Ночь принесла заморозок, последний, как надеялся Кар. Озеро у берега стянула прозрачная корочка льда. Первые лучи солнца слепили глаза, отражаясь от ее поверхности. Дальний берег скрывала туманная дымка, ее клочья расплывались над озером и медленно таяли.

Утро только вступило в силу. В такое время хорошо раздувать едва тлеющие угли очага, доедать оставшиеся от ужина творог, сыр и куски холодной баранины. Но смутное беспокойство выгнало Кара из пахнущего дымом тепла наружу. Тяжелый полог, закрывавший вход в шатер, упал за спиной. Почти все в племени Круглого Озера по возвращении первым делом принялись строить новые хижины взамен разрушенных, но Кару, бессемейному одиночке, ни к чему даже такой, сооруженный из обмазанных глиной прутьев, дом. Потрепанного маленького шатра вполне достаточно, а вводить в дом невесту Кару все равно не придется.

Холодный ветер тут же забрался под кожаную куртку, прогоняя остатки дурного сна. Кар застучал зубами. Огромный пес выбежал навстречу, изо всех сил размахивая хвостом. В бурой шерсти запутался мусор. Холодный нос ткнулся в ладонь, выпрашивая ласку. Кар наклонился погладить пса, тот сунулся лизнуть его в лицо.

— Дурень, — сказал Кар.

Постоял, выбирая из кудлатой шерсти репьи. Возвращаться в шатер не хотелось. Кар выпрямился, взгляд по-хозяйски обежал селение — все спокойно, причин для тревоги нет, и вернулся к озеру. Туман быстро рассеивался, лес на дальнем берегу пронизали солнечные лучи. С ветвей взмыл коршун, полетел, кружа на водой. Кар прищурился. Снова здесь…

Сюда четыре с половиной года назад привезли его, раненого, утратившего надежду, озлобленного. Здесь Дингхор вытащил его из пропасти отчаянья на свет, изгнавший мрачных призраков. Здесь бывший брат-принц Империи стал членом племени аггаров.

Было то решение поспешным или нет, Кар не пожалел о нем. Он научился строить хижины и разбивать шатры, свежевать убитого зверя и часами лежать неподвижно, подстерегая жалкое, полуголодное стадо тощих степных оленей. Научился пасти скот, доить коров и кобылиц, охранять их от волков и жадных до поживы людей — на скудной земле Ничейной Полосы набеги братьев-аггаров были обычным делом. Привык готовить пищу на огне, топливом которому вместо дров служил сухой навоз, объезжать коней, стрелять из лука и метать ножи.

Четыре года, проведенные вблизи Злых Земель, не были легкими. На засушливой, бедной растительностью земле еды не хватало ни скоту, ни людям. Дингхор правил племенем твердой рукой, стараясь, чтобы все, будь то добытое охотой мясо или овечья шерсть для изготовления шатров и одежды, делилось поровну. Не все вожди аггаров обладали подобной мудростью. Многих голод и лишения толкали на путь разбоя. Не раз и не два племя переживало набеги. В жестокой стычке погиб сын Дингхора, сам Дингхор был тяжело ранен, и только искусство Аррэтан — Кар так старался помочь, что девушке пришлось выгнать его вон — спасло жизнь вождя.

Разделив с племенем еду и кров, вместе проливая кровь и оплакивая друзей, Кар стал одним из них. Молчаливей и нелюдимее прочих, но друзья с готовностью прощали его: нрав у каждого свой, а случись беда — Кар первым придет на помощь. Никто словно и не помнил, да он и сам порой забывал, откуда пришел. Прошлое виделось как сквозь дымовую завесу. С каждым годом завеса густела, а разгонять ее не было ни желания, ни времени — хватало других забот.

Он вырос и раздался в плечах. От юношеской неловкости не осталось и следа, движения стали уверенны и неспешны. Меч сросся с его рукой, большой аггарский лук бил без промаха, и метательный нож всегда находил свою цель. В угрюмом, заросшем черной бородой смуглокожем воине едва ли кто-то узнал бы теперь наивного и мечтательного брата-принца.

Последней осенью вблизи Злых Земель Кару сравнялось девятнадцать. А весной племя Круглого Озера, как и многие другие племена аггаров, вернулось домой.

Здесь любая работа спорится быстрей, люди не скрывают улыбок, оголодавший скот вдоволь ест сочную траву, и торчащие ребра понемногу обрастают слоем жира. Ночами селение будят, взлаивая и огрызаясь, собачьи свадьбы. Но люди, против обыкновения, не выскакивают с хворостиной — не только для собак наступила пора любви.

Месяц дважды умер и родился вновь, и никто не видел даже следа присутствия императорских солдат. Радость и облегчение аггаров так велики, что едва ли кто заметил, как помрачнел Кар.

Хлопоты обустройства прошли мимо, как неясный сон, а ночные кошмары и тянущее беспокойство днем все реальней, все больнее. Спору нет, здесь хорошо. Кар и забыл, каким вкусным бывает воздух, не отравленный близостью проклятой земли, как радостно звенят по весне ручьи; забыл, как ярко зеленеет на солнце молодая трава, как вкусна свежепойманная рыба, когда жаришь ее, посыпая солью, на углях, как пахнет мясо молодого зайца, как обжигающе струится по жилам кровь, когда загоняешь быстрого, полного жизни оленя… Но перечеркивая все, мешая дышать, рядом, так близко, что почти слышишь стук ее сердца, Империя. Эриан, некогда звавшийся братом. Верховный жрец, наместник Бога на земле, предатель и убийца. Мама… Если ей сохранили жизнь. И все, что казалось полузабытым, скрытым под толщей новых забот, воскресает, чтобы являться во снах и наяву.

Его угрюмому молчанию не удивлялись, привыкли. Разве что Дингхор, умеющий читать в душах, обратил внимание, но Кар теперь избегал бесед с вождем. Потому что не одни воспоминания заставляли его метаться, как лихорадке, хватаясь за любое дело, лишь бы занять воспаленные мысли. Но признаться в том Дингхору нельзя никак. С любой бедой, с любым вопросом Кар без колебаний пришел бы к вождю. Но не теперь. Не с этим.

Селение оживало, наполнялось деловитой жизнью. Вокруг зазвучали голоса. Стайка детей — ни одного младше четырех лет, — кто в короткой рубашонке, кто вовсе голышом, промчалась к озеру. Оттуда донесся радостный визг: кто-то решился, разбивая тонкий лед, попробовать воду.

Кар встряхнулся, усилием прогоняя с души тяжесть. Прихватив топор, прошел омытой солнцем улицей туда, где за последними домами были сложены распиленные на чурбаки осиновые и березовые стволы. Пес бежал рядом. Останавливался обнюхать столбик шатра, колесо повозки или забытую чьим-то ребенком грубую куклу и снова догонял человека. Только у самой околицы вдруг кинулся в сторону, как будто вспомнил о незаконченном срочном деле.

Кар потянулся, чувствуя, как расправляются вялые со сна мышцы. Привычно заработал топором — один-два сильных удара, чтобы появилась трещина, вставить клин, забить его глубже, и вот уже чурбак растопырился, готовясь распасться на два куска. Каждый разрубить на небольшие поленья, сложить их в стороне, и все снова…

Холод отступил сразу. Кар сбросил куртку, вскоре за ней последовала и грубая шерстяная рубашка. Давно решил не вспоминать прежнюю жизнь, но сейчас коротко усмехнулся: видели бы чинные придворные! В потертых штанах из овечьей кожи, голый по пояс, заросший нестриженой бородой — хорош брат-принц великой Империи! Опять замахал топором.

Солнце жарило уже вовсю, двигаясь к полудню, когда Кар выпрямился, отирая пот со лба. Еще не услышав легких шагов, спиной ощутил чье-то приближение. Обернулся и неслышно застонал.

«Беспомощный щенок. Сколько еще будешь дрожать при каждой встрече?» — Кар с трудом выдавил приветливую улыбку.

— Вот ты где, — Аррэтан кивнула. — Отец тебя зовет. Налмак утром вернулся.

Дочери вождя исполнилось семнадцать. Скоро наступит день, когда из отцовского дома ее уведет жених. И увел бы еще год назад, но вблизи Злых Земель не играют свадеб.

В тех проклятых местах супруги избегают близости, насколько могут, но за четыре года племя все же схоронило немало младенцев. Кар видел пустые глаза несчастных родителей и ненавидел себя. Потому что проклятие Злых Земель, отнимавшее детей у родителей, для него было горьким, как дикий лук, счастьем, а возвращение домой — невыносимой болью.

— Благополучно? — с тревогой спросил Кар, потому что Аррэтан смотрела печально.

— Да, — но в улыбке девушки скользнула грусть. — Они у отца.

«Тогда что? Ты не рада возвращению жениха? Или он принес дурные вести?» — Кар не задал вопроса. Оставив топор, надел рубашку и пошел рядом, подстраиваясь под ее легкие шаги. Как ни старался глядеть в сторону, глаза сами возвращались к ее лицу. Аррэтан, словно чувствуя его жадный взгляд, смотрела вниз, на примятую множеством ног молодую траву.

Как у истинных людей, глаза аггаров разнятся от светло-голубого до темно-синего, но в жилах Аррэтан была и толика колдовской крови. Ее глаза, зеленые, как омытая солнцем листва, казалось, могли светиться в темноте. Резковатые черты лица немного напоминали самого Кара. Длинные волосы, заплетенные в толстую косу, отливали пеплом. Другой мог бы счесть их некрасивыми, но не Кар. Простое платье из некрашеной шерсти, так непохожее на крикливые наряды придворных дам, скрывало формы тела. Но в целом свете не было девушки прекрасней и желанней Аррэтан.

В ее присутствии Кар с трудом дышал, кровь громко стучала в висках, тело напрягалось до боли, заставляя с тоской вспоминать вольные дворцовые нравы.

Порой казалось, еще немного — и он утратит власть над собой. Тогда Кар убегал. Седлал коня и скакал, скакал в горькую степь, презирая опасность, куда угодно, лишь бы дальше от людей…

Теперь, с возвращением, боль стала совсем нестерпимой. А спасения нет и не будет. Впору жалеть, что четыре года назад Дингхор не позволил разбойникам добить его.

— Я просился с ними, — сказал Кар невпопад. — Твой отец не пустил.

Девушка понимающе кивнула.

— Тебе опасно.

Вот так. Ему опасно, а Налмак, двоюродный племянник Дингхора и жених Аррэтан, переодетый в жителя Империи, отправился в Тосс. Там, в столице провинции, у Дингхора есть друг, а у племени — надежный осведомитель. Лучшие воины вызвались сопровождать Налмака. Дингхор отказал одному Кару.

«Нет, мальчик, — сказал он. — Эта затея опасна и тебе и другим. Или ты забыл, что приговорен к смерти?» «Я буду осторожен, Дингхор! — настаивал Кар. — Под плащом не видно лица!» «Я сказал — нет». Мягкий и отзывчивый Дингхор, когда речь заходила о благополучии племени, бывал тверже камня. Все, что оставалось Кару — попросить Чанрета разузнать о матери.

Дом вождя располагался в центре селения. Приближаясь, Кар заметил две груженые серыми мешками подводы. Сквозь мешковину проступала белая пыль — посланные не только благополучно вернулись, они еще купили на деревенской мельнице муку. По хлебу стосковались даже привыкшие к скудости аггары, что уж говорить про Кара!

Кожаный полог, закрывавший вход, был откинут. Пригнувшись, Кар вслед за Аррэтан шагнул внутрь. Огляделся — в последнее время он редко заходил в дом вождя, а ведь когда-то довелось здесь жить. Изменились только стены: старые разрушили императорские солдаты, оставшееся довершили ветры и дожди. Теперь на прежнем месте возвели новые. И широкие скамьи вдоль стен тоже новые. Черные от копоти занавеси, кожаные подушки вокруг очага, низкий деревянный столик, разрисованный изображениями животных, посуда на нем — вся обстановка помнит и светлые годы на берегу Круглого Озера, и черные скитания в Ничейной Полосе. Все словно стареет вместе с Дингхором — осень без надежды на приход весны. Старший сын вождя давно мертв, а теперь и Ранатор погиб, не успев привести в отцовский дом молодую жену. Аррэтан предстоит уйти, став женой Налмака, в дом его родителей. Дингхор обречен доживать в одиночестве. Правда, вождям аггаров редко выпадает умереть от старости.

Сейчас в доме было тесно от набившегося народу. Дингхор сидел у очага, напротив устроились гости — вернувшийся из Тосса отряд. На скамьях вдоль стен, на разбросанных подушках, даже на полу, скрестив ноги, сидели голодные до новостей аггары.

Налмак — сильный, широкий в кости воин, заканчивал рассказ:

— По всему выходит, что про нас и думать забыли.

— Пока что, — вставил по обыкновению хмурый Чанрет.

— Будем благодарны и за это, — прервал его Дингхор. Заметив Кара, кивнул: — Заходи, Карий.

— Чанрет… — Кар не договорил: Чанрет виновато покачал головой:

— Ничего. Гарион о ней не слышал.

Ничего, опять ничего! Чанрет вздохнул, и Кар через силу кивнул другу: все в порядке.

— Дурные вести расходятся быстрей хороших, — сказал Дингхор. — Не печалься.

— И вправду, — согласился Налмак. — Случись с твоей матерью беда, мы бы узнали.

Он улыбнулся ободряюще, как будущий вождь простому члену племени. Кар привычно спрятал неприязнь.

— Ты прав, — сказал он.

Усаживаясь меж потеснившихся аггаров, в который раз подумал: знает ли Налмак? Если знает, беспокоится ли? Вернее всего — нет. Аррэтан его нареченная с детства невеста, а после смерти Ранатора — возможность укрепить законную власть. Вряд ли закаленный в боях тридцатилетний воин питает нежные чувства к девушке, которой прошлым летом сравнялось семнадцать. И тем паче нет ему дела до переживаний пришлого колдуна, пусть и ставшего полноправным членом племени.

— Это передышка, — заговорил Чанрет, словно продолжая спор. — Для нас — возможность подготовиться. Объединить племена…

— И погубить сотни жизней в кровопролитной войне, — мягко возразил Налмак. — Женщин, детей, стариков. Перестань, Чанрет.

— А кто думал о наших стариках? О наших женщинах?

Чанрет выглядел спокойным, но Кар видел, как вздулись жилы на лбу друга, как заиграли желваки на его скулах. И понимал, чего стоит показное равнодушие — мать и отец Чанрета погибли от рук императорских солдат.

— Месть не вернет погибших, — сказал Дингхор. — Умножая кровь, ты не построишь мир. Разве непонятно? Взгляни на Империю. Ее строили на крови колдунов…

Все невольно посмотрели на Кара. Сочувственные взгляды жгли, как искры от не в меру жаркого костра. Кар напрягся, но Аррэтан — чуткая, умная Аррэтан! — отвлекла внимание, громко предложив всем отведать привезенного Налмаком вина. Подозвала женщин, из рук в руки пошли глубокие чаши. Кар облегченно вздохнул. Принял у Аррэтан чашу, с удовольствием ощутил сладкий запах. Глотнул, и по горлу прокатился сгусток тепла. Запоздало вспомнив о пропущенном завтраке, Кар снова поднял чашу к губам.

— Лучшее, — заметил Налмак.

«Что ты понимаешь!» — подумал Кар, но вино и вправду было хорошо. Не хуже того, что подавали на пирах императора. Как давно это было! Вкус вина и хлеба, звезды над крышей дворца. Золотые волосы Эриана блестят в лунном свете. «Ты — мой принц. Мой брат. Я всегда буду рядом. Клянусь». Будь все проклято! К чему опять эти воспоминания?! Кар пятью жадными глотками осушил чашу. Протянул ее Аррэтан. Покачав головой, девушка налила еще. Теперь уже Кар опустил глаза, избегая взгляда дочери вождя.

От вина разговор оживился. Спутники Налмака повторили рассказ еще, и еще раз. Вести были добрые: император отозвал войска еще в прошлом году. Сориана, герцога Тосса, ранил на охоте дикий кабан. Промучившись два дня, герцог умер. Умер, не оставив детей, наследницей стала молодая супруга — перед смертью Сориан успел жениться. Герцогиня по прошествии траура дает один бал за другим, на них съезжаются кавалеры со всей Империи. Заботясь лишь о музыкантах и нарядах, герцогиня и думать не думает о соседях-еретиках. Из столицы вестей немного, но причин для беспокойства пока нет. Молодого императора в народе любят. Говорят, добрый и внимательный правитель, и, не в пример отцу, всегда слушает жрецов. А значит, в милости у Бога. Но Бог, видно, пока не велит ему обращать взор на восток. А велит, напротив — жениться и подарить стране наследника. Что император и намерен исполнить вскорости, удивительно еще, что медлил так долго…

Чанрет снова заговорил о войне, объединении племен аггаров — раз начав, он мог продолжать часами. Кар знал, что многие в племени скорей готовы слушать гневного Чанрета, чем осторожного, как Дингхор, Налмака. Знал о том и Дингхор, потому резко прервал встречу.

По его знаку гости разошлись. Вышел и Налмак, и разгоряченный спором Чанрет. Аррэтан заколебалась.

— Иди, девочка, погуляй, — сказал вождь. — Карий, ты останься.

Кар остановился на полпути к выходу. Пожав плечами, вернулся к очагу. Кожаная подушка еще хранила тепло Чанрета. Кар обхватил колени, вопросительно поднял глаза.

Дингхор задернул входной полог. Вернувшись, сел напротив, совсем как раньше, когда Кар жил здесь, и многие вечера проходили в дружеской беседе с вождем. Но сейчас Дингхор медлил начать разговор. Неподвижным взглядом смотрел в холодный очаг. И чем дольше молчал вождь, тем сильней тревожился Кар. Что еще? Налмак рассказал не все? Племени грозит опасность, о какой Дингхор не мог сказать вслух? Но зачем тогда открываться перед Каром? Значит — что-то с матерью? Почему Дингхор молчит?

— Ты хотел мне что-то сказать? — не выдержал наконец Кар.

Дингхор поднял голову, и Кар понял, что мысли вождя были далеко. Помолчав еще мгновение, тот кивнул, словно решил для себя нечто.

— Я хочу попросить твоей помощи, мальчик.

— Моей? — переспросил донельзя удивленный Кар. — Зачем тебе просить? Разве ты сомневаешься в моей преданности?

Дингхор жестом отмел никчемный вопрос.

— Я никогда не сомневался в тебе. Но сейчас прошу.

Кар пожал плечами.

— Что я должен сделать?

— Для начала — выслушать и понять. Налей себе вина, если хочешь… Впрочем, ты и так его выпил немало. Мне нужен твой ясный ум.

— Я не пьян, Дингхор, если ты об этом.

— Верю, — невесело усмехнулся Дингхор. — В молодости голова крепче. Старика вроде меня полбурдюка свалят с ног, а у тебя даже язык не заплетается.

— Твоя старость еще далеко, — заспорил Кар, но, поймав взгляд вождя, смолк.

— Об этом я и хочу с тобой говорить, — устало сказал Дингхор. — Ты был здесь сегодня. Слышал Чанрета… Да не только сегодня. Знаю, вы очень дружны. И знаю, что многие с ним согласны.

— Я тоже с ним согласен, Дингхор. Прости. Племя Рассветных Холмов убило Ранатора, и мне даже думать тяжело, что придется встать с ними плечо к плечу. Но Чанрет прав! Империя погубила больше жизней. И погубит еще, и так будет, пока мы не забудем распри…

— И не перебьем жителей Империи, — прервал Дингхор. — Забыть распри — великое дело, но вы хотите примириться для войны. Не нужно, мальчик. Я не затем позвал тебя, чтобы ты повторял разговоры Чанрета. Он не первым их придумал. Такие же речи звучали много поколений назад, когда землей правили колдуны. Ты знаешь, к чему они привели.

— Но если бы… — Кар и не думал, что скажет такое, но сейчас не смог сдержаться. — Если б они не перебили колдунов, никого из вас не было бы на свете!

— Может быть, — согласился Дингхор. — Может быть, не было. Или ты охотился бы на меня, оседлав грифона, а мою дочь взял бы себе в наложницы…

— Дингхор!

— Не надо краснеть, мальчик. Разве не приятная мысль — взять то, чего желаешь сильней всего? Не думать, чем обернется твоя мечта для других? Или я неправ? Ответь.

— Нет, — с трудом выдавил Кар. Щеки горели огнем. Сглотнув, он повторил тверже: — Нет. Этот путь не для меня.

— Хорошо, — тепло сказал Дингхор. — Я тебе верю. Пойми, никто не знает, что было бы. Может быть, наши народы сумели бы понять друг друга. Стать одним. И моя дочь могла быть твоей сестрой. Но путь кровопролития ближе, люди веками выбирают его. Исход всегда один. Не обманывайся, мальчик. Путь Чанрета лишь кажется мудрым. Наша свобода — ценой чужих жизней? Нет, Карий. Я не позволю.

В повисшем молчании Кар услышал голоса и шаги неподалеку, скрип разгружаемых подвод, далекие удары топора. Дингхор ждал. И Кар медленно, через силу склонил голову, признавая правоту вождя.

— Но при чем здесь я? Ты думаешь, я смогу разубедить Чанрета?

— Попробуй, хоть я и не верю, что его можно разубедить. Нет, Карий, я прошу о другом.

— О чем же?

— Чанрета слушают многие. Я знаю, в других племенах есть те, кто мыслит так же, как он. И Чанрет не раз встречался с ними… А ты не спешил рассказывать мне о тех встречах.

— Дингхор…

— Подожди. Вы друзья, побратимы, и не мне судить тебя. Но его влияние усиливается. После моей смерти его могут избрать вождем. А я не могу этого позволить. Он утопит землю в крови.

— Но с чего ты заговорил о смерти? Дингхор, если это время и придет…

— Замолчи, — прервал вождь.

Кар вгляделся, только сейчас заметив, как постарел Дингхор после смерти сына. Лицо избороздили глубокие морщины, голова седая. Но взгляд прежний, в нем силы больше, чем в иных молодых.

— Аррэтан хорошая целительница, но есть раны, неподвластные даже ей. Я могу прожить еще год или десять лет, — продолжил Дингхор. — Неважно — чем дольше, тем больше сторонников соберет Чанрет. А после моей смерти станет вождем. Он силен, горяч и умеет убеждать. В нем страшная сила — сила правоты, сила мести. Под его рукой соберутся аггары многих племен. Будет война. Наши племена будут истреблены, или истребят Империю. Круг завершится — и начнется вновь.

— Почему ты так уверен? Разве не можем мы вовремя остановиться? Победить, а не истребить?

— Ты видел, как убивает Чанрет? — спросил вождь.

Кар нехотя кивнул. Не раз сражались плечом к плечу, и он, конечно, видел. Злое упоение в глазах Чанрета, когда он врубался в гущу врагов, не разбирая, кто перед ним, не переводя дух; меч в его руках словно жил своей жизнью, быстрый, как молния, и столь же смертоносный. Чанрет никогда не оставлял раненых. А ведь противники были свои, аггары. Если же перед ним будут ненавистные истинные люди…

— Поэтому я должен сделать все, чтобы власть перешла к Налмаку. Он рассудителен и умеет сострадать. Он удержит племя от роковых решений.

— Но при чем здесь я? — повторил Кар, боясь услышать ответ.

— Кроме слов, которые забываются, у меня один способ утвердить его как вождя. Отдать ему Аррэтан. И ты не должен вставать между ними.

— Зачем? — это получилось хриплым вскриком. Горло будто заполнил дым. — Зачем ты так? Разве я когда-то… Хоть словом…

— Словом — нет. Твои взгляды красноречивей слов. Их вижу я. Видит Аррэтан. Ты так увлекся своим страданием, что забыл дорогу в мой дом. А думал ли ты, что заставляешь страдать ее?

От стыда впору было залезть в очаг. Кар не нашел, что сказать, да вождь и не ждал ответа.

— Она знает свой долг перед племенем, — продолжил он. — Как знаю я, и знает Налмак. И как должен знать ты. Но если ты не будешь владеть собой, она откажет Налмаку. И тогда я должен буду принудить ее… Или на руках твоих и моих будет вся кровь, что прольет Чанрет.

Откажет Налмаку! Откажет… Сквозь громкие удары сердца Кар произнес:

— Но разве она вещь, чтобы так ей распоряжаться? Разве ее желания ничего не стоят? Дингхор! Ведь Налмак и без того твой наследник!

Упасть на колени? Умолять, пока Дингхор не дрогнет? Но взгляд вождя пригвоздил Кара к месту.

— Моим наследником был Ранатор. Дед Налмака был младшим братом моего отца, бабка Чанрета — старшей сестрой. Их права равны. Но, если Налмак возьмет в жены мою дочь, их сын будет моим прямым наследником, а род наш старше императорского. Этого вместе с моим словом хватит, чтобы угомонить недовольных. Если только ты не помешаешь ей.

— Ты просишь меня держаться подальше, — горько сказал Кар. — Но я и так избегаю ее! Не ищу встреч, не говорю… что готов сто раз на дню ради нее умереть. К чему этот разговор?

— К тому, что ты раскаляешься день ото дня. Ты не выдержишь, если не принесешь эту жертву по доброй воле. Как приношу я. И Аррэтан.

— Жертву? Дингхор…

— Да, мальчик. Будь Ранатор жив, я с радостью назвал бы тебя сыном, а моя дочь — мужем. Но сейчас мы не властны поступать, как хотим.

Кар долго сидел, привыкая к новой тяжести в душе. Мир снова оказался не таков, как он думал. Неужели так будет всегда?

— Ты открыл передо мной двери рая, — сказал он, наконец. — И запретил в них входить.

— Да, — просто ответил Дингхор.

— Я сделаю, как ты велишь. Даже если для этого мне придется уйти из племени.

— Нет, Карий. Твое место здесь. Ни я, ни Аррэтан не простим себе, если ты уйдешь.

— Другими словами, я должен сам вырвать себе сердце, при этом остаться живым, да еще сделать вид, что мне нравится?

