Часов в пять Даша распихала Павла: она снова захотела любви.

Потом, потные, они лежали рядом. Даша долго молчала, кусая губы, потом произнесла: "Я хотела тебе сказать одну вещь, но не решалась…" И тут Павел непроизвольно испугался: "Ну, все: из шкафа полезли скелеты!" Но Даша больше ничего не сказала – уснула.

А Павел стал думать, а что если действительно полезут скелеты и из Дашиного шкафа? Один его приятель цинично говорил: "Если приближаешь к себе женщину, то всегда жди скелетов из ее шкафа: отчимы-маньяки, отцы-алкоголики, братья-наркоманы, дядья-инвалиды, парализованные бабушки, близкие друзья юности (это кто первый ее перепихнул), бывшие любовники, спрятанные куда-то дети – вдруг так и полезут! Чуть позже обычно приходят бывшие мужья и требуют чего-то своего. Примеров тому уйма!" Вывод его был такой: чтобы свести к минимуму количество скелетов, нужно жениться или на очень молодых девчонках или на сиротах, что, впрочем, тоже не являлось надежной гарантией.

Надо сказать, Павел попадал в ситуации и вообще непредсказуемые.

Дело было в командировке в одном довольно большом городе на юге

России, где жила-была такая женщина Ася. Павел потом долго и часто вспоминал эту Асю, пытаясь понять, оттуда вдруг взялась у них эта невероятная и непреодолимая тяга друг к другу. Их соединила какая-то древняя и мощная сила, инстинкт, какие-то невероятно прочные невидимые нити – он не поверил бы, если бы не ощутил их и не испытал лично не себе. При всей его профессиональной памяти, в этой странной истории имели место некоторые выпадения. Ася ему понравилась мгновенно – с первого взгляда. Он только потом вспомнил, что когда они совершенно случайно встретились с Асей в каком-то магазинчике на рынке, в тот самый момент, когда она расплачивалась с продавцом, он заметил у нее на пальце новенькое обручальное кольцо, а потом – словно случился фокус – когда они заговорили, кольца на руке вдруг не стало. И мысль была такая у Павла, что это просто ему показалось, и как хорошо, что нет этой проблемы. И потом еще, когда они пришли к ней домой, она попросила его присесть на минутку в прихожей, а сама пошла в комнату, чтобы якобы прибраться. Но вначале он все-таки заглянул туда буквально на три секунды и сразу же увидел на полке в серванте обложку альбома "Наша свадьба". И еще что-то такое в квартире было, что указывало, что мужчина тут либо постоянно проживает или же не так давно обитался: например, в шкафчике в ванной лежала новая бритва "Жиллетт", гель для бритья и мужской дезодорант, а на полочке стояли две зубные щетки. Но в тот момент это ничего не меняло: когда Ася вернулась из комнаты, там же в прихожей они с Павлом буквально впились друг в друга. Потом лежали рядом, полураздетые, на полу, тяжело дыша, в поту, и тут на Павла внезапно обрушилась нестерпимая чудовищная жажда. И он захотел не просто пить, а немедленно и много холодного пива. Просто до смерти захотел. А пить дома было нечего, разве что пахнущую хлоркой воду из-под крана, и Павлу, хотя ему и было нестерпимо лень, пришлось одеться и идти в магазин. Он прямо в шортах и в домашних шлепанцах на босу ногу поперся не через сквер, где именно в этот день по какой-то причине была раскопана траншея, а мимо гаражей.

Было еще даже не слишком поздно – часов около десяти, но уже очень по южному темно и ни одного человека вокруг не наблюдалось.

Павел проходил мимо какого-то гаражного закоулка, когда услышал будто бы слабый стон или всхлип, и вначале подумал, что наверно молодежь трахается, но что-то его все-таки остановило: уж больно место для этого дела было вонючее, и он все-таки вернулся, подумав, что, может быть, мало ли кому-то плохо, всунулся в тупичок и даже не успел ужаснуться. На него почти мгновенно кинулся какой-то человек, как будто зверь или оборотень, с большим ножом в вытянутой вперед руке. Павлу хорошо запомнилось лезвие – блестящее, широкое, из хорошей стали. Просто замечательный нож! И еще осталось впечатление: огромные от ужаса глаза девочки лет тринадцати, лежащей на земле с заклеенным коричневой упаковочной лентой ртом, и тут же глаза зверя, и мгновенная странная мысль тогда же проскочила в голове: "В шлепках-то как неудобно и стекла много – можно ногу порезать, если соскочат!" – когда он автоматически развернув корпус, уклонился от удара, предплечьем левой руки отбил руку с ножом, ударил зверя костяшками пальцев правой в горло, добавил коленом в пах, а затем, с хрустом заломил ему руку назад. Вывернув нож, он перехватил теплую потную рукоятку и со всей силы вбил лезвие зверю в темя, как в тыкву

– с треском, – аж рука занемела. Тот сразу упал лицом вниз, а ноги его еще секунд с десять мелко тряслись и елозили по земле. У Павла даже страшная мысль возникла: вдруг вскочит, как вампир из фильма ужасов, поэтому он стоял наготове. Потом, на всякий случай, наклонился, пощупал пульс на шее. Не было никакого пульса. Не вынимая ножа, какой-то тряпкой обтер рукоятку, распрямился, шагнул к девочке – получилось, что против света фонаря – как ангел в сиянии, с треском оторвал со рта скотч, освободил ей руки. Девочку колотило, сказать она ничего не могла. Даже не кричала – горло было перехвачено спазмом. Из лица ее только два огромных влажных глаза и запомнил Павел. Сейчас бы, наверно, и не узнал бы ее.

В схватке на тапке у Павла оторвался ремешок. Освободив девочку и сказав ей пару ободряющих слов, он пошел дальше и все-таки добрел до ларьков, сунул деньги в окошко, как в амбразуру – даже не видно, кто и торгует, взял упаковку пива и еще одну банку отдельно прямо из холодильника, которую тут же с бульканьем всю и выпил. Вот оно наслаждение! Назад пошел уже в обход – через сквер, кое-как перебрался там в рваном тапке через траншею. Все вокруг было тихо, и только тут, в сквере, по его спине пробежал знакомый послестрессовый озноб. В подъезде Павел внимательно осмотрел одежду: нет ли на ней крови, тапки сразу выбросил в мусоропровод, и в квартиру вошел уже босиком. Интересно было то, что она, Ася, когда Павел выходил из дома, начала смотреть по телевизору в половину десятого какой-то сериал или фильм, и там по сюжету влюбленная парочка лежала в кровати. Так вот, когда Павел после всех своих приключений вернулся с пивом, к его удивлению та серия все еще продолжалась, и киношные любовники все еще лежали в той же самой кровати. И Ася сидела на том самом же месте и в той же самой позе, но было заметно, что в комнате прибрано, стол красиво накрыт – со свечами (оставалось только их зажечь) и уже не было на полке альбома "Наша свадьба".

Они с Асей чудесно провели тот вечер и ночь: сначала поужинали, затем легли в постель – уже снова было невтерпеж, потом еще пили холодное пиво с креветками, смотрели какое-то кино и беспрестанно целовались. Было жарко, они валялись на кровати абсолютно голые, без одеяла. Балконная дверь была открыта настежь, и теплый ароматный ветер иногда надувал парусом тюлевую занавеску. Интересно, что Павел как-то сразу про эту историю с маньяком и позабыл. Будто ничего и не было. Уже потом он подумал, что это словно был какой-то ему приказ или знак свыше, и еще подумал о том, какая длинная цепочка была создана самим Господом Богом (или девочкиным ангелом-хранителем), чтобы защитить ее в этом опасном материальном мире. Сам Павел вдруг отчетливо осознал, что в этой истории он был лишь инструмент, и что, может быть, весь его опыт в войнах и конфликтах и все изнуряющие тренировки только и были нужны для того, чтобы спасти этого ребенка.

Он был призван, направлен и просто сделал свое дело. Никто бы не исполнил эту работу лучше его. И это была редкая удача – убить такого зверя! И страшно было представить, что случилось бы, если бы нечаянные любовники не встретились в тот день на рынке, или рабочие не раскопали бы сквер. А может быть, именно в награду за это спасение девочки он и встретил, пусть всего на одну ночь, такую прекрасную женщину как Ася, и эта встреча изменила всю его дальнейшую жизнь. Именно тогда Павел, женатый на той, которую, казалось бы, тоже вроде как бы любил, вдруг понял, как ЭТО может быть между мужчиной и женщиной по-настоящему, если люди любят друг друга, то есть испытывают к друг другу особое глубокое чувство. Была колоссальная разница между просто сексом и ЭТИМ. И понять такую разницу было поначалу даже страшновато. То, что случилось между

Павлом и Асей, была любовь в ее чистом виде – без прошлого и без будущего, как между Адамом и Евой. Им зачем-то, – то ли действительно в награду, как думал Павел, то ли в назидание, как думала Ася, – было показано, как это может и должно быть. А зачем?

Ведь, не зная этого, они жили себе и жили, как казалось им, спокойно и вполне счастливо. Возможно, Асе было теперь даже тяжелее, ведь

Павел все-таки был мужчина. А тут, представьте себе: женщина живет себе с мужем, причем не исключено, что они еще и молодожены. Она, конечно, знает (или догадывается), что по большому счету его не любит, а он не любит ее. Между тем, они добрые друзья, все у них хорошо, и в основе их семьи ровные дружеские отношения. То же самое, по сути, было и у Павла. И вдруг эта неожиданная встреча, невероятная ночь и одна мысль-вспышка в голове у обоих: "А вот ведь оказывается, как ЭТО может быть!" А это ведь им только фрагмент, кусочек действия показали!

Той ночью они пытались вообще не спать – это было золотое, волшебное время, которое жалко было тратить на сон. Ася иногда задремывала, потом снова радостно просыпалась. Хотя бы еще один день вместе – казалось, это было бы такое богатство! Но Павлу надо было выйти из дома самое поздное в девять утра, еще заскочить в гостиницу, переодеться, потом забежать в Управление и затем сразу – на самолет.

Утром Павел уходил уже впритык, тянул время. Когда уже стоял в дверях, Ася оставалась на кухне, что-то терла на плите, низко опустив голову. Павел сбоку видел, как она кусает губы, и как сверкнули слезы на ее ресницах. "Ну, иди – тебе пора!" – только и смогла сказать она, не глядя на него, срывающимся голосом. Провожать не стала – не обняла и не поцеловала – может быть, просто боялась по-настоящему разрыдаться. Больше они никогда не виделись. Выходя из подъезда, Павел со всех сил сдерживал себя, чтобы не обернуться. Он знал: обернись, вернись – и тут же скелеты выпрыгнули бы из всех шкафов! Павел осознавал, что беспардонно влез в чужую семью. Не будь этого серьезного препятствия, он, может быть, и остался бы с ней или потом забрал бы Асю к себе.

Во дворе он все-таки остановился, и, борясь с собой, постоял.

Хотел вернуться, но что-то мешало. Он физически ощущал, что между ними был натыкан невидимый, но непроходимый частокол, который не позволял им быть вместе даже еще один день. Кроме того, она, как это ни банально, была замужем, а он так же банально был женат. Что там было у нее с мужем, какие отношения, где находился муж – было неизвестно. В ту ночь они даже не пытались об этом говорить. И не было никакой возможности остаться в городе хотя бы еще на день, разве что если приехать потом. Но и в том случае Павел не мог представить, что все развивалось бы дальше. Как они должны были бы себя вести днем – прятаться, что ли? Как, например, представить такую ситуацию: она должна была бы ночью спать с мужем, а днем или вечером забегать на часок в гостиницу к Павлу? При таких отношениях, какими они сразу сложились между ними, это было бы просто невозможно. Таким образом, все было кончено, но еще долгое время он хранил память об Асе, и долго-долго лишь от одного только произнесенного имени "Ася" его охватывало теплом.

Впрочем, в частной жизни знакомых ему людей иногда встречались куда более поразительные и необъяснимые вещи. Хороший приятель

Павла, бывший офицер, а ныне удачливый бизнесмен Славик Векшинский познакомился с молодой женщиной Галей, которая была замужем, но муж у нее был инвалид первой группы. Когда она выходила за него, это был здоровый красивый мужик, но потом буквально чуть ли не за год-два по какой-то там причине весь развалился – что-то у его было типа редкого суставного псориаза. К тому времени, когда она случайно встретила Славика, Галя ухаживала за лежачим мужем уже не один год.

Славик, как и Павел в истории с Асей, увидел свою Галю случайно в продуктовом магазине и тут же влюбился. У них завязался серьезный роман, осложненный тем, что она вечно куда-то спешила: надо было работать и надо было ухаживать за прикованным к постели мужем. Кроме того, из-за такого замкнутого образа жизни муж стал капризным и подозрительным. Заставив Галю приобрести мобильный телефон, он постоянно пытался контролировать все ее перемещения между множеством работ, где она зарабатывала деньги, которые уходили в основном на его лечение. Вряд ли она его уже любила, но и бросить не могла.

Славик несколько раз предлагал ей развестись и выйти за него замуж.

Просто умолял, но она отвечала: "Я не могу его бросить!" – а потом дома рыдала, запершись в ванной с включенной водой, чтобы муж не услышал. Тут была какая-то непонятная Славику женская тайна.

Возможно, это был ее крест. А может быть, сработал нереализованный, не в ту сторону направленный материнский инстинкт, вместо ребенка нацеленный на супруга-инвалида. К тому же, этот ее муж оказался человеком чрезвычайно сильной воли, действие которой в данной ситуации было направлено исключительно на жену. Детей заводить он не хотел: то ли боялся того, что она переключит свою заботу на ребенка, то ли, скорее, что она может не выдержать и сломаться, поскольку и так работала на износ. Может быть, конечно, влияло и то, что он постоянно принимал сильнодействующие лекарственные препараты, которые вполне могли влиять на его детородную функцию. И это притом, что сохранились сексуальные притязания, которые Галя как законная жена должна была регулярно выполнять. Она как-то то ли проговорилась об этом, то ли случайно каким-то образом дала это понять, может быть, даже и неосознанно, но Славик, человек, обученный улавливать всякие мелочи в разговоре, понял. Как это все выглядело на практике

– неизвестно, она, естественно, о деталях об этом не распространялась. Славик просто не знал, что и делать в данной ситуации, но и дальше так жить не мог: знать, лежа без сна в одиночестве, что его любимая женщина где-то спит с другим, было невыносимо. "Включить 35-й канал и дрочить в одиночку? Увольте! А может быть, лучше взять проститутку?" Они и встречались всегда как-то урывками, обычно сидели в полутемных кафе, но и там она всегда очень боялась, что их увидит кто-нибудь из знакомых. "Ну, и что, – говорил ей Славик, – сразу будут звонить, что ли, твоему мужу? Кому это надо?" Сам он, наверное, даже где-то желал такой ситуации, чтобы все наконец выявилось и чтобы хоть как-нибудь да разрешилось. Сколько-то раз они спали вместе, но она всегда была напряжена, и вряд ли это ей доставляло большое удовольствие. У них была разве что одна неделя относительного счастья и свободы, когда мужа забрали в больницу, но и в это время мобильный телефон всегда лежал рядом с ней, и она постоянно ждала звонка. Она даже как-то попеняла Славику, тыкая его кулачком в грудь: "Ты вон, какой здоровый, тебе все нипочем и тебе не понять, что значит так тяжело болеть!" Славик на это ничего ей не ответил. Павел же знал о Славике то, что не знала эта женщина. Славик был боевым летчиком, однажды был сбит, неудачно катапультировался и сломал позвоночник. Несколько месяцев он лежал в корсете, потом столько же в нем ходил, иногда испытывая очень сильные боли. Потом пришлось все равно делать операцию: ставить на позвонки титановые скобы. Из армии его после всего этого комиссовали, прежняя подруга от него ушла, но он путем чудовищных усилий и тренировок поднялся на ноги, стал заниматься бизнесом и нашел достойное место в новой для него жизни. Но жаловаться ей – это было не в его правилах.

Из-за постоянного недостатка средств, Галина всегда одевалась очень скромно. Славик был бы счастлив купить ей все, что она пожелает, и постоянно уговаривал ее это сделать, но она всегда отказывалась, говоря: "Он сразу поймет!" По той же причине она никогда не пила вина, если сразу шла после кафе домой. Слава как-то, не удержавшись, подарил ей на день рождения французские духи, которые купил в аэропорту в Риме в магазине "Duty-free": "Скажешь, что тебе подарили на работе!" – "Ага, это за сто-то евро?" – она только покачала головой. Духи так и остались лежать нераспакованные в ящике стола у нее в офисе.

Все это тянулось довольно долго и мучительно для них обоих.

Наконец, они расстались. Славик надолго уехал работать в Америку – специально устроил себе такую длительную командировку, чтобы уже больше ее не видеть, даже если нетерпимо захочется, хотя и очень переживал разлуку. Когда Павел с друзьями провожали его в аэропорту, и все они хорошо выпили, Славик все сетовал об одном: "Ну, почему, почему я не встретил ее раньше? Все могло быть так хорошо! Почему мне вечно попадались какие-то шалавы, а такая чудесная женщина прошла мимо меня, вышла замуж за другого и уже не может от него уйти? А еще говорит, что любит. Я этого не пойму!" – и Павел впервые увидел у него на глазах слезы. Ответа на этот вопрос у него тоже не было. Парадокс ситуации заключался в том, что он, Славик, любил именно эту и именно такую женщину, какой она была и которая по внутренней своей сути не могла бы бросить своего беспомощного мужа, как не бросила бы и его, Славика, если бы с ним случилось что-нибудь подобное. Будь она другой, он, может быть, и не полюбил бы ее так сильно. Шарада не имела решения. Самолет улетел, а Павел еще долго стоял и смотрел на взлетное поле – его самого в то время уже не очень-то тянуло домой.

Что же касается скелетов в шкафу, то тут и Аркадий Шахов, в свою очередь, мог бы вспомнить давнюю историю, как, будучи еще студентом, познакомился в метро с очень красивой девушкой. Оказалось, она ехала куда-то то ли на похороны, то ли с похорон, то ли должна была кого-то хоронить завтра. Внешне она ему очень понравилась, он за ней увязался, и тут-то и посыпались скелеты из всех шкафов. Оказалось, что она постоянно пребывала в этой мрачной кладбищенской атмосфере.

В такой же атмосфере пребывали и ее постоянно умирающие многочисленные родственники. Шахов, внедрившись в это семейство на какое-то время, не знал, как и вырваться оттуда. А когда вырвался, мир показался ему куда ярче, а воздух – свежее!

Павлу приходилось общаться с самими разными женщинами, и он не очень-то доверял внешней красоте. Помниться, они с другом были на какой-то тусовке в ночном клубе и тот, выпив, вдруг раскудахтался:

"Гляди, Паша, какая телка! Ах, какая телка!". Это была действительно настоящая красавица, однако Павел был знаком с ней раньше и даже очень близко (если не сказать "слишком") и уже не видел в ней этой внешней красоты, а знал, что это просто-напросто реальная классическая стерва, женщина-вампир – опаснейшее существо в мире.

Охотница на мужчин. Сколопендра в сравнении с ней просто отдыхает!

Сейчас он уже ни за что не рискнул бы провести с ней ночь.

Последствия (не венерические – тут-то как раз было все в порядке) – а с точки психической и социальной сферы могли быть разрушительными.

Она была невероятно опасным человеком. В своем масштабе, конечно.

Его удивляло, что она вообще делает в России – ведь на Западе охота могла быть куда как более успешной! Например, можно было бы добыть сперму какой-нибудь богатой знаменитости, забеременеть, представить суду анализ ДНК и доить эту знаменитость всю жизнь. У нее бы получилось. В ней была смесь каких-то разных кровей, включая явные африканские корни, она была живуча, как инопланетная особь из фантастического фильма. Он даже в какой-то мере наслаждался, глядя на нее теперь со стороны, будучи в относительной безопасности, как наслаждается посетитель серпентария, надежно защищенный толстым стеклом, красотой королевской кобры. Он давно уже не был желторотым пацаном, бросающимся на все голое женское, и уже давно отошел от ложного кодекса юности "если женщина хочет, то ты обязан". Было бы, конечно, неплохо было еще раз пару разочков переспать с ней,

Почувствовал: начало затягивать. Но потом что-то Павла отрезвило – какая-то мелочь в ее поведении, чуть мутноватый взгляд с поволокой: ведь это еще неизвестно окажется, кто кого трахнул. Она выглядела слишком, нечеловечески, красивой – как приманка. Переспать с ней было бы все равно, что сунуть член в мышеловку. И Павел реально испугался и под утро слинял под видом срочного вызова на работу и отъезда в командировку. Помниться, выйдя тогда из того ночного заведения на набережную, уже часов в пять утра перекрестился на купола ближайшего храма: "Неужели пронесло?" Потом встретил ее в другой раз, будучи уже более трезвым, и снова тайком перекрестился:

"Слава Богу, вроде пронесло!" Красоты ее он уже не замечал. Своим хищным видом она напоминала ему самку богомола, съедающего своего партнера сразу после спаривания. А ему нужна была просто любимая жена.

С другой стороны, интересен был и обратный феномен, как например, с женой Андрюши Коваленко. В первую их встречу, по сути, на

Андрюхиной свадьбе, она показалась Павлу некрасивой и невзрачной, с какими-то резкими птичьими чертами лица, но чем больше и дольше он ее узнавал, тем с каждым разом красивее она становилась. И с тех пор он, встречая ее, часто думал: "Вот Андрюхе-то повезло!"

Но, увы, так везло далеко не всем. Люди влипали капитально. Один знакомый парень, Дима Соколенко, сказал так:

– Когда мне говорят, что моя жена миловидная, стройная и симпатичная – я этого не вижу – она для меня уже не такая: я вижу сильного и беспощадного врага! Меня уже не обманешь ни ее красотой, ни макияжем, ни одеждой – я знаю, это просто приспособительная окраска – мимикрия. Как у змеи. Не дай Бог наступить на нее!

Впрочем, он с самого начала подозревал, что его жена сумасшедшая.

Через некоторое время совместной жизни он стал ощущать необъяснимый ужас перед входом в свой собственный дом. Даже когда она звонила ему по телефону и что-то просила сделать или купить – опять же испытывал безотчетный страх. Причем, это было не только его ощущение – от них вдруг сбежал кот Кузьминов. Иногда случалось то, что всегда ужасно его пугало в ней: мгновенный переход от безмятежного спокойствия – к вспышке безумной ярости, во время которой она могла бросить в него всем, что попадется под руку, или, например, плеснуть в лицо горячим чаем. Однажды по ее просьбе он купил на рынке большой кусок мяса, она его внимательно осмотрела, видно, что-то ей не понравилось, и сходу, не говоря ни слова, швырнула его Диме прямо в лицо. Еще в большей степени это отмечалось во время их развода, когда безумие ее проявилось в уже полную силу. Женщина-судья, увидев после какого-то своего вопроса ее мгновенно изменившееся лицо, пыталась бежать. Хотя теперь, вспоминая их совместную жизнь, Дима понял, что признаки безумия проявлялись в ней уже давным-давно: например, она отказывалась есть пищу перед дорогой под предлогом, что потом нужно будет ходить в туалет, и маниакально боялась куда-либо опоздать. А если она шла в туалет, то требовала, чтобы ее у дверей караулили.

После развода все эти симптомы усилились, и какое-то время доставляли массу хлопот ее родителям. Потом она окончательно сошла с ума и с тех пор уже постоянно лечилась в психиатрической больнице.

Впрочем, родственники ее были уверены, что в ее безумии был виноват исключительно злой и неблагодарный муж Дима Соколенко.

Это-то хоть была давняя сумасшедшая, но от попадании в "психушку" и от временного помешательства не гарантированы даже люди в принципе здоровые. Совпадение, что в тот же период на почве неудачных семейных отношений туда попала и Марья Ивановна – Дашина преподавательница английского языка в унниверситете. От Марьи

Ивановны ушел муж, с которым они прожили двадцать лет. У нее пропал интерес к жизни, она стала высказывать суицидные мысли, с ней случился какой-то истерический приступ с судорогами, выгибанием тела и невнятными криками о том, что жить незачем. Дети заволновались, вызвали "скорую", та отвезла ее сначала в обычную больницу, а оттуда

– после консультации дежурного психиатра – уже в психиатрическую.

Что она там наговорила психиатру – так и осталось неизвестным. А было как раз 30-е апреля. Пока суд да дело, наступили майские праздники, и Марья Ивановна провела в "психушке" четыре полных дня.

Потом ее забрали дети, и надо было видеть, как обредшая, казалось бы, навсегда утерянную свободу Марья Ивановна шла по улице тем майским весенним утром совершенно счастливая – ни тебе окон с решетками, ни вонючей беззубой соседки Клавы, вообразившей себя

Матерью-природой. Надо сказать, все эти четыре дня Марья Ивановна ни одной ночи не спала – боялась, что Клава загонит ей в глаз или в ухо острый металлический штырь, который она где-то добыла и успешно прятала от санитаров. За эти четыре дня жизненные ценности Марьи

Ивановны радикально поменялись (Бог с ним, с этим мужем!), осталась основная и главная цель – просто жить. Довольно скоро она пришла в себя. В этот период ей много помогала соседка – Наталья Михайловна

Круглова.

В свою очередь, у Натальи Михайловны была проблема с сыном Сашей.

Это был очень домашний мальчик, как говориться, "маменькин сынок", в детстве очень болезненный и хрупкий, но к семнадцати годам большой и необыкновенно красивый. В силу природной застенчивости в школе он с девочками тесно не встречался, постоянной подружки у него не было.

Когда он поступил в университет, то начались студенческие вечеринки, и в это само время с ним случилась страшная история. Одной девчонке этот скромный паренек очень понравился, и она насовала ему в пиво снотворных таблеток, чтобы потом уложить его с собой в постель. Саша оттаблеток впал в кому, из которой его вывели почти чудом. Слава

Богу, что она, эта бесстыжая девчонка, еще вовремя позвонила в

"скорую", и та на удивление быстро приехала. После этого случая,

Саша стал панически бояться красивых молодых девушек. Впрочем, это была только ничем не доказанная версия матери. Не исключено было, что он просто сам перепился со страху перед первым разом и сам же и наглотался каких-нибудь успокоительных таблеток, а девочка просто его спасла. Может быть, не было и комы, а просто тяжелое алкогольное отравление с последующим глубоким сном. Но что случилось, то случилось. После того случая мать и друзья многократно пытались Сашу с кем-нибудь познакомить, но тщетно. Он долго вообще никак не общался с девушками, и мать ее, Наталья Михайловна, всерьез опасалась, что ее обожаемый сынуля может стать гомиком. Еще Наталью

Михайловну беспокоило, что он вечно ходит в какой-то прострации и постоянно занимается онанизмом. "Зайдешь после него в ванную – просто дышать нечем от этого типичного запаха! – жаловалась она подругам на работе. – Знаете, я бы сама его научила этому делу, но все-таки это как-то нехорошо!" И действительно его ориентация, то ли под действием лекарства, то ли от кислородного голодания мозжечка в момент отравления, изменилась – его вдруг потянуло на женщин среднего возраста. Может быть, из-за того, что только от них он не ощущал никакой угрозы. И как раз в это время он совершенно, казалось бы, случайно переспал с подругой матери по работе – Любой, знавшей его чуть ли не с младенчества. А произошло это так. Люба зачем-то пришла к Наталье Михайловне, которой в это время еще не было дома, но она вот-вот должна была подойти, и они с Сашей, ожидая ее, пили чай в большой комнате, о чем-то разговаривали. Люба сидела на низком диване, юбка у нее была короткая, ноги стройные и красивые, а с

Сашиного места видно было глубоко под юбку между коленей. Он вдруг замолчал, потом встал, навалился на Любу, начал стаскивать колготки, потом юбку и все остальное. На этом этапе возникли некоторые проблемы: юбка вниз никак не стаскивалась – ее положено было снимать через голову, а Саша по неопытности этого не знал. Бедная Люба от неожиданности оторопела и не знала, что ей делать, только что-то мямлила. Пришла в себя, когда все уже было кончено: одежда измята, под ней на покрывале дивана – пахучая пряная лужа. Впрочем, основная мысль была такая, что, слава Богу, хоть надела хорошее нижнее белье!

Была у нее такая привычка с юности – всегда надевать хорошее белье, колготки обязательно без дырок – мало ли что! После всего этого дела она сразу же бросилась открывать окно – чтобы выветрить запах. А еще и пятно осталось на покрывале, с которым она даже не представляла, что и сделать, разве что сказать, что пролили чай. Буквально минут через десять после этого самого дела пришла Наталья Михайловна. Саша тут же слинял в свою комнату и больше не появлялся.

