1

Алисия… Сказочной красоты девушка со сказочным именем, как ты оказалась в моей жизни? Как свело нас время, которое обычно шутит так жестоко и разводит предназначенных друг другу в разных десятилетиях, а то и веках? Стрелки часов ненадолго превратились в волшебные, и мы встретились в той точке земного шара, где оба не должны были оказаться. По крайней мере, не одновременно…

Когда я увидел тебя в аэропорту, уже готовый сесть в самолет, чтобы с поднебесной высоты рассеять над землей прах моей обиды на отца, которого дал слово не видеть больше, мне показалось, что один из моих болезненных и сладких снов сместился в другую реальность. Сколько их было — этих снов о тебе?

За последние три года — все. Все с того дня, как мы встретились в первый же день занятий в колледже, но ты не заметила меня. Я солгал, что однажды увидел тебя в библиотеке и ты показалась мне смешной. Вернее, это действительно было, но гораздо позднее. А впервые я увидел тебя задолго до этого.

Тогда ты летела навстречу всему новому в твоей судьбе, вся золотая с синим, как тот сентябрь, картинно пестрый, исходящий кленовой яркостью. Я замер на краю рыжеватой песчаной дорожки, чтобы не помешать движению Чуда, и ты пронеслась мимо, не задев меня (к сожалению!). Только песчинки, легко взметнувшиеся от каблучков твоих туфелек, остались на носках моих ботинок. И никто из скудного числа моих новых приятелей еще не мог сказать: кто ты?

Потом были тоскливые блуждания по коридорам: вдруг встречу? И минутные замирания, когда ты пробегала мимо, а я, ослепший от внезапности озарения, прижимался к стене, боясь вымолвить хоть слово. Ты сама иногда бросала: «Привет!», и мчалась дальше. К другим — не столь безмолвным, не таким патологически робким. И ты была права каждым жестом, я не заслуживал, чтобы ты хоть на секунду задержалась около меня.

И вот случилось чудо из чудес: теперь ты рядом со мной, здесь, на этой земле, поразительной красоты, старое имя которой — Сиам — значило «улыбка». Она ждала твоей улыбки, Алисия. Твоей необыкновенной улыбки…

Эта страна тоже похожа на сказку, со своим Золотым королевским дворцом, с Троном тронов в храме Махамонтиен, троном, которого ты была бы достойна, Алисия. Правда, эта золотая лодка под золотым балдахином, поставленная на многоярусную платформу, неправильно сделана: она слишком глубока и скрывает короля от взглядов простых смертных.

Бог с ним, с королем, но если бы в этой лодке восседала ты, Алисия, тебя должен был бы видеть весь свет! Иначе на что еще любоваться этому бедному, изуродованному людьми свету?

Я готов смотреть на твое лицо часами, ловить намеки улыбок, вызванные глупостями, которые я болтаю и болтаю. От растерянности и ощущения полной никчемности радом с тобой — девушкой из мечты.

Я все еще не могу поверить, что это тебя я встретил в аэропорту Пукета, среди говорливых, маленьких тайцев — инопланетянку, пришедшую с миром… Что это тебя, как девочку к причастию, я вел к морю, которое ты видела впервые… И в отцовском домике это ты жевала радом со мной необыкновенно сладкие бананы, как давняя подруга, и, когда я, признаюсь, намеренно коснулся тебя локтем, ты не отпрянула в отвращении…

Да что там! Даже то, что ты заговорила со мной, вспомнила мое имя, уже можно считать чудом, ведь я был уверен, что во дворе колледжа ты бросала мне приветствие только из вежливости или по доброте, уловив мой умоляющий взгляд, а на самом деле понятия не имела, кто я такой! Я понимаю, что в этой чужой стране ты ухватилась за меня, как за жалкую соломинку, которая хоть чем-то может помочь. Как ты справилась бы одна?

Но я до безумия рад и этой незавидной на первый взгляд роли. На взгляд человека, не влюбленного в тебя… И я не устаю поражаться твоей храбрости, отчаянная амазонка, примчавшаяся в чужую, совершенно незнакомую страну спасать близкого тебе человека!

Алисия… Когда ты утром позировала отцу, который уступил тебе свою постель и радом со мной всю ночь провел в кресле, морской ветер трепал твои солнечные волосы, просторную юбку, скрывающую колени, которые я увидел совсем близко, уже на рассвете, когда мы прибежали к морю, и я ногой плеснул в тебя воду, а ты инстинктивным женским движением поддернула подол. Загорелые округлые чашечки колен блеснули, дразня и смущая, но ты уже рассеянным жестом поправила юбку, разочаровав меня, не насмотревшегося.

Хотя мне ли жаловаться и гневить судьбу! Мне — державшему тебя, обнаженную, в своих руках, трясущихся и холодеющих от соприкосновения с чудом. Все во мне тянулось к тебе в те минуты в море, хотело тебя, как ни одну из девушек, с которыми я был близок раньше.

Мои пересохшие от жажды губы тянулись к твоим, мышцы болели от того, как я сдерживался, чтобы не стиснуть тебя, не вжаться всем телом в твое… И каждую секунду казалось: все, больше я не выдержу, сейчас я вопьюсь обезумевшим дикарем в этот нежный рот, чтобы отведать сладкой слюны, горячей крови, всего, всего, что есть в тебе, Алисия!

Но ты так доверчиво расслабилась в моих руках, так по-детски наслаждалась покоем ночного моря и любовалась распахнувшейся во всем своем великолепии звездной бездной, что я не смог, не позволил себе нарушить твоей чистой неги.

И постепенно страсть уступила место тихой нежности, желанию баюкать тебя и петь колыбельные. Я вдруг отчетливо представил, какое это чудо — иметь маленькую дочь, похожую на тебя, и носить ее на руках, благоговейно втягивая младенческий запах кожи.

До сих пор я баюкал только чужих детей, и мне действительно нравилось возиться с ними, я не солгал тебе. Но свой ребенок — это ведь совсем другое. Только мне страшно подумать о том, что ты никогда не родишь мне этого чудесного ребенка…

Меня просто переполнило это желание оберегать и нянчить, потому я и осмелился взять тебя за руку — уже там, на берегу. Хотя, казалось бы, после того, как ты прижималась ко мне, обнаженная, это не Бог весть что, но на самом-то деле это куда более смелая ласка. По крайней мере, я сам ощущал это именно так.

Я шел по берегу, осторожно сжимая ее пальцы, такие тоненькие, и нес какую-то чушь про петушиные бои. Просто ничего другого в этот великий момент не оказалось в моей голове. Вот же ирония судьбы! Три года изучать все, что связано с величайшими произведениями искусства, а в главные минуты жизни от растерянности вспомнить лишь то, что связано с этим кровавым зрелищем, столь любимым всеми азиатами.

Алисию ужаснуло то, что я смотрел на это собственными глазами, и ничего не предпринял, чтобы остановить жестокое зрелище. Наверное, она увидела во мне древнего варвара, приходящего в неистовство от вида гладиаторских состязаний. Это я еще не сказал ей, что не только мой отец, но и я сам делал ставку на одного из петухов. Он проиграл. Бедный рыжий птиц…

На самом деле, у меня не так уж и кипела кровь, когда я болел за своего обреченного на поражение избранника. Я просто был чертовски зол на отца, не желающего возвращаться домой, и хотел чем-то отвлечься. Чем-то, что может увлечь по-настоящему. Я ведь еще не знал, что на следующий день встречу Алисию.

Это я написал уже ночью, когда она уснула в постели, которую без разговоров уступил мой отец (она проиграла спор!). Мы же с ним пристроились в креслах возле окна, и он сразу же уснул, если только не похрапывал нарочито, надеясь подсмотреть что-нибудь пикантное. Если так, то он был глубоко разочарован. За всю ночь я встал только один раз, чтобы попить воды, потому что близость Алисии иссушила меня.

Во сне она сбросила покрывало, и меня вновь охватила почти отеческая потребность заботиться о ней. Я осторожно укрыл Алисию, не потревожив сон, и, стоя возле нее, попытался представить, как все сложилось бы, если б я решился на невозможное и вместо одеяла накрыл бы ее своим телом…

Вдруг бы она прошептала, потянувшись, выгнувшись в полусне: «Кевин… Наконец-то. Я так ждала тебя! Ждала, ждала и уснула».

«А я все не решался потревожить тебя», — шепнул бы я в ответ.

Она упрекнула бы:

«Ну и напрасно. И почему ты такой нерешительный, Кевин?»

«Я такой только с тобой».

«Почему же, Кевин? Почему?»

И тогда я сказал бы:

«Я люблю тебя, Алисия. Я так давно люблю тебя. Кажется, я любил тебя еще до нашей встречи той осенью, когда все вокруг окрасилось в тон твоим волосам, твоим раскрасневшимся от быстрой ходьбы губам. Ты торопилась куда-то, ты пролетела мимо прекрасной стремительной птицей, знающей свою цель, уже разглядевшей свой райский сад. Но еще раньше, гораздо раньше я ощутил в себе эту любовь к тебе, которая теперь переполняет меня. И если я не перелью ее в тебя…»

Она тихо ахнула бы:

«Что это ты имеешь в виду, Кевин?»

«Ты знаешь, Алисия. Ты знаешь».

«Кажется, я догадываюсь…»

«Но… хочешь ли ты?»

«О господи, Кевин! Да я только этого и хочу!»

Мог бы состояться такой разговор? Хочется воскликнуть: а почему бы и нет?

Но скорее всего она подскочила бы на постели и быстро отползла к стене:

«Что ты здесь делаешь, Кевин?!»

«Прости, Алисия. Мне казалось, что тебе холодно одной в этой огромной постели».

