Глава I

Гость, оставшийся без ужина

Двое молодых людей прождали ровно два часа и три минуты.

– Если она не приедет поездом в 6.15, – не выдержал тот, кто помоложе, покрупнее, более раздраженный и возмущенный, – то я, черт возьми, вернусь без нее. Что позволяют себе эти девушки, особенно когда собираешься на них жениться? Воображают, будто им позволено опаздывать. Теперь не избежать ссоры.

– Выше голову, приятель, – посоветовал ему второй молодой человек. – Гляди-ка, поезд в 6.15 уже на подходе. Наверняка она в нем.

Так и оказалось.

– Наверное, я последняя! – вскричала она, сияя румянцем и улыбкой. Она, безусловно, была красива, особенно в глазах двух влюбленных в нее молодых людей – от полей своей шикарной новой шляпки до пряжек блестящих туфелек.

В голосе ее было больше безыскусного довольства, чем раскаяния, сожаления, страха, но два молодых человека прождали ровно два часа четыре минуты и теперь сопровождали ее к машине.

– Садись же, Дороти! – воскликнул крупный молодой человек. – Эй, носильщик! Сюда! Живее! Ну наконец-то!

Расплатившись и отпустив носильщика, он повернулся к девушке:

– Мы так спешили к поезду в 4.30! А сейчас уже почти половина седьмого! Ужин в половине восьмого – ну не возмутительно ли? Дом полон идиотов, а старик вечно возмущается, если его заставляют медлить с трапезой. Дорога вся в острых камешках, так что нам не избежать прокола колеса, а я как последний болван забыл захватить запасное. И ты еще, такая чертовка, заставила нас столько ждать! Поделом нам!

Дороти со смехом села в машину, говорливый молодой человек с негодующим видом прыгнул за руль, а его спутник, худощавый, низкорослый розовощекий брюнет, устроился рядом с пассажиркой и захлопнул дверцу.

– Трогай, капитан! – радостно крикнул он.

– Приятно снова тебя видеть, Берти, – сказала Дороти. – Чем ты занимался после нашей последней встречи?

– Сам не знаю… – Берти Филиппсон озабоченно свел брови. – То одно, то другое.

Она вопросительно уставилась на него.

– По-прежнему бездельничаешь? Почему бы тебе не приняться за что-нибудь серьезное?

– Что толку? Вот если бы ты… Если бы все было по-другому… Ты понимаешь, о чем я.

Тонкие пальцы Дороти нашли его запястье и ласково сжали.

– Понимаю. И прошу у тебя прощения, Берти. Ничего не могу с собой поделать. Видишь ли, ты мне очень нравишься, но Гард… С ним все иначе. В нем есть нечто такое…

– Еще бы! Рост и мерзкий нрав, – с усмешкой подхватил Берти, уставившись на широкие плечи, загородившие от него дорогу. – После замужества тебе придется быть покладистее.

Дороти усмехнулась:

– Знаю. Ты не представляешь, как это замечательно – бояться своего будущего мужа! Он ведь страшный негодник? В двадцать шесть лет все еще сдает экзамены!

– Это мягко сказано! – бросил Берти. – Утешает одно: ему не придется зависеть от пациентов. Старый Бинг слышать не хочет о том, что его сын метит в доктора! Что, конечно, не повлияет на долю Гарда при разделе семейного состояния.

– И имя у него говорящее – Гард, – усмехнулась Дороти.

Водитель оглянулся:

– Вы это обо мне?

– Не волнуйся, дорогой, будь осторожен. Водителю не следует обращать внимание на разговоры у него за спиной.

Дороти снова обратилась к своему соседу, озорно улыбнувшись:

– А теперь расскажи мне про гостей. Они так же ужасны, как обычно? Мне опять, как в прошлый раз, суждено быть единственной одинокой женщиной или найдутся другие?

Берти решил подыграть ее приподнятому настроению.

– Сейчас соображу… Кажется, все, кроме тебя, съехались в наше отсутствие. Не хотелось бы начинать с упреков, но почему, пообещав прибыть поездом в 4.30, ты приехала в 6.15? Наш неугомонный водитель пытался дозвониться на станцию Паддингтон и выяснить, не подавилась ли ты в местном буфете сандвичем с ветчиной? Что произошло?

– Просто я опоздала на поезд в 4.30, – ответила Дороти, устраиваясь поудобнее на сиденье. – Кажется, Гард возмущается? Я заметила, что, испугавшись, люди часто переходят на грубости. Теперь мы опоздаем, ужин будет испорчен, мистер Бинг станет браниться, кухарка предупредит, что все остыло, присутствующие останутся голодными, Элеонор будет со мной мила, а я от безутешности зачахну и испущу дух. Во всяком случае, не смогу сдержать слез.

– А ты дыши поглубже, – с усмешкой посоветовал Берти.

– Так и сделаю. А ты расскажи про гостей. Знаю я хоть кого-нибудь из них?

– Вряд ли. Знаком тебе некто Маунтджой?

– Исследователь? Нет, но я о нем слышала. Здоровенный, лохматый, громкоголосый, примитивное существо в красном галстуке с черной бородой.

– Вздор! – возразил Берти. – Наоборот, он маленький, тощий, чисто выбрит, робок и все больше помалкивает.

– Значит, я попала пальцем в небо! Он даже не сердцеед?

– Какой из него сердцеед! Ему делается до смерти страшно, когда с ним просто заговаривают. Бормочет первое пришедшее на ум и спешит уйти. Со львами и слонами он на короткой ноге, но собеседник из него никакой. В гольф не играет, автомобилями не увлекается, не гуляет, не скачет, не плавает, не теннисист. Знаешь, кто та единственная, умеющая вытянуть из него хотя бы пару слов?

– Уж не Элеонор ли? – весело предположила Дороти.

– Она самая, – важно кивнул Берти. – Дражайшая сестрица нашего Гарда – Элеонор.

– Не верю! – воскликнула Дороти. – Не могу вообразить, чтобы Элеонор проявляла интерес к мужчинам – хоть к молодым, хоть к моложавым, хоть средних лет. Монастырь – вот где ей самое место!

– В общем, она как будто высокого мнения о нашем могучем охотнике. Приедем – сама увидишь. Следующая на очереди – миссис Брэдли. Знаешь такую? Маленькая высохшая старушенция, но умная и насмешливая. В менее терпимые времена ее заклеймили бы как колдунью. По-моему, она колдунья и есть. В общем, славная, тебе понравится. Идем дальше. Некто Карстерс – достойный персонаж. Как-то связан с наукой – кажется, что-то по части жучков. Ну, как вам компания?

– Приехали! – воскликнула Дороти, когда Гард сбил чешуйку краски с ворот. – Мой молодой человек – никудышный водитель!

Поводом для сбора гостей послужил день рождения Алистера Бинга. Его жилище «Чейнинг-Корт» было поместьем в стиле королевы Анны, приобретенным нынешним владельцем после получения крупного наследства от дядюшки по материнской линии.

Алистер Бинг называл себя археологом, мнил ученым и джентльменом, а являлся, в сущности, всего лишь вспыльчивым, бестолковым, упрямым и властным субъектом, вполне сносным при редком общении с ним и совершенно невыносимым при частом. Уже семнадцать лет он был вдовцом, и все это время дочь Элеонор состояла при нем экономкой и секретарем. Его сын Гард был моложе Элеонор на несколько лет, он пошел внешностью в родню по материнской линии: был высоким, сильным и храбрым. К неудовольствию папаши, избрал медицинскую стезю. Алистер мечтал, чтобы сын стал преподавателем в Кембридже. Характерно, что никто из их знакомых не сомневался, кто одержит верх – раздражительный и мстительный старик или его мрачный сын. Гард всегда добивался своего, не сходил с избранного пути и неизменно отвергал попытки втянуть себя в спор. Ярче всего раскрыл его характер способ, каким он предложил руку и сердце популярной красавице Дороти Кларк.

«Послушайте, Дороти, в каком месяце лучше всего венчаться?»

«Даже не знаю. В июне?»

«Вы правы! Значит, июнь. Когда выбираем обручальное кольцо?»

«Но, Гард…»

Но того уже след простыл.

Ужин по случаю празднования дня рождения был торжественным, но разговор за столом получился скучным. Хозяин уморил всех тоскливым рассказом о результатах своих недавних изысканий в Египте. Наступившую тишину нарушил голос его сына, завершавшего пренебрежительное замечание относительно поданной еды.

Элеонор Бинг – пухлая, незлобивая, сдержанная, слишком хорошо воспитанная и вообще будто замороженная, отчего никогда не могла завоевать популярности, с собранными в скромный викторианский пучок длинными волосами, в тусклом, хотя и дорогом платье, в ладных туфельках на маленьких ножках – ответила брату четко и спокойно. Тот бросил на нее сердитый, по своему обыкновению, взгляд и опять склонился над тарелкой.

Между его сестрой и Дороти Кларк сидел седовласый мужчина с капризной улыбкой, приятным голосом, внушающими симпатию робкими манерами. Это был натуралист Карстерс, друг молодости Алистера Бинга. Его изысканный разговор, дружелюбные интонации и вспышки незлобивого юмора привлекали внимание всех остальных всякий раз, когда он подавал голос.

Место напротив Дороти Кларк пустовало.

Самой неуместной участницей застолья была женщина, сидевшая справа от Алистера Бинга, миссис Лестрендж Брэдли. Никто не знал толком, кто она такая и почему приглашена. Ходили слухи, что она спасла Гарда, чуть было не пошедшего ко дну во время гребных гонок, но никто не понимал, зачем ему понадобилось снова ее «выкапывать», как выразился с неприязнью Алистер, и привозить в поместье. Возможно, как безжалостно предположила Дороти, дело было в пристрастии к ископаемым, унаследованном сыном у отца.

Миссис Брэдли была суховатой, хотя не высушенной, и напоминала птицу. Назвать ее миловидной не повернулся бы язык. Алистеру Бингу она казалась реконструкцией птеродактиля, которую он однажды видел в немецком музее. В чертах ее лица он усматривал ту же нечеловеческую злобность, что и в доисторическом птицеящере. Рот был цинично ухмыляющимся, даже когда ее лицо ничего не выражало. Пальцы у нее были неприятные – сухие и когтистые, руки желтые и отталкивающие, как ощипанные птичьи крылья.

– Маунтджой сильно опаздывает, – заметил Карстерс. – Уже четверть девятого. Что его задержало? Наверное, увлекся замыслом новой книги, и теперь ему не до еды.

Алистер Бинг, грозно подкручивая ус, с ненавистью сверкая голубыми глазами и мотая белой бородкой-эспаньолкой, разразился в адрес отсутствующего гостя гневной тирадой. Как выяснилось, несколькими часами раньше Эверард Маунтджой выступил с доводами в пользу того, что курган на Белдон-Доун являлся не валом древних бриттов, а остатком рва с песком на местном поле для гольфа, семь или восемь лет назад передвинутом ближе к морю.

– Это смехотворно! – бушевал Алистер Бинг, сотрясаясь от ярости. – Клоун!

– Прошу прощения, сэр, – произнес дворецкий.

Алистер выпрямился.

– В чем дело? – Он уставился на покорного слугу так, словно тот был ученым, нанесшим ему оскорбление.

– К вашему сведению, сэр, – продолжил дворецкий, – Парсонс сообщил мне, что мистер Маунтджой час назад пошел принимать ванну наверху и с тех пор не появлялся.

Алистер вытаращил глаза:

– Не появлялся? Он что, бесплотный дух? Что за идиотизм?

– Он пошел принимать ванну, сэр, – невозмутимо повторил дворецкий. – Наверху, час назад.

– Меня это не касается! – крикнул раздражительный хозяин. – Пусть Парсонс постучит в дверь и спросит, не требуется ли мистеру Маунтджою помощь.

– Будет исполнено, сэр.

– Надеюсь, он не заболел? – заботливо проговорила Элеонор. – Ты не считаешь, отец, что тебе самому следует сходить посмотреть, что с ним?

– Не считаю! – отрезал Алистер Бинг. – Совершенно не считаю. Если человеку хватает дерзости и нахальства, если склонность к клоунаде заставляет его бросать мне в лицо, что я не способен опознать земляной вал бриттов, то о чем…

– Но, сэр… – начал Берти Филиппсон. – Я хочу сказать, что… – Но никто так и не узнал, что он хотел сказать, потому что в этот момент дворецкий снова приблизился к хозяину.

– Сэр, – сказал он с настойчивостью, не выходящей за пределы дозволенного вышколенному дворецкому.

– Что? – проворчал Алистер Бинг с важной холодностью раздраженного человека, считающего, что суматоха поднялась из-за сущей ерунды. – Что теперь, Мендер?

– Парсонс долго стучал в дверь ванной комнаты, сэр, но не добился ответа. Парсонс и я, сэр, опасаемся, что джентльмену нездоровится.

– Чушь! – вскричал Алистер, вставая из-за стола. – Чушь и вздор!

Сопровождаемый дворецким, раздраженный археолог, бормочущий что-то о несносной склонности к клоунаде и о древних земляных валах, удалился.

Гости и родственники переглянулись, после чего заговорила миссис Лестрендж Брэдли. Странно, но ее голос не соответствовал облику: вместо птичьего щебета, какого можно было ожидать, учитывая сходство ее рта с клювом, зазвучало нечто неторопливое, сладкозвучное, тягучее, даже маслянистое, густое, отчасти слащавое.

– Помнится, четыре года назад одна моя знакомая потеряла сознание в ванне, – сообщила она, смакуя каждое слово. – Она утонула.

– О! – всплеснула руками Дороти. – Какой ужас!

– Пожалуй, я схожу проверю, все ли в порядке, – произнес Гард, резко вставая. – Возможно, мне понадобится помощь, – добавил он тоном, далеким от любезности.

Гости смущенно заерзали, поглядывая на хозяйку дома. Та, однако, выглядела невозмутимой, и они, успокоившись, возобновили еду. Застольная беседа стала общей и даже приобрела оживленность.

Прошло десять минут, пятнадцать, двадцать. Безмолвные вышколенные слуги деловито сновали вокруг стола. Трапеза близилась к завершению. При этом хозяина дома и его наследника все не было. Карстерс, с трудом справлявшийся с волнением, часто поглядывал на дверь. Один раз, напряженно прислушиваясь, он промокнул платком лоб.

– Вам душно, мистер Карстерс? – спросила Элеонор, кивком веля слугам шире отрыть окно.

– Нет, – ответил ученый. – Но, должен признаться, меня не покидают опасения. Прошу прощения, но я, пожалуй, пойду и узнаю, как там наш друг Маунтджой. – И, вскочив из-за стола, он выбежал из комнаты.

– У него в роду шотландцы – забыла, с материнской или с отцовской стороны, – беззаботно произнесла Элеонор. – А их порой посещают странные мысли!

– Иногда среди шотландцев встречаются ясновидящие, – подхватила Дороти. – Взять хотя бы одного знакомого моего отца. Он предчувствовал, когда человек умрет. Скажу я вам, это было ужасно…

Миссис Брэдли улыбалась, но к беседе не присоединялась. Видимо, для нее природные способности шотландцев интереса не представляли. Разговор постепенно увял и прекратился. Атмосфера стала напряженной. Казалось, все в доме, и не только гости, сдерживают дыхание в ожидании каких-то событий. Тишина действовала угнетающе, безмолвная компания напрягала слух, ловя любой звук, который подсказал бы, что происходит наверху.

– Все тихо. Надеюсь, он жив-здоров, – нарушил молчание ерзающий на стуле молодой Филиппсон.

Дороти повела изящными плечиками, будто ей было тяжело нести непривычный груз.

– Полагаю, это ложная тревога, хотя отцу, по-моему, следовало бы держать нас в курсе дела, – заметила Элеонор. – Боже, что за стук?

Стук раздавался этажом выше. Решительные удары в дверь ванной комнаты оставались без ответа.

– Вдруг он потерял сознание? – предположил Гард. – Надо ломать дверь. Я знаю случаи, когда люди теряли сознание в ванне и тонули. Сердечникам противопоказана горячая вода. Я принесу табурет и сломаю дверь.

Когда он шел к двери ванной с прочным табуретом в руках, снизу появился Карстерс. Гард размахнулся и ударил тяжелым деревянным табуретом по двери.

– Подождите! – воскликнул ученый. – Почему не начать с замка?

Он повернул ручку, и дверь, к их изумлению, открылась.

– Будь я проклят! – крикнул Гард, который как студент-медик ворвался в ванную первым. – Это женщина! Вот это да! Она мертва!

– Врача, врача! – закричал его отец. – Я позвоню. Вынесите ее отсюда. Несите ее в комнату Маунтджоя. Кстати, куда подевался сам Маунтджой?

И, не дожидаясь ответа, он с удивительным для его возраста проворством бросился по лестнице вниз, чтобы позвонить по телефону врачу, хотя в данном случае это было излишне: на вполне опытный взгляд Гарда Бинга, в мокром худом теле, выуженном из ванны, жизнь уже не теплилась.

Гард и Карстерс долго предпринимали отважные попытки вдохнуть в бедняжку жизнь искусственным дыханием, но тщетно.

– Безнадежно, – заключил Карстерс, выпрямившись.

Гард, сидевший на краю кровати в комнате, куда они перенесли мертвую, обреченно покачал головой:

– Верно. Нам лучше спуститься вниз.

Молодой человек уже собрался последовать за отцом по лестнице, но Карстерс задержал его:

– Минутку, мальчик мой…

– Вам не по себе? – сочувственно произнес молодой человек. – Да уж, невеселое дело – возиться с мертвецами! Но в госпиталях к ним привыкли. Выпьем-ка бренди, это то, что вам сейчас нужно. Нет, как вам это нравится? Какого черта ей понадобилось принимать ванну в нашем доме? Кто она такая? Как сюда попала? И еще уйма вопросов.

– Каких? – быстро спросил Карстерс.

– Распахнутое окно в ванной, незапертая дверь… А этот Маунтджой? Терпеть не могу таких сладкоречивых типов, но все же где он?

– Он мертв, – тихо ответил Карстерс, указывая на спальню, где лежал женский труп. – Он здесь.

Гард побелел, ноги у него стали ватные, он схватился за перила, чтобы удержаться.

– Где?! Что вы несете? – пролепетал он.

Карстерс крепче взял его за руку.

– Держитесь сами, старина, – властно сказал он. – Такого здоровяка, как вы, я могу и уронить. Знаю, какой это шок, но мы должны смотреть правде в лицо. Это и есть Маунтджой, только лучше не говорить вашей сестре.

– Не говорить моей сестре? Но она все равно узнает!

– О смерти Маунтджоя – конечно, – ответил Карстерс, удивленный малодушием молодого здоровяка. – Но не о том, что Маунтджой был женщиной.

– Теперь я начинаю понимать… Какая неудача: узнать, что твой жених – женщина! – Гард захихикал.

– Чем дурачиться, лучше вытащите из ванны затычку! – прикрикнул на него Карстерс.

Маленькая компания внизу, безмолвная, но все сильнее волновавшаяся, напряженно ждала дальнейших событий. И дождалась. Дверь распахнулась внезапно и бесшумно – в таком безупречном доме дверям не полагалось скрипеть, – явив им бледного, в холодном поту Гарда.

– Он мертв, – хрипло и отрывисто сообщил он.

– Кто? – спросила миссис Брэдли.

– Маунтджой, конечно. Потому и не спустился к ужину. Не смог. Он уже лежал мертвый. Утонул в ванне.

Будь известие не настолько серьезным, Дороти не удержалась бы от смеха, хотя смех у нее вырвался бы истерический, а не веселый. Хорошо зная своего жениха, она понимала – и от этого понимания у нее холодело сердце, – что о естественной смерти он сообщил бы иным тоном.

– Гард! – Она боролась с истерикой из последних сил и чуть не сорвалась на визг. – О чем ты, Гард? Как это – мертв?

– Я не настроен шутить, – проговорил молодой человек, угрюмо уставившись на миссис Брэдли. – Хотя сегодня вечером в этом доме изрядно повеселились. Маунтджой умер еще до того, как все мы вышли к ужину. Вам понятно? Никто еще не спустился, а в наличии уже был мертвец.

– Но послушай… – начал Берти Филиппсон.

– Не перебивай! Врач приедет с минуты на минуту. Я должен буду проводить его наверх. Хотя он, конечно, ничего не сможет сделать. Труп – он труп и есть. Маунтджой утонул, как вам уже известно.

Гард исчез так же внезапно, как появился, с такой силой стукнув дверью, что сидевшие за столом невольно приподнялись с мест. Спокойная, как опускающееся на западе солнце, Элеонор оглядела присутствующих.

– Полагаю, теперь мы можем перейти в гостиную, – произнесла она как ни в чем не бывало.

Все удивились, даже миссис Брэдли.

 

Глава II

Несчастный случай? Самоубийство? Убийство?

– Семейке Бинг не позавидуешь, – сказал Берти Филиппсон на следующее утро, изящно прислонившись к деревянной колонне веранды.

Миссис Лестрендж Брэдли кивнула.

– Да и нам тоже, – добавила она.

Берти, пытавшийся отвлечься от сложной ситуации, не мог с ней не согласиться.

– Это еще мягко сказано! – подхватил он. – Но что поделаешь? Остается сожалеть, что Карстерс вообще заговорил об этом. Разумеется, случившееся – результат несчастного случая.

– Вы так считаете? – спросила миссис Брэдли с серьезным видом. Встретившись глазами с Берти, она, невзирая на его заметное смущение и беспокойство, не отвела взгляд.

– Что вы имеете в виду?

– Все, – произнесла миссис Лестрендж Брэдли. – Все это. Чему требуется объяснение.

– Минутку, – промолвил Берти. – Вот и Карстерс.

Карстерс приблизился по гравийной дорожке и поднялся по белым деревянным ступенькам.

– Вы здесь, Филиппсон? – сказал он. – И миссис Брэдли…

– Доброе утро, мистер Карстерс.

Миссис Брэдли изобразила улыбку Медеи.

– Вы как раз вовремя, присоединяйтесь к серьезному интеллектуальному разговору.

– Вот как? – вежливо откликнулся Карстерс.

– Да. Мистер Филиппсон полагает, что вчера вечером в доме произошел несчастный случай.

– Неужели?

– А я считаю это самоубийством, – сообщила миссис Брэдли с таким видом, будто хвалила утреннюю погоду, благоприятствующую прогулке.

– Правда?

– Послушайте, – вмешался Берти, – вы считаете, мы долго будем здесь нужны? Я хочу вернуться в город.

Карстерс сделал вид, будто обдумывает его вопрос, потом резко произнес:

– Надеюсь, вы оба не наделаете глупостей, если я скажу вам кое-что неприятное?

Берти кивнул и вопросительно взглянул на Карстерса. Миссис Брэдли показала зубы в невеселой улыбке и разгладила рукав своей яшмово-зеленой блузки, совершенно не шедшей к ее желтой коже.

– Вчера вечером в этом доме было совершено убийство, – заявил Карстерс.

– Надо же! – Миссис Брэдли вздохнула и оставила в покое свой рукав.

Ее собеседникам оставалось лишь гадать, что это означает: удивление, испуг, облегчение или просто удовольствие оттого, что что-то в конце концов случилось. Она сорвала бутон с росшего у лестницы розового куста и понюхала его.

Что до Берти, то он не скрыл сильного удивления. Будучи хорошо воспитанным молодым человеком, он не ахнул и не позволил своей нижней челюсти отвиснуть, но его лицо выражало изумление.

– Что?.. Что вы сказали?

– Убийство, вот что, – важно произнес Карстерс. – Хорошо спланированное и тщательно осуществленное убийство.

Он выдержал паузу. Его собеседники молчали. Потом миссис Брэдли опять понюхала розу.

– Пойдемте в беседку? – предложила она. – Я должна с кем-то это обсудить.

– Кто-то из членов семьи? – спросил Берти.

Карстерс покачал головой.

– Они, каждый по-своему, потрясены трагедией, – ответил он. – Бинг немолод и был привязан к своему другу. Гард испытал потрясение, как все мы, к тому же я вчера намекнул ему, что считаю это убийством. Конечно, бедная Элеонор была обручена с Маунтджоем, как вы, очевидно, знаете, хотя, помнится, помолвка должна была оставаться в тайне, поэтому я вряд ли могу быть с ней откровенен.

– Я знал об их помолвке, – заметил Берти.

– Я тоже, – важно проговорила миссис Брэдли.

После этого оба они зашагали за Карстерсом по лужайке к маленькой, очень удачно расположенной деревянной беседке.

– Думаю, здесь нас никто не потревожит, – сказал Карстерс. – Итак…

Они уселись поудобнее, и Берти, вопросительно приподняв бровь и получив от миссис Лестрендж Брэдли улыбку, означавшую согласие, достал сигареты. Карстерс отказался от протянутого ему серебряного портсигара и начал разговор:

– Первое, что я хочу довести до сведения вас обоих: вы вправе покинуть этот дом, как только пожелаете. Тем не менее я обязан повторить сказанное вчера: чем бы ни оказалась эта смерть – несчастным случаем, как полагаете вы (поворот головы к Берти), самоубийством, как утверждает миссис Брэдли, или (он понизил голос) убийством, как уверен и намерен доказать я, остается фактом, что все это чрезвычайно загадочно. Давайте вместе обсудим главные обстоятельства, и тогда, уверен, вы меня поймете.

И он продолжил, загибая пальцы:

– Первое место по праву занимает тот причудливый факт, что хотя в ванную зашел мужчина, известный ученым сразу двух континентов как Эверард Маунтджой, в той же самой ванне была потом найдена утонувшей неизвестная женщина, от нашего же друга не осталось и следа, не считая его халата.

Если целью Карстерса было удивить слушателей, то он ее достиг.

– Женщина! – вскричал потрясенный Берти Филиппсон. – Кто же она такая? И как, скажите на милость, она умудрилась утонуть в ванне Маунтджоя? И, и… Нет, об этом не будем. Где сам Маунтджой? Ведь я, как и все, считал, что мертвец… Сам Гард сказал, что это Маунтджой!

– Верно, – бросил Карстерс, глядя через лужайку на превосходную клумбу штамбовых роз.

– Вы хотите сказать, – произнесла миссис Брэдли, – что Маунтджой зашел в ванную, запер дверь, снял халат и превратился в женщину? Невероятно!

– Вот именно, – кивнул Карстерс. – Тем не менее так оно и есть. Кроме того, – он нахмурил брови, – дверь он не запирал.

– Не запирал дверь? – воскликнул Берти. – В каком смысле – не запирал дверь?

– В прямом. Да, дверь уже начали выламывать, но тут я лично повернул дверную ручку, потому что не выношу, когда бессмысленно причиняют ущерб имуществу, и дверь открылась.

– Удивительно, – заметила миссис Брэдли.

– О да! – поддержал ее Берти. – Особенно потому, что… – Он осекся, и Карстерс продолжил за него:

– Особенно потому, что логично было бы предположить, что Маутнджой заперся бы на случай вторжения, раз был – а мы теперь думаем именно так – женщиной, прикидывавшейся мужчиной. Но это еще не все…

Берти подался вперед, чрезвычайно всем этим заинтригованный.

– Окно ванной комнаты было широко открыто.

– Да, но… – Берти нахмурился от непривычного умственного усилия. – Разве это не доказывает, что настоящий Маунтджой – мужчина Маунтджой – покинул ванную через окно, а женщина, кем бы она ни была, проникла туда таким же способом или через дверь, которую забыла за собой запереть?

– А потом огорчила весь дом тем, что потеряла сознание в ванне и захлебнулась? – усмехнулся Карстерс. – Нет, Филиппсон, я бы тоже хотел, чтобы все было именно так, но слишком уж много получается возражений. Во-первых, куда делась одежда женщины? Мы не нашли в доме вообще никакой женской одежды, которая не принадлежала бы Элеонор, Дороти и миссис Брэдли. Во-вторых, зачем Маунтджою было покидать ванную через окно, когда проще и гораздо менее подозрительно уйти через дверь? В-третьих, зачем незнакомке, залезшей в дом, принимать ванну? Мягко говоря, это как-то необычно, не так ли? В-четвертых, даже если допустить, что ей пришла в голову такая блажь, то разве она забыла бы запереться – в чужом-то доме? Да еще оставив широко открытым окно? Приоткрыть сверху – еще куда ни шло, но распахнуть, подняв снизу? Если бы она встала в ванне, то ее непременно увидел бы любой, прогуливающийся в саду по эту сторону дома! Нет-нет, Маунтджой был женщиной, а женщина – Маунтджоем. – Он помолчал. – Это не отменяет факта, что я ему симпатизировал и намерен отомстить за его гибель, потому что твердо уверен, что он – вернее, она – была подло убита.

Повисла тяжелая тишина. Ее нарушил спокойный и разумный вопрос миссис Лестрендж Брэдли:

– Когда вы намерены начать? – И второй: – У вас есть доказательства?

– Есть одна улика, но пока о ней рано говорить, – загадочно ответил Карстерс. – Для начала я с разрешения мистера Бинга принял на себя обязанности частного детектива и останусь здесь дольше, чем собирался, чтобы во всем разобраться. Позднее, возможно, придется обратиться в полицию. Но полиции подавай улики, иначе она пальцем не пошевелит, а у меня, откровенно говоря, их пока нет. Пока то, что является истиной – преднамеренное убийство человека по имени Эверард Маунтджой, – я не могу доказать так же, как не могу достать луну. Но обязательно докажу! А теперь вернемся в дом.

Посередине лужайки они поравнялись с дворецким, размахивавшим телеграммой.

– Это мне? Благодарю, Мендер. – Карстерс взял оранжевый конверт и вскрыл его. –  Ответа не будет, – сказал он.

Дворецкий ушел, и Карстерс на глазах у молодого человека и дамы, смахивающей на рептилию, перечитал телеграмму.

– Отлично! Мои сотрудники нашли мне временную замену. Надо сообщить об этом Бингу.

Оставшись вдвоем, миссис Брэдли и Берти Филиппсон молча побрели по великолепной лужайке. Когда настал момент поворачивать обратно, миссис Брэдли спросила:

– Вам когда-нибудь хотелось совершить убийство? Не хотите – не отвечайте.

– В детстве я ненавидел своего отца, – произнес Берти. – Странно, ведь он никогда не был со мной груб или даже неласков. Когда я немного подрос, оказалось, что он достоин всяческого уважения, и мы подружились, особенно после смерти моей матери.

Миссис Брэдли кивнула.

– Конечно, это дело рук кого-то в доме, – печально промолвила она. – Понимаете?

Берти остановился и уставился на нее:

– Вы верите во весь тот вздор, который несет Карстерс?

Миссис Брэдли поморщилась:

– Верю. И это не вздор, молодой человек. Советую вам хорошенько поразмыслить о том, что вы делали и где находились вчера вечером между семью и половиной восьмого вечера. По возможности найдите человека, который подтвердит ваше алиби. Всем нам грозит смертельная опасность: за то, что произошло вчера вечером, любого из нас могут повесить.

– Не хотите же вы сказать, что это я убил беднягу?

– Ни в коем случае, – поспешила заверить миссис Брэдли. – Однако в жизни случаются еще более странные вещи. А у вас есть склонность к убийству. Как и у всех – почти… Я бы исключила одного Карстерса: он, насколько я могу судить, полностью ее лишен.

– Ну знаете! – вскричал Берти. – Кого же вы обвиняете в убийстве?

– Никого, – холодно ответила миссис Брэдли. – Я лишь делаю выводы. Обвинять не мое дело. Я психолог, а не полицейский. Есть убийцы, есть неспособные убивать. Что до вас, молодой человек… – Миссис Брэдли покачала головой, как игривый аллигатор. – Желаю вам хорошо повеселиться. Подождите, то ли еще будет! Наберитесь терпения.

– Вы шутите? – возмутился Берти. – Уверяю вас, мне совершенно не до смеха. Лучше честно, как ответственный человек, убедите меня, тоже ответственного человека, что мистер Карстерс в здравом уме, а не перегрелся на летнем солнышке и не сошел с ума. Вы что же, ждете, чтобы я поверил, будто кто-то из этих совершенно обыкновенных, воспитанных, достойных, культурных людей совершил вчера вечером жестокое, ничем не оправданное, ненужное и нелогичное преступление? Нет, я не в состоянии в это поверить!

– Придется! – бросила миссис Брэдли. – Вбейте это себе в голову, представьте и поверьте. А затем, – она сделала выразительную паузу и покачала перед его носом желтым пальцем, – займитесь изготовлением надежного, прочного алиби, причем поспешите, молодой человек, пока этим загадочным делом не занялась полиция графства. Карстерс не успокоится, не затянув у кого-нибудь петлю на шее. Зарубите себе на носу!

Берти только и мог, что таращить на старую даму глаза.

– Будь я проклят! Любой решил бы, что вы считаете виновным меня! – воскликнул он. – Но на самом деле вы ведь так не думаете, миссис Брэдли?

– Мне безразлично, вы это сделали или нет. Меня другое волнует: чтобы вас, молодой человек, не обвинили в этом. Потому что кого-то все равно ждет виселица. И это, клянусь Богом, буду не я! – закончила она со своим пугающим кудахтаньем.

Берти широко разинул рот, немного подумал и закрыл рот.

– Ну же! – подбодрила миссис Брэдли. – Выкладывайте!

– Нет уж, – сказал Берти. – Чего доброго, это будет использовано против меня. Простите, но я вам не доверяю.

Миссис Брэдли довольно расхохоталась.

 

Глава III

Недостающая улика

Точку зрения Карстерса обсуждали не только миссис Брэдли и Берти Филиппсон. Он, правда, не стал делиться ею с членами семьи Бинг, но сказанное им накануне, вызвав острое любопытство, заставило Бинга-младшего прийти к отцу и озвучить кое-какие подозрения и предположения.

– Видишь ли, отец, – начал молодой человек, – вряд ли кто-либо оставил бы ванную незапертой. Особенно женщина, годами нас дурачившая, притворяясь мужчиной.

– Не верю и никогда не поверю, – возразил Алистер Бинг, – что несчастная женщина, чье тело лежит сейчас на верхнем этаже этого злосчастного дома, – мой давний друг Эверард Маунтджой. Нет, это невозможно! По каким-то своим причинам, станут они известны или нет, мой друг счел необходимым исчезнуть из моего дома. Однако если ему понадобится вернуться, то я приму его. Больше этого, – величественно закончил Алистер, – я сказать не могу.

– Но послушай, отец…

Алистер поднял руку:

– Не надо, прошу тебя!

– Отец, мистер Карстерс говорит, что женщина была… В общем, все это странно.

– Не могу, – холодно молвил Алистер, – не могу, да и не хочу переводить твои слова на внятный английский. Объясни сам, что тебе странно.

– Нам морочили голову! – воскликнул Гард и мысленно добавил: «Старый дурень!»

– Меня чрезвычайно огорчает, что, по мнению Карстерса, в моем доме может произойти подобное! – важно сказал Алистер. – Попроси его заглянуть в библиотеку и уделить мне несколько минут. И раз уж распространился этот нелепый слух, соблаговоли передать дамам, что я считаю его чепухой.

По дороге Гард повстречал Карстерса, уже шедшего из сада к Алистеру.

– Насчет того, что я говорил этим утром, Бинг, – решительно начал Карстерс, входя в библиотеку. – Я получил от своих сотрудников телеграмму, что некоторое время они смогут обходиться без меня. Поэтому с вашего разрешения я готов заняться загадкой смерти Маунтджоя.

Алистер заговорщически оглядел помещение своей библиотеки, на цыпочках подкрался к двери и закрыл ее.

– Только что я был вынужден резко поговорить о данном деле с сыном, – признался он. – Не хватало появления всяческих диких слухов! Мы должны помнить о слугах и о чужаках. Но, сознаюсь, сказанное вами вчера утром впечатлило меня сильнее, чем я сознался Гарду. Считаю, мы должны предпринять шаги, и решительные, чтобы непременно доказать, что тело принадлежит Эверарду Маунтджою. Непонятно, как женщина могла так долго притворяться и не быть разоблаченной. Поэтому у меня возникли серьезные сомнении по поводу личности скончавшегося человека.

– Для сомнений нет места, – возразил Карстерс. – Не лишился ли ваш Маунтджой двух пальцев левой руки из-за несчастного случая с ружьем на охоте?

– Да. Я неоднократно видел его увечье.

– Я обратил внимание на левую руку трупа, когда мы переносили его в спальню, – объяснил Карстерс. – На ней недостает двух пальцев.

– Разумеется, проведут дознание. Нам не избежать скандальных россказней. Элеонор очень огорчится. Здесь у нас всегда было так спокойно…

– Не вижу необходимости в скандале, – заметил Карстерс. – Никому не надо знать, что умершая женщина выдавала себя за мужчину. Полагаю, никому из жителей деревни о ней не известно? Меня другое тревожит – то, что ее убили.

– У вас нет доказательств! Как и права делать подобные заявления! – крикнул Алистер. – Ума не приложу, зачем вам говорить такие ужасные вещи. Вы обвиняете кого-то в этом доме в причинении смерти ближнему? Предполагать такое по меньшей мере чудовищно. Кроме того, где ваши улики?

– Будь у меня хоть одна улика в доказательство моего утверждения, Бинг, нам пришлось бы вызвать полицию, – ответил Картерс. – Что до предположения, будто убийство совершил кто-либо из находящихся здесь, то я не считаю, что это обязательно так.

– Если это именно убийство, то совершил его кто-то из находящихся в этом доме, хорошо в нем ориентирующийся. Взять хотя бы время суток. Ужинают у меня необычно рано, тем не менее преступник – если это преступление – совершил эту мерзость именно тогда, когда все одевались к ужину. То есть в то время, когда никто не может привести исчерпывающих доказательств своей невиновности. Понимаете?

– Вы правы, Бинг. Твердого алиби не может быть ни у кого, однако любому достаточно заявить, что он одевался к ужину, – и на каком основании этому можно не доверять? Чрезвычайно тяжелая ситуация!

– Повторяю, – продолжил Бинг, для большой убедительности загибая пальцы, – вы только взгляните, какое продемонстрировано знание дома! Ванная, которой пользовался в тот момент покойный, то, что окно было открыто сверху…

– И уверенность злоумышленника, – подхватил Карстерс, – что бедная Маунтджой даже не вскрикнет при его появлении в окне. Вот что меня озадачивает! Видите ли, обычно людей не навещают в ванной… То, что Маунтджой не кричала, не вызывает сомнения: сегодня утром я провел эксперимент и выяснил, что даже при обоих включенных кранах крики о помощи услышали бы. Следовательно, злоумышленник и Маунтджой не были незнакомы друг с другом. Напротив…

– Продолжайте, – подбодрил его Алистер Бинг. – Хотя, признаться, для меня ваша версия совершенно недопустима. Это не могло быть убийством. Как убийца попал в ванную? Не допускаете же вы, что Маунтджой сама оставила дверь незапертой, чтобы облегчить ему задачу? Окно было открыто сверху, так что убийца мог бы проникнуть туда через него, если бы это не было невозможно.

– Почему невозможно? – поинтересовался Карстерс.

– Не забывайте, что окно ванной расположено на высоте не менее сорока футов над землей и под ним не на что опереться. На той стене нет крыльца и выступов. Пойдемте, я вам покажу.

– Это я и так знаю, – сказал Карстерс. – Зато есть балкон. Я рассматривал стену снизу и из самого окна ванной комнаты и пришел к заключению, что человек с ясной головой и с нормальной мускулатурой без труда сумел бы перелезть с железной ограды маленького балкона той спальни, какую в настоящий момент занимает мисс Кларк, в окно ванной, где было совершено преступление. Если окно было открыто сверху для выпуска пара, то убийца смог бы открыть его и снизу, поскольку это, как я заметил, обыкновенная скользящая рама, легко опускающаяся и поднимающаяся. Шаг с балкона, подъем окна – и остается совсем немного: перелезть через подоконник.

– Ерунда! – фыркнул Алистер Бинг. – Легко сказать! Это очень опасно. Никто в здравом уме на такое не решился бы.

– Никто? – Карстерс заморгал, потом пожал плечами и продолжил скороговоркой: – Послушайте, скоро мы разберемся, возможно это или нет. Ступайте в ванную и выгляните из окна. Я найду кого-нибудь, кто согласится повторить нехитрый фокус.

– Не хочу подвергать людей бессмысленному риску! – возмущенно возразил Алистер.

– Что ж, тогда я сам!

Карстерс покинул помещение, а Алистер Бинг, нервно дергая себя за ус, последовал за ним.

– Ванная! Сдалась вам эта ванная! – ворчал он на ходу.

Ванная не отличалась от других: простая кафельная, залитая солнцем.

– Окно было открыто вот так, – произнес Карстерс, опуская раму дюйма на четыре.

– Так широко? Мне как-то не запомнилось…

– Именно так. Низ тоже был поднят, вот так. – И Карстерс поднял вторую раму, сделав отверстие, достаточное для мужчины обычного телосложения.

– Вот это я помню, – кивнул Алистер. – Я еще подумал: странно принимать ванну с открытым окном! Человека в ванне можно было увидеть из сада и конюшен, как только он встанет.

– Совершенно верно. По-моему, окно должен был открыть убийца, жертва вряд ли бы это сделала.

– Конечно, главный недостаток вашей версии – отсутствие следов насилия на трупе или признаков отравления в нем, – заметил Алистер.

– Их и быть не может! Маунджой утопили!

– Утопили? Милый мой, люди не позволяют себя топить, они сопротивляются!

– Неужели? Разве вы не слышали о деле «невест в ванне»?

– Что-то такое припоминаю… Какой же негодяй тот человек!

– Еще бы! Знаете что, Бинг, снимите пиджак и залезьте в ванну. В ней сухо, вашей одежде ничего не угрожает. Но сначала один вопрос: кто из нас двоих, по-вашему, сильнее?

– Без всякого сомнения, я, – без колебаний ответил Алистер. – Я выше и тяжелее вас.

– Разумеется, вы регулярно занимаетесь физкультурой в отличие от меня, легковесного любителя флоры и фауны. Что ж, это только делает весомее мои доводы. Полезайте! Это не розыгрыш, а серьезный эксперимент.

Алистер Бинг молча снял пиджак, разулся и, чувствуя себя на редкость глупо, оказался в ванне.

– Сядьте! – велел Карстерс.

Алистер, возмущаясь бессмысленной тратой времени, но одновременно испытывая любопытство, подчинился.

– Я сижу на краю ванны и веду с вами беседу на интересующую меня тему. Эта тема жизненно важна для нас обоих, недаром я влез в окно, чтобы поймать вас в ванной: здесь нас точно не побеспокоят. Возможно, вы знали, что я влезу, возможно, нет, но так или иначе не слишком удивлены моим появлением, а если удивлены, то все-таки не зовете на помощь. Представьте себе эту сцену!

– Какая чушь! – вспылил Алистер. – Вы утомили меня своими глупостями. Все, сейчас я…

– Осторожно, поберегите голову! – крикнул Карстерс.

Бинг испуганно оглянулся. В этот момент Карстерс схватил его за лодыжки и дернул. Чтобы не грохнуться, Алистер вцепился руками в края ванны, но его пальцы заскользили по гладкому фарфору, он неуклюже пополз вниз и несильно ударился затылком о дно ванны. Карстерс отпустил его ноги и, превозмогая его сопротивление, не позволил поднять голову. Потом, прекратив насилие, отряхнул колени брюк, позволил возмущенному хозяину дома, массировавшему себе макушку, вылезти из ванны, и беспечно объяснил:

– Видите теперь, почему невесты тонули в ванне? Как вам метод? Просто, не правда ли? Не спорьте, я вас убедил!

Алистер, еще не справившийся с возмущением, вдел руки в рукава поднесенного Карстерсом пиджака.

– Бессмысленная возня, – проворчал он.

– Простите, я не предусмотрел, что может пострадать ваша голова. Но сама демонстрация того, как Маунтджой могла принять смерть, прошла, по-моему, успешно. Разве вы не согласны?

– Если вы обращаетесь ко мне как к коллеге-ученому, то я готов встать на вашу точку зрения, – признал Алистер. – Вижу, куда вы клоните. По вашей версии, убийца залез сюда этим способом, утопил Эверарда Маунтджоя, отпер дверь и ушел. Если вы правы, то тем более прав я, когда утверждаю, что он хорошо знал дом. Собственно, – он посмотрел Карстерсу в лицо, – это мог быть любой из нас. Или кто-либо из слуг.

Карстерс промолчал. Алистер подошел к окну и выглянул из него.

– Надо же, балкон спальни действительно близко. Я об этом запамятовал. Любой мог бы перелезть через ограждение, встать на плоский, с украшениями водосточный желоб и оттуда шагнуть на внешний подоконник. Это и ребенку под силу, ни малейшей опасности. Окно было открыто сверху. Он просунул руку, потянул вторую раму наверх и влез… – Алистер сделал выразительную паузу. – Не высоковато ли расположено окно? На что он должен был ступить, чтобы спуститься? Если бы он просто спрыгнул, то все затряслось бы, как при землетрясении, и кто-нибудь наведался бы сюда узнать, что случилось. Куда же он…

– Табурет в ванной! – вдруг воскликнул Карстерс. – Это и есть моя улика. Я еще вам о ней не говорил. Ну конечно! Видите? Табурет!

– Где? – спросил хозяин дома, обводя взглядом белую кафельную ванную.

– В том-то и дело, что он пропал! Табурет стоял под окном, убийца встал на него, оставив следы, способные его выдать, поэтому, уходя после своего злодейства, он унес его с собой. Вот и объяснение!

– Где же табурет? – раздраженно спросил Алистер.

– В том-то и дело, что его нет! Исчез, как сквозь землю провалился! Это самое главное, понимаете? Табурет его выдал бы!

Теперь до Алистера Бинга дошло.

– Понимаю вас… – протянул он. – Надо найти табурет из ванной, обувь, оставившую на табурете какую-то отметину, попортившую или испачкавшую его. Отыскать владельца обуви. Он и есть преступник! Так просто, что даже не верится!

Карстерс кашлянул.

– Мы еще не нашли того, кто его взял. Мы вообще не знаем, где этот табурет, – мрачно произнес он.

Алистер кивнул, водя пальцем по краю плитки в поисках пыли.

– Пойдемте на балкон.

Вид оттуда был чудесный, но они не обратили на него внимания.

– Предлагаю восстановить картину преступления, – предложил Карстерс. – Если, конечно, здесь совершено преступление. Мне лезть, или вы предпочитаете сами, дом все же ваш?

– Лучше найти помощника, – промолвил Алистер Бинг, входя во вкус игры. – Это занятие как раз для молодого Филиппсона. Я позову его.

И он окликнул Берти, как раз шагавшего через лужайку. Молодой человек поспешно вернулся в дом и вскоре уже стоял рядом с ними.

– Значит, так, Филиппсон, – начал Карстерс, – мы хотим, чтобы вы выяснили, можно ли, находясь на этом балкончике, влезть в окошко. Понимаете?

– Отлично понимаю, – ответил Берти, глядя на окно ванной. – Я перелезаю через ограждение балкона, становлюсь носком одной ноги на плоский водосток и ставлю колено на наружный подоконник ванной. За окном же ванная?

– Да, – подтвердил Карстерс.

– Та самая? – восторженным шепотом осведомился Берти.

– Та самая.

– Понимаю… Вы считаете, что он попал туда этим способом? Молодчина! Я про него, про убийцу!

– Минуточку, – вмешался Алистер, вспомнивший, что является местным судьей. – Полагаю, одному из нас следует перейти в ванную, чтобы наблюдать за экспериментом оттуда. Вы согласны, Карстерс?

– Отлично! Ступайте.

– Хорошо. Дождитесь, пока я закрою окно снизу. Когда буду готов, махну платком в верхнем отверстии.

– Прекрасно! – одобрил Карстерс. – Теперь о вашей задаче, Филиппсон. – Он повернулся к Берти. – Полезайте так, как сами только что предлагали. Проникните в ванную, как вам будет удобнее. Ясно?

– Конечно, – кивнул Берти. – Удобнее всего поднять нижнюю раму на высоту верхней, правильно?

– Сами разберетесь, – уклончиво ответил Карстерс. – Для большей убедительности эксперимента я не должен был позволять вам видеть открытое снизу окно.

Спустя считаные секунды мелькнувший вверху окна платок засвидетельствовал, что Алистер занял свою позицию, и Берти приступил к делу. Оно оказалось несложным. Вскоре Карстерс увидел, как Берти поднимает раму вверх и перебрасывает через подоконник ногу в изящной брючине. В этом положении Берти, правда, застыл – так надолго, что в конце концов любопытство заставило Карстерса пересечь комнату, выходившую на балкон, чтобы заглянуть в ванную. В коридоре он успел увидеть спускающуюся сверху с табуретом в руках Элеонор Бинг. Подойдя к двери ванной комнаты, она уставилась на своего отца. Карстерс отпрянул в тень.

– Вот ты где, отец, – произнесла она, отдавая табурет Бингу-старшему, наблюдавшему за акробатикой Берти в окне. – Поставь его здесь, пожалуйста. Я нашла его утром. – Хотя, – она нахмурила брови, – непонятно, почему горничные ставят два табурета в одну ванную и ни одного в другую. Слуги преподносят один сюрприз за другим… Что такое, мистер Карстерс?

Ее восклицание было вызвано тем, что Карстерс, не извинившийся и не предложивший объяснений, метнулся к ней, схватил злополучный табурет и подверг его тщательному обследованию.

К его разочарованию, на табурете не обнаружилось никаких отметин и следов – ни изобличающих, ни каких-либо еще. Его пробковый верх был девственно чист, ножки сияли незапятнанной белизной. Это был великолепный, завидной сохранности образчик табурета для ванной двадцатого века. Оставалось только похвалить слуг и вместе с ними Элеонор.

Карстерс тяжело вздохнул. Улика, на которую он так надеялся, подвела его. Собственно, как впоследствии заметил Алистер, это даже не было уликой.

Элеонор, уже собиравшаяся выходить, внезапно остановилась, изумленная неожиданным зрелищем: друг ее брата застрял в окне, неизящно болтая ногой и издавая крики. Глядя на Берти из-за отцовского плеча, она явно не одобряла это поведение, хотя воспитание не позволяло ей осудить его вслух. Она лишь негромко кашлянула.

– Боже мой, Берти, – промолвила Элеонор, поджав губы, – если вам хочется поупражняться, то советую избрать менее опасный способ. Почему бы вам не…

– Не могу спуститься! – взвыл Берти дурным голосом, изображая безутешность.

Алистер и Карстерс бросились ему на выручку.

– Почему вы не спрыгнули, молодой осел? – осведомился Карстерс. – Захотелось похныкать?

– Если бы я прыгнул, то пробил бы пол и обрушился кому-нибудь на голову, – объяснил Берти, отряхиваясь. – Если желаете продолжения клоунады, то извольте снабдить меня запасными брюками. Полюбуйтесь на мои колени! Ну и пылища!

Успевший присоединиться к ним Гард отвесил Берти в целях борьбы с пылью увесистый шлепок, вызвав в ответ протестующий вопль и заставив остальных разнимать сцепившихся друзей.

– Итак, – уныло промолвил Карстерс, когда неумолимая Элеонор развела бойцов по углам, после чего удалилась, уведя с собой Берти, – наш небольшой эксперимент завершен.

– Да, – кивнул Алистер, – боюсь, табурет поставил крест на вашей версии, Карстерс. Как видите, влезть сюда через окно без посторонней помощи или не имея опоры для ноги никто не сумел бы, не устраивая страшный шум и даже, как верно заметил Филиппсон, не ломая пол. Дом старый.

– Насчет табурета сомнений больше нет, – согласился Карстерс, – но это еще не доказывает, что Маунтджой умерла естественной смертью.

– Если табурет никого не изобличает, то какие еще улики остаются?

– А открытое окно? А незапертая дверь?

– Возможно, только это вовсе не доказательства. К тому же где мотив? Нет, Карстерс, – продолжил Бинг, спускаясь вниз, – боюсь, вы занимаетесь самообманом. Смерть друга повергла вас в шок, отсюда эта ваша склонность воображать всякие ужасы и фантазировать, не в обиду вам будет сказано.

– Повторяю, – не унимался тот, – я убежден в своей правоте. Я не истерик, Бинг, о чем вы прекрасно осведомлены. У меня есть голова на плечах и нет манеры фантазировать. Если говорю, что нашего друга убили, значит, я уверен. И докажу это, помогут мне или нет.

Алистер пожал плечами и достал свою трубку.

– У вас заскок, Карстерс. Отбросьте мысль, что мой дом приютил преступника. Вы на ложном пути. Это ужасный несчастный случай, я чрезвычайно огорчен и встревожен и меня тошнит при мысли о дознании и обо всем, касающемся этого бедняги – вернее, несчастной леди. Все это неприятно! Что ж, не повезло! Мне всегда не везет. Не сомневаюсь, что разразится скандал из-за того, что женщина выдавала себя за мужчину – это ведь непременно выплывет наружу. Элеонор была с ним – с ней – обручена, вот ведь чертовщина! Все графство поднимет бедняжку на смех, а заодно с ней и меня. Понятно, что я проклинаю всю эту историю от начала до конца!

Он замолчал. Карстерс посмотрел на него с улыбкой и произнес:

– Представляю, какими проклятиями вы разразитесь, когда откажется раскуриваться ваша трубка. А именно это и произойдет, если будете так сильно приминать в ней табак.

 

Глава IV

Перерыв

Семейство Бинг, а также Дороти и Берти собрались в гостиной, высокое французское окно которой выходило в сад. Темой беседы не могла не стать позавчерашняя трагедия.

– Так вы подняли тело? – обратилась Элеонор к брату.

Ее спокойствие – она так и не пролила ни единой слезинки – было одним из удивительнейших обстоятельств происшествия. Четыре пары глаз, в том числе глаза ее отца, сидевшего в дальнем углу и делавшего вид, будто читает газету, уставились на нее в изумлении: вопрос прозвучал неожиданно.

Гард, расположившийся на подлокотнике кресла Дороти, немного поерзал и сдержанно ответил:

– Нет, сестрица. Я только вытащил затычку и выпустил воду. Затем я спустился вниз, где меня стошнило. – Он погладил кота, именно в этот момент решившего запрыгнуть к Дороти на колени. – Вывернуло наизнанку, – уточнил Гард.

– Не надо таких подробностей, – покровительственно посоветовала Дороти. – Успокойся.

– Знаешь, – обратился к ней молодой человек, беря ее двумя пальцами за подбородок и прижимая затылком к креслу, – если ты не перестанешь нервничать всякий раз, когда кот покусится на кресло, то придется отвезти тебя к ветеринару и попросить избавить тебя от страданий. Я опасно балансирую на подлокотнике и не желаю оказаться на полу. Мои нервы не выдержат. В общем, осторожнее, я тебя предупредил!

– А все это ужасное происшествие! – подхватила Элеонор. – Оно всем подействовало на нервы. Как неудачно! Нет ничего хуже, чем когда в вашем доме гостит человек, подверженный сердечным приступам.

– Бедняжка! – подал голос Берти и замолчал, поскольку все помнили требование Алистера Бинга не доводить до сведения Элеонор душераздирающего факта, что жених принадлежал к ее, женскому, полу.

«Бедняжке и так досталось, – говорил Алистер сыну, – ни к чему добавлять к разбитому сердцу еще и уязвленную гордость».

Все, однако, замечали, что пока что сердце Элеонор пребывает в поразительно бестрепетном состоянии. Казалось, на нее трагедия подействовала меньше, чем на остальных.

«Впрочем, трудно разобраться, что она на самом деле думает или чувствует по тому или иному поводу, – делился Гард с Дороти. – Моя сестра всегда бесстрастна».

Сам он как будто полностью отошел от потрясения и выглядел, как обычно, жизнерадостным здоровяком.

Элеонор сообщила, что ей необходимо удалиться, чтобы отдать распоряжения слугам, иначе обед может задержаться. После ее ухода присутствующие облегченно вздохнули и разговор стал оживленнее.

С утренней прогулки вернулся Карстерс. Ему потребовалось размяться, чтобы убедить себя, что его страхи, сомнениия и подозрения беспочвенны. Тем не менее возвратился он еще более убежденным, что многие факты требуют объяснения, иначе смерть Маунтджой нельзя считать случайностью.

«Во-первых, – размышлял он, – надо выяснить, кем был (была) мужчина (женщина) и сообщить родственникам, если они имеются. Во-вторых, разобраться, знает ли Бинг что-нибудь о частной жизни Маунтджой. Этим я и займусь. Посмотрим, куда это меня приведет». С этими мыслями он вошел в гостиную.

– О, мистер Карстерс! – приветствовал его Гард. – Подсохла ли утренняя роса ваших версий?

– Я не хочу обсуждать мои гипотезы, хоть тяжкие, хоть легковесные, – ответил он. – Лучше поиграем в теннис.

– Как, после… Я бы не смогла! – воскликнула Дороти. – Какое черствое предложение!

– Не смею навязываться, – сухо промолвил Карстерс.

– Отвратительно! – Дороти сморщила носик. – Разве можно так меня расстраивать?

– Дело не в этом, – вмешался Берти, краснея, но бросаясь защищать ее от ухмыляющегося пожилого человечка. – Дело не в том, что нам так уж дорога Маунтджой, просто…

– Просто старинные британские предрассудки не позволяют вам поступать так, как хотелось бы, – усмехнулся Карстерс. – Кто-то умер – не важно, кто, как и почему, но играть после этого было бы неприлично.

Берти промолчал. Карстерс повернулся к Гарду.

– Где Элеонор? – неожиданно спросил он.

– Подгоняет слуг, – пренебрежительно ответил Гард. – А что?

– Хотел узнать, как она.

– В полном здравии, в полном здравии! – Гард махнул рукой и чуть не упал с подлокотника кресла.

– А вы, мисс Кларк? – обратился Карстерс к Дороти.

Солнце светило прямо в миловидное, но бледное этим утром лицо Дороти. Та поежилась.

– Я напугана, – призналась она.

Алистер Бинг шумно сложил газету и бросил ее на журнальный столик, после чего резко поднялся и прошествовал в сад.

– Слава богу, – пробормотал Гард.

– Мистер Карстерс, – жалобно заговорила Дороти, наклоняясь вперед, – это же не было… То есть я хочу сказать… это же был несчастный случай?

– Вы о чем?

Дороти откинулась в кресле и укоризненно уставилась на него.

– Вы отлично знаете, о чем я, – сказала она, немного выпячивая губки. – Это… происшествие в ванной… было несчастным случаем? О, скажите, что это так!

– Моя дорогая юная леди, – немного смущенно произнес Карстерс, уловив в ее мольбе страх. Но прежде чем он смог продолжить, вернулась Элеонор, и снова воцарилась напряженная тишина. Пришлось Карстерсу пробормотать что-то о заждавшемся его микроскопе и удалиться.

– Где миссис Брэдли? – спросил Берти, желая нарушить вызванное приходом Элеонор молчание.

«Чертовски неудобно постоянно помнить, что Элеонор не знала, что ее молодой человек – женщина», – пожаловался потом Гард в разговоре с Берти.

– Еще не спускалась, предпочитает завтракать в постели, – ответила Элеонор на вопрос Берти с легким неудовольствием в голосе. Завтрак в постели вызывал у нее неодобрение.

– Что ж, – мирно отозвался Гард, – годы берут свое. Да и нам без нее проще. Хотя миссис Брэдли – славная старушенция, – мечтательно добавил он.

– Рада, что ты такого мнения о ней, – заметила Элеонор.

Это было одно из тех подводящих черту высказываний, которых у дочери хозяина дома был целый запас.

 

Глава V

Дознаватели

Вместо того чтобы прильнуть к своему микроскопу, Карстерс нашарил у себя в карманах трубку, табак и спички, прогулялся до очаровательной беседки и устроился там, чтобы поразмышлять.

«Я уже запутался в этой истории, – сказал он себе. – Пора привести мысли в порядок». Но мысли мелькали путаные, ведущие в никуда.

– Умный слушатель – вот кто мне нужен! – вслух сказал он.

– Я вам подойду? – спросила миссис Лестрендж Брэдли, с проворством Чеширского кота появившаяся из-за беседки и представшая перед ним.

– Отлично подойдете! – ответил Карстерс, учтиво привстав. – Если только вы не убийца.

– Конечно, я могла бы ею оказаться, но то же самое можно сказать о каждом из нас. Любой из слуг и даже все они вместе могут оказаться злоумышленниками. Все это очень странно, если не сказать запутанно, поразительно и тревожно. Я лежала и ломала над всем этим голову.

Карстерс засмеялся.

– Давайте присядем и обменяемся мнениями, – предложила миссис Брэдли. – Начните первым.

Она села, сложила руки и выжидательно уставилась на него. Карстерс сел с ней рядом и вытянул ноги.

– Да, вот так. Начинайте! – потребовала миссис Брэдли, по-птичьи впившись в Карстерса взглядом. Но он молчал. – Возьмите мой зонтик, можете чертить им на земле. – И она сунула ему свой зонтик от солнца.

Карстерс со смехом подчинился и стал тыкать кончиком зонтика в маленький камешек.

– Я уверен, что Маунтджой убили, и то, что старый Бинг изображает тупицу, не поколебало моей уверенности.

– Значит, наш хозяин с вами не согласен? Забавно! – воскликнула миссис Брэдли.

– Меня это выводит из себя, – ответил Карстерс.

– Он оставляет нас на милость убийцы или убийц, – продолжила миссис Брэдли сладким тоном. – Что тоже забавно.

– Я бы много отдал, чтобы узнать, зачем кому-то в этом доме понадобилось убивать Маунтджой, – продолжил Карстерс.

– Одной смертью дело не ограничится, и двумя тоже, – пробормотала она.

– Что?! – встрепенулся Карстерс, заставив миссис Брэдли удивленно уставиться на него.

– Прошу прощения?

– И я у вас, за то, что повысил на вас голос. Нет, если говорить серьезно, не полагаете же вы, что мы снова…

– Полагаю. Я много думала об этой внезапной гибели как будто всеми любимой и совершенно безобидной женщины и чую в этом доме нечто странное. Не спрашивайте, что я имею в виду: я сама не знаю. Но здесь что-то происходит, и это меня сильно тревожит.

Карстерс нахмурился.

– Не попробуете объяснить?

– Нет! – отрезала миссис Брэдли.

– Итак, по-вашему, это убийство? Но полиция…

– Там служат здравомыслящие люди, – перебила его миссис Брэдли, – но обычно у них нет ни воображения, ни чувствительности. Им подавай факты, тогда как мы с вами довольствуемся ощущениями.

– Мне тоже нужны факты, – возразил Карстерс, – и между прочим, мы ими располагаем. Факты здесь, перед нами и вокруг нас, мелкие факты, но по отдельности, без помощи своих собратьев, любой из них бессилен и бесполезен. А мы даже не способны их разглядеть. Позор, не правда ли?

– Отчего же, с некоторыми фактами мы знакомы, – возразила миссис Брэдли. – Позвольте, я их вам назову, и вы убедитесь, сколько их на самом деле можно свести вместе. Готовы?

Карстерс открыл маленький блокнот.

– Я буду записывать.

Она слегка подалась вперед и начала:

– Открытое снизу окно. Вряд ли это дело рук покойницы. Незапертая дверь. Вряд ли покойница забыла бы о двери или намеренно не стала ее запирать, особенно если для нее по-прежнему было важно скрывать свой пол. Отсутствие табурета в ванной.

– Его уже нашли, – брезгливо сообщил Карстерс. – Пропала моя лучшая улика!

– Вот как? – Миссис Брэдли повернулась к нему, не скрывая любопытства. – Нашли? Где же?

– В ванной этажом выше. По недосмотру горничные поставили в ванной верхнего этажа два табурета, так что на нижнем этаже не осталось ни одного.

– Забавно, – сухо заметила миссис Брэдли.

Карстерс покосился на нее, удивленный ее необычным тоном.

– Боюсь, я не понимаю…

– Не понимаете? – На ее тонких губах заиграла странная улыбка. – Боюсь, мистер Карстерс, сегодня утром вы и наш бесценный мистер Бинг немного сглупили, ведь так? Оказались слепцами.

– Неужели? На что вы намекаете?

– Дорогой мой, – миссис Брэдли схватила его за руку своей клешней, – вы удосужились расспросить об этом горничных? О табурете – ускользнувшей улике?

– Признаться, нет. Но, конечно, это можно сделать, раз вы считаете, что это принесет пользу.

– Уже не принесет, – вздохнула она. – На основании своего опыта управления домашним хозяйством и слугами могу вас заверить, что горничные никогда не перемещают табуреты. Если не настаивать, они даже не станут вытирать с них пыль, а если станут, то прямо на месте. Причем речь идет не только о табуретах в ванных комнатах, а о табуретах вообще. Заметьте, я опираюсь на свой глубокий и горький опыт. – Она хрипло хохотнула. – Вот скажите мне, чего ради горничной взбредет в голову тащить табурет из ванной на другой этаж? Согласна, девушки глупы, но даже у горничных есть глаза, а ванные не так уж велики и не загромождены мебелью. Они непременно заметили бы, что табурет очутился не на своем месте.

– Не хотите же вы сказать, что мисс Бинг солгала?

– Так это Элеонор принесла его сверху? Что именно она при этом сказала?

– Только то, что нашла табурет этажом выше и не понимает, зачем горничным понадобилось поставить в одной ванной два табурета, а в другой не оставить ни одного.

– О, если Элеонор сказала, что нашла наверху два табурета, то, вероятно, так оно и было. А она побывала в другой ванной, взглянула на другой табурет?

Карстерс хлопнул себя по колену.

– Боже правый! Каким же я был ослом! Вы хотите сказать, что другой табурет…

– Совершенно верно, – кивнула миссис Брэдли, глядя в дальний угол сада.

Карстерс вскочил, бегом преодолел лужайку и влетел на террасу.

– Поздно, друг мой, – прокомментировала миссис Брэдли, заметив с веселой улыбкой, что Карстерс не выпускает из рук ее зонтик от солнца.

Через десять минут он вернулся с разочарованным и удрученным видом.

– Не доказано, – буркнул он, снова садясь рядом с ней.

– Капля скипидара способна творить чудеса.

– Вы колдунья? – спросил Карстерс.

– Нет, просто наблюдательный человек, – ответила миссис Брэдли, задумчиво улыбаясь и не глядя в его сторону.

– В общем, вы оказались совершенно правы. Вчера, поднимаясь по лестнице, я как будто уловил запах скипидара. Табурет в ванной на втором этаже был недавно приведен в порядок. Встреченная мной на лестнице горничная сказала, что мисс Бинг заметила темное пятнышко на пробковом сиденье табурета и распорядилась его отчистить.

– Что за пятнышко?

– Девушка утверждает, что это была краска, смола или лак.

– Сдается мне, Элеонор не могла бы защитить преступника лучше, если бы знала, кто он.

– Думаете, она что-то знает?

– Не думаю, а уверена. Дороти Кларк тоже в курсе дела. И Берти Филиппсон. Да и все мы! Трудность в том, чтобы вытянуть из нас информацию.

– Вы всерьез утверждаете, что люди в этом доме сознательно выгораживают убийцу? – возмутился Карстерс.

– Может, и не сознательно. Вам доводилось учить детей?

– Нет.

– А мне доводилось. Детям известны многие мелкие факты. В этом они значительно опережают любого взрослого.

– Неужели? – вежливо спросил Карстерс, борясь с зевотой.

– Представьте. Но вы не представляете, наверное, и того, сколько требуется мастерства, чтобы извлечь из детей их знания в связном и понятном виде.

До Карстерса стал доходить смысл данного сравнения.

– Вы хотите сказать, что эти люди могут обладать полезной информацией, но, если можно так выразиться, не знают, что владеют ею в требуемом объеме?

– Совершенно верно. Их нужно расспрашивать медленно и терпеливо, пока не появится то, что педагоги называют «точкой контакта». После этого на вас может хлынуть столько всего, что вы растеряетесь, не зная, что со всем этим делать!

– На нынешней стадии расследования я даже отдаленно не могу вообразить такой удачи, – усмехнулся Карстерс. – Но непременно воспользуюсь вашим советом. Вот только вопрос: вдруг эти люди будут возражать, чтобы их спрашивали? В конце концов, я не из полиции.

– Им понравится! – заявила миссис Брэдли. – Люди любят делиться информацией, особенно о самих себе. Этим объясняется, к примеру, популярность исповеди. Что до преступника, независимо от его пола, то вы читали, конечно, «Убийство на улице Морг» Эдгара По и «Скво» Брема Стокера: он будет вынужден изображать энтузиазм, чтобы не отличаться от остальных, иначе…

– Да, конечно, – кивнул Карстерс и посмотрел на часы. – До обеда еще есть время. Начнем?

Миссис Брэдли засмеялась, отчего ее желтое лицо сморщилось.

– Нужна осторожность, – добавил Карстерс. – Не хотелось бы навязывать людям чуждые им мысли.

– Вы, как всегда, правы, – согласилась миссис Брэдли, позволяя морщинам разгладиться и возвращая своему лицу обычное выражение немного циничного оживления. – Идемте! Нас ждет гостиная с видом на сад. Знаю, там будет Алистер Бинг и, уверена, все остальные. Я начну, вы продолжите. Полагаю, нам больше всего поможет игровая манера.

И она изобразила гримасу игривого аллигатора, с которой шагнула через французское окно в гостиную. Следом за ней туда вошел и Карстерс.

– Внимание, дети, – начала она, улыбаясь всем присутствующим, в том числе своему отражению в овальном зеркале, – как насчет того, чтобы поиграть в новую игру? Это вполне комнатная игра. Она не потребует усилий. – Миссис Брэдли злобно взглянула на Берти Филиппсона, который покраснел. – Ничего неподобающего и излишне веселого, это не теннис. Знаю, меня не было среди присутствующих здесь, но я слышала, как вы, мистер Филиппсон, выступали за соблюдение приличий. – Она помахала ему своей желтой клешней. – Нет, игра в самый раз для данного случая. Согласны?

– Только если игра не сопровождается идиотскими звуками, – подал голос Карстерс, давая остальным понять, что он не во всем заодно с миссис Брэдли; он решил, что заговорщическая атмосфера не принесет успеха.

– И поцелуями, – добавила Элеонор.

– И чтобы не пришлось прятаться не чердаке, – поежилась Дороти.

– Ну и заплесневевшая публика, – промолвил Гард. – Я с вами, миссис Брэдли. Полагаю, это не охота на человека?

– В некотором смысле да, – ответила она. – Мне понадобится помощник. Идите сюда, мистер Карстерс. Я выбираю вас. Остальные отойдите на минутку, чтобы я объяснила ему, что от него требуется.

Миссис Брэдли отвела Карстерса в сторону и сделала вид, будто шепчет ему на ухо. Тот, подыгрывая ей, цокал языком и кивал.

– Ну, все готовы? – спросила она после нескольких секунд этой пантомимы.

– Начинайте быстрее! – потребовал Гард, усаживаясь поудобнее и опираясь о спинку кресла Дороти.

– Прежде чем начать, Карстерс, – встрепенулся Алистер Бинг, – я должен взглянуть на шишки у них на головах. Пару дней назад я уже смотрел, но куда-то задевал свои записи.

– Я не позволю, чтобы меня осматривали! – твердо воскликнула Дороти. – Ужас какой-то! В прошлый раз вы меня огорошили, заявив, что я не в состоянии говорить правду и отличаюсь слабыми умственными способностями.

– Совершенно верно, отец, – одобрительно произнес Гард. – Верно то и другое. Но не лучше ли на сей раз обойтись без шишек и позволить мистеру Карстерсу приступить к вопросам? Все, что угодно, лишь бы сменить тему! В последнее время кто-то злоупотребляет нашей тягой к сенсациям кладбищенского свойства. Начинайте, мистер Карстерс!

– Как вам будет угодно, – раздраженно буркнул Алистер.

– Если не возражаете, Бинг, я бы начал с вас. – Карстерс покосился на миссис Брэдли, потом посмотрел на остальных.

– Игра требует, чтобы все вы ненадолго вышли, позволив нам с миссис Брэдли все здесь подготовить. Даже вы, Бинг. Вернетесь, когда вас позовут. Окна лучше закрыть.

Берти закрыл и запер высокие окна. Остальные, недовольно ворча, покинули гостиную.

– Кресло для меня, кресло для вас, кресло для свидетеля, – пыхтел Карстерс, расставляя кресла. Затем он открыл дверь: – Входите, Бинг.

– Подождите! – спохватилась миссис Брэдли. – О чем вы намерены их спрашивать? Мы еще не условились о вопросах. – Она прошипела эти слова как отъявленная заговорщица, чуть не заставив Карстерса покатиться со смеху.

– Понадеемся на помощь свыше, – усмехнулся он.

– Сюда, мистер Бинг! – позвала миссис Лестрендж Брэдли. – Садитесь в это кресло, пожалуйста. Мистер Карстерс будет задавать вопросы, я – записывать ответы.

– Вы серьезно? – проворчал Алистер, усаживаясь. – Полагаю, разговор пойдет о Маунтджой?

– Да, – кивнул Карстерс. – По крайней мере миссис Брэдли будет говорить о ней. А начну я.

– Валяйте. Что вам хочется узнать?

– Прежде всего, – произнес Карстерс, пристально глядя на хозяина дома, – объясните, почему все в доме – я не веду речи о слугах и о себе самом – так равнодушно отнеслись к событию, которое нельзя не назвать трагедией? В теннис не играют, не шумят, но все равно…

– Что-то я вас не пойму… – Алистер Бинг побледнел. – Вы о чем, Карстерс?

Тот напустил на себя еще больше серьезности.

– Смерть Маунтджой была внезапной и в определенном смысле загадочной, – сказал он. – Но не менее загадочно ее невероятное воздействие на присутствующих. Почти все вы испытали скорее облегчение, чем ужас, в связи с тем, что несчастная женщина отправилась на тот свет. Подобное отношение требует объяснения.

Пока Карстерс говорил, Алистер Бинг сидел злой и напряженный. Теперь он взирал на своего друга холодно.

– Ваши замечания, дорогой Карстерс, тоже требуют объяснения. На что вы, собственно, намекаете?

– Бросьте, Бинг, не надо обижаться. Просто я говорю: странно, что бедняжку Маунтджой никто не оплакивает.

– Даже вы? – промолвил Алистер.

– Я намерен отомстить за ее смерть, – тихо произнес Карстерс. – Вы мне поможете?

– Если помощь включает ответы на дурацкие и совершенно нелепые вопросы, то так помогать я отказываюсь! – заявил Алистер. – Я не любил Маунтджой, и мне все равно, знают об этом или нет. Полагаю, это ни для кого не составляло секрета. Конечно, его – то есть ее – смерть меня потрясла, да еще как! Но мы никогда не ладили. Последний вздорный спор насчет земляных валов на старом поле для гольфа – ерунда, я не разозлился. Но Маунтджой такого мне наговорил, то есть наговорила, на археологические темы, что хотелось сбить ее с ног. Не стану отрицать, я чувствовал, что во мне закипает гнев, утолить который смогло бы только кровопролитие. Да, я не намерен оплакивать ее. Мне не жаль, что она умерла! Другое дело, что все это чрезвычайно досадно, особенно если выяснится, что это не несчастный случай…

Он замолчал, от его лица отхлынула кровь. Он немного стыдливо улыбнулся Карстерсу и миссис Брэдли.

– Как вам такое признание? Мне уже полегчало. Бедная Маунтджой!

Карстерс задумчиво почесал подбородок.

– Большое спасибо, Бинг. Теперь я бы попросил вас прислать вместо себя Дороти Кларк.

– Дороти? Послушайте, Карстерс, я не позволю запугивать этого ребенка! Перед приездом сюда она побывала в автомобильной аварии, поэтому нервы у нее на взводе. Лучше ее не трогать.

Тот пожал плечами.

– Ей что-то известно о гибели Маунтджой, – со значением произнес он.

– На каком основании вы это утверждаете? – взвился Алистер.

– Говорить с Дороти лучше мне, – вмешалась миссис Брэдли. – Я позабочусь об ее нервах.

– Что ж, раз вы считаете, что это необходимо… – уступил Алистер.

– Да.

– Прекрасно. Вы увлекаетесь психоанализом и должны понимать, как за это взяться, – проворчал Алистер. – Хотите, чтобы она вошла прямо сейчас?

– Да, будьте так добры.

– Минуточку, – спохватился Карстерс. – Бинг, что вам известно о родне Маунтджой?

Алистер наморщил лоб:

– Послушайте, Карстерс, что все-таки у вас на уме? К какому выводу вы пришли? По-прежнему считаете это убийством?

– Даже не знаю, что ответить, Бинг. Не сомневаюсь, что ее смерть – не несчастный случай. Желательно было бы раскопать что-то в ее прошлой жизни, что могло бы пролить свет на эту загадку.

– На каком основании вы пришли к такому заключению, помимо того, что мы обсуждали вчера утром? – спросил Алистер.

– Оснований множество, – ответил Карстерс. – Во всяком случае, их достаточно для уверенности, что поиск правды надо продолжить.

– Раз так, вы обязаны изложить свои подозрения полиции. Ваш гражданский долг – обратиться за помощью к закону, если думаете, что смерть моей гостьи произошла при подозрительных обстоятельствах.

– Я вовсе не тороплюсь обращаться в полицию. И сейчас я объясню почему. – Он поднял ладонь, чтобы не дать нетерпеливому Бингу обрушить на него поток слов, и важно продолжил: – Я уверен, что Маунтджой убили. Убежден: это дело рук кого-то в доме. Уверен даже, что уже знаю, кто убийца!

Алистер Бинг, лишившись дара речи, вытаращил на него глаза, а миссис Лестрендж Брэдли бесшумно выскользнула из комнаты.

 

Глава VI

Ключ к отгадке

– Конечно, вы вправе сами обратиться в полицию, если считаете, что так нужно, – произнес Карстерс. – Откровенно говоря, мне стало бы легче, если бы ответственность легла на плечи подготовленных людей. Но я бы советовал вам ко мне прислушаться и не торопиться вызывать полицию.

– Так что вам известно?! – не выдержал Алистер Бинг.

– Я бы предпочел не говорить этого. Вы знаете столько же, сколько я, и могли бы прийти к тем же самым умозаключениям, что и я, если бы постарались.

– То есть вы толком ничего не знаете, – усмехнулся Алистер Бинг.

– Бинг, я знаю об этом деле не больше, чем вы – о римской вилле, где нашли прошлым летом кусочки мозаичного пола, помните? Тем не менее вы очень достоверно восстановили вид виллы и написали по этому поводу пространный научный трактат, хотя, повторяю, располагали данными всего лишь о найденных кусочках мозаики. Я прав?

Алистер просиял:

– Мой труд похвалил сам Бетермейер! Он был от него в восторге!

– Уверен, не зря, – улыбнулся Карстерс. – Вы улавливаете мою мысль?

– Нет!

– Она состоит в следующем. Я тоже нашел свои кусочки мозаики, а именно: открытое окно; незапертая дверь; исчезновение и новое явление табурета, но не в той ванной; тот самый табурет, сначала испачканный, а потом очищенный скипидаром и потому переставший служить уликой. Наконец маленькая – но очень значительная – капля темно-зеленой краски, оставленная кем-то на балконе. Вы не заметили ее сегодня утром? Далее, разумеется…

– Пропавшие часы, – подсказала миссис Брэдли, снова появляясь с внезапностью Чеширского кота и с такой же ухмылкой на лице.

– Что?! – вскричал Карстерс.

– Пропавшие часы? – удивился Алистер Бинг. – Какие пропавшие часы? Я ничего не знал о потере кем-то каких-то часов. Почему мне ничего не сказали?

Язвительная ухмылка миссис Брэдли сменилась невинным выражением.

– Я пошутила, – призналась она. – Не сказали ли вы, мистер Бинг, чего-либо любопытного или забавного в мое отсутствие?

– Я намерен вызвать полицию! – крикнул тот. – Это то, что я сказал и что намерен сделать. Причем незамедлительно! Отказываюсь превращать свой дом в жилище новоявленного Шерлока Холмса! – И он выбежал из комнаты, хлопнув дверью.

Сразу после ухода Бинга миссис Брэдли запустила руку во вместительный карман на юбке, скрытый полой блузки, и достала оттуда серебряные мужские часы.

– Бедный Алистер, – проговорила она, кладя часы на каминную полку. – Я думала, он уйдет, как только я появлюсь. Сочувствую ему: ох уж это частное расследование! Но его необходимо было удалить, не так ли? Вы узнаете часы, мистер Карстерс?

Тот открыл заднюю крышку часов, заглянул внутрь, резко захлопнул крышку и отложил часы.

– Это вещь Маунтджой, – сказал он. – При чем тут это?

Миссис Брэдли села, разгладила юбку и ответила:

– После смерти Маунтджой в ее спальне не было часов. Я их искала и не нашла.

– Я вас не понимаю!

– Конечно, не понимаете.

Карстерс долго смотрел на нее, пока она не засмеялась.

– Нет, я не сумасшедшая. Я в здравом уме, – заверила миссис Брэдли. – Но, думаю, должна объяснить вам, при чем тут часы.

– Это не обязательно, – поспешно ответил Карстерс. – Кажется, я уже догадываюсь.

Миссис Брэдли, как будто собиравшаяся что-то добавить, опустила голову.

– Итак, вы знаете то же, что и я, – мрачно изрек Карстерс. – Отчасти я даже рад этому. Вдруг вы ответите, как мы поступим теперь, все выяснив?

– Никак, – тихо отозвалась она.

– Никак? Но, моя дорогая леди…

Она несколько раз кивнула, напомнив ему птицу.

– Молчите, не утруждайте себя, – произнесла миссис Брэдли все с тем же почти гипнотическим спокойствием. – Я все знаю. Это убийство, и мы как добропорядочные граждане обязаны немедленно позаботиться о задержании преступника. Если не выполним свой долг, значит, мы сообщники, то есть люди, молчаливо согласившиеся на преступление: ведь мы выгораживаем убийцу.

Карстерс усмехнулся, но его лицо сохранило выражение тревоги:

– Прошу вас, продолжайте.

– Я скажу, где нашла часы, – заговорщически продолжила она. Посмотрев вправо, потом влево, она оглянулась, издала хрип, заменявший ей веселый смех, и наконец забормотала: – Они лежали на дне туалетного кувшина на умывальнике Маунтджой. Не пойму, почему Элеонор так привержена старым вещам, – добавила она как будто невпопад. – Древние туалетные принадлежности – это кошмар!

Она помолчала, словно ожидая от Карстерса какого-нибудь замечания, но он промолчал.

– Кувшин был на две трети наполнен водой, – сообщила миссис Брэдли.

Карстерс встрепенулся, будто это его выудили из кувшина с водой, а не серебряные часы, и озадаченно воззрился на собеседницу.

– Чего ради ему – то есть ей – понадобилось держать часы в кувшине? – спросил он. – Уж больно это глупо!

– Теплее, – сказала миссис Брэдли со своим устрашающим смехом-кудахтаньем. – Замените слово «глупо» другим – и попадете в точку.

– «Глупо»? – Карстерс поджал губы. – Заменить слово «глупо»? – Он ударил кулаком по столу. – Безумно! Маунджой была не в своем уме, а значит, это, слава богу, не убийство, а самоубийство. Как я рад, что вы нашли часы!

– Вот как? Не хочется вас разочаровывать, но это не самоубийство. Самое что ни на есть убийство, а безумцем был преступник, а не Маунтджой.

– Но тогда…

– Прошу вас, продолжайте. Или мне самой закончить вашу фразу?

– Сомневаюсь, что вы сможете, – сказал он со смехом. – Но продолжайте, если считаете, что знаете окончание.

– Вы собирались сказать, что в этом случае ваше заключение о личности убийцы неверно.

– О небо! – вскричал Карстерс. – Вы ясновидящая?

– Прикладная психология, не более, – усмехнулась миссис Брэдли. – А теперь признавайтесь, на кого вы думали и когда пришли к такому выводу.

– На вас! – признался Карстерс. – К этому выводу я пришел, когда беседовал с Бингом перед тем, как вы отсюда выскользнули. Меня словно осенило, удар прямо в переносицу – вот что это было!

Миссис Брэдли радостно кудахтнула:

– Великолепно! А когда поняли, что ошиблись?

– Пару секунд назад, – признался он со вздохом. – И очень рад этому.

– Но почему я? Мне, конечно, очень лестно, однако… Это, конечно, был прекрасный способ избавления от неприятного человека, вот только я не забыла бы закрыть окно в ванной. А главное, – она выразительно осмотрела себя, – у меня не такие длинные ноги для подобной акробатики. Я примерилась сегодня утром, пока все спали, и выяснила, что мне это не под силу. Хотите, покажу, если у вас остались какие-нибудь сомнения?

Карстерс покачал головой.

– Это очевидно, и я обязательно обратил бы на нее внимание позже, обдумывая свои умозаключения, – проговорил он. – Но, уверяю вас, теперь я полностью убедился, что вы не отнимали жизнь у Маунтджой. Вы же не безумны, а убийца, как вы утверждаете, безумен.

– Мои утверждения не могут иметь веса, – со смехом возразила миссис Брэдли. – На самом деле вы хотите сказать, что вас поразил другой аспект ситуации. Он привел вас к выводу, в котором нет места для меня, – во всяком случае, о моем участии в преступлении не может быть речи.

– Объясните яснее, – попросил Карстерс.

Миссис Брэдли отмахнулась от его просьбы.

– Куда ни посмотришь, – продолжил он, – натыкаешься на одну и ту же сложность: у кого был мотив для убийства Маунтджой? Я не могу разглядеть его ни у кого – по крайней мере в доме. При этом не сомневаюсь, что утопил бедняжку кто-то из нас. Никто не убедит меня, что я ошибаюсь.

– Бедная женщина, – прошептала миссис Брэдли, – бедная женщина…

Она выжидающе посмотрела на Карстерса, состроила гримасу и пожала плечами.

– Хотя бы кивок или намек, – многозначительно произнесла миссис Брэдли.

Карстерс усмехнулся:

– Боюсь, сейчас от меня намеков на добиться.

Их отвлек громкий стук в дверь.

– Войдите! – крикнула Карстерс, и в двери появилась Дороти.

– Мы терпеливо дожидаемся своей очереди, – сказала она. – Как вы разозлили бедного мистера Бинга! Да, еще: с нами ужинает начальник полиции графства. Вероятно, он останется здесь на день-другой. Тоже будет нас вызывать и расспрашивать. Жду своей очереди.

– Что ж, – произнесла миссис Брэдли. – Сядьте лицом к свету, возьмите бумагу и карандаш и напишите противоположное тому, что я говорю.

После этого небольшого фарса Дороти отпустили. Карстерс вопросительно приподнял брови.

– Тот, кто поумнее, сегодня за ужином случайно или намеренно устроит сцену, – пояснила миссис Брэдли. – Как только начальник полиции пронюхает о наших подозрениях, покоя не будет ни для кого, так что нам с вами, друг мой, придется, возможно, выйти из игры. Я этому только рада.

– А я нет! – заявил Карстерс. – Я взялся разгадать эту загадку. Если вы правы и полиция решит провести дознание, я уже не смогу ничего выяснить.

Миссис Брэдли подняла палец.

– Слышали? Гонг на ленч. Но я успею задать вам вопрос: что, по-вашему, самое странное в данном деле?

– Помимо самого убийства, – медленно ответил Карстерс, обдумывая каждое слово, – самое вопиющее то, что Маунтджой оказался женщиной.

– Да, именно вопиющее, – подхватила миссис Брэдли.

– Вы мало мне помогаете!

– Я и не собиралась, друг мой. Но если та мысль, которая посетила меня, не посетит до завтрашнего утра вас, то я сильно удивлюсь.

Карстерс открыл для нее дверь и добавил:

– Я знаю, что вы не убийца, но в иных обстоятельствах подумал бы именно на вас. Не исключаю, что вы пытаетесь заморочить мне голову своими намеками, хотя, может, это, наоборот, попытки указать на что-то, что я проглядел. Маунтджой был мужчиной, потом превратился в женщину, но никто… А вот и нет, кто-то как раз… Так вот что вы имели в виду, миссис Брэдли! Блестяще! Преступление с целью мести?

 

Глава VII

Расследование

Обед получился веселым. Все ждали друг от друга жизнерадостной, даже легкомысленной беседы. Карстерс и миссис Брэдли выслушивали от обоих молодых людей критику придуманной ими нескончаемой скучной игры. Дороти засыпали вопросами о ее участи в ней в отличие от Алистера Бинга, которого никто не расспрашивал, что неудивительно: он был единственным, кто не смог избавиться от мрачного настроения и не принял участия в шуточном разговоре.

– Тебе здорово досталось, Дороти? – участливо интересовался Гард.

– Еще как! – отвечала та, кротко улыбаясь. – Это было ужасно! На твоем месте я бы не согласилась. Придется все выложить о своем предосудительном прошлом!

– Тогда следующей будет Элеонор, – решил Гард. – Не возражаешь, старушка?

– Возражаю, – чопорно ответила Элеонор, – когда ты так меня называешь. Что до участия в этой детской игре, то против нее у меня нет возражений, хотя я считаю, что после гибели мистера Маунтджоя прошло слишком мало времени, так что я буду серьезной, не желая, впрочем, лишать остальных их простых радостей.

Гард возвел глаза к потолку, а потом, подмигнув Дороти, со здоровым юношеским аппетитом приступил к еде.

После обеда Алистер Бинг отвел Карстерса в сторонку:

– Я пригласил сюда на день-два начальника полиции графства, чтобы попросить его провести неофициальное предварительное расследование. Будет и полицейский врач, хотя, конечно, не в своем официальном качестве. Пусть осмотрит тело. Вы довольны?

– Полагаю, я не должен мешать вам действовать так, как считаете правильным, Бинг, – угрюмо произнес Карстерс. – Жаль, что вы не обратились ко мне за советом и не позволили завершить мое собственное расследование, прежде чем приглашать помощь извне.

– Хотите обижаться – обижайтесь, – заявил Алистер. – Если в смерти этой женщины присутствует загадка, то пусть ее разгадывают власти. Вам нет смысла в это соваться. Кроме того, все будет неофициально. Ваши версии необоснованны. Начальник полиции сам во всем разберется.

Карстерс добродушно рассмеялся:

– Поступайте как знаете. Надеюсь, вы не пожалеете, только и всего. Мне трудно представить, что начальник полиции графства сможет провести неофициальное расследование. Он будет обязан вспомнить о своем долге.

Алистер Бинг усмехнулся.

На следующий день начальник полиции графства и полицейский врач, друг семьи, осматривали тело и ванную комнату. После того как врач завершил осмотр, мужчины во главе с Алистером спустились в библиотеку.

– Что ж, доктор, поделитесь вашим мнением, – попросил начальник полиции.

– Причина смерти – утопление, мой коллега прав. Кстати, проблем с сердцем я не заметил.

– Это совершенно точно?

– У меня нет ни малейших сомнений.

– Благодарю вас. Где джентльмен, высказывающий версии?

– Мистер Карстерс? Желаете увидеть его?

– Да.

Алистер позвонил в колокольчик:

– Попросите заглянуть к нам мистера Карстерса.

Полицейский и врач встретили Карстерса улыбками, он ответил им тем же и сел.

– Итак, мистер Карстерс, объясните, пожалуйста, на каком основании вы сочли смерть мисс Маунтджой насильственной?

Сжато, как того требовал профессионализм, Карстерс изложил причины, соображения и умозаключения. Начальник полиции делал пометки в блокноте.

– Это все, мистер Карстерс? – спросил он, после чего зачитал записанное.

– Да, сэр Джозеф.

– Вы математик? – Полицейский внимательно рассматривал Карстерса.

– Отчасти да, – ответил Карстерс.

– Так-так, понятно… Кто нашел тело?

– Я, – произнес Алистер Бинг. – Было очень неприятно, скажу я вам!

– Вы один?

– Нет, вместе с сыном, мистером Карстерсом и двумя слугами.

– При каких обстоятельствах?

– Мы ужинали…

– Время?

– Примерно в четверть девятого.

– Благодарю вас. Значит, вы ужинали. Все вместе?

– Конечно, Маунтджоя не было. Мы начали без него – без нее.

– Это не показалось вам необычным?

– Что именно? То, что она отсутствовала? Нет. Порой ее охватывал профессиональный азарт, заставлявший забыть о еде. Мы его – ее – в таких случаях не беспокоили. Просто отправляли наверх поднос с едой.

– Она давно у вас гостила?

– Около полутора месяцев. Ходили слухи о скором обручении умершей и моей дочери. Разумеется, мы все считали, что Маунтджой – мужчина. Кстати, я бы очень просил не открывать моей дочери правду об этом.

– Мужчина? Ах да, мистер Карстерс объяснял, что умершая выдавала себя за мужчину. Неужели никто не заподозрил, какого она пола?

– Нет. Мы всегда… Никому из нас не пришло бы в голову…

– Ваша дочь тоже ничего не подозревала?

– Ни в коем случае! Она очень спокойная, скромная девушка. Все это станет для нее шоком.

– Несомненно, как же иначе! Значит, все, кроме Маунтджой, сидели за столом. Что произошло потом?

– Вошел дворецкий. Обратившись ко мне, доложил, что Маунтджой все еще в ванной, его человек стучался, но не добился ответа.

– Его человек?

– Правильнее сказать, мой человек, которого я приставляю к гостям-мужчинам, приезжающим без своих слуг.

– Он обслуживал Маунтджой?

– Нет, Маунтджой никогда не требовалось много помощи. В ванной он выкладывал для нее чистую рубашку и вешал костюм, отворачивал краны – вот, собственно, и все. Теперь понятно почему…

– Если можно, я хотел бы увидеть слугу.

Алистер позвонил в колокольчик:

– Попросите сюда Парсонса.

Через две минуты появился тихий, бледный лакей.

– Вы меня вызывали, сэр? – обратился он к Алистеру Бингу.

– Садитесь. – Хозяин указал ему на стул.

Лакей бесшумно затворил дверь и послушно сел.

– Отвечайте начальнику полиции графства с максимальной ясностью.

– Конечно, сэр. – Лакей смущенно откашлялся.

– Парсонс, – начал сэр Джозеф, заглянув в свои записи, – вы помните, как включали воду в ванне для мистера Маунтджоя в вечер его смерти?

– Да, сэр.

– Оба крана сразу?

– Нет, сэр.

– Сначала горячий?

– Да, сэр. Затем я измерил термометром температуру воды и сделал ее похолоднее при помощи холодного крана, как просил мистер Маунтджой. Он просил строго определенной температуры.

– Вы не припомните, до какого уровня была налита ванна к моменту, когда вы завершили ваши сложные приготовления?

– Я помню, сэр.

– Отлично! – С этими словами начальник полиции отодвинулся от стола. – Пойдемте. Вы мне покажете?

– Разумеется, сэр.

Лакей посмотрел на Алистера Бинга, пропустил в дверь четверых человек (к ним присоединился врач) и последовал за ними, после чего закрыл дверь.

– Итак, – произнес сэр Джозеф, войдя в ванную, – как высоко поднялась в ванне вода?

Парсонс с непроницаемым видом показал пальцем уровень в десяти дюймах от верха ванны. Начальник полиции достал из кармана складную линейку и померил расстояние.

– Девять целых три десятых дюйма. Вы записываете, Бреннер? – обратился он к врачу. Тот кивнул со скучным видом.

– Послушайте! – воскликнул Карстерс.

Начальник полиции покровительственно улыбнулся.

– Сейчас, мистер Карстерс. – Он повернулся к Парсонсу. – Вы сильно удивитесь, если услышите, что мистер Маунтджой был не мужчиной, а женщиной?

– Нет, сэр.

– Вот как? Почему?

– Слуги судачат об этом с тех пор как… Со времени смерти бедного джентльмена, сэр.

– Пока это все.

– Благодарю вас, сэр.

Лакей посмотрел на Алистера Бинга, дождался его кивка и удалился.

– Образцовый свидетель, – заметил начальник полиции. – Спустимся вниз, джентльмены.

– Нет, подождите! – крикнул Карстерс.

