13

После телефонного звонка Мисао, Эцуко сразу же позвонила ее матери. Раздались длинные гудки, но никто не подошел. Эцуко нервно топталась на месте, вновь и вновь набирая номер.

Неужели никого нет дома? В такое время!

Всю ночь она упрямо продолжала звонить, но результат был нулевой. Уже бесполезно. В половине шестого утра она решила съездить сама.

Когда начала одеваться, проснулась Юкари.

— Мама, доброе утро. Куда это ты намылилась?

Эцуко стала подгонять дочь, которая терла глаза, держа под мышкой плюшевого медведя:

— Будь хорошей девочкой и побыстрее оденься. Я отвезу тебя к деду.

— Чего это? В такую рань!

Стояли летние каникулы, поэтому, если у Эцуко были дела, она отвозила Юкари к отцу. Также по утрам в те дни, когда работала.

— Мне нужно уйти по срочному делу. Вот чего. Поняла?

— А как же радиогимнастика?

— Сегодня — выходной.

— Но ты сама говорила, если я не буду делать каждый день зарядку, то не получу в награду конфеты.

— Не волнуйся. Получишь ты свои конфеты.

Уже полностью проснувшись, Юкари, видимо, поняла, что мать не шутит, и пошлепала в ванную.

Пока Юкари собиралась, Эцуко еще несколько раз набрала номер Ёсико Каибары, но, как и прежде, ответа не было.

В этот момент ей вдруг пришла в голову мысль — не исключено, что Мисао передала сигнал SOS не только ей, но и родителям, потому-то их и нет дома. Если это так, зная характер Ёсико, можно быть уверенным, что она не стала бы из доброты душевной перезванивать Эцуко.

Но все это не важно, лишь бы Мисао была в безопасности! Усадив встревоженную Юкари рядом с собой, Эцуко, молясь, чтобы все разрешилось благополучно, отъехала от дома.

— Мама?

— Что?

— У тебя было такое же лицо, когда умер папа.

Эцуко, сжав руками руль, скосила глаза на маленькое личико. Юкари, держа на коленях сумку с тетрадями для летних заданий, поджала губы.

Эцуко сникла.

— Извини. У мамы есть повод для беспокойства. Я очень волнуюсь. Это касается моей подруги, с которой ты тоже знакома.

— Мисао?

Она старалась не распространяться дома о том, что произошло, но Юкари смутно догадывалась.

— Да, Мисао. Она пропала из дому. Надо найти ее как можно быстрее.

— Для этого ты едешь? А мне с тобой нельзя?

Эцуко покачала головой. Но Юкари не сдавалась.

— Я не стану мешать. Буду хорошо себя вести. Я люблю Мисао.

Протянув руку и потрепав дочь по голове, Эцуко улыбнулась.

— Мама тоже ее любит. Но сегодня ты останешься с дедом. Если я что-то выясню, обязательно расскажу тебе. Договорились?

Юкари кивнула. Подъехали к дому Ёсио, Эцуко сдала ему дочь, сказав, что после все объяснит, и тотчас уехала.

Юкари помахала ей вслед рукой:

— Мамочка, удачи!

Она помнила дорогу и без труда нашла дом Ёсико. Надавила на кнопку домофона, но никто не ответил.

Значит, действительно, никого нет. Эцуко огляделась.

В открытом гараже стояли справа — серый седан, слева — красная легковушка. Если она не ошибается, Мисао как-то упомянула в разговоре, что обе эти машины принадлежат ее родителям.

Значит — они дома? Вернувшись к входу, Эцуко вновь нажала на кнопку. Еще раз и еще раз. Не сдержавшись, ударила по кнопке кулаком.

Послышался треск, и после долгой паузы:

— Да?

Эцуко вздрогнула.

— Госпожа Каибара? Это я, Эцуко.

Домофон молчал. Наконец:

— Что вы от меня хотите?

Голос Ёсико. Видимо, только что проснулась.

— Ночью мне позвонила Мисао. Я пыталась вам дозвониться, но вас не было дома.

— Как это так?

Эцуко занервничала.

— Может быть, вы все же откроете?

Пришлось ждать где-то около минуты, но минута показалась часом. Наконец, дверь распахнулась. Ёсико была в тонком халате, накинутом поверх ночной рубашки, волосы взлохмачены со сна. Эцуко обомлела.

— Что вы расшумелись в такую рань! Мне стыдно перед соседями! — На лице Ёсико появилось беспокойство. — Ведите себя пристойно. Ненормальная!

Она бросила на Эцуко презрительный взгляд, как если бы та устроила пьяный дебош.

Но сейчас не тот случай, чтобы вступать в ссору.

Эцуко подавила в себе растущее раздражение и, продолжая стоять перед открытой дверью, торопливо рассказала о том, что произошло.

Выслушав, Ёсико отрезала:

— Это всего лишь чья-то глупая шутка.

Эцуко ушам не поверила.

— Я уверена, это был голос Мисао! Она назвала меня по имени.

— Это ни о чем не говорит. Кто-нибудь из ваших хахалей захотел вас разыграть. — Ёсико, прищурившись, посмотрела на Эцуко: — Вы же вдовушка, да еще такая молодая.

Чувствуя, как у нее пылают уши, Эцуко оцепенела, утратив дар речи. Невозможно поверить, что перед ней представитель рода человеческого, мать.

Наконец она выдавила из себя:

— Можете думать обо мне все что угодно, но разве вам безразлична судьба Мисао? Она умоляла спасти ее!

— Ну уж и не знаю. Вы сами сказали, что разговор оборвался на «Спа…». Остальное ваши фантазии.

— Но…

В сущности, Ёсико была права, но невозможно обмануться, когда слышишь живой голос, когда к тебе взывают о помощи. У нее не было сомнений. Мисао сказала: «Спасите». Хотела сказать, но связь прервалась, или кто-то прервал.

Эцуко решила сменить тактику.

— Вы ходили вчера в полицию?

— Не ходила. И правильно сделала.

— Почему? Что вы хотите этим сказать?

Ёсико взялась за дверь, очевидно, собираясь закрыть ее.

— Пожалуйста, уходите. Не могу же я здесь стоять в таком виде!

— Госпожа Каибара!

— Нам не о чем говорить.

— Почему вы не подходили к телефону? Где вы были? Вас не беспокоит, что с вашей дочерью?

Ёсико возмущенно вздернула брови:

— Кто вам сказал, что не беспокоит?

— Но…

— Телефон — мы отключаем его на ночь. Просто выдергиваем вилку. В последнее время житья нет от телефонных хулиганов.

Эцуко была вне себя:

— И это в тот момент, когда могла позвонить Мисао? О чем вы только думаете!

Ёсико, как была в тапочках, спустилась на ступеньку вниз. Подавшись вперед, она со злобой посмотрела на Эцуко:

— Я всегда отключаю телефон на ночь, но после того, как Мисао ушла из дому, я этого не делала — а ну как моя дорогая доченька позвонит! Но поскольку нынешней ночью необходимость в этом отпала, у меня не было ни малейших причин изменять своим привычкам. Какая вы все-таки невоспитанная!

Отпала необходимость? Эцуко вновь потеряла дар речи.

Победоносно рассмеявшись, Ёсико сказала:

— Моя дочь, Мисао, позвонила вчера вечером. Около десяти. Сообщила, что она у подруги, в Иокогаме. Говорит, подвернулась какая-то работа. Задержится там до конца каникул, подзаработает денег, а на зимние каникулы поедет с подругой отдыхать куда-нибудь за границу. Это ее слова — хочу поехать на самостоятельно заработанные деньги. Конечно, говорит, я не должна была уходить из дома, не предупредив, но если бы, говорит, я бы сказала тебе, мама, ты бы наверняка была против и не отпустила бы меня.

— Вы спросили, как зовут подругу?

— Спросила. Дочь сказала — зачем тебе, все равно ты ее не знаешь.

— Ложь… — вырвалось у Эцуко.

Ёсико огрызнулась:

— С чего это Мисао будет мне лгать? Вы плохо ее знаете, она на такое не способна.

— Но я отчетливо слышала ее голос!

— Вот поэтому я и говорю — хулиганский розыгрыш. А вы купились, вообразили, что звонит Мисао. Я — ее мать, уж я-то знаю ее голос! Все, рассуждать больше не о чем!

И тотчас затараторила, брызгая слюной:

— Между прочим, я побеседовала и с матерью подруги. Она взяла трубку, мы очень мило поговорили. Приличная женщина. Очень приятная, не то что некоторые. Рада, что Мисао поживет у них. Я, говорит, за ней присмотрю, вы не беспокойтесь. Она не знала, что Мисао без спросу ушла из дома, и очень извинялась, что так поздно мне сообщили. Сказала, что девочки работают в ресторане на Басямити. Ресторан первоклассный, и наши дочери не разлей вода, прямо-таки как две сестренки. Мисао очень довольна.

Как-то все это сомнительно…

Нет, нет. Немыслимо! Заграничная поездка? Работа в ресторане? Сестренки? Будь у Мисао такие планы, она бы не стала скрывать от нее.

— Госпожа Каибара…

— Хватит, оставьте меня в покое! — закричала Ёсико.

Соседка, подметавшая перед своим домом, зыркнула в их сторону, точно ее ущипнули. Вылупила глаза.

Эцуко, заставив себя успокоиться, сбавила тон:

— Я уверена, что слышала по телефону голос Мисао.

Ёсико поджала губы и промолчала.

— Мисао позвонила вам около десяти?

— Сколько раз можно повторять! Вы что, глухая?

— Около десяти, да?

Ёсико фыркнула:

— Ну да.

Звонок к Эцуко был около полуночи. Невозможно представить, чтобы за какие-то два часа положение Мисао так круто изменилось.

«Госпожа Сингёдзи — спа…»

Безжизненный, опустошенный голос. Точно доносящийся из бездонного колодца.

— Госпожа Каибара…

Эцуко, вскинув голову, пристально посмотрела на Ёсико. И тотчас поняла, что говорить с ней уже бесполезно.

— Где ваш муж?

Ёсико нахмурилась:

— К чему вам?

— Ваш муж знает, что Мисао ушла из дома?

Щеки Ёсико побагровели от гнева, лицо передернуло. Выдержав паузу, она ответила ледяным тоном:

— Если вас так интересует, мой муж сейчас в заграничной командировке и вернется не скоро. Он очень занятой человек.

