Бумбараш

Митько Евгений Николаевич

Сценарий «Бумбараш» написан кинодраматургом Евгением Митько по мотивам ранних произведений и одноименной повести Аркадия Гайдара (оставшейся незавершенной). Е. Митько удалось сохранить в сценарии интонации и образный строй гайдаровских произведений. На основе сценария «Бумбараш» на Киевской киностудии имени А. П. Довженко был поставлен фильм (режиссеры А. Народицкий, Н. Рашеев), получивший высокую оценку в печати.

 

Евгений Николаевич Митько родился в 1931 году в городе Мариуполе. В 1957 году окончил сценарный факультет Всесоюзного государственного института кинематографии по курсу научно-популярного фильма (руковод. Б. А. Альтшуллер). В 1957–1958 годах учился на сценарных курсах при сценарной студии (мастерские кинодраматургов М. Н. Смирновой и Е. И. Габриловича). В 1958 году на киностудии «Ленфильм» режиссер Н. Лебедев поставил по сценарию Е. Митько художественный фильм «На переломе». В последующие годы по сценариям Е. Митько было поставлено шесть художественных фильмов. Три сценария — «Предрассветный шторм» (1956), «Корабль моей юности» (1958), «Гражданин в тюбетейке» (1962) — были напечатаны в журнале «Искусство кино».

На пятом Всесоюзном фестивале телевизионных фильмов фильм «Бумбараш» отмечен призом.

 

ТАЛИСМАН

На рукописи своей неоконченной повести синими чернилами Гайдар сделал надпись: «Талисман». Потом этот заголовок ушел и был поставлен — «Бумбараш».

Повесть начиналась просто:

«Бумбараш солдатом воевал в Галиции и попал в плен. Вскоре война окончилась, пленных разменяли, и поехал Бумбараш домой, в Россию. На десятые сутки, сидя на крыше товарного вагона, весело подкатил Бумбараш к родному краю».

Возвращался солдат с фронта домой. Навоевался! И планы были у него простые, ясные:

«Изба, — думал он, — раз. Жениться — два. Лошадь с братом поделить — три. А земля будет. Земли нынче много. Революция!»

Но мирная знакомая станция встретила Бумбараша непонятным шумом, флагами. «Мать честная! Гремит революция!»

«А плевал я на красных, на белых, на зеленых! — думал Бумбараш, отгораживаясь от грозных событий. — Мы ни к кому не лезем, и к нам пусть никто не лезет тоже», — определил он свою жизненную линию. Таким возвращался Бумбараш из немецкого плена домой. Это и от наивности и от усталости и тоски по своей ушедшей недожитой мальчишеской жизни, которая казалась издалека светлой, ласковой, как знакомый с детства, исхоженный вдоль и поперек лес. Но уже и лес, через который шагал Бумбараш домой, «сейчас показался ему угрюмым и незнакомым».

Шел солдат с фронта и попал на фронт. В своем селе. Землю, жизнь и счастье мирное нужно было еще завоевывать.

Сценарий и фильм начинаются иначе, и внешне Бумбараш, герой фильма, — не тот, и все же это удача.

Быть может, удача именно потому, что это не пересказ, не фотография, не экранизация повести, более или менее переложенная на язык кино, — это прежде всего смелое осмысление повести.

В сценарии и фильме угадан Гайдар. Высокая романтика его гражданской темы рядом с иронией, часто мягкой и даже грустной, беспощадный сарказм. Сценарист додумал, домыслил и, можно сказать, дофантазировал незаконченную — всего две первые главы — повесть. Нашел и включил в ткань сценария героев и события разных рассказов так, что их не разделил необратимый барьер несовместимости. Это не холодная компиляция, соединенная логикой похожести времени и обстоятельств. Герои, события, образы — все они одного организма и поэтому вписались в фильм очень органично.

Наверно, Гайдар, увидев фильм «Бумбараш», удивился бы и обрадовался его яркой, смелой условности и его песням, озорным и задушевным.

И пусть герой не сильно похож на несколько степенного и рассудительного героя повести. Зато он тот мальчуган из гайдаровских книг, что не успел доиграть своих детских игр, когда жизнь втянула его в крутой водоворот событий.

И пусть последовательность событий иная, но зато сразу, с первого кадра, и интонация, и песни, и образный строй уносят нас в гайдаровскую страну — в революционно-гражданскую тему его творчества.

Была в творческом процессе Гайдара своя особенность. Она, наверно, в той или иной мере присутствует у многих художников. Гайдар об этой своей особенности знал и очень ей удивлялся.

Произведения еще нет, еще не ясно, что из этого будет, но уже родились слово, фраза, заголовок, в две строки диалог — маленькая живая изначальная клеточка. И она уже неотступна. Это камертон произведения. Он определит интонацию, ритм, жизнь героев, характеры.

Как-то своим друзьям писателям Фраерману и Паустовскому Гайдар рассказал, как рождалась повесть «Тимур и его команда».

…Девочка прощается с отцом, он уезжает внезапно и неизвестно куда. Войны еще нет, но нависла военная угроза. Отец не разрешает его провожать на вокзал.

— Почему? Папа, ведь у тебя билет уже есть.

— Есть.

— В мягком?

— В мягком.

— Ах, как я хотела бы с тобой поехать далеко-далеко в мягком!

Гайдар хитровато прищурился, посмотрел на друзей:

— В мягком… А сядет-то он в бронепоезд!

Есть фотография. 1919 год. У бронепоезда стоит Тухачевский. Простая гимнастерка, светлая полотняная буденовка. Таким Гайдар, молодой командир полка, встретил под Тамбовом командующего фронтом Тухачевского. И, может быть, когда рождался диалог: «В мягком? — В мягком!», Гайдар видел запотевшее серое железо на броне паровоза, а девочке, еще не знающей войны, виделся шумный вокзал и блистающий полировкой и светом широких окон мягкий спальный вагон.

«В мягком!» — маленькая фраза, а за ней — грустная, добрая ирония, быт и пафос, высокая гражданская романтика «Тимура и его команды».

И так же — в сценарии Е. Митько. Из гайдаровской строки рождались эпизоды, а то и самостоятельные линии. Вот несколько примеров.

«В углу крыши зияла широкая дыра, под которой раскинулась ветка густой яблони. Бумбараш встал, сорвал на ощупь яблоко, сунул в рот…» — всего две фразы.

А в сценарии из них родился большой эпизод.

Или еще:

«Она лежала среди болотца с простреленной головой… она долго бредила, поминала гвардию, юнкеров, сыпала грязной руганью… В сумке нашли флакон одеколона, пудру, дневник…» — вот, пожалуй, и все, что написано у Гайдара о петроградской этуали Софье Николаевне Тульчинской.

А в сценарии эти строки превратились в подробную сюжетную линию, одну из главных в фильме; из этих строк вырос в сценарии образ взбалмошной, жестокой, истеричной атаманши разбойной банды, с которой автор сценария остро сталкивает Бумбараша и его дружка Яшку Курнакова.

Гайдар не дописал повесть «Талисман». В неоконченном виде она появилась в печати после его гибели под заголовком «Бумбараш». Автор сценария как бы продолжил ее, наполнив материалом других очерков, рассказов и повестей Гайдара, развил сюжет «Бумбараша» так, что из двух его глав родился сценарий двухсерийного фильма. И главное — был найден «талисман»!.. «Дивизия имени Взятия Бастилии Парижскими Коммунарами» — это творческая угадка сценариста, «талисман», камертон фильма, давший чисто гайдаровское звучание его героям и песням. Эта угадка привела в сценарий и фильм Левку Демченко из цикла гайдаровских рассказов «Левка Демченко», «Конец Левки Демченко» и «Гибель 4-й роты», эта угадка привела в сценарий «красный отряд» и многие события из самой первой повести Гайдара «В дни поражений и побед». Об этой повести Константин Федин еще в 1924 году сказал молодому Аркадию Голикову: «Писать вы не умеете, но писать вы можете и писать будете».

«В дни поражений и побед» — самое раннее неискушенное повествование о пережитом, увиденном в первых боях бойцом курсантского батальона Киевских командных курсов, которым был сам Аркадий Голиков — будущий писатель Аркадий Гайдар. Мотивы этой повести, ее чистая и искренняя интонация, а также многие описанные в ней события во многом помогли сценаристу завершить рассказ о пареньке Бумбараше.

Литературная основа фильма — это еще не фильм. Необходимо было еще найти адекватный экранный образ. Эта истина всем известна. И говорю я об этом для того, чтобы на одном примере показать, как внутреннее состояние героя решено авторами фильма.

Условный язык Гайдара — приподнятый, романтический — в решенных в бытовой манере фильмах всегда выглядел декламацией. А ведь Гайдар никогда не ставил своих героев на котурны. Рядом с пафосом всегда идет мягкая ирония и тут же — гротеск… Это хорошо поняли авторы фильма. И вот как решалась сложная задача.

В повести Гайдара:

«…Впервые ощутил Бумбараш совсем неведомое ему чувство безразличного покоя. Впервые за долгие годы он ничего не ждал и сам знал точно, что его нигде не ждут тоже. Впервые он никуда не рвался, не торопился: ни с винтовкой в атаку, ни с лопатой в окопы, ни с котелком на кухню, ни с рапортом к взводному, ни с перевязкой в лазарет, ни с поезда на подводу, ни с подводы на поезд. Все, на что он так надеялся и чего хотел, — не случилось… И то, что вокруг него происходило, понимал еще плохо…

Вот почему подбитый, небритый, одинокий шагал ровно, глядел если не весело, то спокойно…»

На экране темные, почти как ночь, сумерки, залитый дождем, мокрый, заболоченный лес. Безразличный ко всему, обособленный, отстраненный, медленна, не выбирая дороги, бредет босой Бумбараш. Его не трогает ничто — ни треск сучьев, ни свист птиц. Ему все равно…

…И тут же зрителя ждет эмоциональный неожиданный взрыв — встреча опустошенного, потерянного Бумбараша с веселым, жизнерадостным Левкой Демченко и неожиданно тонкое разрешение всей сложной темы в удивительно простой песенке:

«Журавль по небу летит… Корабль по морю идет».

Разговор с другом детства Яшкой не вышел, не убедил: никуда не позвал Бумбараша. Нужно было сперва самому все пережить, перестрадать. И вот взрыв — после опустошенного одиночества приходят ясность, задор, сила дружеского понимания. «Журавль по небу летит…» — начинает подпевать Бумбараш.

А ведь был соблазн пойти и в сценарии и в режиссуре за авторским текстом повести, экранизировать ее буквально, дотошно… Но сценарист и режиссеры избрали в своей работе другой путь.

Как создавался фильм? Нужно сказать об этом, об одной особенности его рождения.

Сценарий, написанный Евгением Митько, не стал каноном для режиссеров фильма Н. Рашеева и А. Народицкого, так же как для Е. Митько не стали каноном произведения Гайдара. Но творческая заряженность образов Гайдара, их романтичность, широта его революционной темы стали той силой, которая сплотила всех создателей фильма — не только сценариста и режиссеров, но и актеров, и прежде всего исполнителя главной роли В. Золотухина, и автора музыки композитора В. Дашкевича, и автора текста песен поэта Ю. Михайлова… В процессе съемок фильма шел общий поиск большой лаконичности, зрительной выразительности и образности. И тут их всех вел верно угаданный сценаристом гайдаровский «Талисман».

«Дивизия имени Взятия Бастилии Парижскими Коммунарами» — это из сценария.

«Эскадрон имени Мировой Революции» — так назвал октябрятских маленьких наездников Гайдар в своей «Военной тайне».

«…Зато он умел петь песни», — написал Гайдар о своем герое в светлом рассказе «Чук и Гек».

«…Папка, спой мне солдатскую песню», — просил отца Сережка в «Судьбе барабанщика».

Только благодаря глубоко осознанному прочтению и тщательному изучению всего, что было написано Гайдаром, могли появиться и эпизод народной кадрили, в котором с удивительной верностью выразилась чистота и нежность любви Бумбараша, и сцена «перекресток дорог» — перекресток возможных путей Бумбараша. По пыльному степному шляху навстречу друг другу движутся белопогонники, с тележным грохотом проносится банда Соньки, самозванной «внучки» Степана Разина, скачут конники и тачанки красноармейского отряда из Дивизии имени Взятия Бастилии Парижскими Коммунарами. «И то, что вокруг него происходило, понимал еще плохо» — так определил состояние своего героя Гайдар. «Дай только разобраться» — в смятении думал Бумбараш.

Несколько точных фраз — рождается емкий кадр, лепится образ, строка диалога… И во всем этом — удачная угадка!

Вот идет маршем 4-я рота Сергея Чубатова. «Разномастная обувь взбивает проселочную пыль» — записывает этот кадр сценарист. «Топают ноги по пыльной дороге» — это строчка из песни Якова Акима к гайдаровскому фильму «Судьба барабанщика». Она приходит на память не просто похожестью кадра, но и тем, что именно в этом кадре рождается смелое обобщение — шагает не просто 4-я рота Чубатова, это боевой поход красных воинов по политым кровью сражений дорогам гражданской войны. И Бумбараш и Левка Демченко шагают в рядах этих бойцов. Теперь Бумбараш разобрался — выбор сделан.

И снова сила удачной угадки, снова «талисман» — боевая песня усталых солдат. Простые слова припевки: «Ничего, ничего, ничего!» Пауза. И вот уже припевку подхватывает Сергей Чубатов, и тут она обретает новую силу. Припевка звучит и как приказ командира и как ласковое поощрение друга. Таким Сергей Чубатов приходит с экрана и крепко поселяется в памяти.

Фильмы, снятые по произведениям Гайдара, созданные по написанным им лично сценариям, давно демонстрируются на экране. Фильмы эти — разные. Гайдару не всегда везло в кинематографе и меньше всего, когда создатели фильма не могли настроиться на романтически приподнятую волну творчества Гайдара и переносили прозу писателя на экран в несвойственной ему манере бытописательства.

И уже совсем не повезло Гайдару в самом начале.

Неудача его крепко огорчила. Передо мной письмо Гайдара. На нем дата — 19 июня 1931 года. Кунцево. Письмо написано Гайдаром своему давнему товарищу, журналисту Василию Николаевичу Донникову, с которым он вместе работал в архангельской газете «Правда Севера».

«…О себе: я уже сообщал тебе, что вчера бросил работу (А. П. Гайдар работал разъездным корреспондентом радиогазеты «Пролетарий» — Т. Г.) и опять, как в прошлый год, хочу быть предоставленным самому себе. Литературные дела мои двигаются. Моя повесть «Школа» (обыкновенная биография) вышла отдельной книгой, вторым изданием, тройным тиражом. Вскоре выйдет небольшая книга «Четвертый блиндаж» и большой сборник рассказов «Дальние страны».

Но если тебе случится встретить афишу, приглашающую тебя в кино на фильм «Будьте такими», то плюнь и пройди мимо, ибо фильм этот не что иное, как обезображенный режиссером мой рассказ «Р. В. С.», за право испохабить который я получил от Совкино энное количество неполноценных, увы, динаров…».

Я разрешил себе несколько широкую цитату, мне кажется важным знать, что именно в момент, когда у Гайдара «все хорошо да ладно»: и пишется, и книги выходят, он взрывается горьким гневом, яростным протестом против кинематографа, где искалечили, изувечили, не поняли, исказили до неузнаваемости его произведения…

Надолго отходит Гайдар от кинематографа. И вдруг — удача! Созданная в 1936 году киностудия «Союздетфильм» предложила молодому режиссеру Игорю Савченко снова экранизировать «Р. В. С.». Настороженно, с опаской приглядывался Гайдар к работе Игоря Савченко, который был и сценаристом и постановщиком фильма. Но уже самый песенный замысел ленты, которая так и была названа «Дума про казака Голоту», привлекает Гайдара. Он — рядом с режиссером на рабочих просмотрах, на съемках, его не смущают ни изменения в сюжете, ни новые тексты — радует главное: наконец его поняли. И нужно сказать, что Игорь Савченко, с которым в тот год подружился Гайдар, «повинен» в том, что Гайдар сам пришел в кинематограф, горячо увлекся им, стал сценаристом.

Многие произведения Гайдара уже экранизированы, но верно ли, что его литературное наследство исчерпано для кинематографа? Кинематограф, киноэкран — это огромный коллективный читатель. А каждое поколение читателей по-новому и заново перечитывает книги. И перечитывает по-своему. Не настало ли время и кинематографу и, тем более, телевидению заново перечитать и «Школу», и «Тимура и его команду», и «Чука и Гека», и «Военную тайну», и «Дальние страны»… Перечитать с позиций современных девчонок и мальчишек, гайдаровских читателей, в ряды которых каждый год приходит новое и новое пополнение. По-новому перечитать отдельные рассказы, очерки и, возможно даже, огромное не тронутое еще наследство — гайдаровские фельетоны.

Сценарий и фильм «Бумбараш» показали нам, какой силы сплав можно создать, если заново, творчески, смело перечитать наследство Гайдара, поискать в нем «талисман» — новый камертон звучания.

