Глава первая

В ПУТЬ

Они вернулись в свою комнату в доме сапожника. Хозяин, считавший их тихими и благонравными постояльцами, очень беспокоился, когда их увели солдаты, и боялся, не случилось ли с ними несчастье, уж очень долго их не было. Теперь он расспрашивал, что произошло. Они сказали ему, что своей цели они добились, побывали у Императора, но получили плохие вести из дому. Сапожник посмотрел на всех по очереди и увидел, что это в самом деле так.

— Сам Император вас принял! — сказал он. — Это чудо. Теперь вам всю жизнь будет о чем вспоминать.

— Будет, — сказал Родин таким голосом, что сапожник опять забеспокоился.

Через некоторое время он послал к ним жену со сладким вином и фруктами, в знак особого уважения. Она ужасно хотела расспросить их про дворец и про Императора, и как он был одет, но, увидев их состояние, не посмела.

Потом пришел отец Иоанн и сказал, что если они очень спешат, то могут отправиться домой еще раньше нового Правителя. В порту стоит корабль, который поплывет в Ольвию, но согласен по дороге завезти их в Мароб. Им показалось, что отец Иоанн так же спешит от них отделаться, как они спешат домой, а они очень хотели поскорее оказаться дома, подальше от него и от Византии. Корабль отправлялся на следующее утро, так что уже пора было собираться. Если у них еще есть дела, например, если они хотят передать храму еще что-нибудь для бедных, он согласен выполнить их поручение.

— Да, мы поедем, — сказал Родин. — Да. Завтра.

— Но она останется.

Отец Иоанн посмотрел на Халлу так, что она поняла, что он не собирается ее отпускать, хотя ей трудно было увидеть в этом смысл. Он хочет оставить ее здесь — навсегда.

— Да! — быстро сказала она. — Я останусь.

И она сделала остальным знак рукой за спиной.

— Когда отзовут Правителя? — спросил Родин.

— Императорский корабль для особых поручений выйдет из порта одновременно с вашим, но поплывет быстрее. Когда вы доберетесь до дома, его там уже не будет.

— Благодарение Богу. А новый Правитель… он друг высокочтимого Аргирия?

— А также истинный христианин? Он что, беден?

— Нет, нет, — сказал отец Иоанн. — Наоборот, он очень богат. Ему незачем будет облагать вас непосильными налогами.

Отец Иоанн улыбнулся. Похоже, что он в самом деле желал им всего хорошего, подобрев сердцем после того, как с их помощью осуществил свои планы.

— Кроме того, ему сообщат, что высокочтимый Аргирий покровительствует вам, — добавил он, — и он поможет вам отомстить своим обидчикам.

— Но прежний Правитель к тому времени уедет.

— Когда вы вернетесь, — сказал отец Иоанн с хитрым выражением лица, и в самом деле стал похож на лиса, — то, наверное, узнаете, что кроме Правителя найдутся и в вашем племени люди, которые не погнушались…

Таркан-Дар в первый раз за все это время поднял голову.

— Ты прав, — сказал он.

Он знал одного человека, который хотел взять себе Пташку, но она… — она! — он не мог вспомнить о ней без боли, от которой темнело в глазах.

Родин быстро произнес:

— Скажи капитану корабля, что мы придем вечером. Потом вернешься и поможешь нам в некотором деле.

Отец Иоанн, слегка поклонившись, ушел, бросив из дверей косой взгляд на Халлу, сидевшую на табурете в новом платье, с руками на коленях.

— Значит, богатый Правитель-христианин, которого посадил над нами высокочтимый Аргирий, поможет нам отомстить за обиды, — сказал Киот. — А потом пройдет время, власть сменится или этого Императора отравят, на его месте окажется другой, войдет в силу Железный Заслон и пришлет нам нового Правителя, который поможет нашим обидчикам, и они отомстят нам, и так будет продолжаться без конца, именем Бога и великой Римской Империи. Хорошо, что мой дед не узнает, чего добивался для нас своей смертью.

Киот говорил это с большой горечью. Он дольше остальных верил в то, что в Византии живы заветы Бога и выполняется Его воля.

А Родин сказал:

— Я не знаю, что делать. У меня мысли путаются. Может быть, надо сделать так, чтобы новый Правитель не правил в Маробе? Ты сможешь поднять и повести людей, Таркан-Дар, потомок Хлебных Князей?

Таркан-Дар покачал головой.

— Нет, сейчас не смогу, — ответил он. — Я не вернусь домой. А если бы я вернулся и поднял людей, они бы прислали войско… Они могут купить войско и воевать, не рискуя собой.

— Ты решил никогда не возвращаться? — спросил Родин сочувственно.

— Никогда, — ответил Таркан-Дар. — Мои глаза больше не смогут смотреть на Мароб. И меня переполняет ненависть: я, наверное, не смогу никого простить. Я поддамся искушению и начну убивать. Не смогу даже думать о прощении. Я пойду в тот город, о котором говорил варяг, — в Хольмгард на севере. Говорят, там лучше, чем здесь.

— Что ты будешь там делать?

— Если придется, стану воином, поступлю на службу к тамошнему князю. Буду убивать не своих врагов, а врагов какого-нибудь князя. Это работа, а не убийство. Мне будет все равно, и Богу тоже. Но в Мароб не вернусь.

— Может быть, и мне… — начал Родин.

— Тебе нет. Ты старше. Ты выдержишь. Ты им нужен. А без меня им будет лучше. Я могу принести зло в Мароб. Я чувствую: сейчас во мне зло. На корабль я пойду с тобой, но в Маробе не сойду, а поплыву дальше, в Ольвию, а потом еще дальше пойду. Один.

— Может быть, и я пойду в Хольмгард, — сказала Халла.

Вдруг они вспомнили про нее.

— О Халла, наша Халла Богом Посланная! — воскликнул Киот. — Что будет с тобой?

— Наверное, как-нибудь проберусь на корабль, — сказала Халла.

— А ты сумеешь убежать? — живо спросил Родин. — Мы не можем оставить тебя здесь, в безбожном месте. Мы тебя любим.

— Я не останусь, — сказала Халла. — Но как это будет, не знаю.

— Иди с нами сейчас! — сказал Таркан-Дар.

— Отец Иоанн, наверное, и вас не выпустит, если я так поступлю. Пусть думает, что я остаюсь. Нам надо прощаться. Но я к вам приду.

И они решили в этот раз понадеяться на нее и на Бога, который ее к ним послал, сложили свои нехитрые узлы и решили отдать все, что смогут, из оставшихся средств, отцу Иоанну. Вечером он пришел, взял пожертвования и проводил их на корабль. Простившись с Халлой и оставляя ее на берегу, они не были уверены, что увидят ее снова. Милую Пташку тоже поручали воле Божьей, но Бог не захотел спасти ее, кто знает, что он захочет сделать с Халлой? Родин и Киот расцеловали ее на прощанье, и вдруг Таркан-Дар тоже подошел и поцеловал ее долгим горячим поцелуем, а оторвавшись, выглядел удивленным. Но Халла спокойно пошла с отцом Иоанном, а он сразу заговорил с ней о бегах.