– Ах да, вы хотели что-то сказать. Простите, что прервал вас раньше, но я подумал, что лучше не говорить лишнего при Парсонсе, хотя он, похоже, не из болтунов.

– Можете не извиняться, – сказал Карстерс. – Мне недостает самообладания. Просто учтите, что он неправильно показал уровень воды.

– Вот как? – оживился начальник полиции.

– Вода дошла до отверстия переливной трубы, на три дюйма выше, чем он показал.

Начальник полиции опять вооружился линейкой и произвел измерение.

– Пять целых одна десятая дюйма. Записали, Бреннер?

Врач кивнул.

– А теперь – вниз! – скомандовал сэр Джозеф. – Это становится интересно.

– Итак… – начал Алистер Бинг, когда все четверо снова расположились в библиотеке.

– Итак, – подхватил начальник полиции, – уровень воды. Любопытно. Или один из вас двоих ошибается, мистер Карстерс?

– Я не ошибаюсь, – возразил тот. – Я отчетливо помню, что подумал, когда мы вынимали тело из ванны, как глупо для человека, подверженного обморокам, набирать в ванну столько воды. Это было непосредственно перед тем, как я предположил, что Маунтджой убили. Сначала я решил, будто смерть вызвана сердечным приступом.

– Так-так… А водоизмещение? Об этом вы не подумали?

– Оно не может объяснить такую большую разницу между показаниями Парсонса и моими – четыре целых две десятых дюйма. Ведь в Маунтджой было всего пять футов пять дюймов росту, и она была стройной, даже худой.

– Вы понимаете, что из всего этого следует, джентльмены?

– Нет, – признался Алистер Бинг.

Карстерс нахмурился:

– Вы хотите сказать, что Парсонс прав?

– Совершенно верно, – ответил начальник полиции. – Возня с термометром позволяла ему хорошо запомнить высоту воды.

– Согласен. А моей памяти вы доверяете?

– Доверяю, особенно с учетом доказательств памяти, которые вы можете предоставить.

– А раз мы оба правы…

– Вот именно. Это значит, что между уходом Парсонса из ванной и вашим появлением там кто-то, один человек или несколько, опять отвернул краны, и вода в ванне дополнительно поднялась.

– Это был убийца! – торжествующе воскликнул Карстерс.

– Он самый, – кивнул начальник полиции. – Во всяком случае, мы имеем основания так думать.

– А я так не думаю, – вмешался Алистер Бинг. – По-моему, это необоснованный вывод. Ясно, что краны отвернула сама Маунтджой. Вода получилась слишком горячей или слишком холодной, вот она и изменила температуру. Я сам много раз так делал.

– Вы тоже предварительно вручали лакею термометр и инструктировали его насчет температуры воды?

– Подумаешь, термометр! – усмехнулся Алистер Бинг.

– Кажется, вопрос можно решить, – примирительно произнес сэр Джозеф.

– Только не за мой счет! – воскликнул Алистер.

– Можно ли повторно позвать Парсонса? – попросил начальник полиции.

Алистер Бинг позвонил в колокольчик.

– Послушайте, Парсонс, – обратился сэр Джозеф к вошедшему лакею, – я прошу вас хорошо подумать. Сколько было времени, когда вы услышали, что мистер Маунтджой снова открывает краны?

Лакей помолчал и ответил:

– Семь часов семнадцать минут, сэр. Я запомнил время, потому что обычно мистер Маунтджой не слишком задерживался в ванной. На мытье, вытирание и одевание у него уходило четверть часа. Я удивился, когда в тот вечер его ванна заняла больше времени. Даже встревожился, но, услышав шум льющейся воды, успокоился.

– Были отвернуты оба крана?

– Да, сэр, оба крана сразу. Разницу между шумом одного крана и обоих сразу легко распознать. Кроме того, я как будто услышал, как вода уходит в переливную трубу.

– Утверждать такое, конечно, трудно, – задумчиво проговорил начальник полиции. – Но все равно интересно! Хорошо, Парсонс, продолжайте. Звук льющейся воды вас успокоил?

– Да, сэр. Перед этим я испугался, что что-то произошло.

– Что именно?

– Ничего страшного, сэр. Просто один молодой спортивный джентльмен, у которого я раньше служил, страдал болезнью сердца и постоянно терял сознание в ванне. Мне всегда приходилось находиться там с ним. Я никогда не осмеливался оставить его там одного даже на минуту.

– Ясно. Услышав шум кранов, вы испытали облегчение.

– Да, сэр, облегчение. Но также и удивление.

– Вот так?

– Да, сэр. Для мистера Маунтджоя это было очень необычно. Он любил, чтобы ему приготовили ванну подходящей температуры, чтобы он мог залезть в нее и вылезти, а не проводить в ней полчаса, а потом добавлять воды, вы меня понимаете?

– Да. Еще один вопрос: кто вышел из ванной комнаты сразу после того, с табуретом?

– Сразу после чего, сэр?

– После того, как вы опять услышали, как из кранов льется вода!

– Никто, сэр. Там находился один мистер Маунтджой, а он, бедняга, выйти не мог, так ведь?

Начальник полиции пристально смотрел на лакея.

– Вы уверены, что никто не выходил?

– Я смотрел на дверь ванной из спальни мистера Маунтджоя, сэр, как делал всегда, когда он принимал ванну, чтобы быть наготове, когда ему понадобится моя помощь при одевании.

– Вы все время сидели там?

Лакей задумался.

– Припоминаю, что отлучился минуты на три, сэр.

– Ага! – Карстерс взволнованно взглянул на начальника полиции.

– Зачем? – спросил сэр Джозеф без всякого выражения, но с опасным блеском в глазах.

– Мисс Элеонор попросила меня поговорить с Мендером о цветах.

– Странная просьба, не так ли?

– Да, сэр.

– Что вы подумали?

– Мне платят не за размышления о поручениях, а за их выполнение.

– Отлично сказано! Парсонс, вас удивило бы, если бы я приказал арестовать вас за умышленное убийство мистера Маунтджоя?

Лакей напрягся, но выражение его лица не изменилось.

– Да, сэр.

– Удивило бы? Почему?

– Потому что я этого не совершал, сэр.

 

Глава VIII

Убийца?

– Нет, – успокоил Парсонса начальник полиции графства, – я не думаю, что это совершили вы. Но кто-то это сделал, и если не вы, то кто, черт возьми? Теперь о той просьбе хозяйки. Когда вы ее получили?

– Сразу после обеда, сэр.

– От кого?

– От самой мисс Элеонор, сэр. Она сказала примерно так: «Скажите Мендеру, Парсонс, что я заказала Уильямсу на вечер еще роз. (Уильямс – наш старший садовник, сэр.) Пусть займется этим прямо сейчас». Я совершенно забыл о поручении, сэр. Вспомнил, пока сидел в ожидании мистера Маунтджоя, и подумал, что успею сбегать вниз и поговорить об этом с Мендером, пока мистер Маунтджой будет вытираться.

– Понятно, – протянул начальник полиции. – Благодарю вас, Парсонс. Вы оказали нам огромную помощь.

– Спасибо, сэр. – И невозмутимый слуга бесшумно закрыл за собой дверь.

– Мы познакомились с невиновным слугой отменной выправки и поведения или с умнейшим преступником из всех, гуляющих на свободе, – заметил начальник полиции.

– Вы хотите сказать, что тоже считаете, будто Маунтджой убили? – удивился Алистер Бинг.

– У меня нет ни малейших сомнений, что это так. И я постараюсь предоставить коронерскому жюри правильное заключение. Все это дело должно быть тщательно расследовано, джентльмены.

– Готов ручаться головой, что Парсонс ни при чем, – заявил Карстерс. – Он не убийца.

– Убийство – причудливое преступление, – задумчиво проговорил начальник полиции. – Бывали случаи… – Он помолчал, просматривая свои записи. – Преступление совершено до семи тридцати. В этот час, как вы говорите, у вас ужинают, и Маунтджой была единственной, кто не явился к столу? Во сколько она вошла в ванную? Кому-нибудь из вас, джентльмены, это известно?

– Без десяти семь, – ответил Карстерс. – Вчера я задал этот вопрос Парсонсу, и он не колебался с ответом.

– Хорошо! Что ж, джентльмены, мы сталкиваемся здесь с одной огромной трудностью.

– Мотив! – подхватил Карстерс.

– Он самый. Найти истинный мотив – в девяносто девяти случаях из ста означает отправить виновного на виселицу. Кто же в этом доме имел такой сильный мотив убрать Маунтджой со своей дороги, что отважился на убийство?

– Минуточку, сэр Джозеф! – включился в разговор доктор Бреннер. – Вы не слишком торопитесь? Еще не установлено точно, что убийство совершил кто-то в этом доме. Это мог оказаться какой-то враг Маунтджой, прокравшийся сюда вслед за ней. Я хорошо знаю всех в доме и могу вас заверить, что не представляю кого-либо из них преступником!

– Понимаю ваши чувства, сэр, и принимаю возражения. Но факты таковы. Кто-то – один человек или несколько – знал дом достаточно хорошо не только для своевременного проникновения в ванную к несчастной женщине, но и чтобы воспользоваться коротким промежутком времени, когда лакей покинул свой пост, для незаметного ухода из ванной…

– …с испачканным табуретом, – вставил Карстерс. – Затем он поднялся на следующий этаж и поставил испачканный табурет в другой ванной…

– Впервые об этом слышу! – воскликнул начальник полиции. – Вы уверены?

– Доказательств у меня нет, но есть полная уверенность. – И Карстерс пересказал свой разговор с миссис Брэдли и то, как он выяснил, что один из табуретов подвергался очистке.

– Любопытно! По вашим словам, мисс Бинг вернула табурет в ванную второго этажа?

– Да. Но это, конечно, не обязательно связывает ее с преступлением?

– Разумеется, нет, – улыбнулся начальник полиции.

Алистер Бинг при упоминании о дочери нахмурился.

– Естественно, – примирительно продолжил сэр Джозеф, – мисс Бинг как хорошая хозяйка должна следить за расположением предметов мебели и немедленно удалять с них любую грязь. Но сейчас мы не станем обсуждать это. Хочу только внести ясность по одному-двум мелким обстоятельствам. Прежде всего уточнить, кто в доме, включая слуг, может быть освобожден от подозрения. Боюсь, я вынужден просить вас, Бинг, вызвать всех сюда по одному. Начнем со слуг.

Проверка слуг и их алиби заняла немного времени. Начальник полиции графства был тверд, но тактичен, поощрял робких и удерживал болтливых в рамках дознания. Он установил, что за тот отрезок времени, когда могло быть совершено преступление, все они выполняли свои обязанности и могли представить по одному и более свидетелей этого. Даже у лакея Парсонса обнаружились союзники: Дороти Кларк, видевшая, как он ждал Маунтджой на пороге спальни, и горничная миссис Брэдли, которую отправляли на другой этаж за оброненным хозяйкой на лестнице шелковым платком. Рассказ самого лакея о цветах получил подтверждение от дворецкого, а также от малолетнего чистильщика приборов и ботинок, со слезами признавшегося, что дразнил Парсонса, когда тот следовал из кладовой в кухню.

– Вот и все, – сказал начальник полиции графства, положив свой блокнот с записями на стол. – А теперь, Бинг, нас ждет более тонкая операция: опрос ваших гостей и родственников.

Алистер позвонил в колокольчик и с хмурым видом уселся в свое кресло.

– Я схожу за остальными, – предложил Карстерс.

– Окажите любезность!

После его ухода начальник полиции деловито повернулся к Бингу.

– Что ж, Бинг, – начал он поощрительным тоном, – где находились вы сами между шестью пятьюдесятью и семью двадцатью пятью вечером тринадцатого августа? Этот вопрос – чистая формальность.

Алистер Бинг поджал губы и нахмурился:

– Полагаю, я был у себя в комнате, одевался к ужину.

– Кто-нибудь может это подтвердить?

– Конечно, нет! – раздраженно воскликнул Алистер. – Я не созываю всех в спальню, любоваться, как я одеваюсь к ужину.

– Видите, Бреннер? – Начальник полиции хлопнул себя по колену. – Здесь действовали с умом!

– Вы правы, сэр Джордж, – согласился врач, изображая воодушевление. – Умная работа.

– Вы уловили смысл, Бинг?

– Какой еще смысл? – буркнул тот.

– А такой! – радостно воскликнул сэр Джозеф. – Полагаю, почти все окажутся в одной с вами лодке.

– В каком смысле?

– Все одевались к ужину. Видимо, никто не сможет предоставить неопровержимого алиби. Теперь поняли?

– Как интересно! – вздохнул Алистер Бинг.

– Нельзя ли позвать мистера Карстерса? – обратился к нему сэр Джозеф.

Алистер вышел, его место занял Карстерс.

– Конечно, у меня нет алиби, – сказал он еще до того, как прозвучал вопрос начальника полиции. – Вышло так, что все мы – все мужчины – опоздали к ужину. Дамы собрались вовремя.

– То есть?

– В ванной засела Маунтджой.

– Никто из вас не стучал в дверь, не пытался как-нибудь привлечь ее внимание?

– Не знаю. Поняв, что ванная по-прежнему заперта, я отправился наверх. Мне повезло, в ванную я попал. Когда выходил, мне повстречался Берти Филиппсон, но я понятия не имею, который был час. Я поспешно оделся и побежал вниз. Филиппсон пришел позже меня.

– Иными словами, вы успели бы совершить преступление, а потом подняться наверх, в другую ванную?

– Вполне! – радостно воскликнул Карстерс. – Как и Филиппсон, впрочем.

– Знаю, – мрачно кивнул сэр Джозеф. – В этом вся трудность. Твердого алиби не будет ни у кого, разве что какая-нибудь из дам не отпускала от себя горничную.

Таковой оказалась миссис Брэдли, которую расспрашивали последней.

– Полагаю, я могу вычеркнуть вас из списка подозреваемых, – с улыбкой произнес начальник полиции.

– Нет, не делайте этого, сэр Джозеф! – игриво запротестовала она. – Мне было бы слишком одиноко! К тому же меня назначил убийцей мистер Карстерс.

Начальник полиции засмеялся, закрыл блокнот и встал.

– Со свидетелями покончено, – сказал он.

После опроса вся семья и гости собрались в кабинете и радостно заверили начальника полиции, что жертв больше не будет.

– Раз так, – заключил сэр Джозеф, – я должен с вами попрощаться, надо еще завершить кое-какие формальности. Но не воображайте, что совсем от меня избавились. Я вернусь. – Он повернулся к Алистеру Бингу. – После официальной процедуры опознания мы попросим отложить дознание. До свидания, Бинг, мне очень жаль, что это произошло. Постараюсь, чтобы никого не беспокоили больше необходимого, хотя в данной ужасной истории придется покопаться, чтобы разобраться до конца. До свидания, выше голову!

После этого дружеского пожелания начальник полиции графства уехал.

Карстерс нашел миссис Брэдли в саду.

– Помните, вы обещали показать мне тропинку на утесе? – спросила она и, заметив удивленный взгляд Карстерса, рассмеялась. – Вы разгадали мой позорный секрет: я хочу с вами поговорить. Но только не здесь.

– Нет, сюда уже идет юный Филиппсон, – сказал Карстерс и улыбнулся молодому человеку, который шел к ним через лужайку.

– Я в замешательстве, – пожаловался Берти. – Все это развлечения для сильных духом, а моя уязвимая нервная система уже кричит «караул!».

– Неужели? – воскликнула миссис Брэдли. – Не хотите же вы сказать, что молодой здоровый мужчина огорчился из-за необходимости сообщить полицейскому, в какое время вечером тринадцатого августа он надевал свежую рубашку и в чьем присутствии?

– Хорошо вам надо мной насмехаться! – вздохнул Берти. – Нет, для моей чувствительной натуры это невыносимо!

– Главное, что вы себя не выдали! – похвалил Карстерс. – Никто не считает вас виновным.

– Все равно… – Берти понизил голос и посмотрел на веранду, где удобно расположились Гард и Дороти. Те были так заняты друг другом, что Берти отвел взгляд от них и продолжил: – Я должен вам кое-что сказать. Вы мне посоветуете, говорить об этом полицейскому или нет.

– Выкладывайте! – потребовала миссис Брэдли.

– Я хотел всего лишь… – Берти еще раз украдкой огляделся. – Знаете, сколько времени Маунтджой пробыла в ванной?

– Знаем, – кивнул Карстерс.

– Я ждал и ждал, думал, он – то есть она – вот-вот выйдет. Потом не выдержал и подергал ручку, чтобы поторопить его.

– Ее, – тихо поправила миссис Брэдли.

– Ну да, ее… Голову даю на отсечение, дверь была заперта! Ручка повернулась, но дверь не открылась. Я не рвался внутрь, ведь там было занято. Изнутри пискнули: «Не входите!» Вот так, высоким нервным голосом. Я, конечно, крикнул «Простите!» и ушел. Тут мне и встретились этажом выше вы, мистер Карстерс: вы выходили из другой ванной.

– Я помню. Только не пойму, зачем вы это рассказываете. Естественно, раз Маунтджой находилась в ванной, она должна была потребовать, чтобы вы не входили.

– Затем, что это был не голос Маунтджой, – заявил Берти.

– Что?!

– Я уверен, это был чужой голос. Голос Маунтджой был низкий и довольно хриплый, а этот высокий, даже визгливый. Испуганный голос. Я наслушался женских криков во время воздушных налетов в войну: мужчины и женщины кричат по-разному.

– Это вполне объяснимо, – произнесла миссис Брэдли. – Маунтджой испугалась, что вы войдете и раскроете тайну, которую она много лет успешно хранила, вот она и вскрикнула своим природным, а не притворным голосом.

– Как я сам до этого не додумался! – воскликнул Берти. – Это все объясняет. Какая же вы умная, миссис Брэдли!

– Филиппсон… – Карстерс заколебался, не зная, нужно ли продолжать.

– Да?

– Когда вы услышали голос из ванной, женский голос, хотя ожидали мужского, он не показался вам знакомым?

Берти нахмурился.

– Учитывая сложившиеся обстоятельства, мистер Карстерс, не знаю, вправе ли я отвечать, – медленно произнес он.

– Но вы все равно ответили!

– Проклятие! Извините, миссис Брэдли… Значит, ответил. Что ж, если все зашло так далеко, то…

– Подождите, мистер Филиппсон! – прервала миссис Брэдли. – Может, вам лучше будет закончить свою историю после чая?

Карстерс и Берти Филиппсон удивленно уставились на нее.

– У меня есть кое-какие соображения, – с улыбкой объяснила она. – Договорились, мистер Филиппсон?

– Конечно, – заверил Берти. – Не следует ли мне предупредить полицию?

– Если вы позволите мне дать вам совет, то я бы сказала: пока нет. – Это им не поможет, более того, на данной стадии дознания только помешает.

– Вам, разумеется, виднее, – улыбнулся Берти. – Я буду нем как рыба.

– Уж постарайтесь. Пока никому об этом ни слова. Вы же еще не проболтались?

– Кажется, нет. Очень вам благодарен. – И он зашагал к дому.

– Мы же хотели прогуляться! – напомнила миссис Брэдли таким довольным тоном, что Карстерс не удержался от вопроса:

– То, что знает этот молодой человек, очень важно?

Миссис Брэдли улыбнулась, и они вышли из сада на дорогу. Примерно четверть часа оба молчали. Потом Карстерс предупредил:

– Осторожно, здесь заборчик.

Они перешагнули через преграду, прошли ярдов сто по низкой траве и оказались на вершине утеса, под которым шумело море.

– Очень мило! – воскликнула миссис Брэдли. – Спустимся на берег.

По крутой, но совершенно безопасной тропинке они спустились к морю и, пользуясь отливом, побрели по песку.

– Восхитительно! – сказала миссис Брэдли, глубоко вдыхая свежий морской воздух.

– Да, – кивнул Карстерс. – Но ведь вы привели меня сюда не для того, чтобы любоваться пейзажем? Выкладывайте, рассейте окутавший меня туман! Хотелось бы мне, чтобы Алистер ничего не рассказал сэру Джозефу об этом кошмаре… Боюсь даже представить, что они теперь раскопают.

– Я тоже, – призналась миссис Брэдли, останавливаясь.

– А голос, который слышал молодой Филиппсон? – задумчиво продолжил Карстерс. – Я склоняюсь к тому, что это был голос самой Маунтджой. Вы тоже это предположили.

– Невозможно, – произнесла миссис Брэдли, запустила руку в свой бездонный карман и достала крохотную тетрадку. На серебряной цепочке, которую она носила на шее, висел серебряный карандашик. – Невозможно, – повторила миссис Брэдли, отворачиваясь от Карстерса и что-то записывая на страничке. – Он не мог услышать голос бедняжки Маунтджой, потому что она уже была мертва.

– А как же ваше собственное разумнейшее объяснение? – воскликнул пораженный Карстерс.

– Всего лишь способ сбить юного Филиппсона со следа, – с улыбкой ответила миссис Брэдли, вырвала из своей тетрадки страницу и протянула Карстерсу. – Когда вы начали задавать этот вопрос, я подумала, что в огонь плеснули масла. Понимаете, что бы ни произошло, виновный не должен знать, что кто-то что-то подозревает. Это все испортило бы. Результат был бы смертельным. Если мои умозаключения верны – а они основаны на психологии и потому вряд ли ошибочны, – то мы имеем дело с человеком, так мало ценящим жизнь, что она ничем не побрезгует…

– Она? Но ведь преступление совершила не женщина?

– Не стану вас обманывать, друг мой. Уверена, это женщина.

– Но влезть с балкона в окно…

– Совершенно нетрудно. Это проделал юный Филиппсон, я сама проделала бы, вот только ноги немного короче, чем требуется. У вас тоже получилось бы, не говоря о двух девушках, которые выше меня на два-три дюйма. Горничные, но не кухарка, страдающая ревматизмом, и не Мэри Питерс – она ниже меня, тоже не исключаются.

– Да, но сколько нужно самообладания, – заметил Карстерс.

– Мы говорим об убийце, – напомнила миссис Брэдли. – Сдается мне, тот, кому хватает самообладания для убийства, уж как-нибудь перелезет с балкона.

– По-моему, не всегда, – возразил Карстерс. – Но предположим, что вы правы. Опишите, как было совершено само преступление? У меня, конечно, есть своя версия, но я не могу представить убийцей женщину, ведь теперь я уверен, что это не вы… Я убежден, что это дело рук мужчины.

– Я могу ошибаться, – произнесла миссис Брэдли, – но вероятность ошибки невелика. Посудите сами: кто знал, что Маунтджой – женщина?

– До ее смерти?

– Да.

– Никто.

– Вы уверены?

Карстерс пожал плечами.

– Не хочется фантазировать, – признался он, усмехнувшись. – Но даже если предположить, что это была женщина, как именно она совершила преступление?

– Очень просто. Для начала я сказала бы, что мне не верится, что она намеревалась убить Маунтджой, когда влезала в окно ванной, хотя наверняка ненавидела его – ее – лютой ненавистью.

– Ненавидела Маунтджой? Самого безобидного человека из всех, кого я встречал? – удивился Карстерс. – Вы на ложном пути.

– Вот как? – Миссис Брэдли улыбнулась своей улыбкой рептилии. – У меня другое мнение. Разве вы не можете указать в этом доме на человека, который ненавидел Маунтджой лютой бесконечной ненавистью, того, кто оскорблен в своих лучших чувствах, подвергся осмеянию и издевательствам?

Миссис Брэдли не сумела скрыть возбуждения, смутилась и выжидающе уставилась на Карстерса. Когда в его глазах мелькнула догадка, она издала звук дьявольского торжества.

– Боже правый! – прошептал он, недоверчиво качая головой. – Ну конечно! Теперь я понимаю, на что вы раньше намекали. Знаете, это не приходило мне в голову, хотя вы не жалели намеков. И вряд ли пришло бы, если бы не вы…

– Вернемся в дом, – предложила миссис Брэдли.

Они шагали молча, пока не показались высокие трубы «Чейнинг-Корт». Карстерс указал на красивый старый дом.

– И вы умудрялись жить под этой крышей, зная ужасную правду, изображать неведение, беседуя со всеми, сидеть с убийцей за одним столом… – Он покачал головой. – Я бы так не смог. Не знаю, как я поступлю, что скажу, когда мы снова увидим их всех.

– Вам не придется долго сгибаться под тяжестью осведомленности, – спокойно произнесла миссис Брэдли. – Полагаю, то, что известно нам, вскоре станет очевидно для всех. Бедная, бедная девушка…

– Вы это серьезно? Лично я вряд ли смог бы искренне пожалеть убийцу.

– Все мы убийцы, друг мой. Одни подтверждают это делом, другие остаются убийцами в мыслях. Вот и вся разница.

– Разница весьма существенная, – возразил Карстерс, попытавшись придать своему голосу легкомыслия.

– С моральной точки зрения никакой разницы нет, – заметила миссис Брэдли. – Одним хватает храбрости следовать своим убеждениям, а другим нет, вот и все. Эта особа увидела удачную возможность и воспользовалась ею. Человек в ванне обычно располагается спиной к окну, лицом к двери. Убийца проникла туда через окно, тихо обратилась к Маунтджой, спустилась на пол при помощи табурета, оставив на нем след от зеленой краски, принесенной с балкона, который позднее был удален, и продолжила разговор. Потом, создав у бедной Маунтджой ложное чувство безопасности, подошла к ванне, отвернула краны, вытащила затычку и, не дав Маунтджой запротестовать, схватила ее за горло или за ноги и таким способом погрузила головой в быстро поднимавшуюся воду. Вы обращали внимание, какое скользкое у этой ванны дно? – вдруг спросила она.

– Да, – признал Карстерс.

– Я тоже знаю. Воспользовалась ею однажды, еще до этой истории, и шлепнулась, когда хотела сесть в воду. Любой, на кого внезапно набросятся сверху…

– Я демонстрировал то же самое Бингу, – сказал он.

У высоких ворот миссис Брэдли попросила:

– Ничего не говорите Берти Филиппсону сегодня вечером, когда он назовет вам имя – если назовет. Может, он промолчит.

– Скорее всего забудет.

– Да, я, видимо, рассеяла его подозрения. Чудесный юноша! Хотите взглянуть, что за записку я вам дала?

– Это лишнее, – угрюмо отозвался Карстерс. – Полагаю, вы записали ее имя? Не желаю его видеть!

– Ошибаетесь. – Миссис Брэдли вздохнула. – Нам навстречу идет Элеонор. Наверное, мы опоздали к чаю.

– В кои-то веки я могу посочувствовать дамам, придающим такое значение пятичасовому чаю. Зачем убийца вытащила затычку? Ах да, чтобы заглушить крик Маунтджой или звуки борьбы.

– Простите, что я его задержала, Элеонор, – произнесла миссис Брэдли, не обратив внимания на реплику Карстерса. – Это моя вина.

– Чай подан на балконе, но при желании вы можете пройти с чашкой в дом, – чинно сообщила Элеонор.

– Веранда… – пробормотал Карстерс, поднимаясь следом за ней по деревянным ступенькам. Никто его не услышал.

 

Глава IX

Знаки и знамения

По молчаливому согласию участников ужина на нем царило веселье. Озабоченным выглядел один Берти Филиппсон: он с затравленным видом косился влево, а потом спохватывался и вспоминал о еде у себя на тарелке. Казалось, им владеет тайный страх и он боится, что его состояние все заметят.

После ужина миссис Брэдли отвела Берти в сторону. Остальные перешли в гостиную, и завязалась громкая беседа, вызванная каким-то замечанием Карстерса.

– Рассказывайте! – потребовала миссис Брэдли. – Мне важно это услышать.

Сначала Берти не был склонен откровенничать, но она проявила настойчивость.

– Выкладывайте, мистер Филиппсон! Вас что-то гложет. Я могла бы вам помочь. Такие старухи, как я, часто помогают таким молодым людям, как вы.

– Да, вы здорово помогли старине Гарду с той женщиной с табачной фабрики, он рассказывал мне. Но здесь… В общем, это другое дело. Я не могу об этом говорить, извините! Спасибо за предложенную помощь.

– Бросьте! – отмахнулась миссис Брэдли. – И потом, – она впилась в него взглядом, – в чем разница?

Такой неловкости Берти не ощущал с четвертого класса школы. Он густо покраснел. Миссис Брэдли схватила его за руку.

– Как бы мне хотелось увидеть их при лунном свете! – крикнула она так громко, что беседовавшие в гостиной замолчали и дружно обернулись. – Прошу вас, мистер Филиппсон, пойдемте, вы их мне покажете!

И она так решительно потянула молодого человека за руку, а остальные стали наблюдать за ними с таким интересом, что ему пришлось подчиниться, чувствуя себя крайне глупо, как злосчастный Филч из «Оперы нищих», которого непреклонная госпожа Питчем тащит в сад.

– Вы ничего не должны мне показывать, – объяснила она ему, – просто нам не нужны чужие уши. Вас донимает Элеонор?

Берти открыл рот, заморгал, захрипел и, наконец, прошептал:

– Откуда вы знаете?

– Расскажите, когда это началось! – велела миссис Брэдли.

Берти поддел мыском ботинка раннюю астру, посмотрел на полную луну и поморщился.

– Это началось, когда я гостил здесь два года назад, – произнес он. – С Дороти Кларк мы знакомы с детства. Тогда ее пригласили и попросили привезти мужчину, потому что в этой части графства мужчин не хватало, особенно для танцев. Она выбрала меня. Я знал старину Гарда. Все шло неплохо, близилось Рождество, помню, мы катались на коньках, Элеонор немного расслабилась, я учил ее чарльстону и еще чему-то, Дороти показывала ей новые прически. Через пару дней, познакомившись с домом, я стал захаживать в кабинет к старику Бингу и листать его книги – это мое любимое занятие, а у него, как вы знаете, приличная библиотека. Однажды утром я застал там Элеонор. Я знал, что старика лучше не беспокоить, когда он погружен в работу, поэтому дружески с ней поздоровался и погрузился в книгу. Тут она подходит, садится на подлокотник моего кресла и заводит беседу: обо мне самом, о моем будущем, о моих родителях, вообще обо всем.

Сначала я не обратил на это внимания, но вскоре заметил, что Элеонор меня преследует, когда я гуляю один, и нагоняет, когда вокруг никого нет, да и вообще всячески намекает, что пора мне в нее влюбиться – так это, видимо, называется. Дошло до того, что она напрямую предложила мне жениться на ней. Я отказался – не помню, в каких словах, но попытался превратить все в шутку. Элеонор расплакалась, повисла у меня на шее… Ужас! Я чувствовал себя болваном и подлецом, хотя, клянусь, никак не поощрял ее к подобному поведению.

После этого она дня на два оставила меня в покое, а затем сделала… предложение. Нет, об этом я распространяться не могу. Достаточно сказать, что я дал ей понять, в какой ужас она меня привела. Следующим утром, принеся старому Бингу извинения, я уехал с мыслью больше никогда сюда не возвращаться. Полагал, что для меня все закончилось, ведь Элеонор никогда не бывает в Лондоне и не наносит визитов.

Миссис Брэдли молчала. После короткой паузы Берти продолжил:

– Вскоре я обо всем забыл. Наверное, тогда это меня мало впечатлило. Решил, что бедняжка попросту заскучала от чересчур спокойной сельской жизни и захотела встряхнуться. В общем, все это вылетело у меня из головы. И вот неделю назад я получаю письмо от Дороти с просьбой снова сюда приехать и с сообщением о ее скором замужестве с Гардом Бингом. Мол, если я хочу еще разок повидать ее незамужней, то мне лучше не отказываться. Но я бы все равно не согласился, если бы не приписка: «Представляешь, Элеонор обручилась с гостящим у них путешественником. Наверное, ты о нем слышал: Эверард Маунтджой. Только никому не говори, они еще об этом не объявляли». Дальше она писала, что еще его не видела, но приедет в поместье в один день со мной. Получилось, правда, днем позже.

Мне захотелось увидеться с Дороти. Мы всегда дружили. Еще я подумал, что обручение Элеонор с этим Маунтджоем избавляет меня от опасности новых приставаний. Вот я и приехал.

– И что? – спросила миссис Брэдли так тихо, что он едва расслышал вопрос.

– Ничего, – вздохнул Берти. – Ничего – до вечера понедельника, когда после ужина она настигла меня в гостиной и опять взялась за свое: стала хватать за руку и… и вообще! Ужас какой-то!

– В понедельник? Вы уверены, что это происходило в понедельник? Накануне гибели Маунтджой?

– Без сомнения, – подтвердил Берти. – Пусть это и выставляет меня черствым истуканом, но после этого происшествия, во вторник, я подумал: «Хоть одно утешение: Элеонор должно хватить ума и чувства приличия, чтобы хотя бы сегодня оставить меня в покое!»

Он помолчал. Миссис Брэдли, уверенная, что это еще не все, затаила дыхание, чтобы не помешать откровенности молодого человека.

– Вечером во вторник у меня была передышка, – продолжил он медленно, нехотя, – но в среду, то есть вчера вечером… – Берти замолчал и остановился на гравийной дорожке, по которой они шли. – Знаете, миссис Брэдли, я чувствую себя мерзавцем, когда выкладываю вам все это о бедной девушке. Однако я должен поделиться этим именно с женщиной. В общем, в среду вечером, то есть вчера, Элеонор пришла ко мне в спальню в половине первого ночи и изъявила желание там остаться. Мне стоило огромного труда выпроводить ее. Фактически мне пришлось вскочить с постели и вытолкать Элеонор за дверь. Ну, как вам это нравится?

Спустя продолжительное время, когда они опять побрели вокруг лужайки, миссис Брэдли произнесла:

– Не сомневаюсь, что сегодня вечером вы запрете дверь своей спальни.

– Еще и креслом припру! – вспылил Берти. – Ничто не принудит меня ее открыть, разве что пожар!

– Хорошо. Остальное предоставьте мне. Возвращаемся?

Обратный путь они проделали молча. Берти гадал, правильно ли поступил, открывшись этой женщине, похожей на ящерицу, а та обдумывала одно примечательное место в рассказе Берти. В конце концов она решила при первой же возможности воспроизвести его Карстерсу.

– Вот и вы! – воскликнул Гард, увидев их в двери гостиной. – Как насчет того, чтобы немного подвигаться, папаша? Или это значит наступить тебе на любимую мозоль: в доме траур и все такое прочее?

– Что такое? – проворчал Алистер Бинг, утративший былую остроту слуха, но не желавший в этом признаваться.

– Я предлагаю устроить танцы, – объяснил Гард.

– Сколько угодно, сынок, если того же желают остальные. Поступайте как знаете. Я пойду к себе в кабинет.

– Я с тобой, отец, – сказала Элеонор. – Если хочешь, я могу поискать в библиотеке ссылки.

– Хорошо, что сестрица покинула нас, – заявил Гард после их ухода. – Она ненавидит танцы. Что завести?

– Мне доступен только фокстрот, – сказал Карстерс.

– Значит, фокстрот! – провозгласил Гард, выбирая пластинку.

Из граммофона раздался треск, а потом зазвучала музыка. Берти, радостно улыбаясь, пригласил на танец Дороти, Карстерс учтиво подал руку миссис Брэдли.

– Полагаю, ты симпатизируешь этой старушенции? – спросил Берти свою партнершу.

– Еще бы!

– Ты не думаешь, что это она угробила Маунтджой?

– Боже сохрани! – воскликнула Дороти. – Ни в коем случае!

– Тем лучше. Хотя, – продолжил он, мастерски исполняя танец, – мне она кажется реинкарнацией Екатерины Медичи, способной укокошить удовольствия ради собственную мамочку. Ты согласна со мной?

– Она талантливая особа, – уклончиво ответила Дороти.

Берти, ловко залезший в щель между японской лаковой ширмой и пальмой в кадке, умудрился поцеловать ее прямо в губы.

– Вот и я о том же, – сказал он, выводя Дороти на открытое пространство.

– Скотина! – со смехом воскликнула она. – Ты забыл, что я без пяти минут жена Гарда Бинга?

– Это мы еще посмотрим, – улыбнулся Берти. – Собственно…

– Только не здесь! – Дороти сняла руку с его плеча и закрыла ему рот. Берти воспользовался тем, что она врезалась в него в танце, обнял ее за талию и за шею и снова поцеловал с юношеским пылом.

– Отпусти, дурень! – потребовала Дороти. – Что за невежа!

Она поймала на себе неодобрительный взгляд Элеонор Бинг, вышедшей из библиотеки с большими часами в руках.

– Элеонор, попроси Гарда поставить вальс. Он мне больше по настроению, – сказала Дороти, совершенно не смущенная происшедшим.

– Я вижу, – холодно промолвила Элеонор.

– Лучше скажите ему, – крикнул Берти, решивший, что хуже уже не будет, – что я отдам ему партнершу через три танца, если он будет хорошо себя вести!

– Какой ты гадкий, Берти! – ахнула Дороти, закрывая лицо руками. – Ты заставляешь меня краснеть. Все вы, мужчины, мерзавцы, даже те, что с ангельскими мордашками!

Берти поднял ее и заулыбался.

– Видишь? – воскликнул он. – Я ограбил пещеру Али-Бабы! Я – Макбет! Нет, Чу Чин Чоу!

– Верно, Берти, – раздался от двери гостиной голос Элеонор. – Но тебе достались только чулки, хоть это утешает!

– Отпусти меня, осел! – приказала Дороти. – Быстрее, а то я пожалуюсь жениху. Что ты себе позволяешь?

Берти аккуратно поставил ее на пол.

– Слушаю и повинуюсь, красотка. – И он с преувеличенной нежностью пригладил ее всклокоченные волосы.

Раздался удар, сопровождаемый звоном. Оба со смехом оглянулись: что там уронила Элеонор? Это оказались часы.

– Мои часы! Негодница! – вскричала Дороти и бросилась подбирать осколки.

– Осторожно, Дороти, не порежься! – предостерег ее Берти.

– Никто не пострадал? – осведомился Карстерс, входя в гостиную.

– Какая досада! – сказал из-за его спины Гард.

– Ваши часы? Не беда, их можно починить, – произнесла миссис Брэдли, просунувшая голову между мужчинами и тут же ее втянувшая, совсем как черепаха.

– Господи, что за суматоха? – вмешался всклокоченный и раздраженный Алистер Бинг, вылезший на шум из своего логова и сразу же снова там скрывшийся, гневно хлопнув дверью.

«Если б вы любили Сьюзи так, как я!» – звучало из граммофона, безразличного к часам и к их участи.

– Вы звонили, сэр? – обратился к Гарду слуга.

– Да. Приберитесь здесь и отправьте в починку часы, – распорядился тот, подавая Дороти руку. – А мы возвращаемся в гостиную, не будем мешать уборке.

– Прости, Дороти, – вежливо произнесла Элеонор.

– Что ты! – махнула рукой Дороти. – Ерунда! – Гарду она сказала вполголоса: – Ума не приложу, зачем она носила мои часы по дому.

– Дороти, милочка! – позвала миссис Брэдли сахарным тоном.

Дороти отстала от Гарда и повернулась на звук голоса миссис Брэдли.

– Говорите, это были ваши часы? Ваша собственность?

– Да. – Дороти смущенно усмехнулась. – Звучит глупо, но я люблю эти старинные часы. Они у меня уже шесть лет, и я всюду беру их с собой. Приятно слышать их, просыпаясь ночью. Элеонор в шутку прозвала их «Дороти»: дескать, у меня и у них родственные души. Я по-прежнему недоумеваю, зачем они ей понадобились.

– Чем вы занимались, когда она их уронила? – поинтересовалась миссис Брэдли.

– Ничем, – ответила Дороти, краснея. – Этот осел Берти пытался меня поцеловать. Но это, конечно, ничего не значит!

 

Глава X

Тревожная ночь

– Ничего не значит? – проворчала миссис Брэдли. – Понятно… А теперь окажите мне услугу. Сегодня вечером я задумала провести эксперимент, в случае успеха которого вы не сможете воспользоваться своей спальней. Вам это сильно помешает?

– Да, – ответила Дороти, – особенно если придется просить у Элеонор другую комнату. Она терпеть не может нарушать домашние правила.

– Зачем что-то нарушать? – удивилась миссис Брэдли. – Вы вполне могли бы переночевать один раз в моей комнате, у меня целых две кровати.

– Не хотелось бы вас затруднять…

– Я обо всем распоряжусь. Вы ничуть не помешаете. Только обещайте никому не рассказывать об этом.

– Даже Гарду? Дело в том, что после… убийства ни с кем в этом доме, кроме Гарда, я не чувствую себя в безопасности. Вас не возмущают мои слова? Разумеется, я никого не хочу обидеть и уверена, что вы совершенно ни при чем, но ведь обо всех того же не скажешь? Я в недоумении. Единственный человек, у кого могли быть хоть какие-то основания это сделать, – последний, на кого можно подумать: она такая тихая, такая… правильная!

– Вы о ком?

– Об Элеонор, – прошептала Дороти. – Но я уверена, что она не могла этого совершить.

– А почему вы говорите, что у нее могли быть основания для убийства?

– Даже не знаю… Она была обручена с мистером… получается, что с мисс Маунтджой. Я знаю, это ее не очень радовало, а то она бы не пришла ко мне в комнату вся в слезах со словами: «Дороти, Дороти, как мне быть? Как поступить?» Я спрашиваю: «Ты о чем, Элеонор?» А она: «Я о Маунтджое! Я не знаю, что делать! Не знаю, как быть!»

Я не могла сообразить, о чем она говорит, но должна была что-то ответить, поэтому сказала: «Если ты несчастлива из-за помолвки, Элеонор, то откажись, пока о ней не объявлено». А она мне в ответ: «Это такой позор, Дороти! Подумай, какой позор! Нет-нет, теперь мне некуда деваться. Нет, мое положение ужасно!» Вы понимаете, миссис Брэдли, как я расценила ее слова, но тогда мне в голову не могло прийти, что наша брезгливая, чопорная Элеонор попадет в подобную ситуацию. Теперь я знаю, что она не могла иметь в виду ничего такого. Она просто…

– Продолжайте! – потребовала миссис Брэдли с горящими глазами.

– Наверное, Элеонор узнала, что Эверард Маунтджой – не мужчина, – тихо произнесла Дороти. – Можно считать благословением, что он, то есть она утонула до оглашения их помолвки, с точки зрения самой Элеонор, конечно.

– Да. Полагаю, точка зрения Элеонор была именно такой, – сухо промолвила миссис Брэдли. – Но во всем этом есть еще кое-что, незаметное для вашего невинного взора. Вы переночуете в моей комнате?

– Если надо.

– Отлично! Вы скажете о нашем намерении Гарду Бингу? Только ему, иначе мой эксперимент провалится.

– Что вы собираетесь доказать? – поинтересовалась Дороти.

– Не важно. Маленькие девочки должны быть на виду, но безмолвны. – Миссис Брэдли издала свой дьявольский смешок. – А теперь слушайте, как вам нужно будет поступить…

– Хорошо, Селестина, – обратилась миссис Брэдли к своей горничной. – Довольно. Как мило, что вы пришли пожелать мне доброй ночи, дорогая Дороти! – громко продолжила она, чтобы услышала горничная.

– Я к вам на минуточку, – произнесла Дороти заранее обговоренную фразу.

Горничная ушла.

– Теперь, ангел мой, – сказала миссис Брэдли ласково, но властно, – ступайте в свою комнату и разденьтесь. Приготовьтесь лечь в постель и обязательно наденьте одну из двух ваших одинаковых пижам. Вы меня поняли?

Дороти тяжело вздохнула.

– Я до смерти напугана, – прошептала она. – Может, все-таки объясните, что произойдет?

– К счастью, я сама не знаю, что произойдет, – честно ответила миссис Брэдли. – Я не наделена даром провидения. Вы идете?

– Да, – нехотя откликнулась Дороти. – Но сначала мне придется сходить пожелать доброй ночи Элеонор.

– Я с вами. Жаль, что нет традиции желать доброй ночи также и молодым людям. Мне хотелось бы убедиться, что сегодня вечером все намерены мирно лечь спать.

Дороти приподняла брови, но миссис Брэдли явно не собиралась удовлетворять ее любопытство, поэтому она пожала худыми плечами, набралась храбрости и шмыгнула в дверь.

Их путь лежал в спальню Элеонор, но дверь туда была распахнута, внутри было темно. Они решили, что хозяйка комнаты отсутствует. Миссис Брэдли удалилась; Дороти, жизнерадостно насвистывая, чтобы взбодриться, поспешила к себе в комнату.

Дом был четырехэтажный. На нижнем этаже располагались столовая, гостиная, библиотека, вторая, меньшая, гостиная, кабинет Алистера Бинга, кухня и помещения для слуг. На втором этаже находились спальни Дороти, миссис Брэдли, самой Элеонор и злосчастной Маунтджой. Последнее помещение со дня ее гибели пустовало. Рядом со спальней Дороти, но не соединяясь с ней, была та ванная, где произошло преступление. Первые несколько часов дня, последовавшего за обнаружением тела, в эту ванную никто не совался, но миссис Брэдли первой, за ней Элеонор и, наконец, Дороти преодолели суеверие и брезгливость и стали пользоваться ею из соображений удобства.

Дороти зажгла свет, заперла дверь и стала готовиться ко сну. Затем, следуя подробным инструкциям миссис Брэдли, достала такую же пижамную пару, как та, какую надела, набила штанины чулками, а в верхнюю часть заправила внутрь шерстяное пальто, которое, повесив на плечико, заполнила подушкой и застегнула на пуговицы. В рукава пальто она сунула купальник и полотенце. Весь муляж был уложен в постель и укрыт одеялом. Потом Дороти достала из-за горки шелкового белья подобие головы, сделанное из маски Гая Фокса, несессера и темно-коричневых шерстяных ниток, напоминавших волосы.

«Лицо» она замаскировала пододеяльником, а «волосы» оставила снаружи. Закончив, погасила свет, отперла дверь, вернулась к кровати и посмотрела на свое изделие. Падавший на кровать лунный свет заставил Дороти содрогнуться. Фигура на кровати так сильно смахивала на человека, что она ужаснулась.

Дороти на цыпочках направилась к двери. Босиком – для полноты иллюзии она, следуя совету миссис Брэдли, оставила на привычном месте домашние туфли, – и чувствуя себя почти голой – та же советчица подсказала ей оставить халат на кресле, а шелковая пижама была слишком тонкой, – она вышла в темный коридор. Там ее посетила новая мысль. Мрачные приготовления завершились, но дополнительная предусмотрительность была нелишней. Она на цыпочках вернулась обратно и затворила за собой дверь. В спальне, подойдя к гардеробу, Дороти в зеленоватом, вгонявшем в страх лунном свете, стала рыться в верхнем ящике. Вскоре она задвинула ящик, решительно подошла к кровати и, сжав зубы, пристроила на темноволосой «голове» розовый сетчатый чепчик. Затем Дороти бесшумно достигла двери миссис Брэдли и без стука вошла.

Миссис Брэдли, в постели выглядевшая еще более отталкивающе, читала, подперев себя подушками, томик современной поэзии, держа его клещеобразной правой рукой. Появление Дороти застало ее за переворачиванием страницы. Она поманила девушку крючковатым пальцем. Тихо закрыв дверь, Дороти подошла к ней. Миссис Брэдли жестом велела ей наклониться и спросила:

– Все закончили?

– Да, все, – кивнула Дороти. – Я замерзла.

– Это от испуга, – объяснила миссис Брэдли. – Ничего, на вашем облике это не сказалось. Полезайте в постель! Подождите, сначала я повернусь с громким скрипом. Скрипеть буду не я, а кровать. Под скрип вы юркните под одеяло. Самое главное – чтобы никто не узнал, что вы здесь, иначе от моего эксперимента не будет толку. Спокойной ночи, дорогая. Я сдвинула кровати, так что если вам станет одиноко, достаточно будет протянуть руку – и я проснусь. Помните: никто не должен догадаться, что вы здесь.

– Хорошо, – прошептала Дороти, дрожа от возбуждения и страха.

Рука миссис Брэдли легла на ее плечи, как стальной обруч.

– В постель! – прозвучала едва слышная команда.

Дороти коснулась кончиками пальцев ее умного циничного лица.

– Спокойной ночи, – промолвила она и шагнула к своей кровати.

Матрас под миссис Брэдли издал долгий жалобный скрип. Пока он не затих, Дороти успела растянуться под одеялом, устроиться поудобнее и повернуться на бок. Теперь тишину нарушало лишь назойливое тиканье часов миссис Брэдли. Взбудораженной Дороти казалось, что оно становится все громче. Ей представлялось, будто тикают двое часов, каждые в своем ритме. Потом к ним присоединились третьи, басовитые, врезавшиеся ей в мозг барабанным боем.

Дороти уснула. Ей снилось, будто она бродит по просторным комнатам какого-то дома. Очередная комната была пуста, только у дальней стены возвышался черный трон с отделкой из слоновой кости. Дороти попыталась подойти к нему, но не смогла приблизиться ни на шаг. То ей казалось, что на троне кто-то восседает, то трон становился пустым. Все ее старания до него добраться ничего не давали.

Внезапная вспышка – и ее сон разлетелся на тысячи осколков. Откуда-то донесся истошный вопль. Очнувшаяся в поту, Дороти почувствовала, что дрожит всем телом, перед ее глазами мелькали огненные сполохи, в голове сверкали зеленые и синие молнии. Забыв наставления миссис Брэдли, она села в постели, включила свет и, схватив своего безмолвного, но бодрствующего ангела-хранителя за плечо, хрипло спросила:

– Что это было?

– Крик, – невозмутимо ответила миссис Брэдли, приподнявшись на локте и широко улыбаясь. – Что же еще?

– З… знаю… – пролепетала Дороти. – Это же не… ну, вы знаете, о чем я!

– Ложитесь! – велела миссис Брэдли.

– Не могу! Какой ужас! – простонала Дороти, лязгая зубами.

– Согласна. Но могло быть гораздо хуже.

– Что вы хотите сказать? Разве мы ничего не предпримем?

– Если это вас успокоит, дорогая, – вперед! Насколько я могу судить, мой эксперимент блестяще удался.

Миссис Брэдли резво соскочила с кровати, сунула ноги в домашние туфли, накинула халат поразительной горчичной расцветки и провела по волосам расческой. Дороти опасливо покинула постель и вцепилась в руку миссис Брэдли.

– Я не останусь здесь одна, – пискнула она, дрожа.

– В таком виде вам нельзя присоединяться к всеобщему веселью, – сказала миссис Брэдли, восхищенно разглядывая шелковую пижаму Дороти. – Обернитесь-ка пуховым одеялом! И подберите концы, а то споткнетесь и упадете!

Лестничная площадка, откуда доносился такой шум, словно сошлись противоборствующие армии, имела непривычный вид. Там удивленно разглядывали друг друга люди: Алистер Бинг, Гард, Элеонор, Дороти…

– Что случилось? – спрашивали они друг друга.

– Выходит, орала не ты, – сказал Гард Дороти.

Миссис Брэдли шагнула к Карстерсу, смотревшемуся вполне прилично в темно-коричневом халате и кожаных домашних туфлях. Он расспрашивал Элеонор Бинг. Ту оставило ее обычное спокойствие, сменившееся отчаянной жестикуляцией. Ее голос взлетал сразу на две-три октавы, как бывает с ломающимися голосами у мальчиков-подростков.

– Успокойся, Элеонор! Приди в себя, говори связно! – крикнул Алистер Бинг, метавшийся, как обезумевшая курица. – Тише, всем замолчать! Слуг я попрошу удалиться!

Слуги сделали несколько шагов назад и остановились около лестницы. Вид у них был напуганный, они постоянно оглядывались.

– Теперь объясни нам, что случилось! – обратился Алистер к дочери.

– У меня началась невралгия, – произнесла Элеонор, стараясь успокоиться, – и я решила, что у Дороти может быть аспирин. Я зашла к ней попросить таблетку, а там… Пойдите сами полюбуйтесь! Какой ужас! – Она закрыла лицо ладонями и разрыдалась.

Миссис Брэдли поманила пальцем Гарда.

– Не отходите от Дороти, пока я не вернусь, – распорядилась она и взяла Элеонор за руку. – Идемте! Я с вами.

Почти насильно волоча за собой спотыкающуюся Элеонор, миссис Брэдли отвела ее к ней в спальню и заставила лечь. Отлучившись на минуту, она вернулась с сильным снотворным.

– Спокойной ночи, – сказала она, когда Элеонор приняла настойку. – Закройте глаза, и вы сразу уснете. Я кого-нибудь пришлю посидеть с вами.

– Нет, никого не присылайте! – тихо взмолилась Элеонор. – Я хочу всего лишь остаться одна. Пожалуйста, уйдите.

Вернувшись на лестничную площадку, миссис Брэдли увидела, что под яркой люстрой стояли и оживленно беседовали Дороти и Гард.

– Я обязательно должна увидеть, что произошло! – воскликнула Дороти при виде миссис Брэдли. – Ты невыносим, Гард! Это моя спальня, и я туда пойду, если захочу.

– Отпустите ее, молодой человек, пусть поступает как знает, – посоветовала миссис Брэдли. – А лучше давайте пойдем туда втроем. Почему бы не повеселиться вместе? Посмотрим, что там такое.

И она повела их в спальню Дороти. Там они застали Алистера Бинга и Карстерса. Бинг обернулся и обратился к миссис Брэдли:

– Вот и вы! Полюбуйтесь! Похоже, в нашу компанию затесался маньяк.

На кровати лежал изготовленный Дороти муляж, но уже не в прежнем аккуратном виде: на его «голове» красовалась ужасная вмятина, оставленная могучим ударом, а на одеяле валялась тяжелая кочерга, словно выпавшая из нанесшей удар руки.

 

Глава XI

Новая загадка

– Вдруг здесь лежала бы я, а не… а не это!

Серые глаза Дороти были черны от ужаса, безумный взгляд уперся в миссис Брэдли. Гард воспользовался ситуацией, чтобы покровительственно обнять ее за плечи.

– Тебя тут не было, вот и хорошо, – промолвил он.

– Была бы, если бы не миссис Брэдли, – пискнула Дороти.

– Как это понимать? – воскликнул Алистер Бинг.

– Это правда, – сказала Дороти, испуганно озираясь. – Я спала бы здесь, если бы миссис Брэдли не… не…

– У вас были основания считать, что… Были какие-то подозрения, что… – Алистер угрожающе уставился на миссис Брэдли.

– Всего лишь интуиция, – небрежно отозвалась она. – Просто пришла в голову такая мысль.

– Чепуха! Чепуха! – отмахнулся Алистер.

– Как вам будет угодно.

– В любом случае, отец, – вмешался Гард, – по-моему, мы с Дороти перед миссис Брэдли в долгу. Она не заслужила, чтобы на нее гневались. Кстати, где сестрица?

– Элеонор в постели, – ответила миссис Брэдли. – Я дала ей снотворное и надеюсь, что теперь ее никто не потревожит. Бедняжка! Представляю, какой шок она испытала!

– Не сомневаюсь, – произнес Алистер Бинг. – Перед вашим приходом, миссис Брэдли, она рассказала, что пришла к Дороти, потрясла это… это жуткое пугало, не получила ответа, включила свет и… – он указал на постель, – увидела вот это!

– В том числе кочергу? – сурово осведомилась миссис Брэдли.

Он пожал плечами.

– Так или иначе, – проговорил Гард, – миссис Брэдли избавила тебя от необходимости оповещать полицию о новом убийстве.

– К кому ты обращаешься? – взревел Алистер, поворачиваясь к сыну.

– К тебе, – невозмутимо ответил молодой человек с внешностью древнегреческого божества. – Ясно, что тебе не по себе. Мне тоже. Но грубить миссис Брэдли нет необходимости. Ручаюсь, сестрице тоже не позавидуешь: ну и зрелище! Это удар великана, скажу я вам! – Он с мрачным одобрением осмотрел размозженную голову чучела.

– Ну, такие маски легко сгибаются, – раздался бесстрастный голос Карстерса.

– Хотелось бы мне знать, кто ее погнул, – сказал Гард. – И зачем… Никогда не поверю, что это было сделано шутки ради. Вы согласны, мистер Карстерс?

Тот благосклонно взглянул на чучело и осторожно потрогал пальцем изуродованную маску.

– Поразмыслив, я склонен с вами согласиться, – изрек он. – Полагаю, перед нами последствия одного из самых отвратительных покушений на убийство. О, прошу прощения за эти слова! Что на меня нашло?

Обойтись без этой оговорки было нельзя: Дороти покачнулась и едва не лишилась чувств. Правда, поддерживавшая ее рука Гарда предотвратила падение, и на пол соскользнуло только пуховое одеяло, в которое она куталась. Гард поднял ее на руки, как пушинку, и прижал к груди, как ребенка.

– К вам в комнату, миссис Брэдли? – спросил он и, получив в знак согласия птичий кивок, понес свою легкую ношу к двери.

– Какая кровать? – осведомился Гард, остановившись посередине спальни.

– Вот эта, – ответила миссис Брэдли, откидывая одеяло.

Дороти открыла глаза и поблагодарила обоих за заботу полуобморочной улыбкой:

– Мне ужасно стыдно!

– Что вы, милая! – отмахнулась миссис Брэдли.

– Думаете, с ней все в порядке? – озабоченно спросил Гард, щупая у Дороти пульс. Нежные пальцы девушки сомкнулись на его запястье. У миссис Брэдли дрогнуло левое веко.

– Подождите минуту-другую, сами увидите, – произнесла она, плотнее запахнулась в халат, включила электрический камин и опустилась в просторное плетеное кресло, чтобы снова приняться за книгу современной поэзии.

Гард присел на край кровати Дороти, любовно сжимая ей руку. Они улыбались друг другу. Миссис Брэдли, украдкой наблюдая за ними, сентиментально вздыхала. Отложив томик поэзии и махнув рукой на условности, она закрыла глаза.

Когда она снова их открыла, было уже утро. Гард сидел на полу, положив голову на подушку Дороти. Ее рука лежала у него на плече: она уснула, гладя ему волосы.

– Чисто ангелочки… – прошептала миссис Брэдли и на цыпочках покинула свою спальню, чтобы не позволить своей чудесной Селестине, склонной, увы, к сплетням, прийти ее будить и обнаружить влюбленных.

Столкнувшись с горничной на лестнице и облегченно переведя дух, она решила пройти в ванную. Дверь ванной была заперта. Миссис Брэдли поворачивала ручку, толкала дверь – безрезультатно.

– Конечно же, Элеонор! – громко сказала она.

– Чем я могу вам помочь? – осведомился спускающийся по лестнице Карстерс.

– Мне нужно в ванную, но она занята. Полагаю, там Элеонор Бинг. Как вам спалось? Ночные осложнения не лишили вас сна?

– Боюсь, лишили, – признался Карстерс. – Странная история!

– Это еще мягко сказано! – подхватила миссис Брэдли со своей неповторимой гримасой.

– Как вам удалось… удалить нашу юную подругу с места действия? – поинтересовался он. – Я о Дороти Кларк.

– У меня было предчувствие. Сначала подозрение, потом полная уверенность, появившаяся вчера вечером, на танцах.

– Вот как? Что навело вас на эту мысль?

– Это преследовало меня уже некоторое время, но спусковым крючком послужили часы.

– Часы?! – Карстерс озабоченно свел на переносице брови. – Ча-сы? – медленно повторил он.

– Они самые! – Миссис Брэдли наслаждалась произведенным впечатлением. – Вспоминается одно место в дневнике Марии Башкирцевой, только там оно не получает такого блестящего завершения! – И она, дьявольски ухмыляясь, проследовала в свою спальню, оставив Карстерса в замешательстве.

Ее возвращение разбудило Дороти. Вопросительный взгляд старухи, направленный на спящего Гарда, заставил девушку залиться краской.

– Милое дитя! – промолвила миссис Брэдли. – Хотелось бы мне научиться смущаться так, как вы! Приятно на него смотреть!

Дороти немилосердно тряхнула Гарда за плечо. Тот очнулся, вытаращил глаза, размял затекшие суставы и неуклюже поднялся.

– Ничего себе… – протянул он, озираясь. – Я уснул прямо здесь?

– Прямо здесь, – подтвердила миссис Брэдли. – А теперь выметайтесь! Так, чтобы вас никто не заметил!

Гард нагнулся и поцеловал Дороти, не позволив ей отпрянуть, после чего удалился.

– Я тоже пойду, – объявила миссис Брэдли, шагнув к двери следом за ним. – Вдруг теперь я попаду в ванную?

Но ванная все еще была заперта.

– Ну и ну! – возмущенно бросила она, вернувшись. – Терпеть не могу умываться в спальне!

– Я тоже, – призналась Дороти. – А поскольку ничто меня не заставит вернуться в мою жуткую спальню и умыться там, то придется сидеть здесь, пока вы не закончите.

– Что поделаешь! – буркнула миссис Брэдли, скривившись.

Спустившись к завтраку, они увидели, что все мужчины уже собрались. Единственной темой беседы стало, естественно, ночное приключение.

– Я решил, что наступил конец света и мы слышим последний вопль обреченных, – делился пережитым Берти Филиппсон, аккуратно намазывая мармелад на поджаренный кусок хлеба.

– Я тоже, – подхватил Гард. – Или что к нам вторглись большевики. – Он делал то же самое, что Берти, только мармелада расходовал раза в три больше.

– Похоже, Элеонор смывает с себя последствия потрясения, – заметила миссис Брэдли, жуя сухой тост и с наслаждением потягивая простую горячую воду. Сейчас, при четком утреннем освещении, она еще больше обычного смахивала на ящерицу.

– Можно было бы ее опередить, – сказал Берти, – но мы не знаем, когда она обычно спускается к завтраку. Бедная Элеонор! Представить только: прийти к Дороти и наткнуться на этот кошмар!

– Кстати, где находился ты сам в разгар веселья? Я не заметил тебя среди сбежавшихся на шум, – обратился к нему Гард.

– Я собирался спуститься, но при виде столпотворения этажом ниже решил вернуться в постель. Кто-нибудь наверняка спас бы меня, если бы дом загорелся, и защитил бы мои пожитки, если бы сюда вломились грабители!

Неся этот вздор, он глупо улыбался Дороти, которая не удостаивала его вниманием. Берти как ни в чем не бывало протянул свою чашку, желая еще кофе.

– Тем не менее ты знаешь, что произошло? – не отставал от него Гард.

– Полагаю, ты имеешь в виду пострадавшие вещи в спальне у Дороти? – Тон Берти стал еще более идиотским, заставив Дороти презрительно усмехнуться. – Да, я там побывал утром по настоянию мистера Карстерса и пощупал чучело на кровати. Признаться, я удивлен, что Дороти, взрослая девочка, все еще забавляется с куклами. Хотя о вкусах не спорят… Например, мой кузен, которого уже дважды выгоняли из…

– Заткнись, болван! – крикнул Гард. – Лучше передай мармелад.

– Жадина! – сказал Берти. – Миссис Брэдли, не желаете пройтись в розарий? Не будем мешать Дороти наливать ему пятую чашку кофе. Пусть привыкает, после замужества ей придется каждое утро этим заниматься.

– С меня довольно, – сообщил Гард, разламывая кусок хлеба с маслом и мармеладом надвое и отправляя все сразу себе в рот. – Идем, Дороти, поможем им любоваться одуванчиками.

– Никто не покинет дом и территорию вокруг! – объявил диктаторским тоном Алистер Бинг, отрываясь от «Таймс». – Скоро прибудет полиция, у нее будут к нам вопросы.

– Полиция? – переспросила побледневшая Дороти.

– Она самая! – подтвердил Алистер. – Если предпринята попытка убить вас, когда вы лежали в постели, – а Карстерс убеждает меня, что произошло именно это, – то чем быстрее полиция найдет безумца, затесавшегося в наши ряды, тем лучше.

– Хорошо сказано! – одобрила миссис Брэдли.

Алистер взглянул на нее, заподозрив, что над ним подтрунивают, но выражение ее лица не изменилось: она делала вид, будто наслаждается видом из окна. Он недоверчиво фыркнул и опять зашуршал газетой.

Остальные поднялись из-за стола и потянулись в чудесный сад, находившийся в зените летнего великолепия.

– Знаешь, – обратился Гард к Берти, – это прекрасный повод для шуток, однако я очень рад, что Дороти ночевала у старухи, а не у себя. Я, конечно, знал, что так произойдет.

– Как и я, – неожиданно ответил Берти.

– Правда? Дороти сказала мне, что я – единственный, кто в это посвящен, не считая ее саму и миссис Брэдли.

– Я услышал начало вашего разговора и бессовестно дослушал его до конца, – с ухмылкой сознался Берти.

– Черт! – Гард беззлобно усмехнулся. – То есть ты знал, где она находилась?

– Да. – Берти посерьезнел. – Но история от этого не делается менее страшной. Ума не приложу, как ее объяснить.

– По-твоему, кто-то вздумал пошутить?

– Больше ничего не приходит в голову. Но кому понадобилось так подло шутить? Дороти – просто прелесть. Мысль устранить ее могла прийти в голову только сумасшедшему.

– Разумеется! – вмешалась миссис Брэдли, подошедшая к ним вместе с Карстерсом. – Мы с мистером Карстерсом говорили о том же. Именно сумасшедшему!

– Такого безответственного поступка можно ожидать лишь от маньяка-убийцы, – продолжил Гард. – Не могу представить, чтобы кто-то другой вооружился кочергой. Кто бы он ни был, он не в себе!

– Именно поэтому люди боятся сумасшедших – из-за их безответственности, – заметил Берти.

– Безответственность им, конечно, присуща, – продолжила миссис Брэдли, – но их всегда обуревает какая-то идея. Удивительно, до чего логично маньяки объясняют свои поступки, которые для нас…

Тут их окликнули сзади. Оглянувшись, они с удивлением увидели спешащего к ним через лужайку Алистера Бинга: фалды его сюртука развевались, волосы стояли дыбом, лицо выражало столько ужаса и неистовства, сколько они еще не видывали, даже при всей природной выразительности этой физиономии.

– Элеонор! Элеонор! – выкрикнул он, подавился собственным воплем и повалился на землю.

– Бренди! – скомандовала миссис Брэдли.

Пока молодые люди бегали за этим напитком, она опустилась рядом с Алистером на колени и ловко ослабила ему воротник.

– Через минуту ему полегчает, – радостно сообщила она. – Не надо так пугаться, Дороти.

– Но он назвал имя Элеонор… – пролепетала побелевшими губами Дороти. – Вы не думаете…

– Примерно на минуту я отказываюсь от любых мыслей. А вот и молодые люди с бренди. Попросите одного из них послать за врачом. Вряд ли это так необходимо, но не помешает.

– Но Элеонор… – пробормотала Дороти. – Разве я не…

– Подождите, он приходит в себя! – прервал ее Карстерс.

Он поддержал за плечи Алистера, пытавшегося сесть. Старик тихо спросил:

– Ее достали оттуда?

– Вы про Элеонор? Где она?

– В ванной! В этом ужасном месте! Надо было запереть его и отключить воду! Теперь я понимаю, что надо было запереть эту ванную!

– Боже, – простонал побледневший Карстерс. – Новое преступление?

Он помог Алистеру опустить голову на землю и побежал к дому, крича на бегу Берти Филиппсону:

– Отдайте бренди Гарду и ступайте со мной!

Берти послушался и помчался с ним через лужайку.

– Что на сей раз? – спросил он, не сбавляя бег.

Карстерс, экономивший дыхание, молчал, пока они не достигли ступенек веранды.

– Нижняя ванная? – простонал он. – Какой ужас!

Они влетели в столовую, где напуганные слуги, убиравшие со стола, сгрудились в кучу, словно всем им что-то угрожало.

– Можете продолжать! – распорядился Карстерс, указав на еще не убранный после завтрака стол, после чего ринулся вместе со своим спутником к двери, ведшей в холл.

Слуги не послушались и остались стоять, боязливо перешептываясь.

– Сэр, – произнес дворецкий, выступив вперед, – что с мисс Элеонор? Она еще не выходила, и… О, сэр, я так надеюсь, что ничего не произошло!

– Разумеется, нет, Мендер, – ответил Карстерс и рванул на себя дверь. – Выполняйте свою работу и не думайте ни о чем постороннем.

Он захлопнул за собой дверь столовой, и они с Берти бесшумно поднялись по покрытой толстым ковром лестнице.

Дверь ванной по-прежнему была заперта. Карстерс громко постучал. Повернул ручку, толкнул дверь – безрезультатно. Тогда он ударил в дверь плечом, но она не поддалась

– Помогите, Филиппсон. Навалимся вместе на счет «три». Готовы?

– Да, – ответил Берти, стискивая зубы.

– Раз, два, три!

Защелка не выдержала их напора, и дверь распахнулась так резко, что они оба ввалились внутрь. От падения их спасла противоположная стена, в которую они больно врезались.

– Вы целы? – простонал Берти. – О господи! – вскричал он, не дождавшись ответа.

На краю ванны – в халате, ноги на полу, голова на дне, цепочка с пробкой намотана не левую руку – повисла Элеонор Бинг.

– Боже всемогущий! – медленно произнес Карстерс. – Захлебнулась! При том что в ванне не осталось воды…

Он приподнял бесчувственное тело. Мокрая голова Элеонор тяжело упала ему на плечо.

– Подхватите за ноги, Филиппсон! – хрипло распорядился он. – Лучше отнесем ее в комнату мисс Кларк, она ближе остальных. Лицом вниз. Вот так…

Они медленно перенесли Элеонор в спальню и уложили на кровать. Оба не надеялись на успех своих усилий, тем не менее прибегли к искусственному дыханию. Полчаса, сменяясь каждые несколько минут, они бились над утопленницей, но так ничего и не достигли.

Наконец Карстерс – снова наступил его черед – медленно выпрямился и покачал головой. Его лицо было серым, крупные капли пота на лбу свидетельствовали о том, что он не пожалел сил на воскрешение бедной Элеонор.

– Боюсь, все бесполезно.

Шуршание автомобильных колес по гравию под окном заставило его выглянуть наружу.

– Доктор, сюда! – Открыв окно, Карстерс выбежал на балкон и сложил ладони рупором.

Врач затормозил и выскочил из машины

– Что такое? – крикнул он, задрав голову.

– Скорее поднимайтесь к нам!

Затем Карстерс вернулся в комнату и опять опустился на колени рядом с неподвижной женщиной.

– Попробуем еще разок, – предложил он и возобновил свои безнадежные усилия.

Берти наблюдал за ним с сосредоточенностью человека, перенесшего сильнейшее нервное потрясение. Взглянув на него, Карстерс посоветовал:

– Вам лучше спуститься вниз и глотнуть джина с содовой, на вас лица нет.

– Я в порядке, – не очень внятно, едва ворочая языком, ответил Берти, изобразив признательную улыбку. – Вас сменить?

– Боюсь, все это напрасный труд, просто я не могу сидеть сложа руки. Как я после этого буду смотреть в глаза Бингу?

– О господи! Конечно, ведь ему придется все сказать… Вот ужас! Сначала бедняга Маунтджой – ничего не могу с собой поделать, никак не представлю его женщиной, – ночное покушение на Дороти, а теперь это! Поневоле задумаешься, кто окажется следующей жертвой!

– Нет, – возразил Карстерс, – держу пари, больше жертв не будет. Скорее всего эта – последняя. Бедняжка! – произнес он с бесконечной жалостью, не отрывая взгляда от безжизненного тела.

В дверь постучали, и в спальню вошел врач в сопровождении миссис Брэдли.

– Где Бинг? – спросил Карстерс.

– Внизу, с сыном.

– Ого! – проговорил врач, оценивая происшедшее своим профессиональным взором. – Что здесь случилось?

– Боюсь, она захлебнулась.

Врач опустился на колени рядом с телом. Через некоторое время он встал, отряхнул брюки и отрывисто распорядился:

– Позовите молодого Бинга!

– Я здесь, – донесся от двери голос Гарда. – Кто меня звал?

– Я. Знаете, что такое насос?

– Да.

– Тогда берите ее за руки. Я выдохся. Здесь уборки на целый день! Давайте, не жалейте сил!

Гард резво взялся за дело – и не подкачал.

– Отлично! – похвалил врач. – Кажется, она будет жить. Кто-нибудь, смените его, потом моя очередь. Глядите, она приходит в себя. Так я и думал!

Элеонор начала проявлять признаки жизни.

– Оживает! – обрадовался врач, гордый своим профессионализмом. – Ну-ка, уступите место мне!

В тот самый момент, когда Элеонор, возвращавшаяся к жизни, привлекла к себе всеобщее внимание, Берти Филиппсон, словно вступив с ней в соревнование, внезапно хлопнулся в обморок и придавил ее собой.

– Вот болван! – раздраженно бросил врач. – Уберите его, Бинг. Эдак бедняжка могла откусить себе язык! Не мог, что ли, подождать со своим обмороком, пока она совсем не очухается?

 

Глава XII

Допрос

Как обещал начальник полиции графства, дознание по делу о смерти Эверарда Маунтджоя было коротким. Свидетелями выступили только врачи и те, кому надлежало опознать тело. Никого из окрестных жителей не удивило, что набирается жюри присяжных в связи с подозрением в умышленном убийстве. Расследование официально поручили инспектору уголовной полиции, который был представлен начальником полиции обитателям поместья в тот момент, когда миссис Брэдли с гувернанткой укладывали в постель спасенную Элеонор.

– Ей требуется покой, – предупредил врач перед уходом. – Она испытала шок.

– Как она смогла упасть в ванну? – спросил врача провожавший его Алистер, поприветствовав начальника полиции графства и полицейского инспектора.

– Это не мое дело. Не стану строить догадок. Внезапное недомогание, головокружение, мало ли что?

– Казалось бы, вода должна была привести ее в чувство, – недоуменно сказал Алистер начальнику полиции.

– Я не знаком с обстоятельствами, о которых вы говорите, поэтому, боюсь, не смогу ничего ответить. Неужели в вашем доме, дорогой Бинг, снова произошло нечто из ряда вон выходящее?

Врач поспешно откланялся, и Алистер пригласил обоих полицейских в холл.

– Прошу ко мне в кабинет, там я все объясню.

Они молча выслушали его до конца, ни разу не перебив.

– Что ж, Боринг, – обратился сэр Джозеф к инспектору, – что вы обо всем этом думаете?

Невозмутимый инспектор нахмурил брови:

– Правильно ли я понял, сэр Джозеф, что вы спрашиваете мое мнение о событиях прошлой ночи и о неприятности с мисс Элеонор Бинг в ванной этим утром в связи с расследуемым нами делом? По-моему, одно никак не связано с другим.

– Что?! – Голос Алистера прозвучал резко, как пистолетный выстрел. – Вы хотите сказать, что подлое покушение на жизнь мисс Кларк и невероятное событие с моей дочерью не имеют связи с тем, что среди нас находится преступник, убийца?

– Прошу прощения, сэр, но таково мое мнение, и я намерен его придерживаться, пока оно не будет опровергнуто, – спокойно возразил инспектор. – Джентльмены, кочергу, маску Гая Фокса и другое наверху кто-нибудь трогал?

– По моему настоянию, – заявил Алистер, – все оставлено в том виде, в каком было найдено. Прошу со мной, вы сами все увидите. Надеюсь, после этого инспектор сочтет возможным изменить свое мнение.

Он повел полицейских наверх, в комнату Дороти, приведенную горничными в порядок после того, как ее покинула пришедшая в себя Элеонор. Кровати, впрочем, остались нетронутыми.

– Видите? Вот кочерга, вот муляж, вот поврежденная маска. Лично мне все это вовсе не кажется шуткой.

– Вынужден с вами не согласиться, сэр, – упрямо произнес инспектор. – Первое: у кого имелся зуб на юную леди? По вашим же словам, ни у кого. Но об этом я впоследствии постараюсь выяснить больше, а пока оставим данную тему. Второе: разве не опасно покушаться на спящего при лунном свете? Если спящего не удастся убить, он может успеть узнать покушающегося и поднять крик. Очень рискованно! А включить свет тем более опасно. Третье: не слишком ли это грубо? Подумайте сами: так мог бы поступить пьяница с Ист-Энда или какой-нибудь умственно отсталый, но вспомните, вы же совершенно уверены, что это дело рук кого-то, кто находится у вас в доме! Найдется здесь хоть кто-то, способный ударить хорошенькую девушку кочергой по голове? Вообразите устрашающее зрелище: разбитая голова, все залито кровью! А звук сокрушаемых костей? А…

– Уймитесь вы, наконец! – не выдержал Алистер. Казалось, надувшиеся у него на лбу вены сейчас лопнут и моря крови не избежать. – Хватит меня запугивать!

– Я делал это намеренно, сэр. Говорю же, это всех здесь повергло бы в ужас. Вы меня понимаете? – Инспектор позволил себе скромно улыбнуться и почти без паузы продолжил: – Теперь взглянем на ситуацию с другой стороны. Двое молодых людей – молодых, горячих – испытали потрясение в связи со смертью Маунтджой. Разве не естественно для них придумать такой неприятный розыгрыш? Муляж, маска Гая Фокса, да еще этот дурацкий чепец – как раз то, что может прийти в голову двум озорникам! У меня двое сыновей учатся в Лондонском университете, уж я-то знаю, что считает остроумным молодежь! И потом…

– Не стану больше с вами спорить, – проворчал Алистер. – Полицию не переубедить. Главное, что все остались целы.

– Вам подействовало на нервы случившееся с Маунтджой, сэр, – примирительно произнес инспектор. – Вот что следует тщательно расследовать. Дело нешуточное.

– Напоминаю вам о дочери, Бинг, – вмешался сэр Джозеф. – Ее теперешнее состояние позволяет ее допросить? Неприятности с нею, при всем отличии от причин гибели Маунтджой… – Начальник полиции запнулся, будто ждал от Алистера вопроса, но тот лишь махнул рукой.

– Задавайте ей любые вопросы. Она говорит, что ей стало дурно и она чуть не захлебнулась.

Оба полицейских проследовали за ним в комнату Элеонор. Та была еще бледной, но этим последствия случившегося внешне ограничивались. Она сидела, подпертая подушками, одетая в нечто бледно-голубое, только усугублявшее ее необыкновенную бледность. Летняя ночная рубашка имела глубокий вырез, и Элеонор куталась в простыню, словно замерзла, хотя день был теплый, даже жаркий, и ее старания согреться вызывали недоумение.

Инспектор кашлянул и подошел к кровати:

– Полагаю, мисс Бинг, вам полегчало…

– Да, благодарю, – ответила Элеонор с присущей ей чопорностью.

– Рад слышать. Если не возражаете, мы зададим вам несколько вопросов.

Элеонор с презрением посмотрела на него.

– Для начала… – проговорил инспектор.

– Для начала, – бесстрастно перебила его Элеонор, – я бы попросила отца спуститься в кабинет и принести оттуда что-нибудь на латыни.

– Какого автора, дорогая Элеонор? – осведомился Алистер заботливым тоном, так сильно контрастировавшим с его обычной ворчливостью, что его дочь не удержалась от ироничной усмешки.

– Любого, на ваше усмотрение, – ответила она. – Главное, принесите книгу не ранее чем через четверть часа. Полагаю, за это время у джентльменов иссякнут вопросы.

Алистер, беззвучно раскрыв рот, как выброшенная на берег рыба, спешно покинул комнату. Начальник полиции на цыпочках приблизился к двери и закрыл ее.

– Итак, мисс Бинг, – начал инспектор, усаживаясь и извлекая блокнот и карандаш, – нам нужен от вас ответ, что вызвало утром ваше падение в ванну вниз головой.

– Меня охватила дурнота, – холодно промолвила Элеонор, – и я, не успев позвать на помощь, лишилась чувств. Удивителен не обморок, а, как сказали мои спасители, то, что я осталась жива и сейчас с вами говорю.

– Да, вашу семью, мисс Бинг, отличает сплоченность, – небрежно заметил начальник полиции, выглядывая в окно.

Элеонор оглянулась на его голос, отчего на мгновение перестала удерживать подбородком простыню на груди. Она как будто приготовилась ответить на последнюю реплику гневной отповедью, но не успела, потому что ее опередил инспектор.

– Бросьте, мисс Бинг! – повысил он голос. – Запираться бессмысленно! Кого вы выгораживаете? Кто покушался на вашу жизнь сегодня утром в ванной?

Снова закутавшись, Элеонор повернулась на правый бок и воскликнула:

– Я запираюсь? Кого-то выгораживаю? Извольте объясниться!

– Кто пытался убить вас? – прямо спросил инспектор. – Отвечайте немедленно!

Если бы презрение во взгляде могло разить наповал, убийцей стала бы сейчас Элеонор.

– Дорогой инспектор, вы несете чушь! Никаких попыток не было! Повторяю, у меня случился обморок, а потом мне повезло: меня успели спасти. Это все, что я могу сказать. Поскольку я все еще слаба и чувствую усталость, то, уверена, теперь вы избавите меня от своего присутствия.

Инспектор открыл дверь, пропуская вперед своего начальника. Элеонор проводила их высокомерной улыбкой.

– Ну и ну, – пробормотал инспектор Боринг. Его начальник только фыркнул. – Разумеется, она лжет.

– Как? – Начальник полиции удивленно поднял брови.

– Сэр, молодую женщину сначала душили, а потом толкнули в ванну, сочтя умершей. Я видел у нее на шее кровоподтеки.

– Можно подумать, будто вы сочувствуете покушавшемуся, – пошутил начальник полиции.

– Во всяком случае, я понимаю его чувства, кем бы он ни был, – угрюмо промолвил инспектор. – Это не значит, конечно, что у меня самого чешутся руки. Но некоторые молодые женщины ведут себя совершенно несносно, и, если вы позволите поделиться сугубо неофициальным мнением, без таких жилось бы легче. Мисс Элеонор Бинг – одна из них. Вот я и гадаю, кто тот, кого она выгораживает. Найти его значило бы разоблачить убийцу Маунтджой, сэр.

– Сомнительно, – покачал головой сэр Джозеф. – Что ж, дальше видно будет. Каков ваш следующий шаг?

– Я хотел спросить вашего совета, сэр.

– Дело поручено вам, вы и решайте. К тому же, будучи знаком с этим семейством, я внушаю некоторое… В общем, я служу противовесом тому опасению, какое вы внушаете как официальное лицо.

– Тогда благодаря вам они перестанут ощущать угрозу. Это было бы полезно, – заметил инспектор. – Как вы отнесетесь к маленькому общему опросу, сэр? Можно было бы начать с покушения на мисс Бинг и вернуться к делу Маунтджой.

– Действуйте, – разрешил сэр Джозеф. – Хотя, повторяю, я не усматриваю тесной связи между двумя событиями.

– А место действия – одна и та же ванная? Это не наводит вас на подозрения, сэр?

– Грубовато. Даже, если хотите, Боринг, слишком грубо. Похоже на попытку сбить с толку. Думаете, люди ничему не учатся у таких преступников, как Джордж Смит?

– Я не улавливаю связи, – сконфуженно признался инспектор. – Вы о том, кто топил своих жен ради страховки?

– О нем самом. – Начальник полиции мечтательно вздохнул. – Смит совершил роковую ошибку, свойственную многим умным преступникам: решил не улучшать того, что и так хорошо. Пять раз он выходил сухим из воды, но в шестой раз попался.

– Я помню, сэр. Но какое отношение это имеет к…

– Допустим, я преступник. Совершаю преступление: топлю в ванне женщину. Меня не разоблачили, даже не заподозрили. Что я делаю, решив совершить новое преступление?

– Что угодно, но топить следующую жертву в ванне вы не станете, если у вас есть голова на плечах!

– Верно. Я учту печальный пример покойного Джорджа Смита и не стану повторяться. Зачем мне совершать ту ошибку, которую, как говорят, рано или поздно делают все преступники? Ведь тогда на меня повесят оба преступления. А теперь изменим задачу: предположим, в некой ванной некоего дома совершенно успешное убийство, и есть человек, тоже затевающий убийство.

– Он постарается максимально имитировать первое убийство, чтобы подозрение пало на первого преступника, а не на него, – медленно проговорил инспектор. – Теперь я понимаю, на что вы намекаете, сэр.

– Полагаю, именно так и произошло в этом доме, – заключил начальник полиции. – Но, конечно, мы не должны упускать из виду версию, что убийца – второй Джордж Смит и ему захотелось повторить свою удачу. То есть не артист, а ремесленник.

Они уже спустились вниз и продолжали беседовать вполголоса, когда к ним подошел Гард Бинг.

– Мистер Бинг, мы хотели бы задать кое-какие вопросы всей семье… – начал инспектор.

– Можете воспользоваться библиотекой, – предложил Гард. – Мендер, – обратился он к безупречному дворецкому, немедленно явившемуся на звонок, – подежурьте здесь. Джентльменам понадобятся ваши услуги. Вы поступаете в их распоряжение. Будете приводить тех, кого они вызовут, держать дверь закрытой и вообще выполнять все, что они скажут.

– Понятно, сэр.

– Если понадоблюсь, то я в малой гостиной. Вы знаете, где остальные?

– Да, сэр. – И дворецкий проводил взглядом удаляющегося молодого хозяина.

«Они с мисс Элеонор не очень любят друг друга, – подумал он, – но все равно это стало для него ударом…»

– Будьте добры, пригласите мисс Кларк, – попросил инспектор. Оба полицейских уже шагали за Гардом в библиотеку, из которой молодой человек тотчас вышел и направился в малую гостиную.

– Конечно, сэр.

Первой была вызвана Дороти.

– Мисс Кларк?

Она кивнула, инспектор что-то записал в своем блокноте.

– Все это очень печально, мисс Кларк.

Сделав над собой усилие, Дороти ответила почти шепотом:

– Ужас!

– Что вы имеете в виду? Будьте с нами откровенны, мисс Кларк. Ужас – это вы о чем?

– Ну… – Он постаралась собраться с мыслями. – Сначала бедная мисс Маунтджой – но вы ведь и так все об этом знаете? – Она посмотрела на начальника полиции, и тот кивнул. – А потом кто-то пытался… пытался…

– Договаривайте! – Инспектор был резок, но при этом как будто дружелюбен.

– …убить меня! – со страхом и содроганием выпалила Дороти.

– Неужели? Что потом?

– А потом была бедная, бедная Элеонор! Ее чуть не утопили! – Дороти не выдержала и расплакалась. – Она чуть не умерла! Мы все решили, что она…

– Бедное дитя, – произнес начальник полиции, отечески гладя ее по плечу. – Успокойтесь, не плачьте! Просто расскажите нам все, что знаете, о событиях вчерашнего вечера. Будьте умницей. Смелее!

Дороти подняла голову, вытерла глаза и смущенно улыбнулась.

– Я попала в автомобильную аварию, – объяснила она, – после этого нервы у меня расшатались. Что вы хотите узнать?

– Главным образом, – сказал инспектор, – что происходило в этом доме вчера вечером. Расскажите своими словами все, что помните, а мы зададим вопросы, на которые хотим получить ответы. Ну, приступайте!

Дороти положила руку на стол, уставилась в пространство между двумя полицейскими и начала:

– Миссис Брэдли знала, как я взволнована гибелью бедной мисс Маунтджой, и пригласила меня переночевать у нее в комнате. Но перед этим я должна была кое-что сделать…

– Что именно? – поинтересовался начальник полиции. Инспектор записывал каждое слово Дороти.

– Я должна была изготовить муляж – вы видели его в спальне – и положить его на свою кровать, причем по возможности в том положении, в каком обычно сплю я сама. Для большего сходства мы даже приладили маску, чтобы получилось… лицо.

Начальник полиции кивнул, повернулся к инспектору и еле слышно произнес:

– Значит, не молодые люди!

– И я… я даже надела на голову чучелу чепчик для сходства. Какая гадость! – вспоминая, Дороти вздрогнула.

– Что за чепчик? – спросил начальник полиции.

– Такая шелковая сетка для волос, сохраняет форму прически ночью, иначе встаешь всклокоченная. Сначала она раздражает, а потом привыкаешь, – простодушно ответила она.

– Спасибо, вы все очень ясно изложили, – важно проговорил начальник полиции. Инспектор не смог скрыть улыбки.

– Итак, вы надели эту… сетку для волос на голову муляжа. Что потом?

– Оставила на привычных местах свой халат и ночные туфли, чтобы не было сомнения, что в постели я сама, и ушла в комнату миссис Брэдли. Там две кровати, на одной спала я.

– Миссис Брэдли уже лежала?

– Сидела в постели. Читала. Сказала мне пару слов, легла и, кажется, уснула. Нас обеих разбудил жуткий вопль.

– Ясно. А теперь, мисс Кларк, я хочу, чтобы вы хорошенько поразмыслили, прежде чем ответить на мой следующий вопрос.

Дороти насторожилась: фраза была произнесена со спокойной учтивостью, но звучала угрожающе. По спине у нее пробежал холодок: она вспомнила, что добродушный седовласый человек напротив нее представляет закон, и тяжело вздохнула.

– Я вас слушаю. – Она облизнула губы.

– Вы знаете, оставалась ли миссис Брэдли в комнате постоянно, с тех пор, как вы обе улеглись, до того, как дом всполошил этот крик?

Дороти наморщила лобик.

– Я уверена, – кивнула она. – Говорю вам, нервы у меня натянуты, как струны, после аварии: меня будит малейший шум. А в ту ночь я не просыпалась. Никакого снотворного я на сон грядущий не пила, вообще ничего. Дверь миссис Брэдли поскрипывает, когда ее открываешь, а моя кровать находилась ближе к двери. А ее кровать скрипит, когда на нее садишься, тем более когда ворочаешься или вообще как-то двигаешься. А еще…

Начальник полиции со смехом перебил ее:

– Полагаю, вы доказали свои слова, мисс Кларк. Я готов поверить, что миссис Брэдли не покидала спальню между упомянутыми мною моментами времени. А теперь про вопль. Говорите, он вас напугал?

Дороти выпрямилась в кресле.

– Напугал?! – крикнула она. – Это был такой кошмар! Я чуть не умерла. Если опять услышала бы такое – точно умерла бы. У меня сердце ушло в пятки!

– Миссис Брэдли тоже испугалась?

– Она проснулась, но не подала виду, что напугана. Просто встала с кровати и пошла посмотреть, что произошло.

– А вы?

– Я пошла с ней. Мне, конечно, не хотелось, но остаться одной было еще страшнее. Знаете это чувство?

– Могу представить, – ответил начальник полиции, пряча улыбку. – Что же вы обе увидели?

– Столпотворение: все, в том числе слуги, собрались вокруг Элеонор и голосили, перекрикивая друг друга.

– Вот оно что! Вы к ним присоединились?

– Я держалась за миссис Брэдли. Отец отослал слуг. После этого мы смогли расслышать голос бедной Элеонор.

– Что же она говорила?

– Элеонор зашла ко мне за аспирином от невралгии, не застала меня, увидела что-то пугающее и с криком выбежала.

– Так и сказала? Вы записали, инспектор?

– Да, сэр. – Инспектор протянул блокнот своему начальнику.

– Вижу. Теперь я зачитаю вам это, мисс Кларк, и вы ответите, правильно ли мы зафиксировали ваши показания.

Он громко, без всякого выражения зачитал записанное инспектором.

– Все верно? – осведомился он.

– Да, – кивнула Дороти.

– Готовы ли вы повторить свои слова под присягой в суде?

– Неужели в этом будет необходимость?

Не получив ответа, она добавила:

– Так все и было, насколько я помню.

– Будем полагаться на вашу память, – произнес инспектор и улыбнулся своему начальнику.

– Конечно, – сказала Дороти, – я ничего не забыла.

– Прекрасно. А теперь, мисс Кларк, перейдем к главному. Кто в доме имел основания желать вам смерти?

Шокированная его прямотой, Дороти привстала, потом снова села, прикусила губу, сглотнула, покраснела, побледнела и выпалила:

– Что за вопрос? Понятия не имею! Это была просто моя причуда, я могла бы вообще об этом не упоминать!

– Бросьте, мисс Кларк! Отвечайте! Только правду!

Она вскочила, резко отодвинула свое кресло от стола и с вызовом проговорила:

– Теперь это не важно, но я вам отвечу: меня ненавидит Элеонор. Всегда ненавидела. Однако попытку убить меня ночью она не предпринимала. Уверена, Элеонор этого не делала!

– Откуда такая уверенность? – спросил начальник полиции.

– Нет, она не могла! Это было бы слишком ужасно.

– Согласен, мисс Кларк, – сказал инспектор и обратился к начальнику: – Ответом могут послужить отпечатки пальцев, сэр.

– На кочерге? Вероятно. Но это опасная улика, очень опасная. Посмотрим…

Сэр Джозеф подошел к двери и открыл ее, выпуская из комнаты Дороти, потом позвонил в колокольчик и попросил Мендера пригласить Гарда Бинга.

– Присядьте, мистер Бинг, – предложил он вошедшему Гарду. Тот подчинился. – Вы сильно привязаны к сестре?

Гард резко выпрямился, посмотрел начальнику полиции в лицо и ответил:

– Нет!

– Нет? Вы стали относиться к ней так после того, как узнали об ее враждебности к вашей невесте, или раньше? Насколько я понимаю, мисс Кларк – ваша невеста?

– О, Дороти… Да. Я не знал, что Элеонор враждебна к ней. Уверяю вас, для меня это новость. Она вообще-то скрытная.

Начальник полиции покосился на инспектора.

– Нет, благодарю вас, сэр, – сказал тот в ответ на немой вопрос, после чего Гарда вежливо отпустили.

– Кстати, мистер Бинг! – окликнул его инспектор уже в коридоре. Гард вернулся к двери. –  Никому не давайте трогать эту кочергу, хорошо? Вы знаете, о какой кочерге речь. Полагаю, нам придется забрать ее с собой.

– Я прослежу, чтобы к ней никто не прикасался, – пообещал Гард. – Вряд ли ее кто-то трогал.

Вскоре позвали Карстерса.

– Вот и вы, мистер Карстерс! – Начальник полиции с улыбкой пожал ему руку. – Извините, что приходится задавать вам вопросы об этом деле, но долг есть долг.

– Я в вашем распоряжении. – Карстерс сел в кресло.

– Итак, кто убил Маунтджой?

– Насколько я понимаю, – ответил тот в присущей ему четкой, бесстрастной манере, – с Маунтджой произошел несчастный случай.

– Вы действительно так считаете? – поинтересовался инспектор.

– Теперь – да.

Полицейские впились в него взглядами, но он лишь вежливо улыбался, не изъявляя желания что-либо объяснять.

– Что ж, спасибо, мистер Карстерс, – сказал начальник полиции, скрывая разочарование.

Тот встал, чтобы уйти.

– И все же, мистер Карстерс, – не выдержал инспектор, – я готов поклясться, что вчера вы считали по-другому.

– Ученый, – произнес Карстерс, берясь за дверную ручку, – редко придерживается одного мнения два дня подряд. – И он с учтивым кивком ушел.

– На свидетельской трибуне он не сможет так хитрить, – заметил начальник полиции.

– Полагаете, до этого дойдет, сэр? Я того же мнения, – сказал инспектор. – Как, впрочем, и он сам. Как он ни храбрится, эта мысль его не радует.

– Думаю, следующей надо послушать миссис Брэдли. Возможно, она соблаговолит объяснить, зачем прошлой ночью забрала эту девушку ночевать к себе.

Миссис Брэдли не возражала раскрыть им глаза на эту тему, и не только.

– Для начала я хочу дать показания, – заявила она. – Потом вы зададите мне вопросы.

Начальник полиции, почувствовавший себя вдруг первоклашкой перед грозной учительницей, кивнул.

– Запишите, инспектор, – распорядился он.

– Я даю показания совершенно добровольно, – начала миссис Брэдли, – поскольку считаю, что меня принуждает к этому долг. Я гражданин своей страны, – прочувственно добавила она.

– Воистину так, – пробормотал начальник полиции графства, приучая глаза к радужным разводам на блузке миссис Брэдли и готовя себя к смиренному выслушиванию ее показаний.