Эцуко почувствовала себя беспомощной. Потерпев поражение с матерю, она еще питала надежды на беседу с отцом…

— С ним можно как-то связаться?

— Уж не думаете ли вы, что я сообщу вам номер его телефона? — взвизгнула Ёсико. — Можете сколько влезет считать себя подругой Мисао, но это не дает вам право совать свой нос в мою жизнь! Пожалуйста, больше не надоедайте мне!

И в возбуждении, захлебываясь, выпалила:

— Слава богу, Мисао нашлась. Жива и здорова. Я — ее мать, и могу сама управиться с этой своевольной девчонкой. Мне помощники не нужны. Уходите. Если вы от меня не отстанете, я вызову полицию. А у меня, между прочим, есть родственники, работающие в полицейском управлении.

Дверь с шумом захлопнулась.

 

14

Делать нечего, оставалось не солоно хлебавши ехать на работу в «Неверленд». Она опоздала на пятнадцать минут.

Вошла. Услышала со всех сторон обычные приветствия. Не имея сил ответить, села за свой стол.

— Что случилось? — Иссики поднялся и подошел к ней. Эцуко никогда не опаздывала, к тому же он наверняка по лицу заметил, что она не в себе.

— Мне надо с вами посоветоваться, — сказала Эцуко.

— Хорошо, давайте пройдем в комнату совещаний.

Иссики первым вышел в коридор. Эцуко, сделав над собой усилие, встала, извинилась перед коллегами за опоздание и за то, что должна временно отлучиться, и последовала за начальником.

— Вы плохо выглядите. Что-нибудь случилось с отцом или с дочерью? — спросил Иссики.

Эцуко отрицательно покачала головой.

— Значит, проблемы с работой?

Одна молодая сотрудница прозвала Иссики «ходячей вежливостью». Со своими подчиненными он разговаривал с той же неизменной учтивостью, что и с клиентами страховой компании. После грубых тирад Ёсико его любезные манеры были как бальзам на раны.

— Я могу вам чем-нибудь помочь?

Эцуко рассказала. Иссики выслушал, время от времени вставляя вопрос.

— Ну и ну, вот так история! — воскликнул он, когда она закончила, но ничто на его добродушном лице не выдало волнения.

— Вы тоже думаете, что я зря паникую? — спросила Эцуко.

Иссики опустил голову и, немного подумав, сказал:

— Нет, я так не думаю. Вы правы, в разговоре мы всегда улавливаем то, что наш собеседник не хочет или не может сказать. Речь значит больше, чем составляющие ее слова. Есть общее настроение. Малейшие оттенки интонации меняют смысл сказанного. Если вы расслышали: «Спасите!», значит так оно и есть.

Рассудительный тон Иссики подействовал на Эцуко благотворно. Спало внутреннее напряжение. Вернулось понимание того, что необходимо сохранять спокойствие и выдержку.

— Что вы теперь намерены предпринять?

— В каком смысле?

— Сразу уточню, меня интересует, что вы будете делать в качестве сотрудницы «Неверленда», а не как частное лицо.

Эцуко удивленно посмотрела на Иссики.

— То есть, вы хотите сказать, что отныне это дело не имеет никакого отношения к «Неверленду»?

Иссики кивнул. Положив по-женски изящные руки на стол, слегка подался вперед:

— Вы же понимаете… Мы, сотрудники «Неверленда», до самого конца остаемся псевдодрузьями. Звонящие нам люди с одной стороны — чрезвычайно одинокие, а с другой — очень осторожные. Несмотря на свое одиночество, они опасаются всех тех хлопот, которые неизбежно возникают, когда заводишь настоящих друзей. Потому-то и обращаются к нам, существующим для них лишь как голос в телефонной трубке, хотят избежать неприятностей, сопутствующих непосредственному общению. Другими словами, дружба по телефону их вполне устраивает. Ясно я излагаю?

Эцуко кивнула.

— Это же так удобно — знать друга только по голосу. Есть желание, набираешь номер, и, пожалуйста, тебя готовы выслушать. Как волшебная лампа Аладдина. Нет необходимости — можно со спокойной душой не звонить. Никто не выскажет упрека. У нас здесь главный тот, кто звонит. Мы не более чем пассивные слушатели. Но для того, чтобы телефонная исповедальня наподобие «Неверленда» существовала, есть одно непременное условие — мы ни при каких обстоятельствах не должны переступать черту.

Иссики улыбнулся.

— Повторюсь, постоянный клиент «Неверленда» — это одинокий, замкнутый, нерешительный, но в то же время чрезвычайно своенравный человек. Конечно, не все такие. Например, одинокие старики — особая статья. Но во всех остальных случаях, особенно что касается молодежи, таких большинство. А теперь к делу.

— Господин начальник…

— Когда вы мне сказали, что с вами хочет встретиться девушка по имени Мисао, я дал свое согласие, исходя из того, что рано или поздно все через это проходят, но главное, раз не обжегшись, вы не сможете до конца понять суть нашей работы. Помните, что я вам тогда сказал? «С момента личной встречи вы переходите в область частных отношений». Как только вы встречаетесь с кем-либо из своих телефонных собеседников, «Неверленд» утрачивает всякий смысл. Соглашаясь на встречу, вы переступаете черту.

Эцуко молчала, не поднимая глаз.

— Повторюсь, звонящие нам от скуки или от одиночества не любят, чтобы мы вторгались на их территорию. И это понятно. Как только мы переступаем черту, в тот же момент наше существование, с точки зрения такого человека, теряет всякий смысл. В конце концов, он неизбежно начнет испытывать к нам неприязнь. Разве не так? Тому, кто нуждается в живом общении, нет нужды обращаться к нам, он всегда найдет сколько угодно собеседников вокруг себя. Но наши клиенты не желают связывать себя отношениями, основанными на взаимности, они хотят получать, ничего не давая взамен, поэтому и выбирают нас — псевдодрузей.

— Я хорошо понимаю, что вы хотите сказать…

— Прекрасно. Значит вы должны понимать, что нельзя идти на поводу у клиентов «Неверленда» и вступать с ними в личный контакт. Прежде всего, это вредно для вашей собственной психики. Это безжалостные и эгоистичные люди. Как только нужда в вас отпадет, как только им надоест ваше вмешательство, как только их интерес переместиться на что-то другое, они, не раздумывая, от вас избавятся. В сущности, что такое телефонный аппарат? Символ эгоизма. Техническое средство, позволяющее по своему капризу вторгаться в чужую жизнь…

— Я так не думаю.

— Разумеется, я не стану утверждать, что это справедливо во всех случаях. Не поймите меня превратно. Для хороших друзей или для влюбленных — телефон означает совсем другое. Я не имею в виду телефонный звонок человеку, с которым всегда можешь запросто встретиться и пообщаться непосредственно. В таком случае, телефон помогает преодолеть вынужденную разлуку, подольше побыть вместе. Я убежден, что именно в этом его подлинное назначение. Говоря об «эгоизме», я подразумеваю людей, которые довольствуются односторонней связью, людей, названивающих в нашу контору просто потому, что им приспичило.

Эцуко прижала руку к губам. Почувствовала, как дрожат у нее пальцы. Она и не предполагала, что Иссики обрушится на нее с такой отповедью.

— Предисловие получилось длинным, но надеюсь, вы уже поняли, к чему я клоню? Если говорить по существу, я против того, чтобы вы заходили слишком далеко в отношениях с Мисао. Она уехала к своей подруге, так? Возможно, устроилась на временную работу. А что не предупредила вас, так просто забыла.

— Но мы не были псевдодрузьями! Мы по-настоящему сблизились!

— Вы это заключили из того, что один раз пригласили ее к себе домой? Даже если вы воспринимаете все таким образом, еще вопрос, что думает Мисао. Ладно, один раз ей вздумалось принять приглашение и прийти к вам в гости, но не исключено, что в дальнейшем ей просто расхотелось поддерживать с вами дружеские отношения.

«Но я же видела, как она была счастлива в тот вечер!» — мысленно возразила Эцуко.

— Ей быстро наскучило, и она легко оборвала отношения. Наверняка она и представить себе не может, что вы так терзаетесь. Это жизнь. Суррогатные друзья — как волшебная лампа, их забывают, лишь только в них отпадает необходимость.

Присмотревшись к продолжавшему говорить начальнику, Эцуко заметила то, чего раньше не замечала.

Как это назвать? Рассудительность? Здравомыслие, основанное на горьком опыте?

Нет, не то. Расчет.

Кажется, она впервые начала догадываться, ради чего страховая компания организовала «Неверленд». Отнюдь не в благотворительных целях или из какой-то душевной широты, которой трудно ждать от бизнеса.

Можно сказать, это своего рода исследование рынка. Какой богатый материал — признания одиноких людей, названивающих изо дня в день, чтобы поделиться своими заботами и тревогами! Возможно, где-то в этом здании сидит человек, который регистрирует звонки в «Неверленд», систематизирует и проводит статистические исследования для заинтересованных лиц.

У страховой компании — широкое поле деятельности. Помимо страхования жизни, существует множество видов полисов — медицинская страховка, страховка на имущество, страховка на услуги адвокатов, частные пенсионные накопления. И разве одинокие люди, которым не к кому обратиться в случае необходимости, не являются самыми желанными клиентами?

Разумеется, «Неверленд» не занимается открытой рекламой. Но само его размещение в здании страховой компании является отличной рекламой. Ненавязчивой, как рекламные щиты на стадионе, которые непроизвольно попадаются на глаза во время телевизионных трансляций матчей.

— Вы хотите сказать, что Мисао мной пресытилась и потеряла ко мне интерес?

Иссики заулыбался.

— Или просто забыла. Главное, вам необходимо понять, вас ждет большое разочарование, если вы будете равнять ее с теми своими подругами, с которыми вы познакомились в нерабочее время, в своей обычной жизни.

— А как быть с телефонным звонком? Что он означает?

— Может, и в самом деле чья-то хулиганская выходка? Слишком уж неправдоподобно, если звонила Мисао.

Закрыв глаза, Эцуко постаралась взять себя в руки.

Наконец сказала:

— Вы можете предоставить мне выходные? Летний отпуск. По плану я должна уйти в эту среду, но нельзя ли перенести на более ранний срок?

Иссики молчал, взгляд его блуждал по комнате.

— Я вас прошу.

Вздохнув, Иссики посмотрел на Эцуко.

— Будете искать ее как частное лицо?

