Наконец-то он смог принять душ. Пусть с некоторым опозданием, но душ никогда еще не приносил ему такого чувства облегчения и бодрости. Он с наслаждением хлестал себя струями воды, смывая с усталого тела липкий, едкий, вонючий пот, и какое-то время даже льстил себя надеждой, что душ — словно ритуальная купель — очистит его от всего, что произошло со вчерашнего утра, с той минуты, когда он стоял в ванной и, будто страстный, нетерпеливый любовник, что в отсутствие своей любимой утешает себя хотя бы видом ее вещей, со сладкой дрожью в паху разглядывал в открытом зеркальном шкафчике всевозможные флакончики, тюбики и баночки, принадлежавшие той, которая уже никогда не вернется.

На стиральной машине рядом с гоголевскими «Мертвыми душами» все еще лежала вчерашняя газета, точно так, как он ее положил туда, когда прочел «ПОЧЕМУ СМЕРТЬ ОЩЕРИЛА ЗУБЫ».

Почему?

Нет, сейчас он был не в состоянии снова заниматься поиском ответа на этот тягостный вопрос. «Информативный разговор» с капитаном лишил его последних сил. Спать, хоть на часок вздремнуть — вот, что мне надо! Я уже выложился до предела, жребий брошен, машина заработала, они уже наверняка проверяют мои показания, мать, водитель, Лапшанская, Плахи, пусть проверяют, я не лгал, в самом деле я вышел на Шафариковой площади и пошел к матери, они бесспорно это установят, а почему бы нет, достаточно, если им скажут правду, ничего кроме правды, опасность ему не грозит, подозрение капитана пока еще ничем не подкрепляется…

Он выключил телефон.

…но почему он был так резок со мной, премного благодарен за такой информативный разговор, ведь это похоже на самый настоящий допрос, словно я не потерпевший, а подозреваемый номер один, по-видимому, я не симпатичен ему, или, может, это и впрямь обычная рутина? Хотя, пожалуй, особых причин для волнения пока нет…

Он опустил штору. Остановите земной шар, я хочу сойти — где он это прочел?

…но почему они забрали с собой все, что было на мне ночью, надеются обнаружить какие-то следы? Какие? Верно, те или иные доказательства, что я все-таки был здесь ночью. Напрасные старания, мать продумала все до конца, недаром глотает детективы, в ней проснулась настоящая Агата Кристи…

Он заложил уши ватой. Не хочу ничего слышать, эта твоя выдра нисколько не интересует меня, злобствовала Гелена, когда однажды встретила его с Яной в кафе.

…несколько раз ему пришлось подробно изложить матери «ход событий», и когда она уверилась, что он не оставил там никаких «следов», то обстоятельно осмотрела всю его одежду, она была просто одержима поиском «следов», особенно на сандалиях — не наступил ли он ненароком на кровь? На всякий случай она отдраила подошвы мокрой щеткой, жалко, что тебе здесь не во что переодеться, хотя, впрочем, даже лучше, незачем переодеваться, это могло бы показаться подозрительным…

Он завязал глаза черным галстуком. Если не бросишь пить, забудь ко мне дорогу, видеть тебя не хочу, шипела Яна, выдворяя его за дверь родительской квартиры.

…или еще с этим платком, как мать возмущенно накинулась на него, когда он хотел выбросить его в контейнер, переполненный мусором, а что если бы его там нашли? Смешно, но она ловко вышла из положения, живо давай платок в ванну, нет, в самом деле, ему нечего тревожиться, пока все идет вполне нормально…

Он лежал в своем кабинете, телефон выключен, шторы опущены, в ушах вата, глаза завязаны черным галстуком, он лежал там, а жизнь за окнами шла своим чередом. Машины, автобусы, трамваи, грохот компрессора, голоса, шаги, люди. Нет, сойти с земного шара не удалось.