Да! «Бумбараш» — это смелая угадка. И думаю, что рядом с удачей «Бумбараша» можно по праву поставить маленький фильм, сделанный средствами мультипликации, — «Сказку о Мальчише-Кибальчише». Этот фильм — сродни «Бумбарашу». И в большом игровом кино и в малом мультипликационном угадан Гайдар, его высокое слово, мягкая ирония, непримиримый сарказм — гнев к врагам. И главное, что нужно сказать, — удача «Бумбараша» возвращает Гайдара кинематографу — игровому, мультипликационному, документальному.

 

БУМБАРАШ

 

Первая серия

Белыми хлопушками потрескивают в синем небе взрывы — озорные, какие-то ненастоящие, отдаленно похожие на нотные знаки… Над русскими позициями колышется воздушный шар с корзиной для наблюдения за противником; тянется от лебедки в небо тонкий канат.

Мрачный манекенный поручик марширует, будто заведенная кукла. Вытянув цыплячью шею, он важно вглядывается в даль. Германские позиции заслонены холмами. Поручик с досадой смотрит на низко повисший, с лежащей на земле корзиной бесполезный шар.

В строю — разговорчики нижних чинов:

— Может, газ из шара стал удирать?

— Может, какая-такая щель в нем продырявилась?

— Может, германский шпиён иголкой кольнул?

— Может, кого поменьше в него посадить?

Поручик идет вдоль строя. С пристальным вниманием он вглядывается в солдат. Как бы взвешивает их, как бы промеряет их рост… Наконец обрадованно выкрикивает:

— Бум-ба-раш!!!

— Я!!!

На левом фланге выходит из строя солдатик, носящий столь странное имя. С виду он совсем мальчишка. Скатка через плечо. Усталый и заморенный.

Еще раз промерив взглядом щуплость паренька, поручик командует:

— В кор-зи-ну!!!

Суетливо, дрожа от страха, Бумбараш начинает метаться между строем и корзиной воздушного шара.

— В кор-зи-ну!!! — рявкает поручик. — Винтовку — оставь!!!

Сообразив наконец, что от него требуют, Бумбараш залазит в корзину. Его трясет страх. Но ему хочется выглядеть героем, и он браво кричит:

— Иль грудь в крестах, иль голова в кустах!

— Отдать концы! — слышится команда.

Постукивает лебедка. Но канат не натягивается, хило провисает…

— Не поднимается, ваше благородие! — докладывает Бумбараш. От радости он прыгает в корзине, смеется.

— Выкинь мешок! — командует поручик.

Теперь Бумбарашу не до смеха. Канючит:

— Вашблагородие! Да какой же я солдат без вещмешка?! У меня там эти…

— Выкинь! — рявкает поручик, и сверху, из корзины, летит к его ногам небогатое имущество солдата-крестьянина:

висячий замок,

огородная тяпка,

фляжка…

— Скатку! — кричит поручик.

Из корзины вываливается тугая солдатская скатка.

— Ботинки!

Падают в траву, к сапогам поручика, солдатские ботинки.

— Гимнастерку! Штаны!

С томительным сожалением Бумбараш расстается и со штанами… Голый — в чем мать родила, — он по пояс виден над брезентовым бортом корзины.

Но и теперь шар не поднимается. Поручик задумался: как бы уменьшить вес солдатика?

— Облегчайся! — осенило поручика.

Бумбараш стыдливо отворачивается.

— Ур-ра! — орут солдаты.

С натугой оторвав от земли корзину, шар медленно плывет в небо.

— Ура… Иль грудь в крестах, иль голова в кустах, — из последних сил храбрится Бумбараш.

Поручик задрал голову.

— Хоть пять минут продержись, братец! — умоляюще просит он. — Понаблюдай позорче, что там за холмами!

— Германцы там! — сообщает сверху Бумбараш. — Германцы-ы!..

— Благодарю! — хмурится поручик. Вытянув цыплячью шею, он кричит: — Позиции? Какие позиции?

— Кашу доедают! — кричит сверху Бумбараш.

— Что-о???

— Каша ячневая! — уточняет Бумбараш сведения о противнике, не содержащие военно-стратегической ценности.

Поручик закипает злостью:

— Ору-ди-я где-е???

— Все поголовно едят!

— Где орудия???

— Что-о?

— Где-е-е орудия-я-я?.. — сорвавшимся до хрипоты голосом спрашивает поручик.

И только теперь слышит его Бумбараш…

— А-а-а, орудия!.. Раз орудия… два орудия… третью орудию в садочке держат… четвертую орудию к хате притулили… И еще офицер германский в генеральском чине какаву пьет… на золотом подносе…

Вокруг шара рвется шрапнель.

Тонкой струйкой падает вниз, на землю, перебитый канат.

Неожиданно Бумбараш почувствовал, как рванулся шар, как его подхватило и стремительно понесло воздушное течение.

— Лечу-у-у!!! Лечу-у-у, вашблагородие!!!

Судорожно ухватился он за борт корзины. В сторону неприятельских позиций уносит его шар. Жужжат рядом с его лицом пули. И со страху прячется Бумбараш на дно корзины — будто она не из досок и брезента, а отлита из брони.

Вскинув винтовки, обстреливают шар кайзеровские солдаты. А их офицер допивает из чашечки какао и садит в небо из парабеллума — пулю за пулей.

Шар с Бумбарашем снижается. Над неприятельскими позициями.

И это видит поручик.

Он снимает фуражку, крестится, упавшим голосом зовет:

— Писарь!

Подлетев, писарь козыряет измазанными чернилами пальцами.

— Пиши, братец! Дня двенадцатого, — диктует поручик, — октября одна тысяча девятьсот шестнадцатого года нижний чин Бумбараш принял геройскую смерть за веру, царя и отечество при посредстве… — поручик задумался.

— …При посредстве… — повторяет вслед за ним писарь и смотрит в рот начальнику — что же писать ему дальше?

Поручик глянул на быстро снижающийся за холмами воздушный шар. Сомнений быть не может: сейчас шар упадет в расположение неприятельских позиций, солдат Бумбараш разобьется в пух и прах… И поручик заканчивает со вздохом:

— …при посредстве воздушного шара. Похоронный документ отправь немедля!

А между тем воздушный шар понемногу терял высоту, и в расширенных от страха глазах Бумбараша тропинки становились проселочными дорогами, а узкие ручейки — широкими реками.

Германский офицер отдал денщику чашечку от выпитого какао, скомандовал по-немецки своим солдатам, и те весело вытянули винтовки с примкнутыми штыками, чтоб принять на их острия Бумбараша.

До штыков совсем уже близко. Бумбараш извивается, стараясь подтянуться повыше. На лице ужас. Еще мгновение — и он усядется казенной частью своего тела на германские штыки. Еще мгновение…

Неожиданно налетел сильный спасительный порыв ветра. Шар подхватило, понесло над неприятельскими позициями, офицером с парабеллумом и орудиями.

Снова широкие реки стали узкими ручейками, а проселочные дороги — тропинками. Шар поднимался все выше.

— Спасен! — закричал Бумбараш и во второй раз за этот день запрыгал в корзине. Плетенное из ивовых прутьев дно не выдержало восторженного напора его ног.

И вывалилось.

Подбитой птицей полетел Бумбараш к земле.

Ноги Бумбараша врезались в матушку-землю — и она словно расступилась, принимая в себя его тело.

Упал Бумбараш в негустую болотистую жижу. И благодаря этому не разбился насмерть.

Теперь на поверхности виднелась лишь его голова. Бумбараш был похож на человека, зарытого злодеями по самый подбородок.

Болото засасывало. Казалось, теперь уже Бумбарашу не спастись.

Что-то сверкнуло перед глазами.

Это солнечный луч, прорвавшись сквозь густое плетение ветвей, коснулся паутины.

Трудится над Бумбарашем паук, и сверкающая на солнце тончайшая нить тянется к лицу…

С усилием Бумбараш выволок из вязкой тины руку; стекает с пальцев болотистая жижа.

Сейчас ухватится за нить…

Не дотянулся…

Молоденькая, но совсем сухая осинка стояла поблизости. Она раскачивалась. Поскрипывало сухое дерево.

А болото затягивало Бумбараша все сильнее, грязная жижа уже касалась губ.

Когда она потекла ему в рот, Бумбараш изо всей силы плюнул. Прямо в сухую осинку. И от этого она, качнувшись в последний раз, повалилась рядом с Бумбарашем, обрызгав его грязью. Он счастливо засмеялся и ухватился обеими руками за сухие ветки.

Бежит по рельсам паровоз-кукушка, совсем необычный паровоз. Он похож на веселого ежа. Нет такого места на котле, паровозной будке или буферах, где бы ни пристроился солдат или матрос. И не видно за ними самого паровоза — только люди, люди… Развернув над паровозом кумачовые полотнища лозунгов, солдаты 1-й империалистической возвращаются с осточертевших фронтов по домам.

Бумбараш пристроился впереди, перед котлом. Прижимает к груди фарфоровую кошку-копилку и поет:

Эх, наплевать, наплевать Надоело воевать. Ничего не знаю, Моя хата с краю. Моя хата маленька: Печка да завалинка. Зато не казенная, А своя законная. Ты Ерема, я Фома, Ты мне слово — я те два. А бумажечку твою Я махорочкой набью. Ты народ да я народ. Меня дома милка ждет. Уж я ее родимую Приеду сагитирую. Слава тебе, господи, Настрелялся досыти, Для своей для милушки Чуток оставлю силушки… Наплевать, наплевать Надоело воевать. Были мы солдаты — А теперь до хаты.

Бежит добрый веселый паровоз-кукушка на своих маленьких, как лапки у ежа, колесах, выдыхает в синее небо дым, гудит радостно, счастливо…

С холма Бумбараш увидел свое село, расположенное по другую сторону речки.

Он приподнял картуз и поклонился хатам и садочкам в ноги.

— Будьте здоровы! Провожали — плакали! Чем-то теперь встретите?.. — спросил он.

Кого только не видела тогдашняя деревня!

Справа появилась белогвардейская конница и, взбив сухую пыль, проскакала к околице.

А слева ворвались конники с красными звездами на кубанках и буденовках!

Исчезли они — и справа въехали в деревню петлюровцы.

И снова красные, на этот раз на тачанке с пулеметом.

Тут справа въехали в деревню бандиты на телегах, устланных перинами, и над каждой телегой пух да табачный дым. Среди вышитых подушек лежал пулемет.

У плетня своей хаты стояла Серафима, обмякшая, средних лет, но уже стареющая крестьянка. Усатый бандит захрюкал по-поросячьи, захохотал и рывком развернул на Серафиму пулемет.

Она присела за плетень, замерла, ожидая с испугом, что вот-вот посыпятся пули. От них она заслонилась лопатой.

А когда стук бандитских телег затих вдали, она опасливо приподняла лицо и вдруг увидела перед собой Бумбараша.

Его Серафима испугалась посильнее, чем бандитского пулемета. Дико взвизгнула, попятилась.

Бумбараш перемахнул через плетень.

— Господи, помилуй! — закрестилась она, чтоб прогнать дьявольское наваждение. На всякий случай она подняла в замахе лопату.

Бумбараш остановился. Сзади на него прыгнул старший брат Миланий и закричал:

— Кто такой? Куда прешь?

Бумбараш рванулся и отшвырнул брата в подсолнухи.

— Чего кидаешься? спросил он. — Протри глаза лаптем! Здрасте! — И он поклонился так, как недавно кланялся селу и садочкам.

— С посторонними не здоровкаюсь! — сказал Миланий.

— Так я ж Бумбараш, твой брат!

А через плетень заглядывали односельчане приговаривая:

— Полхаты-то бумбарашкиной Миланий отдаст или как?

Братья стояли друг против друга, и, пряча глаза, Миланий говорил:

— Мой единокровный брат Бумбараш погиб на германской войне!

А через плетень смотрели односельчане, обсуждая происходящее во дворе:

— И полхаты бумбарашкиной Миланий продал!

Между братьями встала Серафима и торжественно принялась читать ветхий, с обтрепанными краями и светящийся на изгибах документ:

— «Канцелярия 120-го Белгородского полка сообщает… что нижний чин… — значит, Миланиев брат… — добавляет она от себя, — геройски погиб за веру, царя и отечество… при посредстве воздушного шара…»

— Да живой я! — вскрикнул Бумбараш, начиная понимать, что происходит.

А за плетнем обсуждали:

— И телегу братнюю Миланий продал!

Упрямо, не глядя на Бумбараша, Миланий говорил:

— По Бумбарашу я панихиду отслужил, значит, нету у меня брата, коль гроши на панихиду истрачены!

Из-за плетня доносилось:

— И костюм Бумбараша продали. Гаврила Полувалов купил. Синий, коверкотовый. Двадцать лет носи — как новый будет!

Иртышка, племянник Бумбараша, вглядывается в укрепленную на кресте фотокарточку Бумбараша, говорит:

— А дядя вроде сам на себя похож!

И зарабатывает за свои неосторожные слова подзатыльник.

Раздается радостный счастливый крик:

— Бумбараш! Живой! Черт бессмертный!

И во двор из-за плетня впрыгивает Яшка Курнаков, оборванный сверстник и закадычный дружок с пришитой к кепке красной матерчатой звездой.

Обнялись.

А Миланий все твердил:

— Нету Бумбараша, бумага есть!

Они сидели на краю обрыва, курили. Яшка Курнаков рассказывал:

— Взял Гаврила твою Варьку все равно как силком. Мать у нее отсталый элемент. Ты не печалься — придет пора: выдаст тебе ячейка жену покраше Варьки.

— Мне другой не надо, — говорит Бумбараш. Больно ему слушать Яшку, но слушает.

— Что — Варька! — восклицает Яшка. — Ты про будущее думай! Хат не будет. Дворец — на каждую семью из пяти человек. С колоннами. G фонтанами за конюшней. Завалинки из кафеля. Паровое отопление. На балконе будешь чай пить… С лимоном. Жена — красавица! Хочешь, по-немецки заговорит. А хочешь, по-французски. Давай, Бумбарашка, в Красную Армию! Завоюем для трудящихся сказочно-прекрасную жизнь.

Бумбараш поднялся. Яшка встревожился, спросил:

— Ты куда? К Варьке?

Бумбараш вздохнул.

— К Варе…

Яшка вскочил.

— Не ходи! — крикнул. — У Гаврилы банда! Убьет! На прошлой неделе продкомиссара нашли и Ваську-матроса в утопленном виде! Факт, ихняя работа!

— Ничего, пойду! — сказал Бумбараш упрямо.

Просторная крестьянская хата была заставлена награбленным добром — бронзовыми скульптурами, старинными подсвечниками, картинами в золоченых рамах, венецианскими зеркалами. Посередине, как царский трон, стояло зубоврачебное кресло, любимое место Гаврилы Полувалова, хозяина. От безделья он смотрел в театральный бинокль на потолок, заклеенный страницами из журнала «Нива», и читал светскую хронику; это занятие доставляло ему удовольствие.

Варвара, его жена, не по-крестьянски худенькая, казавшаяся рядом с бугаистым мужем подростком, хлопотала по хозяйству.

Она разжигала у порога самовар.

Гаврила бросил в ее сторону теплый, полный ласки взгляд и позвал:

— Варюш, посиди возле меня, я тебе про князей и великих наследников почитаю.

— Ты ж сам чаю хотел, — ответила она, не поворачивая головы.

— Ну, хрен с ним, с чаем-то! Иди почитаю. И про императрицу еще… Дюже интересно…

Стукнула дверь, он замолчал.

Вошел Бумбараш, и у Варвары вырвалось:

— Ой!

— Чего ойкаешь? — спросил Гаврила, сразу став хмурым и неприветливым.

Обомлев и не смея шелохнуться, Варвара не отвечала.

— Нет, чего ты ойкаешь? — допрашивал ее Гаврила, делая вид, что не замечает вошедшего.

— Здравствуйте, Варвара Григорьевна! — произнес тот, пытаясь привлечь внимание Гаврилы к себе. — Подарочек вам.

Гаврила поднялся с зубоврачебного кресла, взял из рук Бумбараша фарфоровую куклу-копилку, послушал мелодию… И вдруг радостно воскликнул, будто только сейчас увидел Бумбараша:

— Со свиданьицем, землячок! Проходи! Садись! Чайку попьем! — Он отрезал саблей скибку от арбуза и протянул Бумбарашу: — Ешь! — И, пытливо уставившись, вдруг спросил: — С Яшкой Курнаковым свиделся по старой дружбе? Люди добрые сказывали, дождется гад рваный: из порток вытряхну, голым плясать заставлю!

Народ баламутит, гадюка мужского роду-племени! Ешь, ешь! Слушай, Бумбараш! Иди ко мне в самооборону, а?

Бумбараш посмотрел на Варвару, произнес:

— У тебя, Гаврила, свое, а у меня — свое.