«Кевин, — сказала бы она строго, — если б мне было холодно, я взяла бы одеяло».

«Я хотел сказать тебе…»

Но Алисия вскинула бы руку:

«Утром, Кевин. Ты не тот человек, с которым мне было бы приятно пошептаться в темноте».

И я отправился бы к своему креслу.

Что я и сделал, не унижая себя попыткой, заранее обреченной на неудачу. Потом достал свой блокнот и записал в него стихотворные строки. Неумелые, согласен. Где-то уже было это про звезды, просвечивающие — сквозь. И насчет золотистого локона — довольно банально, правда, у нее они именно такие, что тут поделаешь? Хотя все равно плохо, плохо, я это понимаю, но ведь это одни из первых моих стихов. Сколько их всего? Но сколько бы ни было, все они посвящены ей, Алисии.

А лучше бы я учился рисовать, ведь она так загорелась желанием увидеть свой портрет. Бедная моя девочка, как же так вышло, что никто до сих пор не нарисовал тебя? Что же они изображают на своих холстах, если не замечают твою ускользающую от повседневности красоту?

Поразительно, но этой ночью я не видел тебя во сне. Наверное, потому, что тобой был наполнен весь прошлый день, и потому, что я слишком спешил проснуться, чтобы начать следующий, великолепный и неповторимый, в котором тоже должна была быть ты.

И утро не обмануло меня: проснувшись в своем кресле, я сразу увидел тебя, все еще спавшую в новой для тебя постели. Но какие-то недоступные мне сны уже связали тебя с этим ложем мистическими нитями, и ты никак не хотела просыпаться. Возможно, тебе снился тот парень, о котором были твои стихи и которого тебе так хотелось видеть на моем месте — под звездами среди волн. Он должен был прилететь сюда с тобой…

Почему же ты так же скрываешь от него свою трепетную, несовременно-утонченную любовь, как и я от тебя свою? Зачем тебе таиться? Невозможно представить человека, который не преисполнился бы гордости, узнав о твоих чувствах к нему. Счастливчик, погруженный в неведение, должен ли я помочь тебе?

Пока я размышлял об этом, ты проснулась и издала, потягиваясь, совсем не мелодичное кряхтение. Как младенец, отдавшийся во власть своих ощущений. Это насмешило меня и вместе с тем вызвало умиление, напомнив шекспировское:

Вот какой потрясающей простоты надо добиваться в поэзии, а не сочинять вирши о звездах. Мы оба этим грешим, но, возможно, это болезненное пристрастие к красивостям пройдет, а Красота останется. Твоя красота.

Она засияла улыбкой на твоем еще сонном лице, когда ты приподнялась и увидела меня. Хотя не во мне было дело, я понимаю, ты улыбнулась всему этому миру. И радостно сказала:

— Слава Богу! На секунду мне показалось, что все это был только сон.

Догадавшись, о чем ты говоришь, я успокоил:

— Нет, море все еще рядом.

Ты как-то загадочно усмехнулась и спросила, куда подевался мой отец.

— Понятия не имею, — ответил я. — Когда я проснулся, его уже не было.

Я не замечал того, что то и дело потираю шею, затекшую за ночь, проведенную в кресле. Но ты сразу углядела это и поманила рукой:

— Иди, помассирую.

Ты — сама естественность. В предложении прийти к тебе в постель, ты не увидела ничего неловкого, и я тоже сделал вид, будто совсем даже не разволновался, проделав путь в семь шагов до кровати. Я присел на край, глядя на тебя — совсем утреннюю, такой я еще не видел, но ты энергично скомандовала:

— Поворачивайся спиной.

И встала на колени, чтобы удобнее было массировать. Я спиной чувствовал теплые касания твоего живота и ног, и едва сдерживался, чтобы не повернуться и не обхватить тебя. Вызвало бы это у тебя ужас и отвращение? Или ты просто засмеялась бы, оттолкнув:

— Эй, Кевин! Что это взбрело тебе в голову?

Я не посмел узнать ответ.

Пальцы у тебя оказались крепкими и ловкими, и я посоветовал тебе на всякий случай приобрести и профессию массажистки, если литература тебя не прокормит.

Ты лукаво спросила:

— А ты станешь моим постоянным клиентом? Кто знает, может, единственным…

Я бодро заверил:

— Да у тебя от клиентов отбоя не будет! Но я-то обязательно…

— Когда мы вернемся домой, — ты почему-то понизила голос, — все опять будет по-старому, да? Как будто мы и не были здесь? Да, Кевин?

Мне хотелось сказать, что все зависит только от тебя, и если тебе захочется, чтоб я оставался твоим другом… Но я понимал, что это нереально. Что стоит нам оказаться в Америке, все, что я напридумывал себе здесь, все эти звезды погаснут. Ты и не вспомнишь обо мне, ведь там тебя ждет Он. Даже если не ждет, он все равно там будет. И об него, как о мол, разобьются все наши теплые волны.

— Скорее всего, — ответил я.

На миг твои пальцы разжались, как будто я обидел тебя, но ведь на все была твоя воля. И ты сама это знала. И все же сказала:

— Глупо. Тебе не кажется?

— Жизнь вообще не очень умно устроена.

— Ты считаешь?

— Нами, конечно, Бог все задумывал иначе, — добавил я, чтобы не гневить Его, подарившего мне эти несколько дней, которыми я буду жить еще много лет. Все — сколько их мне отпущено.

Ты вдруг заговорила серьезно:

— Знаешь, однажды я напишу книгу. Наверное, не так скоро, надо еще созреть до этого. Но я обязательно ее напишу.

— О чем будет эта книга?

— Тебе действительно интересно?

«Как и все, что связано с тобой», — хотелось ответить мне, но это было невозможно. Я не имел права смущать тебя и все портить. Ведь ты доверила мне себя не для того, чтобы еще утешать меня в моей безнадежной любви.

— Может, тебе покажется банальным, — застенчиво проговорила ты. — Но это книга будет о любви.

— Все книги в мире — о любви. Или об ее отсутствии, — заметил я.

— Это верно. Но моя будет только о любви. Хотя, наверное, так не бывает. Всегда приплетается что-то еще. Мир вечно вмешивается в отношения двоих.

Я подумал: «Если они есть, эти отношения…»

— Я напишу, как сложно бывает человеку сказать о своей любви. Казалось бы, чего проще… Да, Кевин? Но что-то мешает. Неуверенность, что твои слова будут поняты правильно… Или напротив: уверенность, что они не найдут отклика. И тогда начинает казаться, что неведение куда лучше. Ты еще не получила отказа, и можешь тешить себя мечтами… Вот о чем будет эта книга.

У меня вырвалось:

— Я мог бы стать ее соавтором.

— В смысле?

— Я знаю все это, может, даже лучше тебя.

Ты печально покачала головой, я почувствовал движение твоих длинных волос по моим плечам:

— Не лучше, Кевин.

Потом ты сказала, что массаж окончен, и ушла в душ. Ты выглядела такой грустной, что мне было больно смотреть на тебя. И хотелось немедленно выпытать телефон того идиота, который не чувствовал твоей любви, и все сказать ему за тебя. Но тогда для меня сейчас же и кончился бы этот, растянувшийся на дни, миг счастья. И, признаюсь, я смалодушничал.

Все это утро было овеяно грустью, хотя солнце сияло с той же неудержимостью. Но ощущение было такое, будто туча затаилась уже поблизости и вот-вот небеса померкнут. Наверное, в твое душе уже был мрак, и ты спрашивала себя: «Что я делаю здесь, рядом с чужим мне человеком? Когда тот — любимый — за тридевять земель отсюда. И мне хочется одного — быть рядом с ним».

Но необходимость отыскать сестру все еще держит тебя на Пукете, и я благодарен Сьюзен за то, что на время она исчезла из нашего поля зрения. Уверен, ничего плохого с ней не случилось.

Когда мы пили кофе, мешая его терпкий аромат со свежим морским ветром, ты, глядя на спокойные волны, неожиданно сказала:

— Надо бы расспросить местных рыбаков: попадалась ли кому-нибудь из них в сети Русалочка… Ты ведь читал в детстве сказку о ней?

Мне не пришлось вспоминать. Тебе я не признался, но когда-то я плакал над томиком Андерсена.

— Конечно, — только и сказал я.

Подставив лицо ветру, ты негромко сказала:

— По-моему, это самая печальная история на свете. Куда там Ромео и Джульетте! Они любили друг друга, они были счастливы, хоть и недолго. А Русалочка все отдала ради своей любви, а принц так ничего и не понял. И выбрал другую. Почему так бывает?

Я не удержался:

— Это ты мне скажи — почему?

— Если бы я знала… Говорят: сердцу не прикажешь. Вот и все. Что тут поделаешь? Остается только, как Русалочке уплыть в море и затосковать навечно. Или та сказка закончилась по-другому?

Пришлось признаться, что я тоже не помню, и тогда ты произнесла с отчаянием:

— И почему это люди всегда забывают самое важное?! Если б мы помнили сказки, которые читали в детстве, мы были бы лучше, правда?

И с этим невозможно было не согласиться…

Прорвавшись сквозь дымку грусти, окутавшей нас, к нам присоединился мой отец, громогласно сообщивший, что день прекрасен, хотя это мы видели и без него.

— Да что это с вами? — возмутился он, всмотревшись в наши лица. — Что за уныние без причины? Надо вам позавтракать хорошенько, вот что!

У него все объяснялось элементарной необходимостью подкрепиться. Ему самому, как я заметил, это и в самом деле здорово помогало.