Он убеждал ее, что, обладая таким даром предвидения, можно принести большую пользу, скажем, монастырю, и что она должна стать монахиней и отдать Богу не только свой плащ, но и все, что имеет, и посвятить ему свой дар. Воистину, если она этого не сделает, то окажется, что этот дар — от сатаны, и ей придется плохо.

Она слыхала о монастырях и о власти, которую имеют некоторые из них, и о золотых ларцах в храмах, где хранится что-то необыкновенное, но не понимала, зачем все это. Теперь она внимательно слушала все, что говорит отец Иоанн, чтобы он думал, что она решила следовать его советам. Время от времени он возвращался к плащу, несколько раз спросил, откуда он у нее, но она всякий раз уклонялась от ответа. Тогда он переводил разговор на лошадей и на то, как она сможет угодить Богу и еще помочь своим друзьям, которые вернутся домой, если скажет высокочтимому Аргирию, как пройдут те или иные большие бега. И она про себя подумала, что если она рассердит высокочтимого Аргирия, то, наверное, накличет этим беду на людей из Мароба, и значит, надо быть осторожнее.

Потом отец Иоанн сказал, что ей лучше будет отныне жить в монастыре, и она покорно согласилась и пошла с ним, пытаясь мысленно представить, как же она будет разговаривать с лошадьми в присутствии высокочтимого Аргирия. Он им, наверное, не понравится, и если они увидят ее с ним, то и ей перестанут доверять. Трудно сказать, как поведет себя Звездный Луч. А остальные? Ладно, поживем — увидим.

Отец Иоанн доставил Халлу и ее узелок в монастырь. Люди из Мароба хотели дать ей денег, но она почти ничего у них не взяла, сказав себе: «Иди легко!» Ее передали на попечение высокой пожилой женщине в черном, с белым платком на голове. Женщина подобострастно говорила с отцом Иоанном, а под конец встала на колени, чтобы он ее благословил. Это не понравилось Халле, которая вначале подумала, что она хорошая. Потом отца Иоанна проводили к воротам, щелкнул замок, ключ женщина повесила себе на пояс. Был уже поздний вечер, и никакой возможности попасть на корабль. Но монахиня с Халлой заговорила ласково.

В монастыре были высокие палаты, храм и множество маленьких каморок в стене вокруг внутреннего двора. В одной из них Халла оставила свой узелок и пошла вслед за всеми на ужин, а потом в храм, на молитву. Потом была ночь. Халла не заснула, а когда стало совсем темно, осторожно вышла из кельи и стала бродить по монастырю. Если бы найти крысу или хоть мышь, может быть, они ей помогли бы выбраться отсюда! Она наощупь нашла вход в кухню, но там все было чисто и было очень тихо — ни шороха, ни шелеста маленьких лапок. Стены изнутри были очень высокие и гладкие, все ворота и калитки крепко заперты. Уже перед рассветом Халла вернулась в келью и стала думать о корабле, выплывающем с зарей из порта, на котором ее ждут трое людей. Как бы ей хотелось развалить эти стены! Но от медвежьих мыслей лучше не стало. Тогда она подумала, что, может быть, прощание было настоящим прощанием, и теперь с ней произойдет что-нибудь совсем другое. Но почему-то казалось, что все равно надо уйти в Хольмгард. С такими мыслями она заснула, а корабль, наверное, уплыл.

Наступил следующий день.

Халла сидела во дворе и наблюдала за тем, что делается вокруг. В одной из комнат побольше сидело еще четверо монахинь в черном. Они молча вышивали златопурпурное облачание. В углу двора в тени еще одна монахиня рисовала на куске пергамента маленький, красивый, но неподвижный мир. Зазвенел колокол, и все оставили работу и поспешили в храм, оглядываясь на Халлу. Но она за ними не пошла. Вместо этого она подошла к куску пергамента и стала его рассматривать. По краям картины был причудливый узор, местами еще в тонких линиях, а местами раскрашенный яркими красками и золотом. В самой середине был нарисован золотой трон и на нем человек с темно-рыжей бородой, черными глазами и золотым ободком над головой. Всеотец таким не был.

Когда тени удлинились, монахини вывели и вынесли во двор больных, за которыми они ухаживали. Был среди них один возничий, который упал с колесницы и его протянуло за ней по земле. У него были сломаны рука и нога, на теле было несколько тяжелых ран, весь он был в синяках и все время плакал, потому что очень боялся не выздороветь: когда он больше не сможет участвовать в состязаниях, его продадут в тяжелую работу. Он был раб. Ему хотелось поговорить о состязаниях, но монахини никогда не видели бегов, говорить с ними было бесполезно.

Халла подошла к нему, заговорила, и вскоре он успокоился. Высокая монахиня заметила это и удовлетворенно улыбнулась.

Один из больных был ковроткач; он стонал и корчился от боли в животе. А один был так слаб, что даже стонать не мог. В боку у него была рваная рана, и хотя снаружи она казалась небольшой, внутри, наверное, было очень плохо. Монахини сказали, что это варяг из телохранителей Императора, его ранили два дня назад в уличной драке. По-видимому, он умирал, и они пытались выяснить, христианин ли он, но товарищи по оружию, которые его принесли, этого не знали. Их интересовали только дела войны. Монахини положили ему на грудь крест, а на крест — руки, дышал он с трудом, и когда пришел священник, то не заговорил, а стал дышать совсем хрипло и с перерывами. Из-под полузакрытых век виднелись только белки глаз. Халла смотрела на него. Он был рыжий, даже на руках у него до самых кистей росли густые рыжие волосы, а на одном пальце было кольцо с рубином.

Вдруг она почувствовала на своей шее конское дыхание и обернулась.

— Это опять ты! — сказала Стейнвор. — А здесь ты что делаешь?

— Я здесь не по своей воле, — сказала Халла. — Ты можешь меня прихватить вместе с ним? А потом сбросить на корабль?

Она догадалась, что Стейнвор примчалась за варягом: он был очень похож на героя.

— Я все-таки думаю, что ты тоже Дитя Желанья Всеотца, поэтому попробую, — сказала Стейнвор. — Но быстро не получится, ты не такая уж легкая. Подожди, пока я его ухвачу, и забирайся на круп. Только держись крепче. — Она кинула взгляд на человека. — Послушай, детка, сними с него крест, а то я пальцы обожгу.

Халла подошла к герою, сняла у него с груди крест и положила рядом. Грудь его еще раз поднялась. Прежде, чем священник успел раскрыть глаза пошире, последнее дыхание его покинуло, и Стейнвор, нагнувшись, ухватила его за плечи.

Халла подскочила к коню, подпрыгнула и двумя руками схватилась за него, не забыв зубами крепко держать плащ. Когда конь взмывал вверх, она закрыла глаза. Потом, когда он уже ровно летел над крышами, пришло знакомое ощущение полета, и она представила себя девчонкой на спине Оггхи или Грора, давным-давно. Но все равно держалась крепко.

Монахини и священник не верили в валькирий и не представляли их, они никогда их и не видели. Они увидели только, как исчез покойник, и как вдруг Халла вознеслась на небо, к несчастью, вместе с плащом, и никто не успел и не посмел сдернуть его с нее. Однако она оставила в келье свой узелок. Что ж, пусть хоть это будет реликвией, решили они; может быть, и там найдется предмет, обладающий чудесными свойствами.

