Нет, никто не спешил распахивать перед изумленным Каром сокровищницу высшей магии. Но в магии высокой, в магии Воздействия, он достиг невозможных для ученика высот. И немалая заслуга в том принадлежала Сильным, в чьем обществе Кар проводил целые дни, а нередко и ночи.

Все словно забыли, что церемонию Испытаний он пропустил из-за Тагрии, что Сильнейший так и не объявил его законным сыном. Роль полноправного мага льстила самолюбию Кара. И сколь бы мало ни значили родственные связи для Владеющих Силой, полукровке Карию и не снилось почтение, с каким встречали на любом ярусе города магов Амона, сына Амона Сильнейшего.

Напряженность занятий, новое положение вперед, близящийся праздник Возрождения — все вместе сыграло свою роль. И трех недель не прошло со дня смерти Гариона, а его искаженное агонией лицо уже почти не тревожило воспоминаний Кара — Амона, как все чаще называл он сам себя.

В последний вечер отец призвал его в Зал Совета. Не для напутствий — напутствия Кар получил раньше. Все, что мог сказать господин слуге, было сказано, слов же отца к сыну Кар и не ждал. Но явился на зов без промедления.

Как всегда, струящийся золотой свет создавал иллюзию бесконечности, как будто Зал неподвластен ни пространству, ни времени. Отец был один. Заложив руки за спину, он стоял у хрустального дерева — почти столь же древний, почти столь же твердый. Потоки света обтекали точеную фигуру Сильнейшего, россыпью драгоценностей играла драконья кожа костюма. Замерший в дверях Кар с удивлением понял: отец не просто красив, он божественно прекрасен. Прекрасен и вечно молод — древнейший из магов, не имеющий равных в Силе и мудрости. Только глупец может осмелиться перечить его воле.

Но Амон заговорил, и очарование прошло.

— Проходи, — сказал он. — Садись. Сегодня ты можешь сам выбрать себе место в Зале Совета.

— Если б я мог выбирать, — без улыбки ответил Кар, — занял бы твое.

— Знаю. Ты этого не скрываешь. Но хватит ли тебе Силы?

Сила чужих жизней переполняла его — маги не поскупились на кровь. Ясность разума почти ослепляла. Очертания предметов колебались, как будто взгляд с трудом удерживался на поверхности, проникая внутрь даже против желания Кара.

— Нет. И я не настолько глуп, чтобы пытаться. Зачем ты предложил? Ты ведь ничего не делаешь зря.

— Ответь сам, — сказал отец.

— Чтобы я, очутившись в Империи, не забыл, кому служу. Чтобы помнил о твоей Силе. И не вздумал бунтовать. Верно?

— Верно.

Кар приблизился. Отец и сын, теперь они стояли в потоках света лицом к лицу.

— А знаешь, — Кар смотрел прямо в черную пропасть отцовских глаз, — я многому научился. И многое понял. Во мне твоя кровь и твоя Сила. Но ты прав, я не могу тягаться с тобой и не смогу еще много веков. Если они у меня будут, эти века. Ты не ждешь еще увидеть меня живым.

— Я не хочу твоей смерти, — спокойно возразил отец. — У меня слишком мало хороших магов, чтобы жертвовать хоть одним. Если выживешь — буду рад.

— И позволишь мне учиться высшей магии?

— После нашей победы — да.

— А если я выучусь — и стану сильнее тебя?

— Займешь мое место на радость Кати, если она доживет до того дня. Я не считаю себя бессмертным, Амон. Однажды кресло Сильнейшего перейдет к другому. Так почему бы не к тебе? В нашем роду было много Сильнейших.

— И ты так просто уступишь его?

— Одолеть меня в поединке не будет просто, Амон. Ты действительно этого жаждешь?

— Разве не ты обещал мне власть и Силу? Там, в лесу, когда я был еще дикарем?

— Я сдержал обещание. Прежде чем желать большего, ты выполнишь мою волю.

Отойдя к столу, отец сел в кресло Главы Совета. Кар остался стоять. Отсюда, из потока света, отцовское лицо теперь казалось скрытым в полумраке. Голос же звучал по-прежнему четко:

— Девять столетий я ждал этого дня, Амон. Дня, когда верну Империю. Когда сполна воздам дикарям за свой народ. Если ты помешаешь моим планам, если не справишься — даже смерть не скроет тебя от моего гнева. Помни об этом, сын.

— Я узнал еще одно, — ответил Кар. — Часть тебя во мне, и я не могу от нее избавиться. Но и ты не можешь меня убить, пока она там. А выпить мою Силу, когда я в Империи — невозможно, Сильнейший. Слишком далеко.

— Значит ли это, что ты намерен ослушаться? — в отцовском голосе не было гнева, но Кара отчего-то пробрал холод.

— Нет. Я выучил урок, отец. Куда бы я ни убежал, рано или поздно придется вернуться к тебе. Больше идти некуда. И когда я вернусь, ты заставишь меня горько сожалеть о своем бунтарстве. Так зачем тогда бунтовать?

— Правильно. Ты боишься меня и ненавидишь, ты поклоняешься мне, ты жаждешь моей любви и моей смерти и сам не понимаешь, чего хочешь сильней. Выполни мою волю, и у тебя будет выбор.

— А будет ли у меня свобода, отец?

— Да. Любое заклятие можно обратить вспять. Я дам тебе свободу. Ты уйдешь или останешься со мной, как сын и способный маг — или, если пожелаешь, мой будущий соперник.

— Я все пытаюсь понять… — Кар приблизился к отцу. Подумав, сел рядом, в кресло одного из Сильных. — Пытаюсь понять, в чем вы мне лжете. Или недоговариваете. И ты, и Кати… Все.

— Почему ты решил, что мы лжем? — с интересом спросил отец.

Кар пожал плечами.

— Чувствую.

— Я не лгу тебе, сын, и никогда не лгал. В этом нет нужды. Что до Кати… Она ненавидит меня так, что готова поддержать любого, в ком увидит возможность когда-нибудь со мной справиться. Вот и весь ее секрет.

— За что?

— Кати — дочь Сильнейшей Моры. Ты проходил историю Долины?

— Ты убил ее. Одолел в поединке.

— Правильно. Мора могла сдаться, но предпочла умереть. Кати на редкость сентиментальна. Триста лет прошло, а она все не успокоится. Бросить мне вызов сама она не может, потому что знает предел собственной Силы. Ты стал ее надеждой на месть.

— И твоей тоже. Не слишком ли для одного полукровки?

— Не возносись, — ровно сказал Сильнейший. — Ты не моя надежда, ты лишь мой инструмент. Я перебрал много способов покончить с дикарями. Этот показался мне лучшим. Но не единственным.

— Понимаю. Ты хотел еще что-то сказать мне, отец?

— Немного. Ты уже решил, как будешь действовать?

— Я ждал, что ты спросишь, — ответил Кар. — Да, я давно все решил.

— Лучше взять императора под открытым небом. Во дворце Сильнейших материя не будет повиноваться тебе так, как ты привык. Магия такой Силы не слабеет с годами.

— Я знаю.

— Мы сознательно не давали тебе советов на этот счет. Но если ты с грифоном…

— Нет.

— Ты идешь совершать казнь, а не играть в дикарскую честь.

— Знаю.

Кар спокойно выдержал долгий отцовский взгляд. Наконец Сильнейший кивнул.

— Решай сам. Я доверяю тебе. Но не будь слишком самонадеян, Амон.

— Не буду.

— В таком случае в путь, сын. Поверь, я буду рад увидеть тебя снова.

— Тогда я постараюсь доставить тебе эту радость, отец, — ответил Кар, вставая. — Прощай.

Выходя, он чувствовал взгляд Сильнейшего, и тьма у сердца отзывалась тьме отцовских глаз, пока наконец завеса драконьей кожи не отделила Зал Совета от мира смертных.

* * * *

«Все-таки я во многом дикарь», — думал Кар, прощаясь с Ветром на крыше дворца. Столица Империи дышала и ворочалась во сне, словно громадный многоголовый зверь. Кар чувствовал ее Силу — Силу древних камней, хранящих заклятия строителей-магов, Силу тысяч живых душ, их страхов, их надежд. Силу крови в их жилах.

«Ты точно должен туда идти?» — красные искры в грифоньих глазах мерцали все быстрее. Тревога зверя окутывала Кара, как холодное одеяло.

«Должен, — в который уже раз повторил Кар. — Улетай, Ветер. Что бы ни случилось, не возвращайся, пока я не позову».

«Я не хочу тебя оставлять».

«Знаю. Поверь мне, Ветер. Так нужно».

Тот выгнул спину, как рассерженный кот. Длинный хвост ударял по бокам.

«Я боюсь, — признался Ветер впервые на памяти Кара. — Ты не хочешь туда. Ты идешь против своего сердца. Ты как будто умираешь!»

— Я не собираюсь умирать, мой мудрый грифон, — прошептал Кар. Ласково коснулся нависшего над головой клюва. — И туда иду по своей воле. Улетай, прошу. Доверься мне. Мы — вместе!

Грифон зашипел сердито, но все-таки подчинился. Присев, рванулся в звездное небо — темно-золотое видение из прошедших времен, мечта магов и страх дикарей. Огромные крылья на миг заслонили звезды. Описав круг над дворцом, грифон полетел прочь от столицы.

Кар глубоко вздохнул. Он дрожал, но не от холода или страха. Добротная имперская одежда из кладовых Долины — плотные штаны для верховой езды, шерстяная рубашка цвета крови, теплый плащ в тон — давила и стесняла движения. Жесткие сапоги неприятно скрипели при ходьбе.

Кар погладил знакомую рукоять меча. Давненько он не вспоминал былых привычек! Жаль, оружие бессильно против воспоминаний. Они подступали со всех сторон, давили, мешая дыханию. Звезды… глупо расстраиваться из-за звезд. И все же пасмурную ночь было бы легче. Упрямый прозрачный свет плыл над крышей, и звенели в тишине мальчишечьи голоса: «Мы будем приходить сюда, Кар? Потом, когда я стану императором?» «Как пожелаешь, мой принц». Амон, сын Амона, прижал к ушам ладони, но голоса все равно звучали в нем. «Ты — мой принц. Мой брат. Я всегда буду рядом. Клянусь». «Помни, ты поклялся».

— Нет, — прошептал Кар.

Спасаясь от призрачных мальчишек, вызвал в памяти другое воспоминание: женщину со связанными руками на залитой солнцем площади. Золотоволосого императора на помосте, рядом со жрецом. Знак унизанной перстнями руки, блеск топора в руках палача.

Голоса стихли. Плотнее запахнувшись в плащ, Кар пошел к знакомому люку.

Створки отворились со скрипом — петли давно не смазывали. Запах пыли ударил в нос. Сотворив неяркий магический свет, Кар спрыгнул на каменные ступени.

Он ждал, что дверь придется открывать магией, но та послушалась толчка. Эриан не удосужился велеть починить замок или все еще порою сбегает от императорских забот на крышу? Едва ли. Призраки-воспоминания не пощадили бы и его.

Покров невидимости — заклинание сродни магическом колпаку. Кар набросил его бессознательно, хоть в том и не было особой нужды. Дворец спал. Знакомые коридоры с потускневшими фресками на стенах окутывал полумрак. Масло в светильниках подходило к концу, но слугу, заправлявшего их, видимо, сморил сон. Даже закованные в железо стражи у дверей императорских покоев казались полусонными. Кар мог войти в двери незамеченным — вояки смотрели сквозь него, не видя и не слыша. Но, словно мстя за давнюю клевету, он направился в обход, к потайной двери.

Заперто, разумеется. Кар положил руку на замок. Закрыл глаза. Отец предупреждал, что материя здесь непослушна. Метал под ладонью нагрелся, когда древняя магия вступила в борьбу с магией Кара. Никому не позволено войти незваным во дворец Сильнейших. Никому — бездушным заклятиям невдомек, что хранят они чужих, что чужие давно вошли, без всякой магии, обычной животной силой. Девять столетий спустя заклятия еще действуют, не пуская хозяина домой.

«Это мой дом, — сказал мысленно Кар. — Я сын Сильнейшего и потомок древних Сильнейших. Во мне их Сила. Я пришел по праву».

Сначала показалось — все зря. Потом Кар увидел заклятие и вздрогнул. Такой магии его не учили. Истлевший от времени страж, скелет в воинских одеждах, медленно склонил голову с остатками седых волос: «Проходи, Сильный». Дверь отошла.

В коридоре пахло пылью и памятью. Кар опять зажег магический свет. Белый шарик поплыл над головой, указывая путь. В груди болело нестерпимо, хоть кричи. Кар тяжело дышал сквозь зубы. «Придет день, — подумал он, и сразу стало легче, — придет день, и я спрошу с тебя, Сильнейший, за эту ночь. И за ту, давнюю. Я служу тебе, но помню, кто во всем виноват…» Тьма у сердца не отозвалась. Будто охотничий пес, она чутко вглядывалась вперед, насторожив уши. Она узнавала здесь каждый камень, и Кар знал, что там, в Долине, хозяин тьмы сидит за каменным столом, стиснув руки, что ногти до крови вонзаются в его ладони, но Сильнейший не чувствует боли, терзаемый своими призраками. И призраки те много страшней призраков Кара.

Последняя дверь открылась быстро. Кар просто ударил в нее Силой, и заклятия послушно расступились.

Он был здесь. Призраки подступили вплотную. Шарик света погас. Еще шаг — и неровный огонь свечей заиграет на самоцветах в рукояти кинжала, на волосах мертвого императора, на мокрых щеках Лаиты. Кар сжал кулаки и шагнул вперед.

Свечи не горели. Холодным был камин. Лунный свет лился в окно, позволяя видеть резной балдахин над кроватью, повешенный на перекладину тяжелый халат. Алые покрывала, золотые локоны на подушке. Кар склонился, вглядываясь в лицо спящего — широкие брови, густую бороду, морщину усталости на лбу. Взрослый Эриан до боли походил на императора Атуана.

«Убей», — приказала тьма.

Кар выпрямился, гневно сжав губы.

«Не мешай мне, отец. Я помню, зачем пришел. Неужели ты думал, что я зарежу его во сне, как вор?»

«Я говорил тебе, что не время играть в дикарскую честь!»

«Он Эриан, а не один из твоих рабов. Мне безразлично, что ты думаешь. Не мешай, или я уйду, и делай все сам».

Отцовская воля ударила его, неодолимая, как лавина в горах. Тьма вцепилась в сердце стальным когтями. Кар будто со стороны смотрел, как его рука тянется к груди Эриана, как быстрая мысль проникает в тело императора, просачивается в кровь, тянется к сердцу. Один приказ — и оно замрет навсегда.

«Нет!!!» — Кар ударил изо всех сил, но не Эриана — тьму. Напрягся, часть за частью возвращая власть над своим телом и разумом. Тьма взвыла, впилась больней, но за ее злобой, за непреклонной властностью отца Кар уловил испуг. Уловил и вырвался из стальной хватки.

«Не указывай мне, отец, — бросил он, задыхаясь. — Я твой сын, а не раб!»

И, не слушая больше, отступил от кровати.

— Просыпайся, император, — сказал он.

Глаза Эриана распахнулись, тело метнулось в сторону, как будто уходя из-под удара. В руках словно ниоткуда очутился кинжал. Странный навык для всегда окруженного стражей владыки!

Вскочив на ноги в изножье кровати, Эриан вгляделся в полумрак. Глаза его встретились с глазами Кара. Из груди вырвался тихий вскрик.

С ужасом, какого не испытывал давно, Кар увидел чувства императора. Радость, восторг, неверие — и ни капли страха или ненависти. Не так встречают убийцу отца и сына убитой матери.

Казалось, еще миг, и Эриан кинется обнимать его. Отступив назад, Кар обнажил меч.

— Возьми меч, император, — сказал он. — Защищайся.

— Кар… — Эриан словно и не заметил. — Кар!

Он шагнул навстречу, робко, как человек, не верящий своим глазам. Кар снова отступил.

— Возьми меч! — повторил он.

Глаза императора скользнули по клинку и вернулись к лицу Кара. Эриан понял.

— Кар! — сказал он. — Почему?

