагом и убийцей, подогревая в себе гнев, разжигая священную ненависть, настичь его и покарать на месте. Совсем другое – убить своего прежнего друга, с которым только что сражались бок о бок и победили. Того, чьи поступки теперь, когда он знает всю правду, можно и понять, и объяснить. Видит бог, окажись на его месте Рольван, разве не делал бы он того же, что и Гвейр, не мстил бы любым способом обидчикам своей сестры?

Ненависть остыла, остались обида и боль, но их было недостаточно, чтобы желать Гвейру смерти. Отступиться же Рольван не мог – вернуться в Эбрак и предстать перед тидиром, сказать ему, что настиг убийцу и отпустил? Это невозможно.

Он обнаружил себя в тупике и подумал, что единственный выход – принять предложение Гвейра. По крайней мере, у него будет время решить, что делать потом, в случае, если они оба доживут до конца похода. Если же не доживут… так тому и быть. Он положится на суд божий.

– Хорошо, – сказал Рольван. – Я согласен.

«Ей не понравится» – это оказалось очень мягко сказано. Игре шипела, как разъяренная кошка и ругалась, как последний мастеровой. Гвейр безропотно выслушал ее упреки, ничем не возразил, когда сестра заявила ему, что он ее ненавидит, раз готов мириться с убийцей и насильником – Рольван сжал зубы и не стал переспрашивать, кого именно он изнасиловал и когда. Гвейр молчал, и это, видимо, было наилучшей тактикой, потому и Рольван решил пока следовать его примеру. Пока. Позже, если действительно придется остаться в их компании, он не станет терпеть оскорблений этой языкастой дрейвки. Ни за что. Гвейр может верить, будто темное колдовство дает ей власть командовать мужчинами и воинами, но с Рольваном у нее ничего не выйдет.

Выдохшись наконец, она замолчала. Ее волосы были мокрыми после купания в ручье, щеки горели гневным румянцем. В глазах плясали оранжевые огоньки от костра, который первым делом развел Гвейр. Если смотреть на них, делалось не по себе и мерещился волчий оскал. Рольван отводил взгляд. Сама Игре даже и не смотрела в его сторону, как будто Рольвана тут не было и речь шла вовсе не о нем.

Гвейр сказал спокойно и убедительно:

– Я готов принять помощь от любого, лишь бы оказаться полезным тебе, сестра. У нас с Рольваном есть нерешенные дела, из-за которых нам некоторое время придется не терять друг друга из виду. Думаю, нам всем троим это одинаково неприятно, но разве не ты говорила, что должна справиться любой ценой?

– Обойдусь без такой цены! – взвилась она снова, но Гвейр быстро притянул ее к себе и обнял.

– Тсс, девчонка. Ты обещала ко мне прислушиваться.

– Только иногда! – возразила она, тщетно пытаясь вырваться.

Гвейр погладил ее по волосам.

– Сейчас как раз «иногда», Игре. Хватит спорить.

Она наконец высвободилась из его рук и глядела теперь исподлобья – ощетиненный дикий звереныш, только и ждущий момента, чтобы вцепится в палец. Ее ненависть, казалось, можно было потрогать руками, так она была сильна. Рольван вздохнул и пожалел, что не сбежал сегодня по дороге.

Но вот Игре встряхнулась, как будто решила что-то для себя. Не обращая больше внимания на мужчин, склонилась на кучей заготовленных для костра веток. Вытащила одну, затем другую, каждый раз придирчиво их осматривая и выбрасывая. Потом, выбрав толстый и длинный дубовый сук, положила его одним концом в костер. Замерла, глядя, как огненные языки жадно обвиваются вокруг новой добычи. Губы ее шевелились.

По этому беззвучному шепоту, по торжественному молчанию Гвейра, по собственному внезапному страху Рольван догадался, что на его глазах второй раз за сегодняшний день происходит колдовство. А он, Рольван Кронан, приемный сын его святейшества епископа Кронана, не шибко праведный, но все-таки ни разу до сего дня не осквернивший себя отступничеством, ничего не предпринимает, чтобы этому колдовству помешать. Ледяные струйки пота побежали по его плечам. Рольван шевельнул рукой, но совершить знамения не смог. Холод сковал его, заморозил до костей.

Игре вытащила пылающую ветку из огня. Держа ее прямо перед собой, медленно пошла вокруг прогалины, рисуя своим факелом огненные знаки в воздухе. До оставшихся у костра донеслось ее негромкое пение. Рольван понимал отдельные слова, но смысл ускользал от него. Гвейр поворачивал голову, провожая ее взглядом, и Рольван тоже, как ни старался, не мог отвести глаз от этой огненной точки в ночной темноте.

Ему вспомнился, вроде бы совсем не к месту, другой огонек – толстой свечи в потной от страха руке мальчишки по имени Рольван. Тогда он не получил еще своего второго имени, обозначавшего усыновление. В подземелье под жилым зданием обители вела узкая лестница. Дрожащий от дыхания огонек освещал ступеньку, на которую сейчас ставить ногу и чуть-чуть – следующую за ней. Остальное поглощала влажная пугающая темнота. Там, внизу, где даже самым жарким летом приходилось ежиться и кутаться в тонкую, почти не греющую тунику послушника, в тесных одинаковых кельях, часто целыми днями и ночами напролет молились и размышляли самые истовые из служителей божьих. В одной из таких келий молодой священник по имени Кронан терпеливо дожидался, когда ему наконец принесут книги, за которыми он послал уже добрый час назад. Эти книги мальчик изо всех сил прижимал к своему боку левой рукой. Правой же держал перед собой свечу и, думая, что ему не может быть страшно, ведь он следует за светом, делал следующий шаг.

Совершив полный круг, Игре вернулась обратно. Холод отступил, Рольван опять мог свободно дышать. Только песня, тихая и протяжная, казалось, еще продолжала звучать в воздухе.

– Из круга не выходить, – приказным голосом сообщила Игре. – Призраков здесь нет, но могут появиться. Внутрь они не зайдут, пока горит огонь, для них это наш дом. Если попадетесь им снаружи, станете такими же, как те.

– Что ты с ними сделала, Игре? – осторожно спросил ее Гвейр. – Там, на тропе, отчего они вдруг все умерли?

Девушка пожала плечами:

– Освободила.

– Ты… с самого начала это могла?

– Нет, – она досадливо поморщилась, – или могла. Не знаю. Я попробовала, у меня получилось. Я очень испугалась за тебя и… и разозлилась еще. Это оказалось не так уж и трудно.

– Что мы будем делать теперь?

– Не знаю, – Игре села у костра, обхватив колени. Принялась объяснять, обращаясь к одному Гвейру, нарочно оставив Рольвана вне своего внимания, и это оказалось неожиданно обидно: – Я не говорю с богами по моему желанию, как Учитель. Богиня приходит, когда ей вздумается, ничего толком не объясняет, а когда я зову, не откликается. Откуда мне знать, где искать эти самые Врата! Обследовать все каменные святилища южнее Каэрдуна? Сколько на это нужно времени?! Поэтому я не хотела освобождаться, когда поняла, что меня тащат прямо к ним. Ничего лучше не могу придумать, хоть убей. Я не слышу ее, Гвейр, как будто она не хочет со мной говорить, ждет, что я догадаюсь сама, или сердится – а она сердится, брат, все боги очень сердиты. Мне нужно время, чтобы разобраться, научиться, а времени-то и нет. Но все равно. Здесь тихо. Мы можем пока здесь остаться?

– Конечно, – ответил Гвейр. – Столько, сколько тебе нужно. Мы с Рольваном будем тебя охранять. Так, Рольван?

Он ждал ответа. Было тихо, только потрескивал костер да звенела над лесом ликующая соловьиная песня. Рольван сглотнул, безотчетно потянувшись к мечу. Если сказать «Да», обратной дороги не останется. Зачем ему связывать себя с этими людьми, с их темными богами, с их колдовством и непонятными заботами? Что у него с ними общего, кроме взаимной вражды? Но в этот темный час у костра Рольван почувствовал, что выбора у него нет. Хрипло, через силу он произнес:

– Да.

Ничего не случилось – ни грома, ни молнии, ни черного отчаяния, которое должно быть свойственно всем, свернувшим с праведного пути. Только Игре подняла голову и впервые за много часов посмотрела на него. Ее глаза в свете костра отдавали звериной желтизной, в глубине их плясали огненные язычки. От этого прямого взгляда его снова, в который уже раз, обожгло пьянящим злым весельем.

– Я буду тебя защищать, Волчица, – сказал ей Рольван. – А ты? Не ударишь в спину, как только отвернусь?

Игре оскалилась – назвать эту гримасу улыбкой у него не повернулся бы язык. Ничего не ответила.

– Игре, – негромко поддержал его Гвейр. – Он прав. Если мы доверяем ему, надо дать ему возможность доверять нам.

Звериная улыбка-оскал стала еще шире.

– Что, ему кто-то доверяет?

– Да, – резко ответил Гвейр. – Сколько я его знаю, Рольвана можно упрекнуть в глупости, но не во лжи. Сегодня он последовал за мной и сражался за твое спасение, хотя мог бы поступить наоборот. Я ему доверяю.

– А я – нет, – и, посмотрев Рольвану в лицо через разделяющие их языки огня, Игре сказала тихо и ясно: – Не поворачивайся ко мне спиной.

Молча проглотив сомнительную Гвейрову похвалу, Рольван постарался улыбнуться зловеще, ей под стать:

– Я сделаю все, чтобы не доставить тебе такого удовольствия.

Гвейр смотрел на них обоих. Лицо его было мрачным.

Следующие четыре дня показались Рольвану самыми тревожными за многие годы. Не раз и не два он с сожалением думал о том, что мог бы быть сейчас участвовать в военной кампании и беспокоиться о вещах простых и понятных, какими отсюда казались трудности походной жизни и опасность быть убитым в сражении. Здесь же он ни минуты не знал покоя, хотя внешне все выглядело мирно: Игре едва замечала их с Гвейром присутствие, молчала и подолгу глядела то в огонь, который требовала разводить еще до темноты и поддерживать до утра, из-за чего заготовка дров превратилась в первейшую из забот, то на бегущую воду. Порою шептала что-то, порою начинала петь, и тогда у Рольвана по спине бежали холодные мурашки страха. Как и в первый раз, он не мог разобрать смысла в этих песнях, хоть и понимал отдельные слова.

Стройная, как тростинка, бледная и почти всегда растрепанная, с быстрыми, по-звериному изящными движениями, она гораздо больше походила на лесного духа из сказок древнего Лиандарса, чем на женщину из плоти и крови. Все в ней казалось чуждым до нелепости. Возможно, именно поэтому взгляд Рольвана то и дело возвращался к ее лицу и ему приходилось с усилием заставлять себя отворачиваться.

Они сложили в общую кучу припасы и обнаружили, что их хватит от силы на два дня. Гвейр вновь пересчитал стрелы, которые заботливо собрал на месте сражения с мертвецами, и сообщил, что заботу о пропитании он берет на себя. С тех пор каждое утро он уходил в лес. Возвращался, неся то подстреленного зайца, то фазана с ярким оперением. В первый раз, оставляя сестру наедине с Рольваном, он встревоженно оглядывался и наверняка просидел какое-то время в кустах, наблюдая за ними обоими, но в дальнейшем уходил спокойно. Рольван занимался лошадьми, точил меч или просто сидел, прислонившись к дряхлому осиновому стволу, не забывая поглядывать по сторонам, и был готов встретить незваных гостей, будь то разбойники, бродяги или мертвецы. Игре оставалась погруженной в свои непонятные мысли. Друг с другом они не разговаривали.

Каждый вечер с наступлением темноты Игре, в точности как в первый раз, чертила вокруг их лагеря огненные письмена и запрещала выходить за пределы круга. По ночам долго смотрела в пламя и шептала свои заклинания, потом уходила спать. Рольван с Гвейром по очереди несли стражу и поддерживали огонь. Всякий раз, уступая Гвейру свой пост у костра и забираясь под навес, где на прикрытом попонами веточном настиле спала, свернувшись клубком, будто кошка, Игре, Рольван старался улечься с самого краю, как можно дальше от нее. Но ночи стояли прохладные, и не раз, внезапно проснувшись, он обнаруживал ее тесно прижавшейся к своему боку. Потом Игре спохватывалась и резко отодвигалась, а Рольван смотрел в темноту и мечтал о своей прежней жизни, в которой ему ни разу не случалось беспокоиться о таких вещах, как демоны, дрейвы или ходячие мертвецы. Вместо этого у него была служба, дружина, походы и сражения, отдых, вино и веселые женщины, которые не колдовали, не скалились по-волчьи. Как бы ни был он грешен в той, другой жизни, его всегда ждало высокое крыльцо знакомого дома, и тепло за этой радушной дверью, и понимающая улыбка епископа, которому без сомнения можно было рассказать обо всем и знать, что он простит. Вспоминая его сейчас, Рольван думал, что не в раннем детстве, а именно теперь он в действительности стал сиротой.

На четвертый день Игре оживилась, как будто очнулась от своего призрачного сна. Она звонко поспорила с Гвейром из-за погодных примет, в которых он, по ее словам, ничего не смыслил, с аппетитом поела и отправилась купаться в ручье, перед этим пригрозив страшными карами любому, кто сделает шаг в сторону заслонявших его кустов. На вопрос Гвейра, значит ли это, что она закончила думать, Игре преспокойно сообщила, что думать тут не о чем, все ясно. И исчезла, оставив мужчин приходить в себя от недоумения.

– Кажется, мы скоро куда-то отправимся? – поинтересовался Рольван.

Гвейр пожал плечами:

– Похоже на то.

Рольван кивнул, поймав себя на том, что с нетерпением посматривает в сторону ручья. Сидение на месте утомило его, еще больше утомили собственные непонятные мысли и ощущения. Ехать, все равно куда и сражаться, все равно с кем – это казалось желанной переменой.

Игре вернулась раскрасневшаяся от холодной воды, с решительным блеском в глазах. Уселась, скрестив ноги, на свернутую попону, ставшую уже ее привычным сидением. Мокрые волосы она пригладила, стянув назад, и ее остроносое лицо от этого казалось еще уже. Одежду, в которой побывала в плену у мертвецов, Игре сожгла еще в первый день. В зеленой шерстяной тунике и кожаных штанах, заправленных в высокие сапоги на шнуровке, она еще больше, чем прежде, походила на мальчишку. На груди на кожаном шнурке висел амулет – бронзовая волчья голова. Если смотреть на нее пристально, казалось, что волк скалится и готовится зарычать.

Гвейр сидел рядом. Он перебирал стрелы для обоих луков, внимательно осматривая каждую, прежде чем засунуть их в связки, отдельно – охотничьи и отдельно – боевые с тяжелыми гранеными наконечниками, и терпеливо ждал, когда сестра соизволит заговорить. Прячущий нетерпение Рольван остановился поодаль. Игре переводила взгляд с него на Гвейра. Молчала – из упрямства, как показалось Рольвану. Гвейру, видимо, почудилось то же самое: он нахмурился и произнес:

– Говори.

– Что говорить?

– Да уж скажи хоть что-нибудь, Игре!

Она язвительно сощурила глаза:

– Хочешь узнать, что сказала о вас богиня?

– Надо понимать, она с тобой наконец заговорила? И что же?

– Вы похожи на щенков – слепые, неуклюжие, а воображаете себя грозными псами. А я…

Игре подтянула к себе колени, уткнулась в них подбородком.

– Что же ты? – поинтересовался Гвейр. – Тоже на кого-то похожа?

– На преступницу. Потому что сижу здесь и взываю к ней, вместо того, чтобы самой исправить последствия своих ошибок.

– Каких ошибок, Игре?

Она поморщилась:

– Ну, не только моих. Но Учитель мертв, с него спроса нет. А я…

– Игре, – сказал Гвейр. – Я ничего не понимаю. Объясни толком.

Теперь она смотрела прямо на Рольвана, и взгляд ее желтел ненавистью. Он опустил глаза, ощутив невольную дрожь.

– В ту ночь, когда они нас взяли, – проговорила Игре, – Учитель решил меня спасти и нарушил правило. Передал мне власть, хоть она мне никогда не предназначалась, влил в меня силу, какую я не могла принять. Его собственную и ту, что была в воздухе из-за всех смертей, все, разом, без обрядов – так никогда не делалось. И он не должен был этого делать. А не сделать этого он тоже не мог, потому что в Лиандарсе должен быть Верховный дрейв! И вот…

– Что?

– Врата открылись. Так бывает в Великие ночи, но к утру они всегда закрываются. А тут – сила, которую упустила я, прошла по всей земле, как волна и влилась во Врата. Они остались полуоткрыты, ну, как если бы ты камень подложил под дверь. Если их не закрыть, призраки будут приходить и пожирать души, пока не погубят все.

– Почему же боги их не закроют?

Игре скривилась.

– Потому что они так не делают. Не нарушают правил. Получается, что эти Врата открыла я и я должна их закрыть. А боги, они больше не делают ничего явно, с тех пор, как, – еще один неприязненный взгляд на Рольвана. – Появился этот новый бог. Их время в этом мире уходит, сказала богиня, и теперь надо быть осторожными, чтобы сохранить равновесие. А мы, получается, это равновесие нарушили.

– Как же ты собираешься их закрывать? – спросил Гвейр.

Игре усмехнулась неожиданно весело:

– Например, можно принести меня в жертву возле того места, где они открыты.

– Даже думать не смей!

– Скорее всего, это поможет, моя сила освободится и вытолкнет ту, что мешает им закрыться. Призраки этого и боятся, поэтому собирались утащить меня на ту сторону. Ведь если я умру там, а не здесь, Врата распахнутся во всю ширь!

– Игре!

– Не бойся, брат. В Лиандарсе должен быть Верховный дрейв, поэтому боги не хотят моей смерти, пока не найдут мне замену. Они… они решили принять меня, хоть я и получила власть незаконно. Теперь я на самом деле Верховный дрейв, хранитель Лиандарса. Я закрою Врата.

Они вздрогнули, когда Рольван остановился рядом. Обернулись, и сразу стало заметно, до чего они похожи.

– Верховный дрейв? – повторил Рольван.

Гвейр тут же вскочил и оказался между ним и Игре. Рольван не обратил на него внимания. Перед его глазами снова, как наяву, был костер в ночи, усталые, запятнанные кровью воины и два дрейва, привязанные к древесным стволам. Ночь Избрания? Он не ожидал ответа, но Игре ответила:

– Когда Верховному дрейву приходит время умирать, он должен в одну из Великих ночей вручить свою власть преемнику. Преемник должен исполнить обряды, принести жертву богам и…

– Человеческую жертву, – перебил Рольван.

Эту историю он слышал и раньше. Игре пожала плечами:

– Конечно.

Крахнен. Самый набожный из отряда стал жертвой для посвящения нового Верховного дрейва. Игре спросила – казалось, ей в самом деле очень любопытно:

– И что ты теперь будешь делать?

Гвейр загораживал ее собой. Он не схватился за оружие, но был готов это сделать в любой момент.

– Не знаю, – сказал Рольван и отступил назад, – не знаю, что мне делать, все перепуталось! Уймись, Гвейр. Если бы я собирался на нее напасть, сделал бы это давно.

Серые с желтоватым отсветом глаза Верховной дрейвки казались опаснее отточенного железа. Рольван сказал ей, подавляя желание отвести взгляд:

– Я обещал тебя защищать и выполню обещание. Закрывай свои проклятые Врата, хватит уже ходячих мертвецов в Лиандарсе. Если конечно, ты их сможешь закрыть. Ведь твои хозяева, я понял, помогать не собираются?

Гвейр медленно расслабился и снова сел у ее ног. Игре скривилась:

– А что же твой хозяин? Может быть, он все исправит, раз уж сейчас его время?

– Он не… – Рольван замялся.

Игре кивнула:

– Тогда и моих не тронь. Нужно быстрее найти Врата, пока весь Лиандарс не превратился в страну ходячих мертвецов.

– Пока что мы их не нашли, – напомнил Гвейр.

– Мы правильно едем. Они меня словно притягивают, я должна была понять еще раньше. Пойми же, Гвейр, я все могу, но не знаю этого, пока не попробую! А еще их мало найти, к ним надо подобраться, их ведь будут охранять! Вы пойдете со мной до конца?

– Конечно, сестра, – ответил Гвейр.

– Я пойду, – сказал Рольван и выпрямился, чувствуя на себе их взгляды. На этот раз колебаний не было: – Да, я пойду.

Высохшие рыжие пряди опять растрепались и, стоило только Игре шевельнуть головой, падали ей на глаза. В солнечный день их цвет наводил на мысли о пожаре. Из-под волос сверкнуло звериной желтизной.

– Тогда едем, – сказала Игре.

 

Глава седьмая,

почти дружелюбная

Сторкс, выросший, как лепестки растут из сердцевины цветка, вокруг квирской крепости, был, подобно Эбраку в другой части страны, тем центром, куда отовсюду стекались дороги, товары, новости и слухи. Большой речной порт, широкая торговая площадь, два больших храма и целый выводок часовен, мужских и женских обителей и странноприимных домов, кабаки и харчевни без числа – жизнь тут поистине била ключом. Поселившиеся на побережье канарцы ни разу еще не забирались так далеко, чтобы причинить беспокойство этому краю, запрятанному среди гор и болот; немирные северные границы отсюда и вовсе казались бы чужедальней страной, когда б ни тидирские призывы, понуждавшие любого, кто мог удержать в своей руке оружие, променять родные пашни и стада на славу и опасности войны.