— Да.

— Трудная задача. Что собираетесь делать?

— Прежде всего пойду в полицию и расскажу все как есть. Потом решу, что делать дальше.

Иссики грустно улыбнулся.

— Упрямая вы женщина. Ну да ладно. Даю вам отпуск. Я договорюсь с вашими коллегами, на этот счет не волнуйтесь.

— Спасибо.

Эцуко стремительно встала. Иссики, подняв палец, остановил ее:

— Госпожа Сингёдзи, я ваш начальник, но я же — ваш друг. Разве не так?

Эцуко неопределенно кивнула.

— Как друг, хочу вам помочь. Подождите минут десять. У меня всюду есть свои люди. В том числе заведующий отделом молодежи в полицейском управлении города.

Прямо из комнаты совещаний Иссики позвонил своему знакомому. Вкратце обрисовав ситуацию, спросил, станет ли в принципе при таких обстоятельствах полиция заниматься поисками ушедшего из дома подростка?

Ответ был отрицательный.

— Поскольку мать утверждает, что дочь ей звонила, для объявления в розыск оснований нет.

Чиновник был настолько любезен, что вызвался избавить ее от заведомо бесполезного визита и сам позвонил в полицейский участок района, где проживала Мисао. Ответственный за розыск пропавших детей дал приблизительно такой же ответ.

Иссики положил трубку. На его лице появилась некоторая растерянность.

— Пожалуйста, не считайте меня злыднем.

— Ну что вы! Теперь мне не придется понапрасну обивать пороги полиции. Большое спасибо.

Эцуко говорила искренне. Она переменила свое мнение об Иссики и «Неверленде». Акции «Неверленда» упали, а акции Иссики, поступив в продажу, вернулись к первоначальной цене. Только критерии оценки стали другими.

Одно было ясно — отныне ей придется искать Мисао своими силами, не надеясь на чью-либо помощь.

Ну и ладно. Она сама справится.

Ёсико Каибара по одному звонку сделала вывод, что ее дочь сбежала из дома, чтобы пожить у подруги. Иссики уверен, что звонящие в «Неверленд» люди — капризные эгоисты. Обоим все понятно.

Но с Эцуко иначе. Слишком большая роскошь — делать вид, что все понимаешь, когда ничего не понятно, а в результате теряешь дорогого человека. Это не для нее.

«Мама, я люблю Мисао. Удачи!»

Малышка Юкари теперь единственная, на кого она может положиться.

 

15

— Вам надо подобрать себе имена, — сказал Саэгуса, готовя утренний кофе.

— Имена? — рассеянно повторил он, как попугай, чувствуя слабо пульсирующую боль в еще сонной голове.

Вот оно, долгожданное утро, и ни малейших перемен к лучшему. Память, как и прежде, зияла пустотой, только еще добавилось чувство усталости. И сон, и пробуждение были ужасны, точно падение на дно глубокой ямы с последующими мучительными попытками выкарабкаться.

— Не вечно же вам оставаться безымянными пташками? Это неудобно, да и мне трудно общаться с вами.

— Но… — он замялся.

Саэгуса, нагнувшись к газовой плите, приглушил огонь под кофейником, и резко обернулся:

— Тебе не нужно имя?

Поколебавшись, он отрицательно покачал головой.

— Почему?

— Когда я найду настоящее имя, мне будет совестно перед временно присвоенным.

— Как это понимать?

— Между нами прежними и нынешними нет никакой разницы, мы те же люди, зачем же нам новые имена? Если взять новое имя, каким бы оно ни было подходящим, это все равно что на свет появится новый человек. Следовательно, когда мы обретем прежние имена, временные должны умереть. Мне это не по душе.

Он посмотрел на Саэгусу, не уверенный, что тот его понял. На щеках и подбородке Саэгусы, не успевшего побриться, топорщилась на удивление густая щетина.

— Уж больно ты щепетильный, — Саэгуса скорчил недовольную гримасу, но глаза смеялись. — В общем-то, это ваше дело. Не хотите, не надо. В конце концов, я всего лишь работаю на вас.

— Да, пожалуй, так будет лучше. А почему вы так пристально следите за огнем?

— Я варю кофе по собственной методе. Главное, не доводить до кипения, — сказал Саэгуса и не мешкая погасил огонь. — И я всегда пью, стоя возле мойки.

— Почему?

— Я варю кофе без фильтра. Очищенные зерна бросаю прямо в воду. Поэтому время от времени приходится сплевывать шелуху.

Он пожал плечами.

— Пойду, разбужу ее.

Когда он вошел в семьсот седьмую квартиру, она уже проснулась и встала с кровати. Более того, стояла босиком возле окна. Тонкие, изящные лодыжки невольно приковали его взгляд.

Услышав шаги, она обернулась, заулыбавшись.

— Доброе утро.

— Доброе утро… Как тебе удалось дойти до окна?

— На своих двоих. Не волнуйся, я в состоянии сама передвигаться, ощупью и соблюдая осторожность.

Придерживая рукой штору, она повернулась лицом к окну.

— Кажется, сегодня тоже хорошая погода.

Он опасливо приблизился к ней и встал рядом. Она не ошиблась, сегодня так же, как вчера, ярко сияло солнце, небо, как голубой шелк, простиралось над головой.

— Чувствуешь лучи?

Подставляя лицо солнцу, она кивнула. Пушок на щеках золотисто поблескивал.

— Как ты поняла, что вошел именно я?

— Ты же сам вчера сказал, что придешь меня разбудить.

— Так-то оно так, но…

Шаловливо улыбнувшись, она повернула к нему ясные глаза — невозможно было поверить, что они незрячие.

— У этого человека, у Саэгусы, какие-то проблемы с ногой, да? — шепотом спросила она.

— Ты правда не видишь? — удивился он.

— Такими вещами не шутят.

— Как же ты догадалась, что он прихрамывает?

Она небрежно повела глазами вниз, указывая на его ноги.

— По звуку шагов. Он как-то неровно ходит. Но какая нога у него повреждена, этого я сказать не могу.

Некоторое время он молчал, глядя на нее.

— Он прихрамывает на правую ногу, — наконец сказал он. — Совсем немного. Как будто вывих. Издалека не заметно. Он и сам небось не осознает.

Она покачала головой:

— Сомневаюсь.

Он промолчал. Его поразили острота ее слуха и проницательность.

— Ты что-нибудь вспомнил, проснувшись? — спросила она.

Вместо ответа он только вздохнул.

— Ничего?.. Я тоже.

— Саэгуса, он, в общем… — начал он.

— Ну же, говори.

— Он предложил нам взять какие-нибудь имена. Я отказался.

Откинув пальцами волосы за уши, она тем же машинальным жестом разметала их по спине.

— И правильно сделал. Я не хочу носить чужое имя.

— Я так и подумал.

Приоткрыв губы, она сощурила обращенные к солнцу глаза. Точно защищаясь от слепящего света.

— Ладно, мне надо одеться. Вчера, пока глаза еще видели, я успела заметить, что в шкафу есть женская одежда.

Он взял ее за руку и подвел к шкафу, снял с вешалки юбку цвета хаки и в тон блузку. Выбрать нижнее белье он не решился, и только показал ящик, в котором оно хранилось.

— Спасибо, оденусь я как-нибудь сама.

— Когда закончишь, позови. Я буду за дверью.

— Пожалуйста, если не трудно, убери все, обо что можно споткнуться на пути в ванную? Тогда я, держась стены, пойду умоюсь.

— Ты уверена, что осилишь?

— Постараюсь.

В общем и целом она вела себя на удивление спокойно и разумно. Трудно поверить, что только накануне ослепла. Ему вдруг пришло в голову, что, возможно, в какой-то период своего утраченного прошлого она уже испытала потерю зрения.

Повесив блузку на левую руку, правой стала нащупывать пуговицы. Задержавшись в дверях, он пристально наблюдал за ней, как вдруг ее рука замерла, она повернулась, обратив лицо прямо на него.

— Ну-ка, вон отсюда, — сказала она, надув губы.

Он засмеялся:

— Раскусила!

— Я чувствую, когда кто-то рядом.

— По запаху?

Повернувшись к нему, она потрясла маленьким кулачком, засмеялась:

— Извращенец!

После разговора с ней он несколько приободрился. Как бы там ни было, он покинул свой угол и вышел на середину ринга. Легкая ли у него поступь, способен ли он нанести меткий удар — это уже другой вопрос.

Саэгуса предложил перво-наперво тщательно обыскать квартиру.

— Вы уже нашли ксерокопию карты, глядишь, что-нибудь еще отыщется. У меня свежий взгляд, может быть, повезет.

Пока Саэгуса с головой ушел в поиски, он позвонил из семьсот седьмой квартиры в газовую и телефонную компании.

Она стояла рядом, прислушиваясь.

В газовой компании бойкий голос молоденькой девушки попросил его назвать свой телефонный номер. Испытывая ужасный стыд, он ответил, что не знает.

— Тогда ваш адрес?

Сказал. После двух минут тишины в трубке вновь заверещал голосок:

— Простите, что заставила вас ждать. Это «Палас», квартира семьсот семь, правильно? Записано на имя Итиро Сато.

Итиро Сато.

Невольно вырвалось:

— Это настоящее имя?

— Что?

— Нет, ничего, это я так.

Немного помолчав, девушка в трубке рассудительно сказала:

— Если человек назвался таким именем, как еще его могут звать?

— Другими словами, вы просто записываете имя, которое называет клиент.

— Да, разумеется.

— Получается, можно назвать и фальшивое имя?

— Ну… Получается, что так.

Он пытался вспомнить. Снимают квартиру. Или покупают дом. Какие действия необходимо предпринять, чтобы получить возможность пользоваться газом и телефоном?

— Каким образом происходит оплата?

— Мы присылаем квитанцию.

— Оплата… произведена?

— Нет. Газ был подключен десятого августа. Еще рано.

Десятого августа? Всего три дня назад!

Продолжая сжимать в руке трубку, он лихорадочно соображал, что еще надо спросить. Она быстро шепнула:

— Свидетель. Спроси, кто был свидетель.

— Что?

— По правилам при подключении газа обязательно должен присутствовать свидетель. Ну-ка, дай мне.

Разнервничавшись, она вырвала у него из рук трубку.

