После ужина я вернулась домой с головной болью, и с ней же проснулась. Чашка обжигающего горячего чая не избавила меня от нее, зато вкус у него оказался божественным. Подкрепившись булочкой и яйцом всмятку, я забрела в малую гостиную. Мистер Тримбл склонился над столом, сжимая в руке мое перо. Он был настолько поглощен своей работой, что даже не подавал виду, будто заметил меня, и я смогла без помех понаблюдать за ним. Кажется, он рисовал брассию, хотя, если это было действительно так, то рисовал он ее по памяти, ничуть не заботясь о соответствии общепринятым критериям.
— Что это вы делаете?
Он растерянно заморгал, отрываясь от лежащего перед ним листа бумаги, и встал:
— Прошу прощения. Я пытаюсь нарисовать брассию для книги вашего батюшки.
— У вас ничего не выйдет. – До сих пор книги отца иллюстрировала я.
— Я склонен согласиться с вами. Минуло уже довольно много времени с той поры, как я видел цветок вживую, и мне было бы легче, если бы я мог срисовать его с натуры. Но, хотя я искал везде, образца так нигде и не нашел.
— У нас его нет.
— Тогда как же вы собирались рисовать его сами? – Он пристально уставился на меня. – И где вы могли видеть брассию?
— Я ее не видела.
— Никогда?
— Никогда. Но зато мне известно, что та разновидность, над которой вы трудитесь, почти черного цвета, и чашелистики у нее поперечные. В большой гостиной где-то должна быть иллюстрация брассии на отдельном листе. И вот с нее я бы ее и срисовала.
— Я нашел эту иллюстрацию и поразился тому, как мало она похожа на настоящий цветок.
— А она и не должна походить на него.
— Что ж, тогда мы, очевидно, ведем речь о двух разных растениях. У тех, что я наблюдал в Новой Зеландии, цветки распускаются под листьями, а не над ними, и лепестки у них смотрят вниз. А растение на этой иллюстрации ничуть на них не похоже.
— Оно и не должно походить на те, что можно встретить в поле. Это – не типичный, а идеальный образец.
— Уверяю вас, что в одной колонии можно бесконечно долго высматривать растение, которое бы выглядело типичным, но так и не найти его.
— Вы воспринимаете мои слова чересчур буквально, мистер Тримбл. Эта иллюстрация вовсе не предназначена для того, чтобы оскорбить вас. Это… это – простая компиляция, если хотите.
— В том сундучке, что я привез вам, есть брассия. Настоящая. И когда она зацветет, я обещаю вам, что она будет ничуть не похожа на обожаемую вами иллюстрацию.
— Как бы там ни было, но главным критерием остается типичность, а не то, как выглядит индивидуальный экземпляр.
Шея у него побагровела, и он принялся барабанить пальцами по столу:
— Иначе говоря, вы просите меня представить некоторую идеализированную ложь вместо иллюстрации подлинной правды? – Он подчеркнуто тщательно выговорил все слова.
— Если мы захотим изобразить реальный экземпляр, то можем наткнуться на отклонение, и тогда люди, гуляя по полю в поисках нужного им цветка, просто пройдут мимо…
— Такой цветок можно с куда большей вероятностью отыскать на берегу реки или ручья…
— Они могут прогуливаться вдоль берега, рассчитывая найти повторение того, чего нельзя воспроизвести во второй раз.
— Но это все-таки лучше, чем высматривать то, чего в действительности вообще не существовало. – Он взял в руки перо и вновь принялся рисовать. – Или ваш отец намеревается дать ссылку в своей книге? Предупреждение читателю: проиллюстрированные здесь цветы не имеют никакого отношения к действительности и существуют только в воображении художника?
— Я всего лишь прошу вас сделать свою работу так, как того ожидает от вас мой отец. В противном случае я буду счастлива выполнить ее сама.
Он ничего мне не ответил, и лишь на скулах у него проступили желваки.
* * *
Вместе со своим негодованием мы отправились к мисс Темплтон. Я была уверена, что она поймет меня. Меня провели в гостиную, где я обнаружила, что она что-то рисует с помощью камеры-люциды.
— Мисс Уитерсби! Вас послало мне само небо. Прошу вас, присаживайтесь и расскажите, что я делаю неправильно. – Она смотрела сквозь призму на лист бумаги перед ней и пыталась нарисовать щитовник гребенчатый, стоявший на столе чуть поодаль. Его отражение падало ей на бумагу. – Боюсь, что он совсем не похож на папоротник, вот только я никак не могу взять в толк почему, ведь все, что от меня требуется, – обвести его контур на бумаге. Поэтому я упросила папу купить мне камеру. – Она немножко подправила призму. – Я начинаю думать, что она испорчена!