После того как мой отец был так любезен ночью, ты не смогла отказать ему в желании нарисовать твой портрет. Да и не хотела. И у меня тоже язык не поворачивался отговаривать тебя…

Там, на берегу, где отец поставил тебя у самой кромки воды, я сел на песок — поодаль, чтобы не мешать, но, представляя, что сижу у самых твоих ног. И ветер вступил со мной в сговор, забавляясь твоей юбкой, твоими волосами. Он заставлял тебя запрокидывать руки, выгибать длинную шею — ты пыталась удержать волосы. Свои прекрасные, тонкие, как паутина, легкие волосы…

Мелкие брызги достигали моего лица, которое пылало, разгоряченное твоим и узнанным, и неузнанным теплом. Я отирал их ладонью и думал: до чего ж это несовременно — все, что происходит с нами! В моде цинизм и поспешность. Секундная страсть и забвение на годы. Сумел бы я забыть близость с тобой, если б такая прихоть под действием азиатского солнца вдруг взбрела тебе в голову?

Господи, о чем я? Такая девушка и бездарный, несостоявшийся художник. Только в душе — художник, на деле же — ни одной картины. Все в воображении, и ничего на холсте. Пора признаться, что это зависть к таланту отца погнала меня в эту страну-улыбку, только мне эта улыбка не сулит ничего доброго.

Вот он рисует мою любовь, а я сижу без дела, как необученный пес, которому нечем заняться. Когда портрет будет готов, она придет в восторг, наверное, чмокнет его в бороду, и они оба будут счастливы. А что будет со мной? Впрочем, кому есть до этого дело?

— Ты уже пытался что-нибудь узнать о сестре Алисии? — спросил я у отца.

Он услышал меня не сразу, увлеченный своим делом, которое любил всерьез.

— А? Ты мне?

— Пропавшая девушка, помнишь? Ты обещал помочь в ее поисках.

Странно усмехнувшись, отец проговорил, пристально вглядываясь в лицо Алисии:

— Не спеши торопиться, сын мой. Иногда лучше промедлить, чем поспешить.

Меня вывел из себя его наставительный тон:

— О чем ты говоришь? Не спеши… Да Алисия уже с ума сходит!

— Вот это верно, сынок! — У него опять вырвался неприятный смешок, который он, как слюну, отер рукой. — Эта девочка действительно сходит с ума…

— Мистер Райт! — одернула она.

Признаюсь, я не слышал прежде, чтобы ее голос звучал так холодно.

— Тебя, похоже, забавляют все человеческие несчастья, — сказал я отцу.

Тут он уже не стал смеяться.

— Не все, дорогой мой. Только надуманные, — отрезал он тем тоном, каким заявил мне вчера утром, что ноги его больше не будет в Штатах.

И сразу пояснил:

— Я не исчезновение сестры имею в виду. Это огромное горе. Огромное!

Он так протянул последнее слово, что стало ясно: истинного сочувствия Алисии от него не дождаться. Даже его собственные дочери не могли на это рассчитывать, в этом я уже убедился.

— Не беспокойтесь, сын мой, я поспрашиваю тех, кто может что-нибудь знать, — заверил он, не отрываясь от работы. — Такие найдутся…

— Ты обещал это еще вчера.

— Но вчера и без того выдался насыщенный вечер. Разве нет? Не каждый день ради девушки пожирают бокалы. Даже ради такой очаровательной девушки, — добавил отец с легким поклоном.

Алисия резко спросила:

— Откуда вы знаете?

— Это же крохотный остров! А от того ресторана я и вовсе в тот момент находился в двух шагах. Мы выпивали на открытой веранде с двумя французскими моряками. Оба тысячу раз бывали в Бангкоке и ни разу на Пукете. Я обещал продемонстрировать им все его прелести. Кстати, дети мои, если вас интересует тайский массаж, тут кругом массажные кабинки. Чудесная…

Я прервал его:

— Не интересует.

Кто мог сделать мне массаж лучше Алисии? Но отец этого, конечно, не мог знать.

— Нам нужно только найти девушку. И мы тут же вернемся домой.

Скривив губы, отец умело изобразил глубочайшее разочарование:

— Тебя ничем не увлечь, сын мой. Неужели ты и впрямь холоден, как рыба?

— Что?!

— Мой сын… Даже не верится! Можно ведь развлекаться попутно! Ты не догадывался? Необязательно жертвовать ради этого главным.

— Но есть риск, что, главное постепенно станет попутным! И с чего это ты взял, что я холоден?

Он прищурился, посмотрев на меня:

— Не вижу страсти.

— Я сижу и смотрю, как ты работаешь, в чем тут может проявить себя страсть?

Не ответив, он озабоченно взглянул на небо:

— Что-то чайки сегодня мечутся.

Алисия запрокинула свою золотую голову и удивленно подтвердила:

— В самом деле… Так и носятся туда-сюда. Перед штормом так бывает?

— Бывает, — согласился отец.

— Не похоже, чтобы он мог начаться, море такое спокойное. Если только к вечеру… Знаете что? Я предлагаю вечером развести на берегу костер. — Она посмотрела на меня вопросительно. — А почему нет? Прямо здесь.

Отец неприятно хохотнул:

— Очень романтично!

Она строго взглянула на него:

— Романтично не значит смешно.

— Упаси вас Бог! Разве я сказал, что это смешно?

— Вы засмеялись!

— От радости за вас, дети мои!

Я посчитал нужным вмешаться, чтобы Алисии не пришлось отбиваться в одиночку:

— У тебя будет возможность порадоваться за нас, когда мы найдем Сьюзен.

— Кого? — не понял он.

— Так зовут сестру Алисии.

— Ах, у нее даже есть имя?!

Ему уже трудно было чем-нибудь огорошить меня, но я не думал, что отец будет так бестактен с девушкой, несущей в себе горе. Алисия долго смотрела на него молча, потом неожиданно попросила:

— Кевин, ты не мог бы отойти ненадолго? Мне нужно кое-что сказать мистеру Райту.

— Ты уверена, что тебе не нужна помощь? — спросил я, поднявшись. Мне не хотелось уходить.

— Это мне сейчас будет нужна помощь! — выкрикнул отец с деланным страхом. — Не удаляйся далеко, сынок, ты можешь мне понадобиться.

— Алисия?

Она взглянула на меня только мельком:

— Все в порядке, Кевин, успокойся. Ни с кем ничего не случится.

Хоть я и заверял ее, что она вполне может остаться с моим отцом наедине, то, что это произошло на самом деле, оказалось чертовски неприятно. Конечно, они оставались в поле моего зрения, но я не слышал ни слова из того, что они говорили, — неумолчный голос моря заглушал все остальные звуки. Украдкой оглянувшись, я увидел, как Алисия о чем-то спросила, а отец рассмеялся и кивнул, потом быстро заговорил. Она опустила голову. Что он там нес?!

«О чем? О чем они говорят? Что за секреты могут быть между ними?» — Мне хотелось броситься в воду, чтобы пожар, разгоравшийся внутри, слегка поугас. Я не мог вернуться, пока во мне все плавилось от негодования.

Я шел и шел вперед, больше не оборачиваясь, а пустынный берег казался бесконечным, хотя еще час назад я думал, что на Пукете и метра не осталось не занятого пляжем. Меня охватило постыдное ощущение, будто я, как трусливый, проклятый судьбой рыцарь, бегу от дракона, похитившего мою прекрасную принцессу. И самым обидным в этой ситуации было то, что принцесса сама захотела остаться с драконом.

 

2

Неожиданно и долгожданно ветер донес до меня ее зов, чудом пробившийся сквозь волнение моря:

— Кевин!

Три года я вынашивал этот звук в мечтах. Три года я сам шептал по ночам, пытаясь услышать в своем голосе интонации Алисии: «Кевин!» И вот — сбылось. Если только это не ветер подшутил надо мной.

Я обернулся. Она махала мне рукой, призывая вернуться. Меня поразило, как далеко я успел уйти. Как долго они разговаривали… Как раз в тот момент меня впервые охватило это немного путающее ощущение, будто из-под ног уходит земля. Но тогда я не понял истинной причины этого.

Стараясь особенно не спешить, так как не было похоже, что Алисии нужна помощь, я пошел назад. Отец не смотрел в мою сторону, он продолжал работать, что-то напевая под нос, — я различил это приблизившись. И я невольно испытал благодарность за то, что он не смеется надо мной — изгнанным и возвращенным.

То, что я увидел с другого ракурса, было не менее прекрасно: борясь с теплым ветром, Алисия чуть подалась вперед и была похожа на маленькую, отважную сирену, ведущую вперед огромное судно. Я хотел бы уплыть на нем подальше от этого цветущего и благоухающего берега. Не только от своего отца, от всего мира.

— Я скоро закончу, — сообщил отец, когда я приблизился достаточно.

Мне захотелось проявить великодушие:

— Я не тороплю.

— У Алисии закружилась голова.

По его тону стало ясно, что он не доволен этим. Избалованная американская студентка мешает его работе. Тогда и он не понимал еще, что происходит.

— Она уже устала с непривычки…

Отец взмахнул рукой:

— Все! На сегодня хватит. Что-то уже вырисовывается… Можете веселиться, дети мои.

Это была очередная бестактность с его стороны, но Алисия и бровью не повела. Казалось, отец не раздражал ее так, как меня.

Проводив его взглядом, который, наверное, не понравился бы ему, я спросил:

— Ну, как тебе работать моделью?

— Ничего, — отозвалась она рассеянно. — Наверное, в студии позировать скучнее.

— Наверное. Я не позировал.

Алисия рассмеялась. Смех у нее совсем девчоночий — открытый и звонкий. Мне кажется, что точно так же она будет смеяться и в пятьдесят лет. Неужели ей когда-нибудь исполнится пятьдесят?