– Меня пригласил в дом мистер Фрэнсис Гард Бинг в благодарность за мою помощь ему в спасении от препровождения в полицию во время оксфордско-кембриджских лодочных гонок. Подробности инцидента, как они ни интересны и ни поучительны с психологической точки зрения – я включила их в свое «Малое руководство по психоанализу», которое выйдет из печати через месяц, – здесь не важны, и я их опускаю. Молодой человек любезно пригласил меня провести в его доме каникулы, и после того, как приглашение было подтверждено его сестрой Элеонор Бинг, я приняла его и прибыла сюда в конце июля. Меня сразу заинтересовала Элеонор.

Эта женщина, сказала я себе, хороша собой, пышет здоровьем, однако остается невольницей в отцовском доме, обслуживая отца. Какие подавленные желания, неудовлетворенное стремление к удовольствиям и свободе кроются за этим близоруким взглядом? Элеонор Бинг вызвала у меня сильнейшее любопытство, и я стала составлять ее психологический портрет.

Она помолчала. Оба ее слушателя кивнули.

– Одновременно со мной, – продолжила миссис Брэдли, – в доме находилась эта дама, Маунтджой. Мы все считали ее мужчиной. Очевидно, Элеонор Бинг была того же мнения, поскольку вскоре после моего приезда они объявили о помолвке. Но не прошло и двух недель, как Маунтджой прибрала смерть.

После новой паузы она повернулась к начальнику полиции.

– Полагаю, вчера у вас возникли подозрения в связи с ее гибелью, – добавила миссис Брэдли, пристально глядя на него своими маленькими глазками.

– Откровенно говоря, я считаю, что Маунтджой убили, – спокойно проговорил сэр Джозеф. – Собственные расследования и весьма существенная помощь, оказанная мистером Карстерсом, только утвердили меня в этом мнении.

– Благодарю вас, сэр Джозеф. В таком случае если я скажу, что имела основания думать, будто убийца Маунтджой замыслил отнять жизнь также и у Дороти Кларк, то вы не удивитесь тому, что я втайне от всех остальных в доме забрала ее ночевать в свою комнату?

– Нам хотелось бы услышать, на чем вы основывали свой вывод, что жизнь девушки находится под угрозой. Интересно было бы также услышать имя преступника.

Миссис Брэдли улыбнулась:

– У меня нет доказательств, которые убедили бы присяжных. Но я поделюсь с вами своими мыслями. Меня нелегко шокировать или запугать, джентльмены, и я сразу признаюсь, что, услышав о смерти Маунтджой, почувствовала смутное раздражение. Смерть всегда вызывает приступ болезненного благочестия, ты начинаешь слышать какие-то голоса, смерть связана с похоронными принадлежностями, смерть не позволяет веселиться, вести легкую беседу, ссориться, спорить… Но мне интересно было наблюдать за реакцией обитателей дома на это известие. Мистер Карстерс испытал искреннюю скорбь, остальным же было безразлично. Любопытно, джентльмены, не правда ли?

Она посмотрела сначала на одного, потом на другого, по-птичьи резко вертя головой и весьма смущая этим собеседников.

– Чрезвычайно любопытно, – выдавил начальник полиции. – Пожалуйста, продолжайте.

– Потом возник Карстерс, убежденный, что Маунтджой убили. Он провел небольшое собственное расследование. Мы обратились к полиции, и результаты, достигнутые ею, вам известны лучше, чем мне. Мы с Карстерсом обсуждали дело, и, по-моему, я успешно подсказала ему, кто убил Маунтджой.

– Вот как? – Начальник полиции подался вперед. – Кто же, миссис Брэдли?

– До сегодняшнего утра я бы ответила, что это была Элеонор Бинг. Но теперь я далеко не уверена, что Маунтджой убили. Скорее всего с ней произошел несчастный случай.

 

Глава XIII

Откровения

Начальник полиции графства задумчиво постучал кончиками пальцев по столу.

– Любопытно узнать, как вы заподозрили Элеонор и как доказывали бы свою правоту, – произнес он.

– Я говорила, что ничего не могла доказать, – напомнила миссис Брэдли. – Но даже в отсутствие доказательств я могла бы предположить мотив.

– Мотив? – Теперь вперед подался инспектор. – Меня со вчерашнего дня озадачивает именно кажущееся отсутствие мотива.

– Предлагаю на ваше рассмотрение следующую картину, – начала миссис Брэдли. – Женщина лет двадцати восьми – тридцати, умная, здоровая, но на голодном эмоциональном пайке. Однажды в ее жизни появляется мужчина. Правда, он не рослый могучий полубог из ее детских грез, но, как-никак, мужчина, ученый, где только не побывавший, бросавший вызов стихиям, эпидемиям, диким зверям и еще более диким людям. Она и он находят общество друг друга привлекательным. Однажды вечером женщина признается себе, что ее сердце принадлежит этому мужчине. Элеонор и Маунтджой обручаются.

– Одного обстоятельства данного дела я еще не постиг, – медленно проговорил начальник полиции. – С какой стати было Маунтджой, женщине, идти на помолвку с бедной Элеонор Бинг? Это же жестоко – так обманывать женщину. Уж она-то должна была знать, что брак невозможен!

– Я представляла два возможных объяснения, – сказала миссис Брэдли, – и оба согласуются с известными теперь фактами. Предположим, Маунтджой срочно понадобились деньги. Элеонор Бинг обладала хоть и небольшим, но все же приличным состоянием. Маунтджой могла задумать трагикомедию венчания с Элеонор, полагаясь на то, что страх оказаться посмешищем позволит ей сохранить в тайне свой истинный пол.

Начальник полиции кивал, инспектор быстро писал в блокноте.

– Второе объяснение может вас поразить, но как раз оно скорее соответствует истине. Слышали о половых извращениях?

Начальник полиции важно кивнул:

– Неприятная тема.

– Я не предлагаю ее обсуждать, – успокоила миссис Брэдли. – Просто представьте, что у Маунтджой могла возникнуть подлинная и сильная привязанность к Элеонор Бинг.

– Это, конечно, не исключается, – произнес начальник полиции тоном, свидетельствовавшим, что он категорически не намерен рассматривать подобную версию.

– Так или иначе, – продолжила миссис Брэдли, – одно не вызывает сомнения: Элеонор Бинг вскоре узнала правду о своем возлюбленном.

Инспектор хлопнул себя по колену.

– Мотив! – воскликнул он. – Мотив для убийства! Месть обманщице!

– Совершенно верно, – безмятежно промолвила она. – То же самое и я говорила себе – до сегодняшнего утра.

Воцарилось тяжелое молчание. Наконец начальник полиции графства нарушил его:

– Спору нет, искусная версия. Она со всей очевидностью предлагает мотив – и какой! – для совершения преступления.

Миссис Брэдли одарила его своей улыбкой рептилии.

– Вам рассказывали о часах? – осведомилась она.

– О часах?

– На дне кувшина у умывальника я обнаружила наручные часы, принадлежавшие Маунтджой.

– При чем тут часы, миссис Брэдли? – удивился начальник полиции.

– Утопленные часы и утопленница, – загадочно произнесла миссис Брэдли. – Еще одно маленькое доказательство того, что Маунтджой была убита, а не погибла в результате несчастного случая. – Она презрительно усмехнулась и добавила: – Полагаю, джентльмены, на этом мои добровольные показания завершены.

– Иными словами, если мы хотим еще, то должны попросить, – сказал, тоже усмехаясь, начальник полиции. – Что ж, благодарю за ваши любопытнейшие соображения, миссис Брэдли. Позвольте задать всего один вопрос: зачем, собственно, вы пригласили мисс Кларк переночевать в вашей комнате? Без сомнения, вы подумали, что кто-то покусится на ее жизнь, но откуда у вас взялось подобное опасение? Полагаю, это была не просто догадка и не желание припугнуть ее?

– О, на то у меня имелись свои причины, – ответила миссис Брэдли. Некоторое время она рассеянно смотрела в окно, потом уставилась своими глазами василиска на полицейских. – Я знала, что при возможности Элеонор убьет эту девушку.

– Как вы могли знать? – вскричал начальник полиции. – Именно это нас интересует! Откуда у вас взялась такая мысль?

– Начнем с того, что Элеонор совершенно безумна, – заявила миссис Брэдли. – А безумцы, знаете ли, совершают странные поступки.

Начальник полиции графства заерзал в кресле.

– Полагаю, вы заблуждаетесь. Я беседовал с мисс Бинг сегодня утром и должен заметить, что никогда не видел человека, настолько уверенно владеющего своими умственными способностями, – холодно проговорил он.

– В таком случае мне больше нечего сказать. Я думала, вы хотели узнать, зачем я увела Дороти ночевать к себе в комнату. Я вам ответила.

– Вы говорите, что знали о намерении Элеонор Бинг совершить покушение на ее жизнь?

– Совершенно верно. – Миссис Брэдли поощрительно улыбнулась полицейскому, как любимому ученику. Инспектор тайком ухмыльнулся. – Полагаю, обнаружение муляжа с разбитой головой и тяжелой кочерги рядом с ним подтверждает мои предположения.

Инспектор раздраженно передернул плечами.

– На мой взгляд, можно с тем же успехом предположить, что вы проникли туда и все это натворили! – выпалил он. – Это тоже не исключается, не так ли?

Миссис Брэдли радостно хихикнула.

– Вот это да! – весело воскликнула она. – Умная мысль! Разумеется, я могла бы это сделать! Как я сама об этом не подумала? Но, учтите, существуют также комнатные часы. О них вы еще не слышали.

Инспектор невольно выругался, попытался заглушить ругательство кашлем и смущенно опустил голову под осуждающим взглядом начальника. Однако миссис Брэдли хранила серьезность.

– Я не рассказала вам, как она разбила часы, – сказала она. – Хотите послушать про часы?

– Очередные часы? – уточнил начальник полиции, снова ерзая.

– Фрейдистские часы. Часы Дороти. – И миссис Брэдли сделала жест, который должен был бы все объяснить, но только добавил туману.

– Боюсь, я не понимаю… – признался начальник полиции.

– Нет? – Миссис Брэдли, напоминавшая птицу, склонила набок голову и клювообразно вытянула губы. – Где вам! Предлагаю поверить мне на слово. Уничтожить часы – значит мысленно уничтожить женщину. Дорогой мой, она швырнула их на пол, увидев, как они целуются! Ничего интереснее этого я в жизни не видела. Непременно включу данный случай в свое «Руководство по психоанализу». Какая красота! Я о самом происшествии, а не о своей книге, хотя сотрудники полиции смогут приобрести ее за полцены, да еще без уплаты почтового сбора. За автограф автора – дополнительная гинея. Внести вас в список получателей?

Ее слова заставили начальника полиции вскочить.

– Полагаю, мадам, мы зря тратим время. – Он шагнул к двери и распахнул ее. – Знаете, Боринг, – обратился он к инспектору, тоже поднявшемуся и тщетно изображавшему хладнокровие, – настало время запросить ордер на обыск дома. Я предпочитаю доверять тому, что вижу собственными глазами.

– Красота, красота! – восторженно прошелестела миссис Брэдли, покидая комнату. Трудно было определить, что она имеет в виду: глаза начальника полиции графства или что-то еще.

Когда за ней закрылась дверь, сэр Джозеф минуту постоял, хмуро глядя в окно, а потом резко повернулся к инспектору.

– Пойдемте перекусим? – предложил он. – Эта женщина действует мне на нервы.

– Вы же не думаете, что она оставила на кровати кочергу, разбив на муляже маску? – спросил инспектор.

– Ничего не могу сказать, пока с кочерги не снимут отпечатки пальцев. Они что-нибудь подскажут, хотя они все равно что цифры: умный преступник может обернуть их себе на пользу. Мы, конечно, взглянем на них, прежде чем делать выводы. Если они принадлежат миссис Брэдли, то я ей не завидую. Да, еще одно. Нам понадобится еще раз поговорить с мисс Элеонор. Это утопление не было, конечно, случайностью, потому что, даже если забыть о выразительных кровоподтеках на шее жертвы, человеку, которому становится дурно, хватит ума отвернуться от ванны, полной воды, прежде чем хлопнуться в обморок. Если же это было самоубийство, то, согласитесь, для него избран странный способ. Нужна, знаете ли, немалая смелость, чтобы свеситься внутрь ванны и не вынимать голову из воды, пока не захлебнешься… Ну и сами следы на шее: надеюсь, они позволят сделать выводы.

– Да и вообще, с чего ей было кончать с собой? – подхватил инспектор.

– Правильно. Это тоже надо учитывать. Поэтому я хочу обыскать дом. Бумаги, письма, дневники – все, что могло бы навести нас на след. Видите ли, на таких людей не надавишь, это вам не деревенщина. Они слишком образованны и уравновешенны, знают, что полиции приходится отчитываться за каждый свой шаг. Мы окружены красными флажками, и диву даешься, что нам вообще удается иногда изобличить преступника. Как глупо! Я ведь знаю, что им все известно, но они ничего не скажут, пока мы не арестуем подозреваемого. Взять, к примеру, миссис Брэдли. Наверное, она надеется остаться безнаказанной после двух покушений и обдумывает новые. – Он добродушно засмеялся, но инспектор нахмурился.

– Мне не нравится ни сама миссис Брэдли, ни ее речи, – признался он. – Конечно, я могу ошибаться, но она та еще штучка, за ней нужен глаз да глаз. Ее показания – ложь от начала до конца. Зачем еще было все это на нас вываливать, если не с целью запутать?

– Нет, – возразил начальник полиции с улыбкой, – мы не можем обвинять ее в лживости. Во всяком случае, пока.

– В наши дни все только и делают, что врут, – угрюмо пробормотал инспектор.

– Как насчет того, чтобы пообедать в «Синем борове»? – предложил начальник полиции, желая его подбодрить.

Миссис Брэдли застала Карстерса в саду: он курил трубку.

– Допрос окончен? – спросил он, когда она подошла.

– Бедняги, они не знают, чему верить, а что решительно отвергать. Они в неведении, что имеет отношение к делу, а что надо отмести. Сейчас спорят, Элеонор ли совершила убийство и не пыталась ли она покончить с собой из страха разоблачения или от угрызений совести. Не благое ли Провидение едва не сокрушило ее в момент наивысшего триумфа? Не я ли попыталась ее убить, тщательно подстроив улики против нее: муляж в маске, кочерга, колдовство в неверном лунном свете…

Карстерс, смеясь, перебил ее:

– Полагаю, наши стражи закона вас не слишком впечатлили!

– Они не так уж плохи, – произнесла миссис Брэдли, пожимая плечами. – Но как они меня возненавидели! Вот что поразительно. А ведь я поведала им правду. – И она хрипло хихикнула.

– Боюсь, сегодня у вас не лучший день, – посочувствовал Карстерс. – Кто станет их следующей жертвой?

– Скорее всего вы. Хотя вы для начальника полиции persona grata.

– Я его единственное сокровище, – скромно признал Карстерс. – Собственно, я мог бы перебить вас всех, и даже если бы в живых остался один, сэр Джозеф счел бы недружественным арестовывать меня, и я скрылся бы безнаказанным. При том что считаю его умнейшим человеком.

– Вот как? – пробормотала миссис Брэдли. – Этого я и опасаюсь.

– Час от часу не легче, – проворчал он. – К нам приближается Алистер.

– С него как с гуся вода! – бросила миссис Брэдли. – Эти родители – такие лицемеры!

Алистер заговорил, когда ему оставалось до них еще несколько шагов.

– Полиция продолжает расследование! – провозгласил он. – Насколько я понимаю, они намерены взять у нас всех отпечатки пальцев.

– Что они собираются с ними делать? – спросил Карстерс.

– Не имею ни малейшего понятия, зачем им отпечатки и вообще что-либо, – ответил Алистер, – но обязательно попрошу разрешения пощупать шишки у них на головах.

Это заявление вызвало у миссис Брэдли приступ такого неудержимого хихиканья, что ей пришлось ретироваться в дом за водой, оставив мужчин одних.

Как только она удалилась на расстояние, не позволявшее ей подслушивать, Алистер Бинг приблизился к Карстерсу вплотную и понизил голос до еле слышного заговорщического шепота:

– Не выношу эту женщину. Знаете, что я думаю? Это она пыталась убить бедную Элеонор. Да, именно она. С виду она – настоящая тигрица, вы так не считаете?

Требуя подтверждения, он больно ткнул Карстерса под ребра костлявым пальцем, заставив вздрогнуть.

– Дружище Бинг, – простонал тот, отодвигаясь. – Не надо говорить мне таких вещей. Согласен, миссис Брэдли – не красавица и не слишком располагает к себе, но вряд ли справедливо называть ее убийцей на столь недостаточном основании, как ее внешность. Лучше не позволяйте себе подобных рискованных заявлений. Я, конечно, ни за что их не воспроизведу, но есть люди, которые сделали бы это и тем самым сильно навредили бы вашей репутации.

– Но кто-то ведь пытался убить Элеонор! – не унимался Алистер Бинг, хватая Карстерса за руку. – Уж я-то знаю! Она была совершенно нормальной, здоровой девушкой. Как могло получиться, что Элеонор едва не захлебнулась? Зачем ей было кончать с собой? То и другое – отъявленная глупость. А моя книга «Римские древности Дорсета»? Кто еще искал бы для нее материал? Кто печатал бы на машинке, кто вычитывал бы гранки и переписывался с издательствами? Сколько ни болтают об обмороках и о попытках самоубийства, я видел синяки у Элеонор на шее. И хочу, чтобы убийцу нашли. Слышите? Я хочу, чтобы его нашли! – И он разрыдался, залился старческими слезами. Карстерс утешил его, как мог, и, когда старик успокоился, предложил отвести его в дом.

Там они застали интересную церемонию. Инспектор и сержант уголовной полиции – начальник полиции не стал возвращаться в поместье после обеда – снимали отпечатки пальцев.

– Не трогайте слуг, если без них можно обойтись, – просила Дороти полицейских, когда вошли Алистер Бинг и Карстерс. – Иначе бедный мистер Бинг на следующей неделе останется без них.

За происходящим с мрачным любопытством наблюдали двое – Берти Филиппсон и миссис Брэдли.

– Остались только вы, отец, и мистер Карстерс, – сказал Гард, внимательно рассматривая пальцы своих смуглых рук. – Подходите! Это бесплатно. А сколько удовольствия!

Сержант посмотрел на руки Карстерса и покачал головой:

– Ваши ни к чему, сэр. Самый отчетливый отпечаток на кочерге оставлен большим пальцем, а ваши, с завитком посередине, с ним не совпадают. Насколько я понимаю, сэр, – продолжил он, обращаясь к инспектору, – мы еще не взяли отпечатков у молодой леди, лежащей в постели наверху. Есть шанс, что она прикасалась к кочерге последней, поэтому…

Алистер Бинг повел полицейских к Элеонор. Постучавшись, он просунул голову в дверь и объяснил дочери, что от нее требуется.

– Зажмите эту пластинку большим и указательным пальцами, мисс Бинг. Нет, другой рукой. Вот так, благодарю.

Забрав пластинку, инспектор аккуратно прикрыл за собой дверь.

– Что ж, Тодди, сравнения, полагаю, излишни?

Сержант осклабился:

– Вы правы, сэр. Мисс Элеонор Бинг действительно прикасалась к кочерге последней.

– Почему-то я ожидал именно этого. Хотя пока не могу сказать, как это повлияет на расследование, – позднее объяснял инспектор сержанту. – Понимаете, мы ищем убийцу Эверарда Маунтджоя, а не выясняем, зачем мисс Бинг бродит ночью по дому и лупит Гая Фокса кочергой. Кстати, это напомнило мне об одной небольшой обязанности. Попросите кого-нибудь из дам снова проводить меня в комнату мисс Элеонор. Мне надо заглянуть в ее шкафчик с медикаментами. Какой предлог придумать? Скажу, порезал палец и мне нужен бинт! – Инспектор извлек перочинный нож. – Придется устроить себе маленькое кровопускание! Лучше не врать, когда так же просто сказать правду.

 

Глава XIV

Объяснения миссис Брэдли

– Сегодня утром вы очень бодры, сэр, – обратился инспектор Боринг к Карстерсу на следующий день.

Карстерс, прогуливавшийся после завтрака, набрел на него и остановился поболтать.

– Через час я отправляюсь на венчание, – сообщил он. – Гард Бинг и Дороти Кларк венчаются по специальному разрешению в Уэвертри.

– Какая новость! – воскликнул инспектор и, понизив голос, спросил: – Как это понимать, сэр?

Тот улыбнулся и покачал головой.

– Но послушайте, сэр, – почти взмолился Боринг, – вы должны согласиться, что это необычно! Вчера мы брали у них отпечатки пальцев, а сегодня они женятся. Наверняка неспроста!

– Не вижу в этом ничего необычного, инспектор. – Карстерс откровенно забавлялся и не пытался это скрывать. – Какая связь между тем и другим?

– В том-то и дело! Как относящиеся к данному делу факты связаны друг с другом? Мне необходимо это выяснить, и я не отступлюсь, будь я проклят! Знаете, что сказал мне нынче утром начальник полиции? Он спросил, не хочу ли я обратиться за помощью в Скотленд-Ярд!

Карстерс присвистнул.

– Да, так и сказал! Конечно, до этого еще может дойти. Послушайте, мистер Карстерс, почему бы некоторым из вас не поделиться тем, что известно? Мне это очень помогло бы, а главное, сэр, избавило бы многих от необходимости подниматься на свидетельскую трибуну.

– Вы о чем?

– О том, что непременно узнаю, кто убил Эверарда Маунтджоя. Вам известен вердикт коронерского суда. Коронер, вняв нам, рассудил, что на суде непременно должно прозвучать слово «убийство». Пока я не могу доказать, что это убийство, сэр, однако я, как и вы, знаю, что совершено именно оно.

– А вот я как раз сомневаюсь, убийство ли это. Вчера я говорил вам и сэру Джозефу, что сначала был уверен, что Маунтджой утопили, и даже как будто знал, чьих это рук дело. Но потом изменил свое мнение.

– Похоже, у вас с миссис Брэдли одинаковый взгляд на большинство проблем, – заметил инспектор, скривившись от необходимости упомянуть несносную старуху.

– На большинство проблем мы с ней смотрим по-разному, – возразил Карстерс. – Просто в данном случае… – Он оставил фразу незавершенной и подмигнул инспектору, но тот не клюнул на удочку.

– Что ж, сэр, вы намекаете, что не станете помогать мне. Не беда, полиция к этому привычна. Просто мне казалось, что умный человек, как вы, готов предоставить любые сведения, которыми обладает, хотя бы с целью избежать дальнейших неудобств. Особенно, – Боринг помолчал, словно тщательно подбирая слова, – учитывая, что я удалил ваше имя из списка подозреваемых.

– И правильно сделали, инспектор. Чем я обязан такой чести?

– Себе самому, а также, разумеется, влиянию начальника полиции графства. По его словам, вы состояли с ним в одном лондонском клубе.

Карстерс прищелкнул языком.

– Вот видите, как полезно посещать респектабельные места, – улыбнулся он и уже серьезно продолжил: – Послушайте, инспектор! Мне нравилась Маунтджой, и я не меньше вашего хочу найти ее убийцу. Я вам объясню, на кого думал раньше и почему переменил свое мнение.

– Давайте я сам вам скажу то и другое. Вы думали, что это сделала мисс Бинг, а переменили мнение, заподозрив то, что нам известно доподлинно: случившееся с мисс Бинг вчера утром, когда ее нашли в ванне почти захлебнувшейся, явилось не последствием обморока, а попыткой хладнокровного убийства.

– Да, – кивнул Карстерс. – Так я и рассуждал. Поэтому мне пришлось сделать вывод, что смерть Маунтджой была несчастным случаем.

– Перестаньте, мистер Карстерс! В чем вы пытаетесь убедить меня? Если бы Маунтджой не убили, то зачем кому-то было покушаться на жизнь мисс Бинг? Кто-то все еще считает ее убийцей, даже если вы теперь иного мнения. А теперь ответьте, почему этим двоим понадобилось так спешно жениться? Если бы они знали то, что знаю я, – закончил инспектор нарочито туманно, – то дважды подумали бы. Специальное разрешение, говорите? Зачем, мистер Карстерс?

Тот беззаботно пожал плечами.

– Молодости присуща пылкость, – заметил он. – А может, они думают, что мисс Кларк пригодится защита мужа.

– Защита? – Инспектор помолчал, а потом воскликнул: – Вы попали в точку, мистер Карстерс! Они боятся нового покушения на ее жизнь! Насчет Гая Фокса я ошибся: это не было розыгрышем. Мы поняли это, услышав, что все устроили мисс Кларк и миссис Брэдли, а молодые люди, Бинг и… забыл фамилию… Филиппсон – ни при чем. Значит, они могут догадаться, кто орудовал кочергой в спальне Дороти, и опасаться, что он повторит это. Потерпите полминуты, прежде чем сказать что-то еще, мне надо развить эту серьезную версию.

Инспектор достал из кармана газету, развернул, постелил на земле, уселся, вооружился блокнотом, лизнул карандаш и несколько секунд деловито писал. Карстерс пристроился на краю каменной ограды сада и замурлыкал себе под нос песенку.

Вскоре инспектор встал и аккуратно сложил газету.

– Это возвращает нас к Элеонор Бинг, – произнес он безмятежным тоном.

– То есть как? – удивился Карстерс.

– А вот так. – Инспектор вынул из кармана пузырек, заполненный более чем наполовину белыми круглыми таблетками, и показал его Карстерсу, чтобы тот мог прочесть наклейку. Но отдавать ему в руки не стал.

– Аспирин, – сказал Карстерс. – Ну и что?

Инспектор спрятал пузырек в карман:

– Вещественное доказательство номер один. Свидетельствует, что мисс Элеонор Бинг не умеет врать.

– Не умеет?

– Разве она не говорила всем вам, что в ту ночь пришла в комнату мисс Кларк за аспирином, мучаясь от невралгии? Пузырек стоял на виду в шкафчике в ее собственной комнате. Нетрудно определить, был ли он куплен вчера и брали ли из него… Подождите! – Он снова достал пузырек. – Согласно этикетке, здесь пятьдесят таблеток. А на самом деле, – он вытащил пробку и вату и вытряс маленькие таблетки себе на ладонь, – их только тридцать одна. Нетрудно заключить, что она не приняла все девятнадцать штук с позапрошлой ночи. Если я смогу доказать, что никто другой тоже не вынимал из пузырька девятнадцати таблеток, то буду иметь основания обвинить мисс Бинг во лжи: она ведь уверяла, будто наведалась в комнату мисс Кларк за аспирином. Это в сочетании с тем фактом, что на кочерге остались отпечатки пальцев мисс Бинг, позволяет мне предположить, что именно она нанесла удар бедняге Гаю Фоксу. Теперь загвоздка в том, чтобы выяснить, что` она думала: что убивает мисс Кларк или лупит безмозглое чучело. Если верно второе, то зачем ей было совершать такую глупость, тем более глубокой ночью?

Инспектор помолчал, восстанавливая дыхание.

– Надеюсь, я не нагнал на вас скуку, – смущенно сказал он. – Обычно я не мучаю собеседников такими длинными тирадами, просто захотелось оформить свои мысли.

– Инспектор, вы опровергаете свою фамилию Боринг! – со смехом воскликнул Карстерс. – Вы совершенно не скучны!

И они вместе зашагали к дому.

Завтрак уже завершался, о чем их уведомил Гард, когда они вошли в холл. Элеонор, вполне оправившаяся после пережитого накануне и вернувшаяся к своим обязанностям за столом, наливала последнюю чашку кофе лентяю Берти, вечно спускавшемуся к завтраку с опозданием, когда все уже собирались встать из-за стола. Любой другой вызвал бы возмущение Элеонор, но только не Берти: на него она реагировала всего лишь стонами, в которых звучал материнский упрек.

Инспектор, не теряя даром времени, взял быка за рога.

– Полагаю, вы так крепко спите не из-за привычки к аспирину, мистер Филиппсон? – заявил он.

– Аспирин? Нет уж! Это безвредное, никому не нужное снадобье я оставляю дамам, – со смехом отозвался Берти.

– У вас, Берти, – вмешалась Элеонор, тут же клюнув на удочку, – нет ни малейших оснований говорить так, когда среди присутствующих женщин представляю одна я. Лично я редко прибегаю к подобным способам уснуть. Держу в доме аспирин разве что для горничных, на случай, если у них заболят зубы или случится другая неприятность, свойственная низшим сословиям. Я не устаю повторять Мейбл: «Когда ты займешься своими зубами? У тебя страховка, тебе это ничего не будет стоить. Я изменю график, чтобы ты могла побывать у дантиста в удобное тебе время!» Но где там! – Элеонор оседлала своего любимого конька. – Низшие слои общества такие непредусмотрительные! Мейбл стала совершенно несносной, я вынуждена постоянно призывать ее к порядку!

– А вы сами никогда не принимаете аспирин? – осведомился инспектор. – Когда вы покупали его в последний раз?

– Не понимаю ваш интерес к этой теме, инспектор, – холодно промолвила Элеонор, – но если вы спрашиваете, то я отвечу, что в последний раз покупала аспирин… – Она задумчиво потянула за золотую цепочку, которую вопреки установившейся женской моде носила на шее, пряча ее изгиб в большом кармане на груди фартука. На свет была извлечена черная книжица. Заглянув туда, она важно сообщила: – Пятнадцатого мая я купила в аптеке в Уэвертри пузырек с пятьюдесятью таблетками аспирина.

– И с тех пор не покупали? – не унимался инспектор.

Элеонор вернула книжицу на место, поджала губы, повела плечами и, игнорируя инспектора, обратилась к Берти:

– Еще кофе?

Карстерс и инспектор вернулись в сад.

– Итак, сэр, – произнес Боринг после первого круга по гравийной дорожке вокруг лужайки, – что вы о ней скажете?

– Полагаю, она подзабыла, что побывала ночью в комнате мисс Кларк, вооруженная кочергой.

– Подзабыла? – повторил инспектор.

Карстерс сочувственно улыбнулся и кивнул:

– Совершенно очевидно, что ваши вопросы про аспирин оставили ее равнодушной.

– Вероятно, она не так проста, как вы считаете, сэр, – заметил инспектор. – Диву даешься, как упорно некоторые из этих людей отказываются выдавать себя.

– Верно, – кивнул Карстерс. – Знаете, на войне я набрался опыта допросов. Я говорю по-немецки, поэтому мне поручали беседовать с пленными германцами. Я научился почти безошибочно определять попытки что-либо утаить. Когда вы беседовали с Элеонор Бинг, я с нее глаз не спускал. Уверен, ваши вопросы раздражали ее потому, что она не видела в них смысла.

– Только что вы сказали, что она забыла о своем ночном посещении комнаты мисс Кларк, – напомнил инспектор, хмурясь. – Намекаете, что у нее провалы памяти?

– Нет. Скорее стресс оттого, что она чуть не захлебнулась, еще не прошел. Ее голова полна всем тем, что вызвало этот стресс, и для всего остального там уже не остается места.

– Вы хотите сказать, что позднее Элеонор могла получить аспирин и забыть об этом? – не отставал инспектор.

– Маловероятно, – возразил Карстерс, набивая трубку. – Начнем с того, что она, похоже, записывает все свои покупки в книжечку, которую время от времени достает из кармана. К тому же весь вчерашний день Элеонор провела в постели, а значит, никак не могла отправиться за покупками, не так ли? Вам остается всего лишь…

– Благодарю, сэр, учить меня моему ремеслу излишне, – перебил инспектор. – Я выясню, что позавчера и вчера доставили в дом, кто занимался покупками и что приобретал. Нет, я не курю при исполнении, премного вам признателен, сэр.

Оставшись один, Карстерс удалился в беседку, чтобы спокойно покурить, но обнаружил там миссис Брэдли, которая, к его удивлению, сосредоточенно читала популярнейший роман месяца. Увидев его, она отложила книгу и хищно ухмыльнулась:

– Доброе утро! Во сколько состоится поход в церковь? Как видите, я пытаюсь настроиться на предстоящее событие. Ах, молодежь, молодежь! Надеюсь, они будут очень счастливы вдвоем. А как рада наша Элеонор! Вы обратили внимание?

– Нет, – признался Карстерс. – Если мои подозрения на ее счет верны, то реакцию Элеонор приходится признать по меньшей мере странной.

– Ничуть! Реакция вполне соответствует ее поведению на протяжении всех этих событий.

– Извольте объяснить, – попросил Карстерс. – В нашем распоряжении есть еще целых полтора часа.

– Час из этого времени у меня уйдет на облачение в праздничные наряды, – предупредила миссис Брэдли. – Но минут сорок я могу вам посвятить. Сначала я хотела бы услышать вашу версию того, что произошло после нашего последнего разговора.

– Вряд ли я располагаю толковым объяснением, – начал Карстерс. – Я думал, что Элеонор убила Маунтджой и собиралась убрать Дороти Кларк. Но позднее кто-то покушался на саму Элеонор, поэтому я поневоле прихожу к выводу, что либо гибель Маунтджой была случайностью, хотя ни на мгновение не готов в это поверить, либо убийца – маньяк, расправившийся с Маунтджой, покушавшийся сначала на Дороти Кларк, потом на Элеонор Бинг. А теперь, чем черт не шутит, способен прятаться за этой беседкой, собираясь прикончить нас с вами. Единственный вопрос, кто он?

Миссис Брэдли усмехнулась:

– Вы такой смельчак, что сидите здесь и спокойно обо всем этом разглагольствуете? Бегите, спасайте свою жизнь!

– Что ж, если у вас есть более приемлемое объяснение, то поделитесь им. Но сначала я хочу указать на одно обстоятельство, которое ставит меня в тупик. Согласен, это пустяк, но он меня сильно беспокоит.

– Вот видите! – воскликнула миссис Брэдли, не скрывая удовольствия. – Так и знала, что вы не оставите без внимания крик.

– Вы и впрямь ведьма! Я давно об этом догадывался, а теперь знаю наверняка. Как вы проникаете в мои мысли?

– Никак. Просто крик – такое вопиющее обстоятельство, что вы не смогли его проигнорировать.

– Оставляя за скобками ваше неподражаемое умение читать мои мысли, – сказал Карстерс, – я признаю вашу правоту. Почему Элеонор издала такой визг?

– Почему женщины вообще визжат?

– От страданий, осознании опасности, из-за сильного испуга.

– Уточняю: от неожиданного испуга, – поправила миссис Брэдли. – Отлично. Вариант страданий мы, полагаю, можем исключить. Элеонор как будто пребывала в отменном здравии и до, и после визга.

– Она жаловалась не невралгию, – напомнил Карстерс.

– Это были ее собственные слова, но, даже в случае если она сказала правду, людям не свойственно издавать один громкий, ужасающий вопль, будящий весь дом, по причине невралгии. И потом, если бы Элеонор закричала от боли, то так и объяснила бы. Что бы ей помешало?

– Нам остается выбрать одно из двух: опасность или внезапный испуг.

– Да. Проанализируем то и другое. Возникшую в спальне опасность не следует сбрасывать со счета, как и то, что Элеонор там что-то напугало, – последнее вообще не вызывает сомнений. Она сама это признала, но ее объяснение звучит неубедительно. По словам Элеонор, включив свет, она увидела не кровати муляж вместо Дороти Кларк. А я утверждаю, что Элеонор лжет. Во-первых, ей хватило бы одного взгляда, чтобы понять: перед ней именно муляж. Конечно, испугаться она могла, но не до такой же степени, чтобы поднять истерический визг! Элеонор не истеричка.

Карстерс кивнул:

– Продолжайте. Вы все верно говорите: зрелище муляжа на кровати не должно было исторгнуть из нее такого вопля. Остается вопрос: что заставило Элеонор завопить?

– Позвольте, я завершу свое объяснение про муляж, – произнесла миссис Брэдли. – Думаю, Элеонор соврала, сказав, что включила свет. На кочерге обнаружены отпечатки ее пальцев. Голову муляжа размозжили сильным ударом. Вывод: удар нанесла Элеонор. Кочерга тяжелая, ее держали и использовали в столовой. Зачем Элеонор вооружилась кочергой глубокой ночью? Уж не для того ли, чтобы убить Дороти Кларк? А имея такое намерение, стала ли бы Элеонор включать свет? Ни в коем случае! Ей вполне хватило бы лунного света. Она нанесла удар, а потом…

– Заорала, – подхватил Карстерс. – Любопытно, с чего бы?

– Той ночью в спальне Дороти кто-то прятался, – тихо промолвила миссис Брэдли. – Этот человек выскочил из своего тайника и предстал перед Элеонор сразу после того, как она нанесла удар кочергой. Это он включил свет. При виде его, появившегося внезапно, да еще со свирепым выражением лица, Элеонор и издала жуткий вопль. Она не только поняла, что кто-то видел, как она убила Дороти, но и решила, что от свидетеля преступления исходит опасность для ее собственной жизни.

– На будем забывать, что Дороти выжила, – напомнил Карстерс.

– Да, но Элеонор-то считала, что убила ее. Только когда незнакомец показал на постель, она поняла, что ее жизни ничего не угрожает.

– Откуда вы берете эти факты? Ума не приложу, из какого источника?

– Это не факты, а всего лишь моя реконструкция ночных событий. Согласитесь, она объясняет жуткий вопль Элеонор, которого не могло вызвать зрелище жалкого муляжа на кровати.

– Согласен, что вашей реконструкции в убедительности не откажешь, – улыбнулся Карстерс.

– Разве она не объясняет также и покушение на жизнь Элеонор? Если бы удар Элеонор достался не муляжу, а самой Дороти, то та не вышла бы из этой комнаты живой. Но Дороти уцелела, поэтому неизвестный свидетель отпустил Элеонор. Однако позже решил, что напрасно отпустил ее, поскольку это позволяет ей опять покуситься на жизнь Дороти. Утром он вошел и утопил Элеонор в ванне – во всяком случае, думал, что расправился с ней.

Миссис Брэдли завершила изложение своей бесчеловечной версии взрывом смеха:

– Полагаю, вчера утром он очень старался привести ее в чувство! Представляю, каким шоком стало для него то, что она ожила: он понял, что старался и рисковал напрасно.

Карстерс нахмурился:

– Вы постоянно повторяете «он». Значит ли это, что вы не испытываете сомнений насчет того, о ком ведете речь?

– Я не знаю, кто это, хотя могла бы предположить, – ответила миссис Брэдли. – Правда, я уверена, что это мужчина, а не женщина, потому что за Элеонор можем поручиться все мы, а мы с Дороти можем поручиться друг за друга, поскольку ночевали в одной спальне. Вряд ли мы станем подозревать кого-либо из горничных, – продолжила она со смешком. – Остаются, не считая слуг, вы, Алистер, Гард и Берти Филиппсон. Выбирайте! На кого укажете?

Карстерс помолчал, а потом произнес:

– Самый вероятный ответ – Гард Бинг. Но вы не убедите меня, что он и был тем неведомым свидетелем, даже если будете приводить доводы до самого моего смертного часа!

Миссис Брэдли покачала головой:

– Догадка имеет право на существование, но она, по-моему, неверна. Как насчет Берти Филиппсона?

 

Глава XV

Признание

– Берти Филиппсон? – Карстерс от души расхохотался. – Вот уж где ваша блестящая реконструкция дала слабину!

– Прекрасно! – откликнулась миссис Брэдли без малейшего смущения. – Тогда вы, может, объясните, почему из всех обитателей дома, включая слуг, один Берти не присоединился к тем, кто толпился перед комнатой Дороти?

– Разве Берти там не было? – спросил Карстерс, хотя память подсказала ему ответ еще раньше.

– Вы отлично знаете, что нет. Не помните, как потом за завтраком Гард подтрунивал над ним из-за этого? Кроме того, я сосчитала головы и знаю, что он отсутствовал. Он все еще прятался в комнате Дороти! Потому и не мог выйти и выдать себя. Обычно молодые мужчины не проводят ночь под чужой кроватью, тем более если кровать принадлежит молодой незамужней женщине. К тому же ему пришлось бы давать объяснения про тяжелую кочергу и погнутую маску. Берти, услышав шум, последовавший за истошным воплем Элеонор, снова растянулся на полу. Кто я такая, чтобы сурово судить его за то? – усмехнулась миссис Брэдли. – Ручаюсь, он провел чрезвычайно неудобные полчаса: к нелепой позе примешивался страх, что его обнаружат. Вдруг Элеонор выдала бы его?

– Если ваша версия верна, то непонятно, почему она его не выдала, – заметил Карстерс. – Ей не пришлось бы ничего менять в своей истории, зато визг получил бы исчерпывающее объяснение, как и отпечатки на кочерге: вполне можно было бы утверждать, что Элеонор дотронулась до кочерги последней, вырвав ее из руки Берти после того, как он нанес удар.

Миссис Брэдли игриво покачала головой.

– В вас гибнет мастер сенсационной беллетристики! – заявила она.

– Как будто это я предложил объяснение событий той ночи!

– Проверяйте мою версию как хотите, выясняйте, как одно сочетается с другим. Я не нахожу в своей логике ни малейшего изъяна.

– Минуту назад вы сами указали мне на один недостаток своих рассуждений, – сухо возразил Карстерс. – Почему Элеонор не выдала Берти?

– Она в него влюблена.

После этого простого довода миссис Брэдли поведала пораженному Карстерсу историю, которую услышала от самого Берти, – историю, начавшуюся двумя годами раньше и теперь приближавшуюся к завершению.

– Что ж, – промолвил он, когда она закончила, – теперь, в свете услышанного от вас, мне хотелось бы все обдумать заново…

– Обдумывайте на здоровье, – любезно разрешила миссис Брэдли. – Все эти несчастные, но занятные события пронизаны одним – страстью Элеонор к Берти Филиппсону. А теперь прошу меня извинить, мне пора идти переодеваться. Кто, говорите, будет второй подружкой невесты?

– Ее зовут Памела Сторбин. Милейшая девушка. Я дружу с ее опекуном и знаю Памелу с трехлетнего возраста.

– Сначала она заглянет сюда?

– По-моему, нет. Венчание устраивается так поспешно, что Памела встретится с остальными только в церкви, а сюда приедет обедать.

– Понимаю… – со значением произнесла миссис Брэдли, и Карстерс спросил:

– Почему бы ей здесь не появиться?

– Трудно не пожалеть о том, что Берти – такой неотразимый ухажер. Кстати, это возвращает нас к началу нашего разговора. Вы сказали, что не заметили, как Элеонор довольна известием об этом венчании.

– Нет, не заметил, – подтвердил Карстерс. – Но если она действительно довольна, то я понимаю, чем именно: свадьба разлучит наконец Берти и Дороти, правильно?

– Да, – кивнула миссис Брэдли. – А теперь мне надо спешить переодеваться. Вы тоже идете? Как мило!

Но Карстерсу не довелось спокойно заняться своим туалетом. Он сражался у себя в комнате с норовистым галстуком, когда в его дверь громко постучали. В двери стоял инспектор уголовной полиции.

– У вас есть для меня новые полезные сведения? – осведомился тот. – Я видел, как вы толковали в беседке с миссис Брэдли, но не разобрал ни слова. Однако я не сомневаюсь, что она делилась с вами ценными сведениями. Выкладывайте, сэр! Что вы от нее узнали?

Карстерс расхохотался:

– Сейчас я знаю не больше, чем час назад, когда беседовал с вами. Миссис Брэдли изложила причудливую и весьма красочную реконструкцию событий последних двух-трех дней, включающую все известные факты, а также ее собственные измышления.

Инспектор был разочарован, но схитрил и не стал настаивать.

– От версий на данном этапе мало толку, сэр. Мы еще не собрали достаточно фактов, чтобы начать строить версии. Между прочим, в этом деле есть всего одна не дающая мне покоя загвоздка…

– Какая же?

– Видите ли, мистер Карстерс, вы знакомы с мисс Бинг лучше, чем я, поэтому сможете, вероятно, объяснить кое-какие вещи, наблюдать которые лично у меня не было возможности. Кажется ли она вам, сэр, женщиной, способной залезть в ванную через окно и утопить голого человека? Как представляется мне, подобной чопорной особе подумать-то о раздетом человеке неприлично, не говоря о том, чтобы влезть к нему и убить! Вы ведь меня понимаете, сэр? Просто не могу вообразить такую картину! Я научился не верить в нелепости.

– Вы знали, что Эверард Маунтджой выдает себя за мужчину и Элеонор Бинг помолвлена с ней? – осведомился Карстерс.

– Господи, сэр! Ну конечно! Я совершенно упустил это из виду! – воскликнул Боринг. – Это сразу обеспечивает нас мотивом – так, кажется, видится ситуация начальнику полиции графства.

– Миссис Брэдли была того же мнения. Дескать, Элеонор узнала правду о своем возлюбленном и не смогла этого вынести.

– Подождите, сэр, дайте сообразить… Позвольте оценить и зафиксировать факты с новой точки зрения. В темноте лишний свет не помешает.

Инспектор извлек свой блокнот и карандаш и методично записал все улики против Элеонор Бинг.

– Разумеется, – продолжил он, убрав блокнот, – в ванную она проникла не с целью убить Маунтджой, а чтобы разобраться с ней: ванная в наши дни – одно из немногих мест, где вас вряд ли побеспокоят. Но потом эмоции затмили разум мисс Бинг, и она…

Он продемонстрировал выразительным жестом, что произошло в ванной, и Карстерс кивнул.

– Нет ничего проще, – сказал инспектор, не скрывая интереса к теме, – чем утопить человека в ванне. Удивительно, почему убийцы не идут на это чаще. Ни вам орудия убийства, ни следов насилия, ничего – только мертвое тело, от которого даже не обязательно избавляться, ведь всегда велика вероятность, что коронерское жюри вынесет вердикт о смерти в результате несчастного случая. О чем всегда пекутся преступники, сэр? – все больше распалялся инспектор. – О том, куда деть тело, конечно! Взять хоть Криппена, хоть Патрика Мэхона! Труп – всегдашняя беда убийцы! Помните труп альбатроса, висевший на шее героя в стихотворении, которое мы учили в школе? Вот и мертвое тело для убийцы – в девяти случаях из десяти та же дохлая птица. То они сжигают трупы в извести, то поджигают дома, где оставляют трупы, то так их уродуют, что даже опытный мясник не разобрал бы, где что… Но все равно, – инспектор гордо приосанился, – рано или поздно мы их хватаем!

Он кивнул и оставил Карстерса наедине с его галстуком.

Карстерс со вздохом облегчения принялся за прерванное дело, после чего, довольный, помчался вниз, где его в нетерпении дожидались все остальные.

Церемония длилась недолго. Элеонор и юная шатенка Памела Сторбин сыграли роль подружек невесты, Берти Филиппсон выступил шафером, отец Дороти, вызванный вместе с ее матерью телеграммой, отвел невесту к жениху. Как подобает современным легкомысленным родителям, они отказались поехать вместе с остальными в поместье, а всего лишь расцеловали дочь и пожелали ей всего наилучшего, пожали руку новоиспеченному зятю и укатили в курортный городок Экс-Ле-Бен.

Памелу, вторую подружку невесты, без труда удалось уговорить поехать вместе со всеми в «Чейнинг-Корт». Берти обещал отвезти ее вскоре после ужина домой. Но весь этот план оказался разрушен внезапно разразившейся грозой, сопровождавшейся ливнем.

– Из тенниса сегодня днем ничего не вышло, – сказал Берти. – Что ж, посмотрим, что получится после ужина, Синеглазка.

Но после ужина ливень только усилился.

– Нечего и думать ехать домой в такой дождь! – сказал Гард.

– Ни в коем случае! – засуетился Алистер Бинг. – Ни за что!

– Что ж, – произнес Берти, хмуря лоб, – если всем безразлично, я, пожалуй, не заставлю свою колымагу мокнуть.

– Сомневаюсь, что после такого дождя ты преодолеешь лощину Хендли, – заметила Дороти. – Там сейчас наверняка наводнение.

Памела покосилась на Элеонор, но та ограничилась словами «тогда я займусь подготовкой комнат», не проявив интереса к ее обществу.

– Что за муха укусила Элеонор? – спросил Гард, слегка озадаченный недостатком гостеприимства у сестры.

– Твоя сестра утомлена после долгого дня, – лицемерно объяснил отец, обращаясь больше к Памеле, чем к сыну.

– Надеюсь, она позаботилась о нашей комнате. Идем, Дороти! Как там наш брачный чертог?

– Боюсь, Гард порой бывает грубоват, – заметила Элеонор, услышавшая слова брата. – Я провожу вас в вашу комнату, мисс Сторбин.

– Очень вам признательна! – ответила юная Памела, отворачиваясь от окна, в котором она наблюдала зигзаги молний над деревьями.

– Вас проводить? – дурашливо предложил Берти.

Кувшин с алыми розами, задетый локтем Элеонор, полетел на пол.

– Боже мой, – вяло отозвалась на звон разбитого стекла миссис Брэдли. – Вот беда.

Элеонор раздраженно позвонила в колокольчик, вызывая служанку, и бросила через плечо:

– Идемте, мисс Сторбин!

Никем, кроме Карстерса, не замеченная, миссис Брэдли устремилась за ними следом. Через десять минут она вернулась вместе с Памелой.

– Милая Дороти, будьте так добры, одолжите ей ночную рубашку. Кажется, Элеонор не догадалась, что она ей понадобится.

– Конечно! – воскликнула та, которая, разумеется, не вняла приглашению мужа исследовать «брачный чертог». – Пошли, Пам! Тебя, видимо, поселили в мою прежнюю комнату?

Так и оказалось. Две девушки, вывалив на кровать весь обильный гардероб Дороти, посвятили целый час болтовне об одежде, общих знакомых и друзьях.

– Можно взять вот эту? Какая прелесть! – воскликнула семнадцатилетняя Памела, плененная кружевной вещицей.

– Забери ее себе, если хочешь, – добродушно разрешила Дороти. – К ней прилагается еще чепчик. То и другое идет тебе гораздо больше, чем мне.

– Ты ангел, Дороти! Надеюсь, вы с Гардом будете счастливы. Ты с ним справляешься? По-моему, он очень горячий. Не то что Берти Филиппсон… Ой, что это?

– Грохочет такой гром, что других звуков не разобрать, – ответила Дороти, резко побледнев.

Расслышать что-либо действительно было трудно, но зрению ничего не мешало. Внимание Памелы привлекло шуршание одежды и покашливание. Проследив ее взгляд, Дороти заметила блеск очков Элеонор в приоткрытой двери.

– Слышала ты что-либо или нет, – заявила Памела, тряхнув каштановой головой, – но я открою дверь и узнаю, кто там. Что с тобой, Дороти? Ты так напугана! Разве в доме живут привидения? Вот весело-то будет!

Но Дороти первой метнулась к двери и рывком распахнула ее. За дверью было пусто, но по лестнице кто-то спускался.

– Это всего лишь Элеонор, – сказала она, попытавшись придать своему голосу беспечность. Но Памела была зоркой и чуткой.

– Вижу, тебя обуял страх! – Она пылко обняла старшую подругу и прижала ее к себе. – Сейчас я схожу к твоему горячему мужу и потребую, чтобы он позаботился о тебе.

– Ничего не говори Гарду, он примет меня за дурочку. Лучше я посоветуюсь с мистером Карстерсом. Обещай, что ничего не скажешь Гарду, Пам!

Подруги рука об руку спустились по лестнице вниз.

– Карстерс лечит тебе нервы? – спросила Памела. – Мы все слышали про страшную аварию. Неудивительно, что ты вся напряжена, бедняжка.

Ничего больше не объясняя, Дороти нашла Карстерса, который укрылся в бильярдной, чтобы спокойно покурить в одиночестве, и сбивчиво поведала ему о своих страхах.

– Элеонор ненавидит эту девушку. Не знаю, в чем причина, мистер Карстерс. Я очень напугана! Вы не думаете, что… Такое страшно даже вообразить, но…

– Тогда не воображайте, милая, – посоветовал Карстерс с покровительственной улыбкой, припасенной у него для Дороти. – Выбросьте из головы свои страхи. Я все отлично понимаю и обещаю, что будут приняты все необходимые предосторожности.

– Благодарю. Вы ко мне всегда так внимательны, – произнесла Дороти, смахнув с глаз слезы. К удивлению Карстерса, она подкрепила свою благодарность тем, что бросилась к нему на шею и осыпала его поцелуями.

– Сообщите, пожалуйста, миссис Брэдли, что я здесь и это удобное местечко для беседы с глазу на глаз, – попросил он.

Через семь минут миссис Брэдли в пурпурно-золотисто-зеленом уродливом вечернем платье жеманно проскользнула в бильярдную и затворила дверь.

– Я все устроила, – тихо промолвила она. – Слушайте. Я отвела Памелу в свою комнату, как раньше – Дороти. Вы приведете Берти Филиппсона в прежнюю комнату Дороти, где полагается ночевать Памеле, и если ночью возникнут какие-то… – она поискала подходящее слово, – ситуации, то поступайте так, как сочтете нужным. Я проведу ночь полностью одетая и не сомкну глаз. Если я вам понадоблюсь, достаточно будет трижды постучать мне в дверь.

– Отлично! – сказал Карстерс и застенчиво улыбнулся. – Все это кажется полнейшим безумием. – Он потер лоб. – У меня ощущение, будто я сплю и вижу сон.

– Скорее всего так оно и есть. Не серчайте, но моя философия позаимствована у злосчастного Полония из «Гамлета». – Она кисло улыбнулась и продолжила: – Я заключу с вами пари. Ставлю пятьдесят тысяч фунтов на то, что во время ночной вахты Берти поведает вам ту же самую забавную басню, которую я рассказала вам сегодня утром в беседке.

– Отказываюсь от пари, когда и так все ясно. Он ничего подобного не скажет, – заявил Карстерс. – Как насчет свечей и наших молитв?

Дороти, наученная миссис Брэдли, сказала Памеле шепотом, поднимаясь с ней по лестнице:

– Элеоноре пришлось поменять тебе комнату. Сама она не хочет об этом сообщать и попросила меня. Только ничего ей не говори, хорошо? Она очень щепетильно относится к вопросам домашнего устройства. Ты будешь в комнате не одна, твоей соседкой будет миссис Брэдли. Она, вероятно, станет бодрствовать всю ночь. Обычно сидит и читает. Пусть это тебя не беспокоит. Миссис Брэдли безобидная, даже хорошая.

Памела безропотно проследовала за миссис Брэдли в комнату с двумя кроватями.

– Хороших снов, милая! – пожелала ей соседка.

Не прошло и двадцати минут, как Памела крепко уснула.

Миссис Брэдли поставила комнатные часы рядом со своими, подняла жалюзи и залюбовалась небом, залитым лунным светом. Гроза стихла, только с юга еще доносились глухие раскаты грома, и ночь очаровывала покоем. Миссис Брэдли сентиментально вздохнула, подошла на цыпочках к двери, на две минуты застыла там, напрягая слух, потом вернулась к окну.

Позже она включила электрический светильник у своего изголовья, открыла томик стихов и целый час сидела неподвижно, перелистывая страницы. Часы на церкви пробили четверть первого, луна стала опускаться. Где-то скреблась мышь. Миссис Брэдли продолжила чтение. Вскоре она встала, отложила книгу, подкралась к туалетному столику, выдвинула ящик, достала из него чашку, блюдце, фляжку-термос, налила из фляжки кофе, выпила его и вернулась к книге.

Карстерс и Берти поднялись наверх последними. Когда все остальные разбрелись и даже Элеонор, заглянув в бильярдную, пожелала им спокойной ночи, Карстерс произнес как бы невзначай, прислоняя к стене кий:

– Надеюсь, вас еще не клонит в сон. Хочу поручить вам одно дельце…

– Какая скука! – простонал Берти, давясь зевком. – Я думал, все мои знакомые понимают, как для меня важен здоровый сон. Даже залп всех пушек Фландрии не сможет ему помешать!

– Пушки Фландрии? – удивился Карстерс. – Возраст позволил вам их застать?

– Мне уже исполнилось тридцать, – похвастался Берти. – А что за дельце? Что вы там для меня припасли?

– Помогите мне стеречь бывшую комнату Дороти, где должна была ночевать молодая Памела Сторбин.

– Стеречь комнату?! В чем правила игры, сэр?

Берти выглядел таким удивленным, что Карстерс заподозрил, что невероятный рассказ миссис Брэдли мог оказаться правдой. «Но даже если и так, – мысленно успокоил себя он, – вряд ли молодой мошенник покусится на меня самого».

Они поднялись по лестнице, разошлись по своим комнатам, сосчитали до пятисот (эту предосторожность предложил Карстерс), а потом в одних носках спустились к комнате Дороти.

– Терпеть не могу разгуливать в одних носках, – пожаловался Берти. – Босиком я чувствую себя беспомощным и очень нервничаю. Как вы велели, я принес туфли в руках.

– Теперь можете обуться, – разрешил Карстерс. – Только смотрите не топайте громко! Видите, я отодвинул кровать на четыре дюйма, чтобы нам было удобнее прятаться здесь, чем вам в прошлый раз.

Выстрел был произведен наугад, но возымел немедленный результат.

– Так вы знаете? – Румянец на лице Берти сменился мертвенной бледностью. – Как мне теперь поступить? Заткнуть вам рот или сознаться инспектору в покушении на убийство?

– Убивать меня нет смысла, – ответил Карстерс с обезоруживающей улыбкой. – Миссис Брэдли все знает, инспектор, похоже, тоже что-то подозревает.

Все это было сказано шепотом. Берти, последовав его примеру, тоже тихо ответил:

– Вы с ней на меня донесете?

– Конечно, нет!

– Вот и славно! – с чувством промолвил Берти. – Я все вам расскажу. Какое облегчение – снять грех с души! Дело было так…

– Только потише! – предупредил Карстерс. – Никто не должен знать, что мы здесь.

– Верно, – кивнул Берти. – Между прочим, в чем суть замысла? Для чего эта засада?

– Сам не знаю, – признался Карстерс. – Просто сидим и ждем. Хотите подложить себе под спину еще одну подушку? Ну вот, а теперь выкладывайте.

 

Глава XVI

Ночные тревоги

Берти заговорил – сначала сбивчиво и неуверенно, потом все более твердо и даже красноречиво:

– Вы, конечно, знаете, что я неровно дышу к Дороти. Это продолжается давно, но ей самой всегда нравился Гард. Неудивительно. А я всегда знал, что ради нее готов на все. Мы с ней знакомы с самого детства, даже тогда я врал ради нее и спасал ее из разных затруднительных ситуаций.

В общем, едва очутившись здесь, Дороти вбила себе в голову, будто Элеонор ненавидит ее. Она боялась, и не за саму себя – хотя не очень приятно знать, что тебя кто-то ненавидит, – а за Гарда. Тот принадлежит к мускулистым молчунам, которые сначала говорят, а потом думают, так что потом бестактные замечания коронера заставляют их недоуменно выпучивать глаза. Знаете таких? Дороти тем более знала, с кем имеет дело, и боялась, что если Элеонор на нее напустится, Гард не даст сестре спуску. Он сам нас предупредил в самых красочных выражениях. Вот я и подумал, что до этого лучше не доводить.

Миссис Брэдли догадывалась, куда ветер дует, и в ту ночь, как вы помните, увела Дороти спать к себе в комнату. Я догадался об их приготовлениях, узнал о муляже, так похожем на живую Дороти, и мне стало ужасно любопытно, что произойдет дальше. Пока мной руководило одно лишь любопытство. Вы меня понимаете?

– Разумеется! – заверил Карстерс.

– Очень надеюсь, – с застенчивой улыбкой продолжил Берти, – потому что мои последующие действия без снисхождения не понять. Честно говоря, мне так хотелось разгадать загадку, что я спрятался на другом этаже, дождался, пока Дороти уйдет в комнату миссис Брэдли, тихонько спустился, прошмыгнул в комнату Дороти – знаю, как нехорошо, даже постыдно это звучит, но я по крайней мере думал, что ночью она туда не вернется, – и спрятался за изголовьем кровати, как мы с вами сейчас. Видите, оно срублено из цельного куска красного дерева, и тут довольно уютно. На мне был темно-коричневый халат и носки.

Карстерс затаил дыхание. Каким он был болваном, заподозрив миссис Брэдли в фантазиях! Умная женщина! Он решил, что обязан принести ей извинения.

– Через час, когда я уже заскучал, отсидел себе все, что только мог, и уже подумывал, не растянуться ли мне на кровати, спасаясь только памятью о смертельном вреде излишнего любопытства, в комнату вошла Элеонор с кочергой наперевес.

Не сочтите меня беспечным. Честное слово, ничего страшнее я в жизни не видывал! На небе была яркая луна, и Элеонор не включила свет. Минуту она стояла неподвижно, вся залитая лунным светом, сжимая в правой руке тяжелую кочергу. Уверен, глаза у нее горели в темноте, как у кошки!

Наверное, Элеонор слышала, как я дышу и как у меня колотится сердце, но, видимо, решила, что это Дороти, крепко спящая на кровати.

Я уже извелся и готовился появиться перед ней и что-то сказать, чтобы снять напряжение, но тут она сделала то, ради чего явилась.

Боже, какой это был кошмар! Элеонор занесла тяжелую кочергу над головой. В тот момент, когда она опустила ее на неподвижную голову лежащей в постели фигуры, я отчетливо услышал ее смех. Клянусь, я едва сдержал вопль ужаса. В тот момент она была совершенно безумна. Не вызывало сомнений, что ее обуревает мания убийства.

Как только кочерга опустилась на голову муляжа, я выскочил из своего тайника. При виде меня Элеонор и издала свой истошный визг.

У вас и то от этого звука кровь застыла в жилах, а представляете, каково было услышать его, стоя с Элеонор нос к носу? Как я с ума не сошел от испуга? Раньше я не знал, что человеческая глотка способна исторгнуть такой нечеловеческий крик! Я опустил руки, и она, швырнув кочергу на кровать, бросилась прочь, в коридор. В следующее мгновение я услышал голоса, скрип открываемых дверей, шаги на лестнице. Не знаю почему – мне ведь нечего было опасаться, – я подумал, что лучше избежать объяснений, и опять спрятался за изголовьем, надеясь на лучшее. В тот момент я не видел для себя другого выхода. В случае если бы меня там обнаружили, я бы объявил себя сомнамбулой.

Так я провел за изголовьем кровати еще полчаса. Дом ходил ходуном, я слышал все ваши голоса, слышал даже, как Гард спрашивает, куда подевался лентяй Филиппсон. Утром я, как вы помните, объяснил, что слышал шум, но не проявил интереса к происходящему, решив, что меня оно не касается, и снова уснул. Удивительно, что никто из вас ни в чем меня не заподозрил.

Можете представить, каково мне было, когда вы всей толпой таращились на останки муляжа на кровати и на кочергу, особенно когда кто-то сообразил включить свет. Я ждал, что кто-нибудь увидит на стене мою тень и извлечет меня из убежища. Но мне повезло: бедняжка Дороти находилась на грани истерики, и все внимание присутствующих было приковано к ней.

Наконец все вышли. После этого я прождал минут двадцать, прежде чем решил вернуться в свою комнату. Я благополучно добрался до нее, но, как вы понимаете, уснуть мне удалось далеко не сразу…

Карстерс размышлял. Теперь он допускал, что его первое впечатление от предложенной миссис Брэдли реконструкции событий было верным: старуха дала волю своей фантазии, предложив его вниманию отъявленный вымысел.

– Чрезвычайно интересное заявление, мистер Филиппсон, – проговорил он веско, забыв в сложившейся ситуации о чувстве юмора. – Чрезвычайно интересно, поверьте.

– Подождите, мистер Карстерс, то ли еще будет, – тихо пообещал Берти.

Карстерс от неожиданности вздрогнул.

– В самом деле?

– Я даже не берусь объяснить, что произошло позднее, – продолжил Берти. – Не знаю, как передать словами этот кошмар. Что ж, я твердо решил снять всю тяжесть со своей души, так что не обессудьте. Я только хочу сказать, что если бы мне пришлось повторить все сначала, то я поступил бы так же. Знаю, все произошло бы без всяких изменений. Ужас, конечно, но тогда мне казалось – как, впрочем, кажется и теперь, – что иного пути нет.

– Что вы натворили? – не выдержал Карстерс. «Наконец-то, – мелькнуло у него в голове, – я получу объяснение этой загадки!»

– Я решил убить Элеонор, прежде чем она причинит вред моей Дороти.

Карстерс обратил внимание на использование собеседником словечка «моей».

– С утра пораньше, часов в шесть, – произнес Берти, – я покинул свою комнату. В одних носках спустился сюда, на нижний этаж, и снова проник сюда. Помните, как вы и старик Бинг попросили меня перебраться с балкона Дороти в окно ванной?

Карстерс, не желая рвать нить его повествования, молча кивнул.

– Я снова проделал то же самое. Для начала открыл и оставил распахнутыми двери на балкон. Потом спрятался за дверью, выходящей на лестницу, и стал ждать, глядя в щелку, когда Элеонор отправится в ванную. Мне повезло: она оказалась ранней пташкой. Как только Элеонор заперлась в ванной, я перебрался с балкона Дороти на внешний подоконник ванной и заглянул внутрь. Элеонор отвернула оба крана и не слышала меня из-за шума воды, поэтому я вернулся на балкон и прождал столько времени, сколько, по моим расчетам, требовалось, чтобы ванна наполнилась.

Опять-таки на мое счастье, Элеонор оказалась любительницей свежего воздуха. Несмотря на утреннюю прохладу, она оставила окно приоткрытым сверху. Я решил, что сумею попасть в ванную не наследив, то есть не разбив стекла, и остался доволен.

В этом месте своего рассказа я прошу вас поверить мне, когда я говорю, что сомневался, как мне поступить дальше. Я не склонен к насилию. Пока я дожидался за дверью комнаты Дороти появления Элеонор, мне пришло в голову, что можно было бы обеспечить безопасность Дороти, не покушаясь на жизнь Элеонор. Подумал: если бы я столкнулся с Элеонор так же, как неизвестный с Маунтджой, да еще до того, как она успела наплести с три короба о причинах своего появления в комнате Дороти прошлой ночью, то просто напугал бы ее, заставив оставить Дороти в покое в будущем. Вы меня понимаете? Я мог бы ограничиться шантажом.

Карстерс кивнул, хотя в темноте этого нельзя было заметить.

– В общем, открываю я окно ванной и готовлюсь перелезть через подоконник, как вдруг происходит нечто странное. До сих пор не знаю, увидела меня Элеонор или ей стало нехорошо по какой-то другой причине, но факт тот, что она вскидывает с хриплым стоном руки и падает вниз головой в ванну, которая, между прочим, уже наполовину наполнилась водой.

Сам не знаю, что со мной стряслось, но я по-кошачьи перепрыгнул через подоконник и с какой-то дикой радостью набросился на девушку. Меня сотрясал восторженный смех, пока я держал ее голову под водой. В это время черти отбивали у меня в мозгу чечетку и весело плескались в воде… Когда я решил, что она мертва, то обмотал цепочку от пробки вокруг ее руки и выпустил воду. Оставив ее лежать со свешенной в ванну головой, я вылез из ванной тем же путем, каким влез, оставив дверь запертой. Дьявольская удача сопровождала меня до самого конца: на обратном пути в свою комнату я не встретил ни души. Я лег, а когда слуга обратился ко мне, уже спал, что называется, без задних ног. Потом никак не мог сообразить, надевая носки, почему они мокрые…

Карстерс отреагировал на завершение рассказа Берти тихим вздохом. Следующие десять минут оба молчали. Неожиданно Берти вскинул голову и прошептал:

– Что это?

Из-за двери доносился странный шаркающий звук. Он прекратился так же внезапно, как начался. С напряженными мускулами, уставившись на дверь, двое мужчин ждали возобновления странного звука. Карстерс успокаивающе положил руку Берти на плечо, чтобы не позволить ему раньше времени покинуть укромное место. Неподвижные, как два валуна, она ждали, напрягая слух и зрение. Наконец звук возобновился, в щели под дверью мелькнул свет.

Последовала пауза, в которой Карстерс успел сосчитать до тридцати. Потом свет свечи пришел в движение, дверь медленно открылась от несильного толчка. Карстерс вцепился в руку Берти.

В открытой двери стояла как воплощение маниакального мстительного гнева Элеонор Бинг. Свечу, мерцающий огонек которой кое-как освещал комнату, она держала в левой руке. В правом кулаке сжимала огромный разделочный нож.

– Боже всемогущий, – тихо промолвил Берти сквозь стиснутые зубы.

Элеонор замерла на месте, прислушавшись. От ее обычной пуританской мины и чопорной манеры не осталось и следа, как и от насмешливой улыбки и аккуратной викторианской прически. Это было само олицетворение злобы – с безумным взглядом, с распущенными волосами, форменное исчадие ада!

От ее смеха у Карстерса застыла в жилах кровь.

– Она безумна, – прошептал он, зачарованно, пусть и с отвращением, наблюдая за Элеонор, подступавшей к пустой постели с высоко поднятым ножом.

Выбравшись из-за изголовья кровати, он стал, стараясь не попасть в круг слабого света свечи, красться вдоль стены. Берти, угадав его замысел, последовал его примеру, избрав противоположную стену.

– Хватаем! – крикнул Карстерс.

Элеонор с визгом, достойным дикого зверя, видя, что кровать пуста и жертва опять ускользнула от нее, полосовала постельное белье, вспарывала перину, драла на лоскуты одеяло, ножом и ногтями превращала в труху простыни. Карстерс обхватил ее руками со спины, Берти отнял у нее чудовищный нож. Элеонор бурно сопротивлялась, с ее губ, привычных к выражениям, лишенным даже подобия чувства, срывалась отборная грязная брань, позорящая английский язык.

– Умоляю, остановите ее! – крикнул Берти и сам попытался зажать ей ладонью пенящийся рот, но был больно укушен и со стоном отдернул руку.

Кто-то включил в комнате свет.

– Это что еще такое? – раздался голос миссис Брэдли. Таких повелительных интонаций мужчины от нее еще не слышали.

Извивающаяся Элеонор заскулила, как собака, ожидающая побоев, и попыталась спрятаться за спиной у Берти Филиппсона.

– Ну-ка! – прикрикнула миссис Брэдли. – Что ты себе позволяешь? Ты устала. Немедленно в постель! Иди-ка сюда. Сюда! – Она шагнула к Элеонор и крепко взяла ее за руку. – И без глупостей! Живо обратно в постель!

Мужчины вышли из комнаты следом за ними и проводили их до комнаты Элеонор.

– На всякий случай нам следует находиться неподалеку, – тихо обратился Карстерс к Берти.

Впрочем, Элеонор как будто не ставила под сомнение власть миссис Брэдли: вся дрожа, она молча подчинилась ее командам.

– Вам больше нет нужды бодрствовать, – заявила миссис Брэдли мужчинам. – Я уложу ее и напою сильным снотворным. Побуду с ней, пока она его выпьет, а потом запру дверь снаружи. Спокойной ночи! Большое спасибо за помощь.

Из кресла, в которое упала Элеонор, донесся жалобный стон.

– Да-да, теперь все хорошо, – пробормотала старуха.

Карстерс и Берти прождали пару минут за дверью, но, не услышав иных звуков, кроме скрипа кровати Элеонор и звяканья стекла, побрели прочь.

– Полагаю, приступ сумасшествия, или что там у нее еще, миновал, – прошептал Карстерс. – Доброй ночи! Наши с вами комнаты соседствуют, так что если опять произойдет нечто, требующее вашего участия, я трижды постучу в стену.

– Обязательно сделайте это. Доброй ночи, – отозвался Берти, после чего они разошлись.

Через пять минут Карстерс, успевший снять рубашку и брюки, вздрогнул от настойчивого стука в дверь. Открыв ее, он оказался лицом к лицу с Алистером Бингом, за спиной которого стояли Гард и Дороти.

– Вы слышите, Карстерс? Что происходит? В доме ужасный шум! Ужасный шум! – прокричал Алистер. – Надеюсь, здесь не творится никаких глупостей?

– Боже! – воскликнул Карстерс. – Что за безобразие?

– Это безобразие, как вы выражаетесь, и есть тот шум, о котором я говорю, – произнес Алистер. – Он доносится из спальни моей дочери. Она утверждает, что не может выйти оттуда. Почему? Почему, я вас спрашиваю?

– Объясню позже, – ответил Карстерс, хватая с вешалки халат и поспешно продевая руки в рукава. – Отправьте Дороти обратно в постель и идемте со мной, оба.

Перед дверью Элеонор они встретили миссис Брэдли, а через пару секунд к ним присоединился всклокоченный Берти, спустившийся на шум.

– Пожалуй, я к ней зайду, – сказала миссис Брэдли, достала из кармана халата ключ от двери Элеонор и громко крикнула, заглушая доносившийся изнутри стук: – Все хорошо, все хорошо, мы здесь!

Элеонор, в ночной рубашке, при виде миссис Брэдли метнулась назад, к кровати, и жалобно заскулила.

– Немедленно в постель! – приказала миссис Брэдли. – Спать! Ты ведь устала? Да, ужасная усталость!

Она помогла Элеонор лечь и аккуратно укрыла ее.

– Да что тут творится, в конце концов? – заорал Алистер Бинг. – Она больна?

– У нее сильнейший нервный припадок, – ответила миссис Брэдли, радуясь, что догадалась прибегнуть к этой вежливой современной формуле. – Боюсь, завтра вам придется вызвать к ней специалиста.

– Столько ужасов, столько мерзостей, – вздохнул Алистер Бинг. – Неудивительно, что у бедняжки помутилось в голове. Похоже, все мы здесь – сборище маньяков. В постель! Всем в постель! – вдруг скомандовал он, замахав на собравшихся руками, как на стаю кур. – Убирайтесь, убирайтесь!

Однако в этот момент Элеонор попросила пить, и Гард вызвался сбегать вниз. Миссис Брэдли вспомнила, что в ее фляжке-термосе остался кофе.

– Разве ей можно кофе? – вмешался Карстерс. – Он же возбуждает, а не успокаивает. Лучше немного теплого молока…

– Мой кофе – все равно что молоко, – возразила миссис Брэдли. – Сейчас принесу, сами убедитесь.

Через десять секунд она вернулась с тем же термосом, из которого несколько часов назад налила себе полчашки кофе.

Гард, брянясь себе под нос, долго искал в кухне выключатель, наконец нашел и вернулся с большой бело-золотой чашкой. Миссис Брэдли щедро налила в нее кофе, и Элеонор выпила его до дна.

– Теперь все будет хорошо, – удовлетворенно сказала миссис Брэдли, благосклонно глядя на растянувшуюся в постели Элеонор.

Когда та, насколько можно было судить, крепко уснула, ее оставили одну, только миссис Брэдли позаботилась на всякий случай запереть снаружи дверь.

– Возьмите-ка ключ, дом все-таки ваш. – Она отдала ключ Алистеру Бингу.

– Вы не считаете, что лучше было бы прямо сейчас пригласить медика? – спросил он.

– Нет. Теперь это излишне. К тому же она уже спит.

Когда Алистера увели, Карстерс подкрался к двери миссис Брэдли и тихонько постучал.

– Вы сказали Алистеру? – спросил он.

Миссис Брэдли, похожая сейчас на взъерошенного орла, покачала головой:

– Мне нечего ему сказать. Элеонор не сумасшедшая, если вы об этом.

– Не сумасшедшая?! – не поверил собственным ушам Карстерс. – Мне она показалась спятившей!

– Никакой специалист этого не подтвердил бы, – возразила миссис Брэдли, качая головой.

– Но, черт возьми, она опасна!

– Я знаю. Но Элеонор начинает представлять опасность только тогда, когда кто-то проявляет симпатию к Берти Филиппсону. Даже Маунтджой ничего не угрожало, пока не появился Берти, хотя в этом случае мотивы Элеонор были разные. Она без ума от Берти, а тут еще Маунтджой оказывается женщиной! Сочетание того и другого привело ее рассудок в смятение, чего не сделало бы каждое из этих обстоятельств по отдельности. Потом она совершила покушение на жизнь Дороти Кларк, обнаружив, что Берти влюблен в Дороти. Этим вечером Берти по неосторожности обращается с нежными речами к малышке Памеле – отсюда намерение Элеонор уничтожить Памелу. Так и будет продолжаться, пока ее не осудят за убийство. Ужасное положение! И все же, – добавила она со своим пугающим смешком, – мы должны надеяться на лучшее.

Ничуть не успокоенный этим благочестивым заклинанием, Карстерс отправился спать. В его снах царил хаос, и он проснулся совершенно не отдохнувшим.

Ранним утром из соседней спальни донеслись звуки, свидетельствовавшие о том, что Берти Филиппсон тоже бодрствует. В ответ на стук Карстерса в стену он открыл дверь, соединявшую их комнаты, и вошел.

– Послушайте, – произнес Берти, – мы действительно видели ночью Элеонор с ножом для разделки мяса или мне приснилось?

– Вот и мне хотелось спросить о том же самом, – подхватил Карстерс. – Но есть вопрос пострашнее: как нам теперь поступить? Без сомнения, сегодня они вызовут врача. Между прочим… – Он замялся, соображая, как лучше выразить свою мысль.

– Что?

– Дело в том… В общем, так! – решился Карстерс. – Почему бы вам уже сегодня утром не отвезти Памелу домой и не побыть немного со Сторбинами?

– Я сам об этом подумывал, – хмуро проговорил Берти, – но вряд ли проклятому инспектору понравится, если один из нас укатит до того, как он завершит расследование этого жуткого дела.

– Ну, не знаю… – протянул Карстерс. – Ни на кого из нас у него ничего нет. Кроме того, никто не мешает ему установить за нами наблюдение.

– Я поговорю с ним после завтрака. А сейчас – ванна, бритье, короткая прогулка. Этот кошмарный дом начинает действовать мне на нервы.

Он взял в своей комнате полотенце и прочие принадлежности и, спускаясь по лестнице, бросил через плечо:

– Даже Элеонор вряд ли понадобится ванная в такой безбожно ранний час! Шесть пятнадцать утра!

Но именно это и произошло, в чем они убедились через час, когда Берти, устав ждать, махнул рукой на вежливость и нетерпеливо замолотил кулаком в дверь. Наконец он в панике сбегал за Карстерсом, и вдвоем они подняли такой крик, что собрали всех обитателей, приготовившихся узнать про несчастье, в очередной раз свалившееся на злополучный дом.

Пришлось выломать только что починенную дверь. За дверью их ждал труп.

Элеонор лежала в ванне. Когда ее подняли, она оказалась холоднее воды, в которой лежала.

 

Глава XVII

Дознание

Дознание в отношении Элеонор Бинг проводилось в просторной и светлой гостиной «Чейнинг-Корт». Солнце в окне, еще более яркое по контрасту с мрачными одеждами и бледными напряженными лицами родственников и гостей, казалось неуместным и лишним.

Присяжные принесли присягу, медэксперты отправились наверх освидетельствовать тело, хотя к этому времени все присутствующие знали, что заключение местного врача уже подтверждено крупным лондонским специалистом и причина смерти не вызывает сомнений.

– Не захлебнулась? – воскликнул, узнав об этом, Алистер Бинг. – Тогда что же, доктор? Сердечный приступ?

– Мистер Бинг, – важно проговорил врач, – вам все сообщат в свое время. А пока вынужден предупредить вас, что не смогу сделать заключение о причине смерти без вскрытия.

– Но ведь… Как же так? – забормотал Алистер.

– Мне чрезвычайно жаль, – вздохнул врач и, поколебавшись, продолжил: – Я предпочитаю испросить другое мнение. Дело в том, что… Я даже не знаю как… Одним словом, вам следует быть готовым к новому потрясению. Полагаю, смерть вашей дочери наступила от действия яда.

Первым вызванным свидетелем был Берти Филиппсон, отвечавший на вопросы об обнаружении тела. Затем настала очередь результатов судебно-медицинской экспертизы.

– Вы говорите, что смерть наступила не от утопления? Какова же, по вашему мнению, причина смерти?

Судмедэксперт показал, что смерть была вызвана чрезмерной дозой медикамента. В ответ на дальнейшие вопросы коронера было сказано, что вскрытие обнаружило следы средства под названием гиоцингидробромид.

– В достаточном количестве, чтобы не возникло сомнений, что именно оно вызвало смерть? – спросил один из присяжных.

– В желудке обнаружено одна целая три четвертых грана данного вещества.

В ответ на последующий вопрос прозвучало разъяснение, что смертельная доза равняется четверти или половине грана.

Инспектор Боринг высказал мнение, что препарат не был принят жертвой самостоятельно. Он заявил, что присутствовал при обнаружении тела, а затем обыскал дом в поисках яда.

– До или после того, как вы узнали о результате вскрытия? – уточнил коронер.

– Как только тело вынесли из ванной комнаты, – ответил Боринг.

– Что заставило вас заподозрить яд?

– Дело в том, сэр, что когда волосы трупа почти сухи, странно было бы подозревать утопление.

До этого положение тела в ванне было подробно описано другими свидетелями, поэтому присяжные сразу поняли мысль инспектора.

– Но почему яд? – спросил присяжный.

– Днем раньше мисс Бинг прихворнула, ее осмотрел врач. Я подробно расспросил его о состоянии ее здоровья, и он заверил, что она совершенно здорова, все органы в хорошем состоянии, телесные повреждения отсутствуют. Врач, осмотревший умершую, не обнаружил ран и других свидетельств насильственной смерти. Мне осталось предположить, что ее отравили.

– То, что мисс Бинг умерла от отравления, является доказанным фактом, – заявил коронер. – Жюри остается установить, приняла ли она яд сама, и если так, то по ошибке ли или с намерением покончить с собой, и не был ли яд получен от кого-то другого – опять-таки случайно, ошибочно или намеренно.

Дальнейшие показания инспектора подтвердили последнюю версию. Он повторил, что обыскал дом, и заявил, что нашел в спальне лауданум, гамамелис и пузырек с дезинфицирующим средством. Он был осведомлен о том, что она неоднократно приобретала аспирин. Смерть вызвало другое вещество, однако более тщательный обыск, произведенный после ознакомления с врачебным заключением, не позволил обнаружить следов гиоцина. По мнению инспектора, умершая вряд ли могла раздобыть данное средство и тем более не могла так спрятать емкость с ним, чтобы профессионально проведенный обыск не позволил обнаружить ее.

Судмедэксперт показал, что смерть должна была наступить вскоре после приема столь значительной дозы препарата, поэтому у умершей не должно было остаться времени на то, чтобы уничтожить все следы емкости с ядом.

Из спальни Элеонор принесли рюмку, в которую миссис Брэдли, по ее словам, налила снотворное. Вторая горничная по фамилии Кобб вспомнила, что забрала с того же столика использованную чашку.

– Почему, забрав чашку, вы не тронули использованную рюмку? – спросил коронер.

Девушка ответила, что «мисс Элеонор всегда отчитывала нас, если мы что-то разбивали, поэтому я побоялась трогать рюмку, зная, что она из сервиза, и оставила ее на месте в надежде, что Флорри, вытирая пыль, увидит ее и отнесет в кухню. Но офицер полиции пришел раньше Флорри. Бело-золотая чашка – другое дело: кухарка разбивает в нее яйца, поэтому я отнесла ее вниз и вымыла вместе с остальной посудой».

– Где теперь эта рюмка? – поинтересовался присяжный.

Инспектор Боринг ответил, что рюмка отправлена на анализ остатков содержимого и он надеется получить результаты анализа через день-другой.

Вскоре вызвали миссис Брэдли и подробно расспросили об ее перемещениях в ночь смерти Элеонор. Ее рассказ о странном поведении Элеонор получил подтверждение из уст Карстерса и Берти Филиппсона. Миссис Брэдли признала, что дала умершей снотворное, а затем, уступив умелому давлению, показала, что это был безвредный раствор брома, который часто прописывают от бессонницы.

Затем возникли вопросы про чашку кофе. Миссис Брэдли утверждала, что чашка была чистая, ее принес из кухни Гард Бинг (он позже подтвердил это), и она налила в нее кофе из своего термоса на глазах у нескольких очевидцев.

После этого коронер приостановил дознание, заявив, что жюри присяжных не в состоянии вынести вердикт, пока нет результатов анализа содержимого рюмки.

Разбирательство оставило инспектора Боринга озадаченным, при этом пробудив в нем острое любопытство. Он сразу доложил обо всем начальнику полиции графства. Тот внимательно выслушал его и сказал:

– По словам мистера Бинга, миссис Брэдли отдала ему ключ от комнаты Элеонор, и он не понимает, как его дочь сумела утром покинуть свою спальню и запереться в ванной.

– Да, сэр Джозеф, – кивнул инспектор. Эта мысль уже приходила ему в голову.

– Что ж, – продолжил начальник полиции, пристально глядя на мрачного инспектора, – я бы попросил у мистера Бинга ключ, если он еще у него. Ключик достоин раздумий, Боринг.

На угрюмой физиономии инспектора появилось подобие усмешки.

– Вы хотите сказать, сэр, что я найду…

– Не один ключ, Боринг, а целых два. А если всего один, то он, наверное, не подойдет к замку двери мисс Элеонор. Если он подойдет, то это будет не тот ключ, который вручила Бингу миссис Брэдли, а если тот и если подойдет, то, значит, никто не проверял, действительно ли она заперла дверь.

– Вы полагаете, сэр…

– Боринг, – прервал начальник подчиненного, глядя в потолок и сложив кончики пальцев, – я не полагаю, а уверен. Но доказательства, Боринг, – совсем другое дело.

– Так точно, сэр. Я разузнаю про ключи. Спасибо за подсказку, сэр. Еще мне хотелось бы допросить девушку, ночевавшую у них. Кажется, ее фамилия Сторбин.

– Это я обеспечу, – пообещал начальник полиции. – О чем вы намерены расспрашивать ее?

– Главным образом, сэр, о том, где и как провела ночь миссис Брэдли после того, как напоила кофе мисс Бинг.

– Прекрасно, – кивнул Джозеф, вставая из-за стола. – Мне предстоит деловая встреча с сэром Томасом Сторбином, заодно я задам все ваши вопросы мисс Памеле.

Возвращаясь в поместье в коляске мотоцикла под управлением сержанта, Боринг пребывал в глубокой задумчивости.

– Высадите меня перед воротами, – попросил он. – Дальше я пойду пешком. Ни к чему объявлять, что я снова вернулся сюда.

Сержант понимающе ухмыльнулся и остановился на изгибе гравийной дорожки, за кустами, чтобы мотоцикл и пассажира не было видно из дома.

– Приезжайте за мной в пять часов, – велел инспектор. – Ждите чуть поодаль, я могу выйти из калитки в ограде.

Он быстро зашагал к дому, а сержант уехал.

Первым, кто повстречался Борингу, был Берти Филиппсон, приветствовавший его со страдальческой усмешкой.

– Ну как, инспектор, наручники начищены? – спросил он.

Инспектор улыбнулся:

– Скоро увидим, сэр.

– Надеюсь, полиция знает, кто это сделал? – проговорил Берти, продолжая усмехаться, но уже с тревогой, не прошедшей мимо внимания инспектора.

– Может, знает, сэр, а может, и нет. Где мне найти мистера Бинга?

– Нет уж, тревожить старого беднягу Бинга пока рано! – воскликнул Берти. – Несчастный старикан сам не свой. Где ваша деликатность, инспектор? Как можно волновать человека в таком состоянии?

Инспектор лишь пожал плечами.

– Долг есть долг, сэр, – промолвил он нравоучительным тоном. – Я неизменно привержен долгу. Даже неприятным долгом нельзя пренебрегать. Уверен, что старый джентльмен перенес сильнейший удар, но не сомневаюсь, что он первый желает раскрытия убийства дочери.

– Послушайте, а вам не приходит в голову, что она могла совершить самоубийство? Так думаем все мы, кроме…

– Кроме кого? – насторожился инспектор.

– Кроме миссис Брэдли. Она утверждает, будто Элеонор убили.

– Вот как? Очень интересно, сэр, что миссис Брэдли придерживается такого мнения. На чем она его основывает? Или это всего лишь женская интуиция? – Инспектор сопроводил свое предположение саркастической улыбкой.

Берти хихикнул:

– Она говорит, что Элеонор ни за что не завладела бы таким ядом, хотя яду в доме столько, что, будь у нее желание совершить самоубийство, она могла бы сделать это раз двадцать. А еще она много рассуждает о психологии: дескать, такая, как Элеонор, ни за что не наложила бы на себя руки. Цитирует разные книжки и статьи, главным образом американских и немецких авторов, доказывая свою правоту. По мне, все это ерунда, хотя я, если честно, ничего в подобном не смыслю.

– Как и я, сэр, – сознался Боринг. – А миссис Брэдли бывала в Америке? – неожиданно спросил он.

– Вроде бы да. Впрочем, я ничего толком про нее не знаю.

– Понятно. Что ж, я пойду. Вы возвращаетесь в дом, сэр?

– Только в гараж, – ответил Берти. – Хочу заскочить к Сторбинам и проведать юную Памелу. Вероятно, останусь на чай. Полагаю, у полиции нет возражений?

– Ваше предположение верное, сэр, – ответил инспектор с потугой на юмор. – Полиция, надо полагать, будет знать обо всем, что вы там делаете и даже говорите.

– Благодарю за намек, – улыбнулся Берти, расставаясь с инспектором у края террасы. – Буду нем как рыба.

Боринг поднялся по ступеням и заглянул в дом. Миссис Брэдли сидела одна, читая книгу. Инспектор зашагал дальше и исчез за углом дома.

– Ха-ха! – вдруг произнесла миссис Брэдли. – Нас не покидает око закона.

И она продолжила чтение. Тем временем инспектор Боринг, решивший, что заметил мелькнувшего за углом Алистера, ускорил шаг и убедился, что не ошибся.

– Мистер Бинг, я хочу с вами поговорить, – начал он.

Тот повернул голову и остановился:

– Это вы? В чем дело? Прошу покороче. Я не в том настроении, чтобы выдержать допрос.

– Что вы, сэр! – возразил Боринг. – Я просто хотел узнать, остался ли у вас ключ, полученный от миссис Брэдли.

– Ключ? – нахмурился Алистер. – Какой ключ? Тот, который мне дала миссис Брэдли? У меня его нет. Дело в том, инспектор, – он кашлянул и опасливо оглянулся, – что я его куда-то задевал…

– Жаль, сэр. Придется потратить бесценное время на поиски. Вы не могли бы поручить это горничным? Ключ мне необходим.

– Они уже искали! Искали! – повысил голос Алистер, как всегда, сварливо.

– Что ж, тогда я сам, – небрежно бросил Боринг и, больше ничего не сказав, проник в дом через дверь для слуг.

Упитанная женщина в кухне поместья закатила глаза.

– Ради всего святого, инспектор, вы же на отправите меня на виселицу? – воскликнула она. – Это не я. Честно, не я!

– Пока что вы вне опасности, – усмехнувшись, заверил он. – Мне нужны обе горничные.

– Значит, так, девушки, – обратился он к напуганным, близким к истерике горничным, – мне необходимо знать, где ключ от двери спальни мисс Элеонор Бинг.

Младшая, Мейбл, повернулась к Флорри, старшей:

– Выкладывай, Флор, иначе угодишь за решетку!

Та, вытирая глаза, поведала, что совершенно не желает причинить хозяину вред, потому что хозяин добрый, когда на него не находит, но все-таки она женщина и признается, что видела, как он что-то выбросил, и даже слышала, как это «что-то» звякнуло о каменное дно круглого пруда. Дело происходило утром, сразу после дознания.

– Ему известно, что вы за ним подсмотрели?

Страх перед полицией не помешал Мейбл истерически хихикнуть. Боринг сурово посмотрел на нее, она икнула и разрыдалась.

– Что вы, сэр! – воскликнула Флорри. – Если бы он знал, то мне бы не жить! Уж такой у него нрав… – Не находя слов для описания нрава Алистера Бинга, горничная закончила: – Когда он зол, в него словно дьявол вселяется!

Вскоре Боринг уже с интересом разглядывал ключ средних размеров. Перед этим он, пожертвовав достоинством, плюхнулся на живот и выудил ключ из круглого декоративного пруда глубиной десять дюймов и диаметром девять футов после того, как четверть часа с бранью шарил рукой по покрытому илом дну.

– Теперь выясним, подходит ли он к замку, – пробормотал себе под нос инспектор. – Почему Алистер Бинг выбросил его? Причем туда, откуда при желании мог бы легко достать его? И вообще, любопытно, какими были отношения между отцом и дочерью?

Тем временем родственники и гости покойной Элеонор Бинг страдали от внезапности и загадочности постигшей ее кончины. Все, за исключением миссис Брэдли, больше обычного смахивавшей теперь на юркую представительницу класса пернатых, были мрачны, озабочены, вели себя неуклюже, пребывали в самом недобром расположении духа. Даже оптимист Карстерс с трудом справлялся с тревогой, вызванной событиями последних дней. Что до Алистера Бинга, то он не мог заставить себя сказать кому-либо хоть одно учтивое слово. Остальные, впрочем, усматривали в его нестерпимой грубости потрясение и горе и мирились с ней, зато вовсю ссорились друг с другом.

– С ума сойти! – повторял Гард, взбешенный трагической новостью и тем, что они с Дороти поругались (она даже расплакалась). Он не выносил ее слез, полагая, как большинство мужчин, что слезы – женская уловка, сродни удару ниже пояса. – С ума сойти! Этот кошмар попал в газеты, все они треплют имя Элеонор и вопят о ее гибели в огромных заголовках. Кто-то даже умудрился сделать и опубликовать фотографию! Сегодня днем я сам прогнал с нашей территории парочку местных репортеров. Держу пари, завтра они нагрянут сюда толпой. Если они пристанут к отцу, он кого-нибудь из них прибьет – и правильно сделает! Никак не возьму в толк, – продолжил он, – почему мы должны терпеть подобные домогательства? Разве мы кому-то причинили вред? Покой – вот все, о чем мы просим. А нас норовят разорвать на куски…

Он свирепо закусил губу и уставился невидящим взглядом в камин.

– Мы так и не нашли ключ, потерянный вашим отцом, – сказала миссис Брэдли, желая сменить тему. – Похоже, его выкрали и выбросили. Может, хорошенько порыться в золе? На этой неделе ее еще не выгребали.

– А что, неплохое развлечение! – встрепенулся Гард, обретая свою привычную жизнерадостность. – Только пускай нас всех потом как следует продезинфицируют. Нет уж, пусть поисками занимается инспектор.

– Уймись, Гард! – не выдержала Дороти. – Через минуту ты скажешь что-нибудь лишнее и недопустимо грубое. Терпеть не могу твою вульгарность.

– Выше голову! – бросил он жене, злобно пиная коврик перед камином. – Лучше ступай спать! Ты вся желтая от раздражения.

– Отлично, – зловеще прошипела Дороти, ловя его на слове и направляясь к двери. – Спокойной ночи.

Гард зажег свою трубку и свирепо запыхтел.

Следующим утром все в доме были вынуждены прятаться от назойливых журналистов и репортеров, надеявшихся раздобыть информацию из первых уст, фотографировавших дом, прорывавшихся в роковую ванную и мечтавших разжиться жизнеописанием всех членов семьи, особенно Элеонор, а также биографиями покойной Маунтджой и здравствующей миссис Брэдли.

– Вот что я вам скажу, – говорил Гард пятидесятому по счету ревностному молодому человеку, приставшему к нему с самого утра. – Лучше бы вам провалиться сквозь землю, да еще прихватить с собой всю эту проклятую толпу!

Репортер, крупный неопрятный субъект, обливавшийся по`том, – он бегом преодолел полмили от станции в тщетной надежде оказаться на месте действия первым, – вытирал лицо платком, с упреком взирая на Гарда.

– Это в ваших же интересах, – продолжил тот. – Если мой отец заметит кого-нибудь из вас, то откроет пальбу: он дал слово пролить кровь и обычно не бросает слов на ветер. Разве не довольно с нас трупов? Так что будьте умником, ноги в руки – и бегом отсюда. Оставьте о себе хорошее впечатление!

– Но послушайте, мистер Бинг! – взвыл репортер, вооружаясь огромным блокнотом.

