— При всем уважении, Сильнейший, твой новый план еще безумнее первого.

Сильный Норн, один из четырех оставшихся в живых членов Совета, с подозрением принюхался к содержимому своего кубка. По словам травников, собранные ими лесные травы обостряли восприятие ничуть не хуже веками культивируемых чаев Долины. Увы, запах и вкус своего детища травники благоразумно обошли молчанием.

Слегка нарочитое отвращение Норна заставило Кати насмешливо сощурить глаза и сделать глоток. Не так и плохо — если вспомнить, что они пили несколько лет назад. Отставив кубок, Кати посмотрела на главу Совета.

Амон Сильнейший молчал, давая высказаться остальным. Самый древний и, без сомнения, самый могущественный маг известного мира — согласно убеждениям остатков великого народа, не сохранивших ничего, кроме этой веры, хронической судороги в стиснутых челюстях и гордости, не раз уже губившей их и вскорости грозящей погубить окончательно. У Кати были причины сомневаться в абсолютном превосходстве Амона и причины держать эти сомнения при себе. У других, вероятно — тоже.

Молчание затягивалось, и Амон наконец ответил Норну:

— Это значит, ты против?

— Как ни странно, я — за. Из всех безумных идей, принятых нами в последнее время, эта единственная может в действительности изменить ситуацию.

Кати улыбнулась. Безумная идея, упомянутая Норном, принадлежала ей, и принята была ценой ожесточенных споров, когда четверка Сильных едва не устроила прелестную магическую драку. Тогда еще жива была Тари. Как и Норн, она посчитала кощунством саму мысль увеличить количество магов за счет рассеянных по окраинам Империи полукровок. Но слишком многие пали от рук дикарей. Лэйн неохотно поддержал Кати, и Амон, поразмыслив — тоже. Возможно, он и сам обдумывал нечто подобное, еще с тех пор, как убедился в способностях своего сына. Надо ли говорить, что изгои, не питавшие теплых чувств к Империи дикарей, с готовностью откликались на зов «настоящих» магов? Так их ряды пополнились более чем полутысячей ошалевших от радости, отчаянно неграмотных дальних родственников. Некоторые, впрочем, проявили неплохие способности, да и при столкновениях теперь можно было подставить их под удар и тем сберечь более ценные жизни. Так что идея себя оправдала, и возмущался Норн исключительно из упрямства.

— А ты, Лэйн? — спросил Норн.

— Я тоже не в восторге, — отозвался маг, чей вид был чересчур надменным даже для Сильного. — Ворошить это гнездо мы не решались никогда. Не берусь предсказать, к чему это приведет и сомневаюсь, что Кати сможет что-то разглядеть. Но выхода нет. Мы можем позволить себя истребить, и тогда погибнет даже память о нашей Империи — или же пойти на риск и попытаться. Я поддерживаю предложение Сильнейшего. Кати?

Она помолчала — ноги скрещены, спина прямая, пальцы задумчиво поглаживают серебро кубка. Когда глаза мужчин загорелись привычным раздражением, улыбнулась:

— Как неприятно оставаться в меньшинстве. Я против.

Сильнейший кивнул, словно того и ждал. Двое других тоже не выглядели особо удивленными. Никто не ожидал хорошего от Сильной Кати, дочери Амона, с тех самых пор, как вопреки разуму, обычаям и воле Совета она вернула к жизни павшего в поединке с отцом Кария. И тем самым, возможно, обрекла на гибель свой народ — горькая правда, стоившая ей многих часов отчаяния и ненависти к себе. Много раз она мечтала повернуть время и исправить ошибку, и столько же раз понимала — вернись все назад, она снова его воскресит. Безумной этой манере любить врагов и ненавидеть друзей Кати научилась от него.

Но, как бы там ни было, Кати оставалась Сильной, и Совет нуждался в ней. Амон нуждался.

— Объяснись, — сказал он.

— Все уже было сказано здесь. Как и Норн, я считаю эту идею безумной; как Лэйн, помню, что даже во дни рассвета Империи маги не решались ворошить это гнездо, предпочитая укрепить так удачно возникший заслон и забыть о нем. Но, Сильный Лэйн, я вижу несколько дальше… Хоть и не могу отчетливо разглядеть обитателей этих странных мест.

— Что ты видишь?

Кати стиснула кубок — на сей раз не наигранно. Картины, встававшие перед мысленным взором, пугали.

— Первое. Мы отправляемся туда и разрушаем заслон. Это нетрудно. Ситуация выходит из-под контроля, орды этих существ вырываются наружу и уничтожают нас вместе с дикарями. Второе. Мы не разрушаем заслон, а пробиваем в нем временные проходы. Это потребует большого количества Силы и лучших мастеров, желательно, нас самих. Выпускаем часть существ и подчиняем их — это потребует еще большей Силы. С их помощью мы уничтожаем большую часть дикарей и возвращаем Империю. Ненадолго, потому что вскоре существа выходят из-под контроля и уничтожают нас.

— И все? — спросил Лэйн.

— Да.

— Мы можем избежать этого, если избавимся от существ, как только в них отпадет надобность.

— Такой возможности я не вижу.

— И тем не менее она есть, — сказал Сильнейший.

Кати не ответила. Можно было обойтись без слов, открыв перед собратьями часть своего разума и позволив им увидеть весь ужас грядущей бойни. Но делать этого Кати не собиралась, потому что была и третья возможность — неразрывно связанная с нею самой. Возможность, впервые появившаяся год назад, когда Амон еще только обдумывал сегодняшнее предложение, пока не обрела очертаний неизбежности. Но и пропадать не спешила.

— Итак, двое за, один против, — подытожил Лэйн. — Совет одобрил твою идею, Сильнейший.

Амон кивнул. Конечно же, он знал, каким будет решение. За последние три столетия Совет ни разу по-настоящему не воспротивился своему Главе. Спорили, ругались, проклинали — и подчинялись. Так будет, пока Амон не умрет, побежденный врагом или съеденный червем бессилия, что мало-помалу точит его вот уже восемь лет.

— Нам понадобится твоя помощь, Кати, — сказал Амон.

— Конечно, Сильнейший, — улыбнулась она. — Как всегда.

Сердитый взгляд Амона мог бы прожечь камень или убить десяток-другой рабов. Но Кати он не смутил. Она подняла кубок и принялась мелкими глотками допивать горький травяной настой, и впрямь действенный. Мысли стали четче, страшные картины будущего — яснее.

Потрепанный дорожный шатер, с горечью именуемый шатром Совета, заливал белый свет четырех повисших под потолком сгустков магии. Все убранство составлял затертый ковер на полу, низенький столик — оструганные доски, лежащие на двух толстых бревнах, да найденная в одном из дикарских замков серебряная посуда. Жалкая насмешка над роскошью Зала Совета в занятой дикарями Долине.

Собравшиеся маги являли зрелище еще более жалкое. Рубцы от ран — их давно бросили сглаживать, как бросили следить за формой прически и ногтей. Остановить кровь, убедиться, что не задеты важные органы — вот и все, о чем помнишь в бою и после боя, исцеляя смертельно раненых, пересчитывая убитых и не подлежащих воскрешению.

Правую щеку Лэйна пропорол метко брошенный нож, еще немного, и вошедший бы в мозг. Темный шрам растянул губы мага до середины щеки в подобии кривой улыбки, отчего лицо его сделалось еще надменней. Лэйн высокомерно отмахнулся, когда Кати однажды предложила излечить его лицо. Больше она не предлагала.

У самой Кати стрелой было пробито левое плечо и раздроблена ключица. Доза яда, покрывавшая наконечник, могла убить грифона — тем более хрупкого человека. Тари успела вовремя. Кати не смогла отплатить ей тем же.

Драконья кожа, ценнейший материал Долины, превосходил крепостью любой другой, хоть и не мог остановить арбалетную стрелу. Но теперь и он держался из последних сил. Использовать же дикарские тряпки маги избегали, как будто тем окончательно утвердили бы свое одичание.

За тонкими матерчатыми стенами осторожно шумел лагерь — один из многих, затерянных в густых лесах Империи. Связь между лагерями осуществляли маги, обменявшиеся частицами сознаний, как некогда Амон подсадил часть своего разума в Кария, как сама Кати была связана с Зитой. Раздел высшей магии, волей-неволей освоенный младшими по Силе.

Необходимость разделиться Совет признал после того, как дикарские полчища дважды заявлялись в пристанище магов, наведенные Карием и тем же Карием подготовленные к драке. В первый раз была потеряна Долина. Во второй — удобное место на границе южной пустыни, вдали от дикарских поселений. Казалось невероятным, что эти орущие толпы способны выстоять против Силы магов и грифоньих когтей, да еще и причинить вред, но невероятное происходило. Потери среди магов и грифонов измерялись сотнями. Дикари гибли тысячами — но только больше распалялись. Кати видела во сне, как находит Кария и перерезает ему горло, и просыпалась, сжимая кулаки и рыча по-звериному.

На третий раз Амон приказал отступить, как только она увидела в отдаленных возможностях приход новых войск. Теперь небольшие группы магов оставались на одном месте не дольше, чем требовала необходимость. Передохнуть, собрать Силу, чтобы обезвредить еще один вражеский город, деревню, дом, и улететь прежде, чем появятся краснорясые служители дикарского божества, а за ними — гремящие железом солдаты.

Иногда уйти не удавалось. Иногда их находили. В последней стычке погибла Тари, и Кати осталась единственной женщиной в Совете Сильных. Заклятые селения не вымирали, а продолжали вести какую-то странную полужизнь под управлением краснорясых. Порой, для разнообразия, маги попросту подсыпали отраву им в колодцы, но дикари научились разбираться в ядах — тому свидетели убитые отравленными стрелами грифоны. И всегда, сколько бы дикарей ни обезвредили заклятия, их, разъяренных потерями, опьяненных победами, воинственно орущих, по-прежнему было слишком много. На их стороне было время, голод, то и дело гнавший магов из безлюдных мест ближе к селениям, к полям и стадам, долгие зимы, когда лишь все тончающая преграда драконьей кожи отделяла Владеющих Силой от замерзания и смерти.

Магов становилось все меньше, не спасали даже вливания полукровок. Еще страшнее — все меньше оставалось пригодных к серьезному использованию Силы. Вдвое сократился Совет. Амон слабел, хоть ему и удавалось пока это скрывать. Война заканчивалась победой дикарей.

Все это и впрямь делало предложение Амона единственной надеждой для Владеющих Силой, надеждой выжить и более того — победить. Кати охотно поддержала бы его, если бы не ясные картины будущего перед мысленным взором. Порою она ненавидела свой дар.

— Решение принято, — сказал Сильнейший. — Теперь я хотел бы представить вам кое-кого. Тебе должно понравиться, Кати, полукровки — твоя идея.

На мысленный зов Амона раскрылся вход и кто-то из магов подтолкнул в шатер гостя.

Он сделал несколько шагов, остановился. Поклонился — таким знакомым, непринужденно-изящным движением, что Кати прикусила губу.

Мальчик лет тринадцати-четырнадцати, он был взволнован и напуган, но взволнован — больше. Смешанная кровь причудливо отразилась на его чертах: глаза мага смотрели с лица дикаря. Прямые черные волосы доходили до лопаток. Бледная кожа могла принадлежать только дикарю. Телосложением мальчик походил на мага, и ростом был уже со взрослого мужчину. Магические перспективы его были невелики — если сравнивать с другим юным полукровкой, точно так же представленным Совету четырнадцать лет назад, — но заметны.

— Познакомьтесь, Сильные, — сказал Амон. — Это Моурет.

— И чем же привлек внимание Сильнейшего этот Моурет? — осведомился Норн. — Таких, как он, у нас в достатке. В хорошие времена мы пускали их на кровь.

— Хорошие времена остались в прошлом, а Моурет отличается от других. У себя дома он не был изгоем и не прятался от жрецов. Моурет носит титул герцога, Сильные. Один из высочайших титулов у дикарей.

— Трудно поверить, — согласился Лэйн. — Почему?

— Действительно, почему? Первая просьба, с которой обратился к нам Моурет — помочь ему освободить его мать. За ее свободу он готов продать и душу, и кровь. Его мать содержат в заключении, как преступницу, а отца Моурет никогда не знал. Но воспитатель рассказал ему одну историю…

Лэйн наконец-то удостоил мальчишку магического взгляда. Норн, скривившись, — тоже. Кати сделала это сразу, как мальчик вошел, и объяснения Амона были для нее излишни. Воспользовавшись паузой, она подарила Моурету самую обаятельную из своих улыбок:

— Поздравляю, Сильнейший. Ты обзавелся внуком.

Мальчик освоился быстро. Ко дню, когда маги, до краев наполненные Силой крови, отправились на восток, Моурет уже кое-как изъяснялся, путая слова двух языков, но мысль свою до собеседника неизменно доводя, и умел ненадолго открывать магические чувства. Обучение полукровок мало походило на полноценный курс, преподанный Карию. Магия в пределах, необходимых для войны, прочие науки лишь в областях, где они пересекаются с магией — и через полгода очередной расходный материал готов перерабатывать кровь дикарей в смертельные заклятия, пока не падет однажды от рук тех же самых дикарей. Но к мальчику Амон приставил личного учителя, не такого мастера, как Оун, и все же способного вырастить настоящего мага.

Это тревожило Сильную Кати. Никаких родственных чувств великий Амон не испытывал и испытывать не мог, его забота объяснялась иными соображениями. Одержимость личной местью, немыслимая для прежнего Амона, чей каждый шаг был тщательно обдуман и подчинен великой цели возрождения Империи магов, проявлялась все ярче по мере того, как таяли его силы. Карий, первая ошибка и первое поражение Сильнейшего, владел его мыслями — извращенное подобие отцовской любви, которую надеялся когда-то заслужить. А Кати, как и любой маг, отлично знала, к чему приводит потеря сосредоточенности при занятиях магией.

Смущало ее и другое. Как мальчик вообще мог очутиться здесь? Карий, болезненно преданный, буквально помешанный на родстве, настоящем и мнимом, Карий, годами добивавшийся отцовского признания, отверг собственного сына, откупившись богатством и высоким титулом — слишком странно, слишком на него не похоже. Впору было заподозрить коварную шутку в духе Сильнейшего, но нет. Кати исследовала мальчишку вдоль и поперек, то же делали и другие. Никаких признаков следящего заклятия, никакого присутствия. Все было настоящим: обида, ненависть к отцу-принцу, насильно овладевшему матерью и не признавшему сына, тщательно взращенная жажда мести. Достойный подарок слабеющему Амону.

Решение использовать существ из закрытых восточных земель было принято вопреки предостережениям Кати, но только глупец стал бы действительно ими пренебрегать. Проживший одиннадцать веков Амон глупцом не был. Кроме членов Совета на восток отправились тридцать пять лучших мастеров в области пространства и подчинения — из тех, разумеется, что остались в живых. А с ними несколько десятков помощников, чьим грифонам выпало нести груз припасов и спальных принадлежностей, магических инструментов и подчиненных магией рабов — живых вместилищ необходимой для сильных заклятий крови.

Подобно рабам, Сильная Кати летела на чужом грифоне. Черно-золотой самец уже привык носить двойную тяжесть; увы, его партнер-человек не мог похвастаться тем же. Когда резкий воздушный поток или слишком сильный рывок грифоньих крыльев вжимал друг в друга тела всадников, у Кати сводило зубы от бешеной похоти молодого мага. Страх перед гневом Сильной едва удерживал его руки уцепившимися за черную грифонью гриву, а губы — плотно сжатыми. Подобные страсти пристали животным или дикарям. Маг, не способный владеть собой, никогда не овладеет достаточной Силой, чтобы оказаться сколько-нибудь полезным. Кати не размышляя казнила бы глупца, подай он хоть малейший повод, но пока юный воздыхатель крепился — и оставался жив.

Далеко внизу мелькали восточные области Империи. Переполненные дикарями города и огромные лесные пространства оставались для Кати смутными пятнами, скачущими под крылом в такт рывкам летящего зверя. Много лет лишенная возможности видеть грифоньим зрением, она чувствовала себя слепой. Похоронив третьего своего грифона, Кати не решилась взять нового птенца: слишком больно рвать связь, когда выходит срок его жизни. Семьдесят-восемьдесят лет — ничто для Сильного мага, но грифонам большего не дано. Тот птенец достался Зите, а потом пришли дикари. Из всех обитателей Долины Кати, пожалуй, одна понимала, чем обернется их приход. Ее не послушали.

Выносливые звери мчались к востоку почти без отдыха. Звенящее нетерпение подгоняло магов, надежда бодрила и придавала сил, с каждым часом, с каждой оставленной позади милей таяли сомнения. Призрак долгожданной победы маячил рядом, неотступный, как тень. Вот и последние селения Империи. Дальше, в широкой лесостепной полосе, обитали полукочевые дикарские племена. Их образ жизни почти не изменился с тех пор, как тысячелетия тому назад потрепанные орды явились сюда, пригнанные тем самым ужасом, что намеревался теперь выпустить на них Амон.

Те, первые дикари стали для Владеющих Силой гибельным соблазном. Полуживотные — так называли их маги, отказывая даже в подобии человеческого достоинства. На них охотились — для забавы и ради тренировки грифонов. Их убивали. Их дрессировали, как домашних животных, поначалу из любопытства, потом города Империи наполнились белокожими рабами, и маги забыли, как обходились раньше без них. И кровь — о, кровь… С тех пор, как алая кровь дикаря впервые обернулась алым паром Силы, у двух племен не осталось иного будущего, кроме вечной ненависти, потому что не родился еще маг, способный отказаться от этой Силы, как не родился дикарь, способный такое простить.

Кроме Кария, разумеется. Кария и его названного брата, императора дикарей, которому хватило ума принять обратно раскаявшегося мага-полукровку. Эти двое, похоже, задались целью разрушить известный мир путем отрицания здравого смысла — успешно, надо признать. Кати вздрогнула, когда на память пришло видение будущего, то самое, о котором так и не узнал Совет. Ее спутник отозвался новым приступом похоти.

— Смотри вперед, Сэт, — сказала ему Кати. — Не играй с огнем.

Похоть заслонил страх, и Кати вернулась к своим мыслям. Еще несколько дней, и пробужденная от зимней спячки лесостепь приведет к сухой, безжизненной полосе, предваряющей заслон. Откуда он взялся и что скрывает — об этом владеющие Силой знают немногим больше сохранивших смутные легенды дикарей. А книги, величайшие сокровища магов, хранящие знания многих тысячелетий, остались в Долине и, вероятно, уничтожены. Едва ли дикари способны осознать их ценность. Разве что Карий…

Лагерь разбили у самой границы. Пока младшие маги с помощью рабов занимались обустройством, мастера Силы в молчании разглядывали невидимый обычному глазу заслон. Лица их делались все мрачнее.

— Кати? — позвал Сильнейший.

Она качнула головой:

— Не вижу. Все, что по эту сторону — ясно, а там как в темноте. Ничего не разобрать. А ты?

— Ничего полезного. Этот рубеж почти непроницаем для Силы. Однако он истончается.

— Тысячи лет прошли… Удивительно, как он еще держится.

— Его надо будет укрепить, Сильные, — на лице подошедшего мага лежала хмурая тень озабоченности. — Если только мы не хотим, чтобы оно вырвалось все разом.

— Ты понимаешь, сколько это потребует Силы? — спросил его Амон.

— Значит, придется ее изыскать. Иначе заслону конец.

Кати поежилась — страшные возможности горели в сознании.

— Не лучше ли укрепить его прежде, чем приниматься за проходы?

— Возможно, Сильная… возможно, — мастер пространства почесал затылок и задумчиво побрел вдоль границы.

Невидимая, она была вполне осязаема — не только для магов. В двух шагах от Кати зеленовато-бурые перья травы уступали место сухой, покрытой серым налетом земле. Ни травинки, ни деревца, ни следа присутствия живого на протяжении полумили, а дальше — снова трава, и деревья, кривые и низкие, и смутное движение между ними. Зыбкая, подобно отражению в плохом зеркале, картина для человеческого глаза, и полная темнота для глаза магического. Бросив попытки разобрать в ней хоть что-нибудь, Кати сосредоточилась на границе.

Она вся состояла из движения. Потоки энергии, похожей и непохожей на известную магам Силу, текли, переплетались, отталкивались с огромной скоростью. В них было отрицание — отрицание чуждого мира по другую сторону, отрицание привычного по эту. Действительно, граница, водораздел, которого не перейти. Однако…

— Смотрите, — сказал Амон.

Во многих местах стремительный танец был нарушен. Пустоты, большие и малые, не сложились еще в полноценные проходы, но близились к тому с почти разумным упорством. Чуждость медленно просачивалась наружу.

— Вот и причина здешнего бесплодия, — сказал Лэйн. — Как считаешь, Сильнейший, можем мы их использовать? Это сберегло бы немалую Силу.

— На это я и рассчитывал. Но не забывай о видениях Кати.

— Временные проходы в тонких местах и укрепление заслона в целом, — Лэйн обернулся к вернувшемуся мастеру пространства. — Что скажешь, Ибел?

Хмурый маг передернул плечами.

— Не мне тебя учить, Сильный. Если сможем верно все рассчитать…

— Так давай с тобой займемся этим прямо сейчас.

Расчеты заняли целую ночь, и день, и следующую ночь. Множество исписанных листов приносили Амону, и тот, переглянувшись с Кати, возвращал их с коротким «Нет». Сам он тоже непрестанно что-то чертил; Кати только надеялась, что в просчитанных им линиях возможностей не было той, сокрытой ею от Совета. Близость чуждого мира вызывала тревогу и раздражение. Хотелось чаю.

Когда идеальная последовательность заклятий была наконец найдена, усталые маги заснули там же, где работали — на брошенных среди жухлой травы одеялах, заменявших и стулья, и постели. Самые теплолюбивые забрались под крылья грифонов. У Кати грифона не было, и она, пренебрегая душным уединением палатки, устроилась под боком у Сильнейшего — ни дать ни взять послушная дочь. Подернутое легкой дымкой утреннее солнце удивленно глядело на спящих магов. Над ними тучей кружилась мошкара, но приблизиться к Сильным не смела. В стороне белокожие рабы трудились над скудным обедом, а рядом ждали своего часа серебряные чаши для крови и длинные жертвенные ножи.

Таинственный заслон тянулся на многие тысячи миль и почти весь нуждался в укреплении. Однако — и это не могло не тревожить, — большинство прорех приходилась на часть, наиболее близкую к Империи.

Участок, над которым трудилась Кати, пролегал в местности чуть менее засушливой: здесь старательно цеплялись за жизнь жидкие леса, в ветвях кричали птицы, а на берегу мелкой речушки виднелись следы копыт и волчьих лап. Рядом снова оказался Сэт. Его делом было вовремя подавать чаши с кровью и как можно быстрее доставить ее бесчувственное тело другим Сильным — в случае, если неверное заклятие рикошетом обернется против своей создательницы.

Багровый пар послушно добавил Силы ее и без того переполненному разуму. Сила — сегодня ее не будет слишком много. Руки Кати взметнулись в подобии приветствия. Заклятия потекли, расширяясь, вскипая над землей. Выше, выше, за пределы доступного человеку, туда, где ни тепла, ни воздуха, лишь немигающий звездный свет, и вниз, прорезая воздушные слои, меняя ткань пространства. Другие были здесь — собратья-маги, Сильные, отделенные сотнями миль по краю заслона, слитые в едином экстазе магического порыва. Подобного они не делали никогда и не знали даже, что могут. Малейшая ошибка стала бы роковой. Но расчет был верен, красноватые струи Силы сплетались с прозрачной энергией заслона. Кати протянула руку, и новая чаша была рядом, новый пар поднимался к ладони, тут же становясь Силой — и славой, и величием, достойным сравняться с памятью древних магов. Ветер поднялся за спиной, закружил песок и сухие листья, завыл, нарастая. Пространство и время склонились, приветствуя возвращение своих владык.