Появление призраков и странная болезнь, распространяемая ими, внесли смятение в мирную жизнь города, но полностью разрушить ее не смогли. Священники молились, прихожанки судачили, уличные проповедники обличали грехи, стражники по сто раз на дню проверяли топоры и алебарды. И все, как один, с надеждой посматривали в сторону столицы, да не забывали к наступлению темноты возвращаться домой и запирать двери на все засовы. Порою кто-нибудь уходил в ночь; по такому читали поминальную молитву и старались впредь внимательнее приглядываться к соседям. День же приходил своим чередом. Работа и торговля, ссоры и праздники, рождение и смерть продолжались, невзирая ни каких призраков.

Рольвана и его спутников привела сюда необходимость пополнить запасы. Их путь лежал дальше, к древнему святилищу почти на самой границе с Тиринией. Гвейр, больше всего на свете озабоченный безопасностью сестры, был бы рад обойти Сторкс стороной, но пришлось бы делать большой крюк, к тому же без еды и фуража далеко не уедешь. Поэтому, после недолгого спора, решено было ехать через город.

– Чего ты вообще боишься? – недоумевал тогда Рольван. – Дэйг послал за тобой всего двоих, одного вы убили, второй вас охраняет. Что еще? По мне, так лучше в городе, среди людей, чем в лесу, где шастают мертвецы!

– Здесь меня знают, – уклончиво ответил Гвейр. По его лицу не похоже было, что речь идет о добрых знакомых. – И кое-кто знает, что Игре – дрейв.

– Мертвецы тоже об этом знают!

– Они нас больше не почуют, – сказала Игре, которая до сих пор только молча слушала их спор. Подумав, добавила: – Разве что случайно наткнутся. А вот людям я глаза отвести пока не могу.

Мужчины дружно обернулись к ней.

– Пока? – переспросил Гвейр.

Девушка пожала плечами:

– Не умею. Когда-нибудь смогу и это.

Они остановили лошадей у развилки, где проселок в глубоких колеях от колес сходился с мощеным трактом. Справа взлетали над пологим берегом одного из притоков Морены и, хлопая крыльями, уносились прочь длинноногие серые цапли. Понурая гнедая кобыла, направляясь к еле видной вдали мельнице, тянула против течения груженую мешками баржу. Сидящий на мешках человек дремал, покачиваясь в такт движению. Дальний болотистый берег зарос осокой и камышом. Слева на пространных лугах бродили стада овец и коров. Молодой пастух, расположившись на траве, безразлично наблюдал за всадниками. Впереди за тонкоствольной рощицей начинались уже предместья Сторкса. Издалека доносился стук кузнечного молота и пронзительный поросячий визг.

Климат здесь был значительно теплее, чем по ту сторону гор, даже зимою нечасто бывали снегопады. Влажный из-за частых водоемов воздух дышал прохладной свежестью по ночам и душным зноем днем, когда непривычно яркое для северного жителя солнце нагревало землю до такой степени, что от болот поднимался пар.

– А что еще ты когда-нибудь сможешь? – поинтересовался Рольван.

С того последнего объяснения на лесной стоянке между ними установилось нечто вроде настороженного перемирия. Игре больше не возражала против его присутствия, правда, Рольван ничуть не сомневался в ее способности перерезать ему горло сразу, как только отпадет надобность в дополнительном охраннике. А может быть, и раньше, если ее вдруг опять посетит дурное настроение. Что же до ее злого языка, об этом он не беспокоился нисколько. Обмен колкостями даже доставлял ему удовольствие.

Игре улыбнулась уже знакомой волчьей улыбкой:

– Я много всего смогу.

– Убивать одним только взглядом? Обращаться в медведицу с медвежатами?

– Мне нравится первое. Хочешь узнать, с кого я начну?

– Перестаньте, – попросил их Гвейр. – Если ты сможешь избавиться от призраков, Игре, этого хватит. Что скажешь, ехать нам в город или нет?

Она пожала плечами:

– Нам ведь нужна еда. И времени так потеряем меньше. Давай постараемся не попасться никому на глаза, ладно?

– Договорились, – со вздохом согласился Гвейр.

Теперь они медленно ехали вдоль извилистых улиц, поглядывая по сторонам в поисках не слишком людной таверны, где можно было бы остановиться на ночь. До заката оставалось недолго, прохожие с озабоченным видом ускоряли шаг. Здесь были приняты яркие одежды и высокие головные уборы – в северном Эбраке их сочли бы вызывающе-нарядными, в особенности среди небогатых горожан. Улицы, частью мощеные, частью просто утоптанные множеством ног и копыт, пестрели всевозможными фасадами, балкончиками и галереями, часто раскрашенными по местной моде в яркие цвета. Время от времени из окон доносились звуки музыки. Дорогу преграждали броские вывески, в том числе и таверн, соперничавших друг с другом в аппетитности изображенных окороков, зажаренных целиком каплунов и молочных поросят, пивных бочонков и прочих радостей, о которых только должен мечтать усталый путник или закончивший свои дела работник. Возле каждой такой вывески Гвейр недовольно качал головой, и они ехали дальше. Рольвану уже казалось, что в конце концов придется ночевать на улице, когда Гвейр вдруг решительно свернул в проулок, такой узкий, что две лошади с трудом могли здесь пройти в ряд, и через сотню шагов остановился перед невысоким, составленным из кое-как подогнанных друг к другу досок, крыльцом. Вывеской здесь служило нарисованное краской прямо на двери изображение поджаристой свиной головы в венке из сельдерея и острых луковых перьев. Чуть дальше темнел въезд во двор.

– Сюда, – сказал Гвейр.

– Ты собирался держаться подальше от знакомых, – напомнил Рольван.

– Я и держусь. Здешний хозяин болтать не станет и другим не даст.

С этим невнятным объяснением он спешился и под уздцы повел лошадь во внутренний двор. Игре без возражений последовала за ним, и Рольвану осталось только присоединиться к ним обоим у дверей конюшни, где навстречу, прихрамывая, уже брел слуга.

В доме оказалось светло от расставленных по столам свечей. Пахло свежей соломой, покрывавшей пол и чем-то жареным, отчего у Рольвана сразу забурчало в животе. За одним из столов дюжина бородатых мужчин в дорожных плащах, усевшись тесным кругом, играла в кости. Оттуда доносился стук и сдавленные возгласы. За двумя другими молча ужинало по паре посетителей, да еще одинокий толстяк в монашеской одежде дремал над кружкой пива. Хозяин заведения видом и лицом больше смахивал на разбойника, чем на доброго горожанина. Он вздрогнул, увидев Гвейра, но больше никак не показал, что знаком с ним. Да, сказал он, у него есть одна свободная комната наверху, там поместятся и трое, и четверо, если нужно. Угодно ли господам поужинать?

– Да, – сказал Гвейр и потянулся к кошелю.

Рольван, знавший, что от вырученных за браслет денег почти ничего не осталось, молча достал свой. Гвейр пожал плечами и спорить не стал.

Ужинали в молчании – Гвейр беспокойно хмурился и встречал каждого, кто входил в зал, напряженным взглядом. В полутемной комнате с двумя большими кроватями он сразу же подошел к окну и, приоткрыв ставень, внимательно оглядел улицу. Не найдя, видимо, ничего подозрительного, запер окно и прислонился к нему спиной.

– Тебя здесь знают, – сказал Рольван.

– Я об этом говорил.

– И не слишком-то любят, да, Гвейр? Что ты такое здесь натворил?

– Это тебя не касается.

Игре сбросила пропыленный плащ, сняла и поставила у изголовья меч и теперь, сидя на кровати, расшнуровывала сапоги. В своем наряде она вполне могла сойти за юношу-оруженосца, еще не успевшего загрубеть от воинской жизни. Такой даже пользовался бы успехом у женщин. Лишь когда она выпрямлялась во весь рост или потягивалась, как сейчас, под туникой можно было заметить маленькие острые груди. Рольван отвел глаза.

– Касается, еще как, – сказал он Гвейру. – Что угрожает тебе, угрожает нам всем, забыл?

– Мне ничего не угрожает.

– Тогда чего ты озираешься, будто вор?

Краем глаза Рольван заметил усмешку Игре. Гвейр неожиданно улыбнулся – так улыбается человек, махнувший рукой на осторожность и решивший довериться первому встречному:

– Скорее уж, как разбойник. В этом городе меня дважды приговаривали к смертной казни, только казнить ни разу не смогли. Правда, некоторым моим товарищам повезло меньше. Я ведь тебе говорил, что умею в жизни только сражаться.

– Вот, значит, что, – Рольван недолго обдумывал услышанное. Ему внезапно стало смешно. По примеру Игре он снял пояс с мечом и уселся на вторую кровать. – Можешь быть уверен, в Эбраке тебя тоже приговорили к смертной казни. Ну и компания у нас подобралась – неудавшийся монах, приговоренный разбойник и дрейв!

– Верховный дрейв, – поправила Игре.

Она улыбалась, сонно и совсем не враждебно.

– Кроме того, ты ведь еще тидирский офицер, Рольван, – сказал Гвейр.

Улыбка Игре погасла. Рольвану тоже вдруг расхотелось смеяться.

– Точно, – сказал он. – Я помню.

– Давайте спать, – вздохнул Гвейр.

Он задул свечу и улегся рядом с сестрой. Рольван вытянулся во весь рост на огромной кровати, закрыл глаза. Толстые стены не пропускали звуков, в тишине было слышно только их дыхание. Потом заговорил Гвейр:

– Одному я все-таки рад.

– Чему? – прошептала Игре.

– Что можно одну ночь поспать в постели.

Игре тихонько фыркнула, потом кровать заскрипела, Рольван услышал возню, приглушенный удар и ее насмешливый голос:

– Стареешь, братик.

– Спи, девчонка, – сказал Гвейр. – Я люблю тебя.

– И я тебя, разбойник.

Рольван старался дышать ровно и тихо, будто спящий. Каково это – иметь брата или сестру, кого-то, кто любит тебя вот так, ни за что, в любом виде? Он изо всех сил старался убедить себя, что вовсе не завидует этим двоим. Чему здесь, на самом деле, завидовать?

Он заснул, а Гвейр и Игре еще долго перешептывались и смеялись над чем-то в темноте.

Проснувшись, он снова услышал их голоса и не сразу понял, что ночь прошла. Но сквозь щели в ставнях светило солнце, и вчерашней усталости больше не было. Приглушенный Гвейров голос произнес его имя, и Рольван проснулся окончательно.

– Рольван не понимает, – говорил Гвейр. – Но я-то вижу. Ты напугана, ты не знаешь, что тебе делать, не знаешь, как закрыть эти проклятые Врата, и богиня ничем тебе не помогла. Ведь так, Игре? Скажи, что я ошибаюсь!

Игре молчала. Рольван не открывал глаз, вместе с Гвейром ожидая ее ответа.

– Богиня устроила мне взбучку, – сказала она наконец. – Как будто я ее собака… ну, или ребенок. Как ты в детстве.

– Ты плохо помнишь себя ребенком, сестра, – слышно было, что Гвейр улыбается. – Никто не мог устроить тебе взбучку, даже отец.

– Ты устраивал. Но я не об этом. Ты спрашивал, помогла ли мне богиня… Пойми, боги порою помогают так, что лучше бы они этого не делали. Им кажется, мы с чем угодно справимся, надо нас только подстегнуть, ну и… они подстегивают.

– Каким образом, Игре?

– Какая разница?

– Есть разница. Говори.

До Рольвана долетел негромкий вздох:

– Если я буду плохо стараться, она заберет твою жизнь.

Гвейр приглушенно рассмеялся:

– Мою? Мою жизнь, Игре? Не слишком-то умна твоя богиня! Меня сто раз уже могли убить, и я всегда знал наверняка, что ты обо мне плакать не станешь!

– Гвейр!

– Прости, сестренка. Ты изменилась, повзрослела, и я рад. Просто хочу сказать, что если ничего не выйдет… Клянусь псом Каллаха, Игре, смерть уже много лет караулит меня за каждым углом. Если богам будет угодно забрать меня – пусть. Я не хочу, чтобы ты из-за этого плакала.

– Замолчи! – Игре выдохнула это громко, и Рольван решил, что теперь ему можно уже проснуться. – Ничего с тобой не будет, я закрою это поганую дверь, ты понял?!

– Тсс, – сказал Гвейр.

Рольван открыл глаза. Когда он приподнялся на локте и сел, брат и сестра встретили его на удивление безразличными взглядами.

– Вот и ты, – сказал Гвейр. – Нам пора отправляться.

Торговая площадь Сторкса встретила их оживленной суетой, смешением голосов и запахов, от которых путешественники успели уже отвыкнуть. «Рыба!» – кричали с одной стороны. «Сыр!» – вторили им с другой. «Пряности!» – отзывались с третьей. «Кожа!» – подхватывали с четвертой. Все это сопровождалось такими ароматами, что, казалось, можно было закрыть глаза и передвигаться между рядами, доверившись только обонянию и слуху. Последний, правда, отвлекался бы на звуки совсем иного рода, без каких не обходится ни один торг – споры о цене и ругань из-за испорченного товара, жалобы попрошаек и похвальба жонглеров, зазывавших на свое представление, громкое оханье какого-то бедолаги, обнаружившего пропажу кошелька и азартные выкрики целой толпы добровольцев, ловящих вора, которого, разумеется, давно уже и след простыл.

Гвейр умело лавировал между рядами, делая покупки. Утром Рольван почти насильно заставил его взять часть своих денег – в долг, как несколько раз повторил Гвейр. В пище нуждались и люди, и лошади, так что спорить не имело смысла. Рольван мог бы попросту оплачивать все сам, но на это Гвейр уж точно не согласился бы, потому и пришлось пойти на хитрость. О том, что теперь он ссужает убийцу епископа полученными в наследство от епископа же деньгами, Рольван постарался не думать.

Он терпеливо следовал за переходящим от прилавка к прилавку Гвейром, ведя под уздцы двух оседланных коней и незаметно наблюдая за Игре. Та ежилась, держась за уздечку своей кобылы, и кидала по сторонам растерянные взгляды. Казалось, суматоха людного места пугает ее больше, чем живые мертвецы и задушевные беседы с древними богами. Вдали от послушных дрейвам лесов она казалась такой же беспомощной, как выброшенная на берег рыба. Невозможно было поверить, что эта кутающаяся в заношенный плащ бродяжка еще недавно внушала Рольвану страх. И правильно, подумалось ему, ведь вся ее сила от тьмы и леса, от чего-то древнего, чуждого живым людям. Здесь же светит солнце и высятся башни храмов, здесь поют веселые песни и возносят молитвы Миру. Ночным страхам и темному лесному колдовству здесь попросту нечего делать.

Седельные сумки наполнились и потяжелели. Гвейр уже вел всех к выходу с площади, когда, взглянув на сестру, вдруг свернул к прилавку со сладостями. Среди запеченных яблок и вареных в меду миндальных орехов выбрал неприметную на первый взгляд связку мелких сушеных абрикосов. Игре улыбнулась, когда он вручил ей свою покупку с поклоном, как драгоценный дар.

– Ты не забыл!

– Разве ты сомневалась? – хитровато ответил ей Гвейр.

На миг они словно забыли обо всем, кроме золотистых фруктов в руках Игре и каких-то давних связанных с ними воспоминаний. Рольван снова подавил зависть. Отвернулся, не желая видеть их задумчивых улыбок. И услышал:

– Да это же Игре!

Гвейр вздрогнул и обернулся, хватаясь за меч. Рольван замешкался – конские морды с обеих сторон и поводья в обеих руках препятствовали взятой им на себя роли охранника Верховной дрейвки.

Впрочем, на этот раз защищать ее не было необходимости. Гвейр выпустил меч и улыбнулся. От соседнего прилавка, занятого двумя большими корзинами с голубями, спешила, вытянув руки, толстая старуха. Подол ее яркой юбки подметал землю, покрывало такой же расцветки окутывало мощные плечи и внушительных размеров грудь. Из-под чепца воинственно выбивались седые пряди волос.

– Глаза мои мне не лгут! – воскликнула она, бесцеремонно сгребая Игре в свои объятия, казавшиеся со стороны бездонными: девушка совершенно потерялась в них из виду. – Великая Нехневен, наконец-то радость для старой Аски!

Гвейр озабоченно огляделся, но за рыночным шумом некому было прислушиваться к их разговору. С трудом выбравшись наружу, Игре звонко расцеловала старуху в обе щеки. Затем обе оглядели друг друга с головы до ног и рассмеялись.

– Не ошиблась я, когда говорила, что станешь ты красавицей! – торжественно сообщила Аска.

Ее манера говорить была фальшивой, как речи ярмарочных актеров, но Игре только рассмеялась:

– Ах ты старая лиса! Когда это ты такое говорила?

– Клянусь богиней, говорила!

– Не смей поминать ее имя, лгунья! Разве не ты звала меня подкидышем?

Старуха в притворном ужасе всплеснула руками:

– Как можешь ты оскорблять свою Аску? Разве мой язык повернулся бы сказать такое?!

– Он у тебя поворачивался предлагать бросить меня в лесу, чтобы подземный народ забрал уродца и вернул настоящее дитя!

– Лишь потому говорила я это, – Аска назидательно подняла вверх палец, – что ведала, кем тебе назначено быть!

– Не надо об этом здесь, – поспешно вмешался Гвейр.

И тут же оказался схвачен и жарко обнят.

– От радости я даже не заметила тебя!

– Я тоже рад тебе, Аска, – ответил Гвейр, освобождаясь. – Но нам с Игре ни к чему привлекать внимание. Что ты здесь делаешь, позволь спросить?

– Позволю, как же тебе не позволить! – был ответ. – Старая Аска живет здесь. Разве ты удивлен этому?

– Я думал, ты нашла себе новою работу.

– Не много-то ты обо мне думал, молоденький господин! Старая Аска уже слишком стара, чтобы снова растить чужих детей. Все ее силы отняли вы, двое сорванцов!

– Ну, а где же третий сорванец? – улыбаясь, спросил Гвейр.

– Где же ему быть? Грат! – она обернулась и поманила кого-то рукой. – Иди ко мне, бездельник! Разве ты не рад видеть молоденьких господ?

Из-за корзин с голубями неспешно появился парнишка лет семнадцати, рослый, с длинными руками, немного глуповатый на вид. Остановился, как будто задумавшись.

– Иди-иди! Великие боги, сколько с тобой мороки!

Парень подошел и остановился в двух шагах. Он казался тусклым и невзрачным настолько же, насколько яркой была Аска. Игре тихонько ахнула.

– Да поклонись же ты, бесстыжий! – прикрикнула Аска.

Он послушно согнулся и оставался в такой позе, пока Аска не хлопнула его по торчащему заду. Тогда Грат неловко выпрямился и снова застыл.

– Игре, что?! – тревожно прошептал Гвейр.

Рольван догадался еще прежде, чем повернул голову и увидел бледное лицо и расширенные глаза Игре. Аска тоже заметила и сразу утратила всю свою напускную веселость. Бросила резко:

– Знаю, о чем думаешь. Не смей. Болен он, болен, только и всего!

Лошади фыркали и переминались, им не нравилось стоять на месте. Рольван все сильнее сжимал ремни поводьев. Мимо проходили люди, кто-то толкнул Гвейра плечом, кто-то громко высказался о невежах, перегородивших весь проход. Гарт тихонько покачивался из стороны в сторону. Лицо его ничего не выражало. Игре, Гвейр и Аска молча смотрели друг на друга.

– Вот ведь, как вышло, – вздохнула наконец Аска. – Не хотела я…

– Ты можешь что-нибудь сделать, Игре? – спросил Гвейр. – Хоть что-нибудь!

По щекам Игре текли слезы. Она ответила тихо, так что Рольван не услышал голоса, только прочитал по губам:

– Нет. Нет!

– И не надо тебе ничего делать, – отрезала Аска. – Болен он. Сама его лечу, по-своему, травами, какие ведаю. Никому я его не отдам, ни тем, ни этим, ни вам, молоденькие господа. Хотела я вас в дом к себе зазвать погостить, да надо ли теперь…

– Мы спешим, Аска, – сказал Гвейр. – Спасибо тебе. Обещаю, в следующий раз мы никак не пройдем мимо твоего дома.

– Аска… – проговорила Игре и осеклась.

– И не думай. Мое это дело, а ты своим займись. Откуда ни пришло начало злу, изгнать его – ваше дрейвское дело. Ну-ка, скажи, не затем ли ты спешишь нынче?

– Да, Аска. Затем.

– И поспеши. Не плачь, не смущай свою старую Аску. Давай-ка, обними меня, и в путь. А ну вытри слезы!

Она повелительно кивнула Гвейру, и тот почти насильно забросил плачущую Игре в седло. Затем поцеловал в щеку Аску и забрал у Рольвана поводья своего коня.

– Прощай, – сказал он неловко. – И ты, Грат. Да будут к вам милостивы боги.

– Они всегда со мной, – твердо сказала старая женщина. – А ну-ка, стой. Возьми-ка вот это, девонька. Чую, пригодится.

Игре послушно наклонилась и приняла небольшой мех с горлышком, туго перевязанным шерстяной нитью.

– Что это?

– Сама сообразишь, коли понадобится. А не понадобится, так и говорить не о чем. Все, давайте уезжайте!

– Едем! – приказал Гвейр.