Глядя на ее карандашные линии на бумаге, я вынуждена была не согласиться с ней:
— Вы прекрасно скопировали контур.
— Тогда почему он выглядит таким плоским? Таким безжизненным?
— Потому что в нем нет жизни. Смею предположить, что выглядит он так именно потому, что вы рисуете лишь то, что видите.
— Но ведь как раз в этом и заключается изюминка этого хитроумного приспособления! Оно просто яснее показывает мне, что именно я вижу.
— Но если вы не знаете, из каких частей состоит растение, то как вы сможете правильно интерпретировать его? Возьмем, к примеру, вот это. – Я указала на основание растения, где несколько листьев-вайя, казалось, вырастают из одного источника. – Каждый из этих вайев происходит из отдельной ветви корневища. – Взяв ее карандаш, я несколькими штрихами подчеркнула различие между ними. – А вот здесь вы должны быть особенно точны. – Я указала ей на те места, где листья соединялись со стволом. – Они чередуются.
— Они что делают?
— Листья чередуются. Они ведь на самом деле расположены не строго друг напротив друга. А теперь взгляните сюда: вот эта голая часть стебля – совсем не гладкая. Она покрыта чешуйками.
— Ну да, разумеется, но ведь я хотела нарисовать всего лишь общие очертания.
— Папоротник без своих отдельных частей – ничто.
Она со вздохом отодвинула от себя лист бумаги.
— А я так хотела показать что-либо нашему Клубу любителей акварельного рисунка в пятницу!
— Почему бы нет? Если у вас найдется острый нож, я покажу вам, что находится у него внутри, и…
Она взяла растение со стола и переставила его в террарий у окна.
— Если мы все начнем ковыряться в том, что не предназначено для выставления на всеобщее обозрение, то из этого не выйдет ничего хорошего. Придется мне идти туда с пустыми руками. Впрочем, как всегда. Но зато у меня есть одно положительное качество: я умею восхищаться чужими произведениями искусства. Я никогда не медлю с похвалой, если она заслуженна. – Взяв у меня карандаш, она убрала его вместе с рисунком в ящик стола. – Вот, кстати! А почему бы вам не присоединиться к Клубу? У нас всегда так весело. И я уверена, что любой ваш рисунок превзойдет труды миссис Арчер. Ему даже необязательно быть таким уж большим. И тогда кто-нибудь еще сможет завоевать звание «художник месяца», а я поставлю себе в заслугу тот факт, что привела вас.
— Но ведь я – не художник. Я – ботаник. И я не рисую, а иллюстрирую.
— Не волнуйтесь. Никто ничего не заметит. Честное слово. Ведь в любом случае иллюстрация и рисунок – почти одно и то же. Приходите же, прошу вас! К нам приходит настоящий учитель рисования, который и дает нам уроки. А в нашем состязании он будет судьей.
— Думаю, велика вероятность того, что уже в ближайшие дни я вернусь к работе и буду помогать отцу.
— Если так, то забудьте обо всем, а если нет, вы должны пообещать мне, что обязательно придете. И принесете самый большой свой рисунок.
* * *
К пятнице мистер Тримбл все еще благополучно занимал мое место, и я, порывшись в своих последних иллюстрациях, выбрала один очень подробный рисунок картофельной орхидеи и вложила его в папку. Добавив туда же еще несколько чистых листов для рисования, я взяла с собой коробочку с кисточками и красками – каковые, как выяснилось при дальнейшем рассмотрении, мистер Тримбл безнадежно испортил. Для столь аккуратного человека с красками, принадлежащими другим людям, он обращался на удивление беззаботно.
— Я ухожу на заседание Клуба любителей акварельного рисунка.
С таким же успехом я могла бы разговаривать сама с собой, учитывая, что никто не обратил на меня внимания. Вот будут знать, если я возьму да и выиграю звание «художник месяца». Тогда, не исключено, Клуб оставит иллюстрацию себе, а мистер Тримбл сойдет с ума, пытаясь понять, куда же она подевалась.
Я почувствовала, что улыбаюсь.
Быть может, заседание мне все-таки понравится.
По традиции члены Клуба собирались дома у президента. Едва переступив порог, я сразу же увидела мисс Темплтон. Она помахала мне рукой:
— Вот вы где! А я уже начала было волноваться, что вы получили свое место обратно и я останусь совсем одна.
— Еще нет.
— Вот и хорошо! – Она забрала у меня папку и, прикрываясь ею, как щитом, стала пробираться сквозь толпу мужчин и женщин, направляясь по коридору к открытой двери.
Я поспешила вслед за ней, пока толпа вновь не сомкнулась, отрезая мне проход.
— Итак… – Она окинула взглядом несколько стульев и диванчиков, расставленных полукругом по комнате. Помещение со стеклянными стенами очень напоминало оранжерею и идеально подходило для выращивания растений, хотя в нем стояли в горшках всего несколько папоротников. – Мы поставим нашу картину вот сюда. – И она передвинула груду бумаги и кистей, что уже лежали на одном из стульев.