Когда все прошло, Кати скошенной травинкой упала на землю. Ни Силы, ни мыслей, ни памяти — пустота. Конечности холодели. Если так приходит смерть, Сильная Кати не стала бы отвергать ее приход. Обновленный заслон высился рядом, он был совершенен, весь, кроме одной-единственной оставленной магами прорехи. Проживи Кати еще тысячелетие, ничего более великого совершить она не сможет.

Сэт бережно поднял ее на руки и понес к грифону. Молодой маг больше не излучал похоти — только благоговение. С таким чувством он мог бы нести богиню. Кати уронила голову ему на плечо и решилась наконец потерять сознание.

— Теперь ты мне веришь?

Кати подняла голову и взглянула на Амона. Он сидел рядом на одеяле и был так же измучен и встрепан, как и она. Пережитое не добавило ей иллюзий, как не принесло любви к убийце матери, но в глазах Сильнейшего застыл тот же восторг Силы, что в ее собственных, и Кати ответила:

— Я верю тебе, отец.

Ибо сейчас она была дочерью Амона, не по крови — по духу. Тот несчастный раб не оставил ничего, кроме страха. Амон дал ей величие.

— Мы отплатим за все, — сказал он. — Мы снова будем собой.

— Верю.

Пыль серебрила его волосы подобно седине. Усталость ли приоткрыла завесу, или сказалось наконец действие того заклятия — только Кати впервые увидела, до чего же он стар. Последний из подданных Империи магов, он должен был умереть тысячу лет назад. Но даже смерть не смела перечить Амону.

— Ты долго ждал этого, отец.

— Да. Теперь мне ничто не помешает. Отдыхай, Кати, и восстанавливай силы. Ты скоро мне понадобишься.

Кати откинулась на одеяло. Сквозь светлую ткань палатки мутно алел гигантский шар заходящего солнца. В открытый проем можно было видеть далекий огонь — там, с подветренной стороны, горели обескровленные тела рабов. Сила… Стоило закрыть глаза, и опять вскипали, бились ее струи.

— Да, Сильнейший, — прошептала Кати. — Мы снова будем собой.

Проход открылся легко. Теперь, испытав настоящую власть, ни одно деяние они не сочли бы трудным. Единое желание Сильных разомкнуло прореху, ни на йоту не отступив от намеченного контура. Напряженные минуты, пока нечто приближалось, медлило, словно принюхивалось — чтобы ринуться вдруг, быстрее, быстрее, с бешеной яростью оголодавшего зверя. По знаку Сильнейшего маги закрыли проход.

Существо, что вырвалось наружу, больше всего походило на медведя. Могучее тело размерами могло бы поспорить с грифоньим. Широкие лапы скачками несли его вперед; в их сложении, в их манере двигаться чудилось нечто противоестественное, как будто изначально они принадлежали существу иной породы. Тем удивительнее была их быстрота. Длинная шерсть, коричневато-бурая на лапах и почти желтая на животе, свалялась клочками. Но отшатнуться видавших виды магов заставило другое: звериное тело венчала вполне человеческая голова, дополненная, правда, выступающими вперед клыками. В голубых глазах сверкали злоба и голод. Прыжок, слишком быстрый, чтобы кто-то успел среагировать, и косматое тело обрушилось на ближайшего мага.

Заклятия подчинения были готовы, но такой скорости не ожидал никто. Дана, мастер пространства, даже не вскрикнула. Ее тело еще не успело коснуться земли, когда острые, как жертвенные ножи, клыки распороли горло. Кусок плоти исчез во рту существа. Огненные молнии вылетели из рук Амона, Лэйна, еще четырех магов, в то время как Норн и мастера подчинения хлестали полузверя кнутами приказов. Оно сопротивлялось целый миг. Шерсть уже горела, а челюсти еще раз клацнули на горле Даны, прежде чем молнии пробились в сердце, и существо издохло — непокоренным.

— Кати! — закричал Амон.

Но Кати уже стояла на коленях, отрывая от Даны вгрызшиеся клыки. Кровь и слюна текли по рукам. Перекушенные артерии ускользали от пальцев. Кто-то пришел на помощь, кто-то оттащил дымящуюся тушу, чьи-то руки легли на плечи Кати, готовясь разделить усилие воскрешения. После невероятного чуда с заслоном, после открытия прохода?

— Не могу, не могу! — прошептала она.

— Давай, Сильная, — сказал над ухом голос Лэйна, — мы сделаем это вместе.

Рядом опустился Норн, за плечи его взял Сильнейший. Неужели, дойдя до края, они стали наконец едины? Сила вошла в мертвое тело, полыхнула огнем. Артерии стянулись. Пальцы Кати задвигались, наращивая, формируя плоть. Под нею уже проснулось биение пульса.

— Хорошо, — прошептал Лэйн.

Оставив Дану приходить в себя на руках младших магов, Сильные собрались над существом. Мертвое, оно больше походило на человека. Лицо дикаря подтверждало истории о родстве, в неловко раскинутых конечностях угадывалось человеческое строение. Голубые глаза выпучились, но взгляд их, искаженный агонией, не позволял судить о наличии разума. На губах застыл оскал.

Оун, лучший из мастеров подчинения, стоял на коленях у головы существа и тщательно изучал его при помощи магии. Сильные морщились от запаха паленой шерсти, у Кати стояла в горле тошнота. Оун же словно и не замечал ничего.

— Твое мнение? — спросил его Амон, когда маг открыл глаза.

— Трудно сказать… Не человек и не зверь. Строение мозга исключительное, отсюда и двойная устойчивость. Нужна еще попытка, Сильные.

— Может быть, их вообще нельзя подчинить? — спросила Кати. — Я могла и ошибиться в возможностях, мы еще не сталкивались ни с чем подобным!

— Не думаю, Сильная. В любом случае мы не узнаем, если не попробуем снова.

— Тогда за работу, — сказал Амон.

Второе существо оказалось самкой — лохматый торс украшало отвратительное подобие женской груди. Оно выскочило так же стремительно и так же бросилось к стоявшим в отдалении магам. Но в этот раз они были готовы, путы заклятий сковали движения твари, пока воля Сильных искала путь к ее сознанию. И нашла. На мгновение воздух потемнел от заклятий. Бешеная злоба в глазах существа погасла. Лицо, похожее на лицо женщины-дикарки, из яростного стало настороженным, затем — спокойным.

Оун медленно приблизился. Напряжение борьбы отдавалось в сознании громким гулом. С протестующим рычанием существо подалось вперед и наконец село на землю у ног мага. Кати хорошо знала то ни с чем не сравнимое упоение власти, с каким Оун положил руку на голову чудовища. Над головами магов пронесся облегченный вздох.

— Отлично сработано, — сказал Сильнейший.

Они возвращались, и торжество летело быстрей грифонов. Амон приказал собраться всем, кто мог применять Силу. Лагерь разбили в стороне от дорог, в обширной лесистой местности к северо-востоку от столицы. Густой лес не был препятствием для грифонов, дикарей же, с их неуклюжими доспехами и медлительными лошадьми, мог задержать — ненадолго, но большего и не требовалось. Заклятия подчинения щедро накрыли целую область. В эти радостные дни маги не жалели ни Силы, ни крови, ни времени на сборы. Вместо кучки отчаявшихся изгнанников членов Совета встретила армия. Тень победы заново вдохнула в них жизнь. Над лагерем поднимался разноцветный пар заклятий, летали нагруженные грифоны. Суетились рабы. Поход обещал быть долгим.

Хлопоты подготовки закружили, отнимая все силы, и Кати с трудом нашла время чтобы увидеть ту, кому будущая победа Амона не сулила ничего хорошего. Зиту.

Бунтарка почище Кария, Зита не примкнула к дикарям и отвергла все его предложения помощи, кроме одного: указом дикарского императора запрещалось кому бы то ни было приближаться к тесному, не больше мили в диаметре, участку каменистой земли в северных предгорьях, на полпути между бывшей Долиной магов и Империей. Там, в грубо сколоченных хижинах и небольших пещерах ютились без малого две сотни недавних рабов Долины.

Белокожие мужчины и женщины служили магам на протяжении многих поколений, и всегда их разум был скован действием Силы. Рабство было их сутью, служение — единственной целью существования. Века под заклятием, вкупе с близкородственными связями, накладывали свой неизбежный отпечаток. Чтобы не допустить вырождения, маги обеспечивали приток свежей крови. В дикарских селениях по всей Империи иногда пропадали дети или подростки — не слишком часто, при вполне естественных обстоятельствах вроде появления волков или разлива реки. На деле же их забирали маги, дабы использовать «для улучшения породы» своих рабов. Или, при необходимости, попросту пустить на кровь. Ее никогда не бывало слишком много. Как бы ни поощряли маги частые беременности рабынь, сколько бы ни появлялось на свет заведомо обреченных младенцев, все же каждая чаша крови оставалась на счету. Заклятия всегда требовали больше.

Война положила конец привычному существованию. Сотни рабов лишились жизни под ударами жертвенных ножей, еще больше погибло в сражении со своими же свободными собратьями. Немногих забрали бежавшие маги. Оставшихся получила Зита.

Воспитанница Сильной Кати, носящая в себе частицу ее разума, она так и не стала хорошим магом. И уже не станет — отказавшись, по примеру Кария, от крови. Но упорство заменяет порой Силу: медленно, одного за другим, Зита освободила-таки бывших рабов от заклятия. И — принялась обучать их. Свободе, желаниям, жизни ради самой жизни, заботе о себе и других… и магии. Успешно, вопреки всем известным законам бытия. Кати хваталась за голову, ругая безумную девчонку на все лады, и холодела при мысли, что о ее проделках узнает Амон. Пока что тайну удавалось хранить. Надолго ли?

Саму Зиту гнев Амона страшил не больше, чем холодные зимы предгорий, скудость пищи и отчаянно трудные условия жизни в ее маленьком селении. Она встретила Кати на пустынной дороге поодаль деревни, одной из первых попавшей восемь лет назад под заклятие. Сюда Кати доставил Сэт и отсюда же должен был забрать два дня спустя.

Молодая грифоница — ее черные перья отливали красным в солнечных лучах — изящно опустилась на пыльные камни. Но еще раньше, чем изогнутые когти коснулись дороги, наездница в изрядно потрепанном шерстяном одеянии соскочила вниз и повисла на шее у Кати.

— Наконец-то!

Кати обняла ее изо всех сил.

— Что еще натворила?

— Ой, не спрашивай, — Зита шагнула назад, все еще держа Кати за плечи. — Ты выглядишь такой усталой!

— На себя посмотри… Зита!

Та рассмеялась:

— Да-да, я знала, что ты рассердишься. Потому и не сказала сразу.

— Глупая девчонка, зачем?!

— Так получилось. Я рада.

— Получилось?! — Кати обреченно закатила глаза. — Четвертый раз подряд, и это говорит маг! Зита, девочка моя, пойми наконец, не время…

— А когда время, Кати? Я не проживу тысячу лет. И сто не проживу. Я люблю Рамиса. Наши дети это лучшее, что у нас есть.

Кати зажмурилась, в который уже раз изумляясь невозможности ее слов. Люблю Рамиса. Люблю. Раба. Светлокожего приземистого крепыша с мозолистыми от работы руками…

— Я знаю, это трудно понять. Спасибо, что не бросаешь меня, Кати.

— Девочка моя, ты лучшее, что есть у меня, — ответила Кати, и молодая женщина улыбнулась:

— Полетели? Мне не простят, если я тебя не привезу!

— Идем… Рада видеть тебя, Мора.

Грифоница, носящая имя матери Кати, вежливо прикоснулась к волосам Сильной.

— Она по тебе скучала, — сказала Зита.

Северные ветра отзывались тоской и горечью, проходящие годы не делали их легче. Меньше суток пути для быстрых грифоньих крыльев — и в воздухе запахнет теплом Долины. Потерянной Долины, оскверненной Долины, занятой дикарями, полной краснорясых жрецов Долины, где навсегда останется сердце Кати. Безумная страсть лишила магов единственного дома, взамен не дав ничего.

Здесь еще не растаял снег. Мора снижалась кругами, давая возможность рассмотреть поселок. Низкие скалы сомкнулись вокруг него ломанными зубами, их удлиненные тени лежали на хижинах, на укутанных в шкуры шатрах. Тонкие струйки дыма с привкусом каменного угля тянулись к небу, свивались в серое облако. Ветер медленно раздувал его. Как ни старалась Зита уверять в обратном, ее подопечные без радости встречали визиты недавней хозяйки. Кати не могла их осуждать. Ей тоже было неуютно среди бывших слуг с их дерзкими манерами, настороженным взглядами исподлобья, с их магией, ничтожной, но все же позволяющей держать закрытыми мысли и чувства. Только любовь к отчаянной энтузиастке, чьим упорством родился и жил этот странный поселок, удерживала Сильную Кати от бегства.

Домом семейству Зиты служила памятная пещера, где некогда они вместе выхаживали Кария. Выбор, конечно же, неслучайный. Порою Кати видела в нем упрек, порою насмешку и всегда — память. Шатры и хижины взъерошенными птенцами жались вокруг. Между них сновали чумазые детишки — взгляд Сильной тут же нашел черноволосую троицу полукровок. Нищета и дикость били по глазам. Неужели в тепле и устроенности Долины этим людям жилось хуже?

Три малыша Зиты с визгом побежали навстречу грифону. Повисли на руках, на плечах у Кати, запутались в ногах. Три пары одинаковых черных бусинок влюблено светились. Вероятно, Кати представлялась им чем-то вроде продолжения смуглой черноволосой мамы.

— Три дня только о тебе и говорили, — объяснила Зита.

Наклонившись, Кати подняла на руки свою маленькую тезку. Та радостно задрыгала ножками, залопотала, путая слова. В первом поколении дикарская кровь редко бросается в глаза. Маленькая Кати, подобно своим братьям, Рамису и Карию, выглядела настоящим магом.

Так, с ребенком на руках, Сильная Кати повернулась навстречу бывшему рабу.

— Добро пожаловать, Сильная, — сказал он. — Твое посещение — большая радость для моего дома.

«Моего дома». Рамис никогда не упускал случая напомнить об этом. Его рука по-хозяйски покоилась на талии Зиты, синие глаза смотрели прямо, как на равную. Это было… противоестественно. И давно привычно.

— Спасибо, Рамис, — сказала Кати. — Я не задержусь надолго.

— Мы всегда рады тебе, Сильная. Прошу, входи.

Соплеменники Рамиса столпились вокруг, наблюдая за встречей — живое кольцо отвержения и опаски. Некоторых Кати помнила по Долине. Они ее, без сомнения, тоже. Зита улыбалась им, и лица как по команде смягчались. Не наведенная Силой фальшивая преданность, не внушение — столь сильной привязанности не получал до сих пор ни один маг. Кати полностью закрыла магические чувства, предпочитая слепоту этой пронзительной любви. Вслед Рамисом и детьми прошла в пещеру.

Сюда грифон по имени Ветер принес когда-то мертвого Кария. Заклятие, что сразило его, не применялось с древних времен. Сильнейшему оно стоило большей части его Силы и долголетия. С тех пор величайший во вселенной маг слабеет, медленно и неотвратимо приближаясь к своей смерти. От его болезни нет лекарства. Как не было, не могло быть воскрешения для того, кто был проклят кровью сердца Сильнейшего — для его сына. Кати сама не знала, как им удалось. Две женщины и грифон совершили невозможное, и не единожды, потому что смерть много раз возвращалась за тем, что принадлежало ей по праву. Карий поправлялся долго и мучительно.

А поправившись, ушел к своему императору, которого звал в бреду. К дикарям, куда ей, трехсотлетней, длящей молодость за счет чужой крови, не было пути. Ушел, хоть и знал, не мог не знать, что скажи он слово, и Сильная Кати улетит с ним куда угодно, прочь от Амона, от дикарей, от всей этой безумной, бессмысленной войны. Годы, прошедшие с тех пор, принесли довольно боли и потерь; та, давняя печаль померкла на их фоне и почти позабылась. Но лишь почти.

В те дни пещера выглядела совсем не так. Теперь серый с желтоватыми вкраплениями камень был совершенно чист, выметенный пол покрывали шкуры горных баранов. Из шерсти тех же баранов чьи-то умелые руки соткали занавеси и одеяла, застилавшие грубые кровати. На деревянном столе в ярко раскрашенной посуде ждал ужин — судя по запаху, без косматых обитателей предгорий не обошлось и здесь. У задней стены был сложен каменный очаг. Дым от него поднимался и втягивался в узкий проход под самым потолком.

Скудно, тесно и… уютно. Холод каменных стен грел душу лучше любого огня. Три столетия Кати прожила в пещерах — как же ей недоставало их вековой надежности!

— У вас хорошо, как…

— Как дома, — улыбнулась Зита. Забрала у Кати малышку, принялась покачивать на руках. — Он так же сказал. Садись, Кати.

— Он?!

— Садись. Да, он здесь был. Ты тогда была там, на востоке. Я не стала тебе говорить, потому что… ты все равно сюда собиралась.

— Сиятельный принц дикарей не держит слово?

Молчаливый Рамис разлил по тарелкам густое варево, усадил мальчиков. Зита поцеловала его в щеку. Ее отросшие волосы были заплетены в две тяжелые, черные как уголь, косы. Новая беременность еще не сказалась на талии, но тяжелая не по годам ответственность и отказ от крови утяжелили фигуру, проложили морщинки в уголках глаз. Совсем юная, Зита казалась намного старше Кати.

Мальчики сидели за столом рядом с Кати, их родители — напротив. Зита засунула в рот малышке ложку с едой. И только потом ответила:

— Нет. Он обещал нас не беспокоить, и не беспокоил никогда. А в этот раз… он был очень встревожен. Почувствовал, что вы что-то задумали, серьезное. Он все-таки очень сильный маг, хотя сам в себя и не верит.

— Он Сильный, разве ты не поняла? Что ты ему сказала?

Зита пожала плечами.

— То же, что в прошлый раз. Меня и моих людей это не касается. Мы хотим просто жить. Мы не желаем никому зла и ни во что не вмешиваемся… Но, Кати. Если у вас все получится — что будет с нами?

Зита не скрывала печали и страха. Рамис придвинулся, обнял ее, словно пытаясь оградить. У Кати подступил к горлу теплый комок. Девчонка, всего двадцать шесть лет — и восемь из них Зита несет на своих плечах две сотни больше никому не нужных жизней. Как она справляется?

— Амон вас не тронет, — сказала Кати. — Я сумею вас защитить, обещаю. Тебе нечего бояться, девочка. Ты мне веришь?

— А сама ты? — спросила Зита едва слышно. — Сама ты веришь? Что ты видишь в будущем, Кати?

Они смотрели на нее все — Рамис, Зита, дети. И Кати сказала то, в чем не признавалась до сих пор даже себе:

— Будущее страшно. Я больше не заглядываю в него. Не смею.

— Что ты увидела?

Кати опустила взгляд в тарелку, где медленно застывал бараний жир.

— Три линии. Всего три, и каждая обрывается моей смертью.

Зита ахнула. Подняв глаза, Кати увидела на ее лице слезы. Улыбнулась:

— Разве я не учила тебя, что будущее не предопределено? Возможности — это всего лишь возможности, Зита. Не огорчайся.

Но Зита не ответила на улыбку.

— Когда я увидела тебя сегодня… Я не предвижу, нет, мне просто показалась…

— Показалось — что?

— Что мы больше не увидимся.

Маленький Рамис каким-то хитрым маневром очутился у Кати на коленях. Для шестилетнего мальчишки он был довольно тяжел. Его брат Карий возмущенно заелозил. Кати обняла обоих.

— Поймите одно. Предвидение не лишает нас свободы выбора, не определяет нашу судьбу. Скорее… помогает избежать опасностей и ошибок. Маги способны изменять будущее. А вы оба маги.

— Ты считаешь меня магом, Сильная? — спросил Рамис.

— Я не была бы Сильной, если бы не умела признавать очевидного, Рамис. Твои способности невелики, больше им не стать. И все же ты не лишен Силы, неважно, нравится мне это или нет. В тебе нет нашей крови, но, ты знаешь, моим настоящим отцом был такой же, как ты, дикарь. Это не помешало мне стать Сильной.

— Ты не считаешь себя одной из нас.

— Нет. Иначе давно была бы мертва. Самоопределение, знаешь ли, дело выбора.

Он собирался еще что-то сказать, но пальцы Зиты предостерегающе коснулись его губ. Рамис поцеловал ладонь своей подруги и снова поднял глаза на Кати:

— Извини меня, Сильная. Это нелегко.

— Да, — согласилась она. — Нелегко. Но вы должны знать еще кое-что. Единственное, ради чего я могла бы пожертвовать собственной жизнью — это вы. Амон не дурак, чтобы делать меня врагом. Пока я жива, он вас не тронет.

— Мы верим тебе, Сильная, — сказал Рамис.

— Спасибо, — прошептала Зита.

Спроси кто-нибудь Сильную Кати, зачем ей это нужно, у нее не нашлось бы ответа, но той ночью она была вместе с рабами. Сложенный из толстых бревен костер озарял их обветренные лица, отражался в зрачках. Такие же бревна служили для сидения. Люди подходили и уходили, присаживались, кутаясь в одеяла и шкуры, задавали вопросы. Многие держали на руках детей. Мальчики Зиты спали в пещере, малышка дремала на руках у Кати.

Зита сидела рядом. Ее негромкий голос легко перекрывал все другие звуки. Зита рассказывала, явно не впервые, историю поединка Сильнейшего и Кария. Дерзкий вызов мага-полукровки, принявшего сторону дикарей, удивление Сильных, их насмешки, колебания и неосторожное решение — сражению быть. Оцепенение, павшее на Долину, когда маги наконец поняли: юнец, полукровка, недоучка, он по меньшей мере равен Сильнейшему. Фейерверк Силы над площадкой Испытаний, полыхание смертельных заклятий, ярость, ненависть, гордыня. Последний, отчаянный ход Сильнейшего, когда сын уже почти вырвал у него победу.

Слушатели были там в день поединка и, быть может, могли что-то видеть. Но магия делала их тогда немногим разумнее животных. Теперь, свободные, они с жадностью слушали знакомый рассказ. Когда речь дошла до воскрешения, Кати поежилась под взглядами бывших рабов. И, неожиданно для себя, заговорила сама:

— Мы тогда не знали, почему это делаем. Многие века мы жили по одним и тем же правилам, они казались незыблемыми. Карий… он принес изменения, которых никто из нас не ждал. Мы не хотели… вы не могли. Он стал мостом из прежнего мира в новый. Мало кто из нас сможет войти в этот мир, еще меньше тех, кто сумеет в нем прижиться. Я, наверное, не смогу. Вы — можете. Вы уже в нем. Я, Сильная Кати, иногда вижу будущее. Не всегда оно открывается ясно и не всегда — правдиво. Сейчас… вижу. Чем бы ни закончилась эта война, будущее принадлежит таким, как вы. Не скоро. Будет пролито много крови, прежде чем оно придет. Но вы — его залог, и я горжусь вами, в особенности — тобою, Зита…

Маленькая Кати захныкала, Зита поспешила забрать ее. Сильная замолчала. Подобные всплески предвидения мало походили на обычное просматривание возможностей. Случались они редко, были смутны и опустошали больше сознательного применения Силы.

Все молчали, но в лицах бывших рабов поубавилось непримиримости. Зита стала тихонько напевать, укачивая малышку. Костер медленно догорал, и, словно принимая у него пост, занималась утренняя заря. Поселок обретал свои обычные нищенские очертания. Видения отступали. Да и видения ли это? Или же простая усталость — и страх, и отчаяние, и огонь, и ожившие воспоминания этого места ненадолго помутнили рассудок Сильной Кати?

Прощание вышло коротким. Зита стиснула Кати в объятиях и запрыгнула на спину грифоницы. Присев — мышцы волной перекатились под шерстью, — та рванулась прочь, как будто расставание обжигало и ее тоже. Взметнувшаяся пыль попала в лицо, Кати сердито отряхнула ее. Не стала глядеть вслед. Часть ее сущности Зита уносила в себе, и то была не метафора — всего лишь магия. Связь, ближе которой не бывает. На любом расстоянии Сильная могла слышать Зиту, могла видеть ее глазами. Но делала это лишь при необходимости. Такая же связь когда-то полностью подчинила Кария Сильнейшему; немалую борьбу пришлось выдержать полукровке, чтобы вернуть свободную волю. Допускать подобного со своей молодой воспитанницей Кати не собиралась.