— Пройдемся? — Она указала головой вдоль кромки воды и вдруг остановилась. — Вот опять! Тебе сейчас не показалось, что нас качнуло? Даже ноги подкосились… Наверное, это близость моря так на меня действует? У меня может начаться морская болезнь на берегу?

— Вряд ли. У меня, кстати, тоже, с головой творится что-то неладное.

— Это из-за вчерашнего придурка, — сказала она убежденно. — Меня всю ночь мучили кошмары.

— Странно…

— Что именно?

— Ты проснулась и сказала: «Слава Богу!» И что мол, ты подумала, будто тебе это только приснилось. Так это ты о Форстере говорила.

Она непритворно возмутилась:

— С ума сошел?! Просто под утро мне приснилось… кое-что другое. Вот я так и сказала. Форстер! Придумал же! Это как раз и был мой кошмар.

— Ну, извини. Он ведь красивый мужик.

— Просто потрясающе красивый! — согласилась Алисия, не понимая, что бьет меня прямо по сердцу. — Но псих полный. От таких нужно держаться подальше…

Она улыбнулась мне:

— А ты, наверное, вообще не спал?

Я заверил, что спал, но Алисия усомнилась:

— В кресле-то? Разве можно уснуть в кресле?

— Отец храпел всю ночь…

— Ну, ему-то все нипочем! Ты не скажешь мне, почему он так не хочет возвращаться домой?

— Не домой. Он не хочет жить в Америке.

Она спросила с трогательной обидой в голосе:

— Почему?

Может, следовало пощадить ее патриотические чувства, но я решил сказать ей правду:

— Он презирает все американское. Снобизм. Притворство. Самонадеянное вмешательство в жизнь любой из стран этого мира. Тебе самой это по душе?

Алисия ушла от ответа:

— Они разведены? Твои родители?

Это была больная тема, но Алисия спросила об этом с таким подкупающим простодушием…

— Он почему-то не хочет разводиться. Он шантажирует мать, понимаешь?

— Нет. Каким образом?

— Говорит, что не даст денег моим сестрам на обучение, пока мать не переедет к нему. Сюда.

Алисия остановилась. Личико ее стало серьезным и пытливым. Почему-то ей очень хотелось разобраться в этой ситуации.

— Так он хочет, чтобы они были вместе? А я-то думала… Тогда почему же она не переезжает?

— Жить здесь? Алисия, но ведь это курорт! Оглянись: здесь не живут, а отдыхают.

— Но она любит твоего отца?

Пришлось признать:

— Любит. В том-то и беда.

Она вздохнула:

— Ничего не понимаю. Если твоя мама его любит, то какая ей разница, где жить? Да хоть на Аляске, лишь бы вместе с любимым!

— Но там у нее работа! — У меня, видимо, не хватало слов, чтобы все стало понятно, или находились не те. — Она ведь журналистка, ей хочется быть в гуще событий, а здесь совершенно ничего не происходит.

Алисия слегка приподняла брови, и я тут же вспомнил, что уже произошло.

— Ох, извини… Как-то вылетело из головы!

— Что?

— Ну… На секунду я совсем забыл про твою сестру. Извини меня.

— Про мою сестру, — опустив голову, повторила она каким-то странным голосом.

Потом быстро взглянула на меня:

— Кевин! А если бы не было у меня никакой сестры? То есть если бы с ней ничего не случилось? Ты остался бы здесь, если б я просто попросила?

И вдруг простонала, не дождавшись ответа:

— О господи, опять он!

Крутанувшись на песке, я увидел, как к нам приближается Гарри Форстер, с которым наивно надеялся больше не встретиться здесь. На этот раз он был в светлых шортах и открытой майке, но мне показалось, что выглядел он не менее импозантно.

— Приветствую вас, молодые люди! — громко сказал он еще издали и помахал загорелой рукой. — Уверен, вы надеялись больше не увидеть меня, но я сознательно искал вас все утро.

Алисия процедила сквозь зубы:

— Сейчас будет извиняться.

Остановившись в двух метрах от нас, Форстер сделал серьезное лицо:

— Прошу простить мне вчерашнюю выходку. Прежде всего, прошу вас, Алисия. Вчера я выпил лишнего, вы, наверное, догадались…

— Как ни странно, нет, — призналась она и обратила ко мне повеселевший взгляд. — Правда? Если честно, мне вы показались не пьяным, а…

Форстер оживленно закончил за нее:

— А просто сумасшедшим!

Алисия расхохоталась, хотя в голосе ее зазвучали виноватые нотки. В отличие от нее, я что-то не особенно воспрянул духом.

— Мы принимаем ваши извинения, — сказал я так, чтобы он это почувствовал. — А теперь позвольте нам продолжить наш разговор.

— О чем речь? — с нахальной самоуверенностью поинтересовался Форстер.

Вопросительно наклонив голову, Алисия смерила его взглядом, потом неожиданно призналась:

— О любви.

Скорее всего она сознательно не упомянула, что мы говорили только о любви моих родителей. Но то, как это прозвучало, мне понравилось.

Гарри картинным жестом хлопнул себя по лбу:

— Ах, я — старый осел! О чем же еще двое молодых людей могут разговаривать возле моря?

— О чем угодно, — осадила его Алисия. — Если вы думаете, что это единственная тема, которая интересует в нашем возрасте…

Он усмехнулся:

— Прекрасная Алисия, все преимущество моего возраста в том, что я все знаю про ваш, а вы…

— Все верно, — перебил я. — Но мы все узнаем в свое время, не так ли? А теперь нам пора…

— Никуда вам не пора! Нечего вам тут делать, кроме как валяться на пляже и заниматься любовью.

У меня вспыхнули уши, и Форстер засмеялся, заметив это. Но Алисия не поддержала его. Она ответила даже несколько грубовато:

— Не ваше это дело, мистер Форстер.

Он галантно поклонился:

— Вы запомнили мое имя! Это больше того, на что я мог надеяться. Но, прошу вас, зовите меня Гарри.

Тут она сдалась, наверное, ей стало неловко за себя, хотя он заслужил и не такое:

— Хорошо. Гарри.

— Спасибо, — ответил он, уже не кривляясь. — Но, чтобы окончательно загладить свою вину, я должен подарить вам прогулку на яхте.

— Ничего вы не…

Я даже не успел договорить, потому что Алисия восторженно вскрикнула:

— На яхте?!

— Она не такая уж огромная, но, надеюсь, вам понравится.

Алисия посмотрела на меня умоляюще:

— Кевин, я никогда не бывала на яхте.

Я тоже не был… Но принять приглашение Гарри Форстера! Разве это возможно после вчерашнего?

Она между тем лукаво спросила:

— А вы обещаете, что не будете поедать фужеры и рюмки?

Он засмеялся так, будто действительно был счастлив. Я подумал, что, может быть, Гарри Форстер и не притворяется. Все-таки Алисия была потрясающе красивой девушкой, он вполне мог влюбиться в нее с первого взгляда. Как я когда-то…

Но смотреть на него отныне, как на товарища по несчастью, мне было не под силу. Никогда мне не стать христианином до мозга костей, и, надо признать: я не особенно и старался.

— Мы будем угощаться лучшими фруктами, которые только найдутся на этом острове. Самыми спелыми! — весело пообещал Форстер.

И тоже просительно посмотрел на меня:

— Кевин, вы не против прогулки по морю?

— А если бы я был против?

Алисия перестала улыбаться:

— Я не поехала бы.

— Почему? — вырвалось у меня.

Она, конечно же, не могла ответить так, как мне хотелось, как просило того мое сердце. Алисия просто чувствовала, что она в долгу перед человеком, который остался на этом острове из-за нее. Хотя реально я еще ничем ей не помог…

— А ты не понимаешь? — спросила она.

И такая тоска прозвучала в ее голосе, что мне захотелось немедленно освободить ее от опостылевших пут придуманного долга.

— Не чувствуй себя обязанной, Алисия. Ты вовсе не должна повсюду таскать меня за собой. Я найду чем заняться, пока ты катаешься на яхте.

— Кевин!

— Кевин, вы действительно не хотите поехать с нами? — произнес Гарри каким-то странным тоном.

Я сразу забеспокоился:

— А вы что, не можете гарантировать полной безопасности Алисии?

— В каком смысле? — опешил он. — Что такое вы подумали, интересно знать?

Алисия махнула рукой:

— Да ничего со мной не случится, о чем ты? Но дело не в этом, Кевин.

Мне захотелось попросить: «Просто скажи, что ты хочешь, чтобы я поехал с тобой. Просто скажи!» Но тут раздался зов моего отца.

Он выкликал мое имя на бегу и размахивал какой-то бумажкой, оказавшейся телеграммой.

— Миранда! — проревел он.

— Какая Миранда? — насторожилась Алисия.

— Это моя мать!

Я бросился ему навстречу. Но отец вопил так, что слышно было на всем побережье.

— Она прилетает! Сюда, понял ты, сукин сын?! То есть… Нет, конечно, не сукин… Она прилетает через час! Мы должны немедленно отправляться в аэропорт.

— А как же… — растерянно начала Алисия и замолчала, закусив губу.

Я обернулся к Форстеру:

— Мы можем отложить нашу поездку на завтра? Не думаю, что за день погода испортится. Здесь всегда штиль, насколько я успел заметить.

Он покачал головой:

— Завтра я отправляюсь в Малайзию. Меня уже ждут там друзья.

Лицо Алисии выразило такое отчаяние, что у меня само вырвалось:

— Покатайся с ним. Я обязательно должен встретить мать. Проследить, чтобы они оба с ходу не наговорили глупостей, понимаешь?