…хуже будет, когда обнаружат, что Гелена сделала аборт, правда, он об этом не знал, да и откуда мог знать, если с ней вообще не виделся; доктор Карский наверняка подтвердит его слова, разве это не правда? Да, о ребенке он должен был сказать, хотя, возможно, об этом следовало упомянуть несколько раньше, но в общем-то это ничего не меняет, не мог же он убить женщину, от которой ждет ребенка…

А тут еще — не успел он лечь — стали подавать голос, словно живые твари, и домашние вещи, обычно ненавязчивые и молчаливые. Из кухни доносился рык холодильника — он ворчал, как свирепый пес.

…в самом деле, не стоит волноваться, кроме тех выпивох, что толклись перед «Словацким погребком», он не встретил ни души, пусть ищут того парня, который был с Геленой, может, найдут его по отпечаткам на рюмках, из которых они вместе тянули, интересно, кто ее навещал, его безусловно найдут, ну а потом что? Этот бедняга один схлопочет за всех, кто спал с Геленой, суровая кара за миг наслаждения…

Будильник тоже решил высказаться — его металлическое тиканье раздавалось в комнате, как если бы автомеханик из соседней квартиры выпрямлял молотком смятый кузов.

…кто знает, как все повернется, сейчас главное — выспаться, меня ждет работа; черт дери, сегодня, как назло, мы кончаем, последний день в студии, а потом что? Какие-то еще натурные съемки, но они, кажется, через неделю, что же я буду делать все это время, без работы, наедине с собой!

В ванной медленно, равномерно, монотонно капала вода, болезненно ударяя его по черепу, капи, капи, кап-кап-кап, мы же с вами мужички, вот какая селяви. Нам уже ничего не остается, как дать оттяпать своего петушка, рассеялась как дым его слава, и никто его больше не любит… ДОВОЛЬНО! Нельзя сойти с земного шара!

Он сорвал с глаз галстук, вскочил с постели и поднял штору.

Полуденное солнце заливало пульсирующий город ярким сиянием.

Ослепляющий взблеск резанул по глазам, словно бритва. Буньюэль,«Андалузский пес», фильмотека, куда они пришли с Яной. Но это было всего лишь отражение солнечных лучей от стекла противоположного дома; какая-то женщина в бигуди как раз вытряхивала в окно простыню. Селекция, спаривание. Отцовские зайцы. Самочка с семью детенышами. Янин бюстгальтер фирмы ОЛИНКА.

«Кружевной бюстгальтер с застежкой спереди, чашечки, укрепленные косточками, спинка из эластика. Рекомендуется для девушек и молодых стройных женщин. Размер — 1».

Гелена носила МАРЦЕЛУ.

«Бюстгальтер Марцела изготовлен из полиамидного кружева, чашечки с прокладкой на поролоне, спинка из эластика, бретельки с передвижными застежками. Рекомендуется для стройных полноватых женщин, размер — 3».

Почему мы не спали в одной кровати?

Почему мы спали порознь? (И одна ли она спала?)

