На перекрёстках костры коптят.

Догорает номер «Известий».

Петроград – бивуак,

весь мир – это театр,

театр

военных

действий.

Из-за кулис выплывает Улисс,

на дредноуте HMS,

а вот обычный российский министр

натягивает чепец.

Город —

– купиной неопалимой

горит,

буржуям гибель пророчит,

к нему стекаются пилигримы,

изводит чернила неровный почерк.

Ветер на улице снег поволок,

сидит,

согревает кости,

Российский Поэт,

Александр Блок,

к нему идёт Маяковский.

Будто бы скорбью,

согбен

и сгорблен,

греется Блок, над костром нависши,

разрезан тьмою и пламенем облик.

Маяковский позвал его.

Он не услышал.

Тогда подошёл,

ледоколом настырным,

тронул —

– дёрнулся рвущимся швом,

Спросил —

– ответил:

«Горят костры»

и каково? —

– хорошо,

хорошо!

А после застыл сухими костями,

а потом помутнел и скрючился будто:

«Библиотеку…

сожгли…

крестьяне…».

Час Быка наступил, предвещая утро.

Присел Маяковский немного поодаль,

помолчал,

а всё же сказал, как хотел:

«Жалко, а всё же за годом годы,

сколько построят библиотек!

Не унывай,

Александр Блок,

бежали твои незнакомки и дамы,

но всё же ложится за блоком блок

счастливому новому миру в фундамент.

Нужно нынче смелых и умных,

вырвать,

значит,

подмокшие перья.

Азиаты

и скифы,

и грубые гунны,

кому как не нам работать теперь!

На поминки давно прогнившего мира

варвара зазывает лира!

Нам ли трусливо скулить и мяукать,

ложиться под проститутку-моду,

что же, поэт, подай мне руку!

И поэту

поэт

руку

подал.