– Ты давно меня ждешь? – спросила Наталья Михайловна Любу, заглянув в комнату из прихожей.

– Да только что перед тобой и вошла! – соврала Люба, мечтающая только о том, чтобы быстрее уйти и помыться.

Наталья Михайловна, войдя в комнату, подозрительно покрутила носом, но ничего не сказала. Люба сидела в колготках на голове тело без белья, (скомканные трусики спрятала в сумочку) и вдруг с ужасом почувствовала, что начинает протекать. С этого момента и дальше – в прихожей, в лифте и всю дорогу домой ее преследовало мучительное желание оглянуться, нет ли сзади пятна на юбке. Ни о чем другом она думать уже не могла.

По дороге Люба наконец пришла в себя и вполне сообразила, что никому ничего рассказывать о происшедшем категорически нельзя.

Объяснить это было бы невозможно – неизбежно начался бы полный дурдом! В этом ее падении сыграло определенную роль и то, что к ней давно уже никто явно не приставал и юбку не задирал. Люба постепенно расслабилась, утратила навык отшивать наглых мужиков, и перед неожиданным натиском не устояла, а после первого раза уже вроде как бы поздно было каяться, поэтому в последующие разы она только и успевала что сказать: "Ну, Саша, подожди, дай хоть простыню-то застелю! Ай! Ай! А-а-ай!" Встречались они в ее маленькой квартирке, оставшейся Любе в наследство от родителей. Там все сохранилось так, как было еще в ее школьном детстве. Осталась та же мебель и даже запах, а в Любиной комнате никто ничего не трогал с тех самых пор, как она вышла замуж и переехала к мужу. Остались ее книжки, вещи в шкафу, даже куклы и мягкие игрушки, которые она всегда обожала.

Квартиру эту она хранила для сына, чтобы у него в будущем, когда женится, было свое отдельное жилье, поскольку знала, как это важно для молодых. Сдавать квартиру она наотрез отказалась, поскольку пускать чужих в свое родное гнездо, где она провела детство, рука не поднималась: да, впрочем, они особенно и не бедствовали а муж не настаивал. Тут повсюду были старые фотографии, с раннего детства знакомые родительские вещи… Она знала, что сын или будущая невестка наверняка все выкинут. Здесь они с Сашей и встречались. За одну такую встречу он мог приставать к ней раз пять – можно было вообще не одеваться. Она от такого уже отвыкла, да впрочем, никогда и не привыкала. Причем, он требовал от нее не только просто секса.

Она почувствовала себя объектом настоящего сексуального исследования, целью которого было детально узнать, как устроена женщина. Он даже пытался к ней в душ влезть и сам ее намылить и вымыть во всех местах. Однажды принялся в сильную лупу рассматривать ее соски – его интересовало, откуда берется молоко. При всем этом они практически вообще не разговаривали. Только общие фразы ни о чем. Никакого, как говориться, духовного общения. Да и о чем им было разговаривать-то? По сути, получается, что у них были чисто постельные отношения, но (вот парадокс!) в то же время Любе казалось, что она ведет очень активную духовную жизнь. Она как-то даже про себя усмехнулась: "А ведь начальник-то их, Петр Семеныч, старый хрыч, в чем-то был прав, сказав по какому-то там поводу, что у женщины место, чем она в основном думает, находится у нее между ног!" Даже в психологическом плане она стала более спокойной и уравновешенной. С другой стороны, что есть в принципе вся культура, как не восприятие чужого эмоционального опыта? Любовь же – сама по себе есть богатая духовная жизнь в чистом виде. Вот почему столько шуму вокруг нее. Большинство произведений искусства являли собой банальные любовные драмы, и чем больше эмоций дают они зрителю, тем более они ценятся. Человек, имеющий насыщенную приключениями жизнь, никогда не смотрит боевики и фильмы про войну – это ему просто не нужно. Люба заметила и по себе, что ее вдруг перестали интересовать любовные романы и бразильские сериалы, потому что у нее был свой роман и свой сериал, а реальный опыт в любом случае всегда ценнее любого описания. Всегда лучше любить самому, чем смотреть, как любят другие.

Внешне все, казалось, оставалось по-прежнему. Впрочем, Наталья

Михайловна, Сашина мама, как-то сказала ей: "Что-то в тебе, Любочка, изменилось, а что – я никак не пойму. Ты явно что-то с собой сделала! Ходила к косметичке? Или подстриглась?" Действительно, от такого мощного гормонального и эмоционального удара Люба внезапно помолодела и похорошела лет на десять. А ведь у нее был еще и законный муж – Артем Борисович, хотя и относительно нестарый, но уже наполовину седой. Поначалу у Любы было даже чувство вины, которое разрешилось чисто по женской логике: "Сам виноват – мало уделял мне внимания!" Как-то после зарплаты она пошла и купила себе в "Орхидее" давно присмотренный симпатичный гарнитурчик: трусики и бюстгальтер, долго выбирала, а дома сразу стала мерить, вертеться перед зеркалом.

Артем Борисович, что она от него ну никак не ожидала, подглядел, внезапно возбудился, тут же потащил в постель – Люба все боялась, что порвет дорогое белье. После этого пришлось снова идти мыться.

Лежала в ванной, думала: "Надо как-то остановиться: это уже начинается просто паноптикум!", но на вопрос, если бы его ей вдруг задал корреспондент какого-нибудь женского журнала: "Довольны ли вы своей сексуальной жизнью?" – она, пусть несколько помедлив, чуть покраснев и смутившись, ответила бы: "Пожалуй, да!" От Натальи

Михайловны она все в подробностях знала о той ситуации с реальным или мнимым отравлением Саши, о его проблемах с девушками, и прекрасно понимала, что он, войдя во вкус, может скоро переметнуться к ним – к юным. И тогда все встанет на свои места – просто надо подождать. Но тут же она ощутила неожиданную ревность к той, незнакомой девушке, к которой он когда-нибудь непременно от нее уйдет. Утром она посмотрела на себя в большое запотевшее зеркало в ванной, с писком протерла пальцем стекло. Удивительно, что ее возраст чувствовался только по лицу и глазам – лицо почему-то старело у нее гораздо быстрее, чем тело – то ли от плохой экологии, то ли были другие какие-то причины, а на теле кожа была в прекрасном состоянии – бархатистая, чистая, и к тому же она очень жестко следила за весом; и следы давней беременности были на ней почти не заметны – еле видные светлые полоски на боках и разве что чуть отвислая грудь. Иногда в бане она сравнивала себя с молодыми девчонками – у многих сложение было куда как хуже. Оставалось только лицо. Но для лица существовал макияж! А она была в этом большой мастер, и радовалась, когда к ней на улице обращались "девушка".

Будущего у них с Сашей, понятно, не было, разве что "завтра" или от силы "послезавтра". Каждая встреча была, как в последний раз, и это тоже возбуждало.

Такая двойная жизнь таила и другие серьезные опасности. У Саши все-таки что-то было не в порядке с головой. Он все продолжал свои исследования женского тела. Однажды прочитал в каком-то мужском журнале статью про эрогенные точки, и тут же стал их изучать на

Любе. Потребовал показать ему некую точку "G", будто бы находившуюся внутри потаенного места. Люба и сама не знала про эту точку, разве что интуитивно предполагала о ее существовании. Стали искать вместе и, кажется, нашли. Доигрались в эти игры до судорог и чуть не до истерики. В конце концов, это повлекло за собой такой чудовищный затяжной оргазм, что Любе даже стало страшно. Она взмолилась: "Саша, умоляю, не трогай меня больше! Это уже не смешно!" Потом она долго лежала в позе эмбриона, отвернувшись к стене, закрыв глаза, стиснув зубы, и судорожные волны периодически пробегали по ней. "От оргазма действительно можно умереть", – подумала она тогда.