В этой их трехкомнатной квартире у него была своя комната, у Гелены — своя, и только гостиная — общая. Именно для гостей. Самым частым гостем был этот болван. Спали порознь, но любить друг друга — любили. Не регулярно, не очень часто, но тем горячее. Где угодно, но все больше на этом сочно-зеленом ковре в гостиной и в самое неурочное время, не придерживаясь точного графика. Мысль об общей спальне ужасала Гелену. Ты можешь себе представить, чтобы мы каждый вечер, в одно и то же время, ложились в общую кровать, выполняли бы супружеские обязанности, к которым нас призывает брачный союз, а потом, повернувшись друг к другу спинами, начинали бы задавать храпака? Бррр! Ужас! Уже при одной мысли о скуке и однообразии Гелена, с ее беспокойной, авантюрной натурой, покрывалась гусиной кожей. Стереотип, смертельный враг каждого супружества — она боялась его, как кошмара. И даже эта вечная смена масок относилась, по всей вероятности, к профилактическим мерам. Она постоянно меняла прическу, цвет волос. Уходила к парикмахерше платиновой блондинкой, с прямыми длинными волосами, а возвращалась овцой с черным кучерявым руном. Она с радостью что ни утро меняла бы даже кожу, но, к сожалению, приходилось довольствоваться лишь очередным платьем. Нет, не нравилось ей быть в собственной шкуре, хотя по виду она казалась абсолютно довольной собой, уверенной, независимой, с каждым находила общий язык, так же, как и Яна, обладала умением быстро вступать с людьми в близкие, доверительные отношения; это был великий дар при ее профессии журналистки. Да и вообще она была одаренной натурой: кроме природного ума, ей не занимать было ни фантазии (ее, пожалуй, было даже с избытком), ни таланта; она умела писать — при желании блестяще стилизовала текст; хорошо рисовала, писала маслом, окончила, как и Яна, Училище прикладного искусства, но, если Яна целеустремленно продолжала заниматься своим делом в Институте изобразительных искусств, Гелена — и это было присуще ей — нуждалась в перемене: Я дезертировала! Она пошла изучать журналистику, поскольку это было нечто новое, другое, совершенно не связанное с предыдущим. Ей все давалось слишком легко; и, наконец, ее дядька Гуго Барла — «золотые руки», с его положением и счетом в банке располагал возможностями создать ей такие условия, о которых большинство ее сверстников (может, куда более талантливых) не могло даже мечтать. К примеру, он, Петер Славик, не так ли? Пожалуй, в этом была причина ее поверхностности; она уповала на свою «всестороннюю одаренность», но ей недоставало упорства, умения сосредоточиться, слишком уж она разбрасывалась, любое дело, требующее пота, надсады, было ей не по нутру. Ее увлекало все, покуда это была только игра.

Да, у Гелены с Яной было много общего. Но соотношение их характеров составляло какой-то параллельный контраст. Обе с равной легкостью умели очаровывать, обе были талантливы, однако Яна, в отличие от Гелены, трезво сознавала, что без терпеливой, упорной, углубленной работы талант так и останется всего лишь прекрасным, любопытным орнаментом, да, она относилась к жизни гораздо серьезней, ответственней и, возможно, поэтому, несмотря на свою субтильность и молодость (она была на четыре года моложе и кило на десять легче), производила впечатление более взрослой и менее подвижной. Разумеется, Янино отношение к жизни Славику было больше по душе — он почти целиком принимал его, ему тоже приходилось трудно и упорно работать, чтобы достичь желаемой цели; и все-таки, когда наступила решительная минута выбора, он без колебаний предпочел легкомысленную Гелену глубокомысленной Яне. Яна была уж слишком близка, слишком похожа, слишком напоминала ему самого себя, он подсознательно защищался, противился этому отяжеляющему удвоению, испытывая потребность — напротив — расслабиться, освободиться, обрести легкость. Гелена привлекала его именно своей безответственностью, непостоянством, переменчивостью, то есть тем, чего недоставало Яне.

Если бы он не встретил Гелену, как спокойно могла бы сложиться его жизнь с Яной! И вовсе не скучно, Яна отнюдь не наводила на него скуки, где там! Он не знал более милого существа, пока не познакомился с легковесной Геленой, с этой проклятой ведьмой, которая испытывала его терпение самыми разными ухищрениями и с холодной, продуманной, рафинированной расчетливостью держала в постоянном напряжении и неуверенности. ПОЧЕМУ?

Чтобы не потерять тебя, твердила мать. Делает это потому, что боится, как бы однажды ты не опомнился и не плюнул на нее, боится, что ты найдешь кого-нибудь помоложе, ух, хитрая бестия, знает, чем тебя взять, совсем тебя заарканила, просто с ума свела своими штучками. Сколько у нее уже до тебя было всяких! Но именно это тебе и нравилось, Янка для тебя была слишком чистой, потому ты и бросил ее, мужчины всегда предпочитают потаскух порядочным женщинам…

Может, это не лишено было правды. Яна, в самом деле, была чересчур «добропорядочной», ко всему относилась с какой-то даже неприятной серьезностью и обязательностью, «на всю жизнь», да и сама их близость была слишком целомудренной, стыдливой, добродетельной. Но это он понял уже потом, когда узнал Гелену и смог сравнивать. Конечно, она была опытней Яны, с ней он познал то, что прежде ему даже не снилось. Только в любви «стреляной» Гелены он вкусил то, чего не могла дать ему «целомудренная и добродетельная» Яна.