 

Глава вторая

МАРОБ

Крылатый конь возмущался и фыркал и явно с удовольствием сбросил бы ее прямо в море, но Халла сказала, что корабль не мог далеко уплыть, и они стали кружить над Черным Морем сразу же за проливом. Под ними было два или три судна, очень маленьких с высоты, поднимающих грудью светлую волну. Халла не сразу смогла сказать, какой корабль ей нужен. Но потом она заметила на палубе одного из них ярко-желтую рубаху. Это была рубаха Таркан-Дара, уж ее-то она узнала: сама стирала много раз.

А потом она увидела остальных двоих. И тогда спрыгнула с высоты примерно в пятнадцать локтей, ближе конь не смог подлететь, — но не ушиблась, а только упала. Пока она вставала, отряхивалась и уверяла их, что это она и все в порядке, конь был уже далеко, таял в северной части неба, спеша в Валхаллу.

Как она сюда добралась, она не стала объяснять. Это было слишком сложно. Валькирий в их мыслях не было, и слов таких они не знали. Достаточно было того, что они с ней, а она, которую они считали потерянной для себя, снова с ними. Делать ничего не надо было. Они были на корабле, и корабль вез их по морю.

Большую часть времени они сидели на палубе, почти не разговаривая, глядя на катящиеся волны, темно-зеленые или темно-синие. Иногда Киот принимался ходить вдоль борта, бормоча себе под нос. Он был совершенно выбит из колеи. Он был уже не молод и пытался всю жизнь быть настоящим христианином; готов был простить Правителю зло, причиненное ему самому. Не из-за этого он отправился в путь. Вся община страдала от несправедливости, еще худшей, чем та, из-за которой Христос неустанно боролся с фарисеями. Он, Киот, правильно сделал, что пошел. Но если бы он не пошел, если бы простил Правителю непростительное, он не был бы так расстроен и смущен душой. Давным-давно услышал он в первый раз о великом святом храме Софии, чуде христианского мира. Теперь он видел этот храм, и горечь вошла в его сердце, ибо он видел в нем растление. Он старался об этом не думать и найти утешение в молитве, но этот путь к утешению был теперь для него закрыт. Он чувствовал себя совсем стариком.

Родин знал, что происходит в душе друга, но ничем не мог помочь. Они выполнили свой долг, но добро ли от этого будет? Еще придется за все платить. А Таркан-Дар, потомок Хлебных Князей, даже не вернется в Мароб. Родин смотрел, как он сидит, устремив взгляд в волны, похудевший и потемневший лицом, а рука его, словно без его ведома, иногда протягивается к руке Халлы и сжимает ее. Знает ли он о том, что творит его рука? По пути в Византию он часто пел. Теперь он не пел совсем.

Еду готовил Родин вместе с Халлой. Родин еще в порту сказал капитану, что она придет на корабль, и вот она явилась. Матроса, который уверял, что она упала с неба, капитан за вранье сшиб с ног ударом кулака. Ему было все равно, откуда она появилась. Она вела себя пристойно, беспокойства никому не чинила, огонь разводила только на плоском камне и понимала все, что ей говорили. В портах она сходила вместе с кем-нибудь на берег и помогала купить все, что нужно. Корабль медленно полз вдоль берега. Императорское судно для особых поручений обогнало их в первый же день вечером. Ветер стих, но на Императорском корабле изо всех сил гребли рабы, и его весла ровно опускались и подымались, словно движимые сверхъестественной силой, а не людьми.

Родин, конечно, понимал, что сколько ни думать о неизвестности, ожидающей их впереди, ничего не придумаешь, и много молился, но все меньше спал и все равно думал, думал, что скажет и что сделает, если его ждут плохие вести. Иногда он бледнел, лицо его искажалось, потом застывало. Он боялся, что судьба его ударит так же, как Таркан-Дара, и боялся остаться один в маленьком мире боли, далеко от друзей, как сейчас Таркан-Дар, которому Халла Богом Посланная, наверно, стала ближе, чем он или Киот.

Проходили дни. Однажды разразился шторм, и их всех укачало. Потом опять стало ясно. Халла болтала с дельфинами и даже допускала мысль о том, чтобы присоединиться к ним, так радостно они скользили по волнам, выпрыгивали в теплый воздух, на мгновенье ощутив, как сохнет кожа и солнце жжет глаза, и снова погружались в прохладную прозрачную влагу. «Но это, наверное, не для меня, — думала она. — К огню я привыкла, а вода напоминает мне о русалках, у дельфинов тоже хвосты, как у них. Если я ошибусь на этот раз, меня уже не спасет дракон. Их здесь нет».

Потом люди из Мароба совсем потеряли покой. Началось с того, что впереди показались низкие зеленоватые берега с песчаной полоской у воды и мелководьем, от которого приходилось держаться подальше. Они не отходили от поручней на палубе, вглядываясь в даль. Таркан-Дар временами отворачивался от берега, становился спиной к поручням и устремлял взгляд на безбрежное море с другой стороны. Так продолжалось два дня; потом Родин и Киот стали собирать свои узлы. Оба по очереди пытались уговорить Таркан-Дара пойти домой с ними. Он наотрез отказался. Когда корабль, наконец, вошел в устье реки и направился в Маробскую гавань, он спрятался под палубой в носовой части корабля среди канатов и свернутых парусов.

Халла пошла посмотреть, где он. Он, совсем как медведь, зарылся в берлогу, прикрыл голову лапами. Когда она заговорила, присев рядом, он вдруг потянул ее сильной рукой за шею, и она упала на холодный парус, а он прижался мокрой щекой к ее щеке, и так они лежали некоторое время не двигаясь. Если бы он смог заснуть, думала она, и проспать несколько месяцев, горьких месяцев сердечного голода, холодов и смерти, когда нет того, что больше всего нужно, а потом проснуться, когда время все сотрет и начнется новый год. Может быть, еще рано, было ее следующей мыслью, и вообще он не медведь.

Она ласково отстранилась от него, встала и прикрыла его парусом. Корабль уже причаливал. Остальные двое приготовились сходить. Халла пошла с ними, но сказала, что вернется на судно до захода солнца и поплывет дальше. Об этом месте ей так много рассказывали. Вот оно перед ней. И уже их увидели, узнали, кто-то подходит, целует руки, ведут в дом рядом с пристанью. Их здесь приняли. Она тоже вошла в дом.

Все здесь немного отличалось от того, что она видела в других домах; сосуд с водой и ларь для продуктов, очаг и рыбачьи сети с грузилами из местных камней, упряжь для волов, ткацкий станок, замок на двери, — все было из другой жизни и называлось другими словами.

Люди заговорили быстро, негромкими голосами, и Халла увидела, как хмурое лицо Родина разглаживается, потом он повернулся к ней и радостно сказал, что его жена и дети целы, их успел надежно спрятать ее отец. Дом его захватил Правитель, наверное, все пропало, и скот, и имущество, но это не важно, ибо спасено главное. Правителя отозвали, он уехал на Императорском корабле, вне себя от злости. Да, много бед произошло даже в последние дни — людей убивали, разоряли их имущество; но все уже знали, что трое, ходившие в Византию, выполнили то, зачем их послали.