Безотказный Сэт доставил ее обратно. Служить одному из членов Совета — немалая честь для мага, чья Сила осталась почти неразвитой. Большую часть пути Кати дремала, привалившись к его спине. Две ночи у Зиты пролетели слишком быстро, чтобы тратить время на сон; будущее не обещало ничего, кроме бесконечных дел. На привале, когда маг и грифон спали, обнявшись, Кати неподвижно сидела на земле. Не смотрела возможности и не искала способов изменить грядущее — просто ждала. Редкие зарницы всплесками разгоняли синеву ночи. В сыром воздухе воцарилось уже летнее тепло, травы поднимались буквально на глазах. В движении соков по древесным стволам, в каплях мелкого дождя, в брачной перекличке птиц звучала Сила. Ее ноты обтекали неподвижное тело Кати, отзывались в натренированном разуме, пели в унисон с кровью. Тихий комариный звон доносился будто издалека, куда менее явственный, чем эта вечная песня.

Лагерь кипел нетерпеливым ожиданием. За дни отсутствия Кати он вырос вдвое, и новые маги продолжали пребывать. Ближайшие селения были попросту разграблены. В ход шло все — от содержимого дикарских кладовых до самих дикарей, их труда, их жизней. Аккуратные ряды палаток занимали все свободное пространство, и группы рабов слаженно расчищали новое: рубили деревья, корчевали пни, разравнивали землю. Другие заканчивали рытье рва. Он широким полукольцом охватил весь лагерь, кроме той части, где глубокий овраг служил естественной защитой от незваных гостей с их лошадьми и гремучим железом Белокожие женщины занимались шитьем палаток. Становилось не по себе при мысли, что все эти усилия — ради считанных дней сборов, прежде чем большая часть магов отправится на восток. Но рабов, пока они не понадобятся в ином качестве, следовало занять, так что и густой лес, и крутой обрыв над рекой, откуда носили воду, пришлись более, чем кстати.

В стороне от палаток расчистили место грифонам. Бедняги, лишенные привычных условий, страдали куда больше людей — и, в отличие от людей, незаслуженно. На двух-трех магов теперь приходился лишь один грифон, приплода не было вовсе. Преданность удерживала гордых зверей от бегства в родные горы, преданность же заставляла их терпеть недоедание, трудиться наподобие вьючных животных, получая в награду удары дикарских копей и отравленных стрел. Вот и сейчас — вместо отдыха перед путешествием, где каждому зверю достанется не меньше двух всадников и тюк с поклажей, грифоны совершали бесконечные полеты между новым и старыми лагерями, дикарскими селениями и снова лагерем.

Едва Кати ступила на изрытую когтями землю, Сэт с грифоном улетели прочь: назначенную им работу никто не отменял. Вокруг дремали, наслаждаясь кратким отдыхом, полтора десятка зверей. Их потускневшая шерсть и всклокоченные перья стали уже привычным знаком тревоги. Черные и золотые гривы не струились, как положено, мягкими волнами, а беспорядочно торчали в разные стороны. В прежние времена магов, допустивших подобное, ждало бы наказание. В прежние времена.

Белокожие рабы отвязывали притороченную к звериным спинам поклажу и уносили ее прочь. Панический страх дикарей перед грифонами подавляла магия, и все же за наведенной веселостью несчастных отчетливо дрожало напряжение. Грифонов это не беспокоило ничуть — вслед за магами они считали рабов имуществом, которым, при случае, можно и отобедать.

Еще раз оглядев запущенных зверей и решив в самое ближайшее время поднять этот вопрос в Совете, Кати нехотя отправилась на поиски Амона. Всего каких-то восемь лет назад даже Сильнейший не осмеливался расспрашивать Сильную о причинах ее отсутствия. Но теперь все стало возможным, а придумывать достойный ответ у Кати не было никакого желания. К ее облегчению, такой необходимости не возникло.

— Вот ты где, — сказал Амон, столкнувшись с нею у входа в шатер. — Послушай Оуна. Кажется, это задача как раз для тебя.

Мастер подчинения сидел на корточках у задней стенки шатра Совета. Рядом, на изящном столике дикарской работы, покоился древний, разлохмаченный по краям пергаментный свиток.

— Что это? — спросила Кати, подойдя.

Черные глаза мага подернулись упоением, характерным для нашедшего очередное сокровище любителя книг.

— «Трактат о колдовстве», — ответил он. — Ты, кажется, выучила язык дикарей, Сильная?

— Возможно. Где ты его откопал?

— Вот именно — откопал. В Лундисе. Дикари зовут его Ферром. Глаза б не смотрели, во что они превратили наш город, но, — пальцы мага погладили желтый от времени пергамент, — есть и кое-что интересное. Храм. Такого большого мы не захватывали ни разу.

— А в храме — несколько сотен жрецов, на которых заклятия не действуют. Что я пропустила, Оун?

— Я решил испытать зверюшку, — усмехнулся тот. — Грифонам не нравилось ее присутствие, а убивать было жалко. Вот я с разрешения Сильнейшего и спустил ее на краснорясых.

— И?

— Роскошное было зрелище, Сильная. Столько дикарской крови за раз я не проливал еще никогда. В конце концов ее убили, как я и ожидал, но главное она сделала. Уцелевшие потеряли контроль и стали уязвимы.

— Что вполне могло бы случиться и с магами, Оун. Ты об этом?

— Ознакомься с книгой, Сильная. А лучше — слетай со мной в библиотеку. Это… стоит твоего внимания.

— Настоящая библиотека?

— Тщательно укрытая в подвалах храма. Я провел там всего полчаса, но никогда больше не скажу, будто дикари не смыслят в науках.

— Рассчитываешь найти там секрет их устойчивости?

— И это тоже. Ты летишь?

Кати помолчала. Амон вышел, кроме них с Оуном в шатре никого не было. Что не означало, конечно же, приватности разговора.

— Я отпустила Сэта. Возьмешь меня с собой?

— С радостью, Сильная.

Золотистый грифон Оуна был уже немолод, но по-прежнему силен и быстр. Кати с удовольствием отметила состояние зверя — упитанный, с гладкой и чистой шерстью, живой упрек нерадивым магам. Как бы ни был занят Оун, время для грифона у него находилось.

Ветер с привкусом дождя холодил щеки. Верхушки деревьев взволнованным морем убегали назад. Широкая река — при старой Империи ее звали Лундой — огибала край леса, откуда к ней тянулись игривые нити ручьев и речушек, и уходила к Лундису. Его снежные башни, почти неподвластные времени, уже вырастали на горизонте. Отголосок заклятия все еще витал над городом: жрецов, способных очистить его, не осталось, новые до сих пор не подоспели.

Вскоре грифон опустился на каменные плиты перед храмом, построенным по образцу столичного Храма Силы. Скрежет когтей далеко разнесся в глухом безмолвии пораженного магией города. Кати передернула плечами. Спешилась.

Стремительные башни рвались к небу, презирали каменную неподвижность, почти летели. От их вида в душе поднималась нетерпеливая тоска.

— Подражатели, — сказал Оун.

— Подражатели, Оун? Или ученики?

Маг скривился, но спорить не стал.

Оставив седоков, грифон взлетел на крышу храма и замер на одном из шпилей — прекрасное золотое изваяние, одно из многих, украшавших некогда Храм Силы, сердце Империи магов. Кати вслед за Оуном прошла во внутренний двор. Война давно приучила ее к виду и запаху побоищ. И все же открывшаяся картина впечатляла.

Трупы и куски трупов в не защитивших хозяев кольчугах, обрывки сутан, мечи и кинжалы, все еще зажатые в оторванных руках, смешались в несуразнейший кровавый салат. Кровь была в нем щедрой заправкой — кровь и вода от прошедшего ночью ливня. Багрово-черные подтеки украшали стены. Смрад стоял поистине тошнотворный. Кати зажала ладонями рот и нос, тщетно пытаясь заменить дыхание Силой, и даже Оун казался побледневшим. У самых дверей храма, венчая картину, лежала окровавленная туша существа. Доставшихся ей ран и порезов хватило бы для умерщвления десятка обычных зверей.

«Невообразимо, — сказала Кати мысленно. — Она сделала это одна?!»

Оун кивнул:

«Мы вмешались только под конец. В основном добивали тех, кто оставался внутри. Там, кстати, почти нет запаха, Сильная. Идем?»

Под сапогами хлюпало. Несколько раз Кати наступала на что-то мягкое и, не глядя вниз, шла дальше. Оказавшись наконец за тяжелыми резными дверями, она вздохнула с облегчением — и едва сдержала рвотный позыв. Вонь проникала и сюда, слабея, впрочем, по мере удаления от двери. Время от времени еще попадались тела, но красными их делали только одеяния: магия убивала бескровно. И милосердно, подумала Кати, вспомнив искаженные ужасом и мукой лица тех, за дверью. Мертвецы в полутемных коридорах храма казались просто спящими.

Подземелья были просторными и сухими. Запах разложения не проникал в них, и Кати с удовольствием вдыхала прохладный воздух. Оун сотворил свет. Белый шарик поплыл чуть впереди, высвечивая пустые масляные лампы, сводчатый потолок, яркие фрески на стенах. Кати грустно улыбнулась, разглядев их. Мастерство художников — немалое, надо признать, мастерство — запечатлело картины расправ дикарей над магами. Орды белокожих казнили, резали, сжигали высоких темноволосых, неизменно одетых в черное людей. Интересный прием, особенно если помнить, что до восстания маги одевались куда разнообразнее. Боевой наряд из шкуры дракона заменил все прочие уже в Долине. За века он стал привычнее собственной кожи, и маги вернулись в Империю, как сошедшие с картин и фресок древние страхи.

— Круговорот, — прошептала Кати.

Оун оглянулся через плечо. Ничего не ответил, остановился у полуоткрытой двери.

— Сюда.

— Ты искал ее или случайно наткнулся?

Оун скривился:

— Последний, кого я убил, только о ней и думал. Боялся, что проклятые колдуны найдут книги. Вот я и нашел.

— Действительно… это стоит внимания, — проговорила Кати через минуту.

— Впечатляет?

— Еще как…

Длинное помещение, уставленное рядами стеллажей, в неярком свете магического шарика выглядело бесконечным. Толстые пергаментные свитки и книги в прошитых переплетах аккуратно лежали на полках. У стен стояли распахнутые сундуки, полные затрепанных свитков. Между стеллажей помещались прямоугольные столы; на каждом подсвечник, письменный прибор — перо, чернильница и стопка пергаментных листов; вокруг стулья с высокими спинками. Спокойная, милая взгляду картина. Воображение дополнило ее людьми: в руках поскрипывают перья, на столах чадят свечи, озаряя склоненные над книгами светлые кудри… Тех самых ученых, по чьим растерзанным телам Кати пришла сюда.

— Взгляни, Сильная, — Оун бережно, как младенца, взял свиток с одной из дальних полок. Развернул на столе. — Это перевод на дикарский язык труда по астрономии авторства моего деда. Он считался утерянным при восстании, в Долине хранилась копия. Не думал, что встречу его в таком виде. Буквы, как видишь, наши, приспособленные к их языку. Удивительно! Там и анатомия, и математика… На отдельных полках магия. Ничего не потеряно, ничего! Оригиналов нет, наверное, они в столице. Те стеллажи, слева — сочинения самих дикарей. Их подход к магии поражает, Сильная. Посмотри хотя бы это… И это…

Маг переходил от стеллажей к столу и обратно, приносил книги, разворачивал свитки, в с восторгом указывая на какие-то впечатлившие его места, и говорил, говорил… Такого Оуна знали все в Долине. Мага, немного недотянувшего до Сильного, ученого, хранителя знаний — а также управляющего, мастера подчинения и сбережения и лучшего из наставников. В пыльной тишине библиотеки он снова ненадолго стал самим собой. Кати с грустью подумала, что скучает по Долине. Добавив света, наклонилась над последним свитком.

Несколько лет назад Сильная выучила язык дикарей — отчасти ради удобства, отчасти по предчувствию. Письменных текстов ей до сих пор не встречалось, но прочесть не составило труда: не имевшие своего алфавита предки дикарей позаимствовали его у магов. Почерк писавшего был твердым, чернила — качественными. Его рассуждения о природе и структуре Силы были необычны, но назвать их ошибочными Кати не смогла бы. Автор как будто видел привычные вещи под другим углом — таким, что сущность магии странным образом начинала доказывать и объяснять положения дикарской веры. И все же то был труд ученого, а не бред фанатика. Кати пробежала глазами несколько столбцов, затем стала читать медленнее и наконец села, не глядя подтянув стул. Магический шарик остановился у левого виска. Желтоватый пергамент с аккуратной вязью букв оказался залит ослепительно-белым светом. Оун тихонько шелестел за спиной.

— Невероятно! — сказала Кати, подняв наконец голову. — Изучить, но не познать… Но и не отвергнуть, а отставить в сторону, ради… ради чего?

Оун за соседним столом обложился книгами. Казалось, он рад бы зарыться в них с головой. Руки мага непроизвольно поглаживали тонкую кожу рукописей.

— Религия, — сказал он. — Страх. Ограниченность.

— Брось, Оун. Даже без этих свидетельств — уж мы-то с тобой знаем, что ничем не выше их. Сильнее, образованнее — может быть. Что же до способности к магии… И права назваться человеком…

Оун со вздохом закрыл книгу.

— Я ненавижу их всей душой, Сильная, и рад бы с тобой не согласиться. Конечно, ты права, мне ли этого не знать! В связи с этим…

— И действительно, Оун, пора уже признаться, ради чего все ухищрения. О чем ты не мог поговорить со мной в лагере?

Оун помедлил. Потом комнату накрыл непроницаемый для магического подслушивания колпак. Кати приподняла бровь.

— Ты заинтриговал меня, маг Оун.

— Я не вправе вмешиваться в дела Совета, Сильная. И не стал бы этого делать при других обстоятельствах. Но сейчас дело касается моего ученика.

— Лучшего ученика, — подсказала Кати. — Ты вправе им гордиться.

— Да. Я думал, что воспитал будущего Сильнейшего… жаль, я ошибся.

— Не спеши утверждать.

Оун дернулся:

— Ты знаешь? Ты видела такую возможность?!

Кати промолчала. Оун заговорил с напором:

— Да, это не мое дело, Сильная, но это заметно не только мне. Сильнейший больше не мыслит трезво, рано или поздно все это поймут. Он нянчится с этим мальчишкой, Моуретом, всюду таскает его с собой. Щенок уже задрал нос выше всякой меры, а ведь Силы в нем… Ты сама видела.

— Я знаю это, Оун.

— А знаешь ли ты, что несколько ночей назад в лесу поймали дикарку — ту самую девчонку, из-за которой наш дикареныш сбежал в первый раз?

— Нет, этого я не знала, — проговорила Кати, удивляясь всколыхнувшейся тревоге. — Странное совпадение. Кто ее поймал, Оун?

— Да уж не я, будь уверена. Я убил бы ее на месте, а не потащил к Амону.

— Разумно…

— Я и хотел это сделать вчера, когда впервые понял, что здесь не так. Меня не подпустили. Ее берегут как птенца грифона, и меня это беспокоит все больше. Сильная… Прошу, посмотри в будущее.

— Ты хочешь, чтобы я выяснила намерения Главы Совета и рассказала о них тебе? Это преступление, Оун.

Маг не дрогнул.

— Как и воскрешение проигравшего, Сильная Кати. Это ведь ты сделала, больше никто не смог бы. Я прав?

— Прав. А теперь, откровенность за откровенность — после всего, после всех этих лет, ты желаешь Карию смерти?

— Смерти — да. Но только смерти. Он все еще мой ученик, хорошо ли, плохо ли, но я за него в ответе. И не могу допустить…

— Значит, ты все понял, и смотреть будущее ни к чему. Амон торопится натаскать в магии мальчишку, чтобы тот стал нашим инструментом, чтобы его руки с нашей Силой открыли проход для существ. А теперь, как по заказу, он откроет его кровью этой девчонки. Сам и перережет ей горло, наверное. Потом в наших руках окажется Карий, и Амон покажет ему память сына — чтобы доказать, что все было напрасно, что погибель дикарям все-таки пришла через Кария, как Амон и предрекал. Худшего наказания для нашего принца и представить нельзя. Затем Амон прикажет Моурету убить отца, затем оживит его и снова…

— Амон безумен.

— Безумен, — согласилась Кати. — Только это, знаешь ли, оборотная сторона того безумия, что заставляет тебя волноваться о судьбе врага. Кажется, все безумие в мире нынче имеет Кария своим центром.

— Пусть так. Я намерен помешать Сильнейшему.

— Он этого не потерпит.

— Я рискну навлечь его гнев, Сильная. Я хочу опередить его и убить дикареныша, так, чтобы воскрешение стало невозможным. Но беда в том, что я могу не успеть. Как ответственный за зверюшек, я буду в самой их куче, слишком далеко.

— И ты просишь… меня?!

— Если я не сумею. Убей его, Сильная. Убей и выпусти всю кровь, чтобы Сильнейшему нечего было воскрешать.

— Он все равно попытается, — сказала Кати.

— Помешай ему. Ты Сильная…

— Почему для тебя это так важно, Оун? Разве мало у тебя учеников?

— Дикареныш не просто ученик.

— Значит, ты действительно к нему привязался? Какая… непростительная слабость!

— А ты? — огрызнулся маг. — Зачем ты его оживила?

Кати вздохнула.

— Это было слабостью. Ошибкой, которую я исправлю. Я убью его.

— Благодарю тебя, Сильная, — сказал Оун.

Мастер подчинения не смог заполучить столь ценную для Амона пленницу, Сильной же это не составило труда. Тем же вечером дикарка была в ее палатке. К тому времени до Кати дошел не один глумливый слух о любовнице самого Амона-младшего, не иначе как предвидением Сильнейшего попавшей к ним в руки, и безумствах, на которые полукровка пойдет ради ее спасения. Оба допущения казались сомнительными. Видя Амона, каким он стал, Кати скорее поверила бы в случайность, чем в расчет, требующий немалого усилия в области высшей магии. Что же до Кария… Его Кати слишком хорошо знала. Выбирая меж любовью и преданностью, он без колебаний жертвовал любовью. Когда-то Сильнейший, думая сломить волю сына, заставил его убить друга. Амон просчитался — как и во всем, что касалось Кария. Перерезав старому знакомцу горло и взяв Силу его крови, тот не научился покорности, зато научился приносить жертвы. Умение, которым с успехом воспользовался уже вскоре.

Разум дикарки таил немало сюрпризов. Она не была Карию любовницей — всего лишь воздыхательницей. О его чувствах судить было труднее: ответственность? Благодарность? Ни то, ни другое не помешало ему бросить беременную девчонку в лесу и умчаться по делам императора. Карий оставался Карием.

А девочка была не только влюбленной и беременной — она была магом. Перспективным, хоть и совершенно необученным. Отличное, штучной работы заклятие подчинения за три дня почти выдохлось. Разум дикарки рвался на волю. Кати легко могла наложить новые узы или вовсе, быстро и безболезненно, убить ее. Это было бы разумно и милосердно. Жестокостью казалось оставить ее в живых и позволить Сильнейшему воплотить свои планы. Но — маг? Беременная дикарка-маг. Зита вступилась бы за нее, защитила бы любой ценой. Некстати подумалось, что срок беременности у обеих одинаковый — шесть недель. Убить легко, но не станет ли убийство той гранью, которой ни Зита, ни сама Кати переступить не смогут? И готова ли она рискнуть? Нет и еще раз нет.

Но и возвращать девчонку дикарям Кати не стала бы, даже будь у нее такая возможность. Она довольно помогала Карию и довольно в том раскаивалась. Пусть все идет, как идет.

С таким поистине дикарским решением Сильная отправила Тагрию к остальным пленникам. С той самой ночи у костра, когда пророчествовала бывшим рабам, Кати не заглядывала в будущее и не собиралась этого делать впредь.

Она не изменила решения и узнав, что в ту же ночь девчонка пересилила заклятие и чуть не сбежала, ясней ясного показав, что способна к магии. С отстраненным любопытством Кати наблюдала, как неприятная истина открывается мастерам Силы — всем, кто был вправе знать. Им, искушенным, знание не принесло особых потрясений, лишь уязвило и без того потрепанную гордость. Многие, как Оун и сама Кати, догадывались и раньше, догадывались — и только пожимали плечами. Куда больше их заботила реакция младших магов, когда правда выплывет наружу. Помня Зиту, Кати понимала и беспокойство собратьев и поспешность, с какой Сильнейший ускорил приготовления. Оставалось дождаться немногих: одна группа из пятидесяти магов в момент призыва оказалась занята в столкновении с дикарями и теперь задерживалась. Амон ждал их со дня на день. Сейчас, когда запах победы почти щекотал ноздри, сомнения и разброд были бы хуже, чем некстати.

Тагрию заперли и охраняли теперь неусыпно. Пока происшествие удавалось сохранить в тайне. Тем более удивительным казалось упрямое нежелание Амона убивать девчонку раньше времени. Едва собрался Совет, Норн заявил с обычной своей бесцеремонностью:

— Это глупо, Сильнейший! Ненависть помутила твой рассудок!

Спокойный голос Амона заморозил воздух в шатре:

— Ты сомневаешься в моем рассудке, Сильный?

— Ты сам даешь к тому повод!

— Тебе придется подтвердить свои обвинения, — по стене резко взметнулась тень вставшего Главы Совета. — Иначе…

— Сильнейший, Норн, прошу вас! — Лэйн вскочил одновременно с Норном. — Хорошую услугу мы окажем дикарям, если начнем теперь убивать друг друга! Не легче ли сразу сдаться?

Их воли столкнулись с тихим звоном. Кати осталась сидеть, скрестив ноги и наклонив голову к плечу — молчаливый и безучастный наблюдатель. Взгляд Лэйна скользнул по ее лицу. Шрам на щеке, который Сильный то ли берег как память, то ли просто все не удосуживался убрать, был пунцовым.

— Я погорячился, Сильнейший, — сказал наконец Норн. — Извини.

Амон, мрачнее тучи, кивнул. Тяжело опустился на свое место. Сильные последовали его примеру.

— Рассуждая спокойно, — продолжил Лэйн, — зачем тебе эта дикарка, Сильнейший? Какая разница, чья кровь откроет проход? Они все умрут так или иначе. Не мне объяснять, что сохраняя ей жизнь, мы рискуем вызвать ненужное брожение или даже подорвать единство, если ее способности станут известны. Кто-то решит, что дикари равны нам… А кто-то спросит, за что в таком случае мы умираем. Какое превосходство отстаиваем. Не время для подобных вопросов, Сильнейший.

— Кто, по-твоему, способен их задать? — спросил Амон.

— Может быть, и никто. Но зачем рисковать без необходимости, особенно сейчас?

— Необходимость есть. Я заметил, Кати, что ты не сказала ни слова.

Кати улыбнулась:

— Я доверяю твоему суждению, Сильнейший.

— Весьма необычно, — едко заметил Норн.

— И весьма разумно, — сказал Амон. — Тебе пригодится это доверие, Сильная Кати, постарайся сохранить его. Отвечаю всем вам. Дикари способны к магии. Сохранить это в тайне мы не можем — не теперь, когда среди нас сотни полукровок. Как Глава Совета я забочусь не только о нашей победе, но и о том, что будет после нее. Изоляция осталась в прошлом. Если только мы не решим истребить дикарей полностью и остаться без рабов — а такое решение я никогда не одобрю, — мы еще не раз столкнемся с привязанностью к кому-либо из них, будь то любовница или родич полукровки. Я не позволю и дальше разбавлять нашу кровь и намерен разрешить эту проблему прежде, чем она станет действительно проблемой. Урок будет жестким и наглядным. Наказание моего сына — только часть этого урока.