— Возьми меч, — в горле хрустел песок, слова хрипели, увязая в нем. — Или я убью тебя безоружного.

Не отводя глаз, Эриан шагнул в сторону. Вернулся с мечом.

— Я ждал тебя. А ты пришел, чтобы меня убить. Почему?

Кар ударил, зная уже, что император уклонится. Эриан легко шагнул в сторону, сделал быстрый выпад, который Кар отбил в последний миг.

— Почему? — опять спросил Эриан.

Кар ударил снова, и снова безуспешно.

— Как ты мог, Эриан? — спросил он тогда. — Как ты мог убить ее?

— Кого, Кар? — меч Эриана описал дугу возле его груди.

— И ты спрашиваешь? — Кар едва не задел императора. Тот отпрянул — и опустил меч.

— Кого я убил, Кар? — спросил он требовательно.

Тьма зашипела, пытаясь вновь овладеть Каром. Он с усилием вырвался из черной хватки. И сказал:

— Мою мать.

— Кар, — Эриан больше не пытался поднять оружие. — Не знаю, кто тебе сказал. Это ложь.

Картины, увиденные в отцовской памяти, ожили перед глазами. Разве можно так лгать?

— Она жива, Кар! — сказал Эриан. — Тебя обманули!

— Поклянись, — прошептал Кар.

— Клянусь Богом, Кар. Она жива. Я подарил ей тот замок и озеро, где лебеди. И навещаю ее каждый раз, как смогу вырваться отсюда.

Кар медленно опустил меч.

— Стража! — крикнул Эриан.

— Ты проиграл, отец, — сказал Кар, когда распахнулись двери.

Четверо стражников ввалились внутрь — в руках мечи, на лицах сонное отупение.

— Меня уже трижды могли убить, — с презрением заметил император.

Кар молча позволил стражникам забрать оружие. Не сопротивлялся, когда его руки скручивали за спиной. Грубый удар бросил его на колени.

— Не бить, — приказал Эриан. — Заприте его. И пошлите за жрецом.

Казематы под императорским дворцом не были ни сырыми, ни мрачными. Узников здесь почти не держали — на то есть городская тюрьма; разве что изредка какой-нибудь проворовавшийся слуга проводил ночь-другую в одной из камер. Стражникам, игравшим в кости в тесной караулке возле входа, недосуг было следить за парой мальчишек, открывавших двери снятым здесь же со стены ключом.

Кар помнил эти пустые комнаты без окон, где бродило, ударяясь о стены, гулкое эхо. Помнил тяжелые замки на дверях, шлепанье осторожных шагов и взволнованное дыхание наследника престола. Лампы дрожали в руках. Пляшущие огоньки выхватывали из темноты свод коридорного потолка, мертвые светильники на стенах, приоткрытые двери, завитки на висках принца. «Не бойся, — шепотом говорил принц, — если поймают, я скажу, что сам все придумал. А ты просто не мог оставить меня одного». «Я и не боюсь, — лгал Кар в ответ. — Думаешь, здесь есть призраки?» «Призраки колдунов… Стражник рассказывал кухаркам, что они воют по ночам. И гремят цепями». «Нет здесь никаких цепей! — спорил Кар, а сердце замирало в сладком испуге. — А если бы выли, Баргат бы знал!» «И я то же думаю», — шептал Эриан, стараясь шагать поближе к Кару: вдвоем не так страшно.

Но ни цепей, ни воющих колдунов юные принцы не нашли — ни в тот день, ни потом, возвращаясь сюда снова и снова. Только теперь, шагая знакомым коридором меж двух стражников, со связанными за спиной руками, Кар наконец увидел призраков.

Они шли рядом, локтем к локтю, держа лампы, не смущаясь ярких огней зажженных светильников и не видели ни стражи, ни узника. Два мальчика в ярких, но мятых и местами порванных туниках. Два брата, неразлучные, как день и ночь. Садовый мусор, пушинки и листья трепетали в золотых кудрях принца, на белой коже темнели грязные следы. Брат-принц, смуглый и растрепанный, как дворовый пес, отдувал с лица спутанные черные волосы. Смутно вспомнилось, что призраков ждет взбучка за неподобающий вид. Но братья давно привыкли к взбучкам, и нынче же вечером через разлом в стене убегут в город. Там встретят компанию мальчишек — сыновей ремесленников и еще до темноты обзаведутся новыми синяками и новыми друзьями.

Призраки не оглянулись, когда Кара втолкнули в камеру. Они ушли дальше, к новым играм и приключениям, к далекому, но неизбежному предательству. Дверь захлопнулась, лязгнул замок, и Кар остался один.

Сразу, хоть и не помышлял о бегстве, потянулся магией к двери. Ощупал стены. Догадка оказалась верна: во времена магов здесь держали узников, наделенных Силой. Заклятия, не дававшие им покинуть стены камер, с годами не ослабли. Сам того не зная, Эриан выбрал единственное место, откуда Кар не сможет уйти.

«И хорошо. Куда мне уходить?»

Он сел на пол, привалившись к холодной стене. Закрыл глаза. Ни злости, ни обиды — лишь усталость да радость оттого, что не сделал непоправимого. Не убил Эриана в угоду отцу, как убил уже Гариона, как убил бы еще многих, не останови его кто-то, чья воля тверже воли Амона Сильнейшего. Случайность? Но кому, если не Кару знать, как направляемы случайности! С рождения и до сих пор все, что случалось с ним, было волей отца. Теперь, впервые, он столкнулся с иной волей. Аггары сказали бы: это Бог. Их Голоса учат, что есть много темных богов и лишь один — Светлый. Но если так, этому Светлому Богу молятся не только Дингхор и Тэрлах. Верховный жрец тоже. И не именем ли этого Бога истреблен целый народ Владеющих Силой? Нет, усмехнулся в темноте Кар. Лучше он будет верить в случайность.

«Ты предал меня», — шепнула тьма.

«Ты обманул меня», — ответил Кар.

«Ты умрешь».

«Знаю. Думаешь, я боюсь?»

«Я найду тебя, — беззвучно сказал отец. — Воскрешу. И убью снова. И снова. Я буду убивать тебя вечно».

«В самом деле? А когда же ты будешь возвращать Империю? Строить новые великие планы? Скажи, Сильнейший. Или я вправду был твоей единственной надеждой?»

«Империя будет моей, — произнес Сильнейший, и слова его прозвучали клятвой. — Я позабочусь, чтобы все, кого ты любишь, умерли в муках. Прощай, сын дикарки. Ты изначально годился лишь на кровь. До встречи после твоей смерти».

— Прощай, — сказал Кар.

Он хотел бы еще поспорить с тьмой. Или заглянуть в удивленные, непонимающие глаза Эриана. Схватиться в одиночку с сотней дворцовых стражников. Что угодно, лишь бы не слышать тонкого, отчаянного плача грифона.

Кар просил и умолял, даже приказывал — все зря. Ветер отказался улетать. На следующий день, когда блестящие парадными доспехами стражники вывели Кара на площадь для суда, грифон был там. Кружил, раскинув золотые крылья, чуть различимый штрих в синей пропасти небес. Слишком высоко для людских глаз и стрел, слишком близко для Кара. Впервые в жизни он применил Силу к своему грифону: только так можно было удержать Ветра, не дать ему обрушиться на площадь, сея хаос, в дикой ярости, ведомой одним лишь грифонам. Не дать спасти его, Кара.

«Нет, Ветер, — снова сказал он, глядя, как спешивается у помоста император в белой мантии, надеваемой лишь по случаю суда, как тянется от дверей храма вереница жрецов, как растет восторженная толпа зевак. — Нет!»

«Почему?!!» — ярость, гнев, сводящее с ума отчаяние. Люди не умеют чувствовать так остро.

«Я не хочу».

«Я хочу!!! — грифон нырнул вниз. Жалобно вскрикнул, ударившись о невидимую преграду. Со стоном выровнял полет. — Почему?!»

Порвать веревки, раскидать воинов, воспламенить землю под ногами жрецов — дело одной минуты. Проще — снять запрет, и с неба камнем упадет грифон. Мгновение, и Кар на свободе, в надежных когтях Ветра, хохочет над глупцами, вздумавшими судить мага. Стиснув зубы и тщетно пытаясь сморгнуть пот, Кар подкрепил запрет новой порцией Силы. «Я не хочу».

Он едва не утратил волю, когда женщина в черной одежде пала к ногам императора. Эриан, уже собравшийся взойти на помост, остановился. Склонившись, поднял ее. Мысль Кара метнулась к ним сквозь густой от людских чувств воздух.

— Эриан… — задыхаясь, как умирающая, прошептала дама Истрия. — Смилуйся…

Тихо, так что не услышал никто, кроме нее и Кара, император ответил:

— Доверься мне.

И быстро взошел на белую сторону помоста.

Истрия пошатнулась. Ее полные слез глаза поймали взгляд Кара. Две линии стражи, между них вереница жрецов, пестрые наряды придворных, знакомых и незнакомых — Кар не видел никого. Мать постарела. Некогда полная телом, она словно высохла, на лбу и под глазами пролегли морщины. Черная накидка на плечах делала ее лицо совсем бледным. Волосы, наполовину прикрытые скорбным черным чепцом, казались серыми. «Я люблю тебя», — Кар знал, что мать не услышит, что, подобно всем дикарям, она глуха и слепа к мыслям других. Но, бережно коснувшись ее разума, он вдохнул туда спокойствие — так много, как решился.

— Я люблю тебя, мама, — прошептал он, и ее губы шевельнулись в ответ.

Верховный жрец занял место на алой стороне помоста. Согласно закону, между императором и жрецом, между правосудием и гневом Божьим, встал защитник. Две части, белая и красная, составляли его мантию. Так в Империи судят членов императорского дома.

По знаку распорядителя суда запели рога. Шум голосов стих, все взгляды обратились к помосту.

— Кто смеет обвинить брата-принца Империи? — подняв руку, вопросил Эриан.

— Обвиняет Бог, — раздался голос жреца.

— Чьими устами говорит Бог? — спросил Эриан.

— Я стою между Богом и Империей, чтобы изрекать его волю и хранить закон, — ответил жрец. — Моими устами говорит Бог.

— В чем ты обвиняешь брата-принца Империи?

— В убийстве его величества императора Атуана, в намерениях убить его величество императора Эриана, в домогательствах имперского престола и в колдовстве.

— Какого наказания требуешь ты для брата-принца?

— Смертной казни.

Эриан кивнул защитнику. Тот выступил вперед. Кар с безразличием отметил страх и неприязнь тщедушного чиновника, вынужденного защищать колдуна.

— Ваше величество, ваша святость, — с хрипотцой начал тот. — Осудить члена императорской семьи можно лишь при наличии ясных и неопровержимых доказательств. Таков закон Империи, закон Бога. И согласно закону я спрашиваю: кто может подтвердить виновность брата-принца? Ибо, если таких не найдется, должно вам признать его невиновным.

— Герцогиня Тосская может подтвердить его виновность, — сказал жрец.

Взор императора обратился к распорядителю суда.

— Герцогиня Тосская отсутствует, — громко сказал тот. — Баронесса Урнская станет говорить от имени племянницы.

— Позволяю, — кивнул Эриан.

Кар перестал слушать. Он знал, что будет дальше, предвидел все слова ожидавшей в первых рядах баронессы Тассии, Баргата, стражников и придворных, всех, кто был во дворце в ночь смерти императора. Грифон рвался вниз, Кар устал сдерживать его. Устал молчать в ответ на его жалобное «Почему?!»

«Хватит, Ветер! — взмолился Кар. — Успокойся! Я не могу уйти с тобой, не могу жить дальше так, как жил. Если любишь меня — пойми!»

«Нет!!!»

Словно неразумная тварь, Ветер снова и снова бился о преграду, пытаясь пробить ее. И Кар, краем сознания следя за судом, снова и снова расходовал драгоценную Силу, не пуская грифона вниз.

А когда баронесса Тассия, окончив рассказ, отступила от помоста, с Каром заговорила тьма.

«Ты готов умереть, лишь бы ослушаться меня?»

«Да. Разве мы не простились вчера, Сильнейший?» — ответил Кар.

«Ты можешь вернуть мое доверие, — шепнула тьма. — Пусть грифон спасет тебя. Ударь в сердце императора, тебе еще хватит Силы. Ничего не потеряно, Амон!»

«Мое имя Карий. Нет».

«Ты безумен! Зачем тебе умирать?»

«Что такое высшая магия, Сильнейший?»

«Выполни мою волю, и ты узнаешь!»

«Это ответ? Высшая магия — магия воли?»

«Нет!»

«Я всегда выполнял твою волю, — сказал Кар отцу. — С той самой ночи, как бежал. Я думал, что принимаю решения сам, но это был ты. Сейчас, впервые, я тебе не подчиняюсь. И знаешь, мне это нравится, Сильнейший. Думаю, это стоит отрубленной головы».

«Ты ничтожество», — прошипела тьма, и в ее шепоте Кар услышал бессилие.

«Прилетайте, — сказал он. — Великие маги, прилетайте на грифонах. Здесь тысячи дикарей, попробуйте подчинить их всех. Или нападите. Магия и грифоны против арбалетов и мечей. Проявите свое могущество, Сильные! Разве ничтожный полукровка может помешать вашим планам?»

«В последний раз предлагаю — одумайся!»

«Послушай его!» — вскричал грифон.

«Не принимай его сторону, Ветер, — отрезал Кар. — Он мой враг. А ты?»

Грифон тонко вскрикнул от боли. Сердце Кара сдавила жалость.

«Прости меня, — попросил он. — Мой Ветер, мой единственный друг, ты мне дороже всего на свете. Но сейчас улетай».

«Нет!!!»

Воздух бурлил от множества чувств: страх и жадное предчувствие крови, любопытство, благочестивая ненависть и снова страх. Над головами знати, что съехалась на вчерашний праздник со всей Империи, над простонародьем, столпившимся по краям площади, дрожал солнечный свет. Взгляд Кара скользил по лицам, в памяти всплывали полузабытые имена и титулы. Ответные взгляды были кратки. Но за страхом и благочестием многих, кто прятал глаза, Кар видел стыд и сожаление. Он зря плохо думал о людях. Не все поверили красавице Лаите, не все услышали глас Божий в устах Верховного жреца.

Никто не воспротивится ему, что правит раем и адом, что держит в руках закон и самого Бога. Никто не вступится за Кара, когда его поведут к плахе. Никто. И Кар, годами творивший зло под властью Сильнейшего, не станет их винить. Власть Амона схожа со властью Верховного жреца: обе отнимают волю, оставляя взамен страх.

Отзвучали речи свидетелей, склонил голову, признавая поражение, защитник. Взлетел над площадью могучий голос жреца:

— Истинные люди запомнят этот день, день торжества истины. Бог, даровавший своим людям победу над проклятым племенем, устами своих жрецов утвердил закон. Любой, кто нарушит его, будь то крестьянин, дворянин или император, падет под ударом проклятия. Многие скорби пришли в Империю оттого, что закон был нарушен и сын проклятого племени принят в императорский дом. Неурожаи следовали за болезнями, еретики побеждали в сражениях. Империя страдала. Я, кто поставлен между Империей и Богом, хранил молчание, ибо власти небесной должно идти об руку с властью земной. Но сегодня истина торжествует. Власть земная предаст смерти колдуна, и Бог возвратит свое благоволение Империи, склонившейся перед властью небесной.

Невероятно, немыслимо. При императоре Атуане жрец нипочем не осмелился бы на такие речи. Но Эриан, увенчанный короной властитель, слушал без гнева и возмущения. Жрец вопреки закону объявил приговор прежде решения императора, словно вправе был судить принца Империи, но подлинный владыка лишь склонил голову. «Что с тобой сталось, брат? — подумал Кар и понял, что давно знает ответ. — Я бросил тебя, и ты стал рабом жреца, как я стал рабом Сильнейшего. Если бы я только мог все вернуть!»

— Верно ли, что Бог предал брата-принца в наши руки, дабы казнь его обратила наши сердца к покорности небесной власти? — спросил император.

— Верно, — ответствовал жрец. — По молитвам жрецов он вернулся оттуда, где прятался десять лет, и было мне откровение, что так снимется с Империи проклятие, и возвратится ее былая слава.

— Значит ли это, что власть земная должна покориться власти небесной?

— Разве мало императору доказательств?! — Верховный жрец простер руку, и голос его загремел: — Колдун, которого не могли поймать ни воины, ни сыщики, молитвами жрецов сам пришел к своей казни. Узрите величие власти небесной! Изреки приговор, император!

Опять запели рога. Эриан поднялся с престола.

— По закону Бога и закону Империи, я признаю брата-принца виновным в убийстве его величества императора Атуана, в намерениях убить меня, в домогательствах имперского престола и в колдовстве. Есть ли у тебя, что сказать, брат-принц Карий?

В чувствах императора мешались ненависть, радость и торжество. Прошлой ночью их не было и в помине. Не понимая, Кар вгляделся в лицо молочного брата. Тот смотрел в упор, лицо было застывшей маской величия, но глаза будто силились сказать что-то. Кар опять коснулся его магией, досадуя на хаотичность дикарского рассудка. И наконец понял, что пытался сказать император. Те же два слова: «Доверься мне».

— Я невиновен в смерти императора Атуана, — сказал Кар. — Прочие обвинения — правда.

«Прости», — попросил он глазами. Эриан, поняв без всякой магии, коротко кивнул.

— По закону Бога и закону Империи я приговариваю брата-принца к смерти через отсечение головы. Казнь состоится завтра утром.

Никто, кроме Кара, не услышал тихих слов жреца:

— Сегодня, ваше величество.

— Поздно, ваша святость. Я уже сказал, — так же тихо ответил Эриан.

Остаток дня, сидя на холодном полу камеры, где прежде содержали провинившихся магов, Кар тщетно пытался образумить кружащего над столицей грифона. Как удержать его завтра, во время казни, Кар не знал. И подавно не знал, что будет, когда казнь свершится.

Он удивлялся, с каким спокойствием думает о завтрашнем дне. Жаль грифона, мать… И Эриана. Там, на площади, он ждал других слов. Не признания в колдовстве, в том, что брат хотел убить его и занять престол. Теперь все кончено. Если что и оставалось в императорском сердце от былой дружбы, признание Кара уничтожило все.

«Почему ты хочешь умереть?»

Кар не помнил, сколько раз уже отвечал грифону.

«Я не хочу умирать. Но еще больше не хочу служить отцу. Он все еще властен над моей судьбой. Если ты спасешь меня, все начнется снова. Я буду нести горе и смерть и в конце концов опять стану его рабом. Я не хочу».

«Мы улетим далеко, он нас не достанет! Мы — вместе!»

«Он во мне, Ветер. Я не могу от него скрыться, — и, пресекая новые споры, Кар сказал: — Выполни мою просьбу, Ветер. Найди Тагрию».

«Зачем, если ты умрешь?!»

«Отец все равно завладеет Империей. И отомстит всем, кто был мне дорог. Спаси ее, Ветер. Он не должен ее найти».

«Ты думаешь не о ней, — горько ответил грифон. — Ты не хочешь, чтобы я умер из-за тебя».

«Не хочу. Но и о ней тоже думаю».

«Мы можем уйти вместе. Забрать ее и улететь далеко, где твой отец нас не достанет».

«И однажды он заставит меня погубить вас обоих. Нет».

Высшая магия — магия воли. Эта мысль все возвращалась, тревожа сильней, чем предстоящая смерть. Как будто нашел ответ, но понять не смог, лишь ухватил, не разумом — той частью души, что неподвластна даже Силе. Стоит понять, и оковы заклятия рухнут. Тогда не придется умирать. Кар до рези в глазах смотрел в темноту, зажигал и снова гасил магический свет. Причитания грифона рвали сердце. «Высшая магия — магия воли. Но что это значит для меня?»

Казалось, до утра еще долго, когда вновь лязгнул замок. Свет коридорных ламп рассеял темноту камеры. Но тот, кто стоял в дверях, не был стражником, пришедшим забрать осужденного на казнь. Кар поднялся, вышел навстречу — глаза в глаза.

— Надень, — сказал Эриан, протягивая тяжелый парчовый плащ.

— Эриан, я…

— Потом, — перебил император. — Надевай и пошли.

Кар подчинился. Капюшон упал на лицо.

— Идем, — сказал Эриан.

Стражники у дверей смотрели в сторону. Их чувства были просты — перед мысленным взором Кара засияли стопки золотых монет. «Император подкупает собственную стражу?» Увы, понять чувства Эриана Кар не мог. Лишь одно видел ясно: ненависть, что испытывал император на площади, предназначалась другому.

В пустых коридорах дворца неярко светили лампы. Тени метались по стенам, движением оживляя полустертые фрески. Император избегал широких коридоров, отчего путь к заветной двери на крышу стал вдвое длинней. За все время Эриан не произнес ни слова, лишь у двери прошептал:

— Поднимайся, я закрою.

Император не захватил лампы. Когда он закрыл дверь, лестница погрузилась во тьму. Кар не решился призвать магический свет. Эти ступени он мог пройти и в темноте.

Створки поддались с трудом, неприятный скрип петлей резанул слух. Кар выбрался на крышу. Мгновение — и следом поднялся император.

Лунный свет заиграл на его золотых волосах. У Кара перехватило сердце. Эриан огляделся. В глазах мелькнула грусть — он тоже видел призраков. Кар открыл рот, но император заговорил первым:

— Помнишь?..

— Помню, — Кар не хотел шептать, но голос не слушался его. — Эриан, я не убивал твоего отца.

— Знаю.

— Знаешь?!

— Конечно, — кивнул император. — Твоя мать рассказала мне правду.

— И ты поверил? Ей, не жрецу?!

— Конечно.

Клубок тьмы возле сердца взвыл, будто его огрели хлыстом.

— Десять лет, Эри, — прошептал Кар. Стыд и облегчение почти ослепили его. Лицо императора расплывчато белело за дымкой подступивших слез. — Десять лет… И все это время ты знал, что я невиновен?

— Да. Кар, я каждый день ждал тебя, ждал, что ты придешь. Но ты пришел, чтобы меня убить. И это не клевета.

Что значит казнь в сравнении с этой болью — смотреть на него и знать, что предатель здесь всего один? Кар молчал.

— Держи, — Эриан распахнул плащ, и стало ясно, отчего поступь императора казалась тяжелой. Под его плащом скрывались два меча. Обнажив один, Эриан протянул его Кару. — Если все еще хочешь меня убить, сделай это. Я не стану противиться. Или, если не можешь ударить безоружного, сразимся на мечах. Что скажешь?

Лунный свет проложил серебряную дорожку на лезвии, искорками вспыхнул на мокрых ресницах. Смахнув капли с глаз, Кар принял оружие.

«Все кончено, — сказал он тьме. — Это больше, чем просто Сила. Высшая магия — магия Воли. Эриан только что возвратил мне мою».

Брошенный меч еще звенел на черепице, когда Кар опустился на колени перед своим братом и повелителем. Замер со склоненной головой.

— Кар, — Эриан протянул ему руки.

Приняв их, Кар поднялся, и Эриан первым обнял его.

«Убирайся», — приказал Кар, сжимая императора в объятиях.

Далеко от столицы, в струящемся сиянии Зала Совета, Амон Сильнейший в ярости опрокинул серебряную чашу. Черный клубок встрепенулся, разматываясь. В последний раз потянулся к сердцу, но Воля, что гнала его, была тверже стали.

Кар не слушал угроз и обещаний уходящей тьмы. Живое дыхание императора Эриана было важней всех заклятий, свершавшихся от сотворения мира.

— Простишь ли ты мне?..

Эриан хрипло рассмеялся в ответ.

— Ты снова со мной. Чего еще желать?

— А как же Верховный жрец? И казнь?

Ненависть, ожегшая императора, была сродни чувствам Кара.

— Он сам прыгнул в мою ловушку, со своей небесной властью. Я думал, как его заставить приписать твое пленение своим заслугам, а он сделал все за меня. Завтра, когда выяснится, что колдун ушел из запертой тюрьмы, жрецу придется выбирать из двух объяснений, и, клянусь жизнью, я не знаю, какое для него хуже. Или Бог потерял свою силу — или он вовсе не благоволит Верховному жрецу.

— Бог не потерял Силу, — сказал Кар, вспоминая борьбу в императорской спальне и чудо, когда Сильнейший отступил в бессилии.

— Да, — откликнулся император. — Теперь, когда он вернул мне тебя, я верю.

— Вернул? Я чуть не убил тебя, Эри, я… я был безумен. По совести, ты должен меня казнить.

— Не говори так, прошу. Даже безумный, ты — это ты. Ты обещал никогда не оставлять меня, помнишь?

— Я не хотел, чтобы так вышло.

— Знаю, — опять сказал император. — Не будем об этом больше.

— Стражники не раскроют твоей тайны?

— Они получили столько золота, что скорей отрежут себе языки. Жрец неглуп, он может догадаться, но прямо обвинить меня не посмеет. К тому же я обвиню его первым. Больше ни один жрец не раскроет рта в присутствии своего императора!

Отступив на шаг, Кар с восхищением оглядел брата.

— Я собирался отомстить проще.

— Зарезать? Я тоже мечтал об этом. Поначалу. Но потом понял — на смену ему придет другой, такой же. Мой враг не один Верховный жрец, а все они, мнящие себя устами Божьими, смеющие решать, что хорошо и плохо для Империи!

Кар опустил голову. Если бы врагами императора были одни только жрецы!

— Эри, я должен многое тебе рассказать. Империи грозит беда. Но сначала…

Он посмотрел вверх, и грифон обрушился с неба, чуть не проломив крышу.

Эриан отступил, хватаясь за меч.

— Не бойся, — только и успел сказать Кар, прежде чем вихрь грифоньих ласк смял его, скрыв от глаз императора. Словно гигантский кот, вздумавший обнимать мышь, Ветер кружился и падал на спину, вскакивал, отпуская и снова хватая Кара. Наконец, полузадушенный, тот вырвался из цепких объятий зверя.

— Хватит, Ветер! Так ты сам меня убьешь!

«Никогда, — возразил грифон. — Я не могу тебя убить, ты — мой».

Кар засмеялся, подбирая разорванный когтями плащ.

— Ветер, поприветствуй императора Эриана, моего брата и господина.

«Он тебе помог. Ты больше не боишься».

— Верно, мой мудрый грифон.

Кар почувствовал, как замерло сердце Эриана, когда оживший кошмар из легенд вежливо коснулся клювом его волос. Но император не дрогнул.

— Если ты друг моего брата, — сказал он, глядя в черный с искрами глаз, — я счастлив предложить тебе свою дружбу и покровительство.

Огромный грифон возвышался над человеком, способный убить одним ударом клюва. Но слова императора звучали серьезно.

«Он тебя любит, — сказал грифон Кару. — Он мне нравится».

— Ветер говорит, ты ему нравишься, — с усмешкой объяснил Кар. — До сих пор такой похвалы удостоились лишь двое: ты, да еще одна любопытная девчонка.

— Выходит, ты стал настоящим колдуном?

— Да.

— Мой брат — колдун, — тихо произнес император. — Воистину, чего мне теперь страшиться?

— Нам есть чего страшиться, Эри. Когда твои предки истребляли колдунов, умерли не все. И теперь…

Брошенный меч одиноко валялся в стороне. Кар поднял его. Обернулся к императору.

— Если ты вернул мне оружие, может быть, отдашь и ножны?

— Конечно, — Эриан со смехом принялся отцеплять их. — Я обо всем забыл от радости!

— Я тоже рад, Эри, я счастлив. Как будто не было всех этих лет, когда я творил такое, что ты отвернулся бы от меня, если бы знал. Но…

— Я никогда не отвернусь от тебя, — перебил император. — О какой беде ты говорил?

— Слушай…

Грифон растянулся на крыше дворца, как усталый и довольный кот. Глаза его закрылись: с момента пленения Кара Ветер не ел и не спал. Быстротечная ночь торопилась к рассвету, ни магия Кара, ни власть императора не могли задержать ее. Устроившись между грифоньих лап, они говорили так, словно горячностью слов могли восполнить разлуку прошедшую или отсрочить разлуку грядущую. Аггарские племена, блудные объятья герцогини Тосской, магия, жертвенный нож в недрогнувших руках, кровь в серебряных чашах, смерть, грядущая в Империю — ни один жрец не примет подобную исповедь. Эриан принял. Его прощение возродило Кара. Закончив, он склонил голову — счастливый, странно опустошенный. Не боящийся теперь ничего.

— Что ты намерен делать? — спросил Эриан.

— Бросить ему вызов. Убить его.

— Как?

— Не знаю. Но это наша единственная надежда. Так я не искуплю вины перед Гарионом… перед всеми, чью кровь взял ради Силы. Но, может быть, спасу многих от той же судьбы.

— Нет, Кар! Ты сам сказал — их мало. Теперь, когда я все знаю, им не застать Империю врасплох. А в открытом бою…

— Ты не понимаешь, Эри. Ты не видел их Силу.

— Если она так велика, зачем ты здесь?

— Затем, что убить тебя моими руками и захватить престол — самый верный способ овладеть Империей. Проще, чем сдерживать твои войска, пока заклятия расползутся, лишая вас воли к сопротивлению.

— Проще? — вскинул голову Эриан. — Подстроить так, чтобы сын колдуна стал принцем, следить за тобой всю жизнь, толкая ко злу, довести до безумия, чтобы смог поднять на меня меч — не проще!

— Это всего лишь дольше, Эри. Для тех, кто не стареет, годы мало значат. У них есть время. У нас — нет.

— Жалеешь? — тихо спросил император.

— Нет! Но теперь, Эри, ты стал личным врагом моему отцу. В его глазах ты просто дикарь, не знающий Силы — и ты вырвал меня из его власти. Сегодня ты победил, но Сильнейший этого так не оставит. Теперь он не станет ждать десятки и сотни лет, до следующего удобного случая. Он попробует вернуть Империю сейчас, чтобы выбрать самую мучительную смерть для ее императора. Тогда выйдет, что я все-таки убил тебя, брат.

Эриан поморщился.

— Не говори глупостей. Твой Сильнейший посягнул на моего брата, вот и получил по заслугам. Я не отдам ему ни тебя, ни Империю. В первый раз их было много больше, чем нас, но мы победили. Почему теперь должно быть иначе?

Вместо ответа Кар вытянул руку, и ближайшую башню окутал, взметаясь к небу, столп огня. Полыхнуло жаром. Глядя в расширенные глаза императора, Кар погасил пламя.

— Прости, что поджег твой дворец, — сказал он. — Понимаешь теперь, что такое Сила?

— Видел бы Верховный жрец, — прошептал Эриан. — С таким могуществом, неужели ты дал бы себя казнить?

— Да. Хотя у Ветра на сей счет было иное мнение.

— У меня тоже. Но, Кар, ведь наши предки справились с ними!

— Им повезло. Маги открыли Врата в иной мир, надеясь отыскать там источник неиссякаемой Силы. Но вышло наоборот. Нечто проникло оттуда и принялось вытягивать Силу из нашего мира. Если бы маги не остановили его, оно уничтожило бы мир. Они справились, но Сильнейшие и Сильные погибли. Погибли грифоны — они тоже создания Силы. Те, кто остался, на время лишились магии. Стали беспомощны. И в это время восстали рабы.

— Печальная история, — помолчав, откликнулся император. — Кажется, я понимаю твоего отца. Понимаю, как он нас ненавидит.

— Нет, Эри, не понимаешь. И я не понимаю. Он много веков пестовал свою ненависть, пока все человеческое не умерло в нем. Он так долго вынашивал месть, потом создал меня — а я восстал, переметнулся к тебе. Теперь он ни перед чем не остановится. Я должен его убить.

— Ты с ним не справишься.

— Я должен попытаться. Он не сможет больше мною овладеть, остальное…

— Убить — сможет! — возразил император. — Я не хочу снова тебя потерять, Кар, нет!

— Эри…

— Останься со мной. Завтра… сегодня я обвиню жреца в домогательстве моего престола. Разозлю его, я знаю, как, чтобы он решился выступить против меня в открытую. Я так долго ждал этого, Кар! Я возьму его под стражу, как изменника. Завтра ты вернешься и займешь свое законное место возле меня. А когда придут колдуны, мы встретим их вместе!

— Эри. Император, мой повелитель. Когда они придут, будет поздно. Твои подданные станут пищей их Силе. Я знаю, я сам это делал. Прошу, император, позволь мне попытаться.

— Разве я могу тебя остановить?

— Я твой слуга, пока жив.

— Не слуга, нет, только не ты, — Эриан с печалью поднял глаза к светлеющему небу. — Уже утро. Я не хочу тебя отпускать. Но с тех пор, как стал императором, я все время делаю то, чего не хочу. С первого дня… Кар, твоя мать. Я говорил с ней. Она вернулась к себе в замок и ждет тебя.

— Решено, — сказал Кар, поднимаясь и будя грифона. — Повидаюсь с матерью, а затем отправлюсь драться с отцом.

— Скорее — отправишься, чтобы он тебя убил.

— Тогда придет твой черед, повелитель. Один раз ты его уже одолел.

— В том нет моей заслуги, — Эриан тоже встал. — Как бы ни сложилось дальше, Кар…

— Навсегда, — согласился Кар, поднимая руку. — Не сомневайся.

Как в детстве, Эриан ударил в его ладонь своей.

Ветер присел, готовясь к прыжку. Кар уже садился на грифонью спину, когда печаль императора настигла его — беспросветная, как смерть. Вернувшись, он с силой обнял брата.

— Я не собираюсь умирать, Эри. Не теперь, когда ты вернул меня к жизни.

— Хорошо, — Кар видел, с каким трудом Эриан улыбнулся. — Будь осторожен.

— Ты тоже. Пусть тебя везде окружают лучники, и научи их смотреть больше вверх, чем по сторонам.

— Прощай, брат.

— До встречи.

Материнские поцелуи еще горели на лице Кара, когда ледяное дыхание высот остудило его, гоня остатки сонливости. Он все же отдохнул в замке: не желая слышать ни о какой спешке, дама Истрия наотрез отказалась отпускать его без сна и плотного обеда. Понимая, как долго и безнадежно мать ждала встречи, Кар не спорил, хотя внутренний голос отчаянно торопил его. Время уходило, словно кровь очередной жертвы магов, и каждая капля, добавляя им Силу, отнимала надежду у Империи.

Возмещая потерянное время, Кар и грифон летели всю ночь и день до самого заката. Быстрая трапеза — немолодой лось на свою беду вздумал напиться из реки, берег которой выбрал для спуска грифон, — краткий отдых, и снова в путь, наперегонки с судьбой, что умеют предрекать Сильные, с проклятием, что волею отца Кар должен принести в Империю. Могучие крылья рассекали воздух, белеющие сугробами яблоневого цвета владения Эриана проносились внизу. Злачные пастбища жизни, крови, Силы. Предмет многовековых вожделений горстки магов, утративших способность к изменениям. Каждый час пути казался месяцем, день — годом.

Горы уже вставали навстречу, и ветер, обдувавший перья и волосы, нес память о тепле Долины, когда нежданный всплеск тревоги оборвал полет. Грифон раскинул крылья, замедляя движение. Слитый воедино взгляд человека и зверя устремился вниз.

Ничем непримечательное селение, каких в Империи много — разномастные ряды домов, мельница над рекой, — дышало покоем. Полуденное солнце ласково блестело на крышах, отражалось от воды. Небольшая часовня с тонкими шпилями башенок с высоты казалась игрушечной. У дороги, что серой лентой разрезала вспаханные поля и уходила к югу, темнела кузня. Заросли рябин окружали ее цветущей стеной. Мирная картина… Если бы знакомое веяние Силы не предвещало беду.

«Они были здесь, — уверенно сказал грифон. — Но сейчас их нет».

«Спускайся, Ветер. Осторожно».

Ветер безмолвной тенью устремился к селению. Кар оглядывал каждый дом, ища признаки жизни — тщетно. Не брели с полей усталые мужчины, не стрекотали у реки обремененные кувшинами девицы, не резвились на солнце беспечные дети. Не темнели над крышами струйки дыма, и мерные удары кузнечного молота не оглашали округу. Лишь собачий лай да голодные крики запертого скота нарушали тишину.

Собаки взлаяли громче, когда грифон сел на гладкую от бесчисленных следов ног, копыт и колес дорогу. Кар соскользнул с его спины.

«Подожди меня, — попросил он, — я должен увидеть».

Ветер промолчал — верный знак, что опасаться нечего. Толкнув ногой запертую калитку, так, что щеколда слетела и закачалась на одном гвозде, Кар вошел во двор ближайшего дома.

Лохматый щенок зашелся лаем. Цепь едва ли не толще самой собаки натянулась, удерживая грозного стража от нападения.

— Успокойся, — произнес Кар, чуть коснувшись его магией.

Щенок затих. Кар миновал его, исходящего тоской и страхом перед неведомым. Прошел к дому.

Хозяева были там. Кар ощущал их с улицы и увидел, войдя: мужчину и женщину, полуодетых, с бессмысленными лицами, рядом на постели пару мальчишек-близнецов лет четырех, младенца у женской груди. Старика в углу на лавке. Все живые или, по крайней мере, дышащие, но смысла в них осталось не больше, чем в холодной печи или расставленных вдоль стен ларях.

Отстраненно, как истинный маг, Кар вгляделся в опустевшие души. Заклятие, связавшее их, по форме и по сути отличалась от тех, что применялись обыкновенно к рабам — так работа камнетеса разнится с искусством ювелира. Серая хмарь, без той радостной покорности, с какой Раката отдавала Кару свое тело, без спокойствия, охватившего Тагрию. Если маги вернутся, скованные заклятием выполнят любой их приказ; потом опять замрут, как безвольные тряпичные куклы, до нового волеизъявления господ.

— Слушай меня, — произнес Кар, наклоняясь и глядя в пустые глаза женщины. — Ты сейчас встанешь. Накормишь детей, мужа и старика. Поешь сама. Ты меня понимаешь?

Даже проблеска разума не мелькнуло в ее глазах, но женщина — или, скорее, девушка, чья красота угасла прежде молодости, послушно встала. Движения ее были размеренны и неторопливы, когда скованная заклятием принялась выполнять волю мага.

Минуту Кар смотрел, мучимый жалостью и виной. Затем развернулся и покинул душные стены крестьянского дома.

Щенок тихо скулил, дрожа всем телом. Кар расстегнул на нем ошейник.

— Беги, дружок. Пришло время заботиться о себе самому.

И ушел, оставив пса одиноко сидеть перед хозяйской дверью.

Освободить одного, двух, полсотни, пока не иссякнет Сила — и потерять даже слабую надежду победить Сильнейшего? Нет. Кар остановился в двух шагах от грифона. Сила. Заклятия такой мощи, предназначенные распространяться, захватывая все больше людей, не действуют сами по себе. Издавна маги применяли серебро, чтобы сберегать Силу и золото — чтобы хранить вложенное заклятие, раз за разом усиливая его, а затем выпустить, и магия, напитанная десятками, сотнями касаний магических рук, получившая Силу многих чаш крови, потечет, выполняя работу множества Сильных. Надо лишь правильно подготовить золото. В Долине магов над ним трудились девять столетий.

Кузнеца Кар нашел в таком же виде — полуголого, сидящего на краю постели. Заклятие пришло с первым светом, так что люди успели проснуться, но встать уже не захотели. Подняв кузнеца, Кар велел разжигать горн. Отыскал в хозяйстве бедолаги крепкий холщевый мешок и отправился собирать золото.

Найти его не представляло труда. Небольшие, с пол-ладони, аккуратные слитки горели Силой, как маленькие костерки посреди травы. Их ценность в сотни раз превышала стоимость золота, если бы только Кар мог использовать Силу заклятий не по назначению. Увы, золотой слиток — не чаша с кровью. Он служит лишь целям своего создателя да тех, кто не скупился порция за порцией вливать в него Силу.

Подобрав четвертый по счету слиток, Кар остановился. Он видел заклятие — внутреннему взору оно представлялось серым туманом, что расползался во все стороны от селения, видел темные пятна скованных сознаний, золотые огоньки слитков. Но лишь сейчас заметил, что где-то в центре селения бьет живой родничок страха. Человеческого страха.

Кар пошел на страх, как шел бы на стон, прислушиваясь и обходя препятствия. Казалось невозможным, что кто-то не поддался заклятию, но страх не стихал. Теперь в нем отчетливо проступала ненависть, ненависть оформленная, знающая своего врага. Тот, кто боялся, понимал, что такое Сила.

Больше десяти лет Кар не переступал порога храма и не думал, что переступит — до тех пор, когда древний Храм в центре столицы не станет опять святилищем Силы. Но страх исходил оттуда, из-за увенчанных башенками деревянных стен. Кар вошел, мимолетно усмехнувшись: гром небесный не обрушился на голову нечестивого колдуна.

Дневной свет преломлялся в витражах узких стрельчатых окон. На выбеленном полу лежали красные, синие, зеленые полосы. По углам небольшого алтаря мягко светили свечи, их огоньки оживляли детали стенной росписи — та казалась совсем свежей. Перед алтарем на коленях стоял жрец.

Он слышал шаги и видел вошедшего Кара, но даже не повернул головы. Ненависть и страх сгустились так, что воздух утратил прозрачность. Склоненные колени, опущенная голова — поза жреца выражала готовность умереть, молясь, но Кар знал, что под складками алой сутаны дрожащая рука стискивает рукоять кинжала. И чувствовал, о чем молится жрец: умереть, успев нанести смертельный удар колдуну.

— Я пришел с миром, — сказал Кар. — Не бойся меня. Как ты смог устоять?

Жрец наконец поднял голову. Вместе с отчаянием в нем росла решимость. Приблизься Кар еще немного, и жрец бросился бы на него.

— Выслушай меня, — Кар остановился, не дойдя трех шагов до алтаря. — Заклятие, сковавшее твоих соседей, будет усиливаться. Я намерен помешать ему распространиться за пределы селения. Чем сидеть здесь, лучше помоги. Ты слышишь меня, жрец?

Тот молчал, как будто заклятие все-таки одержало верх, только взгляд обжигал ненавистью.

— Хорошо. Не стану тебя принуждать. Если надумаешь, выходи. Вдоль края селения разбросано золото, — Кар показал жрецу слиток. — В нем собрана Сила заклятия. Нужно собрать его и переплавить с кузнице. Я начну с восточной стороны; ты, если хочешь, иди к западу.

Жрец не шелохнулся. Пожав плечами, Кар направился к выходу. И услышал:

— Ты колдун. Почему я должен тебе верить?

— А ты подумай, — ответил Кар. — Ты понимаешь, что произошло, верно? Как думаешь, уничтожив слитки, ты поможешь своим друзьям или наоборот?

И вышел, не дожидаясь ответа.

Жрец справился на удивление хорошо. Он пришел к дверям кузни одновременно с Каром, неся такой же мешок с десятком слитков. Проверив на всякий случай, Кар убедился — на земле не осталось ни одного.

Жрец — на свету он оказался совсем молодым, недавно из учеников — молча смотрел, как равнодушный ко всему кузнец раздувает горн, как один за другим падают в пламя золотые слитки. Магия сделала их устойчивей к жару.

— Сильнее, кузнец, — приказал Кар.

Тот во всю мочь заработал мехами. Прикрыв глаза, Кар следил за борьбой огня и заклятия, борьбой, в которой заклятие должно было уступить. И уступило. Пламя взметнулось на человеческий рост. Сила вскипела — и выплеснулась, разрушительная, как стихия, и столь же неразумная. Жрец побледнел: он тоже почувствовал ее.

— Это просто Сила, — успокоил его Кар. — Она теперь свободна. Заклятие разрушено.

И, утирая капли пота с лица, снова, в который раз, подумал: как странно, что магия порой беспомощна перед простой животной силой.

Сила уходила, развеивалась в воздухе, впитывалась в землю, чтобы включиться в вечный круговорот жизни. Золото, просто золото, раскаленной массой дрожало в печи.

— Отдохни, кузнец, — сказал Кар. — Поешь и отдохни.

Тот молча исчез в дверях. Жрец проводил его взглядом.

— Он… остался таким же.

— Остальные тоже, — Кар устало присел на скамью. — Со временем им станет лучше… немного. Здесь ничем не поможешь.

— А ты, — жрец словно переступал через себя. — Твое колдовство может их вылечить?

— Нет. Их слишком много. Разве только, — Кар невесело скривил губы, — пустить нескольких на кровь.

Жрец вздрогнул, но взгляда не отвел.

— Можешь взять меня.

— Ценю твое благородство, но — нет. Мы уже сделали все, что могли.

— Тогда я буду заботиться о них, — сказал жрец.

— Нет. Здесь можно раздобыть хороших лошадей?

— Зачем тебе?

— Не мне. Тебе. Ты поскачешь в столицу, и как можно быстрее. Император должен узнать обо всем.

— Но…

— Жрец, речь не об этих людях. В опасности вся Империя.

— Выходит, это…

— Да, — сказал Кар. — Это нашествие, и оно только началось. Скачи. Расскажи, что произошло, и что мы с тобой сделали. Если ты не один такой, если жрецы могут противиться заклятиям… Помни — ты должен увидеть императора лично. Это важно.

— Я понимаю. Как мне сказать ему? Кто ты?

— Брат-принц Карий.

Жрец чуть улыбнулся.

— Я так и подумал. Я должен благодарить тебя, принц. Но куда отправишься ты?

— Попытаюсь остановить их. Но вам не следует ждать моего успеха.

— Я буду молиться за тебя.

— Молись, — согласился Кар, вставая. — Почему нет? Ни один жрец еще не молился за колдуна.

— Ты напрасно смеешься, принц.

— Я не смеюсь. Прощай, жрец. Торопись. И еще одно: продолжай бояться. Под действием заклятия страх исчезает. Если не боишься — ты в опасности.

— Я боюсь, принц. Прощай. Да пребудет с тобою Бог.

— Да пребудет со мною Бог, — прошептал Кар, когда золотистый Ветер нырнул в облака. — Что ж, посмотрим.

«Ты победишь?» — спросил грифон на последнем привале.

Кар долго молчал, слушая ветер. Его резкие порывы ощущались даже здесь, в природном укрытии, с трех сторон заслоненном скалами. Протяжный вой то смолкал, то рождался снова, рыча и срываясь на визг.

«Не знаю, — сказал наконец Кар. — Не знаю, как возможно его победить. Он — Сильнейший. А я — всего лишь ученик. Я даже Испытание пропустил из-за Тагрии».

«Тогда зачем мы летим?»

«Ветер… — Кар не нашел слов. Подобрал обкатанный временем камень. Бросил вниз, через край уступа. Прислушался, но услышал только рев ветра. Вздохнул и начал снова: — Ветер. Понимаешь… Я сам только понял. Империя — это не страна, не земля. Это люди. Мой отец убивает их. Они не могут ему противостоять, совсем. Я — могу, хоть немного. Шансов нет, но я должен попытаться. Ради Эриана, ради Тагрии, ради моей матери. Ради того деревенского жреца — я даже не спросил его имени. Я должен, Ветер, понимаешь? Больше некому».

«Чем ты поможешь им, если умрешь?»

«Не знаю, Ветер, — новый камень полетел вниз, и снова Кар не услышал стука падения. — Но я не могу иначе. Просто… Не могу».

«Ты знаешь, что умрешь. Я чувствую, что знаешь, — грифон плакал, беззвучно и оттого страшно. — Я не хочу нести тебя туда».

«Тогда я пойду сам. Дойду, если не замерзну и не свалюсь в ущелье. Я не принуждаю тебя, Ветер».

«Если ты умрешь, я тоже умру».

«Я не хочу этого».

«Тогда вернись».

«Не могу. Есть вещи хуже смерти, Ветер. Неужели ты этого не знаешь?»

Грифон молчал. Он лежал неподвижно, в полутьме похожий на изваяние, только хвост, будто живущий собственной жизнью, хлестал по бокам. Когда Кар перестал ждать ответа, Ветер наконец отозвался:

«Знаю».