Все больше людей собиралось в доме. Стало тесно и душно. Один из вошедших спросил про Таркан-Дара.

— Он не вернется, — сказал Родин.

Тогда тот, кто спрашивал, кивнул и сказал, что погибла не только Милая Пташка. Слишком рано вернулся Хиллит, его схватили и убили совсем недавно, так же ужасно, как девушку.

Родин опять повернулся к Халле:

— Это его младший брат. Он думает, что Хиллит спасся. Он не должен узнать об этом.

Халла наклонила голову.

В Маробе оставались приспешники бывшего Правителя, которые клялись, что он еще вернется. Поэтому Родину и Киоту лучше на время скрыться и не показываться, пока не приедет новый Правитель и не начнутся празднования избавления от бед и благодарственные молебны. Пока пусть Бог удовлетворится молчаливой благодарностью сердец. Киот при этом погрустнел и нахмурился, но тут вошел еще один человек, одетый, как священник, но попроще, со светлым и добрым лицом. Он перекрестил Родина и Киота, и они обнялись и расцеловались, и тут вдруг Халла почувствовала, что вот, для них путь кончился, они вернулись в то, что им больше всего нужно, как дельфины в воду.

Люди стали расходиться, свет в окне пожелтел, и Халла поняла, что и ей пора уходить. Она быстро простилась с ними, и двое прикоснулись руками к ее рукам, лицу и плащу, и она пошла на причал и поднялась на борт. Капитан уже готовил корабль к отплытию, потому что задул хороший ветер, который быстро вынесет его в открытое море.

Когда они отплыли от Мароба, Халла подошла к Таркан-Дару, и тихо сняла с него парус. Он посмотрел на нее, увидел пыль на ее сандалиях и стал смотреть на эту пыль.

— Я ее смою, — сказала она.

Он чуть заметно кивнул, закрыл уши руками и сидел так, пока земля не осталась позади и ее не стало ни видно, ни слышно.

 

Глава третья

ОГОНЬ

Они поплыли дальше на север, где было холоднее, и доплыли до плоских песчаных берегов широкой дельты большой реки, впадающей в море. Здесь была Ольвия.

Странно, но удаляясь от родины, Таркан-Дар оживал. Он даже начал петь. «Как лесные птицы в первые дни весны, — думала Халла. — Солнце прогревает им замерзшие перья, и они поют, сначала понемногу, потом целыми днями». Он шел по главной улице Ольвии и напевал, обняв одной рукой Халлу, надеясь встретить путешественников, которые направлялись вверх по реке, на восток, а потом на север в Хольмгард или Новгород, или как там его еще называют. Все переговоры он теперь вел сам, не разрешая ей помогать. В Ольвии и Маробе говорили похоже, и всегда находились люди, понимавшие по-гречески. Теперь, когда греческий язык был ему, вроде, не нужен, Таркан-Дар старался почти все время говорить на нем.

Они вышли по набережной к причалам. Уголком глаза Халла заметила крыс, суетливо мелькавших между мешками с зерном. Она шагнула к ним и расспросила про корабли. Кто мог знать лучше?

Да, сейчас в порту под погрузкой стоял речной корабль, тридцать крысиных перебегов отсюда. Она сказала о корабле Таркан-Дару.

— Халла-Следопыт! — воскликнул он и вдруг притянул ее к себе двумя руками и поцеловал.

Она недовольно высвободилась, смутившись, но не почувствовала неприязни к нему. Таркан-Дар ей нравился, и она хотела, чтобы у него все было хорошо. Больше он ее не целовал и не обнимал, только взял за руку и по дороге иногда принимался эту руку раскачивать.

Они нашли большой плоскодонный речной корабль, и он сам обо всем выгодно договорился, не забыв про место для Халлы. Вскоре корабль загрузили, оттолкнули шестами от причала и медленно вывели на середину реки. Хитрые крысиные глазки наблюдали за отплытием с берега.

Они плыли вверх по реке, ловя попутный ветер тяжелыми квадратными парусами, но основную работу выполняли рабы, гребя против течения с восхода до заката. Халла жалела рабов и пробовала разговаривать с ними, произнося слова, которые они с трудом узнавали и вспоминали, но Таркан-Дар спокойно смотрел на измученных и избитых. Жалость в нем словно умерла.

Они доплыли до Киева, который она еще помнила. Там два князя воевали между собой. Какой-то человек пришел на корабль и долго говорил с капитаном, а потом стал просить Таркан-Дара пойти в войско своего князя за хорошую плату. При этом было налито и выпито много вина. Таркан-Дар говорил таким голосом, какого Халла от него ни разу не слышала. Наконец, он выкрикнул ее имя, она подошла, и он спросил ее, должен ли он вступить в войско Киевского князя и драться с его врагами?

— За что драться? — спросила Халла.

Человек нетерпеливо сказал, что драться надо с бунтовщиками, которых необходимо разгромить, пока они не стали сильными.

— А ваш князь — справедливый правитель? — опять спросила Халла.

Человек снова открыл рот, но Таркан-Дар вдруг изменился в лице и заговорил обычным голосом.

— Я забыл, — сказал он. — Я христианин.

— Но наш князь тоже христианин, — сказал человек. — Он построил величайший храм, чудо света.

— Я забыл, — сказал Таркан-Дар. — Мне надо ехать дальше, я остаюсь на корабле.

Человек разозлился и сошел на берег, бранясь и крича, что это им так не пройдет. Но Таркан-Дар словно его не слышал.

На следующий день они поплыли дальше, он хмурился и разговаривал мало. Вечером он попросил у нее разрешения поспать под ее плащом, ибо сомневался, что поступил правильно, может быть, Бог пошлет ему сон и даст совет. Халле это совсем не понравилось, но она согласилась дать ему плащ на одну ночь, а сама выспалась под его плащом. Утром он отдал ей темно-синий лоскут.

— Ты видел сон? — спросила она.

— Он пахнет тобой! — сказал он и странно посмотрел на нее.

— Это же моя шкура! — сказала она и потянула плащ к себе, потому что в эту минуту думала совсем по-медвежьи.

После этого они спокойно, как и раньше, утром и вечером вставали на колени молиться. Иногда вместе с ними молились другие христиане с корабля. Но с Киотом и Родином было по-другому. А корабль с каждым днем уносил их все дальше на север.

Наконец, они доплыли до места, где река стала совсем узкой. Здесь корабль разгрузился. Купцы с капитаном стали продавать то, что привезли с юга, товары из Византии и еще более дальних стран, вино, оливки, сушеные фрукты, ткани, стеклянную посуду, кувшины и чаши, мелкие предметы из золота и бронзы. Потом корабль снова загрузили шкурами, зерном, шерстью и товарами с далекого севера. Особенно ценился янтарь. Капитан показал ей, как кусок янтаря, если его потереть, притягивает мошку и может даже проглотить, — вон в середине другого куска мертвая мошка.

— Как воля Божья, — сказал Таркан-Дар, но Халла не поняла, что он хотел сказать.