– Ты кончила семнадцать раз подряд! – сообщил ей юный исследователь женского тела очень довольный собой.

– Я тебе говорю, это уже не смешно! У меня внутри все болит! -

Она ощущала такое расслабление тела и рассудка, какое до этого, может быть, один раз в жизни только и было после бани на даче, когда перепарились, да еще и угорели и разве что еще после родов. Она еле-еле добрела до дому, села в прихожей и с трудом смогла снять туфли. Артем Борисович даже спросил о самочувствии. "Голова кружится целый день – может, давление низкое!" – сказала она ему. Выпили по рюмке коньяку. Полегчало. Мечтала только об одном: лечь и заснуть.

Еле-еле помылась, легла, закрыла глаза. Так тут Артем навалился, что-то кряхтел, сопел, потом прошептал виновато: "Чего-то не получается!" Люба про себя чертыхнулась. Хотелось, конечно, ответить ему: "Тогда спи или пей виагру!" – но роток вовремя себе прихлопнула. Артем Борисович все-таки был свой, родной. Как-то даже подумала, что пройдет какое-то время, Саша исчезнет, сынуля женится, а Артем Борисович останется. Вот они возьмутся за ручки и с палочками пойдут на бульвар посидеть. Эту сценку она, умиляясь сама себе, рассказала на работе коллегам. "Размечталась! Да на даче вы будете пахать на грядках жопой кверху до самого своего смертного часа!" – ответили на это опытные женщины. Но "свой, родной Тема", однако, не унимался, стал намекать на оральный секс, буквально сел на грудь. Хотелось ему сказать: "Спасибо, конечно, но я сегодня уже это ела!" – но деваться было некуда. Через десять минут благодарный

Артем Борисович захрапел, а Люба, снова вернувшись из ванной, наконец, легла, вытянулась, только подумала: "Боже, какой странной жизнью я живу!" – и мгновенно уснула, как умерла.

Ситуация в личной жизни у Любы была конечно крайне скользкая и нестабильная, но и не хуже той, которая сложилась у ее старинной школьной подруги Маши Петровой. Эта Маша Петрова как-то бесконечно долго собиралась замуж за одного типа, с которым несколько лет жила в гражданском браке, но который никак не хотел на ней официально жениться, причем даже тогда, когда она от него забеременела. В этот самый момент появился другой мужчина, который, напротив, очень хотел на ней жениться, и она тут же вышла за него замуж и родила ребенка будто бы от него, а потом снова появился первый – биологический отец ребенка, и они вновь стали с ним встречаться. Он, этот отец, чувствовал себя виноватым, прав не качал и неотложного развода от нее не требовал. Потом законный муж все-таки как-то узнал, что ребенок не от него, но Маша в этот момент была уже снова беременна и уже точно от законного мужа, и развестись он с ней по закону не мог.

Они расстались без официального развода, однако ребенка он как отец записал на себя и помогал за ним ухаживать. Она вовсе была не против, что он приходит к ребенку, а иногда и остается ночевать, естественно, со всеми близкими отношениями. Постепенно сформировался четкий график ее посещений обоими мужчинами. В этих отношениях человеку со стороны трудно было что-то понять. Она так и жила, по сути, на две семьи, среди страсти обоих обманутых ею мужей и даже постоянно будто бы собиралась сделать окончательный выбор, но на самом же деле, такая жизнь ей очень даже нравилась. Они приходили виноватые, сжигаемые желанием, всегда с цветами и подарками.

Происходили непременные разборки с пафосными объяснениями в любви, традиционно кончавшиеся постелью и бурным сексом. Ей по большому счету было все равно, от кого из любимых ею мужчин рождались дети – главное, что это были ее дети. И наверно, идеал (хотя и недостижимый из-за проклятого мужского эгоизма) для нее был бы спать в широкой трехместной кровати между ними обоими. Ее возбуждала одна только мысль о том, что можно было бы тихонько заняться любовью с одним из них, пока другой спит. А тот другой мог бы проснуться и присоединиться к ним. В таком состоянии метущейся души она пребывала уже довольно долго, и получалось, что это ее вполне даже устраивало, а обычная спокойная семейная жизнь показалась ей, пожалуй, даже скучной.

Вообще-то таких женщин, как Маша Петрова, многие мужчины и даже некоторые женщины считают вредоносными. Виктор Николаевич Пахомов, друг Коровенко (того самого дядьки, который работал с Аркадием), в возрасте пятидесяти лет, когда начинать снова уже практически невозможно, тоже так вот случайно узнал, что ребенок был не от него.

Мысль пронзила ужасная, что вот умрет – и ничегошеньки от него не останется. Случилось так, что он женился на нынешней своей жене уже беременной от другого, не зная этого. Впрочем, ту женщину, Тасю, тоже можно было понять: она решала свои личные задачи и блюла интересы своего ребенка. Тем более что она мужа действительно тогда полюбила. Сказать ему правду с самого начала означало бы разрушить семью. Залетела тогда случайно, аборт сделать она не решалась, так как считала, что это большой грех, да и сама очень хотела ребенка. В тот период ее это не особенно и волновало, кто отец. Биологический отец ребенка, впрочем, тоже был хороший мужчина, только женатый. Она никак не могла выйти замуж, стала встречаться с женатым и забеременела, думала, что делать, а тут как раз и возник Виктор

Николаевич – ее теперешний муж. Так сложились обстоятельства. Никто тут ни в чем не был виноват. Для мужа это было тоже в какой-то степени несчастное стечение обстоятельств. Второго ребенка уже от

Виктора Николаевича не получилось. Он так бы и жил бы себе в неведении, но однажды Тася в запале во время обычного незначительного бытового скандала неизвестно зачем об этом сболтнула, ну, чтобы ударить побольнее. Сказала и тут же прикусила язык, но было уже поздно. Как говориться: "Слово – не воробей, вылетит – не поймаешь!" И что: станет ли он его, этого ребенка, которого он нянькал, укачивал, меньше любить? Женщина, становясь матерью, понятное дело, меняется, но и мужчина, когда узнает, что у него родился ребенок, тоже меняется. И перемена эта очень резкая. Он становится другим человеком, меняется его отношение ко всему миру.

Когда же Валерий Николаевич узнал, что ребенок-то, оказывается, вовсе не от него, с ним тоже произошло изменение – но совсем в другую сторону. Ему вдруг показалось, что он прожил жизнь зря. Это было вовсе не смешно.

Потом Тася, эта старая болтливая дура, заливаясь слезами, вспомнила, как когда-то давно одна мудрая замужняя женщина внушала им, молодым девчонкам:

– Информация о прошлой интимной женщины для любимого мужчины должна быть полностью закрыта, потому что это всегда будет вызывать неприятный осадок – это так как если бы вы садились на какое-то место, а вам бы сказали: "А тут вчера было наблевано!" Всей правды мужчинам вообще никогда не нужно открывать. Про свое интимное прошлое не следует рассказывать вообще никогда и никому, а тем более любимому человеку. Ну, разве что гинекологу. Ничего хорошего из этого не выйдет. Уж поверьте мне на слово. Мужчина в свою очередь будет пытаться изо всех сил вытащить из вас эту информацию – зачем-то ему это необходимо. Он будет говорить, что все равно вас любит, но что ему надо знать детали, что он уже все заранее простил.