В оглушительной тишине Кати услышала бег крови по своим жилам и медленный, замирающий стук сердца. Сколько дней она не смотрела в будущее?

— Только… часть?

— Именно так, — Сильнейший не отводил от нее мрачного взгляда. — Ты сказала, что доверяешь моим суждениям.

«Кати! — полный ужаса крик взорвался в ее сознании. — Кати, они здесь! Они убивают моих людей! Помоги, Кати!»

«Кто? Зита, кто?!»

«Маги! Кати, грифоны… Заклятия… Нам не справиться, Кати!»

Вслед за словами, сильнее слов, пришли видения — пикирующие с неба когтистые звери, серебряные всполохи смертельных заклятий, упавший, закрывая собой ребенка, Рамис. Шум бойни оглушил ее.

— Прекрати! Амон, останови это! — Кати не знала, мольба или угроза была в ее стремительном броске, в протянутых у Амону руках. — Останови их!

— Не могу. Я не послал туда никого, с кем был бы связан.

— Другие связаны!

— Нет.

— Прошу тебя… — прошептала Кати.

— Не могу, если бы и хотел. Поверь, это не доставляет мне радости, Кати. Прости.

— Я убью тебя, — каждая новая смерть ослепляла Зиту, а с нею и Кати. Крики разрывали сознание. Голос дрожал: — Я вызываю тебя, Сильнейший…

— Я не хочу драться с тобой, — сказал Амон. — Я приму твой вызов, если настаиваешь, но это ничего не изменит. И, Кати, я велел им сохранить жизнь твоей воспитаннице. Умрут только дикари. Это мягкое наказание.

— Ее дети! Они…

— О детях речь не шла.

— Нет!

Они умирали — бывшие рабы, белокожие маги, друзья и подопечные бунтарки Зиты. Они умирали один за другим, пока Сильная Кати бежала прочь от шатра Совета, пока искала Сэта, пока тащила его, провожаемая недоуменными взглядами, к грифонам. Хваленое самообладание Сильной разлетелось пылью.

«Держись, девочка моя, держись, я иду!» Черно-золотой зверь уже набирал высоту, когда умер маленький Карий. Хрипло закричала Зита, закричала где-то далеко Мора.

— Быстрей! — взвизгнула Кати.

Сэт о чем-то спросил, но задохнулся и смолк, когда огненная молния обожгла сразу и его, и грифона. Зверь с клекотом рванулся вперед. Новый ожог добавил ему скорости — на жалость у Кати не было времени.

Сопротивление воздуха било, чуть не сбрасывая вниз. Кати обеими руками вцепилась в плечи перепуганного Сэта, ногами сдавила грифонью спину. Холод облаков каплями срывался с мокрых волос. Слепые пятна мира свистели внизу, быстрее, чем когда-либо в жизни, но все же так медленно! Кати не надеялась успеть. Никакая Сила не поможет ей прибыть к горам меньше, чем за два дня — при условии, что молодой грифон сумеет и дальше выдерживать такой темп. А это невозможно, даже если хлестать его молниями всю дорогу.

Пятидесяти магов оказалось достаточно — все закончилось быстро. Зита сражалась до конца. Когда умер Рамис, когда замолчала навсегда маленькая Кати, ее мать еще швыряла смертельные заклятия вперемешку с камнями и кричала, кричала… С ее смертью видения погасли. Разум Кати выцвел и опустел. Смерть одного из связанных всегда мучительна для другого, но Зита была большим, нежели обычный партнер в магической связке. Кати хотела бы рыдать и кричать, рвать волосы, как обезумевшая от горя дикарка — и не могла, и молча кусала губы, и подгоняла грифона, не понимая уже, куда и зачем спешит.

Они прилетели на закате, когда кровавый шар заходящего солнца уже нырнул за бугристый западный горизонт. Нежно-розовые отблески еще красили небо, достаточно светлое, чтобы отчетливо разглядеть картину побоища. Измученный грифон свалился в самое сердце мертвого поселка — у пещеры, где над грудой тел неподвижным памятником скорби застыла черная грифоница. Кати сползла на землю.

— Мора… Где она?

Мора не шелохнулась, но Кати уже видела — изорванную груду тряпок между передних лап грифоницы, распластанные в стороны руки и ноги. Шагнула ближе. Огромная голова с шипением метнулась ей навстречу.

— Мора, это я! Это Кати! Пусти меня!

Из горла грифоницы выплеснулся злобный клекот, но Мора все-таки отодвинулась. Кати упала коленями на скользкие камни. Коснулась мертвого тела. Поздно, слишком поздно. В холодном воздухе предгорий разложение шло медленнее, но время исполняло свою жестокую работу и здесь. И… через мгновение Кати поняла то, чего не разглядела раньше за сплошными вспышками видений. Прибудь она сразу после смерти Зиты, воскрешение все равно было невозможно. Ее жилы были перерезаны еще при жизни — руки, ноги, и только потом горло. Так убивали магов дикари. Кровь Зиты вытекла полностью. Никто не посмел взять ее для Силы — кровь чистокровного мага запретна, это было бы худшим из преступлений. Твердая почва медленно впитала ее, и смерть стала абсолютной.

Кати поднялась. Закат почти угас, темнота постепенно укутывала опустевшие дома и разбросанные между ними тела. За спиной молча ждали Сэт и грифон — их ужас пах отвратительнее трупов. И не зря.

— Это ты меня выследил, — Кати была спокойна, как смерть. — Ты донес Амону.

— Я не доносил! — он плакал от страха, словно ребенок или дикарь. — Сильная… Я не хотел! Он вскрыл мою память и увидел сам! Я не знал, что так будет, Сильная, я не хотел!

— Зачем ты полетел за мной?

— Из любопытства… Сильная, я не знал! Прости!

Кати ударила не оборачиваясь. Грифон закричал, когда его партнер превратился в огненный шар, с воем покатился по земле, мертвый и еще не понимающий, что он мертв. Взмах руки Сильной отшвырнул атакующего грифона. Тот вскочил, кинулся, безумно крича, снова и снова был отброшен.

— Убирайся, — сказала Кати. — Я не хочу тебя убивать.

Вопли осиротевшего зверя — за годы войны Сильная привыкла их слышать. Огненная стена выросла перед грифоном. Тот с криком взметнулся в воздух. Приготовился напасть, но Кати ударила первой.

— Пошел вон!

Отчаянно крича, грифон полетел прочь. Он не покончит с собой, как пытался когда-то сделать Ветер: золотой грифон Кария уникален так же, как уникальна их невероятно тесная связь. Грифон Сэта, одичавший и почти безумный, может вернуться в горы — или надолго поселиться в лесах Империи, нападая без разбору на людей и животных, среди десятков таких же, как он, жертв войны. К ним предстоит присоединиться и Море. Но не сейчас.

— Мора…

Грифоница, равнодушная ко всему, все еще стояла над мертвым телом. Ее спокойствие пугало больше, чем приступ безумия другого грифона.

— Мора, выслушай меня, пожалуйста. Я плачу вместе с тобой. Ты знаешь, как я любила ее! Я обещала ее защитить и не смогла. Если бы только можно было поменяться с нею местами! Я не могу. Не в моих силах вернуть ей жизнь, но, если ты поможешь… Я ошибалась, когда не видела смысла в мести. Теперь я понимаю. Зита была нам дороже всего на свете. Просто убить Амона — это будет слишком милосердно. Я хочу отнять у него самое дорогое, как он отнял у нас Зиту. Я отниму его победу, его мечту о возрождении Империи. Я видела будущее, Мора… возможности. Я могу это сделать. Амон умрет и перед смертью он увидит крах всего, над чем трудился столько веков, увидит победу своего сына, которого ненавидит. Клянусь тебе в этом. Но мне нужна твоя помощь.

Грифоница не шевельнулась — может быть, и не услышала. Кати вздохнула.

— Мора, прошу тебя. Ради Зиты.

В полной смертных запахов тишине женщина и грифоница встретились взглядами.

— Пожалуйста… — прошептала Кати. — Помоги!

Изогнутый клюв в последний раз коснулся волос мертвой подруги, и Мора отвернулась. Припала к земле.

— Спасибо, Мора, — сказала Кати, занимая место на ее спине.

Прощальный круг над погибшим поселком, взмах руки — и огненный столб взметнулся над ним, отдавая последнюю честь преданности, любви и надежде, погибшим здесь. Кати больше не смотрела вниз. Глаза ее были сухи, разум — ясен.

— Нам придется научиться понимать друг друга, Мора, — сказала она. — Спустись где-нибудь подальше отсюда, у воды. Я должна позаботиться о твоих ранах. И заняться магией… Высшей магией.

Сильнейший ожидал их, одиноко стоя среди дремлющих грифонов. Пошел навстречу. Хмуро и слегка смущенно оглядел Мору и тут же отвернулся. Грифоница прикрыла глаза, из последних сил сдерживая ненависть. Кати мысленно коснулась ее сознания, внушая спокойствие: «Помни наш уговор». Ее собственные чувства были укрыты надежно.

— Ты вернулась, — сказал Амон.

Судя по виду, он спал за эти дни от силы несколько часов — как и сама Кати.

— Вернулась.

— Все еще настаиваешь на поединке?

— Нет.

— Хорошо, — он тряхнул головой, то ли благодаря, то ли просто смахивая сон. — Я ждал тебя, Сильная. Ты нужна своему народу.

— Я здесь.

— Я сожалею о гибели твоей воспитанницы. Маги, убившие ее, нарушили мой приказ. Назначь им наказание по своему выбору, все, что угодно, вплоть до смерти.

— Зачем? Это ее не вернет. Когда мы выступаем, Сильнейший?

— Я ждал только тебя. Хочешь отдохнуть?

— Умыться и поесть, если позволишь.

— Конечно, — сказал он. — Я велю принести тебе завтрак.

— Спасибо.

Кати мимолетно коснулась перьев грифоницы: «Не делай глупостей», и ушла, не оглядываясь. Амон смотрел вслед. Он был Сильнейшим и мог различить будущее, мог увидеть возможности — если бы Кати ему позволила. Но завеса, укрывшая ее путь, была совершенна. Амону не осталось лазейки.

Проснувшийся лагерь захлестнула суета сборов. Тщательно выбранные рабы занимались погрузкой. Им предстояло отправиться с магами на восток и жить, пока не возникнет нужда в их крови. Остальных убивали — тут же, за стеной еще не убранных шатров. Серебряные чаши передавались из рук в руки, выплескивались и снова наполнялись. Маги подходили один за другим, молчаливые, сосредоточенные. Утро потемнело от испарений. Лагерь полыхал гигантским костром Силы.

Подошла за кровью и Кати — Сила нужна была ей как никогда. Одна, две, три чаши выплеснулись на землю розоватой водицей прежде, чем Сильная удовлетворилась. Выбралась наружу, обходя группы ожидавших своей очереди магов. Пронзительная ясность зрения и мысли причиняла боль. Не глядя по сторонам, Кати нашла Сильнейшего — он был занят, давая последние наставления Оуну. Несколько минут искала в напряженности Амона подозрения, но нашла только нетерпение и мрачную радость. Для Главы Совета он стал ошибаться слишком часто. Кати не сказала бы с уверенностью, следует ли ей благодарить свою магию, ослабление Амона или всего лишь века ненависти, разучившие его любить — он поверил, что упрямая дочь подчинилась. Он не понял, что погибшая мать трех глазастых полукровок ей дороже, чем все трижды проклятые надежды Владеющих Силой.

Дальнейшее оказалось проще любых ожиданий. Никто не усомнился в праве Сильной самой выбирать ношу своему грифону, никто не удивился, когда в последний момент Сильная пожелала взять еще одного раба. Кати не собиралась нагружать Мору еще и мальчишкой, но отчаянная преданность его сестры мимолетно напомнила ей Зиту, и невзрачный паренек, отправленный было под нож, был усажен на спину усталой грифоницы. Благо, весили эти двое немногим больше одного мага. Хотелось верить, что Карий оценит двойной подарок. Через час полета Кати отправила Мору вниз, к темнеющему под крылом лесу. Заранее приготовленные заклятия прикрыли ее отступление. Полдела было сделано.

* * * * *

— А зачем тебе мы?

— Он, — Кати указала на дремлющего в объятиях сестры паренька, — ни за чем. Ты, поскольку небезразлична Карию, послужишь моим пропуском к вашему императору. В противном случае меня убьют прежде, чем я раскрою рот.

— А так тебя, думаешь, не убьют?

— Об этом придется позаботиться тебе. Не слишком высокая плата за спасение двух ваших жизней, не находишь?

— Не знаю, — Тагрия крепче обняла спящего брата, опять некстати напомнив этим Зиту. — Вдруг ты хочешь убить Кария… Или императора?

— Интересное предположение, — улыбнулась Кати. — Боюсь, не одной тебе оно придет в голову. Но, даю слово — нет. Я не причиню вреда никому из них.

— А чего ты тогда хочешь?

— Предупредить их. И предложить свою помощь.

— Почему?

Светлые дикарские глаза смотрели требовательно, вопрошающе. Кати начала понимать, как этой девчонке удавалось вертеть Карием. Вспомнился настойчивый взгляд Зиты, когда та принималась отстаивать свою правду. И сразу, поверх всего — мертвое, истерзанное тело, закатившиеся глаза над впалыми щеками… Мора тревожно вскинула голову. Кати прижалась к ее теплому боку, погладила спутанные перья гривы. И ответила хрипловато:

— Этого я не могу сказать. Тебе придется выбирать, верить мне или нет.

Тагрия помолчала, разглядывая брата. Выглядели они один хуже другого: истрепанные, покрытые синяками и ссадинами, в рваных лохмотьях вместо одежды. Казалось странным, как им еще удается держаться на ногах. Маги не считали нужным заботиться о предназначенных на заклание сверх необходимого — разительный контраст с прежними временами, когда рабы Долины не знали недостатка ни в чем, кроме свободы и ясности ума.

— А предупредить о чем? Тоже не можешь сказать?

— Могу, но не знаю, поймешь ли ты. Что ты знаешь о восточных землях за пределами Империи?

Тагрия пожала плечами.

— Там живут еретики. Раньше мы с ними воевали, теперь нет.

— Теперь вам не до них, — усмехнулась Кати. — Я о том, что еще дальше к востоку. О самом крае.

— Не знаю… — Тагрия нахмурилась. — Нет, правда не знаю. Там что-то страшное. Никто не знает.

— А ведь ваши предки явились оттуда каких-то две тысячи лет назад.

— Каких-то? Это… очень долго, правда?

— Возможно. Мы тоже не знаем в подробностях, что там произошло. Предположительно, какое-то возмущение Силы, связанное с религией ваших племен. Часть из них бежала сюда, к границам Империи. Каким-то образом за ними был воздвигнут заслон Силы, причем Силы, отличной от той, что известна нам. Оставшиеся по ту сторону утратили человеческий облик и стали… чем-то средним между людьми и животными. Их сила и ярость огромны, а способности намного превосходят и человеческие, и звериные. Я никогда не встречала более опасных существ.

— И… что?

— Скоро маги откроют проход в этом заслоне, — сказала Кати устало. — И вернутся в сопровождении армии существ. Этого будет достаточно, чтобы уничтожить вас всех до единого.

Мальчишка всхрапнул во сне. Тагрия погладила его спутанные волосы. Широко распахнутые глаза делали ее лицо еще более осунувшимся.

— Как видишь, мне есть о чем рассказать вашему императору и Карию.

— Я тебе верю, — прошептала Тагрия. — Я помогу, конечно, помогу… Надеюсь, они не убьют нас всех раньше, чем мы откроем рот, просто на всякий случай?

— Этого я обещать не могу. Нам придется рискнуть.

— Кати, — все так же шепотом спросила Тагрия. — У нас еще есть надежда, хоть немножко?

Ее обращение было дерзким, но дерзость была для этой девчонки естественна. Кати ответила почти ласково:

— Разве ты еще не поняла, что немного надежды остается всегда? Во всяком случае, до прихода смерти.

— И после смерти бывает, я знаю. Может, мы уже полетим? Нам ведь… надо спешить?

Кати прислушалась. Близость войска Амона ощущалась на самом краю сознания.

— Чуть позже. Я должна быть уверена, что они нас не почувствуют.

— Тогда расколдуй пока Бетарана.

Молодой дикарь с трудным именем похрапывал, положив голову на колени сестры. Ее худенькие руки обнимали его, трогательно пытаясь защитить от всех опасностей мира. Нет, не пытаясь — защищая. Сколько раз он обязан жизнью ее преданности?

— Сомневаюсь, что это мудрое решение. Так он хотя бы не создает проблем.

— Пожалуйста!

— Ты уверена, что не дашь ему наделать со страху глупостей?

— Уверена, только дай нам поговорить вдвоем! Если… если ты мне веришь.

— Боюсь, нам не осталось иного выхода, кроме как доверять друг другу.

Кати встала, подумав мельком, сколько уже времени ее тело обходится без отдыха, одной Силой — и как долго она еще протянет, если не начнет эту Силу беречь. Правила изменились, и об этом следовало помнить, хотя бы для того, чтобы не сделать напрасным все предприятие.

За туманом в душе мальчишки прятались неуверенность, страх и надрывная, зубастая гордость. Он явно не был покладистым братом. Неодобрительно покачав головой, Кати выдернула прозрачную каплю заклятия подчинения.

— Я прогуляюсь недалеко. Закончишь — зови.

Тагрия кивнула и принялась его будить. Взволнованные голоса нагнали Кати у края полянки и преследовали, пока она пробиралась меж деревьев, обходя колючие заросли и перешагивая упавшие стволы. Однажды долетел звук пощечины — решительная девочка Тагрия взялась за брата всерьез. Кати нахмурилась, когда поняла, что снова представляет на ее месте Зиту. Что, в самом деле, между ними общего, кроме беременности?

Сапоги утопали в прелой земле. Кружевные полосы солнечного света то бледнели от набежавшего облака, то наливались золотым теплом, рассыпаясь осколками коричнево-зеленых бликов. Пахло свежестью и хвоей. Удивляясь самой себе, Кати прижалась лбом к бугристому стволу. По примеру Тагрии сорвала иголку, надкусила осторожно. Кислота. Горечь. Жизнь.

— Кати! — раздался далекий зов. — Мы закончили!

Мгновение Кати еще стояла, не открывая глаз — чтобы рывком оторваться от ствола и пойти на голос.

Молодой дикарь Бетаран являл собой потрепанное воплощение недоверия и неприязни. Его левая щека цветом заметно отличалась от правой, на алом фоне отчетливо белел отпечаток узкой ладони. Все это, впрочем, не помешало ему приветствовать Сильную учтивым поклоном. Кати кивнула в ответ. Тагрия тем временем что-то нашептывала лежащей Море, поглаживая ее перья в опасной близости от смертоносного клюва. Грифоница, к счастью, не возражала. Подумав было, что дикарка пытается показать брату пример храбрости, Кати тут же поняла свою ошибку: Тагрия от души наслаждалась каждым прикосновением. До чего все-таки отчаянная!

— Нам пора, — сказала Кати. — Готовы?

Тагрия вскочила.

— Да!

Мальчишка явно не разделял ее энтузиазма. Его страх почти граничил с безумием — обычная реакция дикарей на грифонов. Тагрия открыла рот для гневной отповеди. Кати жестом остановила ее.

— Бетаран, — сказала она. Тот перевел глаза со страшного грифона на страшную колдунью. Кати поймала его взгляд и удержала. — Если не справишься с собой, я сделаю так, чтобы ты не боялся. Понимаешь?

Он кивнул.

— Прекрасно. Садитесь.

Угроза подействовала — Бетаран в достаточной мере овладел собой.

— Ну, Таг, — пробормотал он сестре, усаживаясь на спину грифоницы, — дождешься ты у меня!

Кати сделала вид, что не услышала. Тагрия — тоже. Мора тяжело взмыла над лесом, взяв направление к югу, к вожделенной для народа Владеющих Силой столице.

— Держись, милая, — прошептала Кати на родном языке. — Не такая уж они ноша. Зато мы с тобой увидим Храм…

Назойливые страхи Бетарана стали тухловатой приправой к путешествию, которым наслаждалась разве что Тагрия: она была спасена вместе с братом и летела на грифоне навстречу своему принцу. Кати пристально вглядывалась в линии будущего, как никогда прежде досадуя на их зыбкость и нечеткость. Почти ощупью пробиралась она сквозь густой туман к тлеющим маякам возможностей. Любой неверный шаг мог сделать вероятное неисполнимым, а недопустимое — неизбежным. Картины изменялись, наплывали друг на друга. Различимыми оставались два пути: Амона и ее собственный. Первый горел полнотой красок; второй терялся в полумраке.

Вечер застал их над чередой буковых и ясеневых лесов, характерных для центральной части Империи. Дикарские города прятались за мнимой надежностью толстых стен, охраняемых неусыпными стражами-жрецами, но сам воздух над ними, казалось, был соткан из страха. Мора с натугой взмахивала крыльями. Людские эмоции добавляли тяжести ее и без того немалому грузу.

— Отдохнем до утра, — сказала ей Кати. — Выбери место подальше от них всех.

Вскоре грифоница опустилась на берег одного из нешироких притоков Лунды. Медлительный поток серебрился в угасающем свете; над самой водой перешептывались, поигрывая шишечками и юной листвой, заросли ольхи. Мора облегченно растянулась на траве. Тагрия и Бетаран дружно растирали затекшие ноги. Кати спустилась к реке и остановилась, глядя вниз. Над поверхностью воды взлетали и падали обратно мелкие рыбешки. Частые круги разбегались от них, как от дождя.

Неловкие шаги вспугнули ее задумчивость. Тагрия встала рядом. Посмотрела на реку, потом на Кати.

— Вода еще холодная, я знаю…

— Думаю, мы можем себе это позволить, — улыбнулась Кати, догадавшись, как хочется дикарке смыть с себя даже память о недолгом рабстве.

Лохматая голова Бетарана появилась наверху, когда Кати сворачивала снятую одежду. Тагрия, повизгивая, уже входила в воду. Мальчишка возмущенно фыркнул, исчез, выглянул снова — на сей раз украдкой. Кати выпрямилась и неторопливо пошла к воде, оставив его разрываться между любопытством и возмущением. Бессчетное множество раз Сильная купалась в присутствии рабов; не было никаких причин менять привычки теперь.

С берега опять долетело фырканье — громкое, вызывающее. Бетаран побежал и скрылся в зарослях ольхи ниже по течению. Тагрия с беспокойством глянула вслед.

— Не переживай, — сказала ей Кати. — Если он решит сбежать, я почувствую.

— Нет, он меня не бросит, — Тагрия вздохнула. — Надеюсь.

Кати вошла в воду с головой. Вытянув руки, поплыла. В сравнении с горным потоком Долины вода казалась теплой. Тагрия по-собачьи барахталась позади, отплевывалась и распугивала рыб. Замерзла она быстро — когда Кати вернулась к берегу, дикарка давно уже сидела, расчесывая пальцами мочалку мокрых волос. Кожа ее была синеватой и пупырчатой.

Прохладный ветер с запахами поздней весны гулял над рекой. Кати позволила ему обсушить мокрое тело и только потом потянулась за одеждой. Тагрия с отвращением взглянула на свою кучу тряпок:

— Их только выкинуть.

— Действительно, — согласилась Кати, встряхивая костюм. — Но если ты не планируешь лететь дальше голой, придется их надеть.

— Как я появлюсь там… в таком?

— Ты появишься там живой, девочка. Опомнись. Какая разница, во что ты будешь одета?

Тагрия печально скривилась, но все-таки принялась натягивать рубашку.

Поднявшись по берегу наверх, Кати легла в траву рядом с Морой. Вытянулась вдоль грифоньего бока, вдыхая густой аромат шерсти, и незаметно уснула.

Разбудила ее осторожная возня: Тагрия устраивалась клубочком между передних лап грифоницы. Мора задумчиво наблюдала за ней, не проявляя ни одобрения, ни недовольства. Бетаран, как оказалось, крепко спал у другого ее бока.

— Как тебе удалось уговорить его не бояться грифона? — спросила Кати.