– Ничем не могу помочь! Бегите отсюда, пока целы. В вашем распоряжении всего минута.

– Послушайте, мистер Бинг… – гнул свое репортер, уже открывший блокнот и деловито лизнувший карандаш.

Гард приблизил свое лицо к его так, что они чуть не столкнулись носами. Они были одного роста, глаза оказались на одном уровне.

– Последуйте моему совету, иначе поплатитесь разбитой физиономией! – пригрозил он.

– Полегче! – Репортер усмехнулся и отступил. – В ближайшее воскресенье я женюсь. Плохо заключать брак с фонарем под глазом.

– Женитесь? Да поможет вам Бог! – набожно изрек Гард, все еще переживавший после вчерашней размолвки с Дороти. Он потряс здоровенную влажную лапищу репортера и с сочувствием потрепал его по плечу. – Да услышит Господь наши молитвы, мой бедный собрат. – И с этими словами он повел непрошеного гостя к воротам, чтобы удостовериться, что тот все понял и уходит.

Слуги действовали по-другому, но результат был не хуже. Кухарка открыто грозила всем чужакам скалкой. Мендер задирал нос и заявлял всем, будто они ошиблись адресом и им следует отправиться в «Чейнинг-Корт» близ Бирмингема, после чего желал обманутым счастливого пути.

Молодой репортер, препровожденный Гардом к воротам, встретил на станции своего коллегу.

– Поздно, дружок, – сообщил он. – Зал полон, все места заняты, в дверях возвращают деньги за билеты. Просмотр действа стоя запрещен. Если хочешь знать мое мнение, они там все убийцы, включая слуг. Ты бы видел, как меня выпроваживали!

– Серьезно? – удивился репортер, сверкая из-под очков в роговой оправе глазами тигра, выискивающего добычу. – Они умудрились избавиться даже от тебя?

– Представь, да! Более того, туда я не вернусь. Малышу Эдди пока рано ложиться в гроб. Последуй моему совету и обходи поместье за добрую милю. Нездоровое местечко для спокойной здоровой молодежи, как мы с тобой! Знаешь, как я поступлю? Сяду вон в том пабе через дорогу и запишу подробности эксклюзивного интервью, которое мне дал мистер Гард Бинг. И ты не отставай. До поезда в три тридцать еще есть время, я успею поделиться с тобой полным описанием этого джентльмена…

 

Глава XVIII

Арест

Инспектор Боринг, покативший на велосипеде на встречу с начальником полиции графства, встретил его машину по пути: сэр Джозеф решил сам посетить «Чейнинг-Корт».

– Отдайте велосипед Томпсону, – распорядился он, – и сядьте за руль. Вы мне нужны.

Водитель покинул свое место, и Боринг сел в машину вместо него.

– Я намерен присутствовать на возобновленном дознании, – объяснил сэр Джозеф. – Вам известно о каких-либо новых уликах?

– Готов результат анализа содержимого рюмки, – ответил Боринг, – но он подтверждает показания миссис Брэдли. Как она и говорила, в рюмке было обычное снотворное на основе брома.

– Вот оно что! А что там могло бы находиться, по вашему мнению?

– Узнав, что кофейную чашку вымыли, а рюмку оставили для полиции, я был готов именно к такому результату, сэр, поэтому не разочарован, – угрюмо произнес Боринг. – Жаль, что чашка досталась нам в вымытом виде, сэр!

– Бросьте! – Сэр Джозеф махнул рукой. – Зря вы считаете, что анализ остатков из кофейной чашки содержал бы следы яда. Как насчет ключа от двери спальни?

– О, здесь я в недоумении, сэр. Мистер Бинг – старый, а не молодой – выбросил его.

– Как? – Сэр Джозеф удивленно приподнял брови. – Паршиво, Боринг! Пожалуй, я придержу руль, пока вы будете мне об этом рассказывать.

– Вот и я того же мнения, сэр. «Паршиво дело!» – именно это я себе и сказал. Но потом я нашел ключ. Одна из горничных проявила наблюдательность: она видела, как хозяин бросил ключ в декоративный прудик справа от дома. Я попробовал отпереть им дверь спальни покойной сразу после того, как выудил, высушил и очистил. Ключ не подходит для замка!

– Ну и чудеса! – покачал головой сэр Джозеф. – Зачем ему было выбрасывать ключ?

– Я застал его одного, сэр, и задал этот самый вопрос, скрыв, что ключ найден.

Начальник полиции кивнул:

– Полагаю, вы хотели разобраться, знает ли он, что ключ не тот?

– Именно так, сэр. Он смутился, занервничал и в конце концов сознался, что выбросил ключ от испуга, услышав показания на дознании. Похоже, бедняге не пришло в голову, что его дочь могли отравить до того, как миссис Брэдли заперла дверь и отдала ему ключ. Вообще-то я ему верю, сэр. Это невыдержанный старый болван, мгновенно заводящийся по любому поводу.

– И снова мы возвращаемся к миссис Брэдли, – задумчиво проговорил сэр Джозеф. – Давайте съедим по сандвичу, покурим и обсудим положение.

Он откинулся на удобном кожаном сиденье и стал излагать свои соображения:

– Начнем с мотива. Предположим – строго между нами, так, чтобы наши подозрения не просочились раньше времени, – что миссис Брэдли виновна. Ее мотив я способен угадать. Увы, Боринг, присяжные такой мотив не примут. Британское общество не верит в бескорыстие, и я снимаю перед ним шляпу, хотя здесь возможна именно полная личная незаинтересованность, верх альтруизма, то есть крайне необычное явление. Мотивов у преступницы могло быть целых два. Во-первых, намерение спасти жизнь женщин и девушек, а во‑вторых, желание уберечь саму Элеонор Бинг от виселицы или от Бродмура.

– Значит, вы верите их россказням про мисс Бинг, орудовавшую разделочным ножом? – удивился инспектор Боринг. – Мне это показалось заимствованием из дешевого бульварного романа.

– Знаю. Как раз поэтому это правда. Видите ли, Боринг, оба человека, рассказавшие это, не относятся к любителям дешевого чтива и лживых воскресных газетенок. Любой из них охотнее изобрел бы что-нибудь менее захватывающее, и вот тогда я бы им не поверил!

– Значит, вы верите, что история с маской Гая Фокса – еще одна попытка убийства? Получается, мисс Кларк, ныне миссис Гард Бинг, чудом избежала смерти?

– Здесь ошибочно только слово «чудом». А вы другого мнения? Более того, я знаю, почему кричала Элеонор: в ту ночь она увидела, что на нее смотрят.

– Миссис Брэдли? Если так, сэр, то она же следующим утром безуспешно пыталась утопить несчастную в ванне. Она проявила упорство и наконец достигла цели.

– Не торопитесь, Боринг, не торопитесь, – усмехнулся сэр Джозеф. – Вы слишком невысокого мнения о характере и способностях миссис Брэдли, если считаете, что она, пойдя на подобный риск, позволила бы своей жертве выжить. Если это было делом рук миссис Брэдли, то почему мисс Бинг не указала на нее, придя в себя?

– Страх? – предположил инспектор.

– Не исключено. Но я склонен думать, что Элеонор Бинг покрывала кого-то, к кому была неравнодушна. Обойдемся пока без имен, иначе мне придется возглавить официальное следствие, а я не хочу обвинять совершенно безобидного человека в покушении на убийство. В общем, не станем будить спящих собак, они заслужили спокойный сон. Вернемся к нашим непосредственным проблемам.

– Отлично, сэр, – ответил Боринг, воспрянувший от начальственных сандвичей, спиртного из фляжки и табака. – А что вы скажете о подложном ключе, сэр?

– Миссис Брэдли необходимо было вернуться в спальню Элеонор Бинг, чтобы довести свой план до конца и избавиться от тела в ванне. Заставьте говорить горничную Мейбл, забравшую кофейную чашку. Разве она не сообщила на дознании, что слышала голос Элеонор Бинг, ответивший из спальни, когда она постучала утром ей в дверь?

– Да, сэр, именно это она и говорила, но я знаком с такими девицами. Они выпаливают первое, что приходит им в голову, не позаботившись хоть немного подумать. Если бы Мейбл Кобб сначала думала, а потом говорила, то сообразила бы, что описывает предыдущий день, а не утро убийства.

– Почему? – спросил с улыбкой сэр Джозеф.

– Начать с того, сэр, что Элеонор Бинг не было в спальне. Она находилась в ванной. Но это не важно, раз уже была мертва, как установлено медицинской экспертизой. Ее нашли менее чем через час после обычного времени, когда горничная звала ее утром, и хотя доктора в наши дни всегда колеблются с точным определением времени смерти, никто из них не утверждал, что она пролежала мертвой так недолго. Поэтому я считаю, что горничная, позвав Элеонор Бинг, не могла услышать в ответ из спальни ее голос.

– Именно к этому я и веду, Боринг, – кивнул сэр Джозеф. – Мейбл Кобб не могла слышать голос Элеонор, поскольку та была мертва. Так чей же голос она слышала? Я вам отвечу: голос убийцы.

– Но как же тогда, сэр…

– Минуточку. Я поделюсь с вами впечатлением от беседы с мисс Памелой Сторбин, и тогда вы поймете меня лучше. В общем, я установил следующие факты. Во-первых, миссис Брэдли увела Памелу Сторбин ночевать к себе в комнату. При этом она могла ей соврать, потому что потребовала обещания не упоминать о перемене комнат Элеонор. Мы знаем, зачем понадобилась эта перемена: надо было уберечь Памелу от Элеонор.

Во-вторых, я выяснил, что миссис Брэдли в ту ночь не ложилась спать. Услышав некие звуки из той части дома, которая расположена недалеко от ее спальни, она выскользнула оттуда и несколько минут отсутствовала. Звуки, видимо, разбудили Памелу, и следующие полтора часа она от испуга не могла уснуть.

В-третьих, миссис Брэдли вернулась в свою спальню, села в то же кресло, в каком сидела раньше, и взялась за книгу, но еще через пять минут новые звуки и сдавленные крики заставили ее опять выйти. Очень скоро она вернулась за термосом. В ту ночь миссис Брэдли в свою спальню больше не возвращалась. Проснувшись утром, Памела ее не увидела.

– Очень интересно, сэр. Можно задать пару вопросов? – спросил Боринг, доставший блокнот и прилежно записывавший слова сэра Джозефа.

– Разумеется. Мне самому пришли на ум кое-какие вопросы, когда я выслушал рассказ Памелы. Я задал их ей. Полагаю, ваши вопросы будут аналогичными.

– Сэр, сколько времени ушло у миссис Брэдли на то, чтобы взять термос и снова выйти?

– Я тоже об этом спросил. Памела утверждала, что миссис Брэдли буквально ворвалась, ударившись рукой о шкаф, схватила термос со столика у кресла и вылетела вон.

– Да, – вздохнул инспектор. – Я надеялся, что мисс Сторбин видела, как она колдует над своим термосом.

– Как я ни добивался, девушка твердо стояла на своем.

– Как же она сумела все это разглядеть?

– Миссис Брэдли пользовалась электрической лампой для чтения, – пояснил сэр Джозеф. – Она не светила Памеле в лицо, иначе это помешало бы ее сну, но света хватало, чтобы наблюдать за миссис Брэдли и за ее действиями.

– И самый главный вопрос, сэр: откуда у мисс Сторбин уверенность, что миссис Брэдли не возвращалась в спальню, выбежав оттуда с термосом?

– Об этом я ее тоже спросил. Она ответила, что была напугана. Миссис Брэдли так долго не возвращалась, что мисс Сторбин встала и приперла дверь креслом. Утром кресло еще стояло под дверью, а девушка оставалась в спальне одна.

– Что ж, звучит исчерпывающе, сэр. Не знаю, правда, ваших мыслей…

Начальник полиции графства грустно покачал головой. Он терпеть не мог Элеонор Бинг.

– Я обязательно расспрошу Мейбл Кобб про голос, который ответил ей, сэр, – сказал Боринг, немного помолчав. – Если она его действительно слышала, то это очень ценная косвенная улика. Похоже, она исключает всех мужчин. Остаются только миссис Брэдли, мисс Сторбин и миссис Гард Бинг. Мисс Сторбин мы тоже можем исключить. Вряд ли это могла быть миссис Гард Бинг, это ведь была ее первая брачная ночь, и трудно представить, чтобы она покинула мужа и залезла в постель Элеонор до шести тридцати утра. Остается миссис Брэдли.

– Похоже на то, – согласился начальник полиции без энтузиазма. – Что ж, можно ехать дальше. Как бы не опоздать на возобновившееся дознание! Если повезет, мы успеем на оглашение вердикта.

– Без меня не начнут, – усмехнулся инспектор, заводя автомобиль. – Я – один из главных свидетелей.

– Между прочим, – заговорил сэр Джозеф, – тот факт, что ключ не подходит к двери спальни, как будто свидетельствует в пользу Алистера Бинга? Виновный не выбросил бы ключ, а сохранил бы его как доказательство того, что не мог с его помощью попасть в комнату Элеонор. Кстати, вы заметили что-нибудь насчет ключа от двери ванной, когда ее взломали?

– К моему появлению в двери ванной с обеих сторон не было ключа, – доложил Боринг, сверившись со своим блокнотом. Для этого ему опять пришлось передать руль начальнику.

Машина въехала в ворота «Чейнинг-Корт».

– Тем не менее дверь ванной была заперта, и пришлось ее ломать, чтобы попасть внутрь, – задумчиво произнес сэр Джозеф.

– Зато ключ, не подходящий к двери Элеонор Бинг, подходит к двери ванной! – торжествующе воскликнул инспектор.

– А замки в дверях нижней и верхней ванных комнат одинаковые, – добавил сэр Джозеф.

Боринг помрачнел, испугавшись, что упустил данный факт, но вскоре опять просиял:

– Тогда миссис Брэдли могла бы отдать Алистеру Бингу один ключ от ванной, а сама использовать другой, оставив при себе ключ от двери спальни Элеонор!

После прибытия инспектора разбирательство возобновилось. Карстерс выступил с показаниями, потом вышел в сад и вскоре вернулся в малую гостиную как раз в тот момент, когда жюри присяжных готовило свой вердикт. Коронер встретил его недовольным взглядом, и Карстерс тихо сел. Миссис Брэдли наклонилась к нему и прошептала так громко, что ее услышали все присутствующие:

– Этот глупый человечек считает, что преступница – я.

Карстерс с трудом подавил побуждение захихикать, как легкомысленная школьница, и покосился на коронера. Тот, конечно, услышал непочтительное замечание, нахмурился, раздраженно постучал по столу и потребовал тишины.

Воцарилось молчание, и в гостиную вернулись отсутствовавшие всего две минуты присяжные. Старшина (в обычной жизни – местный мясник) провозгласил вердикт зычным голосом, который привык применять, расхваливая лучшие куски туши:

– Предумышленное убийство неизвестным или неизвестными!

Карстерс глубоко вздохнул. «Смерть вызвана отравлением, а не утоплением, – мысленно произнес он. – Звучит неважно! Что заставило их признать это убийством? Судя по уликам, вернее, по их отсутствию, это с тем же успехом могло быть самоубийством».

Миссис Брэдли, гордая своим умением читать чужие мысли, увлекла его в сад и заговорила о том же самом, что удивило его самого.

– Ужасный коронер велел им счесть это убийством! – заявила она. – В противном случае они наверняка сочли бы это самоубийством.

– Велел? – удивился Карстерс.

– Как же иначе? Его поведение – сплошной позор. Всем известно, что обычные суды пристрастны, но коронерский суд просто обязан быть беспристрастным! Эти болваны с легкостью назвали бы это самоубийством по одному его намеку. Но нет, ему понадобился вердикт «убийство», и он его добился. Я попала в очень сложное положение: чашку-то вымыли! Ужасный человечек вцепился в данное обстоятельство – и вот вам результат!

– Неудивительно, что вы взволнованы, – сказал он. – Господи! Действительно, жаль, что Мейбл Кобб понадобилось унести чашку.

– Господня милость будет мне как нельзя кстати, – с чувством подхватила миссис Брэдли. – Помяните мое слово, пройдет совсем немного времени, и я угожу на скамью подсудимых.

Карстерс пробормотал что-то сочувственное, но, как обычно, не нашелся с приличествующим случаю ответом.

– Я не признаю вину, – заявила миссис Брэдли. – Меня будет защищать Фердинанд Лестрендж.

– Он же совсем молод!

– Тридцать девять лет, появился на свет в мой восемнадцатый день рождения, – отчеканила миссис Брэдли. – С 1908 по 1911 год – Оксфорд, с 1914 года – барристер, 1914–1917 годы – война. Демобилизован по инвалидности в июне 1917 года. Ныне он королевский адвокат.

– Как подробно вы осведомлены о его карьере! – заметил Карстерс.

– А как же, он ведь мой сын, – усмехнулась миссис Брэдли. – От первого мужа, – добавила она. – Фердинанд – умный человек. Главное, это понравится присяжным: почтительный и снедаемый тревогой сын защищает свою бедную старушку-мать от чудовищного, подлого, клеветнического обвинения в убийстве!

И летний воздух наполнился кудахчущим звуком, свидетельствовавшим о приступе бурного веселья. Карстерс поежился, невзирая на теплую погоду. Невероятная женщина!

– Мне кажется, вы попали не просто в затруднительное, а в адски трудное положение, – промолвил он. – Если я могу хоть что-нибудь сделать… В конце концов, вас еще не арестовали.

– Разве? – бросила миссис Брэдли. – Смотрите!

От дома направлялись в их сторону двое полицейских. Не дойдя двадцати шагов, тот, что повыше, остановился, второй продолжил движение. Карстерс и миссис Брэдли ждали развязки. У Карстерса сжималось сердце. Происходящее напомнило ему первую в его жизни охоту на тигра. Он посмотрел на свою спутницу и с удивлением увидел, как та достает из вместительного кармана на юбке стеклянный пузырек и платок с зеленой каймой. Не вынимая пробку, она провела горлышком пузырька по платку, а потом прямо перед носом у подошедшего полицейского отдала пузырек Карстерсу.

– Поблагодарите Дороти и скажите, что моя головная боль прошла, – тихо произнесла она и обратилась к полицейскому: – Я вас слушаю.

– Вы арестованы за преднамеренное убийство Элеонор Миллисенты Бинг, – проговорил полицейский. – Моя обязанность предупредить, что все сказанное вами может быть использовано против вас.

– Благодарю за любезное, своевременное и крайне заботливое предостережение, – улыбнулась миссис Брэдли. – До свидания, мистер Карстерс. Вижу во всем этом руку доблестного инспектора. У этого человека есть голова на плечах.

– Я сделаю все, что смогу! – воскликнул Карстерс. – Уверен, все обойдется. Невозможно, чтобы вас осудили! Я должен взяться за дело и найти настоящего убийцу. В этом мой долг.

Он проводил хмурым взглядом маленькую процессию. Полиция определенно не собиралась зря терять время.

Карстерс спохватился, что все еще держит в руке полученный от миссис Брэдли пузырек, и с любопытством посмотрел на него. Это была плоская бутылочка темного стекла с ярлыком знаменитой парфюмерной компании и надписью «Лавандовая вода».

Карстерс спрятал ее в карман пиджака.

 

Глава XIX

Ищейка

После ареста миссис Брэдли он вернулся в свою холостяцкую квартиру и посвятил время выяснению фактов, связанных со смертью Элеонор Бинг. Сколько Карстерс ни напрягал мозги, картина не прояснялась: указать пальцем на виновного в данном преступлении ему не удавалось. «Подозревать миссис Брэдли неправильно, – размышлял он, – но все-таки кто, если не она? Молодежь, вроде Гарда и Филиппсона, не травит людей. Не знаю уж почему, но они этим не занимаются. Дороти Бинг совершить такого не могла. Алистер? Он способен на убийство в приступе гнева, но отравить кого-то? Нет, увольте: в подобном убийстве маловато жестокости и колорита. Я тоже этого не делал. Остается одна миссис Брэдли – или самоубийство. Но эту версию я уже тщательно обдумал. Если бы Элеонор Бинг захотела покончить с собой, то выпила бы лауданум или наелась аспирина, сунула бы голову в духовку, застрелилась бы из отцовского револьвера, вскрыла бы себе вены хирургическими инструментами брата… Все, что угодно, только не хлопотное добывание гиоцина. Сомневаюсь даже, что она знала о существовании такого яда».

Он схватил блокнот и озаглавил страницы именами участников роковой встречи в поместье. Под каждым именем перечислил все, что знал об этом человеке, и доказательства в пользу и против совершения им преступления.

«1. Алистер Бинг. – Покойная являлась его дочерью, но все же невероятно.

2. Гард Бинг. – Его можно было бы заподозрить. Почти не вызывает сомнения, что Элеонор покушалась на жизнь его любимой. Он – студент-медик и мог бы раздобыть препарат, от которого погибла его сестра.

N. B. Это помогло бы миссис Брэдли. Похоже, Гарду было бы проще обзавестись данным препаратом, чем ей, хотя это еще предстоит доказать. Кроме того, между братом и сестрой существовала неприязнь, пусть и недостаточно сильная, чтобы послужить мотивом для убийства. Это опровергается тем важным обстоятельством, что Г. – нормальный, здоровый, жизнерадостный молодой обыватель и совершенно не соответствует психологическому портрету отравителя. Кроме того, он располагает твердым алиби.

3. Дороти Бинг. – Отравление – такое же женское преступление, как мужское, поскольку мужчина больше женщины склонен полагаться на свою физическую силу. Однако нельзя забывать о важном психологическом обстоятельстве: мысль, что эта очаровательная девушка может оказаться убийцей, невыносима. Но это не должно затмевать фактов. От Элеонор исходила угроза жизни Дороти Бинг.

N.B. Я не набрался смелости спросить, знала ли она об этом, а надо было. Эта необходимость остается. Только так можно снять сомнения. Если она знала о намерении Элеонор убить ее, то могла иметь сильный мотив убрать ее. Без сомнения, после смерти Элеонор она стала совсем другим человеком.

4. Берти Филиппсон. – Не пойму этого молодого человека! С виду мотылек мотыльком, но в его натуре есть некая глубина, которую он не желает демонстрировать. Он был влюблен в Дороти Кларк и собирался совершить самоотверженный поступок – устранить врага Дороти. Конечно, он обладает алиби на ту ночь, когда был применен яд, но это ни о чем не говорит, ведь точное время смерти неизвестно.

5. Миссис Брэдли. – Улики указывают на нее. Обвинение непременно использует такую улику, как грязная кофейная чашка, если защита не сумеет противопоставить ей найденную рюмку…»

Карстерс отложил ручку и уныло усмехнулся. Потом перечитал свои записи, посмотрел на часы и решил прогуляться, чтобы в очередной раз все обдумать.

«Начнем с того, что бедная Элеонор Бинг была безумной», – мысленно добавил он.

Пробродив час, Карстерс так ничего и не надумал и уселся обедать в своем привычном заведении, по-прежнему отягощенный нерешенной проблемой. Хорошо, что за соседними столиками не оказалось знакомых – у него не было настроения для банального обмена любезностями. Но когда Карстерс уже пил кофе, вошел человек, которого он знал несколько лет, – врач и крупный специалист в области тропических болезней. Карстерс решил задать ему кое-какие вопросы. Знакомый жестом поприветствовал его и поманил к себе, и Карстерс пересел за его столик вместе со своей чашкой кофе.

– Как это понять: вы спокойно обедаете, обделяя вниманием своих страждущих пациентов?

Врач усмехнулся. Он был высокий и худой и с легкостью сошел бы за уроженца Востока из-за бесстрастности благородного лица, учтивости манер и обезоруживающей вежливости, каким-то образом сочетавшейся с близкой к непробиваемости уклончивостью.

– Моя жена уехала отдыхать, – объяснил он, изменив собственному правилу. – Должен же я где-то заморить червячка! Терпеть не могу свой дом в ее отсутствие. Сентябрь – худший месяц, если бы не школьные каникулы, верно?

– У меня нет детей, – сухо напомнил Карстерс. – Как поживает ваша дочь?

– Мэвис? Чудесно! Жаль, мы с ней редко видимся. Когда я дома, ее либо нет, либо она в постели, либо в отъезде с Филлис, как сейчас. Они в Нормандии. Как вам Нормандия?

– Я гостил там у своей старой тетки. Ей сто два года. Послушайте, Вудфорд, не возражаете ответить на несколько вопросов?

– Дружище, надеюсь, с вами все в порядке?

– Со мной – да. Вы слышали про дело Бингов?

– Еще бы! Вспомнил, вы как раз у них гостили… Гиоцингидробромид в желудочно-кишечном тракте. Странный препарат для обычного убийцы. Напрашивается сравнение с делом Криппена. Вам известно, где она его взяла?

– Кто «она»? – вздрогнул Карстерс.

– Женщина, которую арестовали. Миссис Брэдли, кажется.

– Я хотел расспросить вас об этом препарате. Между нами говоря, все остальные в доме ни на секунду не верят, что это дело рук миссис Брэдли. Я тоже не верю. Подозреваемых может быть много, но сразу после завершения второго дознания полиция арестовала миссис Брэдли на основании весьма поверхностных, как нам показалось, улик и предъявила ей обвинение в убийстве. По-моему, она сильно рискует, откладывая защиту.

– Опрометчиво с ее стороны. Вызывает подозрение. Гораздо лучше предоставить откровенные показания судье или коронеру, иначе обвинение не даст ей спуску.

Карстерс кивнул:

– Ее не переубедить. А вас я хотел спросить вот о чем. Вы сказали: «странный препарат для обычного убийцы». Как бы вы определили обычного убийцу?

Собеседник Карстерса улыбнулся:

– Я подразумевал человека без медицинского образования.

– Спасибо. Легко ли раздобыть гиоцин студенту-медику?

– Вряд ли. Во всяком случае, не в количестве, достаточном для убийства.

– Какова смертельная доза? В медицинской части дознания она, конечно, упоминалась, но я не записал.

– Смертельная доза? Полагаю, от четверти до половины грана, хотя я в этом не знаток. Если хотите все разузнать о препарате, то отправляйтесь прямиком в сумасшедший дом. Это ведь успокоительное. Кажется, его часто применяют в случаях нимфомании и склонности к насилию: потчуют маньяков-убийц и им подобных. Он популярен в Америке. Можете туда сплавать, если располагаете временем.

Карстерс расстался с врачом еще более подавленным, чем раньше.

Получить гиоцин было совсем не просто. Вряд ли даже Гард, студент-медик, мог располагать им в каком-либо количестве. Зато его применяли для лечения сумасшествия, а миссис Брэдли была психоаналитиком и специалистом по душевным и нервным болезням и посещала частные и государственные дома для умалишенных, когда бывала в Америке.

Будущее миссис Брэдли представало в самых черных красках в случае, если все эти факты станут известны суду.

Необходимо вернуться в поместье, грустно решил Карстерс. Иначе не найти доказательств невиновности миссис Брэдли, которые проглядела полиция.

Он объявился там днем, застав Дороти за срезанием роз, а Гарда – за курением сигареты на веранде.

– Почему вы не предупредили нас, что приедете? – воскликнула Дороти. – Мы встретили бы вас на машине. А так вам пришлось долго плестись по пыльной дороге.

– Я могу увидеть Алистера? – спросил Карстерс.

– Ни за что! – сердито отрезал Гард. – Старый осел подался на Тибет.

– Куда-куда?!

– Действительно, это не может не удивлять! – рассмеялась Дороти, заметив, как поражен Карстерс. – Гард не шутит. Видимо, мистер Бинг успел подготовиться и все заранее устроить, потому что прямо в день ареста миссис Брэдли был таков, ни слова нам не сказав. Мы узнали о его маршруте от инспектора полиции. Теперь полиция опасается, что не успеет его вернуть до суда. Они только позавчера точно определили, куда он держит путь, так что у него была фора почти в месяц. Мистер Бинг не такой уж важный свидетель, но все же…

– Он не мог не знать, что понадобится в качестве свидетеля, – произнес Карстерс. – Не понимаю…

– А я понимаю, – сказал Гард. – Старик ленив и не желает, чтобы его беспокоили. Решил улизнуть, прежде чем ему принесут повестку. Очень надеюсь, что его поймают и адвокат обвиняемой как следует его поджарит. Правда, мы с Дороти совсем не возражаем против его отсутствия: приятно самим хозяйничать в доме.

– В таком случае я хочу попросить вас о той же услуге, о какой собирался попросить Алистера, – сказал Карстерс.

– Конечно, – улыбнулась Дороти. – В чем дело?

– Лучше помолчи, шалунья, – обратился к ней муж, усаживая ее себе на колено. – Нет – женскому диктату!

– Я прошу разрешить мне обыскать дом и территорию в поисках улик, которые оправдали бы миссис Брэдли, – объяснил Карстерс. – Пока, боюсь, ее не ждет ничего хорошего.

– Делайте все, что хотите, сэр! – воскликнул Гард. – Я распоряжусь, чтобы слуги предоставили вам ключи и все остальное. Если мы можем быть вам чем-то полезны, обращайтесь без стеснения.

– Отлично, старина! – ответил Карстерс.

– Между прочим, вы могли бы разговорить Мейбл Кобб, – предложил Гард. – Сдается мне, она решила, что не все сказала на дознании. Пытала меня, что произойдет с тем, кто скажет на суде не всю правду. Я не понял, куда она клонит, и, боюсь, немного напугал ее, поэтому ничего от нее не добился. Вы – другое дело. Вдруг вам повезет?

– А еще загляните в дневник Элеонор, – посоветовала Дороти. – Мы там ничего не разобрали. Вдруг у вас получится лучше?

– Не могу поверить в свою удачу! – воскликнул Карстерс. – Мейбл Кобб и дневник Элеонор! Полагаю, полиция с ним знакомилась?

– С дневником? Да. И начальник полиции графства, и инспектор. Оба пришли к выводу, что Эверард Маунтджой убита той же Элеонор. Но все мы сделали это заключение гораздо раньше, так что опять все это ворошить не имеет смысла, – произнес Гард. – После ареста полиция почти не совала нос к нам в дом, а это значит, что улики спокойно дожидаются вас, если их по неведению не потревожили мы сами.

– Я не слишком рассчитываю на везение, – улыбнулся Карстерс. – Просто чувствую, что должен попробовать.

Первым делом он послал за Мейбл Кобб. Без всяких предварительных расспросов, действуя наугад, выпалил:

– Что вы сделали с той кофейной чашкой утром после гибели мисс Бинг?

– Взяла ее и отнесла вниз, чтобы вымыть, – угрюмо ответила Мейбл, опасаясь подвоха.

– Вот как? А кого вы повстречали на лестнице в то утро?

Выстрел попал в цель. Мейбл сглотнула, покраснела, потом побледнела и схватилась за край стола, будто в попытке усидеть после удара наотмашь.

– Никого я не видела!

Карстерс придал своему взгляду свирепости:

– Так не пойдет! Выкладывайте все как есть!

Но Мейбл уже преодолела приступ страха, ее глупое лицо застыло и уже не выглядело глупым. Она сцепила пальцы. Ее голос превратился в шепот, но речь обрела осмысленность:

– Убирайтесь со своими вопросами куда подальше! Не стану я отвечать! Кто вы такой?

И, выпустив эту парфянскую стрелу, горничная с достоинством покинула библиотеку.

Карстерс закусил губу, заставил себя промолчать и только усмехнулся.

«Надо будет обсудить это с Гардом, – подумал он. – Но сначала заглянем сюда…» Он взял дневник Элеонор и открыл первую страницу. Дневник касался, главным образом, домашних дел. Элеонор писала о том, что` необходимо купить, почистить, когда предоставить тому или другому слуге очередной выходной, когда тот или иной из них был отпущен раньше времени, заболел и прочее. Первая половина дневника не представляла интереса, и Карстерс перешел ко второй половине.

Вскоре тон заметок изменился. Домашние дела упоминались так же часто, но гораздо менее пространно, с сокращениями; гораздо больше внимания стало уделяться другим, более насущным темам.

Под датой «28 мая» значилось: «Слуги. Окна. Ужин: 7 ч.в. Все домашние. Скандальное поведение отца. Не знаю, как быть. Предупредить Мейбл. Мысли не давали спать. Подколодная змея».

«Что за оплошность допустил Алистер и каковы могли быть последствия?» – подумал Карстерс, улыбаясь.

Записи последующих дат напоминали эту, была даже приписка о необходимости «немедленно избавиться от мерзкой девки». Далее Мейбл именовалась «бесстыжей девицей», а Алистер Бинг «безнравственным чудовищем».

«Судя по всему, она принимала все близко к сердцу», – подумал Карстерс, с любопытством переворачивая страницу.

17 июня Элеонор записала: «Отец отказывается «уклоняться от ответственности», как он (благородно!) это именует. Жуткая Мейбл остается. Гард за отца. Остаться в одном доме с ними значит вываляться в грязи».

«Сильно же ее проняло! – усмехнулся Карстерс. – Бедная Элеонор! Она принимала все гораздо ближе к сердцу, чем могли предположить остальные».

24 июня: «Кто-то один, или эта мерзкая змея, или я, должен покинуть дом. Я не могу оставаться с ней под одной крышей».

Наконец Карстерс добрался до записи, которую надеялся найти. Она была помечена 30 июня.

«Отец набрался смелости пригласить гостей, словно ничего не случилось. Ради чести семьи я должна остаться, пока не завершится этот визит. Гард пригласил женщину, миссис Лестрендж Брэдли. Помню ее».

На следующий день Элеонор продолжила: «Эта та ужасная женщина, которая донимала нас во Франции. Правда, она спасла Гарда от беды: вышла бы большая неприятность, если бы выплыла правда», – писала пуританка Элеонор.

Потом возникла Маунтджой: «Здесь находится молодой человек, к которому меня почему-то влечет. Его зовут Эверард Маунтджой».

Внизу страницы автор дневника несколько раз повторила имя Эверард, один раз сопроводив его фамилией Маунтджой и один раз – без нажима, но все же заметно – сокращением Mrs.

Карстерс вздохнул.

«Нетрудно понять, кто хотел этой помолвки, закончившейся так печально», – подумал он.

Далее последовала и запись о помолвке, сделанная твердой и, как показалось Карстерсу, благоговейной рукой. «Она устраняет все мои трудности», – добавила Элеонор.

Это выглядело чистой правдой, поскольку несколько последующих записей снова посвящались подробностям домашнего хозяйства.

Начиная со 2 августа (последняя запись в дневнике, что характерно, датировалась 12 августа – днем, предшествовавшим гибели Маунтджой) автор дневника утратила прежнее спокойствие, исполнившись сомнений и подозрений.

Одна из записей гласила: «Мы помолвлены, но Эверард с тех пор не заговаривал о браке. Возможно, он считает, что я проявила бесстыдство, буквально вырвав у него обещание».

«Это кое-что объясняет, – решил Карстерс. – Значит, она буквально «вырвала обещание»! Иными словами, сама сделала Маунтджой предложение, а не наоборот».

«Настоящая пытка, – писала она дальше, – находиться так много с моим Эверардом, зная, что у него нет желания приласкать меня. Наверное, надо довольствоваться (эта запись залезла на страничку следующего дня) его непонятной платонической любовью, но порой меня охватывают странные желания. Не хочется признаваться в них даже самой себе. Я сказала ему, что Гард и Берти не застегивают тенниску на все пуговицы и лучше и ему делать так же, но он пробормотал в ответ что-то невнятное и не расстегнул воротник. Вид у него был, как у глупого викария, а мне хочется, чтобы Эверард выглядел мужественным и загорелым».

«Бедняга Эверард! Непонятно, что заставило ее обручиться с Элеонор!» – подумал Карстерс.

Прочитав самую последнюю запись в дневнике, Карстерс заморгал и захлопнул его. В комнате горел камин. Он шагнул к нему и предал дневник Элеонор огню.

– Свобода современной девушки, – вслух произнес Карстерс, – имеет свои достоинства. Полагаю, делая последнюю запись, Элеонор готовилась поквитаться за истязания, которым себя подвергала двадцать лет. – Еще раз вспомнив прочитанное, он покраснел. – С убийством Маунтджой все ясно, – пробормотал Карстерс. – Обнаружив после всего этого, что Маунтджой – женщина, бедная девушка тронулась умом. Миссис Брэдли права: Элеонор убила Маунтджой, но кто, черт возьми, лишил жизни саму Элеонор? Приступим к систематическому поиску и поглядим, что сможем найти.

Он решил начать со спальни, в которой раньше ночевала миссис Брэдли, а затем перейти в комнату, принадлежавшую Элеонор.

При всей неспешности и методичности поисков их результаты разочаровывали. Но под конец глаза Карстерса вспыхнули. Он исследовал маленький шкафчик-аптечку в комнате Элеонор и нашел в дальнем углу нижней полки, на уровне своего плеча, мензурку. Как ни странно – Элеонор отличалась аккуратностью, – в ней осталось несколько капель какой-то жидкости.

– Самоубийство? – прошептал Карстерс, не веря своей удаче.

Не прикасаясь к находке, он отправился за Гардом.

– Позвоните инспектору и попросите его устроить анализ жидкости, – предложил Гард. – Скорее всего она окажется аммонизированной настойкой хинина или чем-то подобным.

Инспектор явился, улыбнулся Карстерсу с насмешливой покорностью и спросил:

– Ну что, сэр, взяли ложный след?

Тот пожал плечами:

– Моя знакомая томится в заточении, инспектор, и я использую любые шансы. Вы не откажетесь проверить отпечатки пальцев на мензурке?

– Не откажусь, сэр, – ответил инспектор, – и обещаю сообщить вам результат. Всего хорошего!

– Что, если в мензурке гиоцин, а отпечатки принадлежат миссис Брэдли? – обратился к Карстерсу Гард.

– Я слишком доверяю здравому смыслу миссис Брэдли, чтобы предположить такое, – усмехнулся тот.

 

Глава XX

Версия обвинения

Миссис Брэдли позабавил арест. Это был новый опыт, и она наблюдала за собственной психологической реакцией, намереваясь использовать результаты этих наблюдений в своей следующей книге. Ей доставили удовольствие беседы с адвокатом о линии защиты и его отчаяние от ее решительного отказа выступить с заявлением до судебного процесса, как он ни доказывал необходимость данного шага, как ни умолял ее послушаться.

«Я сохраняю за собой право на защиту», – твердила она изумленному адвокату и в ответ на все его увещевания лишь показывала в кошачьей усмешке зубы и не соглашалась отказаться от своей позиции, которую он клеймил как «преступно глупую».

«Это очень плохо выглядит, – объяснял адвокат в сотый раз. – Знаю, раньше это было модно, но теперь мода прошла. Присяжные обязательно сделают неблагоприятные для вас выводы – либо инстинктивно, либо под влиянием обвинения. Вот увидите, я окажусь прав. В суде все сыграет против вас».

«Возможно, я именно этого и хочу», – отвечала миссис Брэдли.

Первый день суда доставил ей больше удовольствия, чем что-либо за всю ее прежнюю жизнь. Ее интересы были в основном интеллектуальными, и хотя ей грозила опасность быть повешенной за умышленное убийство по вердикту дюжины «честных, порядочных людей», она находила в себе силы не учитывать эту сторону медали и погрузиться в серьезное исследование психологии главного обвинителя и его свидетелей.

В суде было не протолкнуться. Обведя собравшихся взглядом, миссис Брэдли сразу выхватила из толпы алкоголика и двух наркоманов. Пока она занималась классификацией сидевших в двух первых рядах, жюри присяжных приводили к присяге.

Главный адвокат государственного обвинения был толстяком. Толстых мужчин она презирала. Толстых женщин считала нормальными, здоровыми, уравновешенными обладательницами хорошего нрава, а толстяков – оскорблением природы. Миссис Брэдли надеялась, что он проиграет дело.

Она еще раз оглядела зал судебного заседания. Он был полон – еще один повод испытать удовольствие! Главный адвокат защиты – Фердинанд Лестрендж, ее сын – выглядел, с ее точки зрения, вполне достойно. Никто из присутствующих не знал, что она его мать. Фердинанду не было бы дела до того, признают ее виновной или нет, если бы не была затронута его профессиональная репутация, и за нее он намеревался сражаться до последнего!

Миссис Брэдли посмотрела на толстяка-обвинителя и опять на своего сына. «Фердинанд добьется моего оправдания, – подумала она без малейшей тревоги. – Он умница!»

Она хотела попросить разрешения делать в ходе судебного разбирательства записи, но передумала, положившись на свою память.

– Беатрис Лестрендж Брэдли, вы обвиняетесь в умышленном убийстве Элеонор Миллисенты Бинг восемнадцатого августа сего года. Вы виновны или невиновны?

Миссис Брэдли одарила его благосклонным взглядом.

– Невиновна, милорд, – ответила она и посмотрела на судью.

Его светлость был славным человеком. Она припомнила, что однажды встречалась с ним в Коуз, на острове Уайт. Парик и мантия были ему к лицу. Она радовалась, что побудила Фердинанда избрать адвокатскую карьеру. Возможно, он тоже станет судьей.

Главный адвокат обвинения начал свою вступительную речь гулким голосом, раздававшимся, казалось, у него в брюхе. Он повествовал главным образом о прошлом миссис Брэдли, поведав кое-что поразительное для нее самой.

«Еще немного – и я покраснею, – подумала она, когда всесведущий адвокат в четвертый раз отозвался о ней как о «женщине, заслужившей свою славу». – Видимо, для некоторых из этих людей психоанализ все еще невидаль».

Миссис Брэдли перенесла внимание на присяжных. Один из них, как она решила, обладал всеми душевными свойствами императора Калигулы. Четвертый от конца смахивал на неврастеника со склонностью к садизму. Она даже задумалась, не стоило бы потребовать его отвода.

«Впрочем, если остальные одиннадцать признают меня невиновной, то он не станет упираться, а это немалое утешение», – рассудила она.

Женщина в заднем ряду была светским медиумом Корой Мейсон. Миссис Брэдли признавала ее ум и не сомневалась, что она богатеет день ото дня.

По публике пронесся ропот, свидетельствовавший о возросшем интересе: обвинитель приближался к тому, что Гард Бинг назвал бы «мясом в сандвиче». Она решила прислушаться к словам человека-бочонка: интересно ведь, как воспринимают его слова присяжные!

– Итак, эта женщина, – веско провозглашал обвинитель, – отлично образованная и превосходящая одаренностью большинство представительниц своего пола, – задумала нечто темное и страшное…

Миссис Брэдли чуть заметно кивнула. Выступал несомненный мастер слова, обладатель завидной дикции – именно то, что требовалось для данной аудитории. «Нечто темное и страшное» – каково!

«Даже его жир, – сказала она себе, – не мешает мне признать в этом субъекте психолога и собрата. Продолжайте, друг мой!»

С возрастающим любопытством миссис Брэдли внимала мастерскому клеймлению своего характера, достигшего кульминации, когда обвинитель приписал ей замысел умертвить Элеонор Бинг с целью занять ее место хозяйки поместья. После устранения Элеонор, любящей дочери, ничто не помешало бы миссис Брэдли стать женой Алистера!

«В этом месте, – писали газеты на следующий день жирным шрифтом, – подсудимая удивила весь суд громким смехом и другими признаками очевидного веселья».

Фердинанд Лестрендж воспользовался волнением, возникшим в зале суда после неуместного взрыва смеха его матери, чтобы прошептать своему помощнику:

– Умная женщина. Это подействовало на присяжных.

Настало время вызова и приведения к присяге первого свидетеля обвинения. Им был Карстерс. Его попросили описать обнаружение в ванной тела Элеонор.

– Вы не заподозрили, что совершено преступление?

– Разумеется, заподозрил, – ответил он, удивленный излишним вопросом.

Публика навострила уши. Ее успел утомить толстый обвинитель, и она возлагала надежды на этого человека с острым профилем.

– Значит, заподозрили? Не объясните ли суду почему?

– Мисс Бинг всегда казалась мне сильной и здоровой молодой женщиной. Трудно было представить ее в обмороке, вызвавшем утопление в ванне, поэтому я предположил, что она убита, то есть что кто-то утопил ее.

– Какие у вас возникли основания для подобного предположения?

– Она лежала в ванне, полной воды.

Карстерс огорчился, что его вызвали как свидетеля обвинения, и он намеревался оказать обвинению как можно меньше помощи, соблюдая рамки принесенной присяги.

После долгого хихиканья в зале обвинитель устремил взгляд на судью, но его светлость воздержался от комментариев, и допрос свидетеля продолжился:

– Это понятно. Но почему, по-вашему, кто-то в доме мог стать жертвой преступления?

– На той неделе у нас уже был один такой утопленник, была бы и еще одна жертва убийства в собственной постели, если бы не подмена…

– Да-да, мы перейдем к этому позже. Я бы попросил вас не отвлекаться.

«Что сказать об обвинителе, запугивающем своего же свидетеля? – подумала миссис Брэдли с усмешкой. – Бедный мистер Карстерс! Он боится сказать что-то вредное для меня. Надеюсь, так и произойдет!»

– Я отвечал на ваш вопрос, – спокойно заметил Карстерс. – Думал, вы спрашивали…

– Здесь не место для раздумий! – крикнул обвинитель.

В этом месте слушаний человек, воскликнувший из глубины зала: «Правильно!», был выведен за нарушение порядка, после чего обвинитель продолжил допрос свидетеля Карстерса в тишине, но ничего нового не добился, кроме точных сведений о положении тела Элеонор в тот момент, когда свидетель вместе с остальными очевидцами протиснулся в ванную.

Адвокат обвиняемой приступил к перекрестному допросу, в результате чего суд узнал, что преступление заподозрил и Алистер Бинг, когда дочь не спустилась к завтраку. Имелась в виду, разумеется, попытка утопить ее, предпринятая Берти Филиппсоном.

– Алистер Бинг? Так зовут отца погибшей женщины? – уточнил Фердинанд своим завораживающим голосом.

Свидетель подтвердил это смелое предположение.

– Человек, замуж за которого предположительно собиралась подсудимая?

Свидетель согласился и с этим.

– Где он сейчас?

Вопрос прозвучал, как удар хлыста, заставивший суд встрепенуться.

– На пути в Тибет. Возможно, он уже туда добрался, – ответил Карстерс.

– Он не в суде?

– Нет.

Обвинитель высказал возражение против подобных вопросов, но судья разрешил продолжить перекрестный допрос.

– Почему он покинул Англию?

Карстерс и Гард договорились, что если этот вопрос прозвучит, то они будут отвечать, что знать ничего не знают, предоставляя защите возможность воспользоваться отсутствием Алистера так, как ей заблагорассудится. Поэтому Карстерс кратко сообщил, что не знает причины, после чего по внезапному вдохновению добавил, что таковой мог послужить роман уехавшего со служанкой.

Защитник кивнул.

– Понимаю, – протянул он, со значением глядя на присяжных, чтобы они уяснили, что он задал свой вопрос неспроста. – Это именно такой человек, ради которого подсудимая стала бы рисковать жизнью!

Смех в зале свидетельствовал, что выстрел попал в цель.

Фердинанд Лестрендж сел, после чего вызвали следующего свидетеля – Берти Филиппсона. Его попросили о немногом: подтвердить показания Карстерса об обнаружении тела.

Третьим свидетелем обвинения оказался врач, повторно обследовавший труп с целью определения причины смерти. От него было получено немало сведений касательно свойств вещества гиоцин, способов его получения, обычных доз, прописываемых пациентам, дозы, влекущей смерть, способа его приема пациентами и вероятного способа его введения в данном случае.

Свидетель показал, что препарат добывают из растения под названием белена и применяют как успокоительное для умалишенных, в случаях острых нервных расстройств и бреда. Его отпускают только медикам, в широкую же продажу он не поступает. Врачи получают его в виде кристаллов, растворяемых в спирту и затем разводимых в воде и вводимых пациентам путем подкожных инъекций. По словам свидетеля, возможен также прием препарата в жидком виде перорально – через рот. В данном случае яд, без сомнения, попал в организм именно так.

Данные показания подтвердил следующий свидетель, тоже врач.

Дальнейшие свидетельские показания касались возможности завладения препаратом подсудимой, являвшейся, как было доказано, психоаналитиком.

– Что такое «психоаналитик»? – осведомился судья.

– Насколько я понимаю, так называют последователя Зигмунда Фрейда, австрийского специалиста по нервным и душевным болезням, – ответил обвинитель.

– Неверно, неверно, – тихо пробормотала подсудимая.

Было доказано, что она посещала психиатрические больницы в Англии и в Америке (где данный препарат использовался шире, чем в Англии) и могла обзавестись достаточным его количеством для своей цели, состоявшей в причинении смерти Элеонор Бинг и в завладении поместьем.

– Мотив – слабое место обвинения, – объяснил Карстерс Берти Филиппсону. – Вот если бы они могли придумать более вразумительный мотив…

Обвинение было не в состоянии доказать, что между миссис Брэдли и Алиcтером Бингом когда-либо прозвучало хоть одно словечко любви или даже обычной вежливости. Их ни разу не заставали вдвоем. Говоря словами одной откровенной местной жительницы (излишне добавлять, что обвинение ее к этим словам не побуждало), «они друг друга на дух не переносили: стоило одному появиться в моей лавке, как другой выбегал вон».

Свидетельницу поспешно отпустили. Насмешливо улыбавшийся Фердинанд Лестрендж не стал подвергать ее перекрестному допросу.

Настало время заняться темой кофе. Карстерс, готовясь слушать новых свидетелей, затаил дыхание. Тема казалась ему опасной: у него в голове крутились слова обвиняемой о безвкусности снотворного в кофе и в чае.

Было заметно, что на присяжных подействовал факт, что подсудимая поила умершую кофе. К моменту завершения первого заседания суда более трех четвертей присутствующих были уверены, что миссис Брэдли признают виновной.

– У нее вид убийцы, – сказала одна женщина своей соседке, проталкиваясь с ней к выходу. – Видите ее презрительную ухмылку? У нее рыльце в пушку, уж поверьте мне! Она выдает себя одним своим видом!

– Вид – еще не все, Марта, – заметила та. – Надо выслушать другую сторону.

Когда суд собрался снова, у обвинения оставалось еще два свидетеля. Первой вызвали горничную миссис Брэдли, чтобы подробно расспросить ее о событиях ночи, предшествовавшей смерти Элеонор Бинг. Ее ответы на ломаном английском – главном привлекательном свойстве французских слуг – скорее помогли хозяйке, чем навредили. Предположение, что миссис Брэдли и убитая ссорились, горничная отвергла с галльской горячностью и убедительностью.

– Нет, нет! Мадам была добра с бедной девушкой. Она такая милая, такая преданная!

Суд, глядя на миссис Брэдли, не верил своим ушам.

– Вы говорите, что ваша госпожа предложила мисс Памеле Сторбин провести ту ночь у нее в комнате. Зачем?

– Мсье! – возмутилась Селестина, отчаянно жестикулируя. – Откуда мне знать? Я не могу говорить мадам: «Зачем это, зачем то?» Мне дают пинок, как это называется у вас, англичан! Я не лезу не в свое дело, это не годится!

К ее словам суд отнесся с одобрением, Фердинанд Лестрендж – с иронической улыбкой. Получив от Селестины полное описание событий той ночи, обвинение отпустило ее и вызвало своего последнего свидетеля.

Им был инспектор уголовной полиции Боринг. Это он распорядился арестовать обвиняемую на том основании, что она последней видела погибшую живой и дала ей чашку кофе, вероятно, содержавшую яд.

Фердинанд Лестрендж встал для перекрестного допроса свидетеля:

– Откуда вы знаете, что подсудимая последней видела мисс Бинг живой?

– Я не могу найти никого, кто бы видел мисс Бинг живой после того, как вечером 18 августа с ней рассталась миссис Брэдли.

– Именно так: никого не можете найти. Вы пытались кого-нибудь найти?

Вопрос как будто смутил свидетеля, и он не дал на него внятного ответа.

– И далее, – продолжил защитник, – на чем вы основываете ваше заявление, что кофе, который подсудимая дала умершей, был отравлен?

– На ее собственном признании, что она дала ей кофе, и на показаниях очевидцев, видевших, как она это сделала, – ответил Боринг.

– Конечно, – промолвил Фердинанд. – Но речь идет о кофе, а не о яде.

– Кроме безобидного снотворного, которое тоже давала умершей подсудимая, я не нашел ничего, что могло бы содержать яд, не выдавая его вкуса.

– Так-так, – проговорил защитник почти игриво. – Не намерены же вы утверждать, что если, как вы воображаете, в чашке с кофе находился яд, убивший мисс Бинг, то убийца не понимала, как опасно давать его при свидетелях?

– Я счел ее действия обманными, – ответил инспектор Боринг, обиженно глядя на него.

– Понятно. – Согласие защитника с инспектором вызвало в суде недоуменный шепот. Но защитник, не дав несчастному свидетелю опомниться, продолжил: – Почему вы не зачитали обвиняемой ордер на арест?

– Я считал, что ей уже зачитали его в обычном порядке. – Инспектор густо покраснел и добавил что-то про «местных олухов».

Защитник улыбнулся:

– Это, конечно, технический вопрос.

Инспектор Боринг покинул свидетельскую трибуну полностью дискредитированным в глазах жюри присяжных, чего Фердинанд и добивался.

Обвинитель, намеревавшийся еще раз вызвать для показаний Берти Филиппсона, вдруг вспомнил, что у того нет алиби на ночь 15 августа на случай, если неприглядные события той ночи будут извлечены на свет Фердинандом Лестренджем. Он благоразумно рассудил, что без его показаний государственное обвинение будет сильнее, чем с ними.

Фердинанд Лестрендж, глядя на свою мать, гадал, сможет ли добиться от нее правды после окончания процесса.

А процесс был тем временем отложен.

 

Глава XXI

Защита

Фердинад Лестрендж откашлялся и с беспристрастной учтивостью обратился к судье и присяжным. Голос у него был поставленный, облик благородный, он был полон решимости добиться победы. Судьба матери являлась для него при этом второстепенным обстоятельством.

Он сказал, что не желает отнимать время у суда и пространно опровергать доводы обвинения. Жюри присяжных, выслушав свидетельства с обеих сторон, само решит, виновна ли подсудимая в страшном деянии. Ему не пристало упоминать о сомнениях, возникающих у любого разумного человека – ответственного члена общества, разумеется, – насчет способности женщины, которую они видят перед собой, – состоятельной, известной, умной. Нелишне будет напомнить, истинной благодетельницы рода человеческого, врачующей в отличие от целителей тела человеческий разум, этот непостижимый феномен, без которого людей постигла бы участь безмозглых зверей, – сомнениях насчет способности такой женщины повторить чудовищный грех смертоубийства. Убийство – ужасное преступление, ужасное и почти невероятное, и если суд сочтет, что эта женщина совершила его, то он не должен пренебречь своим человеческим и гражданским долгом.

– Но, – тут адвокат сделал паузу и впился в присяжных гипнотизирующим взглядом, – убеждены ли вы в этом? Доказано ли это государственным обвинением? Помните, джентльмены, бремя доказательства возложено на обвинение. Если обвинение не способно доказать вину того, кто предстал перед судом, более того, если существует хотя бы малейшая тень сомнения в вине подсудимого, то он выходит на свободу.

Он выдержал еще одну паузу, чтобы данный принцип английского правосудия запал в головы присяжных.

– Теперь я предлагаю, – продолжил он, – заслушать свидетелей. Они докажут, что в доме в день отравления находилось не менее пяти других людей, бывших совершенно в том же положении, что и женщина, находящаяся в данный момент под судом. У них имелся мотив – или не было никакого мотива – совершить преступление и, это я обязан подчеркнуть особо, была равная возможность совершить это. Но их мы не судим, джентльмены! Нет! Их вызовут в качестве свидетелей, а потом и самой подсудимой предложат выступить с показаниями. Но они, дав свои показания, будут на свободе, а несчастная подсудимая останется там, где сидит сейчас!

Слушателям показалось, что он прервался, как бегун, замерший на середине дистанции.

Настал черед первого свидетеля защиты.

Дороти Бинг, урожденная Кларк, заняла свидетельскую трибуну, и ее привели к присяге. К этой заметно нервничающей свидетельнице Фердинанд обратился с отменной вежливостью:

– Вы – миссис Гард Бинг?

– Да, – прошептала свидетельница.

– Вы жили в поместье, когда произошли эти трагические события?

– Когда мисс Бинг… Когда она умерла? – пискнула Дороти.

– Громче, пожалуйста, миссис Бинг. Да, в то время, о котором я говорю.

– Да, я находилась в доме.

– Вы уже вышли замуж?

– Да. Незадолго до этого я вышла замуж.

– Все поздравляли вас обоих, желали вам счастья?

– Да, все они были очень добры.

– Еще бы! Все, миссис Бинг? Все до одного?

– Да… Ну, может…

– Вот и сомнение! Требуется минута на размышление. Среди всех этих добрейших людей, миссис Бинг, находился ведь человек, не проявлявший доброты?

– Боюсь, я не совсем вас понимаю.

– Я поясню. Как отнеслась к вашему замужеству мисс Элеонор Бинг?

– Наше обручение ее… очень рассердило, – еле слышно ответила Дороти.

Фердинанд торжествующе воскликнул:

– Вот как? Как же вы к этому отнеслись?

– Я… В общем, я полагала, что это нехорошо с ее стороны. Я… Мы… Она была недовольна Гардом, моим мужем!

– Из-за этого вы ссорились?

– Нет. Мы… Все было еще хуже. Вы… Вряд ли мужчина поймет такое…

Фраза была оборвана громким смехом в суде, усугубившим волнение свидетельницы. После восстановления порядка Фердинанд вкрадчиво произнес:

– Предположим. Но мисс Бинг хоть раз раскрыла вам причину своей ненависти?

– Да.

– А в другой раз она в припадке гнева швырнула на пол ваши комнатные часы?

– Может, она уронила их случайно. Не думаю, что она намеренно их бросила, чтобы разбить.

– Миссис Бинг, – пленительный голос Фердинанда стал хриплым от притворного восхищения, – вы чудесное, нежное создание, славная женщина! Вы обладаете даром прощения, какого я желал бы всем нам. На самом деле эта женщина, чье неистовство вы пытаетесь скрыть от нас, не просто покусилась на ваше имущество. Все гораздо хуже: она покушалась на вашу жизнь!

Свидетельница побледнела и покачнулась, но адвокат не ведал жалости.

– Вы станете это отрицать, миссис Бинг? Разве она не прокралась к вам в комнату в ранние утренние часы…

– Не надо! Прошу вас, не надо! – крикнула свидетельница. – Да, так и было! Но, пожалуйста, не нужно об этом говорить!

Вторым свидетелем защиты был Гард, который в своих брюках-гольф выглядел невероятно огромным и рослым. Он обаятельно улыбнулся Фердинанду и стал ждать вопросов.

– Вы ладили с сестрой, мистер Бинг? – спросил защитник, пристально глядя на него.

– Совершенно не ладил!

Если тихий голос Дороти было почти невозможно расслышать, то ее муж раздражал суд своим трубным гласом. При звуке этой иерихонской трубы людям более субтильной комплекции хотелось вобрать голову в плечи.

Фердинанд покосился на присяжных, выглядевших в обществе этого свидетеля пришибленными, и поспешил продолжить:

– Правильно ли я понял, что вы сильно недолюбливали вашу сестру, мистер Бинг?

Имея дело с таким самоуверенным свидетелем, подумал Фердинанд, нелишне подпустить в голос нотку обиженного удивления. Присяжные не должны были думать, что он сдерживает свидетеля, да и сам этот молодой бык не был подвержен какому-либо внушению.

– Недолюбливал? – усмехнулся Гард. – Сказали бы уж лучше «ненавидел»!

– Говоря «ненавидел», – Фердинанд подпустил в свой тон нотку порицания, – вы имеете в виду…

– Я имею в виду то, что говорю! Я знал, что она затевает убийство Дороти, моей жены. Любой здесь поймет мои чувства. Я бы мог вам сказать…

Защитник остановил его властным жестом.

– Нисколько не сомневаюсь, мистер Бинг, – заявил он, и Гард сел на место под смех присутствующих. Многие сделали вывод, что адвокат миссис Брэдли не позволил ему самому сознаться в убийстве.

Настала очередь самой подсудимой занять место на свидетельской трибуне. На жюри произвела впечатление образцовая вежливость защитника по отношению к ней.

– Я не намерена защищаться, – начала миссис Брэдли с самоуверенностью выступающей на собрании мамаши по вопросу о контроле рождаемости, хорошо подготовившейся к отражению любых аргументов. – Я просто расскажу, что произошло той ночью – восемнадцатого августа.

И она кратко изложила события. К этому времени суд уже знал их наизусть. Обвинитель поднялся для перекрестного допроса.

– Как вы ответите на утверждение полиции, что в грязной кофейной чашке содержался яд? – спросил он.

Внимательно на него посмотрев, она ответила:

– Honi soit qui mal y pense, monsieur!

Суд взвыл от восторга, некто на заднем ряду, находившийся в начальной степени опьянения, выразил желание пожать миссис Брэдли руку, вызвав суматоху. Когда порядок был восстановлен, обвинитель потребовал, чтобы миссис Брэдли ответила на его вопрос. Она безмятежно улыбнулась:

– Ответить на утверждение? Это не в моих силах. И зачем? Я не готова читать мысли полиции и очень этому рада.

Затем ее подвергли перекрестному допросу с целью выяснить познания во врачевании душевных болезней и знакомстве с американскими лечебницами, где применяется препарат гиоцин. Миссис Брэдли пришлось сделать несколько опасных для себя допущений.

«Затем обвиняемая, – писали на следующий день, – вернулась на скамью подсудимых, где молча просидела до окончания разбирательства».

Разбирательство свелось в основном к формальным показаниям двух врачей, согласившихся с заключением других медэкспертов, что яд, обнаруженный в организме умершей, является гиоцином и его количества было достаточно для причинения смерти. Однако, допрошенные защитником, эти врачи согласились, что оснований предполагать убийство имеется не больше, чем для гипотезы о самоубийстве. На вопрос обвинителя второй врач признал, что раздобыть препарат в достаточном для причинения смерти количестве нелегко, но на вопрос защитника ответил, что безболезненность препарата может побудить самоубийц отдать предпочтение ему, а не другим ядам с болезненным действием. Кроме того, признал, что гиоцин применяют также в офтальмологических клиниках.

Следующим свидетелем стал окулист, показавший, что Элеонор Бинг страдала слабым зрением и обычно носила очки.

Со сценическим мастерством прирожденного актера Фердинанд Лестрендж приберег наиболее внушительную свою улику под самый конец. Удивив суд, он вызвал на свидетельскую трибуну лаборанта из министерства внутренних дел Эллисона Раллери.

Отвечая на вежливые вопросы Фердинанда, тот сообщил суду о медицинской мензурке, найденной Карстерсом и присланной ему для анализа содержимого. Зал замер от напряжения и затаил дыхание, когда он показал, что в мензурке остались следы раствора гиоцингидробромида. Еще более поразительным было заявление следующего свидетеля, невозмутимого сержанта, работавшего с инспектором Борингом, о том, что отпечатки пальцев на мензурке идентичны отпечаткам, какие он раньше снял у самой умершей.

«Это, конечно, ничего не доказывает, – подумал Карстерс, – однако повлияет на вердикт жюри».

Показания свидетелей защиты завершились, и Фердинанд Лестрендж неторопливо поднялся для заключительной речи. По его словам, он построил свое выступление на двух главных допущениях. Присяжных, умных людей, не мог не поразить факт, что настоящих улик против подсудимой приведено не больше, чем могло бы быть приведено против любого, кто находился в поместье в ночь смерти Элеонор Бинг. Какие доказательства совершения миссис Брэдли преступления получили присяжные? Он рискует заявить, что никаких. Упоминалась мензурка. Что ж, по результатам анализа ее содержимого эксперт сделал заявление полностью в пользу подсудимой. Она добровольно призналась, что дала умершей чашку кофе. По версии обвинения, в кофе находился яд. Привело ли оно какое-либо доказательство в поддержку данного предположения, не подкрепляемого никакими фактами? Зато оно привело сильные, пусть гипотетические, улики, что умершая отравилась сама. Если бы мензурку нашли раньше и анализ остатков ее содержимого тоже провели бы раньше, то обвиняемая не подверглась бы аресту. Защитник не стал распространяться об этом дальше, дав ясно понять, что полиция поторопилась, забыв об осторожности.

– Это подводит меня к следующей мысли, джентльмены. Где, спрашиваю я обвинение, человек, которому полагалось бы стать одним из его важнейших свидетелей? Речь идет, разумеется, об отце умершей, Алистере Бинге. Где он? Почему отсутствует на суде? Не защите выдвигать предположение, будто у Бинга имелись основания считать, что его дочь не убили, а она сама наложила на себя руки. Не защите выдвигать еще более страшное предположение, но от него никуда не деться. Этот человек, отец, сейчас на Тибете, а не в суде!

Этот момент, джентльмены, влечет за собой следующий. С точки зрения защиты, версия самоубийства не была толком расследована. Мы помним о трагической гибели мисс Маунтджой, с которой умершая состояла в дружеских отношениях. Это событие могло погрузить Элеонор Бинг в депрессию. Высказывалось предположение, что она убила свою подругу. Приступ отчаяния мог побудить ее к самоубийству. Как известно суду, умершая покушалась на жизнь одного из свидетелей, которого мы уже слушали, – миссис Гард Бинг. Одного этого факта достаточно, чтобы суд счел Элеонор Бинг по меньшей мере ненормальной, умственно неуравновешенной!

Но – и здесь защитник сделал паузу, чтобы до слушателей дошел смысл его дальнейших слов, – жюри присяжных заседает в суде не для того, чтобы выслушивать мои версии о самоубийстве. Их задача – решить, виновна подсудимая в убийстве или нет. Они должны спросить себя, какие из представленных улик побуждают их согласиться на обвинительный вердикт. Продемонстрирована ли им причина – достаточная причина – для того, чтобы подсудимая убила Элеонор Бинг? Был ли у нее больший мотив для этого, чем, например, у свидетельницы, на чью жизнь умершая покушалась? Или чем у мужа этой свидетельницы, признавшегося перед ними в том, как велика была его неприязнь к умершей сестре? Услышали ли они вообще что-либо, убедившее их, что подсудимая – убийца? Я охотно предоставлю двенадцати умудренным мужам ответить на эти вопросы и вынести верный вердикт.

Последовал формальный вызов обвиняемой, затем заключительная речь обвинителя, однако то и другое не вызвало в переполненном зале суда такого же внимания, как заключительная речь защитника.

Миссис Брэдли тоже начала уставать от разбирательств, хотя следила за содержанием заключительной речи маленького толстого обвинителя. По ее мнению, он очень старался спасти проигранное дело, но сообщение лаборанта о содержимом роковой мензурки «выбило из-под обвинения табурет», как потом выразился в беседе с Карстерсом один молодой репортер.

Судья подытожил разбирательства в обычной блестящей манере судейских и обратился к жюри присяжных с вескими, но уважительными словами. Он определил убийцу как «того, кто причиняет смерть другому человеку намеренно и обдуманно», предостерег присяжных от ошибки и отпустил их.

Часы Карстерса свидетельствовали, что отсутствие присяжных длилось двадцать две минуты. Рядом с ним стояли Дороти и Гард. От Гарда не отходил, как всегда, нервный и суетливый Берти Филиппсон. Говорили они мало; Карстерс не реже, чем каждые три минуты, доставал часы и тревожно смотрел на минутную стрелку.

Наконец двенадцать мужчин снова заняли свои места. Их вердикт встретили возгласы облегчения. Дороти без стеснения рыдала на плече у Карстерса, а Гард и Берти с дурацким воодушевлением хлопали друг друга по спине.

Оправданная обвиняемая выглядела наименее заинтересованной в происшедшем среди всех присутствующих в зале суда.

 

Глава XXII

Точки зрения

– Слава богу, теперь все позади! – Гард завел мотор и напустил на себя сумрачный вид, с которым обычно управлял автомобилем.

Дороти рассмеялась:

– Можно подумать, ты сомневался в вердикте!

– Какие еще сомнения? – проворчал супруг. – Ты идешь или нет? – рассердился он на пожилую женщину, колебавшуюся, переходить дорогу перед ним или ждать посередине, пока он проедет. – Это что еще за осел? Он решил нас задержать? Кажется, нет. Я волновался за попавшего на скамью подсудимых друга.

– Так-то оно так… – Дороти укутала колени пледом: осенняя погода давала о себе знать. – Она, конечно, угодила под суд, и это страшно, но ведь против нее не было ни малейших улик?

– Не знаю. – Гард смотрел на дорогу перед собой, что придавало их разговору беспечности, а его самого делало похожим на диктора в радиостудии. – Когда женщина виновна в убийстве, то где-то должны быть улики, надо только не полениться добыть их.

– Виновна?! – в ужасе ахнула Дороти.

Гард расхохотался:

– Святая невинность! Кто же, по-твоему, это сделал, если не она?

– Но… но… Нет, не верю! Не она! С какой стати? И потом, как же вердикт?

– А что вердикт, дорогая? – Гард ожесточенно загудел клаксоном.

– По вердикту присяжных, она невиновна! Они оправдали ее! Жюри постановило «невиновна»!

– Вот и прекрасно! Я люблю эту старушенцию и очень переживал бы, если бы ей грозила виселица за то, что она избавила нас от Элеонор. Между нами говоря, моя сестрица была совершенно психованная. Разве ты не знала?

– Психованная? – воскликнула Дороти.

– Вот именно. Сумасшедшая, – уточнил Гард. – Я пойду еще дальше и сообщу тебе, что если бы миссис Брэдли не проявила любезность и не взяла это на себя, то я бы сам прикончил сестрицу. У меня уже чесались руки.

Дороти разинула рот от удивления.

– Но почему же ее назвали невиновной, когда она виновна? Осторожно, не раздави поросеночка, Гард!

– Потому что это нужно было доказать, – ответил Гард, объезжая поросенка. – Сомневаюсь, что получилось бы. У обвинения буквально ничего не было, тем более когда против него сражался сам Лестрендж. Вот уж умница из умниц! И в придачу сама честность.

Он свернул в ворота поместья и подъехал к дому.

– Главное, – добавил Гард две минуты спустя, уже в холле, – миссис Брэдли поступила очень великодушно. Таково мое мнение. Она сильно рисковала ради других.

– Конечно, мама, – сказал Фердинанд Лестрендж, любуясь вином в бокале на просвет, – будь обвинителем я…

Миссис Брэдли добродушно рассмеялась. При свечах она еще сильнее напоминала дьявольскую хищную птицу, невзирая на драгоценности, мерцавшие у нее на шее, и на кольца, унизавшие ее руки, похожие на клещи.

– Ведь это сделала ты? – продолжил сын, отставляя бокал и вопросительно глядя на мать.

– О да, – ответила она своим удивительным, завораживающим голосом, – конечно, я. Когда-нибудь я расскажу тебе как.

– Расскажи, зачем, – попросил молодой адвокат.

– Зачем? Разумеется, никаких личных чувств я при этом не испытывала. Скорее это можно назвать логическим устранением чего-то лишнего и, главное, опасного.

Фердинанд задумчиво кивнул.

– Я начинаю понимать, откуда взялись мои исключительные способности, – скромно заметил он.

Миссис Брэдли радостно закудахтала.

– В обычном, газетном смысле слова, я не убивала Элеонор Бинг. Просто стерла ее из семейной хроники Бингов. Все свелось к простым выкладкам. Если бы я не убила Элеонор, то она убила бы Дороти – девушку, на которой женился Гард Бинг.

Или так: если бы я не убила Элеонор, это мог бы сделать сам Гард.

Или еще страшнее: если бы я не убила Элеонор, то Элеонор убила бы Дороти, а Гард потом убил бы Эленор, а правосудие – Гарда.

Или более иррациональное: если бы кто-то не убил Элеонор, то она убила бы безобидное дитя по имени Памела.

– Тебя правосудие оставило в живых, – сухо напомнил сын.

– Я все-таки умная женщина, дорогой, – возразила любящая мать, – тогда как бедняги Гард и Берти – глуповатые молодые люди.

Сын улыбнулся. Свет отразился от его сияющей манишки и от густых гладких волос. Миссис Брэдли сидела неподвижно, глядя на бокал, похожая на насмешливый череп на случайном пиру. Сын встал, взял свой бокал, молча поднял его и поклонился матери.

Миссис Брэдли закудахтала от восторга:

– Благодарю, дорогой! Приятно, когда твои мотивы оценивают по достоинству.

Инспектор уголовной полиции Боринг с упреком посмотрел на спящую жену. Та, словно почувствовав его недовольство, приоткрыла один глаз и тихо застонала, что обозначало у нее возвращение к осмысленной жизни. Открыв второй глаз, она уставилась на небритую укоризненную физиономию в двенадцати дюймах от своего лица.

– Доброе утро, Герберт! Разве уже пора вставать? – пробормотала жена.

– Уже восьмой час, – отрезал мистер Боринг сварливым тоном человека, бодрствовавшего уже давно.

– Неужели? Все равно сегодня воскресенье, можно еще поваляться, – ответила бесчувственная женщина, забывшая о долге.

Повернувшись на другой бок и подоткнув одеяло под подбородок, она мгновенно снова погрузилась в сон.

Инспектор уголовной полиции Боринг почувствовал себя оскорбленным.

– У меня будущее под угрозой, а тебе нет до этого никакого дела! – громко сообщил он спине жены.

Жена вздрогнула и пробормотала что-то себе под нос.

– Вот именно, – проворчал несчастный полицейский. – Спи себе! Что тебе мои беды? Не важно, что муж вынужден подать в отставку, потому что куча слепых и глухих неотесанных болванов из местной полиции и дюжина безголовых тупиц-присяжных не могут распознать убийцу, даже когда ее усадили на скамью подсудимых, прямо под их носом!

– Герберт, дорогой, – всполошилась жена, наконец проснувшись, – потише! Не забывай, оба окна открыты!

Инспектор уголовной полиции высказал свое мнение об открытых окнах с такими ужасающими подробностями, что его супруга встала, надела халат и отправилась заваривать утренний чай, заявив, что даже жену закон не обязывает слушать подобные выражения.

– Тебе самому не хотелось, чтобы бедную старушку повесили, – заметила она, – даже если это ее рук дело. Но преступница не она, таково решение присяжных.

– Не она?! – взревел Боринг, так завертевшись в кровати, что она возмущенно взвыла. – Не она, говоришь? – И он засмеялся с такой горечью, какой от него еще ни разу не слышали за всю его непростую карьеру. –  Я знаю, что это она! – крикнул он уходящей жене. – Откуда? Знаю, и все!

– Только это невозможно было доказать, – возразила она. – Так ведь?

– Доказать? – продолжал бесноваться безутешный супруг. – Докажи мне, что черное – не белое. Давай! Послушаем твои доказательства.

– Не глупи, дорогой, – ласково ответила ему жена с лестницы.

Инспектору уголовной полиции Борингу осталось только поморщиться от безнадежности.

– Вердикт присяжных, конечно, принес мне облегчение, – сказал Карстерс Берти Филиппсону, сидя с ним на трибуне Твикенхема ясным субботним днем в ноябре.

– Как и мне, – рассеянно произнес Берти. – А второй тайм всегда начинается с опозданием в одну-две минуты или мне так только кажется?

– Придется подождать еще три минуты, – успокоил Карстерс. – Ей повезло, что она выпуталась, не так ли?

– Даже не знаю… Сижу и гадаю: кто же, в конце концов, убил старушку Элеонор? Или вы считаете, что это самоубийство?

– Какое самоубийство! – возразил Карстерс. – Нет, самое настоящее убийство, и преступница – миссис Брэдли.

– Да бросьте вы! А как же вердикт?

– Полагаю, вердикт шотландского жюри гласил бы: «не доказано».

– Ну, это все сказки! – махнул рукой Берти. – Лучше ответьте, что же, по-вашему, произошло той ночью?

– После того как Элеонор осталась без своего разделочного ножа, – начал Карстерс, – и миссис Брэдли удалось уложить ее в постель, она вернулась к себе в комнату в сильной тревоге.

– Боялась, как бы Элеонор не набросилась еще на кого-нибудь?

– Совершенно верно. Именно поэтому, думаю, она и прибегла к своему тайному оружию, гиоцину, и накапала смертельную дозу яда в термос, из которого, как она созналась на процессе, уже выпила полчашки кофе. Имея под рукой отраву, она была готова к любым случайностям. Думаю, бедняжка Элеонор отказалась выпить предложенное ей снотворное: вряд ли ей понравился вкус бромного раствора, который дала ей выпить миссис Брэдли в ночь счастливого спасения Дороти. Она всегда ненавидела лекарства. Наверное, ее отказ и принудил миссис Брэдли влить в кофе яд. Если бы Элеонор приняла снотворное, то не выказала бы свою склонность к убийству той ночью вторично. Но вышло так, что Элеонор бодрствовала и была исполнена ревнивой ненависти к юной Памеле Сторбин, да еще кляла вас…

Берти невесело кивнул:

– Миссис Брэдли боялась худшего. Понимаю, что она чувствовала.

– Вот и команды! – обрадовался Карстерс.

– Нет, продолжайте, – попросил он. – Мне не терпится дослушать до конца.

– Смотрев, как миссис Брэдли поит Элеонор кофе, мы наблюдали за убийством.

– Значит, найди полиция чашку из-под кофе, как она нашла рюмку из-под снотворного… – начал Берти.

– …то миссис Брэдли ждала бы петля, – промолвил Карстерс. – Это-то больше всего и озадачивает меня в данном преступлении. Не понимаю, как миссис Брэдли могла проявить такую опрометчивость: не позаботилась о чашке! Совершенно на нее не похоже! Риск – положить тело в ванну – еще куда ни шло, но чашка – нет! Она выбивается из общей картины.

– А кстати, зачем было класть тело в ванну? – встрепенулся Берти. – И, собственно, как ей это удалось? Элеонор весила шестьдесят килограммов, а миссис Брэдли – женщина маленькая и худенькая.

– А ее опыт медсестры? Медсестры справляются даже с крупными беспомощными мужчинами. Да и мускулы у нее стальные. А насчет того, зачем было тащить тело в ванную, то это своеобразный юмор. Жертву Элеонор, Маунтджой, нашли мертвой в ванне, вот миссис Брэдли и решила, что саму Элеонор найдут там же. Может, ей хотелось запутать следствие или создать неверное мнение о времени смерти. Хотя лучше было бы сделать так, чтобы голова убитой находилась под водой. Было ошибкой оставить волосы сухими и положить тело лицом вверх.

– Подобные мысли появились у вас еще до суда? – спросил Берти. – Глядите-ка, гол! Молодчина! Посмотрим, отквитаются ли противники. Отличный матч, сэр, просто загляденье!

Он повернулся к Карстерсу с виноватой улыбкой:

– Простите, сэр. Не хотите продолжить?

– С удовольствием. Нет, до суда я был иного мнения. Да, понимал, что миссис Брэдли может попасть в переплет. Прежде всего ей было нетрудно раздобыть гиоцин. Она известный психоаналитик и, как мы знаем, посещала в Америке лечебницы для душевнобольных. Мне известно – хотя защита постаралась не вытаскивать этот факт на свет, – что в Америке она ассистировала одному видному психиатру, добиваясь разрешения применить к его пациентам свой психоаналитический метод. Что помешало бы ей разжиться препаратом в количестве, достаточном для умерщвления? Это успокоительное средство, свободно применяемое в наших сумасшедших домах, а в Америке и подавно. У психиатра, с которым работала миссис Брэдли, имелся его запас – возможно, несколько гранов. Это при том, что смертельная доза составляет всего от четверти до половины грана.

Итак, мы согласились, что она могла получить яд. Учтите, я ни в коем случае не утверждаю, что миссис Брэдли уже тогда вынашивала преступные намерения. Это я как раз полностью исключаю. Нет, ей передали небольшое количество препарата для профессиональных целей, а потом у нее не было возможности вернуть долг. Сообразив, насколько опасна Элеонор, она вспомнила про яд. Это быстрая, милосердная смерть, она неотвратима и при этом ничуть не жестока. Напрашивается сравнение с хорошо устроенной «камерой смерти». Что ей оставалось? Всего лишь растворить микроскопическое количество кристалликов в спирту – вероятно, раствор уже был готов – либо разбавить его водой, либо подлить в кофе или в чай. В любом случае жидкость получилась бы безвкусной.

– Вы говорили, что Элеонор не пила бромное снотворное, – напомнил Берти. – Однако рюмка была пуста. Что же с ним сделала миссис Брэдли?

– Наверное, выпила сама, – ответил Карстерс, не отрывая взгляда от игроков на поле. – Оно безвредное, а рюмка помогла ей выйти сухой из воды на суде.

– Неужели миссис Брэдли догадалась, что Мейбл оставит рюмку для полиции? – спросил Берти с недоверчивой усмешкой.

– Я бы ничуть не удивился этому. Странно другое: как она могла сглупить и оставить на столике чашку из-под кофе?

– Была уверена, что служанка непременно унесет предмет кухонной посуды, – предположил Берти.

– Возможно. Но все равно это был риск. Риск, которого она должна была избежать. – Он нахмурился. – То, что я нашел мензурку, редчайшее везение.

– Да, но ведь это было важной уликой в пользу версии о самоубийстве Элеонор, – заметил Берти. – Как отнесся к этому старина Боринг?

– Так же, как я. Именно это он и сказал, – улыбнулся Карстерс.

– Что именно?

– Мензурка – ложный след. Ведь я нашел ее там, где уже искала полиция. Она не стала бы снова туда заглядывать, тем не менее обнаружить мензурку было просто, хватило бы желания поискать. Я сразу почуял неладное. Но моей задачей было спасти миссис Брэдли, а вынюхивать неладное – дело полиции. Надо отдать ей должное, она не зря ест свой хлеб. Но обстоятельства, особенно полное отсутствие отпечатков пальцев миссис Брэдли, обернулись против полиции. Пока длился судебный процесс, я сложил два и два…

– И получили пять! – хихикнул Берти. – Простите, что встреваю, но до чего же интересно наблюдать за ходом ваших мыслей! Почему-то вы не учитываете того, на чем споткнулось обвинение. Куда подевался гиоцин? Черт возьми, получается, что пузырек, или где там еще находилась эта дрянь, буквально растворился в воздухе! Его хозяина удалось установить. Только из-за этого вину миссис Брэдли не доказали. Это к лучшему: если старушка избавила мир от Элеонор, то ее можно считать благодетельницей рода человеческого!

– Боюсь, закон не разглядел бы в ее действиях благотворительности, – сухо возразил Карстерс. – Однако сегодня вечером я намерен навестить миссис Брэдли в отеле и поздравить с успешным завершением суда. Непременно передам ей ваши слова!

Свисток оповестил об окончании футбольного матча, и мужчины расстались на выходе со стадиона.

Карстерс, как обещал, отправился в отель, где на несколько дней миссис Брэдли остановилась перед отъездом в Америку, и напыщенно поздравил ее с успехом в противостоянии правосудию. После поздравления, прозвучавшего недостаточно искренне, они несколько минут сидели молча. Тишину нарушил внезапный взрыв своеобразного смеха миссис Брэдли:

– Бедный инспектор Боринг! Он трудился не жалея сил и проявил недюжинный ум. Инспектор заслуживал победы в судебном процессе больше, чем любой полицейский до него. Я в восторге от его профессионализма. Он действует цепко, обстоятельно, без лишнего воображения. У меня не хватит слов, чтобы высказать всю похвалу, которой он достоин!

– То есть как? – удивился Карстерс, хотевший сказать совсем другое, но вовремя опомнившийся.

Миссис Брэдли улыбнулась своей улыбкой рептилии. Карстерс видел в зоопарке боа-констрикторов с таким же выражением «лица». Это воспоминание заставило его содрогнуться.

– Задавайте ваш вопрос, друг мой! – сказала она, снова проявив неприятное умение читать чужие мысли. Карстерс был давно с ним знаком и научился воспринимать его спокойно, поэтому лишь пожал плечами и усмехнулся.

– Боюсь, он вам не понравится, – предупредил он.

– Это по-рыцарски! – усмехнулась миссис Брэдли. – Ничего, спрашивайте!

– Честно говоря, мне любопытно узнать, как вы сумели спрятать пузырек с гиоцином. Именно это стало камнем преткновения на суде! Обвинение постаралось обойти факт, что хозяина яда так и не определили, а защита напирала именно на это.

– И на отсутствие у меня мотива, – заметила миссис Брэдли. – То и другое послужило огромными помехами для обвинения, не говоря о том, как умело вы отыскали грязную мензурку.

– А если бы связь между вами и ядом все-таки установили? – не унимался Карстерс.

– Вот этого, друг мой, никак не могло случиться! Дело в том, что до ареста у меня его не было, тем более я нигде его не прятала.

– Но тогда я не понимаю… – Неужели эта старая сморщенная попугаиха не виновна в преступлении?

– Я расскажу вам, у кого находился гиоцин, – продолжила миссис Брэдли, понизив свой резкий голос до заговорщического шепота. – То-то вы удивитесь! Вас ждет шок, друг мой. Вы, вы сами спрятали пузырек с ядом! А теперь извольте вернуть его мне. Обещаю не совершать больше преступлений с его помощью, но он мне необходим в работе психиатра.

– Ничего не понимаю! Вы смеетесь надо мной? Вам доставляет удовольствие издеваться? Вы сознаетесь, что отравили Элеонор Бинг? Да или нет?

– Поскольку дважды судить меня за одно и то же невозможно, то я сознаюсь вам, что действительно отравила Элеонор Бинг намеренно, или, как выражаются юристы, умышленно. Яд я подлила в кофе, который дала Элеонор вместо снотворного. Дождавшись, пока она скончается, я спрятала тело в шкафу, легла в ее постель и ответила на крик горничной Кобб – этой без пяти минут умственно отсталой, – пришедшей будить Элеонор утром. Самой опасной частью во всем предприятии было перемещение тела в ванную и возвращение в комнату Элеонор незамеченной. На мое счастье, Элеонор всегда вставала ни свет ни заря, поэтому возможность встретить кого-либо из вас в столь ранний час сводилась почти к нулю. Что до яда, то вам лучше меня известно, где он. Что вы сделали с темно-зеленой бутылочкой лавандовой воды, какую я попросила вас вернуть Дороти Бинг?

– Лавандовая вода! – вскричал Карстерс, вытаращив глаза. – Так вот что это было! У Дороти была, конечно, собственная, и она вернула мне вашу. Наверное, она осталась в кармане пиджака, которого я с тех пор не надевал.

– Полагаю, – спокойно промолвила миссис Брэдли, – вам следует выяснить, ту ли бутылочку вам вернула Дороти. Гиоцингидробромид небезопасно оставлять в руках неподготовленных людей. На дне моей бутылочки был крохотный ярлычок, ее нетрудно опознать.

– Значит, у меня ваша, – сказал Карстерс. – Я думал, это ярлычок производителя, и не удосужился расшифровать его.

– Тем лучше. Полагаю, эта маленькая формула имеет один смысл по всей Европе.

– Но, – удивленно продолжил Карстерс, – почему именно я был избран для почетной роли укрывателя после события преступления?

– Потому что инспектор души в вас не чаял! – объяснила миссис Брэдли с радостным кудахтаньем. – Помните свои слова о том, как он и сам начальник полиции графства над вами трясутся? Вы сказали, что если бы всех нас поубивали и в живых остались вы одни, то у полиции все равно не поднялась бы рука арестовать вас. Вот я и решила, что им вряд ли придет в голову, что вы оказываете мне неоценимую услугу – прячете кота в мешке. Однако я сильно рисковала. Уверена, вы мне посочувствуете, когда все узнаете. Мне пришлось мыть в ванной чашку из-под кофе и термос, уложив нашу бедняжку Элеонор в ванну, а потом в страхе красться вниз за остатками кофе, которые слуги Бингов всегда оставляют в кофейнике. Если бы инспектор Боринг пришел в дом раньше, то успел бы отправить чашку на анализ и выяснил бы, что представляло собой ее содержимое: просто кофе! Когда я узнала, что все мои действия, предвосхищавшие его шаги, старательная Мейбл – хвала небу, что у нее хватило ума не тронуть рюмку! – лишила смысла, мне пришлось придумать кое-что другое. Я налила слабый раствор гиоцина в мензурку Элеонор, а затем подсунула под ее дно широкое лезвие кухонного ножа для рыбы. Так мне удалось унести ее, не тронув пальцами. Мои отпечатки не появились поверх отпечатков Элеонор, оставленных ею, когда она пила нюхательную соль после того, как ее чуть не утопил милейший Берти. Я заперла мензурку в аптечке Элеонор и уповала на лучшее.

– Что еще за нож для рыбы?

Миссис Брэдли позвонила в колокольчик, вызывая свою горничную.

– Принесите мне нож для рыбы, Селестина, – распорядилась она и повернулась к Карстерсу. – А что применили бы вы? – спросила она, хрипло хихикая.

– Даже не знаю… – протянул он, стараясь попасть ей в тон. – Наверное, мастерок каменщика.

– Тоже неплохо. Но мастерок еще надо найти, а простые ножи для рыбы есть в любом уважающем себя домашнем хозяйстве! – громко рассмеялась миссис Брэдли.

 

Глава I

Безрассудство пассажира, отплывающего в Америку

Был понедельник. О таком дне мало что можно сказать.

Чарльз Джеймс Синклер Редси, откликавшийся, как Моррисон у Милна, просто на Джима, сидел на подлокотнике одного из прочных красивых кресел, обтянутых кожей, в библиотеке поместья Мэнор-Хаус, расположенного в Уэндлз-Парва, и задумчиво поддевал мыском ботинка край коврика из овчины.

Адвокат Теодор Грейлинг ехал в удушливо жарком купе для курящих не лучшей английской железнодорожной компании и раздраженно размышлял о том, зачем его клиенту Руперту Сетлею понадобилось заманивать его в такое удаленное место, как Уэндлз-Парва, вместо того чтобы пригласить в свой лондонский кабинет.

Миссис Брайс Харрингей, мать семейства, возлежала на диване и то лениво прикладывалась к пузырьку с нюхательными солями, то капризно молила богов о прохладном ветерке и требовала у гувернантки еще одеколону.

Энергия сохранилась лишь у самых молодых, только самые старые сохранили довольство жизнью. Самые молодые, представленные Фелисити Брум, незамужней особой двадцати лет, сероглазой яркогубой брюнеткой, и Обри Харрингеем, разменявшим пятнадцать лет и девять месяцев и по этой причине не успевшим сочетаться браком, – сероглазым, смуглым, худым и гибким, – играли в теннис на лужайке главного дома. Старшее поколение воплощала одна миссис Беатрис Лестрендж Брэдли, дважды вдова – черноглазая, с клещевидными руками, в возрасте, представлявшем интерес разве что для ее жадной и хваткой родни. С улыбкой ископаемой песчаной ящерицы она нежилась на солнышке в очаровательном старинном саду дома Стоун-Хаус, тоже в Уэндлз-Парва.

Поезд остановился в Кулминстере, и Теодор Грейлинг вышел на перрон с мыслью, что у станции его должен поджидать шикарный лимузин, а дальше, под деревьями поместья или в самом доме, – чай. Возможно, его даже пригласят остаться на ужин. Он уже обедал в доме Руперта Сетлея, всякий раз отменно; вино там бывало выше всяких похвал, сигары тоже.

Но рядом со станцией было пусто, не считая кеба самого малообещающего, неказистого вида. Теодор Грейлинг поцокал языком и с неумолимой суровостью покачал головой, встретившись взглядом с кучером. Щурясь на ярком солнце, он ждал, нетерпеливо постукивая стеком по мыску ботинка.

– Про вас, похоже, забыли, – сочувственно произнес кебмен, сбил кнутом муху со спины лошади и добродушно сплюнул.

Теодор Грейлинг поставил на землю свой аккуратный чемоданчик и прикурил сигарету – легкомысленное добавление к его достойному виду. Посмотрев на кебмена, он во исполнение правил человечности протянул ему золотой портсигар. Тот закурил. Две-три минуты мужчины курили молча.

– Могли бы посидеть внутри, пока ждете, – последовало радушное предложение. – В ногах правды нет.

Теодор Грейлинг пожал плечами.

– Скорее всего за мной никто не приедет, – сказал он. – Мне в Мэнор-Хаус, это в Уэндлз-Парва. Знаете, где это? Хорошо, везите.

И кебмен повез.

Молодой человек, встретивший адвоката в роскошном холле, при упоминании Руперта Сетлея смутился.

– Пройдемте в библиотеку, – предложил он. – Это не так-то просто объяснить. То есть это вообще необъяснимо… – Он помолчал, словно размышляя, правильные ли слова употребляет. – Объяснить чрезвычайно трудно. Дело в том, что он отправился в Америку.

Теодор Грейлинг в удивлении проследовал за молодым человеком в библиотеку.

– Я – Редси, – начал молодой человек – крупный, взъерошенный, приятный, хотя в данный момент присущее ему откровенное выражение лица было искажено напряжением и тревогой, а нервная манера разговора совсем не шла. Наклонившись, он распрямил уголок коврика, который до того неустанно пинал, и предложил адвокату кресло.

– Итак, ваш кузен отбыл в Америку? – проговорил Теодор Грейлинг, сведя вместе кончики пальцев и благодушно их разглядывая. – Когда?

– Сегодня. – Наконец-то молодой человек смог сказать что-то уверенно. – Ранним утром.

– Сегодня? Каким судном?

– Судно? – Джим Редси неубедительно хохотнул. – Не знаю. «Кунард-Лайн», наверное, да, именно эта пароходная компания, но название парохода… – Он свел брови на переносице. – Знал ведь, но напрочь забыл!

– В Америку… – задумчиво промолвил Теодор Грейлинг. – Странно. Очень странно! Не объясните мне, зачем тогда он вызвал меня сюда сегодня для обсуждения и внесения изменений в свое завещательное распоряжение относительно собственности?

– Что?! – вздрогнул Редси. – Вы хотите сказать, что он пригласил вас сегодня сюда? Ну и ну! – Он присвистнул. – Видимо, ум зашел за разум! Послушайте, сейчас мы будем пить чай с моей тетушкой. Лучше обсудим все вместе.

Адвокат приподнял брови, потом кивнул и стал разглядывать корешки книг на застекленных полках. Редси, облегченно переведя дух, опустился на подлокотник прочного кожаного кресла и взял со столика спортивный журнал.

На лужайке перед библиотекой двое молодых людей, пятнадцатилетний паренек и двадцатилетняя девушка, продолжали играть в теннис. В высокие, от пола, открытые окна влетали их звонкие голоса и звуки ударов ракетками по новому мячику. Окна, часть теннисной сетки, угол зеленой лужайки и порой сами фигуры игроков в белом отражались в стеклянных дверцах книжного шкафа, будто привлекшего внимание Теодора Грейлинга. В действительности же адвоката не занимали сейчас ни книги на полках, ни отражения в стекле. Слишком уж озадачило его известие, сообщенное молодым человеком, восседавшим на толстом подлокотнике кресла. Минут пять пошевелив мозгами и ни до чего не додумавшись, он отвернулся от книжного шкафа так внезапно, что испуганный молодой человек уронил на пол свой иллюстрированный спортивный еженедельник и спросил с непривычной для него резкостью:

– Вам известно, что ваш кузен пригласил сюда на несколько недель викария для инвентаризации всего этого, – он обвел рукой великолепную библиотеку, – и для рекомендаций по гербарию альпийской флоры?