Игре громко всхлипнула и всадила пятки в кобыльи бока. Покупатели, продавцы и праздные гуляки с воплями шарахались в стороны, когда она вскачь промчалась между рядов и скрылась в глубине ведущей прочь улицы. Мужчины поспешили следом. Последнее, что заметил Рольван – втоптанные в пыль сушеные абрикосы под копытами своего коня.

Догнать Игре удалось уже на полпути к городским воротам. Почти не замедляя хода, проехали они по улицам, задержались у ворот, где выстроилась целая вереница желающих покинуть город, но вскоре уже скакали по дороге, ведущей от Сторкса к югу.

Мощеная серым камнем дорога вела вдоль заросшего тростником и осокой речного берега. Над зарослями и над водой то и дело раздавалось хлопанье крыльев и разноголосая птичья ругань. Игре не оглядывалась на спутников и только все подгоняла свою кобылу. Ее рыжие волосы развевались на ветру, как языки огня. Гвейр хмурился и встряхивал головой, что служило него признаком сильного беспокойства. За все время ни один из них не произнес ни слова до тех пор, пока наконец Гвейр, выругавшись, не подстегнул своего коня. Быстро догнав Игре, перегородил ей дорогу.

– Хватит! – воскликнул он.

– Что – хватит? Что?! – прокричала она в ответ.

– Хватит обвинять себя!

– Заткнись! – выкрикнула она с такой яростью, что подъехавший Рольван натянул поводья, не желая попасться ей на глаза. – Грат умирает, наш Грат! Его душа почти ушла, завтра его не будет, и все потому что я, я…

Ни за что на свете Рольван не пожелал бы вмешиваться в этот спор. Попасться на пути своре бешеных псов казалось безопаснее встречи с кричащей и плачущей Игре. Но полные обвинения глаза Гвейра встретились с его взглядом, и он услышал собственный голос:

– Потому что я служил епископу и тидиру, которые хотели уничтожить дрейвов.

Рыжие волосы взметнулись, как вспышка пламени, когда Игре рывком обернулась к нему. Рольван продолжил, не дав ей времени открыть рот:

– Это не ты виновата, не ты. Это я напал на вас, я с моими людьми. Если хочешь винить кого-то, вини меня.

Игре задохнулась и молчала несколько мгновений, прежде чем ответить. И сказала вовсе не то, что он ожидал услышать:

– Раз уж пришел убивать, должен был сделать все до конца. Зачем было оставлять нас двоих?

Подходящие и не очень, ответы промелькнули один за другим, но так и остались невысказанными. Рольван улыбнулся без тени веселья.

– По-моему, это еще не поздно исправить. Я с радостью, только скажи.

Игре ответила такой же безжизненной улыбкой. Вытянула руку, останавливая рванувшегося вперед брата:

– Тише, Гвейр. Он мне не угрожает.

Слезы ее высохли. Гвейр переводил подозрительный взгляд с Рольвана на сестру и обратно. Игре помолчала, размышляя, потом тряхнула головой:

– А от тебя и вправду бывает польза. Едем. Мы и так потеряли много времени.

– Я все пытаюсь понять, – признался Гвейр много позже. – Ты угрожал сегодня Игре. А она, вместо того, чтобы убить тебя за это, наоборот, успокоилась и назвала тебя полезным. Почему?

Как и раньше, Игре потребовала устроить ночной привал непременно в лесу, с тем, чтобы до рассвета поддерживать огонь в костре. Лес этот оказался влажным, полным засохших на корню и поваленных ветром гниющих стволов. Такие дрова больше тлели, чем горели, но Игре такой огонь подходил, а больше ничего и не требовалось. Убедившись, что все сделано, как надо и ей осталось лишь обнести огнем небольшую прогалину, где устроились люди и лошади, Игре ушла в лес – «подумать без вашего шуму», сказала она, хотя ни Гвейр, ни Рольван целый день почти не открывали рта. До темноты оставалось около часа.

Сейчас Рольван медленно водил точильным камнем по лезвию своего меча. Это простое действие успокаивало его и помогало собраться с мыслями. Гвейр сидел на корточках по другую сторону от костра и ждал ответа.

– Ты ведь знаешь, я должен был стать монахом. Я очень стыдился всех этих желаний, когда они начались, стыдился и в то же время – ну, ты знаешь, как бывает у мальчишек. Как-то нам втроем удалось сбежать из обители поздно вечером, – Рольван невольно улыбнулся. – Мы устроили целый спектакль, придумали себе болезнь, чтобы нас отпустили с ночной службы, соорудили чучела в постелях и выехали за ворота в телеге с пустыми мешками из-под муки. До сих пор помню, каково это, когда у тебя муки полон нос, а чихнуть нельзя. У Эгвина, он был нашим заводилой, оказалось пара серебряных монет – к нему как раз приезжал отец со старшим братом. Эгвину было пятнадцать, нам с Одо – по тринадцать, и он считал своим делом учить нас жизни.

– Нескольких монет хватило вам на вино и шлюху? – Гвейр тоже улыбнулся.

– Двух шлюх, – уточнил Рольван. – одну Эгвину и одну для нас с Одо. Два кувшина вина и самую дешевую комнату. Вино почти все досталось женщинам.

– Но и вам кое-что досталось, а?

– Ну да, – Рольван перевернул меч. – А потом наступило утро.

– Оно всегда наступает.

– Точно. Наказание мы выдержали, знали, что оно будет. Но потом вернулся отец Кронан… – Рольван вздохнул.

– Тебе было стыдно? – понимающе спросил Гвейр.

– Не то слово. Я прятался от него, не мог показаться на глаза. Думал, что загубил вообще все. У меня ведь не было никого, кого бы я любил, кроме него, а его я предал. Так мне тогда казалось.

– Понимаю, – негромко сказал человек, убивший отца Кронана.

– Он нашел меня на дальнем поле. Наказание тогда уже закончилось, я сам вызвался копать землю, хотя все уже ушли на отдых. Он мне сказал, – Рольван хмыкнул, невольно улыбнувшись: – сейчас я понимаю, что это было не всерьез, а в тот раз поверил. Он сказал, что как бывший командир дружины и служитель церкви имеет право предавать отступников смертной казни, и если я, по моему мнению, заслуживаю смерти, он готов сделать это прямо сейчас. Если же нет, он требует, чтобы я перестал беспокоиться о том, чего не изменить, и повернулся лицом от прошлого к будущему.

– И что же ты выбрал?

Рольван пожал плечами:

– Я повернулся лицом к будущему.

– А сегодня ты попытался то же самое сказать моей сестре?

– Вроде как.

– И она тебя поняла, вот что интересно, – Гвейр тряхнул головой. – Я не понял, а она поняла. Почему?

– Не знаю. Спроси у нее.

Гвейр только хмыкнул в ответ на такое предложение. Рольван оглядел результат своей работы, повертел меч в руках так и эдак, любуясь отражением огня в гладкой поверхности. Протер лезвие мягкой тряпицей и убрал меч в ножны. Игре все не возвращалась. По краям прогалины, в подножии суковатых корявых берез уже густели тени. Гвейр разобрал сумки, достал вяленую рыбу, которой ввиду ее изобилия и дешевизны в прибрежном Сторксе закупил изрядное количество, сыр и хлеб, но ужинать не предлагал – ждал сестру. Рольван невольно прислушивался, пытаясь за треском костра и шумом ветра в ветвях уловить ее легкие шаги, но разве услышишь дрейва в лесу?

Ему представилась крадущаяся меж полутемных стволов огромная волчица – всклокоченная шерсть, горящие желтой злобой глаза. Только безумец решился бы довериться подобному существу. «Не поворачивайся ко мне спиной», – вспомнил Рольван. И свой ответ: «Я не доставлю тебе такого удовольствия».

Гвейр прервал молчание, спросив с легкой улыбкой:

– А с тех пор, надо полагать, ты оставался праведным монахом?

Рольван тоже не смог сдержать усмешки:

– Нет. Но с тех пор я каждый раз потом поворачивался лицом от прошлого к будущему.

– Очень удобная привычка.

– Ну да. Через год отцу Кронану надоело это терпеть, он забрал меня из монастыря и пристроил в оруженосцы. Сказал, что лучше мне насытиться мирскими удовольствиями и потом раскаяться, чем спотыкаться на каждом шагу и так в конце концов никуда и не прийти.

– Он был моим врагом, я не сожалею о том, что сделал, – медленно произнес Гвейр. – И все же, Рольван… можешь не принимать моих слов, но я сочувствую твоей утрате. Несмотря ни на что.

Ответить было нечего, поэтому Рольван просто сказал:

– Спасибо.

Он хотел еще расспросить Гвейра – ему действительно было интересно – об Аске и Грате, но не успел. Вернулась Игре. Появилась на краю прогалины неслышно, словно призрак или дикий зверь, но не было на этот раз ни клыков, ни леденящего ужаса, только хрупкая девушка из плоти и крови, чье лицо хранило отпечатки слез и скорби, а руки, крепкие и мозолистые, как у воина, с неаккуратно обрезанными ногтями, сжимали толстую дубовую ветвь.

Не сказав ни слова, Игре опустила ее одним концом в огонь и завела свою тихую песнь-заклинание. Как всегда, принялась чертить в воздухе огненные письмена вокруг их маленького лагеря. Рольван оборачивался, наблюдая за ней. В какой момент его страх сменился пониманием, он не смог бы сказать. Но теперь он чувствовал, сам не зная, как, чувствовал, что внутри круга возводится безопасное пристанище, укрытое и защищенное от всего, что враждебно человеческому миру, а ночь с ее темными тварями остается снаружи. Не было ничего странного в том, чтобы доверить свою жизнь дрейву, если этим дрейвом будет Игре. Рольван поймал на себе удивленный взгляд ее брата и отвернулся к огню, прогнав с лица всякое выражение, но тепло, поселившееся внутри, больше не угасало.

Наутро выехали с первым светом. Ночная прохлада быстро таяла в солнечных лучах. Отдохнувшие лошади без понуканий прибавляли шаг, копыта бодро стучали по серым камням дороги, то взбегавшей на покрытый мхом и вереском холм, то устремлявшейся в низину, где березы в зеленых кудрях стерегли пышные луга свежескошенной травы. Крестьянские подводы со скрипом ползли по дороге навстречу. Их возницы встречали всадников приветливыми улыбками, как будто в такой ясный солнечный день им казалось грехом не проявить дружелюбия к любому незнакомцу.

Впереди лежала область Радинбери – последняя Лиандарская провинция перед Тиринией. До каменного святилища, где, по словам Игре, находился источник всех бед, оставалось меньше трех дней пути. Что они будут делать, приехав туда, по-прежнему было неясным. Игре казалась задумчивой, но скорее решительной, чем печальной. Гвейр хмурился и поглядывал на небо, прикидывая что-то.

В отличие от них Рольван, сам не зная, почему, был почти весел. Он напевал про себя легкомысленный мотивчик из тех, что знает всяк на столичных улицах, и с улыбкой разглядывал ехавшую впереди дрейвку: прямая спина, торчащие безо всякого порядка рыжие пряди – Игре тщательно расчесывала их каждое утро, но уже через час ее прическа снова напоминала разоренное птичье гнездо. Кто бы мог подумать, размышлял он, кто мог предположить, что в таком невзрачном теле окажется столько силы и ловкости, столько поистине мужской смелости? Лишь тот, кто внимательно слушал песни бродячих певцов, повествующих о прошлом Лиандарса: о великих вождях, могучих дрейвах, о славных воинах и не менее славных воительницах. Игре была, наверное, последней из них. С ее смертью старый мир исчезнет окончательно.

Рольван вздрогнул, сообразив, куда заводят его собственные мысли, и украдкой осенил себя священным знаком. С того дня, как согласился стать спутником этих двоих, он уже изрядно запутался и в дальнейшем все обещало сделаться только хуже. Быть может, если бы он еще мальчишкой на занятиях в монастыре больше слушал и меньше перешептывался с такими же, как он, ленивыми остолопами Эгвином и Одо, теперь смог бы разобраться, отделить правду ото лжи, а зерна – от плевел. Но в то время было куда интереснее изображать на восковых дощечках для письма оскаленные рогатые физиономии, подписывая к ним имена наставников, или играть в кости на скамье, прикрывая свое занятие подолами длинных туник и каждую минуту рискуя быть застигнутыми. Теперь же Рольван с каждым днем все дальше уходил от верного пути, а слова проповедей, перемешанные в памяти со словами древних баллад и кабацких песен, ничем не могли ему помочь.

Вопрос Гвейра, обращенный к сестре, перебил его путаные размышления:

– Если мы уже близко, Игре, почему здесь все не кишит призраками и их жертвами? В Сторксе все кажется обычным… почти. Ста милями к северу мы встретили больше разрушений, чем здесь!

Игре передернула плечами, и Рольван направил коня ближе, чтобы расслышать ее ответ.

– Подожди еще, встретишь. Те, кто прошел первыми, растерялись и разбрелись кто куда. Остальные держатся ближе к Вратам. Что-то заставляет их оставаться там, что – не знаю.

– Не слишком-то мудро вступать в бой, почти ничего не зная о враге, – заметил Гвейр.

Игре не стала спорить, только вздохнула:

– Иногда приходится идти вслепую. Может быть, когда подойдем ближе, смогу что-нибудь разглядеть.

– Обнадеживает, – хмыкнул Рольван, не желавший оставаться в стороне от разговора.

И получил в награду сердитый взгляд.

– А может быть, ты закроешь Врата своими молитвами!

– Никогда не был в них силен, – отозвался он весело. – Слишком любил вино и женщин, понимаешь ли.

Игре фыркнула:

– Вижу. Этого только слепой не увидит!

– Не ссорьтесь, – попросил Гвейр. – Сколько можно?

– Никто и не ссорится, – ответил Рольван прежде, чем она придумала очередной резкий ответ. – Ведь правда же, Волчица?

Их лошади оказались совсем рядом. Тонкий и быстрый, как змея, меч вылетел из ножен на ее поясе и оказался возле его горла так быстро, что Рольван даже не успел сообразить уклониться, как заточенное лезвие обожгло холодом его кожу.

– Еще раз назовешь меня так, – звеняще выдохнула Игре. – Еще раз!

К этим звериным огонькам в ее глазах Рольван уже почти привык. Не отводя взгляда, он медленно поднял руку и отодвинул меч.

– Я тебя понял, – сказал он.

Гвейр негромко, но смачно выругался. Игре убрала меч и резким движением послала свою кобылу вперед. Рольван потер горло и поспешил догнать ее, так, чтобы дальше ехать рядом. Замыкающим на этот раз остался Гвейр, и его недовольный взгляд еще долго буравил Рольвану спину.

Ко времени дневного привала на берегу одной из многочисленных речушек Гвейр подстрелил жирного селезня, так что обед был горячим – весьма кстати, и даже то, что мясо оказалось довольно жестким, не испортило аппетита. Позволив отдохнуть лошадям, продолжили путь и еще до заката миновали две небольших деревни, одна из которых казалась странно опустевшей, зато во второй жизнь шла своим чередом, как будто и не бывало в этих краях никаких призраков. Благополучие это казалось до того ненастоящим, что все трое вздохнули с облегчением, когда последние дома остались позади.

Когда закатное солнце огненным колесом нависло над лесом, заставляя все время щуриться и отворачивать головы, с вершины очередного холма открылся вид на обнесенную неприступной стеной монашескую обитель и дальше, на еле видный за изгибом дороги постоялый двор.

Рольван не удержался, протянул задумчиво:

– У монахов должен быть странноприимный дом.

– Нет! – в один голос откликнулись брат и сестра.

Гвейр усмехнулся и пояснил:

– На постоялом дворе лучше кормят.

– Ты просто не привык к монастырской пище. Она очень даже недурна.

– Тебя никто не держит, – сообщила Игре. – Можешь там и остаться.

Рольван улыбнулся ей.

– Кто-то же должен за вами приглядывать.

Игре негодующе втянула воздух, но Рольван уже ехал вниз по склону холма. Он знал, что ведет себя как мальчишка, но нисколько в этом не раскаивался. Задирать и злить ее было настоящим удовольствием, не требовавшим к тому же никаких усилий. А Гвейр пусть радуется, что стычки эти происходят на словах, а не на мечах. Учитывая обстоятельства их знакомства, все могло бы быть намного хуже.

Вдоволь напетлявшись по неровному склону, дорога пошла прямо. Путники подстегнули лошадей. В щели меж камней пробивались пучки сероватой травы, кое-где вырывались наружу корявые корни росших по краю деревьев. Рольван оказался впереди, Гвейр и Игре следовали теперь за ним, беседуя негромко – он прислушивался, но разбирал только отдельные слова. Их голоса, стук копыт на камнях, звон металлических частей сбруи и собственные противоречивые мысли отвлекали внимание, и лишь когда Гвейр вдруг замолчал, а лошади его и Игре прибавили шаг, Рольван оглянулся и увидел спускающихся с холма всадников.

Их было трое, слишком мало, чтобы представлять опасность, и воинственными они не казались. Но когда, очутившись на ровном месте, они пустили коней вскачь, Гвейр тут же очутился между ними и сестрой, и Рольвану ничего не оставалось, как приготовится защищать ее с другой стороны. Всадники быстро приближались. Издалека их можно было принять за господина с двумя слугами, но, оглянувшись снова, Рольван узнал в богато одетом всаднике священника в темной сутане, прикрытой коротким плащом с богатой меховой оторочкой, в криво сидящей на кудрявой голове шляпе. Его спутники, без сомнения, были простыми монахами. Оружия у них не было, если не считать хлыстов, и опасными они могли оказаться разве что для встречных собак.

Дорога не позволила бы разъехаться шестерым. Пришлось посторониться, чтобы пропустить спешащую троицу. Тот, кто ехал первым, вежливо кивнул, благодаря, и проехал было мимо. Это был невысокий плотный мужчина, до самых глаз заросший светлой курчавой бородой. Его глаза смеялись, даже когда он всего лишь приветствовал случайных путников, уступивших ему дорогу, а уголки губ приподнимались в непроизвольной улыбке. Это неодолимую веселость не узнать было невозможно. Рольван открыл и закрыл рот в полной растерянности, но в тут священник оглянулся и сомнения исчезли.

– Рольван! – восторженно закричал он в тот же самый миг, когда Рольван воскликнул:

– Одо!

Мгновение, и оба, соскочив с седел, со смехом принялись хлопать друг друга по плечам.

– Заматерел-то как! – хохотал Одо. – Ну точно тидирский головорез, чтоб тебе треснуть!

– Вчера только тебя вспоминал, веришь? – перебил его Рольван.

– Врешь! – восхитился Одо совсем как в детстве, и Рольван, не задумываясь, ответил детской клятвой:

– Да быть мне монахом, если вру!

И вызвал этим новый приступ смеха у своего старинного приятеля. Спохватился:

– Ну да, ты-то теперь монах, кто бы подумал! Еще не епископ?

– Всего лишь скоромный настоятель здешней обители, – сообщил Одо без тени положенного смирения. – Где сегодня тебе окажут гостеприимство не хуже, чем тидиру! Ты ведь не собирался проехать мимо, нет?

Рольван замялся. Один из монахов, терпеливо ожидавших своего настоятеля, вежливо кашлянул. Одо оглянулся, кивнул. Сказал громко:

– Куда бы ты ни ехал, ты и твои друзья… – спутники Рольвана ответили на его взгляд лишь короткими поклонами, Рольван тоже не спешил представлять их друг другу. Одо продолжил, пожав плечами: – куда бы вы ни ехали, уже вечер. У нас в обители всегда рады гостям, и даже не смей спорить. Постель будет не хуже, чем в казарме, а ужин получше, уж поверь!

Под грозным Гвейровым взглядом Рольван смущенно потер лоб.

– Дай мне немного времени, – попросил он. – Мы как раз решали, где будем ночевать.

– Да о чем тут спорить-то? – возмутился отец-настоятель, но сжалился и великодушно позволил: – Ладно, решайте дальше. Я поеду вперед и буду ждать. Не поверишь, какое вино я достану отпраздновать нашу встречу!

Он ударил Рольвана по плечу с такой силой, что тот покачнулся. Потом вскарабкался, не без помощи одного из своих монахов, на серого мерина, такого же упитанного, как он сам, и ударом пяток отправил его вперед. Оглянувшись через плечо, крикнул:

– Не задерживайся, Рольван!

Рассмеявшись, умчался прочь. В седле он держался неуклюже, изрядно напоминая обряженный в плащ и сутану мешок с мукой. Рольван от души улыбнулся вслед.

И обернулся, чтобы встретить сердитый взгляд Гвейра и презрительную улыбку-оскал его сестры.

– Ну что вы так злитесь? – спросил он их. – Почему бы нам не заночевать в монастыре? Или тут вас тоже все знают?

– Поехали, Игре, – сказал Гвейр, резко ударив коленями в бока своего коня.

Игре последовала его примеру, показав напоследок самый уничижительный из своих взглядов. Направленный на пешего Рольвана сверху вниз, он удался особенно хорошо. Даже спина ее, когда Игре вместе с братом уезжала прочь по следам скакавших впереди монахов, выражала презрение.

– Проклятые дрейвы, прах бы вас побрал, и вас, и ваших призраков! – вполголоса выругался Рольван, прежде чем влезть в седло и отправиться вдогонку.

– Гвейр! – позвал он, подъезжая. – Да подожди же ты!

Гвейр остановился так резко, что Рольван чуть не наехал на него.

