Блеснуло,
тишают свинцовые очереди.
Небо плюнуло в город туманно.
В квартирах лежат,
от холода скорчены
Викторы Лещинские,
Тони Тумановы.
Светлеет,
Небо целует шифер,
черепицу погладил неловкий луч.
Мятежи искали к утопии шифр,
но воздушные замки растаптывал путч.
Всё краснее.
Свет течёт по карнизам,
баба в кастрюле варит хрящи.
Вдоль дороги кровавый жемчуг нанизан,
вдоль дороги распяты Спартак сотоварищи.
Рыжинка.
Тихо журчит водосток.
Сочится ихор из под шляпок гвоздей —
съедены крики катаров костром,
крики первых христьян сожрал Колизей.
Желток.
Ворчит какая-то мымра:
«Деньги,
инфляция,
куры,
забор».
Толпа не услышала – взмахом секирным
был обезглавлен сэр Томас Мор.
Краешек солнца.
– Колбасы полкило
– Может, в газетку вам завернуть?
Рычит в ликовании санкюлот,
монтаньяров спровадив в последний путь.
Вылазь скорее!
Мадама в колье
кокетливо обнажила бюст.
На Голгофе-Монмартре застрелен Варлен,
на баррикаде упал Делеклюз.
Чёртово солнышко, лезь смелее!
Видишь,
костями Питер усеян.
Благовоняет поповским елеем
окровавленное воскресенье.
Нам больше не можется жить в потёмках!
Мы ютимся в грязи,
нам голодно,
тесно.
Знаменем мачту зажёг «Потёмкин»,
ощерилась ружьями красная Пресня.
В парках,
на утренней свежей росе,
вдруг заискрили линзы.
Солнце вскарабкалось! и рассвет
наступал уже
при социализме.
Свет бурит замёрзшую прорубь,
Присыпкиных смачно обругивая,
Пузатый,
будто мешочник,
голубь
подох
на жёрдочке флюгера.