— Конечно.

Мне показалось, что она не выглядела особенно счастливой оттого, что прогулка по морю все-таки должна была состояться.

Отец нетерпеливо позвал:

— Поехали, Кевин. Этот джентльмен позаботится о нашей девочке.

Этого я и опасался. Голливуд приучил нас к тому, что если кто-то обещает женщине позаботиться о ней, то именно он и оказывается маньяком-убийцей.

— Поезжай, Кевин, — сказала Алисия каким-то усталым голосом. — Я же все равно не могу поехать с вами, правда? Это было бы…

Она не закончила фразу, и по дороге я развлекался тем, что придумывал варианты. Хотя «развлекался» это сильно сказано. Я грыз ногти от ревности, кусал губы и распалял свое воображение сценами, которые могли в этот момент происходить на яхте Форстера. Наверняка эта яхта была красива, как он сам.

Я ненавидел его, я ненавидел Алисию, которой наверняка было там весело. Была четверть часа, когда я желал им утонуть на этой чертовой яхте. Всю свою жизнь я помнил эту четверть часа…

 

3

Это случилось, когда мы были уже на полпути к аэропорту. Встречные машины внезапно начали тормозить и сигналить, кто-то выскакивал прямо на дорогу, другие разворачивались и жали на газ.

— Да что происходит? — Отец тоже дал по тормозам, но я успел оглянуться прежде, чем мы остановились.

В первое мгновение мне почудилось, будто мы взлетели над землей и перевернулись так, что море оказалось вертикальной стеной. Подвижной, живой стеной, которая надвигалась на нас. Не слишком быстро, как мне показалось, но неумолимо.

Выскочив из машины, я уставился на это грозное чудо. Кажется, я даже забыл, что надо дышать, забыл обо всем на свете. Гигантская волна ползла к нам диковинной коброй, перед которой люди оцепенели, как кролики.

— Цунами! — заорал отец. — Быстро в машину!

— Нет! — внезапно очнувшись, завопил я в ответ. — Мы должны вернуться! Алисия! Она же сейчас на яхте!

В голове у меня заколотилось, разрывая виски: «И это я пожелал им смерти!»

Тогда он зарычал:

— Идиот, в машину! Я к ней и еду!

Только когда мы рванули назад, я спросил, с трудом справляясь с трясущимися губами:

— Почему ты решил ехать за Алисией, а не в аэропорт? Не за мамой?

Его лицо было незнакомо суровым, почти злым.

— Аэропорт далеко от моря, — ответил он отрывисто. — Туда волна не дойдет. А вот… Черт возьми! Ведь было так спокойно! Если они уже…

Он не договорил, и так все было ясно. Меня охватил ужас оттого, как медленно мы двигались назад, хотя машина неслась с запредельной скоростью. Но мне уже было ясно, что цунами опередит нас.

Я твердил про себя: «Только бы они не успели выйти в море… Только бы они оказались на берегу… Тогда еще можно убежать… Забраться на крышу высокого отеля…» Я посмотрел на отца:

— Твой коттедж может пострадать.

— Пострадать? — Он оскалился. — Да его смоет к чертовой матери! Плевать.

— Там же твои работы…

Его голос от злости звучал, как лай:

— Плевать! Я хочу спасти девушку моего сына. Хоть это я должен сделать для своего ребенка!

Я сглотнул горечь:

— Вообще-то она не моя девушка. Господи! Смотри, волна уже до самого неба!

— Не его девушка… У тебя вообще есть что-нибудь в голове, сын мой? — все сильнее сжимая руль, проговорил отец сердито. — Неужели ты до сих пор не понял, что она с ума по тебе сходит?!

— Алисия?

— А то кто же? Алисия? — передразнил он. — Ради кого, думаешь, она примчалась на Пукет, а?

— Но у нее же…

Он посмотрел на меня с жалостью:

— Бедный мой дурачок. Вся эта ее жалкая ложь про сестру просто белыми нитками шита… Нет, мы опередим тебя, чертова ведьма!

Это он выкрикнул, обращаясь к огромной волне, от которой я не мог оторвать глаз. Это зрелище завораживало. Если б не отец, я, наверное, с места бы не сдвинулся… Стоял бы и смотрел, пока меня не смыло.

До меня даже не сразу дошло, что он сказал про Алисию: цунами лишило меня возможности соображать. Я спросил только минуты через две:

— Хочешь сказать, я ей не безразличен?

«Алисия любит меня?» — это потрясло меня не меньше, чем наступление моря, и, чтобы поверить в это, я повторил про себя несколько раз: «Алисия любит меня… Так все это: стихи, будущая книга, это что — обо мне?! Не может быть. Господи, если бы я знал раньше…»

Отец отозвался тоже не сразу, впрочем, время как-то сплющилось и растянулось, придавленное ужасом. Нам навстречу неслись машины, бежали полуодетые люди с одинаково перекошенными лицами, напомнившие мне знаменитое полотно русского художника Брюллова «Последний день Помпеи». Многие что-то кричали нам, наверное, пытались предупредить, хотя трудно было представить, что можно было не заметить приближения этой великолепной смерти.

— Это надо рисовать, — простонал отец и ударил по рулю. — Зачем вы только явились сюда?! Я бы сейчас мог быть там и…

— И тебя смыло бы.

Он мгновенно остыл:

— Тоже верно.

Я попытался пошутить:

— Считай, что я спас тебе жизнь.

Но отец отозвался серьезно:

— Не ты, сынок. Миранда. Причем нам обоим, если, конечно, нас все-таки не смоет к чертовой матери! Если б она не прилетела, мы бы сейчас были на самом берегу. Господи, а ведь она уже прилетела!

— Она все поймет, — заверил я.

В его голосе оптимизма не было:

— Надеюсь.

— Наверное, она вообще все поняла о тебе, раз прилетела сюда.

— Хотелось бы верить.

— А когда я улетал, она еще здорово злилась. Вот не подумал бы, что она примчится!

— Может, она прилетела из-за тебя? А я-то уже обрадовался, дурак старый!

— Зачем ей лететь за мной, если я уже сам собирался возвращаться? Я ей звонил.

Меня всего трясло от возбуждения и страха, и голос срывался. Но мы все равно пытались говорить о чем-то, чтобы поддерживать остатки трезвости ума. Наверное, если б мы замолчали, я завопил бы от ужаса.

— Мы должны успеть, — рыкнул отец.

Я попытался представить, что же мы сможем сделать, даже если опередим волну и первыми найдем Алисию. Сумеем ли мы еще и убежать от цунами, не сгребет ли нас всех эта масса воды, сильная, как мифическое чудовище? И как долго она будет гнаться за нами?

Жадно вглядываясь в лица бегущих навстречу людей, я искал среди них Алисию, но женщин почему-то вообще было мало. Пли они уже успели скрыться, подобно кошкам, заранее почувствовав приближение беды? Если бы Алисия вовремя уловила, как она близко…

Все это время меня не покидало ощущение, словно все происходит вовсе не со мной. Разве такое может случиться с мальчиком из тихого северного штата? Со мной никогда ничего не случалось, а тут вся эта жуткая фантасмагория… Мне чудилось, будто я просто пытаюсь примерить шкуру героя фильма-катастрофы, которыми обычно пренебрегал, и вот очутился прямо внутри.

— Чайки, — бросил отец. — Они ведь предупреждали нас. Бестолковые мы люди…

Мне вспомнилось:

— И у Алисии кружилась голова.

— Похоже, где-то сильно тряхануло. Что еще могло вызвать такую волну?

— Мы не проедем дальше! — выкрикнул я.

Поток встречных машин несся уже и по встречной полосе тоже. Многие ехали с зажженными фарами и гудели нам, и это здорово действовало мне на нервы.

Ударив по тормозам, отец скомандовал:

— Выходим!

Потом я вспоминал, как он, не задумываясь, бросил свою любимую, почти новую «Вольво», которую, кстати, тут же угнали, ведь отец не подумал даже забрать ключи зажигания. Он все бросил ради того, чтобы спасти счастье своего сына. Призрачное счастье, в которое почему-то сразу поверил. В отличие от меня.

Задыхаясь, мы бежали к морю и расталкивали людей, пытавшихся спастись. Краем глаза я заметил нескольких, оцепенело смотревших на то, что творилось в море, и толкнул ближайшего ко мне:

— Бегите! Бегите отсюда!

— Вон она! Смотри! — вдруг хрипло прокричал отец, вскинув руку.

И я увидел белую яхту, стоявшую к волне боком. Единственную, вышедшую в море.

«Почему они не плывут к берегу? Не поставят яхту поперек? Они не видят цунами?! Они в каюте? Что они там…» — Мои черные мысли оборвались, не позволив ревности опять пустить корни. После отцовских слов я не мог так легко поддаться ей.

Вопль вырвался сам собой, мне даже показалось, что кричал вовсе не я. Подхватив яхту, мутная волна швырнула маленький кораблик на берег, а мне показалось, что у меня вырвали сердце. Ноги мои задрожали и подкосились, и я вполне мог бы рухнуть на траву, но отец с силой дернул меня в сторону.

— В отель! Быстро! Надо забираться наверх.

— Но там Алисия!

— Тебя смоет! А ее ты не найдешь.

— Я найду ее.

Отец мотнул головой:

— Мы опоздали. Надо спасаться самим.

— Я найду ее!

Он тащил меня ко входу в высотный отель, где действительно можно было спастись, если б я хотел этого. Если б я жаждал жизни без Алисии.