Не верьте и ничего не говорите ему. Отвечайте, что ничего не было, и что он самый лучший и единственный.

Та же опытная женщина, видя, как они, глупые девчонки, опасно флиртуют на вечеринках, говорила им:

– Это вовсе не ерунда! Между прочим, довольно много человеческих трагедий произошло из-за того, что кто-то с кем-то случайно переспал. Причем, могло произойти даже случайное, вовсе не планируемое стечение обстоятельств: молодой, как у вас, девчата, возраст, танцы, компания, лишняя доля алкоголя, возбуждение, настроение, затмение мозгов, весенние гормоны или просто "уболтали".

С кем не бывает! И ужас состоит в том, что нередко действительно близкий любящий вас человек именно в этот самый момент и входит в комнату, или уже позже, казалось бы, случайно находит какие-нибудь тому доказательства (типа презерватив в мусорном ведре или под диваном или на люстре, куда его специально закинул ваш случайный приятель). Иногда совершенно не к месту вылезают, казалось бы, навсегда утерянные старые любовные записки, интимные фотографии – и все – личная жизнь рушится. Ведь в таком случае ты теряешь не только любимого человека – ты теряешь целую жизнь! Любить надо обязательно вдвоем. Если любит один, а другой нет – это вызывает только досаду.

Когда какой-то совершенно чужой человек тебя трогает, слюнявит, лезет в трусы, пачкает своей слизью – это мерзко и отвратительно!

Если хотите любить – ведите себя очень осторожно!

С этой женщиной трудно было не согласиться. Действительно, существует совершенно закрытая интимная жизнь, которой живут только двое: мужчина и женщина, и в которую нельзя никому другому соваться,

– эта жизнь с какими-то своими мелочами, любовными играми и привычками, которые со стороны, или, как говорят нынче, "из-за стекла", показались бы гадкими и пошлыми, но в целом являются неотъемлемой частью физиологии, включая весь это традиционный постельный вздор типа: "Пупсик, ты уже кончил? Тебе было хорошо?" -

"Я да, кисуля, а ты?" Согласитесь, любого стороннего наблюдателя от этого просто немедленно стошнит.

Аркадий Шахов знал одного парня, у которого когда-то была очень любимая им женщина. Они собирались пожениться, но что-то им постоянно помешало. Потом она ему случайно изменила, и он ей в отместку тоже. Шахов ничего не понимал в их отношениях, да и не собирался вникать. У него своих проблем была куча с горкой.

Разбежались и разбежались. Однако парень этот через какое-то время, наконец, понял, что любит только эту женщину, и собрался уже окончательно делать предложение. Но оказалось, что уже поздно – она за это время вышла замуж. Он этого понять никак не мог – как это возможно, чтобы его любимая женщина и вдруг вышла за кого-то замуж.

В голове его видно что-то закоротило, не укладывалось. Решил поговорить, позвонил ей: "Ты где?" – "Я живу у мужа". Он все-таки приперся туда к ним, правда, дальше прихожей она его не пустила.

Говорили полушепотом и ни о чем, и наверно, в последний раз. Если бы он ушел быстрее, она почувствовала бы большое облегчение, но он никак не мог сказать "прощай". Муж, тихо сидевший где-то в глубине квартиры, тоже отчего-то заволновался, высунул голову с доисторической сеточкой на голове – видно заботился о прическе, произнес томно:

– Пусечка, подстриги мне ногти! – Этой фразой была обозначена зона владения – как кошачья метка на заборе: "Это моя женщина, что хочу, то с ней и делаю! Захочу, тут же, как только ты уйдешь, сразу ее и трахну!"

Приятель Шахова почувствовал мгновенный рвотный позыв, который с трудом в себе подавил так что бросило в холодный пот. У него даже перекосило лицо. Женщина это заметила, тоже заметно напряглась и сильно сжала губы. Прямо-таки чуть не вырывалось у нее: "Да уходи же ты наконец, уходи! Ушел один раз, так уходи уже навсегда!" – но не сказала, а просто махнула рукой, буквально вытолкнула на лестницу и захлопнула дверь, уже отвернувшись от него. В любом случае их отношения уже были невосстановимы. Ему не повезло: он застал ее в интимной обстановке. Все равно, что при половом акте. Эти ногти ее мужа будут стоять между ними уже навсегда.

Тот сказал Шахову замечательные слова:

– Ты знаешь, в жизни всегда любишь лишь одну женщину, а во всех других женщинах ищешь только ее или подобие ей. При встрече ты всегда ее узнаешь. И когда встречаешь, казалось бы, какую-то незнакомку, которая тебе неизвестно почему нравится, вдруг видишь: ба! – вот же она – знакомая черточка!

У всех были свои проблемы. Тот самый умница Виктор Михайлович

Коровенко в свои пятьдесят с хвостом вдруг взял да и женился на молодой, очень энергичной и темпераментной женщине, которая называла его не иначе как "папик" и постоянно требовала от него денег и подарков. Коровенко, человек довольно прижимистый, от такой жизни осунулся и заметно сдал. Увидев его, лысого, кругленького, под ручку вместе с молодой женой, которая так и зыркала глазами на молодых мужиков, Шахов подумал: "Вот тебе и конец, дядя Витя!"

С другой стороны, проблемы, связанные с разницей в возрасте, возникали и у людей, казалось бы, вовсе и не старых. Один разведенный сорокалетний мужик решил повторно жениться, нашел молодую женщину Лизу, одинокую, без детей, младше себя на целых двенадцать лет. И неплохая получилась пара. Жили в его двухкомнатной квартире. У него от первого брака был восемнадцатилетний сын Леня.

Он часто приходил к отцу поесть и взять денег, или, как он обычно выражался, "перехватить бабла". Молодой мачехе он сразу понравился – хороший красивый открытый парень. Она любила мимоходом взлохматить ему волосы. Потом постепенно и, пожалуй, подсознательно началась игра прикосновений: то он как бы случайно коснется ее бедра, протискиваясь к столу на кухне, то грудь заденет вскользь. Однажды в такой момент между ними проскочила как будто бы электрическая искра.

Оба замерли ошарашенные. Потом как-то, будто случайно, оказались одни в квартире, и все тут произошло. Затем остановиться было уже невозможно. Интересная получилась возрастная "лестница" мужчина-женщина-мужчина: 18-28-40. Между крайними цифрами разрыв вроде бы большой, а между соседними – вполне даже терпимый.

Пикантность ситуации заключалась еще и в том, что молодые могли почти легально заниматься любовью прямо дома и не очень-то бояться, что их застанут – главное было успеть одеться. Утром, когда отец заводил и разогревал во дворе машину, молодой, кусая губы и рискуя вляпаться в гавно, в нетерпении топтался за трансформаторной будкой.