— Что значит — свое? — сердито спросил Гаврила. — Я для всей деревни стараюсь! Чтоб все спокойно пили, спали, жрали! А своего у меня и так хватает! Вон у меня — дом, мануфактура, статуэтки, корова, картины, теленок, свечки, гуси, поросенок, жена… вон она у меня какая! Варя! — сказал он, чтоб показать свою власть над нею. — Варя! Сними сапог! Для самовара сгодится! Ну, снимай, снимай! Стягивай! — И протянул Варваре ногу в сапоге.

Краска залила ее лицо. Было стыдно перед Бумбарашем.

— Стягивай! — требовал Гаврила, продолжая держать ногу вытянутой.

Бумбараш вскакивает. Гаврила усаживает его за плечи.

— А ну-ка! Погодь-ка! Сыграй! Ты ж так перед призывом народ веселил! — Он протягивает гармонь.

Бумбараш берет и, стараясь не смотреть на унижение Варвары, вздыхает.

— Ах ты, боже мой! — вздыхает негромко, с горькой усмешкой. И вдруг, тряхнув с остервенением головой, начинает петь:

А вот я на фронте был — ох ты, боже мой! Неприятеля губил — ох ты, боже мой! Пушку в небо повернул, Дунул-плюнул, дернул шнур — И, конечно, промахнулся! А вот я на фронте был — ох ты, боже мой! И летал германцу в тыл — ох ты, боже мой! Для военных для целей Посылают кто ловчей, — Вот меня туда послали. Вот, ей-богу, не совру — ох ты, боже «мой! На воздушном на шару — ух ты, боже мой! Как архангел я висю И картину вижу всю: Сидит немец, пьет какаву. Я, конечно, не стерпел — ах ты, боже мой! Беру немца на прицел — ох ты, боже мой! Ты чего ж, едрена вошь. Без меня какаву пьешь?..

Пока он пел, Варвара стягивала с мужа тугой сапог. Наконец сдернула — размоталась портянка из вишневого бархата.

— Уходи! — кричит она Бумбарашу. — Уходи!

Гаврила обрадованно забирает у него гармонь и взглядом указывает на дверь.

— Ох ты, боже мой! — сказал Бумбараш.

Варвара смотрела ему вслед, прижимая к груди сапог.

Как только захлопнулась за Бумбарашем дверь, Гаврила кинулся к Варваре, отшвырнул в сторону сапог, кинулся целовать. Она отводила в сторону лицо, он был ей неприятен, и; чувствуя это, Гаврила скороговоркой бормотал:

— Сейчас… сейчас монпасье принесу… матери… сестренкам отнесешь…

Он сыпал ей конфеты — в руки, за пазуху, они градом стучали о дощатый пол. Варвара плакала, а он рукавом принялся вытирать ей слезы.

На зеленом лугу рядышком сидели Бумбараш и Яшка.

— Я все надумал!.. — говорил Яшка возбужденно. — У меня бомба есть… И ребята — человек пять. Восстание устроим. Гаврилу — в расход как вредный элемент. И в Красную Армию…

Бумбараш поднял на него глаза.

— Восстание? А чего ты кумекаешь в этом?

— Так ты нас научи! — подхватил Яшка, — Научи, как военный спец, — и пойдем мы биться за такую жизнь, чтобы…

— …чтобы дворцы и фонтаны? — язвительно спросил Бумбараш.

— Да.

— И отопление парное…

— На балконе будешь чай пить… с этим… — продолжал Яшка.

Бумбараш вскочил.

— Хватит! Отвоевался я! Тебя хоть раз контузило? Вшей ты в окопах кормил? С голой задницей над штыками качался? В болоте по уши тонул? Из парабелла в тебя пулями стреляли?.. С какавой на подносе? — засыпал Яшку вопросами Бумбараш.

Он проворно стащил с себя гимнастерку и кинул Яшке на руки.

— Ты чего? Чего ты?

— На! Носи! — Бумбараш хлопнул ладонью по гимнастерке. — Моя гимнастерка — к твоей звезде!

Вечером у Гаврилы собралась банда. Как запорожцы, пишущие письмо турецкому султану, бандиты расположились вокруг стола и затянули песню:

Дайте мне минуту Отдыху-спокою, Дайте мне минуту Отойти душою. Соловья послушать, На небо взглянуть — Ой, не хватает времени: Люди не дают.

С размаху Гаврила стукнул кулаком по столу; подпрыгнули бутылки. Бандиты почтительно замолчали. Дальше пел один Гаврила, выводил песню грустно, чуть не плача.

Не хватает времени, Люди не дают. А дают мне люди До смерти уснуть…

Бумбараш перехватил Варвару у стога, совсем недалеко от стола с бандитами. Он держал ее за руку.

Варя…

— Живой, живой? — торопливо спрашивала она так, будто и не видела его сегодня совсем.

— Живой я! Живой!

Она то и дело оглядывалась на бандитов; те пели.

— Уходи! — просила Бумбараша Варя.

— Ну и жизнь! — улыбнулся он. — Все больше ползком приходится…

Она не дала ему договорить.

— Увидят! Уходи скорей!

— Уйду, — сказал он, — но вместе! С тобой!

Она взмолилась:

— Бумбарашка, ой Бумбарашка! Хорошо мне с тобой. Ничего мне на свете не нужно — только бы с тобой быть! Мокнуть, мерзнуть! Любую муку терпеть! Только бы с тобой!

— Так бежим! Сейчас!

Она покачала головой.

— Так ведь мать, сестры… Убьет, пристрелит. Он уже грозился…

Бумбараш стиснул зубы.

— В заклад, значит, взяли?!

— Не хотела за него идти, — рассказывала Варвара. — Тебя, Бумбарашка, ждала. А он нашу хату поджег, телку отравил… Потом хату потушил… телку новую привел. И меня за это — стребовал…

— Варвара! Варвара! — закричал Гаврила. Он выбрался из-за стола и, пьяно покачиваясь, пошел к копне. — Варвара, кто там?

Легко, на цыпочках, Бумбараш побежал со двора. Где-то залаяли собаки.

— Стой! — заорал Гаврила. Схватив дрын, он кинулся за Бумбарашем. Перемахнул через плетень, догнал Бумбараша; в вечерней темноте узнать его было трудно. Гаврила попытался схватить его за шиворот. Бумбараш лягнул Гаврилу ногой в живот. Оба упали, и в высокой траве, не видя ничего перед собой, Гаврила несколько раз взмахнул зажатым в руке камнем… Бумбараш боднул его головой, вырвался. Гаврила вскочил следом, вырвал из кармана наган и несколько раз выстрелил в темноту.

Через огороды Бумбараш выбежал к себе. Толкнулся в хату — дверь уже заперта. Тогда он заглянул в оконце. За столом при свете лучины разговаривали Миланий и Серафима. Она возмущалась:

— Да чем мы виноваты, Миланий? У нас — бумага! Казенная! С гербом!

— Печку растопи своей бумагой, — ухмыльнулся Миланий.

— А что будем делать, коль он скажет: «Вынь, братан Миланий, гроши за телегу, за коверкотовый костюм да положь сюда»? — Она взвизгнула. — А где их возьмешь, те гроши? Продали, проели, прожили!..

Бумбараш стукнул по стеклу, и разговор оборвался.

Из хаты выскочила Серафима.

— Дай-ка мне умыться, — не переступая порога, попросил Бумбараш.

Она юркнула в хату и тут же возвратилась с ведром и полотенцем.

— У Варьки был? — Она увидела синяк под глазом, спросила: — Ой, кто тебя так огрел?

— Поливай, — хмуро попросил Бумбараш.

— О-о! — застонала Серафима, — Гаврила тебя! Он! О, боже мой! Что теперь будет!

— Я к вам претензий не имею! — сказал Бумбараш, прикладывая к синяку половинку подковы, найденную у плетня. — Живите, пользуйтесь… Я уйду!.. Только бы сейчас отлежаться где-нибудь…

Серафима не стояла на месте. Моталась между Бумбарашем и хатой. Послышался лай собак, и она оттолкнула его от крыльца.

— На сеновал иди, я тебе сейчас рядно кину!

— Кто спросит — ушел в Россошанск к родичу!

— Я-то что? — сказала Серафима вслед Бумбарашу. — Лишь бы Иртышка не разболтал.

С этого вечера Бумбараш переселился на сеновал. Осторожно выглядывал на улицу, от нечего делать вырезал узоры на влажной свежесорванной кленовой ветке. А когда поднимал голову, то всякий раз видел в щель крыши над собой спелое-переспелое, налитое соком розовобокое яблоко, освещенное блеклым светом полной луны.

Яблоко влекло к себе, и время от времени Бумбараш высовывал из крышной прорехи руку. Но дотянуться не мог: то чьи-то голоса послышатся, то собаки спугнут лаем…

На следующее утро Бумбараша разбудил шум голосов. Стараясь не шелестеть сеном, он пробрался к щели в стене сеновала и выглянул на улицу.

На холм, что посреди села, бандиты согнали мужиков. Раздели их до пояса, оттеснили в сторону ревущих баб и детей. К мужикам по очереди подходил Гаврила с плеткой, ощупывал затылок, лоб под чубом…

Послышались поблизости опасные шорохи — Бумбараш нырнул в сено, зарылся, притаился.

— Это я, Иртыш, не бойся! — прошептал племянник. Обеими руками он натягивал на колени рубаху, был смущен, стеснялся.

— Ты чего? — спросил Бумбараш, пятерней вычесывая из волос сено.

— Да это так… Мать штаны реквизировала, — ответил Иртыш.

— А зачем?

— Да, говорит, буду бегать, скажу, где ты… — ответил Иртыш, устраиваясь рядышком.

Бумбараш кивнул в сторону холма.

— А чего там Гаврила делает?

— Да Гаврила согнал стариков, мужчин, и шишку какую-то или синяк ищет, — рассказывает Иртыш. — Говорит, найду — убью!..

— Ну и что? — Бумбараш почесал огромный синяк под глазом.

— Пока не нашел, — с улыбкой ответил Иртыш, рассматривая его синяк.

На четвереньках, по-собачьи, Бумбараш подобрался к щели и стал смотреть на улицу.

Гаврила махнул наганом — и бандиты отпустили мужиков. К ним кинулись бабы, обрадованно зашумели.

А бандиты стали заходить во дворы.

— По домам пошли, — прошептал Иртыш. Бумбараш глянул — он замолчал.

В щель видно, как Гаврила, держа наготове наган, подошел к Серафиме и стал ее о чем-то спрашивать. Она божилась, крестилась, звала в свидетели вселенную. Гаврила озадаченно огляделся по сторонам.

Задержал взгляд на сеновале. Потом кивком головы послал туда молодого бандита с обрезом.

Бандит попался не дурак. Своя шкура была ему дорога. С опаской заглянул он на сеновал, но ворошить сено то ли не захотел, то ли побоялся… Да еще голос Гаврилы торопил:

— Ну, что там?

— Нет никого! — пятясь к выходу, ответил бандит. — Что он — дурной, что ли?

— Ну, тогда валяй обратно! — позвал его Гаврила.

Молодой бандит еще не дошел до Гаврилы, а Бумбараш и Иртыш выбрались из сена и прилепились к щелям.

Через село проезжала другая — даже Гавриле незнакомая — банда. С полсотни конников, между ними — лакированное ландо с экстравагантной молодой женщиной. Бандит-денщик услужливо оберегал от загара бледный цвет ее лица, держа над головой своей атаманши зонт; рядом с ними виднелся граммофон с пестро раскрашенной трубой.

Гаврила загляделся на бандитку. Банда уже скрылась из виду, а он все еще стоял на пыльном шляху, с глупой восторженной улыбкой вслушиваясь в затихающий вдали стук копыт и колес.

Бумбараш закуривает. Иртыш дует на его спинку.

— Мамка передавала, что Варька Гаврилина застерегла…

— Чего-чего? — не понял Бумбараш.

— Чтоб не курил, а то дым видно, — сказал Иртыш.

— Э-э, не кури, не дыши, не живи! — пробормотал Бумбараш. — Уйду этой ночью.

— А меня возьмешь?

— Э-э, без штанов нельзя, — улыбнулся Бумбараш.

— Штаны будут, — твердо заявил Иртыш.

Бумбараш поглядел в щель, ничего интересного не увидел, спросил:

— А что это за дамочка была с граммофоном?

— Та она ж атаман банды! Говорят — внучка Степана Разина, не по-нашему говорит… Не то Сонька по имени, не то… забыл!..

— Ладно, — сказал Бумбараш, — попить чего-нибудь тащи.

Натягивая на колени рубашку, Иртыш уползает. А Бумбараш снова натыкается взглядом на то самое яблоко — над крышей сеновала.

— Э-эх! — шепчет он и тянется через щель к яблоку. Не дотянулся, свалился в сено… Усаживается, поглядывает на яблоко и вдруг начинает петь:

Ходят кони над рекою, Ищут кони водопою, А к речке не сойдут: Больно берег крут. Ни ложбиночки пологой, Ни тропиночки убогой. А как же коням быть? Кони хочут пить. Вот и прыгнул конь буланый С этой кручи окаянной Ой, синяя река Больно глубока…

Опять перед глазами яблоко!

Чуть отодвинув занавеску, Варвара поглядывает на колодец. Ждет. С коромыслом выходит из своего двора Серафима…

Варвара кинулась в глубь хаты. На инкрустированном бюро стояли оцинкованные ведра. Варвара схватила их и выбежала на улицу.

Из своей щели Бумбараш увидел ее. Почему-то она потопталась у своей калитки с пустыми новыми ведрами, но к колодцу не пошла, вернулась домой.

Тогда Бумбараш посмотрел на свою хату. Серафима стояла с коромыслом у плетня. К ней подходил Яшка Курнаков. Серафима заприметила его издали и передумала идти к колодцу.

Не успел Яшка рта открыть, как она ответила сердито и громко — чтоб и соседи услышали:

— Нету нашего! В Россошанск ушел. У него там крестный на базаре жестянщиком!

Разговор долетал до сеновала, и Бумбарашу не понравился ее ответ. Кого-кого, а Яшку могла бы к нему пустить!

— Яшка-а-а! — позвал Бумбараш шепотом.

Яшка не услышал. Он говорил Серафиме громко и тоже сердито:

— Светлую жизнь собираемся строить! Сказочно прекрасную! С дворцами на одну семью! С прудами! С чистой водой!.. А ты, Серафима, отсталый элемент! Грубая! Да ты такая, что в этих сказочных прудах белье станешь полоскать!

— А что? И буду! Иль прикажешь — в нестираном ходить?! — отвечала она подбоченясь.

— Чистое все будет! Одежда из бархата! Из парчи!

— В парче попы ходют, — огрызалась Серафима,

— Попов в светлом будущем не будет — агитировал Яшка.

— А как же служба? Без попа в церкви невозможно!

— И церквей в светлом будущем не будет! Театры вместо них пооткрываем! И будней не будет — сплошные праздники! Всех людей мобилизуем на обучение танцам и пениям. В обязательно-революционном порядке! Не жизня будет, а опера, а также оперетка! — пообещал Яшка.

— А ты, Яшка, с глузду не съехал? — повертела Серафима пальцем у лба.

И ушла от плетня в хату.

Яшка рассердился, плюнул.

— Яшка-а-а, — шепотом звал Бумбараш.

Тот не слышал. Уходил — важный, озабоченный; руки глубоко засунуты в карманы.

После полуночи Бумбараш проснулся. В прорехах крыши синело ночное небо. Бумбараш подтянулся — и вот уже его рука, взмахнув над крышей, сорвала яблоко…

Бумбараш куснул его с долгожданной жадностью — кислятина скривила лицо, Поглядел на яблоко — разочарование в глазах.

Рассердился, отшвырнул надкушенное яблоко.

Оно упало в сено и тут же — взрыв.

Взрыв близкий. Взрыв громкий — на все село.

Бумбараш вскакивает. Прислушивается.

То приближаясь, то удаляясь, защелкали редкие выстрелы.

Он улегся на сено и накрылся драным тряпьем. Пусть стреляют, его это не касается. Он будет спать.

Быстрые шаги. Кто-то вбежал во двор. Бумбараш встревожился.

Шаги приближаются. Кто-то быстро поднимается по лесенке.

К нему!

Он притаился в углу, взял наперевес вилы.

Испуганный негромкий голос:

— Бумбарашка! Бумбарашка! Это — я!

— Варюха!

Бумбараш отшвырнул вилы.

Кинулся к ней. Казалось, сейчас обнимет.

Нет. В самый последний момент остановился.

Она стояла перед ним, из прорехи крыши лился лунный свет, матово застывая на ее почти ребячьем личике, а глаза казались большими-большущими и смотрели на него по-взрослому серьезно,

— Беги, Бумбарашка! Скорей!

Она стояла рядом с ним, и он не мог опомниться. Она торопила.

— Беги! Снова тебя будут искать! Прошу тебя, беги! Яшка революцию сделал — бомбу кинул. Петьку Кандыбенка убил!

— Уйду, — сказал он, но вместо того чтоб собираться, уселся на солому.