— Алло? Прошу прощения, у нас к вам еще один вопрос. Знаете ли вы, кто присутствовал в качестве свидетеля, когда подключали газ? Владелец квартиры? То есть сам владелец квартиры — Итиро Сато? Кто-нибудь помнит, что это был за человек? Прошу вас. Сложились такие обстоятельства, что нам необходимо это выяснить.

Сжимая обеими руками трубку, она ждала ответа. Наконец, чуть не подпрыгнув, воскликнула:

— Знаете? Знаете! Мастер? Вот как. Вернется в полдень. Прошу вас, не могли бы вы нам перезвонить?

Он ее толкнул. Она поспешно исправилась:

— Мы сами вам позвоним. Днем. Да. Да. Спасибо.

Повесив трубку, грустно улыбнулась.

— Ну конечно, мы же не знаем телефонный номер этой квартиры!

— Надо было прежде позвонить на телефонную станцию. Что она сказала?

— Мастер, подключавший газ, возможно запомнил лицо хозяина квартиры. К полудню, после обхода он вернется в контору и можно будет его расспросить.

В этот момент вернулся Саэгуса, занимавшийся осмотром кухни.

— Идеальная чистота. Ни одной зацепки. На мебели обычно остаются ярлыки и печати мебельного магазина, но даже этого нет.

— Очень предусмотрительно.

— Что сказали в газовой компании?

— Имя владельца — Итиро Сато.

Саэгуса скривился.

— Все равно, что сказать — «японец».

Служащий телефонной компании, отвечающий за абонентскую плату, назвал то же имя. Работы по подключению телефона также были осуществлены десятого августа, во второй половине дня.

На вопрос, кто при этом присутствовал, он ответил:

— Увы, не знаю.

— Не могли бы вы разыскать человека, производившего подключение? Есть какие-нибудь записи?

Служащий нехотя сказал:

— В принципе, конечно, можно, но, понимаете…

Он повесил трубку.

Единственный ценный улов — теперь они знали номер своего телефона.

До полудня Саэгуса ползал по полу, обшаривая все углы.

На предложение помочь отрезал:

— Лучше не путайся под ногами!

Несколько часов прослонявшись без дела, он, дождавшись наконец полудня, позвонил в газовую компанию.

Его соединили с прежней девушкой. Вновь заверещал бойкий голосок:

— Мастер только что вернулся. Сейчас позову.

В трубке послышалось:

— Господин Танака! Возьмите трубочку! Клиент, о котором я вам говорила.

Видимо, мастер находился на расстоянии от телефона.

Держа трубку, в которой мешались шумы и отдаленные голоса, он вдруг почувствовал, как защемило в груди.

Обеденный перерыв. Девушка подзывает к телефону сотрудника, который уже стоит в дверях, собираясь идти на обед… Какая до боли знакомая картина!

«Господин Танака!» В ухе звенел веселый девичий голос. Будь он сейчас на службе, там, где ему положено быть, наверняка в одном с ним офисе сидела бы какая-нибудь девушка, которая точно так же подзывала бы его к телефону: «Господин такой-то!» Что она делает в эту минуту — неведомая девушка? Где она? Беспокоится о нем? Увы, он лишний раз убедился, что там, где он сейчас находится, и на том конце телефонной линии — два разных мира.

— Алло? Передаю трубку.

— Слушаю! — энергично громыхнуло в ухе. От неожиданности он даже отставил трубку.

Почему-то он представлял мастера замшелым стариканом. А тут совсем юный голос.

Мастер сообщил, что при подключении газа присутствовал человек средних лет, под сорок.

Он удивился.

— Низкорослый?

— Нет, я бы не сказал. Довольно-таки статный господин.

Следовательно, это не тот «коротышка», которого, по словам Саэгусы, видела дама с нижнего этажа.

— Как он выглядел?

— Извините, но я плохо помню.

— Не было ничего, что бросилось бы в глаза?

Мастер молчал, видимо, пытаясь вспомнить. На заднем плане слышалось приглушенное хихиканье.

— Даже и не знаю, что вам сказать. Ну, разве что… Мне пришлось подключать газ в семь часов вечера. Позвонивший сказал, что днем работает и никак не может отлучиться, попросил прийти вечером. Я ему сказал, что его присутствие необязательно, можно позвать консьержа, но тот настаивал — хочу, говорит, чтобы все сделали при мне. Как-то необычно. Это «Палас», да?

— Да.

— Во всех других квартирах я подключал в присутствии консьержа. Ставил счетчики… Простите, я допустил какую-то оплошность?

— Нет, все в порядке. Это моя личная проблема. К вам никаких претензий.

Юный мастер облегченно рассмеялся.

— Вот как? Все-таки странно… У вас нет копий квитанций, которые я оставил? Там же должно быть вписано имя пользователя.

Ничего похожего они не нашли. Имелась лишь ксерокопия карты. Все остальное хозяин квартиры — скорее всего, пресловутый «Итиро Сато», установивший газ и телефон, — унес с собой. Не хотел оставлять следы?

— Кажется, мы их потеряли. Вы понимаете, при переезде…

— Вот как? Впрочем, это обычная история. Так, значит, говорите, «Палас», номер семьсот семь? — пробормотал мастер.

Он напряг слух.

— Да-да, припоминаю… Довольно-таки представительный господин. В дорогущем костюме, и сам весь лощеный такой…

Поблагодарив и повесив трубку, он сказал ей:

— Представительный господин средних лет — богатый улов?

— А как дела у вас? — спросил у Саэгусы.

— За продуктовой полкой нашел один чек.

И он и она одновременно подались вперед, но Саэгуса замахал руками:

— Не обольщайтесь. «ROLEL». Судя по всему, получен при покупке кухонных принадлежностей. Дата — одиннадцатое августа.

— Накануне того дня, когда мы здесь проснулись, — сказала она.

Он кивнул. Покупки — одиннадцатого. Телефон и газ — десятого. Во всяком случае, подтвердилась ее догадка — до того, как их сюда поместили, квартира пустовала.

— Что еще?

— Больше ничего. — Саэгуса развел руками. — Осталась последняя надежда.

— Какая?

Усмехнувшись и прищелкнув пальцами, Саэгуса показал на шкаф:

— Кейс.

 

16

В общей сложности пятьдесят миллионов иен. За вычетом двадцати тысяч, истраченных на покупки.

Новенькие купюры, потрепанные купюры, испачканные купюры, подклеенные липкой лентой купюры. Разного качества, но все достоинством в десять тысяч иен, в пачках по миллион иен, стянутых резинками.

Пересчитать оказалось делом весьма трудоемким. По крайней мере для Саэгусы.

— А ты, видать, навострился на службе, — заметил Саэгуса.

Действительно, у него все пошло быстро.

Руки помнили профессиональные приемы пересчета денег. Стоило ему прикоснулся к купюрам, пальцы сами собой проворно задвигались. Подхватив пухлую пачку, он одним движением пальца развернул ее красивым веером.

— Кажется, вы правы, — согласился он. — Такое ощущение, что я проделывал это много раз. Наловчился.

Оставшись не у дел, она сидела молча у них за спиной, но вдруг сказала:

— А это настоящие деньги?

Он и Саэгуса, как ужаленные, разом повернулись к ней, после чего переглянулись.

Посмотрели на просвет водяные знаки, на номера, пощупали бумагу. Насколько простирались их познания в этой области, явных признаков, заставляющих заподозрить фальшивку, не было.

— Думаю, настоящие, — сказал Саэгуса. — Но ты мыслишь в правильном направлении.

— Так просто взбрело в голову, извините.

— Не за что извиняться, — сказал он. — Все возможно.

Разложив пачки на полу, они исследовали опустевший кейс, но ничего интересного не нашли. Ни имени владельца, ни наклеек, ни каких-либо повреждений. Ничего. Разве только, что, в отличие от прочих вещей в этой квартире, кейс был не новым.

И все же для него кое-что прояснилось. Именно, что его работа была связана с деньгами. Этот факт был точно первый крюк, вбитый в отвесный склон скалолазом.

Вдвоем с Саэгусой они сложили купюры обратно в кейс. Подняв руки, он потянулся, после чего машинально потер рукой затылок.

— Что случилось? — взметнулся Саэгуса. — Болит голова?

— Что? — удивился он.

— Голова — болит?

Он в замешательстве опустил руку. В этот момент перед глазами вновь возникла загадочная надпись на руке.

— Совсем нет.

— Не пугай так. Не хватает еще, чтобы тебя прихватило, как ее.

Он взглянул на нее. Голова была повернута в сторону кейса, но, как будто почувствовав на себе его взгляд, она подняла глаза.

— Господин Саэгуса, — прошептала она, — вы думаете, что есть какая-то связь между моими глазами, потерей памяти и головной болью?

Саэгуса пожал плечами, но вспомнив, что ей это ничего не говорит, ответил:

— Понятия не имею. Но кажется, такое возможно. Лично я желаю вам как можно быстрее выздороветь.

— Спасибо.

— Не за что, — рассмеялся Саэгуса.

Но в следующую минуту на его лице вновь появилась озабоченность.

— А вы, барышня, действительно можете обойтись без медицинской помощи?

Она пожала плечами.

— Ситуация не безвыходная, — вновь заговорил Саэгуса. — Я могу отвезти вас в больницу и сказать, что вы упали на улице. Деньги у нас есть. Как вам это?

Она молчала. Он прикоснулся к ее плечу:

— Мне тоже кажется, что так будет лучше. Когда все разрешится, я заберу тебя.

Немного подумав, она уверенно покачала головой.

— Обо мне, пожалуйста, не беспокойтесь, — она повернула голову в сторону Саэгусы. — Прошу вас, выполните наш вчерашний договор. Чем быстрее вы выясните, кто мы такие, тем раньше я смогу лечь в больницу. Или…

Она осеклась. Он и Саэгуса мельком переглянулись и вновь посмотрели на нее.

— Или я… вам мешаю?

Он опять посмотрел на Саэгусу. И вдруг заметил нечто странное.

Уголки глаз Саэгусы подергивались. То ли от смеха, то ли от подступивших слез, в любом случае, было понятно, что он подавляет в себе какие-то искренние чувства, готовые вырваться наружу.

— Вы мужественная девушка, — сказал Саэгуса. — Хорошо, будем действовать по уговору. Что у нас по плану?

— Продолжаем поиски?

— Нет, надо передохнуть. Время пообедать. Закажем что-нибудь по телефону. В моей квартире горы меню. С тех пор как я переехал сюда, ими постоянно забивают почтовый ящик. Я живу один и еду на дом не заказываю, поэтому порекомендовать какой-либо ресторан не могу, но есть на любой вкус. Японская кухня, европейская, китайская — все что душе угодно.