Но ведь все могло сложиться совсем по-другому. Да, возможно, она держала его в постоянном напряжении и неуверенности из чисто превентивных соображений. Делала это ради него же, во имя сохранения их союза, они ведь совсем не были застрахованы от губительной скуки и рутины; чтобы сохранить их отношения, ей приходилось постоянно разнообразить их, создавать атмосферу возбуждающей, предельной остроты. Поначалу она не хотела обзаводиться ребенком, поскольку тогда они еще не нуждались в подобной страховке, вполне довольствуясь друг другом, но со временем, почувствовав, что приближается кризис, что вступает в силу стереотип, она решила — во избежание этого — оставить ребенка, который помог бы скрепить их супружество и сохранить в целости возведенные стены семейного очага.

Но почему она избавилась от ребенка? Представь себе, если бы он пошел в меня, всплыли в его памяти Геленины слова.

Тогда он посмеялся над этим. Она, которая любит себя, как никто другой, эта эгоистка… Но после того, что произошло минувшей ночью, он это понял. В самом деле, Гелена могла себя ненавидеть, если поступила так подло, она знала себя гораздо лучше, чем он ее, одна мысль, что может появиться на свет такое чудовище, как она сама, должна была ужасать ее. Неужели в последнюю минуту она испугалась этого?

Так ли это было?

ВОЗМОЖНО.

Но не все ли теперь равно. Конец. Тишина. Почему вдруг такая тишина? Ах да, вата в ушах. К черту! И уши надо открыть. Сон уже не поможет. Нужно побриться, причесаться, одеться. Нужно сопротивляться. Чему? Всему. Да, именно так.

Он включил телефон.

И снова вошел в мир. Весь, без остатка.

Первый звонок раздался полчаса спустя.

В эту минуту Славик стоял перед зеркалом и причесывал длинные светлые волосы, обрамлявшие его худое, костистое лицо с извилистым шрамом на левой щеке. Хотя с тех пор прошло уже восемь лет, вид давно залеченной рваной раны, зашитой семью стежками, вызывал в нем чувство стыдливой неловкости.

Нет, шрам не смущал его, он привык к нему, поскольку в нем не было ничего отталкивающего, скорей наоборот, он придавал его лицу жесткое выражение сильного, энергичного парня, отвлекая внимание от маловыразительного безвольного подбородка, унаследованного от матери, нет, шрама он не стыдился, ощущение неловкости вызывало в нем воспоминание об обстоятельствах, при которых он получил его. Шрам напоминал Славику период его жизни, который он охотно вытравил бы из памяти навсегда, период, о котором, желая подчеркнуть его бессмысленность, пренебрежительно говорил как о шальных годах: когда я был еще резвым необъезженным жеребцом, короче — молодым и глупым.

Согласно официальной версии, которую он усердно распространял, эту рану он схлопотал в дурацкой драке, в корчме: Какой-то пентюх вытащил вдруг кастет и смазал меня по подбородку. Эта небыль звучала гораздо благородней, чем правда; но правду знала только Яна и ее родители, а они, к счастью, не дали ей ходу. Действительность была куда прозаичней: в половине второго ночи он, вдрызг пьяный, стал ломиться к Яне (тогда она жила еще с родителями); из опасения, что он перебудит всех соседей, она впустила его в квартиру, когда он — после короткого, но резкого разговора с ее отцом, оскорбленный неприветливым приемом — покидал их гостиную, бормоча, что его ноги здесь больше не будет (хочу надеяться, парировал его слова Янин отец), то вдруг позорно покачнулся и врезался в стеклянную филенку двери.

Нет, шрам не смущал его, сколько с той поры воды утекло — он уже давно стал совсем «другим человеком». В данную минуту гораздо большую досаду вызывали у него клочья светлых волос в хищных зубьях гребня. Облезаю, как старый пес, весьма благодарен за такую наследственность. Родители здорово надо мной подшутили — верхняя часть головы досталась от отца, нижняя — от матери. Не могли, что ли, договориться и сотворить меня как раз наоборот. Были бы у меня тогда мощные отцовские челюсти, его квадратный, упрямый подбородок и материнские густые, здоровые волосы, тогда бы и шрам был мне без надобности.