Джим Редси разинул от изумления рот, попытался ответить, но не нашел слов. Он побледнел, стал заикаться и для выигрыша времени нагнулся за упавшим журналом. Положив его с излишней тщательностью строго посередине столика, облизнул губы, вытер вспотевшие ладони о свои брюки-гольф и предпринял еще одну попытку объясниться:

– Нет, я не знал об их приезде, то есть о его… Как вам известно, то есть неизвестно… я пробуду здесь только до тех пор, пока меня не вызовут на работу. Мне обещали место в Мексике. Неизвестно, что это за работа, наверное, что-то связанное с лошадьми и с кучей подчиненных… Мне не терпится туда попасть. Я оставил свои вещи в Лондоне, а тут коротаю время, пока не получу вызов. Конечно, Сетлей молодец, что поселил меня здесь, хотя мы с ним были почти незнакомы. Наши с ним матушки не очень ладили. Они были близнецами, и моя мать всегда считала, что тетя Поппи, его мать, сыграла с ней нехорошую шутку, родившись часа на два раньше ее. По праву первородства тетушка получила после смерти их папаши почти все – дом и другую собственность, а моей матери досталась мелочь, какая-то нищенская тысяча фунтов. Конечно, тысяча фунтов – неплохие денежки, но мою мать тоже можно понять. В конце концов, когда чего-то ожидаешь, а получаешь совсем не то, сильно огорчаешься. У нее всегда было ощущение, что с ней обошлись несправедливо. Полагаю, вам известно, что третейский судья отклонил иск. Мать не уставала судиться и не прощала тете Поппи решения суда. Дурацкое имя – тетя Поппи! Оно меня всегда удивляло. Звучит как сценический псевдоним в варьете! Не очень-то пристойное имечко, вы меня понимаете? Правда, мою тетю Поппи нельзя было назвать непристойной, – с сожалением заключил он.

– В самом деле, – рассеянно пробормотал адвокат. – Знаете, внезапное отплытие вашего кузена в Америку привело меня в полную растерянность, – продолжил он, торопясь вернуться к главной теме. – Без предупреждения, заметьте! Это совершенно не похоже на Руперта Сетлея! Я знаком с ним уже много лет и не могу поверить, чтобы он взял и отправился в Америку вот так, без предупреждения.

Джим Редси мысленно был с ним заодно. Он представил Руперта Сетлея – малопримечательного смешливого толстяка, всякий раз слишком хорошо одетого, переевшего, самодовольного. Руперт Сетлей был презренным щеголем, тщательно обдумывавшим каждое свое словечко, не говоря о каждом поступке. Трудно поверить, что такой человек рванул в Америку вот так, вдруг. Сказать «трудно» – ничего не сказать, поправил себя Джим Редси, стремившийся к беспристрастности. Невозможно! В Руперте Сетлее было пять футов семь с четвертью дюймов, считая носки – неподходящий рост для подобных порывистых поступков.

– Что могло заставить вашего кузена сорваться с места? – сурово спросил адвокат, нарушив ход мыслей Редси. – Каков был мотив?

Джим неуверенно улыбнулся. Адвокат заметил, как растерянно он шевелит пальцами.

– Мотив? – Словечко резануло слух Джима, как зловещее. – В каком смысле мотив?

Прежде чем адвокат успел ответить, звуки за сценой, как выражаются в театре, оповестили о приближении единственной родственницы Джима. Важно было то, что Джим впервые за всю свою жизнь был рад ее появлению. Еще из двери библиотеки она капризно потребовала чаю.

Миссис Брайс Харрингей была, что называется, роскошной женщиной: рослой, крупной, энергичной. Ввиду своего родства с отсутствующим Рупертом Сетлеем она без стеснения требовала от него гостеприимства, вторгалась в его дом, требовала, чтобы ей прислуживали его слуги, возили его машины, чтобы еда в его доме соответствовала ее вкусам. Так происходило лето за летом с удручающей регулярностью. Руперт ненавидел ее от всей души, Джим тоже. Это было единственной связующей нитью между двумя этими совершенно несхожими натурами. В чем сходились двоюродные братья, так это в том, что любой компании, даже самой веселой, категорически противопоказано присутствие их тетки. И наоборот, оба были готовы терпеть любую скуку, проявлять полную покладистость, лишь бы ее не было рядом. Они сходились также в том, что ее поведение на людях совсем немного недотягивает до безумства сумасшедшей, уверенной, что она воплощает собой гибрид Лорелей Ли и царицы Савской. Если бы Джиму предоставили выбор между чумой и беседой с тетей Констанс, то он без размышлений выбрал бы чуму вместе со всеми неприятностями.

Миссис Брайс Харрингей неизменно сопровождал в ее набегах на Мэнор-Хаус сын Обри, приятный умный мальчик, и шпицы Мария и Антуанетта, которых тоже можно было бы назвать приятными и умными, если бы не то неистовство, с каким их нежила хозяйка и с каким их сторонились чужие люди. От злобного тявканья Марии и Антуанетты никому не было житья, а тут еще их склонность к воровству! Джим Редси не знал толком, распространяется ли его ненависть к тетушке Констанс на ее собачонок или он не выносит шпицев даже сильнее их хозяйки. Когда выпадало свободное время, Джим Редси был не прочь поломать голову над данной проблемой. Джим был тугодумом.

На сей раз тетушка предстала перед ним без тявкающего сопровождения. Потребовав чаю, она опустила свои сто восемьдесят с лишним фунтов богоподобной плоти в удобное кресло, грациозно расправила воздушные, но обильные одеяния, скромно сложила руки на коленях, выпрямила спину, осуждающе уставилась на Джима Редси и ядовито осведомилась:

– Что такое, Джеймс?

– Разрешите вам представить: мистер Теодор Грейлинг, – пролепетал Джим, избегая ее взгляда василиска.

– Я уже давно знакома с мистером Грейлингом, – холодно заметила тетушка и ослепительно улыбнулась адвокату семейства, демонстрируя мастерство своего дантиста. – Ты мог бы сам об этом догадаться. – Племянника она не сочла нужным слепить улыбкой.

– Конечно, тетя Констанс, – взволнованно отозвался Джим.

– Но для этого, – продолжила она, – нужно обладать разумом хотя бы летучей мыши. Тебе, конечно, до этого далеко. А теперь послушай меня: я сделала пугающее открытие!

Джим издал нечто среднее между стоном и воплем страха. Адвокат и миссис Брайс Харрингей опасливо покосились на него и переглянулись.

– Но знаете ли… Одним словом… – залепетал Джим. – Я хочу сказать, что все только к лучшему. Все выпадающие нам испытания делают нас сильнее… и все такое прочее.

– Согласна, – холодно промолвила миссис Брайс Харрингей. – Похоже, мне действительно предстоит испытание. Твоя внезапная вспышка симпатии чрезвычайно трогательна, тем более что с леди, о которой идет речь, ты незнаком.

– Что? – пробормотал Джим, доставая цветастый шелковый платок и вытирая себе лоб. – Какой душный день! Что? Леди? – Он с трудом скрывал облегчение.

– Миссис Лестрендж Брэдли поселилась в Стоун-Хаусе.

 

Глава II

Фарс июньским днем

– Мама, – рассказывал Обри Харрингей, подбирая четвертый мячик и кладя его в веревочную сумку, – ходячий справочник «Кто есть кто», знает все обо всех.

– Все собрал? – спросила его Фелисити Брум, шаря ракеткой в кустах.

– Все четыре: К – Ксенофонт, П – Пандора, К – Сивилл Торндайк, и этот, с черной полоской – Кью, Куинс.

– Я не поняла про «К», – призналась Фелисити, начав снимать теннисную сетку.

– Сивилл Торндайк. Ты не видела ее в театре «Хаммерсмит Аполло» в роли Мегеры Кэтрин?

– Не видела! Лучше не рассказывай, а то я обзавидуюсь. Не будешь? – Фелисити обворожительно улыбнулась.

– Твой отец не театрал? Моральные ограничения, наверное?

– При чем тут мораль? Отец – священник, – ответила Фелисити без малейшего раздражения. – Театр нам не по карману, только и всего. Так что ты говорил о своей матери?

– Сейчас она вдалбливает преподобному гостю свой катехизис. «Как ваша фамилия, де Вир или Снукс? Откуда взялась эта фамилия? Ваши предки пришли вместе с Вильгельмом Первым или…»

– С кем?

– Ну, с Билли. Его еще играл Гарольд Годуинсон. Разве ты не знаешь английскую историю?

– Идиот! Давай дальше.

– Стоит ответить, что твои предки не пришли с Билли, и она поинтересуется, не торговал ли твой папаша говядиной в Великую войну… Интересно, будут ли к чаю сандвичи с огурцом? Если твоя фамилия Снукс, тебе не позавидуешь.

Фелисити уселась посреди корта и прикрыла глаза узкой загорелой ладошкой.

– Никакой он не преподобный, – заявила она, наблюдая за Теодором Грейлингом, которого царственная миссис Брайс Харрингей лично водила от клумбы к клумбе. Ее громкий сочный голос долетал до корта, но слов разобрать было нельзя.

– Откуда ты знаешь? – спросил Обри, садясь рядом с Фелисити и обнимая свои коленки в белых фланелевых штанинах.

– Не вижу пасторского воротника. Сам посмотри, малыш. Я иду мыться перед чаем, а ты?

– Давай пройдем через библиотеку. Окна открыты. Думаю, там старина Джим. Сегодня он в тоске, ты заметила?

– Да, он не в духе, – согласилась Фелисити, вставая вместе с Обри. – Он такой бледный, уставший! А ведь обычно в приподнятом настроении.

– Честно говоря, я его плохо знаю. Его мать и мать старины Руперта никогда не ладили, а мой отец – он приходился им обеим братом – был отлучен от наследства за проказы с девушками в молодости. Моя мать, выйдя за него, вправила ему мозги. Он не выносил обеих сестер, так что я почти не знал Джима до этого лета.

– Но он тебе нравится? – спросила Фелисити по пути к дому.

– Более или менее, – ответил Обри, зажимая ее ракетку под мышкой вместе со своей и пропуская Фелисити вперед на ступеньках, ведущих к высоким, от пола, французским окнам.

Джим Редси, еще не пришедший в себя после слов своей тетки, при их появлении оживился.

– Привет, Джими! – воскликнула Фелисити. – Вы в порядке? Вы такой бледный!

– Солнечный удар, наверное, – с вялой улыбкой простонал Джим. – Полагаю, вы оба хотите чаю? Не позвонишь, Худыш? Твоя мамаша только что заехала мне прямо под дых, так что у тебя передо мной должок. Я уже подумал, что разразилась какая-то трагедия, но она всего лишь узнала, что на другом конце деревни, в Стоун-Хаусе, поселилась какая-то Лестрендж-дальше-не-помню. Похоже, твоя мамаша ее терпеть не может.

Смуглый мальчик усмехнулся:

– Не знаю, почему ее слова так вас сразили, но, как я погляжу, вас от них чуть не стошнило.

– Вам не дурно, Джим? – по-матерински всполошилась Фелисити. – Вы сейчас какого-то пугающего бело-зеленого цвета! Бедняжка, такой ужасный вид!

– Да уж, краше в гроб кладут, – поддержал Обри. – Уверены, что вам не нужна помощь?

– Уверен, благодарю, – отрезал Джим. – Как насчет чаю?

– Давайте на лужайке! – предложила Фелисити. – Там сейчас чудесно! Только сначала умойся, Обри.

– Все равно ты не можешь сказать это голосом Ивонны Арно из «Кучи денег», – усмехнулся Обри и, выходя следом за Фелисити из комнаты, нажал на звонок.

Распорядившись, чтобы стол накрыли на лужайке, Джим Редси перекинул ноги через подлокотник кресла и зажмурился. Его мысли стали еще более тревожными, и он, открыв глаза, уставился невидящим взглядом на стеклянные дверцы книжного шкафа. В них отражались тетка и адвокат, занятые разговором, – вернее, миссис Брайс Харрингей читала проникновенным голосом лекцию о розах, а адвокат завороженно внимал ей.

Джим прищурился. Не этого ли шанса он весь день дожидался? Молодежь убежала, старики увлечены друг другом и удаляются по лужайке. Не воспользоваться ли ему удобным случаем и незаметно удрать?

Джим подкрался к окну и, прячась за занавеской, посмотрел в щелку. Тетка и адвокат брели в сторону от дома, в направлении каменных горок, засаженных швейцарской горной растительностью, с которой экспериментировал прежний садовник Руперта Сетлея. Миссис Брайс Харрингей по-прежнему не закрывала рта: теперь темой ее вдохновения стал сад с горками.

– Да, конечно, чрезвычайно интересно! Нет, в Швейцарии я не бывал, на Ривьере случалось, но не в Швейцарии. Руперт сам за всем этим приглядывал после увольнения Уиллоуза.

– Ну, какой из него садовник! Вот викарий из Краулесса, который приедет в четверг – кажется, Руперт говорил о четверге? – чтобы ими заняться, тот разбирается. Руперту пришлось самому над ними корпеть без Уиллоуза. Тот был наглецом, но все равно жаль, что Руперт прогнал его. На этих людей нельзя ни сердиться, ни тем более обижаться, а вы как считаете? О да, викарий из Краулесса – знаток альпийской флоры. Он читает о ней лекции. Говорят, он буквально живет в Кью-Гарденс, а приходом управляет жена, весьма способная женщина…

– Что ж, – произнес Теодор Грейлинг, воспользовавшись секундным перерывом, чтобы не дать миссис Брайс Харрингей сменить тему, и разумно рассудив, что только резкость позволит ему завладеть ее вниманием, – очень надеюсь, что викарий не разочаруется, не застав вашего племянника, уплывшего в Америку. – Он с удовлетворением наблюдал, как миссис Брайс Харрингей багровеет от его слов и от собственных чувств. – Сам я тоже мечтаю побывать в этой великой стране, нашей исторической сестре. Обожаю Америку, где…

Вопреки правилам приличного поведения, миссис Брайс Харрингей схватила адвоката за руку и сильно тряхнула его.

– Что за нелепые мысли? – крикнула она. – Руперт не едет ни в какую Америку! Мой младший племянник Джеймс Редси, этот никудышный субъект, пытается получить назначение в Мексику, а у Руперта и в мыслях нет покинуть Англию. Он говорит, что и во Францию никогда больше не поплывет, так ему плохо на море…

– Но мистер Редси только что сообщил мне, что его кузен нынче утром отплыл в Америку! – воскликнул адвокат. – Он уплыл!

Убедившись, что тетка и адвокат отвернулись и поглощены разговором, Джим Редси выскочил на гравийную дорожку и поспешил вокруг дома в маленький сарай футах в пятидесяти от гаража и конюшен. Отперев его, он скрылся внутри и вскоре вышел с тяжелой лопатой. Вытянув из кармана большой цветастый носовой платок из шелка, обмотал им блестящий штык лопаты, закрепив зеленым шнурком, и отправился в конюшню. Там, поспешно оглядевшись и убедившись, что никто за ним не наблюдает, он пинком распахнул одну из деревянных дверей и подсунул лопату под груду соломы в дальнем углу. Затем отряхнул ладони, вышел на солнце и быстро зашагал назад к дому.

Оставив Редси в библиотеке, Фелисити и Обри, прежде чем подняться наверх, замешкались в холле. Обри посетила новая идея.

– Чай будет готов не сразу, – сказал он. – Ты хотела полюбоваться видом со старой наблюдательной вышки. Оттуда видно море. Идем!

Наблюдательная вышка была единственной сохранившейся старинной частью дома. Она представляла собой торчавшую высоко над крышей башню с открытой площадкой наверху, окруженной прочной чугунной оградой. Обри и Фелисити поднялись на башню и любовались видами, пока Обри не привлек внимание Фелисити к возне своего кузена Редси. Сначала они смотрели за ним с веселым интересом, но потом его действия заставили обоих напрячься.

– Я сейчас же пойду к приходскому священнику! – говорила миссис Брайс Харрингей, когда Джим Редси подходил к сараю. – Послушаю, что скажет обо всем этом викарий. Удивительно, тревожно и в высшей степени странно! А главное, я ни капельки в это не верю! Чтобы Руперт уплыл в Америку? Либо мой племянник Джеймс злостно обманывает вас, что не исключено, либо сам введен в заблуждение. Джеймс всегда был идиотом! Ничего, викарий наверняка знает, что к чему, потому что он засвидетельствовал завещание Руперта и, полагаю, является его доверенным лицом. Про ближайших родственников, – заключила она с горечью, – этого, увы, не скажешь!

Невзирая на жару, миссис Брайс Харрингей повлекла сочувственно покашливающего адвоката через лужайку, в парк, на дорожку, углублявшуюся в лесистую часть поместья. В чаще находилась калитка, выходящая на дорогу, связывавшую Боссбери с Лондоном. Это был кратчайший путь из Мэнор-Хауса к дому викария.

Джим Редси, завершивший свои дела в сарае и в конюшне, к удивлению, никого не застал на лужайке, не считая слуги, накрывавшего перед беседкой маленький столик. Отвечая на вопрос Джима, слуга промолвил:

– Миссис Брайс Харрингей, сэр? Кажется, я видел, как она и джентльмен удалялись в сторону леса.

– В сторону леса? Боже правый! – воскликнул Редси.

И он метнулся через лужайку, пробежал вдоль цветочной клумбы длиной четырнадцать футов, перепрыгнул через низкие кусты, как конь в скачках с препятствиями, и врезался в высокую колкую траву парка, как пловец в волны. На бегу он голосил, испуская пугающие вопли человека, впавшего в панику:

– Эй, тетя Констанс! Эй, Грейлинг! Остановитесь! На минуту, на полминуты! Черт, где же вы?

Узкая лесная тропинка круто повернула, и он увидел их. Пара, напуганная его воплями – тетка во всем оранжевом и адвокат черном, – остановилась и оглянулась. Высокий, неуклюжий, напуганный, взмыленный молодой человек в брюках и в обуви для гольфа, с развевающимся галстуком и падающей на лоб прядью волос, нагнал их, остановился, тяжело дыша, и прислонился к дереву.

– Что такое, Джеймс? – ледяным тоном произнесла тетка. – Ну и вид! Ты весь потный!

– Простите, я знаю… – забормотал Джим. – Проклятая жара! Где мое былое проворство? Пришлось далеко за вами бежать! Я хотел вам сказать… – Он безумно закатил глаза, напрягая мозги. Что им сказать?! Надо что-то придумать! Что-нибудь правдоподобное, и поскорее! Придумал! Он испытал небывалое облегчение. – Чай! Я прибежал сообщить, что чай накрыт. Не хотелось бы, чтобы вы остались без чая. Чай! Жизнь не жизнь без чашечки горячего чая! Холодный чай – такая гадость! Пить холодный чай – это все равно что поставить все деньги и проиграться. Нет? Или да? – Он убрал с глаз прядь волос и жалко улыбнулся.

– Что за ребячество, Джеймс! – Его тетка стала опасно раздуваться от гнева. – Разве нам не нальют свежий чай? Изволь вернуться к остальным своим гостям. А мы с мистером Грейлингом пойдем к викарию, чтобы узнать правду о Руперте.

– Правду о Руперте? – Джим Редси беспомощно уставился на нее. – Что вы говорите? Священник не знает правды о Руперте! Правда о Руперте? Ха-ха! – И он закатился истерическим смехом, разлетевшимся сумасшедшим эхом по всему лесу.

Тетка взирала на него с ужасом, адвокат – с сочувствием.

– Ты смешон, Джеймс! – провозгласила миссис Брайс Харрингей. – Возьми себя в руки! Что за дурацкое представление?

Теодор Грейлинг схватил молодого человека за руку:

– Идемте, мистер Редси! Идемте!

– Только не к викарию! – взмолился Джим. – Вас ждет чай!

– До дома викария, – заметила тетка, презрительно глядя на племянника, – всего лишь…

Джим стиснул челюсти. Истерический приступ прошел.

– Послушайте, тетя Констанс, – произнес он, – не ходите сейчас к викарию. Зря потратите время. Уверяю вас… Поверьте мне, викарий ничего не знает о Руперте, ровным счетом ничего!

Он повернулся к Теодору Грейлингу с доверием мужчины к представителю своего пола.

– Уверяю вас, мистер Грейлинг… – Его взгляд молил о понимании.

– Не возражаю. С удовольствием! – ответил тот, не видя возможности изменить почтенной традиции. – Хорошо, чай так чай. Идемте, миссис Харрингей. – И он подал ей руку.

– Позднее мы викария не застанем, – возразила миссис Брайс Харрингей, полная решимости осуществить свое намерение. – В третий понедельник месяца у него класс пения для мальчиков в Боссбери. После пяти вечера он никогда не бывает дома.

– Раз так, – промолвил Теодор Грейлинг, радуясь шансу простым способом выйти из сложного положения, – то, боюсь, мы его уже не застанем.

Он достал массивные золотые часы – подарок благодарного клиента – и показал их миссис Брайс Харрингей. Та посмотрела на часы, зло фыркнула и позволила адвокату проводить ее обратно к беседке. Джим семенил за ними, загораживая тропинку, словно боялся, как бы им снова не взбрело в голову устремиться к дому викария. При этом он отчаянно потел – не мог поверить, что все обошлось.

Фелисити Брум и Обри Харрингей, стоявшие на старой наблюдательной вышке, переглядывались с веселым изумлением.

– Зачем ему лопата? – спросила Фелисити.

– Приоделся, но не пошел дальше конюшни! Держу пари, с наступлением темноты он намерен выкопать зарытые сокровища, – сказал Обри.

– Может, у него солнечный удар? – тревожно предположила Фелисити. – В такую погоду опасно для здоровья метаться по парку! Что все-таки, по-твоему, с ним приключилось?

– Бог его знает, милое дитя, – важно произнес Обри, опасно взгромоздившийся на чугунную ограду площадки, на которой они стояли. – А если он собирается зарыть в кустах фамильные ценности? Как тебе такая идея? А моей матушке, допустим, положено его прикрывать.

– Смотри, еще выпачкаешься об эту ограду. Лучше идем умоемся, а то останемся без чая, – отозвалась Фелисити, хихикая при мысли, что величественная миссис Брайс Харрингей станет кого-то прикрывать собственным телом с какой бы то ни было целью. – Интересно, явится ли к чаю Руперт? Где он, кстати, сегодня? Не валяется же в постели!

– Пока его нет поблизости, мне безразлично, куда он запропастился, – сказал Обри, отказавшись от опасного балансирования на ограде и начав спускаться по ступенькам. Перепрыгнув одним махом сразу через восемь нижних, он оглянулся и добавил: – Лично мне на Руперта наплевать, главное, что он не рядом со мной. Терпеть его не могу! Это самый отвратительный тип, какой когда-либо топтал землю. Ужасный пройдоха, а его дружки и того хуже. Меня мутит оттого, что мамаша засунула меня сюда. Когда появляется возможность сэкономить за счет других, она обрастает кожей гиппопотама!

– Ну и язык у тебя, Обри! – возмутилась Фелисити, не устававшая ужасаться язвительной откровенности юнца.

– Ясное дело, я люблю мать, но не могу не замечать ее слабостей. Представь, она не оставляет чаевых водителям такси и ворчит, когда их оставляю я! А здесь меня с души воротит есть ту гадость, какой нас потчует этот тип, спать в его загроможденных спальнях, разъезжать в паршивой машине, пользоваться мерзкими услугами и притворяться благодарным!

– Я весь день его не видела, – вернулась Фелисити к первоначальной теме. – Он куда-то уехал?

– Не знаю. Выше голову, ангел! – Обри заметно оживился при виде «гадостей», которыми манил со вкусом накрытый стол, заслоненный от солнца полосатым козырьком. – Что я вижу? Сандвичи с огурцом!

 

Глава III

Безумие в разгар лета

I

Ночь выдалась душная. Фелисити Брум металась на своей узкой кроватке в доме отца-священника и никак не могла уснуть. Напрасно она считала овец, перебирала в мыслях события дня, представляла сначала воображаемую партию в теннис, потом свой туалетный столик со всеми милыми недорогими безделушками, подаренными ей по разным случаям – то к празднику, то ко дню рождения. Все тщетно: ей было жарко, сна не было ни в одном глазу. Она сбросила с себя сначала одеяло, потом простыню, села и вступила в бой с подушками. Сколько она их ни мяла, ей все равно казалось, будто у нее под головой сучковатые поленья, а не мягчайший пух. Оставалось стонать и жалеть себя.

По главной дороге проехала машина, где-то в доме звучал мужской голос. Фелисити знала, что это ее отец: викарий редко ложился спать раньше полуночи. В комнату влетела летучая мышь, неуверенно и испуганно попархала под потолком и опять вылетела в темноту. Откуда-то донеслось уханье совы. Мимо дома прошли, громко топая, двое неизвестных. Ночь была безлунная, но в широко распахнутое окно без занавесок Фелисити видела в ясном ночном небе россыпи мерцающих звезд. Она сползла с кровати, подошла к окну, высунулась в завораживающую тьму.

Слева раскинулся густой лес – парк Мэнор-Хауса. Деревья казались сейчас плывущим облаком, она не столько видела, сколько чувствовала их. Они загадочно манили ее – тенистые, пугающие, волшебные.

Фелисити провела расческой по коротким черным волосам, мягким и блестящим, как шелк. Пригладив их ладонью, надела спортивные тапочки на резиновой подошве, затянула шнурок на пижамных штанах, продела руки в рукава старой школьной куртки и по-кошачьи спрыгнула на клумбу.

Отцовский кабинет находился, к счастью, сбоку дома. Интуиция подсказывала Фелисити, что при всей широте ума викарий вряд ли одобрил бы сейчас одеяние сироты-дочери. Фелисити бесшумно пробежала по лужайке, перемахнула через низкую каменную стену, отделявшую сад викариата от кладбища при церкви, и заскользила, как тень, между поблескивающих надгробий. Осталось перелезть через старые крытые ворота для вноса гробов – и вот она уже на дороге. Вернее, это был песчаный проселок, параллельный главной дороге, связывавшей Боссбери с Лондоном, зато тянувшийся прямо через деревню Уэндлз-Парва.

Вокруг нее, над головой, под ногами, спереди и сзади теснились запахи, звуки, безмолвие ночи. Фелисити вбирала все это в себя, с наслаждением глотая. Длинная извилистая дорога, неподвижная живая изгородь наполняли ее восторгом, которому она затруднялась присвоить название. Она с радостью дошла бы так до самого края света, до тех полей нарциссов, которые окружают рай юных душ.

На дороге не было ни души, машины тоже отсутствовали. Огни деревни пропали за изгибом дороги, но ей именно этого и хотелось: само одиночество было приключением.

Через пять минут ноги принесли ее к калитке, за которой чернел парк Мэнор-Хауса. Фелисити толкнула калитку, но она сначала не поддалась, хотя не была заперта. Стоя на пороге очарованного края, так манившего ее только что, она чувствовала, как ее покидает отвага. Лес был дремучий, пугал тенями. Здешнее одиночество было уже не манящей волей, даже не одиночеством смерти, оно страшило жизнью, чьи мысли превосходили ее понимание. Истинное колдовство леса летней ночью, когда ветви деревьев сгибаются от тяжести листвы, а каждый лист, даже при неподвижности, обладает собственным голосом и таит собственные секреты, волновало и пугало Фелисити. Она уже хотела повернуть обратно, променять это языческое капище на надежность христианской подушки. Но ее раздразнила застрявшая калитка: Фелисити не простила бы себе, если бы малодушно спасовала перед такой безделицей. Разбежавшись, она перемахнула через калитку, всего на мгновение опершись об ее верх.

Чаща встретила ее угрюмой тьмой, сразу принявшейся шепотом делиться своими устрашающими тайнами. Деревья многое повидали на своем долгом веку, и теперь тянулись к Фелисити черными ветвями, касаясь ее щек со всей летней росистой тяжестью, манили и одновременно заманивали в невидимые западни, пытались поведать что-то совершенно невнятное. Фелисити дрожала, расставаясь с остатками недавнего бесстрашия. Она вспомнила, что в самой глубине этого дремучего лиственного леса один из давних хозяев Мэнор-Хауса высадил кружком несколько сосен. С тех пор стройные деревья выросли до самого неба. В центре круга стоял Жертвенный Камень. Чего только не наслушалась Фелисити о Камне! Это был треугольный обломок гранита, некогда служивший, согласно легенде, алтарем доисторического Храма Солнца. Жрецы давно угасшего культа приносили на нем в жертву своему богу баранов, быков, человеческую кровь. Фелисити могла лишь гадать, какие безумные танцы, чудовищные картины, сколько жестокости и насилия повидал этот Камень. При одной мысли о нем она развернулась и заторопилась назад.

Легкие ноги вынесли ее на узкую тропинку, по которой можно было выйти и к Мэнор-Хаусу, и, повернув в другую сторону, обратно к дороге. Фелисити остановилась в нерешительности и завертела головой. Сердце отчаянно билось, к лицу прилила кровь. Вдали, среди тонущих во тьме деревьев, мерцал свет.

II

– Обри, дорогой, – произнесла миссис Брайс Харрингей уже в пятый раз. Начала она говорить любящим тоном, потом перешла на сердитый, на капризный, наконец, на приказной, но все равно не могла добиться от своего отпрыска желаемой реакции. Пришлось прибегнуть к последней надежде глупой мамаши, души не чающей в сыне, – к мольбе.

– Хорошо, мама, – ответствовал отпрыск тоже в пятый раз. Со вздохом заложив «Лохматую обезьяну» О’Нила красочной открыткой, он оставил книгу на пианино и последовал за матерью вверх по ступенькам.

– Спокойной ночи, старина Джим, – сказал он, выходя из комнаты.

Джим Редси поднял голову от своей книги и кивнул. Вид у него был болезненно-неуверенный.

Поднявшись по лестнице, миссис Брайс Харрингей остановилась.

– Спокойной ночи, Обри, дорогой. Постарайся вовремя спуститься к завтраку завтра утром. Помни: пунктуальность – вежливость королей. Не перестаю восторгаться этим правилом! Ты ведь сделаешь над собой усилие, правда?

– Непременно. Спокойной ночи, мама, хорошего сна! Кстати, хочешь, я пошарю у тебя под кроватью?

– Ну что ж… – нерешительно протянула миссис Брайс Харрингей. У этой сильной особы имелась одна слабость: страх перед грабителями, прячущимися у нее под кроватью.

– Договорились! – добродушно бросил Обри, вошел вместе с ней в комнату и включил электричество.

Состоятельный Руперт располагал собственной электростанцией и содержал для ее обслуживания электрика. Торжественно заглянув под мамашину кровать, Обри приблизился к окну, приподнял нижний край уже опущенных горничной матери жалюзи и выглянул наружу. Час был поздний, но пока еще не совсем стемнело. Виднелась беседка и бесформенные тени – розы и цветущие клумбы. Внезапно на гравийную дорожку упал луч света. Из библиотеки внизу вышел мужчина и зашагал к конюшням. Понаблюдав за ним, Обри выключил свет.

– Ради бога, Обри, отойди от окна и дай мне лечь! – капризно взмолилась миссис Брайс Харрингей. – Вот и Луиза. Спокойной ночи, дорогой!

– Спокойной ночи, мама, до завтра.

Сын выскользнул из спальни. Горничная проводила его тем особенным взглядом, который был у нее предназначен для всех без исключения особей мужского пола, после чего занялась хозяйкой.

Обри шмыгнул в свою комнату, там переобулся в спортивные туфли на резиновой подошве, избавился от костюма и натянул вместо него шорты и фуфайку, после чего на цыпочках направился к двери, не обращая внимания на учиненный в комнате кавардак. Быстро, стараясь не шуметь, он спустился вниз и проник в библиотеку. Там было темно, но сильный запах роз, наполнивший комнату, свидетельствовал о том, что окна открыты настежь. Боясь опоздать на представление, Обри вышел на гравийную дорожку, с нее свернул на лужайку, по которой можно было передвигаться совершенно бесшумно, и побежал к гаражу и конюшням.

– Элементарно, Ватсон! – сказал себе Обри, увидев у входа в конюшню зажженный керосиновый фонарь. – Вот ты где, дружище Джим! Сейчас посмотрим, для чего тебе лопата. Уж не ограбил ли ты сейф старины Руперта и не намерен ли теперь зарыть добычу? Какую игру ты затеял?

Найдя убежище в густых кустах, Обри плюхнулся на живот, стараясь не задирать голову, и стал терпеливо ждать. Пришлось раздавить паучка, в панике забравшегося ему под рубашку, потом призвать к порядку не вовремя зачесавшееся левое ухо и затаить дыхание, чтобы не выдать себя.

Ждать пришлось недолго. Голос, безошибочно опознанный мальчиком как принадлежащий кузену Джиму Редси, глухо выругался, обладатель голоса со звоном уронил лопату на кирпичный пол конюшни, после чего на фоне звездного ночного неба выросла крупная черная фигура. Редси быстро зашагал прочь, неся в левой руке фонарь, а на правом плече лопату. Он словно очень торопился по какому-то секретному и чрезвычайно важному делу.

«Обулся так же, как я, – подумал Обри, обратив внимание на то, как бесшумно движется Редси. – А вот идти по краю лужайки глупо: завтра любой осел сможет проверить, куда он ходил!»

Он отпустил Джима на три десятка шагов вперед, а потом, скользя, как кошачья тень – гибко, почти не касаясь земли, – устремился за ним следом.

Когда окна дома остались далеко позади, Джим перестал прятаться в тени и двинулся через парк. На открытой местности Обри пришлось постараться, чтобы не быть обнаруженным. Время от времени Джим Редси останавливался и оглядывался, будто интуиция нашептывала ему, что за ним следят. Обри, вынужденный отчаянно горбиться на ходу в попытках остаться незамеченным, радовался отсутствию луны, но в такие моменты на всякий случай падал в росистую траву. Добравшись вместе с Джимом до опушки леса, успел промокнуть до нитки. Здесь Джим сделал последнюю остановку, прежде чем нырнуть в чащу.

Там он мгновенно исчез из виду.

Человек, не наделенный смелостью Обри Харрингея, в этом месте махнул бы рукой и прекратил преследование. Но Обри это даже в голову не пришло: даже при том, что, виляя между стволами в непроглядной темноте, он рисковал наткнуться на кузена, он ринулся следом за ним и так же, как он, канул во тьму.

III

Человеческое любопытство – странная, даже жутковатая штука. Первым побуждением Фелисити Брум при виде мерцающего в лесу света было броситься наутек. Она стояла на тропинке и могла бы добраться по ней до дороги. Десять минут – и Фелисити нырнула бы в свою постель и на всякий случай укрылась бы с головой. Но воспитание современной девушки не побуждает ее инстинктивно следовать своим первым порывам. К тому же их пересилило острое любопытство. Кто бродит по лесным угодьям по ночам? Почему с фонарем? Уж не браконьеры ли? Но на кого здесь охотиться? В ее памяти всплыли странные вороватые манипуляции Джима Редси с лопатой. Забыв про недавний страх, Фелисити, подстегиваемая любопытством, стала красться по тропинке, чтобы все увидеть собственными глазами.

Ее взору предстал Камень – пугающий, смахивающий на жабу, кажущийся в полутьме огромным. Она спряталась за стволом одной из сосен, образовывавшей вместе с другими идеальный круг, кольцо стражи, не допускающей праведников на нечестивую землю. Примерно в десяти ярдах от Камня стоял с фонарем в руке кузен Руперта Сетлея Редси, похожий на истукана, подобие демона. Как только Фелисити узнала его, он поставил фонарь на землю и начал копать.

IV

Не прошло и минуты, как Обри Харрингей смекнул, что безнадежно заплутал. Стена сгрудившихся древесных стволов не позволяла ему сделать ни шага вперед. Он уже изодрал о сучки и ветки носки, шорты и шерстяную фуфайку, лицо покрылось кровоточащими царапинами. При дневном свете Обри исходил эти заросли от края до края, но теперь сообразил, что ночью эти места меняются неузнаваемо. Он остановился и прислушался. Внезапно прямо перед ним, с небольшим смещением вправо, всего в нескольких ярдах, загорелся фонарь, усугубив непроглядность окружающей чащи.

«Тихо!» – приказал себе Обри, торопливо прячась за ближайшим деревом. Он уже добрался до середины чащи и теперь переползал от дерева к дереву, пока не увидел своего кузена. Керосиновый фонарь, стоявший на земле, освещал гладкую, с вкраплениями кварца поверхность треугольного куска гранита под названием Жертвенный Камень, или Камень друидов. Дерево, за которым сейчас прятался тощий Обри, оказалось гладкоствольным буком, зато перед ним, вокруг грубого каменного алтаря в центре поляны, стояли кольцом могучие сосны замечательной высоты, подпиравшие небо и похожие на стражей древнего Камня, погруженного в думы.

Джим Редси вошел в круг света от фонаря и стал копать. Суглинок легко поддавался лопате, руки и все тело Джима двигались ритмично и даже изящно, куча земли рядом с ним росла на глазах.

«Ничего себе! – пронеслось в голове у Обри. – Эдак он дороется до Австралии! Что за забавы? Может, он сомнамбула?»

Вырыв яму длиной примерно шесть футов и глубиной – тут Обри мог только прикинуть – фута три, Джим положил лопату, осторожно ступил в яму и скрылся из виду.

«Точно, спятил! – подумал Обри, которого все эти непонятные манипуляции скорее забавляли, чем пугали. – Сомнамбула и есть! Наверное, сейчас воображает, будто улегся в постельку. Может, разбудить его? Старый Томпкинс говорит, что будить сомнамбул опасно: они начинают беситься и могут натворить бед. Тогда что? Стянуть у него лопату, пока он ничего не натворил?»

Он уже собирался претворить это намерение в жизнь, но тут над ямой появилась голова и плечи Джима Редси. Он встал, осторожно вылез из ямы и зашагал к орешнику. Как только Джим скрылся в зарослях, Обри подполз по короткой траве к лопате, схватил ее за древко и, волоча за собой, утянул в густую тень. Фелисити, удивленно все это наблюдавшая, так удивилась, что не издала ни звука.

Джим появился так же внезапно, как исчез. Он выглядел растерянным и то ли в изумлении, то ли в испуге всматривался в кусты – в темноте было невозможно определить его состояние. Он снова ринулся в те же заросли, но совсем скоро – Фелисити и Обри, следившие за происходящим с противоположных сторон поляны, слышали, как он бранится себе под нос, – появился опять и приступил к обследованию других кустов.

Он подбирался к Обри все ближе. Тот уже подумывал удрать, но вовремя сообразил, что ему недостает знания ночного леса, чтобы сделать это, не привлекая внимания Редси, тем более с лопатой. С этим тяжелым и неудобным инструментом в руках он непременно поднял бы шум. Можно было бы, конечно, не тащить с собой лопату, но она приобрела смысл захваченного флага противной стороны, и Обри полагал, что погибнуть, оберегая ее, будет предпочтительнее позорного бегства налегке. Поэтому он остался на месте.

Редси, с упорством и с бранью шаривший в кустах в поисках непонятно чего и донельзя опечаленный тем, что искомое никак не шло ему в руки, внезапно схватил его за ухо. От крика, испущенного сыном, миссис Брайс Харрингей заворочалась во сне в своей спальне в поместье. Подпрыгнув и вцепившись в лопату, свою военную добычу и драгоценный трофей, Обри метнулся в направлении дома, туда, где мать не даст его в обиду. К счастью, он выскочил на тропинку, по которой и припустил, постоянно оглядываясь в напряженном ожидании преследования.

Джиму Редси не так повезло: он промахнулся мимо тропинки и поэтому неминуемо должен был врезаться в дерево, зацепиться за сук, запутаться в зарослях. Это и произошло: Джим споткнулся на бегу о корень и растянулся на земле.

Обри вылетел из лесной чащи на открытое пространство. В школе он показывал хорошие результаты в забегах на полмили, и сейчас это ему помогло. Джим Редси, вырвавшись из цепких зарослей, с руганью стряхивал с себя и вынимал из волос колючие стебли ежевики, понимая, что жертва ускользнула и дальнейшее преследование ничего не даст.

Озадаченный и напуганный, он добрался до дома, когда Обри Харрингей, воткнувший лопату в одну из клумб, где садовник, по его предположению, без труда нашел бы ее утром, подтянул к подбородку простыню и утирал ею пот с лица.

V

Фелисити узнала Обри, но сообразила, что Джим Редси, бросившийся за ним в погоню, остался в неведении, кого догоняет. Когда шум погони стих и трепещущее сердечко Фелисити возобновило свое нормальное биение, до нее дошло, что она осталась одна в огромном пугающем лесу, а час поздний. Вот бы очутиться сейчас в своей уютной спаленке!

«Но прежде чем отправиться туда…» – одернула она себя.

Прямой потомок Евы, не прижившейся в раю, она осторожно двинулась вперед и застыла перед вырытой Джимом Редси ямой. Заглянув в нее, содрогнулась. Ей, дочери духовного пастыря, шестифутовая яма показалась свежевырытой могилой!

 

Глава IV

Разлетевшаяся весть

I

Миссис Уиллоуз кормила детей завтраком. Дело происходило во вторник, часы показывали без десяти восемь, температура воздуха была приятная – восемнадцать градусов в тени. Маленькая юркая миссис Уиллоуз хлопотала над голодными юными детьми, как приемная птица-мать хлопочет над полным гнездом переростков-кукушат.

Их домик наполнил бы сердце любого американского кинопродюсера радостью. Он был крыт соломой, пол имел каменный, крыльцо заросло вьющимися розами. К двери домика тянулась длинная узкая дорожка, с одной стороны от которой зеленел огород, а с другой пестрели летние цветы. Комнат в домике было четыре, не считая флигеля. Джордж Уиллоуз не батрачил на ферме, а работал садовником. До 15 июня он служил садовником у Руперта Сетлея. Затем нанялся на полдня к майору Фарквару, предлагая свои услуги на утро и на субботние дни любому, кто нуждался в садовнике. Пока миссис Уиллоуз выталкивала Томми Уиллоуза из ворот, плотно закрывала ворота и увещевала Джорджа Уиллоуза за намерение залезть на дерево в лучших школьных штанишках, ее супруг вез тележку с гравием по дорожке коттеджа на холме, что на полпути между деревней Уэндлз-Парва и соседним городком Боссбери.

Миссис Уиллоуз помахала рукой Эмили Уиллоуз, которая вела в школу маленькую Сисси Уиллоуз и сворачивала за угол, и возблагодарила высшие силы за то, что существуют школы и учителя, помогающие утомленным родителям, после чего удалилась в кухню, готовить завтрак мужу. Джорджу полагалось доделать работу накануне, но он раздобыл гравий только под вечер, когда уже трудился у майора, и не смог выкроить время, чтобы доставить его в коттедж. Он ушел в шесть утра и собирался вернуться домой в девять, к завтраку.

Миссис Уиллоуз посмотрела на часы, срезала корку с четырех ломтиков бекона, положила рядом с ними на тарелку с синей каймой два яйца и приготовила сковородку. Поменяла скатерть на свежевыглаженную, сходила к воротам и там заслонила ладонью глаза от солнца, высматривая на проселке Джорджа, чье появление должно было послужить ей сигналом, чтобы броситься в кухню и начать стряпать.

Вдали, в ясном утреннем воздухе, зазвенел школьный колокол, оповещавший опаздывающих, что на часах уже без пяти девять. Когда стих колокол, стало слышно гудение пчел. Небо раскалялось, солнце припекало все сильнее. Миссис Уиллоуз вздохнула. Перед уходом Джордж съел только кусок хлеба с маслом и выпил чашку чая. Куда это годится – ворочать гравий и орудовать заступом на пустой желудок? Она снова вздохнула и решила выпить чаю. Вытянув стебелек гусиной лапчатки из клумбы с анютиными глазками, вернулась в дом и посмотрела на кухонные часы. Они показывали двадцать минут десятого.

Уиллоуз вернулся только в одиннадцатом часу.

– Я уже беспокоилась и собиралась идти тебя искать, – с упреком сказала жена.

Уиллоуз, как подобает любящему, но суровому мужу, уселся, придвинулся к столу, молча дождался, пока жена подаст ему два ломтика бекона и яйцо и возьмет то же самое себе, стал с аппетитом есть. Миссис Уиллоуз, много лет ведшая сражение сама с собой, но все же съедавшая на завтрак два ломтика бекона и яйцо независимо от того, хотелось ли ей этого, взяла нож и вилку.

Уиллоуз мерно жевал десять минут, после чего отодвинул пустую тарелку и потянулся за сыром. Затем удостоил взглядом жену, колебавшуюся, приступать ли ей ко второму ломтю бекона.

– Ну, – произнес он, изображая насытившегося трудягу, – что скажешь?

– Даже не знаю, что сказать, Джорджи, – робко ответила миссис Уиллоуз. – Съешь еще ломтик бекона, если я положу его тебе на тарелку?

– Что еще за новости? – насупился мистер Уиллоуз. – Ешь сама и не выдумывай! Кормишь ее, кормишь, как мало кто из мужчин кормит своих женщин, и где благодарность? Где бы ты сейчас была, если бы не моя забота?

– Без сомнения, на небесах, Джорджи, – произнесла миссис Уиллоуз, которой очень хотелось сказать хоть что-то, что соответствовало бы его мнению и успокоило бы.

– Тогда ешь и помалкивай, – усмехнулся Уиллоуз.

– Говорят, вечером в деревне возникла суматоха, – осторожно промолвила миссис Уиллоуз, когда муж, поев, готовился устроиться в дверях с трубкой.

– Что верно, то верно, женушка. От кого ты об этом слышала?

– Молодой Перси Нун остановился здесь по пути на работу, чтобы поблагодарить за рассаду лука-шалота, и велел рассказать тебе, когда вернешься. Вроде сквайр Сетлей вдруг подался в Штаты. Еще Перси видел мистера Райта. У меня сердце было не на месте: ты-то все трудишься и трудишься, головы не поднимаешь, ничего вокруг не замечаешь! Перси рассказал, как Райт стукнул молодого Гэллоуэя колбасой по башке в пабе «Голова королевы», Гэллоуэй решил дать ему сдачи, а Билл Бонди не вмешивался, только следил, чтобы все было по-честному. Перси говорит, что кузен сквайра, молодой Редси, все время драки провалялся пьяный.

– Об этом болтали в деревне вчера, – подтвердил Уиллоуз. – А нынче утром и того больше. Потому я и припозднился к завтраку: хотелось получше разузнать, что да как.

– Вот оно что! А я-то жду у ворот, маюсь, голову ломаю, почему ты так задерживаешься! – пожаловалась миссис Уиллоуз.

– Еще бы ты не ломала голову! Поглядим, что ты запоешь, когда я все тебе расскажу. В мясной лавке на рынке в Боссбери совершено убийство!

– Убийство? Боже всемогущий! Сиди-ка ты сегодня вечером дома, Джорджи!

– Никуда я не пойду, у майора сегодня все равно делать нечего. Только розы опрыскать, уж больно за них взялась зеленая тля. Тамошнему пареньку я еще вчера велел прополоть дорожки, он и сегодня может этим заняться. Хризантемы хороши, клубника народилась отменная. А ты-то что, мало тебе малышни в доме?

– Ты напугал меня этим убийством, Джорджи!

Уиллоуз вынул изо рта трубку и решительно и метко сплюнул.

– Тебе нет никакого резона тревожиться, женушка. На меня никто не поднимет руку. Тоже мне, важная птица! Что там на часах?

II

– Говорю вам, – распиналась миссис Элали Бленкинс на собрании матерей в церкви. – Генри Бинкс получил по заслугам. Негоже человеку зарабатывать на убийстве безобидных животных и на продаже их туш! Сама я вегетарианка, хотя, увы, не могу уговорить пойти этим путем Роберта. Я стала такой, когда жила в Блэкуотере. Хозяйка у меня была хорошая, угодить ей было нетрудно. «Послушай, Сара, – говорит она (называть меня «Элали» она не любила, уж больно трудно это произнести, «Полли» ей тоже не нравилось, уж очень кокетливо звучит, вот она и звала меня Сарой, а мне это было не в новинку, недаром второе имя Роберта – Авраам…). Послушай, Сара, – говорит, – одного я не могу стерпеть – мяса из мясной лавки! Все мы здесь вегетарианцы и последователи «Христианской науки»! Если ты обещаешь стать такой же, то я согласна тебя взять». С тех пор я вегетарианка, хотя к «Христианской науке» не прибилась, потому что осталась последовательницей уэслианской церкви… Ничего вы по страховке не получите, если не будет справки от врача, – спустилась ораторша с небес на землю.

Пожилая женщина навострила уши.

– При чем тут Генри Бинкс? – спросила она. – Такой уважаемый человек! И непьющий!

– Насколько я знаю, он ничего не сделал, – лицемерно подхватила миссис Бленкинс. – Надеюсь, это не его рук дело. Он просто все это нашел… – Она понизила голос до пугающего шепота. – Человеческие останки на крюках, на которые он во вторник утром вешает говядину и баранину.

Воцарилась устрашающая тишина и долгая пауза. Наконец некая отважная дама, орудовавшая иглой в надежде сшить сорочку, которая прикроет наготу самой черной Африки, осведомилась, едва дыша:

– Человеческие останки? Что вы хотите сказать, Полли Бленкинс?

Миссис Элали Бленкинс оглянулась. Жена проповедника вместе со скучнейшей книгой, из которой она обычно зачитывала отрывки собранию домохозяек, еще не появилась, поэтому Полли придвинулась поближе к даме с сорочкой и ответила так тихо, что остальным тоже пришлось придвинуться, навострить уши и прервать свою работу:

– То и хочу сказать: именно это он и нашел сегодня утром. Конечно, Генри Бинкс живет над своей лавкой на Пирл-роуд, а еще снимает мясную лавку на рынке, хотя на лавке все еще висит имя Смита, старого Тома Смита, жившего раньше над зеленщиком Бордером на Куин-стрит… Старик уже в могиле, но Генри Бинкс так и не позаботился закрасить на лавке его имя и намалевать свое. Ну, понедельник в его деле – нехороший день, вот он и не открывает лавку на рынке до вторника, а в понедельник довольствуется продажей каких-то обрезков у себя на Пирл-роуд. И вот утром во вторник отправляется он на рынок, в лавку, а в лавке на Пирл-роуд оставляет, как водится, жену и сына. И что же он находит? – Рассказчица выдержала драматическую паузу. – Я скажу вам, что нашел Генри Бинкс, убрав ставни, – продолжила она. – Тело, человеческое тело, разрубленное на кусочки так аккуратно, словно он сам над ним потрудился! Говорят, это было сделано его же… инструментами. По словам моего племянника, полиция забрала их, чтобы снять отпечатки пальцев. Ну и зрелище было, могу представить! Мол, увидев все это, Генри Бинкс, даром что мясник, хлопнулся в обморок!

III

– Отпечатки? Мы собрали их сотни. Опознать тело? Пока не можем. Задержать Генри Бинкса? На каком основании? Конечно, он под наблюдением, не беспокойтесь. Но арестовывать его не за что. Скотленд-Ярд? Чтобы я этого больше не слышал, иначе вы сами будете задержаны за препятствование полиции!

Единственный репортер, которого могла себе позволить газета «Боссбери сан», улыбнулся утомленному полицейскому, сторожившему лавку Генри Бинкса на крытом рынке, и зашагал прочь. Обычная толпа впечатлительных людей, мгновенно появляющаяся всюду, где было совершено преступление, собралась перед лавкой, желая непременно находиться на месте самого отвратительного и страшного преступления десятилетия. Полицейский, прогнав молодого репортера, уставился на вывеску в трех футах над головами зевак и принял стойку «вольно». Он гадал, как его поощрят – и поощрят ли – за то, что первым очутился в этом месте после того, как мясник Генри Бинкс сделал утром свое ужасное открытие.

«Жаль, что убийца догадался утащить голову, – размышлял полицейский Пирс. – Если бы не это, мы бы знали, кого убили, и действовали бы соответственно».

Старшие по званию и должности – суперинтендант Бидуэлл, занимавший пост заместителя начальника полиции графства, и инспектор Гринди, которому поручили расследование, – обсуждали ту же самую тему.

– Проклятая голова! – ворчал суперинтендант Бидуэлл. – Все остальное он изволил оставить нам, включая потроха… Оставил бы и голову – избавил бы нас от множества хлопот.

Инспектор услужливо гоготнул в ответ на неудачную шутку, продиктованную самыми лучшими намерениями.

– Я серьезно, – не унимался суперинтендант. – Начать с того, что убитый, очевидно, был джентльменом. Похоже, ежедневно принимал ванну, вы заметили? Следил за состоянием ногтей на руках и ногах. А как вам эта находка: расчленить труп в мясной лавке? Кто обратит внимание на доносящиеся оттуда звуки рубки? Мяснику положено готовить товар к следующему дню. Никого не удивила тележка или что там они используют, развозя товар по лавкам. Проникнув в лавку, хитрецу осталось только подпоясаться фартуком Генри Бинкса поверх халата, который тот вешает на крючок, прежде чем отправиться домой субботним вечером. Жена отказывается отстирывать от него пятна крови – ее от них, по ее словам, тошнит, так что халат по средам забирают в прачечную.

– Скорее всего это кто-нибудь из местных, – предположил инспектор. – Столько всего знать! Вы меня понимаете?

– Если это не так, – решительно заявил суперинтендант, – или если по крайней мере сам убитый не из здешних мест, то я не желаю иметь никакого отношения к данному делу! Пусть им занимаются в том графстве, откуда он пожаловал, или сам Скотленд-Ярд, мне безразлично. Дело об убийстве – всегда грязная работа, а уж тут, когда придется биться над установлением личности убитого, бессмысленной возни и напрасной траты времени не избежать!

– Да, с установлением личности придется повозиться, – согласился инспектор. – Если бы одна голова! На теле нет ни единой отметины, при помощи которой можно было бы доказать, что оно принадлежало конкретному человеку. Склонен к полноте, нестарый – врачи дают ему лет сорок, ухоженный. Пожалуй, все. Я бы начал со списка пропавших. Вдруг это хоть что-то подскажет?

– Список уже готов. – Суперинтендант извлек бумагу. – Со всеми ясно, кроме одного – вот этого. С ним какая-то загадка. Он в Уэндлз-Парва важная персона, фамилия – Сетлей. Ему вдруг взбрело в голову отправиться в Америку – вот и все, что кому-либо известно. Его тетка, некая миссис Брайс Харрингей, сообщила об этом сегодня утром письмом. Загляните к ней. Вот здесь его словесный портрет, представленный ею. Вдруг подойдет к нашему трупу?

 

Глава V

Другой садовник

I

И снова вечер, теперь – вечер вторника. Обри Харрингей, который, по его собственным словам, «поползал под чертовой матушкиной кроватью и распугал там всех пауков, домовых, клопов и грабителей», в одиннадцать часов удалился в свою комнату и любовно приподнял на кровати одеяло. Под ним лежала лопата – добытый им прошлой ночью военный трофей. Обри вынул ее из постели, аккуратно положил на коврик и опять застелил постель. Опустившись рядом с лопатой на корточки, он задумался.

Мозгов Обри было не занимать. Размышляя, он стал бы насвистывать, если бы не опасение разбудить мать. Нежелание ее беспокоить было продиктовано вовсе не сыновней привязанностью. Обри знал, что одни люди в критический момент проявляют себя с наилучшей стороны, другие – с наихудшей, и чувствовал, что миссис Брайс Харрингей относится ко второй категории. А критический момент, как подсказывало ему чутье, наступил. В доме весь день находилась полиция, задававшая много вопросов. Полицейские перерыли все письма и бумаги Руперта Сетлея, довели кухарку до истерики, а дворецкого вынудили вспомнить бранные слова. Самому Обри этот набег доставил бы удовольствие, если бы не два тревожных соображения. Одно касалось спрятанной в кровати лопаты. До трех часов дня она простояла у шкафа, надежно замаскированная его вечерней одеждой. Намерение Обри состояло в том, чтобы явиться с лопатой к ужину – то-то Джим заерзал бы! Но в три часа нагрянула полиция и стала допытываться насчет Руперта. Слух об исчезновении Руперта соревновался со слухами, что Джим Редси соврал и Руперт в Америку вовсе не собирался, даже об этом не заговаривал. Звучали невнятные намеки, будто Джиму Редси есть что сказать о местонахождении Руперта, если он захочет, однако – следовала многозначительная пауза – такового желания он не изъявляет.

А тут еще труп в Боссбери – со склонностью к полноте, около сорока лет… Не говоря о том, что Джим прошлой ночью вырыл яму, без пяти минут могилу, в лесу. Об этом была вторая не дававшая Обри покоя мысль. Он не сомневался, что Джим сильно испугался, особенно когда увидел перед домом полицию.

Обри встал. Старых и опытных сомнения побуждают к осторожности. Молодость порывиста и склонна действовать необдуманно. Обри придерживался правила: когда ты напуган, кидайся на врага! Он схватил лопату и отправился с ней вниз. Из-под двери гостиной пробивалась полоска света. Обри вошел туда и вытянулся, приставив лопату с ноге, как карабин.

– Эй, Джим, старина! – позвал он беспечным тоном.

Джим Редси стоял на коврике перед камином и разглядывал свое отражение в овальном зеркале над каминной полкой. Он вздрогнул, оглянулся и сразу заметил лопату.

– Что это такое? – крикнул Джим, ужасно тараща глаза и указывая на неуместный в доме предмет садового инвентаря. У него так затряслась рука, что он поспешил ее опустить.

– Не хочется задавать неприятные вопросы, – учтиво промолвил Обри, – но ответьте как мужчина мужчине, начистоту: где это ничтожество Руперт?

II

– Эти бесформенные мешки, – произнес Кливер Райт, корчась, – так выглядела улыбка при сильно распухшей губе, – мои брюки. Ступай и поищи свое собственное поеденное молью барахло, а одежду джентльмена оставь в покое.

Джордж Уильям Сейвил тоже улыбнулся. Он гордился своими великолепными зубами. Пригладив и без того гладкие, сияющие волосы, он поднес вышеозначенный предмет мужского туалета к свету.

– Лулу! – позвал он. – Я взываю к тебе! Не мои ли это брюки?

– Одному Богу известно! – ответила означенная особа, приподнявшись на локотке и с отвращением глядя на мужчин и на брюки. – Но и Он не скажет, – добавила она с неподражаемым фатализмом истинной кокни, после чего легла и закрыла глаза, которые заворожили бы даже рыцаря Галахада. – Выметайтесь, оба! Вот свиньи!

III

Фелисити Брум пребывала в замешательстве. «Надо бы все рассказать отцу, – думала она, – но старик непременно всполошится и бросится не к тому, к кому следовало бы. Будет только хуже!» Она посмотрела на часы. Было одиннадцать часов вечера. «Часы отстают по меньшей мере на десять минут. Интересно, Обри уже лег? Он еще мальчишка, но умница. Поговорю-ка я с ним, послушаю, что он предложит».

Убедившись, что вокруг дома ни души, Фелисити вылезла из окна своей спальни и вскоре была уже у ворот.

После пережитого прошлой ночью она боялась снова идти через лес, но кружной путь был слишком длинным, а страх уткнуться в запертые ворота поместья так силен, что она решила набраться храбрости и опять сунуться в лес. Войдя в калитку, Фелисити понеслась по лесной тропе.

Окна гостиной, как и библиотеки, выходили на лужайку. Она увидела пробивающийся сквозь шторы свет и, выбежав из-под деревьев, устремилась прямо на него. Приблизившись к дому, услышала непонятный треск, у нее упало сердце, в висках застучала кровь, голова закружилась, ноги подогнулись. В следующее мгновение свет погас, и мальчишеский голос Обри в страхе, нет, в ужасе крикнул:

– Прекратите, вы с ума сошли? Идиот!

Мать – спящая львица, что дремлет в любой из нас, даже в самых слабых и неказистых, – ожила у Фелисити в груди. Она кинулась к высоким окнам и стала с отчаянием стучать по стеклу.

– Кто здесь? – раздался голос Джима Редси.

Фелисити снова постучала, и кто-то внутри включил свет.

– Кто это? – спросили из-за шторы.

– Я! – ответила Фелисити, от волнения забыв представиться. – Впустите меня, скорее!

Лязг шпингалета – и Обри распахнул французское окно. В комнате оказался он один.

– Где Джим? – удивилась Фелисити.

Обри аккуратно закрыл окна и произнес:

– Ушел спать.

– На кого же ты только что кричал?

– Я?

– Не дурачься! Кто тебя обижал?

– Никто, милая. Я – роза Шарона и лилия долины, кто посмеет меня обидеть?

Фелисити нетерпеливо топнула ножкой.

– Озорница! – усмехнулся Обри и нагнулся за лопатой, лежавшей на треснувшей крышке журнального столика. –  Полагаю, до тебя докатились слухи, сотрясающие деревню? – поинтересовался он.

– Про убийство? Обри, я прибежала к тебе именно из-за этого. Знаешь нашу свалку?

– Остатки средневековой Англии? Плюсквамперфект от слова «зловоние»! Стоит пройти мимо – и потом не знаешь, куда деваться от запаха. Как же мне ее не знать!

– Согласна, пора с ней что-то делать, – поморщилась Фелисити. – Но на сей раз она превзошла себя!

– Невероятно!

– Молчи и слушай. Мне приходится туда наведываться, потому что у Мэри Кейт Мэлони привычка выбрасывать еду, когда я ослабляю бдительность, а мы, между нами говоря, не можем себе позволить расточительность. Не говоря ни о чем другом, это просто нехорошо. И вот на самой свалке я нашла чемодан с инициалами Руперта Сетлея. Я почти уверена, что это тот самый чемодан, какой он одалживал отцу, когда мы ездили отдыхать в прошлом месяце.

– А Мэри Кейт его по-соседски вернула?

– Не знаю. Я думала, отец сам его вернул честь по чести. Меня другое пугает… – Фелисити нахмурилась. – Внутри чемодан в пятнах крови.

Не думая, что разбудит мать, не думая вообще ни о чем, кроме услышанного от Фелисити, Обри присвистнул:

– Вот это да! – Он и сам успел нафантазировать всяких ужасов, но чтобы такое…

– Представляешь? – Фелисити сама была ни жива ни мертва, хотя не собиралась свистеть. – Не хватало вырытой Джимом могилы, так еще это!

– Что? – ахнул Обри.

– Я тоже была прошлой ночью в лесу. Вышла прогуляться… – стала объяснять Фелисити. – Видела, как он за тобой гнался.

– Понимаю, значит, нас теперь на этот секрет двое. Тем лучше! Ты знаешь, что здесь полдня рылась полиция?

Она вытаращила глаза.

– Не могу поверить, чтобы Джим… – выдавила она. – На такой ужас он не способен. Скажи, Обри, – Фелисити взяла его за руку, – что тут происходило перед моим приходом?

– Я нагнал на этого болвана страху! Теперь понимаю, что мой вопрос о Руперте был равносилен обвинению в убийстве. Вышло неуклюже. Одно дело молча подозревать, и совсем другое – заявить о своих подозрениях, даже в самых обходительных выражениях.

– Естественно. Он на тебя разозлился?

– Наверное, если решил обрушить мне на голову свою лопату, – весело ответил Обри. – Но я мастер бега с препятствиями. У меня с детства большой опыт.

Фелисити содрогнулась и по-матерински погладила его по темноволосой голове, чтобы убедиться, что она цела.

IV

Среда 25 июня длилась еще только двенадцать минут, когда миссис Брайс Харрингей проснулась, подняла голову от подушки и прислушалась. Она не сомневалась, что ее разбудил какой-то громкий звук. Как хорошо, что она заперла дверь спальни! Благодаря небеса – ей было присуще благочестие, пускай своеобразное – за то, что дом не ее, а значит, грабители не должны ее тревожить, если только они не вломятся к ней в спальню и не потребуют шкатулку с драгоценностями, она перевернулась на другой бок. Примерно за час до этого она слышала громкий удар и треск. Если грабители прикончили Джеймса Редси, то это, конечно, большая неприятность. Однако Джим мог и уцелеть. А вот ее окна распахнуты настежь! В комнату нетрудно забраться, надо только умудриться вскарабкаться по сорокафутовой стене… С ее точки зрения, это было осуществимо: грабители ловкие, как кошки, для них не существует преград! Она слышала, что их не останавливает никакая высота. А тут еще кошмарное убийство в соседнем городке Боссбери!

Миссис Брайс Харрингей спустила с кровати одну полную ногу. Через пять секунд она уже захлопнула окно. Сделать это бесшумно было сложно, но страх придал ей отваги и ловкости.

Потом, преодолев страх при помощи любопытства, она стала смотреть в окно. Луны не было, но прозрачность летней ночи, насыщенной запахами и тайнами и никогда не достигающей кромешной степени тьмы, позволила ей разглядеть на лужайке две или более темные фигуры, шедшие через лужайку. Один из идущих держал, похоже, электрический фонарь – по траве скользил круг света.

«Уходят с добычей», – решила миссис Брайс Харрингей, у которой под обильными слоями ткани билось романтическое сердце. В юности она была ярой поклонницей едва народившейся «немой драмы». Бессознательно радуясь тому, что добыча грабителей – не ее собственность, она наблюдала за ними, пока они не исчезли из виду, проглоченные тенями за дальними цветочными клумбами.

Миссис Брайс Харрингей уже собиралась снова лечь, но помешала новая мысль: как там Обри? Все ли с ним в порядке? Ответ пришел незамедлительно: что с ним станется? Какое дело грабителям до мальчишки? Мамаша улеглась и спокойно уснула.

V

Остановившись на опушке, «грабители» стали совещаться.

– Ты останься на опушке и гляди в оба, – велела Фелисити, – а я схожу за ним.

Она говорила шепотом, и не столько от страха, что ее услышат, сколько от магии летней ночи. Самое колдовское время!

– Так и сделаем, – кивнул Обри. – Когда заберешь, перебрось через ворота, и я его закопаю.

Фелисити сжала его руку, и они скрылись под деревьями. Цепляясь за вереск и таща за собой колкие стебли ежевики, чудом не врезаясь в толстые стволы, внезапно выраставшие перед ними, теряя тропинку и находя ее снова, они в конце концов добрались до калитки и до дороги. Здесь Фелисити перешла на бег. Она неслась, как дикая лань или как богиня Артемида, охотящаяся на ланей с луком. Ни ворота, ни безмолвное кладбище со зловещими могилами, ни стена – ничто не могло ее остановить.

За домом викария находился дровяной сарай, за сараем насос, за насосом свинарник – пустовавший, потому что викарий не был свиноводом. Он не находил удовольствия в том, чтобы чесать свинье спину наконечником трости и ломать голову над чудесами эволюции. В общем, свинарник пустовал.

Фелисити взгромоздилась на шаткий деревянный забор, которым был обнесен свинарник, и спрыгнула туда. Там, пригнувшись, она проникла в крытый загончик и включила электрический фонарик, полученный от Обри.

Чемодан стоял в дальнем углу. Преодолев отвращение, Фелисити подхватила его за ручку и понесла к выходу. Добравшись до забора, перебросила через него чемодан, перелезла через забор и поспешила с чемоданом к калитке, где ее дожидался Обри.

– Принесла? Умница, – прошептал он. – Дальше я сам. Спокойной ночи! Смотри никого не разбуди своим возращением.

– Наверное, мне лучше помочь тебе, – тихо сказала Фелисити.

– Не надо! Быстрее сматывайся. Если кто-нибудь проявит любопытство, то двоих гораздо проще прихватить, чем одного. Мне остается как следует зарыть его, а лопата всего одна, а значит, второй – лишний.

Фелисити зажала ладонями черноволосую голову Обри и неожиданно для себя поцеловала его в губы.

– Поступай как знаешь, – произнесла она. – Удачи! Уж больно жуткое место, чтобы остаться одному. Ты уверен, что не испугаешься?

– Все будет в порядке. У меня фонарь.

Обри взял лопату, которую раньше прислонил к дереву, сунул фонарь в карман, подхватил чемодан и понес его в лес. Фелисити осталась одна. На кончике ветки ближайшего дерева повисла, как мерцающий плод, крупная звезда. Напрягая слух, чтобы услышать шаги Обри, она прождала несколько минут. Ночь подступила совсем близко, обволокла так, что она могла слышать ее тихое дыхание. Только оно и нарушало тишину. Ни шагов, ни мольб о помощи, ни испуганных воплей. Решив, что все в порядке, Фелисити зашагала домой.

VI

Место, спору нет, и впрямь было жуткое: угрюмое, угрожающее. От огромного Камня друидов исходила осязаемая опасность, шепчущиеся сосны, похожие на стражу жестокого царя, тянулись куда-то в немыслимую высь. Обри старался дышать глубже, борясь с нарастающим страхом. Опустив чемодан в вырытую Джимом Редси прошлой ночью яму, он отважно вооружился лопатой.

Внезапно его посетила новая мысль. Что толку закапывать чемодан там, где полиция наверняка найдет его? Он вытащил чемодан из ямы, отбросил в сторону и стал засыпать яму, черпая полную лопату легкой рассыпчатой земли. Но и за этой работой его посетила очередная мысль. Почему бы не подбросить инспектору наживку, если он и впрямь сюда сунется? Обри зашвырнул лопату и чемодан в кусты, выбрался из мрачного леса и вернулся домой.

В холле стоял аквариум с чучелами форели. Обри, проникнув в дом через гостиную, французские окна которой он оставил незапертыми, когда отправился с Фелисити за чемоданом, включил свет, снял куртку, туго свернул ее и приложил к стеклу. Последовал сильный удар по свернутой куртке кулаком.

Этажом выше спал, видя тяжелые сны, его кузен Редси. Спала и мать Обри, внушительная с виду, но малодушная особа. Ее римский профиль, не утрачивавший благородства даже во сне, и уши-ракушки были накрыты одеялом. Ни кузен, ни мать Обри не услышали звона посыпавшихся на пол осколков стекла.

Обри схватил обеими руками самую крупную форель. При его воспалившемся воображении неудивительно, что рыбина, как ему показалось, выглядела шокированной тем, что ее так немилосердно потревожили. Он выключил свет, зажал чучело под мышкой и побежал обратно в лес. Там бросил форель в то, что осталось от ямы, нашел лопату, быстро забросал яму землей и тщательно притоптал ее.

Теперь следовало найти и хорошенько спрятать чемодан. Но как Обри ни светил фонарем, стараясь соблюдать осторожность, как ни потел, как ни недоумевал, чемодан словно сквозь землю провалился!

Обри не оставлял попыток отыскать его. Теперь он, забыв об осторожности, пользовался фонарем вовсю, не думая о том, что луч света может привлечь чье-то внимание. Но все напрасно: страшная улика – окровавленный чемодан – исчезла.

VII

– Так я и знала! – торжественно заявила испуганному Джиму Редси и невыспавшемуся Обри миссис Брайс Харрингей утром. – Грабители!

– Грабители? – хохотнул Джим. – Чушь!

– Я возражаю, Джеймс, против твоих речей и против твоего неучтивого тона, – холодно промолвила тетушка. – Повторяю, ночью в доме побывали грабители. Кто еще мог украсть из аквариума в холле ценную форель?

– Хороша ценность! – усмехнулся Редси. – Ну и вздор! Эта форель – образчик той безвкусной жути, которой было принято баловаться в разгар Викторианской эпохи. Не говоря о том, что в стаю форели затесалась плотва.

– Я не претендую на то, чтобы судить о рыбе, – с достоинством возразила тетушка, – а также об ее названиях и образе жизни. Повторю, что ночью в доме побывали грабители. Доказательство – пропавшее чучело форели. Понимаю, я всего лишь не самая достойная представительница человеческой породы, принадлежащая к слабому полу, поэтому мне противоречат, меня оскорбляют, своевольно поправляют молодые люди, неважно играющие в гольф и средне – весьма средне! – на фортепьяно. Однако у меня есть уши и глаза, они ничем не хуже, чем у любого в этой стране, поэтому настаиваю: ночью в дом наведались грабители! Я сама видела их ночью на лужайке! Повторяю, они утащили из аквариума в холле ценный экспонат.

– Ума не приложу, почему вы решили, что эта паршивая рыбина представляла какую-то ценность, – зло сказал Джим, догадываясь, что прогневать тетку еще сильнее уже не удастся.

– Не будь она ценной, – отчеканила миссис Брайс Харрингей тоном, свидетельствовавшим о том, что спору конец, – грабители ее не украли бы. Если тебя тошнит, Обри, то, будь так добр, выйди!

 

Глава VI

Четверг

– Предлагайте кого хотите, дорогой отец, – сказала Фелисити с отчаянием в голосе. – Я обойдусь.

Викарий Уэндлз-Парва улыбнулся дочери:

– Ты отлично знаешь, что мне не доставляет ни малейшего удовольствия ублажать себя. Предлагай сама, не стесняйся. Ты не заметила, куда я дел томик Тацита, лежавший в другой комнате на каминной полке? Никак его не найду!

Он с виноватым видом достал из глубокого кармана черного шерстяного жакета маленькие часы и положил на стол. Фелисити отлучилась в столовую и вернулась с утерянным томиком.

– Вот он. Не хочу огорчать вас, отец, но у нас в доме не останется часов, правильно показывающих время, если вы будете прятать их по своим карманам. Мне так часто приходится зашивать вам карманы! – Она вздохнула. – Но вернемся к теннису. Кто у нас на примете? Обри, его ужасная мамаша и Джим – троица из поместья. Я давно задолжала приглашение мистеру Райту, а это значит, что мы не обойдемся без Сейвила и непотребной Лулу. Уже шесть. Мы с вами – восемь. Еще Марджери – бедняжке недостает развлечений – и сам мистер Барнс. Миссис Барнс все равно в отъезде. Уже десять. Нужны еще двое, тогда получится дюжина. Как насчет майора? Лучше пригласить сразу всех и отделаться одним махом. Да это и дешевле, чем приглашать в два-три приема.

– А мистер Сетлей? – напомнил викарий. – Почему ты не включила его в число жителей Мэнор-Хауса?

По лицу Фелисити скользнула тень.

– Дорогой отец, повторяю: он уплыл в Америку.

Это объяснение удивило викария:

– Вот как? Очень любопытно!

– Почему? – насторожилась дочь.

Нервы у Фелисити были на взводе. Она не спала, все думала об Обри и о том, удалось ли ему похоронить окровавленный чемодан. Тысячи раз мысленно неслась по боссберской дороге с этой мерзостью в руке. Ничуть не лучше было лезть в свинарник, зная, что ждет ее там…

– Почему? – переспросил викарий. – Потому что он хочет, чтобы я засвидетельствовал его завещание. Я обещал прийти днем в понедельник, когда там должен был находиться его адвокат, но совершенно забыл!

– Вы уже заверяли завещание – давным-давно, мне тогда было шестнадцать лет. Неужели не помните?

– Прекрасно помню! То завещание показалось мне справедливым. Но он собрался изменить его. По условиям того, первого, главным наследником назначался его младший кузен, Джеймс Редси. Но Редси что-то натворил, огорчив Сетлея. По новому завещанию, насколько я понял, Редси остается с носом, а значительная часть собственности отходит юному Обри Харрингею.

– Вы уверены? – крикнула Фелисти, побелев.

– Да. Вчера днем я рассказал обо всем этом полицейским. Они пожаловали сюда, чтобы побольше выведать про Сетлея, но мне было невдомек, что он уплыл в Америку. При чем тут полиция?

Фелисити села. Она почувствовала, что без поддержки ее трясущиеся колени не выдержат и она упадет.

– Только не это! Вы ведь не сказали им об измененном завещании?

– Конечно, сказал. Почему нет? Тем более что оно пока не изменено. Так я по крайней мере думаю, иначе Сетлей уже обратился бы ко мне за подписью. А-а, ты же говоришь, что он уплыл в Америку! Он встречался с адвокатом Грейлингом перед отъездом?

– Нет, – сказала Фелисити, проводя кончиком языка по верхней губе. – Не встречался.

– Значит, наследник по-прежнему Редси. Вероятно, Сетлей вернется в Англию успокоившимся. Лично мне молодой Редси симпатичен. Кстати, сегодня надо будет сходить в Кулминстер. Мне нужен Краудсли для разговора про реставрационный фонд. Пора что-то делать с западной дверью церкви. Это лучший в графстве образец норманнского мастерства, жаль, если от него ничего не останется.

– Отличная мысль! – воскликнула Фелисити так оживленно, как только могла. – Если бы вы поспешили туда прямо сейчас, вас, возможно, накормили бы обедом. У него на столе может быть что-то вкусное, епископ все-таки. А здесь у нас ничего нет, кроме холодной баранины, да и той кот наплакал.

– Сомневаюсь, что мне престало клянчить у него обед, – возразил викарий с мальчишеской улыбкой. – Обойдемся бараниной, а туда я отправлюсь после обеда.

Единственная служанка викария настойчиво постучала в дверь.

– Соседка из дома напротив к его преподобию! – объявила она и с ирландской воинственностью тряхнула головой. – Пригласить ее?

– Будьте так добры! – разрешил викарий, для которого Мэри Кейт Мэлони служила неиссякаемым источником веселья. – И пожалуйста, постарайтесь не напоминать ей о необходимости вытереть ноги, как прошлому посетителю.

– Еще бы! – Мэри Кейт, подчиняясь диктату своей неугомонной крови, всегда была готова вступить в спор, даже заведомо проигрышный. – Это было бы отъявленной глупостью, когда дождя нет уже три недели, на дороге сухо, как в глотке у Тима Никси, а в небе не найдешь ни облачка, хоть тресни!

Викарий покачал головой, служанка удалилась, а Фелисити встала, чтобы встретить посетительницу.

– Миссис Лестрендж Брэдли! – важно объявила снова появившаяся в двери Мэри Кейт. Одно из самых поразительных ее достоинств заключалось в завидной способности с первого раза схватывать имена любой сложности, а также в бесстрашии немедленно провозглашать их.

Маленькая, сухонькая, похожая на птицу женщина, которой можно было бы с равной уверенностью дать и тридцать пять, и девяносто лет, в сернисто-синей блузке, смахивавшей на оперение попугая ара, предстала перед викарием с покровительственным видом, доступным обычно только коронованным особам, и устремила на него орлиный взор.

– Передо мной духовный пастырь прихода? – осведомилась она.

Голос у нее был поразительный, совершенно не соответствовавший ее облику. Это было вовсе не птичье щебетанье и не клекот попугая, а само ласкающее слух медоточивое сладкозвучие, немедленно рождавшее симпатию к его обладательнице, более того, восхищение ею.

Преподобный Стивен Брум от неожиданности покраснел и засунул костлявый палец под свой пасторский воротник.

– Полагаю, так оно и есть. Собственно… да, – сказал он.

– В таком случае я вынуждена заявить, что, по моему мнению, западная дверь – это форменный позор, – заявила миссис Брэдли.

– Мы как раз обсуждали это, когда вы постучали, – вмешалась Фелисити, бросаясь защищать отца. – Но в реставрационном фонде набралось всего двадцать девять шиллингов и семь пенсов. Много ли на них наработаешь, хотелось бы мне знать? Хорошо людям жаловаться, когда…

Миссис Брэдли впервые удостоила ее взглядом – холодным, слегка насмешливым, от которого Фелисити зарделась.

– Милое дитя! – сказала она. – Как вы на меня сердиты! – И снова повернулась к викарию: – Займитесь ремонтом. Пришлите смету мне, я оплачу счет.

– Я сегодня собирался обсудить это с епископом… – беспомощно пролепетал преподобный Стивен. – Чрезвычайно благородно с вашей стороны, однако…

– О, у меня достаточно средств, – произнесла миссис Брэдли с отвратительным кудахтаньем вместо смеха. – А что касается визита к Реджинальду Краудсли, то не тратьте время зря. Давайте поступим так: я даю вам чек для реставрационного фонда, а вы сами решаете, как быть дальше. Полагаю, он большой придумщик? – обратилась она к Фелисти. – Судя по виду, да.

Викарий скромно хихикнул, не собираясь спорить с внутрисемейной истиной, но Фелисити, задохнувшаяся от гнева, не нашла слов для ответа.

Еще сильнее она разозлилась, когда викарий пригласил миссис Брэдли на теннис.

– Так у нас набираются те самые нужные тебе двенадцать человек, – объявил он, уверенный, что успешно решил сложнейшую домашнюю проблему, с такой гордостью, что ей оставалось лишь улыбнуться и одобрить отцовские действия.

– Сама не знаю, откуда я взяла для этого силы, – созналась она Обри Харрингею на следующий день. – От этой особы можно сойти с ума!

– Да, моя мать ее тоже не выносит, – подхватил тот, хихикая. – Она психоаналитик.

– Кто?

– Психоаналитик. Не знаю толком, чем они занимаются. Это что-то безумное, хотя требует мозгов. Два-три года назад это было у всех на слуху, у матери тоже случилось тогда временное помешательство. Она коллекционирует новые поветрия. Миссис Брэдли, достигшую в данной премудрости высот, она тоже попыталась добавить в свою коллекцию, но та не позволила. Сказала, что матери требуется не психоаналитик, а хорошее средство для пищеварения, потому что все ее приступы злости и хандры вызваны простым несварением, а не подавленностью и комплексами. Конечно, мать возмутилась и потребовала, чтобы старик Блессингтон, наш адвокат, засудил ее за оскорбление. Но старик Блессингтон посоветовал ей не дурить, а радоваться бесплатному хорошему совету и следовать ему. Мать попробовала сесть на диету, как рекомендовала ей миссис Брэдли, и не пожалела. Да, совсем забыл! Не знаю, что на меня нашло, надо было еще вчера тебе сказать, но мы катались на машине, да и что толку, все равно ничего уже не поделаешь… В общем, чемодан Руперта пропал.

– Как? – удивилась Фелисити. – Ты же его закопал!

– В том-то и дело, что не успел! – сознался Обри. – Хотелось бы мне знать, сыграл ли осел, похоронивший его в мое отсутствие – я за рыбой отлучился, – простую шутку или… Как твое мнение?

– Понятия не имею, о чем ты. Боюсь, у меня в голове туман. Расскажи подробно, что случилось!

– Я забросил чемодан и лопату в кусты и отправился в дом с мыслью засунуть что-нибудь эдакое в яму, выкопанную Джимом поздним вечером в понедельник. Возвращаюсь с чучелом рыбы из аквариума в холле, нахожу лопату, но где чертов чемодан? Нет чемодана, исчез! Я искал его и вчера, и сегодня утром, но все тщетно, словно и не было его!

– Но почему ты не зарыл его, как мы договаривались? – крикнула Фелисити. – Теперь мы не знаем, что с ним произошло!

– Я грешным делом подумал, что полиция…

– Ты о чем?

– Они будут всюду рыскать. Не ограничатся одним домом и станут шарить в округе. Если доберутся до опушки, то наткнутся на свежеразрытую землю и начнут копать. Зачем им находить окровавленный чемодан с бросающимися в глаза инициалами старины Руперта прямо на крышке? Слушай мою версию: старина Руперт укокошил человека – знать бы кого! – и утащил труп в Боссбери, чтобы замести следы. После этого Руперт счел за благо исчезнуть. Потом у Джима и Руперта произошла в лесу ссора, Джим победил, Руперт озлобился и пообещал Джиму донести в полицию, что это его, Джима, рук дело, Джим сдрейфил, потому что не мог бы доказать свое алиби, и даже немного помог Руперту. Вот так…

– Да уж, – медленно проговорила Фелисити, – ничего себе! Ты просто маленький врунишка, Обри Харрингей!

Обри, который был выше ее на полтора дюйма, радостно заулыбался.

– Конечно, – продолжила Фелисити, нахмурившись, – убитый не может быть Рупертом. То есть теоретически это, может, и Руперт, но обычно такое не происходит с нашими знакомыми… Ой, смотри, сюда кто-то идет в поиске партнера для тенниса! Ты еще сыграешь или устал?

– Устал, чтобы играть с Сейвилом, – решительно ответил Обри. – Он никудышный теннисист. – И он ушел.

Прилизанный Сейвил, впрочем, не искал партнера или противника. Ему требовалась Фелисити – с иной целью. Он приблизился к ней, вкрадчиво улыбаясь.

– В прошлый раз, – начал Сейвил, – ваш батюшка, мисс Брум, обещал показать мне своего Рабле.

– О, ничего особенного, – безразлично произнесла она, – разве что французские иллюстрации. Считается, что они хороши, но сама я их никогда не видела. Хотите на них полюбоваться – ступайте прямо сейчас в кабинет. Думаю, отец там.

– Большое спасибо, – пропел Сейвил, и его землистое лицо вспыхнуло от признательности. – Так я пойду, если не возражаете?

– В столовой для гостей приготовлены сандвичи, – добавила Фелисити. – Угощайтесь! Сегодня жарковато, не правда ли?

– Мерзкий пройдоха! – воскликнул Обри, вернувшийся, лишь только Сейвил скрылся из виду. – По-твоему, ему можно пачкать своими лапами книги твоего отца? Вечно он какой-то грязный!

– Не болтай глупости! – рассмеялась Фелисити. – Послушай, почему бы тебе не помочь мне развлечь гостей, вместо того чтобы бездельничать и говорить гадости о людях?

– Ваши гости – прелесть! – заявил Обри с юношеским оптимизмом. – Майор не отлипает от милашки Лулу и несет вздор про «того, кто потопил несчетные суда». Она ведь славная, правда? Такая молоденькая, не старше восемнадцати лет! Не повезло ей: весь день валандаться со стариканом! Матушка все припирается со стариной Джимом, миссис Брэдли болтает с доктором, Марджери пошла домой кормить кроликов, но скоро вернется, а я – я здесь! – Он весело склонил набок голову.

– Верно, – рассеянно отозвалась Фелисити. – Жаль, Обри, что ты не закопал чемодан. Мне кажется, даже если бы полиция нашла его, это бы ей не очень помогло. Но от мысли, что кто-то наблюдал за нами в лесу, у меня мурашки бегут по коже. А вот и миссис Брэдли! Поговори с ней.

– Только не я, – возразил Обри, пятясь к кустам крыжовника, отделявшим огород от лужайки. – Оставляю грязную работу тебе, дитя мое! А я, пожалуй, обследую вашу историческую свалку.

– Часами молотить языком сродни подвигу, – сообщила миссис Брэдли, обращаясь к Фелисити. – Сплетни непременно порождают недоброжелательность. Взять хотя бы доктора: он тоже не устоял перед соблазном.

– Правда? – Фелисити рассмеялась. – Бедняга! Злословие – его конек. Кто стал его жертвой на сей раз?

– Миссис Сейвил. – Миссис Брэдли осторожно опустилась в шезлонг и расправила складки на своем ядовитом одеянии.

– Вы о Лулу Герст? – уточнила Фелисити, опускаясь рядом с ней на траву и вглядываясь в ее проницательное желтое личико.

– Неужели? Вот и доктор старался доказать мне то же самое.

– Что именно?

– Что речь идет о Лулу Герст. Но я сделала логический вывод. Вам интересно услышать?

– Да, очень, – вежливо ответила Фелисити.

– Какого вы мнения об этой юной особе? – осведомилась миссис Брэдли.

– Все обитатели коттеджа мне отвратительны, – призналась она. – Очень подозрительная публика! Кливера Райта еще можно понять, он художник…

– Я думала, что чудачества как неотъемлемые свойства личности художника, как ни прискорбно, вышли из моды. Откуда он родом?

– Откуда-то из Лондона.

– А теперь живет в коттедже на холме. Всегда держащий нос по ветру Сейвил просто там поселился, да? Я догадалась. А Лулу…

– По прозвищу Непотребная, – немилосердно подсказала Фелисити.

Миссис Брэдли мрачно усмехнулась:

– Любопытно!

– А по-моему, ни капельки, – сквозь зубы процедила Фелисити. – Она просто кошка!

– А вот здесь вы не правы, – серьезно ответила миссис Брэдли. – Но об этом позднее. Я хотела напомнить вам, что фактически Лулу – жена мистера Сейвила.

– Почему бы ей не признать это и не покончить со всеми слухами? – запальчиво воскликнула Фелисити.

– По той простой причине, что Сейвилу, человеку среднего достатка, не испытывающему необходимости в поте лица зарабатывать на хлеб, нравится мнить себя художником. Опровергать условности, насколько я помню, было принято в том районе Лондона, где он вырос, поэтому узы супружества он счел неуместными кандалами. Для подобного апостола свободной мысли, свободной любви и, подозреваю, даровой еды и выпивки за счет других, гораздо более нуждающихся людей, чем он, омерзительна сама мысль о таком низменном обычае, как брак. Но этим его натура не ограничивается. Странно, но он совершенно поразительный педант. Поэтому, сознавая, что средний человек по-прежнему взирает на заключение брака как на разумный шаг, предваряющий сожительство с особой противоположного пола, он выполнил формальности с Лулу Герст в соответствии с требованиями английских законов, каковые безоговорочно признают их мужем и женой. Но, пойдя на компромисс с законами страны, он тут же пожелал заключить компромисс со своим ближайшим кругом. Они с женой договорились, что Лулу сохранит свою девичью фамилию Герст, свято храня страшную тайну брака. Сейвилу потребовалось, чтобы Челси, Блумсбери или Чизуик не отворачивались от него с презрением. Так, по его разумению, происходит спасение души – и лица, конечно, что для большинства из нас во сто крат важнее!

Вся эта картина доставила самой миссис Брэдли, бездну удовольствия, о чем она оповестила похожим на клекот смехом. Фелисити вежливо улыбнулась.

– Как мы видим, – продолжила миссис Брэдли – все условности были соблюдены, оставалось только зажить приятной монотонной жизнью вдали от городского шума. – Она грустно покачала головой. – Но никто так не подпадает под пяту деспотии, как презревшие закон. Табу и условности несравненно важнее для тех, кто как будто стремится от них освободиться. Мы меняем господ, однако до конца жизни остаемся невольниками.

Обри Харрингей, вырвавшийся из зарослей крыжовника с изяществом, силой и меткостью чемпиона по скачкам с препятствиями, вырос рядом с Фелисити.

– Я тебя слушаю, внучек, – обратилась к нему миссис Брэдли, но Обри, улыбнувшись ей, повернулся к Фелисити.

– Надеюсь, ты не станешь ругать меня за то, что я исполнил обещание и посетил вашу свалку?

– То-то я гадаю, откуда этот запах! – Она с отвращением сморщила носик. – Полагаю, ты хотя бы догадался подвернуть штанины своих замечательных белых брюк? Нашел, где в них лазать!

– Место ужасное, спору нет, – согласился он, разглядывая свои брюки. – Хотел спросить тебя про искусственные зубы твоего папаши! – неожиданно выпалил он.

– У него зубы настоящие!

– Вот и я того же мнения, – сказал Обри, учтиво улыбнулся обеим дамам и как ни в чем не бывало удалился, оставив миссис Брэдли с улыбкой, сочетавшей удивление и насмешку, а Фелисити заставив растерянно смотреть ему вслед.

Внезапно миссис Брэдли расхохоталась. У нее самой зубы оказались ровные, крупные, белые, как у неутомимой хищницы, привыкшей разрывать на части беспомощную добычу.

– И это еще называется «сонная провинция», – пробормотала она себе под нос. – Очень любопытно!

 

Глава VII

Повесть о голове

I

Епископ Кулминстера тяжело вздохнул и уставился на свою левую ногу. Нога была как нога, правильно обутая, воистину епископская, выдержавшая самый придирчивый хозяйский осмотр. После этого последовал такой же осмотр правой ноги.

– Мне бы очень хотелось, Реджинальд, – сказала миссис Брайс Харрингей с простительной резкостью, – чтобы вы поторопились. Машина ждет у дверей уже двадцать минут.

Епископ одарил ее благосклонной улыбкой, после чего издал стон. С его точки зрения, длительная поездка в машине в обществе властной родственницы была не лучшим способом проведения чудесного июньского дня.

– Я более чем готов, дорогая Констанс, – промолвил он, спускаясь следом за ней к автомобилю.

Миссис Брайс Харрингей, не переставая ворчать, удобно устроилась на сиденье «Рентли» Руперта Сетлея.

– Где сам Руперт? – осведомился епископ, когда водитель Руперта Сетлея тронулся с места под стук камешков, захватываемых колесами с гравийной дорожки епископата. – Не нашел времени составить вам компанию?

– Именно про Руперта я и намерена с вами говорить. – Миссис Брайс Харрингей сделала паузу, не в силах лишить себя удовольствия разыграть трагедию. Только когда молчание непозволительно затянулась, она наконец соизволила произнести: – Руперт пропал.

– Пропал? Но… на Руперта это совсем не похоже! Не могу этого представить. Такие, как Руперт, не пропадают. Беглые клерки-расхитители, агенты компаний – еще куда ни шло, но только не Руперт Сетлей!

Миссис Брайс Харрингей гневно воззрилась на него:

– Как я устала, Реджинальд, от абсурдных разговоров о Руперте! Пропасть может кто угодно. В этом нет ничего позорного. Вообще-то мы сначала решили, что он уплыл в Америку.

– По-моему, уплыть в Америку – далеко не то же самое, что пропасть, – задумчиво заметил епископ.

Миссис Брайс Харрингей устремила на него взгляд, предназначенный для пытавшихся проявлять остроумие ей в ущерб, однако безупречная учтивость епископа обезоруживала и не таких, как она.

– Мы обратились в полицию! Подняли на ноги прессу! Дом перевернут вверх дном! Садовые клумбы сфотографированы и вытоптаны! Сегодня утром ворота имения осаждают – именно осаждают – зеваки из окрестных населенных пунктов! Личные бумаги Руперта конфискованы! Полицейские хозяйничают в библиотеке: мне пришлось предоставить ее в распоряжение властей, чтобы слуг и нас самих подвергли там унизительным допросам касательно всех наших перемещений в последние дни. А все из-за Джеймса! Это его вина!

Епископ недоверчиво приподнял брови.

– Поверьте, Реджинальд, это именно так. Знаю, Джеймс – ваш любимчик, как ни прискорбно. Похоже, Джеймс позволил себе Непростительную Ложь, – услышав заглавные буквы в ее потоке слов, епископ не удержался от улыбки, – поскольку у Руперта не было ни малейшего намерения отправляться в Америку вопреки тому, что наболтал Джеймс. Джеймс прекрасно знал, что никуда Руперт не уезжал, но намеренно ввел нас в заблуждение – заметьте, намеренно! – прибегнув к целой серии ложных измышлений, желая скрыть истину о том, куда подевался его злосчастный кузен.

– Куда же подевался его злосчастный кузен? – спросил епископ, переварив все услышанное об исчезновении Руперта и о коварстве Джеймса.

– Неизвестно. Похоже на то, что в приступе животного гнева, о каком цивилизованному человеку остается лишь сожалеть, он применил к своему кузену насилие и нанес удар ему по голове.

– Сомневаюсь, что это сильно повлияло на Руперта, – задумчиво пробормотал епископ. – Бестолковым как-то все равно…

– Удар, – продолжила миссис Брайс Харрингей, прервать которую было невозможно, – пришелся Руперту под подбородок…

– …и повалил его навзничь, – с одобрением дорисовал картину епископ. – Продолжайте, Констанс.

– Я поражена, Реджинальд! – горячо возмутилась невестка епископа. – Можно подумать, что вы оправдываете, а то и одобряете этот акт варварства!

– Ничуть! – поспешил опровергнуть обвинение епископ. – Ваш выразительный повествовательный стиль – вот что вызвало мое восхищение, а вовсе не суть сказанного. Вам бы… У вас определенно дар. Умоляю, продолжайте.

– А теперь будет по-настоящему загадочная часть всей истории. Бессердечный и беспринципный Джеймс, к которому лично я не испытываю ничего, кроме жгучего презрения, бросил своего несчастного кузена лежать на сырой земле – в восемь часов вечера, в ужасном месте…

– Кто бы мог подумать, что где-то нашлась сырая земля после такой продолжительной засухи! – усмехнулся епископ. – Какое ужасное место вы имеете в виду?

– Лесная чаща рядом с Камнем друидов. В том месте, где бедняга ударился головой о камень, осталась кровь. С тех пор Руперта никто не видел.

– Подобная определенность в умозаключениях преждевременна, – заметил епископ. – Надеюсь, в действительности Руперт страдает от сотрясения мозга и временной потери памяти и просто где-то бродит, не в состоянии получить помощь.

– Именно на это, – промолвила миссис Брайс Харрингей похоронным тоном, – все мы и надеемся. Но в Боссбери тем временем стали происходить такие ужасные вещи, что диву даешься, как люди могут приезжать сюда в поисках мира и покоя!

II

– Вот бы окунуться! – сказал епископ спустя три часа.