Она улыбнулась.

— Я полагаюсь на ваш выбор.

Как и обещал, Саэгуса принес пачку меню. Перемешав, как колоду карт, вытянул один листок. Японская лапша.

— Самое оно! По случаю вашего новоселья, — засмеялся Саэгуса.

— Было бы неплохо, — сказал он, — вновь поесть лапши, когда все прояснится и мы сможем отсюда уехать.

— Точно! — отозвался Саэгуса, — Давайте же приложим все силы к тому, чтобы приблизить этот миг.

Саэгуса позвонил в ресторан. Из разговора стало понятно, что ресторан открылся недавно, служащий плохо ориентировался в районе. Саэгусе пришлось подробно объяснять, как их найти.

— Где находится ваш ресторан? На улице Син-дайкё-дори? В таком случае мы к северу. Район…

Саэгуса назвал номер дома, но видимо что-то не сошлось.

— Улица? Подождите минутку.

Саэгуса обратился к нему:

— Дай-ка вашу карту. Я и сам еще в этом районе плохо ориентируюсь.

Карта лежала на столе в кухне. Он принес ее и передал Саэгусе.

— Улица Синкайкё. Прямо напротив — городской парк. Да-да…

Закончив, наконец, объяснение, Саэгуса положил трубку.

— Вот и карта пригодилась.

Но в тот же момент улыбка исчезла с его лица. Застыл, держа в руке ксерокопию.

— Что случилось? — спросил он.

Саэгуса поднял голову с приоткрытым от удивления ртом. Потом ткнул в карту.

— Что-то не так?

— Ты не заметил?

— Что?

— Я сам только сейчас обратил внимание.

Поняв по голосу Саэгусы, что дело серьезное, он подошел поближе.

— Это ксерокопия, — сказал тот.

— Ну да.

— Но с чего снята ксерокопия?

— Разумеется, с карты.

— Да, но не непосредственно с карты.

— Что вы хотите сказать?

Саэгуса поднес карту к его глазам.

— Посмотри внимательно. В самом низу карты пропечатались цифры.

Присмотревшись, он действительно их обнаружил. Маленькие цифры, легко теряющиеся в сложном узоре улиц. Всего — пять.

«366—12».

Впритык к правому краю листа. Присмотревшись повнимательней, он обнаружил, что слева внизу слабо пропечатано «АМ9».

— Это факсимиле, — сказал Саэгуса. — Кто-то отксерокопировал карту, посланную по факсу. Вместе с ней прошел номер сообщения, сохранившийся на копии. Ну что, понимаете? Факсимиле!

— Кажется… понимаю.

Саэгуса ткнул пальцем в карту.

— Это номер факса. И очень вероятно, что принадлежит он тем, кто послал карту…

 

17

В «Неверленде» регистрировали все поступавшие телефонные звонки. Время звонка, краткая информация о позвонившем: возраст, профессия, если звонящий назывался — имя. Для этого существовал бланк установленного образца. Прочее каждый сотрудник записывал сам, по мере необходимости. Перелистав свои записи с июня по август, Эцуко отобрала все, что относилось к Мисао, и, отксерокопировав, покинула «Неверленд».

В ярких лучах августовского солнца улица казалась вылинявшей, как застиранное белье.

Прежде всего Эцуко позвонила из ближайшего кафе отцу. Как только она объяснила ситуацию, тот сразу сказал:

— Ты одна справишься? Не надо помочь?

Эцуко ожидала такой реакции, но, поблагодарив, ответила, что надеется на свои силы. Если привлечь отца, как быть с Юкари?

— Ты меня выручишь, если присмотришь пока за Юкари. Мы собирались на время моего отпуска куда-нибудь съездить, но теперь ей придется немного потерпеть.

— Все в порядке, со мной она не соскучится.

— Юкари рядом?

— Да, подслушивает наш разговор. Передать ей трубку?

Подошедшая к телефону Юкари была явно обижена.

— Мама, я хочу с тобой!

— Нельзя. Ты ведь умница, побудь дома.

— Ты идешь на опасное дело и поэтому не хочешь меня брать?

— Ничего опасного, успокойся.

— Слушай, мам, сейчас, слушая ваш с дедом разговор, я подумала…

— Что? Не тяни!

— Зря ты отдала дневник матери Мисао.

Эцуко удивилась.

— Так значит ты подслушивала?

— Да. Села на лестнице и навострила уши.

— Глупышка. Мама сердится.

— А я рассержусь, если ты одна пойдешь на опасное дело.

— Не пойду. Обещаю. Если у меня возникнут сложности, обращусь за советом к деду и к тебе. Я всего лишь ищу Мисао. В этом нет ничего ужасного. Поняла?

Юкари что-то промычала в ответ.

— Считай, что я на работе. Вечером заеду к вам. Беспокоиться не о чем.

— Понятно, — отрезала Юкари и вдруг добавила торжественным голосом: — Мама, слушай внимательно…

— Что еще?

— Если понадобится, свистни. Где бы ты ни была, я прилечу к тебе на помощь.

Эцуко, смеясь, повесила трубку. Она была растрогана.

Если понадобится, свистни — это была любимая присказка ее покойного мужа. Наверняка слова из какого-то старого фильма. В редкие, поистине редкие часы досуга он произносил эту фразу перед тем, как, прихватив любимую книгу, удалиться в дальнюю комнату, чтобы никто его не тревожил.

Чтобы сделать следующий звонок, ей пришлось вначале позвонить в справочную службу.

Частная школа, в которой училась Мисао. Женская гимназия, построенная относительно недавно.

«Там жуткая тоска, какая-то полоумная яма!» — так отозвалась о своей школе Мисао. От ее слов, от этой намеренной оговорки, смешавшей «помойную» с «полоумной», веяло чем-то настолько мрачным, что отбивало всякую охоту смеяться.

Ёсио, которому по работе случалось присутствовать при репортажах о похищении детей, говорил, что школа — это самое неприступное место в стране. Эцуко, как мать десятилетней дочери, считала, что чем надежнее защита, тем лучше. Но сейчас другой случай. Хоть бы там оказался кто-нибудь посговорчивей!

Подошедшая к телефону канцелярии женщина, ничего не слушая, сразу же принялась въедливо, влезая во всю подноготную, расспрашивать, кто звонит. Как ни заискивающе вела себя Эцуко, как ни лебезила, женщина была неколебима как скала. Пока Эцуко представлялась, объясняла в каких отношениях с Мисао, просила о разговоре с классным руководителем, а еще лучше о встрече с ним, суровая женщина несколько раз порывалась повесить трубку. Возможно, классному руководителю или одноклассницам что-либо известно о привычках Мисао, о ее друзьях… Собрав волю в кулак, Эцуко умоляла позволить ей прийти в школу. Но женщина оставалась непреклонной.

— В любом случае, — наконец сказала она сухо, — сейчас каникулы. Все учителя в отпуске, никто не сможет с вами встретиться. Никого нет.

Ну, конечно же! Эцуко подивилась своей недогадливости. У одноклассниц Мисао тоже каникулы! Даже если кто-то и заходит в школу для занятий в кружках или дополнительных уроков, нет гарантий, что среди них окажутся подруги Мисао.

К тому же маловероятно, что школьные подруги Мисао смогут дать какую-либо полезную информацию. Ведь она ненавидела школу. Смирившись с неудачей, Эцуко решила изменить направление поиска. Повесив трубку, вернулась за свой столик и допила кофе.

Итак, что на очереди?

Юкари была права, ее мучило, что нет под рукой дневника Мисао. Кроме дневника, никаких других зацепок. Остается надеяться на записи телефонных разговоров, которые она вела с Мисао.

Однако, звоня в «Неверленд», Мисао избегала серьезных тем. Нет, она, конечно, говорила о чем-то личном, но никогда не упоминала конкретных имен и адресов, поэтому трудно было за что-либо ухватиться.

Рассказывая о событиях из своей жизни, она обычно ограничивалась расплывчатыми фразами: «Когда мы с подругой поехали на машине к морю…» или «Одна моя знакомая…». Точно так же она говорила и во время их единственной встречи. Возможно, она сознательно избегала конкретных имен, не желая подпускать Эцуко слишком близко к себе. Как говорит Иссики, «окружила себя стеной».

Перечитывая записи, Эцуко кусала губы с досады. Какая глупая болтовня! Ничего, что могло бы сейчас оказаться полезным!

Претендую на дружбу, а сама не знаю имен никаких ее знакомых! Ни разу не прозвучало фразы вроде: «Вчера пошла в магазин с Кэйко» или «Ходила в кино с Акирой». Имена актеров, спортсменов, эти — пожалуйста.

И вдруг ее осенило.

А что если у Мисао просто не было друзей? Возможно, если бы Эцуко невзначай спросила: «А как зовут подругу, о которой ты говоришь?», она бы не нашлась, что ответить…

Эцуко почувствовала отчаяние. Если дела обстоят именно так, каким образом сможет она найти Мисао?

Как теперь ни умоляй Ёсико, та ни за что не даст ей дневник. Помощи ждать неоткуда. Один неверный шаг, и она навлечет неприятности на «Неверленд».

Эцуко достала из сумки блокнот и, сосредоточившись, попыталась записать все, что она запомнила из дневника.

Она отчетливо помнила запись от седьмого августа: «Попытаюсь дойти до седьмого уровня. Безвозвратно?» Затем, в первый раз слово «уровень» упомянуто четырнадцатого июля. Кажется, что-то вроде: «Испробовала первый уровень»…

Да, в тот же день, четырнадцатого, отмечено: «Сингёдзи ♥». Смысл тоже не понятен.

С Мисао она встречалась десятого июля. Справилась по блокноту — вторник. Таким образом, четырнадцатое — суббота.

Они не договаривались с Мисао о встрече в этот день. Посмотрела в служебные записи — телефонного звонка в субботу также не было. И домой ей Мисао, кажется, не звонила.

И все же именно в этот день Мисао записала в дневник ее имя. Более того, пририсовала сердечко. Что же это значит? И есть ли связь между этой записью и фразой: «Испробовала первый уровень»?

По ее просьбе официант принес из телефонной будки справочник, и она попыталась найти по алфавитному указателю магазин или фирму, в названии которой фигурирует слово «уровень».