Она опустилась рядом. Было тихо, и он услышал, как дробно постукивают у нее зубы. Ему захотелось сказать ей что-нибудь такое, чтоб они перестали стучать. Он взял ее руку.

— Замерзла?

Варюхины босые ступни напряглись, пятки легко отделились от примятого сена.

Бумбараш и Варвара сидели друг против друга, касаясь лбами.

Она улыбнулась.

— Смотри, чтоб тебя больше не убивали! Уходи!

— Ладно! А я вот тебя сейчас бодну!

— Ах ты, барашка-Бумбарашка! — засмеялась она.

Стала серьезной. Поднялась на ноги. Возле лесенки лежал тюк, стянутый веревкой, с ним пришла сюда Варвара.

Она наклонилась и развязала веревку.

— На шинель! Ночи холодные!

— А как он кинется? — спросил Бумбараш, не называя ее мужа по имени. — Попадет тебе от него за это!

— Бери — у него много награблено! — сказала она. — Через кордон не ходи, там банда этой тети, которая внучка.

— Гав! — сказал вдруг Бумбараш, откинулся на спину и увидел над собой ее лицо.

Она засмеялась и села Бумбарашу на грудь.

— Ой, раздавишь! — Он сделал попытку выбраться из-под нее, она удерживала, и они начали бороться, по-детски, упрямо.

Бумбараш пересекал луг. От всего случившегося он плохо соображал и свернутую в узелок шинель нес под мышкой.

Встретился родник, и Бумбараш умылся. Стало холодно до невозможности,

Тогда он вспомнил о шинели и надел ее. Она оказалась очень большой — полы волочились по траве…

Вместе с новым днем просыпались полевые пичужки, и под их заливистое утреннее пение Бумбараш шагал куда глаза глядят. Привыкший не терять духа, он начал подпевать птицам, подсвистывать. Длиннополая шинель забавляла его, и он принялся взмахивать полами, будто косой…

Виднелась на холме деревня. Она была занята красными; от нее навстречу Бумбарашу шел парень в буденовке, с матерчатой красной звездой на суконном шлеме. Красным Бумбараш ничего плохого не сделал, поэтому с дороги не свернул.

Встретившись в поле, двое не могут не заговорить и перекинулись словами так:

— Идешь?

— Иду.

При ближайшем рассмотрении красноармеец оказался младшим командиром. Бог щедро наделил парня ростом — высоченный вымахал, зато интендант оказался скупердяем — выдал парню шинельку обтрепанную и, главное, короткую, как кацавейка.

У парня был пушистый рыжий чуб. За такими обычно на всю жизнь закрепляется прозвище «Рыжий».

Поговорив, они решили закурить. Самосад был у Рыжего и, свернув цигарку, он оглядел Бумбараша в длиннополой, аж до щиколоток шинели и, захлебываясь от восторга, произнес:

— Агромадная шинель! На великана шилась — мне впору.

Бумбараш тоже оглядел Рыжего — шинелька выше колен — и спросил:

— Махнемся?

Взяв из рук Рыжего шинель, Бумбараш вслух прочел на воротнике фамилию ее владельца — теперь уже бывшего.

— Зап-ла-тин! — Потом стукнул командира легонько по плечу и добавил: — Бывай, Заплата!

— Бывай!

И закадычными дружками они разошлись в разные стороны, оба довольные друг другом.

— Эй! — услышал через некоторое время Бумбараш.

Обернулся. Заплатин был уже далеко, но возвращался обратно.

— Тут чего-то в кармане?! Возьми! — каким-то странным хрипловатым голосом говорил он.

— А выкинь! — ответил Бумбараш и пошел дальше.

— Стой! — выкрикнул Рыжий.

Бумбараш снова обернулся.

Рыжий торопливо приближался к нему догоняя. В одной руке у него был наган, наставленный на Бумбараша, в другой — кисет.

— Захара На-за-ровского кисет? Где взял? Руки за спину! Контра!

Бумбараш хотел было объяснить, кто он и откуда, но рыжий командир смотрел на него глазами, горевшими такой дикой ненавистью, что Бумбараш смолчал, решив, что лучше держать ответ перед самым главным.

— Иди, иди, гад!

Бумбараш поднял вверх руки и пошел впереди рыжего командира, подталкиваемый в спину стволом нагана.

У крыльца штаба была привязана породистая лошадь; рядом лежало седло. На ступеньках сидел пожилой усатый красноармеец и штудировал толстый том «Капитала».

— Два, два… Два фактора товара-товара… Потребительская-потребительская стоимость… Два фактора товара… потребительская…

К нему приближался с поднятыми над головой руками Бумбараш. Красноармеец вскочил.

— Куда?

— Не видишь, Совков? — строго сказал рыжий командир. И с издевательской ухмылкой разъяснил бестолковому, с его точки зрения, часовому: — К председателю отдела Военного трибунала дивизии имени Взятия Бастилии Парижскими Коммунарами!

Часовой преградил ему путь.

— Стой! Совещаются, товарищ командир! Посторонних — не велено!

— С каких это пор, Совков, преступник является для трибунала посторонним? — спросил Рыжий с издевательской ухмылкой.

Часовой Совков был непреклонен.

— У товарища председателя — уполномоченный Особого отдела Южного фронта. Видишь, какой конь?

— Сам ты конь! У меня дело повышенной важности! — Рыжий командир подтолкнул наганом Бумбараша: — Покарауль преступника, забегу доложить! Да смотри, чтоб не убег!

— Пуля моя кого хочешь догонит, — ответил часовой. — Давай проходи. Да узнай, сколько часов натикало!

Не поворачивая головы, Бумбараш зорко огляделся.

Ворота во двор штаба приоткрыты. За баней начинается кустарник — до самого леса.

На стене Трибунала висит плакат — «Смерть белобандитам!!!»

Бумбараш прочел, вздохнул.

— Пойди теперь докажи, что шинель та не моя.

— Пуля докажет, — ответил Совков, не отрываясь от «Капитала».

Бумбараш ударил себя в грудь.

— Да я же свой! Наоборот — даже от бандитов пострадавший! — он стал показывать Совкову верхнюю часть щеки, заплывшую от удара Гаврилы синим пятном.

Но это на Совкова впечатления не произвело.

— Трибунал разберется!

Шаг за шагом, потихоньку-полегоньку Бумбараш подобрался к Совкову поближе.

— А чего ты, хлопец, читаешь?

— «Капитал»! — гордо ответил Совков и тряхнул книгой. — «Капитал» Карла Маркса…

— Ага! — понимающе сказал Бумбараш.

— Вот смотри, — подвинулся к нему Совков и принялся агитировать: — Самообразовывайся, как я! Ученые таблицы пропускаю, а в пролетарскую суть вникаю… ясно?

— А где та суть? — прикинулся дурачком Бумбараш.

— Да вот, смотри, елки-моталки!

Бумбараш склонился над книгой — чуть ли не уткнулся носом в страницу, поднес ладонь к глазам, будто протирая веки, но, вдруг выпрямившись, ударил своего конвоира ногой в живот.

Совков взвизгнул, выронил винтовку, схватился обеими руками за живот.

…Бумбараш оказался в стекле командирского бинокля уже возле самой опушки. Было видно, как заячьими прыжками, петляя, он несся к лесу. По нему стреляли.

Лес чередовался с зеленеющими полянами и кустами березняка. Петляя, Бумбараш продолжал бежать по лесу, хотя выстрелы стихли. От испуга и отчаяния он ничего не видел перед собой.

Врезался в дерево.

Метнулся в сторону.

Спотыкается, падает.

Он сидит на свежей траве. Видит на ноге веревку, о которую споткнулся. Тянет веревку к себе, сматывает. На другом конце — землемерский колышек. Бумбараш вынимает его из веревочного узла, растягивает узел в широкую петлю.

Потом он смотрит через петлю на мир… Всовывает голову в петлю. Замирает…

Доносится романс:

В белом платье с причудливым бантом У окна, опустив жалюзи, Я стояла с одним молодым адъютантом, Задыхаясь, шептал он: «Зизи…»

На траве под березой граммофон; шипя, вертится пластинка.

Женский голос:

И на чем-то настаивал мило. Был он в меру застенчив и храбр. И тогда я сама, я сама потушила Надоевший уже канделябр. Как приятны интимные встречи! Как приятна любезная речь! Но тушите, тушите, пожалуйста, свечи, Если пламя хотите зажечь!

Посреди леса на поляне поставлена ванна. В облаке взбитой мыльной пены белеют оголенные плечи Софьи Николаевны, бандитской атаманши. Парикмахер (из бандитов) колдует над ее прической, под ванной раскочегаривает огонь бандит-истопник.

Неподалеку важно полулежит в мягком кресле Гаврила Полувалов. Он встает и, подойдя к ванне, шепчет что-то приятное на ухо Софье Николаевне.

Будто мотылька к пламени свечи, тянет Бумбараша к людям. Он выходит из-за деревьев. Ступает осторожно, загипнотизированно движется мимо Софьи Николаевны. Гаврила замечает его, узнает, вскрикивает:

— Он! Красный! С моим синяком!

Бандиты хватаются за винтовки.

— Господа! Одну минуточку! — с радостным азартом приговаривает Софья Николаевна. — Я сама! Эта дичь — моя!

Ей подают кольт, и она прицеливается.

Бумбараш убегает, петляя и озираясь. После каждого выстрела он подпрыгивает, на лице жалкая улыбка.

Стреляет одна лишь Софья Николаевна. Бандиты стоят вокруг. Ближе всех к ней — Гаврила, он кричит:

— Сонечка, он же уйдет!

Софья Николаевна стреляет неважно, и Гаврила помогает ей целиться.

— Левее, левее! Еще, еще!

— Мешаете, Гавриил! — капризно говорит она.

Бумбараш увертывается от пуль.

Он взбегает на бугор, скатывается вниз, в заросли густого кустарника. Спасен!

Бумбараша по-прежнему тянуло к пахнущему дымом человеческому жилью.

Но деревни он обходил кружным путем, боясь неожиданных встреч.

Тянуло его и к дорогам, но как только он видел красноармейский обоз, то загнанным зайцем убегал в овраги.

Видел издали роту белогвардейцев, видел бандитов и ландо Софьи Николаевны и однажды даже заприметил на шляху рыжечубого младшего командира Заплатина. Или это ему со страху показалось?

Услышав на дороге отдаленный конский топот, Бумбараш свернул в цепкие густые заросли гусиной лапки. Убегал. Несся. Ободрал лицо.

Вдруг лес кончился, как бы отступив перед большим холмом. На нем была построена ветряная мельница, окруженная бревенчатым частоколом. Посреди двора стояла хата мельника, крепкая, основательная. Хата как хата, только над ее крышей почему-то был вывешен на жерди белый мучной мешок.

В лесу заржал конь.

Бумбараш решился. Он бесшумно приоткрыл калитку, шмыгнул во двор. Там он нашёл большой густой куст и притаился среди веток и листьев.

Только успел устроиться понеприметнее, как из хаты вышел маленький сморщенный старичок, весь седой и легкий. Настоящий дед-лесовик!

Старик мельник идет по двору с чашкой свежего сотового меда. Очень захотелось Бумбарашу медку!

Выйти к мельнику? Или сидеть, не шевелиться? Бумбараш был в нерешительности…

В ворота сильно стучат. Старик мельник семенит через двор, отодвигает засов.

Въезжают подводы с бандитами и ландо с граммофоном и Софьей Николаевной. Подводы скрипят под тяжестью наваленных на них тюков, чемоданов, узлов, ящиков.

Бумбараш не шелохнется. Притаился в кустах.

Подводы останавливаются перед хатой мельника. Гаврила, спрыгнув с облучка, спрашивает:

— Мешок давно вывесил?

— Не очень, — хихикнул почему-то старик.

— Что — красный с синяком? — допытывался Гаврила.

Старик мельник, не ответив Гавриле, кинулся с учтивым вопросом к Софье Николаевне:

— Извольте, мадам, сразу подать иль на десерт?

— В погребе красный? — спросила Софья Николаевна.

— Где ж ему кукарекать? — улыбнулся старик мельник.

— Сперва разгрузим, — сказала Софья Николаевна, — а свести знакомство — успеем!

Обвешанные оружием бандиты стояли вокруг, прислушиваясь к их разговору.

Софья Николаевна сказала:

— Складывайте, ребятки, богатство. Что стоите?

,Добыть небось было потяжелее, чем сгрузить?

Бандиты загасили цигарки, спрятали их в картузы и шапки и, поплевав на ладони, взялись стаскивать с телег награбленное добро.

— Чего привезли-то? — осведомился старик,

— Приданое, — засмеялась Софья Николаевна. — Буду после войны выходить замуж за какого-нибудь графа или губернатора. На всю жизнь обувью и мануфактурой обеспечена!

— Ежели раньше не пропьем, — заулыбался один из бандитов, взваливая на спину тюк.

— С поезда богатство, что ли? — поинтересовался старик мельник.

— С поезда, — важно кивнул Гаврила. — Пикнуть не успел, как под откос спустили.

— Живу в глухомани, — жаловался старик, — даже не ведаю, какая власть в уезде. Белая или красная?

— Какая б ни была власть — лишь бы питья и любви всласть, — хохотнул бандит

Когда бандиты подтащили к хате мешки и тюки с награбленными вещами, старик мельник ловко подсунул крюк под карниз стены, зацепил за край доски и потащил в сторону.

Что-то заскрипело, завизжало, и часть стены откатилась в сторону, открыв темную дыру с ведущей вниз лесенкой. Тайник!

— Хитрая штука, — ухмыльнулся бандит.

— Плевое дело, а в жисть не догадаться, — добавил Гаврила.

— А как мой гость в погребке услышит? — усмехнулся старик мельник.

— Пускай слышит, — ответила Софья Николаевна. — Если кому и расскажет, то разве что на том свете!

Над крышей Мельниковой хаты полощется белый мучной мешок.

— Ну а теперь, старый, подавай свой десерт! — приказала Софья Николаевна.

Старичок мельник засуетился возле погребка, отодвинул засов на двери, приказал:

— Вылазь, анчихрист!

Из погреба понуро стал выбираться человек, шаг за шагом по крутой лесенке.

Бумбараш, притаившись, сидел в кустах. Сначала Бумбараш увидел, как из погреба показалась кепка с наши той красной звездой, потом спина в новой, измазанной мазутом гимнастерке… Знакомая гимнастерка!

Так это ж Яшка Курнаков! В его, Бумбараша, гимнастерке!

Выбравшись из погреба, Яшка молча остановился у раскрытой ляды, будто возле черного провала вырытой могилы.

— А, встретились, землячок, — сказал, подходя к нему, Гаврила Полувалов. — Известно ли тебе, что ты своей дурацкой бомбой моего Петьку Кандыбенка убил? Посчитаемся, землячок!

Гаврила собрался было грохнуть Яшку в ухо, но Софья Николаевна его остановила.

— Не порть, Гавриил, картину перед обедом.

Бандиты накрывали посреди двора стол, таскали самогон, закуску.

Перед глазами Бумбараша все время находился Яшка. Бумбараш сжимал кулаки и кусал от бессилия сухие потрескавшиеся губы, когда слушал то, что говорил бандитам мельник.

— Стучится под утро, вижу — красно-большевистской масти! А он аж трясется: «Имеется ли, дедушка, пожрать чего борцу против тирании богатых?» Я ему с ласковостью: «Как не быть, голубчик красногвардейчик, вон в погребке медок сотовый, да сметанка молодая, да сальдо. Доставай только сам, кости у меня старые, от сна теплые, от подвальной сырости скрипеть будут!» Ну, он в погреб мой — скок, а я к ляде — прыг! Значит, крышку — хлоп! Ох, и орал он да такой стук-грюк учинил! А бока в моем погребе каменные, цементом обмазаны, ляда шинным железом окована! Всю ночку бесился, а к утру угрелся и за светлое будущее стал агитировать. Потом утих.

Бандиты слушали его, ржали.

— Ай да лесовик!

— Ай да Егорыч!

Посреди стола возвышалась ведерная сулея с самогоном; вокруг нее стояли сковороды с яичницей, свернутая в лоснящиеся круги домашняя колбаса.

— Позвольте наполнить стопки? — уважительно обратился к Софье Николаевне Гаврила.

Она кивнула, и он взялся за сулею.

Яшку Софья Николаевна усадила возле себя и кокетливо заглянула ему в глаза:

— Выпьем, большевичок?

— С бандитами не пью! — выпалил он.

— Ну какая же я бандитка? — обиженно надула губы Софья Николаевна. — Я этуаль, голубчик! Санкт-петербургская этуаль… Ты хоть знаешь, что это такое?

— Буржуйские слова мне ни к чему! — отрезал Яшка.

Софья Николаевна вгляделась в его лицо.

— А на твоем лице написано, что твоих бабушек кре-епко любили аристократы.

Гаврила склоняется над ней. Полон внимания, млеет от ее слов. И выражение лица было таким, как в тот день, когда он читал в журнале «Нива» светскую хронику.

Софья Николаевна вздохнула.