– Чего ты хочешь?! – воскликнул он. – Ты дал слово защищать Игре, а сам теперь хочешь вести ее в логово врагов! О чем с тобой после этого говорить?

– Да нет же, Гвейр! – и с каких пор он взял привычку оправдываться перед этими людьми? – Я не мог знать, что встречу здесь знакомого, друга! Что мне оставалось, притворяться, что это не я?! Они ничего вам не сделают, им неоткуда знать, кто вы. Даже наоборот, подумай сам! Ну кому придет в голову искать дрейвов среди личных гостей настоятеля монастыря?

– Ты сам-то слышишь, что говоришь, Рольван?

– Оставь его в покое, – вмешалась Игре. – Поехали. Пусть отправляется к своим друзьям.

Как ей это удается, вложить в простые слова столько презрения, столько ненависти? Заставить его почувствовать себя худшим из ничтожеств? А он, дурак, воображал, будто стал для них почти своим! Рольван воскликнул с отчаянием:

– Да не желаю я вам зла, не желаю! Как вы все еще не можете этого понять?!

Замолчал, смутившись собственного порыва. Игре презрительно скривилась. Гвейр пристально посмотрел на него и вдруг смягчился.

– Я тебе верю, – сказал он. – Ты вправду ничего не мог поделать. Если не появишься, твой друг может заподозрить неладное. Сделаем так: езжай к нему, а мы заночуем на постоялом дворе. Встретимся там утром.

– Мы выедем на рассвете, – упрямо заявила Игре.

– Через час после рассвета, – поправил Гвейр. – Не опаздывай, Рольван. Ждать мы не станем.

– Не опоздаю, – пообещал Рольван.

 

Глава восьмая, ошибочная

Вино, извлеченное из монастырских подвалов по случаю встречи настоятеля с другом детства, превосходило любые самые смелые надежды. Она касалось языка золотистой медовой каплей и теплыми лучами разбегалось по телу, оставляя короткое, но явное чувство прикосновения к чуду. Одо улыбался, с полным на то основанием ожидая похвал. Рольван с удобством расположился в широком кресле, застеленном теплой овечьей шкурой, и через стол, наполовину занятый небрежно сдвинутыми книгами, пергаментными листами, по большей части выскобленными и исписанными повторно или даже на третий раз, и огрызками яблок, смотрел на настоятеля. Неужели он и сам так же сильно, почти до неузнаваемости изменился за прошедшие годы? Прежней у его друга оставалась только улыбка да еще любовь к яблокам – теперь-то уж Одо мог позволить их себе сколько угодно.

На свободной половине стола кроме двух толстых свечей и кувшина с вином стояли еще тарелки с нежнейшей выпечкой, приготовленными по особому рецепту мясными колбасками и, разумеется, яблоками. За спиною Одо ярко пылал камин.

Кроме стола и камина, в скромной келье настоятеля имелась еще кровать, ширине которой вполне мог позавидовать какой-нибудь привередливый эрг. На кровати, среди подушек и смятых одеял, были небрежно разбросаны предметы монастырской и светской одежды. Можно было подумать, что настоятель, словно избалованная городская красотка, все утро примерял их один за другим и все не мог выбрать подходящий. Каменный пол между кроватью и столом был застелен белоснежными шкурами.

Во всем этом не было решительно ничего от отца Кронана, всегда аккуратного, сторонящегося любых излишеств, привыкшего обходиться малым. Но вместе с тем все здесь непонятным образом напоминало о нем. Напоминало так, что можно было подумать – епископ только что вышел и комната, даже кочерга у камина и дверная ручка, еще помнят тепло его руки.

Может быть, все дело в запахе, подумал Рольван. Этой особой смеси ладана и воска, и старой кожи, и чернил, и монастырской пищи, которая, что бы он ни говорил сегодня Гвейру, редко бывала вкусной и никогда – обильной.

Кроме, правда, сегодняшнего случая. Быть может, все дело в том, что прежде Рольвану не приходилось ужинать с настоятелем.

Он не спеша поднес к губам чашу и сказал, глядя поверх нее на отца Одо:

– Твой повар точно не хуже тидирского, – Одо ожидающе вздернул редкие брови, и Рольвану пришлось признать его победу: – а такое вино не снилось даже тидиру. Тебе не жалко тратить его на меня?

Настоятель, казалось, засомневался.

– Сколько лет мы не виделись? – спросил он.

– Десять? – Рольван подумал. – Одиннадцать.

– Тогда не жалко.

– В последнюю нашу встречу ты уверял, что лучше умрешь, чем примешь постриг. Собирался покинуть монастырь, как только станешь совершеннолетним и отец не сможет уже тебе указывать.

Улыбка настоятеля сделалась печальной.

– Отец умер, и я передумал. Его последняя воля, знаешь… Не смог через нее переступить.

– Я не знал, Одо. Сочувствую.

– Кто бы говорил, Рольван, это я должен приносить соболезнования. Церковь потеряла своего главу, конечно, мы скорбим, но ты-то потерял не просто епископа. Ведь он усыновил тебя, да?

– Да.

– Сочувствую тебе.

Но долго оставаться серьезным Одо не умел никогда. Вот и сейчас его щекастое лицо почти сразу расплылось в улыбке, и он лукаво подмигнул Рольвану:

– Ты, говорят, единственный наследник?

– Врешь, настоятель, никто этого не говорит. Ты знаешь, что он почти все оставил церкви.

– Но и тебя не забыл, надо думать? По тебе, правда не скажешь. Оборванец из оборванцев, разве что конь добрый, да и тот замучен – кожа да кости. Как таких еще держат на тидирской службе? Или, может быть, тебя давно уже выгнали? Признавайся, Рольван.

Рольван тоже улыбнулся.

– Нет, пока не выгнали. Я второй месяц в пути, поистрепался. Видел бы ты, какими мы иной раз возвращаемся из походов! Ты бы даже милостыню побрезговал подать такому.

– Милосердие – первая из заповедей, – сурово оборвал его Одо. – Я бы ее тебе в любом случае подал.

– Вот уж спасибо, друг!

Оба рассмеялись. Вино убывало незаметно, и так же незаметно Рольваном овладела приятная расслабленность и спокойствие. Сытый, даже объевшийся, он удобно развалился в кресле и чувствовал себя почти счастливым. Одо наполнил обе чаши уже в третий раз.

– Расскажи мне о своих делах, – попросил он. – Что ты, весь истрепанный, делаешь в здешних краях с такими же оборванцами, пока Дэйг воюет с канарцами? Разве ты не должен быть с ним?

– Я… Это долго объяснять, Одо. Тидир отправил меня с поручением.

– Куда?

– Долго объяснять.

– Ах, вот как, – сказал Одо и принялся грызть яблоко.

Рольван замолчал. Он не хотел лгать и не знал, как сказать правду и стоит ли вообще ее говорить. Цепь событий, что привела его в это место, была слишком неправдоподобна, чтобы кто-то со стороны мог в нее поверить.

Покончив с яблоком, отец-настоятель немого подумал и потянулся за следующим. Произнес небрежно, как бы между прочим:

– Кое-что мне непонятно.

– Ты о чем?

– А вот о чем, – Одо повертел яблоко в руках, неспешно откусил кусок и, только прожевав его, заговорил дальше: – Я знаю кое-что о твоем поручении.

– Ты? – к такому повороту Рольван готов не был.

– Ну да, я. Я ж всего два дня как вернулся из Эбрака. Выбирали нового епископа, чтобы представить тидиру, когда вернется, перегрызлись, как… ну, да ладно. Война, конечно, войной, но что убийца остался не пойманным, этому никаких оправданий нет. На все вопросы было сказано, что тидир доверил поимку преступника своим лучшим дружинникам. И названо твое имя. Об этом ты что скажешь?

– Все так и есть.

– Ты думаешь найти его здесь? А твои спутники, о которых ты не хочешь говорить, это лучшие тидирские воины? Боюсь представить, как тогда выглядят худшие.

– Говорю же, мы долго были в пути. Ты слишком привык к хорошей жизни, Одо.

Рольван с улыбкой оглядел уютную келью, но перевести все в шутку не получилось. Отец-настоятель по-мальчишечьи ухмыльнулся, потом нахмурился, дернул себя за ухо, отбросил недоеденное яблоко, сложил перед собой на столе руки и сказал решительно:

– Выкладывай.

Полночь давно миновала, когда Рольван наконец закончил рассказ. Вино было допито и принесено новое. Камин потух и успел остыть, свечи давно погасли, все, кроме одной, которую Одо уже дважды заменял новой. Перед настоятелем на столе возвышалась гора из яблочных огрызков. Одо оказался хорошим слушателем, внимательным и чутким к малейшей недосказанности, и эта его новая черта лучше всяких слов объясняла, какая пропасть отделяет двадцатисемилетнего священника от мальчишки, отданного в монастырь во исполнение отцовского обета и мечтавшего при первой же возможности сбежать от уготованной родителями судьбы. Несколько раз Рольван терялся и замолкал, не зная, какими словами можно описать пережитые встречи со сверхъестественным и собственные поступки, которых никогда не совершил бы, не пережив этих встреч. Одо тогда приходил на помощь, и всякий раз ему удавалось всего несколькими вопросами вернуть разговору ясность и простоту. Он и не думал подозревать Рольвана во лжи или сомневаться в его рассудке, так что под конец тот даже заулыбался, подробно рассказывая о своих словесных перепалках с Игре.

– Представляю, как это все странно звучит, – хмыкнул он, закончив историю появлением на дороге самого Одо. – На твоем месте я бы ни за что не поверил, если бы не видел собственными глазами. Но это все правда.

– Скажем так, кое-что я все-таки видел собственными глазами, – необыкновенно серьезно отозвался настоятель. – Людей, отмеченных демонами, как ты говоришь, призраками, видел. Два раза. А слышал еще больше, так что тут ты меня не удивил. Наоборот, теперь мне многое стало понятно… Кроме одного. Почему ты им веришь?

– В каком смысле?

– Рольван, ты вырос в монастыре. Ты книгу Мира цитировал наизусть, когда я еще только и умел, что яблоки в саду воровать да швыряться огрызками. Отец Кронан был твоим личным наставником, мечтал вырастить из тебя будущего епископа. И ты – ты! – запросто поверил на слово врагам бога и церкви! Поверил, что они могут желать добра, что выступают не заодно со злом, губящим людские души! Почему?

Получить выговор от толстяка Одо – это было уж слишком. Рольван недоверчиво покачал головой:

– Не могу поверить, что слышу это от тебя.

– Я же как-никак священник, – Одо улыбнулся с чуть заметным самодовольством и снова посерьезнел: – Ну-ка, расскажи мне, что об этом сказано в Учении.

Рольван вздохнул и прикрыл глаза, вспоминая подходящую случаю цитату. Она пришла как будто сама собой:

– «Тьма не имеет общей доли со светом, а свет – с тьмой. Никто, ходящий путями тьмы, не делает доброго, ибо света нет в нем, станешь искать его – и не найдешь, только напрасно потеряешь время».

– Дальше, – велел Одо.

– «Посему вырывай корни зла, иначе оно прорастет и заглушит добрые побеги, – Рольван произнес это почти с ненавистью, – так поступай везде, где только сможешь, и наблюдай за собою, чтобы и тебе не впасть в соблазн».

– Ну? – спросил Одо.

– Что – ну? Они не… не знаю, как это тебе объяснить. Они заблуждаются, да. Но они действительно хотят все исправить!

– Откуда ты это знаешь?

– Вижу. Не могу я тебя убедить! Если бы там был, Одо, видел сам, ты бы понял. Ты бы…

Одо перебил его сбивчивые объяснения.

– Мне кажется, я вижу другое. Все просто, Рольван. Ты увлекся этой женщиной?

– Кто, я? – Рольван рассмеялся и резко оборвал смех. – Даже и не думал об этом, Одо, клянусь. Даже не думал.

– Подумай сейчас, мой друг, прошу тебя. Возможно ли, что ты просто влюблен в нее, потому и веришь любому слову? Уж мне-то ты можешь в этом признаться, учитывая, – настоятель хмыкнул и понизил голос, – что первая женщина у нас с тобой была одна на двоих. Помнишь?

Рольван усмехнулся:

– Разве такое забудешь?

– Я не забыл, как видишь. Итак?

– Мне кажется, или ты меня допрашиваешь?

– Нет, конечно же. Можешь считать, что ты на исповеди – и, кстати, не налить ли нам еще вина?

– Хороша исповедь! И как тебя еще не выгнали из настоятелей?

– Сам удивляюсь, – вздохнул Одо, берясь за кувшин. – Так что насчет женщины, Рольван? Мне она показалась не слишком-то, гм, хорошенькой. Честно говоря, я принял ее за очень голодного юношу.

– Как и я поначалу, – Рольван пододвинул к себе наполненную настоятелем чашу.

Неожиданный вопрос встревожил его сильнее, чем хотелось показать. Он старательно перебрал в памяти мысли и чувства, посещавшие его в последние дни, но никаких признаков увлеченности или страсти в них не нашел. Скорее, наоборот. Рольван отчетливо представил себе оскаленную волчью пасть и ответил насколько мог искренне:

– Такие, как она, поедают своих любовников заживо. Я ни за что на свете бы не к ней не притронулся.

Он тут же пожалел о своих словах, вспомнив тот единственный беззаботный вечер в Сторксе, вспомнив ее смех и ее слезы из-за Грата. Но Одо вздохнул с облегчением и двумя руками поднял свою чашу, словно провозглашая заздравный тост. Рольвану осталось лишь последовать его примеру, запивая вином свою беспричинную тревогу и горьковатый привкус во рту.

– Ну, а раз ты свободен от ее чар, вот что я предлагаю сделать, – Одо говорил весело, как будто замыслил всего-навсего хорошую шутку, – у здешнего эрга в замке имеется какая-никакая дружина. Правда, половина их ушла с тидиром на север, а вторая половина до свету из-за стен глаз не высунет. Но монахам не пристало бояться ночных теней, гонца к ним я могу отправить и ночью. Час езды, если вскачь. А наутро пусть эти головорезы изловят дрейвку и убийцу епископа, да еще, пожалуй, помогут тебе доставить их в Эбрак, на тидирский суд. И поручение твое будет выполнено, и обратный путь окажется безопаснее. Что ты на это скажешь?

Гвейр сразу увидел западню, и Игре тоже. Его предупреждали, но Рольван оказался достаточно глуп, чтобы забраться в ловушку с головой.

– Нет, Одо, подожди! Не надо!

– Почему? – отец-настоятель был искренне удивлен.

– Одо, я знаю, что ты не веришь. Но вдруг, просто подумай, вдруг это все правда? Вдруг правда, что только они могут закрыть эти Врата, а мы им помешаем?! Представь, если по нашей вине здесь останутся призраки, и будут убивать людей, и будут приходить новые, и…

– Тише-тише, я тебя понял. Ты что же, предлагаешь отпустить их с миром?

– Одо… – Рольван выдохнул и постарался говорить рассудительно: – Если то, что мне сказали, правда… во всяком случае, Гвейр действительно в это верит, тут я ручаюсь. Если это правда, и эти твари приходят из другого мира, и есть Врата, которые туда ведут – ты можешь их закрыть? Можешь, настоятель?

Одо задумался.

– Нет, – признал он. – И не знаю никого, кто бы это мог. Постом и молитвой, наверное…

– Ты уверен, что получится?

– Нет, не уверен.

– Тогда, ради Лиандарса… ради всех людей, мы должны позволить им попытаться. Ты понимаешь, Одо?

– И что? По-твоему, надо их просто отпустить? Ты хоть помнишь, о ком мы вообще говорим?!

– Да уж поверь, помню! Отец Кронан был моим приемным отцом, не твоим! И я не предлагаю их отпустить, я еду с ними. Когда все закончится… Я рассказывал тебе о нашем уговоре.

– Ты арестуешь его и доставишь в Эбрак, как приказал тидир? В одиночку?

– Нет! Я и не собирался этого делать. Я с самого начала собирался вызвать его на поединок и убить!

– И все еще собираешься?

– Конечно! – ложь теперь не казалась Рольвану таким уж большим грехом, да и была ли это ложь? Неважно, решил он. Об этом он успеет подумать после. – Я дождусь, когда Врата будут закрыты и убью его.

– А дрейвку?

– Ее тоже. Прошу, поверь мне, Одо.

– Я должен поверить, что ты один управишься с ними двоими? Судя по твоим собственным рассказам, они бойцы всяко не хуже тебя!

– Я сделаю это. Должен сделать и сделаю, тебе придется довериться мне в этом, или, – Рольван вздохнул, подумав, что слишком долгими уговорами лишь вызовет к себе подозрения, – или делай, как ты решил и знай, что призраки и живые мертвецы останутся здесь навсегда. Хотя ты ведь не видел еще живых мертвецов, так что можешь мне не верить, можешь думать, что это не так уж и страшно, когда их не берут ни меч, ни стрелы, когда они встают и снова…

– Хватит, Рольван, достаточно! – оборвал его священник. – Я не дурак. Я тебя понял. Пусть закрывают свои Врата, раз уж ты так уверен. А я позабочусь распространить их приметы, и если ты погибнешь, далеко они все равно не уйдут. Только знаешь что, постарайся, пожалуйста, выжить в этом предприятии, друг мой. Было бы жаль встретить тебя после стольких лет лишь затем, чтобы потерять.

– Мне тоже было бы жаль, если бы ты меня потерял, – Рольван с облегчением откинулся на спинку кресла и улыбнулся. – Постараюсь этого не допустить.

– Обещай, что на обратном пути ты остановишься у меня отпраздновать победу.

– И еще раз отведать твоего чудесного вина, – согласился Рольван. – Обещаю.

Одо наклонил голову, торжественно, как будто стал свидетелем священного обета, но тут же по-мальчишески ухмыльнулся и, привстав, заглянул в кувшин.

– Хотел бы я знать, почему здесь пусто, ведь мы почти не пили? – он в раздумье почесал выбритый кругом затылок. – Как думаешь, принести ли нам новый или все-таки пора спать?

– Спать, пожалуй. Иначе завтра меня придется привязывать к седлу, чтобы не свалился.

– Не думаю, что твои друзья дрейвы станут этим заниматься. Пойдем, я покажу тебе, где у нас спят особенно почетные гости. Тебе понравится.

Помещением для почетных гостей оказались две смежные комнаты, каждая размером с келью настоятеля, обставленные если не роскошно, то с удобством, каким не побрезговал бы ни один путешественник, насколько бы знатным он ни был. Похваставшись, что в комнатах этих несколько лет назад останавливался ни кто иной, как сам отец Кронан, и пожелав Рольвану спокойной ночи, Одо благословил его и наконец оставил одного. Вода, приготовленная в деревянной бадье, совсем остыла, но Рольван, надеясь так прогнать хмель, все же окунулся в нее. Вытершись лежащим рядом полотенцем, прошел в спальню. Уютная и теплая, она нисколько не походила ту комнату, которую он делил когда-то с шестнадцатью другими послушниками – разве что тем же совершенно особенным монастырским духом, что он ощутил еще в келье настоятеля. Рольван обнаружил, что вдыхает его с удовольствием, как будто после долгого странствия он наконец возвратился домой. Было так хорошо забыть ненадолго о печалях внешнего мира, всего несколько часов ни о чем не тревожиться и не быть начеку. Преклонив колени перед большим, во всю стену, изображением расцветших меча и копья, он от всей души произнес молитву. Знакомые слова согревали душу и внушали спокойствие, от которого начало клонить в сон. Поднимаясь с колен и забираясь под мягкое одеяло из овечьей шерсти, Рольван улыбался довольной улыбкой усталого и счастливого человека.

Он видел сон и во сне он знал, что это сон. Он помнил, так отчетливо, словно это было всего лишь вчера, как все то же самое происходило наяву – заполненную любопытным народом площадь, гул людских голосов, шум дождя и хлюпанье по грязи множества ног. Два ряда стражи и плаху на помосте, и усталый лик тидира Дэйга на переносном троне. Палача в кроваво-красном одеянии. Двух болтунов за спиною и собственную злость на их трескучие голоса, на их глупость и равнодушие перед лицом чужой гибели. Помнил, как стихли все звуки, когда хрупкая фигурка в простом сером платье поднялась по ступеням помоста. Рольван никак не мог разглядеть ее лица. Другие лица были видны отчетливо, но стоило ему поднять взгляд на осужденную, как серая завеса дождя между ними густела и превращалась в непроницаемую пелену. Священник в епископском облачении поднес к ее губам божественный символ. Это не был отец Кронан – с отстраненным удивлением Рольван узнал пухлую фигуру и добродушное лицо своего детского друга. И сразу, стоило ему только разглядеть в епископе Одо, серая пелена растаяла и Рольван узнал ту, на чью смерть пришел полюбоваться весь Эбрак.

Игре повернула голову и встретилась с ним глазами, безошибочно отыскав его в толпе. В ее взгляде не было ни осуждения, ни ненависти – только усталость. Потом она опустилась на колени перед плахой, и Рольван проснулся.

Вскочил, уронив на пол одеяло. От выпитого накануне вина, от волнения, от пришедшего в один миг осознания и вины, что не понял всего раньше, дрожали руки. Кое-как одеваясь, бросился к окну. Проходя мимо божественного символа, вздрогнул и, неожиданно для себя, встал, вернее, упал на колени.

– Я все понял, – сказал он хрипло. – Спасибо!