Сразу же попала на два заведения под названием «Уровень». Первое оказалось кофейней в Синдзюку, другое — прокатом видео. Не только видео, но и компьютерных игр. Ни у того, ни у другого после «уровень» не стояло никаких номеров, не было ни филиалов, ни одноименных структур.

Они вовсе не предполагали названий вроде: «Уровень-7», «Уровень-3», «Уровень-1». Из-за мощного кондиционера Эцуко начал пробирать озноб, и она заказала вторую чашку кофе.

Может быть, «уровень» не обозначает какого-либо конкретного места? Но ведь Мисао ясно написала — «попытаюсь дойти».

Если верить Ёсико, позвонив, Мисао сообщила, что она у подруги в Иокогаме и собирается работать в ресторане на Басямити.

Придется повторить тот же путь. Она раскрыла телефонный справочник теперь уже на страницах, посвященных Иокогаме, и вновь попыталась найти заведение, в названии которого имелся бы «уровень».

Но на этот раз полный пролет. Ни «уровня», ни чего-либо похожего не значится.

Решив действовать иначе, она набрала телефон справочной службы. Попросила назвать все рестораны, находящиеся на улице Басямити.

— Их очень много.

— Не важно. Назовите все, и телефоны.

Едва она закончила писать и повесила трубку, из глубины кафе донесся голос служащего:

— Прошу прощения, но у нас не принято так долго занимать телефон.

Эцуко поспешила извиниться.

В списке оказалось больше двадцати ресторанов. Придется отложить на вечер — обзвонить все и спросить, работает ли у них девушка, похожая на Мисао. Сейчас было одиннадцать часов. Наверняка многие рестораны еще не открылись.

Вернувшись к столику, Эцуко насыпала в остывший кофе две ложки сахара. Подумав, позвала официантку и заказала сэндвич. Она не чувствовала голода, но утром не успела ничего перехватить, к тому же надо как-то отплатить за то, что так долго занимала телефон.

Еще раз перелистала свои служебные записи и, сверяясь с датами, напрягла память. В результате, сделала одно открытие.

Мисао стала звонить в «Неверленд» с начала весны. Звонила как в голову взбредет — то чуть ли не каждый день, то пропадала неделями. К этому Эцуко привыкла. Поэтому, когда с конца июля на какое-то время звонки прекратились, она не придала этому особого значения.

Однако, если уж Мисао звонила, то говорила не меньше часа. Эцуко даже тревожилась, когда девочка по будням звонила днем: «А как же школа?»

Но начиная со звонка в понедельник, шестнадцатого июля, время разговоров стало резко сокращаться.

Шестнадцатого — двадцать минут. Двадцать пятого — пятнадцать минут. Гораздо короче тех, что были прежде.

Наконец последний звонок — тридцатого июля, семь часов вечера. Продолжительность — пять минут. Эцуко хорошо запомнила слова Мисао: «Хочу пойти развлечься с друзьями по работе». То же значилось и в записях. Может, она просто торопилась и не могла долго говорить?

Или же в душевном состоянии Мисао произошли какие-то серьезные перемены?

Десятого июля произошла их встреча. Может быть, после встречи с глазу на глаз отпала необходимость в долгих телефонных разговорах?

Но так ли это? Они стали ближе, значит и общих тем для разговора должно было прибавиться. По своему опыту Эцуко знала, что обычно бывает именно так. Или у нее появилась новая подруга?

Эцуко вновь порылась в памяти.

Впервые слово «уровень» появилось в дневнике четырнадцатого июля. И вот, через два дня, начиная с шестнадцатого, время телефонных разговоров внезапно стало сокращаться.

На странице, датированной четырнадцатым, было написано: «Испробовала первый уровень». Сверху приписано, точно какой-то ребус: «Сингёдзи ♥».

Итак, четырнадцатого июля Мисао что-то «испробовала». Возможно, это «что-то» имело какое-то отношение к Эцуко. В результате, может быть чем-то сильно увлекшись или из-за недостатка времени, Мисао уже не имела возможности подолгу разговаривать, звоня в «Неверленд». Так?

Не слишком ли большое допущение?

Эцуко положила на столик блокнот и придвинула служебные записи. Не произошло ли изменений в содержании их разговоров до и после четырнадцатого июля?

Записи уместились на пятнадцати листках. Эцуко перечитала их несколько раз. Принесли сэндвич, но она отодвинула тарелку на край стола и постаралась сосредоточиться на своих записях, коря себя за то, что не вела их более подробно.

Обычно Мисао начинала: «С родителями обычная катавасия» или «Школа уже достала», после чего они вдвоем принимались на все лады обсасывать эту тему. Таких записей хоть отбавляй. В то время Эцуко казалось, что именно это самое важное. А то, что Мисао рассказывала о своей повседневной жизни, она практически опускала. Какой смысл записывать пустую болтовню? — думала она.

Даже не поинтересовалась названием кафе, в котором работала Мисао.

«Как, ты работаешь? Кем?»

«Ничего особенного. Продавщица».

«Интересно?»

«Да. Но по школьным правилам подрабатывать запрещено. Поэтому для родителей это тоже тайна, приходится как-то выкручиваться».

Вот и все. Ну, почему она не расспросила подробнее!

Вздохнула и с раздражением откусила от успевшего подсохнуть сэндвича. В этот момент за соседний столик уселись, весело болтая, две девушки. Эцуко невольно прислушалась.

— Просто катастрофа! Не знаешь хорошей парикмахерской? Думала, наконец-то нашла приличный салон, а все только испоганили.

— Ну, ты даешь! Пошла делать прическу в какую-то паршивую забегаловку…

Парикмахерская.

Слово зацепило Эцуко. Парикмахерская.

Мисао относилась очень внимательно к своим волосам. По ее словам, в школе были очень строгие правила относительно допустимых причесок, но никто их не соблюдал. Химическая завивка была строжайше запрещена, но, даже на памяти Эцуко, Мисао, пренебрегая правилами, дважды делала завивку.

Как же называлась парикмахерская? Запомнилась лишь фраза, сказанная по этому поводу Мисао: «Представляете, сделала прическу в салоне, куда, по слухам, ходит сама Минако Танака. Прочла в журнале и специально пошла. Говорят, я на нее похожа».

Эцуко вскочила так резко, что опрокинула бывший под ней изогнутый деревянный стул.

Надо позвонить. Не в газету, не в редакцию журнала — Юкари.

— Мама? Что случилось?

— Я вспомнила, что у какой-то твоей подруги есть старший брат, большой поклонник певички Минако Танаки. Как ее зовут?

— Аки. Ее брат — фанат Танаки.

— Как ты думаешь, он может знать, где Танака делает прическу?

Немножко подумав, Юкари решительно сказала:

— Давай свой номер. Я узнаю и перезвоню.

Через пять минут раздался звонок. Эцуко подскочила к телефону.

— Слушай, мам, есть два салона. Упомянуты в двух разных журналах.

Эцуко записала адреса и названия салонов.

— Юкари, спасибо. Ты пообедала?

— С дедом печем оладьи.

— Съешь побольше.

Выскочив из кафе, Эцуко направилась к станции «Токио». Один салон был в Харадзюку, другой — в Сибуе.

Но прежде заехать домой и взять фотографию Мисао.

 

18

— Я пришла по рекомендации Мисао Каибары, она делала у вас прическу, — сказала Эцуко, ступив в половине третьего на сияющий блеском пол «Розового салона» в Сибуе.

В Харадзюку она съездила впустую. Если и здесь не повезет, она опять окажется в тупике.

Эцуко ужасно нервничала, но изо всех сил старалась сохранять на лице спокойствие.

Девушка у приемной стойки посыпала какой-то пудрой вздыбленные волосы, затвердевшие благодаря лаку настолько, что, казалось, упади на них сверху кирпич, они бы не примялись. Она нагнулась, чтобы изучить списки клиентов, и волосы засияли, как золотые нити.

— Мисао Каибара? Ах да, несколько раз заходила. Учится в гимназии, да? — ответила девушка, улыбаясь.

В этот миг Эцуко показалось, что голова девушки окружена нимбом.

— Не скажете, кто ее обслуживал?

Мастера звали Кирико Амино. Выглядела она очень молодо. Лет на двадцать, не больше. Но вероятно была постарше, раз работала в столь популярном салоне, обслуживающем по записи.

— Спасибо, что решили воспользоваться нашими услугами, — учтиво поклонилась она.

Коротко стриженные темные блестящие волосы открывали уши красивой формы. Черная жилетка поверх белой блузки, черные брюки. На груди жилетки кокетливо пришпилено что-то вроде серебряной булавки. Худенькая, как подросток, бойкая.

— Мисао Каибара мне сказала…

Кирико расплылась в улыбке.

— Так вы знакомы с Мисао! Рада вам услужить. Милочка заходила совсем недавно.

Вот так удача! Она не только знает Мисао, но даже называет ее «милочкой»!

Эцуко попросила вымыть волосы шампунем и придать объем. Но оказалось, что для шампуня есть специальный мастер, и Кирико, оставив ее, перешла к другому клиенту. Пришлось Эцуко отдать себя в руки юноше-парикмахеру. Пока он мыл ей волосы, она обдумывала, как вновь завязать разговор с Кирико.

Сквозь наполнявшие зал звуки классической музыки доносились фразы, которыми обменивались мастера и клиенты. Отчетливо слышался голос Кирико. Иногда она отвечала на реплику клиента веселым смехом. Общительная девушка, подумала Эцуко. Юноша обмотал голову Эцуко полотенцем, посадил перед зеркалом, таким огромным, что делалось не по себе, и попросил немного подождать. Она принялась листать журнал, но все ее мысли были устремлены к Кирико.

— Извините, что вас бросила, — сказала Кирико, возникнув за ее спиной и быстро размотав полотенце.

Окинув профессиональным взглядом спускающиеся до плеч волосы Эцуко, спросила:

— Может укоротить? Если затем придать объем, получится высший шик.

Эцуко замялась. С какой легкостью в кинофильмах и телевизионных сериалах полицейские, детективы и даже неопытные дамочки, ведущие расследование, вытягивают из людей нужную информацию! Ей не припоминалось сцен, в которых герою, приступающему к расспросам свидетеля, приходилось отвечать на вопрос: «Может укоротить?» Как это, оказывается, трудно!