— Вижу, теперь ты меня понял, — усмехнулся вождь.

Светлый Бог, к которому обращались в молитвах равно аггары и жители Империи, решил наконец подарить народу еретиков немного мира. Весна перетекла в лето, а вести, что доходили кружным путем, оставались добрыми: герцогиня Тосская проводит время в увеселениях, меняя любовников чаще, чем наряды; император Эриан женился, и супруга его в тягости, так что мысли императора, да и всех подданных, коли на то пошло, заняты скорее дворцовой спальней, чем далекими восточными землями. Поговаривают, Верховный жрец недоволен, призывает императора раз и навсегда очистить Империю от скверны; император же покамест отделывается шутками — мол, мыслимо ли оторвать мужчину от молодой жены до рождения первенца? Жрецу император при всех оказывает величайшее почтение, называет отцом и опорой Империи, и что в совете, что на приемах, Верховный жрец подает голос едва ли не прежде самого императора.

Кар слушал и презрительно усмехался, но в душе росла горечь. Хорошо, что вечно гонимым аггарам дана передышка. Но долго ли длиться покою, если Эриан под пятой жреца? И, коль скоро императрица к весне разрешится наследником, на радостях не отправит ли названный брат войска, снова, в который раз, собрать кровавую дань с непокорных? Тогда — что?

Века преследований научили аггаров осторожности, многие разделяли опасения Кара. Другие же, устав от постоянной борьбы, просто радовались. Сегодняшнему дню, лету, щедрому дождем и солнцем, тучным пастбищам, зревшему на полях хлебу. Миру. Кар понимал их. Такова человеческая душа, не может вечно жить в страхе. Устает, ищет утешения и простой жизни. Чанрет судил строже.

— Как бараны покорные, — с отвращением говорил он. — Жуют траву и не видят, что на них уже точат нож.

— Может, и вправду оставят в покое? — сам себе не веря, спрашивал Кар. — Что за радость убивать невинных?

Чанрет косо взглядывал из-под светлых бровей.

— Заступаешься? Сам-то много хорошего видел от своего императора?

«Видел», — хотел ответить Кар, но слова застревали в горле. Что говорить, коль цена доброты и ласки — позорная казнь или бегство, тьма за спиной и кинжал у детской груди? Нет. Империя — враг, враг жестокий и безжалостный. И прав Чанрет, с врагом разговаривают мечом или стрелой. Но и Дингхор прав, что не хочет допускать кровопролития. Оба знают свою правоту, и только Кар — как былинка на ветру, мечется, раздираемый дружбой, преданностью вождю, любовью к Аррэтан…

Держа слово, Кар почти не видел девушку. Встречаясь изредка, за работой или у вечернего костра, оба смотрели в сторону. Свадьба все откладывалась. Кар не знал, почему, и страдал оттого еще сильней. Порой казалось — скорей бы, нет хуже напрасной надежды. В такие минуты он готов был идти к Налмаку, требовать, чтобы тот взял ее, не тянул, раз уж так надо. Но время шло, и Кар снова, против воли, принимался мечтать, и тогда грядущая свадьба казалась ему грядущей казнью.

У Дингхора между тем были свои заботы. Чанрет не терял времени. Скоро в каждом доме, у каждого очага велись жаркие споры, и все больше народу склонялось на сторону Чанрета. Часто, как спадет дневная жара, у края селения спешивались небольшие отряды. Гости скрывались в доме Чанрета, за ними опускался полог. Нередко Чанрет звал и Кара, и тот, хоть и сознавал двусмысленность своей роли, не мог отказать. «Я знаю, что Дингхор будет тебя расспрашивать, — говорил Чанрет. — Ну и что? Говори все, как есть. Нам скрывать нечего». И Кар приходил. Жена Чанрета, невысокая, похожая на испуганную девочку, обносила гостей аром — кислым хмельным напитком. У Кара сжималось сердце от жалости и непонятной вины. За четыре года у Злых Земель женщина потеряла двух младенцев.

Разговоры часто затягивались до утра. Все те же — кровь убитых зовет к отмщению, аггарам пришло время забыть распри, только вместе они одолеют Империю, положат конец власти жрецов…

Кар молча слушал. А потом, неохотно пересказывая Дингхору ночные речи, всеми силами старался не показать, что все больше верит им. Но разве обманешь того, кто читает в душах, как иные в книгах? Дингхор мрачнел, а Кар, виноватый и несчастный, замечал, как все сильнее дрожат руки вождя.

И случилось то, чего Кар боялся и ждал с замиранием сердца. Дингхор объявил о свадьбе своей дочери с Налмаком. Обычно не склонный торопиться, вождь, словно расплачиваясь за промедление, дал всего два дня на подготовку торжества.

При объявлении Аррэтан стояла под градом поздравлений, расправив плечи, как и положено дочери вождя и невесте его преемника. На губах ее играла гордая улыбка. Но Кар, мрачной тенью притулившийся за спинами гостей, видел, как нервно сжимаются и разжимаются пальцы под праздничной накидкой из собольего меха, и чувствовал острее, чем свою обиду, ее тоску и покорность. Налмак — рядом с похудевшим вождем он казался огромным и кряжистым, как бык — излучал спокойную уверенность. И ни разу не взглянул туда, где плечом к плечу с Каром молча хмурился Чанрет.

Поздравления отзвучали — на сегодня. В день свадьбы их будет много больше. Гости стали расходиться. Ушел и Кар. Погруженный в мрачные раздумья, он не заметил, что шагает рядом с Чанретом, пока не очутился у входа в его хижину.

— Зайдешь? — спросил Чанрет.

Кар пожал плечами. Шагнул за другом в теплый полумрак.

— Дингхор торопится поставить Налмака, чтобы не дать укрепиться мне, — раздумчиво протянул Чанрет. — Но к чему такая спешка? Разве он болен? Он плохо выглядит. Ты не знаешь? Кар!

Голос друга скользнул мимо, Кар не понял ни слова. С резким возгласом Чанрет схватил его за плечо. Развернул ко входу, при солнечном свете вгляделся в лицо.

— Дурак, — выдохнул он. — Какой дурак! Что ж ты молчал? Зачем позволил?!

— Что я мог?! — с отчаянием воскликнул Кар. — Что!?

— Поговорить с ней! Не такой отец Дингхор, чтоб принуждать ее силой, если она выберет тебя! Боже, Кар, ты ведь ему как сын! А я… На моем пути не стоял бы этот медведь Налмак!

Впервые Чанрет прямо сказал, что хочет быть вождем. Чувствуя себя грязным предателем, Кар тяжело выговорил:

— Я не мог. Прости, Чанрет.

— Почему? — не дождавшись ответа, Чанрет понял. Синие глаза вспыхнули гневом. — Дингхор запретил? Да?

— Да!

Кар быстро шагнул к выходу. Чанрет бросился следом. Схватил за плечо.

— Стой! Куда ты пойдешь? Ты же хуже пьяного!

Он силой усадил Кара на постель. Принес большую чашу.

— Пей. Понимаю, ты не виноват, тебе хоть разорвись между нами. Если б сказал раньше… Я бы сам поговорил с Аррэтан. А теперь поздно.

Кислое питье огнем прокатилось в горло. Чанрет опять налил, в этот раз себе тоже. Кар жаждал опьянения, и оно пришло. В голове зашумело, и все, что так долго сдерживал, хлынуло наружу. Вскоре он понял, что пересказывает давний разговор с вождем, а Чанрет слушает, хмурясь и не забывая подливать в обе чаши. Спохватившись, Кар тут же махнул рукой: все равно выходит предателем перед обоими, какая разница?

Ясный летний вечер только начался, когда Кар забылся тяжелым пьяным сном на постели Чанрета.

А наутро пришли имперские солдаты.

Они шли кратчайшей дорогой из Тосса, налегке, не обремененные пехотой и обозом, не скованные тяжестью лат. Конники в кольчугах и легких шлемах — передовые отряды, гонимые в бой священной яростью жрецов. Не больше тысячи всадников, но всякому ясно, что это лишь начало. Остальная армия не задержится надолго.

Вершины холмов на западе только оделись густеющей красновато-серой дымкой, а селение уже было на ногах. Дома опустели. Выезжали навстречу врагам воины — успевшие, пока жены и сыновья седлали коней, натянуть плотные кожаные панцири и шлемы, проверить оружие. Грузили на повозки нехитрый скарб, запрягали быков, торопливо собирали ревущих детей женщины. Мчались по пастбищам юные девушки, верхом без седел, раскрасневшиеся, с летящими по ветру волосами. Громко крича, сгоняли скот, им вторили звонким лаем собаки. Племя спешно собиралось в путь. Обратно, к Ничейной Полосе, как заведено, как повторялось из века в век: пришли братья-аггары — сражайся, пришла Империя — сражайся и беги. Кара, впервые переживавшего такое нападение, привычная обреченность этих сборов ударила в самое сердце, заставила подавиться болью и несправедливостью. Империя! Кичливая, шумная, ничего не видящая за собственной праведностью, вечно ли она будет гнать и убивать? Неужели не найдется на нее управы? С криком ненависти взлетел он в седло. Ударив коленями, направил лошадь за край селения, где собирались воины. Враги быстро приближались, уже виден был блеск солнца на шлемах рыцарей, алый пламень жреческих одежд. Предводители священной войны, жрецы-воины, носители черных поясов, они ехали впереди войска, без кольчуг, в одних только алых плащах поверх сутан, как будто опасность ничего не значила для них. Кар не отрывал взгляда от этих красных пятен, от тех, кого он ненавидел больше всего на свете, чью смерть с радостью оплатил бы собственной жизнью. О, если б среди них был и Верховный жрец! Предчувствие схватки теплом разливалось по телу. Кар не думал, что может умереть. Он ни о чем не думал, ничего не видел, кроме приближавшихся жрецов и своей собственной, ожившей и горящей ярче любого пламени, обиды. Чанрету пришлось оттеснить с дороги своим конем его лошадь, чтобы привлечь наконец внимание.

— Карий! — прокричал сердитый аггар. — Стой же ты, успеешь еще подраться! Слушай меня!

Кар натянул поводья. Конь Чанрета перегородил ему дорогу. Мимо, не оглядываясь, проезжали собратья по племени.

— Чанрет?

— Слушай меня. Я уезжаю. Ты должен задержать их…

Кар затряс головой — ему, наверное, послышалось. Не может Чанрет бежать от схватки!

— Ты слышишь? — крикнул Чанрет. — Не уходите на восток. Вы должны дождаться меня, должны, понятно? Задержи их!

— Как? — все еще не понимая, спросил Кар.

Чанрет зарычал сквозь зубы. Совладав с гневом, заговорил спокойнее:

— Племя должно остаться здесь. Уйдем на восток — все потеряем. Если веришь мне, придумай, как их задержать…

— Чанрет! — это Калхар, их общий побратим и ярый сторонник Чанрета, остановился рядом, возбужденно дыша. Конь под ним танцевал, как будто тоже разделял нетерпение всадника. — Время, да? Время?

— Да! — Чанрет наклонился вперед, готовясь пуститься вскачь. Концом хлыста поочередно указал на Калхара и на Кара: — Ты знаешь, что делать, а ты — сделаешь. Удачи в бою!

Его конь рванулся вперед прежде, чем опустился хлыст. Калхар оскалился.

— Слышал, брат?

— Он… Он приведет племена! — воскликнул Кар, прозревая наконец. — Он это сделал!

— Ты что, не знал?

Не дожидаясь ответа, Калхар направил коня к остальным воинам, что уже выстроились в боевой порядок между селением и темной волной приближавшихся врагов. Кару осталось только последовать за ним.

Не желая быть в последних рядах, Кар пробился вперед. Аггары не спорили, знали, что с Империей у него свои счеты. Конники приближались теперь медленнее, они растягивались в широкое полукольцо, отрезая аггарам все пути, кроме единственного, того, что открыт всегда — на восток. Расстояние сократилось, при желании теперь можно было пересчитать противников. Но и без того было ясно: их много больше, чем воинов племени. Местность ближе к озеру понижалась, так что можно было видеть не только ехавших впереди жрецов, но и рыцарей за ними. Приподнимаясь на стременах, Кар видел знакомые рисунки гербов на щитах. Если б не мешали длинные наносники шлемов, разглядел бы и лица. А кто-то, возможно, узнал бы его. И еще узнает, прежде чем убить или быть убитым. Не все, кто приближался сейчас с копьями наперевес, были ему врагами в прошлой жизни.

Кар тряхнул головой, сбрасывая минутное колебание. Сейчас они, без сомнения, враги. А он для них — проклятый колдун и убийца императора. Объясниться невозможно, если б он даже и хотел. Но он не хочет.

Над головами жрецов летело по ветру знамя — золотом на белом фоне остроконечные храмовые башни, за ними силуэт восходящего солнца. Ехавший под знаменем жрец поднял руку, и тотчас команда полетела по рядам. Рыцари остановились. Держа на виду пустые руки, жрец медленно поехал вперед.

— Я буду говорить с вашим предводителем! — выкрикнул он.

Взгляды аггаров потянулись к Дингхору. Налмак, чей огромный конь стоял бок о бок с конем вождя, тихо спросил о чем-то. Дингхор ответил, так же тихо. Налмак поднял голову и закричал:

— Говори со всеми!

Жрец кивнул, словно того и ждал. Подъехал ближе, теперь не пришлось бы даже натягивать лук, чтобы снять его с седла. Достаточно бросить копье или нож.

Жрец между тем совсем не боялся за свою жизнь. Глаза его пылали страстным огнем.

— Еретики, — прокричал он. — Я послан возвестить вам суд и милость Истинного Бога. Вы погрязли во тьме заблуждений, но можете еще спастись. Покайтесь, признайте власть храма, и оставайтесь жить на этой земле. Империя примет вас под свое крыло. Бог простит ваши грехи, его гнев падет лишь на тех, кто учил вас заблуждениям, на ваших нечестивых жрецов. Предайте их справедливому суду, и мы уйдем с миром.

Тэрлах, Голос Божий, неподвижно сидел в седле по другую сторону от Дингхора. Оружия при нем не было — жрецы аггаров не отнимали людские жизни. Его седые волосы, по обычаю заплетенные во множество косичек, полностью закрывали спину и плечи.

— Ты все сказал? — спросил Налмак.

Кар нахмурился, сообразив, что жених Аррэтан говорит от имени вождя. Чанрету бы не понравилось.

— Все, — подтвердил жрец истинной веры. — Если будете упорствовать, многие умрут, остальные будут изгнаны.

— Возвращайся к своим, — сказал Налмак. — Не бойся, мы не стреляем в спину, даже таким, как ты.

— А ваш ответ?

Теперь жрец не выглядел таким самоуверенным.

— Такой же, как всегда, — сказал Налмак. — Мы не хотим войны. Мы никому не сделали зла. Но если вы не уйдете, мы будем сражаться, и многие умрут. Лучше уходите.

На мгновение Кар увидел, каким он будет вождем — спокойным, уверенным в себе и своем племени. Не отступающим перед опасностью, но и не зовущим ее зря. Таким был всегда Дингхор. Таким не смог бы стать Чанрет.

Жрец Империи развернул коня и поехал обратно. Рыцари снова взяли наперевес копья. Аггары — тоже. Лучники в последнем ряду натянули тетивы луков. Все замерло, даже ветер не шевелил травы. Селение за спиной стихло и затаив дыхание ожидало начала схватки. В полном молчании жрец занял свое место в первом ряду, и тогда только раскрыл рот, отдавая неслышный приказ. И тишина оборвалась.

Земля дрожала под копытами коней, боевые кличи слились в громоподобный вой. Стрелы отскакивали от кольчуг, другим повезло вонзиться в горло под шлем или в незащищенную конскую шею. Раненые падали под копыта своих товарищей. Аггарские лучники выстрелили еще раз, прежде чем расстояние стало слишком мало для стрел. Потом все смешалось бурлящим в котле супом: выкрики и стоны, хрип и ржание, глухие удары и лязг мечей… Кар уклонился от нацеленного в грудь копья, пропустил мимо потерявшего равновесие противника, ударил с разворота, едва успел увернуться от следующего, с третьим сошелся лоб в лоб. Он не думал — думать было попросту некогда. Нанося и отражая удары, не различал под шлемами лиц. Если и довелось схватиться с кем-то из былых знакомцев, Кар об этом не узнал. Копье застряло в боку рухнувшего вместе со всадником коня, вырвалось из руки. Кар вытащил меч. Обернутая кожей рукоять в полторы руки, заточенный конец, прямой клинок длиннее и уже, чем у издавна предпочитаемых аггарами изогнутых мечей — когда-то этот меч принадлежал имперскому рыцарю, на беду свою пришедшему с войной в аггарские земли. Теперь оружие обратилось против прежних друзей, так же, как и сам Кар, некогда принц Империи. Эта внезапная мысль заставила рассмеяться хриплым недобрым смехом. Кар сшибся с налетевшим, словно ястреб, жрецом. Узкий клинок жреца скользнул по груди, легко распоров кожаный панцирь. Ответный удар пришелся врагу в левое плечо, поверх щита. Под сутаной оказалась-таки надета кольчуга, меч Кара лишь немного повредил ее. Жрец вскрикнул — скорее удивленно, чем от боли. Глянув мельком ему в лицо, Кар увидел распахнутые в изумлении глаза и приоткрытый рот.

— Принц… — услышал Кар, уже прихватывая меч второй рукой и коленями понуждая лошадь сойтись вплотную с конем противника.

Меч не подвел Кара, а кольчуга не спасла замешкавшего жреца. Широким дугообразным ударом Кар обезглавил его.

Кровь брызнула во все стороны, залила глаза. Вытирая ладонью лицо, Кар полупрокричал-полупрохрипел медленно падавшему телу:

— За императора!

Миг злорадства чуть не стоил ему жизни. Всадник в ярко-голубом плаще на скаку ударил копьем его лошадь. Кар не успел высвободить ноги. Рухнул вместе с лошадью. Отчаянно пытаясь выбраться, посмотрел вверх. Увидел на фоне голубого неба голубой плащ, и — прямо над головой — занесенное для последнего удара копье. Зажмуриться не смог, глаза упрямо расширились навстречу смерти. За миг до нее в горло рыцаря, над меховой оторочкой воротника, вошел аггарский нож. Копье дрогнуло и ударило мимо, увлекая за собой тело в окрасившемся кровью плаще. Калхар спрыгнул на землю, не обращая внимания на бой кругом, помог Кару освободить придавленную ногу.

— Спасибо, брат, — только и смог выдохнуть Кар.

Вместо ответа аггар поймал за повод коня, в чьем стремени еще оставалась зацепившаяся нога убитого рыцаря. Калхар ударом отбросил его на землю. Кинул поводья Кару.

— Держи!

В следующий миг оба уже были в седлах. Рыцарский конь храпел и тряс головой, Кар резко натянул поводья, осаживая его. Плох тот аггар, что не совладал бы с конем. Несколько мгновений борьбы, и животное признало нового хозяина. Вслед за Калхаром Кар помчался назад, туда, где рухнул под натиском ненадежный частокол и враги с криком ворвались в селение. Впереди всех алыми посланцами смерти скакали жрецы.

Теперь сражение шло на улицах, у каждого дома. Кричали женщины, с мечами и топорами встречавшие незваных гостей. Плакали дети. Священная война на то и священная, чтобы не щадить ни тех, ни других. Тонкие голоса срывались на визг, заходились хрипом — и смолкали навсегда. Аггары сражались как обезумевшие, не чувствуя ран, не замечая текущих слез. Медленно, шаг за шагом, оттесняли врагов обратно за порушенный частокол. Те отступали. Их целью было нанести урон и изгнать, а не уничтожить, аггары — не колдуны, чтобы истреблять их под корень. Империи нужны еретики, чтобы воевать против них, чтобы читать гневные проповеди и поднимать налоги для нужд священной войны, чтобы содержать тысячи препоясанных черным воинов-жрецов. Потому имперские солдаты сейчас отступали, позволяя истрепанным еретикам перетянуть раны и уйти, чтобы потом вернуться и снова быть изгнанными.

Аггары преследовали врагов, пока селение не скрылось за гребнем холма. Потери были велики у тех и других, трупы всадников и коней усеяли землю. Возвращаясь шагом, аггары подбирали своих раненых и без сожалений добивали солдат Империи. Равнодушное к людским бедам солнце едва миновало полдень, когда все закончилось. Селение Круглого Озера встретило своих воинов — еще разгоряченных от крови, еще не ощутивших боли ранений. Еще не осознавших тяжести потерь.

Страшное зрелище предстало их глазам. Среди опрокинутых шатров и порушенных хижин, разбитой посуды и затоптанных в грязь войлоков — людские и лошадиные, неподвижные и слабо шевелящиеся, бьющиеся в агонии, тщетно пытающиеся подняться тела. Не только мужские. Воины твердили проклятия вперемешку с молитвами. Кар молчал, онемевший от ненависти. Молчал и смотрел.

Вот мальчишка сжимает в мертвой руке не по росту длинный меч — видно, бросился на помощь отцу. Хотел быть мужчиной и как мужчина принял смерть. Там кроху-девочку попросту затоптали копытами, дай Бог, чтобы не свои — в свалке разве разберешь? Рядом обезумевшая мать. Слез уже не осталось, женщина тихо раскачивается над телом дочери, пугающе спокойными движениями вырывая у себя клочья волос. Другая рыдает над мужем, не замечая, что у самой поперек спины густо кровоточащий разрез — полоснули мечем на ходу, просто так, раз подвернулась под руку.

Если найдется тот, у кого достанет сил призвать Империю к ответу — пусть он приходит. Пусть берет власть, объединяет аггарские племена. Пусть топит землю в крови.

В центре селения, у дома вождя, столпился народ. Оставив покорного уже коня, Кар пошел туда. Панический, животный страх охватил его — впервые за весь день. Почему люди стоят, словно в ожидании, почему не расходятся, не идут хоронить мертвых и выхаживать раненых? Почему двое стражей перед закрытым входом замерли, глядя поверх голов? Дингхор ранен? Убит? Или… Аррэтан? Кар пробился вперед, расталкивая аггаров локтями, не обращая внимания на удивленные взгляды. Остановился, наткнувшись на запрещающий жест воина у входа.

— Скажи мне… — взмолился Кар, но страж прервал его, повторив, наверное, не в первый раз:

— Ждите, — и опять устремил взгляд в никуда.

Кар в отчаянии стиснул кулаки. Приготовился умереть от волнения, но полог чуть отодвинулся и показалось бледное лицо Аррэтан.

Жива! От облегчения Кара затрясло.

Девушка смотрела, словно ища кого-то в толпе. Кар быстро шагнул вперед.

— Аррэтан!

Она коротко вдохнула, махнула рукой.

— Проходи.

— Аррэтан, погоди! Что с вождем? Надо уходить! — послышалось сзади, но Аррэтан уже задернула полог. Прозвучал ровный голос стража:

— Ждите.

После солнечного света в хижине казалось совсем темно. Перед глазами поплыли пятна. Знакомо пахло заживляющей мазью и кровью, теперь везде пахло кровью. Когда глаза чуть привыкли, Кар разглядел Аррэтан, в мужской одежде, с темными пятнами крови на рубашке и длинным ножом на поясе. И два тела на низких постелях.

Подошел ближе. Налмак. Голова перевязана, из-под повязки торчат слипшееся от крови волосы, широкая повязка пересекла грудь. И Дингхор.

Кар склонился над вождем. Лицо его в полумраке выглядело бледным пятном. Глаза были закрыты. Нехорошее, со свистом, дыхание вырывалось из груди.

— Он ранен?

Аррэтан встала рядом.

— Нет. Ему стало плохо, как затрубили тревогу, я хотела не пустить его, Налмак и сам бы справился… Но ты же знаешь отца. А когда сражение началось, он упал с коня. Сердце. Я думала, умрет…

Она тихо всхлипнула. Вытерла слезы, продолжила:

— У Налмака плохая рана. Его приняли за мертвого, принесли сюда… Он без сознания. Не знаю, выживет ли. Я сделала, что смогла, но крови очень много. Если бы отец…

Такая усталая пустота звучала в ее голосе, что Кар, не думая, потянулся — обнять, утешить. Он и не помнил сейчас, что перед ним чужая невеста. И Аррэтан легко прижалась, уткнулась лицом в его плечо. Но тут же отстранилась.

— Я напоила отца сонной травой. И никого к нему не подпущу. Там люди, надо им что-то сказать, а я… Кар, ты ранен?!

На рубашке девушки расплылось новое пятно. Кар оглядел себя, только сейчас ощутив боль и сообразив, что кровь на груди — его собственная.

— Я… не заметил, — с удивлением признался он.

— Мужчины! — Аррэтан то ли усмехнулась, то ли всхлипнула, а руки ее уже разворачивали Кара к свету коптящего в заполненной жиром плошке фитиля, избавляли от разрезанного доспеха, отделяли от раны прилипшую ткань. — Не шевелись…

Наполнив миску чистой водой, Аррэтан стала бережно промывать рану. Кар стиснул зубы. Не от боли, боль утонула, растворилась в нахлынувшем желании. Руки Аррэтан, уверенные, легкие; лицо склоняется к нему, от волос пахнет травяной настойкой. Продлить эти минуты навечно, заработать еще сотню ран, прижать ее к себе, ощутить всем телом…

— Кар!

Одно слово, и он замер, словно почуяв удила. Нельзя. Не смей. Она позвала тебя. Ты нужен ей сейчас — как друг, как тот, кому она доверяет, кому доверяет Дингхор. Не предавай ее, не делай все еще хуже.

— Ничего страшного, — Аррэтан отставила миску. — Просто кожу распорол.

Порез, длинный, но неглубокий, пересек грудь от левого плеча к животу.

— Я не в обиде, — улыбнулся Кар. — Тот жрец без головы остался…

— Глупый, — сказала Аррэтан, накладывая пахучую мазь.

— Я или жрец?

— Вы все.

Плотно закрыв горшочек с мазью, девушка поставила его на столик. Не слушая возражений, обмотала грудь Кара полосой ткани. Оглядев работу, вздохнула.

— Я не знаю, что делать, Кар. Люди ждут, а отец… и Налмак…

— Чанрет уехал, — торопливо сказал Кар. — Сказал… сказал дождаться его, не уходить. Аррэтан, я думаю, он знает, что делает. Ты не знаешь, он давно уже…

— Знаю, — прервала она. — Что ж, на него теперь вся надежда. Сделаем, как он сказал.

— Ты… правда, согласна с ним, Аррэтан?! Но… это решать твоему отцу, а он…

— Я не дам его беспокоить. Сделаем, как велел Чанрет. Кар… Кто-то должен сказать людям. Отцовским именем.

— Ты хочешь, чтобы это сделал я? Аррэтан…

— Нет, нет, — торопливо перебила она. — Ты прав, я этого хочу… Но отцу не понравится. Уж лучше я сама.

«Дочь одного вождя и почти жена другого… Да, тебе скорей всего поверят. Но что скажет Дингхор?»

— А что еще делать? — Аррэтан будто прочитала его мысли. — Отец не мог знать, что так будет, что нам останется только поддержать Чанрета!

«И опять не так. Мало ли в племени воинов, готовых принять власть? Да, но сколько из них убито или ранено? Чанрет — ближний после Налмака наследник… Но все знают, как относится к нему Дингхор…»

— Да и не хочу я, Кар! — в голосе Аррэтан опять слышались слезы. — Не хочу снова туда!!!

Это «туда» решило все. Кар кивнул.

— Да. Давай, Аррэтан!

Аррэтан постояла, зажмурившись, и решительно двинулась к выходу. Плечи расправлены, голова гордо поднята: дочери вождя не к лицу показывать слабость.

Кар задержался у постели Налмака. Тот дышал тяжело и редко, на губах лопались красные пузырьки. Сквозь повязку на груди проступила кровь. Странно было видеть его большое и сильное тело таким беспомощным. Если он умрет…

Нет! Нет, нет. Кар сжал кулаки, запрещая себе думать. Но непрошеные мысли возвращались опять и опять, и он уступил, со стыдом и тайной радостью впустил надежду. Если Налмак умрет, Аррэтан достанется ему. Дингхор тогда не откажет. А откажет, Кар все рано не отступится. О, если только Налмак умрет!

«Ты не можешь желать ему смерти! Не смей!» Но беззвучный этот крик смолк и не повторился. Кар по-новому оглядел раненого соперника, отмечая и мертвенную бледность, и синие тени вокруг губ. Жаль, что Аррэтан такая хорошая целительница. Жаль. Рука не потянулась к оружию, Кар не настолько забылся. Он просто смотрел. Смотрел и желал Налмаку смерти, Чанрету — власти, а себе — Аррэтан. Потом отвернулся и вышел наружу, где истомленные сражением аггары в молчании слушали тихий голос дочери вождя.

Трудно желать смерти тому, кого надобно считать братом. Трудно — в первый раз. Но сделай шаг, и обратно пути не будет. Умри Налмак сегодня, и Кар вскоре смог бы забыть, что мечтал о его смерти. Мало ли странных мыслей мелькают после боя, когда разум еще будоражит запах крови, а в ушах звучат предсмертные хрипы! Но жить рядом, драться и пировать вместе с Налмаком теперь никак нельзя. Кар, забыв усталость, помогал рыть могилы друзьям. Стаскивал в общую кучу тела врагов. Вызвавшись в дозор, до рези в глазах вглядывался, не блеснет ли солнце на шлемах солдат. Но мысли были далеко, там, где Аррэтан, желанная и любимая, не подпускала смерть к раненому жениху.

И чем больше думал Кар, тем больше понимал, что сделает, если Налмак выживет. У аггаров не принято решать спор поединком, как среди рыцарей императора, но Кар заставит Налмака принять вызов. Заставит или попросту убьет. Налмак — лучший воин племени, надежды победить его почти нет, но так и лучше. Потому что жить с Налмаком под одним солнцем Кар не сможет, а убив его станет предателем в глазах Дингхора и Аррэтан. Никогда больше дочь вождя не заговорит с ним. Значит, умереть должен и Кар, а он уж позаботится захватить с собой Налмака.

Едва решение созрело, появившиеся из леса всадники вмиг заставили забыть все черные планы. Кар погнал коня обратно к селению, куда уже скакали остальные дозорные. Тревога вспыхнула быстрей, чем огонь на сухом дереве. Прежде чем всадники, числом не меньше пяти сотен, приблизились на расстояние полета стрелы, их уже встречали воины, все, кто был в состоянии удержаться в седле.

В вечернем полумраке чужие всадники казались неясными темными силуэтами на фоне леса: ни лиц, ни облачения не разглядеть. Они приближались резвой рысью, ничем не показывая, что заметили встречающих. Аггары вскинули луки, но стрелять не спешили.

Кар был в первом ряду — в одной руке поводья того самого рыцарского коня, другая на рукояти меча. Рана почти не беспокоила. Мешала усталость, но Кар усилием воли загнал ее вглубь, освобождая душу для боевого задора. Принятое недавно решение странным образом избавило от страхов и тревог, и впервые за много месяцев он ощутил покой.

Покой — перед битвой? Кар не успел удивиться несуразной мысли. Глаза сумели наконец разглядеть доспехи всадников. Кожаные доспехи, с нашитыми металлическими пластинами. Совсем не такие носили имперские войска.

Когда до встречи оставалось не более ста шагов, пришельцы задержали коней. Вперед выехал молодой воин с рассыпанными по плечам длинными белокурыми волосами. Его руки были протянуты ладонями вперед, в простом жесте мира.

— Мы друзья! — крикнул он.

За спиной Кар услышал ворчание. Всадника узнали. Лидрок, вождь племени Рассветных Холмов, не всегда был другом, особенно если помнить Злые Земли. Но сейчас приближался безбоязненно, глаза смотрели прямо и руки не касались меча. И так же безбоязненно навстречу ему выехал Калхар.

— Приветствую тебя, вождь, — вежливо сказал он. — Что привело тебя сюда?

— Общий враг, — откликнулся тот. — В такой час пора забыть прежние распри. Где Дингхор? Я должен говорить с ним.

— Он болен, — проворчал кто-то сзади, но Калхар поклонился.

— Я отведу тебя к нему, вождь.

Лидрок уехал с Калхаром. Его люди, спешившись, принялись как ни в чем не бывало разбивать лагерь. На удивленных воинов Круглого Озера попросту не обращали внимания.

После краткого совещания десять добровольцев остались наблюдать за гостями, остальные вернулись в изъязвленное недавней битвой селение. Кар, с ним четверо молодых аггаров, направились к дому вождя. Но дверной полог был опущен, и у входа, неподвижные, как статуи, дежурили стражи.

— В прошлый раз тебя пустили, Карий, — с усмешкой заметил воин, чья левая рука покоилась на перевязи. — Не попробуешь снова? А не то нам только и останется пойти спать.

Кар подумал.

— Нет, не попробую, — решил он. — Пока можно, пойдемте спать.

— А те, Лидроковы?

— Ничего они не сделают, — отозвался другой аггар. — Их мечи нынче смотрят в другую сторону. И, чую, скоро прибудут еще. Чанрет поднял волну.

— Ты прав, — кивнул Кар.

— Так идем спать, пока можно! — воскликнул тот, что предложил Кару войти. — Завтра будет знатная драка!

Прошло два дня, и селение Круглого Озера превратилось в сердце армии еретиков. Сколько хватало глаз и дальше, вдоль леса, на склонах холмов — везде горели костры, стояли походные шатры. Отряды подходили один за другим. Разные числом, от сотни человек из малочисленных и больше всего пострадавших от нападений племен, до тысячных армий. Приходили и вставали лагерем, спокойно, будто выполняя давным-давно задуманный план. Предводители скрывались в доме Дингхора, за ними опускался полог. Наконец, к вечеру третьего дня, с одним из отрядов прискакал и Чанрет.

Он похудел и осунулся, глаза ввалились от усталости, но сияли победным блеском. На лице играла непривычно счастливая улыбка: пришел его час. Тщательно и втайне подготовленный план исполнился, многие часы и дни переговоров не пропали даром. Вот оно, войско аггаров, войско Чанрета. Со времени Вождя вождей, победившего Империю колдунов, никто не поднимался так высоко.

С гордо вскинутой головой ехал Чанрет по улицам селения, а навстречу спешили сторонники. Раньше Кар и не замечал, как их много. Каждому Чанрет говорил что-то, и те отходили, удовлетворенные. Вскочив в седло — по военному времени коней не расседлывали даже на ночь, Кар двинулся навстречу другу. Обычно хмурый взгляд Чанрета полыхнул удовольствием.

— Я не ошибся в тебе, брат! Ты задержал их!

— Как ты… — Кар повел рукой, указывая на взбудораженное селение, шатры вокруг. — Когда ты все это успел?

Чанрет изогнул в улыбке тонкие губы.

— Я не мог позволить тебе знать все. Ты не был полностью на моей стороне, ведь правда?

— Правда, Чанрет.

— А сейчас?

— Сейчас… — Кар рассеянно погладил коня между ушей. Поднял взгляд. — Ты не станешь вредить Дингхору и Аррэтан?

— Зачем? Понимаю, он внушил тебе, что я мечу на его место. Разве ты еще не понял, что это не так?

— Ты хочешь быть Вождем вождей. И Дингхор тебя уже не остановит.

— Никто меня не остановит.

— Я… Я пойду за тобой, Чанрет. И убью любого, кого ты велишь.

Вытянув руку, Чанрет хлопнул его по плечу.

— Хорошо. Я еду к Дингхору. Надеюсь, двух часов нам хватит на разговоры. А потом приходи ко мне.

Два часа спустя перед хижиной Чанрета собрались не только приглашенные. Те, кто в открытую поддерживал его, кто сомневался, и даже многие из противников пришли, кто из любопытства, кто желая выразить поддержку или попросту заслужить место получше. Люди толпились, жались к самому входу. Каждый хотел оказаться ближе, когда выйдет тот, кого уже почти в открытую звали Вождем вождей. Кар слышал, как эти слова предавались от одного к другому. Как будто древние легенды вдруг ожили и явились среди бела дня.

Кар пришел одним из первых, и теперь оказался возле входа, где плотнее всего столпился народ. Крепко пахло потом, намокшими повязками и целебной мазью: мало кто остался невредим в недавнем сражении. Негромкие голоса взволнованно гудели со всех сторон.

Чанрет вышел, и голоса разом смолкли. Как будто повеяло свежим ветром: хмурые лица ожили, полные надежды — озарились уверенностью. Кар смотрел, и не узнавал друга, побратима, с которым провел бок о бок столько лет. Три дня сделали Чанрета истинным вождем.

Он раскинул руки.

— Братья! Пришел час нашей свободы.

— Пришел ли? — раздался хмурый голос.

Чанрет обернулся туда, где у самого входа стоял кузнец племени.

— Пришел, Никут. Поверь мне. Поверьте мне все, — в глазах Чанрета, когда он оглядел собравшихся, пылал огонь. — Вы мои братья, мое племя. Два года я тайно встречался с воинами и вождями других племен. Убеждал, спорил, давал обещания. Со мной все… почти все аггары. Все, кто не хочет больше терпеть Империю, их войска, их жрецов, кто готов отстаивать наши земли в бою! А вы, вы, мои братья? Вы поддержите меня?

— Да! — первым сказал Калхар.

— Да! — голос Кара потонул в гуле других голосов.

— Ты красиво говоришь, Чанрет.

Кузнец — ростом обычному воину по плечо, но широкий и кряжистый, как столетний дуб, с огромными руками и похожей на глыбу косматой головой, широко расставил ноги и наклонился вперед, разглядывая Чанрета, как, бывало, разглядывал свежевыкованную подкову или нож. Казалось, Никут не может решить, что делать с дерзким выскочкой: бросить в огонь или оставить, пусть послужит?

— Ты красиво говоришь, — повторил он. — Все это мы какой год слышим, да только слышим и то, что вождь не больно-то тебя за это жалует. И, сдается мне, он знает, что делает. Убедил, значит, все племена? С Рассветными Холмами, что Ранатора убили да мою дочь силой увели, Долгой Долиной, что поубивали пастухов и угнали лучших коней — не на них ли в бой собрались? — теперь, значит, у одного костра греться?

— На племя Долгой Долины позавчера напали, как и на нас, — ответил Чанрет. — Много воинов пало, среди них вождь. У Дубовой Рощи перебили половину мужчин, племя ушло к Злым Землям. Разве тебе мало? Я могу продолжить. Империя только за эти дни погубила больше, чем все наши стычки за десять лет! Никут… Ранатора не вернешь, а насчет твоей дочери я поговорю с Лидроком…

— Сколько их здесь? — крикнул кто-то из задних рядов.

— Уже семь с половиной тысяч, — сразу откликнулся Калхар. — И еще подходят.

Чанрет кивнул.

— Мы отправляем женщин с детьми и стариками к Ничейной полосе, с ними уходят по сотне мужчин в каждом племени. Мы вернемся за ними, когда эта земля по-настоящему станет нашей.

Никут прищурился.

— И вы хотите с семью тысячами выступить против Империи? Против десятков тысяч? Ты обезумел, Чанрет!

Чанрет ответил спокойно:

— Дай нам два дня, и прибудут еще столько же. Мы не хотим открытой схватки. Наш план прост — задержать здесь императорские войска, дразнить их, по возможности не вступая в бой. Тем временем с пятью тысячами мы проскачем по окольным дорогам Империи и захватим столицу, как это было уже однажды сделано. Император не ждет нападения, его войска рыщут по нашим землям. Нас некому будет остановить.

Повисла изумленная тишина. Только громкое дыхание воинов Круглого Озера нарушало ее. Чанрет обводил собравшихся глазами.

— Все вожди поддержали меня, — добавил он.

— А Дингхор? — спросил кто-то.

— Дингхор… Да.

— Но с чего ты решил, что столица беззащитна? Разве у императора мало солдат?

— Я знаю, что жрецы решили покончить с нами. Так сказал один из них в драке у Восточного Бора, прежде чем его убили. Думаю, к тем войскам, что уже здесь, идут новые. Императору нечего опасаться ни с севера, ни с юга, он пошлет сюда всех.

— Ты не можешь знать точно! — возразил Никут.

— Не могу, — согласился Чанрет. — Но Гарион из Тосса наверняка уже собрал для нас сведения. Я прошу тебя, Калхар, отправиться к нему. Мы не выступим, пока ты не вернешься.

— Я готов, — откликнулся Калхар.

— Не один, — добавил Чанрет. — Кто присоединится к нему, братья?

Прежде, чем кто-то успел вызваться, Кар протолкался вперед.

— Позволь мне, Чанрет.

— Опомнись, Карий, — ворчливо сказал Никут. — И себя погубишь, и Калхара.

— Позволь мне, — молодой статный воин Ордитар шагнул ближе, отодвинув Кара. — Мы обернемся за семь дней.

Чанрет колебался. Взгляд его переходил от Кара к Ордитару, Никуту, и обратно.

— Чанрет… — начал Кар.

Не договорил. Встретился с другом взглядами. «Дингхор не пустил меня. Я решил быть с тобой, не с ним. Не поступай со мной, как он!»

Чанрет понял. Медленно кивнул.

— Поедет Карий. Будь осторожен, Кар.

«Я — не Дингхор, — добавил новый вождь взглядом. — Ты еще увидишь».

— Глупости… — проворчал Никут, но взглянул на Чанрета и закашлялся. — Сдается мне, ты теперь тут решаешь. И куда Дингхор смотрел?

Махнув рукой, кузнец повернулся и пошел прочь. Аггары пропускали его, чтобы тут же еще теснее столпиться вокруг Вождя вождей.

— Я не забуду, братья, как вы поддержали меня, — тепло сказал он. — Отдохните, пока есть время. Сегодня нам нечего страшиться.

Один за другим воины стали расходиться. С каждым Чанрет прощался лично. Наконец возле хижины остался только Кар.

— Спасибо тебе, — неловко сказал он.

Чанрет приблизился и обнял его.

— Я не принесу тебя в жертву своим страхам, как Дингхор. Но будь осторожен.

— Обещаю, Чанрет. Скажи… Чего ты хочешь на самом деле? Захватить столицу… Стать императором?

«Эриан, — против воли стукнуло внутри. — Мой принц…» «Он мой враг!» — тут же возразил себе Кар.

Чанрет рассмеялся.

— Нет, Кар. Не хочу. И не хочу смерти твоему императору. Мы аггары, мы не берем больше, чем сможем унести. Я хочу свободы для наших племен, хочу, чтобы эти земли стали нашими навсегда, и я заставлю твоего императора дать нам это. А если при этом мне придется убить кое-кого в храме, ты ведь не огорчишься?

Кар вздрогнул.

— Ты не убьешь Верховного жреца, — с нажимом сказал он. — Чанрет, ты его не убьешь! Слышишь? Он мой!

— Обещаю, что позволю тебе нанести удар, — кивнул Чанрет. — Но и ты обещай, что вернешься из Тосса живым.

— Обещаю.

— Тогда иди, Кар. Выедете на рассвете, а пока ты должен поспать.

Но Кар не пошел сразу к своему, чудом уцелевшему среди разрушений, шатру. Сердце колотилось до боли в груди, кулаки сжимались — разве тут уснешь! Почти пять лет ждал он мести, того дня, когда своей собственной рукой вонзит нож в горло Верховного жреца. Ждал, то надеясь, то отчаиваясь, даже в лучшие минуты с аггарами не забывал своей мечты. И вот этот день приблизился. Кар уже почти слышал предсмертный хрип ненавистного врага, почти чувствовал на руках его кровь. От волнения трудно было дышать. Кар не знал, куда и зачем идет по темным улицам селения. Встречал друзей — мало кому спалось в эту ночь, слышал голоса, но не понимал ни слова. Прошлое воскресало перед глазами: любовь и ненависть, страх и стыд…

Очнулся он, только увидев костры войска Лидрока. Развернувшись, пошел назад. Взбудораженное событиями селение наконец засыпало, а короткая летняя ночь уже кончалась, восток окрасился розоватым светом. Возвращаясь, Кар увидел идущего навстречу человека. Так же, как он сам недавно, человек этот шел опустив голову и не замечал дороги. Через несколько шагов Кар узнал — и остановился, как вкопанный.

— Аррэтан! — окликнул он.

Девушка подняла голову. В мужской одежде, с длинным ножом на поясе, волосы заплетены в тугую косу — дева-воительница из старых сказаний.

— Кар, — кивнула она. — Ты тоже не спишь?

— Да…

Он внезапно смутился. Недавнее возбуждение схлынуло, сменилось усталостью и чувством вины. Рядом с Чанретом все было легко и правильно, месть сладка и желанна, а смерть в бою казалась высшей наградой. Но рассказать об этом дочери Дингхора… Разве можно? Не в силах понять своих чувств, Кар спросил:

— Почему ты здесь в такое время?

Аррэтан повела плечами.

— Вожди разошлись, но отец не спит. Налмак очнулся, они сейчас говорят… Я ушла.

Не сговариваясь, зашагали рядом. Смотрели оба под ноги.

— Мы уходим утром, ты знаешь, да? — спросила Аррэтан. — Снова туда… И без вас.

— Так надо, Аррэтан, — тихо сказал Кар.

— Я знаю, — откликнулась она. — Я слышала все их разговоры.

Кар не смог придумать ответ, Аррэтан тоже замолчала. Молча спустились к озеру, остановились. В темной воде отражались бледные утренние звезды. Не зная, о чем говорить, Кар наклонился, нащупал мелкий камушек. Запустил в воду. Послышался двойной всплеск, и снова все смолкло.

— Отец гневается на меня, — сказала вдруг Аррэтан.

— Почему? — вскинулся Кар. — Из-за Чанрета? Что послушали его, не ушли сразу? Аррэтан, это я виноват, не ты. Идем, я сам ему скажу…

— Нет.

— Почему?

— Он не за то сердится, — тихо сказала Аррэтан. Помолчав, добавила еще тише: — Я сказала Налмаку, что ему придется искать другую невесту.

Где-то заржала лошадь, ей вторила другая, третья… вдалеке послышались громкие мужские голоса. Потом звуки исчезли, словно между озером и остальным миром упал невидимый занавес тишины. Плескалась вдалеке рыба, еле слышно шелестели на ветру забытые сети. Кар услышал громкое дыхание. Понял — это он сам дышит, тяжело, как загнанный конь. Попробовал не дышать, не смог, и спросил наконец:

— Почему?

— Почему?! — в ее голосе гнев смешался со слезами. — Разве время сейчас для свадеб? Разве оно будет вообще, это время? Зачем, Кар? Уходить к Злым Землям, рожать мертвых детей? Остаться вдовой, когда мужа убьют на этой проклятой войне? Зачем это все?!

Кар медленно выпустил воздух. Набрал опять, заново приучаясь к дыханию. Она отказала Налмаку не ради него. Нет.

— Если я должна молиться и ждать кого-то, — спокойней продолжила девушка, — И знать, что могу не увидеть его больше живым… Я хочу сама выбрать, кого мне ждать.

Воздух пропал окончательно. В груди родилась резкая боль, и вовсе не от раны, о которой Кар и думать забыл.

— Сотня воинов уходит с нами. Кар, если я попрошу, ты поедешь? Со мной, а не на эту войну?

«Нет! Аррэтан!» Он не мог даже крикнуть. Аррэтан вздохнула.

— Я знала. Кар, если тебя убьют… Скажи мне, что ты вернешься!

Совсем недавно обнимал ее, утешая, ни на что не надеясь. Почему же сейчас не может шевельнуть рукой?

Дочь вождя шагнула к нему. Стала так близко, что Кара обожгла близость ее тела. И оцепенение отступило, исчезло без следа. Он схватил Аррэтан в объятия, и девушка с готовностью закинула руки ему на шею.

— Скажи, что вернешься! — повторила она.

— Вернусь, — шептал Кар, не помня себя, покрывая поцелуями ее лицо, узнавая вкус ее губ, скользя руками по телу. — Аррэтан… Аррэтан…

Время остановилось. Если кто-то и проходил мимо — ни Кар, ни Аррэтан не видели и не слышали ничего. Но когда его жадная ладонь проникла под грубую шерстяную рубашку, девушка отстранилась.

— Кар, нет! Разве ты украдешь то, что и так будет твоим?

Кар с трудом удержался от стона. Усилием заставил себя успокоиться.

— Прости меня, — прошептал он. — Это все Империя… Когда я вытравлю ее из себя? Иди сюда, Аррэтан. Я не буду… Клянусь.

Аррэтан скользнула обратно в кольцо его рук. Прижалась. Кар обнял ее, изо всех сил гоня любые чувства, кроме нежности.

— Но что скажет Дингхор? — спросил он.

— Отец гневается, но это пройдет. Он отдаст меня тебе. Но, Кар, — дочь вождя заглянула ему в лицо, в свете зари блеснула зелень ее глаз, — Я не хочу рожать мертвых детей. Я не хочу оставаться вдовой!

— Этого не будет, — сказал Кар, веря в каждое слово. — Мы победим. И вернемся сюда. Наши дети родятся здесь, клянусь. И я всегда буду с тобой, и ты больше не увидишь Ничейной Полосы. Это последний раз, когда ты идешь туда.

— Клянешься?

— Клянусь.

Губы Аррэтан приникли к его губам, и время опять исчезло в сияющей дымке.

— Проводи меня домой, — наконец сказала она. — И не забудь свою клятву.

— Не забуду, — ответил Кар.

И только проводив Аррэтан к дому вождя и вернувшись к своему шатру, вспомнил. Как будто молния ударила в дымовое отверстие, и в багровой вспышке разом исчезло все, кроме боли. Серебряный свет луны, спящий город, золотые волосы брата. И голос, голос его, Кара, и те же слова, что опять прозвучали сегодня ночью. «Я всегда буду рядом. Клянусь».

Две жизни, такие непохожие, пересеклись. Повеяло тьмой. Кар шагнул, не глядя, ударился коленом о низкую скамью. Сел, обхватив голову. «Нет. Это неправда. Ложь. Это не то, совсем не то! Я не оставлю Аррэтан! Я люблю ее. Мое место, мой дом только здесь!» Предчувствия — вещь ненадежная. Если повторять это снова и снова, поверишь, и предчувствие растает, как тает в утреннем свете ночная тьма. «Я вернусь. Вернусь. Вернусь!»

Постепенно страх ослабил хватку, Кар глубоко вдохнул. Он жалкий сумасшедший. Прекраснейшая в мире девушка хочет быть его женой. Кто мог подумать еще вчера? Неслыханное среди аггаров дело: Аррэтан отвергла лучшего воина племени, расстроила свадьбу, пошла против воли отца. И все ради него, чужака с непонятным проклятием за спиной. А он, безумец, страшится призраков прошлого! Прошлое мертво. А если нет — значит, умрет. Скоро. Кар сам нанесет удар, Чанрет дал ему такую возможность.

Таким, согнувшимся на скамье, погруженным в полусон, где кровавые образы переплелись с любовными мечтами, и застал его Калхар. Пришло время собираться в Тосс.

Копыта мягко ступали по земле. Тропа спустилась в покрытую лесом ложбину, где от ручья разбежалась тремя извилистыми тропками. Калхар, не колеблясь, выбрал правую. Он молча ехал впереди, уверенный, словно хорошо знал кратчайшую дорогу в Тосс, столичный город, подаривший области свое имя. Кар тоже молчал. Земли аггаров остались позади, теперь каждая встречная деревенька, каждый камень у дороги, даже звонкая песня зяблика будили страх и нетерпение, слишком острые, чтобы можно было в них разобраться. Даже воздух здесь был воздухом Империи. Кар глотал его с жадной ненавистью, будто конченный пьяница — заветное вино.

Калхар, по счастью, не спрашивал, что с ним творится, да Кар и не смог бы ответить. Они не обменялись и десятью словами с тех пор, как вчера вечером чудом избежали встречи с императорскими солдатами.