Вскочил и бросился к окну. Распахнув ставни, выглянул наружу. Небо светлело, набухало алой болезненной полосой. В воздухе дрожал негромкий гул песнопений. Началась ли это уже утренняя служба или еще звучали ночные хвалитны, Рольван сообразить не мог, лишь понимал, что должен торопиться. Час езды до эргского замка, если вскачь, сказал Одо, но едва ли кто-то из монахов захотел бы скакать галопом в темноте. В лубом случае, следовало думать, что гонец уже там и что отряд эргской дружины на рассвете, как только можно будет не опасаться призраков, выступит из замка. Уже выступил.

На ходу опоясываясь и пристегивая меч, Рольван с перекинутым через руку плащом вышел в коридор. Здесь было пусто и звучали, отдаваясь от стен, песнопения. Ночью он был довольно-таки пьян и теперь боялся заплутать, но ноги сами принесли его к выходу во внутренний двор. Послушник, спешивший куда-то от колодца с двумя полными ведрами воды, не обратил на Рольвана никакого внимания. Конюший без возражений отдал ему коня и сам распахнул перед ним ворота монастыря. Вероятно, гости, уезжавшие с первым светом, не были здесь в новинку.

– Скажи, – попросил его Рольван, придержав поводья, – гонец, которого отец Одо обещал послать к эргу, давно ли уехал?

Конюший без удивления пожал плечами:

– Кажется, тогда только запели хвалитны.

– Спасибо, – сказал Рольван и подстегнул коня.

Тот рванулся вперед так, что из-под копыт полетели камни и комья земли. За спиной со скрипом закрылись ворота. Не возвращаясь на дорогу, не теряя зря времени, напрямик через мокрые от росы луга, к маячившим вдалеке стенам и крышам придорожного постоялого двора, поминутно озираясь вокруг – не появится ли откуда-нибудь спешащая на зов настоятеля эргская дружина. Одо поступил глупо, не приказав запереть его, пока все не будет кончено. Рольван не держал обиды на отца-настоятеля, он и сам на его месте, скорее всего, поступил бы так же. Дрейвов нельзя оставлять в живых, так же, как нельзя оставлять в живых убийц и отравителей, разбойников и осквернителей храмов – это известно даже малым детям. Находясь возле Игре столько дней и сохранив ей жизнь, Рольван и сам стал преступником. Что же касается Гвейра, он, хоть сам и не дрейв, все равно их пособник и, хуже того, убийца епископа. Навлечь на них кару – священный долг любого, называющего себя слугою богу и тидиру.

Вот только к Рольвану все это больше не имело никакого отношения. Наверное, он понял все давно и лишь из упрямства не желал этого видеть. Слишком велико было зло, причиненное им этой женщине, слишком много крови пролегло между ним и ее братом, чтобы признаться, хотя бы самому себе, что больше не желает мести и правосудия тоже не желает. Что в тот, возможно, недалекий день, когда эти двое окажутся одни против целого мира, он, Рольван, встанет с ними третьим. И умрет за них, если понадобится, и не станет жалеть ни о чем. Он безжалостно терзал конские бока, торопясь успеть, опередить беду, которую сам же и навлек на них. Торопясь сказать наконец слова, что должны были прозвучать еще много дней назад.

Слова эти рвались у него из груди, он повторял их в мыслях, пока мчался вперед, пока колотил изо всех сил в окованные железом ворота, пока препирался с полусонным привратником. Только переполошив всех слуг и разбудив хозяина, Рольван наконец понял то, что ему пытались втолковать с самого начала: людей, которых он ищет, здесь нет и не было. И еще – что он не первый, кто о них спрашивает.

– Ворвались, всех подняли, обыскали весь дом, даже в подвал заглянули, – поправляя съехавший на глаза ночной колпак, с обидой пожаловался хозяин. – Только опять улеглись, теперь вы. Что за птицы такие важные, что все их среди ночи ищут в моем доме?

– Я ищу своих друзей, а что понадобилось тем, кто у вас обыскивал подвал, не знаю, – ответил ему Рольван. – Мне жаль, что причинил столько беспокойства. Вот, надеюсь, это немного вас утешит. Могу я узнать, в какую сторону уехали те люди?

Разглядев лежащую на своей ладони монету, хозяин повеселел. От него и от привратника Рольван выяснил, что незваных гостей было десятеро, среди них один монах, что возле ворот они некоторое время совещались и даже спорили, и кто-то из них предлагал отправиться в ближний монастырь задать пару вопросов настоятелю, но в конце концов монах настоял на своем и отряд поскакал по дороге к югу.

– Монах-то, я понял, знает, куда ваши друзья, благородный господин, направлялись, и хочет, чтобы там их и взять, – и привратник окинул Рольвана подозрительным взглядом. – А солдатам не больно-то хотелось ночью шляться по лесам, где демоны. Но монах сказал, если поймают дрейва, награду получат от самого тидира, да еще настоятель от себя им отсыплет, вот они и согласились. А вы сами-то, благородный господин, случаем, не дрейв?

– Нет, не дрейв, – коротко ответил Рольван и удержался, чтобы не прибавить «К сожалению». Фраза про настоятеля, который еще и от себя добавит денег за пойманную Игре, развеяла его намерение не держать обиды на Одо. – Прощайте, спасибо вам за помощь.

Вернувшись на дорогу, повернул к югу и не останавливался, пока новый холм и поворот не скрыли от глаз и постоялый двор, и башни монастыря. Потому бросил поводья на спину Монаха, который, не чувствуя принуждения, постепенно замедлил шаг и вскоре принялся щипать растущую вдоль обочины траву. Возбуждение, с каким Рольван проснулся от своего вещего сна, растаяло, обернувшись серостью и пустотой. Он думал, что своим признанием настоятелю предал Гвейра и Игре, он собирался исправить содеянное и заслужить их прощение, но все оказалось еще хуже. Гвейр и Игре заранее догадались о его предательстве и ушли, бросили своего ненадежного и нежеланного спутника. Отреклись от него в то самое время, когда он, впервые в жизни, почувствовал рядом чье-то тепло, когда он впервые заботился о ком-то и был кому-то нужен. Когда впервые ничего не хотел для себя. Он нашел что-то очень важное, что-то, чего, как теперь казалось, ожидал всю жизнь, но потерял прежде, чем успел разглядеть.

Когда он поднял голову, солнце было уже высоко. По небу, обещая ненастье, скользили серые, похожие на клочья нечесаной шерсти, облака. Конь жевал траву, равномерно ударяя хвостом по бокам, и, казалось, был не прочь заниматься этим весь день, вот только глупому всаднику неплохо было бы убраться с его спины. Рольван подобрал поводья и послал его, недовольного таким оборотом событий, вперед по дороге. Навстречу прогрохотала груженая сеном подвода, и снова, на мили окрест, воцарилась тишина.

На губах у Рольвана проступила кривая улыбка – оплакивать собственную глупость можно хоть до скончания века, но толку от того немного. Пусть он дурак, пусть он потерял самое ценное, а все, что у него осталось, он больше не хочет ценить, но раз он еще жив, раз еще может владеть мечом и держаться в седле, отчаиваться рано. Он поедет следом и будет искать, пока не найдет или – он невесело рассмеялся – пока кто-нибудь не найдет его. По дорогам бродят призраки и живые мертвецы, а также монахи, дружинники и бог знает кто еще, так что список возможных врагов можно расширять до бесконечности. Тем больше, чем дальше станет известно, что бывший офицер тидирской дружины Рольван Кронан с этого дня дерется на стороне врагов церкви, тидира и всего праведного народа Лиандарса.

 

Глава девятая, покаянная

О месте, куда направлялись Гвейр и Игре, Рольван имел лишь смутное представление. Одно из самых знаменитых дрейвских святилищ, древнее, старше самого Лиандарса, сооружение из гигантских камней, воздвигнутых в незапамятные времена неизвестно кем. В дни своего могущества дрейвы призывали там богов, принося им в жертву когда животных, а когда и людей. Захватившие Лиандарс квиряне первым делом запретили такие обряды, а с ними и самих дрейвов, в которых совершенно справедливо видели источник восстаний и смут. Когда квиряне ушли, древние боги больше не почитались в Лиандарсе, а служение им считалось преступлением. Оставшиеся в живых дрейвы пытались возродить прежние обычаи. Тогда церковь просила тидиров вступиться за веру и дружины мечами очищали землю от порождений зла.

Святилище, что искала Игре, обычно называлось Кругом богов и Большим кругом – в противоположность Малому кругу, расположенному к северу от Эбрака. Находилось оно в малообитаемой местности между последней областью Лиандарса и Тиринией, отделенное от них обоих стеною глухих лесов. Дороги обходили это место далеко стороной, правда, по словам Гвейра, кое-какие тропы туда все же вели. Не будучи следопытом, привычным к лесной жизни, Рольван даже не надеялся бы отыскать эти тропы или найти в лесу сбежавших от него друзей. Но кроме него в ту же сторону шел целый отряд, так что ему оставалось лишь догнать этот отряд и ехать следом, стараясь не попасться на глаза и быть готовым при случае вмешаться в схватку, заодно заслужив себе благодарность и прощение.

Успокоив себя такими рассуждениями, он повеселел и пустил коня в рысь, не забывая поглядывать вперед, не покажутся ли там возглавляемые монахом дружинники. Он миновал две большие развилки, без колебаний выбирая самое южное направление; он колебался при виде узких тропок, уводящих в лес или в глубь лугов: Гвейр и Игре могли выбрать любую из них, что, скорее всего, и сделали, но найти их там можно было бы только чудом. В том же, что дружинники станут держаться дорог, насколько возможно, Рольван не сомневался. Не сомневался и в том, что, встретив на пути укрепленную деревню, они решат расспросить жителей, потому и сам тоже не обошел ту деревню стороной. Предположение оказалось верным: воины проезжали здесь совсем недавно, они даже остановились в корчме выпить пива и яростно поспорили собой, прежде чем решить поехать дальше. О чем именно был их спор, догадаться не представляло труда: до заката оставалось всего несколько часов.

После деревни Рольван поехал быстрее, но всадников ему удалось догнать только к наступлению ночи. Дорога в том месте сходила к реке, неспешно катившей свои широкие воды с юго-востока к западу, с пространными травянистыми берегами. Остановившись на вершине невысокого холма, Рольван увидел привязанный у ближнего берега паром и отряд, как раз подъезжавший к домику перевозчика. Солнце уже село, над темной, блестящей лентой воды высыпали первые звезды, но силуэты дружинников были отчетливо видны с вершины издалека. Вот они спешились у столба с привязанным фонарем, перекинулись парой слов с вышедшим навстречу перевозчиком, но вместо того, чтобы воспользоваться переправой, спешно привязали коней и скрылись в его доме. Немного погодя стало ясно, что до утра они наружу не выйдут. Теснота наверняка показалась им меньшим неудобством, чем ночевка под открытым небом в окружении демонов. Едва ли там найдется место, чтобы им всем лечь, подумал Рольван с усмешкой, – разве что друг на друга, а хозяина дома и вовсе придется выгнать на улицу.

Сам он впервые за все время остался после захода солнца один, без защиты стен или колдовского круга Игре, но, на удивление, почти не боялся. До сих пор ему удавалось избежать встречи с призраками, которые так пугали всех вокруг. Может быть, именно поэтому возможность так и не найти Гвейра и его сестру или, найдя, оказаться ими отвергнутым беспокоила его гораздо больше.

Побродив вокруг, он выбрал место для ночлега в стороне от дороги, под прикрытием древнего раскидистого вяза, чьи широкие ветви заслонили от реки привязанного Монаха и послужили сенью для самого Рольвана, устроившегося на земле так, чтобы видеть все, что делалось на берегу. Он завернулся в плащ и чувствовал себя в прохладном воздухе довольно неуютно, так что почти не надеялся заснуть. Но сон пришел сразу, смутный и недобрый, захватил его в ледяные объятия. В этом сне было одиночество, долгие бесплодные поиски и гаснущий блеск волчьих глаз. Проснулся Рольван с женским именем на устах, но сразу же забыл об этом, увидев дружинников, заводящих на паром лошадей.

К тому времени, как вернулся перевозчик, Рольван успел позавтракать хлебом с сыром и сушеной рыбой и проехаться, давая разминку застоявшемуся за ночь Монаху. Дождавшись парома и оказавшись наконец на той стороне, он через час уже нагнал ехавший неспешным аллюром отряд и дальше следовал за ним. Местность здесь была холмистой, дорога изгибалась, взбегала на склоны и терялась в зеленеющих низинах. Ветер дул с моря; иногда, при сильных его порывах, чудились даже соленые запахи побережья. Всадники производили достаточно шума, чтобы можно было следить за ними издали, не опасаясь попасться на глаза – занятие несложное, но однообразное, позволявшее без конца перебирать в памяти все последние события, поворачивая их так и этак, как будто бы эти бесконечные разглядывания могли хоть что-то изменить.

На ночь дружинники остановились в одной из придорожных деревень. Рольван проехал мимо таверны, куда они свернули, но зайти не решился. Выбрав наугад зажиточный дом на краю деревни, за мелкую монету получил разрешение заночевать на сеновале под амбарной крышей. Сытный ужин и чаша кислого вина ему достались в придачу от хозяйской доброты.

Среди ночи прямо над его головой затеяли перебранку коты. Они орали друг на друга и выли ненавидяще, но все не решались перейти от слов к делу, пока Рольван почти уже не собрался залезть на крышу и самолично объяснить им, кто здесь настоящий мужчина – пусть-ка попробуют оспорить. Потом вопящий клубок прокатился над ним и свалился на землю и он смог наконец заснуть, но всего через два часа был разбужен пронзительным петушиным воплем. Когда встало солнце, он уже снова ехал на расстоянии полета стрелы за спинами ничего не подозревавшего отряда.

К полудню обжитые места остались в стороне. Дружинники свернули с дороги и углубились в лес. Дорогу им указывал монах. Он ехал впереди с таким уверенным видом, как будто для служителя Мира посещение древних святилищ – самое обычное дело.

Рольван спешился и вел коня в поводу, следя, чтобы под ногой или под копытом не хрустнула ветка или лошадиное фырканье ненароком не выдало его присутствие. Умница Монах не ржал без причины и вообще вел себя очень скромно, словно понимал – резвость лучше попридержать для боя. Впрочем, беспокоился Рольван зря, дружинники совершенно не опасались преследования. Непозволительное легкомыслие для людей, вздумавших охотиться на дрейвов!

Он криво усмехнулся, вспомнив, как сам во главе такого же шумного и бестолкового отряда шел через лес по дрейвским следам и как жестоко он в тот раз поплатился за свою беспечность. Теперь он надеялся от всей души, что Гвейр и его сестра сумеют избежать встречи со своей незадачливой погоней. Если же нет, ему, Рольвану представится возможность для разнообразия сразиться на другой стороне. Не о таком ли равновесии толковала когда-то рыжеволосая Верховная дрейвка? И еще – если он сумеет оказаться полезным, если защитит ее от мечей убийц, не станет ли эта самая дрейвка к нему хоть немного дружелюбнее?

Поднявшийся ветер принес тучи и влажные запахи, обещая непогоду. Ветви трещали и гнулись под резкими порывами, небо потемнело – увлеченный своими мыслями Рольван не сразу понял, что это означает наступление не грозы, а вечера.

Всадники остановились, их голоса зазвучали громче. Привязав коня поодаль, Рольван подкрался ближе – послушать.

– Будь я проклят, если пойду дальше, – заявлял чей-то раздраженный бас. – Уже темно. Этот ублюдок ведет нас в самое демонское логово!

– А я думал, ты не веришь в демонов, Райкол, – отозвался ему спокойный и насмешливый голос.

– Господин Райкол! – рявкнул басистый.

– Будешь господином, когда научишься вежливости.

Слова эти были встречены дружным хохотом. Осторожно выглянув из-за широкого ствола, Рольван увидел на расстоянии не больше двадцати шагов, как воин в потертом кожаном панцире, с очень загорелым мясистым лицом, угрожающе надвигается на пожилого монаха. Тот ничуть не казался напуганным.

– Оставь лучше свою ненависть для дрейвов, – посоветовал он. – Вскоре ты их встретишь, это я обещаю.

– В песий зад твои обещания! – взвыл Райкол и бросился бы на монаха, если бы другой всадник не преградил ему путь.

– Хватит! – прикрикнул он. – Райкол прав. Мы не поедем, не зная дороги, в темноте. Ты клялся, что мы будем у Круга до вечера. Где он?

Монах пожал плечами.

– Видимо, я ошибся. Давно тут не бывал.

– А что ты вообще здесь делал, святой брат? – поинтересовался кто-то из дружинников.

– Вот именно! – подхватил другой.

Рольван тоже хотел бы услышать ответ, но тот, кто вмешался в ссору монаха с Райколом, повелительно махнул рукой, и голоса смолкли.

– Сколько еще до места? – спросил он.

– Немного… должно быть, – с небольшой заминкой ответил монах.

– То есть ты заблудился?

– Нет!

– Хочешь, чтобы мы тебе поверили?! – зарычал Райкол.

– Тихо, – оборвал его командир. – Достаточно. Мы разобьем лагерь и продолжим поиски утром.

– Если ночью нас не сожрут демоны, – тихо, но ясно добавил кто-то за его спиной.

Монах отреагировал сразу:

– А вы молитесь. Молитесь, а не пиво сосите, пьяницы. Грехи ваши заставляют вас бояться демонов.

– А пошел бы ты, святой брат, – ответил ему все тот же голос.

А другой засмеялся и уточнил:

– В песий зад!

Теперь смеялись почти все, кроме самого монаха и командира. Райкол наклонился, вытащил притороченную у седла флягу и смачно приложился к ее горлышку. Другие уже спешивались и принимались за разбивку лагеря.

Рольван, пригибаясь, вернулся обратно к своему коню. Он видел достаточно и знал, как должен поступить. Появиться в самый нужный момент, вступить в бой, заслужить признание и благодарность – хорошо представлять себе все это, но на самом деле врагов второе больше и одолеть их будет непросто. Лучше сделать по-другому. Для этого он уйдет подальше в лес и хорошенько отдохнет до полуночи. Потом вернется. Там, в разрушенной крепости, Гвейр и Игре преподали ему урок, которым Рольван собирался теперь воспользоваться. Ночь и темнота – вот союзники, к чьей помощи он сегодня прибегнет.

Просыпаться тогда, когда задумал – одно из умений, которые он сохранил с детства, с тех времен, когда вместе с Одо и Эгвином сбегал из постели в свои развратные ночные вылазки. Эти вылазки стали обычным делом после того, как Эгвин додумался стащить ключ от садовой калитки, и им не приходилось больше прятаться в пыльных мешках из-под муки.

Проснувшись, Рольван по привычке некоторое время прислушивался, прежде чем открыть глаза. Потом быстро встал и начал разминать затекшие со сна мышцы. Ветер стих, дождь так и не начался. В провале между туч повис узкий серп луны; при свете его и немногих звезд можно было кое-как разглядеть темные силуэты деревьев и сереющие пятна пустых пространств. Не расседланный, на случай, если придется бежать, конь дремал, опустив голову. Пока Рольван приседал и размахивал руками, он проснулся и принялся негромко хрустеть травой. Где-то поблизости вел переливчатую песню соловей, да шумел в ветвях ветер. Кроме этих звуков и собственного дыхания Рольван не слышал больше ничего.

Тишина нависла над ночным лесом и тишина сопровождала его шаги, когда он пробирался меж нависших ветвей и частого колючего кустарника к лагерю дружинников. Несмотря на свой страх перед демонами, они не поддерживали огня, способного хоть ненадолго отпугнуть созданий другого мира – Рольван с удовольствием представил себе насмешливый прищур и ледяную улыбку Игре при виде такой беспечности.

Он бесшумно раздвинул кусты. Неподалеку, сидя верхом на поваленном стволе, клевал носом часовой. Еще двое разместились на противоположных концах прогалины, на равном удалении друг от друга. Один стоял, широко расставив ноги и, запрокинув голову, рассматривал что-то в небе. Другой устроился полулежа на сваленных в кучу седельных мешках. В руках его была объемная фляга, к которой он то и дело прикладывался. Рядом сонно переступали и фыркали привязанные кони. Остальные дружинники спали в ряд, завернувшись в меховые спальные мешки. У монаха мешка не было. Его седые волосы и острый подбородок торчали из кучи лошадиных попон всего в нескольких шагах от Рольвана.

Перерезать горло спящему монаху – до такой низости он еще не докатился, во всяком случае, пока. Рольван с отвращением отвернулся. Тихонько скользнул назад и медленно, с большой осторожностью начал подкрадываться к ближайшему часовому.

Тот почти проиграл уже свою битву со сном. Когда Рольван очутился за его спиной, он тихонько сопел, свесив голову, потом вскинул ее, но тут же уронил снова. Двое других не смотрели в его сторону. Тот, что наблюдал за небом, наконец очнулся, и, потирая затекшую шею, усаживался под кустами. Второй был полностью увлечен выпивкой и за товарищами не следил.

За годы походов и боев Рольвану приходилось встречать врага не только лицом к лицу. То, что собирался теперь сделать, он делал не в первый раз. Кинжал покинул свои ножны совершенно бесшумно. Зажав ладонью рот дремавшего воина, другой рукой Рольван быстро перерезал ему горло. Тот умер, не издав ни звука. Опустив тело на лежащий ствол так, чтобы на первый взгляд оно казалось просто спящим, Рольван тихо отступил под прикрытие кустов. У Гвейра и Игре стало на одного врага меньше.