Тагрия хихикнула.

— Он замерз. Сначала спал в сторонке, а потом я его сонного перетолкала.

Тонкий серпик месяца одиноко бледнел над рекой. Звезд не было, но серый полумрак почти не мешал зрению.

Увидев, что Кати села, Тагрия тоже раздумала спать.

— Есть хочется, — сказала она. — Никак не заснуть.

Кати вздохнула — удивительно, до чего плохо ей удалась роль няньки.

— Я действительно об этом не подумала.

— Разве ты не голодна? — спросила Тагрия.

— Голодна. Но пройдет несколько дней прежде, чем это станет серьезной проблемой.

— Я так не могу.

— Тебе пришлось бы научиться, реши ты действительно стать магом. Потребности тела не должны тобою управлять.

— Я очень хочу, всегда хотела, — прошептала Тагрия. — Кати… может, ты согласишься меня учить?

Невиданное в своей дерзости предположение вдруг показалось возможным. Или, хуже того, — желанным.

— Нет, девочка моя. Не соглашусь. К сожалению. Возможно, при других обстоятельствах… Я была бы рада, но не теперь.

— Из-за… этого всего?

— Да. Сомневаюсь, что император дикарей отнесется ко мне благосклонней, узнав, что я тайком обучаю его подданных колдовству.

Тагрия совсем поникла, и Кати сказала, пытаясь ее приободрить:

— Ты можешь попросить Кария.

Ответом была грустная тишина. Кати успела погрузиться в свои мысли, прежде чем Тагрия заговорила снова:

— Ты ведь все видела, да? Ну… у меня внутри. И все знаешь?

Не требовалось магии, чтобы догадаться, о чем речь.

— Тебя это беспокоит? — спросила Кати.

— Да.

— Это обычное дело, Тагрия. Ты должна понимать.

— Для тебя обычное, — Тагрия повозилась и села, обхватив колени. Уткнулась в них лбом. Заговорила невнятно: — Ты тогда сказала, я помню, что он… что он тебе небезразличен. Это значит, что…

Кати молчала, и Тагрия выпалила с отчаянием:

— Ты такая красивая!

— Не беспокойся, девочка моя, — Кати улыбнулась с печалью, но без боли. — Я тебе не соперница.

Тагрия помолчала, обдумывая.

— Может, у него есть кто-то еще.

— Разве тебя это остановит? Мне показалось, ты никогда не сдаешься.

— Никогда, — подтвердила Тагрия. Повеселела и тут же опять сникла. — Я сдалась, один раз, когда вышла за Мория. У нас уже ничего не было, совсем, а он… Он был знатный и богатый, ну, не очень богатый, но все-таки… И красивый, тогда мне так казалось. Как я могла не согласиться? Отец умер, и дедушка. Бетаран бы… что бы с ним сейчас было? А так…

Непомерная для столь юного существа ответственность — и непомерная воля. Зита. Действительно, Зита.

— Сколько тебе тогда было лет?

— Шестнадцать, — Тагрия несмело улыбнулась. — Сейчас двадцать.

— Дитя! Вы действительно дикари. Нет, я не думаю, что ты тогда сдалась. Думаю, ты победила. Ты столкнулась с проблемой и решила ее с мудростью истинного мага. Дальнейшее зависит от тебя. Насколько я могу видеть — ты не так уж и далека от исполнения своих желаний.

— Спасибо, — прошептала Тагрия.

— Не благодари. Это не предсказание.

— Все равно спасибо.

Тагрия наконец заснула — колени подтянуты к груди, голова на лапе грифоницы. Мора излучала спокойное терпение. Нетрудно было догадаться, что позы она не переменит до самого утра.

Кати проспала уже достаточно для восстановления сил. Оставшееся до рассвета время она провела, пытаясь сквозь расстояние и туман магии разглядеть Амона.

Он, конечно, все уже понял. Гнев и ярость его были тем ужасней, что подтолкнул Кати к роковому шагу он сам и, разумеется, сознавал это. Грубая ошибка, простой недочет — когда-то Сильнейшие теряли кресла за куда меньшие проявления слабости. Теперь у Амона не осталось соперников. Ни Норну, ни Лэйну сейчас его пост ни к чему. Другое дело — позже, при восстановленной Империи, тогда ослабевшему Главе Совета припомнили бы все. Кария, потерянную Долину, каждого погибшего мага и грифона… С мрачным удовлетворением Кати подумала, что Амон до сих пор считает ее своей дочерью. И призрак Сильнейшей Моры, ее матери, наверняка терзает его память.

Мора-грифон вопросительно повернула голову.

— Он в бешенстве, но не настолько глуп, чтобы устраивать погоню, — сказала ей Кати. — Постарался закрыться от моего взгляда и еще быстрей устремился вперед. Мы с тобою поступим так же, верно?

С первыми лучами солнца она подняла юных дикарей. Влажный прохладный ветер бодрил не хуже умывания. Неминуемые сетования Бетарана — он смертельно голоден да еще, оказывается, спал едва не в обнимку со страшным зверем — Тагрия выдержала с терпением, достойным мага. Сама она отчаянно сражалась с тошнотой и слабостью, но ни слова жалобы от нее Кати так и не услышала.

— Помочь тебе? — предложила она тогда.

Еще вчера ей не пришло бы в голову расходовать Силу на такую мелочь. Тагрия несмело кивнула. Кати взяла ее за плечо — хрупкое, как у маленькой птички.

— Не напрягайся. Как вам вообще удается вынашивать детей, с таким слабым здоровьем?

— Оно не у всех слабое, а мне… плохо удается.

— Этот родится крепким, — сказала чуть погодя Кати и отпустила ее. — Тошноты больше не будет, но это все, что я могу сделать. Ссадины зарастут и сами.

— Да конечно, зарастут! Кати, а… это он?

— Мальчик. Садитесь, нам пора.

Мора пружинисто присела и рванулась в небо. Кроваво-черная в рассветных лучах, она была прекрасна — неумолимая птица мести. Кати чувствовала ее нетерпение, как свое. Хоть настоящее слияние и было невозможно, общая потеря и общая ненависть связали их по-своему так же крепко.

Внизу лежал древний край, сердце Империи магов, ставший сердцем Империи дикарей. Белокаменные города хранили, неподвластные времени, память о величии равно с памятью о падении и приходе новой жизни, в чем-то похожей, в чем-то — совсем иной. Здесь даже поздние постройки почти не нарушали строгого достоинства архитектуры магов. Новые поселения, что как грибы размножились в других местах, полностью принадлежали нынешней эпохе, но здесь — здесь прошлое еще жило. Призрак Империи Владеющих Силой ждал и ждал терпеливо. Горькая жажда и тоска Амона были всего лишь его отражением.

Глаза не различали подробностей, но магический взгляд Сильной видел алые искры жрецов — в деревнях, в городах, на дорогах. Если на окраинах кряснорясых было много, то центр страны попросту кишел ими. Их усиленная восприимчивость лишала магов всякой надежды незаметно приблизиться к столице, а боевые умения не позволили бы пройти силой. Во всем этом ощущался почерк Кария. Подобно своему отцу, он не гнушался никаких инструментов — была бы достигнута цель. Мора держалась так высоко, как только могла, не рискуя обморозить легко одетых дикарят, но все же Кати не могла сказать с уверенностью, что их не заметили.

Века тренировок и выдержки не спасли ее от мгновенного укола ужаса, когда Кати заметила скопление алых искр на дороге, ведущей к столице и поняла: время.

— За следующим леском, Мора. Оставишь нас и лети, лети как можно выше. Не возвращайся, пока тебя не позовет Ветер.

Серые плиты дороги безжалостно качнулись навстречу. Когти грифоницы заскрежетали, гася скорость.

— Вниз, — приказала Кати спутникам. — Улетай, Мора!

Грифоница не заставила повторять: смазанные ядом арбалетные болты пугали ее не меньше, чем саму Кати.

Стук подков уже приближался, и боевой настрой в его эхе подсказывал: их заметили.

— Давай, Тагрия, — выдохнула Кати. — Твоя очередь.

Красная волна выкатилась из-за леса, за ней тут же последовала вторая, третья… Хвост колонны еще оставался невидим, а передние ряды уже смыкались, отрезая путь к отступлению. Солнце искрилось на десятках смертоносных наконечников.

— Не надо! — завопила Тагрия и раскинула руки, как будто надеялась заслонить Кати своим худеньким телом. — Не надо, она друг! Выслушайте нас! Мы едем к брату-принцу!

Кати ждала, расслабленно опустив плечи. Молчаливое кольцо жрецов стягивалось все плотнее. Беглый взгляд насчитал их не менее двухсот; окончись дело дракой, десять, пятнадцать, возможно, тридцать из них Кати успела бы уничтожить прежде, чем остальные уничтожили бы ее саму. Наконечники все так же целились ей в грудь.

— Не надо! — взахлеб повторила Тагрия. — Не трогайте ее!

Когда расстояние сократилось до нескольких шагов, Кати мягко отстранила Тагрию и шагнула навстречу блестящим наконечникам.

— Я пришла с миром, — сказала она. — Позвольте мне говорить с императором.

* * * * *

Железные браслеты впивались в запястья при каждом шаге лошади. Цепи, позвякивая в такт ударам подков, тянули руки к земле. Не меньше неудобств причиняло седло: жесткое приспособление казалось абсолютно излишним как для человека, так и для безответного животного, на чьей спине лежало.

Светлые башни столицы то появлялись, то исчезали из виду, когда дорога ныряла вниз, чтобы сквозь ажурную зелень ореховых рощ опять устремиться к солнцу.

Дорога была достаточно широка для десятерых всадников. Справа на Кати бросал настороженные взгляды жрец, держащий повод ее лошади; слева ехала Тагрия. Бетаран затерялся где-то позади. С того момента, как он раскрыл рот, умоляя жрецов «убить проклятую колдунью» и «не верить ее лжи», Тагрия словно не замечала брата. Гнев, ненависть, страх и любопытство обступили Кати глухим заслоном, в котором вязли мысли и чувства. Общее молчание бурлило и грохотало неистовее любого сражения.

— Ты ведь можешь снять эти цепи, если захочешь, да? — спросила Тагрия достаточно громко, чтобы услышали вокруг.

— Превратить их в золото или заставить рассыпаться прахом — одинаково легко, — ответила Кати ничуть не тише. — И, уверяю тебя, наши добрые провожатые об этом знают.

Провожатые знали. Наконечники копий в их руках дрогнули и засверкали ярче.

— Тогда зачем ты терпишь? — спросила Тагрия.

— Как знак добрых намерений, — улыбнулась в ответ Кати.

— Не очень-то это помогает!

— Пожалуй. Любопытно — они возят с собой эти украшения на случай, если удастся пленить мага?

Тагрия поморщилась. Алый жреческий плащ на ее плечах скрывал лохмотья, но подчеркивал бледность лица и большую ссадину над правым глазом.

— Нет. Они ведь не только против магов, вообще за порядком следят. Разбойников, например, убивают…

Жрец, ехавший впереди, оглянулся.

— Это неподходящая тема для обсуждения, госпожа баронесса, — сказал он.

Тагрия послала ему непримиримый взгляд, Кати — благодарную улыбку. Предводитель всего отряда, он по счастливой случайности оказался знаком с Тагрией и достаточно разумен, чтобы внять ее сбивчивым объяснениям. В противном случае исход встречи был бы совсем иным. В мыслях краснорясых Кати уже видела свою смерть, когда молодой, но облеченный немалой властью жрец тремя короткими приказами остудил их пыл. После этого Кати с легкостью простила ему такую мелочь, как цепи.

— Не беспокойся, Тагрия, — сказала она теперь. — Главное, что мы едем в нужном направлении.

Они ехали в нужном направлении целый день — мимо рощ и виноградников, под массивной аркой ворот, по улицам города, провожаемые испуганно-любопытными взглядами. Подобно видению проплыла перед глазами Кати древняя столица ее предков. Проплыла, напрасно взывая к чувствам Сильной, чье сердце и разум были полностью заняты предстоящей встречей.

Стрельчатые башни Храма Силы промелькнули слишком быстро, Кати не успела всмотреться, как ее уже провели во внутренний двор здания, чья святость лишь немногим уступала святости Храма. Стук копыт смолк. Белым кружевом камня, лучистым размахом башен, стремительными изгибами лестниц предстал перед Кати дворец Сильнейших.

Грубые звуки оборвали миг очарования. Жрецы спешивались, звенели оружием и сбруей, к ним подходили другие, разговоры катились по двору приливной волной. Вокруг Кати опять сомкнулось кольцо. Кончики клинков подрагивали, как языки змей.

— Стерегите ее до новых распоряжений, — сказал предводитель жрецов. — Начнет колдовать — убейте. Госпожа баронесса, позвольте проводить вас во дворец. Уверен…

— Нет, Атуан, — гневно перебила его Тагрия, — вы обещали! Вы не можете так сделать!

— Прошу прошения, ваша милость. Я не могу поставить под угрозу безопасность его величества, приведя перед его лицо колдунью. Я доложу о ней; дальнейшее не в моей власти. Прошу, пойдемте. Его высочество будет рад увидеть вас живой.

— Пусть тогда приходит радоваться сюда, потому что я останусь с Кати! И скажите ему… скажите, что лучше бы он ее послушал!

Эмоции жрецов на глазах изменялись от возмущения ее дерзостью к осторожности и даже опаске. Крикливая замарашка, невесть почему защищавшая колдунью, судя по всему, оказалась важной птицей.

Тагрия тоже это почувствовала. Фыркнула:

— Идите, Атуан. Докладывайте.

Атуан — он единственный не удивлялся ее нахальству — поклонился и быстро пошел ко дворцу. Тагрия смотрела ему вслед и явно боролась с желанием выругаться.

— Не суди так строго, — сказала ей Кати. — У них нет никаких причин мне доверять.

— Ума у них нет, — ответила Тагрия, ничуть не понизив голос.

Двор быстро наполнялся людьми, их страх и любопытство жгли магические чувства, словно кислота. В глазах рябило от многоцветья одежд.

Жрец Атуан вернулся нескоро. Подойдя, он жестом пригласил Кати вперед.

— Его величество и брат-принц отсутствуют. Его святость выслушает колдунью.

Это было некстати — хуже, чем некстати. Меньше всего на свете Кати желала встречи с главой краснорясых. Ее секундная растерянность чуть не стала роковой: клинки взлетели быстрыми змеями, вскрикнула Тагрия, и Кати быстро пошла за Атуаном к широкой лестнице главного входа. Просторные залы, древние ступени, яркие фрески — даже будь у Кати время их рассмотреть, цепи на руках отравили бы ее интерес. В широком холле третьего этажа Атуан сказал:

— Ждите, — и скрылся за украшенными затейливой резьбой двухстворчатыми дверями.

Клинки снова придвинулись.

— Это неправильно, — прошептала Тагрия. — Почему жрец? Что теперь будет, Кати?

— Не знаю, — откликнулась Кати, по-настоящему растерянная. — Не знаю…

Снова раскрылись двери — Атуан почтительно растворил их перед лицом высохшего старика в алой сутане. Жрецы вытянулись, как по команде. Оружия, впрочем, не опустили.

Желтоватая, как старый пергамент, кожа туго обтягивала скулы Верховного жреца и провисала складками у тонких губ. Редкие белые волосы едва прикрывали обрисовавшийся череп. Но глаза на его лице были живыми, прозрачными от старости и потому еще более пронзительными. Разум и чувства его были защищены не хуже, чем у Сильного мага. Кати пробрала дрожь. Под взглядом этого старика, окруженная сталью клинков, со скованными руками, она обнаружила, что не знает, с чего начать.

Быстрое движение у входа разорвало тягостную тишину. Жрецы расступились, в помещении разом стало тесно. Незнакомец в облаке растрепанных золотых кудрей, со множеством золотых нитей в плаще, под которым Кати с изумлением различила блеск драконьей кожи, ворвался, заполнив собой все пространство холла. За ним тенью следовал другой — и незнакомцем он не был.

— Кати! — ахнул этот другой.

— Да, — ответила Кати.

И почти все ему простила за безмолвный крик: «Кати, Кати, ты жива, мы не убили тебя, Кати!»

«Всего лишь по случайности», — ответила она мысленно.

Он не прятал боли, как не прятал радости. Его чувства были такими же яркими, как всегда. Но вопрос прозвучал сдержанно, и голос был голосом вражеского предводителя:

— Что ты здесь делаешь?

— Возвращаю твою пропажу, — ответила Кати на языке дикарей. — И знакомлюсь с гостеприимством, которое оказывают здесь твоим друзьям.

— Снимите цепи, — сказал император.

Кати обернулась на голос — не могла не обернуться. Цепи исчезли, через мгновение исчезли и клинки. За спиной робко шевельнулась Тагрия, заметил ее наконец Карий. Подробности их встречи ускользнули от Кати. Алые сутаны, разноцветные одеяния набившихся откуда-то людей, их множественные чувства… смутные тени на грани сознания.

Здравствуй, император дикарей. Вот ты, оказывается, какой.

— Добро пожаловать в мой дом, Сильная Кати, — он говорил негромко: вряд ли кто-то посмел бы его не услышать. — Война сделала нас врагами, но мне известно, кому Империя обязана жизнью своего принца. Мои подданные и я сам в неоплатном долгу перед вами. Сейчас и всегда вы будете желанной гостьей в этом доме, и никто не причинит вам вреда. Тому порукой мое императорское слово.

— Благодарю, император, — голос не подвел Сильную Кати, неважно, каких усилий стоил ей ровный тон. — Я пришла с миром. Я хочу предупредить об опасности. И предложить помощь, если вы ее примете.

В тишине беспорядочные чувства дикарей были, как слитный гомон. Он бил по сознанию, но Кати не решалась притупить восприимчивость. Не решалась и отвести глаз. Император дикарей, чью дружбу Карий предпочел Силе, бессмертию — и ей самой, стоял перед ней воплощением исполнившихся видений.

Он был высок для дикаря, хоть и ниже большинства магов — ниже Кария на полголовы. И конечно, ни один маг не имел таких широких плеч, различимых даже сквозь одежду мышц, сильных рук с большими ладонями. Его волосы и борода золотились, почти соперничая с окраской золотого грифона. Холодная голубизна взора напоминала озеро Долины и была по-своему не менее опасна.

— О чем ты говоришь? — спросил, подойдя, Карий, и Кати с облегчением перевела на него взгляд.

— Не здесь, Кар, — тихо сказал император.

— Хорошо. Дай мне час.

— Да.

Они были похожи, как бывают похожи день и ночь, смерть и жизнь. Сильнейший Амон жестоко просчитался, надеясь разлучить этих двоих.

— Мы встретимся через час в моем кабинете. Ваша святость, Атуан, — взгляд императора нашел жреца, того самого, что привез Кати, — Кар. И Сильная Кати. Позвольте мне принести извинения за недобрый прием, Сильная, и выразить надежду, что наше гостеприимство больше не разочарует вас. И… Кар?

— Да. Ваше величество, — сказал Карий и подвел ближе пунцовую от смущения Тагрию, — позвольте представить вам госпожу Тагрию, баронессу Дилосскую.

Она вежливо присела — или просто пошатнулась так, что едва устояла на ногах. От ее дерзкой смелости не осталось и следа. Но император, улыбавшийся ей, сейчас не казался опасным.

— Мы счастливы видеть вас невредимой, баронесса. Добро пожаловать ко двору. Вас проводят в ваши покои, где вы сможете отдохнуть и поверить, что злоключения позади. Позже вы разделите с нами трапезу. И, баронесса, — император чуть расширил глаза и понизил голос, — смелее. Вы дома.

Слышно было, как движутся мысли в головах собравшихся дикарей, когда из слов императора, заботливости Кария и многолетней привычки угадывать приметы монаршей милости складывался статус Тагрии — слишком высокий для растерянной девчонки. Карий почувствовал ее панику, быстро кивнул кому-то у входа. Молодая женщина в светлом платье — оно казалось твердым из-за частой вышивки, украшавшей подол, — с немыслимо сложным плетением волос вокруг головы, изящно присела и протянула Тагрии руку.

— Пойдемте, ваша милость.

И Тагрия, которая не боялась ни смерти, ни грифонов, сбежала, даже не оглянувшись на Кати.

Помещение опустело с уходом императора. Напряжение ослабло. Гул дикарских эмоций был теперь не страшнее звона мошки. Под искрами любопытных взглядов Карий сказал:

— Идем.

Среди жрецов возникло движение, четверо двинулись было за Кати.

— Нет, ваша святость, — не оглядываясь, бросил Карий.

Выходя вслед за ним в широкие двери, Кати услышала чей-то тревожный голос:

— Ваша святость?

И ответ Верховного жреца:

— Пусть идет.

Солнце садилось. Расплавленный свет бил прямо в витражные окна галереи, множество разноцветных бликов пятнало стены, рассыпалось по рукам и одежде. Здесь все было таким — слишком ярким, вычурно-многоцветным. Хотелось закрыть глаза, хоть ненадолго избавиться от цвета. Карий молча шел рядом. Теперь его чувства были закрыты наглухо.

Галерея привела их в одну из боковых башен. Карий молчал, пока не миновал тяжелые двери, за которыми открылась анфилада полуоткрытых комнат.

— Мои покои, — сказал он, закрывая дверь.

Слова древнего языка скребнули слух — здесь, во дворце Сильнейших. Кати осмотрелась. Резное дерево, зеркала, мягкие ткани всех оттенков алого.

— В Долине ты жил скромней.

Карий пожал плечами:

— Покои наследника. Буду рад освободить их, как только Эриан обзаведется сыном.

Они стояли на расстоянии вытянутой руки — как на разных концах вселенной.

— Кати. Зачем ты здесь?

— Я сказала правду. Предупредить и помочь.

— Как я могу верить? Почему?

Полчища дикарей катятся с гор, от криков и звона железа меркнет дневной свет. Заклятия выкашивают их сотнями — по трупам уже карабкаются новые. Юные маги, недавние ученики, первыми встретившие врагов на дальних подступах, мертвы. Кричат раненые грифоны, тучи стрел снимают их со скал, настигают в небе. Первая волна доходит до пещер, откатывается, встреченная огнем. Задние напирают, и отступившие было несутся в пламя, вспыхивают живыми факелами, но продолжают бежать. Вонь горелого мяса наполняет Долину, лица теряются в дыму, друзья, враги перемешиваются в один смертельный водоворот хаоса. Пронзительный писк на мгновение перекрывает шум сражения, и маги как один хватаются за сердце — враги добрались до птенцов. Неоперившиеся грифоны убиты, все до единого. Их когти беспомощно скребли по железу, слишком слабые, неспособные причинить вред.

Пещеры наполняются дикарями. Занавеси из драконьей кожи пропитаны магией, первый, чья рука прикасается к ним без воли хозяев, падает замертво. Падает и второй, и десятый, но в конце концов заклятие выдыхается, или вперед пробивается жрец и небрежно разрезает занавесь. Кати и Тари рука к руке отступают к Залу Познания. Там укрылись шесть десятков малышей — все дети Владеющих Силой. Старшие, кто уже начал изучать магию, сражаются и гибнут наравне с родителями.

Молнии бьют из ладоней, каждая находит чье-то сердце. Мертвые тела перекрывают проход, задние оттаскивают их за ноги. Кати чувствует локоть Сильной Тари у своего локтя, чувствует ее ярость — холодную, спокойную. Слов не нужно, они привыкли работать в паре. Вспышка провидения накрывает обеих: в Зал ведут два коридора, и второй взят. Переглянувшись, Сильные опрометью кидаются на помощь…

Как я могу тебе верить? Это не вопрос. Это утверждение.

— Ты был там? — спросила Кати вместо ответа. — В тот день?

Он не спросил — в какой.

— Был.

— Мы должны закончить это, Карий. Иначе мы будем убивать друг друга, пока не истребим, и в конце концов погибнут все. Я знаю — я видела.

