«Протестантская этика и дух капитализма.»

Именно это произведение стало самым известным из тех, которые вышли при жизни Макса Вебера. В нем он рассмотрел рациональность как специфическую черту западноевропейского развития. Причины формирования рациональности Вебер связал с известными видами рационального жизненного поведения, назвав его «капиталистическим духом».

Свою работу он начал с отрицания расхожего представления о капитализме как о явлении, прежде всего связанном с наживой. «Стремление к предпринимательству, стремление к наживе, к денежной выгоде… само по себе не имеет ничего общего с капитализмом», — писал ученый («Протестантская этика и дух капитализма», 1905). Тем не менее капитализм отнюдь не исключает этого «стремления к наживе», поскольку отсутствие ориентации на рентабельность неизбежно обрекает его на гибель.

Если же говорить о капитализме как хозяйственной деятельности, то, согласно Веберу, он существовал во всех государствах античного мира. Что касается самого автора, то его интересовали не формы капитализма (авантюристический, торговый, милитаристский, политический), а сам процесс «возникновения буржуазного промышленного капитализма с его рациональной организацией свободного труда».

По мнению Вебера, «хозяйственное мышление» и формы хозяйства зависят от «определенной религиозной направленности». Так, особенности современного западного капитализма обусловлены идеологией протестантизма. Этот тезис он подтверждал статистическими данными, в частности, фактом преобладания протестантов среди владельцев капиталов и предпринимателей, среди высших квалифицированных слоев рабочих, а также среднего и высшего технического персонала современных предприятий. Это, по мнению Вебера, было связано со своеобразным складом психики, сформированным воспитанием и нашедшим свое выражение в профессиональной деятельности.

Сравнивая деятельность католиков и протестантов, Вебер, например, считал, что католики в области экономики выглядели довольно бледно, а главное — «не проявили специфическую склонность к экономическому рационализму».

Причину данного феномена автор видел, прежде всего, в своеобразии каждого из вероисповеданий.

Но в чем же именно заключалось своеобразие протестантства? Вебер отмечал у последователей этого религиозного направления приверженность к идее «долга по отношению к труду», что создавало благоприятную почву к пониманию труда как призвания.

Данное обстоятельство было определяющим мотивом в поведении европейской буржуазии. Истоки подобной мотивации следует искать во временах Реформации, когда, собственно, и появилась новая версия христианства — протестантизм с его этикой продуктивного труда, профессионального долга и частной инициативы.

Именно благодаря этому этическому ядру, как считал Вебер, протестантская религиозность оказалась наиболее адекватной формой для промышленного высокопродуктивного капитализма.

 

Лютеранство.

Формирование «протестантской этики» и появление людей «нового типа» Вебер связывает с именем глашатая Реформации Мартина Лютера (1483–1546). Именно он произвел своеобразную переоценку смысла мирской деятельности, придя, в конце концов, к выводу о равенстве всех профессий перед Богом.

Монашество, по мнению Лютера, не только бессмысленно в качестве пути к спасению, но и является порождением эгоизма, равнодушного к тревогам и заботам мирской жизни.

Другое дело, что, обосновывая мирскую деятельность как «богоугодную», Лютер, по мнению Вебера, был человеком достаточно «отсталым», так как сурово осуждал ростовщичество.

Следовательно, не признавал и один из главных капиталистических принципов «время-деньги».

Так или иначе, но именно благодаря Лютеру, в противовес католической точке зрения, чрезвычайно возросло моральное значение профессионального мирского труда, достойное выполнение которого должно было приносить награду как в жизни земной, так и в жизни небесной.

Правда, по мнению Вебера, влияние лютеранства на историю капитализма менее очевидно, нежели других направлений протестантизма. Сам он избегал давать четкий ответ на вопрос: способствовал ли протестантизм пробуждению «капиталистического» духа? Присущие Веберу взвешенность и скрупулезность заставляли его воздерживаться от категорических выводов.

