В конце июля или в начале августа политрук Олари вернулся в лагерь после того, как сопроводил Пятнадцать сотен до иранской границы. Его первой задачей будет организовать французский сектор, так как количество заключённых увеличилось со ста пятидесяти — трёхсот человек 7 июля 1944 года до пятисот — шестисот.
Й. Ф., хотя и находящийся в это время в больнице, наконец официально назначен шефом французов, а его друг М. Е. — военным шефом и заместителем шефа французского сектора. В этом качестве он будет исполнять обязанности Й. Ф. во время его отсутствия. Также он был ответственным по политическим вопросам во французском секторе. Эту функцию выполнял не Фернан Вагнер из Кольмара, как это утверждают некоторые авторы книг про Тамбов (в которых, кстати говоря, подобные ложные утверждения встречаются весьма часто), но упомянутый М. Е., занимавший этот пост до отъезда Пятнадцати сотен. Никто не знал, кем он был на самом деле. Он не общался ни с кем из пленных и выходил из своей комнатушки только для того, чтобы пообщаться с Олари, с которым он разговаривал на русском языке, который знал прекрасно. Француз из «внутренней» Франции, он мог попасть в Россию только в составе петеновского Легиона французских добровольцев (LVF). Всё-таки удивительно, что человек, добровольно вступивший в LVF, мог пользоваться — и не он один! — покровительством русских. Это нас возмущало.
Главной обязанностью политрука Олари, согласно названию его должности (политический комиссар), было объяснять нам диалектику советской коммунистической партии, то есть проводить среди нас политическую агитацию. Он пытался нам объяснить, что под руководством коммунистического режима Советский Союз стал земным раем, что его граждане гораздо более свободны и счастливы, чем несчастные жертвы капитализма на Западе и т. д. Мы выслушивали нескончаемые похвалы товарищу Сталину — самому гениальному политику, экономисту, военному, учителю и гуманисту всех времён. Можно было подумать, что мы слушаем каких-нибудь Геббельса или Геринга, расхваливающих достоинства Гитлера! Он заставлял нас дважды в неделю присутствовать на «информационных» собраниях. Одно из них было посвящено специфическим советским сюжетам: он рассказывал нам о таких вещах, как структура советского социалистического государства, колхозы, совхозы, права и обязанности советского гражданина, преимущества однопартийной системы, выборы с одним-единственным кандидатом и особенно о великих победах Красной армии в Великой Отечественной войне. Другое собрание называлось «вопросы — ответы»: пленные спрашивали о том, что их волновало, а политрук Олари в общих чертах отвечал. О Советском Союзе мы спрашивали редко, гораздо чаще наши вопросы касались Франции и союзников: наступления войск, высадившихся в Нормандии и Италии, политической ситуации во Франции, Петена, де Голля. Мой лотарингский друг Герберт Г., к несчастью, уже скончавшийся, рассказывал в своих записках «Тамбов — что это было?» следующую историю: во время собрания «вопросы — ответы» один из наших товарищей задал вопрос, касающийся нападения англичан в июле 1940 года на французскую эскадру, стоявшую на рейде в Мерс-эль-Кебире. Услышав название «Мерс-эль-Кебир», политрук, к нашему крайнему изумлению, немедленно заявил: «Я не знаю этого человека!» Но главным образом мы пользовались этими собраниями, чтобы изводить Олари вопросами о нашем возвращении. Вначале ответ был всё время один и тот же: «Вы уедете, когда вас наберётся достаточное количество, чтобы сформировать эшелон, самое позднее — через несколько недель». Недели шли одна за другой, но никаких новостей о нашем отъезде не было. В лагерь прибывало всё больше эльзасцев и лотарингцев: нас набралось уже на два, три, четыре эшелона — всё так же ничего! Дни становились всё короче, наступила зима со снегом и холодами, новостей всё не было. Олари со своим привычным краснобайством находил любые оправдания — французское начальство не предприняло необходимых действий, Пятнадцать сотен вели оскорбительные разговоры о Советском Союзе после прибытия в Алжир, наступление советских войск идёт так быстро, что весь транспорт направлен на снабжение русских солдат едой и боеприпасами… Во время одного из собраний, когда мороз ударил так, что температура упала до тридцати градусов ниже нуля, наш политрук обнаглел до такой степени, что заявил нам, широко улыбаясь: «Для французов подул благоприятный ветер!» Он имел в виду, что из Москвы получены хорошие новости. Ещё одна ложь! И так продолжалось до начала августа 1945 года. После войны, после нашего возвращения во Францию по этому поводу ходила масса разнообразных слухов, но была также и заслуживающая доверия информация, согласно которой в высших инстанциях для нашей репатриации не было сделано ничего. Олари, лагерное руководство, НКВД знали не больше нашего. Однако генерал Пети, французский военный атташе в Москве, который занимался репатриацией Пятнадцати сотен, был несправедливо обвинён в том, что не сделал всё, что можно, чтобы Советы приняли решение о продолжении репатриации насильно призванных эльзасцев и лотарингцев после 7 июля 1944 года. Один из насильно призванных родом из Гайспольсхайма после побега из немецкой армии добился назначения в марте 1945 года во французскую военную миссию в Москве, где он работал в службе генерала Пети, которого хорошо знал. Он свидетельствовал:
«Генерал Пети всё время не оставлял мысли о проблемах насильно призванных эльзасцев и лотарингцев, находящихся в плену у русских. Но его положение было сложным: он должен был не только попытаться переубедить русских, которые считали этих пленных предателями и французскими фашистами, но и привлечь на свою сторону французское начальство (посольство и Министерство иностранных дел), чтобы добиться от них поддержки… Второй список был уже готов, но русские так и не дали зелёный свет этому освобождению. Тем не менее известно, что руководство Свободной Франции было в курсе нашей ситуации. Главный врач французской военной миссии в Тегеране, который 18 июля 1944 года встречал Пятнадцать сотен, писал в своём рапорте главе кабинета де Голля: “…наконец, многочисленный контингент эльзасцев и лотарингцев всё ещё находится в России. Принимая во внимание суровость русской зимы, было бы хорошо сделать всё возможное, чтобы уменьшить потери от холода и болезней”».
В бараке. Рис. А. Тиама
После окончания военных действий генерала Пети заменил генерал Келлер, который попросил генерала де Голля обратиться с просьбой к Сталину по нашему поводу. Аббат М. Хоффарт писал в Saisons d Alsace (выпуск за лето-осень 1971 года): «…Но то, что генерал де Голль не ответил на просьбу генерала Келлера обратиться к Сталину напрямую в 1945 году и попросить о нашем освобождении, то, что Красный Крест не смог попасть в Тамбов, чтобы спасти выживших, хотя во все другие французские лагеря они попали, — вот факты, которые мы и сегодня не можем объяснить. К счастью, раньше мы этого не знали!»
Со своей стороны, я думаю, что нашу драматическую ситуацию надо рассматривать в контексте событий, происходивших во всём мире, — не для того, чтобы найти оправдания или извинения, но для того, чтобы объяснить, понять, что же всё-таки произошло. В 1944–1945 годах война, охватившая весь мир, достигла кульминации и вынудила русских и западных союзников решать крайне сложные проблемы. Их главной задачей было как можно быстрее победить в этой войне, поскольку Германия, хотя и понёсшая тяжёлые потери, всё ещё не была поставлена на колени. Речь шла о том, чтобы согласовать военные усилия и подготовиться к будущему разделу зон влияния. И у России, и у Франции была масса других дел, кроме как интенсивно заниматься этими двенадцатью-тринадцатью тысячами эльзасцев и мозельцев, находящихся в плену в Советском Союзе и составлявших в мировом масштабе всего лишь каплю в море. Реальную ответственность за нашу трагедию несут наше правительство, беспечность которого стала причиной нашего поражения в 1940 году, и правительство Виши, которое бросило на произвол судьбы эльзасцев и мозельцев после июня 1940 года.
Некоторые считают, что Советы рассматривали отправку Пятнадцати сотен в Алжир как единичный реверанс одного правительства другому, как «цветочек», который Сталин подарил де Голлю, и что в России было принято окончательное решение о прекращении дальнейшей репатриации военнопленных французов. И здесь возникает вопрос: почему же тогда тысячи насильно призванных продолжали собирать в тамбовском лагере? Это один из тех парадоксов, которые мы можем так часто видеть у русских.
Хотя наша ситуация между июлем 1944 года и августом 1945 года была трагической, надо признать, что концентрация французских военнопленных в одном лагере имела свои положительные стороны, это было меньшее из зол. Если бы мы растворились среди немцев в сотнях лагерей, разбросанных по советской территории в Европе и Азии, с нами было бы то же самое, что и с немцами, которые смогли вернуться домой только через несколько лет после окончания военных действий, да и то если им удалось выжить. Даже пламенные речи политрука, его сознательная или несознательная ложь были для нас спасительными: несмотря на все разочарования, они поддерживали столь необходимую нам надежду на то, что мы всё-таки выживем. Без этой надежды зимой 1944/45 года было бы не три тысячи смертей, а, по крайней мере, в два раза больше.