Он отвернулся. Прошел по комнате, остановился перед холодным камином. Резко дернув застежку, снял плащ, не глядя бросил на кресло, оставшись в блестящем костюме Долины. Спросил хрипло:

— Ты думаешь, я этого хочу? Думаешь, мне нравится убивать свой народ, бродить в куче трупов, разыскивая тела своих друзей и молить, чтобы не пришлось самому их добивать? Ты знаешь, сколько раз мне казалось, что я вижу среди них тебя?!

— Но ты не остановишься.

— Не мы начали эту войну, — он обернулся, и Кати увидела на его лице слезы. — Уйдите. Оставьте Империю в покое. Перестаньте убивать. Тогда я остановлюсь.

— Нам некуда уходить, Карий.

— Зачем ты пришла?

— Чтобы закончить эту войну. Выслушай меня, наконец. Мы нашли возможность открыть заслон на востоке, откуда пришли дикари. Тех существ можно подчинить. Амон сейчас на пути туда, с ним все, кто способен к магии. Когда они вернутся — вы будете истреблены.

На сей раз молчание не было враждебным, но легче оно оттого не стало.

— Ты знаешь, на что способны эти существа? — спросила Кати.

— Знаю. Я их видел.

— Тогда ты понимаешь.

— Понимаю. Это оказалось слишком страшно для тебя, Сильная? Поэтому ты пришла?

Его сарказм вызвал у Кати кривую улыбку.

— Нет, ты ведь меня знаешь. Это страшно, но мне было уже все равно. Я пришла, потому что он убил Зиту.

— Что?! Нет, Кати! Я был у нее…

— Недавно, знаю. Я была неосторожна в последний раз… Амон узнал. И устроил показательный суд.

— Дети?

— Мертвы. Все.

— Кати…

— Поэтому я здесь, и поэтому привезла твою девчонку. На какое-то мгновение она показалась мне Зитой… твоей Зитой.

— Так и есть. Я благодарен тебе, Кати.

— Я много думала о тебе эти годы. Когда приходится выбирать, ты выбираешь преданность — и жертвуешь теми, кого любишь, как пожертвовал мной… Нет, молчи. Я не об этом. Я другая, Карий. Этот спор для меня давно решен, нет никакой преданности, только любовь. Я любила Зиту. Амон убил ее, поэтому я здесь. Используй меня, как посчитаешь нужным.

Он был отвратительно похож на отца, когда ответил:

— С радостью.

* * * * *

Два подсвечника высотой в человеческий рост, блики на темной меди. Два подсвечника, шестнадцать свечей. Неровный желтоватый свет мешал привычной ясности зрения, отвлекал. Это раздражало — немного. Непроницаемость Верховного жреца, осторожное недоверие жреца Атуана и спокойная, обреченная решимость императора беспокоили сильнее. Под общее молчание Кати закончила рассказ. Заговорил Карий. Он сидел за столом рядом с Кати; напротив, по обе стороны от императора, хмурыми сторожами разместились жрецы.

В юности, до прихода в Долину, Карий несколько лет провел в непосредственной близости от заслона и не понаслышке знал о скрытой по ту сторону опасности. Его слушали так же молча: Верховный жрец — по-прежнему непроницаемо, Атуан — с любопытством, император — с легкой улыбкой и заметным чувством вины. Казалось, Карий говорит для него одного:

— Они и раньше порой прорывались, но сдыхали на последних шагах. Этот выжил, но был измотан до предела — иначе бы нам несдобровать. Он и так разорвал четверых прежде, чем мы опомнились. Мы подняли его на копья и держали, пока он не издох, Чанрет, Ранатор, Калхар и я. Кровь залила нас с головы до ног, мы стояли в луже. Это была славная драка. Мы побратались потом над его телом, все четверо. Тогда я был настоящий аггар.

Под общее неловкое молчание император ответил — так, словно в комнате они были одни:

— Я никогда не перестану благодарить Бога за то, что ты вернулся.

Жрец Атуан нерешительно кашлянул. Император кивнул ему.

— И теперь, если верить нашей гостье, эти существа будут выпущены на свободу? — спросил жрец.

— Расспросите Тагрию, — предложила Кати. — Она видела наши сборы и выступление. В конце концов, я могу открыть для Кария свою память, если это вас убедит…

— Кати, — негромко перебил ее Карий, — никто не сомневается в твоих словах.

— Всего лишь в намерениях?

— Именно так.

— Ты мне веришь?

— Да, — ответил он после паузы, — Эриан, ваша святость, я прошу не отвергать предложения Сильной Кати. В Империи забыли, как опасны звероподобные, но аггары помнят. Они — смерть. Без сомнения. Представить даже одну тварь в мирном селении…

Он тряхнул головой, словно отгоняя кошмар.

— Это не будет одна тварь, — сказала Кати. — Подумайте. У вас нет причин мне доверять, я помню об этом, а у меня нет причин доверять вам. И я не прошу доверия. Я предлагаю свою помощь, знания, Силу — все, что потребуется, чтобы остановить их и закончить войну. Это все, чего я хочу.

— Мы воюем уже восемь лет, — сказал Верховный жрец. — Мы убили много ваших людей, а вы убили и заколдовали еще больше наших. До этого на протяжении девяти веков вы ждали возможности вернуться, а мы ждали вашего возвращения. Ваши притязания ясны. И вдруг, в разгар противостояния, одна из главных колдуний переходит на нашу сторону и ждет, что мы с радостью ее примем. Почему?

Под желтой кожей на его веках темнели синие полоски жилок. Морщинистая шея над воротником сутаны казалась пугающе тонкой. Руки лежали на столе, похожие на когтистые лапы. Прозрачные глаза цепко разглядывали Кати.

— Я не испытываю к вам любви, — призналась она спокойно. — Я по-прежнему желаю победы своему народу, но не такой ценой. Когда принималась решение использовать существ, я была против. Меня не послушали. Мои способности открыли мне, что в конце концов существа выйдут из повиновения и обратятся против нас, правда, вы к тому времени будете истреблены почти полностью. Рано или поздно на земле не останется никого, кроме них. Есть возможность, небольшая возможность, что этого удастся избежать, если я присоединюсь к вам.

— Как? — спросил жрец Атуан. — Я не сомневаюсь в ваших способностях, госпожа Сильная, но разве один человек может что-то изменить в таком случае?

— Этого я не могу сказать. Предвидение не дает мне четкой картины, это образы, не более, изменяющиеся образы.

— Другими словами, истребление может все-таки произойти, даже если вы будете с нами?

— Да.

Лица сидящих за столом были мрачнее мрачного.

— Сколько у нас времени? — спросил император.

— Больше, чем у аггаров, — мрачно сказал Карий. — С твоего позволения, государь, я завтра же отправлюсь к ним.

— Завтра им ничего не грозит, — откликнулась Кати. — Потребуется время, чтобы добраться туда. У нас осталось мало грифонов, их нагрузили до предела, так что быстро лететь они не смогут. Время на подготовку — не думайте, что это так легко. Потом начнут выпускать существ, небольшими группами, и подчинять их. Это долгая работа, они устойчивы к магии. Если все пойдет, как задумано, в путь двинутся, как только наберут достаточную армию. Если же… есть возможность, что маги не справятся. Тогда проход раскроется слишком широко, и, может быть, рухнет сам заслон.

— И тогда все, сколько их есть… — начал Карий.

Кати кивнула:

— Устремятся туда, где есть пища.

— Если мы отправимся им навстречу, — спросил император, — успеем ли встретить их вместе с аггарами?

— Отвечу почти наверняка — да. Линии возможностей, которые я видела, сходятся в одном: будет сражение, огромное сражение. С одной стороны — ваши племена, с другой — маги и существа. Можно считать это неминуемым.

— И в этом сражении вы окажете нам помощь своим колдовством? — спросил жрец Атуан.

— Да, если вы ее примете.

На несколько минут повисло молчание, напряженное, пронизанное колеблющимися линиями возможностей. Потом линии дрогнули в последний раз и потянулись вперед, яснее с каждой секундой. По правую руку от Кати шевельнулся Карий.

— Решай, повелитель, — сказал он.

Император поднял голову.

— Я решил. Сильная Кати, мы благодарны вам за предупреждение. И еще больше — за то, что в решающей битве вы будете на нашей стороне.

Он не имел способностей к магии — нисколько. Но Кати заметила, что император избегает встречаться с нею взглядом, словно будущее, теперь неотвратимое, ему тоже открывалось, его тоже пугало.

— Надеюсь, вы согласитесь со мной, — сказал он жрецам.

— Это сложно… с точки зрения вероучения, — заметил Атуан.

— Сложно, но верно, — с усилием произнес Верховный жрец. — Первейшая забота храма — о благе Империи. Если наше понимание блага Империи того требует, мы готовы принять любую помощь. Храм будет с вами сотрудничать, колдунья.

Едкая улыбка, что подарила ему Кати, обычно приберегалась ею для членов Совета Сильных:

— Благодарю тебя, жрец.

— Переговоры с аггарами — твое дело, Кар, — продолжил император. — Отправляйся к ним. Пусть будут готовы. Сборы потребуют времени, но очень скоро мы выступим вслед за тобой.

— Я справлюсь, — пообещал Карий. — Кати…

Улететь с ним, вдвоем, подальше отсюда, от краснорясых жрецов с их недоверием, от любопытства толпы бездельников за дверями. От гибельных золотых кудрей.

— Я останусь здесь.

Он кивнул:

— Я не смог бы позвать тебя с собой, аггарам и одного колдуна много.

— Мы сделаем все, чтобы Сильная не испытывала среди нас неудобства, — пообещал император, и жрецы согласно наклонили головы.

Позже они летели в ночном небе — Мора и Ветер крыло к крылу. Позади был пышный ужин в зале, полной разодетых людей, и множество яств, столько, что хватило бы накормить половину Долины, и дурманящие напитки — Кати пригубила свой кубок в память прежних дней, когда маги в Империи разводили виноградники, и отставила прочь. Она сидела за столом на возвышении с Карием, императором и Верховным жрецом, и десятки глаз ловили каждый ее жест, каждый поворот головы. Кати закрыла магические чувства, но полностью отстраниться не могла. Они резали мясо ножами, которые носили за поясом, обмакивали его в густую подливку и ели руками, утирались салфетками — и снова ели, когда Кати уже и смотреть не могла на еду. Карий усмехался, наверняка вспоминая свой первый обед в Долине, где Кати потихоньку учила его пользоваться вилкой. Как изменился с тех пор когтистый от страха мальчик-полукровка! Теперь его уверенности мог бы позавидовать Сильнейший. Он был магом и был дикарем, и не прятал ни того, ни другого.

Разговор то и дело обращался к нуждам армии — тема, понятная всем, кроме Сильной, привыкшей оставлять хозяйственные дела младшим магам. Поставки, обозы, дневные переходы и жалования командиров перемешивались со стуком ножей, шарканьем ног, бульканьем и перешептыванием в разных концах залы, и скоро Кати совершенно запуталась. Поискала глазами Тагрию. Та сидела за одним из нижних столов и больше не выглядела испуганной замарашкой: синяки были тщательно припудрены, волосы — вымыты и уложены в сложную прическу, а расшитое серебром платье с глубоким вырезом на груди почти превратило ее в красавицу. И если Карий нечасто глядел в ее сторону, то на недостаток внимания других мужчин Тагрия пожаловаться не могла. Она улыбалась, рассказывая о своих приключениях, как если бы те были забавной сказкой и, насколько могла судить Кати, ухитрялась не упоминать ни принца, ни собственные магические способности. Чем, разумеется, лишь подогревала любопытство соседей по столу.

Верховный жрец ел не больше, чем Кати — для столь иссохшего тела и этого казалась много. Тем удивительнее были его цепкий взгляд, быстрый ум и дремлющая в голосе властность. Правитель, имеющий рядом такого человека, обречен стать марионеткой или обрести волю достаточно сильную, чтобы держать его в руках. Император дикарей марионеткой не был.

Теперь, радуясь тишине и прохладным облакам над ночной столицей, Кати спросила мысленно:

«Как тебе удается ладить со жрецом? Помнится, ты его ненавидел».

Сквозь шум ветра в ушах долетел резкий смешок полукровки:

«Я был бы рад убить его святость, а он с не меньшей радостью отправил бы меня на плаху. Но пока от нас обоих зависит выживание Империи, мы смело подставляем друг другу спины. Эта вражда отложена до лучших времен».

«Но не окончена?»

«Нет, никогда. Пока все так или иначе не завершится, можешь ему доверять».

«Если только он вдруг не решит, что не может доверять мне».

«Верно».

Мора взмахнула крыльями, беря выше — Кати от неожиданности запрокинула голову. Ветер с клекотом кинулся вдогонку. Чувства грифоницы не открывались ясно, как при полноценной связи, но Кати уловила в них что-то похожее на кокетство.

— Вперед, Мора, — прошептала она, — Покажи им!

Облака рванулись навстречу, в ушах засвистело. Золотой грифон усиленно замахал крыльями далеко позади. Кати услышала его клекот — сердитый, вызывающий. Мора ответила дерзким криком. Нырнула вниз, почти отвесно, так что у Сильной захватило дух, сгустком черноты пронеслась над самыми крышами и снова устремилась в небо. Ветер настиг ее над шпилями Храма. Прокричав победно чудом не в ухо Кати, самец короткими сильными рывками понесся прочь. Карий на его спине смеялся, вцепившись в гриву. Теперь уже Мора гналась за ними, оглашая ночь задорным клекотом. Когда расстояние вновь сократилось, Кати услышала мысль Кария:

«Играющие в небе над столицей грифоны — это ли не знак надежды?»

«Надежды для кого?» — спросила она с печалью.

«Для наших народов… надеюсь. Ты, как и я, принадлежишь им обоим, Сильная. Признай это наконец».

«Я здесь, не так ли?»

Он не ответил. Вернулся к прежнему разговору:

«В случае нужды смело обращайся к Атуану. Он, хоть и жрец, разумней, чем выглядит. Ему я доверяю по-настоящему».

«Верю. Если бы не он, меня бы доставили тебе мертвой».

«И Эриан прислушивается к нему, а это немаловажно».

Начался дождь, мелкий, как водяная пыль. Кати запрокинула к нему лицо. Влажная морось приятно холодила кожу — и сердце, и мысли.

«Ну, а… Что ты скажешь мне об императоре?»

«Он император. Пусть его мягкость тебя не обманывает, Эриан умеет быть опаснее любого из нас. Не советую его недооценивать».

Нет, подумала Кати, жмурясь от брызг набиравшего силу дождя, когда грифоны вновь пустились наперегонки, — недооценить императора она не сможет. Не стоит и пытаться.

Возвращаясь через люк на крыше дворца, узкой лестницей к незаметной двери, Кати была почти спокойна — впервые с тех пор, как ступила с грифоньей спины навстречу жрецам. Карий тщательно запер дверь.

— Мне показалось, или Мора немного приободрилась? — спросил он.

— Надеюсь, очень надеюсь. Я боялась за ее рассудок.

— Ты ее понимаешь?

— Не так, как своего грифона, — ответила Кати. — Но мы связаны, пусть и по-другому. Я поклялась ей, что Амон умрет. До тех пор Мора будет со мной. Ты ведь знаешь, она сначала предназначалась мне.

Тени погибших птенцов холодком промелькнули между ними, но Карий движением руки отодвинул прошлое.

— Я распорядился, чтобы тебя разместили в моей башне — так будет удобнее в случае нужды. Я тебя провожу, но сначала зайдем ко мне.

— Твоей башне? Вся эта башня — твоя?

Он ухмыльнулся:

— Так это называется, башня наследника. На деле, разумеется, там живет еще куча народу, и множество пустых комнат. Тебе будет удобно, насколько это возможно.

— Ты очень изменился.

— Пришлось.

Масляные лампы озаряли коридор скачущим желтым светом. В углах караулили статуи дикарей в боевом железе, под ногами лежали плиты древнего камня. Ни один человек не попался навстречу двум магам, идущим по дворцу императора — дворцу Сильнейших.

— Моя мать ребенком играла в этих коридорах… — проговорила Кати, озираясь, словно в поисках давно истлевшего.

— Мой отец, надо полагать, тоже, — отозвался Карий.

— Да, конечно. Твой прадед был Сильнейшим. Дед — Сильным.

Ответом ей была кривая усмешка. В своих комнатах Карий сказал:

— Подожди, — ушел вглубь и вернулся с блестящим от свечей ворохом драконьей кожи. — Они пошиты на меня, но, думаю, тебе подойдут.

Кати отшатнулась — костюмы показались ей мокрыми от крови.

— Перестань, — сказал Карий. — Кати, я не взял там ничего, кроме своих собственных вещей. Да еще книги и немного трав. Правда такова, что мы захватили Долину. Здесь ничего не поделаешь.

— Как ты смог? — спросила она тихо. Вопрос жил на губах с самой встречи, но только теперь прозвучал вслух.

Его лицо стало каменным.

— Тяжелее, чем ты думаешь. Бери.

Кати молча приняла драгоценные костюмы.

— Если позволишь совет, не носи их все время. Ты и без того привлекаешь внимание, ни к чему усиливать его боевой раскраской. Сам я надеваю их только для полетов, но так поступает даже император.

— Я пришла сражаться, а не прикидываться дикаркой.

— И все же, как ты верно заметила, ты здесь. Что же до сражений — вот.

Тонкая серебряная шкатулка оттянула руку гранитной тяжестью. Кати открыла ее, вдохнула горький запах трав, запах Долины. Подняла глаза — и увидела на его лице ту же боль.

— Они могут тебе понадобиться, — сказал он.

— Да. Спасибо.

— На рассвете я улетаю. Тебе будет трудно здесь одной.

— Знаю. Я справлюсь. А ты? Вы, кажется, не дружны с теми дикарями.

Он улыбнулся:

— Вождь объединенных племен — мой друг. Об этом не беспокойся. И, Кати…

— Да?

— Я рад, что ты здесь.

Утром Кати долго лежала, разглядывая потолок и силясь понять, что же она вчера наделала. Светлый камень над головой, милый сердцу мага камень, без мельтешения ковров и фресок, он остался неизменным со времен старой Империи. Остальное исковеркано яркой, суетливой жизнью дикарей. И Кати — одна среди своих врагов, с единственной целью отдать им, без всяких метафор, все до последней капли крови. Какая безумная часть ее сможет этого захотеть?

Сегодня — никакая. Сильная Кати скривила губы в тонкой, почти змеиной улыбке. Еще не сейчас. Может быть, завтра.

Огромную кровать — вздумай Кати взять пару любовников-дикарей, осталось бы место еще и третьему — отделял занавес с вышитыми алым кленовыми листьями. Кати отдернула тяжелую ткань, и дверь сразу приоткрылась. Светловолосая голова заглянула в спальню, исчезла, потом двери открылись полностью, пропуская двух молоденьких девушек и Тагрию.

— Карий сказал, тебе понадобится помощь, чтобы понять, что здесь и как, — сообщила она вместо приветствия. — Я тебе помогу.

Странная заботливость для мужчины, восемь лет последовательно истреблявшего магов, среди которых была и Кати. Впрочем, подумала она через мгновение, — Тагрия нужна хотя бы затем, чтобы юные прислужницы не умерли от страха перед колдуньей.

— Мне казалось, ты тоже здесь впервые.

Тагрия фыркнула:

— Здесь все то же самое, только больше. В замке же я привыкла.

— Разумно. Что я должна делать сейчас?

— Встать, конечно. Тебе подадут умыться, потом оденут и уложат волосы… ой.

— Верно, — улыбнулась Кати. — Уверяю тебя, я отлично справлюсь сама.

Тагрия моргнула и, подумав немного, отправила девушек за дверь. Те послушались, обдав Кати на прощание путанной смесью страха, любопытства и сожаления. Неловко умываясь над тазом, она сказала:

— Вчера ты показалась мне напуганной.

— Ох, это из-за императора, — Тагрия подала ей полотенце, — он…

— Он? — подбодрила Кати.

— Ну, он император!

Великолепно. Другого ответа она, вероятно, не получит.

— Да, это, конечно же, все объясняет.

Тагрия виновато улыбнулась, но возражать не стала.

Кати испытала облегчение, узнав, что императора во дворце нет. Переданные им извинения звучали изящно и в меру дружелюбно: из них следовало, что император отсутствует по делам армии, кои задержат его до вечера, и выражает надежду, что Сильная Кати ни в чем не испытает неудобств. Верховный жрец тоже не показывался, чему Кати нисколько не огорчалась. Весь день она провела в обществе Тагрии, окруженная неослабным интересом обитателей дворца. Истинная роль большинства из них оставалось загадкой. Тагрия отозвалась о них так:

— Болтуны, — и презрительно сморщила нос. — Не все, конечно. Те, у кого лица поважней. Проку от них никакого, а без них никак. У магов таких разве нет?

Ее собственное треугольное личико оставалось спокойным под напором чужого любопытства и надменности и хмурилось, когда речь заходила о принце. Кати ответила:

— Нет. У нас каждый приносит пользу, насколько он способен, если не как маг, то как работник. Чем выше положение, тем выше и ответственность. Безделье не просто недопустимо — невозможно, в особенности для наделенных властью. Эти люди — чему они обязаны своим положением?

— Чему… — Тагрия пожала плечами. — Они такими родились. Знатными. Их никто не спрашивал.

— И безразлично, если они окажутся круглыми дураками, а девочка из низов вашего общества — умницей и прирожденным магом?

Тагрия покраснела:

— Ну… да.

— Дикари, — подытожила Кати с печалью. — Вы так примитивны, что кажетесь нежизнеспособными, и вы заполняете землю, а мы исчезаем. Хотела бы я знать, почему.

Они сидели вдвоем на изящной кованой скамье под сенью цветущих кустов в дворцовом саду, и громоздкая тень башни медленно наползала, отмечая движение солнца. Впереди, у каменной чаши фонтана, чьи струи взлетали и рассыпались серебристым дождем, прохаживались сизые с зеленым отливом голуби. Кроме нет-нет да поднимавшейся над головами птичьей ругани, ничто не тревожило тишины, ничто не указывало на присутствие молчаливых теней-жрецов за деревьями по другую сторону от фонтана, ни на трех затаившихся в кустах азартных молодцев из дворцовой братии. Кати делала вид, что не замечает ни тех, ни других. Молодцы и вправду считали себя незамеченными, жрецы, разумеется — нет.

— Я не хочу, чтобы вы исчезали, — жалобно призналась Тагрия. — И чтобы нас убивали, тоже не хочу. Разве нельзя так сделать, чтобы все просто жили?

«Мы хотим просто жить», — сказала однажды Зита. И поплатилась — слишком жестоко.

— Не знаю, девочка моя. Иногда мне кажется, что можно. Чаще — что нет.

И если нет, если у двух народов нет будущего, тогда месть останется единственным утешением Сильной Кати. Этого у нее уже не отнять.

Амон с каждым часом удалялся к востоку, и в том же направлении спешил его сын. Кати не следила за ними магией, чтобы не тратить без необходимости Силу, но чувствовала, как увеличивается расстояние и как вместе с ним приближается развязка. Тонкие линии возможностей сошлись в одной, дрожащей, подобно жилке на горле и ждущей своего часа. Страх и беспокойство покинули Кати, осталось лишь чуть окрашенное печалью ожидание. Еще оставалось время свернуть, изменить судьбу, но Кати больше не хотела ничего менять.

Ожидание стало теперь основным занятием не только для нее. Встречая императора и его неизменных советников-жрецов — в просторных помещениях дворца, в обеденной зале, на советах, куда ее приглашали не то из вежливости, не то в надежде на какое-нибудь полезное проявление Силы, — Кати видела в них то же скомканное терпение, с каким, бывает, замирает лес перед неминуемой уже грозой. Дворцовая жизнь текла своим чередом: шли приемы и советы, приходили и уходили лощено-изящные сановники и невозмутимые, загрубевшие в боях войсковые командиры. Предстоящий поход был главным источником тревог и разговоров, и колдунья, вдруг сменившая лагерь, постепенно отошла на второй план. В конце концов, у них уже был брат-принц; одним больше, одним меньше, лишь бы не путалась под ногами, когда люди заняты настоящим делом. Кати такое отношение вполне устраивало.