Они остановились на плоской, поросшей короткой травой площадке на вершине меловой скалы. Внизу, вокруг черных скал, пенились волны – начался прилив. Солнце светило вовсю, не встречая помех в небе и отражаясь от морской глади, вдоль откоса скалы с криками носились сильнокрылые чайки.

Вниз, к узкому пляжу, вела крутая тропинка. Миссис Брайс Харрингей уже отказалась по ней спускаться, но епископ, сидевший на травке, вдыхал полной грудью чистый морской воздух и мечтал о заплыве. Водителя отправили в ближайший городок за едой для епископа и за чтением и коробкой конфет для его спутницы.

– Нет, я должен поплавать, – произнес епископ, убедившись, что прошлое его заявление не возымело действия.

Миссис Брайс Харрингей восприняла это как личное оскорбление.

– Сразу после ленча? – холодно бросила она. – Вряд ли это благоразумно.

– Чепуха! – огрызнулся епископ с резкостью, которой позавидовал бы покойный муж миссис Брайс Харрингей. – Я спущусь вниз и поищу, где бы раздеться. Если окажется негде, то вернусь и разденусь в машине. Вы не возражаете провести в одиночестве четверть часа, пока я буду купаться?

– Я уже вижу в отдалении Купера, поэтому нисколько не возражаю. Особенно если он привезет те журналы, которые я просила, а не те, какие выбрал сам или с помощью хозяина магазина.

Крутая узкая тропинка привела епископа к воде. Ему повезло: он нашел выемку в скале, недостойную называться пещерой, где можно было укрыться. Уже через три минуты он с наслаждением плыл навстречу солнцу.

Миссис Брайс Харрингей спокойно читала, водитель Купер сидел на ступеньке машины и курил. Епископ радостно плескался в прозрачной воде. Дальше по пляжу, если смотреть в сторону города, виднелась одинокая полосатая палатка.

Епископу понравилось купание, и он посвятил ему пятнадцать минут, после чего вылез из воды, радостно фыркая и отдуваясь, схватил полотенце и принялся вытираться. Откуда-то сверху донесся голос:

– Вы только взгляните на это! – Молодой человек лет двадцати пяти заглянул сверху в пещеру. – Не мешкайте, одевайтесь! Я должен показать кому-то нашу находку, а кроме вас, здесь никого нет, так что у вас нет выбора. Простите, я боюсь поскользнуться…

Епископ пребывал после морской ванны в чудесном настроении. Он натянул на себя все, включая гетры.

– Отлично, – прозвучал голос у него над головой. – Идите сюда! Дайте руку. Вот так!

Епископ оказался на узком мысу, рядом с крупным молодым человеком в шортах и рубашке. Спортивные замшевые башмаки его были в моде несколько лет назад, но теперь таких никто не носил. Его умное смуглое лицо было воплощением добродушия. Он по-свойски улыбнулся епископу.

– Это мое убежище. – Он указал на полосатую палатку. – Немного пестровато. Выбор моей сестры. Вы только взгляните, что` мы нашли! Не правда ли, красота? – И он достал из отверстия в скале человеческий череп, в полной сохранности, если не считать пролом от макушки до середины лба.

Через двадцать минут улыбающийся епископ, раскрасневшийся после карабканья вверх по узкой крутой тропинке, воссоединился с невесткой. Миссис Брайс Харрингей выразительно посмотрела на часы.

– Как вы долго, Реджинальд, – прошипела она. – Надеюсь, что столь продолжительное нахождение в воде не повредит вашему здоровью.

– Я находился в воде не более пятнадцати минут, – заверил епископ, занимая свое место рядом с ней в машине. – А задержался не по своей воле.

– Позвольте, я расстелю полотенце, – предложила миссис Брайс Харрингей. – На таком ветру оно быстро высохнет.

– Ни в коем случае! – испугался епископ. – В полотенце завернуто сокровище, которое я намерен передать в музей Кулминстера. Отдам-ка я его Брауну. Он как следует изучит его, и завтра мы подробно это обсудим. Я горжусь музеем Кулминстера, но очень давно ничего туда не передавал. А поскольку я содействовал обнаружению нового экспоната, то считаю своим долгом…

– Не пойму, о чем вы, дорогой Реджинальд! – не выдержала миссис Брайс Харрингей, хмурясь оттого, что Купер сделал резкий поворот со скоростью, превышающей ее представление о безопасном движении.

– О брахицефалическом черепе! – радостно воскликнул епископ. – Мне отдал его молодой человек на берегу. Такие черепа, как вы, возможно, знаете, были у…

– Череп? – взвизгнула миссис Брайс Харрингей. – Фу, Реджинальд, это же так неприятно! – И она поспешно отодвинулась от веселенького полосатого полотенца епископа. – Прошу держать это подальше от меня, насколько позволяет никудышный тесный автомобиль!

Никудышный автомобиль подпрыгнул на ухабе, и миссис Брайс Харрингей оказалась в опасной близости от завернутого в полотенце предмета, даже невольно дотронулась до страшной выпуклости, издала крик отвращения и брезгливо отдернула руку. Епископ, больше заботившийся о своем сокровище, чем о чувствах невестки, передвинул полотенце на безопасное расстояние, на котором та не могла причинить вреда бесценной древности.

– Полагаю, до Брауна надо показать это Бруму, – сказал он. – Мы ведь можем сделать небольшой крюк? Брум – большой знаток кельтской эры, мне за ним не угнаться!

Когда они добрались до дома викария в Уэндлз-Парва, Мэри Кейт Мэлони подавала чай.

– У нас не осталось ячменных лепешек? – спросила у нее шепотом Фелисити, когда стало известно о гостях.

– Может, в кухне и завалялось несколько штук, – прошипела Мэри Кейт, – но легче наполнить большую Кентуккийскую пещеру мелкими яблочками, чем набить лепешками желудок епископа!

Сделав это невеселое пророчество, она скрылась в кухне. Однако, к нескрываемому облегчению Фелисити, лепешек оказалось даже больше, чем могло понадобиться самому прожорливому епископу.

После чая Мэри Кейт, как это у нее называлось, «очистила место для локтей», то есть убрала со стола, что позволило епископу торжественно предъявить свое сокровище.

– Невероятно, сэр! – воскликнул преподобный Стивен Брум, некогда учившийся с будущим епископом в одном классе. – Глазам своим не верю!

– Это уж точно, – вмешалась Мэри Кейт, опасно воздевшая блюдечко с джемом над лысой епископской головой и, держась за спинку хозяйского кресла, тяжело дышавшая викарию в затылок. – Если не вставить ему искусственные зубы, то даже моя тетка Молли Энн Мэлони, сестра моего папаши, воспитанника сиротского приюта в графстве Корк…

От взгляда викария она прикусила язык. Викарий осторожно ощупал череп сильными пальцами и вернул его епископу, задержав взгляд на проломе в черепе.

– Где, говорите, вы это взяли?

– Мне отдал его мужчина, отдыхавший рядом с Бараньей бухтой. Великолепно, вы не находите?

Викарий почесал подбородок:

– На мой взгляд, черепу не более ста лет.

– Бросьте! – вспылил епископ. – Раскройте глаза!

– Я и так таращу их вовсю, – невозмутимо ответил викарий. – Возможно, череп принадлежит бедняге, упавшему со скал во времена наших дедов. Место там опасное, знаете ли… Часто происходят оползни. Если поискать, то можно найти и скелет.

Епископ смутился, миссис Брайс Харрингей тоже, но, на взгляд ее деверя, ее радость до неприличия превосходила смущение.

Возникшую паузу нарушила неугомонная Мэри Кейт, не собиравшаяся позволить преподобному Стивену помешать ей наслаждаться «обществом».

– Богом клянусь, – начала она исповедальным тоном, – это здорово смахивает на голову поросенка после того, как с нее после варки слезло мясо. Моя матушка вываривала поросячьи головы. В мясной лавке всегда оттяпывают свиную голову так, чтобы мясо при варке становилось мягче и нежнее.

Викарий уставился на нее. Мэри Кейт успела покоситься на хозяина, прежде чем не позволить струйке варенья достигнуть скатерти на столе. Затем, украдкой суеверно лизнув свою сладкую руку, она удалилась в кухню.

– Спор ничего не даст, – подытожил епископ. – Ничто не помешает мне вручить это Брауну как музейный экспонат брахицефального черепа позднего кельтского периода.

– Надеюсь, он примет дар именно в данном качестве, – произнес преподобный Стивен с тонкой иронией, которой хватило, правда, ненадолго. – Но не уверен, что шутка затянется. Лучше обратимся к молодому Райту, он может попробовать реконструировать внешность погибшего. Он по этой части большой мастер. Не возражаете?

– Нет, с радостью соглашаюсь, – отозвался епископ.

– Фелисити, – обратился викарий к дочери, – пошли Мэри Кейт в коттедж, пусть пригласит сюда на несколько минут мистера Райта.

– Сама схожу. Я обещала миссис Брэдли прогуляться сегодня вечером с ее собачкой, могу по пути и в коттедж заглянуть.

Ее отец покачал головой:

– Мне казалось, ты недолюбливаешь миссис Брэдли.

Фелисити покраснела и задрала подбородок:

– После приглашений на обед и на ужин трудно сохранить неприязнь.

Миссис Брэдли оказалась дома.

– Только Бойлер не переваривает чужих, – предупредила она. – Думаете, он их не покусает?

– Думаю, нет, – улыбнулась Фелисити. – Но я туда не пойду, если вы не разрешите взять собаку. Эти люди мне не по душе. Лондонцы, этим все сказано. Зачем им заживо хоронить себя здесь?

– Берите собаку, если хотите, – разрешила миссис Брэдли. – Можно мне с вами? Очень хочется полюбоваться на представление!

– В таком случае собаку можно оставить.

– Дерзость – оружие молодости. А телесное наказание, – она вцепилась железными пальцами в руку Фелисити и отвесила ей звонкий шлепок, – то, чем отвечает старость.

Она выпустила жертву, и они вместе вышли через боковые ворота на улицу, тянувшуюся к коттеджу на холме.

– До чего же вы сильная! – уважительно заметила Фелисити.

– Что есть, то есть, – подтвердила миссис Брэдли с нескрываемым самодовольством.

Дверь открыла Лулу. Вскоре, вымыв руки и нацепив воротничок, к ним вышел Райт.

Это был низкорослый коренастый мужчина двадцати восьми лет, смешливый, больше похожий на деревенского жителя, чем на живописца. Волосы темные и густые, глаза ярко-голубые, с длинными ресницами. Он как ни в чем не бывало взял Фелисити под руку, а миссис Брэдли поприветствовал ухмылкой задиристого фавна. Фелисити, ненавидевшая его за то, что он самым неприличным образом волновал ее кровь, высвободила руку и всю дорогу, пока они спускались с холма, общалась только с миссис Брэдли.

– Жаль, что она меня не любит, – сказал Райт, когда появилась возможность ввернуть словечко. – На самом деле я отличный парень.

Когда они проходили мимо дома миссис Брэдли, ее собака подбежала к воротам и поприветствовала их лаем. Фелисити из вредности открыла ворота и вывела пса на улицу. Эрдельтерьер с подозрением обнюхал серые фланелевые брючины Райта.

– Учтите, он не любит чужих! – насмешливо предупредила Фелисити.

– Неужели? – Райт наклонился, взял морду собаки в ладони и заглянул в ее ясные карие глаза. – По-моему, он их побаивается.

Обрубок собачьего хвоста указал вниз, пес, не вынеся пытливого взгляда, отвернулся с жалобным видом. Райт отпустил его, вытер ладони о штаны и засмеялся.

Увидев в доме викария череп, он и вовсе покатился со смеху.

– Можно забрать это с собой? – произнес он. – Вы получите его назад завтра днем.

– Почему нельзя обмазать его глиной прямо сейчас? – спросил викарий.

– Все необходимое для этого я оставил в коттедже. Даю слово, я верну его вам не позже завтрашнего дня.

– Это то, что нужно, Реджинальд, – вмешалась миссис Брайс Харрингей. – Если мы выедем прямо сейчас, я доставлю вас обратно в Кулминстер. Иначе у меня не хватит времени. Готовы?

Епископ, в тоске озираясь на череп, переместившийся под мышку к Райту, побрел за ней к машине. Райт любовно почесал подбородок черепа и отправился домой, прижимая его к себе и беспечно напевая на ходу.

Он сдержал слово и вернул череп в целости и сохранности, даже более того. При помощи глины он реконструировал черты мужского лица.

– Любопытное сходство, не находите? – легкомысленным тоном обратился он к преподобному Стивену, протягивая обмазанный глиной череп.

Викарий ахнул. Низкий лоб, мясистая челюсть, прямой норманнский нос, чувственные губы – как тут было не узнать Руперта Сетлея!

 

Глава VIII

Та же история во второй раз

– Этот гнусный полицейский! – капризно пожаловалась миссис Брайс Харрингей. – Опять он здесь. Теперь ему подавай автомобиль. Полагаю, он говорит о «Бентли». Не пойму, зачем он понадобился ему именно в воскресенье. Наверное, придется сделать так, как он говорит. Будь так добр, Обри, отведи его в гараж.

– Не вижу, куда он подевался, мама, – рассмеялся Обри.

– Он в кустах, ищет следы обуви и пепел от сигарет, – проворчал Джим Редси, не отрываясь от старой газеты: он делал вид, будто читает.

– Не глупи, Джеймс, – сказала тетка. – Он в холле. В любом случае, Обри, не позволяй ему донимать Купера. – Когда Обри вышел, она закончила: – Единственный надежный водитель бедняги Руперта!

Купер завтракал, поэтому Обри вернулся за ключами и отпер ворота гаража.

– Приподнять машину домкратом? – обратился он к инспектору тоном заправского профессионала.

– Нет, благодарю, мистер Харрингей.

Инспектор уголовной полиции Гринди был полным, как все полицейские, добродушным, как большинство из них, и любил поболтать с мальчишками, но долг был для него на первом месте. Он выразительно отвернулся от Обри и что-то записал в своем блокноте. Обойдя автомобиль, сделал еще одну запись.

– Спасибо, мистер Харрингей, это все, – произнес он.

– Вы даже не взглянули на шины, чтобы узнать, какие отпечатки они оставляют, не определили, сколько бензина в баке и заправляли ли его после вчерашней маминой поездки.

Инспектор рассмеялся, потом достал и развернул карту.

– Не беда, мистер Харрингей. Покажите мне, каким путем они ехали вчера в Баранью бухту.

Выполнив просьбу инспектора и дождавшись, пока тот сделает запись в блокноте, Обри сказал:

– Жаль, я не видел найденный тем человеком череп. Какой он?

– Полюбовавшись искусством мистера Райта, мы заперли его в сейф, чтобы потом снять засохшую и сильно приставшую глину. Не сомневаюсь, что, убрав ее, мы убедимся, что череп ничем не отличается от любого другого, мистер Харрингей. – Инспектор подмигнул. – Ну и смеялись же мы с суперинтендантом Бидуэллом!

– Почему он вас рассмешил?

– Видите ли, мистер Харрингей… – Инспектор выразительно покашлял. – Мы знакомы с мистером Райтом. Приятнейший джентльмен с бездной юмора. Ему только и нужно, что пошутить, сами знаете. Потому мы и не торопимся счищать глину. Это не слишком поможет.

– Я с ним незнаком, видел его только издали.

– Вот как? Что ж, среди местных жителей он слывет большим шутником. Кому еще пришло бы в голову нарядиться в призрак Дикки Телла, повешенного на перекрестке дорог в цепях за разбой сто с лишним лет назад, и до икоты напугать людей, возвращавшихся под вечер из Боссбери, с ярмарки? О, мистер Райт – непревзойденный весельчак!

– Да, но при чем здесь череп?

– При том, мистер Харрингей, что череп – он череп и есть.

– То есть как?

– Как я сказал. – Инспектор усмехнулся. – Даже полиции приходится порой держать кое-что в секрете. Перед уходом мне хотелось бы переброситься словечком с миссис… с вашей матушкой. Затем я отправлюсь в Баранью бухту для беседы с тем типом, который сделал зловещую находку.

Последние слова были адресованы инспектором самому себе, а не Обри, потому что, произнеся их, он покинул гараж и быстро зашагал к дому. Обри бросился за ним вдогонку.

– Послушайте, у меня есть велосипед! – крикнул он. – Можно мне с вами в Баранью бухту? Я бы тоже мог что-нибудь там высмотреть.

Гринди поправил фуражку.

– Не думаю, что это будет правильно, мистер Харрингей. Я явлюсь туда как официальное лицо. – Но, заметив разочарование парня, добродушно добавил: – Другое дело, если вы окажетесь как бы невзначай… – Он выразительно помолчал и подмигнул. – Против этого я бы не возражал.

Обри передал инспектора в распоряжение миссис Брайс Харрингей и бросился за велосипедом.

– Насколько я понимаю, мадам, – начал Гринди разговор с женщиной, смотревшей на него ледяным взглядом, – вы были с его преосвященством, когда он нашел череп?

– Вас неверно проинформировали, инспектор. Во-первых, меня в тот момент с епископом не было, а во‑вторых, череп нашел не он.

– Важные уточнения, мадам. – Инспектор лизнул свой карандаш и решил, что будет полезно прикинуться перед этой особой глупцом: это поможет больше из нее вытянуть. – Будьте так добры, познакомьте меня с фактами.

– Что ж, раз вы просите, мне остается только подчиниться. Садитесь, инспектор. Все это, знаете ли, чрезвычайно неприятно, чрезвычайно! Если бы я догадывалась, что этот проклятый предмет окажется черепом Руперта, то ни за что не позволила бы епископу везти его домой! Что именно вы хотели бы узнать?

– Прежде, – произнес инспектор, заглянув в свой блокнот, – я хочу знать, верно ли, что вы сопровождали епископа Кулминстера в Баранью бухту утром в пятницу 27 июня?

– Правильнее сказать, епископ сопровождал меня. Я попросила подать машину к половине десятого, и водитель Купер – вернее, он водитель моего покойного племянника – доставил меня в Кулминстер, откуда я в 10.15 забрала епископа. Помню, он продержал машину у дома двадцать минут.

– То есть вы выехали из Кулминстера в 10.35, мадам?

– Нет, в 10.15. Мое ожидание началось без пяти десять. – При воспоминании о зря потраченных двадцати минутах она нахмурилась.

Инспектор сочувственно поцокал языком.

– У вас имелась особенная причина для того, чтобы выбрать Баранью бухту местом, куда…

– Целью поездки? Ни малейшей. Епископу вздумалось взять с собой купальные принадлежности, поэтому я, зная по опыту, какими детьми бывают мужчины, когда ставят перед собой какую-то банальную цель, попросила Купера доставить нас в какое-нибудь место на побережье, где будет достаточно безопасно и спокойно. Епископ – весьма посредственный пловец, а зрелище пожилого мужчины в купальном костюме никогда меня не привлекало. Купер проявил похвальное благоразумие и приехал в Баранью бухту, где епископ поторопился искупаться, не выждав должного времени после ленча.

Инспектор задумчиво уставился в камин. Видимо, представив купающегося епископа, он был поражен этой картиной и не сразу сумел от нее оторваться.

– А потом… – продолжила миссис Брайс Харрингей.

Гринди поднялся.

– Продолжение истории я, пожалуй, выслушаю из уст его преосвященства. Премного благодарен, мадам. А вы лучше расскажите мне о дороге назад.

– Как вам будет угодно. Хотя я способна изложить недостающую часть всей истории более связно, чем епископ. Итак… Епископ завернул отвратительный предмет в полотенце и вознамерился отвезти его в так называемый музей Кулминстера – полагаю, вам он известен? Это большая комната над антикварной лавкой Брауна на углу Хай-стрит, напротив кондитерской. Но по пути туда он передумал и решил заехать к нам в деревню, чтобы показать череп местному викарию, мистеру Бруму.

– С чего бы это, мадам?

– Насколько я понимаю, мистер Брум – крупный авторитет по части всяких ужасных ископаемых. Епископу понадобилось его мнение.

– Понимаю. Кто предложил, чтобы Райт восстановил по черепу лицо человека?

– Мистер Брум. Он не согласился с епископом, настаивавшим, что чертова кость очень древняя.

– Что ж, наши эксперты устранят все сомнения. Мистер Райт вернул голову…

– Насколько я понимаю, вчера рано утром.

– Ее видел викарий, вы сами и епископ? Кто еще? Кроме нас, разумеется.

– Вероятно, дочь викария, хотя я не уверена. Служанка викария. Обри я бы не разрешила на это смотреть. Я считаю, что чувства молодежи нужно беречь.

Инспектор вспомнил разочарование Обри и с трудом скрыл улыбку.

– Кто-нибудь еще? – спросил он.

– Насколько я знаю, больше никто. Хотя нет! – спохватилась она. – Еще одна странная особа, некая миссис Брэдли. За ней посылал викарий. Надо полагать, к видевшим следует причислить также мистера Сейвила с его… с его спутницей, ведь Райт живет с ними под одной крышей. Уверена, Райт не мог удержаться, чтобы не показать им готовую работу.

– Что за спутница? – удивленно спросил инспектор.

– Существо, – ответила миссис Брайс Харрингей, – делящее кров с Сейвилом и Райтом, но чьи отношения с каждым из них навсегда останутся тайной. Возможно, так даже лучше.

Инспектор Гринди торопливо записал имена, осведомился об адресах и откланялся. Как было условлено заранее, он встретился на перекрестке с суперинтендантом Бидуэллом, вместе с которым отправился на машине в Баранью бухту. Со скалы виднелась полосатая палатка на берегу. Инспектор, оставив своего начальника в автомобиле, спустился на пляж.

Он застал крупного молодого человека в рубашке и шортах, теперь вдобавок босого, на берегу.

– Здравствуйте, – радушно произнес тот, – вы как раз вовремя. Угощайтесь: вот хлеб, сыр, маринованные огурцы, пиво.

Инспектор улыбнулся:

– Еда подождет. Не хочется вводить вас в заблуждение: я инспектор полиции.

– Господи! У меня есть разрешение здесь находиться. Вы не имеете права прогонять меня.

– У меня иные цели. – Инспектор вооружился блокнотом. – Днем в пятницу 27 июня вы отдали человеческий череп епископу Кулминстера.

– Час от часу не легче! – Молодой человек почему-то взглянул на свои босые ноги. – Ну и что?

– Как он оказался у вас?

– Если вы позволите мне доесть, то я покажу вам то место, где я его выковырял из скалы.

– Как ваше имя? Пока я жду, можно по крайней мере покончить с формальностями.

– Да в чем дело, в конце концов? – воскликнул молодой человек. – Что стряслось?

– Вы совершенно ни при чем. У меня в мыслях нет в чем-то вас подозревать. Так что пусть вас не тревожат вопросы, которые я обязан задать. Вы читаете газеты?

– Слава богу, уже десять дней не видел ни одной.

– Ладно, не важно, мистер…

– Джон Экклстон Маркхэм, Кэнби-Хаус, Слау, Бакингемшир.

– Спасибо, мистер Маркхэм. Вы закончили? Вот и славно. Идемте, сэр.

Идти пришлось вдоль берега с четверть мили, потом лезть на скалу. Инспектор дважды поскальзывался и съезжал вниз, устраивая небольшой обвал и камнепад. С третьей попытки ему все же удалось забраться туда, где, дожидаясь его, сидел под чахлым кустиком, над пропастью глубиной тридцать футов, Маркхэм, обладавший волшебным даром не ступать при восхождении на опасные места.

– Вот и вы, – сказал он раскрасневшемуся Гринди. – В пятницу меня навещали здесь брат и сестра. Сестре захотелось увезти с собой пару приморских растений, чтобы показать школьному учителю ботаники, поэтому мы с Тимом лазали здесь, пока она разгуливала наверху и вдоль берега. Тим приметил цветочки – кажется, они называются армерии – и уже собирался сорвать их все, но я крикнул ему, чтобы не занимался вандализмом и сорвал только две-три штучки. Я залез к нему, открыл карманный нож и попытался отрезать несколько стеблей от куста. Увы, почва оказалась рыхлая, и мы выдрали его целиком. Под стелящимися по камням стеблями и был спрятан череп. Тим, ясное дело, испугался. Мы спустились вниз, промыли глазницы, убрали траву, росшую прямо из челюстей…

– Что?! – Инспектор вздрогнул, потом не удержался от смеха. – Отлично! Большое спасибо, мистер Маркхэм. Мы вас больше не потревожим. Так вы нашли череп в пятницу утром? И в тот же день отдали его епископу Кулминстера?

– Перед этим мы прокипятили его в старой кастрюле для полной очистки.

Под ногами у инспектора снова произошел обвал почвы, и он, поднимая тучу пыли, съехал на пляж, осыпаемый камешками.

– Дата – еще ладно, но растения во рту, то есть в челюстях… – Суперинтендант, выслушав рассказ инспектора, покачал головой. – Это неопровержимое доказательство. Никакой это не череп Сетлея. А теперь послушаем епископа.

– Полагаю, мы уже можем вернуть ему череп, найденный этим Маркхэмом?

– Сначала надо соскрести всю глину, которой его вымазал Райт, этот неугомонный дьявол. Посмотрим, захочет ли епископ его забрать. Но нам он ни к чему. Мы займемся Сетлеем. Кто видел его последним, кроме Редси, ушедшим вместе с ним в лес?

– Миссис Брайс Харрингей. Она ведь говорила, что наблюдала за ними из окна своей спальни.

– Говорила, но что толку? Мне нужен кто-то, кто видел их после ухода в лес.

– Если Редси честно признается, что произошло в лесу тем вечером, – сказал Гринди, – то это может послужить ниточкой. Интуиция подсказывает, что тело принадлежит Руперту Сетлею.

 

Глава IX

Инспектор Гринди выясняет факты

Джим Редси пригласил инспектора Гринди в библиотеку.

– А теперь, сэр, – произнес инспектор, – мы с вами немного побеседуем, если не возражаете.

– Я не обещаю отвечать на вопросы, – предупредил Джим.

– Нет-нет, сэр. – Стараясь успокоить собеседника своим умиротворяющим голосом, Гринди опустился в кресло и положил фуражку на ковер. – Вы вовсе не обязаны. Однако, – подчеркнул он, не сводя взгляда с неподвижного лица Редси, – те, кто помогает полиции в исполнении ее долга, впоследствии имеют основания для удовлетворения.

– Это угроза? – усмехнулся Джим.

– Ничуть, сэр. А теперь начнем. Насколько я понимаю, вы последним видели своего кузена, мистера Сетлея, перед его… внезапным исчезновением.

– Вы не можете этого доказать. Поверьте, инспектор, снова ворошить все не имеет смысла. Вы уже спрашивали меня в прошлый раз.

– Спрашивал? Вот и отлично. Тогда ответьте, во что был одет мистер Сетлей, когда вы вместе вошли в лес в… – Он сверился с блокнотом. – Без пяти восемь вечера в воскресенье 22 июня?

– Учтите, я не даю клятвенных показаний относительно точного времени, – нервно проговорил Джим. – Не знаю, который был час. Дата правильная. На Руперте было, кажется, что-то темно-коричневое.

– Брюки-гольф, сэр?

– Нет, это же был вечер воскресенья. Повседневный костюм.

– Понятно. Миссис Брайс Харрингей утверждает, что цвет костюма был между средне-серым и светло-серым. По ее словам, это был не повседневный костюм и не брюки-гольф, а серые фланелевые брюки и шелковый шарф, теннисная рубашка – день был теплый, и холодный ужин предполагалось подать в десять вечера вместо обычного времени – без четверти восемь. – Инспектор внимательно посмотрел на сердитого Джима.

– Послушайте! – Молодой человек, не вынимая рук из карманов, сжал кулаки. – Не знаю, чего вы добиваетесь, сопоставляя мои показания со словами тетки. Я говорю правду, опираясь на свою память. Я мужчина и не обращаю внимания на чужую одежду. Тетка – женщина, ей положено замечать подобное. А главное, какая разница, во что он был одет?

– Это на тот случай, сэр, если он странствует по округе, а мы хотим его разыскать. А если на рынке в Боссбери найдено именно его тело, то тем более, потому что мы еще не нашли одежду, которая была на убитом перед смертью. Более того, убитый до сих пор не опознан.

– Вы уже решили, что это Руперт. Разве дядя Реджи не нашел его череп? Я слышал, как об этом болтала тетя Констанс.

Инспектор улыбнулся:

– Действительно, занятная история, сэр. Хотите послушать?

Джим пожал плечами и стал набивать трубку.

– Череп отдал вашему дяде, епископу Кулминстера, некто Маркхэм. Епископ показал череп преподобному Стивену Бруму, местному викарию, и из-за него у них возник спор. Для разрешения спора Кливер Райт, художник, проживающий в коттедже, забрал череп к себе в студию с намерением восстановить облик мертвеца. Я взял изделие мистера Райта, которое, как говорят, получилось очень похожим на вашего кузена Сетлея. Сейчас оно хранится в полицейском участке. Правильнее сказать, его кусочки, поскольку когда мы сбили глину, из которой Райт вылепил лицо и голову, то никакого черепа под ней не оказалось! Всего лишь кокосовый орех, сэр.

– Интересно! – кивнул Джим, предлагая инспектору табакерку.

– Нет, сэр, благодарю, при исполнении не курю. Можете представить мое потрясение, тем более что мы с суперинтендантом пришли перед этим к общему мнению, что череп – отвлекающий маневр. Теперь мы уже не уверены. Мы, конечно, допросили мистера Райта и услышали забавный рассказ. По его словам, он обмазал череп глиной как грунтом, как вдруг его позвали к двери для разговора. Вернувшись, он продолжил работу. Но, похоже, когда он отлучился, кто-то похитил череп и подменил его кокосом. Мистер Райт отсутствовал примерно сорок пять минут.

Джим пожал плечами, снова зажег успевшую погаснуть трубку и выбросил спичку в сад.

– Мне бы хотелось, сэр, чтобы вы рассказали, что произошло между вашим кузеном и вами в лесу тем воскресным вечером, – произнес инспектор, помолчав.

– Мне известно, что это не связано с его исчезновением, – неохотно ответил Редси.

– А по-моему, связано, мистер Редси. Мы получили важное письмо из лондонской адвокатской конторы за подписью старшего партнера Т. Т. Грейлинга, усилившее наше желание выяснить, что случилось тем вечером в лесу. Если читать письмо между строк – вы же знаете этих юристов, мистер Редси, они очень осторожны и стараются не выдать себя, – то приходишь к выводу, что в тот вечер у вас с кузеном произошла ссора.

Джим заерзал в кресле.

– А если даже так? Мне представляется, что небольшой спор двух кузенов – обычное дело.

– Трудно назвать это небольшим спором, мистер Редси, – возразил инспектор и, побарабанив пальцами по подлокотнику кресла, поднялся. – Вам лучше выложить то, что вам известно. Нет, избавьте, избавьте! – Гринди поднял широкую ладонь, загораживаясь от потока возражений, хлынувшего из уст собеседника. – У меня есть кое-какой опыт, сэр, пусть, признаюсь, и не с убийствами, но я неплохо знаю людей и чувствую, когда от меня что-то скрывают… Лучше вам не упорствовать, сэр. Чем больше вы настаиваете, тем сильнее моя уверенность, что я прав. Для вас же лучше облегчить совесть. Я сейчас говорю с вами не как должностное лицо, а даю дружеский совет. Ну так как? – И он снова сел.

– Я одно вам скажу, – сухо промолвил Редси. – Думаю, вы не ошибаетесь, считая тело принадлежащим моему кузену. Руперт Сетлей был прожженным мерзавцем. Я выяснил это, когда мы с теткой просмотрели после исчезновения Руперта его бумаги. Хотели найти что-то, что помогло бы нам его отыскать. Ничего не получилось, зато мы раскопали доказательства того, что по меньшей мере у шестерых людей имелись основания желать ему гибели.

Инспектор кивнул:

– Да, сэр, вы правы. Я сам натолкнулся в его бумагах на аналогичные свидетельства. Рад, что вам хватило ума не уничтожить все это во имя интересов семьи или чего-либо подобного. Сетлей был ростовщиком, дравшим со своих должников умопомрачительные проценты, а кроме того, располагал изобличающими сведениями против четырех, пяти и, возможно, даже шести состоятельных человек, позволявших ему до конца жизни роскошествовать, занимаясь шантажом.

– Да. Видите, вы тоже разобрались! Кто-то из них прикончил моего драгоценного кузена – и правильно сделал!

– Наверное, вы правы, сэр, хотя я так не думаю. Полагаю, нам придется искать какую-то другую причину исчезновения или смерти мистера Сетлея. Мы допросили всех шестерых. Самое любопытное: Сетлей знал достаточно, чтобы одного из них отправить на виселицу, а остальных обречь на пожизненное заключение или по меньшей мере на общественный остракизм, однако никто из них даже не подозревал о его существовании, и все они продолжают жить припеваючи. Им неведомо, что где-то жил некто Руперт Сетлей! Что вы об этом скажете?

– То и скажу, – упрямо буркнул Джим, вынув изо рта трубку и тыча в инспектора чубуком. – Фамилии этой шестерки просочились в прессу. Они ничего не знают о моем кузене.

– Скоро узнают, когда я пущу по их следу Скотленд-Ярд, – усмехнулся инспектор. – Уж будьте уверены!

– А что со всеми другими его жертвами, чьи имена еще не прозвучали?

– Вы бываете в кино на Хай-стрит в Боссбери? – спросил инспектор, улыбаясь. – Я ходил туда регулярно, когда ухаживал за своей невестой. Там висели киноафиши как раз с такими надписями, что вы только что озвучили… Поймите, – оговорился он, вспомнив про такт, – я не о том, что это пустая идея. Просто это возвращает меня лет на десять назад, не менее. Жертвы! Ну и словечко вы выбрали – жертвы!

Он плюхнулся в кресло, оглашая библиотеку громким смехом.

– Не обращайте на меня внимания! – сердито бросил Джим.

Инспектор сел прямо и вытер платком лоб.

– Не обижайтесь, сэр. – Он встал и опять напустил на себя серьезность. – Я, наверное, пойду, если, конечно, вы не… – Гринди вопросительно взглянул на молодого человека.

– Если вы надеетесь, что я сделаю добровольное признание или что-нибудь ляпну, то скатертью дорога! – свирепо прорычал Джим. – Не собираюсь делать за вас работу!

Покинув его, инспектор зашагал к воротам, как вдруг к нему подбежал потный и пропыленный джентльмен средних лет в визитке.

– Инспектор Гринди? Вы получили мое письмо? Стремясь к справедливости в отношении моего клиента – возможно, правильнее сказать, моего покойного клиента, – мистера Сетлея, вы должны узнать, был ли его двоюродный брат, мистер Редси, знаком с условиями завещания.

– Что там с условиями завещания, сэр? Вы действительно что-то писали о завещании…

– Да-да, писал. Но разве доверишь бумаге все, что знаешь? Littera scripta manet, инспектор! Что написано пером, то… В этом все дело! Кажется, моя обязанность перед клиентом состоит в том, чтобы это упомянуть, особенно если он стал жертвой убийства. Согласно условиям завещания мистера Сетлея, мистер Редси наследует все состояние и недвижимость, за вычетом приблизительно трех тысяч фунтов. Если завещание было изменено в соответствии с наброском, сделанным мистером Сетлеем менее трех недель назад, которым я располагаю, то мистер Редси полностью лишается наследства вследствие серьезной ссоры между кузенами.

– Так они все-таки поссорились? – воскликнул инспектор. – По какой причине, сэр? Она вам известна?

– Деньги. Мистер Редси хотел от мистера Сетлея аванса – взаимообразно, конечно, а не безвозмездно – для покупки доли в мексиканском ранчо, чтобы не оказаться платным работником владельца ранчо, своего друга.

– Сетлей отказал ему?

– В грубейших выражениях, инспектор. Это достойно сожаления, ведь он вполне мог позволить себе дать кузену в долг.

– Редси, конечно, возмутился?

– Еще как! По словам самого Сетлея, одно из желчных препирательств он закончил так: «Гляди, скупой черт, все равно когда-нибудь все это станет моим! Вероятно, этот день наступит раньше, чем ты воображаешь!»

– И Сетлей решил изменить завещание, отказав Редси в наследстве?

– Да. Но ему не пришлось довести дело до конца. В понедельник я приехал и побеседовал с мистером Редси за отсутствием самого Сетлея. Разговор получился неудовлетворительным. И вот еще что любопытно: Редси был полон решимости не пустить нас с миссис Брайс Харрингей к викарию через лес. Чтобы добиться своего, он предпринимал самые невероятные ходы…

– Лес? – задумчиво произнес инспектор. – Странно. В Боссбери и в этом доме мы исчерпали все возможности, все улики. Я вообще не знаю, есть ли в Боссбери что-то, кроме отпечатков пальцев. Вот их-то там полно! Но кто их оставил, понятия не имею, будь я проклят! Лес – иное дело. Говорите, он вас туда не пускал? И у него получилось?

– Я ему уступил, – признался адвокат. – Теперь жалею, что проявил слабость.

– Ну, меня-то он задержать не сможет! Хотя прошло столько времени – целая неделя. Сомневаюсь, что там еще можно что-либо найти. Но все равно я вам чрезвычайно признателен, сэр.

– Для меня удовольствие быть вам полезным, – отозвался адвокат. – Что ж, тогда я возвращаюсь в Лондон. Я приезжал для встречи с вами, а вот сталкиваться с миссис Брайс Харрингей мне бы не хотелось, – добавил он, видя, как к ним приближается по лужайке величественная матрона. – Очень тороплюсь обратно на станцию!

– Позвольте еще одну просьбу! – спохватился инспектор. – Не могли бы вы подсказать, какие приметы были у мистера Сетлея – родинки, другие отметины на теле, – которые помогли бы опознать его?

– Вот уже не знаю! Не знаю, сэр! – крикнул адвокат, заметив, что миссис Брайс Харрингей ускоряет шаг. – Понятия не имею! Мне очень жаль, боюсь опоздать на поезд!

Он вцепился в свой аккуратный портфель, для удобства сдернул с головы шелковую шляпу и помчался прочь со всех ног.

– Мистер Грейлинг! – позвала миссис Брайс Харрингей.

Адвокат стиснул зубы и ускорил бег. Миссис Брайс Харрингей настигла инспектора.

– Вот не повезло! – вздохнула она, поднося к глазам лорнет и с неудовольствием, портившим ее румяное лицо, глядя вслед беглецу. Она была решительной противницей громких криков с целью привлечь внимание людей, остающихся глухими к ее крикам.

– Он торопится на поезд, мадам, – объяснил инспектор. – Полагаю, у вас нет сведений, что стало с тем черепом?

– Какие именно сведения вы пытаетесь из меня вытянуть, инспектор? – высокомерно осведомилась миссис Брайс Харрингей. – Прошу задавать мне вопросы в надлежащей манере. Я возражаю против подобного настроения и тона!

– Есть ли у вас основания подозревать, что епископ способен в приступе рассеянности похитить череп из дома мистера Райта? – задал инспектор прямой вопрос.

– Епископ не рассеянный человек, и он не безумец, – ответила миссис Брайс Харрингей. – Не знаю, хватит ли вам такого ответа на слова, отнюдь не являющиеся достойным образчиком…

– Бросьте, мадам! – перебил инспектор. – Если хотите, я сниму свой вопрос. Давайте так: если череп забрал из дома Райта не епископ, которому он в определенном смысле принадлежал, то кто?

– Не пойму, почему вас вообще так беспокоит этот череп, – недовольно поморщилась она. – Вы сами говорите, что он никак не может принадлежать бедняжке Руперту. Если бы полиция тщательно расследовала загадочное исчезновение моего племянника, не отвлекаясь на глухие тупики, было бы гораздо больше толку. Арестуйте Джеймса Редси! Он знает больше, чем все остальные! Он находился с Рупертом перед тем, как тот пропал! Почему вы не заставляете его выложить все, что он знает?

– Всему свое время, мадам. Не хочу никому причинять неприятностей. Пока в этом нет необходимости. Я знаю, где находится мистер Редси, и в любой момент могу к нему обратиться.

– Чудесно, – усмехнулась миссис Брайс Харрингей. – А пока бедняжку Руперта никто не ищет, даже не предпринимает попыток искать. Подождите, Джеймс просочится у вас между пальцами и улизнет в Южную Америку или еще куда-нибудь, вы и глазом моргнуть не успеете!

– Своевременное предостережение, мадам, – заметил инспектор, доставая блокнот. – Кстати, про Америку: почему никто в доме не беспокоился из-за исчезновения мистера Сетлея, пока мистер Редси не сказал, что тот подался в Америку? Понимаете, о чем я, мадам? Никто из вас не видел Сетлея после того, как он отправился со своим кузеном вон в тот лес примерно в восемь часов вечера в воскресенье, однако, насколько мне известно, никто не задавал о нем никаких вопросов до пяти вечера в понедельник. Странно.

– Ничего подобного, инспектор, – возразила миссис Брайс Харрингей, до отказа распахивая свои выпуклые глаза. – Конечно, когда Джеймса доставили в воскресенье вечером домой в таком ужасном, беспомощном, отталкивающем состоянии опьянения, что мне пришлось приказать отнести его в постель и запереть, я сделала вывод, что Руперт вернулся раньше кузена. У меня очень чувствительные нервы, в тот вечер я рано легла. Из окна спальни видела, как двое уходили в лес. Но почему бы Руперту не вернуться домой без моего ведома? Что касается отсутствия у нас интереса к нему на следующий день, то объяснить это просто. У Руперта были нелады с сердцем – подробнее можете осведомиться у врача, – поэтому он часто не выходил из своей комнаты до полудня. Порой появлялся только к ленчу. В общем, никто не усмотрел в его отсутствии ничего необычного, если не считать скандальных попыток Джеймса выгнать нас из лесу. Что до путешествия Руперта в Америку, то даже мысль об этом абсурдна. Руперт слишком ненавидел море, чтобы пуститься в плавание.

– А слуги, мадам? Разве они не уведомили вас, что хозяина нет в комнате и вообще нигде? Они даже не могли накормить его! Они не задавали вопросов об этом?

– Слуги, – величественно ответствовала миссис Брайс Харрингей, – знают, что меня не надо беспокоить по мелочам!

 

Глава X

Два плюс два

I

– Все сводится к следующему, – объяснял инспектор Гринди суперинтенданту Бидуэллу. – Если череп был старый и пролежал в земле много лет, то кто потрудился бы воровать его у Райта и обмазывать глиной кокос для сокрытия похищения?

– Райт нам давно известен, – усмехнулся суперинтендант.

– На самом деле нет, сэр, – возразил инспектор. – Он живет в доме три года.

– За это время он успел прослыть шутником. Я считаю, что история с черепом – его розыгрыш. Давайте временно отложим ее и займемся серьезной частью данного дела. Как там молодой Редси? Откровенно говоря, инспектор, я полагаю, что тело из Боссбери принадлежит Руперту Сетлею. Надо же с чего-то начинать! Почему бы не с этого?

– Редси? – Инспектор достал блокнот, послюнил палец и стал быстро перелистывать страницы. – Если принять за факт, что тело из Боссбери – это Руперт Сетлей, то он выглядит очень неважно. Сначала – мотив. Похоже, с мотивом у Редси все в порядке. Их у него целых два. Если бы Сетлей остался в живых, то Редси вычеркнули бы из завещания – это раз. Он люто ненавидел своего двоюродного брата, который отказывался раскошелиться на приобретение Редси доли в ранчо, отчего того ждала там участь наемного работника, а не хозяина. Какое унижение!

– Понятно. Мне он не кажется человеком, способным убить из мести. Завещание – другое дело. Откуда у вас эти сведения?

– От семейного юриста, некоего Грейлинга.

– Грейлинга я хорошо знаю.

– Да, сэр. Теперь о возможности. Я выяснил, Редси был последним, кого видели в обществе Сетлея, прежде чем тот исчез. Мало того, он попытался устроить себе алиби, посетив паб «Голова королевы» в Уэндлз-Парва часов в девять вечера и мертвецки там напившись. Домой его доставили два местных жителя – Стэнли Джозеф Каммингс и Генри Ричардс, показавшие то же самое. Миссис Брайс Харрингей заплатила им за труды по шесть пенсов, хотя, по их мнению, она не разорилась бы, если бы расщедрилась на шиллинг каждому. Мне представляется такая картина. Эти двое, Сетлей и Редси, пошли в лес, беседуя, потом заспорили и в конце концов поссорились. Сетлей со зла все выложил Редси об изменении своего завещания. Редси озверел и убил кузена. Потом он спрятал тело в кустах, а весь следующий день старался никого не пускать в лес.

– Это установленный факт?

– Я услышал историю от миссис Брайс Харрингей, затем ее слова подтвердил Грейлинг. Это готовое обвинение против Редси, сэр: мотив, возможность, алиби, последующее подозрительное поведение. Ему не позавидуешь.

– Верно, но кое-что меня озадачивает. Как он переместил труп из леса на рынок в Боссбери, а потом разрубил его, никем не замеченный? Пока вы трудились в Уэндлз, я задавал вопросы в Боссбери, но не нашел никого, кто видел бы, когда он там появился, а затем исчез.

– Наверное, он орудовал в понедельник вечером, когда уже стемнело, сэр. Редси может отчитаться за свои действия на протяжении понедельника. Его показания подтверждают тетка, юрист, юный Харрингей, слуги. У меня все записано.

– Дело в том, Гринди, что с наступлением темноты рынок запирают со всех сторон, во всех лавках железные двери. Я специально проверил: на закрытый рынок и кошке не попасть, не то что человеку, да еще с такой ношей, как труп. Нет, тело разрубили еще днем. Если у Редси есть полное алиби на понедельник, то вам придется отказаться от своей версии, потому что сделать это в мясной лавке он никак не мог.

– А как насчет раннего утра во вторник, сэр? Рынок открывается в шесть?

– Нет, только в восемь. Мясник Бинкс открыл лавку в половине десятого.

– Полтора часа! Понимаю… Нет, слишком рискованно. Бинкс мог бы прийти раньше и застать его на месте преступления.

– Да. Собственно, я мог бы предположить, к какому методу прибегнул преступник, чтобы проникнуть в лавку, не взламывая дверь. Помните, мы обратили внимание на отсутствие следов взлома?

– Да, сэр.

– Так вот. Похоже, Бинкс обычно приходит в свою лавку на рынке в восемь тридцать и открывает ее для покупателей в девять. Полчаса он и его помощник используют для подготовки товара: приносят из подвала туши, подвешивают куски на крюки, надписывают цены и так далее. Но утром вторника помощник, имеющий свой ключ и, как правило, приходящий раньше самого Бинкса, якобы забыл ключ дома. Такое с ним произошло впервые, и Бинкс рассердился, потому что, как выяснилось, свой ключ он оставил в кармане комбинезона, а комбинезон висел в лавке. Он отправил парня домой за ключом, но тот, вернувшись через двадцать минут, сказал, что ключа нигде нет. Тогда Бинкс послал его в другую свою лавку, над которой живет, за третьим ключом. Отперев лавку, они нашли там куски человеческого тела.

– Либо помощник потерял ключ, а убийца нашел…

– Маловероятно, – произнес суперинтендант.

– Либо ключ у него украли…

– Уже теплее.

– Либо убийца заплатил ему за ключ.

– Не исключено. Я потолковал с этим глуповатым пареньком, и он поклялся, что ключ потерял. В субботу ключ был у него, он отпирал им лавку. Считает, что оставил ключ в двери, в замочной скважине. Подобное с ним уже случалось, а потом он спохватывался и вынимал ключ. У меня создалось впечатление, что он врет и его подкупили. Если предположить, что все было именно так, то получается, что преступление не было совершено в припадке гнева, а являлось преднамеренным.

– Вот это, сэр, – подхватил инспектор, – и свидетельствует в пользу Редси, насколько я разобрался в его характере. Он может легко вспылить и огреть кого-то по голове, но преднамеренное, заранее продуманное преступление… Нет, не представляю, чтобы Редси совершил нечто подобное. Сгоряча – да, сэр, по-моему, он на это способен. На сознательное злодейство – нет.

Суперинтендант кивнул.

– На очереди тщательное прочесывание леса, – сказал он. – В конце концов, мы пока не знаем, принадлежит ли расчлененное тело Сетлею. Вдруг его труп все еще лежит где-то в кустах?

– Есть идея, сэр! Но для такой работы мне потребуются помощники.

– Берите двух человек и приступайте уже сегодня, – распорядился Бидуэлл.

– Да, сэр. Встает также вопрос об одежде трупа из Боссбери. Так ничего и не найдено?

– Ни клочка! Поиски, конечно, продолжаются. Какая-то одежда рано или поздно обязательно обнаружится, это вопрос времени.

– Теперь – об отпечатках пальцев на топорике и на ноже в мясной лавке. К счастью, мясник Бинкс не успел прикоснуться к своим инструментам в то утро до нашего приезда.

– Мы сняли его отпечатки, и они не совпадают с теми, что обнаружены на рукоятях топорика и ножа. Хорошо, что с отпечатками нет неразберихи: каждый вечер мясник моет все в лавке, включая верх своей колоды для рубки.

– Отпечатки не совпадают ни с чем нам известным, – угрюмо проговорил инспектор. – Это в убийстве хуже всего. Убийства, в отличие от ограблений, совершают не профессионалы, так что от наших картотек нет пользы.

– Не унывайте, – улыбнулся суперинтендант, добровольно взявший на себя обязанность подбадривать загрустивших подчиненных. – Мы сняли отпечатки и со временем непременно найдем им применение. Возможно, они принадлежат этой тупой деревенщине, помощнику из лавки Бинкса. Займусь-ка я им завтра.

II

Джим Редси угрюмо сидел на ступеньках клуба в Кулминстере и настойчиво ковырял клюшкой для гольфа дерн. Он был совершенно один. Его проигнорировали уже трое знакомых. Даже особа легкого поведения, окинув его подозрительным взглядом, поспешно удалилась.

Маленькая сморщенная женщина остановилась в воротах и произнесла:

– Кажется, я видела этого крупного молодого человека раньше?

Фелисити Брум кивнула:

– Это Джимси, кузен Руперта Сетлея.

– Неужели? – оживилась миссис Брэдли и, помолчав, добавила: – Мне нужно поговорить с ним. Побудь здесь.

Фелисити, уже обнаружившая, к своему тайному удовольствию, что люди всегда поступают так, как им велит миссис Брэдли, осталась у ворот.

– Молодой человек! – позвала миссис Брэдли.

Джим вздрогнул и поднял голову.

– Так-то лучше. Уберите эту вашу опасную штуковину и скажите, почему сегодня вы не играете в гольф.

Джим, знавший, как все остальные в Уэндлз-Парва, как выглядит миссис Брэдли, с усмешкой поднялся.

– Сядьте! – скомандовала она. – Я посижу с вами. Ответьте на мой вопрос.

Джим был готов симпатизировать миссис Брэдли по той простой причине, что его тетка Констанс ненавидела ее и боялась. Он послушно сел.

– Все здесь дают понять, что сторонятся моего общества. Полагаю, до многих уже дошли слухи, что я недавно укокошил своего кузена Сетлея.

– А вы сделали это? – осведомилась миссис Брэдли в своей откровенной манере.

– В общем, в какой-то момент я решил, что да. Рад сообщить, что ошибался.

– Звучит чрезвычайно увлекательно, – промолвила она с таким видом, словно ее ждала приятнейшая беседа. – Можно поподробнее?

– Хорошо, – кивнул Джим. – Я приготовился все выложить инспектору, чтобы сбросить с плеч этот груз, и…

– Значит, я успела на генеральную репетицию, – засмеялась миссис Брэдли.

Джим снова вооружился клюшкой, чтобы во время рассказа ковырять ею дерн:

– В воскресенье вечером мы с Рупертом поспорили. Старый спор: я просил одолжить мне денег, он отказывался. Началось в бильярдной, но нам помешала моя тетка, миссис Харрингей, и мы пошли в лес, продолжая спорить. Руперт, этот лицемер, оставался спокоен, а я разбушевался… В общем, я сбил его с ног.

– Вот оно что, – пробормотала миссис Брэдли, кивая.

– Мне ужасно не повезло, – продолжил Джим. – Вместо того, чтобы шлепнуться на мягкую землю, как поступили бы мы с вами, этот глупый осел ударился своей дурацкой башкой о ствол дерева.

Миссис Брэдли всячески демонстрировала свой интерес.

– Представляете? – Джим и сейчас не мог сдержать гнева. – Именно это тупой болван Сетлей и должен был выкинуть! Он никогда не заботился о других, никогда! Растянулся, лежит без движения, бледный как смерть. «Убил!» – думаю, не зная, что мне теперь делать. Глаза у него зажмурены, рот разинут, вид – хуже не бывает. Не передать, как я испугался! Хотел бежать домой за водой, но решил, что нельзя оставлять его одного. Потом вспомнил, что у Руперта вроде слабое сердце. Встал на колени, приложил ухо к его груди – ничего не слышу! Тогда я схватил его под мышки, отволок в заросли орешника и поспешил прочь с места преступления. Завалился в «Голову королевы» и напился до бесчувствия. Двое парней отвели меня домой. Тетка возмутилась – как же, находиться под одной крышей с пьяным! – и заперла меня на ночь. Весь следующий день я слонялся по дому, а еще не пускал людей в лес. Руперт так и не вернулся. Я старался выяснить, что с ним произошло, но тайком, потому что был сам не свой от страха. А тут этот адвокат, которому потребовался Сетлей! Ну и денек! Вечером я отправился в лес, чтобы зарыть Сетлея в чаще. Но его там не оказалось. Так я узнал, что не убил его. Понимаете?

– Это то, что вы вознамерились рассказать инспектору? – осведомилась миссис Брэдли.

– Да. – Редси отбросил свою клюшку и встал. – Пора домой, обедать, – сказал он. – Я не способен хранить тайны. Там, у ворот, Фелисити Брум? Привет! Вы позволите отвезти вас обеих в Уэндлз-Парва?

– Когда же вы явитесь со своим признанием к мистеру Гринди? – поинтересовалась она, когда «Бентли» устремился по кулминстерской дороге к деревне.

– Сегодня днем, если застану его. Не думаю, что это будет сложно. В эти дни он проводит в нашем доме все время с половины десятого до шести.

– О чем вы? – спросила Фелисити.

Джим все ей рассказал.

 

Глава XI

Новые открытия

I

Инспектору Гринди, выслушавшему рассказ Джима Редси, не терпелось обследовать весь лес. Прибыв туда в сопровождении сержанта Уоллса и констебля Пирса, он попросил Обри Харрингея отвести их прямо в середину чащи. Пирс, прикативший на велосипеде, прислонил его к дереву на опушке, и полиция гуськом, в торжественной тишине, тяжелой поступью последовала за Обри по тропинке, ведшей к кольцу из сосен, посреди которого высился Жертвенный Камень.

Инспектор подверг его тщательному осмотру.

– Подойдите, Уоллс! – позвал он. Обри тоже подошел, и три головы склонились над темными пятнами на поблескивающей серой поверхности валуна.

– Кровь, – определил Гринди. – Нам повезло. Вы видели пятна раньше? – обратился он к Обри.

– Нет, это действительно кровь?

– Выясним. Очень похоже. Если Редси говорит правду, то это очень забавно, ведь он сказал… – Инспектор осекся и задумался. – Пирс, – произнес он, – походите вокруг. Может, найдете кустарник, в который, судя по его виду, лазили или…

– Послушайте, инспектор, – не вытерпел Обри, – мне надо вам кое-что сообщить. Но сначала ответьте: Джим Редси действительно… Ой, минуточку!

И прежде чем полицейские успели остановить его, он бросился бежать и вскоре исчез за деревьями. На опушке стоял, прислоненный к дереву, велосипед констебля Пирса. Обри выкатил его на тропинку, сел и помчался через парк к гравийной дорожке, влетел в ворота, резко свернул с дороги вправо и через несколько минут достиг дома викария.

– Мне нужна Фелисити, срочно! – крикнул он Мэри Кейт Мэлони.

– Где-то пожар? – с надеждой спросила она.

– Нет! Скорее! – взмолился Обри, ерзая на велосипедном седле и вытирая потный лоб.

Мэри Кейт бросилась в дом. До слуха Обри долетел ее зычный голос, зовущий хозяйку.

– Что случилось? – спросила с крыльца Фелисити.

– Ты знаешь, что рассказал Джим полиции?

– Да.

И Фелисити повторила признание Джима.

– Так и сказал?

– Да, Обри. В чем дело-то?

– Пока ни в чем. Ты уверена, что только это?

– Джим сказал миссис Брэдли и мне, что намерен рассказать это.

– Отлично! Спасибо. Я потом тебе все объясню.

Он снова завращал педалями многострадального велосипеда констебля Пирса. Вскоре вылетел из чащи, чуть не разметав полицию.

– Послушайте, инспектор…

– Это вы послушайте, сэр…

– Знаю, велосипед. Мне ужасно совестно, но я должен был спешить. Просить разрешения не было времени. Поверьте, это в интересах следствия.

Инспектор терпеливо улыбнулся:

– Итак, сэр?

– В понедельник вечером, на следующий день после ссоры Джима и Руперта, я выследил Джима, пришедшего прямо сюда, и увидел, как он шарит в кустах в поисках… скажем, тела. Старина Джим решил, что старина Руперт испустил дух, и приготовился устроить ему достойные похороны.

– Все это мы уже слышали.

– Я наблюдал за ним…

– Откуда?

Обри задумался.

– Примерно отсюда, где я сейчас стою. Старина Джим был вон там, за спиной у сержанта, чуть левее – левее от меня, сержант, правее от вас. Шарил в кустах. У него был керосиновый фонарь, поэтому я видел…

Сержант, обследовавший землю около кустов, выпрямился.

– Похоже, это здесь, сэр, – обратился он к инспектору. – Взгляните сами. Сломанные у земли стебли, царапины на земле и на прошлогодней листве, будто кого-то тащили, вот эти борозды могли быть оставлены каблуками. Все место выглядит определенно потревоженным.

– Да, – кивнул инспектор. – Дальше, сэр.

– Он искал старину Руперта, которого тут уже не было!

– Сэр! – прикрикнул на Обри инспектор.

– Сам я, конечно, к нему не подходил, но это было и так понятно. Видели бы вы замешательство старины Джима! Он продолжил поиски, но…

– Если бы кто-то мог… Но, конечно, никто не сможет… – произнес инспектор.

– …подтвердить мои слова? Такой человек есть. Человек, тоже знающий, что Джим находился в лесу в понедельник вечером.

– Кто он?

– Мисс Брум. Дочь викария.

– Дочь викария? – повторил Гринди.

– Она бывает здесь. Входит в калитку на дороге. То ли ей захотелось подышать воздухом, то ли просто пройтись. Мисс Брум видела, как я стянул у Джима лопату. Cтарина Джим принял меня, наверное, за браконьера и кинулся за мной вдогонку, но упал, сильно повредив при падении свои ботинки, – зачем-то уточнил Обри. – Пока он выдирал из своей физиономии иголки, я убрался.

– Понимаю, сэр.

К ним подошел констебль Пирс.

– Простите за похищение вашего велосипеда, Пирс, – сказал ему юнец. – Кажется, он не пострадал.

– Ничего, пользуйтесь, сэр, – вежливо ответил констебль.

– Поезжайте на станцию, Пирс, – велел инспектор Гринди. – Передайте суперинтенданту, что сегодня вечером мне надо будет с ним поговорить. Буду очень признателен, сэр, – обратился он к Обри, – если кто-то из садовников одолжит мне лопату.

– Пойду распоряжусь, – с готовностью откликнулся тот. Уходя из леса, он ухмылялся, вспоминая похороненную им форель.

«Они наверняка заметили, где раскопано, – думал Обри. – Что ж, я приготовил им славный сюрприз!»

Инспектор устроился на стволе упавшего дерева, пригласил сесть рядом с ним сержанта и достал пачку сигарет.

– Вот яма, которую вырыл в ту ночь Редси, – произнес он, указывая на землю.

– Парень заслуживает доверия? – спросил сержант.

– Надеюсь, что да, он уже не маленький. Нам помогут показания юной леди, хотя их еще нужно получить.

– А если она откажется?

– Ну, девушку нетрудно принудить говорить правду.

Сержант, отец трех дочерей, встретил это смелое утверждение усмешкой:

– Хотите ее припугнуть?

– Все-таки она дочь викария.

– Жена Цезаря вне подозрений, – раздался голос у них за спиной.

Оба полицейских, обернувшись, успели увидеть миссис Лестрендж Брэдли, исчезавшую за поворотом лесной тропинки.

– Кто такая? – испуганно спросил инспектор.

– Старушка, поселившаяся в доме на боссберской дороге, на противоположной стороне Уэндлз-Парва, – объяснил сержант. – Очень странная особа! Пишет книги о сумасшедших, что-то в этом роде.

– Не очень она похожа на сочинительницу комиксов, – буркнул инспектор, хмурясь.

– Это не комиксы, а самая что ни на есть быль. Она выясняет, почему они свихнулись, и пытается им помочь. Иногда, как я слышал, получается.

– Лучше ей не соваться туда, куда ее не просят. Как-то это подозрительно!

Прежде чем они успели выкурить по второй сигарете, Обри вернулся с лопатой, и сержант принялся за работу. Раскидать рыхлую землю не составило труда. Появилась яма примерно той же формы и того же размера, что вырытая раньше Джимом Редси.

– Здесь ничего нет, – проворчал инспектор. – Все равно мы знаем, где тело, хотя мистер Бидуэлл считает, что где-то есть другой труп.

– Минуточку, сэр! – Сержант еще раз вонзил лопату в землю. – Что-то звякнуло!

И он продолжил копать. К изумлению Обри, на свет появился темный прямоугольный предмет. Инспектор и сержант закончили работу вручную и извлекли из земли чемодан.

У Обри глаза вылезли из орбит. Его затошнило, сердце громко заколотилось о ребра. На крышке чемодана красовались легко различимые инициалы Руперта Сетлея. Это был тот самый чемодан, который куда-то подевался, пока Обри бегал той ночью за рыбой.

– Будь я проклят, – простонал инспектор. – Что это такое?

Он открыл крышку. Внутри обнаружилось чучело форели. У рыбины был обиженный, даже оскорбленный вид, и немудрено: к ее спине была прикреплена большой булавкой бумажка, а на ней карандашом заглавными буквами выведено: «Подарок из Гримсби».

II

Когда инспектор отрыл чемодан, миссис Брэдли преодолела уже половину лужайки. После того как Джим Редси отъехал от ворот Стоун-Хауса, она провела полтора часа с бумагой и карандашом. Фелисити, успевшая забыть свое первое неприятное впечатление от умной старушки, сидела на ступеньках и делал вид, будто погружена в чтение. Иногда она посматривала на фигуру в кричащих одеяниях за столом, но то, что видела, отбивало охоту лезть с вопросами. Наконец миссис Брэдли оторвалась от своей писанины и произнесла:

– Не вижу, какой у них есть выбор в данном деле, если только не всплывут какие-то новые обстоятельства.

– У кого? – спросила Фелисити, откладывая книгу.

– У полиции, милочка. Я все обдумала. Редси мог убить кузена, спрятать труп и обеспечить себе алиби на вечер воскресенья. Потом, когда вы с Обри уже улеглись вечером в понедельник в свои постели, он сумел бы расчленить тело в зарослях и отвезти, так сказать, куски в Боссбери утром во вторник. Возиться с трупом прямо во вторник утром он не стал бы из-за нехватки времени. Редси мог бы привезти обрубки в машине, отпереть лавку ключом, потерянным помощником Бинкса, развесить обрубки по крюкам – очаровательная картина! – и запереть за собой лавку. Никто не обратил бы на него внимания.

– Почему?

– У меня есть догадка, что тот, кто совершил это кошмарное преступление, переоделся в развозчика мяса, если он… – Она помолчала. – Боже мой! Никто на рынке не припомнит ничего неподобающего. На полу валялось столько же опилок, сколько обычно…

– Откуда вы это взяли? – удивилась Фелисити. – Не думаете же вы, что убитый – Руперт Сетлей и Джим сделал все это с телом?

– Задавай вопросы по одному, дитя мое. Я черпаю сведения из двух источников. Моя служанка Фиби, уезжающая через день-другой – она, видите ли, выходит замуж, – приходится дочерью сержанту, служащему в полицейском участке Боссбери. Она пересказывает мне все, что слышит дома. Только никому не рассказывай! Не надо навлекать на ее отца неприятности, а главное, мне хочется знать все подробности. А второй мой источник – газеты. Расхождения между двумя источниками – богатейшая пища для размышлений, – добавила миссис Брэдли, хихикая.

– А как же…

– Моложавый Джеймс Редси? Не знаю, убил ли он своего кузена, и не думаю, что он его разрубил, – заявила она решительным тоном. – Если мы не можем доказать этого, то лучше нам посовещаться, как быть. Над молодым человеком сгущаются тучи. В ближайшие несколько дней следует ждать его ареста.

– А все проклятое завещание! – воскликнула Фелисити. – Джим клянется, будто не знал, что Руперт собирается изменить его!

– Я ему верю. Насколько я смогла разобраться в характере Сетлея, он бы предпочел устроить из этого взрыв бомбы, а не сообщать заинтересованному лицу о своих намерениях. Ему бы понравилось предвкушать удивление и злость кузена. Руперт Сетлей – отвратительный тип.

– Да уж! – отрезала Фелисити, чем заставила миссис Брэдли несколько секунд не отрывать от нее вопросительного взгляда. Девушка вспыхнула и пожала плечами. – Он был мерзкий. Я никогда не ходила в Мэнор-Хаус одна, когда там не было миссис Харрингей и Обри.

– Понятно. А теперь я хочу повидать юного Харрингея. Прелесть, а не парень! Твой отец придет обедать? Вот и он у ворот! Ступай, впусти его. Сегодня днем я посещу Мэнор-Хаус. У меня есть парочка вопросов к нашему мальчугану, с его матушкой я тоже хочу повидаться.

Вот почему миссис Брэдли шагала в тот день через лес, где увидела полицейских.

Добравшись до дома, она попросила доложить об ее приходе миссис Брайс Харрингей.

– Вижу, здесь опять копошится полиция, – произнесла миссис Брэдли по прошествии десяти минут, потраченных на бесцельную болтовню.

Миссис Брайс Харрингей насторожилась:

– В самом деле?

– Полагаю, они арестуют мистера Редси, как только докажут, что тело в Боссбери – это Сетлей, – продолжила миссис Брэдли как ни в чем не бывало. – Видимо, вы к этому готовы?

– Надеюсь, готова, – ответила миссис Брайс Харрингей, перестав изображать непоколебимое достоинство и решив приоткрыть другой женщине свою истинное нутро – крайне обеспокоенной матери и тетки. – Похоже, это неизбежно. Пора позаботиться о защитнике.

– Если до этого дойдет, то можно было бы пригласить Фердинанда Лестренджа. Могу вам порекомендовать его. Но давайте надеяться, что этого не случится. Ваш племянник пока не арестован, так что не будем отчаиваться.

Свою сочувственную речь она испортила злобным кудахтаньем. Миссис Брайс Харрингей заморгала и достала крошечный платочек.

– Вы так умны, – простонала она. – Придумайте, как его спасти. Джима, конечно, я терпеть не могу. В детстве он был грубым и лживым, вырос необузданным и злобным, но Обри сильно повредит, если его дядю повесят за убийство. Я хочу, чтобы Обри заседал в парламенте! Сами знаете, какими незапятнанными должны быть предки человека, стремящегося преуспеть в политических кругах. Взять хотя бы предвыборные собрания: там ему задавали бы кошмарные вопросы! Они так смутили бы бедняжку! – И она разрыдалась.

Миссис Брэдли вытащила из кармана своего шелкового платья в яркую полоску блокнотик и карандашик, сняла шляпу-гриб, давно вышедшую из моды, и бросила ее на пол.

– Ну-ну! – повелительно произнесла она, тыча для привлечения внимания карандашом в кисть дамы. – Возьмите себя в руки и слушайте внимательно. Кто еще ненавидел Руперта Сетлея, кроме… Джима Редси, Фелисити Брум, Лулу Герст, Марджери Барнс и милашки Обри? Я включаю в список девушек, потому что ваш старший племянник не привлекал их.

Миссис Брайс Харрингей убрала от лица свой смехотворный платочек и уставилась на собеседницу выпуклыми рыбьими глазами.

– Руперт знал, что у доктора Барнса был незаконнорожденный сын, – сказала она, всхлипнув. – Поэтому, находясь здесь, я всегда обращаюсь к врачу из Боссбери. Нельзя доверять свое здоровье человеку, допускающему беспорядочные связи. Ужасно!

Миссис Брэдли важно кивнула.

– Ужасно! – подтвердила она замогильным голосом. – А доктор знал об осведомленности Руперта?

– Да. Это позволяло Руперту экономить на страховке для слуг. Доктор Барнс обслуживал их бесплатно, потому что Руперт знал, но помалкивал.

– Доктор Барнс – хирург?

– Он помог ампутировать ногу брату майора после несчастья на охоте. Еще вырезал Маргарет Сомертолл аппендикс, – ответила миссис Брайс Харрингей. – По крайней мере, – зловеще добавила она, – все считали это аппендиксом, но я сделала собственные выводы. Видите ли… – Ее вкрадчивый голос приобрел нотки, свойственные умелой зачинщице скандалов.

– Ясно, – кивнула миссис Брэдли, выслушав скучный рассказ. – Очень подозрительно. Рада, что вы относитесь к этому с позиции нерушимой морали! – И она громко рассмеялась.

– Полагаю, Руперт об этом тоже пронюхал, – поспешно завершила свое повествование миссис Брайс Харрингей.

– Да? Все, что вы рассказываете, свидетельствует в пользу Джеймса Редси, – промолвила миссис Брэдли, прекратив хохотать с проворством человека, одним махом закрутившего водопроводный кран. – Чем больше врагов мы найдем у Руперта Сетлея, тем проще будет показать, что у Джеймса Редси было меньше оснований желать смерти кузену, чем у какого-то другого лица или лиц.

– Но врач Руперта не убивал! Да, я об этом человеке невысокого мнения, но я не спешила бы обвинять его в таком ужасном поступке!

– Согласна. Но если мы стремимся уберечь Джеймса Редси от ареста, то нам следует дискредитировать текущие выводы полиции и побудить ее действовать в ином направлении.

– Я отлично это понимаю. А тут еще хирургические навыки врача… – Миссис Брайс Харрингей содрогнулась. – Ужасный человек! Хорошо, что я не обратилась к нему два года назад, когда Обри заболел ветрянкой! Воистину, мужчины – такие чудовища, что непонятно, зачем выходить за них замуж!

 

Глава XII

Инспектор сомневается

I

Инспектор решил, что теперь он должен установить владельца чемодана. Это оказалось совсем нетрудно. Редси, которому предъявили инициалы кузена, признал, что чемоданом владел Руперт Сетлей, однако решительно отрицал свою осведомленность о том, каким образом чемодан оказался захороненным в лесу. Пятна крови внутри чемодана он тоже не мог объяснить.

– Последнее, что я помню об этом чемодане, – заявил Редси, – что Руперт одолжил его викарию, когда тот отправился в отпуск в мае, то есть месяц назад. Почему-то мне кажется, что это было давным-давно…

Инспектор Гринди поспешил к священнику. Преподобный Стивен, имея весьма глупый вид, согласился, что чемодан ему, возможно, одалживали, но все это он напрочь забыл. Пожаловался, что вообще страдает забывчивостью. А вот и его дочь, она наверняка помнит и расскажет гораздо больше.

Фелисити прекрасно помнила, как ее отец брал чемодан, однако полагала, что потом он его вернул. Он, впрочем, такой рассеянный, что вполне мог все забыть. Затем она поведала инспектору, где сама нашла чемодан и как они с Обри Харрингеем решили похоронить его в лесу.

– Странно, что у вас возникла такая блажь, мисс, – заметил инспектор, умолчав, что полиция обнаружила чемодан.

Фелисити покачала головой.

– Возникла, и все тут, – промолвила она.

Инспектор нашел Обри Харрингея.

– Итак, молодой человек, – сурово начал он, – откуда у вас взялась мысль зарыть чемодан?

– Я его не зарывал, инспектор.

– То есть как?

– Не зарывал. Я собирался. Но пока ходил за рыбой, какой-то браконьер успел стянуть чемодан.

– Рыба? Та, которую мы нашли в чемодане?

– Она самая. Только я ее туда не клал, клянусь! Я просто зарыл рыбу в яме – шутки ради, понимаете? Я понятия не имею, как она оказалась в чемодане. К той записке я тоже не имею никакого отношения.

– Гм…

После этого уклончивого заявления инспектор отправился к суперинтенданту.

– Я еще не проверял алиби Редси на вечер воскресенья, – сказал он. – Но вот какие улики против него я успел собрать.

Первое. Неоднократные ссоры с Сетлеем в присутствии многочисленных свидетелей.

Второе. Признал, что сбил Сетлея с ног, отчего тот ударился головой о дерево. Редси испугался, что убил его, в чем сознался мне.

Третье. Редси унаследовал бы дом, имение и почти все деньги Сетлея, если бы тот не успел перед смертью изменить завещание.

Четвертое. Окровавленный чемодан принадлежал Сетлею и помечен его инициалами. По показаниям Редси, Сетлей недавно одалживал его преподобному Стивену Бруму. Показания подтверждаются самим викарием и его дочерью. Редси утверждает, что чемодан не был возвращен, викарий ничего не помнит, его дочь полагает, что чемодан вернули владельцу. Викарий рассеян и забывчив, его дочь – полная противоположность.

– Чемодан – это не важно, – заявил суперинтендант. – Пока мы не видим ни малейшей связи между ним и убийством. Думаю, можно не обращать на него внимания.

– А пятна крови, сэр?

– Мы узнаем больше, когда выясним, человеческая это кровь или в чемодане несли с рынка плохо завернутое мясо. Но остается много необъясненного, такого, что легко могло бы вырасти в обвинение против Редси. У него был мотив, вот что самое главное.

– Да, сэр. Тем не менее отпечатки его пальцев не совпадают с отпечатками, оставленными на мясницком ноже и топорике. Они принадлежат дурачку-помощнику мясника, не уследившему за ключом, а его с убийством ничего не связывает.

– Нет. Но вернемся к Джеймсу Редси. Даже если мы считаем его убийцей, то не можем доказать, что это он расчленил тело. Что с отпечатками на чемодане?

– Там мешанина, сэр. После того, как кто-то отправил чемодан на свалку, к нему прикасались как минимум четверо людей.

– Четверо?

– Да. Юный Харрингей, мисс Брум, сержант и я. К тому же чемодан некоторое время пролежал в земле, а это все меняет.

– Понимаю… Но, повторяю, даже без чемодана дело кажется мне достаточно ясным.

– Да. Даже слишком, – поддакнул Гринди. – Это как сорвать яблоки с дерева. Слишком просто, даже неинтересно. Мне подобные улики не нравятся. Сами знаете, сэр, убийства так легко не раскрываются. Редси, конечно, готовый убийца – совсем как любой из нас. Необязательно быть закоренелым преступником, чтобы убить человека, когда больше ничего не остается. Говорите что хотите, но это чувство знакомо большинству людей. Но все равно, мистер Бидуэлл…

– Приглашаю вас к себе домой на ужин, Том, – радушно произнес суперинтендент. – Только чтобы без всякой помпезности! Да, вы взяли подозреваемого на мушку. Я с самого начала подозревал его. Видите ли, вокруг этой собственности с незапамятных времен идут дрязги. Отец лишил наследства одного из братьев, отца юного Харрингея, две сестры, матери Сетлея и Редси, постоянно судились, а судебная тяжба из-за собственности в семье – всегда грязное, а то и кровавое дело. Ссорой двух сестер оно ограничиться не может. Теперь все просочилось вниз, и молодой Редси не удержался… В конце концов, десятки людей оказываются под арестом на основании малой доли тех улик, какие у вас есть против него.

– Да. – Инспектор уставился на мыски своих ботинок. – А если все объясняется совсем просто? Вдруг падение всего лишь оглушило Сетлея? Похоже, Редси не расчленял тело – во всяком случае, пока мы не можем доказать, что это его работа, сообщника тоже не нашли. И потом, в понедельник вечером, причем очень поздно, Редси искал тело. Есть свидетели.

– Что?

– Мы не можем доказать, что он искал именно его, но предполагаем. Из этого следует, что Редси не знал, что труп расчленен и находится в Боссбери. Думал, что он все еще в кустах, там, где он его оставил вечером в воскресенье.

– Теперь понимаю… Но учитывая ваши улики против него…

– А завещание? По словам Редси, он не знал о намерении кузена лишить его наследства, и мы не может доказать, что это не так.

– Да, вы правы. Но я полагаю, что Редси все же знал. Собственно, из-за этого и вспыхнула, наверное, их последняя ссора. Он сам признает, что дело было в деньгах. Дальше остается сделать всего один шаг. В конце концов, лишиться наследства – это…

– Да, конечно, но все-таки знал ли Редси про завещание? Об изменении условий? Потому что если нет, то…

– А если да, Гринди? Не понимаю, почему бы ему пребывать в неведении…

– Да, сэр, в этом все дело. Но доказательство…

– Доказательство? Оно у вас в руках. Убийство Сетлея – вот доказательство. Чего вы еще хотите?

– Данный аргумент не бесспорен, – упрямо произнес Гринди, качая головой.

– Ужин – вот что поможет вам лучше ворочать мозгами, – изрек суперинтендант. – На вас плохо повлияло копание в земле.

II

Обри, озадаченный обнаружением чемодана с чучелом форели внутри, вернулся в Мэнор-Хаус и поднялся в свою комнату. Там он, взяв бейсбольную биту, стал разучивать правильные движения, но тут раздался гонг к чаю. Всегда готовый подкрепиться, Обри поспешно вымыл руки и пригладил волосы, после чего бросился вниз по лестнице, преодолел последние восемь ступенек одним прыжком и чуть не сбил с ног миссис Брэдли. Не дав ему извиниться, она схватила его за руку и прошипела в самое ухо:

– Ступай наверх, принеси мне вставные зубы!

Обри долго таращился на нее в недоумении, затем помчался наверх и вскоре вернулся с картонной коробочкой.

– Спасибо, – кивнула миссис Брэдли, забирая коробочку. – За клад с мусорной кучи следует платить звонкой монетой?

Обри засунул руки в карманы и склонил голову набок.

– Нет. Просто позвольте мне угадать, миссис Брэдли. Вы затеваете розыгрыш?

– Завтра в шесть часов вечера, – ответила она, со смехом тыча в него желтым пальцем. – Приведи Фелисити Брум и Джеймса Редси. Мне необходим Джеймс Редси, ясно?

– Нет! – со смехом признался Обри. – Но звучит заманчиво. Сразу после чая я схожу и предупрежу Фелисити.

– Джеймса Редси я приглашу сама. Тогда ему не хватит духу отказаться от приглашения. Этот молодой человек меня боится! При моем приближении прячется за кадками с пальмами, я сама видела! Ничего, на сей раз ему не скрыться!

Ее пророчество сбылось: бесхребетный Джеймс сразу пал жертвой приглашения, хотя остаток вечера чертыхался по его поводу, не найдя отваги отказать миссис Брэдли.

После чая Обри отправился на поиски Фелисити Брум и заметил ее лежащей в траве за отцовским садом. Она горько рыдала. Сначала он стоял над ней – высокий, худой, смуглый, полный сочувствия к ее горю. Потом, не выдержав, кашлянул. Фелисити приподнялась на локте, огляделась, медленно села и, повинуясь женскому инстинкту, стала приводить в порядок растрепанные волосы. Ресницы у нее были мокрые, щеки горели. Все это ей очень шло.

– Дело в том, что… – начал Обри, но зрелище ее слез сбило его с толку. – Ты, наверное, знаешь, что полиция никак не угомонится?

Фелисити кивнула, всхлипнула и сердито стиснула зубы. Не хватало еще, чтобы молокосос Обри увидел ее слезы! Виноват в них был мужчина, о существовании которого она узнала всего два с половиной месяца назад.

– Уверена, они думают, что Джим… – выдавила она.

Обри угрюмо кивнул:

– Я тоже этого боюсь. Сегодня они нашли этот чертов чемодан.

– Как? – удивилась Фелисити. – Инспектор приходил сюда и расспрашивал про чемодан, но я не знала, что они его нашли. Где?

– В яме, вырытой самим стариной Джимом, там, где мы сами собирались спрятать его. Смешно, да? Но ты не беспокойся, Фелисити, – поспешно добавил он. – Они не могут ничего доказать. Старина Джим был с ними честен. Признался, что ударил Руперта, и так далее. Это наверняка ему поможет. Вот бы выяснить, кто стянул чертов чемодан и кто потом его закопал!

– Зачем? – Фелисити вытерла глаза и откинула волосы со лба.

– Не понимаешь? Это же сделал настоящий убийца! Если тело разрубил не старина Джим – а он клянется, что не он, полиция тоже не верит, что это его рук дело. Я спросил инспектора, и он ответил, что проверит алиби Джима на понедельник, когда, как они считают, это было совершено, если не в воскресенье, когда Джим тем более не мог этого сделать, – то и убить Руперта Джим не мог, а только оглушил его, в чем сам признается. А затем Руперт встал, слабый от сотрясения мозга или что там еще с ним стряслось, но тут вмешался еще кто-то и прикончил его.

Фелисити поежилась.

– Однако полиция все равно подозревает Джимси. Я вижу это по глазам инспектора! – Она снова всхлипнула.

– Послушай, – сказал Обри, садясь рядом с ней и любуясь двумя совсем молодыми телятами, пасшимися рядом, – давай разберемся. Ты веришь, что Джим Редси убил Руперта? Да или нет?

– Обри! Я верю Джиму! Ведь что он говорит? Что решил, будто убил кузена! Он сам так подумал!

Обри вздохнул:

– Я обязательно найду того, кто – как называет это полиция? – расчленил тело. Так часто поступают, стараясь избежать наказания и помешать опознанию трупа. А мне кажется, что убийцы делают это потому, что им невыносим вид их бездыханной жертвы.

– Тихо! – прикрикнула Фелисити. – Послушай, Обри, я знаю, ты умница. И смельчак. Если тебе нужна помощь, то я сделаю все, что смогу.

– Молодец! Вот тебе первое задание. Пойдешь со мной к старухе, которую так ненавидит моя мать?

– К миссис Брэдли?

– Да, она ждет нас завтра в шесть.

– Конечно, пойду. Ты знаешь, что она дала отцу пятьсот фунтов?

– Зачем?

– На фонд реставрации. Но в церковь она не ходит.

– Почему?

Фелисити невольно хихикнула:

– Считает церковный катехизис аморальным.

– Я тоже! Не могу заставить себя учить его наизусть. Что вызывает у нее возражения?

– Вот это место: «те, кто лучше вас». По ее словам, деревенских детей учат, что это сквайр, охотники на лис и владельцы фабрик, платящие женщинам половину того, что платят мужчинам за ту же самую работу.

– Понятно.

– И насчет нашего места в жизни… Она говорит, что все это реакционные мысли. Дети учатся думать, что нечего пытаться как-то изменить свою жизнь. Плутократы пользуются такими фразами, чтобы рабочие жили, втянув головы в плечи, «знали свое место», не возмущались плохими условиями, считая их порядком, спущенным свыше. Она уверена, что церковь понимает это иначе, чем консерваторы и ханжи. Видит многообещающий признак в том, что мало кто из умных людей ходит в церковь. Говорит, что если на политическом митинге прозвучат речи, которые священники называют проповедями, то большинство разбежалось бы, а грубияны забросали бы оратора помидорами и осыпали грубыми шутками.

– Твой отец слышал ее разговоры?

– Еще бы! Они с отцом часами сидят в саду и спорят. Я только рада: это вносит в его жизнь разнообразие, и он не путается у меня под ногами. Миссис Брэдли часто приглашает нас к себе, поесть и вообще. Чаще всего – на ужин. У нее кухарка-француженка. Отец любит ходить к ней, я тоже, хотя побаиваюсь ее.

– Да уж, всегда такое впечатление, что она тебя осуждает, – согласился Обри. – Ты когда-нибудь играла с ней в бильярд?

– Нет.

– Она неподражаема! Что ж, навестим ее завтра. Я зайду за тобой без четверти шесть, хорошо?

Фелисити кивнула:

– Я буду готова. А теперь мне надо умыться. У меня, наверное, ужасный вид? – Она ослепила его улыбкой.

– Ты отлично выглядишь! – воскликнул Обри. Он был сражен ее красотой, сознавал, что никакие слова не передадут то, что он чувствует, и отказывался хоть что-то добавить. Оставалось подать ей худую смуглую руку, чтобы помочь встать.

 

Глава XIII

Марджери Барнс

I

На следующий день в шесть часов Обри и Джим зашли за Фелисити Брум, после чего втроем отправились в Стоун-Хаус. Миссис Брэдли приняла их в каменной гостиной с дубовым полом и без всяких предисловий, не считая просьбы к Фелисити снять шляпку, усадила за широкий стол, вручив каждому карандаш и лист бумаги.

– Бумаги полно, – предупредила она с неприятным довольным хихиканьем.

– Послушайте! – взмолился Джим Редси со смущенной улыбкой. – Честно, я не гожусь для салонных игр, вечно остаюсь в дураках. Лучше играйте втроем, а я побуду судьей, пригляжу, чтобы никто не жульничал.

– Это новая игра, – возразила миссис Брэдли. – Судья в ней не нужен. Берите карандаши! Напишите свое имя и число. Закончите – отложите карандаши.

Обри захихикал.

– Совсем как в детском саду, куда я ходил в раннем детстве, – заметил он, строча на бумаге взрослым почерком. Закончив, он положил карандаш сбоку от листа.

– А теперь внимание! – продолжила миссис Брэдли. – Я хочу подробные списки мест, где может быть спрятан пропавший из дома Райта череп. Готовы? – Она с грозной гримасой оглядела беспомощную молодежь. – Приступайте!

Через двадцать минут миссис Брэдли собрала листки и отправила гостей по домам. В семь часов она приняла следующую партию гостей – Лулу Герст и Сейвила из коттеджа на холме. Эти явились ужинать. В четверть восьмого пожаловал викарий с двумя дочерьми майора. Толстые некрасивые девушки объяснили, что их отец страдает от подагры и поэтому остался дома.

После ужина миссис Брэдли проделала ту же операцию с бумагой и карандашами. Гости колебались, веселиться им или скучать, но ужин был чудесный, и в знак благодарности им пришлось подчиниться.

На следующее утро она навестила Джорджа Уиллоуза – тот уговаривал жену съесть за завтраком второй ломтик бекона – и задала ему аналогичный вопрос. Уиллоуз слизнул с ножа яичный желток – миссис Брэдли при этом скромно отвела взор, – отложил нож и вилку и развернулся на табурете.

– Вы садитесь, садитесь! – засуетилась миссис Уиллоуз, стряхивая с другого табурета несуществующую пыль. Миссис Брэдли послушалась.

– Спрятать череп? – задумчиво произнес Джордж Уиллоуз. – Я бы закопал его, – продолжил он с лукавой улыбкой на загорелом лице. – В землю зарыл бы. А сверху посадил бы дерево побольше. – Собственная изобретательность доставила ему нескрываемое удовольствие.

– Неплохое предложение, – похвалила его миссис Брэдли.

– Если бы я точно знал, что череп принадлежит Сетлею, который выгнал меня с бранью и с тумаками, то еще хорошенько потоптался бы на этом месте, – свирепо добавил Джордж Уиллоуз.

Миссис Уиллоуз с испуганным восхищением уставилась на своего храбреца. Она уже пятнадцать лет чтила этого героя.

«Полагаю, друг мой, тебя можно вычеркнуть из списка подозреваемых, – думала миссис Брэдли, подходя к воротам дома врача Барнса. – Рада, что взглянула на тебя. Все ясно, Уиллоуз не в счет».

– Мне очень жаль, – сказала Марджери Барнс, выпрямляясь при приближении миссис Брэдли. Перед этим она двадцать минут полола гравийную дорожку. – Отец поехал к больным. Должен скоро вернуться. Обычно он приходит в десять, а в одиннадцать опять уходит. – Она внимательно посмотрела на миссис Брэдли. – Вы на больную не похожи.

Та поправила свои короткие волосы клещеобразной рукой:

– Я не больна, слава богу. Мне нужно посоветоваться с вашим отцом по другому поводу. Боюсь, повод серьезный.

Марджери побелела:

– Неужели речь об этом ужасном убийстве? Вы же не собираетесь спрашивать отца о нем?

– Hoots toots! – ответила миссис Брэдли, восхищавшаяся шотландцами и порой позволявшая себе высказывания на их родном языке – так, во всяком случае, казалось ей самой. – Вот и ваш отец!

– О, отец! – крикнула Марджери. – Миссис Брэдли зашла, чтобы спросить тебя…

– Что принимать старой Марте Хиггс из деревни, – закончила за нее как ни в чем не бывало миссис Брэдли, и Марджери облегченно перевела дух. – Она не застрахована, – продолжила она, – вдовью пенсию тоже не получает, потому что не была замужем. Довольствуется пенсией по старости и двумя шиллингами в неделю от племянника, щедрого и совестливого человека, имеющего собственную семью. Страдает ревматизмом. Полагаю, ей помогли бы ванны в Бате. Лечение или нечто подобное в ее возрасте бесполезно, но я подумала, что…

Решив, что беседа займет немало времени, Марджери улизнула в свою комнату, переобулась, надела шляпку и покатила на велосипеде в дом священника.

Как только Марджери удалилась, миссис Брэдли задала врачу вопрос о возможном местонахождении черепа.

– Конечно, – сказал врач, густо покраснев, – если бы его принесли мне, а не молодому Райту, который стал с ним забавляться, то я бы определил, принадлежит ли он Сетлею. Достаточно было вставить в челюсти базис зубного протеза и посмотреть, подходит ли он.

– Я тоже об этом подумала. Но в тот момент против этого имелось два возражения.

– Какие же?

– Когда епископ передал череп Кливеру Райту, о том, что это может оказаться череп Сетлея, не было разговора. Епископ и викарий поспорили, к какому периоду он принадлежит – историческому или доисторическому, и викарий высказал надежду, что ответ могла бы дать реконструкция внешности при помощи глины. Я полагаю, что Сетлей встретил смерть с зубным протезом во рту, так что…

– Вы хотите сказать, что полиция его не нашла, – произнес доктор. – Понимаю. Тем не менее это было бы неопровержимое доказательство. Совершенно неопровержимое! Зубной протез, как отпечатки пальцев, уникален, он может принадлежать только одному человеку.

Миссис Брэдли так долго качала головой, что доктору захотелось сравнить ее со злобным восточным идолом.

– Разве бывают неопровержимые доказательства? – грустно спросила она.

II

Фелисити не было дома, а преподобный Стивен Брум готовился к проповеди, когда Марджери подъехала к воротам, прислонила велосипед к заросшему забору и поспешила к входной двери.

– Хозяйка сейчас в деревне, а хозяин не даст мне спуску, мисс Марджери, если я сегодня к нему сунусь, – ответила Мэри Кейт на просьбу позвать викария или его дочь.

– Ничего не поделаешь, раз нет Фелисити, то мне нужен он! Скажите ему, что речь об убийстве, Мэри Кейт. Это на него подействует.

– Убийство? Мисс Марджери, что на вас нашло?

– Ничего. Немедленно ступайте к викарию! Поторопитесь!

Пришлось Мэри Кейт ворваться в кабинет, даже не постучав, и громко, даже зловеще крикнуть:

– Святой Боже, ваша честь, преподобный мистер Брум! Мисс Марджери, от врача, говорит, что это она совершила убийство!

– Где мисс Марджери? – осведомился викарий.

– Прямо здесь, под лестницей, ждет ваше преподобие!

– Хватит называть меня «преподобием»! Сколько можно твердить, что я не католический священник!

– Вот и стыдитесь! – ответила Мэри Кейт, уверенно принимая свою привычную задиристую позу. – Только честному христианину можно крестить младенцев и отпевать умерших.

Викарий, как обычно, потерпел поражение в теологическом споре с Мэри Кейт, и та вернулась из его кабинета с победным видом. Через две минуты она привела туда заикающуюся, красную от стыда Марджери Барнс.

– Можно, я закрою дверь? – робко спросила она, когда Мэри Кейт вышла. – То, что я скажу, должно остаться между нами. Я не… Об этом никто больше не должен знать.

Викарий отложил ручку и повернулся к девушке. Марджери, избегая его вопросительного взгляда, приблизилась к двери и захлопнула ее.

– Итак? – поторопил ее преподобный Стивен. – В чем дело? Что за ужасы?

– Речь частично обо мне, частично о другом человеке… – начала Марджери, глядя мимо него и собираясь с мыслями, а также, как показалось викарию, набираясь смелости.

Он видел красную, потную, всклокоченную, простодушную особу в короткой юбке, такую похожу на… На кого она похожа? Викарий нахмурился. Марджери перехватила его взгляд и опустила голову.

– Мистер Брум, – наконец произнесла она, – вы не думаете, что… Джима Редси могут арестовать? По деревне о нем ходят слухи один другого ужаснее.

– Не знаю, – помолчав, ответил викарий. – Полагаю, против него многовато улик. Если его арестуют, то ему придется предстать перед судом, если не будет найден истинный убийца. Убийство – отвратительное, грязное дело, верно? На твоем месте я бы не стал столько об этом думать.

– Вы ведь не верите, что это сделал Джим Редси, мистер Брум? Вижу, не верите! Я так рада!

– Нет, я не верю, что это он. И ты не веришь. – Преподобный Стивен Брум взял ручку и нарочито поворошил свои бумаги.

Но Марджери было не изгнать из кабинета таким робким намеком на занятость. Она закинула одну крепкую ногу на другую и доверительно наклонилась вперед.

– Я знаю, что это не он! – неожиданно выпалила она.

– Что? – Викарий даже вздрогнул.

– Если… Если я расскажу вам то, что знаю, то вы замолвите за меня словечко отцу?

– Выкладывай, что у тебя на уме. – Викарий отложил ручку и стал набивать трубку.

– Сейчас расскажу.

Она поставила ноги вместе, еще сильнее подалась вперед, уперлась локтями в стол, заваленный черновиками проповедей, и начала:

– Считалось, что Руперта Сетлея убили вечером в воскресенье 22 июня. Примерно в девять вечера Джим Редси находился в «Голове королевы». Если бы кто-нибудь увидел Руперта Сетлея после того, как Джим Редси ударил его и убежал, то это сочли бы доказательством того, что Джим не… Тогда перестали бы думать, что это сделал Джим?

– Трудно сказать. Это, конечно, все изменило бы, ведь в таком случае полиции пришлось бы доказывать, что Редси вернулся и доделал начатое, а насколько я понимаю, это недоказуемо.

– Но они попытались бы доказать?

– Видимо, да. Понимаешь, полиция подозревает Редси. Я слежу за полицейскими версиями, потому что не читаю газет, но кое-что доносится и до моего слуха… Послушай, почему бы тебе не выложить все, что знаешь, инспектору? Из него советчик куда лучше, чем из меня.

– А мой отец? Он будет вне себя, когда выяснит, что я сделала!

– Придется тебе это вытерпеть. Надеюсь, ты не сделала ничего непоправимого? – Его взгляд стал пытливым. – Я сам воспитываю дочь и знаю, на что способны дочери.

– Я ходила в лес… на свидание, – призналась Марджери, густо покраснев, несмотря на свои веснушки.

– Только этого не хватало!

– Да. Отец очень щепетильно относится к… таким вещам. – Марджери было совершенно не до смеха.

– Что ж, постараюсь взять твоего отца на себя, но даже если мне не удастся укротить его гнев, то тебя должно успокоить то, что ты поступила правильно, найдя в себе силы сознаться.

– Да, – угрюмо выдавила Марджери. – Но как отнесется к этому инспектор? Как вы? Или придет в благочестивый ужас, как мои мать и отец?

– Сама разберись, – серьезно посоветовал викарий. – Минуточку, вот и Фелисити!