«Тогда не отговаривай меня, мой друг. И прости, если можешь».

Серое, словно выцветшее утро занималось над мятым одеялом гор. Утро последнего дня пути. Кар приник головой к теплому плечу зверя, напрасно пытаясь нежностью заглушить его боль. Внизу, вверху, повсюду, множеством голосов рыдал ветер — как будто вступался за грифона, что носил его имя. Пальцы Кара зарылись в мягкие золотые волны.

«Прости меня, Ветер. Прости».

Ветра, свирепствовавшие в горах, облетали стороной Долину магов. Над ней клубился туман. Не тот, что встает поутру над влажной землей, обманывая голоса, сбивая с толку коня и путника. Молочная дымка, здесь и там расцвеченная красными, бордовыми, фиолетовыми всплесками — признак множества творимых заклятий. И множества отнимаемых жизней. Кровь поистине текла рекой.

Как ее отражение, как молчаливый крик, нависло, клонясь к западу, кроваво-красное солнце. Красным отливали черные перья грифоницы, взмывшей со скал навстречу Ветру.

«Кто там, Ветер?» — спросил Кар, одновременно потянувшись магией навстречу. Узнавание пришло вместе с ответом грифона, вместе с мысленным голосом, еле слышным из-за расстояния:

«Карий, это Кати. Остановись. Нам нужно поговорить».

«Не о чем говорить», — откликнулся Кар, но Ветер, послушный его чувствам, плавно заскользил навстречу самке.

Очень молодая, почти птенец, она с натугой взмахивала крыльями: две всадницы, хоть и стройные телом — немалая ноша для столь юного зверя. Кар невольно залюбовался всеми тремя.

«Кого из вас поздравить с удачным Покорением?» — спросил он.

«Зиту, — ответила Кати. — Я уступила ей свое право».

Девушка застенчиво улыбнулась Кару. Ветер изогнул шею, горделиво приветствуя самку. Та развернулась в воздухе. Теперь оба грифона летели рядом, подстраиваясь к движениям друг друга.

«Сильнейший в ярости, — сказала Кати. — Зачем ты вернулся?»

Грифоны держались крыло к крылу, но Кар ответил так же мысленно:

«Ты догадалась, Сильная, если встречаешь меня здесь».

«Это сумасшествие. Он убьет тебя».

«Не надо, Кати. Ты меня не остановишь. К тому же, разве ты не этого хотела?»

«Не этого. Не твоей смерти. Будь все по-моему, ты выучился бы, освоил высшую магию и сразился с ним, будучи готов. Ты стал бы Сильнейшим, а теперь — станешь трупом».

«Прости меня, Сильная, — сказал Кар. — Я не буду больше ничьим орудием. Ни его, ни твоим».

«Я никогда не считала тебя орудием, — в ее мыслях скользнула горечь. — Послушай меня. Еще не поздно повернуть назад. Это самоубийство — бросать вызов Амону».

«Знаю. Но не поверну».

«Неужели твой император этого стоит?»

«О, да, Кати. Стоит. И не только он. Все, чья кровь питает вашу Силу, кого вы обрекли на заклание — они этого стоят».

«Вы? Как высокомерно, Карий. Разве ты сам не брал их кровь?»

«С этим покончено».

«Думаешь, они тебе простят?»

«Это неважно, Кати».

Грифоны летели неспешно, то ли слушая людской спор, то обмениваясь своими, недоступными для прочих, мыслями. Но Долина приближалась — медленно, неотвратимо. Сильная не скрывала печали, и то не была печаль о несбывшихся планах.

«Почему ты решил, что остановишь вторжение? Если представить, что ты победишь…»

«То займу кресло Сильнейшего. И вам придется меня слушать».

«Тебя вызовут на поединок все Сильные по очереди. Будь ты хоть вчетверо сильней, ты обречен. Но до этого не дойдет. Я слабей Амона, но с тобой справилась бы легко. Ты ему не соперник, Карий».

«Так помоги мне, Сильная Кати. Реши, кого ты ненавидишь больше — дикарей или Амона, убившего твою мать!»

Кати ответила не сразу.

«Ты давно знаешь?» — наконец спросила она.

«Он сам рассказал мне перед отлетом».

И странное чувство — как будто нечто не сказанное повисло в воздухе.

«Я не стану тебе помогать, — сказала Кати. — Да и не смогла бы. В поединке участвуют двое».

«А если я справлюсь, Кати? Чью сторону ты примешь?»

«Это глупо. Ты не справишься».

«Но все-таки? Ты поддержишь меня, если я выиграю поединок?»

«Нет. Прости. Ты нравишься мне, Карий, но ты безумен».

«Почему?»

«Ты надеешься спасти дикарей, запретить нам брать их кровь. Мне триста девять лет. Без крови я состарюсь через два года, через пять — умру. Тех, чей срок жизни еще не вышел, в Долине меньше пяти сотен. Ты хочешь погубить нас всех».

Ее мысли пахли горечью, словно полынью. Воздух потяжелел.

«Я не желаю зла ни тебе, ни другим, — Кар сглотнул горечь, и она отравой растеклась по телу. — Но в чем виноваты те, кто платит кровью за ваше долголетие? Разве они не хотят жить так же, как и вы?»

«Я с радостью посмотрю, как ты скажешь то же самое через пятьдесят лет», — Кати махнула рукой, и черная грифоница нырнула в разноцветно-молочный туман, окутавший Долину.

«Если ты права, я не доживу и до завтра, — сказал Кар вслед. — Так что беспокоиться не о чем».

Когти Ветра взрыли землю перед входом в пещеры. Зита уже исчезла, незаметная, как тень воскресившей ее Сильной. Грифоница присоединилась к дремавшим на скалах сородичам. Кати ждала.

Кар больше не слышал ее мыслей. Лицо Сильной не выражало ничего, лишь неровные движения руки, теребившей край блестящей куртки, выдавали беспокойство.

— Где мне найти Сильнейшего? — спросил Кар. — В Зале Совета?

— Только Сильные являются в Зал Совета по собственному желанию, — отрезала Кати. — Прочие ждут, когда им окажут честь и пригласят.

— Так пригласи меня, Сильная.

В ее взгляде родилась ирония.

— Уж не надеешься ли ты спасти дикарей, обрушив на нас гору? Магические поединки ведутся под открытым небом, Карий.

— И как мне…

— Я попросила Совет собраться на площадке Испытаний. Идем.

Кати ушла, не оглядываясь. Кар обернулся к грифону. Обнял за шею, прижавшись лицом, вытирая о перья непрошенные слезы.

«Прощай, Ветер».

«Нет! — мысленный ответ грифона прозвучал криком. — Мы — вместе!»

«Ветер…»

«Я буду близко».

Руки Кара беспомощно соскользнули, когда грифон прыгнул. Взмах крыльев обдал теплым воздухом, запахом перьев и шерсти. Держась чуть выше верхушек деревьев, Ветер полетел к площадке Испытаний. Кар тряхнул головой и последовал за ним.

В центре широкой, вымощенной светлым камнем площадки негромко переговаривались пятеро Сильных. Напряженная фигура Кати замерла между ними. По краям площадки медленно скапливались зрители, всего несколько десятков, те, кто случайно шел мимо. Но сомнений не было — каждый маг в Долине, чем бы он ни занимался, не пропустит ни одного слова из тех, что прозвучат сегодня. Ни одного движения Силы.

Загоны для обряда Покорения давно убрали, как и высокие ряды сидений, откуда все желающие могли наблюдать Испытания молодых магов. Сегодня здесь не ожидалось церемонии, ради которой стоило бы собираться зрителям. И все же, подходя, Кар чувствовал, как десятки, сотни внимательных глаз незримо впиваются в его затылок. Казалась, вся Долина забросила дела и смотрит на него, нелепого в имперской одежде, с ненужным мечом на боку, дикаря, дерзнувшего тягаться Силой с Сильнейшим.

Их внимание, окрашенное легким беспокойством, неожиданно вдохновило Кара. Маги не стали бы волноваться без причины, как и переоценивать Силу младшего, вдобавок полукровки. «Я вижу возможности, — вспомнилось словно издалека. — Ты можешь стать Сильнейшим…» Неужели правда?

Кар решительно ступил на ровные каменные плиты.

Одновременно с другой стороны, сопровождаемый Лэйном, подошел отец.

Под его холодным взглядом Кар пересек площадку. Остановившись, кивнул сразу всем — вежливо и, как хотелось надеяться, с достоинством.

— Правда ли, — с хрипотцой начал он, — что любой младший маг, если почувствует в себе достаточно Силы, может вызвать на поединок старшего с тем, чтобы в случае победы получить его место и привилегии?

Сильнейший поднял брови, его глаза приглашающее обвели членов Совета. Сильный Дион, кашлянув, ответил Кару:

— Это правда. Как правда и то, что в случае поражения младший не может ожидать пощады. Он должен умереть за свою дерзость.

— Это правило применимо только к магам, — поспешил добавить Сильный Норн. — Полукровка не может претендовать ни на что.

— Сильнейший Амон признал меня магом и своим сыном, вы все тому свидетели, — возразил Кар. — Разве не так?

— Так, — сказала Кати.

— Это было до твоего предательства, — сказал Норн.

— А что изменилось теперь? Разве слово Сильнейшего так мало стоит, что его можно давать и отнимать в зависимости от обстоятельств?

— Изменилось то, что ты теперь преступник, — раздраженно вступила Тари. — Зачем мы тратим на него время, Сильные? Что с вами?

— Я преступник, если проиграю бой, — теперь Кар смотрел только на отца. В его глаза, где клубилась, затягивая и маня, багровая тьма. — Если нет… Ведь неважно, что они говорят, Сильнейший, верно? Неважно, каковы обычаи. Правишь ты, ты один, и ты решаешь все. Скажи, ты примешь мой вызов? Или, может быть, ты боишься?

— Надеешься разозлить меня, словно я дикарь? — негромко спросил отец. Голос его обжигал льдом. — Мне казалось, у тебя хватит ума сбежать подальше от моего гнева. Но ты еще глупей, чем я думал. Надеюсь, Сила из твоей крови хоть немного восполнит мне потраченное зря время.

Рядом раздался удивленный голос Диона:

— В таком случае зачем мы здесь?

— Вы здесь по моей просьбе, — сказала Кати. — Я выслушала Амона-младшего и сочла его требование законным. Наши обычаи…

— По нашим обычаям он вообще не должен жить! — отрезал Норн.

— Но мы сами приняли его, это было общим решением.

— Я согласен, Сильная Кати, — неожиданно поддержал Дион. — Совет Сильных признал его полноправным магом. Отказать ему теперь — значит пойти против обычаев нашей Империи, а они…

— Единственное, что делает нас остатком Империи, а не жалкой кучкой одичавших побежденных, — ледяным голосом заключила Кати. — Не ты ли учил меня этому, Сильнейший?

— Все цепляешься за старую обиду? — спросил ее отец. — На что ты рассчитываешь?

— Я только напоминаю тебе обычаи, Амон Сильнейший.

— Итак, мнение Совета? — спросил отец.

— Выпустить ему кровь и вернуться к работе, — сказала Тари.

— Согласен, — кивнул Норн.

Дион, за ним Лэйн хмуро покачали головами.

— Деритесь, — сказал Лэйн. — Кати права насчет обычаев.

Остальные кивками подтвердили согласие.

Кар с трудом не выдал удивления и медленно расцветавшей радости. Пятеро членов Совета поддержали его. Пятеро. Даже Лэйн. Почему?

— У него в любом случае нет шансов, — пояснил Дион. — Так зачем нарушать обычаи, Сильнейший?

Обычаи. Всего лишь. Древние законы народа, которому законы не нужны. Кар позволил уголкам губ дрогнуть в усмешке.

— Правда ли, что Сильнейший не может отказать в поединке тому, кто усомнится в его праве занимать кресло Главы Совета?

— Я уничтожу тебя, — сказал отец почти ласково. — Это будет больнее, чем жертвенный нож. Намного больнее.

— Тогда, может быть, приступим? Если ты не возражаешь.

Сильнейший кивнул членам Совета, и те раскинули руки, шаг за шагом отступая к краям площадки. Защитный купол накрыл место поединка. Внутреннему взору он представлялся дымкой, затемнившей и без того темное небо. Взгляды, обычные и магические, легко проникнут сквозь купол; он предназначен не дать смертельным заклятиям вырваться наружу и попасть в зрителей.

Противники остались вдвоем. Кар снова посмотрел отцу в глаза.

— Прощай, сын, — сказал тот.

— Прощай, — ответил Кар. — Знаешь, ты был прав. Твоя кровь в моих жилах не делает меня твоим сыном. И ты никогда не был мне отцом.

Вместо ответа Амон ударил. Простым заклятием, Кар знал его с первых лет обучения. Но Сила, вложенная в обычный приказ, не была Силой ученика или даже опытного мага. Сердце Кара послушно замерло. Кровь остановилась, мертвенная слабость разлилась по телу. Теряя сознание, он на остатках воли бросил ответный приказ. И отступил, судорожно глотая воздух.

Сильнейший смял заклятие Кара небрежно, как лист бумаги, но Кар ударил снова, на крохотный миг опередив отца. Грубо и незатейливо, упрощенной версией кокона, что некогда пытался применить Ирэн. Отец поднял руку, отбив заклятие на лету.

Теперь оба ударили одновременно, одним и тем же заклятием. Огненные молнии скрестились в воздухе и угасли, не причинив вреда. Вспышка разогнала наступивший сумрак, на миг ярко осветив отцовское лицо. Глаза Сильнейшего сверкнули.

— Жаль, — выдохнул он. — Из тебя вышел бы отличный Сильный.

— Люблю, знаешь ли, прыгать через ступеньки, — Кар метнул серебристый луч смерти Амону в грудь.

И упал на колено, когда Сильнейший легким движением развернул заклятие. Серебряная стрела вонзилась в левое плечо Кара, лишь по случайности не попав в сердце. Рука повисла плетью. Над головами вскрикнул грифон.

— Потому и закончишь сломанной шеей, — новый луч полетел вдогонку первому.

Не успевая отбить его, Кар упал на бок, и луч вонзился в купол. Тихий звон, неслышимый уху, обозначил сработавшую защиту. Вскакивая, Кар ударил что есть Силы, не лучом — копьем из серебристого света. И понял, что шутки кончились.

До сих пор отец лишь проверял его, подобно как фехтовальщик испытывает защиту противника. Теперь пришло время настоящей схватки.

Заклятие Кара вспыхнуло в воздухе, неспособное коснуться Сильнейшего. Тот стоял, расставив ноги и спокойно скрестив на груди руки. Из глаз его текла тьма.

Сила. Сила, такая древняя, что горы старились и рассыпались прахом, и вскипали новые, а она замечала их не больше, чем звери замечают смену шерсти по весне. Непокорная, дикая Сила, отголосок божественной жизни, возжигавшей некогда огни миров. Сила, направлявшая бег планет по орбитам и звонкий путь лесного ручейка, извергавшая молнии с неба и мокрых голых мышат из утробы матери.

Безумие первых магов, вздумавших покорить Силу. Великие сражения, не оставившие даже отсвета в памяти людей. Величие победителей, Владеющих Силой, хозяев мира, чьи города вздымались к небесам, когда прочие люди едва научились владеть огнем. Слава Империи, столь великой, что даже имя Бога в ней забыто, как ненужное. Искусства и науки, не знающие равных. Вершина славы — умение повелевать временем и пространством, способность прорвать невидимую завесу, распространив власть на другие миры.

И падение, горше которого нет. Кровь, великая кровь древнего народа, насквозь пропитавшая землю. Грязные, опьяневшие от крови дикари, рабы, полуживотные, без разбора убивавшие мужчин, женщин и детей. Трупы, сваленные в кучи на улицах древних городов. Измученные, полумертвые от страха и боли, выжившие — девяносто четыре человека, сорок ослабевших, умирающих грифонов. Долина, веками служившая рабочим кабинетом лучшим из лучших — отныне единственное пристанище. Отчаяние. Голод. Страх. И во мраке, как в мягкой земле, посеянные ростки новой славы.