— И меня любили аристократы. Сам банкир Рукавишников за мной экипаж присылал…

Слушал ее в кустах и Бумбараш. Видел Яшку, Гаврилу, бандитов… Их было много — больше двадцати, все с оружием, а у него — только кулаки, которые он сжимал в бессилии…

— …а я была молоденькая! — рассказывает Софья Николаевна. — Рукавишников мне говорил: «Софочка, пойдемте направо, в Большой театр». — А я ему капризно: «Нет, Рукавишников, я желаю налево — в Малый!..»

— Яшка тоже здорово калякает, — склонился над Софьей Николаевной Гаврила, — только ты — о том, что было, а Яшка про светлое будущее! Так здорово брешет, аж чих от смеху нападает!

— Ну-ну, — заинтересовалась Софья Николаевна, — расскажи, большевичок! Сызмальства люблю сказки!

— Ты!.. — не выдержав, крикнул Яшка. — Да ты!..

— А ты знаешь, кто я? — вежливо спросила Софья Николаевна.

— Знаем! Знаем! Ты, Софочка, — внучка! Самого Степана Разина ты внучка! — закричали бандиты, хотя их не спрашивали.

Яшка, подманив ее пальцем, проговорил негромко, бросая слова ей в лицо:

— Ты!.. Пыжишься!.. A y самой глаза — будто у побитой облезлой собаки!.. Потому как ты… — Он наклонился к ее уху и зашептал что-то обидное.

Она не сразу поняла, что он шепчет, переспросила:

— Что-что?

Он еще пошептал, и она резко отпрянула.

— Ну ты, хам! Ах, какой мерзавец! Такое посмел сказать мне — женщине и внучке самого Степана Разина?! Ах, мерзавец!

Яшка кричал:

— Свинья ты самозванная, а не внучка великого борца за свободу трудового народа.

К нему кинулись бандиты. Ближе всех был Гаврила, он схватил Яшку за ворот Бумбарашевой гимнастерки и разорвал ее до пояса.

— Сейчас я т-тебя за Петьку Кандыбенка!.. — кричал он.

— Гавриил!.. — укоризненно покачала головой Софья Николаевна.

Она отстранила Гаврилу и бандитов:

— Голубчики, вы ж у меня такие культурные!

— Верно, внучка! — польщенно закивали бандиты.

— Убить такого хама — это слишком нежно! — сказала Софья Николаевна. — Закопать его! Закопать в живом тепленьком виде!

Молча смотрели бандиты. Медлили. Думали — атаманша шутит. Даже им, бандитам, убийцам, стало жутко в эту минуту.

— Закопать! — прикрикнула Софья Николаевна. — Старик, лопаты! — крикнула она мельнику. — Гаврила! Хомяк! За работу!

Бандиты связывали Яшке руки, а он улыбался, презрительно смотрел на Софью Николаевну.

И она взвизгнула:

— Сейчас же! Сию секунду!

Бумбараш видел, как тащили связанного Яшку.

Когда бандиты с Яшкой скрылись за углом хаты, Софья Николаевна уселась за стол и плеснула в стакан самогону. Жестом пригласила остальных, засмеялась.

— Бал не окончен, голубчики!

Но пить никому из бандитов не хотелось. Слонялись по двору — понурые, ошеломленные.

Тогда она запела. Подпевать ей не стали.

Оборвала песню на полуслове.

— Ну?.. Сопеть будем хором?

Из-за хаты донесся крик Яшки:

— Будьте прокляты, убивцы!

Его били. Бумбараш слышал глухие мягкие удары, вырвавшийся сквозь стиснутые зубы стон…

— А это тебе за бомбу! Вот тебе!.. А это тебе за Петьку Кандыбенка! — рычал голос Гаврилы.

В отчаянии Бумбараш схватился за камень… Соображал он уже плохо и совсем не думал, что с ним самим произойдет через несколько минут.

Он ринулся туда, где Яшка. И тут же замер. Раздались выстрелы. Пули зажжикали в кустах вокруг него.

И он вынужден был прижаться к земле. Лежал. Смотрел вверх, на него сыпались срезанные выстрелами ветки.

А во дворе, где гуляли бандиты, произошло следующее. Чтобы развеселить приунывшую свою братию, Софья Николаевна вскочила на стол. Стук каблуков, грохот падающей посуды, топот… Она танцевала, палила в сторону леса из кольта и пела:

Я так прелестна И бесподобна, Я, как известно, Для всех удобна. Я — жевузем, Я так хочу! Давайте вместе подуем на свечу!

Бандиты принялись стрелять вместе с ней подпевая:

Любовь, как вьюга, А мы кочуем И друг без друга Мы не ночуем. Я — жевузем! Я так хочу! Давайте вместе подуем на свечу! Любовь — загадка, Ей нет решенья, Сначала сладко — Потом мученья! Я — жевузем! Я так хочу! Давайте вместе подуем на свечу! Любовь — отрава, Поди попей-ка! Судьба индейка, А жизнь — копейка!..

Холмик свежей земли — могила Яшки. Тихий рассветный час. Бумбараш положил на могилу помятый Яшкин картуз с пришитой крупной матерчатой красной звездой.

— Эх, Яшка, Яшка! Дворцы и фонтаны! Сказочная жизнь. Не пошел я с тобой против Гаврилы, устал я от двух годочков в окопах… Без войны хотел пожить с Варей… — Бумбараш вытирает рукавом слезы. — А оно вот как все вышло!.. Бегаю ат всех, прячусь! А в кустах — что я мог? Будто контузило меня!.. Факт, испугался! Ты прости меня, Яша! Но ты не думай! Ты лежи спокойно! А я посчитаюсь с ними за тебя! Посчитаюсь! Сколь раз увижу — столь раз убью! Сколь раз увижу — столь раз убью! Я посчитаюсь за тебя, Яша!

Произнеся эту клятву, Бумбараш пересек старый заросший травой шлях и пошел по давно не кошенному полю…

 

Вторая серия

По ночам Бумбараш мерз, дожди встречал под открытым небом. Голодный, небритый, босой бродил он сырыми лесами, и в ушах больно и мучительно возникал голос погибшего друга Яшки Курнакова:

«…Бумбарашка! Да ты живой, чертяка этакий!

…Да ты не печалься! Придет пора, выдаст тебе комячейка жену покраше Варьки! Дворец на каждую семью построим! С паровым отоплением! А завалинки из кафеля! На балконе чай с лимоном будешь пить-распивать!»

Печально стояли вокруг затопленные паводком березы. Будто тоже слушали голос Яшки — обидный укор Бумбарашу, его израненной совести:

«…А ты научи нас! И пойдем вместе бороться за такую жизнь, чтобы…»

«…С бандитами не пью!»

Под вечер, понурив голову, Бумбараш сидел у костра. Думал, вспоминал недавнее, терзался душой… Вздохнул.

— Эх, Яшка, Яшка!

Потом потянулся к каске, в ней давно уже закипела похлебка…

Чернявый расхристанный парень появился невесть откуда. Скалил неровные зубы.

— Оставь малость!

Бумбараш вскакивает. Толстая ветка оказалась под рукой. Он замахнулся.

— Ни с места! — весело заорал чернявый. — Руки вверх!

Бумбараш увидел над его давно не чесанными патлами занесенную руку, а в руке бутылочную гранату, поднятую вполне угрожающе… Бумбараш вдруг повел себя странно: уселся безмятежно, даже в каску заглянул и похлебку попробовал.

Парень нахмурился.

— Чего руки не поднимаешь?

Бумбараш молча и загадочно улыбался.

— Чего ржешь? Смешно, да? — спросил парень.

На два вопроса Бумбараш дал один ответ:

— Потому рук не поднимаю и смеюсь, аж ржу, что скрозь твою гранату луна видна. Как скрозь однотрубную биноклю!

Теперь настала очередь улыбнуться свирепому парню. Он присвистнул и поглядел на свою гранату с досадой.

— И верно, пустая. Даже порожняя. А я, Левка Демченко, только разглядел… — медленно произносит парень, желая завести знакомство.

Потом Левка Демченко поет:

Как за меня матушка все просила бога, Все поклоны била, целовала крест, А сыночку выпала дальняя дорога Хлопоты бубновые, пиковый интерес. Журавль по небу летит, Корабль по морю идет. А что меня куда несет по белу свету? А где награда для меня? А где засада на меня? Гуляй, солдатик, ищи ответа. Ой, куда мне деться? Дайте оглядеться! Впереди застава, сзади западня, Белые, зеленые, золотопогонные — А голова у всех одна, как и у меня. Журавль по небу летит, Корабль по морю идет. А что меня куда несет по белу свету? А где награда для меня? А где засада для меня? Гуляй, солдатик, ищи ответа. Где я только не был! Чего я не отведал: Березовую кашу, крапиву, лебеду… Только вот на небе я ни разу не обедал Господи, прости меня,— Я с этим подожду.

А наутро они шли по дороге. Спорили.

— Разнесем гада — и все дела! Вместе с его мукомольней и награбленным добром! — горячится Левка.

— Нет, — возражает Бумбараш. — Одного его я и сам мог укокошить! Банду бы завлечь!

— Если всю банду — тогда надо приставать до красных, — говорит Левка.

— Мне до красных нельзя, — качает головой Бумбараш.

— Вот видишь, чего получается! И банду тебе охота завлечь и до красных идти неохота…

Бумбараш молчит.

— Из-за шинели, да? — допытывается Левка. — Но не все же красные — рыжие командиры.

— Видать, не все, — соглашается Бумбараш. Он решился. — Была ни была!.. Зови красных! Я в погреб сяду, мельник свой мешок над крышей вывесит, банда нагрянет, а ты тут как тут с эскадроном!

Уж лучше я в погреб сяду! — горячится Левка. — Я ж их голыми руками возьму!

— А мне к красным идти? — спрашивает Бумбараш. — Нет уж!

И опять они спорят, пререкаются…

— Подтянись! Шире шаг! — доносится команда, и они скатываются в овраг.

Пыль катится по шляху. Идет четвертая рота.

Впереди на коне — красный командир Сергей Чубатов; замыкают строй единственное в роте малого калибра орудие и полевая кухня; в ней что-то варится — стелется по шляху дымок.

Из оврага осторожно выглядывает Левка.

— Мясо варится… — по запаху определяет Левка. И смотрит на Бумбараша — Может, пристанем?

— Сперва погляди, нет ли среди них рыжих… — просит Бумбараш.

Левка вглядывается в красноармейский строй четвертой роты.

— Брунеты… два блондина… повар лысый, а на колесах мясо варится… Подойдем?

— Давай, как договорились, — говорит Бумбараш.

— А вдруг тот рыжий встретится? — спрашивает Левка. Он испытующе смотрит на Бумбараша.

— Что поделаешь, — разводит руками Бумбараш, — зато сполна рассчитаюсь за Яшку!

Строй четвертой роты, миновав излучину оврага, ушел далеко вперед. Левка и Бумбараш вышли на дорогу. Прощаясь, они пожимают друг другу руки.

— Хоть часок продержись! — говорит Левка.

— Продержусь! — обещает Бумбараш.

Мельничный двор — чистенький, мирный на вид. Кто бы мог подумать, что несколько дней назад здесь кипел пьяный бандитский разгул!

Перед хатой — вкопанный в землю одноногий столик. По обе стороны — скамьи.

Бумбараш старается держать на лице приветливую улыбку. Сидит за столом, поглядывает на ворота. Старик мельник ставит перед ним миску и ласково заглядывает парню в глаза.

— Отведай-ка, милок, медку свежего, сотового. С хлебушком больше любишь или как?

— С хлебушком, — кивает Бумбараш.

— А хлебушко ты с поджаристой корочкой любишь иль с мягонькой?

— С поджаристой, — отвечает с полным ртом Бумбараш. — Спасибо, дядя, помогаешь борцу против мировой контрреволюции!

Услышав последние слова, мельник стал еще более обходительным.

— Голубчик красногвардейчик! Может, самогону желаешь? Так полезай в погреб! Сам бы слазил, да старый я, ревматизма допекла! В погребе и капустка соленая, и колбаса жареная, и сметанка молодая!

— Самогон? — призадумался Бумбараш. — И колбаска? И сметанка? Где у тебя, дядя, погреб?

Бумбараш лезет в погреб.

Как только скрывается в темном проеме его голова, старик захлопывает ляду и задвигает засов. Потом садится на порожке, прикладывает ухо к ляде погреба.

Там тихо.

— Голубчик красногвардейчик, ты чего молчишь? — спрашивает старик мельник. — Ты чего там делаешь?

Бумбараш трудится в погребе вовсю: таскает мешки с мукой, заваливает изнутри дверь, подтаскивает бочонки… А старику мельнику отвечает:

— Колбасу, дядя, наворачиваю. Со сметанкой и самогончиком!

— Как это? — растерянно спрашивает старик. — А я ведь тебя запер. Неужто ты не слыхал.

— Слыхал, дядя, слыхал! — отвечает Бумбараш, вытирая рукавом лицо.

— Так чего ж ты молчишь? Давай, кричи, ругайся!

— Не, не хочу!

— Как это — не хочу? Почему — не хочу? Ты давай, кричи, ругай меня! Кого запирают, тот беснуется, стучит кулаками в дверь, сердится!

— Не буду, — говорит Бумбараш.

— Как так — не буду! — удивляется мельник.

Бумбараш закончил работу. Между ним и дверью — толстый щит из мешков, бочонков, окороков. Вяло, безразлично — лишь бы потешить старика — Бумбараш начинает:

— Ах ты старая сволочь! Запер человека!

— Ну вот, — доволен услышанным старик мельник.

— Ах ты гад-гадюка! — доносится из погреба.

— Вот хорошо! — радуется старик.

— Ах ты шельма! Ах ты змея подколодная! Я тебя разнесу! Ты у меня узнаешь! — ругает старика Бумбараш.

И снова над хатой мельника появляется белый мучной мешок из муки.

Съежившись, Бумбараш притаился в погребе. С улицы доносится свист.

Потом стучат. Старик мельник семенит через двор и отворяет ворота.

Бумбарашу весело и страшно. Банда на мельнице! Слышит топот коней, бандитский вопрос к мельнику:

— Ну чего сготовил на десерт?

— Красненького красногвардейчика! — отвечает голос мельника.

— Колбаску наворачивает в погребе?

— Со сметанкой, — хихикает мельник.

Шаги все ближе. Бандиты подходят к погребу. Сыплется на Бумбараша сверху труха.

Старик мельник склоняется над лядой и вкрадчиво говорит:

— Эй, красногвардейчик голубчик, ты чего там притих? Поел — и хватит! Теперь отворяй!

Бумбараш отвечает:

— Выкуси, старая лиса!

Старик мельник оборачивается к бандитам.

— Я его накормил до отвалу — и меня же оскорбляет без почтения к возрасту!

— Ну в этот раз ему от меня не уйти! — говорит Гаврила, узнав по голосу Бумбараша: — Эй, землячок, отвори!

Бумбараш расположился с комфортом. В дальнем углу погреба. За здоровенным чувалом с мукой, крепким, дореволюционной выработки, еще не стерлась надпись: «Торговый дом Кушниренко и сыновья».

— Вылазь — иль стрелять будем! Достанем — порубаем! — грозятся бандиты.

— Выкуси! — отвечает Бумбараш.

И в ответ стреляют. Пули прошивают дубовые планки ляды, отщелкивают щепы.

Пуля расколола глиняную обливную крынку — на Бумбараша плеснул молочный душ.

Потом разлетелись разбитые в решете яйца — на Бумбараша стали падать желтки.

А потом посыпалась густой пыльной завесой мука… Бумбараш зачихал, закашлялся.

Доносились в погреб крики бандитов:

— Вылезешь — просто застрелим! Не вылезешь — повесим!

— А то и живьем закопаем! Как твоего дружка Яшку! — хохотал Гаврила.

Вдруг выстрелы прекратились.

— Ур-ра! — слышится в погребе.

Строчит пулемет. Бумбараш вскакивает и кричит:

— Ур-ра! Смерть внучке-самозванке!

Бандиты отстреливаются, и Бумбараш кричит им:

— Сдавайтесь, гады! Вы окружены! Целым полком! Целой красной дивизией!

Бой смолкает. Где-то стонет раненый.

В тишине капает молоко из расколотой крынки.

Топают шаги над Бумбарашем.

Потом знакомый Левкин голос:

— Бумбарашка — жив?

— Левка-а!.. — орет Бумбараш.

Он оттаскивает от ляды мешки, откатывает бочонки.

— Вылезай, Бумбарашка! — торопит Левка.

— Сейчас! — нетерпеливо отвечает Бумбараш.

Он выдергивает из скобы бочоночные клепки. Теперь ляду легко открыть снаружи, что и делает Левка рывком.

Бумбараш выбирается из погреба. Он весь с ног до головы обсыпан мукой. На руках нанизаны кольца жирной лоснящейся колбасы. Он несет горшок со сметаной. Угощает Левку. И тот, обняв вырывающегося Бумбараша, принимается за еду, делится колбасой и сметаной с красноармейцами.