Волосы, все равно что кожа, бывают жирные, сухие и нормальные, прослушал он Геленину профессиональную лекцию. Если волосы нормальные — никаких с ними забот. Достаточно их регулярно мыть и расчесывать щеткой. Это мой случай. У тебя дела хуже, камрад. У тебя волосы сухие, склонные сечься, ломаться, выпадать. Если не хочешь, чтобы голова у тебя стала как детская попка, тебе надо время от времени делать масляные компрессы, рецепт достану, ежедневно хорошо массировать кожу и хотя бы раз в неделю мыть волосы шампунем. Возможно, тебе просто не хватает витамина «бе», но, на всякий случай, не мешало бы и зайти к доктору. Облысение чаще всего бывает признаком какой-то скрытой болезни. И не рекомендуется сушить волосы феном, понятно? Но самое главное — регулярный и тщательный массаж щеткой!

К тридцатилетию она подарила ему средство для ухода за волосами САЛУПИН, березовую воду, несколько видов шампуня и четыре щетки. Пока он этими дарами не пользовался, ему хватало и одного гребня, но если и дальше так дело пойдет… кто знает, кто знает… думал он, обводя взглядом Геленины щетки, гребни, шампуни, фиксаторы, бигуди. Сколько времени она уделяла своим волосам! Туда-растуда твою птичку, вот уж семейная жизнь была, ничего не скажешь! Он вдруг с удивлением осознал, что по большей части воспоминания о Гелене связаны с ванной, косметическими масками и массажами.

Какой, собственно, был естественный цвет твоих волос?

Неужто я уже никогда больше не увижу тебя за твоими торжественными обрядами перед зеркалом?

IGORA ROYAL, помнишь? Тогда мы еще жили в том длинном общем дворе, в одной комнате, общая кровать тогда еще не ужасала тебя (волшебство начал, как быстро оно минуло), без ванной, без комфорта, я еще учился на последнем курсе, корпел над дипломом, жили мы на твое жалованье, мою стипендию и мелкие гонорарчики, что изредка приходили за рецензирование фильмов и телевизионных постановок, за те бескомпромиссные, разгромные, критические статьи, плоды юношеского запала, смесь подлинного желания «помочь делу», справедливого негодования, зависти и неудовлетворенных амбиций… нет, ты не могла позволить себе посещать косметические салоны, я был твоим придворным парикмахером. IGORA ROYAL, помнишь, как я красил твои волосы?

Ты сидела на стуле, повернутом спинкой вперед, в руке держала компотницу, наполненную бурой, зловонной кашей, а я стоял над тобой — в правой руке зубная щетка, в левой — расческа, макал зубную щетку в ком-потницу, расчесывал твои волосы и тщательно, с большим увлечением смазывал их от самых корней этой вонючей бурдой; пока наступал конец процедуры, я успевал вдоволь надышаться гидрогенных паров; и польза, как обычно, получалась двоякая — я ловил кайф, а волосы твои приобретали самый модный оттенок.

А какой успех ты сорвала — в элегантном платье, взятом у твоей подруги Веры Мразовой и столь выгодно оттенявшем твои волосы, над которыми я так потрудился, — на открытии выставки молодых художников, выпускников ИИИ, где впервые несколькими графическими работами была представлена и Яна Плахи, урожденная Гавьярова. Ты действительно превзошла самое себя: обворожительно прелестная, искрящаяся остроумием, ты убила всех наповал; словно люди пришли не на вернисаж — посмотреть выставленные картины, а на твое показательное выступление. Мартышка злобная. А эта статейка, что ты накропала о выставке, черт знает, куда она запропастилась. Правда, ты упомянула и о Яне, стараясь все-таки быть «объективной». Написав обо всех поистине обнадеживающих, вызывающих удивление, талантливых, своеобычных индивидуальностях с оригинальной манерой и так далее и тому подобное, кто все это упомнит, ты под завязку с великодушным снисхождением коснулась и Яны… было бы несправедливо не сказать несколько слов о Яне Гавьяровой-Плахой. По ее графическим опытам можно судить о чуткости молодой художницы… хотя и трудно избавиться от ощущения определенной судорожности… но вопреки приведенным оговоркам можно надеяться, что при терпеливой, вдумчивой работе и упорстве, которое является характерной приметой ее творчества, со временем она несомненно порадует нас полноценными произведениями, так примерно ты это завернула, змея подколодная. Черт знает, куда эта статейка подевалась. (После тебя не осталось никакого архива с вырезками и подробным каталогом.)