Следующей жертвой он наметил пьяницу. С виду его можно было принять за легкую добычу, но Рольван помнил Ториса и предпочитал не слишком полагаться на внешний вид. Ступал он совершенно бесшумно, бережно раздвигая руками ветви кустов, опускал ногу и, только убедившись, что поставил ее правильно, переносил вес тела. Достигнув края прогалины, остановился. Теперь, чтобы оказаться за спиною часового, ему придется пересечь открытое пространство. Никто не шевелился, никто не смотрел в его сторону, и Рольван, пригнувшись, пошел вперед.

Резкий, полный ужаса вздох заставил его замереть. Сперва показалось – его заметили, но звук не походил на выкрик солдата, увидевшего врага. Соловей смолк, на мгновение воцарилась полная тишина. В этой тишине Рольван поднял голову и замер так же, как оба часовых. Внезапный холод почти превратил его в камень.

Неподвижная фигура, стоявшая посреди прогалины, почти у ног спящих дружинников, светилась неестественным полупрозрачным светом. Очертания ее казались размытыми и все время менялись, перетекали одно в другое, и невозможно было понять, кому именно они принадлежат. В первое мгновение Рольван будто бы увидел воина, положившего руку на рукоять меча и задумчиво озиравшегося в поисках врагов, но стоило моргнуть, и воин превратился в сгорбленную старуху с котомкой на плече, затем в увенчанного короной тидира…

Когда-то Рольван не верил историям про демонов. Потом убедился, самолично повстречав их жертв, а, путешествуя с Игре, и вовсе перестал сомневаться. Но в последние дни он выходил в темноту и ночевал под отрытым небом, когда все прочие прятались под крышами, и ни разу не увидел даже следа призраков, так что в глубине души почти престал уже опасаться этой встречи. Но она случилась, и Рольван оказался совершенно беспомощен. Рука его все еще крепко сжимала рукоять кинжала, но поднять ее и вообще шевельнуться он не мог, не мог даже захотеть этого.

«Бежать, – отрешенно подумал он, но остался на месте. – Игре говорила, надо бежать и останешься жив. Игре…»

Как будто услышав его мысли, призрак другого мира уменьшился в размерах, став похожим на стройную девушку со спутанными волосами и резкими изящными чертами лица. Встретившись с нею взглядом и прочитав в нем призыв, Рольван, как завороженный, шагнул ближе. С другой стороны прогалины поднялся и пошел навстречу призраку часовой.

– Не-ет!

Дикий вопль разорвал ночную тишину и ненадолго рассеял колдовство. Очнувшийся Рольван увидел пьяницу, отбросившего флягу и с криком бегущего, но не к призраку – к спящим товарищам.

– Пожа-ар! – кричал он, как видно, не вспомнив от волнения более подходящих слов. – Гори-им!

Он ухватился обеими руками за края мешков двоих, спавших с краю, и с нечеловеческой силой поволок их за собою в лес. Ничего не соображавшие со сна дружинники с руганью пытались выпутаться из мешков наружу.

Дальнейшего Рольван не увидел – он развернулся и со всех ног помчался в другую сторону. За спиной раздавались крики проснувшегося лагеря, и ругательства на удивление быстро сменились нечленораздельными воплями ужаса, а затем смолкли и они. Наступавшая тишина была страшнее звуков побоища, страшнее всего, что Рольвану приходилось когда-либо слышать.

Он был напуган, как никогда в жизни и плохо соображал, что делает. Он спотыкался, налетал на кусты и проваливался в ямы, каждое мгновение рискуя сломать ногу, но вскакивал и бежал дальше, даже не пытаясь разбирать дорогу, почти чувствуя уже на своем плече ледяную руку призрака. Только случайность, или привычка, или, может быть, может быть, рука бога вывела его обратно к собственному коню.

Монах испуганно хрипел и пятился, почти оборвав уже повод, за который был привязан. Завидев хозяина, взволнованно заржал и сунулся мордой ему в лицо. Рольван обхватил животное за шею. Тепло лошади привело его в чувство. Панический ужас отступил, остался простой испуг.

Конь снова задрожал и попятился.

– Тише, Монах, спокойно, – Рольван погладил его теплую переносицу. – Ты прав, надо уносить ноги!

Торопливо привязывая седельные мешки и затягивая подпругу, он тревожно оглядывался, каждый миг ожидая увидеть бледное, лишающее воли сияние. Оказавшись в седле, поехал, не выбирая дороги, куда угодно, лишь бы подальше от лагеря дружинников. Деревья отступали его со всех сторон скоплением теней, зловещим хрустом, хлещущими по лицу ветвями. Лесные твари в страхе притихли, и во тьме не осталось ни одной живой души кроме них с конем, а по пятам за ними крались призраки.

Когда рассвет окрасил небо в золотые тона, а бесформенные, пугающие темные силуэты, сбросив мрачные наряды, оказались всего-навсего деревьями, Рольван забрался вместе с конем поглубже в чащу и, спешившись, почти рухнул на землю. Натянул на голову плащ и закрыл глаза. Он не знал, как далеко заехал, не знал, что будет делать дальше, но размышлять и строить планы не было сил.

Разбудили его голоса. Обычные человеческие голоса, и раздавались они совсем близко. Рольван осторожно приоткрыл глаза, но увидел лишь качавшиеся над лицом низкие ветви.

– Что тут понимать? – сварливо вопросил кто-то. – Кругами ходили в темноте, вот и пришли обратно. Вы, поди, тоже без дороги перли со страху.

– Кто пер?! – возмутились сразу несколько голосов. – Мы перли? Сами удрали, как трусливые шавки, а мы остались там с демоном! Мы его встретили, так что не тявкай, Дуз!

– Мы не удрали, нас Райкол уволок, – со смехом возразил Дуз. – Силища, как у быка!

Выходит, скандалист Райкол и был тем ночным пьяницей. Следовало догадаться. Рольван перевернулся на бок. Голоса доносились с тропы, по которой недавно ехал он сам и которую от его укрытия отделяла неровная хвойная поросль. Что это за тропа и куда она ведет, Рольван не знал. Он наткнулся на нее случайно, давно уже потеряв направление, и следовал ей безо всякой цели, просто, чтобы не оставаться на месте.

На тропе между тем продолжался спор.

– А что ж вы не вернулись?

– В лапы к демону? Вы уж и орать перестали. Кто знал, что вы живы?

– Что там случилось без нас? – в этом хмуром голосе Рольван узнал командира отряда. – Мы вправду думали, вы мертвы.

Ненадолго воцарилось молчание. Потом кто-то неуверенно ответил – казалось, он и сам не очень-то верит своим словам:

– А пес его знает, что там было. Вроде как у нас тоже разум помутился от страха, но потом все прошло, вот только лошади сбежали. А демон исчез, как только увидел мечи.

– Вот так просто исчез?

– Ну да. Вот и святой брат подтвердит. Он-то все на коленях простоял. Говорит, прогнал его своими молитвами.

– Что скажешь? – спросил командир.

Рольван живо представил, как седовласый монах с достоинством кивает, подтверждая, что именно ему удалось изгнать пришельца из другого мира.

– Истинно так, – сказал он, и Рольван понял, что не ошибся. – Нечисть боится святого слова, это всем известно. Ну, теперь мы все собрались вместе. Лошадей жаль, ну да ничего, немного осталось. Пора нам избавить землю от этой нечисти. Найдем и убьем тех, кто ее выпустил из адской тьмы.

Да неужели? Рольван от злости заскрипел зубами. Хотел бы он знать, кто додумался обернуть все именно так – отец Одо или все-таки это дурак самолично?

Дружинники не спешили соглашаться со своим провожатым. Что-то недовольно прорычал Райкол, его перебил голос командира:

– А где Майлан?

– Нет Майлана, – был ответ. – Мертв.

– Демон?

– Разве что демон, режущий глотки, – невесело хохотнул кто-то. – Мы думали, он нажрался и спит, а он валялся мертвый, пока я не пришел его будить. Сперва-то не до него было, лошадей искали, да вот кроме этих трех никого не нашли. Потом уж про Майлана вспомнили. Горло перерезано отсюда досюда. Не знаю, кто это мог сделать, наши все клянутся, что ни при чем.

Рольван, демон, режущий глотки, оскалился в своем укрытии. Но голос монаха тотчас разрушил его мрачное веселье:

– Это сделали дрейвы.

– Будто бы? – насмешливо возразил ему Райкол. – И куда ж твои дрейвы потом подевались?

– Не мои и не подевались! Кто, по-твоему, наслал на нас демона? Говорю вам, мы должны завершить свое дело и убить их!

– Да провались ты со своими демонами! – взвился Райкол. – С меня хватит! Я еду домой!

– Воля настоятеля…

– Чихал я на волю настоятеля! На всех вас вплоть до епископа, понятно, ты, смердящий…

– Хватит! – командир, вероятно, давно уже привык оттаскивать рычащего Райкола от монаха. – Мы все живы, кроме Майлана, никто не ранен. Если вернемся домой, что скажем эргу? Что испугались чьей-то тени, потеряли коней и теперь просим подаяния? Если святой брат найдет дорогу к Кругу, мы идем дальше. Что скажешь, монах?

– Солнце встало в той стороне, – удовлетворенно сообщил тот, – значит, мы идем правильно. Я мог спутать расстояние, но мы туда придем. Думаю, сегодня.

Общий недовольный гвалт снова оборвал командир.

– Веди нас, – приказал он.

Вскоре их голоса уже затихали, удаляясь. Рольван вскочил.

– Прости, брат, позавтракаем как-нибудь потом, – сказал он Монаху. – Ты ведь не хочешь потерять их из виду?

Конь промолчал, и Рольван счел это за согласие. Прежде, чем шум ушедшего отряда стих совершенно, он уже выбрался на тропу и продолжил свое преследование. Лес был залит золотистым солнечным светом, в котором не оставалось места призракам и страхам, а где-то впереди ждала встреча с Гвейром и Игре. Рольван сдерживался, чтобы не пуститься в галоп.

Он следовал за дружинниками весь день, то отставая, то почти догоняя их. Когда те остановились для обеда и отдыха, Рольван устроился неподалеку, меж двух раскидистых падубов, возле нагромождения валунов, откуда брал начало ручей. Чуть дальше из того же ручья поил немногих своих оставшихся лошадей отряд. Напоив и задав корм коню, наполнил опустевшие фляги водой и уселся жевать засохший сыр, в ожидании, пока придет время продолжать путь. Потом встал и вновь последовал за своими врагами. Он обратил внимание, что дружинники, против обыкновения, почти не переговариваются между собой, но не понял, что это означает. И не понимал еще долго. Лишь ближе к вечеру, когда отряд вновь остановился и звуки новой ссоры заставили Рольвана подобраться ближе, он наконец увидел и понял все.

Он увидел трех навьюченных лошадей и стоявших рядом с ними воинов. Увидел, что животных беспокоит это соседство, что они пятятся и мотают головами, пытаясь вырвать из рук дружинников поводья, но те как будто не замечают этого, так же, как не замечают ничего вокруг. Выглядело это так, словно пятеро мужчин просто заснули на ходу, позабыв даже закрыть глаза. Не требовалось никаких объяснений, чтобы понять – это те, кто оставался в лагере и пережил встречу с призраком. Те, кто еще сегодня утром с хохотом похвалялся, как создание другого мира бежало, испугавшись их мечей.

Трое стояли напротив, перед лицом своих товарищей, как перед лицом врагов. Правда, подумалось Рольвану, перед врагами они наверняка постарались бы не выглядеть такими перепуганными.

Еще один член отряда оказался в стороне, не с теми и не с другими. В измятом одеянии, с растрепанными и слипшимися от пота седыми волосами, монах выглядел жалким, но, без всякого сомнения, живым. И растерявшим весь свой прежний гонор.

– Я показал вам свою кровь, – услышал Рольван, подобравшись достаточно близко, – что вам еще нужно, чтобы поверить? Я здоров, слышите?!

Райкол, командир и третий, видимо, Дуз, не обращали на него никакого внимания. Их занимало другое.

– Лошади, – говорил Дуз. – Три лошади и нас трое, о чем тут спорить?

– Лошади у них, а не у нас, – напомнил командир.

– Да послушайте же! – взмолился монах.

– Ну и что? – нетерпеливо переспросил Дуз. – До сих пор они тебе подчинялись. Попробуй, Халдин!

– Вы не можете меня здесь бросить! – вскричал монах. – Настоятель… Эрг…

– Да хоть сам тидир, – неприветливо ответил ему командир. Постояв немного, он решительно выпрямился и подошел к неподвижной группе отмеченных призраками. Протянул руку, другой сжимая рукоять меча: – Отдайте мне поводья и отойдите к деревьям.

Рольван с интересом наблюдал, прислонившись к толстому березовому стволу и глядя между двух ветвей. Быть обнаруженным он не боялся – участникам сцены было не до него. Он помнил женщину в деревне, с рычанием кидавшуюся к его горлу, помнил покорного безропотного Грата и хотел знать, послушаются ли эти воины своего командира, ведь прошло еще совсем немного времени с тех пор, как они были обычными людьми. Дуз и Райкол шагнули ближе с мечами наготове, монах, напротив, попятился. Возникла пауза – можно было бы решить, что дружинники обдумывают приказ, если бы не их совершенно пустые, безразличные лица. Потом они дружно, как один, развернулись и пошли, куда им было велено. Освобожденные лошади бросились было прочь, Дуз, Райкол и командир повисли на поводьях, успокаивая их голосом и поглаживанием, пока те не перестали дрожать. Монаха грубо оттолкнули в сторону.

– Вы не можете меня бросить! – вскричал он, когда дружинники принялись быстро освобождать лошадей от лишней поклажи. – Это дрейвы, дрейвы наслали это на нас, дрейвы погубили их и хотят погубить всех, а вы бежите, как трусы! Трусы!

– Найди своих дрейвов и помолись, чтобы сдохли, – посоветовал Дуз, но Райкол, обычно первейший противник монаха, вдруг сказал:

– Стойте.

– Пошевеливайся лучше, темнеет, – ответил ему командир, затягивая подпругу.

– Нет, стойте! Святой ублюдок дело говорит, Халдин. Я поеду с ним.

– Ты сдурел? С чего вдруг?

– Будь ты проклят, если сам не понимаешь! Мы потеряли наших людей, Майлана зарезали, остальные вот-вот помрут! Если это дрейвская работа, я хочу найти этих ублюдков и заставить их заплатить за все!

Повисла тишина, в которой трое недоверчиво уставились на Райкола. Монах вытирал рукавом слезы. Командир, еще недавно такой уверенный в себе, растерянно теребил край своего кольчужного жилета. Рольван хорошо знал это чувство, когда в самый отчаянный момент власть вдруг повисает в воздухе и падает в руки самого решительного. Райкол прокричал с вызовом:

– Вы со мной?!

И два голоса нестройно ответили ему:

– Да!

Монах, ошалевший от такой быстрой перемены, смотрел на них с разинутым ртом. Райкол одарил его неприязненным взглядом:

– Не надейся, что возьму тебя к себе в седло.

Солнце зашло, но тропа смутно виднелась в полумраке. Ее окружали деревья, в основном массивные дубы, в чьих ветвях высоко над головой сияли мелкие алмазы звезд. У подножий теснился плющ, жимолость и густые заросли боярышника. Мягкая земля глушила звук копыт. Конь под Рольваном шел размеренным шагом, так же, как и лошади тех, кого он преследовал. Они отдыхали на закате, чтобы с наступлением темноты тронуться в путь, и в этом Рольван был полностью солидарен со своими врагами: если появится призрак, гораздо лучше встретить его в седле, готовым к бегству, нежели попасться врасплох и пополнить собою молчаливую компанию полумертвых.

Он вспоминал короткое прощание воинов со своими недавними товарищами, простые слова Халдина: «Мы не можем вам помочь. Мы уходим. Но знайте – мы за вас отомстим», и думал о том, как хорошо он понимает этих людей. Он, совсем недавно бывший на их месте, преследовавший тех же, кого нынче преследовали они с такой же отчаянной потребностью в мести. Он изменился, но не надеялся, что Райкол и его спутники сделают то же самое. А коль скоро это невозможно, трем воинам и монаху придется умереть, потому что как бы хорошо Рольван ни понимал их, сколько бы он им ни сочувствовал, он никому не позволит причинить вред Игре. Только не пока он жив.

Если верить монаху, лесу давно уже следовало закончиться, но никаких признаков близкой опушки не было видно – лишь замшелые дубы и корявые вязы, да редкие березовые стволы, белеющие, будто привидения в окружающем мраке, так что то и дело приходилось вздрагивать и приглядываться, чтобы убедиться: дерево. Вдобавок тропа вела себя очень странно: то прямой лентой тянулась к западу, то вдруг, без всяких поворотов и изгибов, устремлялась на север или на юг, потом заворачивалась петлей, но направления при этом не меняла. Когда расстояние между Рольваном и дружинниками сокращалось, делалось слышно, как они ссорятся и проклинают сбивающее с пути дрейвское колдовство.

К утру стало окончательно ясно, что они заблудились. Тропа никуда не выводила, лес не думал заканчиваться, а вересковое поле перед Кругом – появляться из темноты. Мрачный Рольван мысленно пересчитывал жалкие остатки еды и фуража и гадал, сколько еще дней он будет красться по следам дружинников и что произойдет раньше – его наконец заметят и убьют или он сам расправится со всем четверыми, по-воровски прирезав их во сне. После чего сам умрет от голода или станет наконец добычей какого-нибудь скучающего призрака.

Задумавшись, он не сразу заметил, что больше не слышит отряда впереди. Сообразив, натянул поводья и остановился, выехав из-за поворота тропы всего в тридцати шагах от спешивавшихся дружинников. Еще немного, и он бы на них наехал. Замер, не зная, как быть дальше. Пока что его не заметили, но стоило кому-нибудь из четверых повернуть голову или хрустнуть под копытом сухой ветке, белесый предутренний сумрак не скрыл бы Рольвана от их глаз.

Держа поводья левой рукой, правой он потянулся к мечу. Дружинники шепотом совещались. Монах взволнованно взмахивал широкими рукавами сутаны. Потом воины отвели лошадей в сторону от тропы, все еще не замечая неподвижного Рольвана, привязали их к дереву и крадучись отправились вперед. Несколько шагов, и новый изгиб тропы скрыл их из виду.

Рольван встрепенулся и поспешил последовать их примеру, держась слева поодаль от тропы, так, чтобы случайно не натолкнуться на засевшего в темноте дружинника. Он ступал бесшумно, держал руку на рукояти меча и был готов как к нападению, так и к бегству, но открывшаяся за поворотом картина вмиг заставила его забыть обо всем.

Тропа описывала полукруг, огибая поляну, заросшую высокой травой и залитую красноватым светом костра. У костра сидел, поджав под себя ноги, мужчина в потрепанном вышитом плаще. Вид у него был задумчивый и усталый. Рядом, положив голову к нему на колени и вытянув ноги, дремала рыжеволосая девушка. Рука мужчины покоилась на ее волосах. В свете костра был ясно виден широкий золотой браслет на этой руке.

Рольван растерялся, онемел всего на мгновение. Это мгновение вместило очень многое: с воплями вылетели из кустов и кинулись в атаку дружинники, звонко пропели где-то с дальней стороны поляны тетивы луков, диким голосом закричал монах. В следующий миг Дуз упал с пронзенным горлом. Меч Райкола с силой обрушился на голову сидящему у костра мужчине, но вместо живой плоти врезался в верхний сук неведомо откуда взявшейся ветвистой коряги и застрял в нем, а лежащая на земле девушка обернулась трухлявым стволом. Очнувшийся Рольван сзади обрушился на Халдина. Тот ушел от удара в последний момент, развернулся, ударил наискось, метя в шею, но покачнулся и упал на колени, когда новая стрела вонзилась ему в висок.

– Ха! – воскликнул Рольван, бросаясь к Райколу.

Тот наконец выдернул свой застрявший в дереве меч. Поднял его, пытаясь отразить удар, но успел лишь немного изменить его направление. Направленный ему в голову меч Рольвана скользнул по клинку и ударил в левое плечо. Райкол с воем отскочил. Плечо было раздроблено, но это не помешало ему яростно атаковать. Рольван отвел его удар, сделал обманный выпад и тут же ударил с другой стороны. Этот удар Райкол сумел отбить, но вот от вонзившейся в шею стрелы защититься не успел.

Обернувшись, Рольван поискал взглядом монаха. Тот лежал лицом вниз. Конечности его слабо подергивались в последних конвульсиях. Больше на поляне никого не было, и во внезапной тишине отчетливо звучала угроза.

Вдруг испугавшись, Рольван поднял и отбросил в сторону меч.

– Гвейр, пожалуйста, не стреляйте! – крикнул он в темноту. – Это я, не надо!

Темнота не отзывалась. Несколько ужасных мгновений он ждал тонкого пения стрелы и собственной смерти, но было тихо.

– Прошу вас! – позвал он тогда. – Прошу, выслушайте меня!

Они появились из темноты, тихие и до ужаса похожие на призраков. Подошли неспешно. Гвейр принялся за ноги оттаскивать прочь тела убитых. Игре стала поправлять рассыпанный упавшей корягой костер. Оба молчали. Рольван подумал, что еще немного, и он разревется, как мальчишка.

– Я знаю, вы думаете, что это я, – сказал он, когда Гвейр вернулся, утащив последний труп. – Что это я их на вас навел, но… да, но я не хотел. Я не думал, что так выйдет, Гвейр, поверь мне!