Он не разделял точку зрения, согласно которой само появление реформации являлось всего лишь следствием назревшей необходимости в определенных экономических изменениях.

Не соглашался Вебер и с тем, что капитализм как хозяйственная система является продуктом Реформации. По его собственному утверждению, в своей работе он лишь пытался установить, «играло ли также и религиозное влияние и в какой степени — определенную роль в качественном формировании и количественной экспансии „капиталистического духа»” и какие конкретные стороны сложившейся на капиталистической основе культуры восходят к этому религиозному влиянию» («Протестантская этика и дух капитализма»).

 

Капиталистический дух порожден аскетизмом.

Отталкиваясь от религиозно-этических устремлений тех, кто принадлежит к аскетическому крылу протестантства, Вебер пришел к выводу, что именно аскетизм стал своеобразной системой самообуздания будущих функционеров капиталистического производства. Только аскетизм позволил укротить страсть к наживе таким образом, чтобы эта страсть вылилась в рационально организованную и математически выверенную в каждом звене систему непрерывного добывания прибыли.

С другой стороны, Вебер признавал, что в его время аскетизм представлял уже определенную угрозу: «В то время как аскеза перебралась из монашеских келий в профессиональную жизнь и подчинила себе внутримирскую мораль, она способствовала созданию того мощного космоса современного экономического уклада, который базируется на экономических и технических предпосылках механико-машинного производства. Этот космос сегодня с невероятной силой принуждения определяет и будет определять — до последнего центнера горючего вещества — стиль жизни всех тех, кто втянут в этот двигатель от рождения, а не только тех, кто связан с ним экономически прибыльной деятельностью.

Только как тонкую накидку, которую можно сбросить в любой момент, следует, по Бакстеру, возлагать на плечи святых свои заботы о земных благах. Но из накидки рок делает стальной футляр…

Никто еще не знает, кто потом будет в этом футляре, или в конце этого чудовищного развития возникнут совершенно новые пророки, или восстанут старые идеи, но если не будет ни того, ни другого — не наступит ли механическое оцепенение с напряженным осознанием своей значимости.

Вероятно, тогда для последних людей этого развития станут истиной слова: «Профессионалы без души, гедонисты без сердца — и эти ничтожества возомнили, что они достигли ранее никому не доступный уровень развития человечества» («Протестантская этика и дух капитализма»).

 

Кальвинизм.

Наиболее явно, по мнению Вебера, «капиталистический дух» выражен в четырех протестантских конфессиях — кальвинизме, пиетизме, методизме и анабаптизме.

Бесспорное первенство здесь как в хронологическом, так и в количественном (по числу адептов) отношениях принадлежит кальвинизму. Напомним, что мать-кальвинистка сыграла заметную роль в формировании веберовского мировоззрения, а потому остановимся на некоторых весьма важных моментах, связанных с идеологией этого религиозного направления.

Кальвинистская доктрина о предопределении гласит, что после грехопадения человек сам по себе уже не может ни добиться Спасения, ни иметь к этому волю. Спасение или гибель каждого уже предопределены Богом, и решение его непреложно.

К чему же это приводит, по мнению Вебера? «Это учение в своей патетической бесчеловечности должно было иметь, прежде всего, один результат: ощущение неслыханного дотоле внутреннего одиночества отдельного индивида.

В решающей для человека эпохи Реформации жизненной проблеме — вечном блаженстве — он был обречен одиноко брести своим путем навстречу от века предначертанной ему судьбе. Ни проповедник, понятный лишь избранным, ни таинства, бессильные стать средством к Спасению, ни церковь, формально, принимающая всех, но дарующая благодать только избранным, ни, наконец, сам Бог, умерший опять-таки для спасения избранных, — никто и ничто не может помочь человеку» («Протестантская этика и дух капитализма»).

Далее Вебер констатировал, что полный отказ от веры в спасение души с помощью церкви и таинств явился финальным аккордом, завершившим «великий историко-религиозный процесс расколдования мира. Результатом этого расколдования стала утрата главной ценности — веры во всеблагого Бога, и, как следствие, в достоверность Спасения».

Утрата этой веры — «следствие конфликта между рациональным притязанием и действительностью, рациональной этикой и частью рациональными, частью иррациональными ценностями, конфликта, который с каждым выявлением специфического своеобразия каждой встречающейся в мире особой сферы казался все более резким и неразрешимым» («Протестантская этика и дух капитализма»).

Доктрина о «предопределении» стала попыткой усомнившегося человека преодолеть свою беспомощность и панику перед жизнью.

Но как именно эта доктрина связана с «духом капитализма»?

 

«Трудитесь в поте лица на стезе своей.»

Для смиренных грешников наилучшим средством обретения внутренней уверенности в спасении считалась неутомимая деятельность в рамках своей профессии. Если идти за Кальвином, то чувства и настроения верующего по отношению к Богу как бы они не были возвышенны, сами по себе обманчивы. «Вера должна найти себе подтверждение в объективных действиях», и для этого следует приумножать славу Господню подлинными, а не мнимыми делами. На практике данное утверждение превратилось в своеобразную установку, имевшую значительные последствия для формирования новой этики: «Бог помогает тому, кто сам себе помогает, сам создает свое спасение».

Вполне справедливо отмечая, что фактор аскезы присутствовал и в католицизме и в лютеранстве, Вебер, тем не менее, подчеркивал, что именно в кальвинистском варианте аскеза доходит до своего логического завершения, становясь средством регламентации жизни не только отдельного индивида, но и всего социума, в котором он существует.

Идея профессионального призвания находит наиболее последовательное выражение в английском пуританизме — одном из ответвлений кальвинизма.

Именно в пуританизме, как считал Вебер, присутствует настойчивая и страстная проповедь упорного, систематического физического или умственного труда, и именно в пуританизме до апофеоза доводится не только пропаганда труда как такового, но и его специализация.

Вебер идет еще дальше и отмечает, что в пуританизме происходит своего рода «освящение» не только профессионального труда, но и богатства. Богатство порицается лишь постольку, поскольку оно таит в себе искушение предаться лени и грешным мирским наслаждениям.

Богатство же, полученное в результате выполнения профессионального долга, не только оправдано морально, но даже предписано. И в этом смысле (в отличие от католицизма) желание быть бедным расценивается, как желание быть больным, поскольку наносит ущерб славе Божьей.

Как пишет в этой связи Вебер: «…религиозная оценка неутомимого, постоянного, систематического мирского профессионального труда как наиболее эффективного аскетического средства и наиболее верного и очевидного способа возрожденного человека и истинности его веры, неминуемо должна была служить могущественным фактором в распространении того мироощущения, которое мы определили как „дух капитализма”»(«Протестантская этика и дух капитализма»).

 

«Нюансы» протестантской этики.

Вебер не питал иллюзий в отношении человеческой природы и честно признавал, что «пуританские» нравственные идеалы слишком часто не выдерживают натиска тех искушений, которые таит в себе богатство. Неслучайно вожди тех или иных аскетических движений как данность отмечали тот факт, что там, где растет богатство, уменьшается религиозное рвение, господствует гордыня, бушуют грешные страсти, любовь к плотским утехам и высокомерие.

В результате сохраняется лишь форма религии, но дух ее постепенно отмирает, уступая место утилитарной «посюсторонности» и сиюминутности. Это подтверждается даже известной цитатой из Кальвина: «народ послушен воле Божьей лишь до поры, пока он беден». Люди в подавляющем большинстве работают лишь потому, что их заставляет нужда.

С другой стороны, религиозное стимулирование, бесспорно, являлось важным фактором хозяйственного развития. Не случайно, как отмечал Вебер, «если пользовавшаяся государственными привилегиями монополистическая промышленность Англии скоро пришла в упадок, то рациональное предпринимательство пуритан сыграло решающую роль в развитии тех промышленных отраслей, которые возникли без какой-либо поддержки со стороны государства, а под час… и вопреки ему» («Протестантская этика и дух капитализма»).