Он встал, позвал дочь в столовую и торжественно спросил ее:

– Дитя мое, тебе случалось ходить ночью в лес на свидание с мужчиной?

Фелисити решила, что ослышалась.

– А почему Марджери Барнс так делала? Кстати, она сейчас у меня в кабинете. Не зайдешь к ней?

– Марджери? Вот дурочка! Что за мужчина?

– Не знаю, – ответил викарий. – Ее отец очень рассердится?

– Она ни за что не сознается доктору Барнсу! – в ужасе крикнула Фелисити.

– Может, ты скажешь мне?

Фелисити поцеловала отца в кончик носа.

– Доктор Барнс ее сожрет! Сумасшедшая миссис Барнс, поднимающая визг даже при виде коровы на своей улице, присоединится к нему, когда вернется с отдыха. Зачем ей сознаваться отцу? Я бы не созналась, будь я его дочерью!

– Сначала она все расскажет инспектору полиции.

– Инспектору? Зачем? Ох уж эта нездоровая страсть признаваться в своих грехах каждому встречному! Между прочим, ты знаешь, что миссис Брэдли пытается выяснить все об… Ой!

Ее серые глаза расширились от догадки и от страха.

– Это не связано с убийством?.. Ну, Марджери!..

Не договорив, она кинулась в кабинет. Вскоре служанка доложила, что к викарию пожаловала миссис Брэдли. Фелисити, едва успевшая поздороваться с дочерью врача, снова оставила ее одну, выбежав в коридор.

– Фелисити, – произнесла миссис Брэдли, – представь, как мило было бы отвезти твой класс воскресной школы в Кулминстер и показать ученикам собор, крест на площади, музей? Им было бы очень интересно.

– Да, – кивнула Фелисити, морща лоб. – Им бы понравилось, вот только их родителям не по карману билеты на автобус, а пешком далековато. Сама я не могу себе позволить такой расход, как бы ни хотела.

Миссис Брэдли порылась в кармане своей юбке и достала вместительный кошелек.

– В интересах их образования, – сказала она, открывая его, – я могу заплатить за билеты. – Она показала банкноту в один фунт. – И за еду. – Она показала еще фунт. – Хватит? Вот и отлично.

Фелисити рассыпалась в благодарностях, но миссис Брэдли отмахнулась.

– Только не советуй им смотреть на витрину у северной стены музея. В нем выставлена, кроме прочего, копия римского щита. Если встать в дальнем углу комнаты напротив двери, прикрыть глаза и посмотреть поверх щита, то увидишь кое-что чрезвычайно любопытное. Не показывай это детям. Когда вернешься, жду тебя у себя. Сообщишь об увиденном.

Фелисити обещала, что так и сделает.

– А теперь, – сказала она, – мне придется заняться Марджери Барнс. Она явилась с рассказом, как-то связанным с тем, что произошло в ночь убийства. Спросить ее, хочет ли она, чтобы ее выслушали мы обе? Она в соседней комнате.

Марджери, раскрасневшаяся, но полная отваги, очень даже хотела. Фелисити пригласила миссис Брэдли в кабинет.

– Прошу всех вас выйти, – обратился к ним викарий, желавший вернуться к работе над проповедью. – Я занят. Ступайте в гостиную, там место для гостей.

В гостиной Фелисити обратилась к младшей подруге с легкомысленными словами:

– Ну что, Марджери? Какие у тебя грехи?

– Все из-за отца с его «не смей»! – вздохнула та. – Твой отец никогда так не говорит, я заметила. Если бы и мой помалкивал, то многие вещи мне бы даже в голову не пришли.

Она снова вздохнула, опустила голову и увидела, что туфли у нее в пыли. Тщательно стряхнув пыль прямо на свои коричневые чулки, Марджери торопливо продолжила:

– Впервые отец сказал «не смей!» насчет мужчин, когда Уилли Бейли возил меня на заднем сиденье своего мотоцикла на ярмарку в Боссбери. Мы вернулись домой еще засветло, почему же отец так рассвирепел? Можно подумать, что Уилли – не милейший молодой человек! В общем, отец запретил мне встречаться с Уилли и куда-либо ходить с ним и ездить. Но я, конечно, не послушалась. В школе нас учат быть сильными духом и независимыми, жить собственной жизнью, вот я и решила, что жить собственной жизнью – значит встречаться с достойными молодыми людьми. Это мне подходит. Но делать это при свете дня, открыто и честно, нельзя – отец запрещает. Остается ночь. Мы возвращаемся к воскресному вечеру – вы знаете, о чем я! Мы договорились встретиться в лесу без четверти девять, когда опустеет церковь: я должна была пройти мимо нее и не хотела, чтобы меня увидели. В тот вечер все сошло гладко, потому что мать уехала накануне, в субботу, а отец собирался в гости к майору, во всяком случае обещал. Когда я вернулась из Уинноуз, от старой миссис Хартли, его уже не было дома. Все было тихо, я дождалась, пока часы покажут 8.35, и удрала. Встретиться нам удалось, хотя я боялась. Во-первых, опасалась, что нас кто-нибудь заметит и расскажет об этом отцу, а во‑вторых, в лесу мне всегда страшно – наверное, из-за ужасного Камня. Он мне даже иногда снится, весь в крови… А в тот вечер меня напугал он…

У Фелисити отчаянно заколотилось сердце.

– Он предложил сидеть, опираясь спиной об этот ужасный Камень, – произнесла Марджери, ежась. – Сказал, что я дурочка, если боюсь, и чем быстрее справлюсь со страхом, тем лучше. Когда он рядом, я не так боюсь, а тут он еще заговорил о разных приятных вещах, и от звука его голоса я забыла о Камне и обо всех страхах. Меня даже стало клонить в сон. Вдруг он кладет руку мне на плечо, приближает свое лицо к моему, заглядывает в глаза и произносит жутким голосом, у меня кровь застыла в жилах: «А людоед как зарычит!..» Он пошутил, но я пришла в такой ужас, что вырвалась, отскочила и бросилась через лес наутек. Спотыкалась, меня царапали колючки, а тем временем в чаще стало совсем темно…

– Который был час? – быстро спросила миссис Брэдли из своего угла.

– Помню, часы на церкви пробили девять, когда меня только начало клонить в сон. Помните, я упоминала, что мы договорились встретиться в 8.45, так что мы пробыли в лесу совсем недолго.

– Девять? Пожалуйста, дальше. Прости, что перебила.

– Даже не знаю, как мне удалось не врезаться лбом в дерево на бегу. В общем, повезло – но только сначала. А потом я, к своему ужасу, очутилась на поляне! А я знала, что поляна одна-единственная – та самая, с кольцом из сосен и с Камнем посередине. Камень был на месте – пугающий, похожий на огромную жабу, но его там уже не было. Наверное, он бросился за мной вдогонку. Я так выдохлась, что решила: даже Камень теперь меня не устрашит, мне необходимо минутку посидеть. Сажусь я, кладу голову на колени, как учит нас преподавательница физкультуры, если надо справиться с головокружением и тошнотой. И вдруг слышу тихий звук. Сами знаете, как в таких случаях бывает: я подняла голову. Вообразите мой ужас: первое, что я вижу, – мужчина, выползающий из кустов, как здоровенный черный слизняк!

Не зря я боялась леса! Наверное, я не удержалась от крика. Вскочила и бросилась бежать. Случайно очутилась на тропинке, ведущей к калитке, выбежала на дорогу, примчалась домой и запрыгнула в постель. О, Фелисити, больше меня ничем не выманишь из дому на ночь глядя!

– Все это весьма увлекательно, – серьезно проговорила та, – но к чему ты клонишь?

– Разве непонятно? – Марджери вцепилась в ее руку. – Мужчина, выползший из кустов в начале десятого! Наверняка это был Руперт Сетлей, еще не пришедший в себя после того, как ударился головой. А если это был Руперт, то Джим Редси не убивал его, он ведь в то время выпивал в «Голове королевы».

– Ты не знаешь, был ли это Руперт, ты его не узнала, – возразила Фелисити.

– Нет, но если полиция спросит, то я поклянусь, что это был он, – решительно заявила Марджери.

– Ты не можешь утверждать, что узнала его, это неправда! – возразила Фелисити. – Так нельзя, только попробуй – и я опровергну твои слова.

– Тогда все решат, что ты, Фелисити Брум, хочешь затащить беднягу Джеймса на виселицу, – заметила Марджери.

Фелисити побелела.

– Врать для того, чтобы помочь человеку выпутаться из беды, – это не помощь. У тебя ничего не получится. Вдруг выяснится, что ты лжешь? Джиму это только навредит! Лучше не спорь, Марджери. Знаешь, мне не хочется подражать Полу Праю, но я как-то слабо вижу участником твоей истории Уилли Бейли. Уилли – образцовый ученик, уверена, такому не придет в голову сначала назначить девушке свидание в лесу, а потом до смерти напугать ее.

Марджери заметно погрустнела:

– Если бы это был он, я бы так не боялась, что отец пронюхает. Разумеется, он строго-настрого наказал мне не встречаться с ним, но все равно… В том-то и дело, Фелисити, что это был вовсе не Уилли Бейли!

 

Глава XIV

Что произошло в пабе «Голова королевы»

I

Сейвил не заметил ее прихода. В темно-серых штанах и старых туфлях он стоял посередине дорожки в заднем саду, между кустом крыжовника и пучком лаванды. Его поза понравилась бы учителю балета, но никак не Кливеру Райту, который щурился, сидя на ступеньках кухни с трубкой во рту, с чертежной доской на коленях.

– Нет! – поморщившись, крикнул он. – Так не годится, осел!

Сейвил вытащил изо рта трубку и указал чубуком на Лулу Герст, наблюдавшую за происходящим из гамака, натянутого между двумя яблонями.

– Хватай девушку, подними ее над головой! Я хочу видеть напряженные мускулы спины и плеч. Ты же японский борец, а не портновский манекен или гибкая Саломея! Иди-ка сюда, Лулу! И не дури, а то он тебя уронит. Давай, Сейвил, поднимай ее!

– Минуточку, – промурлыкал Сейвил со своей масленой улыбочкой. – Не длинноваты ли эти штаны, дружище? Как-то это безыскусно. Если я – японский борец, то и выглядеть надо соответственно. Моя совесть художника…

– К черту, – пробормотал Райт. – Валяй, только поживее.

Сейвил осторожно протиснулся мимо него и исчез в доме. Лулу грациозно разлеглась в гамаке, уподобившись гибкой кошечке. Миссис Брэдли с легкой улыбкой подошла к Кливеру Райту.

– Присядьте, – предложил он. – С вас причитается. Полюбуйтесь! Разве не прелесть?

Миссис Брэдли вооружилась маленькой лупой для чтения и залюбовалась с ее помощью возвращающимся Сейвилом. На сей раз он был одет совсем просто – только в набедренную повязку. Его атласная кожа, сдобренная маслом, блестела на солнце. Не говоря ни слова и глядя себе под ноги, он приблизился к гамаку, извлек из него простершуюся там Лулу с такой легкостью, словно она и впрямь была невесомым котенком, и понес ее по саду туда, где стоял раньше, – на середину дорожки.

– Хорошо! – одобрил Райт. – Теперь поднимай! В этом весь фокус! Сможешь немного ее подержать?

– Без труда, – ответил Сейвил, который, к удивлению миссис Брэдли, без видимого усилия держал Лулу над головой на вытянутых руках. Мышцы его спины и плеч при этом напряглись, как тугие канаты. Смотреть на такую мускулатуру, обтянутую сияющей кожей, было наслаждением.

Райт схватил угольный карандаш.

II

– Знаете, я бы не поверила, если бы не увидела собственными глазами! – призналась миссис Брэдли.

– Куда там! – воскликнул Райт, завершая свой набросок. – Настоящий сюрприз! В одежде он выглядит червяк червяком. Но стоит ему раздеться – и пожалуйста, получайте домашнего Геркулеса! Поразительный субъект!

Он принялся рассматривать свой рисунок с расстояния вытянутой руки.

– Недурно, – заключил Райт. – Две гинеи. Хотите?

– Пожалуй, но при условии, если вы пригласите меня в дом и покажете другие свои работы, – сказала миссис Брэдли. – Никогда не бывала в мастерской художника! Для меня это будет настоящей экскурсией. В моем возрасте, – она скосила на него блестящий черный глаз, – только и остается, что с жадностью приобретать новый опыт, ведь придет время… – Она осеклась и захихикала – хрипло и неблагозвучно.

Райту было больно это слышать. Он посмотрел своими ярко-синими глазами в ее черные глаза-бусинки.

– Добро пожаловать, тетушка…

– Беатрис, – не замедлила с ответом миссис Брэдли.

– Благодарю, Беатрис! Обещайте не говорить таких вещей, тетушка Беатрис! И побыстрее, не то доведете меня до слез! Прошу в мою каморку!

Она проследовала за ним в мастерскую. Там ее внимание привлек большой подробный чертеж человеческого скелета с мелкими аккуратными подписями, весь в красных чернильных линиях. Мисс Брэдли изучила его с нескрываемым интересом.

– Познавательно, – промолвила она, отрываясь от захватывающего зрелища.

– Да уж… Старина Сейвил написал об этом толстенную книгу. Воображает, будто это помогает ему малевать богов и лесных нимф! Хотелось бы мне знать, каким образом… У меня это вызывает скорее тошноту.

Он повернул чертеж лицом к стене и подвел миссис Брэдли к стойке с холстами.

– Как насчет реконструкции головы Руперта Сетлея? – спросила она, изучив несколько картин маслом и обратив внимание на глиняную фигурку римского гладиатора. – Вы занимались ею здесь же?

– А где же еще? Непонятно, куда подевался череп. Полагаю, вы слышали, что полицейские разбили мою модель, чтобы выковырять сам череп, а внутри оказался кокосовый орех? Как вам это понравилось? Поразительно! Я был поражен. Невероятно, я сначала не поверил, решил, что инспектор изволит шутить. Оказалось – нет!

– Самое глупое, – подхватил Сейвил, вошедший следом за ними в своей прежней ипостаси – неприятного типа с напомаженными волосами и c лицом землистого цвета, которого миссис Брэдли видела на теннисе у Фелисити, – что сам кокос наш юный друг…

Ему не дал договорить внезапно раздавшийся грохот.

– Черт! – воскликнул Кливер Райт, поднимая с пола фигурку, до того восседавшую в развратной позе на высоком пьедестале. – Прошу прощения за грубость, миссис Брэдли, но я разбил свою куколку… – И он нежно погладил остаток отвратительного предмета по голове.

Миссис Брэдли улыбнулась, и Кливер Райт невольно поморщился. Такую же ласковую, выжидательную, терпеливую улыбку он видел на морде аллигатора в Лондонском зоопарке. Она выражала спокойное наслаждение. Так улыбались китайские палачи. Несмотря на теплый день, Райт поежился. Он резко поменял тему разговора, отложив фигурку:

– Полагаю, полиция пришла к убеждению, что это бедняга Редси прикончил своего мерзкого кузена?

Миссис Брэдли приподняла реденькие черные брови.

– С чего вы взяли?

– А вы почитайте газеты, – беспечно бросил Райт. – Остается радоваться своему полному алиби, – добавил он с проказливой улыбкой, – когда известна твоя нелюбовь к погибшему.

– Полное алиби? – с гримасой повторила миссис Брэдли. – В таком случае у вас, молодой человек, есть больше, чем у меня. Если бы полицейские спросили меня, где я провела вечер воскресенья 22 июня, то я была бы вынуждена ответить, что проводила время в одиночестве с четырех тридцати дня до пяти минут двенадцатого вечера. За это время ко мне никто не заглянул, и возникни у меня такая охота – должна честно вас предупредить, молодой человек, что таковой у меня все же не возникло! – то я могла бы пойти и убить Руперта Сетлея, да так, что ни одна живая душа этого не заметила бы! – И она по-совиному заухала.

Кливер Райт усмехнулся:

– Мне повезло больше, чем вам. Я заглянул в «Голову королевы» выпить на сон грядущий и там сцепился c фермером по фамилии Гэллоуэй, тем еще олухом. Это продолжалось почти до закрытия заведения. Повезло, не правда ли?

– Вам влетело?

– Досталось по первое число, – беззаботно согласился Райт. – Не беда!

– Не хотите отомстить этому Гэллоуэю? – задумчиво спросила миссис Брэдли. – Нет? Мило с вашей стороны! Значит, вы – настоящий спортсмен. Кажется, теперь таких воспитывают в частных школах?

Райт с подозрением посмотрел на нее. Женщины, особенно старухи, как эта, – дуры, он не сомневался. Но вдруг она – исключение? Нет, морщинистое желтое личико миссис Брэдли было безобидным и даже ласковым, как у доброй бабушки. Райту пришлось сделать вывод, что вопреки прогрессу феминизма эта женщина тоже идиотка. Почему тогда ее улыбочки заставляют его ежиться?

Он с кряхтением шагнул к двери. Миссис Брэдли двинулась за ним, но по пути задержалась перед книжными полками, увенчанными целой выставкой серебряных спортивных кубков.

– Это все старина Сейвил, – объяснил Райт.

Она достала очки для чтения и внимательно изучила гравировки на кубках.

– Два из них все же ваши, – произнесла она с улыбкой старой маразматички. – Чудесно! Чем вы заслужили эти награды? И почетный пояс? А он за что?

Райт пожал плечами:

– За победу в боксе. Я неплох только в этом виде спорта.

– До чего хороши! – сказала миссис Брэдли, усугубив уже произведенное глупое впечатление. – Какой вы молодец!

После ее ухода Райт натянул старые боксерские перчатки, немного размялся, а потом, чтобы разрядиться, померил левой рукой расстояние и мощным ударом правой расколол сверху донизу створку двери своей мастерской.

III

Миссис Брэдли вошла в паб «Голова королевы» в волнении. Респектабельным пожилым леди в дорогих, пусть и ужасных, пурпурных шелковых платьях и в летних пальто, в больших черных шляпах с перьями (пусть совершенно противопоказанных при таком остром птичьем профиле, как у миссис Брэдли, да еще с ее проницательными черными глазками) не пристало появляться в подобных заведениях. В «Голове королевы» подобных посетительниц отродясь не было.

Деревня Уэндлз-Парва, вернее, те ее жители, кому вход в этот паб был виден из окна спальни на втором этаже, проявили к этому острый интерес.

– Наверное, она попросит у Билли Бонди взнос на церковь?

– Кто, она? Ничуть не бывало! Такие, как она, захаживают в церковь разве что по воскресеньям, как безбожники, чтобы попялиться на старинные двери и окна. Помнишь этих болванов из Лондона?

Миссис Брэдли обратилась к хозяину – маленькому, шустрому, ясноглазому кокни:

– Не напомните мне, что произошло вечером в воскресенье 22 июня?

Хозяин сначала не понял. С какой, собственно, стати…

– А-а! Конечно! Вы про убийство?

– Совсем не про убийство. В деревне болтают про драку между…

– Альфредом Оуэном Гэллоуэем, здешним уроженцем, и этим, как его… Райтом, недавно приехавшим невесть откуда, – весело подхватил хозяин. – Вот тут они стояли, оба. Мы отодвинули тот старый стол, чтобы им не было тесно. Справа от меня была позиция мистера Гэллоуэя, слева – мистера Райта. Все остальное тем вечером было неправильно. Ни секундантов, ни соблюдения правил. Я и за временем следил, и за судью был, и за стюарда, и за менеджера, и за секунданта, и за репортера «Ивнинг стар». В двадцать минут десятого по Гринвичу я подал им сигнал сходиться.

Сначала, в первых полутора раундах, все шло гладко. Райт показал себя молодцом: и стиль при нем, и мастерство. Но под конец второго раунда он разрешил прижать его к барьеру – за барьер у нас стойка – и позволил себе неположенный хук слева. Время уже вышло, а то он подвергся бы наказанию. В третьем раунде Райт уже был гораздо слабее: хоть и не дал провести удар себе в челюсть, Гэллоуэй правой разбил ему в кровь нос. Последовал обмен ударами, но Гэллоуэй так распалился, что всех поразил, даже меня. Мастер из него, ясное дело, плохой, но каков мясник! Его немного потренировать – и получится чемпион мира. Райт получил несколько сильных ударов в корпус и так застонал, что мы испугались, что у него не выдержали ребра. Потом Гэллоуэй заехал ему в живот – боксерские правила этого не допускают, но мы в тот вечер закрывали на них глаза. Бедняга скорчился, и тогда Гэллоуэй опрокинул его ударом в челюсть – даже рюмки на подносе задрожали, вот какой это был удар!

Я отсчитал десять секунд и объявил Райта побежденным. Мы вынесли его наружу на плаще. Ребята предложили отвезти его домой, но он решил уйти на своих двоих. Гэллоуэю поставили пару пинт как победителю, он пожал всем руки и ушел домой.

– Весьма вам признательна, мистер Бонди, – произнесла миссис Брэдли, – за исключительно выразительный, ясный и интересный рассказ о происшедшем. Полагаю, вы не болельщик Уэндлз?

– Уэндлз? – Хозяин исключительно метко сплюнул в угол. – Кингз-роуд, Хаммерсмит! Я профессионально играл в футбол. За «Фулхэм». Невезучая команда! Однако заработал я неплохо. Забрал заработанное, ушел на покой и приобрел вот этот домик. Он, конечно, хорош, но я порой тоскую по огням, трамваям, девушкам, танцулькам – туда мы хаживали, когда были при деньгах, по кабачку с бильярдом – туда мы заглядывали, когда оказывались на мели. А что была за радость сводить жену в «Хаммерсмит-Палас» или в «Шепхердс-Буш» на Кетти-Кинг… В общем, тоска по дому – страшная штука! Здесь, в Боссбери, я пускаю слезу от одного запаха жареной рыбы – так он мне напоминает старые места!

Миссис Брэдли отдала должное его тоске, немного посидев в почтительном молчании, после чего спросила:

– Как началась ссора Райта и Гэллоуэя?

– А так и началась, мэм! – с улыбкой отозвался хозяин, снова погружаясь в приятные воспоминания. – Мистер Райт стукнул мистера Гэллоуэя по голове свиной колбасой! Чудесный вышел бы бой, если бы у Райта хватило силенок! – Он с сожалением покачал головой. – Но где там! Гэллоуэй победил честно. Я бы фунта не пожалел – поставил бы на него против Драчливого Малыша Стоуна из Парсонс-Грин. Вот если бы молодой Редси – кстати, в деревне болтают всякое об убийстве его кузена сквайра Сетлея – не проторчал в углу c половины десятого до самого закрытия, как нахохлившийся филин или как «жучок» со скачек, то его можно было бы выставить против Гэллоуэя – вот это был бы бой! Видел я его на благотворительной ярмарке в Кулминстере неделю-другую назад! Стиль у него что надо, мэм, но уж слишком он джентльмен. Видели, как дерется Бомбардир Уэллс? Еще нет? Если бы посмотрели, то поняли бы, о чем я толкую. Похоже, он боится оскорбить чувства соперника! Он, мистер Редси, смелый, однако голову не теряет. Вспоминаю одного малорослого еврея, дравшегося в пабе на Голдуок-роуд, – вот кто был смельчак! Даже слона отмолотил бы, если бы ему подбросили деньжат. Нам приходилось скидываться – иначе он пальцем отказывался пошевелить. Никакой благотворительности! Зато выдерживал пятнадцать раундов подряд – и хоть бы что! Чисто мой фокстерьер, столько же задора! Кого угодно обрабатывал обеими руками, хоть чемпиона в среднем весе! И без всякой злобы, золотое сердце! Просто посвящал бою себя всего, зная, когда поднажать, а когда отскочить. Бывает, врежет – и отпрыгнет. А Редси – тот другой, больше похож на танцора. Пируэты выписывает, как в русском балете! В злой драке попал бы на носилки! Вот потому-то, – хозяин посерьезнел, – я и говорю тем трепачам, кто здесь болтает, что, дескать, убийца – он: даже не думайте! Я так и констеблю Пирсу сказал: «Пирс, ты совсем не разбираешься в характерах. Разбирался бы – бросил бы заниматься уликами против молодого джентльмена! Если бы ты видел, как видел я своими собственными глазами, как он вместо того, чтобы отправить соперника в нокаут, просто врезал ему по щеке открытой ладонью и заулыбался, то смекнул бы, что человек, которому не по душе рассечь другому челюсть, не может быть убийцей. Особенно таким – это же черт знает что такое, куски тела на крюках! Не в его это натуре, Пирс». А мой опыт – он у меня богатый – подсказывает, что если что не в натуре человека, то он этого не совершит, хоть тресни!

На это у миссис Брэдли имелся ответ, но ей помешали появившиеся у стойки два посетителя. Она поблагодарила хозяина и ушла, оставив приято удивленным деревенским жителям по полкроны на каждого за обещание выпить за здоровье Драчливого Малыша Стоуна из Парсонс-Грин.

За дверью ее посетила новая мысль. Мисс Брэдли вернулась, подождала, пока обоих посетителей обслужат, и снова обратилась к хозяину заведения:

– Мистер Бонди, откуда у Райта взялась свиная колбаса, которой он огрел по голове Гэллоуэя?

– Откуда? Из кармана самого Гэллоуэя, а тот получил ее от своей бабки, чтобы полакомиться в понедельник на завтрак. Гэллоуэй не возражал бы, но колбаса была его собственная, а это было оскорблением вдобавок к боли. Потом эту самую колбасу обмотали Райту вокруг шеи. – Хозяин захохотал. – «Да ты прирожденный висельник!» – говорят. Длинная была колбаса, концы болтались у него на спине.

 

Глава XV

Новый экспонат Кулминстерской коллекции

I

Двенадцать девочек и три мальчика терпеливо ждали у перекрестка Фелисити Брум.

– Только не забудь заглянуть за римский щит, – напутствовала ее напоследок миссис Брэдли. – Про то, что увидишь, никому ни слова! До свидания, дорогая! С радостью поехала бы с вами, но утром у меня намечено несколько небольших дел. Передай привет детишкам и проследи, чтобы они взяли к чаю все, чего захочется. Это и поездка в автобусе – самое главное для детей на прогулке!

Она махала рукой, пока автобус не свернул за угол. Возвращаясь домой, встретила инспектора полиции. Гринди раскраснелся и имел озабоченный вид. Расследование застопорилось, а арестовывать Джеймса Редси без доказательств, что это он расчленил тело или нашел подручного, он отказывался. Доказать то и другое не удавалось. Начальник полиции графства уже дважды обсуждал ход расследования с суперинтендантом Боссбери, своим заместителем, отсюда вытекало плохое настроение инспектора. В разговорах начальства уже упоминался Скотленд-Ярд, а Гринди, как положено провинциальному полицейскому, терпеть не мог передавать туда следствие. Тем временем общественность проявляла все больше нетерпения. Отцы города писали письма в «Каунти таймс» и в «Боссбери гералд». Суперинтендант устал сочувственно цокать языком каждый раз, когда Гринди докладывал о полном отсутствии прогресса в расследовании, избегал смотреть ему в глаза и уже отпускал фразы вроде «отсутствие инициативы в задержании» и «надо что-то предпринять, чтобы заткнуть рот олухам, не понимающим, с чем столкнулась полиция». Еще сильнее совестливого полицейского, добившегося своего теперешнего положения старательностью, трудолюбием, цепкостью и желанием действовать только по справедливости, огорчали следующие слова суперинтенданта: «Нечего распускать нюни, дело-то ясное – убийство! Произведите арест и твердо стойте на своем!»

Однако Гринди твердо придерживался собственной позиции. Интуиция подсказывала, что дело против Джеймса Редси разваливается. Будучи человеком немногословным, он встречал высказывания суперинтенданта неодобрительным ворчанием, а порой и возражением, что ни за что не арестует человека, зная, что от оснований для этого ареста не останется камня на камне еще до того, как они достигнут ушей Большого жюри. Предположения – не факты, а ему нужны именно факты.

В конце концов суперинтендант потерял терпение и наговорил лишнего. После этого Гринди и шагал из Боссбери в Уэндлз-Парва, чтобы охладиться быстрой ходьбой, а заодно проверить алиби садовника Уиллоуза на вечер и ночь преступления.

– Рада встрече, инспектор, – сказала попавшаяся ему на пути миссис Брэдли. – Приглашаю вас в гости. Вы же знаете, где я живу. Я дам вам список людей, один из которых – убийца Руперта Сетлея. При условии, если Руперт Сетлей мертв. Последнее пока не доказано исчерпывающим образом.

Выдавив ледяную улыбку, инспектор произнес:

– Если вы изволите шутить, мадам, то я бы вам советовал это прекратить. Убийство не вызывает у меня желания ерничать.

– Почему вы не арестовываете Джеймса Редси? Все ведь считают, что он убил своего кузена.

– Значит, все дураки, даже если среди них вы, мадам, – грубо ответил инспектор.

Миссис Брэдли взяла его тяжелую ладонь в свою руку.

– Прямо святой Даниил на суде у Навуходоносора! – усмехнулась она.

Бесстрастный Гринди удивленно уставился на нее:

– Вы что-то раскопали?

– Еще нет. Но у меня есть надежды, и какие! – Она радостно хихикнула.

Инспектор отдал честь и двинулся дальше. По пути он грустно качал головой. Бедная старушка! Похоже, скоро она попадет в дом для умалишенных. Хотя она вполне безвредная. Размышляя, он приблизился к калитке, за которой чернел лес, и зашагал по главной тропе к поляне с намерением снова взглянуть на чертов Камень. А этот череп? Каким образом он исчез? Не иначе дело рук самого шутника Райта.

Едва миссис Брэдли свернула на аллею перед воротами своего дома, как за ее спиной раздались шаги. Это был Обри Харрингей, прогуливавший маминых любимцев – толстушку Мэри и одышливую Антуанетту.

– Не желаю, чтобы меня донимали зрелищем этих ублюдков, – решительно заявила миссис Брэдли. – Уведи их, мальчик.

Обри с ухмылкой привязал поводок к воротам дома миссис Брэдли.

– Пусть поскучают здесь минутку! – сказал он. – Они мне надоели! Сегодня утром старина Джим пнул ногой Антуанетту. И, естественно, угодил в черный список моей матушки. Мне хочется, чтобы она купила мне нормальную собаку – или позволила завести ее самому. В прошлом году мне предлагали четырехмесячного щенка дога за восемь фунтов шесть шиллингов, но мать и слышать об этом не захотела. Сказала, что дог способен слопать по ошибке эти ее свиные колбаски. – И он злобно покосился на отраду материнских глаз. Обе собачонки развалились в пыли, вывалив языки.

– Твои слова про колбасу мне напомнили кое о чем, – задумчиво промолвила миссис Брэдли. – Руперт Сетлей заказывал брюки портному или покупал готовые?

– Белые, наверное, пошил, а две пары серых скорее всего купил.

– Ты точно не знаешь? А твоя мать?

– Пороюсь у него в шкафу и выясню. Выяснить?

– Сообщу, когда расскажешь о результате своих поисков.

– С этими серыми фланелевыми штанами вообще вышла странная вещь. Они какие-то безразмерные, специально, что ли, пошиты мешковатыми. Я надевал штаны Руперта, но они оказались широковаты сзади. Штаны Джима мне просто велики. В школе я мог надеть любые такие штаны, когда не находил своих. Мои штаны тоже напяливали все, кому не лень. Когда их натянешь, со стороны кажется, будто это твой размер.

– Этот вопрос я намерена без промедления довести до сведения инспектора Гринди – на редкость приличного человека, достойного внимательного отношения.

– Да, он хороший человек, – кивнул Обри. – Сотни других на его месте поспешили бы сцапать старину Джима, но Гринди себе на уме. По-моему, это очень благородно.

– Завтра ты отведешь меня на старую наблюдательную вышку. И убери этих чудищ! Мне надо заглянуть к Сейвилам и к доктору Барнсу. Нет, тебе со мной нельзя, но завтра, милый мальчик, я буду рада твоему обществу. Да, священник мне тоже нужен. Будь добр, сходи к нему и передай, что я прошу его уделить мне пять минут через четверть часа. Большое спасибо!

Миссис Брэдли снова застала Сейвила в заднем саду. К ее изумлению, он стоял с открытой книгой в руках над ямкой в земле, с выражением елейного благочестия на физиономии и с пасторским воротником на шее. При появлении миссис Брэдли Райт высунул голову из кухни и, тоже пораженный видом своего друга, крикнул:

– Какого черта ты там делаешь?

Сейвил удостоил его благостным взглядом:

– Я хороню канарейку Лулу. Она скончалась.

– Ты идиот и богохульник! – отрезал Райт. – Что за книга?

Сейвил посмотрел на обложку своей книги:

– Называется «Советы любителям птиц».

Миссис Брэдли так поджала губы, что сама сделалась похожей на птицу, развернулась и зашагала прочь. Райт издевательски помахал ей вслед рукой. Сейвил, погруженный в свое занятие, не заметил ее прихода и не услышал лязга ворот, оповестившего об ее уходе.

Миссис Брэдли на ходу недоуменно прищелкнула языком.

Доктор Барнс перевязывал ногу селянину, порезавшемуся косой, и миссис Брэдли пришлось ждать, пока он закончит.

– Ну, что на сей раз? – весело спросил ее врач.

– Ничего особенного, – ответила она. – У вас не найдется чего-нибудь от легкого несварения?

– Нет у вас никакого несварения!

– У меня, к счастью, нет. В отличие от моей новой служанки. А может, это у нее тоска по дому? Очень надеюсь, – продолжила она истово, – что это все-таки желудочное, потому что она – настоящее сокровище. Но и тоска не исключается. Вчера она прочитала мне отрывки из семейной переписки. Ее сестра только что снова родила, и она еще не видела ребенка, хотя дедушка уже изображает медведя, развлекая дитя, и оно в диком восторге. Разве не прелесть? – Миссис Брэдли кошмарно улыбнулась.

Врач завернул в бумажку несколько висмутовых таблеток и что-то написал авторучкой.

– Лично я уверен, что никогда не стану притворяться медведем, развлекая своих внуков, – заявил он, передавая посетительнице аккуратный сверток. – Пусть принимает, как я прописал, и пьет по утрам горячую воду. Никогда не развлекал свою Марджери таким нудным способом: не хватало выставлять себя перед детьми болваном!

– По-моему, об этом остается сожалеть, – возразила миссис Брэдли. – Хотя разногласия из-за способов воспитания – обычное дело, иного не дано. Большое спасибо. До свидания.

Она сунула белый сверток в свой бездонный карман на юбке и заторопилась к викарию.

Мэри Кейт Мэлони готовила обед.

– Сегодня суббота, – напомнила ей миссис Брэдли. – Может, сводите мою новую служанку в Боссбери? А то она затосковала.

– Как я могу отлучиться в Боссбери в субботу, миссис Брэдли? – возмутилась Мэри Кейт. – Я могла бы, если бы викарий был здоров, но где ему? Однажды он уже явился домой в воскресенье мокрый с головы до ног: чуть не утонул, угодив в реку возле моста в Кулминстере. Так задумался, что не заметил, куда идет!

– Что?! – крикнула миссис Брэдли, да так пронзительно, что Мэри Кейт вздрогнула и чуть не порезалась ножом для чистки картофеля. – Когда, говорите, это произошло?

– Неудивительно, что я запомнила день, – охотно ответила Мэри Кейт, этот неисчерпаемый источник всяческих сведений, записная сплетница. – Как раз тогда произошло убийство, где же мне забыть? Он, бедняга, залез в воду по самую шею, и прямо на глазах матушки Рукин, то-то она разинула рот! Бог свидетель, я не видывала такого с тех пор, как беднягу Джонни Дорана выудили из реки в Баллимокаре, тот тоже был весь в зеленых водорослях и с черными от сырости волосами!

– Печально, – вздохнула миссис Брэдли. – Но ведь вы не откажетесь отвести мою Джейн в Боссбери? Вот и славно! А теперь пойдите и скажите викарию, что я здесь, остальное я беру на себя…

Викарий поднялся с кресла и встретил ее улыбкой.

– Итак, мало вам, что вы временно лишили меня экономки, так теперь изгоняете еще и Мэри Кейт? Горе мне!

– Именно так, – кивнула миссис Брэдли. – Что вы будете делать, когда Фелисити выйдет замуж?

– Замуж? – повторил оторопевший викарий. – Нет, Фелисити до замужества далеко. Она еще ребенок.

– Это в двадцать-то лет, почти в двадцать один? Она влюблена в Джеймса Редси.

Викарий молча моргал.

– Мне нравится Фелисити, – продолжила она. – Прежде чем я уеду отсюда, а это будет совсем скоро, мне хочется постараться, чтобы молодого человека не обвинили в убийстве.

Викарий молчал.

– И вас женить, – добавила миссис Брэдли. – Пора положить конец всякой патологической ерунде. Посмотрите на себя: моложавый мужчина, не жалующийся на здоровье, зачем вам так опускаться? Оглядитесь и выберите себе невесту. Неужели вы никому не симпатизируете? Вам бы сильную, властную спутницу жизни, она прочистит вам мозги.

Викарий ахнул:

– Вы считаете, что так было бы лучше?

– Естественно! Как насчет миссис Брайс Харрингей?

Викарий поежился, а миссис Брэдли рассмеялась.

– Вы действительно угодили в реку вечером в воскресенье 22 июня? – резко поменяла она тему.

Викарий смущенно улыбнулся.

– Вы когда-нибудь носили серые фланелевые брюки?

Вместо ответа он позвонил в колокольчик.

– Мэри Кейт, я ношу серые фланелевые брюки?

Та уставилась на него, заподозрив шутку.

– Разве я не стерла руки до костей, отстирывая с них пятна после того, как вы отправились за мясом и облились кровью? – сердито заявила она. – Говорят, есть мужчины, созданные женщинам на погибель, вот и вы – моя погибель! Боже, сжалься над этим забывчивым глупцом!

– Кровь? – насторожилась миссис Брэдли.

– Это была отменная английская говядина, – кивнул викарий. – Я вспомнил.

– Когда это произошло? – спросила миссис Брэдли.

У Мэри Кейт не нашлось ответа. Ей пришлось заняться испорченными брюками, когда викарию вздумалось надеть их для прогулки с членами его Юношеского клуба – как всегда, в четверг.

– Не знаю, сколько времени они провалялись грязными, потому что не припомню, когда он их надевал в прошлый раз.

– Мне нужны брюки! – заявила миссис Брэдли. – Где они? И постарайтесь вспомнить, когда именно вы покупали мясо. Это важно.

Викарий наморщил лоб от напряжения мысли, потом покачал головой:

– Наверное, до отпуска, потому что я достал брюки из чемодана, одолженного у Сетлея. Разве Фелисити упаковала бы их в таком виде? Уверен, что нет. Конечно, – просиял он, – это необязательно пятна от мяса! Многовато крови от фунта вырезки. Мы всегда берем ее, Фелисити любит постные куски.

– Я могу их забрать? Я верну вам брюки.

– Нельзя ли поинтересоваться причиной такой удивительной причуды? – с улыбкой спросил викарий.

– Конечно, – ответила миссис Брэдли и устремила на него взгляд ученого, разглядывающего примечательный музейный экспонат неясного происхождения. – Хочу надеяться, что пятна – не клеймо зверя. Скорее каиновы печати. Я удивлюсь, друг мой, если эти брюки окажутся вашими. Похоже, они принадлежали Руперту Сетлею. Поскольку я намерена передать их инспектору Гринди, вам полезно припомнить о них побольше.

И она покинула дом с перекинутыми через руку брюками, провожаемая беспомощным взглядом викария.

II

Фелисити вернулась в восемь часов вечера. Она помогла последнему из детей выйти из автобуса, передав все полтора десятка ожидавшим родителям, выслушала благодарности и отправилась к миссис Брэдли, дверь дома которой была распахнута настежь.

– Итак? – спросила хозяйка, внезапно появляясь из кухни, где командовала приготовлением ужина.

Фелисити схватила ее за руку:

– Я видела!

– Что ты видела, дорогая?

– За копией римского щита! Как вы узнали? Видели или догадались? Наверняка видели! Но как он туда попал? Ключи от витрин есть только у отца и у куратора. И еще у епископа, конечно! Миссис Брэдли! – Она сильнее сжала ей руку. – Объясните, что это такое?

Та отвела ее в столовую и посадила на стул.

– Череп Руперта Сетлея.

– Как же он там очутился? – Фелисити стащила с головы шляпку и взъерошила себе волосы.

– Я бы много отдала, чтобы знать точный ответ на вопрос. Наверное, было бы уже наглостью предложить тебе завтра снова повести туда детей и проверить, на месте ли он? Я бы сама пошла, но стараюсь не участвовать во всей этой комедии. Лучше оставлю за собой роль помощницы режиссера. Да, и передай своему отцу, что инспектор отказывается расставаться с этими штанами. Мне очень жаль. Я опасалась, что так произойдет. Однако, – она жутко хохотнула, обнажив тигриные зубы, – они, как выяснилось, не принадлежали покойному Сетлею. Сама не знаю, с чего я вообразила, что они его, но к этому мы еще вернемся. Что ж, главное – череп его, даже если штаны чужие. Ступай наверх и умойся, дитя мое. Останешься ужинать.

Поднимаясь по лестнице, Фелисити заметила на лице миссис Брэдли ухмылку и поняла чувства Алисы из «Страны чудес», впервые увидевшей Чеширского кота.

 

Глава XVI

Вмешательство миссис Брэдли

I

– Хочу побольше узнать о чемодане, – обратилась миссис Брэдли к Фелисити Брум. – Уделишь мне минут десять?

– Я с радостью отвлекусь от них. – Фелисити указала на шестнадцать ярдов занавесок, которые она кроила и обметывала для окон своего дома. – Мы давно не меняли занавески, а теперь я вынуждена за это приняться. К счастью, мы можем себе это позволить, – откровенно продолжила она. – Непотребная Лулу изуродовала целую милю занавесок, и мне пришлось купить еще. – Она оттолкнула рулоны и встала.

– Лулу? Ты хочешь сказать…

– Лулу Герст, она же Сейвил. Она пожалела отца и предложила стирать нам и гладить. Раньше, до того, как стать натурщицей, Лулу работала в прачечной. Занимается стихарями отца и хористов. Доверить это Мэри Кейт мы побаиваемся, поэтому когда Лулу вызвалась стирать и гладить занавески, я не стала отказываться. Но вы бы видели, в каком состоянии она их вернула! Она, конечно, сама была сконфужена и хотела принести новые, но мы воздержались от наказания, ведь раньше она все делала хорошо и аккуратно.

– Скорее! – поторопила ее миссис Брэдли. – Сюда? Хорошо. Сначала я хочу узнать, кто нашел чемодан.

– Я.

– Где?

– На нашей свалке.

– И часто ты посещаешь свалку?

– Да. Понимаете, Мэри Кейт грешит расточительством, и единственный способ держать ее в рамках – ежедневно заглядывать на свалку и устраивать ей выволочку, если она выбросила то, что можно было оставить.

– Чемодан ты сочла недостойным свалки?

– Я сразу заметила на нем инициалы Руперта Сетлея. Я знаю, что отец одалживал его для нашего майского отпуска, но мне казалось, что он вернул его владельцу.

– Подумай хорошенько и ответь, почему у тебя сложилось такое впечатление.

Серые глаза Фелисити, неотразимые в своей милой серьезности, уставились в синеву июльского утра. Она сидела на широкой ступеньке лестницы, обхватив руками колени. Миссис Брэдли, любуясь ею, тихо вздохнула. Вскоре Фелисити подняла голову и медленно произнесла:

– После возвращения из Хастингса отец оставил его на лестнице перед дверью своей спальни. Зная о своей рассеянности и забывчивости, он рассудил, что так ему будет легче вспомнить, что чемодан надо вернуть. Мы поехали в Хастингс в начале мая – где-то у меня записана дата. Извините, я схожу наверх и посмотрю.

Вскоре она вернулась с маленьким синим дневником.

– Вот… – Фелисити стала перелистывать страницы. – Мы отправились туда второго мая и вернулись домой двенадцатого. Тогда чемодан и оказался на лестнице. Хотя нет, отец распаковал его только в понедельник, когда я напомнила, что нужно выстирать воротнички и прочее. Двенадцатого была среда, значит, он выставил его семнадцатого. Последний раз я видела чемодан… – Она наморщила свой милый носик, напрягая память, но вскоре удрученно покачала головой. – Мне очень стыдно, но я не помню. Я все теребила отца – верни, верни! – но он забывал. Я бы сама это сделала, но уж больно не любила ходить одна в Мэнор-Хаус, когда там жил Руперт Сетлей. Теперь другое дело!

Ее последние слова услышал вошедший преподобный Стивен Брум.

– Послушай, Фелисити… – начал он.

– Тише! – крикнула мисс Брэдли.

Викарий осекся и уставился на нее так, словно его только что разбудили.

– Мне нужно подумать, – объяснила она. – Фелисити, Лулу Герст когда-нибудь стирала и гладила пасторские воротники твоего отца?

– Всегда, – ответила та. – А что? Кстати, я одного недосчиталась, надо будет спросить ее, куда он подевался.

– Спроси, милая. Где моя подруга Мэри Кейт?

Фелисити подошла к двери и позвала Мэри Кейт. Та вошла, вытирая о фартук руки.

– Что теперь, мадам? – спросила она с почтением, которого не проявила бы, если бы не уважала миссис Брэдли за силу духа.

– Теперь я бы предложила вам не теребить таким образом фартук при вашей хозяйке и при мне, – отчеканила миссис Брэдли. – А еще мне нужна резинка и большой лист оберточной бумаги.

– Вы просите в этом доме резинку и оберточную бумагу?! – вскричала Мэри Кейт, в ужасе воздевая руки. – Сам архангел Михаил со всем сонмом ангелов не нашел бы здесь ни резинки, ни оберточной бумаги, разве что принесли бы то и другое на крыльях! Говорю вам, единственная резинка, на которой можно было бы повесить кошку, какую я видела в доме, поддерживала на его преподобии брюки, потому что пуговиц на них не было, а тут к чаю пожаловали епископ и она… Ох, и замаялась я печь им ячменные лепешки, а тут еще пес стащил мясо у меня из-под самого носа, хорошо, я успела выхватить кусок у него из пасти, прежде чем он все сожрал, – чтоб ему пусто было, бессовестному воришке!

– Все ясно. Вы запихали белье в чемодан и сунули его в руки Лулу Герст, – сказала миссис Брэдли.

– Лулу Герст? – возмущенно воскликнула Мэри Кейт. – А вот и нет! Не ей, а наглому сопливому мальчишке, который уже познакомился с моим языком, а в следующий раз узнает, какая у меня тяжелая рука, если опять посмеет спросить, не провожу ли я отпуск на острове Мэн!

Миссис Брэдли было невдомек – да и не очень хотелось понять, – что оскорбительного в отпуске на острове Мэн, зато мимо ее внимания не прошла косвенная улика – факт передачи чемодана мальчишке-рассыльному. Она отправилась на поиски Обри Харрингея и по пути выяснила, что рассыльный благополучно передал чемодан Лулу Герст. Паренек оказался не промах. Не выдержав натиска, вспомнил дату: в тот день отец дал ему четыре пенса на следующую субботу.

– Значит, дело было в четверг. А та суббота – как раз канун убийства в Боссбери. Большое вам спасибо. Всего доброго.

II

Миссис Брэдли преодолевала в сопровождении Обри Харрингея ступеньки старой наблюдательной вышки. На верхней площадке она вооружилась мощным полевым биноклем, держа в правой руке приблизительный план имения Мэнор-Хаус и ближайших окрестностей.

– Итак, я убила Сетлея вот здесь, – сказала она Обри, развернув свой план на толстом чугунном столбе, поддерживавшем ограду вокруг площадки, и ткнула желтым когтем в Жертвенный Камень, помеченный черной кляксой. – Ночью мне необходимо спрятать тело. Где я могу его спрятать? – Мисс Брэдли посмотрела на план, потом, прищурившись, на местность внизу. – Ха! Обри! Что там, слева, за сарай? Раздевалка хоккейной команды? Интересно! В свое время я тоже играла в хоккей!

– Старина Джим хорошо играет, – произнес он. – Центральный полузащитник. Раньше выступал за южные графства. В позапрошлом году его чуть не взяли в сборную Англии. В Мексике ему хоккея не видать.

– Если он доберется до Мексики, – сухо уточнила она. – Хоккей, кажется, зимняя игра?

Обри, посерьезневший при намеке на убийство, опять заулыбался.

– Да, а что?

– Поверь, это очень важно. Сарай используется для чего-нибудь еще? Например, как раздевалка для летних игр, вроде крикета?

– Вряд ли. Точно знает старик Уиллоуз, он ухаживает за хоккейной площадкой в сезон, а потом возвращается к своим кустам. Моя мать снова взяла его на работу.

Обри издал оглушительный боевой клич, невыносимый даже для железных нервов миссис Брэдли, и внизу появился Уиллоуз.

– Поднимайтесь сюда! – заорал Обри, активно жестикулируя на случай, если садовник его не расслышал.

На каменной лестнице раздались шаги Уиллоуза. Поднявшись и отдышавшись, он согласился ответить на вопросы миссис Брэдли. Насколько ему было известно, раздевалка хоккейного клуба в других целях не использовалась. Заперта ли она? Он пожал плечами: от кого ее запирать? Нет, это не совсем местный клуб, он состоит из нескольких джентльменов из Кулминстера и из выпускников средней школы Боссбери. Они играют раз в неделю, в субботу днем. Нет, сараем пользуются только в сезон, в другое время к нему никто не подходит. Чтобы до него добраться, надо пересечь два поля, рядом ничего нет.

– Обри, – произнесла миссис Брэдли, – нам с тобой следует заглянуть в этот домик. Проводишь меня?

Она отпустила Уиллоуза, улыбнувшись и пообещав прийти полюбоваться его душистым горошком.

Заросшая и высушенная летним солнцем тропинка вела через луг к дыре в живой изгороди и тянулась дальше, утыкаясь в сарай хоккеистов. Это был скорее навес, не запиравшийся снаружи. Обри распахнул скрипучую дверь и впустил миссис Брэдли внутрь. Единственное окошко густо затянула паутина, но в открытую дверь хлынул яркий дневной свет. Внимание обоих немедленно привлекли зловещие темные пятна на дощатом полу.

– Пускай полиция выясняет, кровь ли это, – сказала миссис Брэдли. – Надеюсь, тебя не вырвет?

– Нет, – ответил побледневший Обри. – Вот, значит, где он его убил…

– В каком смысле?

– Наверное, здесь он спрятал труп в воскресенье вечером. Опасно, конечно, тащить мертвеца по полям, даже в густых сумерках, в десять часов… Приволок еще живого, но без сознания, после удара по голове. И убил. Столько крови не вытекло бы, если бы Сетлей был уже мертв. Убийца набрал крови своей жертвы в… – мы еще узнаем, во что – и вылил ее на Жертвенный Камень. Сами понимаете, поклонение дьяволу… Вот и объяснение крови на Камне!

– Если он убил его здесь, а не в лесу, как я раньше предполагала, то отчего тот молодой человек сам не свой? Неужели я ошиблась, выбрав не того? Нет, я не могла ошибиться. Закрой дверь, мой мальчик, и беги за инспектором. Приведи его сюда и покажи ему место, где произошло убийство. – Она захихикала и добавила: – То-то я подумала, что на Камне маловато крови… Ничего не говори, ступай! Я тоже немного пройдусь и пошевелю мозгами.

Обри послушно ретировался.

Миссис Брэдли пересекла хоккейное поле и уселась на соседнем лугу в траву. Взяв в ладони свой острый костлявый подбородок, она уставилась в пространство. Внезапно прищелкнула языком и встала. Овцы, прервав мирное поедание травы, проводили взглядами маленькую старушку в блузке радужной расцветки и в клетчатой твидовой юбке, бросившуюся через два поля обратно в деревянный сарай.

Обри и инспектор – тот как нарочно повстречался ему у главных ворот Мэнор-Хауса – уже шли ей навстречу. Помахав им, она нырнула в сарай. Выскочив оттуда через полминуты, мисс Брэдли зашагала к ним. Инспектор встретил ее радушной улыбкой, напомнив себе, что надо быть готовым к неожиданностям.

– Мы тоже подумали, что на камне маловато крови, чтобы убийство могло произойти там, – осторожно заметил он. – Странно другое…

– Первое, что мне хотелось бы прояснить, инспектор, – перебила его миссис Брэдли, – это то, что если убийство было совершено здесь, а не в лесу, значит, Джеймс Редси не убийца.

– Как вы это установили?

– Время! Миссис Брайс Харрингей видела, как два кузена исчезли в лесу без пяти восемь. Примерно без двадцати пяти девять Джеймс Редси уже сидел и выпивал в пабе «Голова королевы». Получается, что всего за сорок минут он умудрился поссориться с кузеном, сбить его с ног, спрятать в кустах, дать ему время прийти в себя, приволочь сюда через два поля, ударить ножом в горло, собрать его кровь в серебряную табакерку самого Сетлея, вернуться в лес, вылить кровь на Жертвенный Камень, выкинуть табакерку в кусты, прийти в «Голову королевы» без единого заметного пятна крови на одежде или на руках. Без двадцати пяти девять он уже сидел и пил.

Инспектор почесал в затылке:

– Мне бы все это записать… Вы вводите меня в заблуждение, но пока что я не пойму, где подвох. В вашем объяснении есть изъян. Повторите, пожалуйста.

– Вы далеко пойдете, инспектор, – усмехнулась миссис Брэдли. – Действительно, в этой логике есть изъян, и какой! Найдете его – предупредите меня. А пока окажите услугу: поищите серебряную табакерку! И одежду! Кроме того, необходимо найти сообщника Джеймса Редси, разрубившего тело, потому что мы можем доказать, что сам Джеймс тело не рубил. Об этом загадочном сообщнике пишут все газеты страны! Вы просто обязаны его найти, инспектор!

Инспектор добродушно улыбнулся.

– Вы ударили в самое мое слабое место, – признал он. – При наличии одежды и сообщника мы сможем выдвинуть против Джеймса Редси обоснованное обвинение, каким бы умелым ни был его адвокат. Я не устаю твердить это своему суперинтенданту. Того, что Редси сам разрубил труп, мы не докажем, поскольку он его не рубил. Это и есть камень преткновения.

III

– Хуже всех остальных те любители, которые воображают, будто им можно поучать полицию, – жаловался инспектор Гринди суперинтенданту. – Они отказывают нам даже в той элементарной смекалке, какой наделены малые дети. Взять хоть историю с хоккейной раздевалкой. Старая назойливая сплетница, сующая нос не в свое дело! Понимаете, сэр, я снова беседовал с Райтом о пропавшем из его мастерской черепе, но это ничего не дало. Конечно, я не очень обеспокоен, потому что не верю, что это как-то связано с Сетлеем. Я обыскал Мэнор-Хаус и ничего не нашел, кроме записей о людях, которых Рупер Сетлей не шантажировал! Парк и лес тоже прочесал, и опять ничего, кроме свежеразрытой земли, но это результат розыгрыша мальчишки, а отрицает…

– Отрицает? – повторил начальник полиции графства, приглашенный в качестве консультанта и теперь стоявший с подчиненными на лужайке поместья. – Знаете, инспектор, я склонен ему верить.

Гринди усмехнулся:

– Как знаете, сэр. Собственно, не так важно. Кто бы это ни сделал, нам мало проку. Дальше – кровь на Камне. Миссис Брэдли – не пойму, кто вообще ей разрешил слоняться по поместью, – взбрело в голову, будто крови на Камне недостаточно, чтобы свидетельствовать о совершении преступления именно там. Что ж, мы с самого начала склонялись к этому и просто озирались в поисках других подсказок. У поля Керслейк нашли хоккейный сарай и осмотрели его. На полу кровь. Взяли образцы для анализа. Выяснилось, что это традиционное место встречи браконьеров, а кровь кроличья. Проведя несколько дней за собиранием горелых спичек и покашливанием в манере Шерлока Холмса, она находит мне пару штанов священника, не значащих ничего, поскольку он всего лишь прислонился в них к свежеокрашенному забору, отбивая мальчишке мяч. Еще миссис Брэдли обнаруживает сарай и кровь в нем. Посылает за мной мальчишку и сообщает о своем «важном открытии»… – Голос инспектора стал хриплым от волнения. – Вот оно, место преступления! Посовещавшись с суперинтендантом, я объявляю ей правду о пятнах крови вместо того, чтобы посоветовать держаться подальше от вещей, которые ее не касаются. И что же она? – Он свирепо сверкнул глазами, насмерть затоптал безобидный лютик и воинственно ответил на собственный вопрос: – Смеется мне в лицо и благодарит за то, что мы сберегли ее время и усилия, самостоятельно выяснив, чья это кровь… Ей хватило наглости заявить, что она сама догадалась, будто эта кровь не может принадлежать Сетлею! Под конец она высказалась насчет «пользы от закрытия необязательной, но опасной темы», наговорила всякого про меня самого – не могу вспоминать это без гнева! – и удалилась, довольно кудахча, будто удачно пошутила или снесла яйцо!

 

Глава XVII

Жертвенный Камень

– Получайте! – крикнул Обри Харрингей, отправляя поданный Джорджем Уиллоузом мяч высоко в синее летнее небо.

Миссис Брэдли, беззаботно улыбаясь, рассчитала время, поймала мяч, бросила его Уиллоузу и подошла к сетке.

– Сделаем перерыв, – сказала она отбивающему. – Проводите меня в лес.

День был в разгаре. Миссис Брэдли, легко и быстро убедившись, что кровь на полу в сарае не связана с убийством, в хорошем настроении отправилась домой, обедать. Обри вернулся в Мэнор-Хаус, полиция – в Боссбери, чтобы взяться за разгадку дела с другой стороны: расчлененное тело не принадлежит Руперту Сетлею. Пока что и это, и противоположное предположение не приносили результатов, и тело из мясной лавки оставалось неопознанным. Уверенность инспектора Гринди и суперинтендента Бидуэлла в том, что убитый – именно Руперт Сетлей, мало значила без доказательств. Некто (или несколько неизвестных) проявил недюжинный ум, чрезвычайно затруднив получение необходимых доказательств.

В половине третьего дня Фелисити Брум, ворча, но не смея ослушаться, встретила десять старух из отцовского прихода и полезла с двумя самыми отважными из них на второй этаж кулминстерского автобуса. Им предстояло побывать в соборе, совершить короткую экскурсию по реке, попить чаю в парке отеля «Темперенс» на берегу и посвятить последние четверть часа перед семичасовым автобусом, который отвезет их обратно, осмотру экспонатов музея.

– Делай что хочешь, трать сколько хочешь, ублажай старушек, – наставляла ее миссис Брэдли, – но непременно покажи им кулминстерскую коллекцию.

– Зачем? – удивилась Фелисити. – Вчерашний осмотр черепа – это я еще могу понять, но какой смысл ехать туда опять сегодня?

Миссис Брэдли состроила гримасу:

– Не поедешь ты, придется мне самой. Если приведешь туда стайку старушек, на вас никто не обратит внимания. Если туда отправлюсь я, то меня уже вечером могут прикончить. Не спрашивай почему. Позже я все объясню.

Фелисити побелела:

– Что происходит? Череп? На что вы намекаете?

– Ни на что, – отрезала она и ушла.

Разговор состоялся в девять часов утра по церковным часам. Теперь было уже около трех дня, и автобус с довольными старушками, свернув за угол, устремился по назначению. Убедившись, что он уехал, миссис Брэдли бросилась за Обри Харрингеем.

– Мне нужен Джеймс Редси, – сказала она. – Он пойдет с нами?

Обри нашел Джима в бильярдной, где он вяло гонял шары по столу. Вид у него был усталый, даже изнуренный. Джим пережил две тяжелые недели и чувствовал, что инспектор может в любой момент арестовать его за убийство двоюродного брата. Он понимал, что угодившему в огромный страшный механизм трудно выбраться из него. Джим плохо спал, мало ел, ходил насупленный и бездельничал. Даже влюбленная в него Фелисити клеймила его за уныние и бездействие.

– У тебя вид убийцы! – заявила она в приступе отчаяния. – Почему бы тебе не встряхнуться? Пусть все видят, что тебе безразлично.

– Да, – кивнул Джим. – Я уже дошел до безразличия. Но когда инспектор сверлит мне взглядом затылок, когда нельзя открыть дверь, чтобы за ней не оказался он, когда даже ванну не примешь так, чтобы он не подглядывал через запотевшее стекло, когда он донимает меня идиотскими вопросами, задавая их через вентиляционное отверстие дурным голосом… Пока инспектор занят своим проклятым расследованием, я веду жизнь загнанного зверя. Вообрази, на днях я был готов целовать теткиных четвероногих уродцев только за то, что Мария откусила у Гринди клок штанины, а Антуанетта бросилась ему под ноги, и он шлепнулся в пруд с лилиями! А ты ведь знаешь, как я отношусь к этим засахаренным свинкам!

Он говорил с таким чувством, что Фелисити стиснула ему руку. А теперь к его мучениям добавилась чудовищная миссис Брэдли, спасу от нее нет: шлет ему дурацкие приглашения на тупые салонные игры с карандашами и листочками у нее дома, требует, чтобы он вел ее в лес и точно показал там место, где врезал паршивцу Руперту! Ему ничего не оставалось, кроме как согласиться.

Миссис Брэдли злорадно ухмылялась. Таких мерзких старух, как она, Джим еще не встречал. Она напоминала ему отталкивающего лысоголового стервятника с картинки. Лысой она, конечно, не была, но производила такое же впечатление, как эта птица. А если приглядеться, в ней обнаруживалось сходство с рептилией, и даже не просто с рептилией, а с ископаемым ящером! Когда она над ним издевалась – а девяносто процентов времени она именно этим и занималась, – ее физиономию хотелось сравнить с мордой не то ящерицы, не то тритона, не то тошнотворной жабы. Но стоило ей улыбнуться пошире, сразу становилось понятно, кем она была в прежней жизни. Сторонники теории реинкарнации правы: эта ведьма уже посещала бренный мир – в шкуре аллигатора! Настоящая людоедка! Не проходило и часа, чтобы Джим вновь не испытал облегчение оттого, что не он разрубил тело Руперта и развесил куски по крюкам. Ведь если бы это он постарался, то миссис Брэдли не только его раскусила бы, но и сетовала бы, что он действовал кустарно, и со своим пугающим кудахтаньем предлагала бы усовершенствования мясницкого процесса… От одной этой мысли Редси содрогался.

Они молча шли втроем через парк. На опушке чащи миссис Брэдли остановилась.

– Ты первый, – велела она Обри. – Мистер Редси за тобой. Я замыкающая. Вперед, дети мои, к Жертвенному Камню!

Так, гуськом, они быстро добрались по узкой извилистой тропинке к кольцу из сосен. Даже в ясный летний день здесь было сумрачно и промозгло. В верхушках деревьев подвывал ветер, хотя Джим Редси поклялся бы, что неподалеку воздух раскален и неподвижен.

Миссис Брэдли приблизилась к Жертвенному Камню и возложила на него свою желтую клешню. Камень был шершавый на ощупь, как спина рептилии, и пугающе холодный. Она отдернула руку и окинула древний валун благосклонным взглядом.

– От него разит злом, – заметила мисс Брэдли. – Сколько крови тут пролито, сколько зла совершено, какие вопли, какие пытки, какие предсмертные мучения слышал и видел старинный монумент! К счастью, нам этого никогда не узнать. – Она резко повернулась к Джиму Редси: – Поставьте мальчишку там, где вы свалили своего кузена!

Джим отвел Обри на двенадцать шагов в сторону.

– Здесь, – доложил он, жалея, что ему не хватит духу самому поиздеваться над старухой. Какую игру она затеяла на сей раз?

– Отлично. Ложись, внучек.

Обри послушно растянулся на земле.

– Так, мистер Редси?

– Нет. Отодвинь голову немного влево.

– Благодарю, мистер Редси. Теперь тащите его в кусты. За руки, да? Не переживай, внучек, твоя одежда не пострадает. Потом отряхнешь иголки. Теперь, мистер Редси, удаляйтесь в направлении «Головы королевы» с такой же скоростью, как вечером 22 июня.

Джим метнулся вправо, ломясь сквозь нависшие ветки и перепрыгивая через колкую ежевику. Уже через три секунды он скрылся из виду.

– Спасибо! – крикнула ему вслед миссис Брэдли.

Но возможность бегства была так сладостна, что глупо было бы ее упустить. Джим сделал вид, будто не слышит ее голоса, пробежал по тропинке и c разбегу перемахнул через калитку. Затем зашагал упругим шагом по дороге, ведущей из Боссбери в Лондон, в направлении Кулминстера, и вошел на территорию поместья через главные ворота.

Миссис Брэдли покачала головой.

– Он сделал все, о чем я его просила, – сказала она. – Теперь выползай из кустов на поляну. Не торопись. При падении ты ударился затылком о дерево, и теперь тебе нехорошо. Ползи на коленях. На тебе белая рубашка и светло-серые фланелевые брюки. – То, что на самом деле на Обри синяя куртка и белые брюки, ее не волновало. – Восемь часов, чудесный летний вечер. Четверть девятого, все тот же летний вечерок. Прекрасно, вставай, внучек. Здоровенный черный слизняк?

Она качала головой, морща лоб.

– Не беда, все невзгоды ниспосланы нам для закалки духа. Я куплю тебе новые брюки, если эти окажутся испорченными. Подойди-ка к Камню. Где наши кровавые пятна?

Миссис Брэдли достала увеличительное стекло и тщательно изучила поверхность Камня.

– Орудие, которым прикончили старину Руперта, еще не найдено, – неожиданно произнес Обри. – Что это могло быть?

– Это орудие, – тихо ответила миссис Брэдли, – так часто моют и осматривают, что, даже глядя на него в упор, ни инспектор, ни я, ни ты не определим, им убили Руперта Сетлея или нет.

– Вы о мясницких приспособлениях? – Обри невольно отпрянул.

Она хихикнула:

– Может, о них, а может, и нет. Вернись-ка в кусты и растянись там, как раньше. Не желаешь сначала снять куртку? Больше спасибо, так лучше. Повесь ее вон на ту веточку.

Обри исчез в зарослях орешника.

– Попробуем еще раз, – скомандовала миссис Брэдли. – Редси удрал. Ты лежишь без сознания. Я – персона, разыскиваемая полицией. Я видела удар Редси и твое падение. Прячусь за деревом.

Спрятавшись, она продолжила звучно и немного гнусаво:

– Я видела, как он затащил тебя в кусты, и предполагаю, что ты мертв. Его бегство я тоже видела. Теперь жду и прислушиваюсь. Действительно убежал. Я покидаю свое укрытие и шарю в кустах.

Обри слышал, как она приближается.

– Нахожу тебя простертым на земле. – Миссис Брэдли раздвинула ветви орешника и со злодейской ухмылкой уставилась на лежащего Обри. –  Не шевелись. Помни, ты без сознания. Я хватаю тебя за ноги. Да, внучек, придется мне купить тебе новые брюки! Вытаскиваю тебя на поляну, осматриваю. Я тебя ненавижу и боюсь; по-моему, Джеймс Редси считает, что неумышленно совершил убийство. Это ли не блестящая возможность раз и навсегда избавиться от тебя? Я затыкаю тебе рот твоей рубашкой на случай, если опомнишься до того, как я тебя обезглавлю. Как ни неделикатно с моей стороны, боюсь, это необходимо!

Она дернула за пряжку его замшевого ремня, с неожиданным проворством потянула рубашку ему через голову («Это уж слишком…» – возмутился Обри сквозь толстую ткань) и ловко, вспомнив весь свой опыт обращения с пациентами психиатрических лечебниц, перевернула его на живот, чтобы снять с него рубашку.

– Не замерзнешь, у тебя есть куртка, – задумчиво произнесла миссис Брэдли.

Ответить Обри не мог, потому что ее железные пальцы сделали из рубашки неуклюжий, но очень действенный кляп, который она закрепила при помощи рукавов. Пола рубашки легла, как борода, Обри на грудь, и миссис Брэдли откинула ее ему на лицо, почти перекрыв доступ воздуха.

– Свяжу тебе руки твоим же ремнем, – продолжила она. – Если я переборщила с рубашкой, дай мне знать, лягнув ногой. Потом я упираюсь ногой тебе в подошвы, тяну тебя на связанные руки и сажаю. Перекидываю связанные руки себе через голову, и ты прижимаешься к моей шее. Затем я выпрямляюсь (ну и длинный ты, внучек!) и несу тебя к Жертвенному Камню. Укладываю тебя на него лицом вверх. Осталось отрубить тебе голову. Нет, это понарошку, не бойся! По Камню струится кровь. Бедняжка, вижу, как тебе неудобно!

Миссис Брэдли вынула у Обри изо рта кляп, развязала руки, и он шлепнулся на землю. Она аккуратно освободила его от рубашки. Зайдя приличия ради за Камень, Обри вышел из-за него уже одетым, с улыбкой, разминая запястья, похоже, совершенно не впечатленный ее версией постигшей Сетлея участи.

– Какая вы сильная! – уважительно сказал он. – И все же…

Она пожала худыми плечами:

– Тебе хочется завершить маленькую драму? Пожалуйста. Я размышляю, как поступить дальше. Внезапно слышу голоса: к Камню приближаются юноша и девушка. У меня совсем мало времени. Я кладу тело на землю неподалеку от Камня, – она пригляделась к траве при помощи своей лупы, – скорее всего вот здесь, хотя точное место не имеет значения, – хватаю твою рубашку (понятно, убийца не деликатничал, но ведь Сетлей был мертв в отличие от тебя) и уношу в ней голову. Ремень я тоже уношу, развязав руки трупа.

– Старина Руперт обычно подвязывал свои серые штаны шелковым шарфом, – подсказал Обри, по-прежнему отказывавшийся принимать ее всерьез.

– Вот как? Платком еще удобнее связать руки. Я прячусь неподалеку. Дальнейшее не так ясно. Нет сомнения, что Марджери Барнс и мужчина, кем бы он ни являлся – кажется, я знаю, кто он, но пока не собрала доказательств, – пришли на это место после того, как голову отделили от туловища. Вряд ли мужчина заметил тело Руперта Сетлея, как только они ступили на поляну, а Марджери Барнс, без сомнения, и вовсе его не видела. Она увидела Камень с противоположной стороны, и с того места, где они вышли по тропинке на поляну, трупа не было заметно. Отойди на тропинку, по которой недавно убежал Джеймс Редси, и скажи мне, видишь ли меня оттуда.

И она растянулась на земле там, где, по ее предположению, лежал труп Сетлея.

– Не видишь? Вот и хорошо. Теперь вернись к Камню и сядь. Встань и иди влево. Повернись сюда. Когда увидишь хотя бы краешек меня, замри.

Обри послушно бродил вокруг огромного валуна, считая все происходящее забавным розыгрышем. Увидев мысок туфли миссис Брэдли, он замер, как было велено.

– Ваша нога! – крикнул он.

– Иди дальше. Остановишься, когда увидишь меня всю.

Обри так и сделал.

– Молодец. Теперь беги к доктору Барнсу и приведи сюда Марджери, только заметь место, где сейчас стоишь. Хотя бы моим перочинным ножом. – Миссис Брэдли села, достала из кармана нож и точно метнула его к ногам Обри. – Открой большое лезвие и воткни нож в землю.

Пока Обри соображал, как ему объяснить Марджери необходимость тащиться в лес в такой тяжелый жаркий день, миссис Брэдли успела встать.

– После того, как Марджери покажет нам, где она сидела, слушая россказни своего кавалера, а я назову ей его имя, дело обнаружения преступника сдвинется с мертвой точки, – пообещала она. – Руперт купил свои серые брюки готовыми? – последовал неожиданный вопрос. – Кстати, ты не знаешь, была на нем тем воскресным вечером нижняя рубашка?

– Да, он заказывал брюки вместе со всей одеждой у одних и тех же портных – «Раундуэй и Даун». Он никогда не расставался с сетчатой нижней рубашкой.

– Спасибо, это упрощает дело.

Обри уже собирался идти за Марджери Барнс, но вдруг застыл на месте. Стрела длиной в ярд, просвистев в воздухе, вонзилась в дерево менее чем в трех дюймах от головы миссис Брэдли

– Господи! – вскрикнул Обри, побледнев.

Миссис Брэдли с непритворным удовольствием издала крякающий звук. Прежде чем она обрела дар речи, на поляну выскочил, едва не сбив с ног ошеломленного Обри, желтолицый Сейвил и бросился к ней. В правой руке Сейвил сжимал шестифутовый лук. Он был в линялом плаще, в зеленой шапке с длинным фазаньим пером, на плече болтался колчан со стрелами. Приблизившись к старухе, Сейвил сорвал свой головной убор.

– Какой ужас! – запричитал он. – Что за опрометчивость! Я чуть вас не убил! Дорогая миссис Брэдли, могу ли я надеяться, что вы примете мои искренние извинения? Какие только беды ни подстерегают актера-любителя!

Сейвил распахнул плащ, под которым зеленело какое-то нелепейшее одеяние.

– Очаровательно! – воскликнула родившаяся заново миссис Брэдли. – Позвольте, я подержу ваш лук, пока вы будете сбрасывать лишнюю кожу.

Она схватила лук, и Сейвил со своей вкрадчивой, почтительной, самоуничижительной улыбкой аккуратно освободился от дрянного плаща, представ в костюме Робин Гуда. Шапка с пером больше не вызывала вопросов. Выпуклость под плащом оказалась изящным охотничьим рогом, подпоясан Сейвил был кожаным ремнем, на котором висела небольшая сумка из оленьей кожи.

Костюм был хорош сам по себе, отменная фигура Сейвила смотрелась в нем так, что глаз нельзя было отвести.

– Какую роль вы исполняете? – осведомилась миссис Брэдли. – Вы стреляли в кого-то конкретного?

– Пожалуй, я заберу вонзившуюся в дерево стрелу, – сказал Сейвил, не делая попыток ответить хотя бы на один из двух вопросов. – Жаль было бы ее лишиться, верно?

– Разрешите мне, а вы пока надевайте свой плащ, – произнесла миссис Брэдли и, не дав Сейвилу возразить, шагнула к дереву и обеими руками вцепилась в древко стрелы. – Мне остается только радоваться, что вы, молодой человек, промахнулись.

Она выдернула глубоко засевшую стрелу с четвертой попытки.

– Я находился в общественном лесу, на той стороне боссберской дороги, – заметил Сейвил, забирая у нее стрелу и аккуратно возвращая ее в свой колчан. – Увидев, что стрела улетела в лес, я тут же бросился сюда, чтобы убедиться, что никто не пострадал.

– Врун, – еле слышно пробормотал Обри, подумав, что никакая стрела не пролетела бы такое расстояние.

– Вы тоже разыгрываете какую-то сценку? – поинтересовался Сейвил.

– Да, – ответила миссис Брэдли без малейшего смущения. – Очень современную, – добавила она с намеком. – Жаль, что собрались не все исполнители. Мы с Обри играем роли злоумышленника, – она важно ткнула пальцем в худого смуглого мальчика, – и невинной жертвы.

Миссис Брэдли глупо хихикнула, окинув Сейвила злобным взгядом. Он сделал шаг назад, будто получил пинок.

– Вам пора идти? Всего хорошего. – И она, протянув свою отталкивающую клешню, так стиснула холеную ладонь Сейвила, что у него хрустнули кости.

Дождавшись, пока он скроется из виду, миссис Брэдли радостно заухала.

– Смеяться не над чем, – заявил чуждый компромиссам юнец Обри. – Он вас чуть не убил!

– Что поделать, мальчишки есть мальчишки, – усмехнулась она. – Кажется, Марджери Барнс мне не нужна. Потолкую-ка я с самим доктором.

 

Глава XVIII

Человек в лесу

I

– Занятная вещь – кровное родство, – заметила миссис Брэдли.

Доктор Барнс подлил в пузырек воды, заткнул его пробкой, вытер, надписал, отложил для доставки, надел на автоматическую ручку колпачок и обернулся. Белый халат делал его красное лицо еще крупнее и краснее. Он закряхтел. Он относился к миссис Брэдли неприязненно и ни капельки ей не доверял. Сама она считала такое отношение к себе лестным, поскольку имела привычку видеть в неодобрении ее персоны и характера завидный комплимент. Более того, доктор Барнс не скрывал от нее своего отношения. Слыханное ли дело: эта женщина никогда не болела, хуже того, хвасталась этим!

Миссис Брэдли, с интересом наблюдавшая за его профессиональными манипуляциями, неприятно улыбнулась.

– Вы согласны со мной?

Доктор вымыл и вытер руки, снял халат и аккуратно повесил его на крючок.

– Никогда не задумывался, – ответил он и, вытянув перед собой крупные красивые руки, стал горделиво разглядывать их. – О ком вы? Наверняка о ком-то конкретном?

– О моем сыне Фердинанде Лестрендже. И о вашем сыне.

Доктор Барнс пожал широкими плечами:

– Он ваш сын? Не знал. Блестящий человек!

Внимательные черные глаза миссис Брэдли, быстрые, яркие и по-птичьи бесчувственные, следили, как он берет с вешалки и надевает пиджак.

– Да, Фердинанд – мой сын. Умница, весь в мать.

Она самовлюбленно хмыкнула, а врач насупился. Он терпеть не мог женских причуд, тем более старушечьих! Вспомнил, что эта неприятная особа сумела прославиться, пусть не самым достойным способом. Не иначе известность ударила ей в голову!

– Кажется, он защищал вас на суде по обвинению в убийстве? – спросил доктор, сознавая, что говорить так не принято и вообще негуманно, но получая удовольствие именно от этого.

– И добился моего оправдания! Можно указать вам на складку на плече? Пиджак вам идет, но не жарко ли в нем в это время года?

– Приходится страдать, заботясь о профессиональном достоинстве, – ответил он, приподняв в насмешливой улыбке ровный черный ус. – Если вы к Марджери, то она отправилась в деревню за покупками. Потом будет играть в теннис у викария. Жаль, что я не посвятил себя церковной жизни: до чего беззаботная жизнь у наших пастырей!

– Сам священник – плохой теннисист, – произнесла миссис Брэдли, выходя за ним в сад, – зато Марджери, если верить Обри Харрингею, – настоящая звезда. Ей бы соперника под стать!

– Она практикует там подачу и удары. Викарий – единственный, кому безразлично, когда сбивают головки его цветов. Я бы не стал устраивать на своей лужайке корт: плохо для травы.

Миссис Брэдли зашагала к калитке, отпустив доктора в гараж.

«Да здравствует национальное здравоохранение! – подумала она, оглянувшись на распахнутые ворота, в которых поблескивал докторский механический экипаж. – Если медицинский совет в полном составе не проголосует за либералов, значит, не знает, что такое благодарность».

Миссис Брэдли заторопилась к дому викария, но на полпути передумала и повернула к коттеджу на холме.

II

Дома находилась Лулу, Сейвил и Райт отсутствовали, что было кстати.

– Мне очень жаль, – сказала Лулу, провожая гостью в гостиную, расположенную под помещением, служившим Райту и Сейвилу мастерской. – Вероятно, вам нужны они?

– Я пришла по делам Реставрационного фонда, – легко солгала миссис Брэдли.

– Вот оно что! Конечно, им позарез нужны денежки. Как ни хороши старинные церкви, закон держит их на голодном пайке. Сама я перестала туда хаживать. Никогда не была богомолкой. – Лулу хихикнула и украдкой бросила на гостью вопросительный взгляд. Она была прелестна, из тех женщин, которых порой можно наблюдать на берегу Темзы в Ист-Сайде; в ней угадывалось нечто восточное, какая-то загадочность, пробивавшаяся из-под грубой речи кокни и заливистого, откровенно английского смеха.

Миссис Брэдли кивнула.

– Вы очень помогли викарию и его дочери, взявшись за стирку церковных облачений и одежды самого викария, – сказала она.

– А, это! – Лулу отбросила прядь сверкающих вьющихся волос и показала отличные зубы. –  Я выросла рядом с тазом. Подумаешь, немного постирушки! А их помощница – настоящая ирландка, судя по тому, какое белье она вешает сушить! Не могла я видеть, как мальчишки-хористы и сам священник воскресенье за воскресеньем щеголяют в грязном. Позор! Так я и говорила Клифу. Я тогда еще ходила слушать пение Клифа. Вот кто пел – заслушаешься. И весь хор, этого у них не отнять. Не слышали? Напрасно. А теперь я их обстирываю. Мне хоть бы что, а мои труды припомнят на Страшном суде. Никогда ведь не знаешь, что там и как…

– Верно, – серьезно произнесла миссис Брэдли. – А скажите, дитя мое, как вас угораздило все так испортить месяц назад?

– Меня?! – Лулу побагровела от гнева. – Я тут ни при чем! Это все лупоглазая свинья, мой дружок. «Дай, подсоблю», – говорит. Схватил утюг и стал наглаживать свои носовые платки, я как раз приготовила их для глажки. Я на него напустилась, но ему хоть бы что. А утюг-то у него! Ему бы ничего не стоило прижечь мне лицо, он такой! Я схватила вещи священника и бежать, только воротники и занавески не забрала, столько у меня в руках было этих…

– Стихарей?

– Да. Их я выгладила после его ухода на следующий день. Один воротник он загубил вместе с занавесками, превратил в кусок угля, осталось только его выбросить. На той неделе он отдал мне в стирку свой галстук, короткие подштанники и нижнюю рубашку. Хорош, нечего сказать! Ну, я свое дело знаю. Но он их все равно испортил и выбросил. Не знаю, кто их стирал. И про занавески не знаю.

– Какой формы был воротник? – спросила миссис Брэдли.

– Мягкий, как на тенниске. Даже священникам иногда хочется поменять ошейник.

– Вы уверены, что воротник принадлежал не мистеру Райту? Или мистеру Сейвилу?

Лулу повернулась и уставилась на нее. Удивление, подозрение, страх промелькнули, сменяя друг друга, по ее лицу, как грозовые тучи по нахмурившемуся летнему небу.

– Это что еще такое? – угрожающе произнесла она. – Я же сказала, что это был воротник священника!

Миссис Брэдли встала, подошла к камину и оперлась спиной о каминную полку.

– Вы ответите на мой вопрос? – ласково спросила она.

– Отвечу. – Испуг и тревога полностью преобразили лондонскую уличную девчонку. – Не Клифа и не Джорджа, ясно?

– Ясно настолько, – сказала миссис Брэдли прежним ласковым, даже грустным тоном, – что вам лучше будет рассказать мне побольше.

Лулу ощерилась, сверкнула глазами, ее грудь вздымалась и опадала – явный признак волнения. В маленькой комнате было хорошо слышно ее шумное дыхание.

– Выкладывайте, с чем пришли, и поживее, – процедила она сквозь стиснутые зубы. – Где вам со мной тягаться? Будете тут вынюхивать, вам не поздоровится, понятно?

Она подошла к миссис Брэдли вплотную, ее алый рот оказался на одном уровне с хитро прищуренными черными глазами гостьи. В гневе Лулу была опасна, потому что не заботилась о последствиях сказанного и сделанного.

– Лук! – произнесла миссис Брэдли отчетливо, не скрывая отвращения. – Сколько можно повторять: не смейте подходить ко мне, наевшись лука! Что за отвратительный, тошнотворный, зловонный, антиобщественный овощ!

От неожиданности Лулу отпрянула.

– Я… я… – пролепетала она.

Миссис Брэдли немедленно развила свое небольшое преимущество.

– Ели лук, ели, – усмехнулась она. – Как вы после этого ждете от мужа поцелуев?

– От него?! – Лулу могла бы не продолжать, так выразительно это прозвучало. – Его поцелуев? Хотелось бы мне дождаться такой невидали!

Она с горьким смехом запрыгнула на стол и заболтала ногами – посрамленный, надутый, бунтующий ребенок.

– Не обращайте внимания, – примирительно сказала миссис Брэдли. – Я только хотела…

– Мне-то что? – Лулу откинула со лба волосы. – Для поцелуев найдутся другие, живущие неподалеку.

Она беззаботно расхохоталась. Миссис Брэдли поправила над каминным зеркалом свою нелепую шляпку, оглянулась на Лулу и грустно покачала головой:

– Бедное дитя!

– Не смейте меня жалеть! Таким, как я, ваша жалость ни к чему! – воскликнула Лулу. – Вы – мерзкая высохшая ворона! Оставьте меня в покое! Один из-за меня уже окочурился, а…

– А другого из-за тебя повесят, если не придержишь язык, – многозначительно промолвила миссис Брэдли.

Громкие шаги оповестили о возвращении Сейвила. Он заявился с непокрытой головой, в грязной рубашке, в пыльных башмаках, ворвался, как ураган.

– Вот я тебя и поймал! – крикнул он. – Ах ты, маленькая… – Сейвил увидел миссис Брэдли. – Это вы?.. – беспомощно протянул он. – Я думал… То есть…

Она снисходительно улыбнулась.

III

До дома священника миссис Брэдли добралась только в восемь часов, вскоре после возвращения Фелисити. Марджери Барнс все еще сидела там: Фелисити развлекала ее и отца рассказом о событиях дня. При появлении миссис Брэдли она замолчала, но Марджери попросила ее не прерывать увлекательного повествования. Фелисити усадила миссис Брэдли в самое удобное кресло и продолжила описание старушек и их экскурсии в Кулминстер.

– Представляете? – обратилась она, закончив, к миссис Брэдли. – Там не оказалось…

Миссис Брэдли закашлялась, причем сильно и надолго: она хрипела, сипела, булькала, задыхалась, хваталась за грудь. Приступ следовал за приступом, бедняжка уже сползала с кресла. Несколько минут она не могла обрести дар речи, так обессилела от кашля.

– Выпейте воды! – крикнула Фелисити, прибежав из кухни с полным стаканом.

– Спасибо, милая, – простонала та, позволив Фелисити поднести стакан к ее губам. – Старость не радость, а тут еще вечерняя прохлада… Пора домой, под одеяло. Простите, что помешала!

– Я с вами, – вызвалась Фелисити.

– Мне тоже пора, – сказала Марджери, вставая. – Отец решит, что я потерялась.

– Можно мне присоединиться к компании? – спросил викарий. – Чудесный вечер для прогулки.

Вчетвером они покинули дом. На узкой тропинке, тянувшейся к дороге, им пришлось разбиться на пары: викарий и Марджери впереди, миссис Брэдли и Фелисити сзади.

– Прости, что вызвала у тебя жалость под ложным предлогом, – произнесла миссис Брэдли, любуясь высокими вязами.

– То есть как? Вы сильно кашляли.

– Да. Полезный навык. Я часто им пользуюсь, – призналась она, со вздохом вспоминая собственное двуличие. – Главное его достоинство – невыносимый шум. Ты чуть не поделилась со всеми сразу сведениями, которые лучше сообщить мне одной. Что ты собиралась рассказать им про череп?

– А то, что за римским щитом его больше нет, – ответила Фелисити. – Конечно, я сглупила, когда собралась это выпалить, просто подумала, что отец…

– Да-да, – поспешно согласилась миссис Брэдли. – Но когда речь идет о новостях, касающихся убийства, лучше, чтобы их слышало меньше людей. Говоришь, череп пропал? Так я и думала. Вопрос – куда?

Фелисити рассмеялась.

– А вы соберите все возможные ответы на вопрос, – предложила она. – Помните, как мы играли у вас дома в игру? Вы так и не рассказали, кто выиграл! – добавила она.

– Разве? – удивилась миссис Брэдли. – Подожди! – Она наклонилась и завозилась со своей туфлей.

Двое впереди остановились, оглянулись и побрели дальше.

– Нагони отца и иди медленно с ним, мне надо поговорить с Марджери, – тихо распорядилась миссис Брэдли.

Маленький маневр был проделан, Марджери и Фелисити поменялись местами.

– Слушай внимательно, – сурово начала миссис Брэдли. – Мне нужен простой ответ на простой вопрос, без всяких дурацких виляний на тему честности и чести. С кем ты встречалась в лесу в тот вечер?

– В какой вечер? – вызывающе спросила девушка.

Миссис Брэдли вздохнула:

– Что ж, тогда я сама. У тебя было свидание с Кливером Райтом?

Марджери промолчала. Миссис Брэдли схватила ее за руку и заставила сбавить шаг.

– Не глупи, деточка, – сказала она, тихо хихикая. – Мне не важно, ответишь ты или нет. Я и так знаю.

Марджери смотрела прямо перед собой, на викария с дочерью. Те уже сворачивали на главную дорогу и через секунду скрылись из виду. Мардждери показалось, будто она осталось одна на свете – не считая этой ужасной старухи. Она остановилась и уставилась на нее.

– Я пообещала молчать, – произнесла Марджери, – и намерена сдержать обещание. Можете не стараться.

– Ты не говорила, я сама догадалась, – заметила миссис Брэдли. – Марджери, где именно на поляне вы с ним сидели? Только не повторяй свою прежнюю ложь. Я знаю, что вы с Кливером Райтом не прижимались спинами к Камню. А вообще-то так оно и было. Жаль, что ты не полностью откровенна со мной.

Марджери, стоя неподвижно, как статуя, упрямо выпятила нижнюю челюсть.

– Ничего я вам не скажу! Ладно, если вам так любопытно, то да, я встречалась с Кливером Райтом, и мы сидели спиной к Камню, лицом к тропинке, ведущей к калитке. Я сказала Клифу, что если меня что-нибудь напугает в чаще, то я ускачу по тропинке, как заяц.

– Когда ты говорила со мной и с Фелисити Брум, у меня создалось впечатление, что вы сидели с противоположной стороны Камня, лицом к лесу. Правда, сегодня я узнала, что это невозможно.

– Миссис Брэдли… – теперь Марджери говорила без вызова, взволнованным хриплым тоном, – кое-чего я все-таки не понимаю. Клиф велел мне думать, будто мы сидим лицом к дому, так что я могла случайно проговориться. Но что это за загадка? Это никак не связано с ужасным убийством?

Миссис Брэдли пожала плечами:

– Связь лишь та, что твой Кливер Райт глуповат. После твоего бегства он обошел Камень и увидел труп Руперта Сетлея. Нагнулся, чтобы осмотреть его, и испачкал руки кровью. Беззаботный безголовый грязнуля, да еще ленивый, как все живописцы, он вытер ладони о свою одежду. Чего еще ждать от человека, носящего комбинезон, который приходится стирать другим? Тут ему стало совсем нехорошо. Отдав должное своим предосудительным наклонностям, он подался в ближайший паб. Правда, по пути туда у него случился прилив здравомыслия: сообразил, что явиться воскресным вечером в паб в окровавленной одежде, когда неподалеку лежит труп, значит напрашиваться на неприятности. Вот он и надумал затеять драку с молодым фермером по фамилии Гэллоуэй, который так его отделал, что потом никто уже не мог отличить его собственную кровь на его одежде от крови убитого. Видишь ли, даже такой безмозглой старухе, как я, трудно поверить, что обладатель трофеев и почетных поясов за победы в боксе позволил бы неуклюжему Гэллоуэю отправить его в нокаут. О нет! В общем, Кливер Райт знал, что Сетлей убит! В тот вечер он видел труп в лесу!

– Как же он мог увидеть труп Руперта Сетлея? Когда я выбежала обратно на поляну, Руперт Сетлей был жив! Он выползал из кустов. Я вам об этом уже рассказывала! – От волнения Марджери чуть не сорвалась на визг.

– Здоровенный черный слизняк! – с одобрением припомнила миссис Брэдли. – Удачное сравнение, дитя мое! Удачнейшее!

До самого дома доктора она отвратительно хихикала себе под нос.

 

Глава XIX

Череп

I

– Мне бы очень хотелось, – произнесла миссис Брайс Харрингей капризным тоном, – чтобы ты, Джим, избавил нас от этого полицейского! Одному Богу ведомо, чего он ищет! Он до смерти пугает моих бедняжек!

Она приласкала толстушку Марию и одарила улыбкой жирненькую Антуанетту. Джим насупился. Его простодушная физиономия за последнее время привыкла к хмурым гримасам.

– Он интересуется адресом дантиста Руперта, – проворчал он.

– Адрес в записной книжке Руперта. Вы удовлетворили его любопытство?

– Да. Не пойму, зачем ему понадобился дантист с Хай-стрит в Боссбери. Лично я всегда лечу зубы в Лондоне.

– В Боссбери дешевле. К тому же это прекрасный дантист. О зубных врачах болтают много небылиц, – заметила миссис Брайс Харрингей. – Квалификация есть квалификация. Если человек не умеет работать, то ни один разумный пациент к нему не обратится. Это так естественно, что недостойно внимания.

– Не я обращаю на это внимание, – мрачно буркнул племянник, – а вы.

– Джеймс, с тобой стало трудно. Старайся меньше мне противоречить. Дух противоречия возмутительнейшим образом нарушает правила хорошего тона, и ты, Джеймс, поступаешь неприлично, когда так себя ведешь. Спорить с тобой – значит жертвовать собственным достоинством. Я отказываюсь это делать! – заявила она пылко, нарушая равновесие Антуанетты, угнездившейся в ненадежной позе на полных коленях хозяйки. – С этого момента я глуха. Твою невежливость я встречаю молчанием – учти, Джеймс, уязвленным, но все же молчанием!

Джеймс со стоном сделал попытку покинуть помещение, но ему помешало появление дворецкого.

– Миссис Лестрендж Брэдли, сэр! Желает побеседовать с вами с глазу на глаз.

– Я уже ухожу, – холодно промолвила миссис Брайс Харрингей и вышла.

В следующее мгновение перед Джимом уже стояла миссис Брэдли. Он подумал, что никогда еще она так сильно не напоминала хищную птицу.

– Инспектор здесь? – спросила она.

– Он отправился в Боссбери, к дантисту Руперта Сетлея, – объяснил Джим.

– По моему совету. Давно он уехал?

Он посмотрел на часы:

– Два часа назад. Кажется, уже вернулся: я слышу, как подъезжает его машина.

– Отлично!

Она опустилась в кресло и вооружилась блокнотиком с отрывными листами.

– Замечательное изобретение! – похвалила миссис Брэдли блокнот, размахивая им. – Страница заполнена. Она еще нужна. Только это может быть опасно: вдруг она попадется на глаза тому, кому не положено ее видеть? Вдруг тот человек сделает неверные выводы? Что ж, в таком случае удаляем страничку.

Инспектор постучал во французское окно, кашлянул и вошел.

– Миссис Брэдли, – начал он, – первый раунд остался за вами. Зубы принадлежат Сетлею: дантист уверяет, что они его. Что теперь, мадам?

– Достаньте череп, инспектор, и узнайте, соответствуют ли зубы его челюстям.

– Череп! – Гринди хрипло рассмеялся. – Где мы только его не искали! Все напрасно, он как сквозь землю провалился.

– О да! – подхватила миссис Брэдли. – Вы, полицейские, такие! Шарите в прудах, ворошите кусты, лезете в крапиву, не брезгуете канавами, рискуете сломать шею, карабкаясь на деревья, – и все ради того, чтобы отыскать нечто, что находится у вас под носом, достаточно пораскинуть мозгами и проявить здравомыслие, чтобы пятиминутные поиски увенчались успехом!

– Хотите сказать, что вы его нашли? – Инспектор чуть не подпрыгнул. – Где?

– Нет, – бесстрастно ответила она. – Но я знаю, где он находился раньше, и, кажется, знаю, где череп сейчас.

– Где, мадам? Мы и так потратили на череп недопустимо много времени. Услышав, что его украли из мастерской Райта, я сразу заподозрил неладное.

– Короче говоря, он находился в музее Кулминстера, за копией римского щита. Я видела его там и послала взглянуть на него Фелисити Брум. Она тоже его видела!

– Когда это было?

– Две недели назад.

– Черт побери! – взревел инспектор Гринди. – Две недели напрасной возни! Почему вы не сообщили нам?

– Сядьте, инспектор, – спокойно промолвила миссис Брэдли. – Я все объясню. Что бы вы сделали, если бы я показала вам череп?

– Сразу забрали бы его из музея!

– Вот именно.

– При помощи зубного протеза Сетлея я бы доказал, его ли череп!

– Да. И только.