Тот поднял с земли стрелу и выпрямился. Произнес устало:

– Я надеялся, ты больше не будешь нас преследовать. Надеялся, что не придется с тобой драться, после всего. Почему ты такой упрямый?

– Нет, Гвейр! Ты не понял! Я ехал за вами, потому что… я должен был сказать…

Игре сидела корточках перед костром и неотрывно глядела в огонь. Молчала, и из-за упавших волос невозможно было разглядеть ее лицо.

– Что ты должен был сказать, Рольван? – спросил Гвейр.

Он повторял это мысленно всю дорогу, но сейчас едва сумел выговорить. Слова прозвучали незнакомо, как будто на чужом языке:

– Простите меня.

Игре коротко рассмеялась. Поднялась, обеими руками отводя от лица волосы. Сказала:

– Я пойду в лес. Когда вернусь, пусть его здесь не будет.

– Иди, – согласился Гвейр. – Только будь осторожнее.

– Там безопасно.

Она исчезла в кустах с той стороны, где остались лошади дружинников. Мужчины посмотрели ей вслед. Потом переглянулись.

– Ты ее слышал, – сказал Гвейр.

– Почему ты не хочешь мне поверить? Я сожалею, Гвейр, я…

– Я понял тебя, Рольван. Поэтому и предлагаю тебе уйти с миром.

– Мы договорились, что я пойду с вами. Что буду защищать ее вместе с тобой!

– Ты уже показал, на что способен. Благодарю, но без такой защиты мы обойдемся.

– Это не повторится, Гвейр! Дай мне шанс, прошу тебя!

Гвейр вздохнул.

– Даже если бы я согласился, Игре второй раз на это не пойдет. А я не стану снова ее убеждать, ведь в прошлый раз она оказалась права насчет тебя. Нет, Рольван, ничего не выйдет. Возвращайся домой.

– Куда мне возвращаться? – вырвалось у него с отчаянием. – Пожалуйста, Гвейр, ну… Ну, позволь, я сам с ней поговорю!

– Ты? – теперь Гвейр удивился по-настоящему. – Клянусь псом Каллаха, да что с тобой такое стряслось?!

– Не знаю, – выдохнул он. – Не знаю! Разреши с ней поговорить. Я не стану на нее нападать, клянусь! Хоть в этом ты мне веришь?

Гвейр задумчиво вглядывался ему в лицо.

– Верю, – признал он. – Хорошо, иди. Может быть, она тебя убьет.

– Пусть, – сказал Рольван и поспешил в лес прежде, чем Гвейр успел передумать.

Он так и не поднял с земли своего меча.

Он нашел ее там, где и ожидал – возле оставленных дружинниками лошадей. Животные тянули к ней длинные морды, наперебой выпрашивая ласку. Рольван вспомнил, как те же самые лошади в ужасе пятились от своих собственных отмеченных призраками хозяев, и подумал, что людям не мешало бы поучиться у них понятливости. Золотисто-розовые рассветные лучи пронизывали лес, обтекали силуэты деревьев и яркими бликами падали на лицо и волосы Игре. Она услышала шаги и обернулась. Нахмурилась.

– Игре, – сказал Рольван.

Он был прав, до сих пор избегая произносить вслух ее имя. Оно раскаленной иглой вонзилось ему в язык и в горло. Дыхание перехватило. Увлекся ли он этой женщиной? Бедный хитроумный отец-настоятель Одо! Ты даже представления не имел, о чем говоришь!

– Игре, – повторил Рольван, потому что она молчала. – Я не буду тебе докучать, только выслушай. Я ужасно глупо поступил, когда пошел к настоятелю, я сожалею. И обо всем, что было раньше… Я знаю, ты меня ненавидишь. Но если тебе… вам с Гвейром угрожает опасность там, куда вы идете, если я могу быть полезен, пожалуйста, разреши мне остаться. Я не могу искупить того, что случилось тогда в лесу, но, если позволишь снова тебя защищать…

Игре все молчала, и он добавил уже безнадежно:

– Клянусь, я бы не подвел вас на этот раз!

– Я хотела все забыть и больше никогда тебя не видеть, – сказала она.

– Я знаю, Игре. Я это знаю!

Гнедая кобыла фыркнула и опустила голову ей на плечо. Игре не глядя погладила ее. Рольван ждал, уже не надеясь.

– Надо забрать их припасы, а лошадей расседлать и отпустить, – сказала Игре. – Они найдут дорогу домой.

Рольван быстро ответил, молясь, чтобы не ошибиться:

– Я этим займусь.

 

Глава десятая,

далеко не последняя

– Все дороги в округе перепутались, Мы тоже заблудились, но теперь Игре говорит, что знает, как пройти. Осталось немного, но…

Гвейр замолчал и вопросительно взглянул на сестру.

– Там нас ждут, – сказала она. – Они ищут меня каждую ночь. Я отвожу им глаза, пока мы еще далеко, но скоро уже не смогу. Их слишком много для меня одной, открытые Врата делают их еще сильнее, а я еще только учусь владеть своей силой. Единственная надежда – закрыть Врата до заката, пока призраки не вернулись. Их слуги не пропустят нас просто так, поэтому…

– Придется драться, – заключил Гвейр. – И поэтому я рад, Рольван, что ты с нами.

Не ожидавший такого Рольван обрадовано поднял голову. Он все еще чувствовал себя очень неловко, изо всех сил старался этого не показать, но краснел всякий раз, как встречался взглядом с Игре. Прежде он насмехался и язвил, а она не оставалась в долгу, и так было проще для обоих. Признав свою вину и явившись просить прощения, он сам себя обезоружил и теперь сполна за это расплачивался.

В седельных мешках дружинников нашлось достаточно еды и фуража, чтобы не беспокоиться об этом хотя бы несколько дней. Рольван расседлал их лошадей, как велела Игре, и отпустил. Они уверенно побежали назад по тропе – может быть, колдовство Верховной дрейвки и впрямь вело их домой. Подумав, он еще вычистил Монаха, затем Ворона – коня Гвейра и Тику – ласковую лошадку Игре, осмотрел копыта, напоил и накормил всех троих. Отыскал ручей и наполнил свежей водой все фляги. Вернувшись, как раз размышлял, за каким бы еще полезным делом спрятать свое смущение, когда Гвейр позвал его обедать.

– А Врата… – неуверенно спросил он теперь. – Ты уже знаешь, как их закрыть?

Он сжал зубы, пытаясь остаться невозмутимым под взглядом Верховной дрейвки. Игре повела плечом:

– Я собираюсь их закрыть.

Переспрашивать Рольван не решился. Гвейр продолжил:

– Нам нужно только провести Игре к Вратам и не дать им ей помешать. Предупрежу сразу, Рольван, я почти не надеюсь, что мы выберемся оттуда живыми.

– Выберемся, – сказала Игре.

– Ты должна выбраться, сестра. А вот мы с Рольваном вряд ли.

– Заткнись, – велела она. – Я тебе не позволю, понял? Не смей даже думать.

Против гибели Рольвана она не возражала. Неудивительно. Он вздохнул и вцепился зубами в жесткий кусок баранины из запасов покойных дружинников.

Но все-таки смотреть на нее хотелось еще и еще.

Выступив далеко за полдень, в тот день они прошли немного. С наступлением заката Игре велела устраиваться на ночлег. Когда она принялась возводить свою колдовскую ограду вокруг их стоянки, Рольван едва удержался от совершенно неуместного здесь облегченного смеха. Счастливчики, у которых есть семья и дом, где их ждут, наверно, чувствуют что-то подобное, возвращаясь туда. Игре была занята, а Гвейр не заметил его глупейшей улыбки, обращенной к золотисто-алым растрепанным языкам огня. Разве что богиня, та, что иногда являлась к ней поговорить с глазу на глаз, поняла и неодобрительно нахмурилась где-то в темноте. Но Рольвана нисколько не беспокоило недовольство богини.

Утром Игре снова повела их через лес, с каждым шагом все менее проходимый, на восток к Кругу. Шли медленно, говорили мало. Лошадей вели под уздцы. Непонятные звуки, движение и треск в зарослях то и дело заставляли их вздрагивать. Гвейр держал наготове лук, Рольван не спускал руки с рукояти меча.

Все тропы, проложенные здесь раньше, перепутались, как путаются ноги бредущего домой запоздалого пьяницы, и вели теперь куда угодно, лишь бы не к своей цели. Заросли вставали на пути, словно отряды стражи, охранявшей проклятое место. Деревья сплетались корнями и ветвями, промежутки между ними затягивали полотнища паутины, такой толстой, как будто в этих местах уже много лет никто не ходил. Приходилось подолгу искать просвет, чтобы провести сквозь него лошадей. Паутина рвалась и липла к лицу отвратительными клейкими клочьями.

Игре шла первой, выбирая дорогу. Когда она поднимала голову и расширяла ноздри, словно принюхиваясь, Рольвану опять виделась волчица, идущая по следу, неотступная и беспощадная. Тогда он начинал спотыкаться, отводил глаза и обещал себе впредь смотреть только под ноги. Где-то далеко над головою сияло яркое, без намека на облачную тень, солнце, но в чащу проникали лишь редкие смутные лучи.

Лес закончился внезапно. Деревья расступились, и глазам путников открылось обширная пустошь, от края до края заросшая вереском. Непроходимый лес обступал ее с востока, с севера и с юга, на западе же вересковый ковер простирался, насколько хватало глаз. Редкие деревья пятнали его зелеными узлами, холмы собирали складками. Впереди, на расстоянии около мили, даже издалека поражая взгляд, возвышался Круг богов. Глухие каменные громады выше самых высоких башен Лиандарса стояли отвесно, как будто установленные руками прилежных строителей; каменные блоки поменьше соединяли их друг с другом, образуя разомкнутое с западной стороны колесо. В центре круга находился другой, поменьше. Сердцевиной строения были два гигантских камня, называемых жертвенными. Именно здесь в прежние времена творили свое черное колдовство дрейвы.

– Вот они, – охрипшим голосом прошептала дрейвка, что пришла с Рольваном.

– И вправду нас ждут, – тоже шепотом отозвался ее брат.

Рольван молча втянул воздух, разглядывая тех, кто ждал их прихода. Ждал терпеливо, не проявляя усталости, не отвлекаясь на еду и сон. Ждал, как могут ждать только мертвые.

Они стояли неподвижной стеной, мужчины и женщины, старики и дети, воины и крестьяне с одинаково безжизненными глазами и пустыми лицами. На армию это походило не слишком, но при мысли, что к Вратам придется пробиваться через этот молчаливый строй, у Рольвана в животе расплылся холод. Зато Игре презрительно усмехнулась:

– Глупцы. Моей силы хватит, чтобы вернуть их смерти, всех до одного.

– А останется у тебя после этого сила для остальных дел? – поинтересовался Гвейр.

– Нет, – призналась она. – Во всяком случае, не сразу. А как сядет солнце, вернутся призраки, и вот с ними мне не справиться. Слишком их много.

– Тогда едем, пока еще есть время, – сказал Гвейр. – Помнишь, Рольван, как пробивались через строй канарцев под Хейном?

– Еще бы мне не помнить, – отозвался Рольван, проверив меч и готовясь сесть в седло.

– Подождите, – остановила их Игре. – Дайте мне ваше оружие. И давайте отойдем.

В ее руках оказался мех из шкуры какого-то небольшого животного, с горлышком, обмотанным ярко-красной шерстяной нитью. Рольван уже видел его раньше, но не сразу вспомнил, где именно. Гвейр сообразил быстрее:

– Это Аска тебе дала! Что там, Игре?

Дрейвка пренебрежительно повела плечом.

– Ничего особенного. Могильник, зверобой и дубовые побеги, настоянные на воде из священного источника. Я могла бы приготовить такой и сама, но в году всего три ночи, когда следует его делать, и… мне было не до того. И я вовсе не уверена, что это поможет.

Она словно была раздосадована, но старалась этого не показать. Рольван подумал, что ей, Верховной дрейвке, неловко обращаться к снадобьям какой-то старой знахарки, пусть и хорошей своей знакомой. Но Игре уже справилась с недовольством и готовила свое колдовство: собрав все оружие, разложила его на земле так, чтобы острые концы соприкасались, а рукояти и древки копий и стрел расходились в стороны наподобие звезды. Запела негромко, держа на вытянутой руке мех с зельем.

– Послежу пока за мертвецами, – прошептал Гвейр. – Смотри по сторонам, Рольван.

Тот кивнул и с усилием отвел взгляд от колдующей дрейвки. Но, когда Гвейр скрылся в зарослях, не утерпел и подошел ближе. Игре его не заметила, она вся была поглощена своим занятием. Это было иное, чем то колдовство, которое он видел раньше, хоть Рольван и не смог бы объяснить, в чем отличие. Игре, растрепанная, с желтыми огоньками в широко распахнутых глазах, выглядела по-настоящему пугающе. От ее низкого пения на голове шевелились волосы и по всему телу бежали мурашки. Ему показалось, или поднявшийся вдруг ветер исходит именно от этой невысокой фигурки в рваном развевающемся плаще?

Оборвав пение хриплым выкриком, Игре перевернула мех и вылила зелье на середину созданной ею звезды. Темная вязкая жидкость не впиталась в землю, не растеклась бессмысленной лужей. Она медленно поползла вдоль лезвий мечей и кинжалов, обволокла наконечники копий и стрел, ненадолго окрасила темным блестящее железо, затем посветлела и исчезла без следа.

– Все, – выдохнула Игре.

– Что теперь будет? – зачарованно спросил Рольван.

– Теперь нашим оружием можно убивать мертвецов. Если только у меня получилось. Я никогда еще такого не делала.

Она тяжело дышала и вытирала ладонями пот с лица. Рольван сказал:

– Ты ведь и многое другое делала впервые, и у тебя все получалось, правда?

– Пока что – да.

– Значит, и сейчас получится.

– Будем надеяться, – ответила Игре, поднимая свой меч. Нож она уже повесила на пояс. – Теперь надо спешить, чтобы успеть до заката.

– Подожди, – сказал Рольван. – Игре… может быть, возьмешь мой панцирь?

Игре остановилась.

– Зачем?

– Он защитит тебя от ударов. Нет так надежно, как кольчуга, но…

– Это я понимаю. Зачем это тебе?

– Разве непонятно? – Рольван пожал плечами. – Я беспокоюсь о тебе. Боюсь, что ты пострадаешь.

– Ты?

– Да.

На ее лице вдруг отчетливо проступили скулы. Игре подошла ближе, так, чтобы Рольван расслышал ее шипящий шепот:

– Разве непонятно – я вздохну с облегчением, когда тебя наконец убьют. То, что мы сражаемся вместе, ничего не значит. Ничего не изменилось, ясно?

– Тем больше причин согласиться взять мой панцирь.

Рольван почти ждал, что она его ударит. Ее ноздри раздувались, глаза горели звериным огнем. Такой же она была в их первую встречу. Надо быть настоящим идиотом, чтобы мечтать о такой женщине, подумал Рольван и сказал – чувствуя, что дразнит дикого зверя, но не в силах удержаться:

– Я знаю, что ты меня ненавидишь, что никогда не простишь. Но даже ты, Верховная дрейвка, не сможешь запретить мне думать о тебе.

Игре первой отвела глаза. Развернулась и пошла прочь, туда, где были привязаны лошади. Рольван остался собирать оружие, свое и Гвейра.

Позже, когда Гвейр уже садился в седло и брал наизготовку копье, а Игре в последний раз проверяла свой лук, Рольван подошел и протянул ей свернутый кожаный панцирь с потускневшими медными бляхами. Ничего не сказал, и Игре тоже промолчала. Сбросила плащ и неловко натянула на себя слишком широкий для нее доспех. Рольван запоздало сообразил, что это стеснит ее движения, но Игре уже надела сверху плащ и вернулась к своему занятию. Рольван возвратился к своему коню.

Гвейр посмотрел на них обоих и тоже ничего не сказал.

– Готовы? – спросил он чуть погодя.

– Да, – ответила Игре.

– Да, – отозвался Рольван.

Солнце висело теперь прямо над камнями, над вересковым полем и мертвым войском. До заката оставалось не больше двух часов.

– Вскачь, – приказал Гвейр.

Они ворвались в поджидавшее их сборище мертвецов, так же, как некогда – в куда более аккуратный строй канарцев в памятной битве под Хейном. Только в тот раз они с Гвейром сражались в разных отрядах и вокруг них были товарищи, а канарские ряды дрогнули уже через несколько мгновений. Теперь же их было всего двое и женщина, которую они оба предпочли бы видеть как можно дальше отсюда, в безопасности.

Сама она безопасности нисколько не желала. Игре успела выпустить три стрелы еще до столкновения, пока скакали через вереск навстречу мертвецам; позже, заслоненная с двух сторон, продолжала стрелять снова и снова, и каждая стрела находила свою цель. Она зря сомневалась в своем колдовстве и зря не доверяла зелью старой Аски. Мертвецы падали без движения от любого соприкосновения с заколдованным оружием. Падая, они сразу же начинали разлагаться, так что сражавшиеся оказались, как в болоте, в отвратительном месиве из гниющих человеческих останков. Летящие во все стороны ошметки были неприятностью куда меньшей, чем занимавшие место упавших новые противники. Они напирали, карабкались по мертвым телам, такие же мертвые, с глухим рычанием пытались поймать поводья, перехватить на лету копье, бросались под копыта. Они были неловки, как движущиеся во сне, и не будь их так много, вообще не представляли бы опасности. Рольван потерял копье, перерубленное ударом крестьянского топора, отшвырнул обломок и выхватил меч. Две твари, бывшие когда-то женщинами, проскочили перед носом его коня и кинулись на Игре. Одну дрейвка ткнула в лицо кончиком стрелы, которую как раз накладывала на тетиву. Острие скользнуло по искаженному лицу, лишь оцарапав, но и этого хватило, тварь бесформенным кулем свалилась под копыта. Вторая ухватилась за седло и повисла, рыча и пытаясь стянуть Игре на землю. Еще двое бросились на Рольвана, отвлекая его, не давая прийти на помощь. Монах громко заржал и вскинулся на дыбы, нанося удары копытами. Где-то рядом дико выругался Гвейр.

– Быстрее! – взвизгнула Игре.

Ее лошадка с повисшей на седле тварью вырвалась вперед и оказалась в тени камней. Мертвецы сторонились этого места, как будто их не пускала невидимая преграда. Через мгновение, уложив очередного противника, Рольван поднял голову и увидел, что так и было: мертвецы рычали и бесновались всего в двух шагах, но возле Игре не было ни одного. Дрейвка уже развернула кобылу и стреляла по оставшимся.

– Сюда! – крикнула она.

Два отчаянных прыжка Монаха, и Рольван оказался рядом с нею. Через мгновение к ним присоединился и Гвейр, запыхавшийся, но невредимый. Расхохотался:

– Я думал, будет трудно!

Рольван тоже засмеялся – возбуждение еще кипело в нем и искало выхода. Толпа мертвецов с хрипом и рычанием билась о невидимую стену.

– Мы прошли, Игре! – воскликнул Гвейр! – Где Врата?

Игре уже спешивалась. Вид у нее был озабоченный, и веселье мужчин угасло само собой.

– За мной, и осторожнее, – сказала она. – Это священное место.

Священное место дрейвов. Рольван не удивился бы, прикажи она ему оставаться ждать у границы первого круга, но Игре просто взяла под уздцы кобылу и пошла вперед между каменных исполинов. Гвейр и Рольван поспешили следом – не хотелось потерять ее из виду. От камней веяло холодом. Стоило оказаться между их ледяными боками, как хрип и рычание за спиною стихли, как будто весь Круг вместе с его незваными гостями накрыло невесомое одеяло тишины.

В этой тишине двое мужчин шагали сквозь непримятую траву вслед за последней из Верховных дрейвов Лиандарса. Даже лошади, и те ступали осторожно, как будто опасались разбудить неведомые силы. Садившееся солнце подчеркивало тени, слепило глаза и зажигало огнем рыжие волосы Игре. Миновав внешний круг, она пересекла пустое пространство и остановилась перед каменными монолитами, охранявшими вход во внутренний круг. В этом круге ничего не было, если не считать двух поистине огромных камней посередине. Ничего, похожего на волшебные Врата.

– Тихо, – сказала Игре, хотя никто не раскрывал рта. – Они здесь. Скоро солнце будет прямо над ними, тогда мы их увидим. Тогда я их закрою. Если смогу.

– А если не сможешь? – прошептал Гвейр.

– Тогда меня утащат на ту сторону, вас убьют, а к следующему Валлю поглотят все от моря до моря, – Игре произнесла это совершенно спокойно.

Их голоса неестественно шелестели. Пустота меж камней казалась вязкой и слегка колеблющейся, словно густой овсяный кисель. Рольван почувствовал, как дрожит плечо бесстрашного Монаха и спросил:

– Мы можем тебе чем-то помочь?

– Нет. И не вздумайте подходить, что бы ни случилось.

– А разве, – он сглотнул пересохшим горлом, – разве тебе не нужны какие-то особые обряды? Не знаю… жертва?

– Может быть, предложишь себя? – он услышал, как Игре усмехнулась. – Все жертвы уже принесены, больше некуда. Сегодня мне не понадобятся обряды.

– Что тогда… – начал Гвейр, но Игре вскинула руку, и он замолчал.