Кораблю пора было поворачивать назад, на юг, в Ольвию, где он разгрузится, портовые крысы переметят товар, потом его снова погрузят и повезут за море, в Мароб и Византию. А те грузы, которые надо доставить на восток, будут переправлены на лодках по мелким рекам и по суше, и надо спешить, потому что подходит осень, скоро зима, когда много снега, медведи спят и никто никуда не ездит.

У Таркан-Дара еще оставались деньги, потому что остальные при расставании отдали ему почти все, что у них было. Это были греческие деньги, золотые, с маленьким уродливым изображением Порфирородного, здесь их взвешивали на весах, внимательно следя с двух сторон, чтобы все было честно. На эти деньги они наняли лошадей и отправились дальше с караваном, останавливаясь в каждой деревне. Таркан-Дар, как умел, говорил с мужчинами об оружии, войнах, охоте, местных обычаях, о Хольмгарде, где были суровые законы, но соблюдалась справедливость и спокойствие и никто не смел нарушать данного слова. Если бы Халла переводила, разговаривать было бы легче, но он ее об этом теперь очень редко просил, и она большую часть пути ехала позади мужчин и разговаривала сама с собой или с кем попадется.

Местные лошади, с которыми обращались, как со скотом, передавали из рук в руки и заставляли тяжело работать, были неразговорчивы, да и рассказывать им было не о чем. Кое-какие новости были у журавлей и цапель, кружащих над равнинами. Иногда им встречались вечно занятые бобры, не склонные к легкомысленным разговорам. Их сокровищем были бревна, и все их мысли были направлены на то, как их добывать.

Один раз Халла встретила маленького василиска, дремлющего в сухой траве. Она осторожно потянула его за хвост, и он проснулся, скосил глаза и уставился на нее, но то ли чары у него были слабые, то ли еще что, на Халлу его взгляд не подействовал. Он пожаловался ей на здешний климат, и она посоветовала ему полететь на юг, где жаркое солнце. Тогда он стал жаловаться на то, что там, где он раньше гулял, теперь полно людей, что мужчины и женщины перестали уважать василисков, и даже в Египетских Пустынях завелись отшельники, которые научились заговаривать им глаза сразу на несколько дней. И василиск потянулся одним крылом так, что на Халлу нахлынули давние воспоминания, и она спросила его, не видать ли на севере драконов.

— Одни саламандры, — грустно ответил василиск. — Никого огнедышащего.

Халла не очень ему поверила, потому что василиски хорошо видят только своих врагов, а на остальное не смотрят, но ей так хотелось узнать хоть какую-нибудь драконью новость!

Если она слишком сильно отставала, мужчины оборачивались и громко звали ее. Когда она сказала Таркан-Дару о василиске, он расстроился и почти рассердился на нее. По-видимому, он не хотел, чтобы она оказалась из тех женщин, которые разговаривают с василисками. После этого она до конца дня смирно просидела в седле.

Каждый день теперь приближал их к Хольмгарду. Каждый вечер они приезжали на новое место, расседлывали лошадей, поили их и привязывали на ночь, разводили костры, готовили ужин. Иногда им удавалось переночевать под навесом, построенном для путников, чаще они спали под открытым небом. Ночью вокруг них выли дикие звери, чуя еду, переговариваясь:

— Нападем? Осмелимся?..

Люди по очереди сторожили лагерь. Однажды ночью Таркан-Дар убил волка. Но больше, чем волков, путешественники боялись других людей, острых стрел и ножей в ночи.

Ночи становились холодней, а дни короче. Путники спешили, поглядывая на небо. Ветер нес ледяной холод, впиваясь в лица и руки, рвал плащи. Местность была совершенно плоской, иногда приходилось идти через болота. Но вожак каравана, который много раз здесь ходил, хорошо знал дорогу. В конце концов он вывел их к большой реке, похожей на ту, по которой они плыли, только эта текла на север. Расставшись с лошадьми, они сели в ладью. Заплатив за дорогу и за еду до Хольмгарда, Таркан-Дар остался без денег, даже продал одну из двух золотых нашивок с пояса.

Здесь недавно прошли дожди, река вздулась, бурая вода, несущая лодку, казалась густой и твердой, как сама лодка. Берега тоже были бурые, не очень высокие, но и не настолько низкие, чтобы что-нибудь увидеть за ними. Ночью плыть было опасно, и они приставали к берегу.

И вот до Хольмгарда осталось всего несколько дней пути.

— Что ты там будешь делать? — спросила Халла.

— Наймусь на службу к князю, — сказал он. — Найдем там священника и поженимся.

— Зачем поженимся? — спросила Халла, глядя на волны, катящиеся к северу.

— Потому что нехорошо все время путешествовать неженатыми, — сказал Таркан-Дар.

— Может быть, я с тобой не буду все время путешествовать, — сказала Халла.

— Конечно, мы не будем путешествовать все время. Мне заплатят за службу. Мы купим дом в Хольмгарде. Маленький теплый домик. Как только у меня будут деньги, я куплю тебе все, что нужно для хозяйства. И что захочешь для себя. Тебе понравится жить со мной в маленьком домике.

— Не знаю, — прошептала Халла, глядя в водоворот за кормой.

Она подумала, что не прочь была бы пожить в пещере, с глубокими мшистыми нишами, в которых поблескивает сокровище. Неужели он собирался принести в дом сокровище? Нет, не принесет, на героя он так же мало похож, как и на дракона. И на нее не похож. Кто же он, такой не похожий ни на кого? Почему уверен, что ей понравится жизнь в маленьком домике? Ей бы хорошо было в берлоге, притаившейся за камнями и еловыми ветками, которая уютно пахнет медведем, и чтобы перед сном ее облизал горячий язык няни Матулли. Разве в доме так же? Неужели Всеотец хотел, чтобы она жила в доме? Нельзя идти легко, если взвалить на себя дом: даже улитки с легкой раковиной идти легко не могут.

Наступил вечер. Они снова причалили к берегу, где тек чистый ручей. В сумерках они видели, как светятся окна маленьких домиков вдали над ручьем. Кто-то сказал, что там богатый поселок, где стоит один большой дом и несколько маленьких, много скота и хорошие поля. Там живут гостеприимные люди, особенно хозяин большого дома, Модольф сын Откеля. Он с семьей пришел в Хольмгард с севера, как и многие другие, и поселился в дне пути от города, на плодородных землях у реки. Днем они обязательно заехали бы к Модольфу, он бы всех напоил молоком и, может быть, даже дал хлеба с мясом. Такой у них обычай.

Негромко беседуя, люди заворачивались в одеяла, укладывались спать. Ночь настала темная. И вдруг темноту, как нож, прорезал вопль. Все вскочили и прислушались. Кто-то сказал, что, наверное, на поселок напали разбойники, а жаль, потому что люди там жили добрые, Модольф самый лучший из них, но какой толк быть добрым, если не уметь защититься? Тут в темное небо взвился столб пламени, осветив черную крышу, и хозяин ладьи подумал, не лучше ли уплыть подальше, пока разбойники их не заметили? Но Таркан-Дар сказал:

— Я пойду на помощь этим людям, и если удача мне не изменит, может быть, князь Хольмгарда скорее возьмет меня на службу? Кто со мной?

Еще десяток сказали, да, они пойдут. Халла ничего не сказала, но тоже пошла вслед за мужчинами.