Небо тогда затянули рыхлые тучи, в редкие просветы между ними с трудом пробивался лунный свет. На ночлег остановились поздно. Стреножили лошадей, Калхар насыпал им корм. Кар доставал из седельных сумок походный ужин — сухие пшеничные лепешки, сыр, ломтики вяленого мяса, когда услышал далекий гул. Звук быстро приближался, сотрясая землю, скоро в нем уже можно было различить стук множества копыт и звон оружия.

Оставшихся до появления всадников минут хватило, чтобы увести лошадей глубже в негустой лесок. Калхар обхватил их морды, закутав плащом и крепко прижав к себе. Кар тенью скользнул обратно. Шум проезжавшего войска теперь слышался совсем рядом, за полосой колючих кустов на склоне холма. Царапая руки, Кар тихонько раздвинул ветки. Темная река из коней и всадников заполнила долину. Казалось, ей не будет конца. Потом потянулась пехота — ровным шагом, шеренга за шеренгой, без песен и разговоров, лишь изредка резкий металлический удар или чей-то кашель нарушали жуткий ритм. Полулежа в траве, Кар с тоской смотрел, как имперские полки шествовали из Тосса туда, где стояло лагерем молодое войско аггаров. И только проводив глазами последние ряды, вернулся к мрачному как ночь Калхару.

— Много, — Калхар не спрашивал, он знал ответ.

— Да, — сказал Кар. — Вернемся?

— Чанрет сказал ехать в Тосс.

Кар пожал плечами, но спорить не стал. Чанрет предусмотрел это… наверное. Да и проку от двух припозднившихся воинов аггарам не будет. Лучше быстро выполнить поручение, и тогда уж возвращаться — к этой ли битве, к следующей. Их много еще впереди.

После краткого сна поехали дальше. Теперь Калхар избегал открытых мест. Глядя в его прямую спину, Кар знал, о чем тот думает, и сам гадал каждый миг, началось ли позади сражение, кто из друзей успел расстаться с жизнью, а кому еще предстоит умереть прежде, чем опять сядет солнце. И благодарил Бога, что Аррэтан прошлым утром ушла с женщинами на восток. И там небезопасно, да, но лучше уж там, чем посреди сражения.

Ушел на восток и Дингхор. Частью ввиду слабого здоровья, частью — уступая настояниям дочери. Главной же причиной, как подозревал Кар, было усиление Чанрета. Из всех вождей Дингхор единственный не поддержал его сразу, и теперь, когда Чанрет, встав во главе объединенного войска аггаров, не нуждался ни в чьей поддержке, Дингхору осталось лишь уступить место. Он еще звался вождем, но власть утекала из рук, та власть, которой он уже никогда не передаст Налмаку.

Прощаясь, Кар с трудом заставил себя поднять глаза. Он ждал упрека, или, хуже, презрения. Но Дингхор непонятно посмотрел — и обнял его, не обращая внимания на удивленные взгляды.

— Иди с Богом, мальчик, — сказал он. — Береги себя.

— И ты, — выдохнул Кар, — Дингхор… Прости меня!

— Прощаю, — ответил вождь серьезно. — За все, что было и будет. Скачи, мальчик. Следуй за своей судьбой.

И, развернувшись, хромающей походкой вернулся в свою хижину. Калхару вождь не сказал ни слова.

Аррэтан не вышла проводить Кара, и он, пережив минутную обиду, понял. Девушка сказала достаточно, теперь очередь за ним. Кар должен исполнить данное обещание. Вернуться к ней, и вернуться с победой. Вот только непонятные слова Дингхора занозой проникли в душу, странно перекликаясь с недавним предчувствием. Был в них привкус неотвратимости, а ведь никто иной, как Дингхор, учил Кара, что каждый сам выбирает себе судьбу.

— Заночуем здесь. Утром будем в Тоссе.

Кар встряхнулся. Погруженный в раздумья, он и не заметил, как почти стемнело. Низкие тучи все так же висели над землей, обещая грозу, но за весь день с неба не упало ни капли. Только воздух становился все тяжелей, да недовольно шумели верхушки деревьев. Тропа, верно служившая весь день, привела к излучине широкой реки. Обрывистый берег круто уходил вниз. Поодаль от тропы возвышались две поросшие лесом скалы. Впадина между ними могла дать защищенное с трех сторон укрытие на ночь — совсем неплохо, в прошлую ночь и такого не было.

— Ниже брод, за ним деревня, — добавил Калхар. — От деревни до города всего час езды, да и дорога там многолюдная. Лучше заночевать здесь.

— Хорошо, — согласился Кар.

Холодный ужин запили водой из родника, что бежал из-под скалы к реке. Вскоре Кар уже лежал, завернувшись в плащ, и слушал ровный шум бегущей воды. Рядом дышал Калхар. Негромко хрустели травой лошади, порывы ветра изредка доносили собачий лай. Небо Империи застилали тучи. Кар закрыл глаза и принялся вспоминать Аррэтан: ее голос, ее короткие взгляды, когда, будучи невестой Налмака, дочь вождя не могла в открытую даже смотреть на другого. Ее умелые руки, промывавшие раны. Те же руки на его плечах, руки влюбленной, а не целительницы. Ее губы. И тот краткий миг, когда его пальцы ощутили нежность ее кожи под одеждой. О да, он вернется. И тогда ничто уже не остановит его.

Калхар был прав: солнце еще вставало над серой завесой туч, когда впереди выросли массивные башни города. Вскоре показались городские стены. У открытых ворот — пестрая вереница желающих проехать и пройти: груженые подводы, пешие крестьяне и крестьянки с корзинами яиц или масла, конные бродяги и люди, чей род занятий с первого взгляда и не определишь.

Калхар уверенно занял место в очереди, Кар, надвинув капюшон плаща, — рядом. Их одежда не должна была привлечь внимания: неброские темные туники, черные плащи из грубой шерсти, да и лошадям в простой сбруе далеко до лучших коней аггаров. На руках Кара — перчатки, скрывшие темную кожу. Из оружия только мечи в простых неукрашенных ножнах да невидимые под плащами ножи. Бродяги, каких много на дорогах Империи, бездельники, одинаково готовые примкнуть к разбойничьей шайке или наняться в дружину к не слишком разборчивому барону.

Кар беспокоился зря. Вооруженный алебардой стражник едва глянул на двух бедно одетых путников. Взять с них нечего, а связываться — только время потеряешь. Небрежно указав на сборщика пошлин, он через полминуты уже разговаривал с хмурым крестьянином, сидящим на облучке груженой зерном повозки.

Калхар бросил на стол две медные монеты. Сборщик, не глядя, сгреб их в мешок, и ворота остались позади. Копыта мерно зацокали по утрамбованной земле. Кар низко наклонил голову. Он так рвался опять увидеть Империю, сам не зная, зачем, что забыл, как приметна его внешность. Аггарам нет дела до цвета волос, за годы в племени Кар отвык бояться. Теперь же он будто бы очутился голым посреди толпы. Плащ уже не казался сколько-нибудь надежной защитой, еще миг, и со всех сторон полетят проклятия, а потом и камни. Не жреческая ли сутана алеет на углу возле цветочной лавки?

— Гляди, — позвал Калхар.

Кар оглянулся. Дом напротив оказался оружейной лавкой: над дверью висела медная вывеска с изображением перекрещенных мечей, на широком подоконнике были выставлены для обозрения несколько кинжалов и латная перчатка изящной работы. Сквозь распахнутые окна виднелись развешанные по стене мечи и щиты, поодаль возвышался манекен в полном рыцарском облачении. Оружейник, нескладный человек в кожаном фартуке, наклоняясь, брал с полки ножи и подавал их один за другим покупателю. Тот пробовал пальцем острие, недовольно хмурился — широкие темные брови сходились на переносице в одну линию, — затем с размаху кидал нож в деревянную мишень, что стояла у противоположной стены. Что-то говорил, и оружейник с покорным видом протягивал следующий нож.

Из-под фетровой шляпы покупателя выбились пряди черных волос, упали на лицо, смуглое почти до черноты. В черной бороде белели седые пряди.

— Колдун? — вдруг осипшим голосом спросил Кар.

— Скорей, полукровка, вроде тебя, — откликнулся Калхар.

— Но как…

Аггар пожал плечами.

— Я не в первый раз их здесь встречаю. Что ты так удивился?

— Я думал, их всех перебили. Давно, — Кар все не мог отвести глаз от мужчины в лавке.

— Но ты же откуда-то взялся?

— Да, но… Никто никогда не видел живого колдуна! Кроме… одного меня.

— Может, потому что ты жил в столице? Поехали, Карий. Время идет.

Еще раз оглянувшись на колдуна — тот наконец выбрал нож и теперь расплачивался с продавцом, Кар с неохотой тронул поводья. Смирный мышастый конь привычно зашагал за чалой кобылой Калхара. Эта случайная встреча поразила Кара сильнее удара молнии. Словно в полусне он ехал за Калхаром по извилистым улицам, объезжая то далеко выступающую галерею богатого дома, то колодец, у которого выстроилась очередь с ведрами и кувшинами, то кучку о чем-то спорящих горожан. Почему он никогда прежде не думал о подобных себе? О сородичах, настоящих, кровных сородичах? Не пытался узнать, кем был его отец? Уверился, что принадлежит к проклятому роду, а коли так, то и знать тут нечего? Но вот же, не призрак из легенд, не чудовище с когтями и клыками. Человек из плоти и крови, в плаще и шляпе, выбирает в лавке нож. И ничего не случилось. Небо не рухнуло на землю, реки не превратились в кровь, даже дождь все никак не начнется!

«Я должен был с ним поговорить». Мысль была так проста, как же он сразу не сообразил? Кар чуть не повернул коня. Но, даже если вернуться в лавку оружейника, покупатель давно ушел. Где искать его? К тому же Калхар прав, время идет. Дома война. От сведений, которые они принесут, зависит судьба аггаров. Судьба Аррэтан. Не время для праздных изысканий.

Кар поднял голову, с удовольствием заметив, как отступает назойливый страх. Он не единственный потомок колдунов в Империи. Такие, как он, в Тоссе не прячут лица. Не станет прятать и Кар. Он в Империи, впервые после стольких лет. Вокруг шумит городская жизнь: стук молотков и визг пил, веселый плеск воды, скрип колес многочисленных повозок, конское ржание, кудахтанье кур и боевой петушиный клич, брань и смех, и крики зазывал. Запахи помоев и свежего хлеба, навоза и специй, жареного мяса и ароматных масел. Вот народ теснится к стенам, уступая дорогу четверке кавалеров, сопровождающих молодую даму. Ее алое платье расшито серебряными цветами, на золотистых волосах — тонкий серебряный обруч. Мужчины, яркостью одеяний не уступающие птицам, соревнуются в изяществе шуток, девушка звонко смеется.

Кар смотрел, приоткрыв рот. Роскошные одежды, изысканные манеры, гладкая речь — он забыл все это, как забыл вкус дорогого вина и дворцовой пищи, а ведь когда-то и не знал иного!

Скучающий взгляд кавалера скользнул по двум бедно одетым путникам, на лицо набежала тень, пальцы сложились в охранный знак против колдовства. Кар поглубже надвинул капюшон. Не хватало ему быть узнанным! Среди дворян может оказаться кто-то, помнящий брата-принца в лицо.

Но молодой всадник сказал что-то спутникам, и маленькая кавалькада резвым шагом направилась дальше, по улице, ведущей к реке. Там стоял замок герцога Сориана. Кар вспомнил изящного ловеласа, даже среди придворных выделявшегося роскошью туалетов. Эриан, помнится, терпеть его не мог. Правда, Сориана больше нет. Несчастный случай на охоте, как говорили. Владениями правит молодая вдова. Интересно, на ком все-таки остановился вечный сердцеед…

Кар чуть не рассмеялся своим мыслям. Что на него нашло? Зачем ему сердечные дела Сориана? Положительно, день слишком насыщен впечатлениями. И долго еще Калхар намерен плутать по улицам?

Калхар плутал недолго. Свернул в узкий переулок, где с трудом могла протиснуться телега, через сто шагов опять повернул и остановился перед зажиточным на вид домом, над дверями которого красовался увенчанный короной крендель. Из распахнутых окон доносился запах свежеиспеченного хлеба, а если этих знаков кому-то вдруг окажется недостаточно, у дверей был выставлен стол с образцами кулинарного искусства: узорчатыми пряниками, румяными пирогами, золотистым печеньем и прочими полузабытыми лакомствами. У Кара немедленно засосало под ложечкой, да и Калхар глянул с плохо скрытым нетерпением. Спрыгнул на землю.

— Это здесь.

— Друг Дингхора — булочник?

Калхар усмехнулся.

— Он не простой булочник.

Привязав кобылу к вбитому в землю столбу поодаль от стола, направился к дверям булочной. Кар последовал его примеру.

Молодой парнишка-продавец вышел навстречу неспешно, как человек, уверенный в своем товаре и не считающий нужным ронять достоинство перед покупателями.

— Что угодно господам? — спросил он, будто не замечая скромных одежд.

— Видеть хозяина, — кратко ответил Калхар.

— Подождите, — так же коротко сказал продавец. Исчез за неприметной дверью.

Человеку, вскоре появившемуся оттуда, на вид можно было дать лет шестьдесят. Был он ладно сложен, с выправкой скорее воина, чем лавочника. Очень светлые глаза смотрели внимательно, в густых, припорошенных мукой усах пряталась усмешка. Мятый передник поверх рубашки был тоже запачкан мукой. Но приметной внешность булочника делало другое. На его правой руке не хватало трех пальцев; левой ноги не было вовсе. Короткая культя заканчивалась деревянным протезом, и можно было только дивиться искусству мастера, сделавшего его. Булочник стоял твердо, без костыля или трости, и смотрел на гостей с насмешливой улыбкой.

— А я-то все гадал, когда пожалуете, — сказал он Калхару, как доброму знакомому. — Рад тебя видеть.

Обернулся к Кару, нахмурился. Левая рука поднялась, словно булочник хотел сделать охранный знак, но вместо этого похлопал Кара по плечу.

— Я слышал о тебе, — сказал он.

Юный продавец смотрел во все глаза. Хозяин указал ему на дверь.

— Позаботься о конях. Потом запри лавку и скажи матери, что к обеду будут гости. И нечего пялиться, иди!

Парень сглотнул и бросился исполнять приказание. У дверей он украдкой сделал-таки охранный знак против колдовства. Булочник покачал головой.

— Мой младший. Смышленый, разбойник, но одна дурь в голове! — и, нисколько не смущаясь нелепостью сказанного, открыл перед гостями дверь. — Идемте.

Он провел их на второй этаж, в просторную комнату, большую часть которой занимал тяжелый дубовый стол, предложил сесть. Исчез и через минуту уже вернулся, успев по дороге избавиться от передника и отряхнуть муку. С самым торжественным видом водрузил на стол темный кувшин и поднос, где исходил паром нарезанный крупными кусками пирог.

— Это с дороги подкрепиться, — объяснил булочник. — А потом и обед подоспеет.

— Нам не до обеда, Гарион, — сказал Калхар. — Ты знаешь, что здесь опять войска?

Тот нахмурился. Ловко разлил по кружкам вино и потом только ответил:

— Как не знать, здесь каждая собака о том только и говорит. Озверел, говорят, Верховный жрец сверх меры, али откровение ему такое было явлено — пора, выходит, научить еретиков почтению к Истинному Богу. Собирают теперь по всей Империи таких, кто бы поселился на востоке. На ваших землях, то есть. Землю обещают во владение. Не больно много соглашаются, войска-то уйдут, а вы вернетесь… А все ж кое-кто рад. Даже старых родов младшие сыновья. Им на отцовское наследство не особо-то стоит надеяться, а тут земли навалом…

Булочник замолк и значительно покачал головой.

— Плохо, Гарион, — тихо сказал Калхар.

— А то. Я сам думал предупредить Дингхора, да вот… Хорошо, что ты приехал. Расскажи, что у вас.

Калхар взял кусок пирога, но есть не стал. Задумчиво повертел кружку с вином.

— У нас… Было нападение, мы отбились.

— Уйдете, как всегда?

— Нет, Гарион. Не уйдем. Нас послали узнать, сколько здесь войск… И сколько осталось в столице. Какие дороги свободны… Ты поможешь?

Гарион задумчиво молчал. Кар наконец вцепился зубами в мягкий пирог. Начинкой оказалась птица, щедро приправленная специями — много лет он не пробовал ничего подобного. Вино, правда, оставляло желать лучшего, но с таким пирогом сошла бы и вода.

— Выходит, молодой Чанрет добился своего? — спросил Гарион.

— Да, — ответил Калхар.

— Что ж… Трудно вам придется. Помогу, чем смогу. Мой долг Дингхору со мной до смерти. Но вы останьтесь на ночь. Раньше никак. Утром уедете, как откроют ворота.

— Спасибо, Гарион, — сказал Калхар.

— Пока не за что. Вот узнаю все, тогда и благодари. Дингхор-то здоров?

Калхар посмотрел на Кара: тебе отвечать.

— Он не ранен, — сказал Кар. — Но здоровье его неважно.

Гарион наклонил голову.

— Все мы стареем. А ты, значит, пропавший брат-принц?

— Сейчас я аггар, — спокойно произнес Кар и заметил одобрительный кивок Калхара.

— Верно, — усмехнулся Гарион. — А ты смелый парень, раз сюда приехал.

Поколебавшись, Кар все же задал мучивший его вопрос:

— Скажи, Гарион. По дороге сюда мы видели… человека, похожего на меня. Он выбирал нож в лавке… И, казалось, ничего не боялся.

Гарион кивнул.

— У нас тут почти край света, всякое случается. Живут. Немного, правда. Закон-то вроде соблюдаем, если какая женщина родит от колдуна, ее на костер, а дитя в реку — не при тебе будь сказано, Карий. Но живут. Если мор или неурожай, а бывает, и на праздник жрецы раззадорят толпу, тогда им трудно приходится. Дома грабят, жгут, а кто попадется под руку, забьют или прирежут попросту. Потом опять тихо. Один колдун держит лавку у северных ворот, так ее четыре раза громили, он всегда по новой отстраивается. Упрямый…

Гарион говорил буднично, как о деле обыкновенном, да таким оно и было для него. Кар отложил безвкусный пирог, отставил отдающее болотной водой вино.

— Да ты не серчай, парень, — сказал Гарион. — Я в тех расправах не участвовал ни разу. И детей в реку не бросал. А что законы такие, так не мной они писаны. А тебе скажу — молодец, что спасся, и Дингхор молодец, что тебя принял.

Калхар пришел на помощь — или просто вернул разговор к делам более важным:

— Почему они решили занять наши земли? Почему сейчас?

Гарион пожал плечами.

— Жрецы, говорю ж тебе. Вроде когда императрица умерла…

— Что?! — воскликнул Кар.

— Дитя умерло во чреве. Врачи три дня вокруг нее бились, молодой император каждому обещал дворянство, если спасут. Но она истекла кровью…

Сильно заболело сердце. Будь все проклято, почему горе Эриана до сих пор ранит острее собственного? Откуда горькое, как полынь, чувство вины при мысли, что Эриан там совсем один, среди льстивых придворных и хищных жрецов? Разве не Эриан собирался казнить его на главной площади, разве не он выбрал поверить убийце-жрецу? Разве не его солдаты убивают мирных аггаров?

Кар почти не слышал Гариона, повествующего, как молодой император после смерти жены почти обезумел, как Верховный жрец предсказал, что беды станут преследовать Империю и ее императора, пока тот не встанет решительно на защиту веры и храма, как император вручил жрецу свою печать и позволил поступать с восточными землями, как знает, и каждый приказ жреца теперь будто бы исходит от самого императора. Боль внутри росла, и только острое чувство опасности, поджидавшей за чужими стенами, помешало Кару утопить ее в вине.

В доме Гариона хватало пустующих спален. Кару отвели уютную комнату. Закрытые ставни отсекли ночную тьму, восковая свеча в фигурном подсвечнике на стене разливала мягкий, успокаивающий свет. Но ни плотный ужин, ни мягкая постель, застеленная тонкими светлыми простынями не могли прогнать тревоги. Сон не шел. Кар сел на постели, обхватил голову. Прав был Дингхор, что не хотел пускать его сюда. Прошлое нельзя воскрешать. Оно восстает из могилы голодным, впивается в горло и не отпустит, пока не выпьет до капли всю кровь. Воздух городского дома стал вдруг до невозможности душным. Бросившись к окну, Кар распахнул тяжелые ставни. Высунулся по пояс.

Небо по-прежнему застилали тучи, к ночи ставшие совсем черными. Город казался пристанищем бесформенных теней. В редких окнах виднелся слабый свет, едва проникавший наружу через цветные стекла ставен. Улицы были пусты. Ночной воздух пах свежестью и городом, памятью и страхом. Хотелось бежать, и хотелось остаться. Империя, Империя… отпустишь ли ты когда-нибудь?

Постепенно глаза привыкли в темноте. Кар увидел темные очертания окрестных домов, далеко выступающие навесы и галереи, различил темную полосу придорожной канавы. Вот проскользнула, держась густой тени домов, темная фигура в капюшоне, с другой стороны быстрым шагом проехали два всадника. Опять все стихло.

Он долго стоял так, вдыхая ночной воздух. Бешеный стук сердца утихал. Наконец усталость взяла свое, и Кара потянуло в сон. Уже собираясь закрыть ставни, он увидел внизу человека.

Тот приближался, странно припадая на левую ногу. Прошло несколько минут, и по резким движениям и характерному стуку деревяшки Кар узнал Гариона. Вернулся из ночной разведки? Куда он ходил и какие вести принес?

Гарион ничего не сказал, когда увидел встречавшего в дверях Кара. Только хмыкнул и принялся задвигать тяжелые засовы. Кар еще днем заметил, что странному булочнику ничуть не мешает отсутствие трех пальцев: правой рукой он пользовался так же уверенно, как и левой. Наверное, и меч мог бы держать. Почему-то меч казался куда более подходящим орудием для Гариона, чем скалка и бадья с тестом.

— Ну, пошли, раз не спишь, — сказал Гарион.

В трапезной, где были днем, зажег свечу. Налил давешнего вина. Протянул Кару кружку, опустился на скамью, устало вытянув деревяшку. Кар сел напротив.

— Какие вести? — неловко спросил он.

Гарион усмехнулся.

— А ты для того поджидал меня среди ночи, чтоб спросить о вестях?

— Я не поджидал, просто не спалось. Но я и правда хотел спросить о другом. Гарион, ты слышал что-нибудь о даме Истрии?

Тот качнул головой, словно бы виновато.

— При дворе ее нет, как мне сказали. Никто не знает, где она.

Посмотрев на понурившегося Кара, добавил:

— При всем, что я знаю, не таков молодой император, чтобы причинить вред собственной кормилице. Думаю, твоя мать жива и здорова.

— Если только жрец не потребовал ее смерти!

— Так может, император ее куда от жреца и спрятал? — без особой, впрочем, уверенности возразил Гарион.

«Мама… Я бежал, спасая свою шкуру, а тебя бросил им на растерзание. Увижу ли тебя когда-нибудь, чтобы вымолить прощение? Или не найду даже могилы?»

Гарион прокашлялся.

— А что до вестей, сюда вскоре прибудет сам император в сопровождении Верховного жреца. Они поведут облаву по всем правилам. От всех областей жрец императорским именем потребовал войск. Вассалы ворчат, но деваться им некуда. Дороги все заняты, заяц не проскочит. Вовремя ваш Чанрет собрал армию… Да как бы не опоздал. Что будете делать?

— Сражаться, — пожал плечами Кар. — А как… О том судить Чанрету, не мне. Он хотел пробираться к столице, но теперь…

Кар замолчал. Надо ли обсуждать планы Чанрета с этим булочником? Да, Дингхоров друг, хоть и непонятно, откуда у Дингхора такие друзья. Но кто знает, что у него на уме?

Гарион усмехнулся, понял.

— Меня можешь не опасаться, парень. Я на вашей стороне. Верней, на стороне Дингхора. Я ему жизнью обязан, как и ты, потому никто от меня о ваших делах не узнает.

— Ты не похож на лавочника, Гарион, — решился заметить Кар.

Тот хмыкнул.

— На кого ж я, по-твоему, похож?

— Скорее — на воина.

Гарион взболтал в кружке остатки вина. Скосив глаза на свою деревянную ногу, принялся рассматривать ее с таким интересом, будто впервые увидел. Кар уже решил, что не получит ответа, когда булочник заговорил:

— Твоя правда, был я воином. Рыцарем был и подумать не мог, что кончу жизнь за прилавком. У прежнего герцога я служил начальником стражи.

— А потом?

Гарион снова усмехнулся.

— Потом? Потом старый герцог овдовел и взял молодую жену. Шестнадцать лет, красавица… А у него уж все зубы повыпадали.

Гарион замолк и надолго погрузился в свои мысли. У Кара закончилось вино. Подумав, он, не спрашивая разрешения, налил еще.

— В спальне герцогини окна выходят в сад, — продолжил Гарион. — Там каменная скульптура у окна, лев в рыцарских доспехах. Был у нас один умелец… По этому льву я к ней и попадал. Почти как лестница…

— И герцог вас застал?

— Кабы застал, я б с тобой не разговаривал. Служанка ему донесла. Чем-то обидела ее моя Кариса, вот девка и решила отомстить. Только стража-то мне была предана, а не старому пакостнику. Герцог сам по мне стрелял со стены, когда я улепетывал на его лучшем скакуне.

— И ты…

— Стрелок из него был никудышный, только и смог, что лодыжку мне прострелить. Да только и этого хватило. Рана загноилась. Дингхор нашел меня в лесу полумертвого. Жизнь спас, а ногу спасти не смог. Два года я прожил у него в племени, а потом, как старый герцог помер, вернулся. Дома меня сочли мертвым, а если уж кто мертв и наследство поделено, тому воскресать не след. Я и не воскресал. Мыкался то тут, то там, пальцы вот потерял… Все угомониться не мог, пока эту лавку не купил.

Гарион дотянулся, длинными ножницами снял со свечи нагар. Пламя резво заплясало, заколебались на стенах искаженные тени.