— А?.. Вы думаете? — Эцуко неуверенно рассмеялась. — Что ж, давайте попробуем,

Кирико, улыбаясь, взглянула в зеркало на Эцуко.

— А какую прическу выбрала Мисао?

— В последний раз — прямую укладку. Так называемая естественная укладка. Вы давно ее не видели?

Эцуко, решившись, сказала:

— Мисао убежала из дому.

Рука Кирико, приглаживавшая волосы Эцуко, замерла. Застыв, она посмотрела в зеркало на Эцуко. Точно хотела о чем-то спросить.

Облизала язычком губы.

— Неужели? Когда?

— Исчезла — пять дней назад. Ушла из дома вечером восьмого августа.

— Надо же… — Кирико кончиками пальцев откинула свою челку. — Значит, она все-таки сделала это.

— Она намекала, что хочет уйти из дома?

— Да… много раз. Говорила, что в доме ей невыносимо.

— Вы случайно не знаете, куда она могла пойти? Я ее ищу.

Кирико, положив руки на плечи Эцуко, понизила голос:

— Вы из-за этого сюда пришли? Ради встречи со мной?

Эцуко кивнула.

Кирико сунула руку в карман жилетки и достала часы. То, что Эцуко приняла за серебряную булавку, оказалось деталью часов.

— В таком случае предлагаю ограничиться объемом. Укорачивать не будем. Согласны?

— Да, конечно…

— Через десять минут у меня перерыв. Тогда мы сможем спокойно обо всем поговорить.

Кирико привела ее в кондитерскую, расположенную сразу за «Розовым салоном». Внутри все было пропитано приторным запахом ванили.

— Мы и с Мисао сюда заходили. Тоже в перерыве.

— Вы дружите?

Кирико, поднеся огонь к «Virginia Slim», хихикнула:

— Честно говоря, я всегда охотно схожусь с клиентками. Вместе развлекаемся. Хозяину, правда, это не нравится. Я хочу со временем открыть собственное заведение, пока же набираюсь опыта и, так сказать, рыхлю почву. Даже если накопить нужный капитал, не факт, что удастся быстро набрать клиентуру.

— Извините за нескромный вопрос. Сколько вам лет?

— В этом году будет двадцать четыре.

Девушка крепко стоит на ногах, подумала Эцуко. Ее волосы, уложенные Кирико, красиво оттеняли лицо. Настоящая мастерица!

Судя по тому, что Кирико впервые услышала имя Эцуко, Мисао ничего не говорила ей о «Неверленде». А если и говорила, то имени не упоминала. Поэтому Эцуко отрекомендовалась как родственница Мисао. Лгать было неприятно, но так проще перейти к делу.

— Уже пять дней не дает о себе знать, — сказала она. — Мы все с ума посходили.

Впервые Мисао появилась в «Розовом салоне» весной этого года. Прическу делала Кирико, и с того времени Мисао постоянно записывалась к ней. В последний раз она пришла четвертого августа и, по словам Кирико, была в прекрасном настроении.

— Не помните, когда она впервые заговорила о желании убежать из дома?

— Да с первого знакомства. Кто в ее возрасте не думает об этом? Я ее прекрасно понимаю. У меня самой был такой период.

Принесли заказанный чай и лимонное безе.

— Мисао обожала безе, — сказала Кирико.

— О чем она говорила четвертого августа? Кстати, она ведь в то время где-то подрабатывала?

— Да, был такой разговор. Где же это?.. Кажется, в Синдзюку. Сказала, что продает мороженое в кафе.

— Не помните название?

Кирико виновато пожала плечами.

— Увы…

— Ничего удивительного. За день вам приходится столько всего наслушаться!

— Мисао ведь красавица, да? Даже я, когда в первый раз ее увидела в салоне, подумала, что давно не встречала такой красивой девушки. Уверена, ее охотно взяли на работу в кафе — как приманку для клиентов.

Да, мимо такой не пройдешь, мысленно согласилась Эцуко.

— Она не говорила, что собирается в Иокогаму? По некоторым сведениям, она устроилась в ресторан на Басямити.

Кирико вытаращила глаза.

— Впервые слышу. Это правда?

— Сведения не слишком достоверные. Якобы устроилась работать вместе с подругой, чтобы накопить денег на турпоездку.

— Во время нашей последней встречи, четвертого августа, она ни словом об этом не обмолвилась. Я спросила: «Ну как дела, мороженщица?», на что она: «Верчусь как белка в колесе, но забавно». Ни слова о том, что переходит на другую работу. — Кирико механически отправила в рот безе. — Но вообще-то, если она задумала убежать… Разумеется, она никому не сказала — куда.

— Но о том, что она собирается в турпоездку, она бы наверняка упомянула?

Кирико кивнула.

— Да, она часто говорила со мной на эту тему. Расспрашивала, куда ездила я. Мечтала побывать в Испании. Сказала, что хотела бы попасть туда до Олимпиады, но пока учится в школе, вряд ли что-нибудь выгорит.

Эцуко сменила тему:

— Мисао рассказывала вам о своих друзьях? О школьных подругах, может быть, о бойфренде?

Кирико покачала головой.

— О школе я старалась не спрашивать. Она ведь жаловалась, что ей там все обрыдло. Что касается бойфренда… Она говорила, что в кафе вместе с ней работает красивый парень, но имени не называла…

Вслед за этим она произнесла фразу, которая полностью совпала с тем, о чем пару часов назад думала Эцуко.

— Мисао обычно рассказывала о себе очень расплывчато. Нет, она, разумеется, говорила о каких-то конкретных вещах, но, как бы это выразиться…

— Конкретных имен не называла.

— Да, точно! Охотнее болтала о том, что почерпнула из телепередач, а не о том, что сама испытала. Было такое впечатление, что она ведет на удивление замкнутую жизнь. Странно, ведь она такая красавица, но это так. Я, конечно, сужу по своим клиенткам, а впрочем, совсем не обязательно, что девушка с красивой внешностью тусуется напропалую.

— К тому же Мисао еще школьница.

Кирико расхохоталась.

— Какая разница — школьница она или светская львица! В наше время все вольны делать, что хотят, у всех денег куры не клюют. Сейчас для молоденьких девушек — золотой век. Им все позволено, только глотай.

Что правда, то правда, подумала Эцуко. Неужели и Юкари вырастет такой? Сказано же, какие времена — такие нравы…

— О чем же она, дай бог памяти, говорила?.. — пытаясь вспомнить, Кирико подперла рукой щеку.

Эцуко попробовала подсказать:

— В разговоре со мной она как-то заявила, что в будущем хочет стать стюардессой.

— Кем только она не хотела стать! Между прочим, и парикмахершей.

Тут глаза Кирико вспыхнули.

— Ах да, четвертого августа она сказала, что хочет купить такие же часы.

Она достала из жилетного кармашка часы и показала Эцуко. Они висели на короткой цепочке, которая крепилась к кармашку, и, при ближайшем рассмотрении, оказалось, что циферблат перевернут.

— Классные, да? Циферблат вверх тормашками. Это удобно, когда часы висят на груди. В принципе они предназначены для медсестер, но и в качестве аксессуара смотрятся неплохо, поэтому я всегда беру их на работу. Мисао понравилось, она спросила, где я их купила. Я объяснила, где находится магазин. Она сказала, что как раз получила зарплату и хочет купить такие же.

Как похоже на совсем еще молоденькую девушку! Но для дальнейших поисков эта подробность вряд ли сгодится.

— Кто-нибудь еще в «Розовом салоне» общался с Мисао — мастера или клиенты?

Кирико задумалась.

— Даже и не знаю… Мисао — девочка робкая, ей трудно знакомиться с людьми. Если кто-то сам не проявит инициативу…

— Мне тоже так кажется. Немного боязливая…

— Да. Я как-то раз предложила ей пойти вместе куда-нибудь. Отказалась. Несмотря на дружбу, между нами постоянно была какая-то стена.

Об этом Эцуко тоже уже думала.

— Вряд ли застенчивость Мисао можно объяснить исключительно ее молодостью, мне кажется, в глубине ее постоянно что-то мучит.

— А что конкретно — она не говорила?

Кирико покачала головой:

— Никогда.

При встрече с Эцуко Мисао призналась, что ей тяжело заводить друзей. Возможно, это был единственный раз, когда она была откровенной. Впрочем, если б удалось сойтись с ней поближе, Мисао наверняка стала бы со временем более доверчивой и открытой.

Но все сложилось иначе.

Общаясь через «Неверленд», особенно не наговоришься. Вдобавок, после того, как в дневнике появилось слово «уровень»…

— Вы никогда не слышали, чтобы Мисао упоминала в разговоре слово «уровень»? «Уровень» с каким-нибудь порядковым номером? Например, «седьмой уровень»? Такое впечатление, что название какого-то конкретного места.

— Что-то не припоминаю, — ответила Кирико. — Может быть — клуб диско? Мисао говорила, что бывает в таких местах. Нет, не помню.

На прощание Кирико дала свой домашний телефон.

— Позвоните, если понадобится какая-то помощь. Скорей бы она нашлась! Мне тоже как-то неспокойно.

— Спасибо, — сказала Эцуко.

После разговора она чувствовала себя более уверенно.

 

19

«366—12».

Две недостающие цифры можно подобрать, подставляя их по очереди от нуля до девяти. В общей сложности — сто комбинаций.

Разделив работу, они на пару с Саэгусой сели за телефоны в своих квартирах и принялись набирать номера.

— Если это номер факса, после долгих гудков, означающих, что связь установлена, должен раздаться писк. Тогда точно — факс. Теперь слушай внимательно. Если подойдет человек, спроси, факс это или нет. Такое бывает не часто, но все-таки случается, что одну линию используют параллельно для факса и обычного телефона.

Работа, требующая адского терпения, но он не жаловался. На всякий случай Саэгуса написал на листке, что говорить, на этот счет можно не беспокоиться. Кроме того он охотно ухватился за работу, требующую сосредоточенности и отвлекающую от грустных мыслей. Но главное — появился хоть какой-то шанс.

Набирает номер. Кто-то поднимает трубку. Он говорит:

— Извините, я провожу проверку факса нашего клиента. К этому номеру случайно не подключен факс?

И так раз за разом. Он уже обзвонил больше половины приходящихся на его долю номеров, но ни разу не услышал писка, о котором говорил Саэгуса.

Она все время находилась рядом с ним, внимательно слушая.

Когда он повесил трубку, проверив двадцать седьмой номер, она прошептала:

— Может, это вовсе и не факс?