Они тихо вошли в ручей, прошли некоторое время прямо по воде, потом выбрались на противоположный берег, обнажили мечи и побежали на огонь. Первый, кого они встретили, держал в руках цеп для молотьбы и еле стоял на ногах, на лице у него была глубокая рана и кровь лилась, и он, шатаясь, показывал туда, где бородатый в кольчуге тащил за руку девушку. Девушка кричала, и длинные косы волочились за ней. Вот она нагнулась и укусила бородача за руку, и он размахнулся, чтобы дать ей по зубам кулаком, но Таркан-Дар успел подскочить, всадил ему в горло меч, и человек упал, обливаясь кровью. Таркан-Дар подхватил девушку, но она упала на колени и, горько плача, протянула руки к нему, потом к горящему дому. Разбойники привязали ее отца Модольфа к столбу внутри дома, а дом подожгли.

Бой с бандитами был жаркий и короткий, головорезы бородача не могли определить, сколько у них противников, часть их погибла, остальные разбежались. Краем глаза Халла увидела, как с неба, словно падучая звезда, слетела валькирия, подхватила бородатого и унесла на крылатом коне. Значит, он был героем. А потом она стояла рядом с Таркан-Даром в толпе людей с ладьи, мужчин и женщин из поселка, и все смотрели, как пламя лижет стены большого дома, и была страшная тишина, а девушка с мокрым от слез лицом вырывалась из крепких рук, которые ее не пускали.

Но Халле любой огонь был нипочем после того, как драконы в торжествующем танце целую ночь лизали ее раздвоенными огненными языками на Сигнальной Горе, пока не потускнели звезды. И она побежала ко входу в дом, где обрушившийся дверной косяк поджег лежавший рядом сноп соломы, и теперь это все полыхало, рассыпая искры и распространяя знакомый приятно щекочущий жар. Через косяк она легко перепрыгнула, слыша, как позади отчаянно зовет ее Таркан-Дар. У нее не было времени что-либо ему объяснять, да он все равно не понял бы.

В глубине дома она увидела, что искала: старика, привязанного к столбу за собственным креслом… С губы у него капала кровь, наверное, его ударили, он кашлял, задыхаясь от дыма, повиснув на веревках, взгляд его был затуманен, вряд ли он понял, кто перерезал его веревки, человек или потусторонняя сила. Халла старалась думать быстрее. С ней-то все в порядке, а как этого вытащить через огонь? Однако, слегка придя в чувство, старик сам показал в угол, где, кажется, еще не горело.

Она потянула его туда, он с трудом передвигал ноги. В углу было окно, но высоковато. Она подвинула к нему стол, и оба взобрались на него. Но выглянув, она увидела как раз под окном горящее сено.

Выход все-таки нашелся. У стены осталось два ведра пахты, Халла схватила их, выплеснула сверху на сено, сбросила плащ, чтобы было удобнее, и, подтянув старика к окну, вытолкнула его. Потом спрыгнула сама, не забыв подхватить плащ, и пока пламя не разгорелось снова, потянула старика дальше от стены дома. Но его уже подхватило множество рук, а Таркан-Дар и девушка упали на колени у ее ног, и Таркан-Дар называл ее старым прозвищем, Халла Богом Посланная.

А она расплакалась у него на плече. Огнестойкой она, конечно, была, но прыгая, растянула лодыжку, и теперь нога начала сильно болеть.

 

Глава четвертая

ЛЕГЕНДА

В ладью в ту ночь никто не вернулся. Все собрались в одном из уцелевших при пожаре домов.

Туда принесли хлеб, мясо, молоко и мед. Несколько человек в поселке было убито, были раненые, ущерб был велик. Но разбойников прогнали, дома сумеют отстроить, коровы принесут новых телят, а пока из того, что удалось спасти, они отберут зерно для весеннего сева, и остального должно хватить на пропитание до лета.

Самое главное — спасен Модольф, человек всеми почитаемый и любимый, и девушка Альфейда. Она напугана и то и дело принимается плакать, но это пройдет. Из людей с ладьи никто всерьез не ранен. Постепенно оттуда подошли все остальные, и было решено завтра, не задерживаясь, идти в Хольмгард и доложить Князю о том, как попираются его законы и страдают его подданные всего в дне пути от города. В последнее время развелось слишком много странствующих героев и просто бандитов, рыщущих в поисках добычи, многие из них были хорошей крови, младшие сыновья богатых родов, потерявшие совесть и честь, не гнушавшиеся насилием, чтобы получить желаемое.

Большинство жителей поселка были христианами и собирались отправиться в Хольмгард на Пасху, чтобы провести там три дня в печали, а потом долго радоваться. Так что, когда Таркан-Дар сказал им, что Халла, наверное, ангел, посланный ему и его друзьям в беде, и что она знает все наречия, ему поверили. Рассказывать все это ему пришлось без нее, потому что сама Халла, напившись горячего молока с травами, крепко заснула после того как женщины перевязали ей ногу. Модольф, Альфейда и еще несколько человек умели говорить по-гречески, и если они говорили медленно, Таркан-Дар их понимал. После того, что он сказал, все стали смотреть на Халлу. Она спала, женщины расчесали ей волосы, чудесно необгоревшие, и незаметно отрезали себе по прядке, чтобы потом передать своим детям, а те — своим, и так из поколения в поколение, с рассказом, который станет легендой.

А Таркан-Дар, перед тем как заснуть, подумал о том, что теперь он сможет получить хорошую службу у Князя Хольмгарда. И еще о том, что Халла опять стала другой. Как он мог помыслить о том, чтобы жениться на Богом Посланной? Но ведь она готовила и стирала, как все женщины, он сам видел. Она стирала ему рубахи. Может быть, не так ловко, как девушка, выросшая хорошей хозяйкой под опекой строгой матери, но когда он решил жениться на ней, он об этом подумал и понял, что для него это не главное. Так кто же она? Он знал запах ее волос и кожи, как запах собственной одежды, обнимал ее за плечи и чувствовал их под своей рукой. Милая Пташка была ему родной, о Халле он думал по-другому, и будущее с Халлой представлял не так… Или не представлял? Было ли оно, это будущее с Халлой? Обе ушли от него. Кто же она, верный друг и помощник в пути, кто? Он так и заснул, повторяя в уме вопросы и не находя ответа.

Халла на следующий день долго не просыпалась, а когда проснулась, нога у нее болела меньше и опухоль стала спадать.

Люди в поселке усердно трудились, приводя все в порядок. В воздухе висел противный запах горелого, забивая дыхание. Мужчины вытаскивали из пожарища полуобгоревшие балки, которые могли еще пригодиться, соскребали с них пепел и угли, при этом дым поднимался снова, иногда еще сыпались искры. Металлические предметы все расплавились или погнулись и стали негодными, их надо будет отвезти в Хольмгард, заново переплавить и перековать. Тамошние кузнецы славились мастерством. Коровам и лошадям перевязали раны и смазали ожоги, как людям. Одна из женщин во время побоища с перепугу начала рожать и благополучно разрешилась мальчиком. Вместо большого дома на эту зиму решено было построить мазанку. С реки начали сразу носить камни.

Вечером все собрались при факелах и продолжали связывать большие щиты из камыша на шестах.