По просьбе Верховного жреца она провела несколько занятий со старшими из его подчиненных, разъясняя, как действуют некоторые заклятия и как удобнее им противостоять. Эти люди удивляли ее снова и снова. Твердо верящие в недопустимость колдовства, они с готовностью впитывали знания, чтобы затем передать, в обработанном, правда, виде, вниз по цепочке иерархии, где их запомнят и пустят в ход, при этом ни на шаг не отступив от положений дикарской веры. Их неприязнь, спокойная и осознанная, ничуть не мешала ни Кати, чье каждое слово жадно ловилось и записывалось, ни им самим. На фоне общей беспорядочности дикарской жизни их целостность была подобна глотку свежего воздуха.

В день, когда маги начали выпускать существ, Кати несколько часов просидела, закрывшись в отведенных ей комнатах и стараясь разглядеть хоть что-то сквозь плотную магическую завесу. Структура этой завесы была слишком сложной для одного; в переплетении заклятий читались почерки Норна и Лэйна так же, как и Амона. Совет Сильных объединил усилия против одного из своих членов — грустное признание, без которого Кати предпочла бы обойтись.

В тот вечер боевые командиры пили вино с императором в обстановке скорее полевой, чем придворной. За большим столом их собралось почти три десятка — обветренных, бряцающих оружием, зачастую украшенных шрамами разной степени свежести. Огромная комната казалась чересчур тесной для них. Жрец Атуан сидел рядом с императором, с другой стороны, по его просьбе — Кати. Вдоль стен почти незаметными силуэтами застыли стражники и жрецы, везде сопровождавшие императора. Верховного жреца не было.

— Я не могу видеть ясно, — говорила Кати, — слишком далеко, к тому же мне закрывают обзор. Могу сказать, что пока им все удается. Существа голодны, но заклятие держит их в узде, во всяком случае, они пока не пытаются сожрать ни магов, ни друг друга. Если так будет и дальше, не пройдет и десяти дней, как они тронутся в путь. Им придется делать остановки для охоты — животных там мало, а существ надо кормить, хоть немного, пока не достигнут заселенных мест.

— Сколько их там? — хмуро спросил пожилой воин, чьи слишком большие руки то и дело непроизвольно трогали рукоять меча.

— Трудно сказать. Если верить нашим древним картам, пространства по ту сторону заслона равны примерно половине территории Империи. Конечно, этим картам больше тысячи лет, но в свое время они считались точными. Подумайте сами, как могли за тысячелетия расплодиться существа. Если случится худшее и заслон будет разрушен… Думаю, их будет достаточно, чтобы затопить мир.

— Но это ведь всего лишь звери?

— Нет. Зверями их назвать нельзя. Людьми — тоже, хотя в какой-то миг вы в этом и усомнитесь. Их основная черта — голод. Голод, ярость, неестественная сила и живучесть. И скорость — при виде добычи они двигаются быстрее даже грифона. Я видела… — Кати заколебалась при воспоминании, — видела, что сделало существо со жрецами в Лундисе… в Ферре. Их было больше двух сотен, почти все вооружены, а тварь одна. Но, конечно, их застали врасплох.

Признание не добавило к ней любви, лишь усилило и без того немалую озабоченность. Не страх — разглядывая своих грубоватых, неспешно пьющих и неспешно утирающих усы союзников, Кати не находила в них и капли страха.

— Расчет наших врагов строился на том, что нас они также застанут врасплох, — сказал император. — Теперь, благодаря госпоже Сильной Кати, этого не случится. Мы знаем, чего нам ждать. И зная, мы знаем также, что не вправе проиграть бой.

— Двести с лишком жрецов, мой император, — отозвался большерукий воин. — И не каких-то святошей, в Ферре были сплошь бойцы. Если этих тварей вообще нельзя убить?

— Можно, — возразил император. — Его высочеству брату-принцу посчастливилось лично в этом убедиться. И зная тебя, мой добрый граф Вирик, я догадываюсь, что тебе не терпится сделать то же самое.

— Так-то оно так, ваше величество, — пробурчал тот, польщенный.

— Существа смертны, — сказала Кати. — Их сердце находится в груди, а мозг в голове, и повреждение того или другого в конце концов приведет к смерти. Полагаю, хоть и не уверена, что ваши яды им опасны не менее, чем грифонам. Как быстро они подействуют — это вопрос.

— Наши союзники-аггары встретят их вместе с нами, — сказал император. — Его высочество уже там, и, надо полагать, они также собирают войска.

— Еретики — добрые воины, — заявил Вирик под одобрительное бормотание остальных. — Уж мы-то помним!

Воспоминания давних сражений — дикари против дикарей — пронеслись по комнате почти животным удовольствием. Старшие улыбались, молодые щурились с явной завистью. Кати удержала вздох. Разве можно понять их, находящих радость в убийстве себе подобных — не ради Силы, не за свободу или за будущее, а… зачем?

— Не перепутай, кто наш враг на этот раз, — улыбнулся император, и воины с готовностью рассмеялись. Император продолжил серьезно: — За годы Нашествия мы с вами многое повидали. Ходили в бой, не зная, падем ли с честью, как должно, или потеряем разум от колдовства и станем рабами наших врагов. Ждали, не зная, где они нанесут удар в этот раз, чьи сыновья и дочери намечены новыми жертвами. Кого из нас не коснулось лихо, по чьим землям не прошлась бы тень? Кто не хоронил друзей, не оплакивал любимых? Я знаю — таких здесь нет. Послезавтра мы выступаем, господа, и поход этот должен стать последним. Мы уничтожим наших врагов или падем, и тогда Империя погибнет навсегда. Третьего не дано. Я пью за нашу победу, господа, за победу и за вас, и да пребудет с нами светлый Бог!

Кати слушала, любуясь его профилем в колеблющемся свете многих свечей. Он и сам походил на огонь свечи — такой же яркий и недолговечный, сгорающий, но способный прежде разогнать ночь. Другие зажигались от его огня, Кати видела, как они вскакивают, как поднимают вслед за императором кубки густого вина, как расцветает в них уверенность, и победа кажется уже свершившейся. Но видела и усталость в уголках его губ, и горечь, и печаль. Император дикарей светил другим, не себе. Кати подняла свой кубок и выпила его вместе со всеми, не отрывая взгляда от императора. Вино оказалось совершенно сладким — иначе теперь и быть не могло.

Когда гости разошлись, император сказал ей:

— У меня есть еще одна просьба, Сильная.

— Да, император?

— На завтра назначен торжественный прием. Это несколько утомительней сегодняшнего, но я прошу вас быть и на нем. Говорить ничего не придется, хватит одного вашего присутствия. Если, разумеется, это не слишком вас затруднит.

— Не затруднит, — ответила Кати. — Но зачем? Я только смущаю всех.

— Это… не совсем верно, Сильная. Не только. О вас знают, вас ожидают увидеть, и не одно любопытство тому причиной. Многие, как ни удивительно, связывают с вами свою надежду на благополучный исход. Не буду скрывать, я тоже отношусь к их числу.

Кати позволила себе нежную полуулыбку. Странно, до чего быстро она привыкла не замечать следящих взоров стражников и жрецов.

— Хорошо, император. Я приду.

— Благодарю, Сильная.

Он вышел, как всегда, в сопровождении своих вооруженных теней. Кати проводила его взглядом и только потом отправилась к себе. Стягивались в одном направлении разбросанные по Империи дикарские войска, точилось железо, исполнялись предчувствия. Все шло правильно — как и должно быть.

— Тебе надо переодеться, — заявила Тагрия. — Ты не пойдешь туда в этом!

— Почему? Какая разница, в чем?

Драконья кожа одинаково хороша для Совета, праздника и боя. Почему бы ей не сгодиться для дикарского тожества?

— Потому что нельзя! — привела Тагрия самый неоспоримый из аргументов. — Это же императорский прием! А на тебя и так все смотрят! Хочешь быть, как бельмо в глазу?

— Боюсь, я в любом случае останусь бельмом, как меня ни наряди. Оставь это, девочка. Не время праздновать и наряжаться.

— А кто тебе сказал, что потом оно будет, это время? — с необычной горечью спросила дикарка.

Кати вновь подивилась непонятному ее сходству с Зитой и… согласилась. В конце концов, потом времени действительно не будет.

— Хорошо, ты права. Сдаюсь. Что теперь?

— Теперь, — Тагрия заметалась у дверей в отведенные Кати покои. — Вообще, об этом надо было раньше думать. Наряды не готовят в тот же день! Но я думаю… Я знаю, что делать!

Она выбежала, со стуком захлопнув двери. Кати уже совсем было погрузилась в тихое ожидание, которому предавалась теперь все свободное время, когда Тагрия вернулась. Кроме двух девушек-прислужниц — оправившись от первого испуга, они оказались веселыми и смышлеными, Кати легко принимала теперь их помощь, — в комнаты набилось не меньше десятка горящих энтузиазмом женщин. Кати окружили, завертели, разглядывая без малейшей застенчивости. Страх и ненависть позабылись. Все говорили одновременно, перебивали, спорили, увлекаясь все больше и больше, а в двери уже входили новые слуги с охапками разноцветных одеяний и узорчатыми шкатулками, и заглядывали новые дамы, и звучали новые советы.

Сильной Кати, по праву входившей в число величайших магов мира, оставалось лишь терпеть и подчиняться. Она разворачивалась к свету, замирала с поднятыми руками, наклонялась, когда ей велели наклониться и прохаживалась туда-сюда — если говорили пройтись. Она выдержала, когда ее талию стянули так, что пресеклось дыхание, и не сбежала, прокляв сумасшедших дикарей, когда то же самое повторили еще несколько раз. Когда шум внезапно стих и все расступились, оставив ее перед высоким зеркалом в узорной раме, Кати не сразу поняла, что именно видит в нем.

Дикарка с ее лицом парила в мягких волнах темно-алого, чуть темнее крови, цвета. Ее обнаженные плечи выглядели почти черными на фоне ткани, остроконечный вырез глубоко открывал грудь, странно высокую над угрожающе тонкой талией. Рубины в ажурном плетении серебряных нитей охватывали шею, на запястьях поблескивали такие же браслеты. От широкого, расшитого серебром пояса ниспадали бесконечные волны юбки, доходящей до полу спереди и тянущейся наподобие хвоста сзади. Короткие черные волосы скрыла тонкая сетка, украшенная все теми же рубинами.

— Я же говорила, нужен красный! — выдохнула за спиной Тагрия.

— Красный с серебром, — ответил ей чей-то восхищенный голос. — Это ее цвета…

— Тебе нравится? Кати? — спросила Тагрия.

Кати бросила незнакомке в зеркале еще один недоверчивый взгляд и развернулась к зрителям. Длинная юбка прошуршала по полу. Нечасто Сильной Кати приходилось терять дар речи.

— Значит, нравится, — заключила Тагрия.

— Дорогие дамы, — проворковала стоявшая подле нее молодая женщина. — Стыдитесь, вы совсем не жалеете его величество!

— И правда, — хихикнула другая.

Смех подхватили. Осторожный привкус ревности в их мыслях и смутные картинки воспоминаний приоткрыли для Кати еще одну тайну: златокудрый император был, оказывается, весьма любвеобилен. Почти каждая в комнате хоть раз испытала на себе его страсть, и ни одной, несмотря на все старания, не удалось удержать его надолго. Общее замешательство разогнала старшая из женщин.

— Да хватит вам, — сказала она, — все знают, чем это кончается. Вы прекрасно выглядите, госпожа Кати, так что некоторые даже испугались за своих кавалеров. Но я уверена, они это переживут.

— Я тоже на это надеюсь, — неловко сказала Кати. — Благодарю вас всех. Меня не интересуют кавалеры, завтра я ухожу на войну, и…

— А правда ли, госпожа Кати, что у вас дамы сражаются наравне с мужчинами?

— Вы действительно предвидите будущее, госпожа Кати?

— Мы победим?

— Вы поможете нам своим колдовством, госпожа?

— Вы не покажете нам свое колдовство?

— Вы и сейчас можете нас заколдовать?

— Мы победим, ведь правда же?

Начавшись, вопросы потекли рекой, тревожные, любопытные, испуганные. Кати едва успевала отвечать. Когда, спохватившись, дамы отправились одеваться к вечеру, привычный уже запах неприязни и страха был почти незаметен.

Тагрия задержалась — убедиться, что Кати сможет ходить, не путаясь в юбках и не наступая на подол. Заставив ее дважды обойти комнаты, несколько раз сесть и подняться, Тагрия наконец удовлетворилась.

— Ты такая красивая, — сказала она уже не в первый раз. — Правда, такая красивая!

Кати невольно посмотрела в зеркало.

— Не завидуй мне, девочка. У тебя есть то, чего у меня никогда не будет.

— Что, Кати?

— Молодость, — незнакомка в зеркале печально скривила губы. — Поверь мне, это лучшее из достоинств.

— Я знаю, — несмело сказала Тагрия. — Поняла уже, что ты не такая, как выглядишь, вы же не стареете. Но все равно кажется, что тебе лет семнадцать.

— Ты ненамного ошиблась, — улыбнулась Кати, с отвращением отворачиваясь от зеркала. — Всего на год и три столетия. Ступай, Тагрия, тебе, кажется, тоже пора наряжаться.

Светлые глаза дикарки были распахнуты в испуге.

— Это потому что кровь, но ты теперь… Кати!

— Я тронута твоим беспокойством, но тебе действительно пора.

— Как же ты будешь?!

Определенно, Карий поведал этой девчонке чересчур много подробностей. Непозволительная болтливость для мага, тем более Сильного.

— Иди, Тагрия.

Непривычная обувь, мягкая, но немудрено пошитая без различия на правую и левую ногу, волочащийся по полу шлейф и норовящая запутаться в ногах ткань причиняли достаточно неудобств, чтобы Кати забыла обращать внимание на любопытные взгляды и перешептывания, откровенную ненависть и удивленную похоть императорских гостей. Большой зал с колоннами и фресками был полон разноцветья одежд, звяканья оружия и шарканья ног, в которое нестройным гулом вплетались голоса и негромкий перебор струн — в углу примостилась группа невзрачных на общем фоне музыкантов. Гости переговаривались, разбившись на небольшие группы, и слово «колдунья» звучало лишь чуть реже слова «война». Тихо передвигались слуги, предлагая напитки и умудряясь при этом оставаться незаметными. Кати отвечала на сдержанные приветствия наиболее смелых из дворцовых обитателей, когда слуга у входа громко объявил:

— Его величество император Эриан!

Звуки резко стихли, все как по команде развернулись к дверям. Он вошел, как всегда, чуть торопливее, чем стоило бы окруженному почетом правителю. И как всегда, тут же оказался в центре вихря приветствий, обращений, поклонов и приседаний, способных вызвать головокружение у любого, кто не практиковался в них с детства. Кати незаметно отступила к большому, во всю стену, окну.

Цветные стекла не давали разглядеть неба. Плотные занавеси были расшиты золотыми на темно-синем птицами — при желании их можно было считать грифонами. Там, за окном, на крыше дворца дремала сытая Мора. Кати чувствовала ее присутствие, ее память и ожидание, чувствовала, пока не исчезло все. Все, кроме пораженного взгляда императора.

Он был бледен и смотрел широко раскрытыми глазами, как увидевший призрак смерти, и не догадывался, что смертью был он сам. Смотрел, не отрываясь, и Кати не стала отводить взгляд.

Давай, император. В этой чаше хватит яду на двоих.

Чья-то ревность, чей-то страх, чей-то гнев… Кати отметила их лишь по привычке. В ее чувствах не было ничего неожиданного, разве что сила их и сладость, абсолютная, без малейшей примеси. Пошла навстречу — юбка сбилась и запуталась бы, но понадобился лишь один шаг. Остальные сделал император. Ни слова, ни лишнего жеста, он был и оставался правителем среди подданных. Но едва ли хоть кто-то из видевших обманулся его сдержанностью.

— Сильная, — сказал он с хрипотцой.

— Император.

Он знал, разумеется, знал, что Кати видит его насквозь, и не собирался извиняться. Ужас прозрения растаял, восторг и желание императора горели теперь ярче магического огня. Наслаждение от его взгляда было невероятно чувственным, Кати вдыхала его целую минуту, пока император с легким поклоном не возвратился к своим гостям.

Снова задрожала негромкая музыка, ожили разговоры. Император принимал поклоны и пожелания, его ровный голос ничем не выдавал смятения чувств, и взгляд больше не возвращался к Кати. И она, за века изучившая науку притворства, не ловила глазами пурпура и золота, не силилась разглядеть его широких плеч за спинами обступивших императора людей. Отыскав Тагрию — опять растерянная и одинокая, похожая на тростинку в нежном платье цвета морской волны, та забилась в уголок и печально грезила о своем принце, — Кати провела с ней все время до тех пор, пока зычный голос слуги не пригласил всех в обеденную залу.

Прошедшие дни притупили было страх и интерес, но сегодня Кати вновь оказалась в перекрестье взглядов и мыслей. Как обычно, ей приготовили место между императором и Верховным жрецом, и внезапную страсть одного подчеркивала сдержанность другого. Внешне все трое являли образец светского спокойствия — игра, в которой Кати участвовала почти против воли. Пожелай император овладеть ею здесь и сейчас, не стыд и не страх перед мнением присутствующих заставили бы Сильную Кати отказаться. Только знание будущего. А дикари — всего лишь дикари, пусть смотрят, если хотят.

Застольные речи полнились хвастливыми уверениями в скорой победе и полном разгроме проклятых колдунов. Достоинства дикарских воинств и воспоминания прошлых успехов обильно поливались вином; в перерывах серебристый голос певца под бренчание струн рассказывал все о тех же сражениях, о давнем восстании, о расправах над колдунами и славе Империи, хранимой дикарским божеством и снова о сражениях. Кати улыбалась, когда при каждом упоминании колдунов к ней со всех сторон летели значительные взгляды, и чувствовала — виском, плечом, бедром — жар от пылающих мыслей мужчины, ставшего отныне ее жизнью и смертью.

* * * * *

Утро выдалось ясным, словно даже само небо вознамерилось разглядеть все до мельчайшей подробности. И, призналась себе Кати — на этот раз она была с небом вполне согласна. Мора плавно кружила, наслаждаясь рассветом и провожая дикарские полки долгим спокойным взглядом. Их вид привел бы в ярость любого другого грифона, но Мора, как и Ветер, ни разу не участвовала в сражениях против дикарей: в утро перед захватом Долины Кати без объяснений отослала Зиту прочь, а на следующий день та вместе с грифоницей навсегда покинула племя магов.

Теперь Море предстояло одной лететь к востоку, где ее встретит Ветер. Кати решила проделать весь путь по земле, наравне с дикарями — не потому, что присутствие грифона смущало бы людей и лошадей, хоть вслух и была названа именно эта причина. Но каждый час в неудобном седле, в пыли и заранее надоевшем звоне железа будет проведен с императором, если не вместе, так рядом. Скромная награда за неизбежное, но Кати и этого было довольно.

Пока же она оставалась наедине с Морой, небом и своими мыслями. И смотрела, против воли восхищаясь грубым величием многотысячной колонны под крылом, реющими по ветру знаменами — ярче всех, впереди всех, императорский пурпур с золотом. Жрецы, следовавшие за знаменосцами, выглядели едва ли не грозней всего остального войска. Их дремлющая мощь уступала истинной Силе, но количество покрывало этот недостаток с лихвой. Для внутреннего взора они были как шествующие по дороге уголья. За жрецами шли пешие лучники и — сплошным блеском наконечников — копьеносцы. Взгляд Сильной скользнул по блестящим рядам личных воинов императора, по ярким плащам свиты, чтобы отыскать, безошибочно, как собственное сердце, растрепанные ветром золотые кудри. Куполообразный шлем, которому положено было их скрывать, праздно висел на луке седла; распахнутый плащ приоткрывал блестящую кольчугу на груди.

Верховный жрец тоже отправился в этот поход — никто и не пытался его отговаривать. Носилки, где предназначалось сидеть неугомонному старику, оставались пустыми, а сам он, на ослепительно-белом жеребце, ехал бок о бок с императором. С другой стороны от правителя находился жрец-советник Атуан. Алые плащи развевались на ветру, как крылья.

Следом пугающей многоголовой змеей ползло конное воинство и совсем уж бесконечные ряды пеших. За ними пылили и грохотали бесчисленные повозки, телеги, брели унылые стада коров и овец, шумной толпой следовало разношерстное сопровождение — в том числе немалое количество женщин, по большей части молодых и весьма разудалых. Кати чувствовала головокружение при мысли, что все это лишь часть дикарской армии, что притихшими дорогами Империи в том же направлении тянутся другие змеи, но будущее неумолимо, и всех их в решающий день окажется недостаточно. Амон разбудил поистине великую силу.

Ко времени ночевки последние телеги едва успели миновать ворота столицы. Простившись с Морой под ажурными сводами ближней рощи, Кати пешком направилась к командным палаткам, где ее ждали ужин, отдых, ненавязчивая забота девушек-прислужниц и почти невыносимая близость златокудрого повелителя дикарей.

Он беседовал с войсковыми командирами, все еще не снявший плаща и не отряхнувший дорожной пыли. Завидев Кати, быстро прервал разговор и пошел навстречу. Приблизившись, взял ее руку, поцеловал по дикарскому обычаю.

— Сильная. С возвращением.

— Благодарю, император. Сверху вы производите устрашающее впечатление.

— Надеюсь, только на врагов, — улыбнулся император и нехотя выпустил ее пальцы. — Смею ли я ожидать увидеть вас за своим столом?

— Конечно.

— Ваша палатка слева от моей. Уверен, будет сделано все возможное, чтобы вы чувствовали себя удобно в походных условиях…

— Я восемь лет прожила в походных условиях, император, — и, торопясь прогнать печаль из его взгляда, Кати добавила: — Я рада быть сегодня здесь.

— Я счастлив видеть вас здесь, Сильная, — сказал император, предлагая ей руку с тем, чтобы проводить к палатке.

Командиры, не спешившие расходится, наблюдали этот обмен любезностями от начала до конца. В их чувствах было все, кроме удивления. По скорости распространения слухов дикари ничуть не уступали Владеющим Силой.

Ужин, поданный в большой императорской палатке, был скромным по дворцовым понятиям, но вполне достаточным для Кати: хлеб, несколько видов мяса и вино. За столом, кроме Верховного жреца и Атуана, присутствовали четверо командиров, в том числе запомнившийся Кати большерукий граф Вирик. Говорили о лошадях, о состоянии дорог, о привалах и ночевках, об источниках воды и подвозах продовольствия, так что Кати в основном молчала. Взгляд императора то и дело возвращался к ее лицу, предоставляя сидящим за столом самим делать выводы. Скрывать свои чувства владыка дикарей не собирался. Но, проводив после ужина Кати к ее палатке, император поцеловал ей руку с величайшим почтением и удалился, даже не попытавшись войти.

Следующий день Кати провела в седле, без смущения оттеснив жреца Атуана с привычного места подле императора. Изящная серая лошадка, приготовленная для нее, была послушна по природе; капля магии сделала их настоящими друзьями. Откровенную влюбленность императора мог не заметить разве что слепой, императорская же свита, военачальники и жрецы на зрение явно не жаловались. Перешептывания разбегались по рядам, как волны от брошенного камня. Магический слух Кати без труда различал их: войско идет на битву с колдунами, а повелитель ухлестывает за колдуньей — каково? Интересно, что звучало это чаще с гордостью, чем с гневом, как будто любовные победы императора добавляли значимости и его солдатам. Жрецы, впрочем, подобной снисходительности не проявляли. Но и роптать в открытую не смели.

Верховный жрец хранил обычную непроницаемость. После дневного привала он занял место в носилках, то ли отчаявшись сдержать императора, то ли уступив наконец старческой немощи. Атуан держался позади.

Завитки волос на висках императора искрились под солнцем. Кати в открытую любовалась ими.

— Этим же путем мы ехали на последнюю войну с аггарами, — говорил ей император. — С тех пор уже четырнадцать лет мы живем с ними в мире. Я дорого отдал бы, Сильная, за то, чтобы этот поход имел такое же завершение.