Потом, лишь только машина отъезжала, и даже выхлоп ее еще не расстаял в воздухе, он несся по лестнице вверх, а там Лиза его уже ждала в халатике на голое тело в еще неостывшей постели. В свои двадцать восемь лет она, никогда толком не любившая, ненаигравшаяся в юности, оставалась, по сути, шаловливой озорной девчонкой. Кроме того, в силу природной стеснительности, она имела очень узкий круг общения. Этому способствовала и ее работа – она была художница и разрисовывала на дому оловянных солдатиков. Это были особые коллекционные солдатики, которые стоили очень дорого и которые продавались в основном за границей. Работа была кропотливая, требовала чрезвычайного усердия и аккуратности, напряжения зрения, использования лупы. В фирме Лизу очень ценили, хорошо платили, но круг общения опять же был крайне узким, и она никак не могла выйти замуж, пока ее, наконец, не познакомили с разведенным солидным мужчиной, на предложение которого Лиза сразу согласилась. Все-таки, ей уже двадцать восемь, хотя выглядела она максимум на двадцать два.

Голос у ней был такой детский, что когда она отвечала по телефону, ей говорили: "Деточка, позови, пожалуйста, кого-нибудь из родителей!" Она была с рыжиной в волосах и с веснушками на носу. Не красавица, но, как говорят, "хорошенькая". При первом знакомстве будущий муж обратил внимание прежде всего на фигуру – и даже облизнулся – это дело было просто "супер". Они поженились. Муж в свои сорок казался ей человеком пожилым, солидным, с которым играть в эротические игры было бы неприлично, а с молодым – вполне даже возможно. У них с пасынком разыгрывались даже целые средневековые спектакли в стиле Декамерона – они ходили по квартире только голыми, шалили. В их отношениях царило бесстыдство эпохи Возрождения.

Например, парень устраивал путешествие по ней своего языка, с заходом во все тайные места, находя в некоторых тайничках вкусности.

И здесь в полной мере проявлялась ее художественная натура и фантазия: в разгар ласк, она иногда доставала баллончик со сбитыми сливками и делала на его детородном органе белую шапочку, еще и украшенную сверху кусочком клубники, которую к их общему удовольствию сама и съедала. Или еще разрисовывала из его же возбужденного пениса "стойкого оловянного солдатика" в мундире с погонами и в каске.

Все бы и ничего, но именно молодой вдруг стал ревновать Лизу к отцу. Как-то сделал ей засос на груди. Она очень рассердилась, испугалась и только тут впервые серьезно задумалась. В нем было что-то такое, что ее очень пугало. По большому счету это был молодой царь Эдип.

Вся эта история продолжалась вплоть до ее беременности и даже еще во время беременности – в самом начале. Когда живот стал уже большой, близкие отношения пришлось прекратить. Установилась как бы выжидательная пауза. Лиза сама не знала, от кого ребенок, да это и не больно-то ее и волновало. Обычно дети в подобных отношениях, типа адюльтера, все усложняют, но в данном случае беременность (на удивление легко протекавшая), напротив, разрешила всю эту страшную ситуацию. После родов тайные отношения между Лизой и пасынком уже больше не возобновлялись. Когда выходила из роддома, она неосознанно поискала молодого глазами, и одновременно с облегчением и разочарованием не увидела его. Молодой вообще к ним больше не приходил, даже чтобы хотя бы посмотреть, возможно, и на своего же собственного сына. Для Лизиного мужа это мог быть одновременно и сын и внук – но в любом случае это была родная кровь, и никакой генетический анализ не установил бы истины. Теоретически, можно было узнать правду, сравнив гены ребенка с генами первой жены, то есть вероятной бабушки, но это было бы слишком. Даже если бы муж что-то такое заподозрил, он тогда должен был бы пойти к своей первой жене и сказать ей: "Люся, приди, сдай кровь, кажется, моя молодая жена наставила мне рога с нашим же сыном", – одно это было бы немыслимо.

Люся бы хохотала бы дня два без остановки и лопнула бы от смеха, поэтому он бы ни в какой ситуации на это не пошел бы.

Аркадию Шахову это стало известно, потому что он какое-то время работал с одной теткой, откуда-то знавшей массу таких историй. Ее же собственный жизненный крест был неблагодарные дети. У нее шло какое-то длительное сутяжничество с собственными же детьми – дочкой и сыном – по поводу квартиры. Жила она там вместе с сыном и невесткой. Сын Костик вел очень сложные денежные расчеты, и хотя сам зарабатывал очень много, регулярно предъявлял матери счет на еду и часть оплаты за квартиру, а затем решил ее вообще выгнать из дома.

Дочка Нинка была отрезанный ломоть – наркоманка. Пришла как-то в гости, ухитрилась украсть у Костика права. Тот обыскался, а потом ему позвонил какой-то тип, предлагать отдать их за вознаграждение.

Костик этого типа поймал и прижал – оказалось, Нинкин приятель.

Квартира была центром споров. Костик хотел оставить квартиру себе, а мать выгнать. Нинка хотела содрать с этого свою долю, чтобы тут же спустить на наркотики.

Он всех этих историй у Аркадия оставалось ощущение, что он в чем-то измазался и надо срочно помыться. С другой стороны, его всегда удивляло, как порой причудливо складывалась жизнь у знакомых ему людей.

Лариса Палеха – была самая первая любовь Аркадия еще в классе третьем, наверно, или в пятом и одна из самых красивых девочек в школе. Ему даже как-то приснилось, что они с ней уже взрослые муж и жена и спят в одной кровати. Его тогда это очень взволновало и вызвало обильную поллюцию. Утром он проснулся и сразу посчитал, сколько еще осталось до восемнадцатилетия, чтобы на Ларисе жениться, и оказалось, что до восемнадцатилетия было еще очень и очень далеко.

Потом всегда, когда Ларису упоминали, он вспоминал ее такой, какая она была в пятом классе – очень красивая девочка с косичками.

Впрочем, сама она никогда и не догадывалась, что нравилась Аркадию

Шахову и вряд ли бы даже узнала его на улице. Она тоже жила в

Петербурге. Он как-то даже ее увидел мельком на встречном эскалаторе в метро. Или показалось. Потом от какой-то ее подруги в Любимове, а может быть, и от той самой всеведающей тетки узнал, что Лариса

Палеха (теперь Соболева) – работает секретарем-референтом в одной очень крупной компании. Оказалось, что она довольно рано вышла замуж, родила сына и какое-то время жила в коммуналке с мужем-пьяницей. Потом она с ним развелась и осталась в одной маленькой комнате глухой коммунальной квартиры с шестилетним ребенком и к тому же без работы. Алименты от мужа были мизерные, то есть, считай, их и не было вовсе. Родители ее в силу возраста и здоровья помогать ей не могли. Ларисе с ребенком грозила реальная нищета. И в этот самый момент она совершенно случайно встретила своего бывшего друга, который тут же взял ее к себе в фирму на очень хорошо оплачиваемую работу, снял квартиру и стал жить с ней как с женой, хотя сам был женат на другой женщине и имел двух детей.

Когда-то давно, он даже предлагал Ларисе выйти за него замуж, но тогда она ему по какой-то причине отказала и сейчас находилась не в той ситуации, чтобы ставить какие-либо условия, типа разведись и женись на мне. Теперь она отвечала не только за себя, но и за ребенка. И надо сказать, она каждый день благодарила Бога, что все так сложилось, с содроганием вспоминая те дни, когда ей было просто не на что купить еды даже ребенку, и когда сама она реально голодала.