Звонок.

Ну, ясно, телефон; новость уже наверняка промчалась по городу, как огонь по сухой траве. Лучше б я его не включал. Карусель завертелась. Жадные вопросы. Как на них отвечать? Какой делать вид? Что мне говорить? Где ты? И почему? Кто, когда, как, с кем?.. Наконец какая-то сенсация. Да, звонит непрестанно. Пойду. Ничего не попишешь.

Нет, это не телефон. Дверной звонок. Кто-то собственной персоной пожаловал. Мать? С ней мы вроде бы обо всем договорились.

Ну хорошо, хорошо, уже иду. Кончай названивать!

В дверях стояла почтальонша.

Гонорар для Гелены: 280 чехословацких крон. Постоянно ей приходила какая-то мелочь. Редакторского жалованья (2200 брутто) почему-то ей не хватало. Камрад, покажи мне человека, который сейчас живет только на зарплату. Каждый как-то подрабатывает. И она подрабатывала: под различными шифрами и псевдонимами наводняла своими интервью, статьями, заметками и репортажами из мастерских художников всевозможные газеты, журналы, еженедельники, месячники, как-никак каждая редакция предоставляла место культуре; плодоводы и садоводы, рыбаки и охотники, животноводы и просто владельцы домашних животных, кактусов или орхидей, любители красот Словакии, октябрята, пионеры, друзья-приятели, кто только не рад заглянуть в святая святых наших популярных певцов или актеров, порой даже иного художника, а в худшем случае — писателя. Гелена была неутомима как пчелка; он долго ломал голову — как ее на все хватает? Где она берет на это время? Ему казалось, что если она не охорашивается в ванной, то рассиживает в каком-нибудь кафе — не иначе; он лишь потом понял: это не напрасная трата времени, напротив, она умеет приятное сочетать с полезным — опрокидывает рюмку, другую, но при этом как бы мимоходом, невзначай, собирает материал для своих заметок.

Почтальонша уже явно была во все посвящена. Жадно, с лицом, горящим от любопытства, она вытягивала шею и норовила проникнуть в квартиру, на место действия. Однако он стоял в дверях, широко расставив ноги, словно своим телом хотел защитить — что? Что мне уже защищать? Всему конец, и все-таки не позволю, чтобы всякий копался в моем грязном белье, нет, такого удовольствия я им не доставлю.

— Деньги эти, собственно, вашей супруге, — раздумывая над почтовым переводом, говорит почтальонша. — По правилам я бы должна вручить ей…

Корова безмозглая, хоть бы нашла какой-нибудь предлог поумнее, раз уж так приспичило все разнюхать. Сколько раз я получал Геленины деньги, а тут вдруг кочевряжится…

— Ее нет дома, — отрубил он. — Не беспокойтесь, я отдам ей.

Почтальонша несколько растерялась:

— Ее нет дома? Но… я слышала…

— Мне некогда, — сказал он нетерпеливо и протянул руку к переводу.

— Так… значит… ваша жена… вы передадите ей? — бормотала она в замешательстве. — Я могу надеяться?

— Что с вами, пани Томковичова? Вы неважно выглядите. Вам моя помощь не требуется?

Явная ирония, с какой он с ней разговаривал, возмутила ее — и она опомнилась:

— Вы мне? Вы мне хотите помочь?.. — Ее круглая физиономия с тремя подбородками вдруг побагровела. — Я вам не дам!!! — взвизгнула она.