Он был там, он видел все. Случайность задержала его вдали от столицы, когда последняя победа магов захлопнула Врата, спася мир и погубив его хозяев. Он, тогда еще даже не Сильный — просто Амон, два месяца прятался в лесах обезумевшей Империи. Он был ранен и не мог исцелиться, он голодал и не мог приманить даже крысу. Он научился охотиться. Добывать огонь, высекая искру, как дикарь. Строить шалаш из веток, непрочную защиту от непогоды. Когда способность рассуждать частично вернулась к нему, Амон пошел на север, к горам.

Тот путь, что за сутки преодолевали грифоньи крылья, у него занял больше месяца.

Ускользая от лавин, срываясь в ущелья, замерзая почти до смерти в заснеженных впадинах, передвигаясь ползком из-за сломанной ноги, он шептал слова проклятий, а ветер разносил их, обращая в торжественные клятвы. И Амон клялся, глотая слезы и пот, клялся — выжить. Отомстить. Напоить землю кровью дикарей. Вернуть Империю.

Он сдержал клятву. Последний из спасшихся, одолевший соперников, он железной рукой правил остатками Владеющих Силой. Его ум, изощренный тысячелетием жизни, готовил падение Империи дикарей. Против множества — хитрость, против мощи — предательство. Он не спешил. Плод его мести созрел в темноте и налился соком. Горе тому, кто посмел встать у него на пути.

Кар обнаружил, что стоит на коленях, обливаясь слезами и с мольбой протянув к отцу руки — прося не милости, а смерти. Сильнейший возвышался над ним, огромный и мрачный, как гора. Прекрасный, как Бог. Мир потускнел и смялся, будто сброшенный плащ, готовясь лечь к ногам великого Амона.

«Магия Воли, — с отчаянием подумал Кар. — Воля… Эриан».

Спасаясь, всей силой души призвал воспоминания. Меч в императорской руке: «убей меня, если хочешь»; растрепанная девчонка у костра, чумазая, с грязным одеялом на плечах; стада аггарских овец; нескладные тонконогие жеребята на лугу; золотистый хлеб на полях Империи.

— Ты не сможешь, — прохрипел Кар, вставая с колен. — Мы тебе не позволим.

По древней Воле Сильнейшего он ударил своей, вернувшейся из небытия на крыше дворца. Ударил надеждой в глазах брата, детским смехом, золотом грифоньих крыльев. Жизнью — смерть.

Резкий звук, как будто лопнула струна, ожег магические чувства. Сильнейший резко выдохнул, отступил на шаг. На губах его выступила кровь. Кар ударил снова, не давая ни себе, ни отцу передышки. На этот раз — смертью, возвращая неудавшийся выпад отца.

— Умри. Ты давно отжил свое.

Амон закричал. Его левая рука взметнулась к лицу, пальцы правой ударили в нее, ногти вонзились в ладонь. Рыча, как разъяренный медведь, Сильнейший в кровь разодрал собственную руку. Взмахнул ею, резко, словно бросил копье.

Кровь не разлетелась брызгами. Плотный темно-алый мяч ударил Кара в грудь. Прошел внутрь, впитался сквозь плоть. По рукам, по животу, по горлу потек густой тягучий холод. Вечерний мрак выцвел, посерел.

— Что… что это? — прошептал Кар, чувствуя, как его Сила растекается в воздухе, как странное равнодушие овладевает телом и душой.

— Твоя смерть, — спокойно сказал отец. Поднял руку, все еще сочившуюся кровью. — Чтобы ускорить ее приход…

Сильнейший уронил руку, когда между ним и Каром встала Кати.

— Хватит, — сказала она. — Отпусти его.

— С дороги, — приказал Амон.

— Нет. Или будешь драться со мной.

Кар молча смотрел, как Сильнейший отбрасывает Кати, как женщина падает на колено, из ее руки вырывается огненный шар, вырастает в стену пламени, разделяя противников. Заклятия ворочались в голове, разом утратившие Силу. До крови закусив губу, Кар поднял руку. Сила… у него есть Сила. Огненная молния вспыхнула и ушла в землю. Кар пошатнулся.

С неба упал Ветер. Встал рядом, безразличный к поднятым рукам магов, готовых покарать за вмешательство. Заклекотал — угрожающе, с вызовом.

— Не трогать! — закричала Кати. — Пусть они уйдут! Забирай его, Ветер!

Маги остановились, в замешательстве глядя на Сильнейшего. Тот засмеялся, полускрытый языками пламени.

— Ты дура, — сказал он. — Сентиментальная дура. Мозги достались тебе от матери.

— Я рада, что не от тебя!

— Если не уйдешь, я убью тебя тоже, — сказал ей отец.

— Сына и дочь, в один день? Давай, Сильнейший. Это в твоем духе!

Время почти замерло — подобное случалось разве что в Зале Совета. Маги молча слушали. Кар почти упал на плечо Ветру. Жизнь уходила, сменяясь холодом и равнодушием. Сознание таяло. Лишь одна мысль держала его, не давая соскользнуть во тьму — Кати. Кати… сестра?

— Он должен умереть, — долетел издалека голос Амона.

— Он умирает, разве ты не видишь? Отпусти его. Прошу тебя, отец!

Мгновения, тягучие, как часы. Наконец Сильнейший махнул рукой.

— Пусть уходят. Он умрет еще до утра.

Кати вскочила, бросилась к Ветру. Огненная стена за ее спиной угасла. Грифон припал к земле, позволяя Сильной усадить Кара.

— Кати… — слова не хотели выходить, приходилось напрягать остатки сил, выталкивая вопрос. — Почему ты… мне… не говорила?

— Какая теперь разница? Улетай.

— Нет… — ему все-таки удалось поднять голову. — Без тебя — нет!

— Дурак! — Кати с размаху шлепнула грифона по ляжке. — Вперед, Ветер! Пошел!

Ветер прыгнул, с каждым взмахом крыльев набирая высоту. Кар обессилено уткнулся лицом в его гриву.

— Кати, — прошептал он. — Кати, Кати…

«Не умирай! — отчаянно просил Ветер, работая крыльями так, словно мог улететь от смерти. — Не оставляй меня!»

«Не оставляй меня, — сказал принц. Лунный свет сиял в золоте его волос. — Ты не бросишь меня, Кар?»

«Ты вырос», — хотел сказать ему Кар, но тут увидел императора — он стоял рядом с принцем, бок о бок и смотрел так же, настойчиво и тревожно.

«Останься со мной. Я не хочу снова тебя потерять, Кар, нет!»

«Я сделал все, что мог, — неслышно произнес Кар. — Все, что мог!»

«Ты обещал не оставлять меня, помнишь?»

Кар потянулся к ним, но с неба упала тьма, скрывая все. Грифонья грива пахла солнцем и болью, сердце рвал тонкий, едва различимый плач.

«Не умирай! Ты не можешь умереть! Мы — вместе!»

«Я люблю тебя, Ветер», — сказал Кар, но Ветра не было, не было и Эриана. Только лунный свет, струящийся, серебряный, колдовской. Потом из света выступила девочка. Ее волосы торчали клочками нечесаной соломы, на груди вспыхивала зеленая звездочка перстня.

Она смотрела с той же тревожной настойчивостью, что и принц-император. Молчала.

«Я сделал для тебя все, что мог», — опять сказал Кар.

Девочка нахмурила бесцветные брови. Пальцы, тонкие, с грязными ногтями, сжали зеленый камень.

«Чего ты хочешь? — спросил Кар. — Я устал, Тагрия. Отпусти меня».

Она ответила, но Кар не услышал ни слова. Луна вспыхнула в последний раз и погасла. Над скалами и ущельями, над замершим в темноте миром разнесся отчаянный грифоний крик.

* * * *

Ей опять приснился этот сон — как будто золотой грифон летит в небе, так высоко, что земля кажется игрушечной. Холодный ветер перепутал волосы, глаза слезятся, но девочка стряхивает слезы и все равно смотрит, потому что знает: потом будет вспоминать и злиться на себя, что плохо смотрела, что не запомнила, так, чтобы не забыть никогда, как блестит на солнце синяя вода озер, каким мягким ковром лежат под крыльями леса, как быстро мелькают спутанные ниточки дорог. Как широко разлетаются крылья, золотые-золотые, будто солнце, как играют под мягкой шкурой мышцы грифона.

До земли далеко, дух захватывает, как представишь, сколько падать. Но девочке совсем не страшно. Ее держат сильные руки, они не уронят, не обидят. Других — может быть, но не Тагрию. От этого и оттого, что грифон несет ее домой, хочется смеяться и плакать. Хочется лететь бесконечно, а потом бесконечно сидеть у костра и слушать рассказы, чудесные и пугающие, о жизни магов — Тагрия никогда больше не скажет «колдунов». О Силе, с которой можно разводить огонь без кресала, и вызывать дождь, ранить и лечить, и слышать мысли, и говорить с грифоном.

О страшной Силе, которая питается кровью, которая забрала бы и кровь Тагрии, если бы ее не спас он. Высокий мужчина в блестящей одежде, с короткими черными волосами и темной кожей, мрачный и злой — но Тагрия знает, как он умеет смяться. Он смеется так, как никогда не смеялся отец, как не смеялся даже дедушка, он как будто бы сам себе удивляется: почему это я смеюсь? И Тагрия не боится ничего. Пока он рядом, никто не сможет ее обидеть. Никто в мире. В костре веселятся огоньки, красные, желтые, синие, они пляшут, как девушки как на деревенском празднике, мелькают яркие юбки, глаза слипаются, но Тагрия не хочет спать. Она прижимается головой к его локтю и спрашивает — первое, что придумалось, лишь бы он рассказывал подольше. От него пахнет дымом и потом, и грифоном. Никогда с тех пор, как умерла мама, Тагрии не было так хорошо.

Девочка села в кровати. Затрясла головой, изо всех сил протерла глаза. Ей показалось, или где-то кричал грифон? «Не может быть, мне просто приснилось», — подумала она, но сердце билось сильно-сильно. Испугавшись, что его стук разбудит брата, Тагрия выбралась из постели. Подошла к окну. Отодвинула тяжелый ставень.

Темно, как в закрытом погребе. Небо спряталось за густыми тучами — не разглядеть, есть ли там грифон. А если есть, вдруг это не Ветер? Вдруг это другой, злой грифон, который опять ее украдет?

«Тогда Карий опять меня спасет», — сказала себе Тагрия. Подтянувшись — красные полоски на спине заболели, — забралась на подоконник. Бетаран что-то забормотал во сне. Оглянувшись, Тагрия спустила ноги на улицу. Поежилась от холода и спрыгнула вниз.

Босые ступни больно ударились о землю. В палец воткнулась колючка, пришлось ее вытаскивать, осторожно поглядывая в темноту. Справившись с занозой, Тагрия прошла между грядок капусты и моркови, вскопанных, между прочим, ее руками, к забору, часть которого, покосившись, давно бы рухнула, не поддерживай ее раздвоенный ствол старой черемухи.

Две половинки ствола расходились на уровне плеч Тагрии. Там, в развилке, скрытая ветвями, она могла сидеть по многу часов. Пряталась, играла, мечтала и пыталась, снова и снова пыталась научиться видеть не глазами и слышать не ушами. Карий все рассказал, даже не один раз — Тагрия постаралась. Теперь осталось только научиться. Услышать, как течет по веткам древесный сок. Как поднимается из земли трава. Посмотреть внутрь и узнать, о чем лает собака. Почувствовать птицу в небе, а потом открыть глаза и увидеть ее.

Полоски на спине обожгли, как огнем, когда Тагрия влезала на дерево. Она сердито улыбнулась: отец страшно злился, но дело того стоило. Брат ревел и отказывался, но Тагрия уговорила его — и дюжину раз увернулась от летящего в спину ножа, пока не пришел отец и не выпорол обоих. Бетарана жалко, он не виноват. Но его бьют меньше: он младший, и виновата всегда Тагрия. Так, во всяком случае, считает отец. Но Тагрия не жалеет. У нее получилось, она чувствовала, когда брат кидает нож, а когда просто машет рукой, пугает.

Но сейчас ее разбудила не боль в спине, а голос Ветра, или не Ветра, или вообще ничего не было. Тагрия закрыла глаза. Вытащила из-под рубашки колечко — оно висело на шее, привязанное веревочкой. Когда-нибудь Тагрия сможет носить его на пальце. Если посмеет, ведь отец не раз уже пытался отобрать кольцо. Тагрия кричала так, что слышали даже соседи, царапалась, вырывалась и убегала к дедушке. С ним отец не спорит, только бурчит сердито себе под нос.

Обхватив пальцами зеленый камень-звездочку, Тагрия представила себя очень легкой — будто воздух или пушинка из птичьего крыла. Представила, что ветер несет ее, поднимает над верхушкой черемухи, над крышами домов. Представила, что парит в небе, как умеют птицы или грифоны. И, не открывая глаз, посмотрела вокруг.

У нее получалось с каждым разом все лучше. Темнота не мешала, ведь в закрытых глазах всегда темно. Тагрия оглядела пасмурное, без единой звездочки, небо. И грустно вздохнула. Никого, даже птицы не летают ночью над деревней. Одни тучи, лохматые, похожие на нечесаных овец, медленно бредут куда-то далеко — может быть, ищут хорошее пастбище или возвращаются с водопоя.

Тагрия открыла глаза. Погладив на прощание колечко, спрятала его под рубашку. Холодный воздух кусал за плечи, полоски на спине болели, но Тагрия не спешила возвращаться в постель. Уткнувшись лбом в бугристый серый ствол, она представляла, как где-то, далеко-далеко, похожий на солнце золотой грифон несет по небу человека в блестящей одежде мага.

* * * *

Бурые с прозеленью скалы сомкнулись полукругом. Картина до странности напоминала открытый рот, где скалы были зубами, гнилыми и ломанными, а прерывавшая их полоска леса — высунутым в изнеможении языком. Замшелый утес с темной дырой пещеры мог сойти за гортань.

Черная грифоница, чьи перья отливали красным в последних солнечных лучах, раскинула крылья, спускаясь к лежащим у входа телам. Скрип когтей на камнях разрезал мертвенную тишину. Две женщины — посторонний мог бы принять их за сестер — переглянулись.

— Ты была права, — нарушила молчание Зита. — Они здесь.

— Но мы опоздали, — сказала Кати.

Камни захрустели под ее ногами, когда Кати спешилась. Приблизившись, опустилась на колени подле человека и грифона — мертвого и не желавшего больше жить.

Сзади тихонько подошла Зита.

— Мы опоздали, — повторила Кати. — Он мертв.

— Ну и что? Ведь ты же здесь!

Не оборачиваясь, Кати знала, с каким безоглядным доверием смотрит девушка. С каким ожиданием чуда. Губы Сильной тронула грустная улыбка.

— Ты всего лишь умерла, моя девочка. С ним все хуже.

— Что может быть хуже вырванного сердца?!

— Вырванная душа.

— Что это значит, Кати?

— Это значит… — Кати с нежностью взяла холодную руку Кария. Сжала ее в своих, будто надеялась согреть. — Это значит, что ты почти победил, мой талантливый мальчик. Что Сильнейший испугался. И проклял тебя своей кровью, как если бы ты был сильней его.

Зита села рядом, переводя взгляд с печального лица Кати на Кария и обратно.

— Я не слышала о таком заклятии.

— Ты и не могла. Оно не применялось с давних пор, когда маги еще воевали меж собой. Задолго до падения Империи.

— И что теперь?

— Теперь? Амон никогда уже не станет так силен, как раньше. Вместе с кровью он отдал Силу — свою изначальную Силу, которую не восстановить. И долголетие.

— Он умрет?

Кати вздохнула.

— Не сразу. Он может протянуть еще долго, подпитывая себя кровью. Он все еще очень силен. Годы, может быть, десятилетия, прежде чем отданная вчера Сила убьет его.

— А Карий? Что с ним, Кати? Он даже не ранен!

— Его душа затерялась где-то… Я ее не чувствую. Даже в крови его не осталось Силы.

— И ничего нельзя сделать?

— Я попробую. Но не жди от меня чуда.

— Я верю в тебя, — прошептала девушка. — Развести огонь? Если… если у тебя получится, его надо будет согреть.

— Хорошая мысль.