— И ты больше с ней не виделся? — зачаровано спросил Кар. — А Сориан…

— Нет, — отрезал Гарион. — А Сориан о той истории знать не знал. Ему в ту пору, как я вернулся, немногим больше года сравнялось.

Кар прищурился с недоверием. Всякое, конечно, случается: рыцарь за прилавком, по локоть в муке; потомок колдунов на месте брата-принца истинных людей, и все же…

— Хочешь сказать, Сориан — твой сын?

— Какой он мне сын? — буркнул Гарион. — Он — герцог. Я — лавочник. Да и нет его уже. А что старик был бесплоден, о том каждая собака знала. Уж сколько он на своем веку юбок задрал… Не знаю уж, что Кариса ему напела, но парня старый пакостник признал. Что еще надо?

Гарион грохнул кружкой о дубовую столешницу. Глаза его блестели — то ли от вина, то ли от воспоминаний.

— Все дело прошлое, — сказал он. — Карисы давно уж нет, а теперь и мальчишка помер. А в замке кое-кто меня помнит, вот и узнаю, что могу, для Дингхора. Ты как хочешь, парень, а я спать.

Он тяжело поднялся, задул свечу. Пошел к двери, стуча деревяшкой. Кар — следом. История старого булочника, пережившего врага, любовницу и сына, на время заслонила собственные беды. «Если б я чаще помнил, что не только мне знакомы несчастья… Меньше думал о себе. Было бы легче?» Кар не стал искать ответ — потянуло в сон.

Утром выехали, едва рассвело. Улицы уже заполнились народом. Был ярмарочный день, и пестрая толпа со всех сторон стекалась к площади. Пробиться в обратную сторону оказалось нелегким дело. Все время приходилось съезжать с дороги, пропуская длинные вереницы телег, груженых ослов и зевающих погонщиков, ведущих на торг овец или свиней. Вскоре Кару казалось, что попасть к воротам удастся только вечером, когда людской поток направится обратно. Калхар хмурился и кусал губы. Видно было, как съедает его нетерпение.

Они переждали очередную цепочку телег на перекрестке с улицей, ведущей к реке, и уже тронули коней, когда раздался громкий звук рогов. Всадники в легких кольчугах со значками замковой стражи проехали вдоль улицы, тесня толпу.

— Дорогу! — кричали они.

Прохожие разбегались в стороны с такой поспешностью, что ясно было — задержавшихся поторопят кнутом или попросту затопчут. Не дожидаясь встречи со стражей, Кар и Калхар устремились к стене ближайшего дома. Их сразу прижали — люди буквально бросались под копыта.

— Герцогиня едет, — слышалось отовсюду. — Герцогиня…

Вдали показалась, блистая многоцветьем нарядов, большая кавалькада. Кар надвинул глубже капюшон. Всадники приближались, уже слышны были смех и веселые голоса.

Вот они совсем близко. Звонко цокают копыта, ветер доносит аромат духов.

Чей-то невнятный голос, взрыв смеха. Веселый мужской бас:

— Поверьте, герцогиня, по вашему слову любой из нас выйдет с ним один на один.

— Не боишься, Ринан? По моему слову найдешь его и убьешь?

— А вы наградите победителя поцелуем, герцогиня? — дерзко спросил неведомый Ринан.

В ответ снова раздался дружный смех.

— Не верьте ему, госпожа, — воскликнул кто-то. — Вот я…

Любопытство взяло верх — Кар поднял голову. И застыл, окаменевший. Кровь бросилась ему в лицо, в груди похолодело, потом вспыхнуло темным, густым огнем. Рукоять меча как будто сама скользнула в ладонь и приклеилась намертво.

В центре кавалькады, на тонконогом, снежно-белом жеребце, окруженная свитой поклонников, в белом с золотом платье, ниспадавшем роскошными складками почти до земли, такой же накидке на плечах, с золотым венцом на светлых волосах, смеялась и жмурилась, как довольная кошка…

Лаита.

Племянница баронессы Тассии, некогда бывшая любовницей императора Атуана, ныне же — герцогиня Тосская, гордо вскинула голову.

— Господа, вы все свидетели! Если Ринан доставит в замок убитого грифона, я подарю ему поцелуй.

— За такой подвиг одного поцелуя мало, госпожа, — раздался новый голос.

Ответ герцогини потонул в удалявшемся хохоте и стуке копыт. Кавалькада проследовала в сторону замка. Вокруг зашевелились, обсуждая проехавших на все лады, возобновляли путь. Послышались крики — у кого-то в давке срезали кошель, заплакал чей-то ребенок.

— Карий! Что с тобой, Карий?

Кар вздрогнул. Всадники давно скрылись, толпа рассеялась, и только он, застывший словно изваяние, все смотрел вслед.

— Что с тобой? — сердито повторил Калхар.

— Я остаюсь, — ответил Кар.

Ему не пришлось колебаться, выбирая, да и какой здесь выбор? Все было ясно без слов.

— Ты что, с ума сошел? Чанрет ждет! Там, может быть, сражение! Да что с тобой, в самом деле?

Кар резко отмахнулся. Не хотелось тратить время на споры.

— Послушай меня, Калхар. Тебе нельзя задерживаться, так что езжай. Я нагоню завтра утром, быть может — к вечеру. Если не приеду, значит, мертв. Скажи тогда… Нет, не надо. Прошу тебя, брат, не спорь.

Калхар втянул воздух, проглотил какие-то резкие слова. Спросил так же спокойно:

— Что случилось? Только что ты и не думал оставаться. Увидел знакомого?

— Можно и так сказать.

— Герцогиню? Я видел, как ты на нее уставился. Брось, Карий. Эта красотка о тебе и не помнит.

Нет, конечно же. Не помнит.

— Она убила моего приемного отца.

— Императора? Женщина?

Кар с силой протер глаза. Он чувствовал себя почти пьяным. Виски горели, в ушах стучала кровь.

— Я не знаю, кто нанес удар, — объяснил он, — императора зарезали во сне. Лаита была там, в его постели. Она сказала всем, что это сделал я. А до этого она пыталась его отравить.

Калхар покачал головой.

— Империя, — сказал он с отвращением. — И что ты хочешь сделать?

— А ты как думаешь? — воскликнул Кар.

— Убить ее?

— Конечно!

— Женщину?!

— Это не женщина, брат. Это гадюка. Ты стал бы колебаться, убивая змею?

Калхар осторожно положил руку ему на плечо.

— Карий, послушай меня. Ты сам вчера говорил: ты аггар. Брось, поехали домой. Пусть они сами подохнут в своем разврате! У нас впереди война, что тебе одна лишняя жизнь?

— Я не могу. Не могу! Калхар, если б это был твой отец?

— Он император! Не понимаю тебя, Карий. Скольких убили по его приказу? А ты хочешь рисковать жизнью, чтобы отомстить развратной девке за развратного императора. Да что тебе до них?!

— Ты не поймешь, — с болью сказал Кар. — Для меня он был другим. Он… он мой отец, единственный, другого нет. Я любил его, понимаешь? Я должен отомстить. И отомщу.

— Ты даже в замок не попадешь!

— Я найду способ. Не знаю, как, но найду. Езжай, Калхар, Чанрет ждет…

— А что я скажу Чанрету, — перебил Калхар, — если ты не вернешься? Подумал?

— Чанрет поймет.

— А Дингхор?

Дингхор… Аррэтан. Кар тряхнул головой.

— Я вернусь, Калхар, обязательно вернусь. Поверь мне, пожалуйста.

Калхар помолчал.

— Хорошо, — сказал он наконец. — Вернемся к Гариону. Я поговорю с ним, он поможет тебе проникнуть в замок.

— Нет. Ты не понимаешь. Одно дело быть соглядатаем для Дингхора, в память о старом долге. Другое — убийство герцогини. Гарион сам меня стражникам сдаст, чтобы на стене вздернули. Все, до встречи, Калхар. Езжай.

Не дожидаясь новых возражений, Кар развернул коня. И услышал:

— Карий! Подожди!

Он оглянулся.

— Я буду ждать тебя у реки, где ночевали, — поспешно сказал Калхар. — Завтра до вечера. Будь осторожен, брат.

Кивнув, Кар поехал вслед кавалькаде. Улица пошла под уклон. Причудливо извиваясь, становясь постепенно шире, она спускалась к реке. Прохожих стало меньше. Кар пустил коня в рысь. Дома здесь стояли большей частью каменные, пустые пространства между ними занимали зеленеющие деревья — в основной части города их почти не было. Городские запахи разбавила древесная свежесть и ароматы цветов. Дух благосостояния словно витал в воздухе, по мере приближения к замку становясь густым, как хорошее вино. Сбросив капюшон, Кар с удовольствием подставил лицо ветру. От мысли, что день отмщения, не раз виденный в мечтах, наступил, в тело и душу вливалась новая, незнакомая сила. Сейчас Кар мог бы ехать без отдыха много дней, сразиться со всей замковой стражей и даже будучи убитым продолжить путь. Нежная тень Аррэтан мелькнула в памяти и скрылась, заслоненная ярким образом Лаиты. Ненависть придала ему особую четкость. Влечение, гнавшее Кара вперед, было сильнее любви.

Но замок навис над рекой неприступной серой громадой. Пусть и лишенный изящной царственности строений колдунов, он невольно вызывал уважение; в молчаливом грубом величии мерещилась насмешка. Случись война, нападающим придется изрядно потрудиться, чтобы взять родовое гнездо герцогов Тосских.

Кар придержал коня, не доезжая широкого бревенчатого моста, что вел через реку, здесь широкую и бурлящую, к замковому холму. Ворота, конечно, заперты. Вернуться в город и, перейдя по другому мосту, подойти к задним воротам? Но результат, скорей всего, будет тем же. Высокая стена увенчана зубцами, по четырем ее углам высятся круглые башни. Можно ли надеяться, что стражу там не держат? Кар покачал головой: нет. И почему он решил, что легко попадет внутрь? Так уверился в священной правоте мести? Впору отправляться просить помощи Гариона, только так будет еще глупей. Никто в Империи Кару не поможет. А помощь аггаров он отверг сам, когда собрался вершить свою личную месть немедленно и в одиночку.

Вернуться? Кар упрямо сжал губы. Нет, ни за что. Он пришел сюда, и уйдет, только добившись своего. Если придется, будет годы бродить под стенами, пока не найдет пути за них. Или не подстережет герцогиню в другом месте, она ведь выезжает на прогулки и наверняка охотится. Нужно купить лук, недаром ведь присмотрел оружейную лавку. Что же до спутников Лаиты… их месть будет жестокой. И пусть.

Остаток дня Кар провел на берегу реки, выжидая и присматриваясь. Он отыскал укромное место в небольшом удалении от дороги, где весенним половодьем подмыло берег, и образовалась неглубокая ниша. Выше по берегу живописным обрамлением раскинулись ивы, отчего река немного напоминала зеркало в красивой зеленой раме, как трещиной, перечеркнутое темной линией моста. Здесь Кар мог оставаться незамеченным и в то же время не упускать из виду замковых ворот. Они раскрывались трижды: пропустить взмыленного всадника, судя по одежде — гонца; затем отряд из двадцати конников — среди них выделялись алыми сутанами четверо жрецов. Вечером, когда в окнах замковых зданий заиграли теплым светом огни, тот же отряд, но уже без жрецов, проехал обратно.

На ночь Кар устроился под теми же ивами. Огня не разводил, опасаясь привлечь внимание, хотя ночь выдалась зябкой, и от реки тянуло холодом. Поужинал Гарионовым пирогом — старый булочник наполнил седельные сумки обоих путников. Холодный и весьма помятый пирог оказался ничуть не хуже свежего, Кар с аппетитом подобрал все крошки. Рядом хрустел овсом ко всему привычный конь. Напоив его и завернувшись в плащ, Кар приготовился ждать утра.

Жизнь в племени аггаров давно избавила его от былой изнеженности. Если ночью Кара и терзала бессонница, виной тому не отсутствие тепла и мягкой постели. Рассвет принес целую охапку звуков: кричали петухи, скрипели городские колодцы, от ближайших ворот доносился пронзительный звук рогов. Пропел рог и в замке. Почти сразу по дороге загрохотали колеса повозок. Ворота распахнулись навстречу, и повозки, груженые дровами, мясом и мешками с мукой проследовали внутрь. Ворота закрыли, но вскоре открыли вновь; опустевшие повозки загремели по мосту обратно, а навстречу уже тянулась вереница груженых ослов.

Кар, невидимый в своем ивовом укрытии, провожал их взглядом. Едва ли кто ожидает увидеть в роли возницы колдуна, так что не стоит и уговаривать кого-нибудь уступить на время свое место. Спрятаться в повозке? Быть может… Планы рождались один за другим, Кар отметал их и тут же принимался строить новые.

Свежий ветер с реки овевал лицо, прогонял последние сомнения. Конь поднял морду от травы — спокойный и почти ко всему безразличный, плохой помощник в бою и удобный спутник в долгой засаде. Ожидающе посмотрел на человека. Кар привычно оседлал его. Хотел было вскочить в седло, когда над рекой разнесся звук рога и ворота замка снова раскрылись. Словно ворох разноцветных лоскутьев выбросили наружу и отправили катиться с холма вниз. Изысканные наряды, веселые лица, горячие скакуны. Герцогиня Тосская в сопровождении свиты отправилась на прогулку. Копыта весело застучали по мосту. Ближе, ближе… Еще немного, и Лаита, свежая и сияющая, в синем, под цвет неба — или своих глаз, одеянии, в блеске крупных алмазов на груди и в волосах, окажется совсем близко. Кар схватился за меч. Отпустил, вытащил нож. Он понимал, что расстояние слишком велико, что попасть в скачущую почти над головой всадницу не сможет, лишь достанется разгневанной страже, но совладать с собой не мог. Он уже отвел руку для броска, но широкотелый кавалер в огненном плаще, поравнявшись с герцогиней, случайно заслонил ее. Галантно склонился, говоря что-то. Кар с досадой опустил нож. Через мгновение кавалькаду скрыла высокая линия берега. Когда они показались снова, Кар не сумел разглядеть Лаиту за спинами замыкавших всадников.

Он долго смотрел вслед. Потом вскочил на коня и направил его по следам ускакавшей кавалькады, но не преследуя, а направляясь в город. Нужно как следует подготовиться. Охота будет долгой.

Прождав целый день, а может, и дольше, Калхар один вернулся в аггарам. Кар вспоминал об этом со смущением, но без особой тревоги. Куда больше его занимала невозможность проникнуть за стены герцогского замка. Позже вернется, если будет жив, позже все объяснит — или воздержится от объяснений. Сейчас все неважно. Все, кроме серых зубчатых стен да резвого бега породистых лошадей, несущих на прогулку или на охоту обитателей замка.

Кар приобрел надежный лук и стрелы с ладными трехгранными наконечниками. Долго выбирал место, где будет подстерегать выезжающую герцогиню. Он не торопился. Неважно, сколько пройдет времени, однажды ему повезет, и свита не успеет заслонить Лаиту. Однажды…

Но прошло три дня, а стрелы остались неиспользованными. Каждое утро Лаита выезжала на прогулку, и каждое утро Кар, скрытый в зарослях ив, натягивал тетиву — и опускал лук. Стрелять можно было только наверняка — второго выстрела ему сделать не дадут, а позиция каждый раз оказывалась неудачной. Словно Бог, благоволивший Империи, нарочно мешал планам проклятого колдуна. Дингхор сказал бы, что Бог не делает разницы меж людьми, и Кар так же ценен, как любой другой. Но Дингхор осудил бы убийство из мести, тем паче убийство безоружной женщины, поэтому Кар старался не вспоминать Дингхора. Старался он не думать и об Аррэтан: мысли о ней размягчали душу. Ночами, во время короткого рваного сна, нежная дочь вождя являлась ему, но за ее спиной Кар различал чувственную тень Лаиты и просыпался, стуча зубами и крепче кутаясь в плащ.

Потому-то Кар и засиделся допоздна в тот вечер, когда бессонница обернулась неожиданной удачей. Четвертый день охоты миновал, такой же напрасный, как и предыдущие. Спать не хотелось. В прореху туч ненадолго заглянула ущербная луна, и в ее рассеянном свете Кар заметил движение за рекой, у ворот замка. Несколько минут — и стало ясно, что раскрылась спрятанная в стене калитка. Две темные фигуры скользнули наружу, калитка закрылась. Двое нетвердой походкой начали спускаться к мосту. Перешли — над рекой разнеслись негромкие мужские голоса. Направились в город. Кар, оставив в зарослях привязанного коня, пошел следом. Он ступал неслышно, как будто преследовал пугливую дичь, но скоро убедился, что в том нет нужды. Мужчины были пьяны. Кар подошел ближе. В рассеянном свете немногих окон разглядел ночных гуляк. При оружии, но без плащей, в одних только стеганых камзолах, что надевают обычно под кольчуги. Стражники, наверное. Сменились с дежурства и отдыхают по-своему. Попойки в караульной — обычное дело, но этим не хватило, и они отправились в город на поиски дальнейших приключений.

Плечи Кара затряслись в беззвучном смехе. Он слишком долго был аггаром, если сразу не подумал о такой возможности. Как можно забыть, что любая крепость берется изнутри? Он проверил кошель на поясе. Денег, что дал в дорогу Чанрет, не так много, но на сегодня хватит. Толика удачи — и до рассвета Кар будет в замке.

Он не удивился, когда стражники свернули к первой же таверне. Кар не пошел за ними сразу. Выждал, неразличимой тенью припав к стене соседнего дома. Сквозь мутные стекла окон таверны пробивался слабый свет. Изнутри долетали пьяные голоса и стук ножей о тарелки, громкий смех. Время от времени дверь распахивалась и наружу выплывала помятая фигура одного из посетителей. Нетвердой рукой держась за перила, тот принимался справлять нужду прямо с крыльца — Кар брезгливо морщился, но своего наблюдательного поста не покидал, — или спускался, пошатываясь, и уходил прочь по темной улице.

Раз Кар увидел, как незадачливого пьяницу всего в двух десятках шагов от дверей таверны окружили вынырнувшие из темноты фигуры. Лиц и одежды, конечно, не разглядел, но шорох вынимаемых из ножен клинков разобрал прекрасно. Через пару мгновений грабители растворились во мраке, а протрезвевший от страха гуляка пошел дальше, избавленный от всего, что могло представлять маломальскую ценность, но живой. Как следовало понимать, ему еще повезло.

Наконец, решив, что стражники уже достаточно набрались, Кар приблизился к дверям таверны. Распахнул их ногой, отметив мимоходом, что впервые открывает двери таким способом. Дверной колокольчик звонко возвестил о прибытии нового посетителя.

Закопченные лампы вдоль стен больше чадили, чем давали свет. В очаге тлели угли. И без того небольшой зал в полумраке казался вовсе тесным, свободных мест почти не было. Неприятно пахло горелым жиром и кислым хлебом, тяжелым винным дыханием. Кар, пошатываясь, двинулся меж столов. Он вертел головой с видом человека, не совсем понимавшего, где находится и что ищет. Капюшон плаща бросал тень на лицо, перчатки прятали смуглую кожу рук — впрочем, при скудном освещении в том почти не было нужды.

Будто случайно Кар заметил свободное место в дальнем от очага углу. И, конечно, по чистой случайности за тем столом уже сидели два подгулявших замковых стража. Один, чье лицо от виска к губе пересекал грубый шрам, тихонько покачивался, уставившись на дно внушительной кружки и казался погруженным в полудрему. Другой пожирал глазами парочку гулящих женщин. Обе были увлечены беседой с немолодым господином — судя по одежде и вышивке, именно господином, случайно или под влиянием горести забредшим в дешевую таверну. Как можно было догадаться, вскоре господин выберет одну, и тогда вторая может достаться стражнику. Вернее, сможет, если у того хватит денег.

Горестная гримаса стражника выдавала его тяжкие на сей счет сомнения. Когда Кар тяжело грохнулся на скамью рядом, тот едва удостоил его взгляда. Шрамолицый, напротив, сразу оторвался от пустой кружки.

— Что за новости, — прорычал он. — Не помню тебя!

— И я тебя не помню, — согласился Кар.

Стражник хохотнул.

— Умен! Меня здесь все знают. А ты кто таков?

— Какая разница, если выпивку беру на всех? — Кар вальяжно, будто вельможа на отдыхе, махнул подошедшему хозяину.

— Эй, я тоже… Мне тоже! — забеспокоился до того безучастный любитель девушек.

Икнув, Кар нетвердо повторил:

— Ему тоже.

— Есть будете? — грубовато поинтересовался хозяин.

— Неси, — величественно разрешил Кар и снова икнул. — Все неси!

Он потряс кошель, склонив голову прислушался к звону монет. Усмехнувшись, хозяин отправился выполнять заказ. Шрамолицый немного смягчился.

— Ладно уж, выпью с тобой, раз просишь, — пробурчал он. — Но капюшон твой мне не по нутру!

— И мне он тоже не по нутру, — печально признался Кар. — Но она сказала, таких уродов, как я, сроду не видела…

Стражники разразились лающим смехом. За другими столами начали оглядываться, чего Кар совсем не хотел.

— А ты сними капюшон-то! — предложил любитель девушек. — Мы и решим, какой ты урод!

— Сниму, — согласился Кар, поднимая принесенную хозяином кружку. — Когда… Совсем… Напьюсь!

Вслед за выпивкой на столе появилась еда, и повеселевшие стражники не заставили повторять приглашение. Скоро выяснилось, что зовут их Актус и Гремон, что жалования они не видали с весны, потому как молодая герцогиня и думать не думает о слугах да и сама, поговаривают, уже в долгах, и давно пора искать место получше; к тому же скоро война, и оба подумывают завербоваться в императорское войско…

Кар ел и пил мало, молясь, чтобы стражники не заметили его сдержанности. Ни объедаться, ни тем более напиваться не входило в его планы. К тому же баранина оказалась частью подгоревшей, частью — недожаренной, хлеб — перекисшим, а пироги после Гарионовой стряпни не хотелось называть пирогами. Но к тому времени, как пожилой господин выбрал-таки себе девицу по вкусу, стол опустел. Тогда Кар заказал еще вина. И еще, все больше чувствуя себя игроком, чья удача вот-вот ускользнет из рук. С двумя не столковаться, это ясно. Если не получится…

Девушка прошла, покачивая бедрами, через зал к стойке. Ее грязно-алое, местами порванное платье в неверном свете выглядело почти нарядным, дешевые украшения блестели, как настоящие драгоценности. Личико было миловидным, даже если знать, что румянцем на щеках и задорным блеском в глазах девушка обязана больше вину, чем здоровью и молодости.

Актус проводил ее взглядом.

— Кра-асавица, — невнятно протянул Кар.

— Ты слишком пьян, — огрызнулся стражник.

— Да к тому же урод, — шрамолицый Гремон утробно хрюкнул и опять приложился к кружке.

— У меня есть деньги… — Кар опять позвенел кошельком, потом громко зевнул. — Я приглашу девчонку…

Он уронил голову на стол и захрапел. Стражники сидели молча. Время шло, и Кар уже решил, что просчитался, когда тяжелый вздох Актуса ознаменовал окончание поединка с совестью, и мозолистая рука потянулась к кошелю. Кар выждал мгновение и поднял голову.

— Не-е, — старательно произнес он. — Не трогай.

Застигнутый врасплох Актус схватился за меч, Гремон, помедлив, тоже. Кар, словно не замечая, поднес к губам кружку.

— Но я же могу дать в долг? — спросил он словно сам себя. Сделав глоток, ответил рассудительно: — Могу. Хочешь, я дам тебе в долг?

На лице Актуса отразилась работа мысли. Пальцы на рукояти меча разжались.

— А как я тебе верну? — спросил он наконец.

Кар долго думал. Стражники уставились с таким живым интересом, что он чуть не рассмеялся.

— А давай я приду сюда через неделю?

Актус грохнул на стол руку ладонью вверх в общепринятом жесте сделки.

— А ты ничего парень, хоть и урод!

Кар с размаху ударил его ладонь своей.

— И мы за это выпьем! — провозгласил он.

— Давай лучше деньги, — опасливо бормотнул Актус. — Уйдет…

Спровадив его, Кар наставил указующий перст на Гремона.

— А ты со мной выпьешь?

— Отчего ж не выпить, — согласился тот. — Ты как домой-то пойдешь? На ногах стоять сможешь?

— Не, — печально признался Кар и безразлично махнул рукой.

Через полчаса он покидал таверну, тяжело опираясь на плечо стражника, чье имя будило столь неприятные воспоминания. Актус об руку с красоткой ушли раньше. Когда огни таверны остались за углом и очертания домов скрыла ночная тьма, Кар выпрямился.

— А что, — спросил он. — Не найти ли нам пару хорошеньких девчонок?

— Да ты ж с ног валишься, урод! — рассмеялся Гремон.

— Я на воздухе про-трез-вел, — сообщил Кар. — Пошли к девчонкам!

— Да где ж ты их возьмешь среди ночи?

— А что, у вас в замке одни уродливые кухарки?

— В замке-то? Там есть. Да только не для таких, как ты.

— Веди, — распорядился Кар.

Гремон начал сердиться.

— Нельзя, я тебе говорю. Показывай, где твой дом, а то раздумаю провожать.

— А почему нельзя?

Простой этот вопрос заставил стражника глубоко задуматься.

— Потому что я стерегу замок от всякого сброда, — наконец изрек он.

— А я не сброд, — возразил Кар. — И ты сейчас не на службе. И все равно тебе не платят.

— Не платят, — согласился Гремон.

— А зачем тебе их стеречь, если они не платят?

— Незачем, — признал Гремон после раздумья. — А ты заплатишь?

— Заплачу.

Чем ближе к замку, тем труднее было изображать неспешную походку пьяницы. Кар сдерживался, чтобы не припустить бегом. Гремон же, напротив, спотыкался все чаще, и в конце пути уже он повис на плечах у Кара. Так, обнявшись, они достигли калитки, устроенной возле замковых ворот так, чтобы совершенно сливаться со стеной.

— А меня не прогонят? — усомнился Кар.

— Н-не бойся, — с явным трудом выговорил Гремон.

Он долго нашаривал на поясе ключ, еще дольше попадал им в скважину. Наконец калитка со скрипом раскрылась.

— Пошли, — прошептал Гремон.

Проведя Кара под широкими сводами, открыл дверь в небольшую караулку. В узкое окошко проникало немного света, и можно было разглядеть две скамьи, грубый стол посередине, на нем блюдо с объедками. Гремон потянулся к лампе, но Кар перехватил его руку.

— Не надо, — сказал он. — Еще увидят. Не хочу, чтобы ты из-за меня лишился работы.

Гремону, похоже, только сейчас пришла эта мысль. Он с подозрением уставился на Кара, и тот не стал дожидаться выводов стражника.

— Вот, держи, — Кар сунул ему в руку свой кошель. — И молчи, а я уж не попадусь.

Прежде, чем ошеломленный Гремон успел ответить, отворил противоположную дверь и скользнул в замковый двор. Каждый миг ждал окрика, но было тихо. Видно, поразмысливший Гремон счел за лучшее молчать, коли оплошал. И, стоило надеяться, завалился спать тут же на скамье.

Обширный двор, где Кар очутился, заполняли темные строения. Только за широкими цветными окнами первого этажа главной башни сиял свет и неспешно двигались тени. Приблизившись, Кар услышал музыку. Изощренный слух брата-принца разобрал нежные голоса арфы и лютни. Вспомнилось, что Лаита «все время проводит в балах» и «слугам не плачено с самой весны».

Скользя подобно тени, он обошел башню. С другой стороны обнаружился ухоженный садик. Колючие розовые кусты примыкали к самой стене. Не найдя в темноте тропинки, Кар пошел напрямик. Острые шипы цепляли плащ, Кар не задумываясь высвобождал его. Руки усыпали тонкие, но болезненные царапины. Ни звука, ни ветерка, только чуть слышно, то ли в ушах, то ли в памяти, плакала лютня. Теперь вся надежда на подробный Гарионов рассказ.

Старый булочник не ошибся. У стены, окруженная кустами, возвышалась — три человеческих роста — статуя. С умением, достойным самих колдунов, незнакомый мастер вытесал из черного камня вставшего на задние лапы льва. Украшенный кисточкой хвост гневно изогнулся, правая лапа сжимала меч, левая — щит. Тяжелые доспехи блестели, как настоящие, царственную голову венчала корона.

Несколько минут Кар молча любовался сокровищем, достойным украшать императорский сад. Затем поднял взгляд на темные провалы окон второго этажа. Зубцы львиной короны почти касались нижнего края одного из них. Если верить Гариону, оттуда Кар попадет в спальню герцогини. Глупо, что статую до сих пор не убрали. Хотя кто знает, не нарочно ли она здесь? Лаите, должно быть, удобно спроваживать поутру любовников.

Ставни, конечно, заперты, но прежде надо взобраться, а потом уж думать о ставнях. Кар поставил ногу на каменный носок. Нащупал выступающий край наколенника. Подтянулся, забросил ногу на полусогнутое львиное колено. Хватаясь за холодный камень, осторожно выпрямился. Перевел дыхание, оценивая предстоящий путь. Гарда, затем перчатка, локоть, плечо, и наконец, корона. И впрямь почти лестница. Представился Гарион, молодой, с обеими ногами, взлетавший по каменному льву навстречу протянутым рукам матери Сориана. В прежние времена между сумрачным братом-принцем и безукоризненным герцогом не водилось дружбы, но сейчас глухая обида за старого булочника шепнула: а так ли случайно погиб Гарионов сын, взявший в жены убийцу? Лаита — дочь безвестного разорившегося баронета, ее приняли и обласкали в высшем обществе лишь благодаря стараниям тетушки-баронессы. И вот красавица надевает корону герцогини, а вскоре вслед за нею и вдовий наряд. Случайность? И случайно ли, помимо ее светлости, некому наследовать герцогство? Разве не достойная благодарность со стороны Верховного жреца?

Кар улыбнулся в темноте. Ему не нужны лишние причины убить Лаиту, он и так готов это сделать. Легко, словно тень, и так же бесшумно, вскарабкался он на резной обод каменной короны. Окно зияло безмолвной черной дырой. Кар уперся коленом в край ниши, рука протянулась в темноту. Нащупала сомкнутые створки. Заперто. Кар толкнул сильнее. Ударить стекло рукоятью меча? На шум прибегут слуги… Неожиданно створки поддались — Кар с трудом удержал равновесие. Засовы ненадежны, или хозяева беспечны — неважно, если путь открыт. Кар змеей скользнул в окно. Спрыгнул на пол.

Гарион сказал правду. Кар пожелал старому булочнику долгих лет жизни и титула короля пирогов. В который уже раз проверил зачем-то меч, хоть и видел уже, что убивать пока некого. Спальня была пуста. Отсветы камина озаряли ее скудным красноватым светом. Огонь, вероятно, разожгли к приходу хозяйки: каменные стены холодят даже в теплую ночь. Если так, скоро она будет здесь.

Кар прошел, осторожно ступая по мягкому ковру. Слева закрытая дверь, справа — резные сундуки. Напротив — приготовленная постель. На невысоком столике серебряные кувшин и кубок, тарелочка с печеньем. Запах роз и чего-то еще, невыносимо сладкого. Да, спальня принадлежит женщине.

Лучшего укрытия в комнате не нашлось, поэтому Кар притаился за отдернутым пологом у постели. Обнажил меч. Сердце взволнованно колотилось — смешно, если подумать. О чем беспокоиться теперь, когда зашел так далеко? Нанести удар он успеет. Успеет, наверно, даже сбежать через окно, хотя бы до ворот. С легкой усмешкой подумал Кар о тех, кто назвал бы его действия бесчестными, преступными — Дингхор, Гарион, сам император Атуан. Даже Чанрет встречает врагов на поле боя, а не подстерегает ночью у кровати. Но Лаита не заслуживает лучшей смерти. Император спал в ее объятиях — нет предательства хуже. Кар довершит начатое, пусть даже потом от него с презрением отвернутся все, чьей дружбой он так дорожит.

Ждать пришлось долго. Тело затекло от неподвижности. Кар осторожно переступил. Перекладывая меч из одной руки в другую, размял пальцы. И опять замер, недвижимый, словно каменный лев под окном.

Наконец скрипнула дверь. Первой в комнату скользнула служанка, в белом платье и ночном чепце похожая на приведение. Склонившись, добавила дров в камин. Подожгла лучину, поднесла ее к двойному подсвечнику на столе. Огоньки заплясали, вторя движениям вошедших. Бросив лучину в камин, служанка присела в реверансе и выскользнула из спальни.

Камеристки — молодая, не старше пятнадцати лет, худенькая девушка, и пожилая дама с заспанным лицом — сновали вокруг неподвижной Лаиты, снимая и убирая в шкатулки украшения, расчесывая волосы, распуская завязки платья. Герцогиня, казалось, замечала их не больше, чем заметила бы кружащих мух. Глубокие синие глаза мечтательно сощурены, на губах легкая улыбка: мысли Лаиты далеко. Вот убрано тяжелое лиловое платье, расчесаны волосы. Молодая камеристка уложила их в толстую косу. Старшая шагнула к постели, намереваясь откинуть для госпожи меховое одеяло. Сейчас она дернет занавесь, завизжит… Кар перестал дышать.

— Идите, — приказала Лаита.

Послушно, как бессловесные твари, женщины присели перед герцогиней и вышли. Дверь затворилась.

Сейчас. Сердце ударяло куда-то в горло, руки вспотели. Лаита, повернувшись спиной, взяла со стола кубок. Поднесла к губам. С одной стороны ее освещал камин, с другой — свечи. Сквозь тонкий шелк рубашки Кар видел ее тело. Видел — и не мог отвести глаз. К этому искушению он не был готов. Неужели он способен желать ее, кого ненавидит со всей силой оклеветанного, приговоренного к смерти изгнанника? Мгновения уходили, тягучие, словно капли смолы, а Кар все смотрел на герцогиню. Расширенными от ужаса глазами, но смотрел.

Потом набрал полную грудь воздуха и двумя руками поднял меч. Нет, он не ударит в спину. Сейчас Лаита повернется, и… Долгие годы Кар представлял, что скажет Лаите, баронессе, или жрецу перед тем, как убить их, но сейчас все слова забылись, будто их и не было. Вертелось на языке глупое «Какая неожиданная встреча, герцогиня», и все.

Лаита поставила кубок. Взлетела отброшенная занавесь, Кар вышел вперед. Лаита обернулась, как ужаленная, рука ее метнулась к губам в непроизвольном жесте испуга и замерла. Замер и Кар. Глубокие, как небо, синие глаза под пушистыми ресницами перебегали с его лица на острие меча и обратно. Потом страх в них угас — или скрылся под насмешливой маской.

— Какая неожиданная встреча, принц, — прозвучал ее серебристый голос.

Кар не ответил. Пересохло в горле, да и слова по-прежнему не шли. Молча шагнул ближе, заостренным кончиком клинка дотянулся до ее горла. Герцогиня отступила.

— Я закричу, — быстро сказала она.

— Кричи, — прохрипел Кар. — Я успею тебя убить.

— За что? — Лаита отступила еще на шаг.

Кар шагнул следом.

— Ты знаешь.

— Клянусь, я не знаю! Принц… Карий…

Синие глаза наполнились слезами. Еще один шаг назад. Скоро ей отступать будет некуда.

— Ты лжешь, Лаита. Ты убила его! Ты…

— Это неправда! Карий, принц, не знаю, кто оклеветал меня…

— Хватит! — острие меча вновь оказалось у ее горла. — Это не клевета. Оклеветан я, и ты знаешь, и я знаю, кто это сделал. Потому что я был там…

У него перехватило дыхание, а Лаита сделала два быстрых шага и уперлась спиной в стену между камином и окном. Кар прыжком догнал ее.

— Я слышал, и я знаю, что сделали ты, баронесса и Верховный жрец! Я знаю все!

Он никак не мог совладать с дыханием. Руки, сжимавшие меч, дрожали. «Бей!» — кричало все внутри. Лаита сквозь слезы следила за ним. И голос звучал, тихий, дрожащий:

— Если был там, ты знаешь, что это не я ударила его. Меня заставили молчать… заставили оклеветать тебя. Что я могла поделать, принц?!

«Это может быть правдой. Что было делать ей, девушке, против Верховного жреца?» Гоня наваждение, Кар хрипло спросил:

— А как же яд?

— Какой яд? — прошептала Лаита.

— Тот, что ты давала ему. Медленно действующий яд.

Кар распалял себя с каждым словом, отчаянно ловя ускользавшую решимость. Лаита мгновение смотрела на него — дрожащего, с мокрым от пота лицом. Затем ее тонкие пальцы коснулись меча, придвигая ближе к пульсирующей ямочке на горле.

— Тогда убивай. Чего ты ждешь? Раз я не достойна жить… Раз ты меня так ненавидишь…

— Ненавижу, — прошептал Кар.

Шелковая рубашка натянулась, Кар видел ее вздымавшуюся грудь, розовые соски под почти прозрачной тканью. В голове шумело.

— Так что же ты, принц? — Лаита все еще держалась за меч. В глаза медленно, почти неуловимо, возвращалась насмешка. — Может быть, ты хочешь сначала… Попробовать? Узнать, что нашел во мне император?

Желание отзывалось болью во всем теле. Кар собрал остаток сил для удара, но, чуть опередив его движение, Лаита оттолкнула в сторону меч, другой рукой схватив ворот рубашки. Затрещал разорванный шелк. Помутненный взгляд Кара скользнул по обнаженному телу герцогини.

— При дворе шептались, что ты евнух, — сказала она.

Эти слова переполнили чашу. Кар не помнил, как выпустил меч, не знал, как оказался лежащим на ней, содрогающимся вместе с ней. Мир рушился, падал в бездонную пропасть, мелькал перед глазами узор напольного ковра — золотые олени на зеленом поле, в рот попали ее растрепавшиеся волосы, от них приторно пахло розами. Мертвый император, ложь, бегство, жизнь с аггарами, любовь к прекрасной Аррэтан, смерть герцога Сориана — короткие всполохи-воспоминания жгли, как удары бича, заставляли биться, вонзаясь все глубже, и пить, пить сладкий яд ее дыхания. Потом Кар захлебнулся ядом, умер в ослепительной вспышке и очнулся по ту сторону безумия. Руки герцогини медленно соскользнули с его плеч.

Лаита заговорила, и Кар щекой почувствовал движение ее груди:

— Все еще хочешь меня убить?

— Да, — прошептал он. Открыл рот, ловя розовый сосок.

Кончики пальцев герцогини пробежали по спине Кара, вызывая сладкую дрожь.

— Прямо сейчас? Если нет, налей даме вина.

Кар поднялся, чуть не потеряв равновесие. Голова кружилась. Сел на полу, среди разбросанной одежды — странно, разве он ее снимал? Может, это сделала герцогиня? Лаита приподнялась на локте, без всякого смущения к наготе насмешливо улыбаясь его растерянности.

— Вино — на столике, — сказала она.

Кар непослушными руками наполнил серебряный кубок. Вернулся к Лаите. Длинный ворс ковра щекотал разгоряченное тело. По-кошачьи сощурив глаза, герцогиня сделала глоток и вернула кубок.

— Пейте смело, ваше высочество. Не отравлено.

Достойного ответа не нашлось, потому Кар молча глотнул пряную жидкость. Вино было густо приправлено специями, от которых по горлу прокатился жар.

— Не смотрите так, принц, — заметила Лаита. — Мне начинает казаться, что я у вас — первая.

Кар поперхнулся вином. Звонким серебристым колокольчиком прозвучал в тишине ее смех.

— Я польщена, ваше высочество. Надеюсь, вы не разочарованы?

— Ты не человек, — сказал Кар. — Как ты можешь?

Лаита с насмешливым удивлением оглядела свое тело, будто искала шерсть или клыки.

— Кто же я, принц?

— Не знаю. В тебе нет ничего… Ни любви, ни ненависти. Даже страха. Ведь я пришел убить тебя.

Герцогиня расхохоталась.

— И все же я привлекаю вас, принц?

— Да, — прошептал Кар. Блики огня играли на ее золотистой коже, и сладкий яд желания опять туманил рассудок. — Но я тебя ненавижу.

— Я тебя тоже, милый, — Лаита забрала вино, двумя глотками допила. Отброшенный кубок зазвенел у камина. Быстрым движением герцогиня притянула Кара к себе. — Я человек, мой принц. Истинный человек. А ты…

«Колдун. Проклятое отродье. Я помню. И теперь уж не забуду…» Кар не сопротивлялся приторной сладости ее умелых ласк. Все, чем жил, о чем мечтал, разрушено этой невероятной ночью, но сейчас это казалось неважным. Он тонул, захлебывался, но не желал всплывать, только не сейчас, пока новая волна огромной силы не выбросила его на берег и не оставила задыхаться от наслаждения.

— Светает, — сказала Лаита.

Так буднично, словно каждую ночь, возвращаясь с бала, попадала в страстные объятия убийцы-мстителя. Кар с трудом вырвался из полусонной истомы. В камине краснели угли, свечи сгорели до половины — и двух часов не прошло с прихода Лаиты. Разве может так быстро измениться мир? Кар, с мечом в руках проникший в спальню герцогини Тосской, был ничуть не похож на того, кто эту спальню покинет. Ничуть.

— Мне надо уходить.

Кар сел — ковер под ними был влажным, — и принялся собирать разбросанную одежду. Герцогиня лениво потянулась, изогнувшись всем телом, будто кошка. Даже сейчас, в изнеможении пополам с горечью, Кар не удержался от жадного взгляда. Лаита заметила, и ее сочные губы сложились в насмешливую улыбку.

— Уходи.

Поднялась, неспешно, дразня и закрепляя победу, прошла в дальний угол комнаты. Достала отороченный горностаем халат. Набросила на плечи. Кар отвернулся, с внезапным стыдом облачаясь в свой наряд простолюдина. Принц!

— Как мне выйти из замка? — хрипло спросил он, подбирая меч.

— Как и вошел, полагаю, — откликнулась Лаита.

Кар обернулся. Герцогиня, полулежа на краю постели, с любопытством наблюдала за ним. Алый шелк подушек оттенял золотистую белизну ее кожи, на лицо упали растрепанные локоны — Кар все еще чувствовал их запах.

— Хочешь, чтобы меня узнали в воротах?

Лаита посерьезнела.

— Нет. Кто тебя видел?

— Никто. Вернее, никто не видел моего лица. Но выйти так же я не смогу.

— Хорошо, — насмешливая гримаса вернулась. — Не хочу, знаешь ли, быть обвиненной в любовной связи с убийцей императора…

Раньше, чем Кар успел ответить, герцогиня крикнула:

— Иннита!

Почти сразу отворилась дверь, и в спальню вошла, протирая сонные глаза, молодая камеристка. Увидев Кара, мгновенно проснулась, пальцы правой руки сложились в охранный знак против колдовства.

— Ваша светлость?

— Выведи этого человека так, чтобы никто не видел, — небрежно приказала герцогиня.

Девушка наклонила голову:

— Да, ваша светлость.

Шагнула в двери, ожидающе оглянулась на Кара. Видно, привыкла выводить поутру мужчин из спальни госпожи.

— Лаита, — Кар приблизился к постели. — Скажи… Моя мать. Она жива?

Синие, как небо, глаза насмешливо сощурились. Улыбка приоткрыла жемчужные зубы.

— Не знаю. Откуда мне знать?

— Не знаешь? Или не хочешь говорить?

Лаита улыбнулась шире.

— Не знаю. Или не хочу. Прощай, милый.

Даже сейчас не поздно было выхватить меч, быстрый шаг, взмах… никто не успеет помешать. Голова покатится, заливая кровью золотых оленей на ковре, роскошное тело рухнет на одеяло, в последний раз изогнется. Кар отвернулся.

— Прощай.

Последнее, что он слышал, вслед за девушкой покидая спальню — мелодичный, как звон серебряного колокольчика, смех.

В большой подвальной комнате, сплошь заставленной ветхими от времени сундуками, девушка открыла тяжелую, окованную железом дверь. Пошла вперед, высоко держа лампу. Беспокойный огонек плясал, освещая неровные сырые стены подземного хода. Кар пошел за этим скачущим светом, за тонкой фигурой камеристки. Холод подземелья вызывал легкую дрожь. Пахло затхлостью. Где-то капала вода. Камеристка Иннита шла впереди, не оглядываясь, но Кар чувствовал: она напугана до полусмерти, и только более сильный страх перед герцогиней не дает девушке с визгом умчаться, бросив в подземелье проклятого колдуна.

Коридор забирал вниз, потом чуть поднялся и показались окованные железом ворота. Возле них на каменной скамье устроился закутанный в теплый меховой плащ человек. Рядом лежали меч в ножнах и толстые кожаные перчатки, над головой на крюке висела лампа. Сам же привратник был занят довольно странным для мужчины делом. Его колени скрывало белоснежное полотно, на котором разноцветными нитками был вышит сложный рисунок. Тонкая игла танцевала в пальцах привратника, стежок за стежком доканчивавшего узор.

Он наверняка давно уже слышал шаги, но работу отложил только теперь, будто против воли принужденный заниматься таким будничным делом, как охрана тайного выхода. Выпрямился, ожидая слов камеристки.

— Выпустите, — негромко сказала та. — Приказ госпожи.

Склонив голову, мужчина зазвенел ключами. Кар мельком посмотрел на полотно. Вздрогнул от неожиданности, вгляделся. Медленно подошел ближе.

Не в том дело, что редко встретишь подобное мастерство. И не в том даже, что вышивальщик, достойный ткать гобелены для дворцов, сторожит подземелье. Белая ткань казалась озаренной светом осеннего дня. К чистому небу возносились башни столичного храма. Темным пурпуром и золотом сверкали одежды выходящего на площадь императора, пурпурным, золотым и белым — молодого принца, на чью руку император опирался тяжело, как человек, удрученный недугом. Лиц было не разобрать, но эти наряды Кар помнил прекрасно. Ярким многоцветьем заполнили площадь знать и придворные, вдали скромно теснился простой народ. Ошеломленным взглядом Кар обежал придворных, вспоминая, где стоял в день последней церемонии Благодарения. Вот — темно-синяя накидка, белая с серебром туника. Унизанный алмазами венец брата-принца на черных, как ночь, волосах. Люди вокруг расступились, будто сторонясь зловещей фигуры, хотя на самом деле в тот день Кара теснили со всех сторон. Кроме этой небольшой детали — все точно. Подобное мог создать лишь человек, сам бывший на роковом празднике.

В груди похолодело. Кар поднял глаза от картины — и встретил ненавидящий взгляд Арния, императорского камердинера, любимого слуги, почти друга императора Атуана. Притворяться не было смысла.

— Откуда вы здесь, Арний? — неловко спросил Кар.

Тот оглянулся на меч, оставленный на скамье. Видно было, как здравый смысл борется с желанием схватить оружие и немедленно пустить его в ход. Не будь здесь камеристки, Арний наверняка бы так и сделал. Теперь же он стиснул руки на груди и ответил:

— После смерти государя ее светлость взяла меня к себе.

«Но она же…» Слова замерли в горле. Она убила императора? Убийцу Арний видит сейчас перед собой. А герцогиня — последняя любовь императора, несчастная девушка, оплакивающая возлюбленного и господина. Но Лаита! Зачем ей это? Что за извращенные мысли в ее прекрасной голове? Еще Кар подумал, что знает, как Лаита утешала осиротевшего слугу.

С усилием разжав руки, Арний открыл тяжелую створку ворот. В подземелье ворвался не по-летнему холодный ветер. Кар приблизился, и тогда бывший камердинер шагнул к нему, став совсем близко. Очень тихо, чтобы не услышала Иннита, проговорил:

— Не знаю, зачем вы явились сюда, ваше высочество, — титул прозвучал, как пощечина. — Я не нарушу приказ ее светлости. Вы можете идти. Но знайте, мы когда-нибудь встретимся снова, и тогда я убью вас, ваше высочество.

«Ты служишь убийце, а мечтаешь отомстить мне!» Он сказал бы Арнию правду, но тошнотворной сладостью жило воспоминание о прошедшей ночи, на губах цвел запах ее волос. Кар склонил голову.

— Я запомню это, Арний.

И вышел навстречу холоду раннего утра, в горький запах травы на склоне замкового холма. Ворота с глухим лязгом захлопнулись. Естественная впадина, заслоненная двумя вековыми соснами, скрывала их от посторонних глаз; оглянувшись через десять шагов, Кар не сумел разглядеть вход в подземелье.

Серые тучи, всю неделю напрасно обещавшие дождь, набухли свинцовой тяжестью. В отдалении сверкали молнии. Холодный ветер метался, как взбесившийся пес, рвал с плеч одежду, клонил к земле верхушки деревьев. Полусон-полубезумие, оставленное жаркими прикосновениями Лаиты, выветрилось. Кар обхватил плечи, сберегая остатки тепла. Пригибаясь, побежал под ледяными порывами вниз и в обход холма, к мосту. Там, на другом берегу реки, ждал привязанный под ивами конь — единственное теперь имущество Кара. И следовало благодарить ненастье за жестокий озноб, изгнавший все другие чувства. Даже самый проклятый колдун не сможет предаваться черным мыслям, стуча зубами от холода.

Конь оказался на месте, и седельные сумки нетронуты. Он встретил Кара приветственным фырканьем, ткнулся носом в раскрытую ладонь.

Кар затягивал подпруги, когда ветер внезапно стих, и на испуганную землю упала тишина, как будто гигантская ладонь разом притушила все звуки. В этой тишине Кар вывел коня на дорогу. Вскочил в седло. Бежать, бежать, неважно куда, в дождь, в бурю, лишь бы не видеть ее замка, не дышать ее воздухом! Глухая дробь копыт — единственный звук в замершем мире. Прочь от серой глыбы замка, лишившей изгнанника последнего утешения, последней надежды — мести. От запаха роз, от змеиных объятий, от сочных, желанных губ. Стоит задержаться, повременить — и Кар вернется, и станет умолять, пресмыкаться, лишь бы снова обладать той, которую ненавидит. Затишье кончилось, ледяные струи хлынули с неба, мгновенно размыли дорогу. Из-под копыт полетела грязь. Плащ не защитил, мокрая одежда облепила тело. По лицу текла вода. У Кара застучали зубы в такт ударам копыт. Прочь, прочь…

Не задерживаясь, он миновал просыпавшийся город. Ворота — северные, ближайшие к реке — только открыли. Стражники укрылись под навесом, небрежно поглядывая оттуда на редких путников, кого не остановила непогода. Кар вырвался из города, как из темницы. Подхлестнул коня. С каждым ударом копыт он удалялся от столицы Тосса и от земель аггаров. Туда, в племя, ставшее родным, к друзьям и любимой, он не вернется никогда. Лаита отняла не только месть.

Дорога бежала мимо засеянных полей, взлетала на холмы, спускалась в низины, и тогда под копытами хлюпала вода. Позади оставались деревни, порой навстречу попадались мокрые крестьянские подводы. Давно перевалило за полдень, но тучи пропускали только серый свет, ненамного светлее ночи. Дождь не стихал. Ледяные потоки обтекали Кара, сбегали по конским бокам. И пробираясь по дну реки, не станешь мокрее. От холода Кар не чувствовал своего тела, не знал, жив он или утонул. Он больше не подгонял коня. Спешить было некуда — ни дома, ни надежды, ни даже укрытия от дождя. Теперь он действительно изгнанник. Он не хотел, но так вышло.

— Я не хотел! — сказал он, сам не зная, кому.