А Бумбараш вглядывается в лица убитых бандитов. Ищет Гаврилу, ищет Соньку…

Старик мельник встречал красного командира Сергея Чубатова хлебом-солью. Когда Левка подвел к ним обсыпанного мукой Бумбараша, старик не растерялся.

— Ваш хлопец — ото добре! Пожалуйте парнишку в целости! А я слышу: бандиты поблизости! Дай, думаю, спрячу в подвальчике!

Чубатов пожимает Бумбарашу руку. Рад знакомству.

А вокруг них суетится мельник.

— Колбаски жареной не желаете? И первач у меня добрый и огурчики малосольные!

— Спасибо, дедушка, малость угостимся, — благодарит мельника ничего не подозревающий Чубатов.

— Это — дедушка? — указывает на старика Бумбараш. И подступает к старику вплотную: — А где «внучка»?

— Какая — внучка? — прикидывается дурачком старик.

— Сонька!.. Которая тут танцы разводила?..

— Все, которые здесь были, полегли под ихними геройскими пулями! — заискивает перед Чубатовым старик мельник.

— А Гаврила где? — допытывается Бумбараш.

— Начальству за Соньку неизвестно, откуда мне, бедному старцу, знать? — ищет поддержки у Чубатова старик.

Левка хмурится:

— Нас, старик, не проведешь! Нам с Бумбарашем доподлинно известно, что у тебя тут бандитская малина!

— Какая малина?! Никакой малины — только черная смородина! — засмеялся мельник.

— У тебя здесь притон, — сказал Бумбараш.

— Хи-хи-хи — притон? У старикашки убогого? Господь с вами! — кричал старик.

Бумбараш подошел к знакомой стене, достал из знакомого места крюк и поддел за нижнее бревно. И стена медленно стала отодвигаться в сторону, открывая вход в тайник…

Старик мельник смотрел слезящимися, мутными от ненависти глазами.

— Подохнете в своей коммунии, лентяи! От голодухи! Будьте прокляты, голодранцы несчастные!

Левка заглянул в тайник и отпрянул.

— У, как нахтулином пахнуло! — сказал он.

Не спуская глаз с тайника, старик мельник присел на край сосновой скамейки. И вдруг, резко опрокинувшись на бок, свалился на землю.

К нему кинулся Левка, стал поднимать:

— Что же ты, дедушка, падаешь?

— Симуляцию разводит! — говорили красноармейцы. — Нечего, бандит, придуриваться!

Бумбараш вгляделся в матовое застывшее лицо старика, в стекленеющие глаза и процедил жестко, подавляя в себе жалость:

— Преставился… не смог расстаться с награбленным добром! — И повторил то слово, которое кричал перед смертью Яшка Курнаков: «Убивец!»

Утром по селу катит веселая телега. На облучке Левка Демченко, рядом Бумбараш. Позади них разложены вывезенные из бандитского гнезда вещи — барские халаты, шубы с отороченными мехом рукавами и подолами, клетчатые пиджаки, туфли…

Следом за телегой гомонящей толпой валят крестьяне. Тянут шеи к невиданному добру, переговариваются:

— Тебе бы, кум, такую кужушину! В клетку и на вате!

— Да то ж коверкот простой помол!

— А мне бы, Христя, те бабьи лапти из кожи с тесемками до самых колен!

— Кто знает — за гроши то добро будут выдавать иль так?

— Даром!

— Даром, Егор, только в раю!

— А коммунизм што? Будто не рай на земле?!

— Агитируй!

— А то нет?! По новому вполне равноправному времени все будет бесплатно!

— А кто же тогда работать будет?

— Как — кто? А сознательных дурней зачем бог на землю пустил?!

Телега останавливается у крайней хаты. Покосившийся плетень. В жадном молчаливом ожидании смотрит в телегу бедняцкая семья — молодица, полуголые ребятишки, столетняя старуха.

Левка Демченко встает в телеге во весь рост, смеется:

— А ну, барышня крестьянского происхождения, задери ногу до меня поближе, примерю, сгодятся ли на тебя чоботы барского вида?!

Левка призывно размахивает высокими шнурованными ботинками и кличет к себе молодицу.

Но та вдруг уткнулась лицом в плетень и громко заплакала. Ребятишки прижались к матери.

— Чего разревелись? — растерянно развел руками Бумбараш. — Мы — красные! Мы не тронем!

— Мужика у ей убили… Бандиты… — зашамкала беззубым ртом старуха. — Сына моего… Позавчера… — И тихо забормотала себе что-то под нос.

Левка соскочил с телеги и, схватив молодицу за плечи, повернул к себе:

— Жертва, значит? Бери! Получай! Пролетарии всех стран, соединяйтесь!

Выдернул из реквизированного барского имущества малиновый бархатный халат:

— Пользуйся! Помни революцию!

Поверх малинового халата Левка набросил на молодицу полосатый шерстяной плед. Шаль с бахромой — тоже ей. Жилет, скатерть, бальное платье — Левка наваливал на молодицу вещи, и скоро ее за ними не стало видно. А он разошелся — наваливает и наваливает.

Молчаливо и, похоже, одобрительно кивал ему с телеги Бумбараш, который тоже жалел молодицу.

Пожилой красноармеец положил на плечо Левке руку и указал на притихших крестьян:

— Про них вспомнил?!

Вслед за словами пожилого красноармейца из толпы крестьян раздались недовольные голоса:

— Хватит ей добра! Нам не достанется!

— Будто у ней одной мужика убили?!

Телега заскрипела и покатила к соседнему двору, где ее дожидалась еще одна бедняцкая семья.

Ноги в рваных солдатских ботинках и чиненных-перечиненных сапогах, башмаки, перевязанные проволокой; лишь изредка встречаются сапоги и ботинки в сносном, терпимом виде. Но большинство «просят каши».

Так обута четвертая рота — красноармейский отряд особого назначения по борьбе с бандитизмом.

Командир роты Сергей Чубатов перед строем.

А вокруг строя — счастливые крестьяне, все в обновках. Разгуливают. Один во фраке и лаптях. Другой в цилиндре, но босиком, третий в полосатом пиджаке…

Сергей Чубатов обвел усталым взглядом своих орлов и вздохнул.

— Самая тяжкая из всех работ на порабощенной буржуйским игом земле — это воевать! Трудно, хлопцы! Особливо, когда ты не одет, не обут, как тот портовый босяк. А впереди — не мед с яблоками! Придется, эх, придется не раз еще давить белогвардейскую сволоту в том или ином мерзком обличье! В последнем, разгромленном нами бандитском гнезде нашлась некоторая обувка, сгодная для мужчинской ноги. Хоть не форменная, зато в целости, а также малоношенная!

Пожилой красноармеец шепнул соседу:

— Так это ж кому достанется? Почитай, никому.

— Вот что, мои хлопцы, — продолжал Сергей Чубатов. — Почти всем одинаково требуется обувка, а вы сами видите, в каком она жалком количестве. Двадцать девять пар! В то время когда мы имеем в роте восемьдесят процентов поголовно разутых! А потому я отберу из вас тех, у которых обувные дела совсем поганые, а они метнут промеж собой жребий!

В строю разом заговорили; каждый предлагал свой способ дележа.

— Зачем отбирать? Пускай все тянут жребию, коль равенство!

— Да ты, командир, в открытую выдавай! Будто не видишь, у меня одного башмака вовсе нету!

— Заткни глотку, черт! Куда его дел? Еще вчера был!

— Вчера был, а сегодня совсем разорвался!

— Брешет, а потому дать ему в рыло, сукину сыну!

Сергей Чубатов прикрикнул:

— Ладно там! Как сказал, так и будет!

Он остановился возле молоденького красноармейца в рваных опорках, спросил:

— А холявы где?

— Мыши съели, — ухмыльнулся красноармеец.

— Выходь для жребия! — приказал Сергей Чубатов.

Оглядев ноги Левки Демченко, он остался доволен его обувью и прошел мимо.

— Меня пошто пропустил? — крикнул вслед Левка.

Сергей Чубатов обернулся на его голос, но отвечать не стал.

Потом в раздумье постоял перед Бумбарашем. Но и его не стал вызывать для жребия…

Бумбараш смолчал.

Но Левка не утихомиривался.

— Революция — она для полной и окончательной справедливости делалась! Мы с Бумбарашем то бандитское гнездо надыбали — и нас же обходят! В штабах небось поодетые-пообутые! По три комплекта имеют! Где же после этого всеобщее революционное равенство?!

— Довольно, Демченко! — оборвал его Сергей Чубатов.

— Пропади я пропадом, если не токмо в наряд, а хоть куда пойду! — выкрикнул Левка.

— Пойдешь, куда команда будет, — спокойно сказал Сергей Чубатов и остановился возле следующего бойца.

Тот был в драных лаптях и обмотках.

— Выходь к жребию! — скомандовал Чубатов.

Но красноармеец не сдвинулся с места. Свое нежелание выходить он объяснил так:

— Наша комячейка постановила: партейные пускай не претендуют!

— Помереть можно! — засмеялся Левка, которому своим отказом красноармеец как бы утер нос, — Неужто все партейные с такими совестливыми вертифлясами?

— Все, — спокойно и скромно ответил красноармеец в лаптях. — Мы, партейные, и в лаптях проходим, а в справной обувке пускай пока что несознательные походят и через ту привилегию к светлым идеалам приобщатся!

Теперь в том строю стоят ноги красноармейцев в крепкой, хоть и гражданского покроя обуви. В сандалиях с дырочками, в старинных охотничьих с ботфортами сапогах, в узконосых бальных лакированных полуботинках (а над ними солдатские обтрепанные обмотки), в фетровых, окантованных узкой желтой кожей помещичьих сапожках… Вперемежку с ними — полуразвалившиеся военного образца ботинки и лапти. Это стоят члены комячейки.

Звучит команда Сергея Чубатова:

— На-а-пра-аво-о-о!.. Пря-ямо-о! арш!

Разномастная разнокалиберная обувь, взбивая проселочную пыль, мягко поворачивается и начинает свой марш по степям, перелескам, селам и деревням, через овраги, рощи, — путь нелегкий, политый кровью, охваченный огнем и смертью.

Марш четвертой роты Дрожи, буржуй, настал последний бой! Против тебя весь бедный класс поднялся. Он оглянулся, засмеялся, Все цепи разорвал И за свободу бьется, как герой! Ничего, ничего, ничего! Сабля, пуля, штыки — все равно! Ты, родимая, ты дождись меня. И я приду, Я приду и тебя обниму — Если я не погибну в бою В тот тяжелый час, За рабочий класс, За всю страну! Бедняк трудящий с нами навсегда, У нас один повсюду враг заклятый Весь черной злобою объятый Кровавый капитал, Он не уйдет без бою никогда. Ничего, ничего, ничего! Сабля, пуля, штыки — все равно! Ты, родимая, ты дождись меня. И я приду, Я приду и тебя обниму — Если я не погибну в бою В тот тяжелый час, За рабочий класс, За всю страну! Мы победим: за нас весь шар земной. Разрушим тюрьмы, всех богов разгоним. Мы наш, мы новый мир построим Свободного труда! И заживем коммуной мировой!

Идут, вышагивают под этот марш ноги, мелькает та самая, реквизированная из бандитского гнезда обувь…

Идут ноги красноармейцев четвертой роты под звуки пулеметных очередей и орудийных выстрелов.

Строй продолжает свой путь,

теряя бойцов,

редея…

Выстрелы сливаются в тяжкую канонаду боя.

На изрытой окопами и воронками земле лежат, раскинув руки, убитые красноармейцы, и на их ногах сандалии с дырочками, старинные с ботфортами высокие охотничьи сапоги, узконосые бальные полуботинки (а над ними обтрепанные обмотки), окантованные узкой желтой кожей помещичьи сапожки… А вперемежку — полуразвалившиеся, стянутые проволокой ботинки и лапти членов ротной комячейки…

…Четвертая рота разбита. Белые перевалили уже через железнодорожное полотно и рвутся к полустанку.

Возле единственного в роте малого калибра орудия — Сергей Чубатов и трое красноармейцев в лаптях. В свое время ротная комячейка постановила, что будет получать обувь в последнюю очередь — после беспартийных. Да так и не дождались эти трое, не дошла до них очередь на справную обувку!

Взвизгивают пули.

Один за другим гибнут бойцы возле пушки. Бумбараш и Левка Демченко заменяют их. Ранен Сергей Чубатов, но продолжает командовать.

Снаряд за снарядом садит в белых маленькое ротное орудие.

Наступающая белопогонная цепь споткнулась, залегла.

Замолкает пушка.

Левка оборачивается и орет:

— Тащи снаряд, ну?

— Нету больше! Хоть кукурузой заряжай! — отвечает Бумбараш.

С опаской поднимаются с земли белопогонники.

Вот они бегут по полю и издали видят: у пушки трое красноармейцев. Прижались к стволу, и Левка Демченко — последний наводчик — за спусковой ремень держится.

— А-а-а!!! — закричали белые. — Сдавайтесь, лапотники! Даешь в плен красную орудию!

Бегут к пушке, а Левка, отчаянно засмеявшись, потянул за спусковой ремень… Но не рвануло: Левка только вид сделал, что хочет подорвать орудие.

Белые разбегаются в разные стороны.

Левка хохочет… И Сергей Чубатов улыбается, хоть и понимает, что они обречены.

Чубатов вдруг поглядел на Бумбараша и что-то зашептал Левке.

Левка качает головой:

— Не уйдет! Кладу голову под топор, что не уйдет. Он такой!..

Тогда Чубатов находит в своей командирской сумке карандаш, лоскуток бумаги и пишет несколько слов… Потом заклеивает конверт и, подозвав Бумбараша, протягивает со словами:

— Пакет особливой важности! Отнесешь нашим! Кого первого со звездой увидишь — вручай твердо и убежденно! И от себя добавь про нас: заклинили орудие, взорвались, напоследок погубив как можно большее количество беляцких погонов. Понятен приказ?

— Да понятно… — с неохотой повинуется командиру Бумбараш.

Сергей Чубатов улыбается.

— Исполняй приказ в горизонтальном виде и положении!

Стелясь по земле, ползет Бумбараш, то и дело оборачиваясь к товарищам, оставшимся у орудия…

Левка еще раза два пуганул белых… И те решили: трусит красный, не желает взрываться.

Белые осмелели, подбежали вплотную, окружив пушку густой галдящей толпой…

Бумбараш видел, как весело, со всей силы дернул Левка Демченко за спусковой ремень…

Взрыв.

Оседает развороченная черная земля.

Лежит в пыли тяжелый стальной, с рваными зазубринами на краях обрубок орудийного ствола. Все, что осталось от маленькой пушки и ее обслуги.

Бумбараш ползет. Проверил, в целости ли за пазухой пакет. Он на месте.

Бежит Бумбараш лесом. Мелькнула тревога на лице. Нет пакета! Испугался, ищет. А он — чертов пакет! — куда-то за спину съехал… Нашел, бежит дальше.

Вдруг голоса:

— Стой! Кого черт несет?

Бумбараш замер.

Видит — за деревьями кавалерист скачет по лесной тропе. Погоны на гимнастерке.

— Пропуск! — останавливают его часовые, они тоже в погонах. — Пароль?

— Бомба! — отвечает кавалерист, придерживая горячего коня. — Отзыв?

— Борисоглебск! — отвечают часовые.

А Бумбараш в нескольких шагах от них. Не шелохнется. Все слышит, на ус мотает…

Быстрым шагом идет Бумбараш. Лес вокруг. То и дело проверяет, на месте ли пакет.

Хлестко звучит чей-то голос: «Руки вверх!»

Бумбараш застывает. Оборачивается.

Молодой русоволосый солдатик в мятых засаленных погонах.

Он в нескольких шагах. Застиг, гад, врасплох. Держит Бумбараша на прицеле.

Ничего не поделаешь. Приходится поднимать руки.

Бумбараш мучительно думает, как выпутаться… Вдруг улыбка не к месту. Бумбараш качает головой, спрашивает уверенно — даже покровительственно:

— Чего ж ты, служивый, уставу нарушаешь? Сперва полагается пароль спросить, а потом хвататься и всякие неприличные слова говорить!

— Пароль! — заорал русоволосый солдатик, не спуская Бумбараша с мушки винтовки.

— Бомба, — ответил Бумбараш.

— Верно, — растерянно произнес солдатик.

— А я и отзыв знаю, — похвалился Бумбараш. — Хочешь, скажу?

— Давай!

— Борисоглебск! — выпалил Бумбараш.

— Верно, — подтвердил русоволосый солдатик. Он был обескуражен услышанным. И, принимая Бумбараша за своего, спросил — А где твои погоны, солдат?

Бумбараш не растерялся.

— Его сиятельство… — начал он сразу, — сиятельство граф, князь и барон главнокомандующий послали меня к красным в тыл… Поесть не найдется?

Русоволосый солдатик достал из кармана краюху, разломил пополам. Одну половину дал Бумбарашу, добавив к ней луковицу, вторую принялся есть сам.