— Но ведь здесь уже кто-то сидит?
— Если здесь кто-нибудь и сидел, то теперь ему придется пересесть, только и всего. – Подавшись ко мне, она понизила голос до еле слышного шепота: – Кроме того, это стул миссис Шендлин, а она такая высокая, что всякий раз, когда она оказывается впереди, мне из-за нее ничего не видно. Будь она дамой обходительной и вежливой, то сидела бы в последнем ряду. Готово. – Она обернулась ко мне. – А где же ваша картина?
— Моя иллюстрация лежит внутри. – И я кивнула на папку.
Мисс Темплтон тут же зарылась в папку и извлекла оттуда мою иллюстрацию, держа ее, словно ценный приз. Уголки ее губ уже тронула улыбка, но, едва она успела взглянуть на растение, как лицо у нее вытянулось:
— Я надеялась на что-то более… яркое, с цветами… Хотя, насколько я могу судить, рисунок очень хорош. Он выглядит таким подробным и обстоятельным.
— Это – картофельная орхидея из Новой Зеландии. Экземпляр, который мистер Тримбл прислал нам в минувшем году. В общем-то, я горжусь им, поскольку нарисовать и раскрасить этот цветок довольно трудно. В природе он тоже сохраняет такой вот коричневатый цвет, поэтому очень сложно передать эти тона, чтобы цветки не выглядели увядшими и мертвыми.
— Да, я и сама вижу. А это что? – Она жестом указала на самый низ страницы, где я проиллюстрировала корневую систему. – Это – действительно настоящий картофель?
— Это – его корневая система. Вам когда-нибудь доводилось видеть что-либо столь же необычное?
— На картине? Нет, не доводилось. Вы уверены, что хотите выставить свой рисунок на всеобщее обозрение? Если это – всего лишь рисунок картофеля, быть может, вы предпочтете оставить его себе?
— Я счастлива представить его на суд всех желающих.
Оставив свои стулья, мы вернулись в переднюю, где к вешалке с напольным зеркалом были прислонены несколько картин.
Мисс Темплтон отодвинула в сторону несколько работ поменьше, установила среди них мою, после чего загородила мою иллюстрацию другими.
— Но ведь так ее не видно.
— Мне бы не хотелось выпячивать ее на первый план. Вы ведь все-таки почти профессионал.
Среди любительских рисунков цветов и пресных пейзажей моя иллюстрация выделялась мельчайшими деталями и четкостью. Мисс Темплтон была права. К чему привлекать лишнее внимание, когда мое мастерство и так бросается в глаза?
Заседание началось с зачитывания протокола предыдущего собрания, докладов президента, четырех вице-президентов, казначея, секретаря, секретаря по подготовке корреспонденции, главы комиссии по приему новых членов, а потом и каждого из шести присутствующих членов совета, равно как и письменных докладов двух отсутствующих его членов. Это включало в себя примерно половину людей, собравшихся в комнате. Затем президент вновь встала и, уже в качестве хозяйки, приветствовала нас у себя дома, после чего вернулась к своим президентским обязанностям, дабы приветствовать гостей Клуба. Наконец всем присутствующим был представлен учитель рисования.
Он долго рассуждал о том, как надо держать грифель, о правильном соотношении краски и воды и о массе других вещей, не имеющих к собственно рисованию никакого отношения. Но, оглядевшись по сторонам, я заметила, что сидящие вокруг мужчины и женщины слушают его с неослабевающим вниманием. Он выставил на стол горшок с анемоной с яркими пурпурными цветами и распорядился изобразить не его форму, а содержание.
Не успела я взяться за тушь, как вдруг…
— Лучше делать это карандашом.
Подняв голову, я обнаружила, что рядом стоит учитель рисования и, нахмурившись, разглядывает мой рисунок.
— Я предпочитаю не обводить карандашные линии пером. Так получается эффективнее.
— Как бы там ни было. – Он приподнял лист с рисунком, под которым обнаружился чистый. – Намного лучше начать с карандаша, потом обвести линии тушью, а в самом конце раскрасить красками.
Мисс Темплтон начала поглядывать на меня с плохо скрываемым беспокойством.
— Поверьте мне, как только вы освоите правильный метод, то более никогда не захотите использовать какой-либо другой. – Он постучал по бумаге костяшками пальцев. – Так что – за работу.
Я попыталась было стереть отпечатки его костяшек, но в результате у меня получилось лишь серое неопрятное пятно. Стиснув зубы, я отложила в сторону испорченный лист и взялась за третий, поспешно рисуя то, что набросала несколькими минутами ранее. Ну, вот и готово. Облегченно вздохнув, я стала прорисовывать мелкие детали.