— Боюсь, мы не понимаем друг друга. Вы хотите оставить у себя наши деньги?

Это ее уж совершенно сбило с толку. Автоматически, без единого слова, она протянула ему деньги, затем по обыкновению подождала крону на чай, но увидев, что Славик спокойно сунул деньги в карман и, судя по всему, не испытывает желания придерживаться заведенного порядка, вконец смешалась и проворчала:

— Распишитесь.

Он расписался в получении Гелениных денег.

Почтальонша вручила ему остальную корреспонденцию и с невнятным брюзжанием наконец исчезла.

Повестка с напоминанием из университетской библиотеки была адресована Гелене; да, обычная история, ей ни разу так и не удалось вернуть взятые книжки в срок.

Второе письмо было для него.

Он распечатал конверт.

Вот тебе на!

Уважаемый товарищ Славик!

Иван Ячко

В связи с предполагаемыми изменениями в организационной структуре словацкого кино мы считаем, что одной из предпосылок, обусловливающих успешное выполнение сложных задач, стоящих перед нашим кинематографом, кроме всего прочего, является и определенное обновление в области кадровой политики. Мы намереваемся в гораздо большей степени, чем до сего времени, привлекать к работе молодых талантливых режиссеров, которые обладают, по нашему мнению, всеми данными для того, чтобы своим творчеством способствовать повышению идейно-художественного уровня словацких фильмов. После обстоятельного анализа и оценки Вашей предшествующей работы мы решили предложить Вам сотрудничать с нами.

Главный редактор

В случае, если наше предложение заинтересует Вас, просим Вас позвонить по телефону 432-51, чтобы в личной беседе мы могли договориться о конкретной форме нашего сотрудничества.

Миру — мир!

Выходит, Плахи не чесал языком. И вправду, что-то происходит. Конечно, нечего строить иллюзий, подобные письма получили, наверное, многие «молодые и талантливые» режиссеры, тут нет ничего официального и обязательного, но все равно — письмо многообещающее! Наконец сбылся его сон! Он будет делать современные фильмы! Он покажет им, что такое фильмы о современности! Реальные, подлинные, правдивые, никакой фальсификации! Наконец-то он сможет применить знания, приобретенные в пору, когда действительность он воспринимал преимущественно как материал для будущих фильмов.

Одержимый желанием запечатлеть жизнь в подходящий момент, in flagranti, он метался по городу, яростно щелкал фотоаппаратом, а в заднем кармане брюк всегда носил маленький блокнот, в который «записывал жизнь», подлинные события, впечатления, случаи, реплики, разговоры…

Мне уже стыдно появляться с тобой на людях, камрад, ты ведешь себя, как самый настоящий маньяк. Если еще хоть раз вытащишь из-под задницы этот свой блокнот и начнешь строчить всякую белиберду под столом, в жизни с тобой не сяду рядом. Ты идиот, знаешь, что о тебе говорят? Ты или псих, или нормальный стукач. Я ничуть не удивлюсь, если однажды кто-нибудь смажет тебя по роже.

Гелена тогда даже не предполагала, как скоро сбудутся ее слова. Особенно крепко отделали его в «Кристалл-баре».

Раз — по чистой случайности — они с Геленой сидели за столом с двумя компанейскими ребятами, оказавшимися, как потом выяснилось, матерыми рецидивистами. Несколько бутылок шампанского развязали им языки — желая, по-видимому, произвести впечатление на Гелену, они наперебой похвалялись друг перед другом. Славик тогда впервые столь обстоятельно заглянул за кулисы благопристойного мира. Жизнь братиславского дна прокручивалась перед ним, как в гипнотически подлинном репортаже; это продолжалось до тех пор, пока ребятки не заметили, что под столом он скромно, стараясь не привлечь внимания, все записывает. Бог ты мой, вот это была потасовка! Гелене и той досталось! Но игра стоила свеч. И пусть он промотал уйму денег и лишился двух зубов, а все-таки улепетнул от этих малых с хорошей поживой; благополучное бегство спасло ему не только жизнь, но и драгоценный блокнотик. Правда, Гелена месяц с ним не разговаривала и, собственно, с тех пор и начала свои индивидуальные посещения увеселительных заведений, кабаков и всякого рода забегаловок, но что поделаешь, такова жизнь, за все надо расплачиваться, ничего не достается даром. Она стыдилась его, не понимала важности его поисков — и это она, считавшая себя журналисткой. Корова безмозглая.