– Что же еще?! – Инспектор с трудом сдерживался, чтобы не закричать.

– Сейчас поймете. – Она потянулась вперед и постучала его по груди своим желтым когтем. – Ожидание, чтобы череп забрал из музея Кулминcтера кто-то другой, а не полиция, помогает мне добиться гораздо большего, чем просто идентифицировать труп в Боссбери. Вы не можете доказать тождественность трупа и черепа только с помощью зубного протеза, который юный Харрингей обнаружил у викария на свалке.

– Я предположу, что одно принадлежит другому, и, видимо, со мной не станут спорить, – проворчал Гринди.

– Отлично сказано, отлично, – пробормотала миссис Брэдли. – В случае сомнения иногда срабатывает тактика бешеного напора. Итак, в Кулминстерской коллекции черепа больше нет…

– То есть как? – Инспектор спрыгнул с кресла, как ужаленный. – Уже нет?

– Придется повторить в третий раз: нет. Не знаю, куда он девался.

– Так я вам и поверил! – Гринди потерял терпение – сказалось двухнедельное напряжение. – Какого черта…

– Это уже слишком!

Джим Редси, сидевший до этого на столике, вскочил и угрожающе надвинулся на полицейского.

– Я долго терпел вас, пока вы делали то, что по недоразумению называли исполнением своего проклятого долга, но больше не допущу, чем бы это мне ни грозило! Я не поклонник миссис Брэдли, но если вы не способны разговаривать с ней вежливо, то выйдите вон! Я уже давно мечтаю о возможности сунуть вас лицом в цветочную клумбу, так что советую быть осторожнее. – И он сел на прежнее место.

– Негромкие, но вполне одобрительные аплодисменты по всему просторному залу, – усмехнулась миссис Брэдли, жестом приказывая возмущенному инспектору снова сесть. – Признательность оратору за пламенное выступление. Не горюйте, мистер Гринди, я не стала к вам хуже относиться. Поверьте, мне понятен ваш подход. Слушайте дальше. – Она склонила голову набок и одарила его улыбкой. – Предположим, я дам вам список из восьми человек, один из них мог забрать череп и, следовательно, что-то знает о гибели Сетлея – при том условии, что череп его, а не чей-либо еще. Разве это не сузило бы для вас поиски?

Инспектор был полон сомнений.

– Лучше бы вы сказали, куда они его дели, – скорбно проговорил он. – Боюсь, что это вам не под силу. Вы сильно затруднили мне работу тем, что не сообщили про череп, когда он находился в Кулминстере.

– Если вам так нужен череп, то мы с вами можем попробовать определить, где его искать. Какой тайник лучше всего, Джеймс Редси?

Тот усмехнулся:

– То место, где уже искали.

Миссис Брэдли наградила его царственной улыбкой.

– Умница! Ну так что, инспектор?

Но Гринди молча сидел с обиженным видом.

– Вы зря расходуете мое время, мадам, – пробурчал он.

Она вздохнула.

– Лучше не капризничайте, дружище, – посоветовал Джим, радуясь огорчению инспектора. – Загляните еще разок в мясную лавку.

– Стыдно, Джеймс! – раздался голос миссис Брайс Харрингей. – Учитывая, что все мы считаем злосчастные останки в мясной лавке трупом твоего кузена, мне представляется, что тебе следовало бы найти для этого ужасного места более уважительное название.

– Однако он прав, – заметила миссис Брэдли. – Поехали! К вам в машину влезут трое, инспектор?

– Подождите! – Гринди преградил ей путь. – Это шутка?

– Собрат мой по роду человеческому, – провозгласила миссис Брэдли, воздев худую клешню, как для благословения, – никакая это не шутка! У вас есть ключи от лавки? Или вам нежелательно мое общество? Так и скажите.

– Ладно, – кивнул инспектор. – Только мне надо будет забрать из участка в Боссбери суперинтенданта…

Он еще не договорил, а миссис Брэдли уже восседала на заднем сиденье. Гринди с недовольным видом занял водительское место и запустил мотор.

Лавка была по-прежнему заперта, ее окна закрывали ставни. Инспектор достал ключ, отпер дверь и включил газовое освещение.

– Ну и что? – проворчал он.

– Подождите. Куда мясники бросают обрезки и кости? – спросила миссис Брэдли, без малейшего стеснения шагая внутрь лавки.

– В ящик под разделочной колодой или под прилавком, – предположил суперинтендант, приехавший с ними, и дернул бронзовую ручку.

– Сейчас мы… Бог ты мой! Что скажете, Гринди?

Оба, тараща глаза, уставились на череп.

II

– Как вы догадались? – вскоре спросил Обри.

– Мне помогли размышления и знание человеческой натуры. Сам подумай. Уж больно аккуратное дело. Убийства обычно не бывают аккуратными. Кража – куда ни шло, или, например, подлог. Совращение, даже поджог могут быть отнесены к категории изящных искусств. Но не убийство. Убийцу душит алчность или страсть, его раздирают первобытные чувства. А первобытность – синоним нечистоты. Я рассудила, что человек, так успешно расчленивший тело, безупречно убравший за собой и аккуратно развесивший человеческие останки на крюки, незауряден. Я сразу сняла подозрения с Джеймса Редси. Не говорю, что Джеймс не мог бы совершить убийство. Большинство из нас могли бы и совершали, если бы не естественный страх последствий или неестественное отторжение, подавляющее наши желания. Но Джеймс не расчленял тело, и он неаккуратен – даже когда роет яму, чтобы закопать тело! А еще в нем нет ничего оригинального. Поэтому я исключаю, что он способен разрубить человека на части и бегать по лесу, перепрятывая с места на место череп. Но это не беда, среди нас живет достаточно оригиналов. Я составила целый список. На первом месте в нем преподобный Стивен Брум.

– Викарий? – ахнул Обри.

– Человек, который ложится в постель с настенными часами и сующий себе в карманы чужие вазы и разбитые баночки из-под варенья, невероятно рассеян и забывчив и представляет интерес для психоаналитика.

– Вот вы о чем… – разочарованно протянул Обри. – Я думал, вы подозреваете старого Брума в убийстве.

– Следом за ним, – продолжила миссис Брэдли, не обращая внимания на его слова, – в списке твоя матушка. Миссис Брайс Харрингей – необыкновенная женщина, к тому же располагает убедительным мотивом для устранения Сетлея и Редси.

Обри хихикнул:

– Вот это да! Мамаша? Она таракана-то не может раздавить!

Миссис Брэдли сочувственно улыбнулась и покачала головой:

– Она очень любит тебя. А любящие матери способны на самые удивительные поступки ради материального благополучия своих детей. В случае ухода в мир иной Сетлея и Редси ты становишься наследником всей семейной собственности.

– Да, в случае ухода в мир иной их обоих, – признал Обри.

– Кто первым привлек внимание полиции к исчезновению Сетлея? – затараторила миссис Брэдли. – Кто сообщил, что видел, как два кузена удалились в лес в воскресенье в семь пятьдесят пять? Никто больше не видел их в тот момент вместе! И никто больше не указывает на точное время. Сетлей убит, Редси повешен – вот оба и устранены! – И она громко рассмеялась.

Обри выпрямился. До этой минуты он полулежал в самом удобном шезлонге миссис Брэдли, заложив руки за голову и задрав ноги, и увлеченно слушал ее версии. Теперь он опустил ноги и подался вперед.

– Моя мать не такая. Она не стала бы, и все! А уж что до расчленения тела…

– Согласна, – кивнула миссис Брэдли. – Настолько согласна, что думаю вычеркнуть ее из списка потенциальных подозреваемых. Характер, склонности, привычки – все это в подобных случаях имеет огромное значение. К тому же твоя мать не переместила бы череп из Кулминстера в Боссбери.

– Почему? – удивился Обри. – Я знаю, конечно, что она этого не совершала, потому что не убийца, но что заставляет вас считать…

– Дальше в моем списке двое молодых людей и молодая женщина из коттеджа на холме, – неумолимо продолжила она. – Райт – художник, то есть, согласно расхожему мнению, аморальный тип, чуждый личного достоинства и нормальных человеческих обязательств. Пария, изгой, бессовестный ловкач и патологический должник. Склонен к беспорядочным связям, валяется по чужим постелям… Любитель абсента. Некто с длинными патлами, грязный, развратный, умственно неуравновешенный. Употребляет кокаин, пьет без удержу, рьяный поборник непристойностей, похоти и свободы.

– Благодарю, – усмехнулся Обри. – Я все застенографировал. Верзила Стаффорд в прошлом году обозвал меня клопом-вонючкой. Теперь я знаю, как ему ответить!

– Райт, – гнула свое миссис Брэдли, только немного понизив голос, – как раз такой человек, которому может показаться забавным развесить человека по частям на крюки. Он способен на убийство. Запросто украл бы череп из собственной мастерской, заменив его кокосовым орехом. С него станется засунуть в челюсти черепа живое растеньице, чтобы создать впечатление, будто он давно лежит среди камней, а потом замаскировать его армерией. И он достаточно глуп для того, чтобы выбрать для этой цели слишком крупный и бросающийся в глаза пучок.

– Как это? – спросил Обри, набравшийся от миссис Брэдли такого количества разящих определений художников, что был готов словесно уничтожить в первый же день нового учебного года хоть сразу троих Верзил Стаффордов.

– А так: сорвал пучок цветущих растений, сразу привлекший внимание молодежи, отдыхавшей на морском берегу, – объяснила она. – Надо было воспользоваться неприметным кустиком.

– Да, глупо! Но все равно трудно представить старину Райта в роли убийцы, – промолвил Обри. – У него надежное алиби.

– Откуда ты знаешь?

– До без четверти восемь он находился в церкви.

– Доказано и принято.

– Без четверти девять встретился с Марджери Барнс.

– А это тебе кто сказал, внучек? Я думала, что никто не знает, что у нее было свидание именно с ним. Мне она, конечно, созналась, однако…

– Мне тоже. Правда, только вчера. Сказала, что вы знаете и можно откровенничать с другими. Правда, взяла с меня слово не давать моей матери сталкиваться с доктором.

– С доктором?

– Да, с отцом Марджери. Надеюсь, это не он – Джек Потрошитель?

– Джек…

– Был когда-то такой убийца.

– Я как раз дошла до него. Врачи порой совершают подобные преступления. Взять хотя бы доктора Криппена.

– Но Кора сама напросилась, ведь так?

– В таком случае Руперт Сетлей тоже напросился, – едко ответила миссис Брэдли. – Это самое плохое в убийствах. Мы часто сочувствуем убийцам! Находим множество уважительных причин, вроде бы оправдывающих их. Главный недостаток, присущий убийцам, – отсутствие чувства юмора.

– Но вы сами только что сказали, что Кливер Райт…

– Да. Это как раз то, что убеждает меня вычеркнуть его из списка подозреваемых. Уж он-то юмором обладает – возможно, нездоровым, зато настоящим. Я почти готова вынести по его кандидатуре оправдательный вердикт.

– При чем тут вообще чувство юмора? – спросил Обри, снова откидываясь в шезлонге.

– О, юмор – это все! Отсутствие юмора означает неуравновешенность. Неуравновешенность влечет за собой умственную нестабильность. А это, по логике вещей, уже безумие. Все убийства совершают сумасшедшие. Я имею в виду, конечно, умышленные убийства.

– То есть все убийцы – сумасшедшие?

– Все, кроме меня. Моя возмутительная нормальность сама по себе – умственный дефект. Иногда у меня рождается такая мысль.

Она прищелкнула языком, Обри лениво улыбнулся.

– Вы еще не говорили о переносе черепа, – напомнил он.

– Помнишь, как мы играли в моем доме в игру?

– Да.

– Это все. Теперь сам пораскинь мозгами.

– Мы записали свои предположения о том, где спрятан череп, – медленно проговорил Обри. – И… Я понял! Кто-то из игроков решил, будто чья-то догадка может оказаться верной, и перепрятал его. Вот ведь болван! Не трогал бы его – и дело с концом!

– Ну, не знаю… – протянула миссис Брэдли, хмуря лоб. – Игру с черепом в «найди наперсток» затеял не преступник.

– Так вы знаете? Откуда? Как вы узнали, кто убийца?

– Человек, перенесший череп из Кулминстера в Боссбери, был охвачен паникой. А убийца не паникует, он чувствует себя в полной безопасности. Уж поверь, если бы не опасение, что полиция рано или поздно выдвинет обвинение против невиновного, я бы оставила убийцу в покое. Руперт Сетлей…

Она осеклась. Чудесный очаровательный мальчик приходился убитому близким родственником.

Обри кивнул:

– Сам напросился. На его надгробном камне следовало бы написать: «Руперт Сетлей – негодяй».

– И все же в конце этого непростого дела мы, возможно, убедимся, что нашла коса на камень, – заявила миссис Брэдли.

 

Глава ХХ

История одного преступления

– Политика невмешательства, проводившаяся нашими ведущими политиками восемнадцатого столетия, – заметила миссис Брэдли, не сводя блестящих, черных, цепких птичьих глаз с викария, который со своей всегдашней рассеянностью пытался засунуть в правый карман лучшего шерстяного пиджака маленькую, но ценную серебряную вазочку, к счастью, без воды, – отзывается и в наши дни.

– Дорогой мой! – вскричала миссис Брайс Харрингей, поспешно хватая вазочку и возвращая ее на место, на каминную полку гостиной. – Человек его профессии не может быть клептоманом, – прошептала она хозяйке вазы, – так что приходится отнести это на счет редкостной рассеянности.

– Нет, это не клептомания, – согласилась миссис Брэдли, резко и как-то угрожающе посерьезнев. – Клептоманией полиция привычно называет скандальные причуды праздных богачей. – Свое категоричное заявление она несколько разбавила ироническим смешком.

– Полагаю, молодежь закончила свою игру, – произнесла миссис Брайс Харрингей. – Шум стих.

– В таком случае они могут захотеть чаю, – решила хозяйка дома и встала, чтобы позвонить в колокольчик. – Не выйти ли нам в сад?

Молодежь – Фелисити Брум, Марджери Барнс, Обри и Джим – играли на лужайке в крокет. Лужайка была красивая, ухоженная, однако все четверо поначалу не собирались играть в крокет. Потребовалась вся решительность хозяйки дома, ее насупленный лоб и поджатые губы, чтобы все-таки вручить им молотки и мячи. Она лично расставила воротца. После этого отказаться от игры стало невозможно. Миссис Брайс Харрингей сияла, одобряя происходящее.

– Лучшее, самое веселое времяпрепровождение! – радостно заявила она, воздев пышные белые руки, будто для благословения возмущенного Обри, смущенного Джеймса, хихикающей Марджери и философски пожимающей плечами мисс Брум. – Так полезно для хороших манер! Так подходит для летнего денька! Не знаю игры увлекательнее этой!

– Теперь, – обратилась миссис Брэдли к Обри, не преминувшему отправить свой шар через открытые ворота на дорогу, по которой шар устремился под уклон и проскакал не менее сотни ярдов, – вы можете пререкаться, ссориться, срывать друг на друге злость и обвинять друг друга в жульничестве на протяжении часа, позволяя нам, дряхлому старичью, усыплять друг друга учтивой беседой и всхрапывать во сне.

И она помахала им костлявой рукой, глядя на Обри, недовольно бредущего за укатившимся шаром, после чего ушла в дом.

За чаем разговор, естественно, зашел об убийстве.

– Я ломаю голову, кто бы это мог быть. Инспектор – ходячая насмешка. Думаю, полиции придется шевелиться, иначе газеты оставят от нее мокрое место, – обратился Обри к миссис Брэдли.

Та пожала плечами.

– Странно, что они не подозревают Сейвила, – заметила Фелисити. – У него нет алиби на вечер 22 июня. Он пытался убить вас в лесу…

Миссис Брэдли покачала головой:

– Обри рассказал об этом инспектору. Сетлей, без сомнения, встречался в коттедже и в лесу с Лулу Герст. В вечер убийства Райт совершал странные поступки. Как и мистер Брум, – добавила она с ухмылкой.

– Пытался вас убить?! – воскликнула миссис Брайс Харрингей. – Боже всемогущий! Когда?

– Обри меня поправит, если я ошибусь, – сказала миссис Брэдли, неторопливо выбирая себе кусок торта. – Он находился со мной в лесу, когда я пыталась воссоздать картину преступления на основании сведений, которыми мы в тот момент располагали. Видимо, я громко разговаривала. Внезапно стрела – с оперением из гусиных перьев, настоящее убойное оружие времен битвы при Азенкуре со страшным железным наконечником, словно выпущенная из лука самим Робин Гудом, – просвистела мимо моего уха и воткнулась в дерево на противоположной стороне поляны. Полиция согласна с Обри в том, что стрелу выпустили с целью положить конец моему тихому безобидному существованию. Немедленно появившийся Сейвил вежливо попросил извинения за свою оплошность.

Викарий рассмеялся.

– Смотря что называть «оплошностью», – произнес Джим Редси. – Наверное, он пожалел, что промахнулся.

Миссис Брэдли недоверчиво покачала головой.

– Если бы он покушался на вашу жизнь, то, наоборот, сбежал бы, – предположила Фелисити Брум. – Зачем ему навлекать на себя подозрение?

– С целью введения в заблуждение, – объяснил Обри, с аппетитом уплетая малину со сливками и облизывая ложку.

– Жадина! – пренебрежительно фыркнула Марджери Барнс. – Дай сюда сливки!

– Я серьезно, – продолжил он, передавая ей сливки. – Наверное, Сейвил подумал, что кто-то видел, как он выпускает стрелу, и решил сгладить подозрение.

– Что ж, я приняла его извинения в том же духе, в котором они прозвучали, – сказала миссис Брэдли.

– Тот, кто совершил убийство, может сознаться, чтобы со всем этим покончить, – заявила Марджери. – Будь я убийцей, то так боялась бы, что сама сдалась бы. Даже страх перед виселицей меня бы не остановил. – И она поежилась.

– А зачем сознаваться? – возразил викарий, подставляя свою чашку, чтобы в нее налили еще чаю. Миссис Брэдли забрала у него чашку, и он забарабанил по столу длинными пальцами. – Чего ради совать голову в петлю? Пусть полиция доказывает, кто виноват.

– Знаете, – сказала Фелисити, когда слуги убрали со стола и все удобно устроились в садовых креслах, – я вообще не представляю, кто бы мог все это совершить.

– Что «все»? – спросила Маджери Барнс.

– Этот ужас. Взять хотя бы Сейвила: вот уж кто всегда казался мне полным ничтожеством!

– Психологически именно такой человек и мог бы совершить подобное убийство, – возразила миссис Брэдли. – Я так и сказала инспектору! Хотя что толку? Это мог бы сделать и он, и Кливер Райт. Расчленить тело мог бы, например, доктор Барнс – речь о его хирургических навыках, а не о, скажем так, природных наклонностях!

– Полиция не обращает внимания на психологию, – улыбнулся Джим, – однако часто ловит убийц.

– Ловит и вешает, – добавил викарий, довольно пыхтя трубкой и поднося к ее чаше зажженную спичку.

Миссис Брэдли выпрямилась в кресле и оглядела своих гостей.

– Это вызов? – спросила она.

Между двумя рядами ее ровных зубов показался красный кончик языка, она медленно облизнула верхнюю губу. Ее улыбка почти не изменилась, тем не менее Джим Редси заерзал в удобном шезлонге и отвел взгляд. У викария никак не разгорался табак в трубке, поэтому он, чиркнув второй спичкой, не заметил ни ее улыбки, ни движения языка, хотя то и другое побуждало сравнить старуху со свирепым хищником, лежащим в засаде и лениво наблюдающим за добычей, не торопясь разорвать ее…

– Полиция обычно опирается на так называемые косвенные улики, – заявила миссис Брэдли, снова откидываясь в кресле. – В конце концов, очевидцев убийств находят редко, поэтому раздобыть прямые улики виновности нелегко. В их отсутствие сойдут и косвенные. Больше ничего здесь не скажешь. Иногда они наводят полицию на след, а порой заводят в тупик. Возьмем убийство Руперта Сетлея.

В семь пятьдесят пять вечера в воскресенье 22 июня Руперт Сетлей и его кузен Джеймс Редси углубились в лес, чтобы там продолжить спор, превратившийся в опасную ссору. В лесу они пробыли недолго. Чтобы дойти до Жертвенного Камня даже кружным путем, им потребовалось не более десяти минут. В этом зловещем месте Редси набросился на Сетлея и сбил его с ног. Падая, Сетлей ударился головой – вероятно, сильно. По крайней мере кузен подумал, будто убил его. Запаниковав от содеянного, он, вместо того чтобы бежать за помощью или сделать что-то еще, диктуемое здравомыслием и человечностью, бросился наутек, спрятав умершего, как он считал, Сетлея в зарослях орешника. В пабе «Голова королевы» Редси намеревался решить две задачи: обзавестись более или менее приемлемым алиби и так напиться, чтобы впасть в беспамятство и обо всем забыть.

Джим скорчил гримасу. Фелисити бросила на него укоризненный взгляд, Марджери нервно хихикнула.

– Но алиби оказалось так себе, потому что, к несчастью для Редси, миссис Брайс Харрингей было известно, что он отправился с кузеном в лес. Не удалось найти никого, кто поклялся бы, что видел Сетлея живым после того, как их обоих поглотила лесная чаща.

Полиция почти не сомневается, что в момент бегства Редси из леса в паб Сетлей еще был жив. По ее мнению, он был оглушен. Это предположение подтверждается тем, что Редси вряд ли сумел бы расчленить тело. Он смог убедительно объяснить, где провел весь вечер воскресенья, рассказал, что весь понедельник находился в доме и вокруг него. Не вызывает сомнения, что Редси не смог бы доставить тело в Боссбери, внести его в лавку Бинкса и там разрубить между восемью часами утра, когда открывается рынок, и девятью тридцатью, когда Бинкс и его помощник вошли в лавку во вторник утром. По этим причинам полиция заключила, что убийца – не он, хотя у него мог быть сообщник, взявший на себя самую отвратительную часть задачи. Поскольку такой сообщник не обнаружен, полиция, повторяю, пришла к выводу, что Редси лишь оглушил кузена своим ударом, но не убил.

Такова роль Редси в данных событиях. То, что он провел часть ночи понедельника за рытьем могилы в лесу и в безуспешных поисках трупа в кустах у поляны, лишний раз доказывает, что к его расчленению он отношения не имеет.

Перехожу к одному любопытному обстоятельству, которое долго ждало рассмотрения. Для историков и великих детективов служит аксиомой, что надо внимательно относиться к свидетельствам, отказывающимся встраиваться в общую канву событий. Подобные мелкие неудобные факты служат ключами от загадок. В данном случае имеет место неудобный факт: слова Марджери Барнс, обращенные к…

– Мои слова? – воскликнула Марджери. – Но я уверена, что никогда не…

– …обращенные к Фелисити Брум в моем присутствии, – твердо продолжила миссис Брэдли. – Их суть состояла в том, что примерно в девять часов или чуть позже в тот роковой воскресный вечер, находясь в лесу с целями, не имеющими никакого отношения к нам и к убийству Сетлея, она увидела мужчину, выползавшего из кустов за кольцом из сосен, ограничивающим поляну. Полагаю, потом, все обдумав, она решила, что ползущий мужчина был Рупертом Сетлеем, и, увидев его живым после девяти часов вечера, она докажет, что Джеймс Редси не мог убить его приблизительно в пять минут девятого.

Но я отказываюсь верить в эту часть рассказа Марджери по двум причинам. Первая: она не опознала человека как Сетлея, а просто, услышав о возможности обвинения Джеймса Редси в убийстве, предположила, что человек, выползавший из кустов в лесу вечером в воскресенье, был именно тем, кого Джеймс Редси сбил с ног и потом спрятал. Вторая причина гораздо важнее первой, хотя предположение Марджери, что тот человек – Сетлей, вовсе не было неправдоподобным. Она вполне могла бы увидеть Сетлея, если бы не один чрезвычайно важный факт.

В момент сильного испуга глаз человека действует как фотообъектив для моментальной съемки. Никакой долгой экспозиции, происходящей при спокойном созерцании приятного вида. Нет, просто щелчок затвора: вверх-вниз! Я в ужасе, у меня вырывается крик страха, я убегаю – с четким отпечатком того, что меня напугало, в мозгу. Так произошло и с Марджери. Когда ты рассказывала нам об этом, милая Марджери, то выразилась буквально так: «Мужчина, выползающий из кустов, как здоровенный черный слизняк!»

Но ведь в девять часов вечера в разгар лета еще не темно. Темно должно было быть под деревьями и в кустах, но Марджери видела человека на большой круглой поляне, где стоит Жертвенный Камень. Там было тогда так же светло, как на любой открытой местности, – хоть в теннис играй! Я специально выяснила, что надевал в тот вечер Руперт Сетлей. Полицию это тоже заинтересовало. Я рассуждала не так, как она, но это не важно. Главное вот что: вопреки ожиданиям, Руперт Сетлей был не в вечернем костюме, а в белой тенниске и светло-серых фланелевых брюках.

– Ага! – воскликнул Обри Харрингей. – Если бы Марджери действительно увидела старину Руперта, то не описала бы его как «черного»!

– Вот именно, – подтвердила миссис Брэдли с поощрительной улыбкой, от которой Обри почувствовал себя ребенком не старше трех с половиной лет.

Возникла долгая пауза.

– Кого же я тогда видела? – наконец испуганно спросила Марджери, поспешно оглянулась и стала на пальцах вычислять кандидатов. – Не Руперта Сетлея – вы это доказали. Не Джима Редси – он в то время был, как известно, в «Голове королевы». И не Кливера Райта – он находился там же или туда направлялся. И вообще, я уверена, что тот мужчина был крупнее мистера Райта…

– Полезное замечание, но в подобных ситуациях лишняя уверенность только вредит. Вспомни, ты не успела к нему приглядеться. Хотя лично я считаю, что ты легко узнала бы Райта, будь это он.

Марджери покраснела:

– Может, это был Сейвил?

– Не исключено. – Миссис Брэдли склонила голову набок и зажмурилась. – Не исключен также твой отец…

– Отец?! Но…

– Тебе известно, где находился отец в тот день в девять вечера?

– В гостях у майора.

– Хорошо, это поддается проверке. Предположим, что он действительно гостил у майора.

– Больше никто не приходит в голову… Хотя нет! – Она шаловливо покосилась на преподобного Стивена Брума.

Тот сумел, наконец, разжечь свою трубку и сидел в распахнутой шерстяной куртке, под которой чернело пасторское одеяние и посверкивало золотое распятие. Длинные ноги в черных брюках он вытянул вперед, а большие сильные руки с длинными пальцами заложил за голову.

Миссис Брэдли хмыкнула:

– Что ж, его одежда вполне черная, да и вообще, он сам напросился. Пусть получает! Будем считать, что ты видела, как из кустов выползал викарий, и примерим на него косвенные улики. Мистер Брум! – Она кольнула его в живот кончиком своего бело-лилового солнечного зонтика.

– Что такое? – Викарий, как водится, унесся мыслями в недоступную прочим даль. – Прошу прощения? – Он встряхнулся и заморгал.

– Где вы находились вечером в воскресенье 22 июня?

– Полагаю, в церкви.

– Конечно. А потом?

– Прогуливался, наверное, как обычно, пока Фелисити занимается ужином.

– Куда вы ходили?

– Взад-вперед… – Он снова откинулся в кресле и запыхтел трубкой.

– Будем считать, что прогулка привела его в лес, – произнесла миссис Брэдли, обращаясь к Марджери и не удостаивая вниманием викария, крутившего головой. – Что дальше?

– Продолжайте вы сами, – попросила Марджери, – я дальше не могу.

– Что ж… В пять минут девятого мы видим Руперта Сетлея, простертого без сознания на земле. Джеймс Редси подхватывает его под мышки и оттаскивает в кусты, после чего исчезает в направлении боссберской дороги, торопясь в паб. Через несколько минут Руперт приходит в себя. Вечерняя церковная служба заканчивается без четверти восемь. Викарий покидает церковь часов в восемь…

– Без пяти, – последовало ленивое уточнение.

– Тем лучше, мистер Брум, вернее, тем хуже для вас: лишние пять минут, чтобы совершить убийство. Итак, без пяти восемь он отправляется на прогулку. Проникает через калитку в лес, идет по тропинке, ведущей к поляне. Успевает застать ссору кузенов и видит удар, повергающий Сетлея наземь. Замечает место, где Редси прячет бесчувственное тело. Действия Редси, утащившего кузена в кусты, убеждают его, что Сетлей мертв. Он сам Сетлея не выносит. После бегства Редси викарий раздвигает ветки, чтобы посмотреть на объект своей ненависти.

– Объект ненависти?

– А как же? – воскликнула миссис Брэдли. – Каждый, знакомый с Рупертом Сетлеем, испытывал к нему ненависть. Почему викарий должен быть исключением?

– А как же его сан? – промолвила миссис Брайс Харрингей, томно глядя на безучастного Стивена Брума. – Чувства духовного лица…

– Глупости! – перебила миссис Брэдли. – Полагаю, духовное лицо испытывает те же чувства, что любой отец очаровательной дочери. Разве не так?

Фелисити задрала нос. Викарий как ни в чем не бывало курил свою трубку, разве что на переносице у него обозначилась небольшая складка. Марджери Барнс подняла свою красивую оголенную руку и стала с бесхитростным удовлетворением разглядывать ее.

– Да, – сказала миссис Брэдли себе под нос и тут же возразила самой себе: – Нет!

– Продолжайте, – подбодрил викарий. – Не обращайте на меня внимания. Я докурю и усну.

– Между прочим, вы пользуетесь кисетом для табака?

– Раньше пользовался, – ответил преподобный Стивен Брум.

– А чем пользуетесь теперь?

Викарий замялся.

– Ну… видите ли…

Присутствующие насторожились. Фелисити нахмурилась и посмотрела на Джима Редси, который широко улыбался.

Когда миссис Брэдли заговорила снова, ее тон был уже совсем невеселым; казалось, каждое слово вырывается у нее через силу:

– Найдя Сетлея, викарий испытал потрясение.

Возобновление рассказа заставило викария сменить несчастное выражение лица на задумчиво-безмятежное. Он поудобнее устроился в кресле и закрыл глаза.

– Оказалось, что Сетлей жив, – подсказал Обри.

– Разочарованный и обозленный тем, что этот человек избежал смерти, – продолжила миссис Брэдли, – он помог ему выбраться из кустов, и Сетлей устроился на Жертвенном Камне. От этого зрелища викарий утратил самообладание и впал в бешенство. Вытащил перочинный нож…

– Никогда не ношу его с собой.

– …и ударил им Сетлея в горло.

Марджери Барнс испуганно оглянулась.

– Полная чушь! – вынесла суровый приговор Фелисити.

– Вскоре он услышал голоса, – продолжила миссис Брэдли, ни на кого не обращая внимания. – Это были Марджери Барнс и Кливер Райт. Он поспешно опустил тело Сетлея на землю с той стороны Камня, которая обращена к дому, пригнулся, чтобы скрыться за Камнем, исчез в зарослях и спрятался. Марджери, где…

Та напряглась и густо покраснела. Открыв рот, чтобы ответить, она снова закрыла его, встретилась взглядом с драконом, коим обернулась в тот момент миссис Брэдли, и залепетала:

– Вы спрашиваете, где я увидела выползающего из кустов человека? Напротив правой стороны Камня, если стоять спиной к боссберской дороге…

– Спасибо, – кивнула миссис Брэдли. – Когда Марджери сбежала от Кливера Райта, сей молодой человек, испытывая вовсе не удовольствие, а неудобство от сидения на сосновых иголках, встал и побрел по поляне. Опыт сердцееда подсказывал ему, что Марджери скорее всего вернется, оправившись от страха, которого он на нее нагнал…

– Я бы ни за что не вернулась! – горячо возразила Марджери.

– А пока он решил осмотреть Камень. Этот валун действительно завораживает! Обходя его, он наткнулся на тело Сетлея и опустился на колени, отчего выпачкал колени брюк кровью. Теперь внимание! Кровь текла из горла, и на брюках самого Сетлея крови, вероятно, не было. Они были из серой фланели и держались на… – Она вопросительно посмотрела на миссис Брайс Харрингей.

– На цветном шелковом шарфе, – подсказала та. – Но я должна заметить, миссис Брэдли…

– Благодарю вас. Цветной шелковый шарф. Сообразительный Кливер Райт смекнул, что Сетлея убили. Он испачкал колени его кровью. Марджери Барнс могла вернуться в любую секунду.

– Только не это! – крикнула Марджери, пряча лицо в ладонях.

– Райт поспешно снял брюки с трупа, сбросил свои… – Теперь вопросительный взгляд рассказчицы предназначался Марджери. Обри тронул ее за руку, привлекая внимание. Марджери убрала ладони от лица и кивнула.

– Да, в тот вечер он был в серых фланелевых, – признала она.

– Ага, – усмехнулась миссис Брэдли, – так я и знала. Бросив свои брюки на землю, Райт шмыгнул в чащу и там натянул на себя брюки мертвеца. Покинув лес, со всех ног бросился в паб «Голова королевы», где из опасения, что на его одежде могут остаться другие, не замеченные им пятна крови, поспешил устроить потасовку с самым здоровенным из посетителей и получил такую взбучку, что никто не смог бы предположить, что кровь на нем имеет иной источник, кроме его собственного разбитого носа… – Она с деланым состраданием взглянула на Марджери. – Или губы`.

– Вот это голова! – восхитился Обри Харрингей. – Такой можно позавидовать!

– Согласна, – сухо промолвила миссис Брэдли.

Фелисити Брум сидела молча, неподвижно. Викарий выбил трубку о деревянный подлокотник шезлонга миссис Брайс Харрингей, откинулся и приготовился дремать.

– Викария сильно заинтриговали манипуляции Райта с брюками, но он находился слишком далеко, чтобы сообразить, чем они вызваны и чем чреваты. Уяснил одно: Райт видел мертвеца. Это создавало недопустимое неудобство и диктовало необходимость избавиться от трупа. Он пополз по направлению к нему. Тогда-то Марджери его и заметила. Он понял, что попался ей на глаза, но успокоил себя мыслью, что она его не узнала. Тогда викарий решился на большой риск: поднял труп Сетлея – не забывайте, он очень силен – и понес кратчайшим путем, по краю леса, но не по самой дороге, сначала к калитке, потом к проходу на кладбище, через него само и перебросил труп через стену в свой сад. Он шел тем же самым путем, что и его дочь Фелисити, когда она несла чемодан с пятнами крови из бывшего свинарника в лес. Кровь появилась в чемодане, могу предположить, из-за воротника убитого, его галстука и белой тенниски. Зная, что виновный – ее отец, Фелисити постаралась скорее избавиться от изобличающей улики.

Фелисити привстала.

– Как вы смеете такое говорить? – пылко крикнула она. – Это не имеет отношения к действительности!

Миссис Брэдли умиротворяюще помахала рукой.

– Не забывай, что я восстанавливаю картину происшедшего на основании косвенных улик, а не психологических портретов, – невозмутимо произнесла она. – Итак, викарий притащил труп в пустой свинарник и оставил там. Затем сообразил, что у него остается нож, орудие убийства, и одежда с тела, а его собственные обшлага в крови. Тогда он отправился окольными путями в сторону Кулминстера и там, воспользовавшись тем, что все знают про его рассеянность, намеренно залез в реку Куллен, утопил изобличающий его нож и одежду убитого, нагрузив ее камнями…

– Каким образом? – поинтересовался Джим Редси.

– Накидал в рубашку камешков, бросил поверх них воротник и галстук, сделал из рубашки мешок и затянул его резинкой, – подсказал викарий, охотно вступая в игру.

Миссис Брэдли бросила на него удивленный взгляд, он ответил веселой улыбкой. Марджери хихикала, Фелисити хмурилась. Джим Редси сорвал маргаритку и метко забросил ее в разинутый рот Обри Харрингея, собиравшегося что-то сказать.

– Потом он вернулся в Уэндлз-Парва, – продолжила миссис Брэдли, – пришел домой и сообщил дочери и служанке, что по рассеянности угодил в реку. Обе, ничего не подозревая, – она посмотрела на бледную, поджавшую губы Фелисити, – высушили его одежду и приготовили горячую ванну. – Она повернулась к Фелисити: – Хочешь, чтобы я замолчала?

– Ни за что! – сердито отмахнулась та. – Знаю, это все шуточки. Хотя я от них в ужасе! – добавила она, вызывающе задрав подбородок.

– Еще бы! Я не стану продолжать. Это не смешно.

– А мне хочется услышать продолжение, – возразил викарий. – Ты, Фелисити, лучше выйди, не порти другим удовольствие. – И он прищелкнул языком.

– Рада, что тебе нравится! – бросила Фелисити, вскочила и выбежала из дома.

– Продолжайте, миссис Брэдли, – попросил Обри. – Труп в свинарнике, викарий в ванне, Руперт неведомо где. Что дальше?

– Дальше мне на помощь приходят остальные косвенные улики, – произнесла она, поглядывая на викария.

– То есть как? – удивился Обри Харрингей. – Разве вы еще не всеми ими воспользовались? Ах да, остается мясная лавка!

– Это меня не слишком интересует, – призналась миссис Брэдли. – Видите ли, парень, помогающий Бинксу, – член Юношеского клуба Боссбери, который викарий собирает каждый третий понедельник. Обратите внимание на данные факты ввиду их важности. Начнем со дня недели. Когда удобнее всего переправить труп в Боссбери? Не забудем, что Кливер Райт часто одалживал викарию свой автомобиль. Он мог бы положить туда труп и отвезти его на рынок. Ключ от лавки он бы мог похитить из кармана помощника Бинкса, пока юнцы переодевались перед бегом. Он достаточно силен, чтобы самому справиться с таким нелегким делом, как расчленение трупа…

– Боже правый! – не выдержал викарий.

– И напоследок скажу, что в этот самый момент он располагает изящной серебряной табакеркой, прежде принадлежавшей убитому! – торжественно объявила миссис Брэдли и безжалостно уставилась на потрясенного священника. – Я знала, что страсть рассовывать по карманам всевозможные емкости рано или поздно поставит вас в нелепое положение. Выверните свои карманы!

Миссис Брайс Харрингей пришла на помощь викарию. Долго возиться не пришлось. Похититель с глупым видом предъявил изящную круглую шкатулку с крышечкой на петлях, диаметром дюйма в три, с гравировкой из трех букв, заплетенных в причудливый орнамент, однако прекрасно читаемых.

Это были инициалы Руперта Сетлея.

 

Глава XXI

Сейвил

I

– Вот список имен, – сказал инспектор. – Она считает, что голову спрятал один из этих людей. Давайте их проверим – вдруг она права? С этими старушками надо держать ухо востро! К тому же, по правде говоря, сам я зашел в тупик и был бы благодарен за любую ниточку, которая приблизила бы нас к разгадке.

Он достал листок из блокнота миссис Брэдли с отрывными страницами и передал его суперинтенданту. На листке был составлен список тех, кто принял участие в предложенной миссис Брэдли игре и назвал возможные тайники, где следовало искать череп.

– Здесь нет Райта, – проворчал суперинтендант.

– Я тоже заметил.

– Зато есть его друг и… эта женщина.

– Есть юный Харрингей, но нет его мамаши. Как я погляжу, старуха записала себя, викария и его дочь. Здесь же дочка врача, обе дочери майора и садовник Уиллоуз. Его-то можно вычеркнуть: мы знаем каждый его шаг вечером в то воскресенье, да и вообще, на что нам он? Обеих майорских дочек и мисс Брум тоже долой. Смотрите-ка, внизу значится Редси! Получается десять, а не восемь имен. Конечно, Райт мог прослышать об игре от других, врач с майором – от своих дочерей, так что напрасно здесь нет их имен. А где же Сейвил?

– На Сейвила у нас ничего нет. И потом, он же кроткий, как барашек.

– Так я и поверил! Достаточно взглянуть на его мускулы борца-призера! А еще он мог стянуть череп у Райта и спрятать среди камней на морском берегу. Он мог бы отправиться туда в четверг днем, пока все играли в теннис у викария…

– Он тоже находился среди игроков.

– Да, но не постоянно. Потом удалился в дом якобы полистать хозяйские книги, но я не исключаю, что это был предлог, чтобы улизнуть и спрятать череп так, чтобы никто не знал, что он покидал дом. Ведь из дома викария можно быстро дойти до кладбища при церкви и оттуда кратчайшим путем выскочить на боссберскую дорогу…

– Да, но так быстро ему было не добраться до Бараньей бухты, тем более не вернуться обратно, мистер Бидуэлл.

– А кто говорит, что он путешествовал на своих двоих? Вдруг его ждала машина? Надо с этим разобраться. Не на автомобиле, так на велосипеде – кстати, это идея! Или на мотоцикле – кажется, мотоцикл принадлежит Райту, но я знаю, что Сейвил иногда на нем ездит.

– А еще он мог зарыть чемодан с рыбой внутри, – усмехмулся инспектор. – Чем не игра для спокойного летнего денька?

– Вы по-прежнему считаете, что это сделал юнец Харрингей, а потом соврал? – спросил суперинтендант Бидуэлл.

– А вы считаете иначе, сэр? – И инспектор рассмеялся.

– Либо он, либо Райт. Эта идиотская шутка в духе Райта. И, говоря о Райте, не забывайте, что он не может объяснить, как провел полтора часа между уходом из церкви и появлением в пабе.

– До меня дошел слух, будто он был на свидании с девушкой.

– Что за девушка?

– Дочь врача.

– Понятно. Не хочет выдавать ее папаше. Конечно, с него сталось бы самому спрятать череп, заменив его кокосом. Но мотив – вот чего недостает! Насколько мы знаем, между ним и Сетлеем никогда не пробегала кошка. Теперь, убедившись, что Сетлей мертв, мы должны как следует взяться за молодого Редси. Вот у кого есть сильнейший мотив!

– Лулу, особа из коттеджа, почти призналась миссис Брэдли, что Сетлей был ее любовником. «Один из-за меня уже погиб» – вот ее слова. Обманутый муж, знаете ли, не самое покладистое существо на свете, да вы и сами обратили внимание на его мускулатуру – в самый раз для такого дела…

– Вы что-то говорили про врача…

– Шантаж.

– Из-за истории с незаконнорожденным ребенком? Велика важность! Послушайте, если каждый отец незаконнорожденного ребенка будет превращаться в убийцу, то что станет с нашим миром?

– Он все-таки врач, мог бы быть поосторожнее… У него пациенты, местные семьи. Не нравится мне это. По-моему, семейный врач должен быть чист, иначе пусть идет на все четыре стороны!

– Это хотя бы доказано?

– Кливер Райт!

– Вы уверены?

– Факт! Разве вы не замечаете сходства?

– Я как-то не… Но теперь, когда вы сказали… Все равно сомнительно: один рыжий, другой брюнет.

– С отцом и сыном такое случается. Вероятно, брюнеткой была мать.

– А глаза, рот?

– Согласен, разные. Снова спасибо матери. Но сходство налицо, достаточно приглядеться. Ясное дело, Кливер доит доктора с тех пор, как сюда пожаловал.

– Неужели?

– Да, ходят такие слухи, и нам надо обратить на них внимание. Я часто задаюсь вопросом, зачем сюда пожаловала эта троица? Уж не за легкими ли денежками? Врачу пришлось постараться, чтобы никто не…

– А как насчет миссис Брайс Харрингей?

– Я много размышлял о молодом Редси и о завещании и пришел к выводу, что он говорит правду. Сразу после изменения завещания и смерти Сетлея домом и землей завладеет юнец Харрингей.

– Мне известно. Продолжайте.

– Редси клянется, будто не знал о возможности изменения завещания.

– Мы это уже обсуждали. А я говорю – знал.

– Взглянем на проблему с противоположной стороны. Предположим, он не знал, зато знала миссис Брайс Харрингей.

– Излишнее предположение. Нам известно, что она была осведомлена о предстоящем изменении завещания. Она сама говорила.

– Причем неоднократно. – Инспектор усмехнулся. – Неизменно цитируя главу и стих, а то и с целым потоком слов, если не с песней и танцем! Чего я только не натерпелся от этих двух старых мегер – от нее и той тощей дрях…

– Брэдли?

– От нее самой. Лучше не вспоминать. Так я и говорю: предположим, она не только знала о предстоящем изменении завещания, но и думала, что изменения уже внесены.

– Она так не думала.

– Это недоказуемо. Как и то, что Редси врет, когда клянется, будто пребывал в неведении. Это палка о двух концах: говорите, что один из них лжет, – держите ухо востро, потому что лгать может и другой. Понимаете, куда я клоню?

– Да. Но само преступление? Не станете же вы утверждать, что это она укокошила Сетлея, а потом разрубила на куски?

– По-моему, убить его она могла. Женщина крупная, сильная, тяжелая и решительная! – с чувством произнес инспектор. – Она могла бы прокрасться следом за двумя кузенами в лес и, увидев, как Редси уложил Сетлея, напасть и добить его, ударив в горло своим фруктовым ножиком…

– Фруктовым ножиком?

– Именно. Миссис Брайс Харрингей, видите ли, из вегетарианцев, а эта публика не расстается с ножами для чистки фруктов. Во всяком случае, так принято у их основоположников. А эта вся в золотых цепях и кольцах, почему бы ей не подвесить на себя еще и ножик? Такие ножи делают из серебра или из нержавеющей стали, это чудесные вещицы, очень острые! Никому в голову не придет увидеть в такой игрушке оружие! После убийства ее можно почистить и продолжить носить на себе. Маленькая штучка, не внушающая ни малейшего подозрения.

– Любопытно. Мы так и не установили, как именно было совершено убийство. Известно одно: в лавку мясника бедняга попал уже мертвым, слишком мало крови там пролилось. Умелый удар в горло – то, что требовалось убийце.

– Конечно! – подхватил инспектор. – К тому же у нее нет алиби на отрезок времени между семью сорока пятью и десятью часами вечера.

– То есть?

– Я уже перерыл весь дом и между делом кое-что выяснил. Оказалось, в тот вечер она не ходила в церковь. Примерно без четверти восемь вроде бы удалилась к себе в спальню то ли из-за приступа головной боли, то ли еще из-за чего-то. С того момента никто не видел миссис Брайс Харрингей до тех пор, пока двое парней не приволокли мертвецки пьяного Редси из «Головы королевы». Как вам это нравится?

– Думаете, она знала, что завещание уже переписано?

– Да.

– И, прикончив Сетлея, могла бы сделать наследником всего своего сына?

– Именно!

– В этом что-то есть, но, увы, немного.

– Не меньше, чем в вашем предположении, что преступление – дело рук Редси, – грубовато сказал инспектор, усмехаясь. – Проблема в том, мистер Бидуэлл, что оба они не осмелились бы разрубить труп на куски. Мы постоянно упираемся в одно и то же. Люди, обладавшие достаточными мотивами для убийства, ни за что не стали бы заметать следы, препятствуя опознанию трупа таким ужасным способом. А у вполне кровожадных субъектов, которым впору развешивать по мясницким крюкам куски человеческого тела, не было мотива даже для того, чтобы пнуть пса, не говоря о том, чтобы замахнуться на убийство.

II

– Возникает также вопрос о Сейвиле, – сказала после паузы миссис Брэдли. – Он очень тревожный, этот вопрос! Видите ли, сам Камень служил для него непреодолимым соблазном.

– Это как? – удивился Обри.

– Сейвил – любопытнейший персонаж. Я сделала о нем уйму заметок. Непременно вставлю их в свою следующую работу для «Шестипенсовой библиотеки». Она будет называться «Психоанализ для многих». Советую порекомендовать ее своей матушке с моими наилучшими пожеланиями! Нет, Сейвил – истинная жемчужина! Как хорошо, что я на него наткнулась! Да и на викария – тоже. Чудесно! Оба вызывают восторг.

– Но ведь у Сейвила не было причин ненавидеть Сетлея, – напомнил Обри.

– Разве? Пойди спроси об этом Лулу Герст. – Миссис Брэдли поджала губы и покачала своей маленькой головкой.

– Вот как? Надо же! Понимаю… – Обри ничего не понял, но когда тебе еще не исполнилось шестнадцати, ты не спешишь сознаваться в неведении по какому-либо поводу, менее всего – по такому.

– Сейвил – аккуратист, – продолжила миссис Брэдли, словно разговаривая сама с собой. – Иногда я думаю, что Камня для него оказалось многовато. И все же он не совершил бы подобной дерзости. Сейвил последователен, болезненно привержен чистоте – только завзятый чистюля способен оставить в мясной лавке такой порядок! Еще у него есть одно забавное психическое отклонение – не знаю, заметил ли ты это, внучек. И все же не думаю, что у него хватило бы духу совершить убийство.

– Я заметил, что он – мерзкая свинья. Ну и что с того?

– Меня поразило то, чему я стала свидетельницей, однажды заглянув к ним в дом: я застала его в процессе погребения умершей птички – канарейки, при жизни принадлежавшей Лулу Герст.

– Ясно. – В жаркий полдень Обри клонило ко сну.

– Представляешь? При этом он нацепил пасторский воротник.

– Пасторский воротник? Да он рехнулся, совсем как наш викарий! Не многовато ли двоих таких на один приход? – И он захохотал собственной шутке.

– Нет, не рехнулся. Воротник – часть ритуала. Ты наверняка обратил внимание на костюм Робин Гуда, в котором он чуть не застрелил меня в лесу?

– Костюм Робин Гуда? А как же! Но он объяснил, что репетирует пьесу.

– Хороша репетиция! – Миссис Брэдли махнула костлявой рукой. – Он разоделся для роли, которую разыгрывал в своем воображении. Поэтому я думаю, что мясник – он. Для него мертвое тело, мертвая плоть означает мясо. Мясо рубят на куски. Вот он и приступает к рубке.

– Но для подобной работы требуется навык. – Сон с Обри сняло как рукой. – Нельзя просто схватить мясницкий топор и начать им орудовать. Здесь надо действовать по науке. Я часто наблюдал за мясниками. Поверьте, это не так просто, нужна длительная практика.

– Разумеется. Но в мастерской Сейвила висела схема, при помощи которой он исправлял свои рисунки, красные точки и крестики с множеством подписей. Все вместе обозначало человеческое тело, скелет был нарисован черными линиями, более тонкими линиями было указано расположение мышц на костях. Поразительная картинка! А главное, Райту не понравилось, что я ее разглядываю. Это тоже любопытно.

– C виду Сейвил – просто мелкий итальяшка, – возразил Обри. – А мясники обычно здоровяки.

– Сейвил тоже здоровяк. – И миссис Брэдли живо описала впечатляющую мускулатуру Сейвила.

– Никогда бы не подумал! Хорошо, он силач. И что дальше?

– Камень. Даже если не отвлекаться на мотив с точки зрения мести и выгоды, мы должны учитывать, что вокруг Камня витают самые причудливые легенды. Из самого его названия следует, что он некогда служил алтарем для жертвоприношений. Не могло ли стремление принести на нем в жертву человеческую плоть послужить для такого, как Сейвил, сильным мотивом? Заманчивая версия, хотя, может, и фантастическая…

– Если вы правы, то Сейвил мог рыскать той ночью по лесу и стянуть чемодан, когда я отлучился в дом, – произнес Обри.

– Именно так. Это подтверждает мою теорию о его чувстве вины. С него сталось бы похоронить рыбу, снабдив могилку запиской: «Подарок из Гримсби!» – Она закудахтала от удовольствия. – Как я погляжу, к нам опять пожаловал инспектор… Интересно, они пытались установить, откуда взялась эта бумажка? – пробормотала она, уставившись на длинную дорожку в саду.

– Вряд ли. Этот полицейский пытался добиться от меня признания, что записку написал я, – сказал Обри. – Его очень обидело мое упрямство: я твердил, что знаю о ней не больше, чем он. Это, по-моему, сделал Кливер Райт. Как раз в духе такого ничтожества, как он!.. Похоже, инспектору нужны вы. А вот и нет: он уходит. Послушайте, разве все то, что вы говорите про Сейвила, не подходит для Райта? Он же глупец и чокнутый в придачу. Мне проще представить в роли убийцы его, чем червяка Сейвила. Он силен, как бык, без ума от Лулу Герст и вполне безумен, чтобы так весело пошутить: разрубить труп и развесить куски, как мясо! Представляю, как он ухмыляется при одной мысли об этой забаве! Мы точно знаем, что он находился в тот вечер в лесу с Марджери Барнс и она от него сбежала. Раз тот, кто выполз у нее на глазах из кустов, не мог быть Сетлеем, значит, это был его убийца. Вы думали об этом?

– До отвращения. Пойми, внучек, если это был убийца, то никак не Кливер Райт, которого она оставила на поляне!

– Почему? Он мог нырнуть в кусты после ее бегства, а потом выползти оттуда, не заметив, что она уже вернулась.

– Зачем он стал бы прятаться? Ты считаешь, что за несколько секунд отсутствия Марджери Барнс Кливер Райт убил Сетлея, спрятал тело, залез в кусты, а потом из них вылез?

– Нет, конечно, но…

– Если Райт убийца, это значит, что он убил Сетлея в промежутке времени между семью пятьюдесятью пятью, когда твоя мама видела Сетлея и Редси, уходивших вместе в лес, и без четверти девять, когда он встретился с Марджери Барнс. В конце концов, при благоприятных обстоятельствах убийство своего ближнего – дело нескольких секунд. Предположим, преступник – Райт. Но неужели ты думаешь, что он сразу привел бы Марджери Барнс на то место, где только что расправился с человеком? Представим все же, что он настолько дерзок, безрассуден, хладнокровен, чтобы вернуться на это место с девушкой. Почему тогда он в панике бросился в паб, зачем сразу принялся там сооружать себе алиби? Я уверена, что он видел в тот вечер труп в лесу и что на его одежде могла быть кровь мертвеца. Конечно, драка с Гэллоуэем стала серьезной ошибкой. Она – признание того, что Райт знал о преступлении, даже если не принимал в нем участия.

– Знал?

– Кливер Райт кого-то покрывает, причем давно. Самое любопытное, что покрывает он вовсе не убийцу!

– Я вас не понимаю.

– Конечно! Я путано выражаю свои мысли, внучек. Поговорим конкретно. Он влюблен в Лулу Герст. Предположим, считает убийцей ее. Она никак не могла этого совершить, но…

– Почему не могла?

– Такие нетерпеливые, пылкие, малоразвитые особы не действуют настолько обстоятельно. Детали убийства Руперта Сетлея продумывались, вероятно, не один месяц. Убийце оставалось дождаться одного – благоприятной возможности. Он был начеку и сумел воспользоваться редкостным подарком судьбы. Увидел стычку кузенов, после которой Джеймс Редси вообразил, будто убил Руперта Сетлея. Но как человек с такой смекалкой умудрился совершить грандиозную ошибку: переправил тело в Боссбери и попытался помешать его опознанию? Только факт, что твой кузен Джемс Редси никак не мог расчленить тело, спасает его от ареста. Уверена, что если бы мясник-самоучка всего лишь добил Сетлея, лежавшего без чувств, и скрылся, ничего не делая с трупом, то Джеймса Редси повесили бы.

– Мотив… – прошептал Обри.

– Он самый. У Джеймса был явный мотив. Я считаю, что следующей за ним в списке твоя мать, затем идут доктор Барнс и Сейвил с мотивами одинаковой убедительности, а потом уж Райт. Хотя у Райта мотив мог оказаться посильнее, чем у Сейвила. Он любит Лулу животной любовью, а Сейвил просто на ней женат. Слушай, Обри! – Она воодушевленно хлопнула его по коленке. – Немедленно беги за инспектором. Пусть он выяснит, который из обожателей Лулу сжег утюгом воротник и носовые платки, а также занавески Фелисити Брум! Беги, внучек, беги! Он ушел вон в ту сторону. Узнай, кто это был: Сейвил, Райт…

Запыхавшийся Обри вернулся через десять минут.

– Он пообещал выяснить. Спрашивает, зачем вам это.

– Завтра он все услышит, – пообещала миссис Брэдли. – На чем я остановилась? На том, что Райт выгораживает Лулу.

– Думаете, он не знает, кто настоящий убийца? Воображает, будто это кто-то еще?

– Да. Запутанная ситуация, верно?

– Еще бы! Во-первых, старина Джим считает, что это он укокошил Руперта. Во-вторых, всем остальным нужно, чтобы Руперт и вправду окочурился… Я вспомнил, о чем хотел спросить вас! Кто украл череп из мастерской Кливера Райта?

– Вероятно, сам Кливер Райт.

– Потому что ошибочно считал убийцей… того, кто не убивал?

– Да.

– Ну, раз так, – разочарованно протянул Обри, – то он же и подсунул его в Кулминстерскую коллекцию?

– Естественно. Это его своеобразный юмор.

– Но ведь то, что череп снова оказался в мясной лавке, ничего не доказывает?

– Это зависит от того, кто его отнес туда. Сам Райт непременно поделился бы своим розыгрышем. Что за радость наслаждаться им в одиночестве?

– Да. Я думал, что вы передали список подозреваемых полиции и сказали…

– Я наговорила полицейским много чего странного, внучек. Кливера Райта ждет сюрприз. Это он украл у викария ключ от музея. Такой человек – угроза для всего прихода! Я говорю о викарии. У него кто угодно что хочешь украдет!

– Знаете, – сказал Обри, хмуря гладкий лоб, – у меня в голове мешанина. Так вы знаете, кто преступник, или нет? Уверены, что Кливер Райт сумел проникнуть в мясную лавку?

– Я не готова отвечать на подобные вопросы, – ответила миссис Брэдли, улыбнувшись. – Задай мне их завтра. Так, кого там еще принесло? Мэри Кейт Мэлони? Не ждала! Похоже, она взволнована…

Мэри Кейт мчалась по садовой тропинке в возбуждении, смешанном с ужасом, исполненная осознания значительности своей миссии. Она так торопилась, что забыла снять фартук.

– Боже всемогущий, миссис Брэдли! – крикнула она, задыхаясь. – Берите ноги в руки и бегите! Бедный мистер Сейвил из коттеджа на холме повесился на своих подтяжках в дровяном сарае. Так и весит!

– Надеюсь, целиком, а не по частям, – спокойно отозвалась миссис Брэдли, вставая и поправляя юбку. – Мне до смерти надоели тела, разрубленные на куски. Что на него нашло, для чего он выкинул такую глупость?

– Любой скажет, что это он, бедняжка, от неразделенной любви.

– Вздор! В его случае я скорее поверю в несварение после ужина.

 

Глава XXII

Инспектор производит арест

Инспектор Гринди церемонно поприветствовал миссис Брайс Харрингей.

– Что ж, мадам, больше мы не увидимся, – сказал он, не скрывая облегчения. – Прошу прощения за причиненное беспокойство. Как говорится, все хорошо, что хорошо кончается. Могу я повидать мистера Редси?

– Я велю его вызвать, – величественно ответствовала она.

Джим и инспектор встретились в библиотеке.

– Ну, что теперь? – неприязненно произнес Джим.

Инспектор усмехнулся:

– Я пришел всего лишь сказать вам, сэр, что вы можете спокойно отбыть в Америку, как только пожелаете. У нас нет к вам никаких претензий. Арест произведен.

– Представляю, кого вы скрутили! Не иначе бедного смуглого Сейвила?

– Нет, сэр. Собственно, выслушав смехотворные басни, которыми миссис Брэдли баловала вас у себя в саду, я обзавелся парочкой новых версий по поводу убийства. Конечно, я знал, что это не викарий. Куда ему! Да и вообще, многое из сказанного миссис Брэдли не лезло ни в какие ворота, и это было известно не только мне, но и ей самой. Полагаю, она просто запускала пробные шары.

– Непонятно, откуда вы взяли какие-то версии, – буркнул Джим, протягивая полицейскому портсигар.

Инспектор Гринди положил свою форменную фуражку на стол и потянулся красной ручищей за сигаретой.

– Благодарю. Я угощусь в знак отсутствия враждебных чувств.

Мужчины закурили.

– Так где вы стояли, внимая миссис Брэдли? – поинтересовался Джим.

– За лавровым кустом. Миссис Брэдли сама предложила мне занять эту позицию, – охотно объяснил инспектор. – Услышав про серебряную табакерку, я хлопнул себя по лбу. Видите ли, сэр, она давно морочила мне голову табакеркой. Утверждала, будто убийца собрал в нее кровь Сетлея и полил кровью Камень! Я знал, что она изволит шутить, и не обращал внимания на болтовню. Теперь представьте, как я вытаращил глаза, увидев, что викарий достает табакерку из кармана! Только теперь я сумел отделить правду от лжи. Оказалось, что он ее…

– Присвоил? – со смехом подсказал Джим.

– Именно, сэр, благодарю вас. Причем задолго до убийства. Миссис Брайс Харрингей вспомнила, как Сетлей хватился своей табакерки, все слуги тоже вспомнили, как их расспрашивали, куда она подевалась, месяца за полтора до преступления. Наверное, викарий попросту прикарманил ее по рассеянности. Теперь об одежде. Мы поработали с предположением, что Райт возился с трупом, и оно подтвердилось. Ума не приложу, как она до этого додумалась. Я не догадывался о смысле драки в «Голове королевы», а старуха сразу смекнула, что к чему, надо отдать ей должное. На допросе Райт сломался и сознался, что видел туловище без головы. Заметьте, сэр, опять этот череп! Тогда мы заставили его предъявить брюки, которые он иногда носил со времени убийства. Это были брюки Сетлея – новое открытие, ведь я считал данную версию старухи совершенно невероятной! Любопытно, он твердит, что не снимал их с трупа. Далеко пойдет, если его не повесят! Сколько раз он разговаривал со мной в этих самых брюках! На них ярлык от портного Сетлея. Остальную одежду никто, конечно, не бросал в реку – это лишь фантазии нашей рассказчицы. Похоже, одежда лежала в чемодане вместе с отрубленной головой, что объясняет кровавые пятна. А вот история с самим чемоданом оказалась закрученной. Я не уверен, что полностью размотал ее, к тому же мы пока не нашли рубашку и все остальное. Скорее всего Сетлей одолжил чемодан викарию, потом служанка мистера Брума сложила в него белье для стирки и отправила этой штучке, обитающей с Сейвилом и Райтом в коттедже на холме. Оттуда убийца его и прихватил, имея для этого все возможности: он души не чаял в миссис Лулу и навещал ее под различными предлогами. Удивительно, как много пациентов может присвоить – так вы, кажется, выразились! – сельский терапевт! – Инспектор рассмеялся. – А уж сколько времени ему требуется, чтобы всех их объехать!

– Сельский терапевт? – удивленно повторил Джим. – О чем вы?

– Не о чем, а о ком: о Барнсе! Это его мы арестовали. Я же вам сказал, что подозреваемый задержан. Помните слова малышки Барнс, что в тот воскресный вечер ее папаша находился в гостях у майора? Миссис Брэдли так ответила ей на это, что я насторожился: сказала, что выяснить, так ли это, можно будет позднее. «Уклончивый ответ, – подумал я. – Неспроста». Следствие выяснило, что к майору он даже не заглядывал! Как вам нравится, сэр? И это еще не все, – продолжил полицейский, не давая Джиму ответить. – Остается расчленение трупа. Для врача – детская забава. В отличие от обыкновенного человека у него это не вызовет ни отвращения, ни нервного припадка. Для врача нарубить таких кусков – сугубо научная задача. Сама миссис Брэдли говорила мне о склонности этого убийцы к аккуратности. Вот я и спрашиваю вас, сэр, что может быть аккуратнее, чем ровненько порубить труп и развесить кусочки?

Вид Джима соответствовал его ощущениям: он из последних сил сдерживал тошноту.

– А взглянем на мотивы, – не унимался Гринди. – Их в действительности два, очень не похожих один на другой. Мы называем это «смешанные мотивы». Его дочь и история с шантажом.

Джим, уставший от репутации Руперта как донжуана невысокого пошиба, неприязненно кивнул.

– Даже три, если считать миссис Лулу, – делился инспектор своими умозаключениями. – Оба они, Сетлей и врач, неровно к ней дышали. Удивительно, что делает вспышка страсти с мужским характером! В общем, у него было время совершить убийство: к майору он не ходил. Проговорился, что побывал в лесу, еще не понимая, что это значит. Что касается самого убийства, то миссис Брэдли упоминала перочинный ножик викария, но докторский скальпель несравненно лучше! И маниакальная аккуратность – вот что навело меня на след. Его скальпель. Он мог положить его с другими инструментами – что здесь подозрительного? Теперь – голова. Требуется врачебный навык для отделения головы таким образом, чтобы остался череп. Полицейский судмедэксперт говорит, что голова наполовину расколота и ее сварили, чтобы осталась одна кость, но вы ведь знаете этих медиков с их профессиональным юмором! И вообще, это мелочь. Перейдем к Жертвенному Камню. Если заменить в рассказе миссис Брэдли «викария» «доктором», то все встанет на свои места. Я бы предположил, что для доктора валун послужил операционным столом. Кровь он мог как-то остановить – для раны в горле ее вытекло маловато. Это единственная прореха в моей версии.

Джим кивал, пытаясь свыкнуться с мыслью, что полный, сильный, румяный, напористый, громогласный, склонный учить всех вокруг уму-разуму доктор Барнс – убийца.

– Не говоря уж об истории со слизняком…

– Это еще что? – тихо спросил Джим.

– Слова самой мисс Барнс, сэр. Про мужчину, выползшего из кустов, как огромный черный слизняк. Она призналась, что его фигура показалась ей знакомой, помните? Что может быть более знакомым, чем облик родного отца? Она увидела его, и доктор не может этого опровергнуть!

– Зачем ему опровергать? – раздался звучный грудной голос из французского окна. – Конечно, это был доктор Барнс, и Марджери его не узнала, хотя фигура показалась ей знакомой. Жаль, что не узнала, потому что иначе мы уже давно не блуждали бы в потемках.

Миссис Брэдли вошла в библиотеку и уселась в самое удобное кресло. Джим повернулся к ней с выражением озадаченности на лице.

– Ничего не понимаю, будь я проклят! – честно признался он. – Вчера мы все понимали, что вы плетете небылицы про викария, но спихнуть вину на врача – это, на мой взгляд, не менее предосудительно! Слушайте, все здесь знают его много лет. Я уверен, он давно пережил и выбросил из головы скандал, связанный с его сыном.

– Имя его сына – Кливер Райт, – подсказала миссис Брэдли.

– Что вы говорите! Я об этом наслышан. Существует разница между опрометчивым поведением с женщиной и таким неслыханным убийством!

– Верно, разница существует, – сухо промолвила миссис Брэдли. – Она вызывает у меня любопытство, однако я отдала бы предпочтение убийце. Население графства настолько избыточно, что с точки зрения простого здравомыслия человек, способствующий его сокращению, приносит гораздо больше пользы общественному благу, чем тот, кто занимается его приращением. С последним следует поступать сообразно причиненному им злу.

– Врач? – тихо произнес Джим. – Нет, невероятно.

– Чего ожидать от человека, который никогда не играл с детьми в медвежат? – задала миссис Брэдли неожиданный вопрос.

– В кого? – улыбнулся инспектор.

– Но, конечно, арестовать его за убийство, – курам на смех, – спокойно продолжила она. – Он побывал в лесу – да. Не имеет алиби? А вы уверены? Спросите Лулу Герст. Его видела дочь – он полз на четвереньках, и если бы когда-нибудь играл с ней в медвежат, то она узнала бы его и сказала бы об этом. Одной загадкой стало бы меньше. Инспектор, послушайте доброго совета и отпустите беднягу. Кстати, как там с отпечатками пальцев из мясной лавки?

– Мы считаем, что расчленение произвели не там. Есть подозрение, что арестованный расчленил труп в своей операционной, в саду. Так гораздо быстрее и сподручнее. Потом завернул куски в кисейные занавески мисс Фелисити Брум, как завертывают мясо для доставки в мясную лавку. Вот вам и причина порчи занавесок.

– Подробнее, о, мудрый из мудрых! – воскликнула миссис Брэдли, готовясь получить удовольствие.

– Вы же сами, мадам, направили нас по данному следу. Помните, вы узнали про то, как попал к Лулу Герст чемодан?

Она кивнула.

– А как процитировали ее слова?

– Чьи слова, инспектор?

– Миссис Лулу. Она не назвала Сейвила или Райта как тех, кто сжег вещи утюгом. «Эта свинья, мой дружок» – вот и все, что она сказала. Это же про доктора, мадам, ясно, как божий день! Она выстирала ему занавески, а он взял и сжег их!

– Инспектор, – с чувством произнесла миссис Брэдли, – еще минута – и вы меня убедите, что вы правы, а я нет. Это слишком чудесно, чтобы оказаться правдой!

Инспектор довольно усмехнулся.

– Обычная дедукция, – великодушно объяснил он. – В нашей работе без нее никуда.

– Вы хотите сказать, что Лулу Герст знала, что убийство совершил доктор Барнс?

– Совершенно верно, миссис Брэдли. По этой причине мне лучше не спрашивать ее, есть ли у врача алиби: она немедленно ему обеспечит его. Да, она знает, что это он.

Миссис Брэдли вздохнула и повернулась к Джиму Редси.

– Как все сложно, молодой человек! – пожаловалась она.

Тот беспомощно развел руками.

– Видите ли, мадам, нам известно, что она сама сказала вам: «Один из-за меня уже окочурился, скоро придет черед другого!» То есть Сетлей убит, а доктора за это повесят.

– Вряд ли ей захочется придумывать для него алиби, – возразила миссис Брэдли. – Вы бы выбрали что-нибудь одно, инспектор.

– Женщины вроде миссис Лулу – ходячие противоречия, – важно возразил инспектор. – Они способны любить и ненавидеть одного и того же человека. Вы бы удивились, узнав, чего я насмотрелся на службе!

Миссис Брэдли весело закудахтала:

– Инспектор! Что с вами?

Гринди заговорщически подмигнул Джиму:

– Пару дней назад я взял в библиотеке Боссбери вашу книгу. Занятное чтение! Оно меня и вдохновило. Правда, от жены книгу пришлось прятать: ни к чему, чтобы она знала, что я читаю такое! Будь это беллетристика, полиция конфисковала бы ее, это я вам говорю! – И он оглушительно захохотал.

– Занятное чтение? – ахнула миссис Брэдли, хватаясь за голову. – Конфискация? Джеймс, дайте мне воды! Этот человек действует мне на нервы.

Джим усмехнулся, но просьбу не выполнил.

– Если вам дорога` ваша профессиональная репутация, инспектор, – продолжила она, – то поспешите в тюрьму и немедленно выпустите этого несчастного, вспыльчивого, смешного человека! Бегом! Кто тут говорит об аккуратности и чистоте? Хороша частота – заводить незаконнорожденных детей, подкармливая шантажистов! Или чистота – крутить шашни, о которых известно всей деревне, со всякими лулу герст? Запрещать своей ненаглядной дочке встречаться с молодыми людьми из страха, что ее невинная душа запачкается фактами вашей собственной порочности, – это чистота? А мотив, инспектор? У бедняги отсутствовал мотив. Не было в деревне человека, кто бы не знал его тайну. Это и тайной-то давно перестало быть. – Она в гневе ударила сухим кулачком по полированному столу. – Нет, говорю я вам, нет! Человек, разрубивший тело, – настоящий чистюля, сколько можно это повторять? Приверженец образцовой опрятности. Насчет занавесок вы правы: их использовали именно для завертывания частей тела. Труп расчленили не в мясной лавке. Как и не в операционной врача. А как насчет погребения чемодана с чучелом рыбы? Вот с чем вам следовало бы разобраться. Выбросьте из головы ерунду о виновности врача! Он болван, но не сумасшедший.

Инспектор и Джим таращили на нее глаза, с изумленно разинутыми ртами.

– Внимание к факту, выбивающемуся из системы, – продолжила миссис Брэдли. – Ступайте домой и помолитесь, инспектор. Но сначала отпустите врача!

И она стремительно покинула комнату, провожаемая ошеломленными взглядами обоих мужчин.

– Чтоб мне провалиться! – пробормотал инспектор.

Джим кивнул, сочтя данный комментарий соответствующим положению. Внезапно миссис Брэдли по-черепашьи просунула голову в окно и снова обратилась к инспектору:

– Мне была невыносима мысль, что нашего милейшего Джеймса могут заподозрить в убийстве. Это было бы не просто неприятно, а недопустимо. Поэтому я решила сама разобраться с фактами. Очень скоро сообразила, что мы имеем дело не с обладателем извращенного чувства юмора, а с серьезнейшим человеком, к которому совершенно не подходит слово «эксцентричный». С человеком, для кого человеческая плоть – мясо, и поступать с ней можно так же, как с мясом. С человеком, вскрывшим и сварившим череп, потому что он видел, что так поступают с головами издохших животных. С человеком, по-собачьи зарывшим череп (были же и другие способы от него избавиться). С человеком, не справившимся с соблазном прикрепить к чучелу рыбы записку «Подарок из Гримсби». С человеком, чей изощренный ум не знал покоя, пока не произошло жертвоприношение, человеческое жертвоприношение на Камне (кстати, он вернулся домой и принес к Камню маленькую пилу и большой нож для разделки мяса, а также чемодан, чтобы совершить жуткое действо именно в воскресенье вечером, когда все уже легли спать). Он безукоризненно справился с задачей, учитывая большое неудобство – слабый свет автомобильного фонаря, которым ему пришлось довольствоваться. И…

– Ужас! – вырвалось у Джима, широко раскрывшего глаза. – Какая омерзительная сцена! Но откуда вы знаете?

– Это не знание, а умозаключение. Хотя на Камне оставались кусочки кости, я разглядела их в тот день в увеличительное стекло.

– Полиция их не заметила.

– Где ей! Она и не искала. А я искала. В этом вся разница, – объяснила миссис Брэдли, больше чем когда-либо похожая сейчас на смертельно опасную рептилию, по-змеиному улыбающуюся инспектору.

– Кто же он, этот маньяк? – спросил Джим. Рядом с ним молча застыл инспектор, ждавший ее ответа.

В комнату влетел, втолкнув туда застрявшую у окна миссис Брэдли, Обри Харрингей.

– Тот, кто надевает пасторский воротник, собираясь похоронить издохшую птичку, – ответила на вопрос Джима страшная старуха. – Тот, кто облачается в зеленое сукно, когда идет тренироваться в стрельбе из лука (до сих пор не знаю, кстати, предназначалась ли та стрела мне или это была случайность).

– Если нет, – подхватил Обри, торопясь продемонстрировать осведомленность, – то зачем ему было врать про место, откуда он выпустил стрелу?

– Он соврал? – спросила миссис Брэдли.

– А как же! Сказал, что выстрелил из леса на противоположной стороне дороги, а это невозможно.

– Почему, внучек?

– Ему пришлось бы стрелять поверх верхушек деревьев. Стрела воткнулась в ствол менее чем в шести футах от земли, причем параллельно ей. Она была выпущена с расстояния не более двадцати ярдов.

– Боже, Холмс! – Миссис Брэдли радостно заухала и нанесла юнцу одобрительный удар под ребра. – Чудесно!

– Чудеса ни при чем, – возразил Обри, отодвигаясь от нее. – Это результат терпеливых наблюдений. Несколько лет назад – мне тогда было одиннадцать – моя мать занималась в клубе лучников, и я долго подбирал для нее стрелы. Не знаю, как это называется у лучников, зато хорошо понимаю место в Библии, где Ионафан стреляет из лука и говорит оруженосцу, что стрелы перелетают через него. – Он широко улыбнулся.

– Вот оно что!

– Каким образом части тела попали в лавку Бинкса? – поинтересовался Джим. – Когда это произошло?

– Здесь-то вы и сели в лужу, мой дорогой инспектор! Кто-то неделями бродил вокруг лавки Бинкса, ломая голову, как поступить. Наконец этот кто-то сунул подручному Бинкса деньги, чтобы тот отдал ему ключ. Парень его не узнал, недаром человек – вегетарианец и не покупает мяса, да у парня и мозгов не хватило, чтобы нам его описать. Потом оставалось лишь погрузить части тела, завернутые в обрывки кисейных занавесок Фелисити, в машину и отвезти в лавку Бинкса, когда у него возникнет охота, а она возникла днем в понедельник. Вот и все.

– Почему другие на рынке на удивились, когда мясо привезли в понедельник? И что там с отпечатками пальцев на мясницком ноже и на топорике?

– Отпечатки подручного Бинкса, – проворчал инспектор Гринди. – Повторяю, мы давно решили, что это жуткое дело было совершено не в лавке. Мы знали, что он подкупил паренька, чтобы получить ключ.

– Как же будет изобличен преступник? – спросил Джим, поглядывая на инспектора.

– Возможно, его так и не изобличат. Нельзя же вообразить, что инспектор обращает внимание на мои фантазии! – Миссис Брэдли иронически хмыкнула.

– Черт возьми, доктор тоже хорош! – воскликнул Обри. – Кстати, почему Сейвил пытался покончить с собой?

– Горе обманутого мужа. Решил доказать, что навсегда расстался с верой в человека.

– Обманутый муж?

– Да.

– Ах, Лулу…

– Да.

– И это ничтожество Руперт, – вставил Обри.

– Он мертв, внучек, – сурово напомнила миссис Брэдли.

– Ну и что? Жив или мертв, все равно ничтожество. Зачем его жалеть?

– Верно. – Миссис Брэдли кивнула. – Мы жалеем не Руперта, а доктора Барнса.

– Вот оно что!

– Да. Это он, конечно, сжег утюгом вещи, здесь инспектор прав. Кстати, возвращаясь к Лулу: теперь понятно, что стояло за решением Сейвила жениться на ней, чтобы сделать приятное одному течению общественной мысли, но продолжать использовать ее девичью фамилию, не желая нарушать смехотворные условности противоположного.

– Вы о «Новом искусстве»? Мать примкнула к ним, но вовремя опомнилась!

– Наверное, на нее повлияли их возражения против брака? – предположил Джеймс, упорствующий в своих заблуждениях.

– Нет, их манера паразитировать на всех, у кого водятся деньги. Матушка сама знатный паразит, вместе им было не ужиться.

– Вернемся к преступнику! – предложил Гринди.

– Инспектор, – торжественно произнесла миссис Брэдли, – возможно ли какое-то чудо, которое убедит вас, что доктор невиновен, а тело Руперта Сетлея расчленил Сейвил?

– Сейвил?

– Да.

Гринди почесал в затылке. Раздался телефонный звонок.

– Это вас, инспектор, – сказал Джим, снявший трубку.

– Господи… Миссис Брэдли! Вынужден все же отдать вам должное, – сказал инспектор, минуту погримасничав с трубкой у уха. – Сейвил нас провел!

– Он жив?

Миссис Брэдли изобразила терпение, переходящее в отрешенность:

– Вы меня утомляете, инспектор. Что ж, это закрывает тему раз и навсегда. Кроме того, когда вы внимательно проанализируете улики, у доктора непременно обнаружится алиби.

– Только не на вечер воскресенья!

– Я говорю о понедельнике, инспектор. – Она ласково улыбнулась.

– Что случилось? – воскликнул Джим.

– Сейвил соскочил с больничной койки, оттолкнул двух медсестер и выпрыгнул из окна. Это, между прочим, верхний этаж. Я должен ехать туда и разобраться, что натворил этот умалишенный. Надо же, так усложнить все дело!

И он, возмущаясь, убежал.

 

Глава XXIII

Записная книжка миссис Брэдли

(см. главу VI)

Вопрос: Почему доктор Барнс пренебрежительно отзывается о Лулу Герст? Не хочет ли он создать впечатление, будто терпеть ее не может? Желает скрыть факт, что, наоборот, питает к ней симпатию, и такую, которая в случае огласки повредит его профессиональной репутации?

Вопрос: Зачем эта занятная троица – Кливер Райт (непременно надо с ним познакомиться), Джордж Сейвил и Лулу Герст – приехала жить в такое затерянное место, как Уэндлз-Парва?

Возможные ответы:

а) бегство от лондонских кредиторов;

b) неприятности с полицией;

c) желание сменить обстановку;

d) то же самое, плюс мир и покой;

e) Райт и Сейвил хотят запечатлеть на холсте местные красоты.

N. B. Сейвил – маньяк, хотя и все мы, думаю, не лучше. Его фетиш – дотошное внимание к точности деталей. Интересно. Изложить это Ф.Б.

Вопрос: Почему Фердинанд – не дочь?

N. B. Вставные зубы, найденные на свалке у дома священника мальчиком О. Х. Викарий вставных зубов не носит. Ф. тоже. И служанка. Любопытно.

Вопрос: Почему О. так заинтересовала эта находка? Интересно.

(См. главу VII)

Хороша шуточка! Епископу подарили череп. Реджинальд Краудсли – редкий епископ: с ним происходят неожиданности.

N. B. Присмотреться к Кливеру Райту, он непрост.

(См. главу Х)

N. B. Общественное мнение настроено против молодого Дж. Р., подозреваемого в убийстве кузена Р. С. Приятный человек. Не представляю, чтобы такой совершил преступление. Правда, способен взбеситься, если его довести.

(См. главу XI)

В ту ночь Редси выкопал яму. Интересно.

N.B. Ф.Б. вся пылает. Красавица, милое дитя.

Вопрос: Зачем старухам вроде меня столько денег, все равно им не потратить их на себя?

Ответ: Поживем – увидим.

N. B. Буду сторониться местных проблем, включая абсурдное дело об убийстве. Правда, девочка выглядит утомленной и взволнованной – наверное, влюблена в этого смешного Дж. Р.

Признание Дж. Р.: Сбил с ног кузена в 8.05 вечера в воскресенье 22 июня. Пришел в паб «Голова королевы» примерно в 8.25. После закрытия был препровожден домой. Туда явился примерно в 10.35. По распоряжению миссис Б.Х. был заперт в ванной комнате. Поздно вечером в понедельник отправился в лес, чтобы найти и зарыть труп. Ему помешал мальчик О. Х. Выгнал парня из леса. Доказательства возвращения самого Дж. Р. домой в тот вечер отсутствуют…

Ого! Так ли это? Интересно, но, с точки зрения Ф., ничего не дает. Лучше держаться от этого в стороне.

N. B. Мать, Б. Х. Новое о ее характере. Страстно жаждет добиться высокого общественного статуса для сына. Семейное состояние настолько привлекательно, что…

N. B. Похоже, о маленьких грешках д-ра Барнса известно всем.

(См. главу XIII)

Вопрос: Что с черепом? Украден из мастерской Кливера Райта и теперь находится в Кулминстерской коллекции, спрятан за римским щитом. Кто его туда засунул? Возможно ли, что это череп Сетлея?

N. B. Надо напугать того, кто его туда положил, чтобы череп оказался там, где я могу его взять и попробовать вставить в него искусственную челюсть, которая как будто принадлежала Сетлею – по крайней мере, так считает мальчик О.Х.

N. B. Челюсть могла выпасть из чемодана. Полиция не склонна считать чемодан важным вещественным доказательством. Записку на рыбе она считает шуткой, я – нет.

N. B. Девушка М. Б. напоминает мне кого-то. Кого? Кливера Райта! Вероятно, он – сын врача. Брата и сестру влечет друг к другу – родство странная вещь. Встречаются в лесу? Не притянуто ли за уши? Но М. в тот вечер встречалась с кем-то в лесу. Убийца? Вряд ли.

N. B. Сила Сейвила.

Его таблица!

К.Р. тоже находился тем вечером в пабе «Голова королевы», подрался, и его избили. Ах, мистер Райт, это не самый умный шаг!

(См. главу XV)

N. B. Пара брюк: серая фланель, целые.

Снова пунктик Сейвила: правильность деталей. Переодевается для роли. Любопытно.

Д-р Барнс никогда не играл с детьми в шумные игры.

«Огромный черный слизняк». Неужели? Интересно. Викарий вечером в воскресенье 22 июня залез в реку Куллен. Он действительно настолько рассеянный? Эти серые фланелевые брюки! Прошлой ночью мне приснилось, будто они обмотали мне шею и душат. Ф.Б. видела череп в музее Кулминстера. Ну и что?

(См. главу XVI)

N. B. Чемодан!

Лулу Герст, прачка.

Сожженные утюгом кисейные занавески. Сомнительно.

Сожженные?

Вот это да! В таком случае чемодан побывал в коттедже на холме. Дж. Р. – уже теплее!

N. B. Кроличья кровь? Она самая!

(См. главу XVII)

N.B. Ф. опять надо поехать в Кулминстер и посмотреть, на месте ли череп.

N. B. Одежда убитого состояла из фланелевых брюк, шелкового шарфа, белой тенниски (с отстегивающимся воротником?), сетчатой ночной рубашки и подштанников, галстука. Вот именно.

N. B. Кровь на Камне. Маловато.

N. B. Камень – жертвенный алтарь.

Кровь. Жертва. Тогда голова…

Ага!

N. B. Это были М.Б. и К.Р.

N. B. Опять Сейвил. Теперь – Робин Гуд.

Все становится слишком просто.

(См. главу XVIII)

N. B. Доктор не отреагировал на провокацию о «кровном родстве». Мой вывод: он не убийца.

N.B. Л.Х. напугана. Что ей известно?

Вопросы:

Врач и Лулу любовники? Если да, то:

Сейвил ревнует?

Райт ревнует?

Сетлей и Лулу любовники? Если да, то:

Мотив у Райта…

у Сейвила…

у д-ра Барнса…

для убийства Сетлея?

Ломаю голову.

N. B. Череп пропал. Если это дело рук Сейвила, то он в мясной лавке, в ящике под разделочной колодой, куда бросают кости и обрубки.

N. B. Да! М.Б. встречалась с К.Р., и он наверняка видел тело. Это значит, что кто-то унес Р.С. из кустов, где его спрятал Дж. Р., и, возможно, начал его рубить.

Вопрос: Кто?

N. B. Опять этот «черный слизняк»:

Сейвил?

Врач?

Полагаю, не викарий?

(См. главу XIX)

Итак, череп взял Сейвил.

Было бы странно, если бы мясную лавку предложил Дж. Р.

Записи нужно привести в порядок. Попробую составить график.

График убийства Руперта Сетлея,

воскресенье 22 июня

7.45 вечера (N. B. Время указано приблизительно)

Сейвил прячется в лесу, чтобы застать Сетлея с Лулу Герст. Не знал, что она встречается с врачом. Вооружен – топором или резаком.

Около Жертвенного Камня.

7.55. Редси и Сетлей идут в лес и ссорятся.

8.05. Редси сбивает Сетлея с ног. Тот гибнет при падении!

Тащит тело в кусты. Его видит Сейвил.

Редси убегает в паб «Голова королевы».

8.15. Сейвил вытаскивает тело из кустов.

Кладет его на Жертвенный Камень.

Обезглавливает топором или резаком. Не знает, мертв Сетлей или только оглушен.

Его спугивает…

8.30. (только предположение) Д-р Барнс и Лулу Герст входят в лес. Сейвил успел опустить обезглавленное туловище Сетлея на землю со стороны дома и нырнул в кусты, забрав с собой голову. Однако Барнс и Лулу не подходят к Камню, и Сейвил их не видит.

8.45. Сейвил продолжает прятаться. Кливер Райт и Марджери Барнс садятся на камень со стороны боссберской дороги, то есть с противоположной стороны от трупа.

9.00. Марджери, испуганная шутовством Кливера, убегает и описывает в чаще круги.

9.01. Д-р Барнс, услышавший шум бегства дочери, уползает на разведку, и Марджери его замечает – «огромный черный слизняк». Поспешно исчезает. Марджери убегает домой и возвращается гораздо раньше отца.

9.02. Кливер Райт вскакивает, бежит вокруг Камня и натыкается на обезглавленное туловище Сетлея. Бежит в паб, чтобы создать для себя алиби.

9.03. Сейвил решает замести следы, поскольку Райт видел труп. Покидает заросли, спрятав череп и резак, и возвращается в коттедж на холме, где, конечно, пусто. Хватает большой нож, точит пилу, кладет то и другое в чемодан вместе с кисейными занавесками. Берет автомобильный фонарь. Прячет все это там, где потом сможет легко найти. Садится и ждет возвращения Лулу Герст и Кливера Райта.

9.40. Врач и Лулу, боясь разоблачения – в лесу слишком много народу! – выходят на боссберскую дорогу и расстаются. После возвращения Лулу домой Сейвил, вероятно, набрасывается на нее и старается, чтобы она пораньше легла и не путалась под ногами.

9.45. Возвращение Райта, окровавленного и изнуренного после драки в пабе. Он ложится спать. Препятствия для Сейвила устранены.

10.30. Д-р Барнс возвращается, делая вид, будто провел вечер у майора.

11.30. Сейвил опять отправляется в лес. Завершает расчленение трупа. Заворачивает части и прячет их, чтобы завтра подбросить в Боссбери. Возвращается в коттедж с головой и с одеждой убитого. Варит голову, снимает с нее плоть. Стирает галстук (?) и рубашку, немного запачканные кровью. Вешает серые фланелевые брюки в свой одежный шкаф (предположительно). Бросает свои подштанники, нижнюю рубашку, галстук и рубаху в корзину для грязного белья. Лулу обстирывает не только Сейвила и Райта, но и других, поэтому ничего не заподозрила. Летом сырая ткань быстро высыхает.

N. B. Не понимаю, как полиция проглядела Сейвила. Это дурачье арестовало доктора! Бедный несдержанный глупец! Мой долг освободить его.

Позднее: какое облегчение! Сейвил совершил самоубийство. Теперь можно без малейших колебаний выдать его полиции.

Позднее: Пора нагнать страху на Джеймса Редси. Если он обидит эту милую девочку, будет с ней недостаточно добр после женитьбы, то пусть знает, что ему не поздоровится!

 

Глава XXIV

Убийца

I

– Все-таки это был доктор Барнс? – спросил Обри. – Недаром он тот воскресный вечер провел в лесу!

– Лес странным образом приманивает всевозможных нежелательных личностей, – заметила миссис Брайс Харрингей, заходя в комнату из холла.

– Верно, даже Хэмпстед-Хит в большой августовский праздник не сравнится с нашим лесом вечером 22 июня, – согласилась миссис Брэдли. – Кстати, прошу прощения за вторжение в ваш дом.

Джим Редси, даже не взглянув в сторону тетки, вышел.

– Дом не мой, – величественно ответила мать Обри. – Мы с сыном пользуемся щедростью моего племянника Джеймса. К счастью, Джеймс оценил ситуацию разумно. После споров, в которых он, к прискорбию, почти не изъявлял готовности пойти мне навстречу, я все же убедила его приобрести контрольный пакет ранчо. Скоро он отбудет жить туда. Мы с Обри остаемся здесь.

– Черт возьми, мама! – воскликнул ее сын. – Что за бездушие? Он больше не хочет в Мексику, ведь теперь у него есть дом и деньги. Нельзя его принуждать. Не забывай о Фелисити.

– Фелисити? – повторила миссис Брайс Харрингей. – При чем тут она?

– Видимо, они скоро поженятся. Она ждет от него всего лишь четыре идиотских словечка.

Миссис Брайс Харрингей поморщилась:

– Когда ты, Обри, научишься, наконец, прилично выражаться? Хочешь сказать, что Джеймс собирается сделать этой юной особе предложение заключить брак?

Сын ухмыльнуся:

– Вроде того. «Выходи за меня замуж» – так, кажется, это звучит? Когда ему будет кому доверить верхнюю одежду и башмаки, он нырнет в омут с головой. Если нет, то нарушит обещание. Я сам слышал душераздирающий вой бедняжки, когда она подумала, что его могут арестовать.

– Выбирай выражения, внучек, – произнесла миссис Брэдли. – Как ты думаешь, какой свадебный подарок ей хочется?

II

Джим Редси вернулся в библиотеку, когда оттуда ушла его тетка.

– Сейвил, – сказал он, – был тот еще дьявол, но все равно я никогда не подумал бы, что он способен убить.

Он покосился на миссис Брэдли, которая словно уснула в большом удобном кресле, и на цыпочках двинулся к двери.

– Стойте, Джеймс! – раздался ее гулкий голос из глубин кресла. – На вас серые фланелевые брюки?

– Да, – подтвердил он, разглядывая себя.

– Будь моя воля, – заявила миссис Брэдли, – я бы обложила специальным налогом серые фланелевые брюки, а также собак, автомобили, беспроводные радиоприемники, доходы и цвет, по недоразумению именуемый бежевым.

– Почему? Такие брюки приносят неплохие деньги. Все вокруг их носят.

– Это и ставит в тупик добросовестного правдоискателя, – жалобно объяснила миссис Брэдли. – Я пребываю в тягостном недоумении. И Сейвил, и Райт могли похитить брюки убитого – вместе с его верхней и нижней рубашками, кстати – и в них щеголять!

– Но это уже не важно, ведь сумасшедший мертв. Теперь полиция наверняка закроет дело.

– Что равносильно…

– Я хочу сказать, что охота прекращена. Они решат, что убийцей был Сейвил, раз доктор никак не мог отвезти труп в мясную лавку в понедельник.

– Я искренне на это надеюсь – ради вашего блага, – произнесла миссис Брэдли, вставая из кресла и подходя к овальному зеркалу. Несколько секунд она в недовольном молчании изучала в нем свое отражение.

В правом виске Джима неприятно заколотился пульс, во рту у него пересохло, ладони, наоборот, вспотели.

– Что вы хотите сказать? – хрипло спросил он.

– Собственно, – начала миссис Брэдли, оборачиваясь, – хотя Сейвил и замышлял убийство, оно было настолько не в его натуре, что он так и не привел свой замысел в исполнение – факт, который я, относясь к вам как к родному, решила не придавать огласке во время утомительного разбирательства. Лгать не лгала, но все же… Сейвил разрубил тело. Украл одежду убитого. Иногда ее носил он, а порой, по причине непостижимой мешанины в их гардеробе – неразборчивость вообще была свойственна этой странной компании, – ее надевал Кливер Райт…

– Вы же сами рассказывали нам о собственных брюках Райта! О тех, в которых он опустился на колени, чтобы разглядеть тело Сетлея. На коленях остались пятна крови.

– Чушь! – отмахнулась миссис Брэдли.

– Как?

– А так. После этого он носил то их, то брюки Сетлея.

– Значит, он не спугивал убийцу и не опускался на колени рядом с трупом?

– На колени рядом с трупом? О нет! Рядом с обезглавленным туловищем?

Она усмехнулась. В комнате было жарко, однако Джим поежился, с его затылка под воротник потекла струйка ледяного пота.

– Боюсь, я не улавливаю… – пробормотал он.

– Не улавливаете, Джеймс? – Миссис Брэдли выпрямила спину, по-птичьи склонила набок голову и поджала губы, отчего ее ротик стал похож на клюв. Происходящее ее сильно забавляло. – Сейвил обезглавил мертвеца, вот и все.

– Мертвеца?! Так вы обвиняете в убийстве меня? – крикнул Джим срывающимся от волнения голосом, весь багровый от гнева. – Напрасно! Я… Да я вас…

Обри Харрингей и сам понял бы смысл этого хрипа и сопроводившей его страшной гримасы и выбежал бы из комнаты, но миссис Брэдли ткнула его в бок, превратив начавшееся бегство почти в полет.

– Не угрожайте мне, Джеймс! – предупредила она. – Моя дорогая подруга и соседка миссис Брайс Харрингей по такому случаю сказала бы: «Копите силы на достойную цель». Мне на ум приходит Фелисити Брум. Передайте ей мои нежные пожелания. Брысь с глаз моих!

– А как же Руперт? – спросил, задыхаясь, Джим, поставленный в тупик смелым отказом старухи принять его угрозу всерьез.

Она махнула желтой клешней.

– Никак. Если бы я намеревалась выдать вас, то давно бы это сделала. Однако это ваш удар, сбивший Сетлея с ног, стал причиной его смерти. С его слабым сердцем достаточно было одного потрясения, чтобы отправиться на тот свет. Это никогда не вызывало у меня ни малейшего сомнения. К тому же для смерти от последующего ранения крови было маловато. Даже инспектор сообразил, представляете? Но Сейвил был, конечно, виноват. Преступлению против морали нет прощения!