Поднявшись, Зита направилась к куче оставленных кем-то дров. Толстые ветки и даже стволы, расщепленные и разломанные — можно было подумать, что над ними потрудился грифоний клюв. Перед входом в пещеру чернело пятно давнишнего костра.

Черная грифоница осторожно подошла к лежащему на боку Ветру. Легла рядом, опустив голову на его спину. Засвистела тихонько, словно мать над больным птенцом. Ветер не шелохнулся. Он дышал, но глаза его были закрыты, и внутренний взор магов ясно видел черную тень смерти над золотым телом. Кати со вздохом отвернулась.

Зажмурилась, собирая в комок Волю и Силу. Их понадобится больше, чем в давний день воскрешения Зиты. Больше, чем когда-либо за триста лет жизни Сильной Кати.

«Карий!» — позвала она.

Сжимая его руки, проникла магией внутрь, в холодное тело, в остывшую, потерявшую Силу кровь. Его холод передался Кати, когда ее Сила потекла в него. Еще, еще больше, не жалея, не оставляя себе. «Карий! Карий, услышь меня, вернись!»

Тишина. Ни отклика, ни дуновения. С тем же успехом можно было звать камень. Кати приказом запустила его сердце, оно лениво сжалось — раз, другой… Замерло снова. Упрямо сцепив зубы, чувствуя, как холодеют конечности, Сильная раз за разом оживляла его, разгоняла остывшую кровь, вливая Силу, и звала, звала… Пока неравный бой не погасил ее разум, заставив упасть без сознания на мертвое тело Кария.

— Кати! Кати, очнись, пожалуйста!

Руки девушки-мага обхватили Кати за плечи. Подняли, поднесли к губам серебряную флягу. Не с кровью — с чаем. Заставили глотнуть.

Бодрящая горечь привела Кати в чувство. Взяв флягу двумя руками, она благодарно кивнула девушке.

Стемнело. Разведенный Зитой костер трещал, разгоняя мрак.

— Я испугалась, — сказала Зита. — Испугалась, что ты тоже умрешь.

— Нет. Я просто не рассчитала Силу… Не смогла его дозваться.

— Не плачь, — прошептала Зита, потому что в глазах Сильной стояли слезы. — Не надо, Кати, пожалуйста! Ты не виновата!

— Я виновата. Виновата, что не остановила его, что допустила этот дурацкий поединок. Что не ушла с Совета. Если б мы прилетели раньше… Но Сильнейший нарочно заставил Совет заседать почти до утра. Знал, что я полечу следом, — Кати яростно стиснула флягу с чаем. — Как я его ненавижу!

Зита ласково погладила ее по плечу.

— Теперь все изменится, ты ведь сама сказала, он ослабел. Кто-нибудь свергнет его. Может быть, даже ты.

Кати покачала головой.

— Нет. Он владеет нами, телами и душами. Он в совершенстве умеет подчинять. Никто из нас, Сильных, не решится всерьез спорить с ним.

— Даже сейчас?

— Сейчас — особенно. Теперь, когда мы увидели, на что он способен.

— Но Карий…

— Карий — сумел. Я не смогу.

— Я понимаю, — тихонько сказала Зита. Дотянувшись, погладила взлохмаченные волосы Кария. — Он был удивительный.

— Да.

— Когда он узнал, что ты его сестра… Он умирал, я это видела, но его чувства были такими яркими. Как будто он впервые тебя увидел, и ты сразу стала ему дороже всего на свете.

— У дикарей родственные связи много значат. Гораздо больше, чем у нас.

— Тогда зачем ты от него скрывала?

Кати долго смотрела в пляшущие огоньки костра. Треск сучьев, неровное гудение пламени странно контрастировали с холодной неподвижностью смерти.

— Потому что я ему не сестра, — ответила, наконец, Кати. — Амон был любовником моей матери много лет. Тогда он был всего лишь Сильным. Он хотел ребенка, и мама хотела. У нее был наложник, раб. Дикарь. Мама должна была отослать его, как только вернула себе способность к размножению. Но Амон чем-то ее обидел. И она взяла к себе в постель раба.

— И что? — прошептала Зита. Ее глаза были огромными, как две черные пропасти.

— Мама забеременела. Когда она убедилась, что ребенок не от Амона… Она убила раба. Боялась, что если он останется жив, кто-нибудь догадается или увидит в его памяти. И меня пустят на кровь.

— Значит, ты…

— Я не дочь Амону и не сестра Карию. Я, как и он, полукровка.

— И никто не знает? — спросила Зита чуть слышно.

Кати улыбнулась.

— Теперь знаешь ты.

— Я никому не скажу, Кати. Никогда!

— Я тебе верю, моя девочка. Хотя сейчас это не так уж важно, положение Сильной достаточно высоко, чтобы не бояться быть пущенной на кровь.

— Представляю, как ты боялась раньше!

— Очень. По счастью, внешне я похожа на мать, иначе мы не сохранили бы тайну. Мама рассказала мне все. А через месяц ее любовник вызвал ее на поединок и убил, чтобы стать Сильнейшим. Когда она умирала, он сказал ей не тревожиться — он будет хорошо заботиться о своей дочери. Мне тогда было десять лет.

— И он заботился?

Кати кивнула.

— Он обучал меня сам, пока мне не пришло время учиться в Зале Познания. А я умирала от страха, что он увидит в моей памяти правду. Моя Сила росла не от его уроков, а оттого, что я постоянно ее напрягала, закрываясь от него.

Кати замолчала. Задумчиво качнула в руке флягу, отставила. Зита робко нарушила тишину:

— Скажи, Кати. Ты Сильная. Он, — девушка взглянула на Кария, — чуть не победил Сильнейшего. И оба вы полукровки. Разве это не значит, что…

— Что Сила доступна и дикарям тоже? А почему, ты думаешь, мы так стараемся убивать всех полукровок? Только из-за чудесной младенческой крови?

— Не знаю. Я не думала.

— Мне кажется, Сильнейшие давно все поняли, еще при старой Империи. Поэтому и стали убивать младенцев-полукровок.

— И никто не знал, пока не появился Карий.

— Да.

— И что теперь, Кати? Что ты будешь делать?

Кати со вздохом оглядела мертвого мужчину, плачущую над Ветром грифоницу. Склонилась поцеловать Кария в холодный лоб. И поднялась — с трудом, все-таки она потратила много Силы.

— Ничего. Я давно сделала свой выбор. Похороним его и вернемся в Долину.

Зита осталась на месте.

— Карий тоже выбрал, Кати, да? И вот что получилось.

— Да.

— А я?

— Твой выбор впереди. И он не будет легким.

— Это я уже поняла. Кати, давай попробуем еще раз. Вместе. У меня немного Силы, но…

— Девочка моя, это бесполезно. Поверь.

— Пожалуйста, Кати!

Сильная замерла, в сомнении вглядываясь в собственную душу, ища там надежду, способную напитать Силу для еще одной, последней попытки. Потом решительно развернулась к грифонам.

— Ветер!

Он не шевельнулся, он даже не слышал, отрешившийся от мира живых. Глаза Кати сверкнули гневом.

— Ветер!!! — огненная вспышка обожгла зверя. Грифоница отскочила в испуге. Запахло палеными перьями. — Поднимайся!

Боль ожога пробила брешь в отстраненности грифона. Он дернулся, открыл глаза. Кати подтолкнула его ногой.

— Поднимайся, хватит жалеть себя! Думаешь, ты первый от сотворения мира кого-то потерял?! Вставай, если ты его любишь, и помоги мне его позвать! И не смей, — голос ее звенел, — не смей говорить, что уже пытался!

Удивленно прижимая к груди серебряную флягу, Зита смотрела, как золотистый грифон поднимается и покорно склоняет голову перед Сильной Кати.

* * * *

— Это случилось на рассвете. Я зажигал светильники… — жрец пошатнулся, и Эриан поспешно указал на стул.

— Садись. Знаю, ты устал. Еще раз расскажи все от начала до конца, ничего не упуская, и отправишься спать.

Жрец поднял на императора несчастные глаза.

— Мне кажется, я никогда уже не смогу спать, ваше величество.

— Сможешь, — возразил Эриан. — Ты понадобишься мне и понадобишься отдохнувшим. Как тебя зовут?

— Атуан, ваше величество.

Император невесело улыбнулся.

— Что ж, Атуан, ты с честью носишь это имя. Продолжай.

— Я зажигал светильники, — повторил жрец, — когда почувствовал это. Оно пришло сразу со всех сторон. Серое марево, не дым, не туман. Я видел его не глазами, поэтому сразу понял, что это.

Атуан виновато посмотрел на Верховного жреца. Тот стоял, склонившись над столом с разложенной картой Империи. На взгляд подчиненного ответил сухим кивком.

— Продолжай, — повторил Эриан.

— Я… испугался, ваше величество. Я начал молиться. Не знаю, сколько времени прошло. Солнце встало, но было тихо. Совсем тихо, ни одного человека за окнами. Тогда я вышел на улицу.

Он замолчал, с силой сдавив ладонями виски. Лицо его стало совсем белым.

Эриан пересек кабинет, взял со столика у камина кувшин с вином. Наполнив кубок, вложил в руку молодого жреца.

— Пей. Нет, не вставай. Как ты себя чувствуешь?

— Я… благодарю вас, ваше величество. Мне лучше.

Эриан отмахнулся от этой явной лжи.

— Сможешь рассказать до конца? — спросил он.

— Да, ваше величество. Я зашел в ближайший дом. Там жил человек, его сын, слабоумный, помогал мне в храме, а я платил за это отцу. Они… были живы, но ничего не понимали. Как животные. Нет, хуже. Они не вставали, не говорили. Вообще не шевелились. И… простите меня, ваше величество, ваша святость. Они справляли нужду под себя и даже не замечали. Я пытался их разбудить, но они не спали. В других домах было то же самое. Везде.

Эриан вернулся к столу. Теперь они стояли друг перед другом, разделенные лишь картой — император и Верховный жрец Империи.

— Я не нашел никого, кто бы не был заколдован, — продолжал Атуан. — Когда больше не смог бегать от дома к дому, я вернулся в храм. Мне было страшно. Я стоял на коленях у алтаря, и молился, и ждал смерти. А потом пришел колдун.

Император встретился взглядом с Верховным жрецом.

— Продолжай, Атуан.

— Я хотел убить его, если подойдет, а потом убить себя. Но он сказал… сказал, что хочет помочь. Что заклятие собрано в золотых слитках, что их надо собрать и переплавить, чтобы оно не распространилось дальше. Что я, если хочу, могу присоединиться к нему. И я… Ваше величество, ваша святость, я знал, что нельзя верить колдуну. Но он говорил правду. И я сделал, как он сказал. Помог ему. Простите меня, ваша святость.

— Что дальше? — не отрывая взгляда от императора, спросил Верховный жрец.

— Мы расплавили золото. Кузнец делал все, что говорил колдун, хоть и не приходил в себя. И я видел, как исчезло марево, когда золото расплавилось и из него вышло… то, что колдун назвал Силой.

— А люди?

— Люди остались такими же. Он сказал, что не может их расколдовать, что их слишком много. Что им со временем станет лучше, раз заклятие снято. Что это нашествие, и оно только началось. Что он постарается остановить других, но нам не следует ждать его успеха. Что я должен как можно быстрей ехать в столицу и рассказать все лично императору. И я подчинился. Ваша святость, я…

— Ты все сделал правильно, — успокоил Верховный жрец. — Этот человек, колдун. Он назвал свое имя?

— Да, ваша святость.

— Карий?

— Да.

Губы Эриана дрогнули. Верховный жрец заметил и с затаенным вздохом отвел взгляд.

— Это все?

— Все, ваша святость. Я ехал кратчайшей дорогой, останавливаясь только на почтовых станциях, сменить коней. Если позволите… Ваше величество, ваша святость, я хотел бы вернуться как можно скорее. Кто-то должен заботиться о них, пока… если еще не поздно.

— Я сегодня же отправлю туда людей, — пообещал император. — Но ты, Атуан, останешься здесь. Твоя способность… Если ты не один такой… Может быть, в этом наша надежда. Ты знаешь, почему устоял перед колдовством?

— На этот вопрос я мог бы ответить лучше, ваше величество, — негромко произнес Верховный жрец.

— Хорошо. Гремон!

Слуга, постаревший, но все такой же подтянутый, возник на пороге.

— Позаботься об этом человеке, — сказал император.

Выходя, Атуан вынужден был опереться на плечо Гремона, чтобы не упасть. Дверь за ними закрылась.

Еще недавно Верховный жрец заговорил бы первым. Сегодня он ждал, склонив голову, когда император позволит ему раскрыть рот. Но, странное дело, покорность жреца больше не доставляла удовольствия императору.

— Не молчите, ваша святость, — вздохнул Эриан. — И садитесь уже.

Тот подчинился, дождавшись, пока сядет император. Эриан устало оперся лбом на руку.

— Ваше величество, — спросил жрец, — вы верите его рассказу?

— Верю. Его рассказ полностью совпадает с тем, — Эриан поднял голову, чтобы видеть лицо жреца, — о чем предупреждал меня Карий.

Верховный жрец кивнул без удивления.

— Значит, никакого хождения сквозь стены, ваше величество?

— Никакого. Боюсь, ваша святость, нам пришло время поговорить начистоту.

— Я в вашей власти, мой император.

— Да, — согласился Эриан. — Но теперь это значит не то же, что вчера. Я знаю об истинных обстоятельствах смерти моего отца. Знаю давно, с самого первого дня. Положение, которое вы заняли, пока я был слаб и растерян, страх, который испытывают перед вами мои подданные, который испытывал поначалу я сам — все это не давало мне обвинить вас.

Жрец был бледен, но спокоен.

— Позволите ли вы мне объясниться, ваше величество?

— Подождите. Спектакль, который вы разыграли на площади, сработал против вас, как я и надеялся. Народ усомнился в вас, а я укрепил его сомнения. Дальнейшее вам известно. Кроме того, что я послал отряд с приказом доставить в столицу герцогиню Тосскую. Я намеревался вырвать у нее признание, применив, если надо, пытки. Затем — казнить вас, как изменника и убийцу императора. А теперь говорите.

Жрец, бледный, как полотно, склонил голову.

— Я не стану отпираться, ваше величество, теперь это бессмысленно. То, что я делал, я делал ради блага Империи — так, как я понимал его. Нынешние события показали, что я ошибался.

— Продолжайте.

— Ваше величество, жрецы обладают некоторыми умениями, недоступными остальным. Это знания, доставшиеся нам со времен уничтожения колдунов. Мы сохраняем их. И тщательно оберегаем от посторонних.

— Вы говорите о колдовстве?

Жрец качнул головой.

— Нет. Не так. Мы не применяем колдовство, это запрещено. Мы изучаем его, как вы, ваше величество, стали бы изучать стратегию и тактику врага в случае войны. Мы учимся его распознавать и бороться с ним, потому что знаем: сколько не вырывай проклятие, придет день, и оно прорастет снова. Мы, служители Бога, поставлены на страже Империи в ожидании этого дня.

— И он пришел.

— Да, ваше величество. Я ошибался, думая, что брат-принц Карий — тот, кто принесет проклятие на землю. Я видел на нем тень, ваше величество, черное присутствие за его спиной. Он и сам об этом не знал, он был всего лишь ребенком, потом юношей, но тень росла вместе с ним. Ваш отец не желал ничего слышать. Он… простите, ваше величество. Вы знаете, как император Атуан относился к храмовым законам. Его решение заключить мир с еретиками было продиктовано желанием избавиться от власти храма. Следующим шагом стало бы прощение колдунов, император не скрывал этого. Страна осталась бы беззащитна перед проклятием. Поэтому я решил действовать.

— И вы убили его. А вину взвалили на Кара.

— Да. Я не оправдываюсь, ваше величество. Тогда это казалось лучшим решением. Я ошибся. Беда пришла с другой стороны, а Карий… Карий пытался отвратить ее, судя по рассказу Атуана. Вам ни к чему пытать герцогиню, ваше величество, я не стану отрицать своей вины. Правда, перед лицом того, что грядет в Империю, казнь представляется мне побегом с поля битвы. Позволите ли вы мне рекомендовать надежного человека на пост Верховного жреца?