Вебер констатировал, что «озвученная» в протестантстве идея профессионального призвания была интересна не только с культурологической точки зрения, но и представляла большое значение для современности и для будущего.

Мечта об идеальном человеке, ориентировавшемся почти исключительно на духовных ценностях, ушла в прошлое, а на смену ей пришел человек новой капиталистической эпохи.

«Профессиональный долг» заменил собой все прежние религиозные идеи и при этом утратил свое изначальное духовное содержание, выродившись в простое стремление к наживе. Там, где это стремление достигает своей высшей свободы (как в США), оно принимает характер безудержной страсти, подчас, близкой к спортивной.

Помимо этих пессимистичных выводов показательны и другие рассуждения Вебера о соотношении этических установок, сформированных в лоне религиозных общин с требованиями рационального капиталистического хозяйства:

«Чем больше космос современного капиталистического хозяйства следовал своим имманентным закономерностям, тем невозможнее оказывалась какая бы то ни было мысленная связь с этикой религиозного братства. И она становилась все более невозможной, чем рациональнее и тем самым безличнее становился мир капиталистического хозяйства.

Ибо если еще можно было этически регулировать личные отношения между господином и рабом именно потому, что эти отношения были личными, то отношения между меняющимися владельцами ипотек и неизвестными им, тоже меняющимися должниками ипотечного банка, между которыми нет никакой личной связи, регулировать было уже невозможно — во всяком случае в таком же смысле и с теми же результатами. Если все-таки попытки такого рода делались, то… они служили препятствием развитию формальной рациональности» («Протестантская этика и дух капитализма»).

Таким образом, согласно Веберу, современный «капиталистический дух» порожден протестантизмом. Этот «дух», с его тенденцией к универсальной рационализации, отличает современный капитализм от его патриархальных форм с «иррационально-спекулятивным характером». Именно аскетически настроенный протестант сформировал тип будущего функционера промышленного капиталистического производства, чей образ почти исключительно ассоциируется с цивилизацией Запада.

 

О «духе» других религий.

После «Протестантской этики» Макс Вебер обратился к другим мировым религиям — различным направлениям христианства, индуизма, буддизма, конфуцианства и даосизма.

Результатом этих размышлений стала книга «Хозяйственная этика мировых религий» (1913), также посвященная главным образом взаимодействию экономики и религии, или, если говорить точнее, связям между религиозными принципами и мотивацией экономической деятельности.

На сей раз Вебера интересовали и некоторые другие вопросы, такие как соотношение религии с формой власти, искусством, философией и т. д. Неудивительно, что со временем большинство исследователей начали трактовать веберовскую социологию религии в гораздо более широком смысле — как социологию культуры вообще.

В отличие от своих французских коллег Э. Дюркгейма и Л. Леви-Брюля, германский ученый практически не затрагивал вопроса о происхождении той или иной конфессии.

Гораздо больше его интересовали существующие на текущий момент структурные формы, состав и тип религии, а также формы религиозности, которые были характерны для высокоразвитых обществ. Примитивные религии Вебером были почти полностью проигнорированы.

В своей работе Вебер пытался определить, где и при каких социальных условиях, среди каких социальных слоев и групп в религии преобладают ритуально-культовый, аскетически-деятельный, мистико-созерцательный и интеллектуально-догматический моменты. Таким образом, автор хотел установить «индивидуальный облик» различных религий и прийти к некоторым обобщениям.

Согласно Веберу, магические элементы были наиболее характерны для религии земледельческих народов, а в рамках высокоразвитых культур — для крестьянства. Крестьяне, по его мнению, вообще «очень редко являются носителями какой-либо религии, кроме исконной для них, магической».

Народам-завоевателям и военному сословию присуща вера в судьбу, рок. Разъясняя этот тезис, Вебер писал следующее:

«Военная знать и вообще все феодальные власти обычно нелегко становятся носителями рациональной религиозной этики. Жизнь воина не располагает ни к мысли о благостном проведении, ни к следованию систематическим этическим требованиям надмирного Бога. Такие понятия как „грех” и „спасение”, религиозное „смирение” не только далеки от чувства собственного достоинства представителей всех господствующих слоев, и, прежде всего, военной знати, но даже оскорбляют его. Принять религию, оперирующую этими понятиями, подчиниться пророку или священнослужителю должно представляться неблагородным и недостойным.» («Хозяйственная этика мировых религий.»)

Дойдя до протестантства, Вебер констатировал, что эта рационалистическая религия характерна для городских сословий, которые в меньшей степени, нежели земледельцы, зависят от внешних природных условий, и в большей — от правильно организованного трудового процесса.

Именно у горожан, и в особенности у ремесленников, по мнению Вебера, очень сильно проявляется склонность как к общинной религиозности, так и к рациональной этической религии. Вебер отмечал, что именно на Западе общинная религиозность, как правило, связана со средним и мелким бюргерством, которое, в отличие от крестьянства, уже не слишком дорожит кровнородственными связями. Частичной заменой рода для такого бюргера служат религиозные общины и профессиональные объединения.

 

Конфуцианство как образец межсословной религии.

Конфуцианство, собственно, может считаться не столько религией, сколько этико-философским учением.

Тем не менее, хотя и с некоторыми оговорками, Вебер относит конфуцианство к религии, отмечая при этом его предельную рационалистичность и отсутствие явно выраженного интереса к загробному миру.

Важнейшими благами, с точки зрения конфуцианской этики, являются долголетие, богатство, здоровье тела и спокойствие духа, любовь к целомудрию и спокойная кончина, завершающая жизнь. Мотивы загробной жизни, искупления и спасения вообще не были характерны для конфуцианства, а в роли Мессии мог выступать разве что император, надежда на которого, впрочем, никогда не принимала характера утопии.

Государственный культ подчеркнуто прост и лишен какого-либо иррационального начала, вносящего дух беспокойства и беспорядка в строго рациональную этику.

Строй, порядок и гармония — вот основные принципы этики конфуцианства, применимые как к государственному состоянию, так и к состоянию души человека. Как отмечал Вебер, разум конфуцианства являлся рационализмом порядка, и этому были подчинены задачи воспитания и образования. Единственной спецификой конфуцианской этики, по его мнению, являлось то, что она не была враждебна магии, хотя этические добродетели признавались важнее чар и заклинаний.

Таким образом, в конфуцианстве соединялись два начала: этически-рациональное и рационально-магическое. Однако, в отличие от европейского рационализма, китайский был объединен с магией и традиционализмом, из-за чего на Востоке так и не сложилась та форма науки, которая появилась в Европе. Как следствие, не появились и аналогичные с западными моделями рациональные типы хозяйствования и управления.

 

Классификация религий.

Рассмотрев индивидуальный облик главных мировых религиозно-этических систем, ученый попытался классифицировать их, исходя из разницы в отношении к миру. Так, согласно Веберу, для конфуцианства характерно принятие мира, для буддизма, напротив, — отрицание. Некоторые религии (христианство, ислам, зороастризм) принимают окружающую действительность на условиях ее улучшения и исправления.

Отношение той или иной религии к миру определяет и отношение к политике и насилию. Так, религия, отвергающая мир, как правило, аполитична. Классическим примером в этом отношении является буддизм, хотя идеи ненасилия характерны и для христианства. В любом случае, признает Вебер, интересы любой религиозной организации рано или поздно вторгаются в сферу реальной политики, что заставляет их «договариваться» и искать компромиссы с властями.

Еще одним принципом классификации религий, по Веберу, является их отношение к идее спасения. Идея эта фигурирует в любой конфессии, но если одни из них предполагают спасение человека через собственное действие (в буддизме), то в других фигурирует посредник-спаситель (христианство, ислам).

В первом случае методами спасения являются либо ритуальные культовые действия, либо действия социальные (благотворительность), либо самоусовершенствование. Во втором случае некоторые из перечисленных факторов также работают, но гораздо большее значение имеет сам факт принадлежности к «правильной» церкви.

Отдельным пунктом Вебер выделил пути спасения, зависящие от внутренней установки человека. Один из таких путей заключается в спасении через активное этическое действие, другой — через мистическое созерцание.

Наконец, еще один предложенный Вебером принцип классификации религий зависит от того, какие именно социальные слои являются их главными носителями:

— носителем конфуцианства, по его мнению, является организующий мир бюрократ;

— индуизма — упорядочивающий мир маг;

— буддизма — странствующий по миру нищенствующий монах-созерцатель;

— ислама — покоряющий мир воин;

— иудаизма — странствующий торговец;

— христианства — бродячий ремесленник.

Разумеется, все они выступают не как представители своих профессий или сословий, а в качестве идеологических носителей этики или религии, которые особенно легко сочетаются с их социальным положением.

Отдельно Вебер выделил «религию париев», подразумевая под этим термином религиозно-этические принципы тех групп населения, которые находятся на низшей ступени «общественной лестницы».

Анализируя религиозную этику «париев» на примере иудаизма, а также различных христианских сект, автор отмечал, что ее носителями никогда не были ни рабы, ни современные пролетарии.

В роли основателей и «пророков» всевозможных новых религий, как правило, пытались выступать мелкие ремесленники либо обедневшие выходцы из более привилегированных слоев; при этом они преследовали единственную цель — сломать существующую социальную иерархию.

По мнению Вебера, в «религии париев» преобладают потусторонние эсхатологические мотивы, в то время как для высших слоев общества, напротив, характерен живейший интерес к «посюстороннему» миру.

Переходя к двум противоборствующим классам современной ему эпохи — буржуазии и пролетариату, Вебер отмечал, что в основной своей массе и те и другие достаточно равнодушны к религии. Религию в таком случае обычно заменяют иные идеологические суррогаты. Однако поскольку пролетариат и примыкающая к нему мелкая буржуазия наиболее зависимы от колебаний экономической конъюнктуры (точно так же, как крестьянин зависим от колебаний погоды), даже в эпоху рационализма именно эти слои общества могут стать объектом религиозной миссии, возможно даже магического характера.

К последнему выводу Вебер пришел еще до революции 1917 года в России и до рождения в Германии фашизма.

Здесь следует отдать должное его дару провидения, поскольку в России двигателем революции были именно пролетарии, а в Германии главной опорой фашизма являлась мелкая буржуазия.

Кроме того, и коммунизм в (ленинско-сталинском варианте) и фашизм (в варианте, предложенном Гитлером) действительно были не просто политико-экономическими моделями, но являлись еще и «религиями» с живым вождем вместо Бога и «светлым завтра» вместо потустороннего мира.

 

Рационализация по Веберу.

Для такого рационально мыслящего человека, как Вебер, и коммунизм, и фашизм были неприемлемы именно как вызов рационализму, а, следовательно, и самим законам исторического развития.

Согласно Веберу, именно «рационализация» все в большей степени будет определять магистральные пути развития человечества в дальнейшем.

Но что сам Вебер вкладывал в понятие «рационализация»?

В первую очередь под этим термином он подразумевал такую систематизацию, при которой необозримая, хаотичная группа явлений с принципиально бесконечным множеством связей между собой упорядочивается по определенным критериям.

Главная же проблема заключалась в том, что под термин «рационализация» Вебер также пытался подогнать самые разнообразные явления — «бюрократизацию», «индустриализацию», «интеллектуализацию», «развитие рационального производственного капитализма», «специализацию», «овеществление», «методизацию», «дисциплину», «расколдование», «секуляризацию» или «расчеловечивание».

Ситуация упорядочивалась, когда Вебер начинал говорить о вещах более конкретных, например, о рационализации свободного труда капиталистического предпринимательства на Западе. В работе «История хозяйства» (1911) в качестве наиболее общих условий для этого он выделил следующие:

— рациональный расчет капитала (что является нормой для всех крупных промышленных предприятий, работающих на удовлетворение повседневных потребностей);

— присвоение автономными частными промышленными предприятиями свободной собственности на средства производства (землю, приборы, машины, орудия труда и т. п.);

— вольный рынок, то есть свобода рынка от нерациональных «стеснений обмена» — например, от сословных ограничений, когда известному сословию предписывается определенный образ жизни, при котором не существует ни свободного товарного рынка, ни свободной рабочей силы;

— рациональная, то есть строго рассчитанная и поэтому механизированная техника — как в сфере производства, так и в сфере обмена;

— рациональное, то есть твердо установленное право, определяющее нормы труда и управления, обеспечивающее функционирование капиталистического порядка и защищающее от возникновения путаницы в хозяйственных расчетах;

— свободный труд, то есть наличность таких людей, которые не только имеют право свободно продавать на рынке свою рабочую силу, но и экономически принуждены к этому;

— коммерческая организация хозяйства, под которой подразумевается широкое применение ценных бумаг для установления права участия в делах предприятия и права на имущество.

Вебер считал, что главная идея западного капитализма заключалась в том, что при всей значимости экономических факторов, связанных с рационализацией техники и права, «всё же экономический рационализм зависит и от способности и предрасположенности людей к определенным видам практически рационального жизненного поведения».

 

Уязвимость веберовского рационализма.

По мнению Вебера, наиболее податливой для систематизации и порядка («рационализирования») была «внешняя организация» мира. К ней он относил экономику, право, технику, науку, государственное устройство. Одновременно ученый пытался ответить на три важных вопроса, которые, в сущности, и были основным предметом его исследований:

— Почему только на Западе, в Западной Европе развилась специфически «рациональная» культура, имеющая универсальное значение? Почему процесс «рационализирования» не происходил в той же Азии, где существовала гораздо более древняя и разветвленная культура?

— Почему только в Западной Европе в Новое время возникли «рациональная» наука и техника, «рациональный» производственный капитализм, «рационально-бюрократическая» организация государства?

— Какие преимущества любому обществу и его отдельным группам дает эта «рационализация», и какую цену должны заплатить общество, социальные группы и отдельный человек за это развитие?

Идея Вебера о «капиталистическом духе» как порождении протестантизма позволила хотя бы частично ответить на первые два из этих вопросов, хотя последний так и повис в воздухе. Но были ли ответы, найденные немецким социологом, правильными?

События, случившиеся уже после его смерти, и нынешнее состояние мировой цивилизации заставляют предположить, что «капиталистический дух» может вполне удачно развиваться на разной религиозной почве.

То же конфуцианство создало собственный набор мотивационных ценностей, которые, отличаясь от западных и имея иные корни, тем не менее, смогли оказать благотворное влияние на формирование современного экономического рационализма.

Приверженность китайцев, корейцев и японцев к дисциплине, а также их способность откладывать удовлетворение некоторых своих потребностей на длительное время внешне напоминают христианскую аскезу, хотя и базируются на совершенно иной духовной культуре.

Сама эта база претерпела определенные трансформации во времени, примером чему может служить Япония. По крайней мере дважды (во второй половине XIX века и после Второй мировой войны) официальная пропаганда предпринимала очень серьезные усилия для того, чтобы «на мирный лад» преобразовать традиционную самурайскую этику. Присущие представителям военного сословия самоотречение и дисциплина стали использоваться не для вооруженной борьбы, а в целях капиталистического предпринимательства, благодаря чему возникло совершенно уникальное «сочетание воинского патриотизма и экономически рационализированной этики».

Тем не менее достаточно бережное отношение к своим традициям на сегодняшний день превратило Японию в страну, где отдельные «рудименты» прошлого уживаются с самыми современнейшими новациями.

Нечто подобное можно наблюдать и в таком динамично развивающемся государстве, как Индия, которая в религиозном плане не имеет ничего общего ни с Японией, ни с Западом.

Таким образом, время подтвердило правильность многих веберовских тезисов, а также универсальность самого процесса «рационализации». Другое дело, что «рационализация» зависит не только от изучаемых Вебером религии и культуры, но и от таких любимых марксистами-материалистами понятий, как «уровень развития экономики», «хозяйственная политика», «внешняя конъюнктура».

Сам Вебер полностью не отрицал значения всех этих материальных факторов, но и не уделял им достаточного внимания, чем отличался от своего старшего коллеги и соотечественника Карла Маркса.

Впоследствии их имена часто будут ставить рядом, как имена двух выдающихся социологов и ярых антагонистов.

На самом деле противоречия между ними были не настолько уж явными, тем более что работали они в несколько разных сферах.

 

Вебер и Маркс как исследователи капитализма.

Пожалуй, главным, на чем сходились дороги Вебера и Маркса, был их интерес к капитализму.

Вебер, при всем своем весьма критичном отношении к буржуазному обществу, считал капитализм более прогрессивным по сравнению, например, с феодализмом. Старые патриархальные ценности, по его мнению, неизбежно должны были отойти в прошлое.

Надо сказать, что и Маркс относится к капитализму сходным образом, но если он предпочитал исследовать капитализм с точки зрения экономики и политики, то для Вебера капитализм являлся, прежде всего, культурным явлением.

Нередко можно встретить утверждения, будто Вебер в своем стремлении опровергнуть теорию Маркса пытался объяснить сущность экономического развития исходя из того влияния, которое оказывают на общество религиозные нормы.

На самом деле подобный взгляд является упрощением.

В действительности Вебер стремился показать, насколько сложный комплекс факторов влияет на поведение целого общества и конкретного индивида. Правда, из всего многообразия сам ученый вычленял только один фактор — религиозный, но, как справедливо отмечают некоторые исследователи, это не означает, что именно за религиозным фактором он сам признавал решающее значение. В сущности, открытие Вебера заключалось в обнаруженной им четко выраженной адекватности духа капитализма духу протестантизма.

Принципиальные расхождения между ним и Марксом в отношении к капитализму можно изложить в трех пунктах.

Во-первых, Вебер считал характерной чертой современного капиталистического общества бюрократическую рационализацию, имеющую тенденцию к развитию независимо от характера формы собственности на средства производства.

Как следствие, в отличие от Маркса, он отнюдь не усматривал в обобществлении средств производства никаких предпосылок для коренных преобразований. По его мнению, потребность в рациональной организации, способствующей получению наиболее дешевого продукта, будет существовать независимо от революций в государственном устройстве, определяющих характер собственности на средства производства.

Во-вторых, различие теорий Вебера и Маркса касалось трактовки нравственной основы капитализма. Если, по Марксу, все объяснялось одной лишь страстью к наживе, то, по мнению Вебера, «стремление к предпринимательству», «стремление к наживе, к денежной выгоде… само по себе ничего общего не имеет с капитализмом». Это «свойственно людям всех типов и всех сословий».

Последнее разногласие между Вебером и Марксом заключалось в том, что первый из них, подобно Сен-Симону и Канту, вообще не придавал решающего значения противоречиям между рабочими и предпринимателями и не верил внеобходимость классовой борьбы для становления современного общества.

Таким образом, хотя Вебер вслед за Марксом и говорил о типичной организации современного производства, которого «нигде кроме Запада и быть не могло», однако он считал противопоставление капитализма и социализма лишенным смысла, поскольку бюрократическая рационализация как основа современного общества выживет при любом режиме собственности. Более того, исходя из индивидуалистической системы ценностей, Вебер опасался, что социализация производства неизбежно приведет к ограничению свободы действий индивида.

Тем не менее, при всем различии позиций двух ученых, нельзя не признать, что Маркс оказал на своего младшего коллегу огромное влияние, и, хотя версию капитализма по Веберу, скорее, можно назвать «культурологической», пришел он к ней все через ту же немецкую политическую экономию.