Солнце, пылающий огненный шар, нависло прямо над центральными камнями. Тень между ними сгустилась, поплотнела. По краям ее образовался огненный контур, словно дверной проем из раскаленного, только вынутого из горнила железа. Еще немного, и то, что казалось тенью, превратилось в зияющий чернотой провал. Беспроглядная, с кровавым отсветом тьма клубилась в нем. Было почти невозможно отвести от нее взгляд.

Игре хрипло выкрикнула что-то на непонятном языке. Отдала брату поводья и пошла вперед, раскинув руки, как будто приветствовала своего хорошего друга, и все кричала хриплым незнакомым голосом. От этого крика у Рольвана, не понимавшего ни слова, встали дыбом волосы. Гвейр тихо шептал что-то – молитвы или проклятия, не разобрать.

Тьма всколыхнулась навстречу, когда Игре приблизилась к Вратам. Черные клочья жадными щупальцами потянулись навстречу дрейвке. Гвейр тихо ахнул. Рольван изо всех сил сжал кулаки – настолько безумным было желание кинуться к ней и оттащить подальше от опасности, а там будь что будет. Спасение всех людей показалось вдруг до смешного неважным по сравнению с жизнью одной-единственной женщины.

Игре замолчала, остановившись совсем рядом с клубящимися щупальцами. Медленно опустила руки. Время тянулось и тянулось, но ничего не происходило и уже казалось, Игре в растерянности, казалось, она проиграла. Клочья тьмы начали сгущаться вокруг нее. Гвейр выругался и бросился было вперед, но сразу остановился. Игре запела.

Не думая, что делает, Рольван выпустил поводья Монаха и шагнул к Гвейру. Остановился рядом, сжал его плечо. Солнце слепило глаза, но они все-таки смотрели, как Игре снимает с пояса нож, не прекращая петь, проводит им наискосок по своим ладоням – левую, затем правую. Как поднимает сочащиеся кровью руки, разводит их в стороны и резко смыкает.

Алая, намного ярче закатного солнца вспышка ослепила их. Когда зрение вернулось, Врат больше не было. Игре без движения лежала на траве возле двух больших камней.

Рольван ненамного отстал от Гвейра, когда тот бросился на помощь сестре, упал на колени рядом и поднял ее на руки. Голова Игре бессильно откинулась.

– Жива?! – спросил Рольван.

– Дышит, – коротко ответил Гвейр. – Без сознания. После сильного колдовства…

– Знаю, – перебил Рольван. – Руки, надо их перевязать.

Глубокие порезы на ладонях Игре кровоточили. Гвейр быстро кивнул:

– В ее сумке есть бинт, принеси. И вино, если осталось.

Рольван бегом бросился к лошадям. Те спокойно жевали траву, уже не помня о своем недавнем страхе. Пока он рылся в сумках, Гвейр поднялся и подошел, держа Игре на руках. Он позволил Рольвану промыть и перевязать ее порезы и только потом сказал негромко:

– Кажется, получилось.

– Да, – ответил Рольван. – Мне тоже кажется. Останемся здесь, пока она не очнется?

– Нет. Здесь тревожно. Поехали. Если получилось, мертвецы должны были умереть.

Рольван кивнул – он тоже чувствовал тревожность этого места.

– Тогда позволь, я подержу ее, пока ты сядешь в седло.

Гвейр нахмурился, но другого выхода не нашел и протянул Рольвану свою драгоценную ношу. Ребенок, и тот весил бы больше. Улучив момент, когда Гвейр отвернулся, Рольван наклонил голову и вдохнул запах ее волос, запах лесной травы и ветра. Сердце его ухнуло в бездонную пропасть, он с трудом устоял на ногах. Все женщины, сколько их есть в мире, не смогли бы вызвать в нем и капли подобных чувств.

– Давай, – нетерпеливо сказал Гвейр, наклоняясь с седла.

Рольван послушно отдал ему Игре. Поймал повод ее кобылы и подозвал Монаха. Он все еще чувствовал на своих руках ее невесомую тяжесть и с трудом мог сосредоточиться, следовал за Гвейром, как во сне. Но, достигнув края внешнего каменного круга, мгновенно очнулся.

– Получилось, – прошептал он.

Едва ли кто-нибудь хоть однажды так радовался при виде нескольких сотен разлагающихся тел. Рольван повернул голову – Гвейр правил конем одной рукой, другой обнимая сестру, чья голова покоилась на его плече, и улыбался с таким же облегченным восторгом.

– Они все мертвы, – сказал он. – Мы победили, Рольван!

– Нет, – возразил Рольван, – это не мы. Это она победила.

– Ты прав. Ну и воняет же тут! Поехали, вперед!

Вперед – через липкое, кишащее насекомыми месиво под копытами, через оскверненный вереск, к свободе и свежему воздуху, к лесу. Монах нетерпеливо вскидывал голову, норовя вырваться вперед, Рольван сдерживал его, пока они наконец не очутились под древесной сенью и свежий ветер не унес прочь смрадные запахи.

Быстро темнело, но темнота была теперь временем сна, а не призраков, временем отдыха, который заслужили они все. И больше всех – хрупкая девушка в объятиях Гвейра. Ее обморок перешел в обычный сон, она улыбнулась и пробормотала что-то, когда брат уложил ее на сооруженное из конских попон ложе и укрыл плащом. Рольван ревниво наблюдал за каждым его движением.

Теперь, когда все закончилось, у этих двоих больше не было причин терпеть его присутствие. Он силился придумать что-нибудь, хоть что-то, что позволило бы ему остаться еще ненадолго, но ничего не получалось. Когда Гвейр выпрямился и обернулся к нему, Рольван стиснул зубы, зная, какой услышит вопрос:

– Что теперь, Рольван?

– О чем ты? – спросил он нехотя.

– Что ты намерен делать? Помню наш уговор, но мне показалось, ты больше не настаиваешь на его выполнении?

– Брось, Гвейр. Ты отлично знаешь, что это в прошлом. Я не причиню зла ни тебе, ни твоей сестре, никогда больше. Но… я и впрямь не знаю, что мне теперь делать.

– На службу не вернешься?

– Нет. Эта жизнь закончилась.

Гвейр улыбнулся ему и отправился расседлывать лошадей. Рольван пошел следом, и Монах ласково ткнулся ему в лицо теплым носом. Он славно потрудился, надежный и верный друг, и Рольван поклялся, что завтра не двинется с места, покуда конь не получит весь причитающийся ему уход и даже сверх того.

– Я тебя понимаю, – сказал неожиданно Гвейр. – Я чувствовал себя точно так же, когда умер отец и я вдруг понял, что больше меня ничего не держит, а жизнь, которую я вел, мне надоела. Но раз ты жив, занятие найдется. Уж поверь.

– Наверное, ты прав.

Из всех людей на свете Гвейр был единственным, кому Рольван мог бы рассказать о причине своего смятения – если бы только он не приходился этой самой причине старшим братом. Но ждать от него понимания теперь было бы несусветной глупостью, и Рольван спросил о другом:

– Как думаешь, призраков больше нет? Я имею в виду – мог кто-то из них уйти далеко отсюда и не возвращаться на день к себе?

– Мертвецы же умерли, значит, колдовство разрушено, разве не так? – Гвейр задумался. – В любом случае, Игре должна знать наверняка. Она же Верховный дрейв, это ее главная забота.

– Она и так уже много сделала.

– Да. Поэтому пусть отдыхает спокойно, и мы займемся тем же самым. Думаю, сегодня можно не караулить.

Рольван кивнул. Ни призраков, ни мертвецов, а живым и подавно неоткуда взяться в этом месте, где столько времени бесчинствовало зло. Ночной лес больше не казался опасным, и тени не выглядывали украдкой из-за кустов, поджидая случая наброситься, но лежали на траве мягкими пуховыми клубками. Хотелось спать и впервые за долгое время не быть настороже, не подскакивать от каждого шороха, ожидая не то нападения, не то случая напасть. Рольван был уверен, что трава сегодня покажется ему мягче пуховой перины.

Он лежал с закрытыми глазами, и память заставляла его заново переживать прошедший день – день, когда Игре закрыла Врата и победила своих врагов, когда он посмотрел ей в лицо и признался, что думает о ней, а после держал ее на руках и чувствовал ее тепло даже сквозь одежду и кожаный панцирь. Вспоминать об этом было приятно, и Рольван вспоминал, постепенно погружаясь в сон. Он слышал, как Гвейр отошел за деревья, как выругался, споткнувшись обо что-то, но тут же встал и пошел дальше. Этот человек был его другом, был смертельным врагом, был соратником и мог бы стать снова другом, если бы только у них было побольше времени. Но времени, похоже, не осталось: теперь Рольван видел все ясно. Он должен уйти, если только не хочет превратиться в обузу. Гвейр и Игре больше не нуждаются в нем, и в одном Гвейр совершенно прав – занятие найдется. Не на тидирской службе, так, может быть, в дружине какого-нибудь эрга?

Или же – от этой мысли Рольван даже проснулся – в монастыре. Почему нет, если все то, что раньше привлекало его в мирской жизни, больше ему не нужно? Войной он насытился. Вино его теперь не веселит, разве что дает забыться ненадолго. Женщины? Но с тех пор, как в его сердце поселилась Верховная дрейвка, о других женщинах он думал не иначе, как с отвращением. В Эбраке все еще ждала его белокурая невеста. Рольван не раз пытался представить себе ее, представить, как он возвращается и она выходит навстречу, кидается в его объятия – но не мог. Зачем он проводил с ней время, зачем добивался ее руки? Что это было, скука, тщеславие, азарт? Чего стоит все это вместе взятое, если теперь он даже не может вспомнить ее лица?

Уж лучше в монастырь. Стать священником, исполнить последнюю волю отца Кронана. Хоть этим почтить его память, раз не смог почтить ее, как собирался, смертью убийцы. Гвейра. Который, кстати, отсутствовал уже слишком долго для человека, отошедшего по нужде.

Рольван приподнялся, встревоженный. Вокруг было совершенно тихо, ни шороха. Игре спала, лошади дремали, опустив головы. Он уже открыл рот, чтобы крикнуть Гвейра, когда услышал его шаги и в тот же миг оказался на ногах. Схватил меч. Гвейр бежал, как бегут от опасности, отчаянно, не разбирая дороги. Рольван с мечом в руках шагнул навстречу – что бы ни было там, в лесу, он не подпустит никого к Игре.

Гвейр выбежал на поляну, тяжело дыша, и упал на колени.

– Что там? – воскликнул Рольван.

– Нет, – выдохнул Гвейр, – его уже нет, оно ушло. Я не знаю, куда.

Он обхватил руками голову и замер. Рольван огляделся, но все было тихо. Тогда он опустился на колени возле Гвейра.

– Ты ранен?

– Нет, – глухо ответил тот. – Но я умираю. Оно коснулось меня. Это был призрак, Рольван.

Мгновение до Рольвана доходил смысл его слов.

– Нет… – прошептал он.

Гвейр схватил его руку и сжал изо всех сил:

– Поклянись мне, Рольван! Поклянись, что позаботишься о ней, будешь ее охранять! Она дрейв, Рольван, весь мир против нее, такие же, как ты, они придут, и…

– Прекрати, ты, идиот! Ты жив! – воскликнул Рольван, но Гвейр повторил еще яростнее:

– Поклянись, что не позволишь никому убить мою сестру только за то, что она дрейв!

– Я разбужу Игре, она тебе поможет!

Рольван попытался вырваться, но не смог. Гвейр до боли стиснул его руку:

– Клянись!

– Хорошо, хорошо, клянусь! Клянусь защищать ее, даже ценой своей жизни. Теперь отпусти!

– У нее больше никого нет, – прошептал Гвейр, разжимая пальцы.

– Заткнись. У нее есть ты.

Игре не проснулась, когда Рольван позвал ее по имени, когда прикоснулся к ее руке. Тогда он приподнял ее за плечи и встряхнул, не зная, есть ли вообще способ разорвать этот неестественный сон.

– Игре! Игре, проснись!

Она вскрикнула и принялась отбиваться, и Рольван поспешно отпустил ее.

– Игре, пожалуйста. Ты нужна Гвейру!

– Гвейр? – это имя заставило ее очнуться. – Гвейр!

– Я здесь, сестренка, – он подошел и остановился рядом. – Ничего страшного.

– Он встретил призрака, – сказал Рольван.

Гвейр наградил его сердитым взглядом, собирался что-то сказать, но Игре уже вскочила и утянула его в сторону от своего ложа, из-под деревьев под рассеянный звездный свет. Взяв голову брата в свои перевязанные ладони, она пристально вгляделась ему в глаза, как будто искала там что-то. Рольван ждал, боясь пошевелиться, чтобы не помешать им. Лицо ее казалось совершенно белым.

Потом она вскрикнула и отступила. Это приговор – понял Рольван еще до того, как она залилась слезами, а Гвейр обнял ее и ласково погладил по волосам:

– Тсс, сестренка. Ничего страшного. Рано или поздно все умирают.

– Нет! – закричала она и вырвалась из его рук. Отскочила, запрокинула голову к небу. – Нехневен, нет! Нехневен!

Она звала свою богиню. Рольван видел уже достаточно, чтобы привыкнуть не бояться обитателей тьмы, но сейчас его охватил почти животный ужас. Эта древняя богиня уже приходила к Игре, придет и сейчас.

– Нехневен!

Было тихо, только шелестел в ветвях ветер. Рольван замер, Гвейр тоже не шевелился. Оба смотрели на Игре. Смотрели, как она, разбрызгивая слезы, снова и снова выкрикивает в ночное небо одно и то же имя. Как давится рыданиями, как сжимает кулаки и грозит ими пустоте.

– Нехневен! Ты обещала мне, обещала! Так будь же ты проклята!

– Игре, – негромко позвал ее Гвейр. – Перестань. Мне уже не помочь, ты же сама знаешь.

– Заткнись, – велела она, в точности, как недавно Рольван. – Седлайте коней, мы возвращаемся к Вратам.

Такая отчаянная воля была в ее голосе, что оба, не задавая вопросов, бросились исполнять приказ. Игре с яростью сорвала повязки со своих рук. Не стала седлать кобылу, только поправила узду и вскочила ей на спину, легко, как будто и сама была бесплотным лесным духом.

– Быстрее, за мной!

– Игре! – воскликнул Гвейр, когда она уже мчалась через лес обратно в сторону камней.

Они оказались в седлах и пустили коней в рысь почти одновременно. Это была самая безумная ночная скачка, какую Рольван только мог припомнить, напролом через заросли, каждым миг рискуя наткнуться на торчащую ветвь или вылететь из седла, если споткнется конь. По счастью, чаща, еще вчера непроходимая, теперь стала реже, между деревьями появились просветы. Рольван решил бы, что ему чудится, если бы очень скоро рядом не объявилась тропа, ведущая прямиком к святилищу – а уж ее-то здесь вчера совершенно точно не было. Кони вырвались на тропу, пошли быстрее и на краю верескового поля наконец догнали Игре. Здесь пахло еще хуже, чем несколько часов назад. Тропа с самым невозмутимым видом пересекала усеянное трупами пространство, ныряла в проход между камней, от внешнего круга к внутреннему и оканчивалась перед каменными великанами в середине, на том самом месте, где стояла вчера Игре.

Как вчера, они спешились перед внешним кругом, вошли и ощутили ту же необыкновенную тишину. У входа во внутренний круг Игре остановилась и обернулась с резким испугом:

– Гвейр!

– Я здесь, сестренка. Еще здесь.

– Хорошо, – выдохнула она. – Теперь слушай. Я открою Врата, и ты уйдешь на ту сторону. Тогда твоя душа останется в тебе.

Рольван вздрогнул от ее слов, Гвейр же остался спокоен. Камни-великаны темными громадами возвышались над головой. Их тени, как живые, тянулись по траве к ногам пришельцев. Над одним из центральных камней узенькой серебряной полоской завис месяц. Гвейр спросил, завороженно глядя в темную пустоту, где были вчера Врата:

– Разве не этим ты в прошлый раз прогневала богов?

– Пусть гневаются, мне плевать. Она обещала, что ты будешь жить, и солгала. К тому же я собираюсь открыть их ненадолго, только чтобы ты прошел. Потом я закрою Врата, и… Гвейр, прости меня. Это все из-за меня.

– Не смей так думать, – сказал он. – Я тебе запрещаю. Ясно?

Игре всхлипнула:

– Ясно. Гвейр… я не знаю, что там. Ничего не знаю. Про это столько всего рассказывают, я не знаю, чему верить. Может, там много разных миров. Может, один. Может, вообще ничего. Я могу только открыть туда дверь, сейчас, до рассвета, пока след еще не угас, но… Я не уверена, что смогу потом это сделать снова. Что смогу тебя вернуть. Понимаешь?

– Но ты уверена, что там я не… не превращусь в живого мертвеца? Останусь человеком?

– Нет, – прошептала она, – не уверена. Я только надеюсь.

Гвейр молчал, разглядывая черные камни. Потом обернулся к сестре. Погладил ее плечо.

– Ну, значит, – сказал он, – у нас есть надежда.

Игре вытерла слезы и пошла к камням. Ее ладони снова кровоточили, но она вытащила нож и безжалостно нанесла себе новые порезы.

Гвейр тихо выругался.

– Зачем я это позволил?

Игре подняла руки и запела, разбрызгивая капли крови.

– Правильно позволил, – прошептал Рольван. – Она тебя спасет.

– Едва ли! Но так она хотя бы будет надеяться. Ты защитишь ее, Рольван? Я могу тебе доверять?

– Я буду защищать ее до тех пор, пока ты не вернешься, – сказал Рольван. – Обещаю.

Низкий голос дрейвки отдавался от камней и возвращался гулким эхом. Тревога, что была разлита в здешнем воздухе, усилилась, ее почти можно было коснуться рукой. Древние боги, подумал Рольван, и его прошиб холодный пот, боги дрейвов. Игре бросила им вызов, и сейчас они явятся наказать ее непокорность. Усиленное эхом пение било по ушам, и Рольван мог бы поклясться, что слышит больше одного голоса. Два, три, целый хор невидимых певцов слился с голосом Игре, зарокотал, как близкие громовые раскаты. Меж камней возникли и сделались ярче огненные линии – казалось, кто-то невидимый рисует концом пылающей ветви дверной проем. В прошлый раз он был заполнен клубящейся тьмой; теперь в нем плавали хлопья светлого, почти белого тумана. Игре оборвала пение.

– Гвейр! – она опустила руки и пошатнулась. – Быстрее!

Гвейр глубоко вздохнул и пошел к ней сквозь примятый вереск. Рольван, поколебавшись мгновение, последовал за ним. Игре казалась полумертвой от усталости.

– Иди прямо туда, – сказала она. – Быстрее.

– Прощай, сестренка. Я люблю тебя.

– Я люблю тебя больше всего на свете, – ответила Игре.

Гвейр ненадолго прижал ее к груди и решительно пошел к Вратам. Обернувшись в последний миг, кивнул Рольвану.

– Ты поклялся, – сказал он.

Шагнул в туман и исчез. Игре тихонько ахнула, но тут же подняла руки для нового колдовства. Рольван осторожно отступил назад.

Снова зазвучала тягучая дрейвская песня, снова полетели во все стороны темные капли крови. Голос Игре хрипел и срывался, она покачивалась, как тонкое деревце под порывами ветра. Рольван готовился в любой миг подхватить ее. Но лишь когда ночной мрак разрезала алая вспышка и Врата в иной мир исчезли, Игре наконец упала без чувств.

Рольван поднял ее на руки и понес к своему коню. Она была пугающе бледной и неподвижной, но дышала, редко и очень тихо. Взобраться в седло, не потревожив ее, оказалось не так-то просто, ловить вдобавок к этому еще двух лошадей – и вовсе невозможно. Оставалось надеяться, что тем хватит ума самим последовать за Монахом. Рольван пустил его в неспешный аллюр, стараясь устроить ее поудобнее в своих объятиях и одновременно пытаясь погасить собственную жадную потребность прижать ее крепче, ощутить ее тело своим. Овладеть и никогда больше не отпускать. Он чувствовал себя пьяным от ее близости и не знал, как долго еще сможет сдерживаться, прежде чем желание возьмет верх над рассудком.

Лесная чаща, покинутая ими совсем недавно, поредела и превратилась в прохладный тенистый лес, где дубы соседствовали с огромными буками и старыми, разлапистыми березами, а тропа, как ни странно, вывела прямиком к оставленным ими в спешке вещам. Размышлять и удивляться этим переменам Рольван не стал. Никакие чудеса этого и всех остальных миров не могли сравниться с чудом, что он держал на руках.

Ложе, которое они с Гвейром соорудили для нее, осталось нетронутым. Игре очнулась, когда Рольван уложил ее туда и принялся укутывать плащом. Увидела его лицо, вскрикнула и попыталась отпрянуть.

– Нет, – сказал Рольван, – не бойся. Я убью любого, кто захочет тебя обидеть, даже если это буду я сам. Спи, Игре. Ты в безопасности, клянусь.

Еще мгновение она недоверчиво смотрела на него, потом ее глаза закрылись и она снова провалилась в тот неестественный сон, каким расплачивалась всякий раз за сильное колдовство. Рольван тщательно укрыл ее, потом лег рядом и обнял – такую малость он мог себе позволить. Похоть никуда не делась, все еще рвала и терзала его, но эта битва была лишь частью большой войны, которую он не мог проиграть. Обстоятельства их первой встречи сделали невозможным доверие между ними; теперь это предстояло изменить, и Рольван знал, что не отступит, пока не добьется успеха.