Когда, наконец, ему удалось заняться режиссурой, он расстался с блокнотом. Треклятые инсценировки! Но ничего не попишешь, классика! Пришлось копаться в библиотеках, архивах, изучать историю; чтобы суметь аутентично изобразить прошлое. Естественно, на современность у него не хватало времени. И все-таки он не переставал верить, что придет его звездный час, что материал, который он собрал, не пропадет втуне. И вот, этот час пробил! Наконец он достиг того, о чем так долго мечтал, к чему стремился, что началось еще в пору детства, когда он, потрясенный, с открытым ртом и соплей под носом пожирал глазами экран, сидя в первом ряду лесковецкого кино, небольшого обшарпанного помещения, в котором прежде размещалась дедовская корчма. (Теперь там устраивались собрания, литературно-музыкальные вечера, заезжие бродячие фокусники показывали свои номера, вытаскивая из шляпы белых кроликов; когда из помещения выносили складные стулья, кино превращалось в танцевальный зал.) Зачарованно глядел он на движущиеся картинки и приобщался к чуду — он жил в Горном Лесковце и в то же время переживал невероятно увлекательные, драматичные приключения незнакомых (но при этом таких удивительно близких по духу) людей в чужедальних (но таких изведанных) странах и уголках света. Он водружал красное знамя над рейхстагом при падении Берлина, он закрывал собственным телом амбразуру, чтобы защитить от фашистского пулемета своих товарищей по оружию, он гнался за бендеровцами, брал под арест предателей, воров и убийц и всякое прочее отребье, он был шерифом с чертовски низко подвешенным кольтом, который вытягивал всегда на долю секунды быстрее, чем его подлые недруги, был Юраем Яношиком, и сыном капитана Гранта, и семью смелыми, и тремя мушкетерами в одном лице, был тем, кто всегда и всюду, во все времена и во всех частях света боролся со злом и защищал, рискуя жизнью, правду и справедливость.

Наконец-то он получит возможность стать тем самым фокусником, который сумеет заставить сотни тысяч зрителей переживать судьбы людей, похожих на них, но вместе с тем таких неповторимых в своей исключительности, да, он заставит не только переживать, но и размышлять о поступках людей, изображенных на экране, людей из мяса и крови, людей, живущих здесь и сейчас, ищущих, заблуждающихся, потерянных, людей, которые, невзирая на свои ошибки, промахи и недостатки, все-таки продолжают мечтать об идеалах добра и справедливости; да, он поможет им лучше понять друг друга, он вырвет их из тисков равнодушия, пробудит в них совесть, благородные чувства, потребность самоочищения.

Да, теперь он будет работать в кино, с инсценировками покончено!

Право, покончено!

Но кто знает, только ли с инсценировками?! Получи он это письмо вчера, он не помнил бы себя от радости. Но сегодня?

Вот, пожалуйста, и телефон. Раскрутились колеса.

Заведующая производственной группой растерянно бубнит что-то об «ужасном несчастье», которое так неожиданно постигло его, выражает сочувствие, сожаление, а уж потом переходит к существу дела: какие планы у него на сегодня? Она понимает, что в таком состоянии… конечно, у вас другие заботы, но ведь сегодня последний день, было б обидно, если бы все сорвалось… словом, нельзя ли закончить съемки, несмотря на…

Славик обрывает ее причитания:

— Разумеется, будем работать, товарищ Боровичкова, что нам остается делать, — говорит он, а сам думает: и прежде всего мне, я же должен что-то делать, а иначе и своротить с ума недолго… хоть на миг избавлюсь от самого себя.