— Зачем вы вообще с ними воевали? — спросила Кати. — Не так давно вы были одним народом, у вас общая кровь. Земли хватает с избытком. Что вам делить?

Император усмехнулся:

— Такова наша природа, Сильная, не зря вы зовете нас дикарями. На самом деле войны всегда начинались по воле храма — по откровению Бога, если верить жрецам. Когда-то предки аггаров не присоединились к восстанию против колдунов, а после победы не приняли власть храма и императора. Формально это и было поводом для войн. Прежде я считал это глупостью и винил во всем властолюбие жрецов.

— А теперь?

— Теперь я смотрю глубже — так, как смотрели жрецы. Войны с еретиками были нужны Империи. В противном случае, не имея врагов, чем мы стали бы за прошедшие века? Мирными земледельцами, неспособными удержать меч? Играющими на лугу детьми? Вернувшиеся колдуны взяли бы нас голыми руками. Жрецы понимали это, понимали, что вы однажды вернетесь и вернетесь отнюдь не с миром. Они выбрали жестокий путь — но, увы, единственно верный.

Он помолчал. Стук копыт был как беспрестанные грозовые раскаты. Улыбнувшись с обезоруживающей прямотой, император добавил:

— Впрочем, мы и без того неплохо поддерживали боевую форму. Междоусобные войны в Империи прекратились только в царствование моего деда, когда усилилась императорская власть.

— Я никогда не смотрела на это с такой стороны, — призналась Кати. — Ты прав, император, мы считали вашу воинственность всего лишь признаком дикости. Я о многом прежде не задумывалась, а ведь во мне течет и ваша кровь.

— Я знаю. Кар говорил мне.

— Он… много обо мне говорил?

— Не очень, как я сейчас понимаю. Будь на его месте я, госпожа моя Сильная Кати, я не смог бы ни говорить, ни думать ни о чем другом.

Вспышка его чувств заставила Кати с беспомощной улыбкой опустить голову.

— Он думал о тебе, император. И теперь я его очень хорошо понимаю.

Это было сказано — пусть и на беду. Радость императора взвилась обжигающим костром. Вслух же он не сказал ничего, лишь тронул поводья, так что лошади пошли совсем рядом. Так, бок о бок, они ехали до самого вечера, говоря обо всем и ни о чем, странно счастливые среди охваченного войной мира. Настоящее было прекрасно; вздумай же кто-то напомнить Сильной о видениях будущего, Кати рассмеялась бы ему в лицо.

Когда сигналы труб возвестили остановку, император спешился первым и протянул руки, чтобы помочь ей сойти с седла. Судя по оглушительному вдоху всех, кто оказался рядом, это было далеко за рамками обычной любезности. У юноши, державшего под уздцы императорского коня, от удивления отвисла челюсть. Император остался невозмутим, и Кати, вслед за ним — тоже.

Они сидели рядом за ужином и после ужина вместе прогуливались вдоль палаток. Лагерь постепенно затихал. Немногие встречные низко склонялись перед своим владыкой и провожали их долгими удивленными взглядами, на которые император обращал внимания не больше, чем на окрепший к ночи ветер. Кати всем телом ощущала его страсть, понимая уже, что император не сделает попытки ее утолить, и не зная, радоваться ей или огорчаться. Ничто в воспоминаниях его подданных не указывало на подобную сдержанность, наоборот. Разобрать же смутные намерения императора Кати не могла.

Целуя ей на прощание руку, он сказал лишь:

— Добрых снов, моя прекрасная госпожа. Я уже с нетерпением жду утра и новой встречи.

«Я тоже» — хотела сказать Кати. Но далекая зарница Силы, слабая, но все же явственная, никак не могла быть уместной в лагере дикарей. Кати вздрогнула, обернулась.

— В чем дело? — спросил император, в то время как рука его уже схватилась за рукоять меча.

— Мне нужна лошадь.

Не объясняя больше ничего, Кати бросилась к коновязи. Вскочив на первого попавшегося жеребца, магией направила его галопом в сторону вспышки. Следом уже скакал император — так же без седла.

— Что случилось? — выдохнул он, когда лошади поравнялись.

— Магия.

Его тревога не превратилась в панику, и звать на помощь император не стал, только ударил коня, чтобы не отстать нее. Мимо проносились ряды палаток, фыркали вслед привязанные лошади. На стук копыт из палаток выглядывали встревоженные лица. Вспышка не повторилась, но Кати уже поняла, что могло быть ее источником.

Среди мрачнеющих в полутьме обозных повозок и битком набитых палаток отыскалась причина тревоги. Она замерла, обхватив себя руками и прижавшись спиной к борту повозки. Начальственного вида человек хмуро выслушивал сбивчивые, смешанные со стонами объяснения солдата, который по непонятной для всех, кроме Кати, причине никак не мог стоять прямо. Вокруг столпились несколько десятков переговаривающихся солдат — они поспешно расступились перед всадниками.

— Разойдитесь, — негромко произнес император.

Мгновение потребовалось им на узнавание и столько же — на выполнение приказа. Остались трое — девушка у повозки, скрюченный пополам солдат и тот, кого Кати сочла начальником обоза.

— Что здесь происходит? — тем же ровным голосом спросил император.

— Ваше величество… — начальник склонился чуть не до земли. — Не извольте беспокоиться, ваше величество. Обозная шлюха отказала солдату, ваше величество, а когда он ее схватил, ударила его, ваше величество, только и всего. Уверяю, ваше величество, я немедленно…

Названная шлюхой вскинула голову с таким возмущением, что ее растрепанные волосы разлетелись во все стороны. Выкрик солдата перебил ее возражения:

— Она меня не ударила, даже не задела! Она колдунья!

— Молчи, дурак, — сказал ему начальник обоза. — Какая она тебе колдунья?

— Сильная? — тихо произнес император.

Кати слегка коснулась пострадавшего Силой.

— Больше ему не больно.

Солдат удивленно выдохнул и распрямился, уставившись на Кати, чей вид и костюм из драконьей кожи не требовали пояснений.

— Подойди, солдат, — велел император и, дождавшись, когда тот подчинится, сказал: — Девушка ударила тебя коленом. Ты рассердился и решил отплатить ей, назвав колдуньей. Теперь ты отправишься спать и больше не станешь распускать глупых слухов — никогда.

К ногам солдата с тихим звоном упал набитый кошель.

— Слушаю, ваше величество… Благодарю, ваше величество… — забормотал тот, кланяясь так низко, как требовалось, чтобы поднять деньги.

— Теперь ступайте, оба.

— Это недопустимо, — сказала Кати, когда шаги солдат стихли за повозками. — Пытаться Воздействовать без должной подготовки, не овладев еще Познанием. Ты могла причинить себе вред куда больший, чем ему! Мне следовало догадаться, и… Император!

— Сильная?

— Ты не сохранил цепи, в которых меня привезли во дворец? Я, кажется, нашла им применение.

— Увы, — произнес император сурово, хотя чувства его смеялись. — На этот раз придется обойтись без цепей. Ваш поступок — верх безрассудства, баронесса. Остается лишь благодарить Бога за то, что Сильная Кати успела прежде, чем случилось несчастье, за которое, помимо прочего, вашему императору пришлось бы ответить перед братом.

— Простите меня, ваше величество, — пробормотала совершенно несчастная Тагрия.

— Прощу, если получу ваше слово впредь оставаться благоразумной.

— Я обещаю… клянусь, ваше величество!

— Если ты так хотела поехать, почему не сказала мне? — спросила Кати.

— Ты бы меня все равно не взяла!

— И ты примкнула к женщинам для утех. Весьма… интересное решение, Тагрия.

— Я собиралась работать, а не… этим!

— В следующий раз, баронесса, — сказал император, — обращайтесь с вашими просьбами ко мне. Я постараюсь, ради нашего общего спокойствия, их выполнить. А сейчас нам пора возвращаться.

Кати со вздохом протянула Тагрии руку:

— Залезай, несносная девчонка.

Всхлипнув, Тагрия довольно ловко уселась впереди. От нее пахло дымом, луком и горелой кашей. Конь удивленно фыркнул, но легкое касание Силы утишило его беспокойство и направило в обратный путь. Император поехал рядом, поглядывая на плачущую от запоздалого стыда Тагрию.

— Итак, — произнес он наконец, — колдовство?

— Как видишь, — ответила Кати, — разница между нашими народами не так и велика. Многие из твоих подданных, император, способны к магии.

— Кар говорил мне об успехах баронессы. Мы надеялись по возможности сохранить это в тайне. Пока война не окончена, мы слишком зависим от храма, чтобы допускать осложнения.

— Атуан знает, — всхлипнула Тагрия.

— Атуан по долгу службы знает многое, баронесса, и умеет молчать. Но после сегодняшнего слухи вряд ли удастся сдержать. Одно радует — жрецы ничего не заметили.

— Простите, ваше величество…

— Довольно плакать, баронесса. Что сделано, то сделано. Я не сержусь.

Препоручив Тагрию своим удивленным прислужницам, Кати вернулась к императору. Он ждал у входа в ее палатку, поигрывая мягкими перчатками черной кожи. Под распахнутым плащом металлически поблескивали мелкие колечки кольчуги, которую он носил теперь, не снимая. Тяжелый клинок в ножнах с узором из золотых дубовых листьев и львиной головой у рукояти тоже всегда был при нем, на левом боку, и казался едва ли не частью тела.

Кати вышла, и император улыбнулся так, что у нее сбилось дыхание.

— Ты отказалась от большой свиты, Сильная, — сказал он очень тепло. — Но свита сама последовала за тобой.

— Боюсь, она поехала не за мной.

— Верно. За моим братом. Должно быть, баронесса находит, что любовь стоит каких угодно безумств.

— Как глупо с ее стороны, император.

— Непростительно глупо, Сильная, — его губы коснулись ладони Кати в поцелуе, непохожем на обычный придворный. — Доброй тебе ночи.

— И тебе, — прошептала она.

Поход растянулся бесконечной вереницей одинаково светлых дней и ночей. Некоторое разнообразие вносили редкие дневки, когда воины отдыхали, приводили в порядок одежду, оружие и лошадей, когда вовсю дымили, источая запахи пекущегося хлеба, печи, и над лагерем стоял оглушительный звон от походных кузней. Множество проблем и вопросов одновременно требовали тогда императорского внимания, а Кати не находила себе места, и каждая минута, проведенная порознь, казалась ей ушедшей жизнью. Амон по-прежнему прятался от ее взгляда, но ясно было, что маги еще остаются возле заслона. А значит, медленно ползущее войско дикарей успеет вовремя, и будущее свершится в свой черед. Пока же, наяву и во сне, был свет в голубых глазах императора, его странно сдержанная нежность и беспрестанное покачивание седла. Каждый день пути они ехали рядом, на каждом привале садились бок о бок, и вскоре блестящая драконья кожа одесную императорского пурпура принималась всеми, как дело привычное. Каким-то образом — впрочем, Кати легко нашла ответ в озорных головках благородных скромниц, определенных ей в прислужницы — личные подробности ее отношений с императором были известны едва ли не всему войску. Командиры заключали денежные споры о том, когда наконец их повелитель уложит колдунью в постель и успокоится. Но повелитель упрямо держался, возмещая неутоленную жажду прикосновений взглядами и разговорами; Кати же, имея в виду развязку, к большему и не стремилась.

— Там твой народ, — сказал он однажды, задумчиво глядя к востоку. — Твои родные. Это, должно быть, очень больно.

— Да, — согласилась Кати. Она бросила поводья на шею лошади и сложила перед собой руки, стараясь не вспоминать лица тех, по ту сторону. — Это как стоять босиком на острых камнях. В какую сторону ни шагнешь, тебя ждет боль, но и оставаясь на месте, себе не поможешь. Я знаю теперь, что чувствовал Карий тогда, восемь лет назад. Это… жестокий выбор, император.

Близился вечер. Дорога пролегала тоскливыми, заросшими сплошным вереском пустошами. Лето выдалось жарким, нагретый воздух, казалось, готов был звенеть от сухости. С запада набегали облака, их тени рваными кусками ползли по рядам всадников. Теплый ветер то налетал, заставляя хлопать знамена и развевая алые одеяния жрецов, то стихал совсем, и тогда землю стягивала пахнущая потом и лошадиным духом жара.

— Как же его сделать, чтобы не ошибиться? Откуда ты знаешь, что выбрала нужную сторону… Кати?

— Я не знаю этого.

Повернув голову, Кати встретилась с его беспокойным взглядом.

— Я не знаю, где верный путь, император, подозреваю, что его просто не существует. Я могу только следовать за своим сердцем.

Он кивнул с благодарностью:

— Мне важно это слышать.

— Я знаю.

Но тревога из его глаз не исчезла. Помолчав, император сказал:

— Они не сдадутся.

— Нет.

— Даже под угрозой истребления?

— Мы веками живем под этой угрозой, император. Нет, во всяком случае, пока жив Амон и другие старые маги. Они слишком вас ненавидят. И слишком долго ждали. Вернуть Империю — это больше, чем мечта, больше, чем месть. Это… нелегко объяснить.

— Я, наверное, немного понимаю. Хуже нет, чем понять своего врага, Сильная.

— Поняв, ты не можешь больше ненавидеть.

— Да.

Серая лошадь прядала ушами, словно прислушивалась к разговору. Мухи, постоянно сопровождавшие войско, донимали ее меньше, чем других — запах Силы отпугивал насекомых сильнее, чем дым костра. Кати спросила с улыбкой:

— Ну, а ты? За что сражаешься ты, кроме жизни, конечно? Что значит Империя для ее владыки?

Он пожал плечами.

— Все. Каждый камень, каждый воин, каждый младенец — я принадлежу им. Кто-то скажет, что я лишь символ, подобно гербу на знамени и, возможно, будет прав. Другой скажет, что я правлю и воюю чужими руками — и это правда. Но ничем другим я быть не могу. Если я умру, придет другой император. Если погибнет Империя…

— Значит, — Кати остро почувствовала биение своего сердца. — Значит, если — просто представь, на секунду — что все погибло, а ты выжил, спасся… Ты бы…

— Я император, Сильная Кати.

— Я… понимаю.

— Знаю, что понимаешь, — сказал он и объяснил с улыбкой: — Чувствую.

Мысли дикаря не услышишь отчетливо, как бывает меж двумя магами. Поэтому Кати лишь теперь поняла — расслышала и в отчаянии вцепилась в поводья, — слово, что он повторял про себя уже не первый день. Об этом ее видения не предупреждали.

«Императрица».

Все стало ясным: его сдержанность, уверенное спокойствие, с каким он оказывал ей внимание у всех на глазах. Он хотел не ночи — ни десяти ночей, ни сотни. Предвидя, что император дикарей будет ее последней и самой горячей любовью, Кати не поняла, что и сама станет для него большим, нежели одно из многих увлечений. Ей следовало догадаться — сопоставив дикарские законы, сделавшие Кария наследником престола, отчаянное распутство императора и нежную привязанность двух братьев, привязанность, устоявшую перед клеветой, давлением жрецов и высшей магией Сильнейшего. Император был обречен с первой минуты, как увидел ее.

Любые чувства, будь то радость, гнев или усталость, делились теперь на двоих. Вот и сейчас он заметил, как погрустнела Кати, и тоже замолчал, опустив голову.

Императрица дикарей. Подруга и возлюбленная императора.

Кати не плакала над телом Зиты, не плакала, когда в стычке с дикарями в один день погибли оба ее сына — взрослые и, как обычно случается у магов, давно забывшие слово «мать». Не было слез и теперь, и отсутствие их ранило больнее железа.

Он выбрал для объяснения тихий вечер одной из дневок, когда земли дикарей-аггаров лежали меньше, чем в десяти днях пути, а едва удерживаемые магами в подчинении существа двигались навстречу, как полчища саранчи, оставляя за собой мертвую пустыню.

Лагерь растянулся по берегу реки, чья вода казалась темной из-за быстрого течения и покрывавших дно водорослей. Дым от костров и печей окутал все серой пеленой, напоминавшей заклятия; реку наполнили обнаженные тела купающихся солдат, а берега пестрели развешанной для сушки одеждой. Кати с императором ушли далеко от передних постов, вдоль края елового леса, обрамлявшего берег, по зарослям цветущего разнотравья. Птичий щебет, заглушенный прежде лагерным гомоном, теперь звучал со всех сторон, настойчивый и звонкий, как сама жизнь. Из-под ног то и дело выпрыгивали кузнечики, скрывались в траве, провожая людей веселым насмешливым стрекотом. Позади, на расстоянии двадцати шагов, привычно-назойливыми спутниками плелись четверо стражников и столько же жрецов. Усердие то и дело побуждало их подойти ближе, но император оглядывался, чуть сдвигал брови, и недовольная охрана вновь задерживала шаг.

Когда палатки скрылись из виду за поворотом реки, а звон и голоса смешались в почти незаметный гул, император потянул Кати к берегу. Усадив на широкий, теплый от солнца валун, встал напротив, взволнованный, как мальчишка на первом свидании. Любопытная зеленая стрекоза повисла, напряженно подрагивая, над его плечом. Прозрачные крылышки блеснули капельками алмазов.

— Не надо, император, — не выдержав, попросила Кати. — Не говори этого.

Стрекоза легкой зеленой стрелкой унеслась к воде. Стражники остановились в нерешительности и, подумав, устроились ждать и наблюдать, сидя в траве. Император растерянно проговорил:

— Ты знаешь. Конечно же.

— Да.

— Но почему? — он все-таки опустился на колени, даже не вспомнив о невольных зрителях. — Кати… Я не колдун, но и не слепец. Я знаю, ты чувствуешь то же, что и я. Почему?

— Не могу. Прости меня… было бы проще, если бы ты желал просто любви. Но ты хочешь большего.

— Я император, Кати, прекрасная моя, любимая. Не больше, но и не меньше. Любя тебя, я не могу дать ничего меньшего, чем Империя.

Империю, за которую маги убивали и умирали, ради которой Амон готов был уничтожить мир, император дикарей предложил Кати как непременное условие своей любви. Ей следовало бы гордиться.

— Я не могу этого принять, — ответила она.

— Почему? Там, — он резко махнул к востоку, — у тебя остался кто-то?

— Нет, император. У тебя нет соперников.

— Ты не любишь меня?

— Люблю, ты и сам это уже понял.

— Тогда почему?! — он жадно, почти грубо схватил Кати за руки. — Из-за того, кто я и кто ты? Из-за этого?

— Отчасти. Разве это не стало бы проблемой?

— Мой отец заставил их принять Кара братом-принцем, а я заставлю принять тебя моей императрицей. Я не отступлю, Сильная Кати, если только ты не скажешь, что я тебе отвратителен. Разве ты не видишь сама, что так должно быть, что это предрешено?

Предрешено. Кати зажмурилась, всем сердцем впитывая его горячность, силу его рук. Сказала, не открывая глаз:

— Император… — и, единственный раз, со всей неистраченной нежностью: — Эриан. Прошу, если любишь меня, не заставляй ничего объяснять. Будь рядом, здесь, сейчас, и оставь будущее будущему.

После долгого молчания он ответил:

— Хорошо.

Сел на землю, прижавшись головой к ее колену. Перед ними катила свои быстрые волны река, и лучи заката отражались в темной поверхности полосами крови и ржавчины. Над водой, подражая плавному полету грифона, парил сокол — темный росчерк на фоне яркого неба. Как всегда, император предпочел обойтись без головного убора; как всегда, его кудри растрепались на воздухе. В мягком золоте печатью тревог и напоминанием скоротечности дикарской жизни струились полоски ранней седины. Так легко было коснуться его волос, погладить, зарыться в них пальцами… Кати не удержалась и чуть не застонала от удовольствия. Не убирая руки, сказала:

— Выполни мою просьбу.

— Все, что в моих силах, — ответил он.

— Обещай, что сохранишь остаток моего народа. Всех, кто найдет в себе силы сдаться. Обещай, что они будут свободны, что будут жить под твоей властью, но не под властью жрецов. Обещай, что позволишь им остаться магами и жить, как велят наши обычаи. Сделай это для меня, император.

— Я сделал бы это даже и без твоей просьбы. Клянусь моим Богом и моей любовью к тебе: если победа будет за нами, я помилую всех, кто этого пожелает, и позволю им жить, как хотят, если они признают мою власть и откажутся от нашей крови. Ведь об этом ты говоришь?

— Да. Спасибо тебе.

— А ты, — спросил он, запрокинув голову и глядя снизу вверх сквозь упавшие на глаза золотые пряди, — что пообещаешь мне ты, Сильная Кати?

— Победу, император.

— Это говорит твое колдовство? Ты предсказываешь или надеешься?

— Предсказываю, — ответила Кати и поняла, что время пришло.

Обещанная ей любовь оказалась слаще любых ожиданий. Следующий шаг всего лишь проистекал из нее. Кати гладила в волосы императора, лаская, наслаждаясь, и чувствовала, как отзывается в нем доселе зажатый в тисках воли мужчина. Можно было притянуть его ближе или соскользнуть с валуна, к нему, на теплый прибрежный песок, и пусть смотрят жрецы и стражники, их возмущение и зависть будут лишь приправой, которой не заметят ни Кати, ни император. Но впереди, яснее, чем река, чем лес на дальнем ее берегу, родилась и потянулась новая линия возможностей.

Бесконечные волны существ накатываются, уничтожая все на своем пути. Дикарские войска не просто погибли — они растерзаны, смяты вместе с железом, на которое так полагались, со своей верой и доблестью, с воспрянувшей под нажимом магией Кария. Кровавая волна захватила и магов, ошеломленных, только теперь осознавших, насколько эфемерной была их власть над существами. Трупы складываются в холмы и горы, земля уже не в силах впитывать кровь, а смерть и разрушение движутся дальше, по лесам и долинам Империи, до самых отдаленных ее уголков. И над всем этим — черная грифоница, уносящая прочь две слитые в объятиях фигуры. Далеко, далеко, еще дальше…

— Нет, — прошептала Кати в тот же миг, когда император с резким вздохом прижался губами к ее колену. Жадно провел рукой по бедру. — Нет!

Он сразу остановился.

— Прости. Я буду терпелив. Ты предрекла мне победу, я верю тебе. И когда победа свершится, в тот день, если мы оба останемся живы — а что может смерть теперь, когда мы вместе? — в тот день я снова спрошу тебя. И, моя императрица, тогда я не приму отказа.

Кати могла устоять перед мольбой и гневом. Перед этим счастливым напором — нет.

— Ты упрям, — только и сказала она.

— О, да!

Он вскочил и протянул руки.

— Идем, прекрасная, пора возвращаться, пока Верховный жрец не отрядил целый полк на поиски!

И тогда, поднявшись в его объятия, почувствовав наконец ошеломляющую силу его рук и плеч, Кати не отказала себе в радости ответить на поцелуй.

Рука об руку вернулись они в лагерь и не расставались до самой ночи. Когда император, как обычно, простился с ней у входа в ее палатку, Кати проводила его взглядом, но входить не стала. Постояв, она медленно, потом все решительней направилась к палаткам жрецов.

Атуан еще не спал. На ее тихий зов он вышел и остановился, глядя с тем спокойствием, которое всегда проявлял в ее присутствии.

— Госпожа Сильная. Чем я могу быть полезен?

— Принц Карий сказал, что в случае нужды я могу обратиться к тебе. Это правда?

— Разумеется.

Кати еще медлила перед шагом в пропасть. Атуан по-своему понял ее колебания.

— Мое положение несколько двояко, госпожа, — сказал он. — Как жрец, я служу храму, но как советник — лично императору Эриану. Вы можете быть уверены, что ни одно из дел императора не будет обсуждаться мною ни с кем, кроме него самого.

— Благодарю, Атуан. Но сейчас, хоть моя просьба и покажется странной, мне нужна твоя помощь как жреца. Я должна переговорить с Верховным жрецом, но так, чтобы о нашем разговоре никто, кроме тебя, не узнал. Можешь ли ты это сделать?

Атуан поклонился с удивлением, но без колебаний.

— Разумеется, госпожа Сильная. Соблаговолите подождать в моей палатке.