Но он опять вернулся ко мне и отобрал у меня перо.
— Если вы настаиваете на том, чтобы рисовать общий контур пером, то я предлагаю вам нарисовать стебель вот так. – И он твердой рукой принялся править мой скетч. Настолько твердой, что на рисунке стебель лишился всей своей мягкости и податливости. Только потом он вернул мне перо.
Не обращая внимания на его предложения, я стала прорисовывать молодые листочки, чашелистики – которые многие принимают за лепестки, – пестики и тычинки. Кое-кто из членов Клуба прошел в первый ряд, чтобы рассмотреть цветок повнимательнее, но, поскольку это была анемона, а анемоны классифицируются как Ranunculaceae, то за прошедшие годы я нарисовала их несколько дюжин, так что заканчивала я иллюстрацию уже фактически по памяти. Я не бралась за перо вот уже две недели, и сейчас ощущение его в руках наполнило меня каким-то бурным восторгом.
Пока я работала, преподаватель вновь прошел вдоль нашего ряда. Я, конечно, могла бы укрыть от его глаз свою работу, но даже на него моя иллюстрация не могла не произвести соответствующего впечатления.
Но, проходя у меня за спиной, он вдруг ахнул:
— О, нет! Нет, нет и нет! Здесь мы не делаем таких вещей.
Каких вещей? Я развернулась на стуле, чтобы взглянуть на него.
Он же наклонился, чтобы прошептать мне прямо в ухо:
— Мы не рисуем вот их.
— Не рисуете чего?
— Вот их! – Он показывал на мою иллюстрацию с таким отвращением, словно увидел чумную крысу.
— Вы имеете в виду пестики и тычинки? Но ведь именно они и есть у цветка. Это же анемона. У нее наличествуют множественные пестики и тычинки.
За моей спиной вдруг раздался чей-то трепетный вскрик, за которым последовал шорох юбок и тупой звук падения.
Мисс Темплтон обернулась, и глаза ее расширились от беспокойства и изумления.
— О Боже! Миссис Шендлин лишилась чувств.
— Смотрите, что вы наделали! – На щеках учителя проступили алые пятна.
— Что? Что я такого сделала? Я всего лишь нарисовала анемону с пестиками и тычинками.
Теперь ко мне склонилась и мисс Темплтон:
— Это не принято, мисс Уитерсби.
— Что не принято?
— У нас не принято рисовать их.
— Но ведь любому же видно, что у цветка они есть. И почему я не должна рисовать их? Если я не могу рисовать их, то, следовательно, я не должна рисовать и завязь, но тогда это уже и не растение вообще!
Раздался новый шорох и очередной глухой удар.
— О Боже. Это была леди Харривик.
Учитель отобрал у меня иллюстрацию, схватил за руку и потащил вперед:
— Не знаю, что вы здесь делаете, но всем известно, что в высшем обществе не принято обсуждать такие вещи.
— Но их ведь нельзя же просто игнорировать!
— Если нам нужно упомянуть их, то мы говорим: «муж и его жены».
И что же, это выражение, получается, не такое скандальное, как мое?
— Что ж, у каждого из них таковых имеется великое множество. В этом цветке собрался настоящий гарем.
— Для ваших упражнений их не существует.
— Следовательно, с таким же успехом я могу не рисовать и чашелистики, и листья.
— Пожалуй, так будет лучше. – Взяв лист из собственных запасов, он протянул его мне, многозначительно глядя на то место, на котором я сидела.
Я взяла у него лист и вернулась на свое место. Попытавшись начать все сначала, я обнаружила, что весь мой энтузиазм куда-то улетучился.
В конце концов учитель привлек наше внимание и достал из своей сумки книгу.
— Вот, смотрите. Всегда полезно сравнить свои успехи с работой настоящего профессионала, и потому сегодня я принес книгу, на которую часто ссылаюсь. – И он продемонстрировал нам обложку. – Это – труд мистера Уитерсби «Ranunculaceae в Британии».
Мисс Темплтон подтолкнула меня локтем и одарила лукавой улыбкой.
— Здесь есть прекрасная иллюстрация анемоны, очень похожей на нашу. – Перевернув несколько страниц, он предъявил Клубу мою иллюстрацию. Он медленно прошелся вдоль рядов, чтобы члены Клуба могли сравнить свои рисунки с моим. Затаив дыхание, я ждала, что вот сейчас женщины одна за другой начнут падать в обморок при виде пестиков и тычинок, но они лишь подались вперед, чтобы повнимательнее разглядеть страницу.
Подойдя ко мне, преподаватель остановился:
— Должен признать, что вы подаете надежды. Если только вы сможете заставить себя следовать правильным путем, то когда-нибудь, я уверен, у вас получится недурной рисунок.