Девушка Альфейда тоже проспала все утро, и ночной кошмар в ее памяти уже начинал казаться дурным сном, только синяки остались. Главное, что все позади. Она была молода. Она сидела и смотрела, как Таркан-Дар тщательно чистит и точит меч и какой у него красивый маробский плащ, вышитый раковинами. В одном месте плащ порвался. Можно взять его заштопать? Можно она возьмет теплый плащ с его плеч и подержит в своих руках? Халла Богом Посланная, ангел Халла, наверное, не захочет штопать плащ?

Таркан-Дар время от времени посматривал на Альфейду. Волосы у нее были светло-золотистые, синяки казались черными на белых руках и шее. Когда она ловила его взгляд, кровь приливала к щекам, и она наклоняла голову. Он вдруг вспомнил Милую Пташку, ушел в себя и замолчал. Ему стало тяжело и безразлично, что делается вокруг и что он сам сделал в этом мире.

Одна из женщин заговорила с Халлой, сначала робко, а потом, забыв, что Халла, может быть, ангел, стала взахлеб рассказывать все, что знала, старые новости новому человеку, как любят женщины. Она рассказала ей, что Альфейда — единственная дочь старика Модольфа, правда, у него раньше было еще два сына, но один погиб на охоте, а другой в прошлую весну утонул в реке в половодье. Модольф был человеком очень хорошим, но его семью преследовал злой рок. Беды начались очень давно, но Бог своего проклятия, наверное, не хочет снимать. Альфейда тоже очень хорошая девушка, добрая и послушная, отличная ткачиха и хозяюшка, умеет сбивать масло и лечить раны, это было ужасно, когда разбойник тащил ее, сами знаете, для чего. Двое парней погибли, пытаясь спасти ее. А вот этот, который спас, он кто? Откуда он родом? Что собирается делать дальше?

Вечер был дымный; вокруг суетились люди, женщина рассказывала и расспрашивала, а Халла думала о том, что если Таркан-Дар захочет вместо нее взять в жены девушку Альфейду, наверное, будет лучше.

На следующий день они пошли посмотреть, как закладывают новый дом. Альфейда вместе с мужчинами меряла место для будущих стен и размечала углы. У нее был верный глаз, и она знала, что нужно. Таркан-Дар пошел посмотреть поближе и остался помогать. Модольф медленнее приходил в себя, чем дочь, но тоже уже отдохнул и сидел на пригорке, куда с трудом поднялся, опираясь на палку. Богом Посланная Халла говорила, что придет. Она тоже ходила с палкой. Женщина она или нет? Чья она дочь? Модольф посмотрел на свою дочь. Альфейда держала один конец веревки, южанин, который ее спас, — другой. Остальные забивали колья. Потом южанин оглянулся, передал свой конец веревки другому человеку и поспешил туда, где Халла только что вышла из дома. Он подхватил ее на руки и принес на пригорок, ее золотые нетронутые огнем косы свисали с его плеч. Вот она уже сидит возле Модольфа, а Таркан-Дар стоит рядом.

— Пять лет мы жили в мире, — сказал Модольф. — Я думал, что у Князя рука длиннее. Я начал верить, что удача снова со мной.

— Нам что-то говорили о древнем проклятье, которое пало на твой род, — сказала Халла, смотря на то, как мужчины кладут основание дома и как умело Альфейда показывает им, что надо делать.

— Это было очень-очень давно, — сказал Модольф, вздохнув и водя по пыли концом палки. — Мои предки были королями в землях к северу отсюда. Говорят, что в мире тогда были великаны и драконы.

— Великаны и сейчас есть, и драконы тоже! — воскликнула Халла, охваченная каким-то странным чувством. Ей вдруг на мгновение показалось, что этот холм над рекой на самом деле не существует, она видит его и себя во сне. И она крепко ухватила Таркан-Дара за ногу у щиколотки. Он дружески опустил руку ей на голову. Такой знакомый жест, и нога настоящая.

— Может быть, и есть, так же как ангелы и добрые духи, дитя мое, — сказал Модольф. — Но почти не показываются. Хотя мы не всегда понимаем, что видим, вот и сейчас… — он на минуту замолчал, потом продолжил: — В те дни на земле творилось большое зло, белый Иисус не приходил на север. Люди слушались старых Богов или не признавали никаких, ими правили жестокие короли, каждый устанавливал свои законы. Легенда рассказывает, что у одного короля умерла жена и он женился на другой. А от первой жены остался ребенок, девочка. И новая жена приказала отнести ее в лес и погубить. Так было сделано. Мои прадеды, а за ними и я, в этом не виноваты, но мы потомки того самого Короля и Королевы-злодейки. Проклятие пало на весь род, и поколение за поколением дети расплачиваются за грехи отцов. Приходила смерть, разрушались стены, нас били молнии, тонули наши корабли, нападали ночью враги. Королевство было совсем маленьким, затерянным среди гор и лесов, но и оно пропало. Мои прадеды пришли сюда, на юго-восток от старых мест, и довольно долго жили спокойно, построили новые жилища и служили более сильным королям и князьям. Отец мой, Откель, поступил на службу к князю Хольмгарда. Я тоже ему служил, когда был молод. Мой дед был крещен. Мы думали, что тогда, проклятье спадет с нас. Но всех ждал плохой конец, и вот теперь осталась одна дочь Альфейда, моя последняя и единственная в роде.

— Но мы отвели от вас несчастье, — сказала Халла. — Таркан-Дар и я!..

Она задышала свободнее: значит, она существует, а не растворилась, как отражение в воде. Она может говорить и слышит сама себя. Вот Таркан-Дар, кости у него твердые, а у нее еще болит нога. Все из плоти и крови!

— Если бы я мог поверить, что это правда, — медленно произнес Модольф.

— Я не слышал от нее лжи. Ни разу, — сказал Таркан-Дар, тщательно подбирая слова и глядя куда-то вдаль. — Она должна знать.

— Странно, что беды преследовали нас так долго оттого лишь, что погиб ребенок, — сказал Модольф. — В мире происходят гораздо худшие вещи. Может быть, проклятие тем страшнее, чем невиннее жертва?

— Может быть, она не погибла, — сказала Халла. — Может быть, ее воспитали медведи и драконы. Может быть, в конце концов так для нее лучше, чем быть дочерью Короля!

— Этого в легенде не было, — сказал Модольф.

— Забудь легенду, — сказала Халла.

Девушка Альфейда взбежала на пригорок.

— Я приказала мужчинам завтра целый день резать прутья, — сказала она. — Ив на берегу много. Мы сделаем навес с плетнем и поставим туда коров. Нужны новые подойники, отец, но их пока можно сделать из несгоревших досок. Как-нибудь устроимся. Я надеюсь, что наши новые друзья и спасители останутся с нами на зиму? Если, конечно, согласятся жить в бедном доме… но потом мы построим хороший!

Она опустила глаза и покраснела. Отец повторил ее просьбу. Конечно, хорошо бы им остаться.

— Я собирался поступить на службу к Князю Хольмгарда, — сказал Таркан-Дар.

— Поступай ко мне на службу, — сказал Модольф. — И бери все, что хочешь. — Он посмотрел прямо на дочь.