Никто не ответил, только вода попала в рот. Он рожден проклятым, чему же удивляться? Он не хотел. Не хотел нарушать клятву, данную брату. «Я всегда буду рядом. Клянусь». Теперь Эриан ненавидит его, считает убийцей отца. Разве Кар хотел этого? Разве хотел он приставлять кинжал к худенькому детскому горлу, чтобы только спасти свою никчемную жизнь? Разве хотел обманывать Дингхора? Бросать Чанрета? Разве хотел предавать Аррэтан? «Кар, нет! — сказала она в ту ночь. — Разве ты украдешь то, что и так будет твоим?» Нет. Он поступил хуже, много хуже. Чистую любовь Аррэтан променял на роскошь развратного тела убийцы и тем навсегда отделил себя от дочери вождя.

— Я не хотел! — закричал Кар.

Он хотел убить Лаиту. Казнить, как должно поступать с убийцами. А сам — будто скот похотливый, упивался ею, ласкал ее… Хоть и ненавидел всей душой. Что это, как не проклятие? Почему его младенцем не бросили в реку, как велит закон? Зачем оставили в живых? Проклятый, проклятый…

Он плакал, захлебываясь дождем и слезами. Раскрывал рот в беззвучном крике, глотал соленую воду. Мокрый конь, предоставленный самому себе, шел все медленней, недовольно тряс головой, так что с ушей летели капли.

Когда Кар поднял голову, дорогу с двух сторон обступил густой, черный на фоне серого дня, лес. Дождь плескался, хлестал по листьям. Кар впервые подумал, что не знает, куда ведет дорога — и, коли на то пошло, куда намерен держать путь. Когда от дороги в чащу свернула тропа, он, не раздумывая, направил коня туда. Копыта зачавкали по размытой земле. Над головой сомкнулись верхушки деревьев.

Дождь сюда проникал меньше. Кар сбросил бесполезный капюшон, двумя руками отжал волосы. Найти бы укрытие, хоть какое-то! Чем дальше в чащу, тем уже тропа, плотней заросли. Темные ветви сплетались над головой, как диковинные своды, в отдалении между стволов чудилось движение. В густых зарослях кустов и подлеска что-то хлюпало, раздавался треск. Конь испугано дергал ушами. Зато и дождь теперь почти не проникал сквозь древесный свод или все же наконец пошел на убыль. Густо пахло прелой листвой и мокрой землей. И вековое спокойствие леса проникало в душу, не исцеляя — нет исцеления предателю, — но притупляя жгучую боль.

Здесь Кар и останется. Проклятому не место среди людей. Будет охотиться, странствовать — в Империи достаточно лесов. Построит хижину, подготовится к зиме. Он умеет. Он теперь не беспомощный брат-принц, каким был пять лет назад. Он не пропадет. А погибнет — некому будет сожалеть.

Выбрав почти сухое место среди поваленных бурей стволов, Кар спешился. Расседлал коня. Как мог, обтер его выжатым плащом. По обыкновению смирный, конь принялся щипать траву, лишь иногда вскидывая голову на тревожные лесные звуки. Вздрагивая от холода, Кар снял мокрую одежду. Развесил на ветвях: ливень кончился, редкие крупные капли не могли промочить ее сильнее. Нагим отправился на поиски топлива для костра.

Валежник, что удалось собрать, назвать сухим смог бы лишь совершенно замерзший человек. Трут и кресало, надежно спрятанные в седельной сумке, не намокли, но развести огонь удалось лишь после часа мучений. Маленький костерок больше дымил, чем горел, но все же Кар согрелся и кое-как просушил одежду. Натянув ее, горячую и пахнущую дымом, достал скудный ужин: хлеб и остатки вина в кожаной фляге. Сел у огня. Кто-то приблизился, неслышно ступая. Остановился за плечом. Кар не повернул головы.

— Давно не виделись, — сказал он. Молчать не было сил, да и зачем?

«Неверно, — прошелестела тьма. — Ты давно не видел меня».

Кар подумал.

— Не видел — значит, плохо смотрел?

«Верно».

— Так я и думал.

Кар отхлебнул из фляги, удивляясь, что его нисколько не пугает темная фигура за спиной, реальная, как ночной лес, как хрустящий мокрой травой конь.

— Чего ты хочешь?

«Тебя».

Кар засмеялся. Смех странно прозвучал в темноте. Какой-то мелкий зверек с треском выскочил из кустов и бросился наутек. Отсмеявшись, Кар снова поднес к губам флягу.

— Выгодное приобретение! — бросил он. — К чему я тебе?

«Ты с рождения предназначен мне, — в бесстрастном голосе тьмы слышалось нетерпение. — Ты должен быть моим…»

— Можешь раздобыть мяса?

«Нет».

Кар опять рассмеялся с ноткой безумия.

— Так на что же ты годишься?

«Я дам тебе власть», — прошептала тьма.

— К чему мне власть? — он пожал плечами.

«Власть… Силу…»

Кар зевнул. Силе и власти он предпочел бы покой, но покупатель не склонен торговаться. Глотнул еще вина, закупорил флягу.

— Ну что же, — Кар так и не повернул головы. — Я согласен.

На миг припомнился Дингхор: «Она не завладеет мной?» «Без твоего желания — нет». И тут же память накрыло пеленой равнодушия. Темная фигура приблизилась, Кар откинулся навстречу ее объятиям…

И ничего не произошло. Тем же остался лес, так же дымил, угасая, костер. Тот же сухой хлеб лежал рядом на поваленном стволе. И только вглядевшись в себя, Кар с трудом заметил чье-то присутствие — в глубине, около сердца. Пожал плечами: это все?

— Что ж, хотя бы не будешь маячить за спиной, — усмехнулся он.

Тьма не откликнулась. Свернувшись клубком возле сердца, она как будто впала в сон.

Без аппетита дожевав хлеб, Кар забрался под широкий полулежащий ствол и провалился в глубокий сон, каким не спал, наверное, со дня памятного сражения в селении Круглого Озера.

Проснулся от холода. Стуча зубами, кинулся разводить костер. Раздувая выбитую искру, подумал что сделка, кажется, получилась невыгодная: ни от холода, ни от голода, ни от душевных терзаний тьма его не избавит. Предавшись ей, Кар не лишился обычных чувств, как почему-то ждал. И даже обещанной силы в себе не ощутил, лишь неясное присутствие возле сердца. А коли так, рассчитывать по-прежнему надо на себя. Если дичь не спешит сама, зачарованная, к ногам злобного колдуна, придется охотиться, как простому смертному.

Он ехал весь день, бесцельно, лишь бы не сидеть на месте. Однажды почудилось приближение людных мест — Кар немедленно свернул в чащу. К середине дня распогодилось, как будто вчерашний дождь вымыл из мира всю серость. Густое плетение ветвей пронизали струи солнечного света. Яркими алмазами сияли капли воды на паутине, тут и там натянутой меж вековых стволов. Земля под копытами, мягкая, словно ковер, глушила шаги. Кар ни о чем не думал. Он устал от метаний, устал терзаться надеждами, упиваться болью. Весь мир свелся к смешению лесных звуков, к запаху прелой земли, к простым желаниям: есть, пить, спать в тепле.

К вечеру подстрелил зайца. Звонкоголосый родник, весело бивший из-под замшелого камня, показался достойной причиной остановиться на ночь. Вскоре заячья тушка, нанизанная на толстую ветку, скворчала над углями, Кар бездумно поворачивал ее. Поблизости, на поляне у родника, пасся стреноженный конь. От запаха мяса подводило живот. В конце концов Кар съел зайца полусырым, запивая ледяной родниковой водой. Ложе устроил в уютном закутке меж стволов, застелив травой наломанные ветки. Укрывшись плащом, закрыл глаза — все так же бездумно, как животное, довольное теплом и сытным ужином. Он не заметил, как пустота сознания сменилась пустотой сна.

Резкий незнакомый звук. Испуганный конский храп, ржание, полное ужаса и боли… Кар вскочил. Разум еще не проснулся, а тело уже схватило меч и помчалось навстречу опасности. Конь захлебнулся криком и затих. Не успев проклясть диких зверей и собственную беспечность, Кар увидел его — залитое лунным светом видение. Остановился, завороженный.

Грифон вскинул голову от конской туши. На человека уставился странный немигающий глаз. Все замерло, даже листва не шелестела на ветру. Кар не смог бы шевельнуться, даже если б и захотел. Все, что он мог — стоять, опустив нелепый бесполезный меч, и смотреть. Смотреть…

Грифоны встречаются очень редко. Их давно сочли бы сказкой, как драконов и козлоногих людей, если б не страшная память о ручных грифонах, давным-давно служивших колдунам. Мало кто из людей видел живого грифона; почти нет таких, кто выжил, чтобы рассказать об увиденном. Лапы, похожие на львиные, с гигантскими птичьими когтями, одним ударом убивают коня и всадника — так говорят легенды и не врут. На миг опустив глаза, Кар увидел то, что осталось от коня: разорванный на две части кровавый кусок мяса. Кровь испачкала шкуру грифона — черная на золотом. Разве может смерть быть столь прекрасной?

Грифон заклекотал, громко и как будто с вызовом. Клюнул, выхватив из конского тела огромный кусок. Вскинул голову, разбрызгивая дымящуюся кровь, проглотил. И вдруг легко, словно кролика, отшвырнул недоеденного коня. Прыжок, такой быстрый, что глаз не успел поймать движение, и зверь в каких-нибудь десяти шагах от Кара. Так близко, что легкий ветерок доносит его запах, запах крови, шерсти и чего-то незнакомого, терпкого, словно пряное вино. Повернув голову, смотрит по-птичьи, боком, но не птичий ум в черном немигающем глазу.

В прежние времена, когда грифоны встречались чаще, считалось высшей мерой храбрости искать боя с одним из этих дивных существ. Смельчаки собирались в путь отрядами по две-три дюжины человек. Обратно возвращались единицы. Победителей ждала слава величайших героев. Простолюдины становились военачальниками, знатные рыцари добавляли в свой герб изображение грифона и входили в число первых лиц Империи. Но никто никогда не выходил против грифона один на один. Теперь Кар в полной мере оценил глупость нарядных ухажеров Лаиты. Никто не может одолеть грифона. Никто!

Стоило вспомнить о ней, и страх улетучился. После объятий герцогини Тосской смерть в когтях грифона — лучшее, чего только можно пожелать. Рассмеявшись, Кар шагнул навстречу зверю. Меч взлетел в подобии салюта.

— Эй, ты! Ты убил моего коня!

Бешеный клекот, взметнувшееся золотое тело. На задних лапах грифон оказался поистине огромным. Окровавленные когти опустились и взрыли землю у самых ног Кара. Голова наклонилась, горящий яростью глаз оказался прямо напротив лица. Черный омут голода, ненависти, злобы… узнавания. Смертельной, невероятной радости. Кар снова рассмеялся. Со смехом пришли слезы, и ярость, и голод, и гаснущее одиночество — все чувства дикого грифона, обретшего своего колдуна. Мгновение, самое долгое за двадцать прожитых лет, и Кар безбоязненно протянул руку. Нежно погладил золотистый пух возле глаза. Не удержавшись, шагнул ближе, прижался лицом к забрызганным кровью перьям. Зажмурился, изумленный, исцеленный, счастливый.

«Я был голоден. Я не знал, что он твой». Слова родились в голове, не слова — образы, ощущения. Совсем непохоже на холодную речь тьмы. В них был вкус крови, тепло сильного тела, солнечный свет, полузнакомая радость полета. И печаль, даже страх: убийство коня огорчило Кара.

Не открывая глаз, он утешающе погладил мягкие перья. Огромный клюв, способный одним ударом размозжить ему голову, бережно коснулся волос — и всякая память о других прикосновениях исчезла без следа.

— Ты убил моего коня, — Кар поднял голову, заглядывая в полный тревоги глаз. — Тебе придется носить меня вместо него.

Ведь правда, что в древности колдуны ездили на грифонах? Круговорот коротких видений: необъятный простор, упоение скоростью, леса, реки, смешные людские поселения далеко под крылом, величественная красота родных гор. Нетерпение, страстная радость оттого, что Кар будет рядом… Правда. Огромные крылья раскинулись, темно-золотые в свете луны, затрепетали. Длинная шея выпрямилась. В низком клекоте прозвучало торжество. Кар запрокинул голову, чувствуя себя маленьким и странно всемогущим.

— Погоди, — поспешно сказал он. — Ты ведь еще голоден, да? Я чувствую.

«Можно?» Теперь голод просто захлестывал его. Кар нежно улыбнулся зверю.

— Его все равно не оживить. Ешь.

Странное, упоительное наслаждение — смотреть, как насыщается грифон. Как вырывает большие куски, глотает, запрокидывая голову, клюет снова. Могучий клюв дробит кости, как щепки. «Это был послушный и преданный конь. Что со мной случилось?» — Кар привалился к дереву, любуясь кровавой трапезой. Пожалуй, одного коня будет мало. А как часто грифоны едят? Нужно узнать. Кар намерен заботиться о своем грифоне. О своем друге. Надо будет дать ему имя.

Грифон проглотил последний кусок. Совершенно птичьим движением склонил голову, вопросительно посмотрел одним глазом. Кар невольно засмеялся — этой птичьей повадке, непривычной легкости, сознанию, что никогда уже не будет один.

«Я был одинок, — откликнулся в такт его мыслям грифон. — Ты был одинок. Теперь мы вместе».

— Откуда ты появился? Ты нарочно искал меня?

Если это подарок тьмы, следовало предаться ей много раньше!

«Я был голоден, — последовал ответ. — Я охотился. Я давно здесь охочусь».

— И никто тебя не видел? Или… На людей ты тоже охотишься?

Мгновенное смущение. Картина — пожилой крестьянин с застывшим в глазах ужасом, грудь разорвана ударом когтистой лапы.

«Один раз».

— Вот как? Ты и меня мог бы убить?

Гневное, яростное отрицание. Прилив любви столь сильной, что захватило дух.

«Ты — не такой! Ты — мой! Я никогда тебя не обижу!»

Огромная голова, не звериная, не птичья, склонилась к лицу Кара. В глазах мерцала тревога. Кар обнял грифонью шею.

— Я не такой, — согласился он. Как он прежде горевал, как ненавидел свою непохожесть! И как разом все изменилось! — Но больше ты не станешь охотиться на людей.

«Не стану, — признал грифон. Пояснил старательно: — Я никогда тебя не огорчу. Я твой, а ты — мой».

— Да, — Кар с наслаждением вдохнул крепкий звериный запах. — Да. Не знаю, как это вышло. Я потерял все, а нашел тебя и счастлив, будто всю жизнь этого ждал. Все изменилось, понимаешь?

«Я был одинок. Я ждал тебя. Я не знал, что жду…» С короткими мыслями-словами приходили картины. Кар увидел гнездо на груди заснеженной скалы, взлетающих грифонов — черных и золотых, самцов и самок, детенышей, белых от старости вождей. Увидел горы далеко внизу, радость первого полета. Еще полеты — все дальше, пока однажды грифон не покинул родное гнездо, подобно многим молодым самцам, гонимый непонятной тоской. Кар понял, что почти все грифоны рано или поздно возвращаются, чтобы устроить свое гнездо рядом с родительским, что так было всегда, так устроен мир. Но его грифон не вернется. Он сделал выбор — и разделит судьбу своего человека.

Крепче обхватив грифонью шею, Кар смотрел, как проплывают под крылом заснеженные вершины, как шарахаются мохнатые горные бараны, тщетно пытаясь убежать от смертоносных когтей. Грифоньим взглядом окинул маленькую, удивительно зеленую долину в окружении неприступных гор. Вздрогнул, увидев обитателей долины — смуглокожих и темноволосых людей. Увидел пасущихся существ, напоминавших толстых крылатых ящериц, кружащих над долиной грифонов. Появление чужака не пришлось им по вкусу, и его грифон унесся прочь. Влекомый любопытством, кружил над Империей, издалека наблюдал странную людскую жизнь. Охотился, спал и летел дальше, без цели, свободный, как ветер, как солнечный свет, покуда сегодня не различил в ночном воздухе теплый запах глупой лошади.

«…Теперь мы вместе!», — закончил грифон.

Кар очнулся. В грифоньих мыслях был гнев, ничто из увиденного не могло его вызвать. Вглядевшись, Кар понял, что не только ему в несколько мгновений открылась прожитая грифоном жизнь, но и грифон знает теперь о нем все. Знает — и жаждет отомстить всем, кто причинил боль его человеку.

— Не надо, — прошептал Кар. — Мне это больше не нужно. Покажи мне еще тех людей… похожих на меня.

Опять легли под крылом горы, тревожно-прекрасные, манящие. Приблизилась зеленая долина. Кар увидел сбегающую со скал бурную реку. Стада тонкорунных овец и больших ящериц по берегам голубого, как небо, озера. Людей — безбородых мужчин с короткими черными волосами, со смуглыми лицами, женщин, одетых и подстриженных так же, как мужчины, играющих детей. Сидящих на скалах грифонов. Увидел, как золотистый грифон взмыл в небо, неся на спине человеческую фигуру, медленно полетел над горами, высматривая что-то.

Без сомнения, это колдуны. Не полукровки, чудом выжившие, гонимые и презираемые. Настоящие колдуны, всадники грифонов. Сердце сжалось от страха и надежды.

— Ты можешь отнести меня туда? — спросил Кар, боясь передумать.

«Я отнесу тебя куда захочешь!»

Трогательное нетерпение зверя заставило Кара улыбнуться. «Все правильно, — пришла мысль. — Все как и должно быть. Колдун и его грифон. Как же я был глуп, что не понимал…» Черное проклятие, отравлявшее жизнь, обернулось счастьем. Запрокинув голову, Кар захохотал во все горло. Мгновение — и к смеху колдуна добавился торжествующий клекот грифона. Предрассветный лес замер: он испугался, как испугается теперь любой, кто станет на их пути.

Это было ни на что не похоже. Земля провалилась вниз, все дальше с каждым взмахом огромных крыл. Холодный ветер ударил в лицо. Кар невольно сжал ногами шею грифона, испугался, отпустил. Наклонившись вперед, обхватил ее руками. Глянул вниз, где в свете утренней зари качался, словно лодка в шторм, уходящий вниз лес, где прыгали светлые прорехи полян, завивались ленточки ручьев и речушек. Вчерашний заяц немедленно подступил к горлу.

«Тебе плохо?» — испугался грифон.

Кар с трудом улыбнулся — и его стошнило.

«Тебе плохо!» — грифон повернул голову, пытаясь на лету заглянуть ему в лицо.

— Успокойся, зверюга, — Кар посмотрел вслед улетевшему ужину и заставил себя выпрямиться. — Я привыкну.

«Я никогда тебя не уроню!»

— Знаю. Знаю!

Ветер бил в лицо, и ветер поднимали за спиной могучие крылья. Внизу осталось гигантское лоскутное одеяло Империи, слева пылал огненный шар восходящего солнца. Охапками пуха приближались облака. Тошнота еще нет-нет да подступала к горлу, но Кар уже не замечал ее. Ужас, восторг, величие… Он закричал, но не услышал себя, только свист ветра в ушах.

«Ты счастлив?»

— Да!!!

«Говори в мыслях, — предложил грифон. — Я тебя услышу».

«Я очень, очень счастлив, — мысленно произнес Кар. — Ты самый лучший в мире, ты мой единственный друг! Я назову тебя Ветром! Ты не рассердишься?»

«Мне нравится все, что нравится тебе».

Кар засмеялся. Его замерзшие руки погрузились в теплую гриву. За спиной мерно двигались мощные крылья грифона. Обиды и страхи остались позади. Великолепный золотистый зверь нес Кара навстречу его родному племени. Быть может, проклятому, но там он будет среди своих. Если только… Если только настоящие колдуны примут полукровку. Не прогонят…

«Тогда мы улетим, — подсказал грифон. — Мы — вместе!»

«Да!»

Империя прекрасна, когда смотришь с высоты — недоступной истинным людям высоты грифоньего полета. Человеческие города и селения кажутся серыми проплешинами на ее зеленом теле, украшенном замысловатым узором рек. Кар смотрел вниз, пока от непрерывного движения снова не начало тошнить. Выпрямившись, поглядел вперед, в светлую бесконечность пространства.

«Закрой глаза и смотри» — велел тогда грифон.

Кар не понял, но подчинился. И увидел. С невозможной яркостью увидел, как приближается синяя лента реки, увидел пасущийся скот, мужчин на полях. Так близко, словно вытяни руку, и коснешься, закачались хлеба. Вот неровным полуовалом растянулась деревня. Приглядевшись, Кар мог различить каждую соломинку на крышах, дым из труб, покосившиеся плетни. Мог сказать, какой масти упитанные овцы и коровы. Блестели на солнце шпили маленькой часовни; спокойным и мирным казалось окруженное деревьями кладбище. У домов прогуливались куры, рылись к кучах отбросов свиньи, тут же, нередко вместе со свиньями, резвились босоногие ребятишки.

«Что это?» — в полном восторге спросил Кар.

«Ты смотришь моими глазами. Так вижу я».

Не открывая глаз, Кар проследил грифоньим взглядом выше по течению реки. Увидел замок, с высоты похожий на диковинный цветок, окруженный кружевной вязью стен. Изящество постройки выдавало древние строения колдунов. Дальше бесконечным зеленым полотном раскинулись поля, на них мелькали темные фигурки работников. Кар открыл глаза — и мир подернулся дымкой, задрожал в такт рывкам грифоньего тела. Кар снова зажмурился, выныривая из тумана в светлый солнечный день.

«Так лучше, — признался он. — И так меня не тошнит».

Грифон не ответил, но Кар почувствовал исходящую от него радость. И потянулся навстречу, слился с огромным зверем. Глядя его глазами, ощущая телом солнечный свет, ловя кончиками перьев воздушные потоки, он будто сам стал грифоном — непобедимым и свободным, свысока смеющимся над жалким существованием бескрылых. Полет длился часы, а может, годы, Кар не знал. И не хотел знать. Вся его жизнь была ожиданием сегодняшнего дня. Теперь он понял. Земля — людям. Небо — колдунам. Небо, ветер, движение золотых крыл… Кар смеялся, и кричал, не умея сдержать ликования, и ни боль прежних обид, ни клубок тьмы около сердца не омрачали его радости. И грифон был рядом, смеялся его смехом, упивался его восторгом, подобно тому как сам Кар смотрел глазами грифона.

Нельзя сказать, кто из них первым ощутил голод, кто первым заметил среди зелени лугов коровье стадо и прикорнувшего в тени вяза молодого пастуха. Кар, а может — грифон, только подумал, а земля уже со свистом неслась навстречу. В пяти шагах от изумленного пастуха с неба упал золотистый грифон и тут же взмыл обратно, унося в когтях упитанного бычка-однолетку. Пастух вскочил, да так и остался стоять с запрокинутой головой и разинутым ртом.

— А ты думал, вы победили? — крикнул ему Кар, не заботясь, что парень уже не может слышать. — Думал, избавились от нас навсегда?!

Бык отчаянно мычал — острые когти насквозь проткнули ему шкуру. Кар хохотал, как безумный. Потом резко замолчал, ощутив, с какой натугой золотые крылья удерживают тройную тяжесть.

«Ветер! Тебе тяжело?»

«Я сильный, — похвастался грифон, и Кар снова рассмеялся. — Мы сядем за лесом».

«Ты сильный, — сказал ему Кар. — Ловкий, быстрый. И красивый. Я так счастлив, что мы вместе!»

Бычок снова издал протестующий рев, и Кару показалось, что на этот раз смеялся даже грифон.

Костер весело трещал. С нанизанного на прутья мяса в огонь капала кровь. Грифон, милосердный к человеческим причудам, позволил Кару выбрать лучшие куски для жарки. Вода из неширокой звонкой речушки подошла обоим. Грифон ел неспешно, совсем не так, как прошедшей ночью. Кар понял без слов, что зверю непривычны столь частые трапезы, а голод, погнавший Ветра за быком, был все же голодом Кара.

Недоеденная туша осталась на траве. Грифон, донельзя похожий на огромную птицу, принялся чистить перья. Задумчиво поворачивая над огнем мясо, Кар наблюдал за своим негаданным другом.

Они встретились при свете луны. Потом, в полете, Кар ощущал его тело, как свое, и только теперь смог по-настоящему разглядеть грифона. Огромное тело, соединившее черты зверя и птицы, покрытое золотистой шерстью и такими же перьями, было на удивление грациозным. Кар уже знал из воспоминаний Ветра, что грифоны вылупляются из яиц, но самки вскармливают их молоком, знал, что сами грифоны себя птицами не считают. Не считают, впрочем, и животными. Скорее — высшей расой, наделенной особым предназначением. И глядя на Ветра, сиявшего в солнечных лучах, нетрудно было поверить в превосходство грифонов над любым живым существом.

Огромную голову, слишком кошачью для птицы, слишком птичью для кошки, покрывал нежный пух. Тяжелый клюв походил на орлиный, уши были определенно кошачьи. И глаза — сперва они показались Кару черными, но сейчас он разглядел в них частые алые искры, как от ночного костра, — формой подошли бы кошке. Тело могло бы принадлежать льву, одному из тех, что изредка встречались еще в южных областях Империи. Правда, ни одному льву не сравниться с грифоном в размерах. Передние львиные лапы заканчивались изогнутыми птичьими когтями. И крылья, огромные золотистые крылья, им позавидовал бы любой орел. Перья и шерсть ярко-золотые, но в памяти Ветра Кар видел и черно-золотых, и полностью черных грифонов.

Считалось, что грифонов создали колдуны. Но разве под силу человеку создать нечто столь величественное? А если правда, если могущество колдунов так огромно — как же они позволили себя истребить?

Быть может там, в долине колдунов, найдется ответ. Все ответы. А пока довольно того, что есть. Ветер. Кар ощутил, как в груди снова растет ликование, неудержимое, готовое прорваться смехом. Он великолепен, его грифон. Он прекрасен!

«Ты — мой, — откликнулся Ветер. — Мы — вместе. Ты любишь мясо черным?»

Выругавшись, Кар бросился спасать полусгоревший обед.

Они летели до темноты, потом в темноте. Кар хотел узнать, а Ветру не терпелось показать Кару, каково это — нырять в ночное небо, видеть далеко внизу темную землю, взглядом грифона различать огромные звезды. Грифоны видят в темноте, как днем. Кар наслаждался полетом и свободой, красотой ночного неба и силой огромных крыльев; Ветер упивался радостью Кара.