Эриан вздохнул.

— Вы не так уж и ошибались, ваша святость. Тень была. Кар не просто так стал братом-принцем, тут вы были правы. Но именно вы, ваше предательство толкнуло его на путь тьмы. Глава колдунов использовал вас, Верховного жреца Империи, чтобы обратить Кария против меня. Колдун почти достиг цели. Вот в чем ваша ошибка и ваше преступление. За это вы поистине достойны смерти. Как и за убийство моего отца.

— Я готов, ваше величество, — тихо сказал жрец.

Помолчав, Эриан заговорил о другом:

— Вы сказали, что жрецы умеют бороться с колдовством. Насколько хорошо?

— Не так, как хотелось бы, ваше величество. Обученный жрец может устоять перед наваждением, как вы убедились на примере Атуана. Как долго — зависит от его веры и самодисциплины. Но ни погасить колдовской огонь, ни устоять перед заклинанием смерти или спасти от него других, мы к сожалению, не можем.

— Как мы убедились на примере Атуана, — откликнулся император, — и это немало. Возможно ли обучить тому же моих солдат?

— Сомневаюсь. Нет, ваше величество, — жрец поднял руку, предупреждая императорский вопрос, — дело не в храмовой тайне. Не только в ней. Дело в вере, в посвящении, отстраненности от мирских страстей. Этому не научишь запросто, как воины учатся фехтовать.

— Может быть, кто-то все же способен… на такую веру?

— Отобрать лучших, в ком сильна духовность и научить хотя бы основам… — Верховный жрец задумался, затем кивнул: — Да, ваше величество. Попробовать можно. В нашем положении следует хвататься за любую надежду, даже мельчайшую. И, конечно, вы можете располагать жрецами храма так, как подсказывает вам мудрость.

В последних словах Эриан не уловил обычной насмешки. Жрец смотрел с уважением, и оно не было притворным. Не было оно и страхом перед грядущей казнью. Император кивнул.

— Благодарю, ваша святость.

— Жалин, один из жрецов высшей ступени — вы, должно быть, помните его, ваше величество, — достаточно разумен и гибок, чтобы занять пост Верховного жреца в это нелегкое время. Если позволите, сегодня…

— Нет.

— Ваше величество?

— Нет. Жалину придется еще подождать своей очереди. В это нелегкое время пост Верховного жреца будете занимать вы.

— Ничего не поделаешь, ваша святость, — продолжил Эриан, убедившись, что жрец не нарушит молчание первым. — Разумные люди оставляют раздоры перед лицом общего врага, только так можно надеяться на победу. Империи нужен храм, а храму нужна Империя. Нам придется научиться доверять друг другу.

Жрец молчал долго. Когда он наконец заговорил, голос его звучал словно через силу:

— Вам будет трудно, ваше величество. У вас много причин меня ненавидеть. Я лишил вас отца и брата — едва ли с таким можно примириться, даже сейчас. С другим жрецом…

— Нет, ваша святость, — губы императора скривила невеселая усмешка. — Я не позволю вам убежать с поля битвы.

— Благодарю, ваше величество.

Плечи Эриана расслабились — впервые за долгие годы он сбросил маску. Жрец смотрел внимательно, и Эриан не стал отводить взгляд.

— Я думал, что знаю вас, ваше величество, — сказал жрец. — Оказалось, я ошибался и в этом. Не слишком ли много ошибок?

— Боюсь, мы все совершим их еще немало, ваша святость.

— Увы, это так. Каковы ваши планы, мой император?

— Кроме того, чтобы разослать по всей Империи патрули вооруженных арбалетами жрецов? А как вы думаете, ваша святость?

— Вы знаете, где они скрываются?

Ладони императора накрыли участок карты на северной границе Империи.

— Примерно здесь. Точнее сказать не могу, карты у нас не было… к сожалению. Это долина в горах. Не знаю, сможет ли пробраться туда войско. Колдуны летают на грифонах.

Жрец медленно кивнул.

— Отчаянный план, ваше величество.

— Скажите лучше — безумный. Мне нужны солдаты, способные устоять против колдовства. Много солдат.

— Я сделаю, что смогу, ваше величество.

— Я рассчитываю на вас.

— Ваше величество… Где сейчас принц Карий? Его помощь была бы неоценима.

Эриан поднялся. Окна императорского кабинета выходили в сад. Сквозь открытые ставни долетал нежный сладкий запах: отцветала вишня. У фонтана возились садовники, оформляя маленькие цветочные клумбы. Невидяще глядя вниз, Эриан ответил:

— Не знаю. Он решился вызвать на поединок главного колдуна. Вот вам действительно безумный план. У колдунов странные законы, ваша святость. Власть достается тому, чья колдовская Сила больше, и один из способов доказать это — одолеть в поединке правителя.

— Так было у них и прежде, когда они владели Империей, — сказал за спиной жрец.

— Да. И Кар собрался… Тот, кто правит колдунами, прожил больше тысячи лет. Не Кару тягаться с ним.

— И все же принц решил попробовать?

— Да. Я спорил, но не смог его остановить. Боюсь… Боюсь, ваша святость, он бы вернулся уже, если бы… был жив.

— Он может быть ранен или в плену, — тихо сказал Верховный жрец. — Может быть, он еще придет. Не теряйте надежды, ваше величество.

— Постараюсь, — просто сказал Эриан. — Он нужен мне, ваша святость.

— Колдун, готовый сражаться на нашей стороне, нужен всей Империи.

Казалось невозможным слышать такое из уст Верховного жреца. Невозможным — говорить от сердца, стоять, безбоязненно повернувшись спиной. Эриан обернулся, встречая прямой взгляд собеседника. Отпуская из сердца застарелую ненависть.

— Тогда нам следует надеяться вместе.

— Да, ваше величество. Следует.

Но время шло, и надежда, живая и греющая вначале, медленно гасла. Пришли сообщения с севера: город и четыре деревни накрыли заклятия колдунов. Жрецы уже ехали туда, готовые сражаться и духом, и оружием. Вел их горящий мрачной решимостью Атуан. Звание доверенного императорского советника пришлось ему точно впору.

Эриан храбрился, изо всех сил внушая спокойствие подданным. Сколь бы ни терзался он в душе, долг императора отвечать рассудительностью панике и твердой верой — страху, что расползался подобно пожару, по столице и далее, поглощая все на своем пути.

Воинская повинность была объявлена по всей Империи, отовсюду к столице съезжались вассалы во главе больших и малых отрядов. Войсковые учения шли каждый день, и никого уже не удивляло, что проводят их жрецы храма, что арбалеты и копья лежат нетронутыми, что руки воинов сложены в молитве, а глаза закрыты. Что позже, когда солдаты расходятся по казармам, их место занимают жрецы — и до изнеможения упражняются с мечом, копьем и арбалетом. Привычные устои рушились, Империя волновалась, как возбужденное непогодой море. Эриан, бледный от недосыпания и гнетущей тревоги, с каждым днем все больше полагался на Верховного жреца. Теперь, отказавшись от борьбы и признав над собой императорскую власть, тот стал незаменимым помощником.

И все же Эриан отослал его в день, когда ошарашенные столичным новостями воины доставили во дворец Лаиту. Возражений не последовало. Эриан понял, с каким облегчением Верховный жрец Империи сбежал к неотложным делам, предоставив императору разбираться с былой сообщницей.

Ее ввели в тронный зал, когда прием уже закончился. С императором осталась только молчаливая стража вдоль стен и обязательная теперь — Верховный жрец настоял, а Эриан не стал спорить — охрана в алых сутанах служителей храма. Место советника за троном пустовало.

Послушные знаку императора, воины остались в дверях. Лаита прошла вперед и пустилась на колени перед троном. Поза ее выражала смирение, но гордо вздернутая голова и пристальный взгляд синих глаз говорили о другом.

Император молча рассматривал женщину, стоившую жизни его отцу и чести — брату. В заляпанном грязью дорожном плаще, из-под которого виднелись изящный коричневый жакет и юбка в тон, с небрежно сбившимися под шляпкой светлыми локонами, она была дивно хороша. Годы лишь добавили герцогине красоты. Эриан с грустью подумал, что понимает отца — и Кара, если на то пошло, тоже.

— Ваше величество, — заговорила Лаита. — Я поспешила явиться по вашему приказу.

Обычай предписывал за руку поднять герцогиню с колен. Эриан не шевельнулся.

— Встань, Лаита, — сказал он. — Я призвал тебя не для разговоров.

Промелькнувший в ее глазах испуг тут скрыло напускное спокойствие. Лаита поднялась.

— Позволено ли мне узнать, зачем, ваше величество?

— Чтобы наказать за убийство моего отца.

Дружный вздох стражников прошелестел по залу.

— Государь! — герцогиня выглядела пораженной. — Ваше величество…

— Замолчи, Лаита. Я не намерен выслушивать твою ложь. Ты можешь признаться здесь или в пыточной камере, выбирай. Но выбирай быстро, я не стану ждать.

— Но, но… — герцогиня затравленно оглянулась, — здесь нет писца, чтобы записать мое признание, нет никого! Ваше величество казнит меня без суда?!

— А ты заслуживаешь суда, Лаита? Заслуживаешь справедливости? Ты, убийца и лжесвидетельница, говоришь о суде?

Лаита снова упала на колени.

— Тогда я буду говорить о милосердии, — сказала она. — Смилуйтесь, повелитель, потому что я не по своей воле делала и говорила. Меня заставили…

— Те, кто тебя заставил, ответят за свои дела, как и ты — за свои. Тебе есть что еще сказать?

Ее била дрожь. Эриан без жалости смотрел, как герцогиня беспомощно раскрывает и закрывает рот, глядит по сторонам, ища и не находя спасения. Как поникают ее плечи, когда Лаита понимает: спасения нет. Это конец.

Голосом угасшим и тихим она ответила:

— Мне есть что сказать, ваше величество. Будьте милосердны… не отнимайте имения у моего сына.

— У твоего сына? Не знал, что у тебя есть сын.

— Он… рожден вне брака, ваше величество. Поэтому я привезла его с собой, чтобы просить вас утвердить его в правах наследства.

— Ты привезла с собой ребенка? И где же он?

— В здесь, ваше величество. В передних покоях.

Эриан стиснул подлокотники. Лаита распутна, как бродячая кошка. Нет никаких причин думать, что…

— Сколько ему лет?

— Пять, ваше величество.

— Приведите его, — сказал Эриан страже.

И в волнении поднялся с трона, когда в зал вошел, держась за руку пожилой няньки, сын Лаиты.

Стало тихо, как будто все разом затаили дыхание. Жрецы и стражники во все глаза смотрели на Лаиту, воины, привезшие ее — на императора. Император не видел никого, кроме мальчика.

Светлая кожа и мягкие черты истинных людей достались ему от матери. Но глаза были глазами Кара и волосы, черные, совершенно прямые — тоже. Молодой стражник у самых дверей не выдержал, сотворил знак против колдовства.

— Подойди, мальчик, — мягко сказал Эриан.

Няня что-то прошептала на ухо ребенку, и тот приблизился, настороженно поглядывая на мать — она по-прежнему стояла на коленях.

— Как тебя зовут? — спросил Эриан.

— Моурет.

Моурет. Храмовый закон велит карать смертью мать и ребенка. Закон для простолюдинов, никто не применит его к знатной даме. Но все же Лаита проявила недюжинную смелость, оставив сына при себе. А теперь — на что она рассчитывала, привезя его в столицу? Прося герцогства для сына колдуна? Что это, отчаяние или умный расчет?

Лаита молитвенно сложила руки. Ждет вопроса — понял Эриан. Но ему незачем было спрашивать, он знал, кто отец ребенка.

— Ты хочешь быть герцогом, Моурет?

Мальчик поднял на императора глаза, слишком знакомые, чтобы Эриан мог остаться равнодушным. И ответил звонко:

— Хочу.

Честолюбием он, вероятно, пошел в мать.

— Ты им будешь, — сказал Эриан.

«Не бойся, Лаита. Если я отниму его имение, то лишь затем, чтобы дать другое, больше и лучше. Все, что только может дать император сыну своего брата».

— Благодарю, ваше величество, — выдохнула Лаита.

— Ты можешь идти, — сказал Эриан мальчику, и няня поспешила увести его. Лаита с опущенной головой ждала приговора.

— Ты виновна в измене и соучастии в убийстве императора. В клевете на брата-принца Империи…

Что за горькая радость назвать клевету клеветой, опоздав на без малого одиннадцать лет! Под взглядами жрецов и стражи Эриан сказал поникшей голове Лаиты:

— Ты заслужила смерть. Но ты не умрешь. В Империю пришли колдуны. Впереди нас ждет много смертей, я не стану умножать их число. Крепость Нишар у моря в свое время служила местом заключения и более высокопоставленных преступников, нежели ты. Там ты проведешь остаток своей жизни, в молитвах, как я искренне надеюсь.

Придет время, и годы одиночества в каменных застенках покажутся ей горше смерти. Но сейчас Лаита слышала одно: ее не убьют. Заливаясь слезами, она рухнула к ногам императора.

— Уведите ее, — сказал Эриан.

«Что сказал бы о моем решении Кар? И… что скажет Верховный жрец, — император задумчиво глядел вслед воинам, уводившим Лаиту. — Новый герцог Тосский — сын Лаиты и Кара, а Верховный жрец — моя правая рука. Что за странными путями водит нас судьба?»

Судьба не ответила Эриану, молчал и отсутствующий Кар. Мнение Верховного жреца император узнал в тот же вечер.

Закрытые ставни на окнах императорского кабинета, горящие свечи в тяжелых канделябрах внушали покой и ложное чувство безопасности, но Эриан и Верховный жрец не обманывались: покой и безопасность остались в прошлом. На карте Империи чернели заштрихованные участки; сегодня к ним прибавились еще два. Эриан отложил перо.

— Вот так, — негромко сказал он.

Тяжелый взгляд жреца пересчитал темные пятна.

— Если б мы знали, где они появятся в следующий раз! Но они всегда приходят неожиданно. Будь у нас всемеро больше жрецов, их все равно не хватит караулить у каждой деревни.

— Было время, я досадовал, что в Империи так много жрецов, — невесело заметил Эриан.

— Нам всем приходится меняться, ваше величество.

— Да.

— Вы считаете, это касается и законов, ваше величество?

— Да, если законы идут вразрез со здравым смыслом и человечностью. Вы осуждаете меня, ваша святость? — жрец молчал, и Эриан кивком подбодрил его: — Ответьте, ваша святость. Мы же условились говорить обо всем прямо.

Усмешка на миг исказила лицо жреца.

— Было время, ваше величество, когда я осудил бы вас без колебаний.

— Нам всем приходится меняться, ваша святость.

Жрец кивнул.

— На окраинах Империи не всегда блюдут храмовый закон, колдуны живут там почти открыто. Трудно представить, что один из них разделил ложе с герцогиней, но… — он с сомнением покачал головой. — Еще трудней представить, что это сделал брат-принц.

— Я не спрашивал Лаиту об отце ребенка.

— Я понимаю. Ваше величество, вам не показалось странным его имя?

— Моурет? Я слышал его раньше. Не помню, где.

— Это легенда, ваше величество. Сказка из тех, что рассказывают вечерами у камина. Про колдунью, понесшую от императора… Это ложь, разумеется, такое невозможно.

— И что же случилось?

— Колдунья родила сына и назвала его Моурет. Мальчик вырос и убил отца.

— Вот как? Но Лаита не колдунья.

— И отец ребенка не император.

— История наоборот? По-вашему, Лаита надеется, что Моурет убьет собственного отца — кем бы тот ни был?

— Кто знает?

— Кто знает… — повторил Эриан. — Надеюсь, ваша святость, вы не заметили за спиной мальчика тени?

— Я не видел его, ваше величество. Жрецы, которые вас охраняют, не заметили на нем проклятия, если не считать проклятием саму принадлежность к роду колдунов.

— Это радует. Я не отменю решения, ваша святость. Мальчик получит Тосс. И, будем надеяться, вырастет достойным человеком.

— Как тот, что носит звание брата-принца, ваше величество?

— Да, ваша святость. Как он.