— Рассказывай, — сказал он. — Ешь и рассказывай!

— Ну, красные меня зацепили, — продолжал Бумбараш, — потом судили под командованием самого председателя Военного отдела Трибунала, а также под соблюдением уполномоченного Особого отдела, — и с облегчением Бумбараш закончил — А я удрал! Издалека, служивый, топаешь?

— С важным донесением, — похвастал русоволосый солдатик, не желая отставать в своей значимости от Бумбараша.

— Покажь!

— А нету, — ухмыльнулся русоволосый. — Во мне оно! — Солдатик постучал себя по виску. — В моем котелке! Удобный я человек для донесений: красные схапают, пакет скушивать не надо! Все сведения в моем нутре!

— Врешь ты, — не поверил Бумбараш.

— Вру? Я? Скажи что-нибудь длиннющее да заковыристое — враз запомню. Даже с иноземными словами…

— С иноземными можно, — проговорил Бумбараш. — Мой батька как вернулся с турецкой войны, стал детей рожать да дурацкие имена им давать. Брат — Миланий, сестра — Миссисипи. Я лично Бумбараш — тоже придурковатое имя. Самый младший у нас Рокфор. А еще раньше были Террор, Провиданс, Мадрид — эти братья-сестры еще до меня поумирали. Язык сломаешь, пока всех назовешь!

К большому удивлению Бумбараша русоволосый повторил все сказанное без запинки — слово в слово! И добавил от себя:

— Меня самого господин полковник Корш иноземным словом прозвали — Феномен! «Тебе, — говорят они, — Стригунов, учиться, в тебе божий дар обитает необыкновенной редкости…». Рюмку их благородие полковник Корш каждое утро мне дает, в сытности моя служба.

— А далеко донесение несешь в своем нутре?

— На Семеновские хутора.

— А, Семеновские? — ахнул Бумбараш. — Да там вчерашней полночью такое зарево было… Уж не спалили ли красные партизаны те самые Семеновские хутора? Смотри, нарвешься!

Русоволосый солдатик поглядел на него с недоверием.

Разубеждать его Бумбараш не стал.

— Может, и не Семеновские хутора горели, а какие другие… Разве отсюда разберешь? Полезай-ка, служивый, на дерево, оттуда все как на ладони видать! Сам бы полез, да в том бою с красными ногу зашиб, вот посмотри!

— Что увижу, все запомню, будто по плану, — сказал русоволосый солдатик и полез на дерево, не выпуская из рук винтовки. К ней был примкнут штык. Лезть было неудобно.

— Давай подержу, — предложил свои услуги Бумбараш.

Но солдатик, не доверяя ему до конца, сделал вид, что не слышит.

Наконец умаявшись с винтовкой, солдатик пристроил ее на высокой ветке, уперев для надежности штыком в кору ствола.

Когда он налегке полез выше, Бумбараш с хрустом обломил сухостойную лесину… Русоволосый солдатик почуял опасность. Но он успел подняться высоко и достать винтовку не мог.

С лесиной наперевес Бумбараш разбежался, подпрыгнул…

Конец лесины задел винтовку — и славная русская трехлинейка грохнулась в траву.

Бумбараш ловко схватил ее.

От такого наглого коварства русоволосый солдатик заплакал.

— Гад! — закричал он в бессильной злобе, размазывая по лицу мальчишеские слезы. — Красная сволочь!

После таких слов Бумбараш взял его на прицел.

— Выкладывай донесение, которое в тебе, беляк!

— Чего схотел!.. Важную донесению ему! — заорал он возмущенно. — В аду будем красных жарить! На красных сковородках!

— Эх, хлопец! — вздохнул Бумбараш. — Не петушись, сперва послушай мое слово.

Русоволосый солдатик замолчал.

— Купил тебя благородие полковник Корш за стопку водки. С потрохами купил и твоим башковитым нутром, — говорил Бумбараш. — Да ничего… Агитировать нету времени. Супротив тебя как личности ничего не имею, к тому же благодарственно помню, как ты мне последнюю краюху скормил.

— Последнюю, — подтвердил русоволосый.

Кричать он уже перестал, присмирел, догадываясь, что его ожидает в скором времени.

— Неохота брать грех на душу, — признался Бумбараш, — но придется. Потому как твое донесение может повредить делу революции, а также памяти погубленной Яшкиной жизни. Так что считай, что я расстреливаю не тебя, а донесение, которое в твоем нутре!

Русоволосый солдатик завыл, и Бумбараш оборвал его вой выстрелом с близкого расстояния.

Степь. Открытая. Просторная. Палит солнце.

Бумбараш то бежит, то идет, торопится. Тяжело дышит. Издали приметил сруб пастушьего колодца, устремился к нему.

Бумбараш пил воду, когда услышал топот коней. Оторвал от ведерка губы, поднял голову — невдалеке катилась по степи пыль.

В сторону колодца скакал конный белогвардейский разъезд — всадников пятнадцать.

Бумбараш хватается за винтовку, лязгает затвором. Пятнадцать конников, а он один… Прыгает на сруб, хватается за цепь. Набирая скорость, вращается ворот. Вместе с ведерком, вцепившись в него обеими руками, Бумбараш скользит в колодец.

Конный разъезд подъезжает к колодцу.

Слегка раскачивается цепь, но колесо ворота уже неподвижно.

Привстав в стременах, офицер оглядывает степь. Спрашивает:

— Где же тот, что бежал?

— Не могу знать, ваше благородие! — тупо рапортует солдат.

В полутемном сыром мешке колодца голоса белогвардейцев чуть слышны. «Напоите лошадей!» — доносится до Бумбараша команда, и вскоре перед ним, едва не ударив по голове, падает с плеском ведро. Бумбараш помогает ему наполниться водой, и вот уже ведро вытягивают наверх.

Изо всех сил Бумбараш борется с желанием чихнуть. Но чих побеждает. Тут же наверху у сруба появляется белоказак. Он заглядывает в колодец, всматривается…

— Эй, кто там чихает?

— Черти домовые чихают! — насмешничают над казаком солдаты. — Тебе все чудится!

— А вот сейчас гранату в колодезь спущу, и увидите, что вода станет красной от крови, — упрямо отвечает белоказак. Он направляется к офицеру: — Ваше благородие, разрешите гранату кинуть! Там чихают! — И указывает на колодец.

Внезапно слышатся выстрелы. Не ответив белоказаку, офицер вскакивает на коня.

Из-за холма вылетают тачанки. Увидев белогвардейцев, буденовцы разворачивают пулемет.

В колодце, где дрожит от холода промокший до нитки Бумбараш, слышны пулеметные очереди, одиночные выстрелы, крики, топот удаляющихся коней.

Бумбараш шепчет:

— Мать честная, богородица лесная, вроде бы наши беляков шуганули!

А в колодец уже заглядывает буденновец. Он собирается опустить ведерко.

— Браток, эй, браток! — охрипшим голосом шепчет Бумбараш. Из последних сил, хватаясь окоченевшими пальцами за склизкие стены, он держится на поверхности.

Буденновец услышал, перестал звенеть ведерной цепью, придерживает рукой бревно ворота.

— Вытащи, браток! — просит Бумбараш. — Свой тут! Вытащи своего, браток!

Бумбараша вытаскивают. Солнечный жаркий полдень в степи, а он дрожит от холода и лязгает зубами. К полному своему недоумению, он нос к носу сталкивается с рыжечубым красным командиром Заплатиным.

— Жив, хоробрый герой? — с издёвкой спрашивает рыжечубый Заплатин и как-то странно смотрит на Бумбараша. Узнал…

— Вот так встреча… — произносит Бумбараш. — А шинель та досталась мне от бандита Гаврилы… и до моего села отсюда верст с полсотни…

— Молчать! — кричит Заплатин.

Он выталкивает Бумбараша в степь, поворачивает спиной и вытаскивает маузер.

— Молись, бандит, своей бандитской богоматери! — говорит Заплатин и по памяти читает приговор Бумбарашу: — «По поручению революционного трибунала дивизии имени Взятия Бастилии Парижскими Коммунарами…»

Заплатин целится в Бумбараша. Доля секунды остается до того момента, когда он спустит курок… Бумбараш вскрикивает:

— Стой! Пакет у меня! Особливо крайней важности! От самого бессмертного героя революции товарища Чубатова Сергея!

— От Чубатова? — насторожился Заплатин, услышав знакомую фамилию.

Взял протянутый Бумбарашем пакет, начал читать:

— «Красному командиру! Живи, Бумбарашка, и помни нас в счастливом будущем мирового коммунизму!» — Заплатин поднял глаза: — Чубатов — это не тот, что командир четвертой роты?

— Он самый, — ответил Бумбараш.

— Молчать! — прикрикнул Заплатин. — И не касайся своими бандитскими словами геройски погибших наших товарищей. — Он спрятал маузер. — А с тобой разберемся… И про Назаровского и про четвертую роту! — Он скомандовал: — Совков, ко мне!

Подбежал тот самый красноармеец, который тогда у трибунальского крыльца читал «Капитал» Маркса.

— За этого, — указал Заплатин красноармейцу на Бумбараша, — отвечаешь сам лично! Отвечаешь, пока не передадим его уполномоченному Особого отдела. Удерет опять, я сам тебя вот из этого моего маузера… Понял?!

— Понял, — ответил красноармеец Совков и хмуро приказал Бумбарашу: — Руки давай!

И он начинает связывать Бумбарашу руки.

Родное село Бумбараша пересекал широкий шлях. По обе стороны его стояли крестьянские хаты. Мимо плетней и притихших дворов отступала банда Софьи Николаевны Тульчинской. Она сидела в ландо и задумчиво слушала граммофон. Вокруг скакали верховые.

Вот она подняла грустные свои глаза и с улыбкой обратилась к Гавриле:

— Гавриил, желаю прикурить вон от той хаты!

Он усмехается, пришпоривает коня.

Вспыхивает хата.

Гаврила почтительно подносит зажженную от крыши головешку и Софья Николаевна прикуривает.

По улицам села скачут на конях бандиты, и хаты на их пути вспыхивают одна за другой.

Едет в ландо Софья Николаевна, слушает граммофон. В руке у нее дымится папироска. Софья Николаевна с удовольствием затягивается.

На краю села стояла прямая, как мачта, береза. Она тонкая, гладкая, почти без сучьев, и было совсем непонятно, как и зачем у самой обломанной вершины ее сидел Иртыш, сын Милания, старшего брата Бумбараша. Иртыш прижимал к стволу какой-то темный жгут. Вот он забил последний гвоздь, торжествующе вскрикнув, опустил жгут — и полотнище красного флага взметнулось в вышине по ветру.

— Отменно нас село встречает! Прямо-таки по учению Карла Маркса! Предвидел, что такой факт произойдет, да и не дожил до момента! — говорил красноармеец Совков, любуясь красным флагом на березе.

Он вел под конвоем Бумбараша, и штык винтовки бдительно касался связанных за спиной рук.

Бумбараш оборачивался к своему конвоиру и просил:

— Опусти, Совков, винтовку, не буду больше бегать!

— Иди, иди, не оборачивайся! — хмурился Совков.

— Все ж таки в мое село входим, — чуть не плакал Бумбараш, — такой для меня невиновный позор и срам на виду трудящихся крестьянского происхождения!

— Который раз запрещаю тебе говорить партейные слова и выражения, шпиён бандитский! — сердился Совков.

Они шли на левом фланге колонны, замыкающими;

А на правом фланге — впереди — ехал на коне Заплатин. За командиром тянулись пулеметные тачанки, санитарные повозки, шли в строю красноармейцы.

Односельчане смотрели из-за плетней на позор Бумбараша. Кое-кто злорадствовал:

— Дослужился, земляк?

Голоса односельчан обжигали Варвару. Смотрела на своего Бумбараша. И не выдержала — побрела через двор к своей хате. Голова, как и у Бумбараша, понурена. Стыдно ей — будто сама под конвоем.

Софья Николаевна отдыхала в маленьком лесном хуторе. Она сидела в палисаднике за вкопанным в землю столиком и пила из самовара то ли чай, то ли самогон. И если бы не палатка, возле которой стояли в пирамиде винтовки, и не пулеметы, то ее можно было бы принять за дачницу, выехавшую отдохнуть на сельскую природу.

Играл граммофон, но она не подпевала, как делала обычно. Была не в настроении, кусала губы.

— И батьку Золотого Карася, и Черкаша, и батьку Могляка, и батьку Оглоблю — столько наших за одно лето накрылось, — канючил неподалеку недовольный бандит, — теперь до нас проклятые красные добираются…

Приняв какое-то решение, Софья Николаевна крикнула:

— Мишель!

К ней подбежал бандит, по виду кулацкий сынок, а это французское имя совсем не сочеталось с крестьянской внешностью парня.

— Кто у нас с тех проклятых Дубков? — спросила она.

— Гаврила, — ответил бандит.

— Нет.

— Гавриил, — не поняв ее, поправился бандит.

— Да нет же! — нервно перебила она. — Кто еще с того села?

— Барохоня, хомяк… — начал перечислять бандит.

— Хомяк, ко мне! — позвала Софья Николаевна.

Хомяк, усатый, грузный, уже немолодой крестьянин, робко приблизился к атаманше и застыл в почтительном поклоне.

— Пожалуйте-с.

Она оглядела его с ног до головы, обернулась к парикмахеру.

— Леон, подайте ножницы!

Парикмахер вложил в ее руку блестящие ножницы. Она улыбнулась и ласково погладила длиннющие тараканьи усы Хомяка.

От удовольствия он зажмурился.

Двумя пальцами, с трудом скрывая брезгливость, Софья Николаевна взяла его за один ус и ловко отстригла, потом отстригла другой.

— За что ж такое, сударыня? — захныкал Хомяк.

Бандиты хохотали.

— Сколько раз я тебе говорила, Хомяк, чтоб ты не называл меня сударыней! — недовольно отчитала его Софья Николаевна.

— Сударыня… — все еще не мог прийти в себя Хомяк.

— Для тебя же стараюсь, — говорила Софья Николаевна. — Не хочу, чтоб тебя узнали! Пойдешь в село, отравишь колодцы! — Она протянула ему коробочку. — Всыплешь порошок в те, из которых будут брать воду красные для своей кухни.

— Никак невозможно, сударыня, — Хомяк отказывался брать коробочку.

— Почему же никак невозможно? — с ласковой улыбкой спросила Софья Николаевна.

— Родичи мои у колодцев проживают, — объяснил Хомяк. — У того, что возле Пикузов, старшая моя сестра с шестью детьми и мужиком-инвалидом, у колодца, который возле крупорушки, — средняя сестра…

— Если не всыплешь до рассвета порошок, — произнесла Софья Николаевна, — я твоих сестер с ихними детьми через мясорубку… — Недоговорив, она перетянула Хомяка плетью по спине.

Хомяк улыбнулся и почесал спину.

— Если уж такое от вашей красивой милости приказание, то сделаем!

За селом на холме в старой заброшенной церквушке томился взаперти Бумбараш. Виднелось в зарешеченном оконце его лицо. На крыльце Совков читал толстый том «Капитала».

— Громче читай, Совков, — просил Бумбараш, — буду вместе с тобой к учению приобщаться.

— Не мешай, бандюга, — ответил Совков, не отрывая глаз от страницы.

Ему на голову свалилось воронье гнездо.

Совков вскочил и, подбежав к оконцу, заглянул в церквушку.

Там было пусто. Недоумение на лице Совкова. Куда же девался арестованный?

И тут на голову снова свалилось воронье гнездо. Совков поднял голову.

На карнизе звонницы, пристроенной к церквушке, высоко над землей сидел Бумбараш. Он хохотал.

— А ну слазь в помещение! — заорал Совков. — Слазь или стрелять начну!

— Сперва попади! — ответил с карниза Бумбараш.

Вдруг он стал серьезным и тут же исчез.

Совков вздохнул с облегчением.

А Бумбараш появился в оконце в двух шагах от Совкова. Но смотрел не на своего часового, а мимо.

Смотрел на спешащую к церквушке Варвару.

Совков тоже ее увидел.

— Назад! Стой, бандитская жена!

От таких слов Варвара остановилась… Совков преграждал ей дорогу винтовкой с примкнутым штыком.

Варвара ловко поднырнула под штык и, оставив за спиной Совкова, подбежала к зарешеченному оконцу.

— За что тебя, Бумбараш?

— Подозревают из-за шинели, — ответил он.

Варвара отшатнулась от оконца. Ужас в глазах.

— Так то ж я шинелю принесла!

— С убитого комиссара та шинель, — сказал Бумбараш. — А как докажешь? Потому…

Совков не дает ему договорить. Притащил откуда-то крышку от старого гроба и закрыл оконце.

А Бумбараш появляется вверху на крыше церквушки. Пританцовывает от счастья, машет Варваре руками, поет:

Ничего, ничего, ничего! Сабля, пуля, штыки — все равно! Да ты, родимая, да ты дождись меня…

Совков целится в Бумбараша.