Потом выбрали место подальше от людских селений. Напились из реки, смеясь и брызгая друг в друга, и устроились спать на плоской вершине прибрежной скалы. Кар прижался к теплому боку, Ветер накрыл его крылом. Внизу шумел водный поток, рядом мерно билось грифонье сердце. Разве что в далеком детстве, в материнских объятиях, Кару было так спокойно. Он заснул и во сне опять летел, и смеялся, и слышал взмахи золотых крыльев, и знал, что так будет — отныне и навсегда.

«Надо спуститься» — напомнил Ветер.

Кар зябко поежился. Здесь, в горах, он давно замерз бы насмерть, если б не тепло грифоньего тела. Последний день он летел, лежа на спине Ветра, всем телом ощущая его тепло, но все рано непрерывно стучал зубами. Не раз и не два грифон предлагал вернуться. Кар не уступал. Ночью, прижатый крылом к теплому боку зверя, согрелся, к утру же стал заходиться жестоким кашлем. Голова кружилась и казалась неподъемно тяжелой. Не на шутку встревоженный Ветер унес бы его прочь силой, но Кар сумел убедить грифона, что возвращение займет теперь больше времени, и лучше всего — быстрее найти колдунов.

И вот она, заветная долина, оттуда веет летним теплом и пряной зеленью. Грифон делает круг за кругом, а Кар все не может справиться с нерешительностью.

«Мы должны спуститься, — в мысленном голосе Ветра росла тревога. — Там тебе помогут!»

«Я боюсь», — признался Кар.

«Они знают, что мы здесь, — сообщил грифон чуть погодя. — Нам не причинят вреда».

«Откуда ты знаешь?»

«От них».

Со скал взмыли и закружились вокруг четыре грифона — черный и три черно-золотых.

«Нам велят спускаться», — озабоченно сказал Ветер.

Кар глубоко вздохнул.

«Спускайся».

Широкая площадка, куда опустился Ветер, вся была изрыта когтями грифонов. Строения вокруг казались скорее хозяйственными постройками, чем жильем. Двое мужчин в темных блестящих одеждах незнакомого покроя и материала рассматривали Кара, словно покупатели, выбирающие товар. Кар замер на спине Ветра. Язык отказался служить. Колдуны. Настоящие, без примеси имперской крови. Смуглая с красноватым отливом кожа, блестящие черные волосы, в лицах ни следа мягкости, свойственной чертам истинных людей. Лица изваяний, твердые, словно камень, и такие же высокомерные.

Колдуны переговаривались, но Кар, сколько ни старался, не понял ни слова.

«Они знают, кто ты, — сказал грифон. — Они удивлены».

«Удивлены?»

«Удивлены, что ты прилетел со мной».

«Откуда им знать, кто я, если я сам этого не знаю? — Кар устало привалился к грифоньей шее. От земли исходило тепло. Голова кружилась. — Ты что, понимаешь их, Ветер?»

«Я слушаю не так, как ты, — Ветер вскинул голову и сердито зашипел: — Они говорят, „щенок покорил грифона“! Они смеются! Что это значит?»

«Не знаю. Ты можешь с ними поговорить?»

«Только с тобой. И с другими грифонами».

Он подошел незаметно. Высокий, словно плащом, окутанный грозным величием. Встал с двумя другими, отделенный незримой стеной высокомерия. Кар глянул — и больше не смог отвести глаз. Клубок тьмы возле сердца зашевелился, заворчал, будто пес, приветствуя хозяина. Холодные черные глаза оглядели Кара — он вдруг почувствовал себя голым, — прошли насквозь. Кар с ужасом понял, что не может скрыть ничего. Его словно встряхнули, просмотрели на свету и небрежно бросили обратно.

— Вот ты и пришел, — слова имперского языка падали с уст незнакомца, как сухие кости. — Да еще и обзавелся грифоном. Признаюсь, я впечатлен. Ты неплохо получился, принц дикарей.

Неприкрытая насмешка уязвила Кара и придала сил. Он выпрямился. Вежливо склонил голову.

— Сдается мне, господин, вы знаете обо мне больше меня самого. В таком случае мы в неравном положении. Не назоветесь ли?

Уголки губ колдуна дрогнули в намеке на усмешку.

— Дерзок. Хорошо. Приятно видеть, что моя кровь берет верх над дикарской. Я неплохо потрудился, зачиная тебя. Что же, спешивайся. Теперь твой дом здесь. Тебе предстоит многому научиться, а времени у нас не так много…

Кар не слышал последних слов. В ушах нарастал шум. «Я потрудился, зачиная тебя… Потрудился…»

— …Отец?..

Колдун чуть заметно приподнял густые брови.

— Это нам предстоит выяснить. Моя кровь в твоих жилах еще не делает тебя моим сыном. Надеюсь, ты понимаешь?

Кар не понял, но кивнул.

— Ты сумел покорить грифона, — продолжил колдун. — Это говорит о многом. Возможно, ты действительно мой сын — тем лучше. Повторяю, спешивайся. Не волнуйся о грифоне, ему окажут самый лучший прием.

«Ветер?»

«Он говорит правду, — подтвердил грифон. Добавил невпопад: — Я ему не доверяю».

«Я, кажется, тоже, — признался Кар. — Но мы уже прилетели. Если что-нибудь случится…»

«Я заберу тебя, и мы улетим. Мы — вместе».

«Хорошо».

Едва коснувшись земли, Кар согнулся в неудержимом кашле. Ветер испугано раскинул крылья, потянулся к нему клювом. Колдун-отец кивнул одному из двоих, что первыми вышли навстречу. Тот приблизился. Молодой, не старше Кара, короткие волосы и чисто выбритое лицо делали его еще моложе. Протянув руку, колдун открытой ладонью чуть коснулся груди Кара. Сосредоточенно наморщил лоб. Нечто невидимое, но вполне реальное словно вытянулось сквозь плоть наружу и прилипло к ладони колдуна. Тот брезгливо встряхнул рукой, вытер о штаны. Шагнул в сторону.

Кар схватился за грудь, откуда разом ушли боль и кашель. В голове прояснилось, озноб исчез. Молодой колдун чуть усмехнулся, встретив его пораженный взгляд.

— Это твой первый урок, — сказал отец. — Как они тебя назвали?

— Карий, — с трудом ответил Кар.

— Пока оставим. Настоящее имя ты еще должен заслужить. Идем.

В зеркале — хотя кому придет в голову назвать зеркалом участок каменной стены, неведомо как обретший совершенную гладкость и способность отражать? — появилась растерянная фигура. Странно блестящая черно-переливчатая одежда облегала ее, словно вторая кожа. Коротко подстриженные волосы и гладкий подбородок придавали неуверенный вид юнца. И даже — глупца. Или нет, это широко распахнутые ошеломленные глаза и разинутый рот делают его глупцом… Кар с усилием закрыл рот.

— Дикарь, — сказал Оун.

Снова. В первый раз он назвал Кара дикарем, когда тот в удивлении отпрянул от хлынувшей из отверстия в потолке купальни теплой воды — Оун назвал ее «душ». Потом, когда, облаченный в новую одежду, Кар искал, куда бы прицепить нож. И вот теперь. Хмурый наставник, весьма недовольный своей ролью, начинал его раздражать. Увы, Оун — один из немногих, владеющих языком Империи, потому придется мириться с его присутствием. Пока.

Отвернувшись от зеркала, Кар посмотрел недовольному колдуну в глаза. На первый взгляд Оуну можно было дать лет тридцать пять — сорок, но Кар уже понял, что внешний вид обманчив.

— Я дикарь, — сказал Кар. — Полукровка. Вы меня презираете, верно? К чему тогда тратить на меня время?

Оун возмущенно сверкнул глазами.

— Никто из нас не стал бы тратить на тебя и минуты, не будь ты нужен своему отцу!

— А зачем я ему нужен?

— Об этом он сам тебе скажет.

— Когда?

— Когда сочтет нужным.

— Хорошо, — Кар подумал. — А что я должен делать сейчас? Зачем вы здесь? Вас приставил ко мне отец, верно?

— Да.

— Зачем?

Оун насмешливо оскалился.

— В первую очередь — научить тебя приличным манерам.

— Разумеется, — Кар наклонил голову с достоинством, как принц Империи, услышавший придворный комплимент. — А затем?

— Затем, — нехотя ответил колдун, — научить тебя пользоваться своей Силой. Если она у тебя действительно есть. Твой отец дает тебе возможность сделаться одним из нас, маленький дикарь, хоть я и сомневаюсь, что ты на это способен.

Кар улыбнулся. Он больше не боялся колдунов. Ненависть и отвращение под маской обходительности, непререкаемая власть, высокомерие тех, кто вынужден исполнять приказы — все это было ему знакомо. С этим он умел обращаться.

— Поручил ли вам отец отвечать на мои вопросы?

— Да, если они не выйдут за пределы разумного.

— Хорошо.

Кар обвел глазами комнату, с немалым искусством вырубленную в толще скалы, два выхода, занавеси из того же непонятного материала, что и одежда, такую же занавесь над входом в купальню. Здесь тепло, хотя ни камина, ни очага в комнате нет. Откуда берется теплая вода? Кто прорубил в скалах целый город?

Нет. Начинать следует с другого. Кар пересек комнату, сел на изящный стул перед овальным столом тонкой работы. Оун остался стоять у зеркала.

— Кто мой отец? — спросил Кар.

— Сильнейший.

— Что это значит? Правитель?

— Сильнейший — значит, Сильнейший.

— Вы слушаетесь его приказаний, верно? Значит, он правитель. Или не так?

— Это будет еще хуже, чем я думал, — проворчал Оун. С недовольной гримасой занял второй стул, напротив. — Дикарями правят вожди.

— В Империи — император, — перебил Кар.

— Знаю. Он стал императором потому, что императором был его отец, дед, и дед его деда. В реальности он ничем не превосходит других, его власть безосновательна.

— Закон. Его власть основана на законе.

— Дикари не обладают Силой, — с презрением объяснил колдун. — У них нет преимуществ друг перед другом, поэтому они создали закон, чтобы хоть как-то управлять своим сборищем. Владеющим Силой не нужны законы. Сила — сама по себе закон.

— Значит, у кого больше Силы — у того и власть?

— Сила и есть власть. Твой отец — Сильнейший уже триста лет.

— Триста ле… Оун, сколько лет моему отцу?

— Он — последний из выживших в старой Империи.

— Это значит — тысячелетия?

— Одиннадцать веков, если быть точным. В день падения Империи твой отец был уже немолод. Мне — потому что я догадываюсь, каким будет твой следующий вопрос, — двести сорок шесть лет. И нет, мы не бессмертны. Овладевшие полнотой Силы могут продлевать свою жизнь, но не бесконечно. Ты, может быть, овладеешь зачатками Силы, маленький дикарь, но таких высот тебе не достичь никогда.

— Потому что я — полукровка?

— Да.

— В Империи таких, как я, убивают, — помолчав, сказал Кар.

— Это единственное, в чем мы схожи.

— А я?

Оун поморщился.

— Ты — ключ к воплощению планов Сильнейшего. Поэтому для тебя сделано исключение.

— Но я вам противен?

— Да, — равнодушно сказал колдун. — А теперь, если я удовлетворил твое любопытство, нам пора. Сильные интересуются тобой. Ты сегодня обедаешь с членами Совета. Имей в виду, это большая честь, дикареныш. Веди себя прилично.

Он поднялся и пошел к выходу. Кар остался на месте. Сдвигая в сторону занавесь, Оун раздраженно бросил через плечо:

— Ты идешь?

Кар улыбнулся ему, как брат-принц зарвавшемуся придворному.

— Разумеется. Но прежде я должен проведать своего грифона.

— Невозможно. Сильных нельзя заставлять ждать.

— Поверьте, я искренне опечален. Потому что, если я не повидаюсь с Ветром, Сильные напрасно потеряют свое драгоценное время. Я не приду.

Он не понял, что произошло. Оун не шевельнулся, но Кара будто ударило невидимым хлыстом. Он дернулся от боли, упал. Неведомая сила протащила его по каменному полу и бросила к ногам колдуна. Издалека донесся мысленный крик грифона.

— Ты не выдвигаешь условий, дикареныш, — ледяным тоном сообщил Оун. — Ты выполняешь приказы.

Кар поднялся, чувствуя, как под неповрежденной одеждой намокает кровью след удара. Глянул прямо в полыхающую тьму глаз колдуна.

— Не знаю, как отразится на планах Сильнейшего моя смерть, — сказал Кар. — Почему бы вам не попробовать?

— Мне ни к чему тебя убивать, дикареныш, — второй удар бросил его на колени. — Я и без того смогу научить тебя послушанию.

«Тебе плохо! Тебе плохо!» — даже на расстоянии Кар чувствовал панику и ярость Ветра. Еще немного — и грифон примется убивать без разбора.

«Ветер! Успокойся! Слышишь? Все хорошо! Мы вместе, Ветер!»

«Хорошо?» — неуверенно переспросил грифон.

«Да!!!»

«Хорошо…»

— Не сомневаюсь, — улыбнулся Кар, вставая. — Только, боюсь, мой покалеченный вид испортит аппетит Совету. Я даже не говорю о том, что может натворить обезумевший грифон. Вам не приказывали меня бить, верно?

Мгновение казалось — колдун все-таки убьет его. Потом ярость в черных глазах потухла. Оун справился с собой.

— Видите ли, — со светской доверительностью сообщил Кар, — я обещал грифону заботиться о нем. А мы, дикари, привыкли держать слово. И хоть я не сомневаюсь в приеме, оказанном нам обоим, все же предпочел бы удостовериться лично.

Во взгляде двухсотлетнего колдуна мелькнуло нечто похожее на уважение. Он резко кивнул.

— Так идем быстрее.

Широкий коридор казался не прорубленным, а проплавленным в камне — столь гладкими были его стены. Через равные расстояния возвышались колонны в форме древесных стволов, упиравшихся ветвями в сводчатый потолок. В стороны уходили ответвления поуже, но такой же совершенной формы, спускались и поднимались широкие лестницы. Ламп в коридоре не было, разве что белые шарообразные плоды, свисавшие с каменных ветвей, могли оказаться незажженными светильниками. Неяркий свет исходил из круглых, уходящих вверх отверстий в потолке. Многочисленные входы в помещения закрывали занавеси все из того же блестящего материала. Некоторые были сдвинуты в стороны. Кар видел обстановку рабочих и жилых комнат, видел колдунов, и… других, светлокожих и светловолосых, неизменно занятых какой-нибудь работой.

— Кто это? — спросил он, впервые заметив их.

— Дикари, — отозвался Оун. — Рабы. Ты удивлен?

— Ничуть, — холодно произнес Кар. — Откуда вы их берете?

— Их предки были рабами при старой Империи. Работали здесь, в Долине, потому не успели взбунтоваться с остальным стадом. Время от времени мы добавляем свежую кровь для улучшения популяции.

— Как?

Колдун усмехнулся.

— Просто. У дикарей иногда пропадают дети — тонут в реке или теряются в лесу. Не так часто, чтобы вызвать беспокойство и лишние слухи.

— Это делаете вы? На грифонах?

— Что тебя удивляет? Впрочем, иногда они по-настоящему тонут.

— А правда, что вы пьете их кровь?

— С чего ты взял?

— Так говорят в Империи. Колдуны пили кровь своих рабов…

— Дикари, — фыркнул Оун. — Разве им понять? Человеческая кровь — мощнейший источник Силы. Мы берем эту Силу. Вот и все.

Кар промолчал. И правда, что его удивляет? Сам выбрал стать колдуном. Вслед за своим хмурым провожатым он шагнул на каменные ступени лестницы. Навстречу поднимались две светлые женщины, несущие корзины с незнакомыми плодами. Кар остановился. Рабыни прошли мимо, не поднимая глаз. Скрылись за поворотом коридора.

— Оун! — Кар поспешил догнать колдуна. — Много их здесь?

— Около двух тысяч.

— А вас?

— Если тебя это так интересует — тысяча восемьсот двадцать девять человек Владеющих Силой. Не считая детей.

— Не боитесь, что рабы восстанут, как случилось в Империи?

— Нет. Мы приняли необходимые меры предосторожности. То, что случилось, не повторится.

Едва Кар шагнул из-под каменных сводов наружу, с неба обрушился Ветер. Огромные когти взрыли землю. Грифон приветственно заклекотал, потянулся навстречу. Как всегда, заглядывая в его черные с искрами глаза, Кар окунулся в солнечное счастье. Рассмеялся, не думая о стоявшем за спиной Оуне.

«Я ждал тебя. Тебе было плохо», — сказал Ветер.

«Все хорошо. Не волнуйся, Ветер. Тебя хорошо приняли?»

Грифоний клюв коснулся волос, и с касанием пришли картины: ящерица размером с теленка, с бесполезными крыльями по бокам, светловолосые мужчины ударами топоров перерубили ей хребет. Тонкую блестящую шкуру сняли — Ветер вместе с сородичами наблюдал за работой, — а мясо отдали грифонам. Другие позволили насытиться гостю и потом только склевали остатки. Ее мясо было нежней, чем у любого животного, до сих пор попадавшегося Ветру. Потом грифоны кружили над долиной, и Ветер с ними, греясь в солнечных лучах и ловя отголоски мыслей Кара. Потом пришла боль, боль Кара, и Ветер чуть не сцепился с другими грифонами. Теперь снова все хорошо…

«Мы останемся здесь?» — спросил грифон.

«Пока — да. Или ты не согласен? Хочешь улететь?»

«Я буду там, где ты. Мы — вместе».

«Да».

Кар постоял еще, уткнувшись лицом в теплые перья, и вернулся к Оуну. Грифон подпрыгнул, изящно, как огромный кот. Распахнул крылья, набирая высоту.

«Мы — вместе!» — донеслось издалека.

Мимолетная улыбка — и Кар снова надел маску светского безразличия. Кто бы мог подумать, что в племени колдунов пригодятся старые придворные навыки?

— Благодарю вас, Оун. Теперь я готов предстать перед Советом.

Колдун молча зашагал обратно. Лестница, длинный коридор с боковыми ответвлениями, еще одна лестница — бесконечно длинная, уводящая на самый верх.

— Как ты покорил этого грифона? — спросил вдруг Оун.

— Я не покорял его. Я… Он съел моего коня. Так мы встретились.

— И что произошло?

Кар пожал плечами.

— Мы узнали друг друга.

Оун резко остановился.

— Между вами возникла мгновенная связь?

— Да… Наверно. Я не думал, что это такое.

— Ты дикарь, — растерянно, почти жалобно произнес Оун. — Ладно, пусть наполовину дикарь. Ты не мог этого сделать!

Его упрямство позабавило Кара.

— Я и не делал этого — нарочно. Само вышло.

— Бессознательное использование Силы? Да понимаешь ли ты, что говоришь, дикареныш?!

Кар снова пожал плечами. Он едва сдерживался, чтобы не расхохотаться.

— Не понимаю. Это вы говорите, Оун, не я.

Мгновение колдун сверлил его возмущенным взглядом, потом фыркнул и отвернулся.

— Тебе туда, — махнул он на занавесь, отделявшую широкий, увенчанный аркой вход. — Поторапливайся, тебя ждут.

И, уже занося руку, чтобы отодвинуть занавесь, Кар заметил быстрое движение Оуна. Ноющая боль от горящих под одеждой ударов хлыста исчезла.

Каменные стены терялись в полумраке, отчего зал казался бесконечным. Деревья из прозрачного хрусталя, плод чьего-то немыслимого искусства, раскинули изящные ветви над круглым столом, словно выросшем из пола. Подобно золотой листве, обтекал их искристый свет. За столом восседали шестеро мужчин и две женщины. Блестящая ткань их одежд, таких же, какую дали Кару взамен его жалких тряпок, переливалась в струях света. Изящнейшие кавалеры Империи отдали бы все свои драгоценности за отрез такого материала. На столе была серебряная посуда тончайшей ковки; для Кара оставлено место возле отца.

Кар приблизился. Взгляды сидящих остановились на нем. Снова показалось — его просматривают насквозь, оценивают, будто самоцвет сомнительного качества. Внезапно оробев, он поклонился, но колдуны словно и не заметили. Ни слова не было произнесено, ни одной мысли не отразилось на лицах сидящих, пока наконец пронизывающие взгляды не потухли.

— Садись, — сказал отец.

Кар подчинился. Молодая — или похожая на молодую, колдунья ободряюще улыбнулась с другой стороны стола. Ее губы показались бы чересчур крупными на любом другом лице; в глазах плясали огненные демонята. Она заговорила, обращаясь к отцу Кара. Сидящий рядом колдун резко произнес что-то, видимо, возразил. Вмешалась вторая женщина…

Нетрудно было догадаться, о ком речь, и Кар дорого дал бы за возможность понимать певучий, с растянутыми гласными, язык колдунов. Он заметил, что отец не участвует в споре. Заметил неприязненный взгляд колдуна, чье лицо казалось гротескной маской высокомерия — именно такими древние хозяева Империи изображались на картинах и фресках. Заметил, что колдунья, заговорившая первой, смотрит скорее одобрительно и морщится, когда говорит высокомерный.

— Это тебя не касается, — негромко сказал отец на языке Империи. — Ешь.

Справа от тарелки лежал небольшой нож, ложка и незнакомый предмет: витая рукоятка, скреплявшая три металлических зубца. Такие же, но больше, лежали на краях серебряных блюд в центре стола.

Молодая колдунья большим трезубцем подцепила с блюда мясной шар. Положив на тарелку, при помощи ножа и маленького трезубца ловко разделила на кусочки, и, подхватив трезубцем один кусочек, ловко отправила его в рот. Кар благодарно улыбнулся, на миг поймав ее веселый взгляд, и колдунья отвернулась. Как ни в чем не бывало, продолжила спор. Остальные ничего не заметили, кроме отца, внимательно наблюдавшего всю сцену.

Кар попробовал повторить. В последний миг кусочек мясного шара соскочил и шлепнулся обратно на тарелку, но уже вторая попытка увенчалась успехом. Краем глаза Кар заметил улыбку колдуньи. Возможно, у него появился друг. Очень ценный, ведь для отца и Оуна Кар лишь инструмент неведомых планов. Впрочем, может быть, и колдунья видит в нем что-то вроде забавной игрушки?

«Нет, ты не игрушка, талантливый мальчик-дикарь, и они в этом еще убедятся. Прикрой свои мысли. Ты сейчас словно голый».

Опыта пятнадцати придворных лет едва хватило Кару, чтобы скрыть изумление. Колдунья чуть заметно кивнула.

«И что же, все видят мои мысли?» — спросил Кар так же, как говорил с грифоном.

«Не совсем, — был ответ. — Благодари за это их самомнение. Амон — видит. Прикройся».

Амон — это отец? Или кто-то другой? Кар не решился спросить. Не умея закрыть от наблюдения свои мысли, он попробовал не думать вовсе. Получилось плохо. Колдунья опечаленно качнула головой. Отец послал ей сердитый взгляд.

— Если хочешь закрыться, имей в виду, что твои чувства пылают куда ярче мыслей, — сказал он. — Ты щетинишься от страха, как дикий звереныш. Успокойся. Расскажи, как ты покорил грифона.

Почему всех беспокоит его грифон?

— Я спал в лесу, — ответил Кар. — Он напал на моего коня. Я прибежал на крик, и мы встретились. Вот и все.

Отец быстро перевел для остальных его короткий рассказ. Колдуны заговорили разом, их недовольные взгляды перевода не требовали.

— Этого недостаточно, — сказал отец. — Вспомни отчетливо все, с самого начала. Вспомни, что ты чувствовал. Нет, молчи, просто вспоминай. И не пытайся закрываться, все равно не умеешь.

Кар послушно принялся вспоминать. Равнодушие, завладевшее им в ночном лесу, тяжелый сон. Жалобный конский крик. Золотистого в лунном свете грифона. Испуг, оцепенение, гнев, отчаянное бесстрашие, готовность умереть… Неповторимый экстаз узнавания, когда человек и грифон стали едины. Кар не сдержал улыбки, поймав отзвук памяти Ветра. «Мы — вместе…»

Отец произнес несколько слов, резко, со властью. На этот раз никто ему не возразил. Молодая колдунья, за ней остальные, согласно склонили головы.

— Ты останешься здесь, — сказал отец. — Как один из нас. Тебя научат языку и основам магии. Когда ты достигнешь уровня наших детей, присоединишься к другим ученикам и получишь возможность овладеть полнотой Силы. Надеюсь, ты не обманешь моих ожиданий.

— Я постараюсь, господин.

— Постараешься, — подтвердил отец. — Что до планов, которых ты страшишься, сейчас рано говорить о них. Придет время, и ты узнаешь. Пока — учись.

Годы при дворе научили Кара не только высокомерию принца, но и покорности верноподданного. Ошибки быть не могло: Сильнейший приказывает — ему повинуются. Все, даже могучие колдуны. И неважно, что лежит в основе его власти — простое наследственное право или неведомая Сила. Кар склонил голову.

— Да, господин.

После обеда, когда почти все покинули зал, к Кару с отцом подошла молодая колдунья. Заговорила на языке колдунов.

— Ее зовут Кати, — перевел отец. — Она говорит, что если ты соберешься наделать глупостей, сначала посоветуйся с ней.

— Благодарю вас, госпожа, — ответил Кар. — Меня зовут Карий, и я постараюсь не делать глупостей без вашего совета.

Отец перевел. Кати засмеялась, сказала что-то и быстро пошла к выходу. Она больше не пыталась говорить с ним мысленно, и Кар не посмел спросить, почему.

Отец долго разглядывал его.

— Думаю, у тебя получится, — сказал он, наконец. — Ты неплохо выдержал схватку с Оуном. Я удивлен. Возможно, Кати права, и всех нас ждет сюрприз. Оун станет твоим учителем. Продолжай в том же духе, и ты заслужишь его уважение.

— Да, господин, — только и смог ответить Кар.