Не знаю, как у меня хватило сил вырваться, ведь отец держал меня крепко. Я бросился к берегу в тот самый момент, когда бешеная водяная стена приблизилась вплотную. Я увидел перед собой свою смерть. Она несла с собой мертвую тишину, от которой зазвенело в ушах. Еще секунда и…

Что-то отбросило и прижало меня к толстому, лохматому стволу пальмы прежде, чем волна унесла меня с собой. Она неслась на меня с таким напором, точно в нас целились из тысяч брандспойтов. Все вокруг бешено вспенилось, навалилось резким холодом, неудержимым, как течение времени.

— Не дыши! Держись! — прокричал кто-то мне прямо в ухо. Я не узнал этого голоса.

Я судорожно втянул воздух и вцепился в ствол. Мутная вода ударила меня, но не наотмашь, потому что я был закрыт пальмой. Наверняка не в тот страшный момент, а чуть позже, но меня настигло удивление, почему мое тело словно вбито между деревом и тем человеком, что подпирал меня сзади. Меня не отбросило волной, не потащило вперед, когда вода отступала.

Гораздо позднее я узнал, что меня затащили на узкий пятачок между тремя пальмами, и вместе мы оказались плотно зажаты деревьями, которые выдержали водяной штурм, хотя многие пальмы вырвало из земли с корнем. А тот человек, что сообразил, как нам спастись и рискнул осуществить это, был моим отцом.

Но тогда я даже не оглянулся. Я рванулся вперед, как только вода начала отступать (сколько прошло?), волоча за собой изуродованные куски чего-то, обломки досок… Людей! Над райским островом стоял вой ужаса, и, кажется, я тоже кричал, не помню.

Я бежал следом за волной, не узнавая ничего вокруг себя, увязая в песке, покрывшем недавние зеленые лужайки. Нахлынувшие вместе с волной звуки были ужасны: срывающиеся крики, от которых мороз бежал по коже, протяжные гудки машин, треск и грохот, видимо, что-то рушилось, я не оглядывался. Я пытался прорваться туда, где громоздились остатки белой яхты…

Воздух звенел именем: «Алисия!». Наверняка это я кричал, потому что потом у меня еще долго болело горло. Я звал свою любовь, свою жизнь, свою судьбу! Но она не откликалась. Не откликалась.

И тут я увидел. Разноцветная, широкая юбка Алисии беспомощным мокрым цветком мелькнула в воде… На секунду я опять разучился дышать, но уже в следующий миг ноги сами понесли меня в погоню за этим великим убийцей, который пытался утащить с собой единственную, необходимую мне девушку.

В мыслях у меня мелькнула благодарность матери, которая с детства заставляла меня, ленивого, ходить в бассейн, после легкой травмы спины. Мое тело не должно было подвести меня.

Я с разбега нырнул во взболомученную, грязную воду и сразу открыл глаза, чтобы не упустить Алисию, которую уже утянуло вглубь. Но почти ничего не было видно, и меня охватила паника. Я сказал себе, что ни в коем случае нельзя ей поддаваться, иначе мы утонем вместе, а это все-таки не самый лучший вариант. Мне не хотелось умирать с Алисией, мне хотелось с ней жить.

И все же я, наверное, здорово паниковал, потому что метался в разные стороны, наталкиваясь на другие тела. Некоторые сопротивлялись морю, боролись с ним, другие уже сдались и, бесформенно обмякнув, опускались на дно, которое было где-то рядом.

Я барахтался среди этого смешения жизни и смерти, сам полуживой от ужаса, и не мог выработать какого-то реального плана действий. Я просто молил про себя: «Верни мне ее! Отдай! Я больше ни о чем не попрошу тебя!» И вдруг увидел, что-то пестрое…

Я рванулся на этот единственный во всей этой мути цвет, но мне казалось, что я двигаюсь очень медленно, преступно, убийственно медленно. Как потом говорил мой отец, я пробыл под водой не дольше минуты, но для меня прошла целая вечность. Когда я добрался до Алисии, мягко оседавшей на дно, когда подхватил ее безвольно обмякшее тело, все во мне завопило: «Скорее! Воздуха!»

Стоило мне показаться на поверхности, как отец бросился с берега навстречу, но остановился по пояс в воде, беспомощно взмахивая руками.

«А ведь он не умеет плавать, — вспомнил я. — Неужели так и не научился?»

Я изо всех сил греб одной рукой, отплевываясь грязной, соленой водой, и боялся взглянуть в лицо Алисии, которую прижимал. Мне нужно было только добраться до берега, только добраться…

Еще в воде, отец выхватил Алисию и побежал с ней на сушу. А я упал на колени и долго не мог найти сил, чтобы встать и дойти до них. Я знал, что отец справится без меня. В этом я мог на него положиться.

Когда я услышал самый желанный звук — Алисия закашлялась! — у меня вырвался громкий всхлип, и это не смутило меня.

— Она жива, — прошептал я. — Господи, спасибо. Все хорошо. Мы спасли ее…

 

4

Больше мне не хотелось даже приближаться к морю. Я все время видел перед собой счастливое лицо Алисии, встретившейся с ним, и ее почти неживое тело, которое утягивала глубина. Море обмануло ее любовь, мечта обернулась катастрофой.

— С ней все будет в порядке, — в сотый раз напомнила мне мать, которую мы все же привезли из аэропорта на такси, с трудом пробившись сквозь поток машин и автобусов, мчавшихся навстречу.

Наша мама была единственным человеком, прилетевшим на этот остров, чтобы остаться здесь. Все остальные — и туристы, и местные, — мечтали поскорее убраться отсюда. И я прекрасно их понимал, и хотел того же, только мы не могли улететь отсюда без Алисии.

До этого мы доставили ее в больницу, где медики сразу же увезли Алисию от нас, чтобы обследовать. И я, конечно, не возражал, хотя больше всего мне хотелось, чтобы она осталась рядом со мной. Тогда я был бы спокоен. Тогда с ней ничего не случилось бы. Как я мог уехать от нее? Как мог доверить ее жизнь Гарри Форстеру?

Форстера так и не нашли. Как и сотни других людей, похищенных цунами. Воздух над Пукетом сделался густым от рыданий и стонов. Кого-то из туристов некому было даже оплакать — гибли целыми семьями. Из местных почти никто не пострадал: служащие отелей не жили на острове, они приезжали на работу с материка. Их семьи, их дома были в те страшные минуты вне опасности.

Я поражался оптимизму и жизнестойкости этих людей, уже взявшихся разгребать последствия катастрофы. Я еще не мог прийти в себя, а десятки людей сообща растаскивали завалы, оставшиеся от стоявших на берегу баров, массажных кабин, небольших коттеджей, вроде того, в котором жил мой отец. Обмотавшись веревками, как бурлаки на картине русского художника Репина, они сообща утаскивали куда-то огромные поваленные пальмы, и, глядя на их усилия, мне верилось, что скоро Пукет снова станет жемчужиной Адаманского побережья…

Но все уже не могло быть как прежде. То и дело на меня накатывало отчаяние: я ведь мог спасти кого-нибудь, когда был под водой! Никогда ни до, ни после чужие жизни не зависели от меня настолько прочно. Я оборвал все эти невидимые нити. Я позволил этим людям утонуть, потому что искал Алисию.

— Ты не мог спасти всех, сынок, — сказал мне отец, враз утративший всю свою жизнерадостность. Я даже заметил седину в его буйных, как и темперамент, волосах.

Они с мамой весь вечер жались друг к другу, как две испуганные птицы. Огромность беды, произошедшей на их глазах, так убедительно показала им ничтожность их разногласий, что мои родители цеплялись друг за друга, страшась потери. Это, оказывается, может произойти и помимо их воли. Конечно, они оба знали об этом и раньше, но когда такое происходит на твоих глазах, начинаешь воспринимать все иначе.

Я не мог простить себе, что столько времени скрывал от Алисии все, что было у меня в душе. Ведь она могла уйти из жизни, так и не узнав, как я люблю ее. Как я бродил по коридорам колледжа, надеясь просто встретить ее, погладить взглядом золотистые волосы, услышать голос, который произносит: «Привет, Кевин!» Обычные слова, в которых, оказывается, не только для меня, но и для нее было столько смысла… Если только мой отец не ошибся. Но я почему-то сразу поверил ему.

— Ты не мог спасти всех, сынок, — то и дело повторял он. — Но, если б ради кого-то ты не спас Алисию, ты не простил бы себе этого до конца жизни. И этому человеку не простил бы… Думаешь, тому парню легко было бы жить с таким проклятием?

Я посмотрел на него. Отец выглядел постаревшим на добрый десяток лет. Теперь стриженая, черноволосая мама выглядела его младшей сестрой, хотя еще недавно мне казалось, что он смотрится моложе.

Мы сидели прямо на песке возле того места, где несколько часов назад был его коттедж. Все его картины погибли, ни одной даже не нашли, но никто из нас даже не заговаривал об этом.

Я заверил его:

— Если я кого и проклинаю, так только себя.

— А вот этого не смей делать! — вмешалась мама. — Ты же не Господь, чтобы спасти сотни!

— Спасибо, что заставила меня научиться плавать, — вспомнил я.

Она махнула незагорелой рукой:

— Меньше всего я хотела, чтобы это пригодилось тебе в таких обстоятельствах.

— Получается, что всегда нужно предполагать такие обстоятельства.

Мы замолчали, глядя на грязный песок у наших ног. Еще недавно он был золотистым, как… Впрочем, все вокруг напоминало мне Алисию. Это она была жемчужиной Андаманского побережья.

«Простит ли она мне тот ужас, что ей пришлось пережить из-за меня, — в который раз спросил я себя. — Если она действительно прилетела на Пукет ради меня… Невозможно поверить в это! Почему она до сих пор никак не проявила своей любви? Зачем ей понадобилось сделать это именно здесь?»