Но тот видит внизу, у кустов сирени, только худенькую подростковую фигурку Варвары.

Она ему что-то кричит, он не может разобрать — так высоко забрался.

Тогда Варвара стала показывать что-то руками, звать его к себе.

Бумбараш стянул с груди ладанку и бросил вниз.

Но ладанка, пролетев полпути до земли, зацепилась за выступ на стене.

Висит, раскачивается ладанка.

Тогда Варвара сдернула бусы и изо всей силы подбросила вверх. Слабая надежда, что долетят до Бумбараша.

Не долетели. Повисли рядом с ладанкой.

Раскачиваются вместе — и бусы и ладанка.

Бумбараш и Варвара…

Она на земле,

Он — высоко, на карнизе церквушки.

И оба начинают разговаривать.

Жестами он говорит ей, что не виноват, что скоро недоразумение разъяснится, он придет к ней и все у них будет хорошо.

Жестами она отвечает ему, что ждет его. Подбадривает улыбкой.

И он улыбается ей в ответ.

Заплатин чистил маузер, когда перед ним появилась Варвара. Решительная, она подалась вперед и твердо сказала:

— Это я! Я это!

— Ну да!.. Ты — это ты, а чего еще? — улыбнулся он, не поднимая головы от стола, на котором были разложены детали маузера.

Варвара подошла еще ближе и почти выкрикнула:

— Я шинель!..

— Ты — шинель? О-ого-о-о! — протянул Заплатин, отрывая глаза от маузера и с интересом рассматривая Варвару.

— Отпусти, командир, Бумбараша! — требовала Варвара. — Я во всем виновата! Шинель я ему дала!..

— Какую шинель? — не сразу понял Заплатин.

— Комиссара вашего, — ответила Варвара.

— Вот-те на!.. — только и успел ответить Заплатин. С улицы донеслись голоса и отвлекли его внимание.

Красноармейцы подталкивали прикладами Хомяка. Одновременно они защищали его от кричащей толпы крестьян.

— Отраву, бисов сын, сыпал!

— Колодезь отравлял!

— Да мы скотину поим! Сами воду берем! Пользуемся!

— Убью! Убью, отравитель! Хуже конокрада ты!

— Повесить гадюгу проклятого!

Красноармеец отрапортовал:

— Товарищ командир! Этот бандитский элемент задержан сознательными бабами. Отравлял колодцы!

Перепуганный насмерть Хомяк бормотал:

— Не, не, не…

Не ко времени спокойно Заплатин повторил:

— Отравлял, значит, колодцы…

И Хомяк, смелея, изобразил на лице удивление — и даже попытался оправить усы.

— Кто отравлял? Никто не отравлял! Да вы что? С глузду съехали форменным образом?

Во дворе вертелся Иртыш. Заплатин подманил его пальцем и шепнул что-то на ухо. Иртыш выбежал со двора.

— Да тише вы! — прикрикнул Заплатин на кричащих крестьян. И вежливо сказал Хомяку: — Садись, а то притомился, вижу!

Хомяк, ничего не понимая, осторожно уселся на краешек скамейки.

Появился во дворе Иртыш. Бережно, будто динамит, он нес кружку с водой и поставил на стол между Заплатиным и Хомяком.

— До чего ж вкуснющая вода в вашем селе, — сказал Заплатин Хомяку. — Так что выпей за мое здоровье, не ленись!

— Так я ж сегодня ничего соленого не ел, — несчастно улыбнулся Хомяк и отодвинул кружку.

— Выпей, выпей, — настаивал Заплатин, — чистая водица, с родниковой прозрачностью!

Хомяк покачал головой:

— Все равно я вам ничего не скажу — хоть убейте!

Заплатин улыбнулся:

— Вот и хорошо! С какого колодца вода?

— С площади! — ответил Иртыш.

— Забить колодец на площади! — скомандовал Заплатин, и несколько красноармейцев выбежали со двора.

А Иртыш уже тащил в кружке воду с другого колодца.

— С околицы брал!

— С околицы, значит, — сказал Хомяк. Взял кружку и начал пить.

— Может, с околицы, — подмигнул Иртышу Заплатин, — а может, с площади!

Хомяк остановился…

— Ты пей, пей, — сказал ему Заплатин.

— Покуда не скажете, где берете воду, пить не стану! — закричал Хомяк.

— Будешь, папаша, будешь, — успокоил его Заплатин. — С каждого колодца пробу отведаешь!

Высоко над землей, опасно свесив ноги с карниза, сидел на крыше заброшенной церквушки Бумбараш.

Через кладбище мимо кустов сирени торопливо шла Варвара. Она несла горячую сковороду с яичницей.

Часовой Совков преградил ей путь.

— Не положено!

— А я вот как залеплю сейчас яешней твои стекляшки — и будет положено! — пригрозила Варвара.

— И залепи! — послышался голос Заплатина.

Он вышел к церквушке с другой стороны. Улыбается. Похлопывает Совкова по плечу:

— Совков, Совков! Давай без строгости! — Потом он подошел к зарешеченному оконцу и строго приказал Бумбарашу: — А ты, подозреваемый, отъедайся, отдыхай! А как приедет уполномоченный Особого отдела, разберемся по закону и справедливости!

Обрадованная Варвара кинулась к оконцу и, обжигая пальцы о горячую сковороду, начала кормить Бумбараша.

На срубе колодца крест-накрест лежали две винтовки. И двое часовых сторожили колодец, никого не подпускали близко.

С ведрами, бадейками, коромыслами стояли перед колодцем крестьяне.

— Нечего здесь околачиваться, — говорил часовой. — К речке идите, там вода проточная!

— К речке — далеко, — ответила ему Серафима. — Руки надорвешь нести…

— Зато от колодца близко… до того света! — разъяснил Заплатин. Он внимательно вглядывался в лица крестьян, словно стараясь угадать, кто из них связан с бандой.

Крестьяне причитали:

— Да что же теперь будет?

— Неужто все колодцы отравил, окаянный?

— Ой, несчастные мы, несчастные!

Заплатин сказал:

— Это мы несчастные! Пол-отряда животами мучаются! Кто за ужином пожадничал на чай, у тех на живот напасть! А я вот только борщ ел, так у меня самую малость ноет!

Степенный бородатый старик, сельский староста Егор Карпович, сказал:

— Я тоже… Как запью пампушки парным молоком от коровы Мурки — живот скручивает до невозможности. А как запью от Бодливой — полное здравие!

— А ты отдай Мурку нам, — предложил Заплатин, — и не будешь мучиться.

— Чего захотели, голодранцы, — ответил Егор Карпович. Схватил свои ведра и коромысло и ушел.

Серафима подошла к Заплатину и зашептала:

— Староста наш… С бандой связан.

— Вот это — прекрасно! — воскликнул Заплатин.

А дальше началось совсем странное и непонятное… Староста Егор Карпович появился в расположении отряда, но его почему-то отгонять не стали.

На вылинялых санитарных палатках были нашиты красные кресты. Из-за брезента доносились дружные стоны…

Прислушиваясь, староста замедлил шаг. Он был глуховат, прикладывал к уху ладонь. Этот его недостаток учли, и стоны усилились.

У крайней палатки деревенского старосту встречал санитар — громила в коротком белом халате. Он держал плоскую эмалированную кружку и резиновый шланг клизмы.

— У тебя, гость, што? Тоже болезня — инфекция? А то могу! — сказал он и отсалютовал старосте профессиональным жестом.

Явление нечистой силы староста осенил крестным знамением, потом плюнул:

— Помирать буду, а не позволю со своей плотью такой грех творить!

Выглянул из командирского шатра Заплатин, увидел пожаловавшего к ним старосту, спросил хмуро:

— А над чужой плотью измываться — для тебя не грех?

— Совсем непонятно, об чем вы намекаете, — ответил староста.

— Добрая половина моего отряда лежит в смертельном виде, — сказал Заплатин. — Если факт отравления подтвердится анализом повезенной в город колодезной воды, понесешь, староста, ответственность как главная деревенская власть!

На краю села под одинокой березой, на которой развевался красный флаг, расположились красноармейцы.

Издали показался староста, и они повскакивали, засуетились.

Стали мерить расстояние от палаток до березы.

Вбивают в землю какие-то колышки.

Роют канаву.

Старик староста постоял в сторонке, погладил окладистую свою бороду и обратился к Заплатину:

— В землеустроители, видать, записался?

— Будем карантинную палатку ставить, — ответил Заплатин. — Для тех, кто уже умер…

Староста закрестился. К Заплатину подбежал красноармеец.

— Сто тридцать шесть получилось, товарищ командир!

— Перемеряй, перемеряй, Кравчук! А у тебя, Власенко, сколько?

— Сто пятьдесят три! Как в аптеке на весах!

— Это уже лучше! — обрадовался Заплатин.

Староста прислушивался. Потом спросил:

— А почему это лучше?

— По докторскому уставу ближе, нежели на полтораста аршин к отравленной душе подходить запрещается, — объяснил Заплатин. — И мотай, дед, нечего тебе околачиваться возле военного значения!

— Бандитские выродки! — пригрозил староста в сторону леса. — Чтоб вам повылазило, столько людей поотравляли!

— А сам небось уже верного человека в лес послал? С радостным для банды сообщением, что отряд мрет и мучается болезнями? — спросил Заплатин.

— Ей-богу, не посылал! — перекрестился староста. — Чтоб меня гром убил, если вру!

— Смотри, староста! — пригрозил Заплатин.

А ночью на край села были выведены красноармейские пулеметы. Их устанавливали за плетнями крайних хат, в садочках, на чердаках.

Село встречало бандитов сонным предутренним спокойствием и пением петухов.

В пулеметный прицел была видна тонкая, прямая, как мачта, береза с красным флагом на макушке. Пузатое дуло повели чуть в сторону — и в прицел попали бандиты.

Они шли в полный рост. Веселые. Пьяные. Гаврила был впереди, рядом с Софьей Николаевной.

Она говорила торжественным голосом:

— Солдаты! Перед вами неприятель! Вперед! А потом три дня — село ваше!

Бандиты смеялись:

— Да мы их голыми руками, поносников красных!

— Мы им сейчас!..

— Добрую ты им, Сонюшка, микстуру приписала!

— Мухи дохлые, сдавайтесь!

Когда бандиты поровнялись с прямой, как мачта, березой, Гаврила крикнул:

— Сперва расстреляем ихний флаг!

И поднял руку с наганом, целясь… Но выстрелить не успел.

В ту же секунду, как по сигналу, хлестнуло пламя из пулеметов и раздались винтовочные выстрелы красноармейского отряда. Дистанция до тонкой прямой березы, как известно, была измерена заранее, поэтому огонь был на редкость метким.

Услышав выстрелы, Совков махнул рукой Бумбарашу и, схватив наперевес винтовку, кинулся навстречу бою.

Вверху на карнизе церквушки метался Бумбараш.

— Стой, Совков! Отопри! И я! Вместе с тобой! Туда!

Совков убегал не оборачиваясь.

Вскоре он появился в красноармейской цепи, залег рядом с товарищами.

В пулеметный прицел было видно, как падали подкошенные пулями бандиты.

Тяжелораненая Софья Николаевна кричала в бреду:

— Нет, нет, юнкер!.. В полночь я кофе не пью!.. Мальчики, уже поздно!.. Рукавишников, как вам не стыдно!.. Такими духами только горничные душатся, фи, какой вы!

Гремел невдалеке бой. Медленно, осторожно нащупывая точку опоры, Бумбараш спускался по выщербленной стене церквушки.

Остановился, чтоб перевести дух. Огляделся по сторонам. И вдруг увидел Гаврилу.

Огородами, прячась за хатами, стараясь не попадаться на глаза односельчанам, Гаврила удирал от своей банды. Он прихрамывал.

— Сто-о-ой! — закричал Бумбараш, хотя услышать его Гаврила не мог.

До земли было еще далеко, но Бумбараш прыгнул.

Вбежав в свой двор, Гаврила кинулся в конюшню. Варвара поняла, что он замыслил, испугалась. Что делать? Сорвала с лохани белую чистенькую тряпицу и торопливо, чуть ли не по локти опустила руки в уже замешанное тесто.

С оседланным конем на поводу выбежал из конюшни Гаврила.

Старательно, степенно, как хорошая хозяйка, Варвара месила тесто… Как могла тянула время.

— Жинка! Варюха! Тикаем! — крикнул он.

Она ответила:

— Пирожков в дорогу напеку… с маком.

— Дулю тебе с маком, а не пирожков! — разозлился Гаврила. — Красные всех наших перебили!

Тогда Варвара набралась смелости и, сдирая с локтей тесто, сказала хоть и с прежней уважительностью, но вполне самостоятельно и решительно:

— Вы, Гаврила Иваныч, с бандой путались, вы и удирайте! А я с вами не собираюсь!

— Не дури, Варька, выпорю! — ответил он, подавляя растущую в душе злобу и стараясь быть снисходительным и насмешливым.

Когда он втаскивал ее в седло, она вырывалась. Но где ей, почти девчонке, пересилить такого здоровенного, сильного бугая!

Гаврила скакал на коне. Перед ним, перекинутая через круп лошади, лежала Варвара. Село виднелось за спиной. Удалялось… Поле было перерезано оврагами, и, когда Гаврила пересекал по тропинке устье одного из них, показался Бумбараш.

Он пеший, они на коне.

Выбежав на тропинку, Бумбараш со всех ног кинулся за ними.

— Стой! Стой! — кричал он.

Увидела его Варвара. Голова ее свисала.

— Бумба-ара-аш!.. — закричала она.

И Гаврила стукнул ее за эти слова по затылку.

Бумбараш продолжал бежать. Но он сильно отставал.

Варвара видела это…

— Сейчас, Бумбарашка, сейчас, — шептала она.

А Бумбараш все больше удалялся…

Пряжка вспотевшей уже подпруги была близко от ее лица, и пальцы сами потянулись к ней.

И как только Варвара отстегнула пряжку, седло соскользнуло с коня набок, и вместе с седлом она и Гаврила оказались на земле. Дорога пролегала по-над оврагом, и, не удержавшись, оба они покатились по крутому склону.

Следом прыгнул в овраг Бумбараш.

Гаврила раньше оказался на овражном дне. Бумбараш еще катился…

Гаврила целился наверняка.

Но Варвара подтолкнула его под локоть, и он промахнулся.

Тогда он подмял ее под себя, вывернул руки и снова прицелился.

Но она вцепилась зубами в его голень.

Вцепилась — и не отпускает.

— Пораненная нога… — С перекошенным от боли лицом — даже слезы выкатились из глаз, не соображая, что делает, Гаврила резко оттолкнул Варвару от себя дулом нагана.

Раздался нечаянный выстрел.

И, вздрогнув под пулей, Варвара притихла.

Поняв, что произошло, Гаврила кинулся к ней, обнял… Наган он выронил.

Остановился ошеломленный Бумбараш. Медленно осел на песок, не спуская с убитой глаз.

Глубокий овраг. Светлые песчаные склоны. Неподалеку друг от друга сидят Бумбараш и Гаврила, позабыв в это мгновение о своей давней непримиримой вражде.

Слышна песня Бумбараша за кадром:

Ходят кони над рекою, Ищут кони водопою, А к речке не сойдут: Больно берег крут. Ни ложбиночки пологой, Ни тропиночки убогой. А как же коням быть? Кони хочут пить… Вот и прыгнул конь буланый С этой кручи окаянной. Ой, синяя река Больно глубока…

Встал Бумбараш. Поднял с песка наган.

И Гаврила опустил голову, понимая, что поднять ее ему уже никогда не придется, зная наверняка, что сейчас произойдет.

А вверху, почти под синим небом, на дороге, что тянулась по-над оврагом, показались всадники в остроконечных буденовках. Они остановились у самого края и молчаливо стали смотреть на две темные фигурки в светлопесчаной глубине старого оврага. Гулким эхом долетел до них выстрел Бумбараша.

 

Фильмографическая справка

«Бумбараш». Производство Киевской киностудии имени A. П. Довженко.

Автор сценария Е. Митько (по мотивам ранних произведений и одноименной повести А. П. Гайдара).

Режиссеры-постановщики Н. Рашеев, А. Народицкий.

Операторы-постановщики В. Зимовец, Б. Мясников.

Художник-постановщик Р. Адамович.

Композитор В. Дашкевич.

Текст песен — Ю. Михайлов.

Звукооператор А. Федоренко.

Роли исполняют:

Бумбараш — В. Золотухин.

Гаврила — Ю. Смирнов.

Варвара — Н. Дмитриева.

Софья Николаевна — Е. Васильева.

Левка Демченко — А. Хочинский.

Яшка— А. Белина.

Мельник — Л. Дуров.

Чубатов — А. Бакштаев.

Заплатин — Р. Ткачук.

Совков — Н. Дупак.

В эпизодах: М. Криницына, Л. Перфильев, А. Филипенко, Л. Окрент, И. Найдук, В. Ефимов, Витя Василенко, Б. Александров, Е. Коваль и другие.