— Как Она скажет, — сказал Таркан-Дар и, опустившись перед Халлой на колени, крепко обхватил ее руками. — Она мудрая.

— Я думаю, что тебе надо остаться, — сказала Халла.

— А ты?

— Не знаю, ничего я не знаю, — сказала Халла почти со слезами в голосе. — Я сейчас ни о чем не хочу думать.

 

Глава пятая

ИДИ ЛЕГКО

На следующий день к поселку подъехал на коне сам Князь Хольмгарда, в красивой одежде с нашитыми стальными пластинами, в медвежьей шубе через плечо, в островерхом шлеме и высоких сапогах. У его пояса в красивых ножнах висел меч с рукоятью, усаженной рубинами. Выглядел Князь величественно. С ним прискакала сотня наемных дружинников. Они напомнили Халле варягов, виденных в Византии, и она подумала, что многие из них, наверное, герои. Ей было хорошо видно всех с пригорка, где она осталась сидеть, в то время как Модольф и Таркан-Дар подошли к Князю и теперь рассказывали ему обо всем случившемся, стоя у его стремени.

Князь благосклонно смотрел на Таркан-Дара. Он расспросил его, откуда он пришел и почему покинул родину, а когда услышал ответ, пригласил его в свою наемную дружину. Однако не возражал, чтобы воин прожил зиму у Модольфа.

— Я уверен, что здесь тебе окажут должное гостеприимство, — сказал Князь.

Потом спросил, в какую сторону бежали разбойники, и приказал своему сотскому взять половину солдат и изловить бандитов. Ибо мир в Хольмгарде должен быть сохранен. Если допустить разбой на земле, начнутся нападения на корабли и торговые караваны, а этого нельзя допускать, ибо торговля — деньги, и город богатеет, собирая с купцов пошлины. Если же князь не сумеет сохранить мир, люди в Хольмгарде бьют в большой колокол, собираются на главной площади и прогоняют такого князя и ставят вместо него нового.

Вот так у Таркан-Дара все складывалось хорошо. Князь обещал ему службу; и скоро он перестанет травить себя воспоминаниями о Маробе и Милой Пташке. Потом он сможет простить своих врагов и простить Византию за то, что она оказалась не такой, как он ожидал. Он будет думать, что брат его Хиллит благополучно вернулся домой и счастливо живет в Маробе, он ведь никогда не вернется туда сам и не узнает, что произошло на самом деле. Между ним и Маробом теперь две реки. Между ним и прошлым — Альфейда. Он странствовал, но его странствия кончаются. «Он здесь будет счастлив, — думала Халла, — а я — я так и не пришла к месту, где кончатся мои странствия. Здесь меня ничто не удержит. Я осталась такой же, как была; что вообще хотел от меня Всеотец?..»

Она по-прежнему сидела на пригорке, но уже спиной к тому месту, где был поселок и где закладывался новый дом. С другой стороны холма до самой реки был кустарник, заросли ольхи и ивняка, местами камыши. Там между кустами она заметила какое-то движение. Запахнув плотнее плащ, словно ее слегка знобило, она встала и медленно пошла в ту сторону, прихрамывая, но не очень. Нет, это было не стадо из поселка. Дикие звери? Халла пошла осторожнее. И вдруг увидела большое крыло. За деревом. Наверно, валькирия, и не одна. Может быть, это Стейнвор с девушками? Халла вложила палец за щеку и свистнула. Сначала все было тихо, а крыло исчезло, словно его и не было. Но через минуту из-за низких ольховых веток вынырнула Стейнвор и подошла к Халле.

— А, это ты, дорогая. Как я сразу не догадалась, — сказала она.

— Да, это я, — сказала Халла. — Во всяком случае, я так предполагаю. Они мне такое сказали, Стейнвор! Послушай, сейчас великаны еще есть?

— Ну, если подумать, — сказала Стейнвор, — то я давно их не видела. Наверное, где-нибудь есть. Они же будут нашими врагами в Последней Битве, Халла, разве ты забыла? Как же сможет начаться Битва, если не будет врагов?

— Может быть, это одна из шуток Всеотца, — сказала Халла. — Ну ладно. А драконы есть?

— Думаю, что эти точно есть. Не здесь, конечно. И их стало меньше. Где-нибудь в Китае. Или в Аравии. Не за каждым углом, как было когда-то.

— Что сталось с их сокровищами?

— По-моему, люди стали относиться к сокровищам по-драконски, — сказала Стейнвор, нахмурившись и теребя пряжку на поясе. — Знаешь, теперь даже герои не раздают их так щедро, как бывало. Может быть, они с драконами друг друга лучше узнали и помирились?

— Может быть, — сказала Халла. — Врагов сохранить еще труднее, чем друзей. Наверное, это очень неудобно для Богов и великанов. А что, если они тоже поймут друг друга? И тогда Последняя Битва просто не состоится, и что вы будете делать со всеми своими героями?

Стейнвор покачала головой: это уж было слишком! Но Халла продолжала:

— Стейнвор, когда ты в первый раз разговаривала со мной на Драконьей Горе, как давно это было?

— Ах, я была так занята с тех пор, то одно, то другое, — сказала Стейнвор, переплетая косу, такую же рыжую, как тогда. — Время проходит быстро. Наверное, не один год прошел. А что ты сама думаешь?

— Я спрашиваю, сколько лет? Пять? Пятьсот? Стейнвор, ты знаешь, о чем я говорю. В какую игру втянул меня Всеотец?

— Что он тебе сказал, Халла?

— Сказал: «Иди легко».

— Если ты так и шла, то, может быть, обогнала время… А ты хотела бы по-другому, Халла?

— Я думала, он мне скажет…

— Он никогда ничего нам не говорит, Халла. Надо самой узнать. Почему бы тебе все-таки не присоединиться к нам? Пусть ненадолго?

— Я уже говорила тебе, Стейнвор, что терпеть не могу героев.

— Они попадаются все реже. Хочешь — верь, хочешь — нет, бывает, что мы месяцами ни одного не видим, а мотаемся по всему миру. И над горами тоже. Ты себе не представляешь, как хорошо над горами!

— Я гор не видела с тех пор, как… Отсюда до самого Микгарда плоско. Болота. И реки без единой скалы.

— Однажды мы взлетали на закате с утеса на Кавказе. Солнце садилось под нами. Красота. Эти кони такие игры любят.

— Я люблю коней, — тихо сказала Халла и сделала шаг вперед.

— С нашими говорить интереснее, чем с другими, — у них шире кругозор. Они иногда спорят.

— А для меня найдется… конь? — спросила Халла.

— Всеотец пожелал их для нас. Если он хотел, чтобы и ты… Гляди, вон новенький! Серый красавец в яблоках.

— Всеотец мне ничего не говорил… — произнесла Халла и заколебалась.

Но конь был красив, очень красив, почти как единорог, только морда у него была умнее. Он играл большими крыльями, перья вздрагивали и светились на солнце, — он был лучше любого настоящего коня, лучше, чем корабль. На таком коне ничего не было нужно, лишним был даже плащ. Она разжала руку, и плащ соскользнул на край болотца. Ничего не надо. Пусть будет совсем легко.

Конец