Вообще-то я понимал зачем. Здесь, в этом вчерашнем раю, было все, что приподнимает любовь на уровень романтики. Алисии хотелось, чтобы наши главные слова прозвучали под пальмами возле нежно шепчущего моря. Разве она могла представить, что оно обрушится на нее с яростью взбесившегося зверя?

— Чем мы тебя так разгневали? — спросил я у водной глади, которая опять была безмятежна.

Вместо ответа я вдруг услышал вкрадчивый перезвон телефона. Не моего, он утонул, когда я нырял за Алисией. В больнице мы оставили номер телефона моей мамы.

Я вскочил, пока она извлекала трубку из сумки, валявшейся рядом. Я не мог сидеть и ждать, когда нам скажут, что Алисия… Что они скажут?

— Что? — не выдержав, крикнул я, хотя мама еще продолжала что-то выслушивать.

Она сделала строгое лицо и погрозила мне: «Не мешай!» Потом сказала кому-то:

— Мы вам бесконечно признательны. Я все поняла. На два слова. Разумеется.

И протянула мне маленькую трубку. Она сразу же чуть не выскользнула из моей руки, оказывается, ладонь вспотела от волнения.

— Алло?

Голос у меня дрогнул и сорвался. Но я уже успел услышать другой — самый желанный, самый красивый, хоть и немного слабый.

— Кевин?

— Алисия! — заорал я на весь берег. — Как ты, солнышко? Можно приехать к тебе?

Другим ухом я услышал, как хмыкнул отец:

— Интересно, на чем он собирается ехать?

Надо заметить, он не слишком горевал по своей «Вольво», потому что найти ее на Пукете не составляло труда. Не могли же ее вывезти отсюда!

Я отошел от родителей подальше.

— Кевин, — опять раздался голос Алисии. Такой живой, самый волнующий голос.

Мне с трудом удалось вымолвить:

— Да, милая?

— Ты спас меня, Кевин? Это правда?

— Ерунда. Я просто вытащил тебя из воды.

Она убежденно повторила:

— Ты спас меня.

— Главное, что ты жива. Это самое-самое главное!

— Но…

Я насторожился:

— Что такое?

Меня вдруг пронизал страх: а что, если за ту четверть часа, что Алисия пробыла на яхте с Гарри, она успела влюбиться в него? И теперь она не представляет, как сказать мне о том, что жизнь без него не имеет для нее смысла. Знает ли она, что Гарри погиб? Вряд ли. Кто мог сказать ей об этом? Тогда она сообщит мне кое-что другое, но для меня не менее безнадежное…

Я даже закрыл глаза, приготовившись принять этот новый удар. Но Алисия пробормотала:

— Я недостойна тебя, Кевин. Ты не все знаешь… Я ведь солгала тебе.

Страх отхлынул от моего сердца. Я смог глубоко вздохнуть. Никогда еще мне так легко не дышалось.

— Алисия, это ты о своей сестре?

— Как ты догадался, Кевин? — громко ахнув, спросила она испуганно.

Мне представилось, что о своей лжи она сообщила, зажмурившись, а теперь удивленно раскрыла глаза. Синие, как море, глаза…

— Это мой отец догадался, — не сразу признался я. — Кстати, они с мамой шлют тебе привет. Мы все-таки встретили ее.

Родители не услышали моих слов, но, я уверен, никто из них ничего не имел бы против.

— Спасибо, им тоже, — растерянно отозвалась Алисия. — Так он сказал тебе? А обещал не говорить.

Пришел мой черед удивляться:

— Когда он тебе это обещал?

— На берегу, когда рисовал меня, помнишь? Я еще попросила тебя отойти.

Я снова увидел еще чистый берег, услышал веселые возгласы купающихся, ни о чем не подозревающих людей, некоторым из которых жить оставалось считанные часы. Даже минуты.

— Это было как будто в прошлой жизни…

— Вот и у меня такое же ощущение. Мне даже не верится, что все это произошло с нами. Ни хорошее, ни плохое. Все, как будто бы придумано.

— Придуманное не так пугает…

— Это верно.

— Так вы об этом говорили с моим отцом? Ты призналась ему? Алисия? Ты меня слышишь?

В трубке раздались какие-то звуки, потом Алисия скороговоркой произнесла:

— Кевин, я больше не могу говорить. Ты приедешь утром? Мне многое нужно тебе сказать.

— Конечно! Конечно, я приеду! Алисия…

Я хотел сказать, что люблю ее, но успел подумать, что такие слова не должны впервые прозвучать по телефону. Мне необходимо было видеть ее глаза.

— Пока, Кевин!

Я опустил руку и посмотрел на табло телефона, как будто там могла оказаться фотография Алисии. Единственное лицо, которое мне хотелось видеть всегда.

— Ну, как, милый? — хитро прищурившись, спросила мама. — Я так чувствую, тебе уже нравится твоя роль спасителя красивых девушек?

Она нечаянно ударила по больному. Скольких девушек поглотила эта хищная волна? И кто-то их тоже любил, и писал о них стихи…

— Только одной, — ответил я. — Я спас только одну девушку, мама.

— Одной всегда хватает для одной жизни, — философски изрек отец и прижал свою Миранду еще крепче.

Справедливости ради я заметил, что так происходит далеко не со всеми.

— Это уж точно, — вздохнула мама, и впервые на моих глазах погладила отца по щеке. — Перед отлетом я как раз сдала материал о разводах в високосном году.

Отец почему-то заинтересовался:

— И как?

— Их стало больше почти в два раза.

Он грозно выпрямился:

— Но наш не пополнит это количество.

Мама улыбнулась ему с такой нежностью, какой я давно не видел на ее лице.

— Ты мой хороший…

— Я должен поехать к Алисии, — наверное, не вовремя вмешался я, но мне нужно было спешить. — Пешком пойду, если не найду такси. Но на всякий случай… Мам, не займешь мне немного денег?

Она даже обиделась:

— О чем ты говоришь! Бери сколько надо!

Мне было надо на такси до больницы и на букет роз для Алисии. Могло статься, что она вовсе не розы любила больше всего, мне еще только предстояло это выяснить. Пока я положился на собственный вкус.

Немного отойдя, я оглянулся. Родители смотрели мне вслед, грустно улыбаясь, как будто на их глазах я уходил во взрослую жизнь. Я махнул им рукой, а они оба как-то поежились, заерзали, точно искали тепла, которого я их лишил. Они могли найти его только друг у друга.

Когда я добрался до больницы, там уже все спали. Кроме врачей, конечно, и тех пациентов, которым еще не успели оказать помощь. Таких было множество, некоторые лежали на носилках прямо на траве возле корпуса, многие плакали. А я, как идиот, шел мимо этих стонущих, нуждающихся в помощи людей со своим пышным букетом, и мне было стыдно за себя.

И, только встретившись взглядом с женщиной, похоже, ровесницей моей мамы, лицо которой представляло собой сплошную черную гематому, я понял, что надо делать. Отделив от букета одну розу, я протянул ей и, наклонившись, тихо сказал:

— Возьмите, пожалуйста. Все будет хорошо. Главное, что вы живы.

Потом шагнул к пожилой тайке, наверное, сотруднице отеля, и произнес то же самое. И еще к одной, и еще… Честное слово, они оживали прямо на глазах, эти женщины, они начинали улыбаться.

Последнюю розу цвета утренней зари я оставил для Алисии, хотя цветов хватило далеко не всем. Но я не мог явиться к ней с пустыми руками.

В больничном коридоре царили такая суета и неразбериха, что я даже не попытался искать Алисию через кого-то из медсестер. У них были дела поважнее. Я решил, что сам отыщу ее в этом большом здании. В конце концов, это было не сложнее, чем вырвать ее из смертельных объятий разбушевавшегося моря.

Я обходил палату за палатой, этаж за этажом, я заглядывал во все двери. Ее нигде не было. Мне уже начинало казаться, что моя роза завянет, пока я отыщу Алисию, но в одной из комнат четвертого этажа я вдруг увидел ее. Свет из коридора падал на золотистые волосы на белой подушке… Мы привезли Алисию одной из первых, ей еще, к счастью, досталась нормальная кровать. Остальным, похоже, придется лечиться в походных условиях.

Стараясь не скрипеть и не топать, я вошел в темную палату, на цыпочках приблизился к ее постели. Здесь терпко пахло лекарствами, и я подумал, что Алисии трудно будет различить цветочный аромат. Если б она спала, я, наверное, не решился бы тревожить ее сон. Просто положил бы рядом свою розу и до утра просидел бы где-нибудь в коридоре. Хоть на полу.

Но Алисия подняла голову.

— Кевин? О Господи, Кевин!

— Это я.

Встав на колени возле ее кровати, я положил розу на одеяло возле ее руки:

— Я нес тебе целый букет, но там возле больницы столько искалеченных женщин…

Ее пальцы едва касались розовых лепестков.

— Кевин, Кевин, — повторяла она, как зачарованная, и мне даже стало неловко оттого, что Алисия столько радости находит в звуке моего имени.

От смущения я задал самый банальный вопрос:

— Как ты себя чувствуешь?

— Отлично! — Она села, чтобы продемонстрировать это, но я заставил ее лечь.

В больничной сорочке, с растрепанными волосами, Алисия казалась совсем худенькой и юной. Моя храбрая, застенчивая Русалочка…

— Забери меня отсюда, пожалуйста, — взмолилась она. — У меня ведь ничего не болит! Они говорят, что давление низкое и небольшое сотрясение есть, но я ничего такого не чувствую. Голова не болит, и не кружится, и не тошнит, зачем мне здесь торчать?

Я с опаской проговорил, всматриваясь в ее лицо:

— А если тебе станет хуже?

Она серьезно пообещала:

— Я схожу к врачу, когда мы вернемся домой. Это ведь уже скоро. Слушай, Кевин…

Даже в темноте я угадал, что Алисия покраснела.

— Что такое?

— Кевин…

— Что, Алисия?

— Скажи мне… Хотя мы уже говорили об этом. Но теперь ведь все по-другому… Скажи, когда мы вернемся домой, это будем «мы»?

У меня заколотилось сердце: вот оно! Сейчас я должен произнести эти слова.

— Если ты простишь меня, Алисия, — пробормотал я, не решившись на них так сразу.

— За что?!

От изумления у нее взлетел голос, и на соседней кровати кто-то застонал во сне. Она испуганно зажала себе рот, потом переспросила шепотом:

— За что, Кевин?

— За то, что оказалась здесь из-за меня.

— Глупый, — протянула она нежно. — Я ведь только этого и хотела. Сама хотела.

Я спросил тоже шепотом:

— А если б я не полетел к отцу на Пукет? Мы бы так и не узнали?

— Чего не узнали, Кевин? — Голос у нее задрожал. Она уткнулась носом в мою розу.

Набрав воздуха, я выпалил:

— Что мы… Что я люблю тебя, Алисия.

Она вдруг заплакала. Наверное, не только из-за этих слов, которых Алисия ждала целых три года, но из-за всего пережитого за этот день, из-за близости смерти, которая уже так тесно обнимала ее, из-за возвращения к жизни. Эти слезы мог понять только переживший подобное.

Громко постанывая и всхлипывая, Алисия цеплялась за мою рубашку, а я кололся шипами своего последнего цветка и торопливо искал ее мокрые губы, как будто один поцелуй мог утешить и стереть из ее памяти все то страшное, почти смертельное, что приключилось с нами в этом раю на земле.

— Кевин…

— Что, солнышко, что?

— Уведи меня отсюда, пожалуйста. Скорее! Я не хочу, чтобы все… здесь…

Быстро укутав ее в покрывало, я подхватил Алисию на руки, вышел с ней в коридор и торопливо направился к лестнице. Я не был уверен, что легко спущусь с ней вместе с четвертого этажа, но дождаться лифта казалось мне нереальным. Мимо нас провезли каталку с тихо стонавшим мальчиком лет десяти, укрытым по самый подбородок. Сообразив, я крикнул им вслед:

— Третья дверь слева! Там есть свободная кровать, — и шепнул Алисии: — Надеюсь, у них отыщется хотя бы лишнее покрывало.

— Мы вернем его, — заверила она серьезно. Взгляд у нее был немного необычный, словно она смотрела на меня из другого времени.

— Ты хочешь спать? Поспи, я доставлю тебя в целости и сохранности.

Она слабо улыбнулась:

— Я не хочу спать. Я хочу видеть тебя, Кевин. Мне все еще не верится…

— Во что не верится?

— Что это происходит на самом деле. Ты спас меня. Ты любишь меня. Разве это может быть правдой?

— Но это правда.

Закрыв глаза, Алисия повторила шепотом: «Правда». Мне показалось, что она уснула с этим словом, и я подумал, что ей должен присниться счастливый сон. Но вскоре она снова открыла глаза.

— Мы уже на первом этаже, — сообщил я ей, гордясь собственной силой. — Скоро я вынесу тебя на воздух. Там твоей голове станет легче.

Алисия усмехнулась:

— Ей уже хорошо. Ей так хорошо, Кевин, ты даже не представляешь!

— Нет, представляю. Мне ведь также хорошо.

И, словно услышав наш разговор со стороны, тихо спросил, коснувшись губами ее уха:

— Тебе не кажется, что это разговор двух сумасшедших? Вокруг столько горя, стонут все, а мы с тобой говорим о счастье?

— Я читала одну книгу о Второй мировой войне, — вспомнила она. — Забыла автора. О любви мужчины и женщины в концентрационном лагере. Они тоже были счастливы, представляешь? Там было так же страшно, как здесь. Если не хуже.

— Быть счастливым всегда немного стыдно.

— И мне немного стыдно. — Она боязливо косилась на лежавших на земле людей.

Я вспомнил:

— Знаешь, Гарри, кажется, погиб.

— О!

— Сожалею. Никто не видел его живым, мы пытались его найти. Яхта совсем разбита.

Меня мучил вопрос о том, где они находились, когда надвигалась волна, и почему не заметили ее приближения, но не хотелось смущать Алисию еще больше и портить то, что только-только возникло между нами.

— Положи меня на траву, — попросила она. — Где-нибудь под деревом. Где никого нет.

У меня екнуло сердце: неужели она хочет… Или ей просто было необходимо уединение?

Когда я нашел подходящее место, и, опустив Алисию на землю, сел на покрывало рядом с ней, она взяла мою руку и прижала к своей щеке.

— Ты не должен думать о Гарри плохо, — проговорила она, глядя мне в глаза. — Это ужасно, что он погиб. Он был очень добр ко мне… Оказывается, он — старый друг твоего отца. Все его ухаживания за мной — это была только часть спектакля, который задумал Роберт, чтобы в тебе проснулся… бойцовский дух.

— Что это значит?

— Он хотел, чтобы ты приревновал меня к Гарри и начал бороться. Роберт боялся, что иначе мы с тобой так и вернемся в Монтану ни с чем.

Я не мог в это поверить.

— И ты все знала с самого начала?

— Когда он жевал стекло? Нет, конечно! Это, кстати, его излюбленный трюк.

— Серьезно? Он не зарабатывал этим на жизнь? Так ровненько он обгрыз ту рюмку… Очень эффектный номер!

— Согласна. Хотя, представляешь, он и в самом деле доктор политологии!

— Кто бы мог подумать?

Она печально заметила:

— Я чувствую, ты все-таки злишься на Гарри. Это нехорошо, Кевин. Теперь.

Пришлось пообещать:

— Постараюсь больше не злиться. Так он все рассказал о себе уже на яхте?

— Не он. Это твой отец посвятил меня во все утром. Когда мы разговаривали на берегу.

У меня вырвалось:

— А у вас был содержательный разговор…

Она сделала виноватые глаза:

— Ты обиделся? Но что мне было делать, Кевин? Ты же никак не реагировал на меня!

— Я… Я реагировал!

— Только вида не подавал. — У нее вырвался виноватый вздох. — Если честно, мне и вправду хотелось прокатиться на яхте. Не именно на его, на любой. Когда еще доведется?

— А если б я поехал с вами?

Алисия легко рассмеялась, запрокинув голову. Мне показалось, что звезды отразились в ее глазах.

— А ты в любом случае не поехал бы. Отец решил заранее, что не пустит тебя.

Я припомнил, как все было:

— Но ведь он же не мог знать, что мама прилетит именно в этот час! Только не говори, что он и ее втянул в свой заговор!

Улыбнувшись, она покачала головой:

— Нет, конечно. Это был для него настоящий подарок судьбы. Но он придумал бы, как тебя отвлечь, можешь не сомневаться.

Я спросил напрямик:

— В чем я еще могу не сомневаться?

— Во мне, — не медля, ответила Алисия. — Все эти хитрости… Это вынужденное, Кевин! Я ведь уже не знала, как мне быть. Рождество прошло впустую…

— Как же… Мы съели кальмара.

Я надеялся, что она рассмеется, хотя мое чувство юмора, видимо, растворилось в соленой воде, и ничего остроумного мне в голову не приходило.

Легкий смех Алисии пощекотал мне щеку:

— Кевин… Главное в том вечере было не это… Уж точно не кальмар.

— Ночное купание? Теперь ты, наверное, никогда не зайдешь в море?

— Не знаю. — Она прерывисто вздохнула. — У меня весь этот ужас как-то не связался с морем. Я ведь даже не видела эту волну. Меня просто вдруг швырнуло в стену, и все начало трещать и рушиться. Ох…

Я прижал палец к ее губам:

— Давай не будем говорить об этом. Хотя бы какое-то время. Потом, когда ты сможешь…

Она улыбнулась:

— Давай вообще не будем говорить. Ни о чем.

Я спохватился:

— Извини. Я утомил тебя.

— Нет, совсем нет. — Ее голос зазвучал торжественно. — Просто сейчас мне хочется вовсе не разговаривать. Иди ко мне, Кевин.

— Ты…

Алисия протянула руку:

— Просто иди ко мне. Я ведь еще не сказала… Я так люблю тебя. Даже больше, чем просто люблю. Я просто с ума по тебе схожу!

«Отец именно так и сказал!» — вспомнилось мне. Но я не стал говорить ей этого. Она должна была сама сказать мне эти слова, как я ей.

Ее вздох скользнул по моей щеке:

— И то, что я прилетела за тобой, было самым безумным изо всего, что я совершила в жизни! Но знаешь, Кевин, я ничуть не жалею об этом. Хотя мне, наверное, еще долго будут сниться кошмары…

— Надеюсь, я не стану одним из них? — уточнил я на всякий случай.

Она неуверенно обняла меня. Как ни странно, от нее пахнуло не лекарствами, а морем. Может, ее кожа теперь впитала этот запах, и он сделался ее собственным? Я готов был вдыхать его полной грудью. Но все еще не мог поверить, что держу в руках свою самую тайную мечту.

Ее ласковый шепот приятным ознобом прошел по всему моему телу:

— Я надеюсь, ты станешь моим лучшим сном. И явью. И всей жизнью. Скажи, такое возможно?

— После того что мы пережили, только такое и возможно, — сказал я ей.

И она поверила мне.