Хотя в течение этой долгой зимы я был в жалком физическом состоянии, я не смирился и не закоснел на нарах. С помощью одного или другого из моих товарищей, помогавших мне преодолеть три-четыре ступеньки, я каждый день выходил из барака, чтобы заставить свои мозги поработать — либо в IGIA (или Intelligensia-Club), либо в библиотеке. Может показаться странным, что после воспоминаний об ужасающих условиях жизни, после той Голгофы для заключённых разговор пойдёт о культурных мероприятиях. Однако они были. Несмотря на холод, голод и болезни, группа инженеров, техников, школьных учителей и художников, не желавших погрузиться в безнадёжность, объединилась, чтобы стимулировать волю к жизни у себя и своих товарищей. Для этого они организовывали беседы, рисовали картины и делали наброски. Русские, чувствительные ко всему, что относилось к культуре, предложили им место, барак IGIA, или Intelligentsia-Club. Эту IGIA не особенно высоко ценили в Клубе, большинство членов которого отказалось в ней участвовать. Я присутствовал там на весьма интересных докладах, например, один эльзасский инженер рассказывал про нефть в Пехельбронне, один венгр — об изобретении и действии застёжки-молнии, мой друг и коллега Жан Меттауер — о производстве мюнстерского сыра. Художник Камиль Клаус, тоже входивший в эту группу, вспоминает: «Еда была одинаковой для всех, но в то время как наши товарищи усердно и упорно трудились в лесу или на торфоразработках, мы организовали группу, как мы её называли, интеллектуалов и художников». Однажды, когда он делал наброски типичных лиц заключённых, он был застигнут политруком Олари, который, схватив его за шиворот, начал орать:
— Что это за нелепости, что за фашистские безобразия вы тут рисуете?
— Я рисую то, что вы мне приказали.
— Немедленно разорвите это дегенеративное безобразие и рисуйте, как настоящий лояльный демократ! Нарисуйте счастливых людей, улыбающихся, радующихся жизни, гордых победами союзников и освобождением, которое социализм несёт человечеству. У вас нет никакого права рисовать мне эти искажённые безнадёжные лица!
Голод.
Рис. К. Клауса
Библиотеку, расположенную в бараке № 45, ругали несправедливо. Правда, что там было много пропагандистской коммунистической литературы, несовместимой с теми чувствами, которые вызывало у нас заключение. Но наряду с ней было много французских книг, как переводов великих русских писателей — Толстого, Достоевского, Пушкина, Гоголя, Чехова, Лермонтова, так и французских авторов — Гюго, Бальзака, Золя. Именно в библиотеке я регулярно встречался с некоторыми членами Клуба, которые стали моими друзьями и с которыми я потом имел возможность работать, как мы увидим чуть дальше. Именно тут меня попросили заниматься пением с нашими товарищами в бараках и выучить с ними некоторые французские песни, такие как «Походная песня», «Хор жирондистов», «Мадлон», «Марш полка Самбр-и-Мёз», «Вам не получить Эльзас и Лотарингию», и по приказу русских не «Интернационал», которого я в лагере никогда не слышал, но советский гимн, ныне запрещённый, от которого я помню лишь несколько строк: