1

Видения повторялись.

Глубокий сон перемежался томительной дремой. Соответственно сменялись образы сновидений, как прихотливые узоры в калейдоскопе.

Погружаясь на самое дно забвения, он попадал в один и тот же сон. Стоял, держа кого-то за руку, на краю крутого обрыва, точно выдолбленного волнами, и смотрел вниз на спокойное море. Ветер нежно ласкал лицо, и, облизывая губы, он даже во сне ощущал соленый вкус.

— Это и есть море?

Поднял глаза — стоявший рядом мужчина кивнул. Широкая, смуглая, жилистая ладонь крепко обхватила его ручонку, от мужчины исходил сладкий аромат нагретой солнцем травы.

— Да, это и есть море.

Крепко сжав сильную руку, он прижимается плечом к ноге в тонких парусиновых брюках, и тихо шепчет:

— Я боюсь!

Они продолжают говорить. Но слов, как ни пытайся, уже не уловить. Вот-вот, кажется, ухватил, и нет их, исчезли, точно мираж, к которому тянешь руки.

Страшно! Море замерло неподвижно… Не готовится ли оно к прыжку, чтобы поглотить его?

Мужчина смеется, сквозь его ярко-белые зубы течет дымок сигареты.

— Море не может взобраться на сушу, — говорит он. — Так же как нам не дано взлететь в небо.

Он чувствует щекой ткань его рубашки. Прорывается смех.

Все-то он знает! Человек не может взлететь в небо, а я… а я…

Отец.

В этом месте сон начинает расплываться. И исчезает. Отец… Лишь одно это слово, потерянное и наконец найденное, оставляет слабый отзвук. Море сворачивается, как свиток…

Хаос возвращается. Всё проваливается во тьму. Подступает тягостная пустота. И вот уже он всплывает к поверхности. Беспокойный сон, как тонкое одеяло, накрывающее его лицо.

Теперь он смотрит на себя откуда-то со стороны. Сверху. Он стоит перед дверью. Массивная деревянная дверь с большой ручкой, холодной на ощупь. Ладонь ощущает холод, несмотря на то, что он, казалось бы, простой зритель, находящийся по ту сторону сна. Ручка мягко поворачивается, щелкает замок, дверь открывается.

— Что, не ожидал? — говорит кто-то.

До сих пор он взирал на все с высоты птичьего полета, но в этот момент его взгляд оказывается на одном уровне с тем, кто пребывает во сне, и устремляется на незнакомца.

Однако лица он не видит. С этого места сон становится отрывочным. Точно музыка в наушниках, когда заканчивается батарейка. Есть. Нет. Есть. Нет. Вот-вот оборвется. И только голос продолжает звучать.

Тсс… Тихо!

Он переворачивается с боку на бок.

Нас не должны услышать.

Поправляет сбившееся одеяло, прикрывая оголившиеся ноги.

Не бойся, они не обидятся, ведь сегодня…

Пытается выкарабкаться из сна.

Ведь сегодня ночь перед Рождеством!

И сразу после этого — вопль. Тихие шаги, приглушенный стук и — вопль.

Точно колокол, треснувший в момент удара, голос, сорвавшись, переходит в хрипение, дрожит, умолкает, и, заглушая его последний отзвук, что-то с грохотом падает на пол и разбивается…

Вдребезги.

В этот момент он проснулся.

 

2

Голова покоилась на подушке.

Он лежал на левом боку, уткнувшись взглядом в белую стену. Руки притиснуты к груди, ноги слега согнуты в коленях, плечо высунулось из-под одеяла.

В ухе, прижатом к подушке, и по всему телу гулко отдается стук сердца. Тук-тук-тук. Как у ребенка, вбежавшего с улицы в дом.

Холодно, — подумал он.

Лежа неподвижно, с открытыми глазами, он чувствовал, как боль протягивается ото лба к затылку, точно тугая струна. Глубокий след, оставленный стремительно пронесшимся сном. Кажется, можно пальцами нащупать его колею.

Боль утихла. Сильно моргая, он поднял глаза.

Безупречно белая стена, идущая вверх к потолку. Ни единого пятнышка. Присмотревшись, понял, что поверхность стены не гладкая, шероховатая. Совсем как…

Совсем как — что?

Опустив голову на мягкую подушку, он попытался вспомнить.

Стена. Белый цвет. Выпростав из-под одеяла руку, провел ладонью по шероховатой поверхности.

Что это напоминает? И еще этот цвет. О чем ему говорит этот цвет?

Продолжая лежать на боку, он неподвижно смотрел на стену. Что за ерунда! Почему он не может вспомнить? И главное — почему так страшно важно вспомнить?

Затаив дыхание, он думал.

Совсем как — что?

Джинсы!

Джинсы. Слово вспыхнуло в темноте. Как будто открылась невидимая дверь, как будто невидимый кто-то подсказал ответ. Обои напоминают джинсовую ткань.

Но цвет-то другой. Такого цвета джинсы не в его вкусе. Этот цвет — этот цвет…

Серовато-белый!

Он облегченно вздохнул.

Что за бред! Не каждое же утро, проснувшись, лежать, пытаясь вспомнить, как называется цвет обоев!..

Откинув одеяло, он приподнялся на кровати и в ту же минуту оцепенел.

В кровати он был не один.

Из-за того что он резко откинул одеяло, верхняя часть ее тела оказалась неприкрытой. Так же как и он, она была в чистой, белой пижаме.

Она.

Значит, это была женщина. Длинные волосы, стройная фигура, узкая, изящная спина.

Что-то промычав во сне, она, не открывая глаз, нашаривала сползшее одеяло. Наверное, замерзла. В комнате был промозглый холод.

Он поспешно ухватил край одеяла и натянул его на плечи девушки. Она прекратила шарить рукой. Удовлетворенно глубоко вздохнула и, улегшись ничком, зарылась лицом в подушку.

Он не шевелился до тех пор, пока дыхание спящей не выровнялось. Было бы неловко, если б она сейчас проснулась. До того, как он соберется с мыслями и сообразит хоть отчасти, что происходит.

Девушка — кто она? Он не мог вспомнить ее имени.

Так что же произошло?

Практически не вызывает сомнений, что прошедшей ночью он с ней спал. Это очевидно. В смысле — переспал. Провел с нею вечер и ночь в постели, может быть играли в карты…

На этом мысль оборвалась. При чем здесь карты?

Но долго вспоминать не пришлось. Картина явилась сама собой. Движение рук, тасующих пестрые картинки. Тотчас всплыли и названия игр — преферанс, наполеон, бридж… Но при этом чувство, что он давно не играл в карты.

Все перемешалось, подумал он. В голове какой-то кавардак. Это оттого, что слишком заспался.

Он поднес ладонь ко рту и дыхнул. Должен остаться запах перегара. Напившись, шлялся по ресторанам, заигрывая с незнакомыми девчонками — скорей всего так оно и было. Возможно, даже не удосужился спросить, как ее зовут. Поэтому и не может вспомнить.

Однако запаха перегара не было. Только легкий запашок, точно от лекарства.

Едва он подумал, что не ощущает похмелья, голову пронзила боль. Длилась она всего лишь миг, но была такой острой, что он невольно сморщился.

Подняв руку, потер висок. Осторожно повертел головой. Боль прошла. Покачал головой: вверх, вниз — ничего.

Ну и дела…

Немного придя в себя, он решил, что нелепо и дальше оставаться в таком положении. Надо хотя бы умыться.

Он уселся на широкой кровати. Двуспальная, металлическая кровать. Это возникло в голове само собой. Под его весом кровать заскрипела. Он поежился при мысли, что своим неловким движением разбудил девушку, но ее прикрытые одеялом плечи не шелохнулись.

Сидеть было неудобно. Осторожно перегнувшись, посмотрел вниз. К ножкам кровати прикреплены круглые штучки. Рулетка? Нет, не рулетка. Есть какое-то другое слово.

Ролики. Ролики. Одновременно со словом в голове возникла картина, как по полу передвигают кровать на колесиках. Безопасно, поскольку есть стоппер. Облегчает уборку помещения.

Странно… С чего бы эти мысли?

Кровать придвинута к стене — он находится ближе к стене. Справа — девушка, как спящая красавица. Чтобы не разбудить ее, придется перелезть через спинку в ногах.

Так и поступил. Медленно передвигаясь, осторожно опустил ноги на холодный пол. Твердо встал, разогнувшись, и тотчас возник простой вопрос. Где я?

Он огляделся.

Серовато-белые стены и потолок. Деревянный пол. Но неестественный цвет древесины. Словно покрыт ла… лаком. Впереди дверь. Рама, такая же серо-белая, как стены, обхватывает однотонную решетку, в которую вставлены рифленые стекла. Следовательно, эта дверь не может выходить прямо на лестничную клетку. По ту сторону должна быть еще одна комната. Вставленные стекла… стекла… матовые. Да, такие двери нередко бывают в кафе.

При этой мысли, точно ворвавшись откуда-то извне, вспыхнула картина. Большой стол врезается в точно такую же дверь, разбивая стекла. Извиняюсь, стекло-то не армированное…

Он потряс головой, пытаясь вернуть мысли в прежнее русло. Но картина разбиваемого стекла, вспыхнувшая при виде двери, продолжала стоять перед глазами.

Справа — окно. Доходит почти до пола. У окна низкий столик, на нем стоит вазочка с цветами. Вернее, стояла.

Сейчас, разбившись на две половинки и множество мелких осколков, она лежала на полу. Осколки блестят, потому что разлилась вода. И еще потому, что в тонкую щель между шторами проникают лучи солнца.

По полу разбросаны цветы. Один, два — всего пять. Красные цветы. Но как называются, не помнит.

Его разбудил грохот разбившейся вазочки. Но почему она упала со стола?

Он приблизился к окну. Накрахмаленная пижама — пижама? — да, так это называется — как будто похрустывала. Ступням приятно прикосновение холодного пола. Он приблизился к окну осторожно, чтобы не наступить на осколки, но прежде чем он успел коснуться рукой, штора мягко вздулась.

Окно открыто.

Теперь понятно — штора, подхваченная сквозняком, задела вазочку и опрокинула ее на пол. Приподняв край шторы, он высунул голову наружу.

На какой-то миг глаза обожгло болью. Солнце палило нещадно. Жмурясь, он потер лоб.

Привыкнув к слепящему свету, он увидел, что окно приоткрыто лишь сантиметров на десять. Десять сантиметров. Это тоже всплыло само собой. Следующая за сантиметром единица измерения — метр, больше метра — километр. Это он отчетливо помнил. Ну же, точно велосипед с тугими педалями. Вначале тяжело, но, разогнавшись, катишь, как по маслу. Все в порядке, механизм в исправности.

И однако, где я?

Вероятно, это квартира спящей девушки. Самое правдоподобное объяснение. Но не слишком ли унылая для девушки обстановка?

Выглянул в окно.

То, что он смутно ощущал всем своим телом, оказалось на удивление верным. Едва ступив на пол, он сразу почувствовал, что квартира расположена довольно высоко от земли. Угадал.

Перед глазами теснились крыши, точно разбросанные как попало книги. Там и сям над ними возвышались высокие башни жилых домов, небоскребы, и, наконец, трубы. Справа, в значительном удалении, можно было разглядеть здание школы. На фасаде красовалась эмблема со стилизованным цветком сакуры.

Солнечные лучи обжигали руки, лежащие на подоконнике. На улице жара. Разумеется, ведь сегодня… сегодня…

Какое же сегодня число, какой месяц?

Он не мог вспомнить.

В этот момент его впервые охватила паника. Почему? Откуда это затмение? Уже не смешно. Что со мной, если я не могу даже вспомнить, какой сегодня день?

Нет ли здесь где-нибудь календаря? Он обернулся и только сейчас заметил, что в ногах кровати установлен громоздкий кондиционер. Над ним также расположено окно, на окне — шторы той же расцветки.

Он замерз. Даже начал дрожать от холода.

Подойдя к кондиционеру, поднес ладонь к решетке. Ударила струя холодного воздуха. Подняв крышку, выключил, и, не раздвигая штор, распахнул окно. Впустить немного теплого воздуха с улицы.

Высунул голову за штору. Сквозь прозрачное стекло на него хлынул поток солнечного света. Приятно, точно попал под горячий душ.

За окном то же самое. Высунулся еще больше. Внизу — обычная белая стена многоквартирного дома. Выложена плиткой, совсем новая. Не видно даже потеков от дождя. Внизу проходит узкая дорога, на ней припаркован один коричневый пикап. Этажом ниже видны вывешенные на просушку матрасы. Свисают из окна, точно показывая язык палящему солнцу.

Повернувшись, он еще раз внимательно осмотрел комнату. Напротив кровати большой платяной шкаф. У стены небольшой телевизор на подставке, также с роликами.

Отступил от окна и, вновь осторожно обойдя осколки вазы, подошел к двери. Обернувшись, удостоверился, что девушка по-прежнему мирно спит.

Со скрипом открыл дверь с матовыми стеклами.

Рядом — просторная кухня. Слева — дверь. Очевидно, входная. Белый круглый стол и два стула. Полка для посуды. Холодильник. Электроплита. Чайник.

Чья же, в конце концов, эта квартира? Наверно все-таки ее… Ясно, что он не у себя дома. Он не помнил, чтобы когда-либо жил в подобной квартире. Все, на что натыкался взгляд, казалось чужим, даже эта тряпка, висящая на краю раковины.

Скорее всего, он заночевал в гостях… Да, наверняка. Но почему же он даже этого не помнит?

— Прошу прощения, — крикнул он, оглядывая кухню, — есть кто-нибудь?

Ответа не последовало. Понятное дело! — усмехнулся он. Спал в одной кровати с женщиной. Кто же еще здесь может быть? Уж не ее ли папаша?

В этот момент он заметил угол газеты, выглядывающий из-под двери. Вытащив, развернул. Из середины выпало рекламное приложение. «Асахи».

Номер от двенадцатого августа. Воскресенье.

Сразу же успокоился. Ну разумеется, середина августа. Кроме того, газета свидетельствовала о том, что в квартире кто-то постоянно живет.

Немного поколебавшись, он решился открыть входную дверь. Взглянуть на табличку с именем жильца.

Заперто изнутри. Повернул ручку, и замок открылся, маслянисто чавкнув. Медленно приотворив дверь, высунул голову.

Табличка слева от двери. Квартира № 706. Значит, седьмой этаж?

Под номером квартиры написано — «Саэгуса».

Втянув голову обратно, закрыл дверь. Итак — Саэгуса. Известно ему это имя?

И тут он вдруг осознал — он не может вспомнить имени ни одного из своих знакомых.

Что за бред!

Не в силах ступить и шагу, он обхватил руками голову и затряс ею. Хлопнул по лбу ладонью. Взъерошил волосы.

Пусто. Кромешный мрак, ничем не заполненный, лишенный какого-либо содержания.

Не суетись! — нашептывал внутренний голос. Начни с себя. Попытайся вспомнить свое имя. Сейчас это самое важное. Невероятно, чтобы взрослый мужик забыл свое имя!..

Невероятно. И однако…

Он не помнил. Ни имени, ни фамилии. Ни малейшего намека.

Теперь уже на него обрушилась волна настоящей паники. Колени задрожали. Позвоночник обмяк, точно был из глины, и, не в силах устоять на ногах, он оперся руками о стол.

Зеркало. Где зеркало? Надо посмотреть на себя.

Дверь, ведущая в ванную, была возле холодильника. В каком-то помрачении он стал биться в нее, с остервенением крутить ручку, наконец, дверь подалась и он влетел внутрь.

В стерильно-чистой, попахивающей химией ванной никого не было. Впереди матовая стеклянная дверь, слева — вешалка для полотенец, справа — унитаз, маленькая раковина. Над ней — зеркало.

Зеркало отразило его по пояс. Взлохмаченный молодой человек. Загорелое лицо, густые брови. Плотный, но не толстяк. Из-под ворота пижамы выпирали острые ключицы.

Подняв руки, вновь взлохматил волосы. Человек в зеркале повторил его жест.

Рукава пижамы спустились, обнажив поднятые руки. Он всмотрелся в зеркало. Что это?

Не опуская рук, скосил глаза на левое предплечье. На внутренней стороне локтя — цифры и буквы.

«Level 7 М — 175-а».

Осторожно потрогал пальцем. Потер. Ущипнул. Цифры не исчезли, буквы не расплылись. Надпись глубоко въелась в кожу. Намертво.

Опустив руки, вновь посмотрел в зеркало. Молодой человек, ошеломленный, как и он, застыл, разинув рот. Лицо его было мертвенно-бледным. Вероятно, он бы еще долго так стоял, если б в этот момент за его спиной не послышался возглас.

Он обернулся — на пороге ванной стояла девушка, та самая, спящая красавица.

В этот миг, застывшие в одинаковой позе, с одним выражением на лице, они казались зеркальным отражением друг друга. Как и он, девушка была в пижаме и стояла на полу босая.

— Доброе утро, — сказал он.

Она продолжала стоять с раскрытым ртом, молча уставившись на него.

— Я сказал — «доброе утро», но кажется, уже почти полдень…

Девушка продолжала молчать.

Он бессмысленно взмахнул руками, точно дирижер оркестра, музыканты которого во время концерта подняли мятеж.

— Прости, кажется, я немного не в себе, — сказал он, — но это ведь ты оставила меня ночевать? Это твоя квартира?

Девушка никак не отреагировала, как будто не понимала, о чем он говорит. Оставалось только молча смотреть на нее.

Наконец, она заговорила. Так тихо, что едва можно было разобрать.

— Я видела сон.

— Что?

— Потом проснулась. А здесь — ты…

Медленно поднесла руки к щекам. Отведя глаза в сторону, она часто заморгала, точно прокручивала что-то в голове.

Когда она вновь посмотрела на него, в ее глазах явно сквозил испуг.

— Ты кто? — прошептала она. — Почему ты здесь?

Он растерялся. Ведь он должен был задать этот вопрос. И разве не она должна знать на него ответ?

— Понятия не имею, как я здесь оказался. А ты? Это твоя квартира? Да?

Продолжая прижимать ладони к щекам, девушка покачала головой.

«Нет». «No». Как ни истолковывай ее жест, смысл был очевиден.

Что же это такое? Едва показалось, что наконец-то забрезжил свет и ответ вот-вот будет найден, — новая загадка. Бред в квадрате.

Ему потребовалось собрать всю свою волю в кулак, чтобы вновь спросить.

— Значит, не твоя?

Девушка покачала головой.

— Я ничего не помню. Но… не знаю. Все-таки мне кажется, что это не моя квартира… Я не знаю… Все как-то…

— Забыла?

Она уронила руки и кивнула. И вдруг резко скрестила руки на груди и отступила на шаг. Он не сразу понял, что это означает, но по ее настороженному взгляду догадался. Только сейчас он заметил, что под пижамой на ней не было нижнего белья.

— Ты тоже ничего не помнишь?

На его вопрос она ответила вопросом:

— Где мы? Как я сюда попала? Это не твоя квартира?

Он развел руками:

— Я тоже ничего не понимаю. И ничего не помню.

— Не помнишь?..

— Ты можешь вспомнить свое имя?

Она ничего не ответила, но лицо еще сильнее побледнело.

— Понятно. Я тоже.

Не отнимая левой руки от груди, девушка правой откинула волосы назад и огляделась. Красивые, с легким шелестом струящиеся сквозь пальцы волосы. Несколько волосков прилипли к краю губ. У него в голове возникло слово «сумасшедшая» и — исчезло. Было чувство, что где-то он уже видел женщину, похожую на нее. Из-под присобравшегося рукава пижамы виднелось ослепительно-белое предплечье. Заметив на нем что-то вроде тонких черточек, он невольно сделал шаг вперед. Девушка отпрянула.

— Извини. Я не хотел тебя пугать. Твоя рука…

Отступив назад, он указал на ее руку.

— Посмотри. Кажется, там что-то…

Девушка взглянула на правое предплечье. Как только она поняла, что он имел в виду, ее зрачки расширились. Она с ужасом уставилась на него.

— Что это?

Подойдя, он посмотрел внимательнее. Как и предполагал, те же загадочные цифры и буквы.

«Level 7 F — 112-а».

Он показал свою левую руку.

— У меня то же самое.

Она внимательно сличила обе надписи. Губы задрожали.

— Это татуировка? — спросила она, не отрывая взгляда от своей руки. — Ее невозможно стереть? Это навсегда?

— Не знаю.

— Что все это значит?

В голосе звучали истерические нотки. Он подумал, что надо как-то ее успокоить, но — как? «Не знаю», «не знаю», «не знаю» — следовали одно за другим.

Наконец, он спросил:

— Это слово — «татуировка» — ты сразу его вспомнила?

Она посмотрела на него удивленно:

— А что здесь такого?

— Когда я проснулся, у меня было такое чувство, что — как бы это получше выразить — слова всплывают не сразу. Будто нажимаешь на кнопку фонарика, а он вспыхивает не сразу. Что-то вроде этого.

— Не понимаю, — придерживая рукой подбородок, она по-детски затрясла головой. — Я ничего не понимаю! И ничего не помню! Да еще голова раскалывается. Жуткая боль.

Слезы брызнули из глаз и заструились по щекам.

— Я сошла с ума? В чем-то провинилась? Почему это со мной произошло?

То, что она сейчас говорила сквозь слезы, — те же самые слова, те же самые вопросы, — им предстояло повторять вновь и вновь.

Они стояли друг против друга на холодном полу, в замешательстве, не зная, что делать. Она плакала, он, глядя на ее зареванное лицо, думал: насколько они близки и может ли он в сложившихся обстоятельствах позволить себе обнять ее и утешить?..

Ответа не было. Он не помнил.

Но в конце концов имеет же он право на жалость! Уступив порыву, он обнял ее за плечи и привлек к себе. На какое-то мгновение тело девушки одеревенело, но тотчас она отчаянно прижалась к нему. Просто-таки вцепилась.

 

3

Она немного успокоилась, перестала плакать, но голова по-прежнему раскалывалась от боли.

— Давно болит? С того момента, как ты проснулась? — спросил он.

— Когда я проснулась, — ответила она, сжимая руками голову и втягивая ее в плечи, — я почувствовала какую-то тяжесть в голове. Но пока мы говорили, она переросла в эту невыносимую боль.

Она говорила, стараясь не шевелить головой. Точно сжимала в руках готовую разорваться бомбу.

— В любом случае, тебе лучше прилечь. А я пока поищу какое-нибудь лекарство.

Осторожно взяв под руку, он повел ее в комнату, в которой находилась кровать.

— Все в порядке, я сама дойду.

Он отпустил ее руку и вернулся в кухню. Тщательно обшарил все полки, ящики под мойкой, все мыслимые углы.

Имелось множество кухонной утвари — моющие средства, губки, средства для чистки водостока, щетки, всяческие порошки, мешки для мусора. Все это в беспорядке лежало в большом выдвижном ящике. На полке — полный набор кастрюль и сковородок.

Выдвигая ящики, открывая и закрывая дверцы, он заметил, что голова стала работать яснее. Уже не было необходимости, точно спотыкаясь на каждом шагу, раз за разом припоминать названия вещей. Все, на что падал его взгляд, тотчас обретало свое имя.

Может быть и с памятью порядок? — обрадовался он. Но, увы, память была по-прежнему стерта. В этом отношении никаких изменений. Он не мог вспомнить ни одного имени. Не понимал, где находится, кто эта девушка и что с ними произошло.

Каким образом к нему вернется память? Внезапно, в один миг восстановится во всей полноте? Или придется наскребать по крохам, шаг за шагом?

Кухня была отлично оборудована всем необходимым, но в ней не было ничего лишнего. Несмотря на все свои старания, лекарств он не нашел. Наконец, остался лишь узкий ящик под мойкой, но и там было пусто. Только труба водостока, изгибаясь, уходила в пол. Закрывая ящик, он заметил что-то на внутренней стороне дверцы.

В общем-то ничего особенного. Маленькая полочка. Пластмассовая, встроенная так, чтобы сверху в нее можно было что-нибудь сунуть. И держать под рукой… При необходимости легко достать…

С полочкой все ясно. Но что на полочке?

Это «что-то» в данную минуту было у него прямо перед глазами. Торчало. Деревянной ручкой к нему. Чтобы при случае было удобно взять…

Решился, наконец, протянуть руку и взять предмет. Если дотронусь, то… Нет, осечка.

Он не мог вспомнить, что это за вещь.

Что же это? Кажется таким знакомым. Вот-вот придет на память. Только…

Острое. Очень острое. Лезвие. Вокруг запеклась кровь…

Что-то припоминалось, но было странное предчувствие — если он вспомнит, это будет крайне болезненно. Например… Да, все равно что вытаскивать вонзившуюся в тело стрелу. Лучше не трогать, а то будет хуже.

Нельзя прикасаться… оставить как есть… полиция снимет отпечатки пальцев…

Он вдруг опомнился. Видимо, он несколько секунд пребывал в забытьи, придерживая рукой открытую дверцу.

Тотем.

Внезапно вспыхнуло в голове. Тотем? Разве так называется предмет, стоящий на полочке?

Он еще некоторое время смотрел на него, не в силах оторвать взгляда, затем захлопнул дверцу. Он ищет лекарство! Перешел к посудному шкафу у противоположной стены. Высокий шкаф с верхним и нижним отделениями, белого цвета. В верхней половине — стеклянная дверца, в нижней — ящики и раздвижная дверь. Верхняя часть, в свою очередь, разделена на несколько полок, заставленных посудой. Впрочем, посуды немного. Пять-шесть тарелок, две кофейные чашки. Полдюжины стаканов. Отодвинул нижнюю дверцу, и в нос ударил запах какой-то химии. Как будто только что из магазина.

Внизу также не нашлось ничего похожего на лекарства. Несколько жестяных и стеклянных банок с консервами, пакетики с супами и вермишелью. Вот и все.

— Здесь нет никаких лекарств! — крикнул он лежащей на кровати девушке, сунув голову в приоткрытую дверь.

Она лежала, по-детски вытянувшись на спине, держась руками за край одеяла.

— Все еще болит?

Она еле заметно кивнула.

— Когда лежишь неподвижно, чуть-чуть полегче.

Шторы по-прежнему были опущены, но благодаря раскрытым окнам в комнате заметно потеплело. Стало даже душновато.

— Не слишком жарко? — спросил он.

Она, не приподнимаясь с подушки, отрицательно покачала головой.

— Холодно. Я замерзла.

Стоя на пороге комнаты, он заметил, что цвет ее лица изменился к худшему. Он не знал, виной ли тому головная боль, или головная боль была лишь следствием чего-то более серьезного, но очевидно — ее состояние внушает опасение, полумерами тут не обойтись.

— Давай-ка вызовем врача.

— Не надо, — неожиданно быстро ответила она.

— Почему?

— Неприлично.

Он удивился:

— Неприлично?

— Не могу же я сказать врачу: напилась, заночевала в неизвестном месте, с неизвестным мужчиной, наутро ничего не помню. Он только посмеется надо мной.

Некоторое время он молчал, соображая.

— Ты хорошо помнишь, что напилась?

Если это так, появится хоть какой-то просвет в их нынешней непонятной ситуации. Если она помнит, что напилась, есть вероятность, что в конце концов все разрешится и после они будут со смехом рассказывать друзьям о своих приключениях.

Но она сказала:

— Я ничего не помню.

— Тогда почему ты говоришь — напилась?

— А как еще можно дойти до такого состояния? — и захныкала: — Мне так стыдно…

Опираясь о косяк двери, он посмотрел в сторону окна.

Стыдно? Что за рабская привязанность к условностям! Подумать только — одновременно забыли свои имена, на руках странные знаки, у нее раскалывается голова, а ей, видите ли, стыдно!

Вновь посмотрев на нее, он сказал как можно мягче:

— Вероятно, у нас обоих амнезия.

— Амнезия?

— Да. Похмелье тут явно ни при чем. Хуже того, у нас на руках какие-то странные надписи. Что ты обо всем этом думаешь? Мы не в том положении, чтобы стыдиться и отказываться от чьей-либо помощи.

Говоря это, он чувствовал, что, несмотря ни на что, старается уверить себя — стоит повнимательней разобраться в сложившихся обстоятельствах, и все образуется. Поэтому не надо шуметь, привлекать чужое любопытство. Для начала найти способ унять головную боль.

Но не исходит ли он сам безотчетно из того, что было бы «неприлично», поддавшись страху, просить помощи на стороне? В сущности, они думают одинаково. Только она говорит то, что думает.

— Прости, — сказал он. — Я тоже в полной растерянности. Как и ты. Но тебе действительно плохо, и, не исключено, станет еще хуже. Поэтому надо смириться с некоторыми неудобствами. Вызовем «скорую».

Все-таки это быстрее, чем искать врача.

На стене возле телевизора висел телефон. Он уже направился к нему, когда она тихо сказала:

— А ты знаешь здешний адрес? Если нет, каким образом вызовешь «скорую»?

Он хлопнул себя по лбу:

— Ты права.

— К тому же, телефон не работает, — пробормотала она.

Он уставился на нее:

— Ты уже пробовала звонить?

Она отрицательно покачала головой, и в тот же миг ее лицо исказилось, точно в нее воткнули иголку.

— Откуда же ты знаешь, что не работает?

— Так просто подумала…

Он снял трубку и приложил к уху. Послышались гудки — подключен.

Только он хотел сказать, что связь есть, как вдруг почувствовал легкое головокружение, и в его сознание ворвалась еще одна картина. Телефонная трубка падает на пол. Кто-то поднимает ее и говорит: «Провод перерезан».

— Телефон не работает, — повторила она.

Смотрит на него, но взгляд рассеянный.

Он повесил трубку назад.

— Ты в порядке?

Она по-прежнему безучастно смотрела в его сторону. Он подошел, оперся на край кровати и заглянул ей в глаза:

— Ты в порядке?

Звук его голоса привел ее в чувство, взор прояснился. От удивления она откинулась назад и тотчас скривилась от боли.

— Ты помнишь, что ты сейчас сказала?

— Я? Я что-то сказала?

Какие красивые у нее глаза! И взгляд такой ясный… Широко раскрытые, они смотрели прямо на него.

— Как все странно! И чем дальше, тем больше! Нам явно без врача не обойтись.

Он отошел от кровати.

— Но мне не настолько плохо, — сказала она, — я могу потерпеть.

— Что ты тогда предлагаешь?

— Для начала было бы неплохо убрать разбитую вазу, пока ты не наступил на осколки и не поранился.

— Согласен, — сказал он, взглянув через плечо на разбросанные по полу осколки. — В ванной, кажется, есть тряпка, так что после можно вытереть пол. Что дальше?

— Если собираешься выйти на улицу и просить помощи, надо хотя бы переодеться.

Он вспомнил, что все еще в пижаме.

— Принято.

Сколько, однако, в женщинах здравого смысла! — подумал он и принялся собирать осколки.

 

4

Через десять минут он, натянув футболку и надев полотняные штаны, занялся поиском обуви.

Одежда нашлась в шкафу. Выбор небольшой — майки да брюки. Слева висели аккуратно подобранные мужские вещи, справа — женские. Он просмотрел женские вещи — только блузки и юбки. Но на дне шкафа стояли две узкие коробки, открыв которые, он обнаружил нижнее белье и носки.

Лишь одна странность. Вся одежда была совершенно новой.

Но он решил пока что не забивать себе этим голову и, выбрав подходящие вещи, переоделся, загородившись дверцей. Пижаму сложил и сунул в шкаф.

В прихожей имелся небольшой встроенный ящик для обуви. Открыв дверцу, он обнаружил пару опять же новеньких кроссовок и пару туфель из мягкой белой кожи на низком каблуке. Он вынул кроссовки и поставил у входа. Почувствовал запах новой резины.

Когда он возвратился в комнату, она, свернувшись, лежала под одеялом.

— Все еще мерзнешь?

— Ужасно.

Он чувствовал, что уже начал потеть, так стало жарко в квартире, а она дрожала от холода.

— Может быть, есть еще чем накрыться…

Окинул глазами комнату. Над шкафом виднелась еще одна дверца. Не там ли постельные принадлежности? Встав на цыпочки, можно дотянуться.

Открыв длинную узкую дверцу, он обнаружил одеяло, все еще запакованное в целлофан. Другого цвета, не того, которым она была сейчас накрыта.

Кроме того, справа лежал голубой плоский кейс. Он лежал плашмя, ручкой в его сторону.

Прежде всего он достал одеяло и разорвал целлофан. Накрыл ее.

— Спасибо, — прошептала она.

— Вряд ли это спасет от озноба, но все же, за неимением лучшего…

Скатав целлофан, швырнул под кровать. Поднял глаза и еще раз заглянул в ящик над шкафом.

Кейс…

Что это может быть?

— Ну как? Согрелась?

Она ответила из-под одеяла:

— Немного теплее.

— Не помнишь, был у тебя голубой кейс?

— Какой?

— Сейчас покажу.

Схватив кейс за ручку, потянул на себя. Неожиданно тяжелый. Вот это да! — удивился он и стал вынимать осторожно, но в результате чуть не уронил, опуская на пол.

— Тяжеленный. Интересно, что в нем?

Приподняв, поставил его так, чтобы ей было видно с кровати.

Ничем не примечательный гладкий кейс. Никаких наклеек, никаких бирок. Лишь марка изготовителя: «Самсонайт».

— Припоминаешь?

Она молча смотрела на него. Ответ отрицательный.

— Попробуем открыть?

— Думаешь, откроется?

— Ключа нет.

Нажал на застежки по обеим сторонам ручки, раздался щелчок и крышка открылась.

У него перехватило дыхание, он не поверил своим глазам.

— Что? Что там внутри?

Она приподнялась, и в тот же миг, вскрикнув от боли, крепко зажмурилась. В таком состоянии ей совершенно нельзя двигаться. Даже со стороны он видел, как сильно она страдает. Точно ударили по голове чулком, набитым дробью. Он обнял ее за плечи.

— Тебе лучше не двигаться.

Она медленно открыла глаза.

— Все в порядке. Боль возникает от резких движений. Я вполне могу встать с постели, не волнуйся.

Наконец и она заглянула в кейс.

Оба не могли вымолвить ни слова.

— Что это? — проговорила она дрожащим голосом.

— Забыла, как называется?

— Не шути, я другое имела в виду.

Ему тоже было не до шуток. Кейс был доверху набит деньгами.

— Как это понимать? — не отрывая глаз от кейса, она схватила его за руку. Так сильно, что впилась в нее ногтями. Но он был настолько ошеломлен, что ничего не чувствовал.

— Не знаю, — ответил он. Увы, сколько раз за последнее время он был вынужден повторять эти слова!

В кейсе были аккуратно сложенные купюры по десять тысяч иен. Три ряда вдоль, пять поперек. Деньги были в пачках, но не запечатаны, а стянуты резинкой.

— Сколько здесь?

— Хочешь посчитать? — он взглянул на нее. — Интересно?

— Интересно? Ты о чем?

— Ладно.

Он закрыл крышку кейса и распрямился. Взяв за ручку, приподнял.

— Что будешь делать?

— Не оставлять же его здесь. Положу в шкаф.

Спрятав кейс, он плотно закрыл дверцы.

— В любом случае, прежде всего надо решить с больницей. Нам обоим необходимо показаться врачу.

Она пристально посмотрела на него, сжимая в руках край одеяла.

— А это не опасно?

— Опасно?

— Такие деньжищи…

Некоторое время он думал, прикусив нижнюю губу. Затем подошел к ней и, присев, заглянул в глаза.

— Короче, ты хочешь сказать, не связано ли с этими деньгами какое-то преступление? Ограбление, похищение с требованием выкупа?

Она не ответила, но опустила глаза.

— Ты думаешь, если мы выйдем на улицу, да еще пойдем в больницу, нас могут арестовать?

Она посмотрела на него неуверенно.

— А ты этого не боишься?

Только что ее тревожили банальные вопросы благопристойности, а сейчас подозревает себя в совершении преступления! Из огня да в полымя!

— Ну ты даешь! Увидела деньги в кейсе, и сразу фантазия разыгралась!

— Но послушай. Откуда у обычных людей могут быть на руках такие деньги? Большие суммы хранят в банке.

Действительно. Ее слова полностью согласуются со здравым смыслом. Обычно люди не держат наличность дома. Или?..

— Может это лотерейный выигрыш, — несколько натужно рассмеялся он. — Вот мы и напились на радостях. Вполне похоже на правду.

Он и сам понимал, что его гипотеза противоречит всему тому, что он говорил прежде. Но он вовсе не стремился ее в чем-то убедить. Просто переливанием из пустого в порожнее ничего не добьешься, а ей срочно надо к врачу. Нет, пожалуй, ему первому необходима медицинская помощь.

Она сидела на кровати, погрузившись в свои мысли. Он погладил ее по плечу, накрытому одеялом, и поднялся.

— Ложись и ни о чем не беспокойся. Все будет хорошо. Я скоро вернусь.

Она осторожно приподняла голову.

— Слушай, мне… мне страшно.

— Страшно?

— Ты собираешься оставить меня одну с такими деньгами?

Он понял, что она имела в виду.

— Хочешь, чтобы я запер квартиру на ключ?

— Иначе я не усну.

— Хорошо. Где-нибудь наверняка есть ключ. Я поищу.

Пространства для поисков осталось не так уж много. Кухню он уже обшарил сверху донизу. Вряд ли ключ может находиться в ванной или в туалете, остается эта комната. На столе, с которого упала ваза с цветами, больше ничего не было, из мест, где может что-либо храниться, на глаза попался лишь маленький выдвижной ящик в подставке для телевизора.

Он вдруг осознал — ни у него, ни у нее нет никаких личных вещей. Попадись ему под руку, допустим, дамская сумочка, он бы, разумеется, сразу вспомнил о ее назначении.

Подставка для телевизора была из самых примитивных, с двумя отделениями — для видеомагнитофона и кассет. Но в них было пусто, только по краям мелкие опилки.

Присев, выдвинул нижний ящик.

В нем находились три предмета. Он не успел отметить, какой из предметов первым попался на глаза, в каком порядке вспомнил, как они называются. Главное — он их видел. В этом он не сомневался.

С силой задвинул ящик. От резкого толчка телевизор качнулся.

Осторожно посмотрел через плечо. Она ничего не заметила. И ничего не сказала.

Он опустился на пол. Его вновь охватила дрожь, ладони вспотели. Вытер ладонью лоб, перевел дыхание и вновь выдвинул ящик.

Ближе всего лежал ключ. Маленький ключик — он не занимал много места. Все остальное пространство в ящике занимали два других предмета.

Пистолет.

Черный, с металлическим блеском пистолет лежал немного наискосок, точно перевернутая буква «Г».

Вряд ли боевой — модель. Он даже подумал, что в таком случае дуло должно быть запаяно. Но откуда он знает? Неужели увлекался подобными вещами?

Желания брать в руки пистолет не было. Не дай бог, нажмешь ненароком на курок, и он выстрелит. Если предохранитель, да, так, кажется, это называется, на месте, бояться нечего, но он понятия не имел, где у пистолета предохранитель, как он выглядит, и каким образом узнать, что он «на месте». Вытащив ящик полностью, положил на колени. Пригнув голову, заглянул в дуло.

Не запаяно.

Значит — настоящий?

Сердце застучало в ушах. Стало трудно дышать, жара в комнате показалась невыносимой. Несмотря на это, его пробрал озноб. Словно к копчику прижалась холодная, как лед, рука. Эта рука росла, забирая из тела тепло.

Ключ и — пистолет.

Наконец, третий предмет. Тонкое полотенце. На нем лежали первые два. Всего лишь полотенце.

Однако, если глаза не обманывают, полотенце испачкано. Едва заметное, точно въевшееся бурое пятно.

Какая-то грязь. Совсем как высохшая кровь. Он вытер вспотевшую правую руку о штаны. Нельзя чтобы ладонь была липкой. Но казалось, сколько ни вытирай, суше не становится.

Прикоснувшись к пистолету, почувствовал холодок. Почудился маслянистый привкус во рту.

Главное, не притрагиваться к курку, безопаснее всего взять за ствол. Осторожно, чтобы не направить дуло ни на кровать, ни на себя. Извернувшись так, точно исполнял акробатический трюк, он наконец достал пистолет из ящика. Прежде чем положить на пол, невольно задержал дыхание. И точно торопясь снять напряжение, резко схватил полотенце.

Развернул. Неровные пятна, как абстрактная картина, на которую пожалели краску. Поднеся полотенце к носу, почувствовал неприятный запах.

— Это кровь. Да?

Он буквально подскочил. Приподнявшись на кровати, она смотрела него, мертвенно-бледная.

Почти инстинктивно он сжал колени, чтобы скрыть лежащий на полу пистолет. Но ее глаза были устремлены на полотенце и, казалось, не замечали ничего остального.

— Это было в ящике?

Он кивнул. Она нахмурилась и, придерживая рукой голову, слегка подалась вперед.

Он передал ей полотенце, и она стала его внимательно рассматривать. Поднесла к носу и скривилась.

— Воняет, это — кровь.

— Откуда ты знаешь?

— Любая женщина знает.

Она вернула ему полотенце и, сделав над собой усилие, села. При каждом движении в голове гудело, как при сильной мигрени.

— И ты все еще думаешь, что нам ничто не угрожает? — сказала она с мукой на лице. Глаза покраснели, в них блестели слезы.

Он молчал. Он колебался, следует ли раскрыть все карты.

— Прошу тебя, не ходи в больницу. Мне не так уж плохо.

— По твоему виду не скажешь.

— Во всяком случае, не сейчас, нам надо немного успокоиться. Подождем до вечера. Глядишь, за это время чего-нибудь вспомним. Хорошо?

Он положил руку на спинку кровати и посмотрел ей в глаза. Может быть, и в самом деле не стоит сейчас оставлять ее одну.

Нет, надо быть честным. Мне страшно выходить на улицу. Я не знаю, что меня там ждет.

— Будь по-твоему, — сказал он.

Убедившись, что она вновь легла, он поднял с пола пистолет. Завернул в полотенце и, немного подумав, запихнул в кровать, между матрасом и пружинами. Оставлять пистолет в ящике опасно — кто-нибудь может найти.

Ключ сунул в карман штанов.

Пройдя в кухню, прежде всего удостоверился, что ключ подходит к входной двери. В ванной сунул голову под кран и пустил холодную воду. Намокла даже майка на спине, но немного взбодрился.

Когда вытирал голову полотенцем, вновь в глаза бросились загадочные знаки на руке. На них попала вода, но они не расплылись.

«Успокойся, успокойся, — твердил он себе. — Правильно она говорит: надо немного осмотреться и со временем все разъяснится». Повесив полотенце, посмотрел в зеркало. Судя по лицу человека, глядящего из зеркала, он не слишком верил в благополучный исход.

Единственное, что он понимал: нельзя идти ни в больницу, ни в полицию.

Время — два часа двадцать семь минут. И это только начало.

 

5

Гостья, как и договаривались, пришла ровно в три часа.

Когда в дверь дважды позвонили, находившаяся в кухне Эцуко Сингёдзи вскочила со стула. Юкари, устроившись с ногами на соседнем стуле и сжимая в руке горсть цветных карандашей, недовольно надула щеки:

— Прямо-таки заждалась!

— Отстань!

Успешно продемонстрировав, что обижена посягательством на свои детские привилегии, Юкари быстро уложила карандаши в пенал, захлопнула книжку-раскраску и спустилась со стула. Эцуко погладила дочь по голове:

— Извини. Я понимаю, что сегодня воскресенье. Но надеюсь, это недолго.

— А обещанный ресторан?

Эцуко улыбнулась.

— Как договорились. Заметано. Пока подумай, что бы ты хотела съесть.

— Ладно.

Юкари пулей взлетела вверх по лестнице. Эцуко крикнула ей вслед:

— Если хочешь, можем прежде зайти к деду. Вместе закончите раскрашивать книжку.

Стоя наверху лестницы, Юкари обернулась.

— Конечно, можно… Но дед раскрашивает свадебное платье в коричнево-зеленый цвет!

— Ему нравятся изысканные тона.

Убедившись по стуку двери, что Юкари ушла к себе в комнату, Эцуко пошла открывать дверь.

На пороге стояла Ёсико Каибара и даже не пыталась скрыть своего раздражения. Она нарочито постукивала носками черно-белых туфель на высоких каблуках.

— Сколько можно ждать! — Ёсико поджала густо напомаженные губы. Эцуко решила не обращать внимания.

— Сами понимаете, когда в доме ребенок… Проходите.

Предложив тапки, первой прошла в гостиную. Ёсико последовала за ней, с шумом захлопнув дверь.

Едва войдя в гостиную, Ёсико начала внимательно осматриваться. Точно свекровь! — подумала Эцуко. Ей стало немного не по себе. Вспомнила, что утром, зная о предстоящем визите Ёсико, особенно тщательно убралась в доме.

В такой манере сварливой свекрови Ёсико обращалась со всеми без исключения женщинами. Получалось это непреднамеренно, но впечатление производило тягостное.

— Моя девчонка не слишком вам надоедает? — спросила Ёсико, продолжая стоять.

В первый раз она позвонила три дня назад, когда это случилось, но уже раз десять успела задать один и тот же вопрос.

Соответственно и Эцуко повторила свой ответ:

— Ваша дочь Мисао ко мне не заходит. И вообще мы с ней практически не видимся. Может, присядете?

Метнув придирчивый взгляд на софу, накрытую по-летнему холстиной, Ёсико присела. Черную сумочку из крокодиловой кожи (скорее всего, настоящей, не имитации — как говорила Мисао, мамаша на себя бабла не жалеет) положила рядом с собой, достала из нее серебряный портсигар и извлекла входящую в комплект зажигалку.

Эцуко налила холодный ячменный чай в высокий стакан, предназначенный для гостей, поставила на поднос, принесла в гостиную и села наискосок от Ёсико.

Ёсико, сделав затяжку, постучала сигаретой о край стеклянной пепельницы, стоящей на столе. При этом она ухитрилась уронить пепел на скатерть. Между прочим, Эцуко терпеть не могла курильщиков, промахивающихся мимо пепельницы.

Эцуко поставила на стол стакан с чаем и сложила руки на коленях, но Ёсико продолжала молча курить. Всем своим видом показывая, что не снизойдет до того, чтобы начать разговор.

— Мы с вами не раз имели случай говорить по телефону, но видимся впервые. Меня зовут — Эцуко Сингёдзи. С Мисао…

Ёсико резко ее оборвала:

— Я прекрасно осведомлена, в каких вы с ней отношениях. Она мне рассказывала. Но сейчас не об этом. Я хочу знать, где она.

Эцуко спокойно повторила, что она и сама понятия не имеет, где Мисао.

— У вас до сих пор нет от нее никаких известий? — спросила она.

Ёсико бросила на нее презрительный взгляд:

— Были бы, я б сейчас здесь не сидела!

Не слишком вежливый ответ, но Эцуко старалась не показывать свою неприязнь к собеседнице. Она вспомнила, как однажды Мисао заметила: «Когда говоришь с мамашей, главное сохранять хладнокровие и не возражать, иначе ее понесет — не остановишь».

— Вы сказали по телефону, что Мисао исчезла вечером девятого, в четверг. С тех пор прошло уже три дня.

Эцуко взглянула на настенный календарь с фотографиями горных растений. Именно такой всегда выбирал Тосиюки. После смерти мужа Эцуко не нашла в себе сил сменить его, специально съездила в большой магазин канцелярских товаров в центре города и купила точно такой же.

— Ваша дочь когда-нибудь надолго пропадала из дома без предупреждения?

Ёсико потушила сигарету, вдавив ее в пепельницу, и тотчас прикурила новую.

— Не было такого. Если когда и ночевала у друзей, на следующий день обязательно возвращалась домой.

Свои отлучки Мисао называла «выпусканием пара». («Если время от времени не выпускать пар, я просто взорвусь».)

— Она не оставила записки?

— Нет.

— Когда она уходила из дому, при ней были какие-нибудь вещи? Что-нибудь вроде дорожной сумки?

Ёсико, отведя глаза, сердито фыркнула:

— Я с этой дрянью практически не общаюсь, — сказала она, метнув на Эцуко злобный взгляд, точно нарываясь на ссору. — Даже когда она дома, со мной практически не разговаривает. Дома она или нет, я узнаю лишь по тому, спустилась ли она к ужину. Откуда мне знать, что она с собой взяла!

Ёсико говорила все более резким тоном, но за этим чувствовалась попытка оправдаться.

— В таком случае, не исключено, что она исчезла не девятого, а намного раньше?

— В последний раз я ее видела восьмого, за ужином. В тот же вечер — было около одиннадцати — я крикнула, чтобы она приняла ванну, и, не дождавшись ответа, заглянула в комнату. Ее там не было.

Судя по прежним «загулам» Мисао, если она ушла из дому восьмого, то девятого должна была вернуться. Видимо, именно так рассуждала Ёсико, поэтому не придала особого значения исчезновению дочери.

Но и вечером девятого Мисао не вернулась. Тогда Ёсико позвонила Эцуко. Было уже около полуночи, Эцуко спала.

С первых же слов началась истерика: «Верните мне мою дочь!»

— Получается, сегодня — уже четвертый день. Где же она может быть?

Эцуко вспомнила хорошенькое личико Мисао. При первой личной встрече, около месяца назад, она подумала, что Мисао намного краше, чем можно было вообразить по голосу. Семнадцатилетняя девушка давно миновала этап, когда говорят: «Подрастет, будет настоящей красавицей». Она уже была образцом совершенства.

— Вы всех опросили? Помимо меня, у нее есть одноклассницы, друзья.

— У нее нет подруг-одноклассниц, она школу практически не посещает.

— А бойфренд у нее есть?

— Она якшается с каким-то хулиганьем, — отрезала Ёсико, уклонившись от прямого ответа, и вновь потянулась за сигаретой.

— Мне неловко спрашивать, но в полицию вы не обращались?

Зажав в губах сигарету и держа в руке зажигалку, Ёсико выпучила глаза:

— При чем здесь полиция?

— Вы могли подать заявление на розыск.

— С какой стати я стану поднимать на уши полицию? Мисао и так вернется!

Подразумевалось, что будет верхом неприличия, если она сообщит полиции, а Мисао вдруг явится сама.

Эцуко была возмущена, но вдруг ей стало понятно.

Эта женщина нисколечко не верит, что с ее дочерью могла случиться какая-то беда. Просто ей нестерпима мысль, что Мисао самовольно ушла из дома и живет у людей, о которых она, мать, ничего не знает. На одну ночь она еще способна закрыть глаза, но более продолжительное отсутствие дочери приводит ее в ярость.

Очевидно, Ёсико Каибара не различает любовь и жажду единоличного обладания. Она не допускает мысли, что дочь может иметь друзей, которым доверяет больше, чем своей матери. Это ее злит. И теперь она срывает свою злость на ней, Эцуко Сингёдзи.

— Простите, но почему вы решили, что Мисао находится у меня?

Ёсико угрюмо молчала.

— Мисао часто рассказывала обо мне?

— Часто, — ответила Ёсико неохотно. — «Госпожа Сингёдзи из ”Неверленда” и та понимает меня лучше, чем ты», все в таком духе. И это она мне, своей матери!

— И отсюда вы сделали вывод, что она пошла ко мне?

Ёсико не ответила.

— Вряд ли она считала меня своей близкой подругой, — вздохнула Эцуко.

Ёсико презрительно выпятила губы, демонстрируя, что она в этом нисколько не сомневается.

— И все же, — сказала она резко, — Мисао ведь была у вас дома?

Эцуко кивнула:

— Один раз.

— Но у меня создалось впечатление, что она относилась к вам с большим доверием.

— И все же, посторонний есть посторонний, — твердо сказала Эцуко. — В ее жизни есть области, куда мне вход закрыт. И не только мне — всем. Впрочем, у любого человека есть такие заповедные зоны, разве нет? Я не считаю, что близкие отношения — это возможность залезать друг другу в душу.

Ёсико смутилась.

— Что вы хотите этим сказать?

— Существуют вещи, которые ваша дочь может решать по своему усмотрению. Другими словами, у Мисао есть свой собственный мир.

— Да она же еще ребенок!

— Это ничего не значит, — Эцуко подалась вперед. — Главное, чтобы она не запиралась в своем внутреннем мире. Если с этим все в порядке, думаю, вам не о чем беспокоиться. Мисао — девочка умная.

— И это несмотря на то, что она уже три — четыре дня не возвращается домой? Вы так безответственно рассуждаете только потому, что она не ваш ребенок!

— Именно поэтому я и пытаюсь вам втолковать, — терпеливо ответила Эцуко, — сейчас не время обсуждать ее поступки или образ мыслей. Ведь раньше она никогда надолго не отлучалась из дома, верно? Не исключено, что она попала в какую-то беду. Госпожа Каибара, надо обратиться в полицию. Теперь, когда вы убедились, что я ни при чем, что я не прячу ее в своем доме, вам следует расспросить ее друзей и знакомых. Если в конце концов Мисао найдется, ругайте ее сколько угодно, но это все же лучше, чем сидеть сложа руки.

Вообще-то, Эцуко казалось невероятно странным, что Ёсико до сих пор не обратилась в полицию и даже не помышляла об этом.

Но Ёсико сделала непонимающее лицо, как будто с ней говорили на иностранном языке. Вероятно, она не допускала возможности, чтобы Мисао ни с того, ни с сего попала в какую-либо беду.

Немного погодя Ёсико внезапно открыла сумочку и достала из нее тетрадь большого формата. И чуть ли не швырнула на стол.

— Это ее дневник.

Эцуко нахмурилась.

— Он был в ее комнате?

— Хотела узнать, куда она могла пойти, решила поискать в ее вещах что-нибудь вроде телефонной книжки и нашла вот это.

Действительно, как иначе она бы могла заполучить мой телефон? — подумала Эцуко, но ее выводила из себя бесцеремонность этой дамочки.

— Пишет всякую чушь.

— Вы посмотрели?

Дневник Мисао был из тех, что запираются на маленький замочек. На обложке с цветочным узором выведено серебром: «Дневник». Замочек сломан.

— Открыла с помощью отвертки, — простодушно заявила Ёсико. — Посмотрите, посмотрите. Может, вы что-нибудь поймете.

Эцуко не сразу решилась взять в руки дневник. Ей казалось, что прочитав его без разрешения, она совершит предательство по отношению к Мисао.

— Читайте! — настаивала Ёсико. — Я, мать, разрешаю. Это же экстренный случай. Вы сами сказали!

Эцуко пропустила мимо ушей «разрешение» Ёсико. Но пообещав себе, что при случае попросит у Мисао прощения, открыла дневник.

Она впервые видела написанное ее рукой. У девочки оказался четкий, твердый почерк с легким наклоном вправо, без модных завитушек.

В дневнике на каждый день отводилось по странице, но многие были пусты. Мисао не столько вела дневник, сколько делала заметки на память: «6 вечера, Loft», «Покупки в My City»… Такого рода короткие записи занимали большую часть дневника.

Пролистав его, она обнаружила, что записи заканчивались седьмым августа, дальше шли пустые страницы.

Запись от седьмого числа состояла из одной строки:

«Завтра попытаюсь дойти до седьмого уровня. Безвозвратно?»

«Безвозвратно?» — несколько раз повторила про себя Эцуко.

А ведь так и получилось, Мисао не вернулась — на этой записи дневник оборвался.

Иначе говоря, она каким-то образом предвидела, что не вернется домой?

Подняв глаза, Эцуко посмотрела на Ёсико. Та в свою очередь смотрела на нее, куря очередную сигарету.

— Что означает эта запись седьмого августа? — спросила Эцуко.

— Понятия не имею.

Пролистала несколько страниц назад. Двадцатого июля вновь мелькнуло слово «уровень»:

«Третий уровень — на полпути сорвалось — обидно».

Пролистала еще дальше назад, стараясь ничего не пропустить. Первый раз слово «уровень» появилось четырнадцатого июля:

«Впервые испробовала первый уровень — Сингёдзи ♥».

Эцуко дважды перечитала эту запись.

Слово «уровень» само по себе казалось загадочным, но больше всего ее поразило собственное имя, приписанное рядом.

— Прошу прощения, я на минутку, — Эцуко поднялась, пошла в кухню и достала из ящика книгу записей домашних расходов. По форме это была обычная школьная тетрадка, но Эцуко ею дорожила, поскольку записывала в ней не только расходы, но иногда использовала как дневник.

Заглянув в нее, установила, что впервые встретилась с Мисао и пригласила ее к себе домой десятого июля.

Она вновь вернулась к дневнику Мисао. Там тоже десятого июля имелась запись:

«Встретилась с Сингёдзи!»

Еще раз перечитав запись от седьмого августа, Эцуко закрыла дневник.

— Меня смущает этот дурацкий «седьмой уровень», о котором она написала перед самым уходом. — Ёсико недоуменно пожала плечами. — Что бы это значило?

Эцуко не стала сдерживать раздражения:

— Если вы не понимаете, почему я должна понимать? Это ваша дочь и вам оспаривать ее любовь у меня, человека совершенно постороннего, нелепо. У Мисао одна мать — вы.

Главной причиной семейных конфликтов было неуемное желание Ёсико доминировать над дочерью. Она считала, что, как мать, имеет полное право определять круг общения Мисао и может лишь тогда быть спокойной, когда держит всю личную жизнь дочери под контролем.

Возвращая дневник, Эцуко сказала твердо:

— Прежде всего сходите с этим в полицию. Четырехдневное отсутствие молодой девушки вещь ненормальная, поэтому к вашему заявлению отнесутся с должным вниманием. Затем было бы неплохо порасспросить ее друзей.

У Ёсико был недовольный вид. Но не потому, что у нее были возражения, просто она не терпела, когда кто-либо ей указывал, что надо делать.

— Со своей стороны я также расспрошу всех, кого знаю. Мы дружим, и я тоже за нее беспокоюсь.

Эцуко поднялась, показывая, что разговор окончен.

 

6

Только когда Ёсико Каибара ушла, Эцуко почувствовала, как сильно она устала. Налив себе густого кофе, она обессиленно опустилась на стул в кухне.

Вот уже полгода, как она работает в «Неверленде». Но подобная неприятность случилась впервые. Раздумывая, как правильнее поступить в сложившейся ситуации, она чувствовала себя совершенно беспомощной.

Вообще-то говоря, на нынешнюю работу она устроилась не по своему желанию. Ей настоятельно посоветовала одна давняя подруга, в надежде, что это вернет Эцуко к жизни. Она не могла видеть, как после скоропостижной смерти мужа Эцуко буквально влачит свои дни, пребывая в апатии.

Эцуко Сингёдзи преподавала английский язык в школе, когда познакомилась с Тосиюки Идэ. Выйдя замуж, став Эцуко Идэ, родив Юкари, она еще некоторое время продолжала преподавать. Но в грудном возрасте Юкари постоянно болела, а Тосиюки трудился до седьмого пота, без праздников и выходных, так что ее постоянно мучили сомнения, не лучше ли бросить работу и посвятить всю себя семье. На второй год брака она остановила выбор на семье.

Тосиюки умер десятого августа прошлого года, на рассвете, после бессонной ночи, проведенной на рабочем месте. Только-только закончился традиционный срок траура. Она не присутствовала при его смерти. Он упал в офисе компании, его доставили в больницу, и он вскоре, не приходя в сознание, скончался. Официальная причина смерти — сердечная недостаточность. Тосиюки было всего тридцать семь. В профсоюзной газете поместили статью, в которой его смерть назвали «классическим случаем гибели от изнурительного труда» и сурово заклеймили администрацию. По этой ли причине, или из опасений, что Эцуко подаст судебный иск, но ей выплатили довольно значительную сумму в счет выходного пособия Тосиюки и так называемые «гробовые». В результате она смогла полностью выплатить кредит за дом. Из социального фонда компании ей назначили пенсию в связи с потерей кормильца. Таким образом отпали все бытовые заботы, деньги перестали быть постоянной головной болью, в отличие от того времени, когда Тосиюки был еще жив и работал не покладая рук.

Но именно поэтому существование Эцуко внезапно стало пустым и бессмысленным.

Ради чего работал Тосиюки? Если подумать, они даже ни разу не съездили в отпуск втроем. Можно по пальцам сосчитать, когда они всей семьей ходили в зоопарк или парк аттракционов. Изо дня в день внеурочная работа, нередко всю ночь напролет. Но несмотря на весь этот титанический труд, получается, что с экономической точки зрения выгоднее безвременно околеть.

По этому поводу одни говорили:

— Если б не нынешний строительный бум, не пришлось бы вашему супругу так надрываться.

А другие:

— Уж слишком его компания хотела отхватить лакомый кусок от проекта новой застройки Токио!

Были и такие, кто говорил:

— Не повезло бедняге. Выжали все соки и выбросили.

Но ей было все едино. Не эти слова хотела бы она услышать. Она ждала объяснений. Она ждала ответа.

Строго говоря, Тосиюки вовсе не «упал». Он хотел подняться из-за кульмана, но ноги подкосились, он вновь опустился на стул и уже не смог встать.

Но существует ли на свете работа, ради которой человек должен надрываться до такого изнеможения, что не в состоянии встать со стула? Кто вправе заставлять людей работать на износ?

Тосиюки пришлось трудиться всю ночь, заканчивая проект, поскольку по плану через два дня вся компания в полном составе уходила в десятидневный летний отпуск. Отпуск брать обязательно. Таково правило. Но объем работы оставался неизменным, и нельзя было переложить ее на чужие плечи. Другими словами, Тосиюки умер потому, что обязан был взять летний отпуск.

Как возможна такая бессмыслица? Сколько ни бейся головой о стену, ответа нет.

— Не женись он на тебе, был бы жив. Ты заставляла моего мальчика вкалывать так, что он не выдержал и умер!

Что она могла возразить на упреки свекрови? Разумеется, фактически все было не так. Но если взглянуть с точки зрения причинно-следственной связи — не поспоришь.

Она часто говорила мужу: «Выглядишь ты плохо, не ешь ничего. Может, тебе хоть немного отдохнуть?» Говорить-то говорила, но в действительности пальцем о палец не ударила. И когда Тосиюки, посмеиваясь, отвечал: «Мы, трудоголики, все такие. У нас в компании есть трудяги еще похлеще», она предпочитала не спорить.

Вот и получается, что мужа доконало ее безразличие.

Как ни крути, главная вина лежит на ней. Когда сразу после свадьбы семья мужа потребовала передать в их распоряжение значительную часть наследства, она безропотно подчинилась. Взяла фамилию мужа. Изначально родня мужа была против их брака (впрочем, мать Тосиюки любую невестку встретила бы в штыки). Эцуко отдавала себе отчет, что, выйдя за Тосиюки, не стала членом семьи Идэ, поэтому после его смерти вернула себе девичью фамилию Сингёдзи. Она думала, что имея на руках Юкари и храня память о муже, занимаясь домом, в котором проходила их совместная жизнь, она как-нибудь перебьется.

Однако без Тосиюки жизнь стала невыносимо унылой, однообразной, точно исчезли все краски. Эцуко казалось, что от нее осталась пустая оболочка.

Подруга отругала ее:

— Если будешь и дальше сидеть сложа руки, ты тоже умрешь. А что станет с Юкари, подумала?

И предложила работу.

— На людей посмотришь. Хоть какая-то польза. Тебе нужно сменить обстановку. Считай, что делаешь это ради Юкари.

Эти слова — «ради Юкари» — подействовали.

Вначале она подумывала вернуться в школу. Самое естественное, к тому же работа учителя ей нравилась. Но как только она стала подыскивать место, вдруг поняла, что совершенно утратила способность учить детей.

Дети… Школьники, которых надо ежедневно нагружать непомерными заданиями. И ради чего они зубрят и днем и ночью? Чтобы поступить в хороший колледж, в хороший университет, устроиться на хорошую работу. А что дальше? Работать, работать, постоянно работать, и только для того, чтобы умереть, как Тосиюки? У нее уже не было ни малейшего желания помогать им продвигаться по этому пути.

Тогда-то ее давняя сослуживица и упомянула о «Неверленде».

— Это что-то вроде службы социальной помощи, — сказала она.

Когда она все-таки решилась, некто по имени Мацудзиро Иссики, проводивший с ней собеседование, удивил ее, сказав со смешком:

— У нас здесь, если угодно, телефонный клуб!

Оказалось, что в телефонном справочнике номер «Неверленда» следовало искать в разделе «Страховые услуги». Причудливое название носил отдел, входящий в состав крупной страховой компании. Он ютился в тесном офисе на семнадцатом этаже небоскреба, расположенного в центральной части Токио.

Постоянный штат состоял из шести человек. Трое мужчин, три женщины, разброс в возрасте довольно большой — самому молодому служащему едва исполнилось двадцать, самому старшему было уже за шестьдесят. Работали круглые сутки в три смены. Работа — отвечать на телефонные звонки.

В рекламном памфлете их представляли следующим образом:

«Когда вам грустно, когда не с кем поговорить, когда у вас возникли проблемы, звоните в «Неверленд»! Мы всегда рады составить вам компанию!»

«Неверленд» был своеобразной исповедальней по телефону. Но звонить можно было по любому поводу. Даже просто потому, что нечем заняться и хочется с кем-то поболтать. Более того, львиную долю составляли именно такие «никчемные» звонки. Изредка обращались с серьезными жизненными проблемами, просили юридической консультации, спрашивали о социальных выплатах, но в таких случаях звонивших отсылали в специализированные службы.

— Короче, это что-то вроде «телефона доверия»? — спросила Эцуко.

— Да нет же, нет, — засмеялся Иссики. — Не так серьезно. Ближе к развлечению. Всего-то непринужденно болтать с людьми, у которых нет никаких особых проблем, но им скучно, хочется с кем-нибудь поговорить.

— Но если так припекло, почему они не звонят своим друзьям?

— В Токио достаточно людей, у которых нет друзей.

Ей предложили несколько дней просто понаблюдать, прежде чем принять окончательное решение. Работа ее не слишком вдохновила, но ей стало любопытно, почему страховая компания выделяет деньги на такое несерьезное предприятие, и она согласилась.

В первый же день ее потряс шквал звонков.

Среди звонивших были и тинейджеры, и одинокие старики. Женщины, мужья которых уехали в длительную командировку. Студенты, приехавшие в столицу издалека и не знающие, куда приткнуться. Даже позвонил ребенок, которого работающие родители оставляли одного дома.

Дети взахлеб рассказывали о том, что у них за день случилось в школе. Одиноко живущая девушка поделилась радостной новостью, что у нее вроде бы наклевывается любовник. Пожилой служащий сообщил, что ложится в больницу на профилактический осмотр и ужасно нервничает. Какой-то чиновник, казалось, никогда не закончит жаловаться на неприятности на работе. Менеджер с беспокойством говорил о подведении годового баланса.

— Ну что? — спросил Иссики. — Как видите, мы не более чем фиктивные друзья, существующие лишь на другом конце провода, и все же лучше, что мы есть, чем если б нас не было, — и, переходя на более серьезный тон, добавил: — По роду занятий мне за свою жизнь пришлось повидать немало людей. И вот что я думаю. Лучше всех умеют выслушивать чужие жалобы те, кто, подобно вам, еще в молодые годы пережили большое горе. Ну что? Соглашаетесь?

Эцуко почувствовала, как у нее сильно забилось сердце. Кроме всего прочего, ее привлекали чисто человеческие качества Иссики, который, служа в страховой компании, мог надеяться со временем дорасти до члена правления, а вместо этого предложил проект «Неверленда» и всего себя посвятил своему детищу.

Но оставалась одна проблема. А именно, Юкари.

— Абсурд, если я стану здесь развлекать скучающего без родителей ребенка, в то время как моя собственная дочь будет ужинать дома в одиночестве.

На это Иссики сказал, что она всегда может договориться с другими сотрудниками и составить удобный график работы:

— С этим у нас никаких проблем!

И все же у Эцуко остались сомнения.

Развеяла их сама Юкари. Ей было всего десять лет, но то ли потому, что она была единственным ребенком в семье, то ли сказалось влияние Тосиюки, который с ранних лет воспитывал ее силой убеждения, девочка была умной не по годам. Когда Эцуко рассказала ей о полученном предложении и спросила совета, Юкари сказала:

— Мама, разве не здорово? Попробуй!

— Ты согласна, если я пойду работать?

— Да, но в воскресенье же выходной? Ты сможешь ходить со мной на школьные экскурсии и в спортивную секцию?

— Разумеется.

— Ну, тогда все отлично. Я рада, что у тебя будет работа и ты опять станешь красивой.

Эцуко покраснела. Она впервые застыдилась того, что после смерти мужа совсем перестала следить за собой и, если не надо было выходить из дома, целый день не притрагивалась к расческе.

Юкари и сама часами болтает по телефону, подумала она. Даже маленькому ребенку это удовольствие. Пусть псевдообщение, пусть лишь временное облегчение для тех, кто нуждается в реальном человеческом участии, но все недостатки работы искупаются возможностью хоть немного облегчить людям жизнь.

Таким образом она начала работать в «Неверленде»…

Мисао Каибара была единственной из звонивших, с кем телефонное общение переросло в дружбу. «Мнимая» поначалу дружба со временем стала настоящей.

Мисао впервые позвонила в «Неверленд» в начале весны. Хочу бросить школу и пойти работать — таков был общий смысл ее заявления, отнюдь не редкость для этого возраста и для этого времени года.

Подождав, пока она полностью выговорится, Эцуко сказала:

— Разве не лучше доучиться, а потом уже идти работать. Еще успеешь наработаться, у тебя вся жизнь впереди.

Девочке ее ответ понравился.

В следующий раз она позвонила на майские праздники и сообщила, что отказалась от мысли бросить школу. С того времени она стала иногда позванивать.

Как и большинство обращавшихся в «Неверленд», чаще всего Мисао звонила просто для того, чтобы «потрепаться». Проклинала школу, жаловалась на родителей, но особенно охотно делилась своими мечтами, планами на будущее.

Когда Мисао высказала желание хотя бы раз встретиться «живьем», это не стало для Эцуко большой неожиданностью.

— Мне хочется увидеть вас собственными глазами. Хочу убедиться, такая ли вы, как я вас воображаю. Можно?

Как правило, консультанты отклоняют подобные просьбы. Все же, после некоторых колебаний, Эцуко, предварительно заручившись согласием Иссики, встретилась с Мисао в кафе, расположенном в здании «Неверленда».

— Вы намного красивей, чем я думала! — воскликнула Мисао. — Неужто вам и вправду тридцать четыре? Не верится.

Мисао оказалась прелестной семнадцатилетней девушкой, живой, умной, энергичной. Она совсем не походила на человека, нуждающегося в услугах «Неверленда». Это несоответствие заинтриговало Эцуко и заставило повнимательней к ней приглядеться.

Мисао была в прекрасном настроении. Только иногда странно ерзала на стуле. Эцуко заметила это краем глаза, когда делала знак официанту налить в стакан холодной воды.

— Что с тобой? — спросила она.

Смутившись, Мисао пробормотала:

— Я вас задерживаю? Вы торопитесь домой?

Видимо, ее тревожило, что в любую минуту Эцуко может начать прощаться.

— Я не тот тип человека, который нравится другим. Особенно женщинам, — сказала Мисао, опустив глаза. — Я попросила вас о встрече, а сама ужасно боялась, что, если вы согласитесь и мы встретимся, я вас разочарую. И что вы больше не захотите никогда со мной встречаться. Я такая неспособная…

— В чем же?

— Я совсем не умею заводить друзей.

Эти слова растрогали Эцуко, как музыка, исполненная на какой-нибудь простенькой дудочке.

— Если хочешь, — сказала она, не задумываясь, — можем сегодня вечером поужинать у меня. Ты позвонишь и предупредишь родителей, а вечером я тебя провожу.

— Правда? — Мисао засияла. — Как я рада! О предках можно не беспокоиться. С ними проблем не будет.

Будучи сотрудником «Неверленда», Эцуко вероятно зашла слишком далеко. Но она не раскаивалась. В тот вечер они чудесно провели время. Вместе поужинали, затем, подключив Юкари, сыграли в карты, послушали музыку.

Даже сфотографировались. За неделю до этого они с Юкари ездили в Диснейленд и в фотоаппарате осталось еще несколько кадров.

…Поднявшись, Эцуко подошла к этажерке, установленной возле окна в гостиной. На ней стояло несколько фотографий в рамках. На одной из них Мисао, улыбаясь, обнимала Юкари. Снимок был сделан в тот вечер.

Помнится, Мисао призналась, что она только что подстриглась.

— Зашла в парикмахерскую перед встречей с вами, — сказала она, краснея.

Сейчас ее волосы, должно быть, уже отросли.

Ярко-розовая майка, потертые джинсы «в облипку». На левом запястье мужские часы, в ушах яркие сережки.

В тот вечер они расстались в половине десятого. Эцуко отвезла Мисао на машине. Та жила в Восточном Накано, недалеко от Китидзёдзи, найти ее дом не составило труда.

Дом был погружен во мрак, даже у входа не горел фонарь.

— Кажись, родителей нет, — сухо бросила Мисао, вылезая из машины.

Стоя на пороге, она не отрываясь смотрела, как Эцуко дала задний ход, развернулась и поехала в обратном направлении.

Это был тот единственный раз, когда она виделась с Мисао. И вот теперь девочка убежала из дома.

— Где же ты пропадаешь? — спросила Эцуко, глядя на прелестное личико, улыбающееся с фотокарточки.

Вот уже какое-то время от Мисао не было никаких звонков. Ни в «Неверленд», ни домой. Около недели? Нет, кажется, дольше. В последний раз они говорили по телефону в конце июля. Мисао сообщила, что подрабатывает в кафе, получила зарплату и собирается пойти с друзьями куда-нибудь развлечься.

Она попыталась припомнить голос Мисао в тот момент. Но запомнилось только, что она была веселой.

«Попытаюсь дойти до седьмого уровня. Безвозвратно?»

Запись в дневнике не давала покоя. Что это за место, из которого невозможно вернуться? Что, вообще, это значит?

Странно, но внезапно самой захотелось узнать, где она находится. Взглянула на часы — шестнадцать часов, тридцать пять минут.

 

7

В кухне не нашлось ничего, что могло бы заменить резиновую грелку или пузырь для льда.

Чем бы ни была вызвана головная боль, от холодного компресса хуже не будет. Он взял в ванной полотенце и, намочив, положил ей на лоб, но вода была тепловатой, особого эффекта не последовало. Только подушка стала сырой.

Холодильник состоял из трех отделений, верхнее занимала морозильная камера. В ней нашлись кубики льда, покрытые белым налетом. Он насыпал их в полиэтиленовый пакет, найденный в продуктовом ящике. На этот раз, кажется, сработало.

— Ужасно приятно, — вздохнула она. — Спасибо.

Она вновь погрузилась в сон. Прикрыв дверь, он вернулся в кухню.

Так что же все-таки делать?

Может быть, она права, надо просто попытаться сосредоточиться, и тогда что-нибудь вспомнится. Он уже не находил в своих действиях никаких отклонений. Прошло то состояние, когда он со сна не мог соединять слова и вещи. И вообще, он более или менее успокоился.

И однако память упрямо не возвращалась. Как ни пытался он восстановить события прошедшей ночи, как ни пытался вспомнить, где живет, безрезультатно, точно шарил взглядом по пустой коробке.

Ничего не просматривается. Ну конечно! — вдруг сообразил он. Проблема с памятью, вызывающей зрительные образы. Образы, сопровождаемые звуками, запахами и даже тактильными ощущениями.

Ладно, а как насчет чисел? Может, удастся вспомнить какие-нибудь даты?

Например, исторические даты.

Почти тотчас всплыло словосочетание «ввоз оружия». Так когда же впервые в Японию было завезено огнестрельное оружие?

1543 год.

Он сам удивился — что за ерунда! К чему эта совершенно бесполезная информация?

Вслед за этим посыпались и другие даты. 1192 — «установление сёгуната в Камакуре». 645 — «реформа Тайка».

Но ведь он не школьник, которому надо сдавать экзамен по истории! Вероятно, это остатки когда-то давно усвоенных знаний.

А что если он был учителем? Преподавал детям историю?

Он попытался представить себя в роли учителя, но тщетно. Что-то подсказывало ему, что он ошибается.

Как насчет английской орфографии? Помню число «π»? Таблицу умножения?

С английскими словами дело обстояло неважно. Но было такое чувство, что он путается в их написании не потому, что забыл, а оттого, что в своей прежней жизни не нуждался в этом. Таблица умножения отлетала от зубов, число «π» — 3,14. Наугад взяв числа из лежащей на столе газеты, попытался произвести сложение, вычитание, умножение и деление. Получилось без какого-либо труда.

Короче, знания такого рода не утрачены. Уже хорошо.

Однако причин для радости мало. Он напоминал себе дом, у которого имеется лишь фундамент. Крышу и стены унесло ураганом.

А главное — пистолет и кейс, набитый деньгами…

Невольно вырвался вздох. Рассеянно осмотрелся. Блуждая взглядом по кухне, он вдруг понял, что ищет чего-то.

Что же это может быть? Ищет, глядя на стол, на полки…

Сигареты.

Он даже хлопнул себя по лбу. Точно! Я был курильщиком. Какая марка? Какой марки сигареты я курил?

Он легко смог припомнить названия сигарет. «Mild Seven», «Caster», «Kent», «Lucky Strike», «Cabin». Но какие именно он курил? Провал. Как ни напрягал голову, не всплывает. Только невыносимо захотелось курить. Теперь он хотя бы знал, что в квартире отсутствуют сигареты.

Хочешь не хочешь, надо идти на улицу.

Рано или поздно придется выйти.

Он с четверть часа расхаживал взад-вперед по кухне, повторяя про себя эту фразу.

В любом случае, невозможно вечно сидеть взаперти. Необходимы продукты, судя по ее состоянию, понадобятся лекарства. Рано или поздно придется выйти.

Но стоит показаться на улице — арестуют…

Закрыв глаза, попытался представить, как это происходит. Какие образы вызывает слово «арест»? Если, предположим, до того, как потерять память, он совершил поступок, угрожающий арестом, что-то в душе должно подсказывать, чего остерегаться.

Полиция.

Слово не вызвало никаких конкретных ассоциаций. На самом дне сознания, точно на экране, мелькнул крутящийся красный маячок и исчез. Почудилось, будто донесся топот бегущей толпы. Картина, какую нередко видишь в кино или по телевизору, в сериале. Вряд ли из этого можно что-либо вывести.

Если его преследовали, стал бы он спокойно дрыхнуть в незнакомой квартире! Хочется думать, что не настолько он глуп.

Ну ладно, хватит! — он резко отошел от стола. Лежавшая на краю газета с шелестом слетела на пол. Вдруг сообразив, он бросился ее поднимать.

Если что-то произошло, это обязательно должно быть в газете! Если действительно произошло нечто чрезвычайное: ограбление, похищение заложника или какое-нибудь еще преступление, завязанное на больших деньгах, — первое, что она предположила, едва увидев содержимое кейса.

Открыл на странице происшествий. Сразу на глаза попался крупный заголовок: «Школьники погибли в результате несчастного случая». На каком-то морском курорте утонули два ребенка.

Дальше.

«В конфликте из-за наследства старший сын поджег дом».

Дальше.

«Убийство в районе Сугинами переквалифицировано в самоубийство».

Дальше.

«Студент-альпинист погиб, сорвавшись с горы».

Просмотрел все — никаких сообщений об ограблении или требовании выкупа. Не было и статей, в которых бы упоминалось о том, что полиция разыскивает двух подозреваемых — мужчину и женщину.

Немного отлегло. Он вдруг сообразил, что в их распоряжении есть не только газета. Почему он раньше об этом не подумал? Телевизор! Надо включить телевизор. Взглянул на настенные часы в кухне — четыре часа. Как раз время, когда передают новости по NHK.

Кинулся в комнату и включил телевизор. Вспыхнул экран, неожиданно громко полилась музыка. Популярная певица в купальнике пела, пританцовывая на краю бассейна. Он хотел переключить канал, но телевизор был гладкий, как арбуз, никаких кнопок.

После недолгих поисков, обнаружил под телевизором пульт управления. В этот момент она проснулась.

— Ты чего? — спросила она сонно.

— Извини, что разбудил, — сказал он, продолжая сидеть на корточках перед телевизором. — Хочу посмотреть новости. Может, что-нибудь прояснится.

Приглушив звук, перевел на канал NHK, и как раз вовремя — появилась заставка новостей. Сдвинулся вбок, чтобы ей было видно с кровати.

Диктор в очках начал с того, что, видимо, было главной новостью — вот-вот наступит пик возвращений отдыхающих из летних отпусков. Рассказал об утонувших школьниках, упомянутых в газете, затем о том, что на остров Кюсю обрушилась сильная гроза, от удара молнии погиб один человек.

— Спасибо за внимание! — поклонившись, диктор исчез.

Это был краткий двухминутный выпуск. Понятно, что ничего чрезвычайного не произошло.

Он выключил телевизор:

— Ну что? — Она повернулась к нему. — Никаких ограблений или похищений.

Некоторое время она молча смотрела в сторону телевизора, потом сказала:

— Может быть, они скрывают информацию.

— Ты упорно хочешь сделать из нас преступников! — возмутился он. — Нет чтобы сказать что-нибудь ободряющее. Лично я иду на улицу.

Она приподнялась на коленях:

— На улицу?

— Да, я не собираюсь постоянно сидеть здесь взаперти.

— Что ты будешь делать на улице?

— Для начала куплю все, что нам необходимо.

Она перевела глаза на шкаф, в котором лежал кейс.

— На те деньги?

Он кивнул.

— Разве у нас есть другой выход? Или, может быть, у тебя при себе есть бумажник? Если есть, доставай. Иначе меня будут мучить угрызения совести. До конца моих дней.

Она ничего не ответила и вновь легла. Он подошел к кровати.

— Извини, — прошептал он. — Я не должен был так говорить.

Неожиданно она улыбнулась.

— Да ладно, не оправдывайся, это я виновата.

— Как ты себя чувствуешь?

— Не сказать, что хорошо, но по сравнению с прежним чуть терпимей.

— Боль утихла?

— Да. Но… — Она тревожно заморгала. — В глазах что-то мельтешит.

— Плохо видишь?

— Нет, не то. Когда глаза закрыты, кажется, что внутри какое-то свечение. Да еще голова кружится.

— Тебе лучше поспать.

Что еще он мог сказать?

— Я запру квартиру на ключ, не волнуйся. Скоро вернусь.

Он направился к двери, но она протянула из-под одеяла руку и схватила его за запястье.

— Извини. Я наверно слишком назойлива, но…

— Что?

— Прежде чем уходить, на всякий случай, посмотри в холодильнике. Может быть, до того, как с нами это произошло, мы запаслись продуктами, чтобы какое-то время не выходить из квартиры?

Он погладил ее по руке:

— Хорошо.

В холодильнике было практически пусто. В среднем, самом большом отделении лежала маленькая бутылка с минеральной водой. В нижней части с выдвигающимися ящиками, видимо, предназначенной для хранения овощей, валялись два яблока.

Он взял одно из них. Туго обтянутое тонкой розовой кожицей, яблоко было свежим и сладко пахло.

И вдруг…

Неожиданно вспыхнуло воспоминание. Яблоки и — что-то еще. Какие-то плоды падают сверху, как дождь. Волшебный дождь, как в детских сказках.

Образ тотчас растаял. Ну и ладно, подумал он, все равно ни к чему…

Встряхнув головой, вернул яблоко на место и задвинул ногой ящик. Услышал, как яблоки покатились, стукнувшись о бортик.

Приоткрыл дверь в комнату, доложил:

— Судя по всему, мы не готовились к длительной осаде.

— Вот и отлично. Теперь можно не волноваться, да?

— Да, — согласился он.

Открыв шкаф и испытывая угрызения совести, точно посягает на чужую собственность, достал из кейса две купюры по десять тысяч иен. Запихнул в задний карман.

— Ну ладно, я пошел.

Выдержав паузу, она сказала:

— Обязательно возвращайся.

Но у него и мысли такой не было — не возвращаться. Только после ее слов он вдруг понял, что у него есть возможность навсегда уйти, оставив ее здесь. Сдвинув с головы мешок со льдом, она приподнялась и посмотрела на него. Вновь в глазах появился страх. Как прежде, когда она сидела в кухне.

— Конечно, вернусь. Никуда я не денусь.

Лицо расслабилось, но было по-прежнему бледным.

— Когда выйдешь, посмотри, как называется дом. Чтобы не потеряться на обратном пути.

— Об этом не беспокойся. Хоть у меня и провалы в памяти, голова работает нормально.

Но про себя решил последовать ее совету. Мало того, что он чувствовал себя неуверенно, нельзя исключить, что потерял умение ориентироваться. В любом случае, осторожность не помешает.

— У меня к тебе просьба, — сказал он. — Ты более внимательна ко всяким мелочам, чем я. Сразу видно, девушка сообразительная. Поэтому, если что-то вдруг придет в голову, неважно что, любой пустяк, говори мне, хорошо? Это что касается наших дальнейших шагов.

Она слабо улыбнулась:

— Ладно, договорились.

Когда он уже надевал в прихожей кроссовки, послышался ее голос:

— Я буду ждать!

Мельком оглянувшись, он открыл дверь.

 

8

Вышел.

Некоторое время он думал только об этом как о каком-то чуде. Прислонившись спиной к двери, вбирал лучи солнца, бьющего прямо в лицо. Он закрыл глаза, но солнечное сияние ярко озарило даже внутренний мрак.

Он стоял на бетонном полу длинного, открытого одной стороной на улицу коридора. Коридор был шириной около метра, ограда едва доходила до груди. Тоже из бетона, уныло-серого цвета. Опершись локтями, он посмотрел вниз.

Почти то же, что он видел из окна квартиры. Через уходящее в бесконечность нагромождение домов пробивалась узкая улочка. С правой стороны — жилой дом пониже, в окнах плещется вывешенное на просушку белье.

Посмотрев вдаль, различил смутно темневшую башню, точно сотканную из железного кружева.

Токийская башня.

Ни малейших сомнений. Мгновенная реакция — да, это я знаю! Небо было ясно-синим, но горизонт, насколько хватало глаз, затянут тонкой серой дымкой. Город, постоянно окутанный смогом.

Это — Токио.

Узнавание пробрало, как дрожь от сквозняка. Токио. Знаю, вижу.

Подался всем телом вперед, и ослепило до рези глаза. Светит прямо в лицо. Уже пятый час, солнце передвинулось на эту сторону.

Следовательно, здание, в котором они находятся, обращено парадной дверью на запад, окнами квартир на восток. А поскольку Токийская башня видна на западе, этот район расположен в восточной части Токио. Башню даже днем видно невооруженным глазом, значит, не так далеко от центра.

В голове нарисовалась карта. И он худо-бедно мог в ней ориентироваться. Она была ему знакома. Я знаю Токио. Я не в незнакомом городе. Вздохнув с облегчением, он отошел от ограды.

В прошлый раз, выглянув из квартиры, он не обратил внимания на то, что она была угловой. Северный угол дома. Вдоль уходящего влево коридора выстроилось пять дверей. Всего шесть, включая ту, из которой он вышел. Ровно посередине коридора видно небольшое углубление. Очевидно, там лифт. В противоположном конце, внешняя, «черная» лестница.

Прежде чем стронуться с места, он еще раз оглянулся на дверь, из которой вышел. Взгляд упал на висящую справа табличку.

«706 Саэгуса».

Застыл как вкопанный.

Ну конечно же! Он был в таком смятении, что совсем о ней забыл. Может, это и есть главная зацепка, которая поможет восстановить исчезнувшую память?

Быстрым шагом направился к лифту и нажал кнопку. Кабина находилась на нижнем этаже. Из-за нервного возбуждения казалось, что она поднимается на седьмой этаж невыносимо долго.

Комната консьержа. Прежде всего, спросить там. Любой предлог сгодится. Пришел в гости к господину Саэгусе из семьсот шестой, но его не оказалось дома — вы не знаете, случайно, где его можно найти?

Спустившись на первый этаж, буквально прорвался сквозь лениво открывающиеся двери. Довольно тесный холл, справа — глухая стена, влево тянется коридор. Пройдя по нему и свернув за угол, оказался у парадного входа. Большая двустворчатая стеклянная дверь, справа, исключительно «ради приличия», устроен вестибюль. Низкий столик и два кресла. Пепельница на высокой ножке. На стене ровными рядами ячейки почтовых ящиков.

За стеклянной дверью мелькали проезжающие машины.

Он легко нашел комнату консьержа. Справа от двери в стене было проделано маленькое окошко. Само помещение, видимо, располагалось за лифтом. Он подошел к двери.

«Посторонним вход воспрещен».

Прежде чем постучать, пригнувшись, заглянул в окошко. Напротив виднелось что-то вроде конторки, на которой стоял телефон.

Рядом — табличка.

«Консьержи работают посменно. Дни работы — понедельник, четверг, пятница. В остальные дни, в случае экстренной необходимости, просьба звонить по телефону».

Далее следовал номер и название управляющей компании.

За маленьким окошком никого не было. Дверь заперта на ключ.

Не повезло.

Делать нечего. После надо позвонить в управляющую компанию. Наверняка работают без выходных.

Парадная дверь открывалась туго. Навалившись на нее, вышел и, спустившись по двум низким полукруглым ступенькам, оказался на тротуаре. По бокам ступенек высажены унылые кусты с густыми острыми листочками.

В этот момент мимо проехал велосипед, едва не задев его. Молодая женщина с ребенком, сидящим в корзине на переднем колесе. На какой-то миг он встретился взглядом с сонными глазами ребенка. Прямо впереди двухрядная дорога. Неподалеку переход со светофором. На той стороне парк. Пока он неподвижно стоял, осматриваясь, из-за густой зелени деревьев в небо взлетел красный мяч и, описав дугу, упал. В тот же момент послышались крики. Видимо, там играли дети.

Другими словами, ничто в этой банальной картине не предвещало каких-либо открытий. Ничто не стимулировало память. Летний вечер после утомительно знойного дня в обычном жилом квартале. Темные тени, духота. И ни души.

Только слышится — кто-то не то бормочет, не то напевает себе под нос.

Справа.

Повернувшись, увидел белый, изящный домик, отделенный узким проулком от здания, из которого он только что вышел. Гундосое пение доносилось оттуда. Направив шаги в ту сторону, услышал прохладный плеск воды. Под ногами текла тонкая струйка, исчезая в отверстии водостока.

Какой-то мужчина, напевая, мыл стоящий в проулке автомобиль.

Белый. Модель не слишком новая. Приземистый, с небольшой вмятиной на бампере.

Мужчина стоял к нему спиной, держа в руке синий шланг. Он был полностью поглощен мойкой машины и в данную минуту поливал ее заднюю часть. Долговязый, худой. Застиранные штаны были закатаны, выставляя напоказ не слишком изящные икры. На ногах были плоские сандалии, но и они промокли.

— Готово! — сказал мужчина и обернулся. Держа во рту сигарету, он прищурился.

Их разделяли несколько шагов. Встреча лицом к лицу. Ему стало немного не по себе. Сунув руки в карманы, он сделал скучающее лицо. Мужчина, голова которого была прикрыта грязным, как половая тряпка, полотенцем, держал в левой руке шланг с сильно бьющей струей, а в правой сжимал розовую губку. С нее стекала вода.

Некоторое время они молча смотрели друг на друга. Наконец, мужчина сказал:

— Привет.

У него учащенно забилось сердце, как будто он что-то вспомнил. Фамильярное, но все же приветствие. Знакомый? Он меня знает?

Он ждал, не последует ли за этим что-нибудь вроде: «Ну что, наконец проснулся?» или: «Все никак не продерешь глаза?» Он так хотел это услышать, что к голове прилила кровь.

Но мужчина сказал:

— На этой стоянке парковка запрещена.

Он не нашелся, что ответить.

Мужчина выжал из губки воду, обильно смешанную с пеной, и продолжал:

— У тротуара можно. Тут все оставляют машины вдоль проезжей части — полиции слабо всех штрафовать. Смотрят сквозь пальцы, только бы не загораживали вход в соседние дома.

Судя по всему, мужчина принял его за водителя, ищущего место парковки. Выходит, его «привет» ровным счетом ничего не значит.

Поняв, что уже который раз попал впросак, он слегка кивнул, показывая, что принял информацию к сведению.

— А где стоянка, о которой вы сказали?

— Там, — мужчина неопределенно махнул рукой в глубь переулка.

Пройдя несколько шагов, он заглянул за угол.

Как раз на задах дома, из которого он вышел. Маленькая площадка, отгороженная низкой металлической сеткой, с объявлением: «Частная стоянка машин компании ”Палас”».

«Компания “Палас”». Он вернулся к парадному входу. Сбоку от стеклянной двери висела табличка с тем же названием, латиницей — «Раlасе».

Значит, мужчина, мывший автомобиль, скорее всего живет в этом же доме. Он поспешно вернулся назад. Мужчина переместился к задней части кузова. Из брошенного на дороге шланга била вода, но тотчас иссякла. Мужчина распрямился, вытирая руки о полотенце, больше похожее на тряпку. Сигареты во рту уже не было.

Их глаза снова встретились, и на лице мужчины изобразилось вполне естественное недоумение.

— Простите, — поспешно сказал он, — вы живете в этом доме?

— Да.

— Вы не знаете Саэгусу из семьсот шестой квартиры?

Мужчина смерил его взглядом.

Сколько ему — лет сорок пять? А впрочем, кто его знает. Типичный «мужчина без возраста». Скажет, что ему тридцать пять, не удивишься, скажет, что в следующем году будет пятьдесят, примешь как должное. Но в любом случае останется некоторое сомнение. Такое вот неопределенное лицо.

— Саэгуса — это я, — сказал мужчина. — Если ты имеешь в виду Такао Саэгусу.

Он не мог скрыть изумления.

— Правда?

— Правда.

Мужчина нахмурился, явно недовольный вопросом.

— А сам-то ты кто?

Он сказал первое, что пришло в голову:

— Я только что был в семьсот шестой. Это ваша квартира?

Мужчина закинул полотенце на плечо, продолжая придерживать за конец.

— В этом? — Вопрос сопровождался кивком в сторону дома.

— Да. Компания «Палас», правильно?

Мужчина кивнул:

— На дворец не тянет, одно название.

Он еще раз взглянул на здание. Облицованные белой плиткой стены блестели на солнце.

— Если ты о семьсот шестой, что-то не припомню у себя квартиранта.

Мужчина мрачно осклабился.

Ошеломленный, он не мог произнести ни слова. Сунув руки в карманы, втянул голову в плечи.

— Но как же так…

— А, понял! — воскликнул мужчина. Лицо просияло. Он рассмеялся, сверкнув зубами, теперь уже добродушно.

— Ты имеешь в виду угловую квартиру, с северной стороны?

— Да.

— Это номер семьсот семь.

— Что?

— Семьсот семь. Ты наверно посмотрел на табличку справа? Так?

— Да, там написано: «706 Саэгуса».

— Да-да. Это относится к моей квартире. А табличка семьсот седьмой висит слева от двери.

Он попытался припомнить дверь. Действительно, он не удосужился посмотреть слева. Обычно таблички вешают справа от двери.

— Но это странно…

— Странно, — согласился мужчина. — Вообще-то надо бы поменять. Но слишком хлопотно. Кажется, из-за расположения электросчетчиков в этом доме у некоторых квартир таблички висят слева от двери.

— Но на одном этаже всего шесть квартир. Откуда взялся седьмой номер?

— Дело вот в чем… — мужчина, потирая левой рукой шею, похлопал правой по карманам рубашки и брюк.

Даже он сразу понял смысл этого жеста.

— Если вы ищете сигареты, они, кажется, вон там. — Он показал на находящийся за спиной мужчины блокиратор колеса. На нем лежала сплюснутая пачка «Mild Seven», прижатая дешевой зажигалкой.

— Ах, да, — мужчина, нагнувшись, взял пачку.

Она была почти пуста, встряхнув, мужчина убедился, что осталось всего две сигареты. Зажав сигарету зубами, глянул в его сторону и слегка наклонил пачку к нему. Как бы спрашивая, не курит ли собеседник.

— Спасибо. — Он протянул руку.

Он надеялся на это предложение, но все равно было немного неловко.

Закурил, вдохнув дым. Голова немного закружилась. Но — знакомое чувство. По реакции организма понял, что курит не впервые.

Сразу нашло успокоение. Он с наслаждением затянулся еще раз.

— Квартир шесть, и при этом есть седьмой номер, — сказал мужчина, не выпуская сигарету из угла губ, — потому что в нумерации квартир отсутствует цифра четыре. Скорее всего, хотели избежать несчастливого числа. На всех этажах. Нет ни сто четвертой, ни триста четвертой, ни пятьсот четвертой. Даже четвертого этажа нет. Сразу после третьего идет пятый. Над триста первой квартирой — пятьсот первая.

— Значит этаж, на котором номера квартир начинаются с семерки…

— Шестой. Все просто.

Не выпуская изо рта сигарету, мужчина, сняв с головы полотенце, начал вытирать мокрые ноги.

— Получается, вы — Саэгуса.

— Да. Тебя что-то не устраивает?

Закончив с вытиранием ног, мужчина повесил полотенце на плечо и вновь смерил его взглядом. Видно было, что ситуация его забавляет.

— А кто живет в семьсот седьмой квартире?

При этом вопросе появившаяся было на губах мужчины улыбка мигом исчезла. Он резко бросил сигарету в лужу под ногами.

— Как кто? Ты же сам сказал, что ты из семьсот седьмой?

— Да, — он сглотнул слюну.

Напрасно я заговорил с этим типом, мелькнуло у него в голове, из него вряд ли удастся что-либо вытянуть.

— Честно сказать, — он развел руками, — я и сам в некотором замешательстве.

Саэгуса молчал. Стоял, сложив на груди руки.

— Вчера напился и, должно быть, заночевал здесь, проснулся — ничего не могу вспомнить. Должно быть, с хозяином квартиры познакомился в кабаке.

Не слишком правдоподобно, но сходу ничего лучше в голову не пришло.

— Хуже того, мой приятель, короче, хозяин семьсот седьмой, куда-то пропал. Может, пошел в магазин. Вот я теперь и не знаю, что делать.

Саэгуса глядел в сторону, насупившись.

— Вы мне не верите?

— Почему же, верю. Верю, но…

— Наверно глупо звучит.

Вновь сильно забилось сердце.

Попытался выдавить улыбку, но не был уверен, что получилось.

Саэгуса вновь посмотрел на него.

— Да, глупая история, — хмуро сказал он, смерил его взглядом с ног до головы, и повторил: — Глупейшая история… Что ж, делать нечего. Остается только ждать, когда вернется твой приятель.

— Да, наверно. Я только подумал… Может быть, вы что-нибудь о нем знаете.

— Я? Потому что сосед?

Саэгуса холодно покачал головой и сунул руку в карман. Вынул ключ.

— Вот что. Честно говоря, я даже не в курсе, живет ли кто в соседней квартире. Такой это дом. Никто не общается, каждый живет сам по себе. Построили недавно, многие квартиры еще пустуют.

— Понятно… — с напускной беззаботностью он бросил окурок в лужу.

Саэгуса сел в машину и завел мотор, видимо, собираясь отогнать машину на стоянку. Разговор оборвался на полуслове, но этот тип вообще не отличался вежливостью.

— Ну ладно, раз так, — пробормотал он и не солоно хлебавши пошел прочь.

Его остановил оклик.

— Куда идешь?

— Пройдусь по округе, — он неопределенно махнул рукой, — пока приятель не вернулся, куплю ему пивка — все же приютил как-никак.

Саэгуса высунулся из окна.

— Торговый центр в противоположной стороне. Там, куда ты направился, только школа.

— Неужели? — натужно засмеялся он. — Спасибо.

Круто развернувшись, пошел в указанную сторону. Он чувствовал, как Саэгуса, по локти высунувшись из окна машины, пристально следит за ним. Он с трудом сдерживался, чтобы не побежать — подальше от этих глаз. Он чувствовал, что весь взмок от напряжения.

Но в любом случае, необходимо купить продукты, лекарство.

Пройдя в указанном направлении, он увидел вход в торговый квартал, увешанный разноцветными флажками. Предупреждающий знак гласил: «Въезд машин запрещен». Вдоль довольно узкой улочки теснились маленькие лавки, кое-где трепетали транспаранты с надписями: «Воскресная распродажа», но все вокруг было уныло-безлюдно. Несмотря на яркие украшения, ставни многих магазинов были опущены.

Вино, бакалея, овощи, и только книжный магазин облепили дети, читающие выложенные на улице стопки комиксов. Шагая мимо, он не мог решиться. Пугала необходимость заговаривать с продавцами, переходить из лавки в лавку в поисках нужных вещей. Что если он вообще не сумеет правильно расплатиться? Судя по прежнему опыту, такого быть не должно, и все же… Его вновь и вновь одолевали сомнения, он никак не мог заставить себя остановиться, войти в магазин.

В атмосфере этих скученных торговых рядов витала враждебность к чужакам. Нет, ему не почудилось. Две пожилые тетки с лоснящимися от жары лицами, сплетничающие у входа в булочную, проводили его подозрительными взглядами, ему даже послышалось за спиной шипение: «А это еще кто такой?»

Не останавливаясь, он добрел до конца улицы. Гирлянды флажков закончились. Вновь наткнулся взглядом на ржавый указатель: «Въезд машин запрещен».

Вышел на улицу — примерно такой же ширины, что и та, на которой стоял «Палас». По краям плотно выстроились машины. На противоположной стороне — коробки типовых домов, видимо, дешевое, муниципальное жилье. За ними — ярко сияющее солнце и белоснежная гряда облаков.

Вытирая со лба пот, он остановился в нерешительности, как вдруг справа показалась большая группа людей. Шли целыми семьями. Мужчина, толкающий коляску с младенцем, мать и дочь, катящие бок о бок на велосипедах… У всех в руках большие белые полиэтиленовые пакеты. Такие же пакеты в корзинках велосипедов. Одна женщина шла в обнимку с гигантской упаковкой туалетной бумаги.

Видимо, где-то поблизости большой супермаркет. Приглядевшись повнимательней, он заметил, что на пакетах было одно и то же название магазина.

«ROLEL».

Звучит знакомо. Приободрившись, он продолжил путь.

Впереди улица раздваивалась, но надо идти туда, откуда валит народ — не ошибешься. Вскоре показалось большое прямоугольное здание, осажденное целой армией велосипедов.

Забавно, но, входя в кишащий людьми супермаркет, он не испытал никакого внутреннего сопротивления. Здесь он чувствовал себя в своей тарелке. Судя по всему, именно в таком торговом заведении он привык делать покупки.

Он не продумал заранее, что должен купить, поэтому при виде ломящихся от товаров полок растерялся. Надо было посоветоваться с ней. Хотя бы узнать, что она предпочитает из еды.

Теснимый толпой, оглушаемый продавцами, зазывающими покупать товары по сниженным ценам, он стал беспорядочно кидать в корзину первое, что попадалось на глаза — пакеты с готовым салатом, сэндвичи, молоко. Вероятно, из-за нервного напряжения горы продуктов совершенно не возбуждали в нем чувства голода. Только в горле пересохло.

В отделе бытовых товаров вспомнил и купил шариковую ручку. В оставленной квартире не было никаких письменных принадлежностей.

У кассы лежали блоки сигарет, он взял и их. Прихватил пару одноразовых зажигалок и встал в конец очереди, атакующей кассу. Загудело в голове.

Ах, да — лекарства, надо купить лекарства.

Впереди стояло человек пять. Кассирша вынимала из корзины одну за другой покупки и проводила над считывающим устройством. Это… да, штрих-код. Переложив предметы в пустую корзину, стоящую у нее за спиной, объявляла общую сумму, принимала деньги, выкладывала сдачу. Ни на минуту не поднимая глаз, не останавливаясь.

Отлично, я помню, что видел это много раз. Я же не ребенок, как-нибудь справлюсь, подбадривал он себя, сжимая вспотевшие ладони.

Подошла его очередь, и он рассеянно наблюдал, как снует рука кассирши, опустошая его корзину.

Раздался бойкий голос:

— С вас десять тысяч двести пятьдесят три иены.

Он вздрогнул.

Девушка подняла на него глаза. Он поспешно вытащил из кармана купюры и передал, не разворачивая.

— У вас не будет трех иен? — скороговоркой спросила она, прижав полученные деньги магнитом к кассовому аппарату.

— Нет, — пробормотал он еле слышно. Девушка тотчас достала пачку купюр по тысяче иен и стала, отсчитывая, передавать ему.

— Девять тысяч иен. Пересчитайте.

И не дав времени на пересчет, протянула руку с горстью мелочи:

— Ваши семьсот сорок семь иен. Спасибо за покупку.

Он быстро отошел, точно спасаясь от погони.

Совсем не страшно, подумал он. И улыбнулся.

На стоянке супермаркета спросил у охранника, нет ли поблизости аптеки. Получив подробную инструкцию, нашел без труда.

Купил болеутоляющее и, вовремя вспомнив, пузырь для льда. Женщина в белом халате, аккуратно все завернув, сказала:

— Не болейте.

Эти простые слова произвели на него неожиданно сильное впечатление.

Он застыл, уставившись на нее.

— Что-то не так? — спросила женщина

Он пулей выскочил из аптеки. Его охватил страх, страх ребенка, брошенного родителями.

Коль скоро купил пузырь, надо раздобыть и лед. Поблизости находился винный магазин, он купил два пакета льда в кубиках. Затем взял из наваленной горы упаковку из шести банок «будвайзера». Покупок набралось довольно много. Как я выгляжу со стороны? — подумал он. Одинокий студент? Молодой супруг?

Но толпящиеся вокруг люди не обращали на него ни малейшего внимания. Скорее всего даже не замечали. Кто мог предположить, что у него напрочь отшибло память, что его ждет девушка, которая даже не помнит, как ее зовут, и что он направляется в квартиру, не ведая, кто ее хозяин!

Умение ориентироваться его не подвело. Он хорошо запомнил обратный путь.

Пока он шел, небо быстро темнело, подул душный ветер. Наверно пойдет дождь. Та гряда облаков над домами… Когда подходил к «Паласу», вдруг вообразил, что, может быть, Саэгуса все еще находится на стоянке. Заглянул за угол дома. Никого. Машина с помятым бампером стояла у дальней стены. На кране у въезда висел свернутый синий шланг.

Поднявшись на шестой этаж, задержался перед дверью и посмотрел на левый простенок. На табличке указан номер квартиры — 707, имя жильца отсутствует.

Едва приоткрыл дверь, она выбежала навстречу. Поверх пижамы была накинута незастегнутая, просторная рубаха.

— Как же ты долго! — выпалила она, чуть не набрасываясь на него. Без осуждения, со слезами на глазах.

Прислонившись спиной к двери, он перевел дух.

— Привет! — и тотчас за окном что-то сверкнуло и послышался глухой рокот, точно покатилось что-то тяжелое.

— Сейчас ливанет, — сказал он, беря ее за руку.

Рука была маленькая и холодная.

 

9

Пока его не было, она сделала важное открытие. Она нашла карту.

— Где?

— В шкафу, в кармане жакета. Искала, что бы на себя накинуть, и вдруг наткнулась на нее.

Торопясь показать ему, она развернула карту и положила на стол в кухне.

Это была ксерокопия. Форматом в обычный лист бумаги, аккуратно сложенная, так что остались следы от сгибов.

На карте были отмечены не только названия улиц и станций метро, но даже имена владельцев частных домов и названия строений.

«Палас» располагался в нижнем левом углу. Он нашел торговую улицу, по которой только что проходил, и супермаркет «ROLEL». Согласно карте, улица, на которой стоял дом, называлась Синкайкё, к югу она пересекалась с проспектом Синдайкё. С левой стороны перекрестка — станция метро. К северу проходит улица Кэйба, и параллельно ей — скоростная трасса Комацугава.

Никаких сомнений, что они в восточной части Токио. У самой восточной окраины. За мостом уже город Итикава, префектура Тиба.

— Что-нибудь припоминаешь? — спросил он.

Она печально покачала головой.

— Ни станций метро, ни улиц, ничего. При амнезии память полностью пропадает, глядишь на что-то хорошо знакомое и не узнаешь. Даже хуже, как у новорожденного, голова — чистый лист…

Он задумался.

— Не знаю, так ли это… Я вот давеча немного поэкспериментировал. Могу считать. Могу вспомнить, как называется та или другая вещь. Я без труда сделал покупки, спросил, где найти аптеку, и сразу нашел.

— А главное, вернулся назад.

— Вот и ты только что употребила сравнение.

— Сравнение?

— Да, ты сказала — как у новорожденного. Настоящий новорожденный, конечно, способен что-нибудь пролепетать, но вряд ли дойдет до сравнения. Потому что он действительно ничего не знает.

— Пожалуй, ты прав…

— Мы полностью сохранили наши умственные способности. Но изгладилось все, что непосредственно касается нас, вся та часть памяти, в которой хранятся наши сугубо личные воспоминания. Отсюда эта наша уверенность, что при благоприятном стечении обстоятельств все сразу вспомнится.

Прижав пальцы к губам, она закрыла глаза, точно пытаясь заглянуть внутрь себя.

— Ну что?

— Не знаю…

— Ведь ты сразу поняла, что мы в Токио?

— Токио, — повторила она. — Токио…

Он вдруг вспомнил, что забыл спросить самое важное.

— Как твоя голова?

— Все еще болит, — сказала она, приложив руки к вискам. — Но теперь это больше похоже на зуд. Не ломит, как раньше. Странное ощущение.

— Уже хорошо, что боль утихла.

Однако выглядит она все еще неважно. Под глазами темные круги.

— Токио, Токио, — повторяла она нараспев. — Конечно же знаю. Но кто же не знает названия столицы! — Она впервые от души рассмеялась.

У него отлегло от сердца.

— Знаешь Токийскую башню? Ее хорошо видно из коридора.

Она подняла на него глаза.

— Я уже выходила.

— Ну и как, вспомнила?

— Да. Мне кажется — мы поднимались на нее всей семьей. В детстве. Я держала кого-то за руку. Взбиралась по лестнице. Было ужасно страшно смотреть вниз. Я помню.

Детство, семья… Удивительно, но поглощенный навалившимися проблемами, он совершенно это упустил. Наверняка и у них есть родители, братья, сестры и, разумеется, детские воспоминания.

И однако…

— Как странно, — сказала она. — Ты помнишь лица родителей?

Он отрицательно покачал головой.

— Я тоже… Хуже того. У меня нет ощущения, что они вообще существовали. Как будто на их месте зияет пустота… Ничего не видно.

Вот и она произнесла это слово — не видно.

— Ладно, давай, показывай, что купил, — сказала она, чтобы сменить тему. — Так как мне уже полегчало, приготовлю что-нибудь поесть. Небось проголодался?

В тот момент, когда она осторожно встала, раздался быстро нарастающий рокот грома. Точно кто-то бросил камешки в оконное стекло — полил дождь.

— Терпеть не могу грозы. Вот будет жуть, если отключится электричество. Мы даже не знаем, как вызвать электрика.

Вдруг он вспомнил. Комната консьержа!

— Ну-ка подожди, — прервал он ее, схватил оказавшийся под рукой бумажный пакет, кстати купленную шариковую ручку и выскочил из квартиры. Спустился на нижний этаж. Переписал телефон, по которому предлагалось звонить в экстренных случаях, и бегом вернулся назад.

Она смотрела на него с недоумением. Он торопливо объяснил. Был уже шестой час.

— Рабочий день еще не кончился. Может, удастся узнать, кто хозяин квартиры.

Она подошла вместе с ним к телефону и стояла, обхватив себя руками. Прошло несколько томительных секунд, послышались длинные гудки.

Щелчок — соединилось.

— Алло, алло?

Полилась классическая музыка, заговорил записанный на пленку голос.

— Ну что? — спросила она.

Он протянул ей трубку.

— В связи с периодом летних отпусков с одиннадцатого по семнадцатое августа не работают, вот что.

Она пожарила омлет, налила кофе и стала срезать кожуру с яблока, найденного в холодильнике. Глядя на ее ловкие движения, он спросил:

— Ты знаешь — что это?

Она задержала руку и подняла голову.

— Яблоко?

— Нет, то что у тебя в правой руке.

Посмотрела на него, перевела глаза на правую руку.

— Кухонный нож?

Ну конечно же — нож!

— Я никак не мог вспомнить.

— Мужчины редко им пользуются.

— Но не настолько, чтобы забыть название! — горько улыбнулся он. — Меня тоже учили на уроках домоводства, как пользоваться кухонным ножом. Но в голову лезло другое слово.

— Другое слово? Тесак?

— Нет — тотем.

— Тотем? — она прыснула. — Как у индейцев?

Действительно, странно. Почему это вдруг нож — тотем?

Ни у него, ни у нее не было особого аппетита. Он набил желудок, убеждая себя, что организм нуждается в топливе, она, поклевав чисто символически, ограничилась чашкой кофе.

За едой он рассказал обо всем, что с ним произошло на улице.

— Значит, этот Саэгуса наш сосед?

— Да, и он уверял, что ничего не знает о хозяине этой квартиры. Даже не знает, живет ли здесь вообще кто-нибудь.

— Совсем не за что зацепиться. — Она удрученно поникла.

Он уже раскаивался, что рассказал об этой встрече.

— Я приберусь, а ты иди, ложись. У тебя лицо, как будто тебя отправили в нокаут.

— Может, меня и вправду отправили в нокаут, — бросила она.

— Что? — не понял он.

— В переносном смысле, — улыбнулась она. — Я хочу сказать — в прошлом.

Уложив ее в постель, он помыл посуду, прибрался и, немного поколебавшись, решил принять душ. На полке в ванной лежали стопками два больших полотенца и два халата — голубой и розовый. Как предусмотрительно! Только непонятно, кто предусмотрел.

В кухне — панель с кнопками для включения нагревателя воды. Раз взглянув, он сразу во всем разобрался. Разумеется, это и ребенку по зубам, но бесило, что приходится убеждаться в этом вновь и вновь.

Взбодрившись, накинул халат, повязал на голову полотенце и вышел в кухню, когда услышал ее голос:

— Душ?

— Да.

— Нашел, где включать горячую воду?

— Конечно.

Она спустилась с кровати.

— Я тоже хочу.

— Только подожди немного. Переоденусь и ненадолго выйду.

— Выйдешь? Куда?

— В коридор. Кажется дождь уже кончился. Запрись изнутри. Когда закончишь, позови.

Может быть, и не стоит быть настолько щепетильным, но в создавшихся обстоятельствах, разумеется, кроме тех случаев, когда не обойтись без взаимной помощи, следует соблюдать дистанцию. Пусть это перебор, а ну как вернется память и выяснится, что он преступник, совершивший ограбление, убийство и теперь скрывающийся от полиции, взяв ее в заложницы…

Странные знаки, написанные на руке, под душем не смылись. Ужасно противно, но ничего не поделаешь. Закончив переодеваться, он вышел из квартиры.

Ночь все преобразила.

Даже бетонная загородка не казалась уже такой унылой. Ливень прошел, очистив воздух и оставив после себя свежий ветерок. Положив локти на ограду, он, попыхивая сигаретой, некоторое время с наслаждением созерцал ночной город.

Какая красота! Как много огней! Но разве свет исходит от изящных ламп, приобретенных в магазине электротоваров или в отделе бытовой электроники универмага? Увы, если посмотреть вблизи, это всего лишь обросшие пылью, набитые изнутри мертвыми насекомыми, облупившиеся уличные фонари…

Вдалеке, ярко выделяясь на темном фоне, мерцала Токийская башня. Кружево алых и желтых гирлянд неземной красоты. Благодаря искусной подсветке, она казалась такой близкой, что возникало полное ощущение: достаточно протянуть руку, чтобы дотронуться.

В отличие от однообразного уличного освещения, свет в окнах соседних домов поражал богатством оттенков. Это из-за штор. Бесконечное множество комнат, бесконечное множество штор. За ними бесконечное множество людей.

И где-то среди них есть зашторенные окна комнат, в которые должны вернуться он и она. Но сейчас неизвестно даже то, хотят ли они возвращаться. И нет никакого способа узнать.

В коридоре безлюдно, не слышно шума поднимающегося или спускающегося лифта. Безмолвно выстроились двери. Он посмотрел на дверь номер семьсот шесть, но никаких признаков, что Саэгуса у себя.

Он вспомнил, как Саэгуса сказал, что не знает, живет ли вообще кто в соседней квартире. Теперь он уже не удивлялся.

За спиной скрипнула дверь. Вышла она. Воскликнула:

— Ах, как хорошо!

Ее лицо сияло чистотой, точно с него сняли маску из пота и пыли. Щеки зарумянились. Она была по-прежнему в рубашке поверх пижамы, с полотенцем на плече. Прелестные распущенные мокрые волосы отливали зеркальным блеском.

— Красотища!

Встала рядом. Он ощутил аромат шампуня.

— Пива хочешь? — спросила она.

— Хочу.

— Фокус-покус! — сунула под нос две банки «будвайзера», которые прятала за спиной. — Уже охладились.

Беря банку, он дотронулся пальцем до виска:

— Не боишься?

— Чего?

— Принимать ванну, потом пить пиво…

— Не боюсь, — она потянула за кольцо на банке. — Не хочу об этом думать. Да и хуже уже вряд ли будет.

Он молча начал прихлебывать пиво. Горячий душ вместо того, чтобы взбодрить, настроил ее на меланхоличный лад.

— Пиво… Правильно? Это пиво? Все-то я помню! Вот только имя свое забыла… — она прижала холодную банку к щеке. — Красивый город — Токио!

— Только по ночам.

— Тебе знаком этот вид?

Подумал, что не может утверждать наверняка. И все же есть смутное ощущение чего-то знакомого.

— То ли да, то ли нет.

— Со мной то же.

Где-то заплакал ребенок. Едва слышно. В каком-то из этих домов…

— Ты обратил внимание, что в квартире нет балкона?

— Да, действительно.

— В соседней квартире есть, и в следующей. Может, потому, что наша угловая?

— Скорее всего — разная планировка.

— Но зато ванная комната оборудована так, что при необходимости ее можно использовать как сушильную камеру. Обратил внимание?

— Нет. Разве такое бывает?

— Да, но стоит бешеных денег.

Она смахнула упавшие на лицо волосы.

— Кроме того есть стиральные порошки, смягчитель. И чистящий порошок для ванны, и средство для очистки труб — полный набор. Вот только…

Он ее опередил:

— Все новое.

— Да, даже упаковки не сорваны. Шампунь тоже был запечатан. Я еще в кухне заметила — губка для мытья посуды лежала в ящике в упаковке, так? И нож такой острый, того гляди порежешься. Все только что куплено.

— И что из этого следует?

Он поставил банку на ограду и повернулся к ней. Она нахмурилась, сморщив лоб. Похожа на обиженную школьницу.

— Если предположить, что эта квартира наша, наша — в смысле твоя или моя, или даже принадлежит кому-то другому, с момента ее заселения не могло пройти много времени. Один-два дня, не больше.

— Я это с самого начала почувствовал.

— Да? К тому же — могу поспорить — до нашего появления она пустовала.

— Потому что дом построен недавно?

Он вспомнил слова Саэгусы о том, что многие квартиры еще не заселены.

— Хотя бы потому, что у водопроводной воды неприятный привкус. — Она подняла на него глаза. — Я почувствовала, когда запивала лекарство. Ужасно противная вода. Наверное оттого, что застоялась в трубах. За короткое время так не бывает.

Он нерешительно кивнул.

— Однако и электричество, и газ подключены. Водопроводный вентиль также отвернут.

Как будто что-то забрезжило…

— Конечно же! — воскликнул он. — Как глупо. Надо было раньше об этом подумать!

— О чем?

— Ладно электричество, но телефон и газ нельзя подключать собственноручно. Необходимо связаться с обслуживающей фирмой и вызвать мастера. В таком случае у них должен быть договор с жильцом об оплате. Они не примут вместо подписи — «Компания “Палас”», квартира семьсот семь».

Совсем не обязательно обращаться в компанию, управляющую домом, чтобы установить владельца квартиры.

— Завтра же утром позвоним. У них обязательно должно быть зарегистрировано имя владельца.

Вернулись назад в квартиру. Держа в руке пустую банку, она стала что-то искать.

— Ты что?

— Нет мусорного ведра! — сказала она, возмущенно вскинув голову. — Даже если это моя квартира, обставлял ее кто угодно, только не я. Я бы не забыла про мусорное ведро!

Этой ночью она спала на кровати, а он на полу, взяв одеяло и подушку. Она долго извинялась, но выхода не было. Впрочем, лето было в самом разгаре, поэтому особых неудобств он не испытывал.

Едва лег, сразу навалилась усталость. Хоть он и не особо много двигался днем, все мышцы болели. Он хотел покрепче уснуть и уже чувствовал приближение сна. Утро вечера мудреней.

Но странный этот день отнюдь не спешил его отпускать…

 

10

Тучи, несущие грозу, медленно проплыли над Токио с востока на запад.

— Вот-вот польет, — сказал Ёсио, отец Эцуко, взглянув на небо из окна ресторана «Болеро», расположенного у станции «Китисёдзи».

— Зарядит надолго, — отозвалась Эцуко.

— Нет, короткий ливень. Когда соберемся назад, кончится.

Отец, как всегда, прав, подумала Эцуко, вслушиваясь в отдаленные раскаты грома.

Было заведено раз в месяц ужинать втроем — Эцуко, Юкари и Ёсио. Иногда Эцуко сама что-нибудь стряпала дома, иногда, как в этот раз, вместе посещали какой-нибудь ресторан. Из двух вариантов Юкари, разумеется, предпочитала ресторан, вот и сегодня она была в отличном настроении.

Гордостью «Болеро» были бифштексы из говядины, импортированной из Австралии, в остальном же меню не могло похвастаться разнообразием.

Для Ёсио, приверженца японской кухни, такая еда была несколько тяжеловата, но Юкари обожала здешний роскошный торт из мороженого, поэтому, когда шли в ресторан в основном ради десерта, неизменно выбирали «Болеро».

Покончив с основными блюдами, переместились в специальный зал, где подавали кофе и десерт. Это-то больше всего и притягивало Юкари. Наслаждаться мороженым в особом, полутемном и изысканно декорированном зале. Сейчас она самозабвенно уничтожала гору шоколада, похожую на маленький Монблан.

— Папа, — начала Эцуко, плеснув в горячий кофе сливки и наблюдая, как они растворяются кольцами, — у меня проблема, и я не знаю, что делать.

Ёсио, положив ложечку, которой размешивал кофе, поднял глаза. Эцуко, стараясь ничего не упустить, подробно рассказала об обстоятельствах исчезновения Мисао и о беседе с ее матерью. Ёсио молча слушал, прихлебывая кофе.

В глазах Эцуко отец был в каком-то смысле «всемогущим» существом. И она, не раздумывая, несла к нему все свои заботы и печали.

Конечно, у нее, как у любой дочери, были свои тайны. Первый поцелуй, первая любовь. Потом был парень, с которым она впервые поцеловалась, разжав губы… Она считала, что утаивает подобные эпизоды из уважения к отцу.

Впрочем, ей всегда казалось, что он и так обо всем догадывается.

В студенческие годы подруги часто подсмеивались над ней:

— Ты, Эцуко, папина дочка. Рано выскочишь замуж, да еще за мужика, который тебе в отцы годится.

Она внутренне соглашалась и говорила себе, что отвергнет любого мужчину, который не будет похож на ее отца. Но в действительности, как и большинство девушек, вышла замуж в двадцать три, за Тосиюки, который был старше ее всего на четыре года. Так уж сложилось, а с судьбой, как известно, не поспоришь.

Но в своем браке Эцуко и Тосиюки напоминали не столько супругов, сколько дружных брата и сестру. В их жизни царили мир и согласие, они всюду ходили парой, заслужив прозвище «двугорбого верблюда», но при этом Эцуко не испытывала к мужу какой-то особой «тяги». Даже в период влюбленности, даже делая поправку на чрезвычайную занятость Тосиюки, их отношения никак нельзя было назвать страстными. Как будто выходила замуж за приятеля, с которым давно установились ровные, бесцветные отношения. С первых дней замужества было чувство, что они разделены стеклянной стеной: видеть друг друга видят, но дотянуться друг до друга не могут. Да ей как-то и не хотелось дотягиваться.

После смерти Тосиюки она впервые осознала, что любила его как старшего брата. Единственный ребенок в семье, Эцуко могла только предполагать, какие отношения бывают у братьев и сестер, но она находила в муже душевный отклик, который, как ей казалось, возможен лишь между людьми, связанными узами крови и общностью характера.

Поэтому скоропостижная смерть Тосиюки стала для нее таким страшным ударом. Ей казалось, что вместе с мужем что-то умерло в ней — оборвалась кровная связь.

Отец говорил:

— Тосиюки умер раньше, чем ты успела в него влюбиться.

До апреля нынешнего года Ёсио работал шофером в крупной столичной газете. Когда случалось какое-либо происшествие, в его задачу входило как можно быстрее доставить корреспондента на место события. Разумеется, работа была не сахар, с ненормированным рабочим днем, поэтому Эцуко с трудом могла вспомнить, чтобы в детстве отец водил ее куда-нибудь. Хоть и дразнили ее папиной дочкой, но в памяти остались лишь редкие часы, проведенные вместе, и то, что даже во время каникул она сидела дома с матерью.

Решающее влияние на Эцуко оказало то, что ее мать, Ориэ, беззаветно любила ее отца и не стыдилась в этом признаваться.

Она постоянно повторяла:

— Доченька, твой отец замечательный человек. Ты даже не представляешь, как я счастлива, что вышла за него замуж!

Нынешней зимой мать умерла от рака матки. Это произошло через несколько месяцев после смерти Тосиюки. Поздно обнаружили, операция была уже бесполезна, но, к счастью, матери не пришлось сильно страдать. Она отошла тихо, точно уснула.

Во время болезни матери Эцуко в своем горе дошла до того, что начала помышлять о самоубийстве. Еще не зажила рана от смерти мужа, а тут эта беда с мамой. Откуда у Бога такая жестокость! — возмущалась она.

Именно это более всего мучило мать.

Она была женщиной разумной и догадывалась о своей скорой смерти. Как-то раз, взяв Эцуко за руку, она сказала:

— Прости меня, доченька. Тебе и без того тяжко, а тут еще я собралась умирать.

Мать упрямо обращалась с ней как с маленькой девочкой, даже когда она выросла, вышла замуж, родила Юкари.

— Мама, зачем ты так говоришь! Ты непременно поправишься.

Мать отрицательно покачала головой.

— Сомневаюсь. Но я тебе обещаю — я разыщу Тосиюки на том свете и скажу ему, чтоб он как можно быстрее вернулся к вам.

— Разве он может вернуться?

— Вернуться, чтобы опять на тебе жениться, вряд ли, но хорошо бы он возродился мальчиком и со временем стал мужем твоей дочери! Я уверена, в новом перерождении он будет таким же видным мужчиной, да и умом не обделенным, разве плохо?

Эцуко невольно рассмеялась.

— Ну ладно, договорились. А что ты, мама, будешь делать на том свете?

— Наберусь терпения и буду дожидаться, когда ко мне придет твой отец.

Ее последние, предсмертные слова, когда она еще сохраняла сознание, были обращены к мужу:

— Позаботься об Эцуко.

Не к Эцуко она обращалась с просьбой позаботиться о своем шестидесятилетнем отце, а к мужу — позаботиться о дочери.

Эцуко так и не смогла поверить, что родителей сосватали чуть ли не по фотографиям. Настолько мать любила своего мужа. Учитывая то, что во времена их молодости супружеские отношения вовсе не предполагали взаимной симпатии, это было похоже на чудо.

Отец заметно облысел, обзавелся профессиональной болезнью — люмбаго, и в последнее время совсем согнулся. Огонек, который постоянно горел в его глазах, пока он работал, после выхода на пенсию угас. Теперь он с внучкой пек оладьи и удил карасей в пруду. Тихая, преждевременная старость человека, оставшегося не у дел.

…Когда Эцуко закончила рассказ про исчезновение Мисао, Ёсио задумался, поглаживая рукой свою плешь.

— Насколько я могу понять, — он почесал щеку, — в сложившихся обстоятельствах ты практически бессильна что-либо сделать.

— Ты правда так считаешь? Я тоже так думаю, но…

Эцуко не договорила, но отец понял, что она хотела сказать.

— Тебя смущает, можешь ли ты, будучи сотрудницей «Неверленда», вмешиваться в это дело?

Эцуко кивнула:

— Ведь не исключено, что и в будущем могут возникнуть схожие ситуации. И я не знаю, как себя вести в таком случае.

— А что говорит твой начальник, Иссики?

— Хочу посоветоваться с ним завтра. Но еще раньше, когда Мисао попросила о встрече, он сказал, что встречаясь с клиентом, я перехожу в область частных отношений.

— Следовательно, — отец положил мозолистые руки на стол, — отныне ты можешь считать Мисао своей личной подругой и поступать соответственно, правильно? В таком случае, я, как отец, буду помогать тебе, насколько это в моих силах. Дело-то не шуточное.

— Спасибо.

Эцуко улыбнулась. Уже от одного того, что она обо всем рассказала отцу, на душе стало легче.

— Папа, тебе не попадалось словосочетание — «седьмой уровень»?

Из-за характера своей прежней работы Ёсио стал кладезем познаний в самых различных областях, и память у него была отменная. С уходом на пенсию он не растерял свой багаж, и о чем бы Эцуко ни спрашивала, всегда имел наготове ответ.

— Это из дневника Мисао? — Он в раздумье склонил голову, потирая пальцами массивный подбородок, как имел привычку делать, когда старался что-то припомнить. — Кажется, мне попадалась в библиотеке книга с похожим названием.

— Ты имеешь в виду «Третий уровень»? — улыбнулась Эцуко. — Я тоже об этом думала. Роман Джека Финни.

— Что-то вроде этого. Не подходит?

Эцуко пояснила, что в дневнике Мисао есть запись: «Третий уровень — на полпути сорвалось — обидно».

— Но насколько я знаю, — добавила она, — Мисао не слишком увлекалась книгами. Трудно представить, что она захотела прочесть переводной роман. Даже если бы ей вдруг приспичило что-нибудь почитать, с какой стати — Джек Финни? Его книг в обычных книжных магазинах не найдешь. Будь это Сидни Шелдон или какой-нибудь «арлекиновский» женский роман, я бы еще поняла…

— Я не слышал ни о том, ни о другом.

— Поэтому я и думаю, что это не название романа. Есть еще одна запись: «Попытаюсь дойти до седьмого уровня». Я подозреваю, не название ли это какого-нибудь кафе или магазина? Тебе не попадалось ничего похожего?

Ёсио покачал головой:

— Сама говоришь — у этих «уровней» разные порядковые номера.

— Да, так.

— Как же это может быть названием магазина?

— Допустим, сеть фирменных магазинов, вроде как: номер один, номер два.

На лице Ёсио появилось сомнение.

— Не представляю магазин с таким нелепым названием. К тому же там, как ты говоришь, написано: «Безвозвратно»… Главная проблема в этом. Где ты видела магазин, войдя в который, невозможно выйти?

— Пожалуй, ты прав.

Эцуко задумалась. С тех пор как мать Мисао показала ей дневник, мысли постоянно утыкались в один и тот же тупик.

Вдруг Юкари, оторвавшись от мороженого, сказала:

— Случаем, не компьютерная игра?

В тот же момент она громко рыгнула и поспешно прикрыла рот рукой.

— Есть игра с таким названием?

— Без понятия. Может и есть, мне не попадалась. Вообще-то чуть ли не во всех компьютерных играх есть «уровни».

— Но существуют ли игры, начав играть в которые, невозможно вернуться?

Юкари засмеялась.

— Ну и жуть! Человек оказывается заперт внутри игры и не может выбраться наружу, так что ли?

— Такого же не бывает?

— В общем-то нет, но есть игры, устроенные так, что не пройдя до конца эпизод с определенным героем, невозможно остановиться и прервать игру. Иначе герой погибнет на полпути…

Эцуко и отец переглянулись.

— Может быть, это?..

— Мисао любила играть в компьютерные игры?

— Ни разу не слышала.

Если бы она увлекалась подобными вещами, то наверняка упомянула бы, хотя бы вскользь, когда звонила в «Неверленд». Она из тех, кто, общаясь по телефону, выбалтывает все подряд — о том, что сделала новую прическу, купила туфли…

— В любом случае, — сказал Ёсио, — дело не продвинется, пока мать Мисао не обратится в полицию и они не проведут хоть какое-то расследование.

Он взял в руки счет:

— Юкари, давай, заканчивай с мороженым. А то испортишь желудок и придется пропустить занятия в бассейне.

— Живот заледенел. — Юкари положила ложечку. — Мама, в кишки уже можно гвозди вбивать.

— Какая ты дуреха! — улыбнулась Эцуко.

Когда отец довез их на своей машине до дома, был уже десятый час.

Эцуко погнала Юкари в ванную.

— Надо было деду предложить у нас помыться.

— Он сказал, что сходит в баню, там ему сделают массаж.

— Задарма?

После смерти жены Ёсио жил один, как и Эцуко, оставшаяся с дочерью одна в опустевшем доме.

Им советовали съехаться, и Эцуко была к этому готова.

Но Ёсио возражал.

— К счастью, от тебя до меня рукой подать, при желании всегда можем встретиться. Ты еще живешь памятью о муже, тебе будет тяжело устраивать все по-новому. Лучше какое-то время пожить раздельно. Мне совсем не одиноко. Твоя мать еще со мной.

Отец всегда отличался отзывчивостью и пониманием. Действительно, если бы Эцуко пригласила отца к себе в дом или же переселилась к нему с дочерью, то в любом случае она бы испытала горечь поражения. Она еще не оправилась после смерти мужа, и переезд был бы равносилен признанию — «жизнь не удалась».

По-быстрому высушив дочери волосы феном и уложив ее в постель, Эцуко прибралась в кухне и, наконец, смогла не торопясь принять ванну. С завтрашнего дня сотрудники «Неверленда» посменно отправлялись в летние отпуска. Строя на этот счет всевозможные планы, мечтая о том, куда отправиться отдыхать с Юкари, она пришла в хорошее расположение духа.

Когда раздался телефонный звонок, она, все еще в банном халате, пила в кухне апельсиновый сок. Дисплей на телефонном аппарате показывал одиннадцать часов пятьдесят пять минут.

Эцуко схватила трубку. Юкари спит не крепко, малейший шум может ее разбудить.

— Алло, алло?

Поскольку в доме не было мужчины, она привыкла, отвечая на звонки, не называть себя по имени. Если это был ночной звонок, она в целях безопасности отвечала слегка изменив голос, пока не понимала, кто с ней говорит.

Слышались отдаленные шумы, точно произошел сбой на линии.

— Алло, алло?

Раздался скребущий ухо треск, как будто горела сухая трава.

И вдруг тихий, точно погребенный под всеми этими шумами голос:

— Госпожа Сингёдзи… вы?

Прижимая трубку к уху, Эцуко едва не поперхнулась.

— Алло? Да, это я…

Голос, еще тише прежнего, произнес:

— Госпожа Сингёдзи…

Это Мисао. Она сразу поняла. Звонила Мисао.

— Мисао? Это ты, Мисао? Это Эцуко. Откуда ты звонишь? Где ты находишься?

Трубку вновь заполнили шумы.

— Я… — послышалось тихо. — Я…

— Мисао, говори громче. Очень плохо слышно.

Может, она пьяна? Голос какой-то расслабленный. Как у засыпающей Юкари.

— Сингёдзи… — повторяя ее имя, как заклинание, Мисао сказала: — Спа…

На этом связь оборвалась.

— Алло, Мисао? Алло!

Эцуко стояла оцепенев, сжимая трубку, глядя прямо перед собой. Когда связь обрывается, телефон сразу же вновь превращается в неодушевленный аппарат. Короткие гудки точно посмеивались над ней.

Положив трубку, опустилась на ближайший стул.

Это Мисао. Это ее голос. Она столько раз слышала его по телефону!

«Сингёдзи…»

Почему у нее такой странный, как будто томный голос? Где она? Что хотела сообщить?

Чувствуя, как по спине бегут мурашки, Эцуко обхватила колени.

«Спа…»

Она не договорила, связь оборвалась.

Это ее голос. Ошибки быть не может. И она знала, что собиралась сказать Мисао.

Спа… Спасите!

Именно это.

 

11

Услышав вопли, он решил, что это продолжение сна.

Но вопли не затихали, повторяясь вновь и вновь, то ближе, то дальше. Еще не вполне проснувшись, он вскочил от грохота — что-то упало на пол.

Поднявшись, он не сразу сообразил, где находится. Вновь послышался вопль со стороны кухни. Даже не вопль, а вой. В комнате было темно, но он сразу понял, что кровать пуста. Одеяло сбито, наполовину лежит на полу. И сама кровать далеко отодвинута от стены.

Дверь комнаты была нараспашку. Ощупью он зажег свет в кухне.

Она сидела на полу, широко раздвинув ноги. Рядом валялся чайник. Дверца под раковиной была приоткрыта — она схватилась правой рукой за ручку.

— Что с тобой?

От неожиданности он совсем растерялся.

Дрожа всем телом, она шарила взглядом по сторонам, точно искала его.

Взгляд, скользнув мимо него, замер около ножки стола.

— Ты где? — спросила она.

До него не сразу дошел смысл ее вопроса.

— Не видишь?

Она медленно повернула голову. Но в этом движении не было цели. Взгляд блуждал, не зная, за что ухватиться.

Он не мог заставить себя приблизиться к ней. Казалось, перед ним околевающая дворняга, сбитая машиной. «Это уже слишком! Прочь отсюда!» — нашептывал ему внутренний голос, безжалостный голос эгоизма.

Он спросил еще раз:

— Ты ничего не видишь?

Она сидела понуро, в полуобморочном состоянии. Подбородок мелко дрожал, она хотела что-то сказать, но язык не слушался.

Сделав над собой усилие, он присел возле нее и положил руку на плечо.

— Совсем-совсем ничего?

Она коснулась его руки, как будто хотела убедиться в его присутствии, ладонью поползла вверх, дойдя до плеча, коснулась его лица. Жест человека, утратившего зрение. Широко раскрытые глаза продолжали смотреть мимо него. Ясные глаза. С виду такие же, как раньше.

— Опять голова раскалывается… — начала она говорить, как вдруг послышался громкий стук.

Вздрогнув, она прижалась к нему.

Кто-то стучался во входную дверь. Послышался голос:

— Эй, кто там есть?

Он посмотрел на нее. Из-за шока, вызванного потерей зрения, с ее лица исчезло какое-либо выражение. Только тонкие руки судорожно цеплялись за рукав его рубашки.

— Это сосед, Саэгуса! — послышался из-за двери голос, и вновь раздался стук. — Что случилось?

— Не открывай, — прошептала она, обнимая его.

— Эй, отзовись! Что-то случилось? Вызвать полицию?

Он колебался, не зная, на что решиться. Вновь раздался стук. С каждым ударом все сильнее, все настойчивее.

И вдруг затих.

— Нет, ничего особенного, — крикнул он, не двигаясь с места. — Простите за беспокойство.

За дверью некоторое время молчали. Он слышал, как бешено колотится его сердце. Ее дрожь передалась ему.

— Это с тобой я говорил днем? — не унимался Саэгуса. В голосе звучали жесткие, недоверчивые нотки. — Как-то все подозрительно… Что ты там делаешь?

Что ответить? Пока он лихорадочно соображал, Саэгуса вновь завел:

— Эй ты там, не молчи! Так это все-таки твоя квартира?

Он и сам хотел бы знать.

— Открой на минутку. Как-то неспокойно.

Она крепко прижалась к нему:

— Что же нам делать?

— Если не откроешь, вызову полицию. Я слышал женский крик. Что ты там натворил?

По голосу было ясно, что он уже не отстанет. А ведь днем казалось, что Саэгуса из тех, кому плевать, что происходит за дверью его квартиры. И тотчас он вспомнил, с каким подозрением тот следил за ним из окна автомобиля.

— Подождите немного. Сейчас открою, — закричал он.

Она вытаращила глаза.

— Не смей!

Он приложил палец к губам:

— Тсс… Выхода нет. Не волнуйся, делай, что я говорю. Можешь встать?

Обхватив рукой, он помог ей подняться с пола и усадил на стул в кухне. Только хотел отнять руки, как она вновь вцепилась в него.

— Все хорошо, сиди здесь.

Смирившись, она отняла руки и опустила на колени. Он подошел к двери, потом, передумав, вернулся в комнату, поднял одеяло, свернул и принес в кухню. Набросил на ее плечи, закутав, и только после этого пошел открывать дверь.

Когда щелкнул замок, он почувствовал, как по спине струится холодный пот.

Медленно открылась дверь и показалось лицо Саэгусы, на которое падал свет из коридора. Несомненно это был тот же самый человек, которого он видел днем на стоянке. Но от прежнего панибратства не осталось и следа. Между сдвинутых бровей пролегла глубокая складка, лицо было искажено, как от зубной боли.

Он отступил на шаг назад, и Саэгуса, вытянув шею, заглянул в квартиру. Он не мог не увидеть девушки, сидящей в кухне.

Саэгуса перевел взгляд на него, вновь посмотрел на девушку.

— Барышня… — сказал он.

Она, вздрогнув, поплотнее закуталась в одеяло.

— У вас все в порядке?

Чтобы ответить, ей нужна была его поддержка. Она подняла голову и, точно моля о помощи, стала неуверенно водить невидящими глазами. От страха вцепилась пальцами в одеяло. Точно похищенный ребенок.

Не сдержавшись, он крикнул:

— Не бойся! Я здесь!

По голосу она определила, где он находится. Остановив взгляд чуть правее него, кивнула.

Саэгуса, опершись рукой о косяк, подался вперед:

— Она слепая?

Он кивнул.

— А почему она кричала?

— Упала.

Саэгуса обежал глазами кухню, задержав взгляд на валяющемся на полу чайнике.

— Вы не ушиблись? — спросил он.

— Ничего страшного не произошло, — ответила она безжизненным голосом и шепотом добавила, точно в надежде завоевать его расположение: — Благодарю вас.

Прислонившись к стене, Саэгуса окинул их взглядом, посмотрел в сторону темной спальни, наконец, усмехнувшись, сказал, обращаясь к нему:

— Ладно, не злись.

— На что? — ответил он сухо.

Их взгляды встретились. Потребовались неимоверные усилия, чтобы не отвести глаз.

— Как тебя зовут?

Застигнутый врасплох, он замялся. Но Саэгуса видимо истолковал его замешательство просто как нежелание назвать свое имя.

— Днем я поговорил с дамой, живущей этажом ниже, — продолжал Саэгуса. — Она как-то раз видела человека, заходившего в эту квартиру. По ее словам, коротышка, постарше меня. Может, он и есть твой пресловутый приятель, тот, с которым ты познакомился в ресторане?

Его не столько задела ирония, с которой это было произнесено, сколько поразил сам факт существования некоего «коротышки», и он не сразу смог сосредоточиться. То, что в эту квартиру кто-то входил, означает…

— Что молчишь?

Придя в себя, он посмотрел на Саэгусу. Складка между его бровями стала еще резче.

— Уж не валяется ли в комнате труп этого господина? Совсем как в кино.

На губах заиграла легкая усмешка, но это была своего рода маскировка. Взгляд Саэгусы был серьезным и выдавал страшное напряжение.

— Что за чушь!

— Но эта, как ты говоришь, чушь случается сплошь и рядом.

Несмотря на шутливый тон, Саэгуса расправил плечи и принял оборонительную позу.

Отступать было некуда.

— Хотите удостовериться? — спросил он.

Саэгуса повел бровями и отделился от стены. Одет он был так же, как днем, в тех же сандалиях. Сбросив их, он вошел в квартиру.

— Только предупреждаю — без глупостей.

— С какой стати?

Он действительно так думал. Пусть себе рыщет. Главное, не давать пищу для подозрений, чтобы, вернувшись к себе, не вздумал звонить в полицию. Надо выиграть время, а когда он уйдет, бежать вместе с ней из этой проклятой квартиры.

Даже если никто за ними не гонится.

Пока Саэгуса не торопясь осматривал кухню, он заметил, что тот слегка прихрамывает на правую ногу. Точно у него легкий вывих.

Тщательно изучив кухню, Саэгуса подошел к девушке и вперился в нее. Хорошо, что сообразил накинуть на нее одеяло! Он бы не удивился, если б с языка Саэгусы слетела какая-нибудь сальность.

Но тот спросил:

— Вы себя плохо чувствуете?

Заморгав, она перевела глаза в сторону уставившегося на нее Саэгусы.

— Нет, все в порядке.

— Давно у вас проблемы со зрением?

Девушка, вздрогнув, закусила губу.

— Простите, я не должен был спрашивать, — сказал Саэгуса виноватым тоном.

Судя по выражению его лица, он искренне раскаивался в своей бестактности.

Она опустила глаза. Щеки слегка подрагивали. Он вспомнил свое состояние, когда днем в аптеке услышал: «Не болейте!» Наверное он выглядел тогда точно так же.

Саэгуса отошел от нее и толкнул рукой дверь с рифлеными стеклами, ведущую в спальню. Заглянул, пошарил рукой по стене и зажег свет.

Он подошел к ней и погладил по плечу. Она схватила его за руку.

Саэгуса осмотрел спальню. Переступил порог.

Он ждал, когда же наконец Саэгуса повернет обратно. В обстановке комнаты ничего необычного. Ни трупа, ни связанного «коротышки».

Саэгуса резко поднял худые плечи.

Подался вперед, точно что-то увидел. Отделился от двери и прошел в глубь комнаты. Но там же нет ровным счетом ничего, что могло бы привлечь внимание!..

Присел возле кровати.

Проснувшись, она обнаружила, что ничего не видит. В панике начала метаться. Кровать сдвинулась… Кровать…

Он выпустил ее руку и сделал шаг в сторону спальни, и почти одновременно Саэгуса появился в дверях, опередив его на мгновение.

Саэгуса сжимал в руке пистолет, который он спрятал между пружинами и матрасом.

— Пушка, — сказал Саэгуса.

— Пушка?

— Вот эта штука, — Саэгуса направил дуло ему в лоб, — что она здесь делает?

Было впечатление, что Саэгуса умеет обращаться с пистолетом. По крайней мере он-то знает, что такое предохранитель.

Сжимая в правой руке пистолет, положив указательный палец на курок, он показал стволом на стул в кухне.

— Садись рядом с девушкой! Живо!

Хоть от него и не требовалось, он поднял руки на уровень плеч и сел, как было приказано.

— Пушка? Что? — спросила она, ища его невидящими глазами. — Пистолет? Откуда здесь это?

Избегая недоверчивого взгляда Саэгусы, он объяснил.

— Извини… надо было раньше сказать.

— Пистолет… — прошептала она ошеломленно. — Значит и впрямь… эти деньги…

— Деньги? — встрял Саэгуса.

Шустрый тип.

Он невольно вскочил со стула, но дуло тотчас повернулось в его сторону.

Не выпуская их из поля зрения и держа на мушке, медленно передвигаясь, Саэгуса запер входную дверь. После чего вернулся в спальню.

Найти кейс — всего лишь вопрос времени. Он закрыл глаза. Надо же было ей проговориться!

Послышался скрип открываемого шкафа. Саэгусе даже времени не потребовалось. Вернувшись в кухню, спокойно сказал:

— Даже на глазок — пятьдесят-шестьдесят миллионов иен.

— Я не считал, — ответил он.

— Неужели? К тому же обнаружилось испачканное кровью полотенце. Как это понимать, а?

Она захныкала, точно зашлась икотой. Он молча обнял ее, подумав в сердцах — какая плакса! Но он бы и сам с удовольствием сейчас поплакал.

— Ну что, не пора ли рассказать все как есть? — сказал Саэгуса, прислонившись к двери и предусмотрительно наставив на него пистолет. И добавил с хриплым смешком: — Не заставляй меня прибегать к силе.

Ему показалось, что его пихнули лицом в грязь.

— Или предпочитаешь иметь дело с полицией?

Саэгуса слегка покачал головой, как бы говоря: «Вряд ли тебя это устроит».

Может, Саэгуса им послан судьбой? Спасибо деньгам и пистолету. Или он сейчас как тот терпящий бедствие, который думает, вот оно — спасение, влезает на борт и вдруг обнаруживает, что попал на пиратский корабль…

— Я все расскажу, — сказал он, — при одном условии: вы выслушаете, не перебивая меня репликами вроде «не может быть», «не верю».

Саэгуса пообещал.

Он стал рассказывать. Убеждая себя, что, когда нет выбора, позволено схватиться за соломинку.

 

12

— Кроме потери памяти, никаких других отклонений? — спросил Саэгуса, когда он кончил рассказывать.

Он несколько удивился. Разве в его положении самочувствие — главная проблема?

— Ну же, говори, — настаивал Саэгуса.

— Кажется, ничего особенного. Только вначале было трудно вспомнить названия некоторых вещей.

— Головная боль?

— Не было — у меня.

Саэгуса метнул взгляд на нее.

— А девушку мучила головная боль?

Она молчала. Он ответил за нее:

— Очень сильная.

Саэгуса скрестил руки, прислонившись к косяку.

Во время его рассказа Саэгуса, как и обещал, ни разу не высказал сомнений. Но часто перебивал вопросами. Цеплялся за всевозможные мелочи — когда он проснулся, с какой стороны лежал он, с какой девушка, как долго были трудности с названиями вещей?

Судя по всему, Саэгуса хотел удостовериться, правда ли, что они оба потеряли память.

Он объяснял насколько возможно подробно.

— А что сейчас? Голова болит? — спросил Саэгуса у нее.

Она отрицательно покачала головой.

— Болит — не болит, что вы так к этому прицепились? — не выдержал он.

Саэгуса повел густыми бровями. Видимо у этого человека брови были той частью лица, которая наиболее откровенно выражала его эмоции.

— Что вас удивляет?

— То, что вы первый заговорили о «головной боли».

— Насколько мне известно, — сказал Саэгуса, — амнезия обычно сопровождается головной болью. — Он почесал затылок: — Впрочем, я знаком с амнезией только по кинофильмам и романам.

Кинофильмы. Романы. Эти понятия отчетливо сохранились в его голове. Такого рода информация не стерлась из памяти. Любопытно, какие романы читает этот Саэгуса, какие фильмы смотрит? Впервые он ощутил живой интерес к другому человеку, к тому, что не касалось непосредственно их двоих.

— А затем девушка перестала видеть…

— Только недавно, — тихо сказала она. — Горло пересохло, я проснулась. Встаю — вокруг темно. Вначале подумала, глаза не могут привыкнуть к темноте…

— Вы совсем ничего не видите? Или смутно различаете движение?

— Ничего, — прошептала она.

Пригнувшись, Саэгуса заглянул ей в глаза. Ее взгляд был устремлен в пустоту — как будто она ушла в себя. Не разгибаясь, Саэгуса посмотрел на него. Что-то задумал? Сунул руку в карман рубашки и достал сигареты с зажигалкой.

Та самая дешевая зажигалка. Но на этот раз сигареты — «Hope». Саэгуса бросил пачку на стол и завертел в пальцах зажигалку. Зажег огонь. Поднес пламя к ее лицу.

Он вскочил, закричав: «Что вы делаете!», но Саэгуса уже успел пронести пламя перед самым ее лицом и погасил. Глаза не дрогнули, даже не заморгали.

— Действительно, не видит, — констатировал Саэгуса.

— Как вам не стыдно! — выдохнул он.

С запозданием она подняла невидящие глаза. Он ласково погладил ее по руке.

— И что вы намерены делать? — как ни в чем не бывало спросил Саэгуса.

С таким же успехом пойманный с поличным вор стал бы рассказывать полицейскому о своих ближайших планах.

— Что вы намерены делать? — повторил свой вопрос Саэгуса.

Он ответил резко:

— А вы?

Прежде чем отвечать, Саэгуса окинул взглядом кухню. Его взгляд остановился на часах на электропечи.

— Двадцать минут второго? — Он улыбнулся. — Я, признаться, кофеман. Могу преспокойно уснуть, даже выпив кофе на ночь глядя. А как вы?

— Что? — Она подняла голову.

Он встал со стула:

— Не знаю почему, но мне и впрямь хочется кофе.

— Отлично, — сказал Саэгуса и закурил сигарету, используя пустую пивную банку вместо пепельницы.

Налил в чайник воды, поставил на электроплиту… («Это я тоже раньше делал», — отметил он про себя). Выставил на стол чашки, достал быстрорастворимый кофе и сахарницу — все это время в кухне царило молчание.

Неожиданно она прошептала:

— Это «Hope»…

Резко обернувшись, он посмотрел на нее. Саэгуса тоже посмотрел в ее сторону, задержав на весу сигарету с длинным хоботком пепла.

— Сигареты — «Hope»? — повторила она.

— Ты различаешь?

Она кивнула.

— Видимо, в прошлом кто-то из знакомых девушки курил «Hope», — предположил Саэгуса.

Он продолжал сомневаться:

— Но как ты поняла?

— Запах. Сразу же всплыла марка сигарет.

— Запах «Peace» или «Hope» отличается от модных сейчас легких сортов, — заметил Саэгуса. — Лично я сразу чую, если в кабаке кто-то курит «Peace».

— Но днем вы курили «Mild Seven».

— В автомате кончились «Hope».

Повернувшись к нему спиной, Саэгуса стал прихлебывать кофе.

— А как ты насчет сигарет? — спросил он. — Днем ты курил.

— Видать, был курильщиком.

— Какая марка?

— Днем, в магазине, не задумываясь, выбрал «Mild Seven».

Скорее всего, это и был его любимый сорт. В супермаркете лежали горой блоки сигарет самых разных марок, но названия ничего ему не говорили. Машинально он протянул руку к «Mild Seven».

— По статистике «Mild Seven» самая популярная марка, — сказал Саэгуса.

Но кто-то из ее ближайшего окружения курил «Hope», и этот человек был настолько близок ей, что она по запаху дыма безошибочно угадала название сигарет. К своему удивлению, он вдруг ощутил укол ревности.

Поставил кофейную чашку на стол. Она сидела, сложив руки на коленях. Саэгуса, опередив его, спросил:

— Вам с молоком, с сахаром?

Немного подумав, она сказала:

— Ни того, ни другого.

— Черный кофе? Наверно сидела на диете? Впрочем, в этом, как я погляжу, не было особой необходимости.

Он взял ее руку и поднес к чашке. Саэгуса поспешно предупредил:

— Осторожно, не обожгитесь!

Пока молча пили кофе, он все думал, что же это за человек — Саэгуса? В сочувствии, которое он проявлял по отношению к девушке, не было притворства, и все же, что у него на уме, не ясно. Когда он вошел в квартиру, внешне показался вполне обычным, здравомыслящим человеком. Но судя по тому, как привычно он обращался с пистолетом и как вел себя, когда оружие оказалось в его руках, человек он опасный, во всяком случае человек, который не боится, а может быть даже любит играть с огнем.

— Поскольку вы ничего от меня не утаивали, я тоже буду откровенен, — Саэгуса поставил чашку и зажег новую сигарету. — У меня есть судимость.

Он оторопел и не знал, как реагировать, только, оцепенев, уставился на Саэгусу. Она лишь слегка откинулась, словно отодвигаясь от того места, откуда раздавался голос.

— Нанесение телесных повреждений. Подрался спьяну в кабаке. Я не оправдываюсь. Но с тем делом покончено. Давно это было. Вам нечего бояться.

Надо было каким-то образом выразить свое отношение к услышанному, но в итоге он лишь пожал плечами:

— Какое нам до этого дело?

— Какое? — Саэгуса рассмеялся. — А такое, что я не намерен сообщать в полицию о двух подозрительных людях, имеющих при себе пистолет, окровавленное полотенце и кейс, набитый деньгами.

Напряжение продолжало сжимать его мертвой хваткой.

— Почему? — спросил он.

— Почему? Да потому что в полиции наверняка решат, что я ваш подельник и только хочу отмазаться от мокрого дела. Нет, скорее, они решат, что я и есть зачинщик преступления.

— Зачинщик преступления?..

— Извиняюсь, это на тот крайний случай, если прежде, чем потерять память, вас угораздило набедокурить.

Она, вздохнув, поставила чашку.

— Вы спросите, почему полиция ухватится за такую версию? — продолжал Саэгуса. — Да просто потому, что у меня есть судимость. Хоть ты тресни, не поверят ни одному моему слову. Даже вы, когда я сказал про мою судимость, скорчили такие лица, точно перед вами террорист, размахивающий бомбой. Не отрицайте. Я не обижаюсь. Уже привык.

Он был в замешательстве — слова вроде бы звучали обнадеживающе, и все же недоверие брало верх. С этим Саэгусой ухо надо держать востро. Хитрая бестия.

— Ну ладно, хватит об этом, — сказал Саэгуса решительно. — У меня есть к вам предложение.

— Предложение?

Кивнув, Саэгуса неожиданно спросил:

— Ты правша?

Он инстинктивно посмотрел на свою правую руку.

— Да.

— Разумеется, ведь ты только что все делал правой рукой. Даже утратив память, вряд ли можно забыть, какая рука рабочая. В таком случае, имеется один достоверный факт — вы не по своей воле легли в эту постель.

Она повернула голову в сторону Саэгусы. Видимо, уже научилась находить человека по звуку его голоса.

— Почему вы так уверены? — спросил он.

Саэгуса показал на кровать.

— Ты спал слева от нее. Другими словами, если лечь на спину, твоя правая рука касалась ее левой. Правильно?

Вспомнив свое пробуждение, он подтвердил, что так и было.

— Как правило, мужчина-правша устраивается в постели справа от женщины. Это известный факт. Отсюда вывод — вы легли в постель не по своей воле. Некто привел вас в какое-то непонятное состояние, может быть усыпил, может быть еще каким-то образом лишил сознания — сейчас такие мелочи не важны, и уложил на кровать.

Она тяжело вздохнула. Что означает этот вздох? — подумал он.

Саэгуса, усмехнувшись, добавил:

— На сто процентов утверждать не могу. Может, вы с ней большие оригиналы.

Он смутился. Она покраснела.

— Ладно, шутки в сторону, — Саэгуса вновь посерьезнел. — Я всего лишь поделился своими соображениями. А теперь предложение. Ну что, наймете меня?

Оба были застигнуты врасплох.

— Нанять — вас?

— Именно. Как вас угораздило оказаться в нынешней ситуации? Да и вообще, кто вы такие? Я постараюсь все это выяснить. Заключим договор. По-моему, игра стоит свеч. Я забыл вам сказать, что я вдобавок еще и журналист, правда, невысокого полета. Мелкая сошка — так будет ближе к истине.

Он смерил взглядом Саэгусу.

Из всех профессий журналист — самое удобное прикрытие для самозванца, достаточно запастись подходящей визиткой. И доказательств никаких не требуется. Разумеется, у человека любой профессии бывают взлеты и падения, но в так называемых свободных профессиях амплитуда колебания очень широка. И от того, где находится человек в данный момент, на вершине или на дне, нередко меняется и сам характер работы.

Но сейчас допытываться, кто такой Саэгуса, не имело смысла. Какая разница? Предложение заключить договор — пустая формальность, у них изначально не было выбора.

Он перешел к более насущному вопросу.

— Какое вы хотите вознаграждение?

— Пусть деньги в кейсе будут залогом, — сказал небрежно Саэгуса. — Если все разрешится и вы выберетесь из этой дыры, и если окажется, что деньги ваши, половину отдадите мне. Если же они вам не принадлежат… — Саэгуса развел руками, — хотел сказать — разделим на троих, но… есть же у вас какие-то свои накопления?

Она поднесла руку ко рту и принялась грызть ноготь на мизинце. Если несмотря на потерю памяти, дурные привычки остаются, она и впредь будет грызть ногти каждый раз в минуту задумчивости.

— Но остается проблема — глаза девушки, — сказал Саэгуса. — Как быть с больницей?

Он не знал, что сказать, и молчал.

Она перестала грызть ноготь и подняла голову.

— Пожалуйста, — обратилась она тихим, но твердым голосом к Саэгусе: — Сделайте так, чтобы я как можно быстрее могла показаться врачу.

Возражения не последовало.

Она ощупью нашла его руку и сжала.

— Хорошо, — сказал он, — мы заключаем с вами договор.

— Отлично! — обрадовался Саэгуса и, подняв пистолет, до сих пор лежавший у него на коленях, добавил: — А эту грозную вещицу я покамест забираю. Все равно в твоем нынешнем состоянии тебе с ней не сладить. Того гляди, отстрелишь себе палец.

— Как хотите, берите. Только…

— Только — что?

— Выньте патроны и дайте мне.

Саэгуса засмеялся:

— Ты парень не промах!

— Какой есть, — ответил он.

А сам подумал — он взял в залог не кейс с деньгами, а нас.

— У меня к вам одна просьба, — сказал он.

— Что еще?

— Позвольте мне переночевать в вашей квартире.

Саэгуса мельком взглянул на нее.

— А девушке одной не будет страшно?

Она отрицательно покачала головой. Он поспешно сказал:

— Я придвину твою кровать вплотную к смежной стене, если что случится, стучи. Одна по квартире не расхаживай, утром я приду тебя разбудить. Хорошо?

— Ладно.

Саэгуса ухмыльнулся:

— Какой высоконравственный юноша!

Когда Саэгуса ушел к себе, он подвел ее к кровати и шепотом извинился:

— Может быть, это малодушие с моей стороны, но, прошу тебя, потерпи.

Она улыбнулась:

— Не волнуйся, я все поняла. Нельзя спускать глаз с этого человека.

Впервые слегка коснувшись губами ее щеки, он сказал:

— Какая ты, однако, проницательная!

— Будь осторожен.