Набирая следующий номер, он ответил:

— Нельзя упускать такую возможность.

— Так-то оно так, но…

Линия соединилась. Автоответчик равнодушно произнес: «Телефон не используется».

Вычеркнув номер, перешел к следующему.

— Факс — я сразу поняла значение этого слова. А ты?

— Да. Такие вещи из памяти не стерлись. Я уже говорил вчера вечером: уцелело все, связанное с обыденной жизнью.

Вновь телефон соединился. Послышался голос человека. Вычеркиваем.

Наконец, обзвонив все пятьдесят номеров, он убедился, что среди доставшихся ему номеров факса нет. Он смотрел разочарованно на столбец вычеркнутых цифр, когда, предварительно постучавшись, вошел Саэгуса.

— Ну как?

— Все мимо.

Саэгуса хлопнул себя по бокам:

— А у меня только одно попадание. Пошли. Вместе проверим.

Слегка прихрамывая на правую ногу, Саэгуса направился обратно в свою квартиру.

Он встал со стула и взял ее под руку.

— Всего один! — сказала она разочарованно.

— Да, но это уже что-то.

Она понуро опустила голову: его оптимизм ее не убеждал.

Когда вошли в семьсот шестую, Саэгуса снимал чехол с придвинутого к стене стола.

— Вы разбираетесь во всей этой технике?

— Более или менее.

Электронная пишущая машинка и факс. Провода перепутаны, судя по всему пользовались ими не часто, стоят как попало, но сама по себе техника была относительно новой.

— Сейчас попробую послать что-нибудь по этому номеру.

— Что?

— Увидишь, — усмехнулся Саэгуса, роясь в ящике стола.

Пробормотал: «Есть!», достал лист бумаги и что-то написал. Затем включил факс и начал пересылку.

— Придется запастись терпением, — сказал Саэгуса, сложив руки и глядя, как с тихим шипением бумага засасывается в машину.

Он посадил ее на единственный в комнате диван и встал у стены. Отсылка закончилась. Саэгуса вынул листок, вновь сказал:

— Терпение, сейчас получим результат.

Зажег сигарету и закурил, отойдя к окну.

Он не понимал, что замышляет Саэгуса, поэтому не оставалось ничего другого, как следовать его указаниям. Он рассеянно обвел глазами комнату.

Семьсот шестая была меньше семьсот седьмой. Несколько поуже. Но планировка была такой же: большая кухня, в глубине — комната, служившая одновременно гостиной и спальней. Балкон имелся, но окно всего одно, поэтому большую часть дня в комнате царил полумрак. Солнце проникало лишь по утрам.

Прошедшей ночью, перейдя в эту квартиру, он сразу улегся на раскладном диване. В тот момент он был слишком усталым и сразу заснул, а утром встал с тяжелой головой, поэтому не смог толком осмотреться.

Квартира Саэгусы не уступала по унылости семьсот седьмой. В кухне тот же набор электроприборов. В комнате — кровать, маленькая книжная полка, полка для аудиокассет, портативный телевизор и магнитофон. В центре комнаты — низкий стеклянный столик и раскладной диван. У стены стол, назначение которого только сейчас стало понятным.

— Когда вы переехали в эту квартиру? — спросил он.

Саэгуса, стоявший к нему спиной, ответил, не оборачиваясь:

— Около месяца назад.

Значит, скудость мебели невозможно объяснить недавним переездом. Видимо, Саэгуса предпочитает не загромождать жизнь вещами, только и всего.

В обстановке квартиры лишь электрическая пишущая машинка и факс напоминали о профессии «журналиста». Книжная полка была пустовата. Несколько томов газетных ежегодников, словари, пара романов… Тут же несколько «серьезных» книг. Кунио Янагита, Котаро Саваки, Досу Масаё. Знакомые имена! Он почувствовал, что реальность, пусть мелкими шажками, пусть невыносимо медленно, но все же возвращается к нему.

В книгах, стоящих на полке, не было ничего специфического, что бы свидетельствовало о вкусах и характере их хозяина. Пожалуй, лишь одна была несколько необычной: что-то вроде фотоальбома большого формата: «SFX: Техника и практика спецэффектов». На обложке — снимок сложного, но кажущегося невесомым космического корабля, нет, вернее, военной ракеты. Скорее всего, кадр из какого-нибудь фильма.

Но что-то не видать книг, автором которых значился бы «Такао Саэгуса». Тот еще журналист! Утвердившись в своем недоверии, он отошел от книжной полки.

Несмотря на кондиционер, в комнате было душно. Должно быть, Саэгуса тоже это почувствовал и, не выпуская из руки сигареты, открыл оконную дверь, чтобы выйти на балкон. Поврежденная нога слегка запнулась о порог.

— Ого, сегодня опять пекло! — сказал Саэгуса, выходя наружу.

— Осторожно! — вдруг вырвалось у него.

Саэгуса замер, обернулся. Она удивленно привстала.

— Что еще?

— Что случилось?

На него обрушились вопросы, но он не знал, что ответить.

Перед глазами мелькнул призрак давешнего сна. С неба градом сыплются плоды. Образ, внезапно вспыхнувший, когда он нашел в холодильнике яблоки, на мгновение развернулся, как свиток, и растаял.

— В чем дело?

Саэгуса продолжал стоять неподвижно, не шевелясь, как любой, кому в спину крикнули: «Осторожно!»

— Простите… Отчего-то… Я и сам не понимаю.

Саэгуса пристально посмотрел на него через открытую дверь.

Он прижал ко лбу ладонь и часто заморгал.

Саэгуса застыл на балконе, вернее, на расположенном с краю квадратном участке, размером с маленький столик.

Он приблизился к балкону. Этот квадрат представлял собой металлическую, выступающую на пять сантиметров вверх крышку, на которой было крупно написано:

«Пожарная лестница».

Чуть ниже, мелко:

«Люк для экстренного спуска на нижний этаж. Сильно ударить по крышке. Крышка упадет, опустится лестница. Использовать только в экстренных случаях. Сверху ничего не ставить».

Слова «сильно ударить» выделены красным.

— Так в чем дело? — вновь спросил Саэгуса с нескрываемой тревогой.

Он встряхнул головой и рассказал о своем видении, в котором фигурировали падающие плоды. Саэгуса выслушал с серьезным лицом, но потом, смеясь, сказал:

— Глюки!

В этот момент зазвонил стоящий на полке с кассетами телефон. Саэгуса вбежал в комнату и схватил трубку.

— Слушаю! «Сервисный центр токийской информационной системы»! — энергично отбарабанил он.

Что бы это значило?

Он невольно взглянул на нее. Если бы с глазами у нее было все в порядке, она бы наверняка ответила ему изумленным взором.

— Что? Правда? — Саэгуса изобразил удивление. — Прошу прощения. Какой у вас номер факса? Да, да… Номер совпадает. Я говорю с фабрикой «Санко»? Больница? Что? Клиника Сакаки? Вы расположены в Синдзюку, если судить по номеру… Ах, вот как? Прошу прощения. Придется перепроверить.

Повесив трубку, Саэгуса повернулся. На лице его была ухмылка.

— Все ясно. Факс, с которого сняли копию, был послан из Клиники Сакаки.

— Клиника?

— Что еще за клиника?

— Не торопитесь. Мы легко это установим. Вначале я позвоню в справочную службу и узнаю телефон Клиники Сакаки, расположенной в Синдзюку. Затем ты, — он ткнул в него пальцем, — позвонишь в клинику. Другим голосом. Спросишь, как до них добраться. Синдзюку — помнишь?

Синдзюку… Синдзюку…

— Кажется, помню, но…

Саэгуса достал с книжной полки атлас и раскрыл на странице, где карта Токио была совмещена с транспортной схемой.

— Ну где? Покажи.

Он почти сразу указал на станцию «Синдзюку» в верхней части кольцевой железнодорожной линии. На карте Токио, напоминающей очертанием лежащую на боку рыбу, это место приходилось как раз на живот.

— Сейчас мы здесь, — Саэгуса ткнул пальцем. — С внешней стороны кольцевой линии, на противоположной стороне от Синдзюку.

— Понятно.

— Как тебе кажется, ты помнишь топографию Токио?

Он задумался.

— Выйдя из квартиры и увидев Токийскую башню, я сразу узнал ее. Но…

В этот момент неожиданно в голове всплыло слово «Такада-но баба». Он произнес его. Саэгуса удивился:

— Такада-но баба — это район в двух шагах от Синдзюку. Наверно бывал там?

— Возможно.

До сих пор молчавшая, вмешалась она:

— У нас у обоих такое ощущение, что мы не из Токио. Правда же?

Вопрос был обращен к нему. Он кивнул.

— Да, верно. Мы уже обсуждали с ней это — мы без труда схватываем обычную информацию. Поэтому мне не составило труда говорить со служащим газовой компании и вообще — звонить по телефону. Что такое факс — мне известно. Услышав «клиника», сразу понял, что это медицинское учреждение, вроде больницы. Но о Токио у меня довольно смутные понятия, мне кажется, до того, как потерять память, я знал не намного больше того, что знаю сейчас.

Саэгуса пожал плечами:

— Возможно. Во всяком случае звучит правдоподобно. Даже живущие безвылазно в глухой провинции знают о Токийской башне, о Синдзюку, о Харадзюку. Это факт. Но с другой стороны, по тем географическим названиям, которые отчетливо сохранились у вас в памяти, глядишь, удастся установить, где вы жили. — Саэгуса удовлетворенно улыбнулся. — Но сейчас давайте вернемся к Клинике Сакаки. Попробуешь позвонить?

— Хорошо. Только вначале объясните, каким образом вы вынудили их позвонить нам?

— Очень просто, — Саэгуса показал посланный по факсу листок.

Вся поверхность была испещрена большими и маленькими значками, цифрами, толстыми и тонкими линиями.

— Это матрица для тестирования, которой пользовался мастер, когда устанавливал мой факс.

С краю было крупно приписано:

«Ремонт произведен — контрольная проверка. При получении немедленно свяжитесь по указанному телефону. Сервисный центр токийской информационной системы. Отдел лизинга».

Ниже — телефонный номер квартиры.

— У большинства людей, — рассмеялся Саэгуса, — необыкновенно развито чувство ответственности. Обязательно перезванивают, чтобы сообщить, что произошла ошибка.

В справочной службе тотчас дали номер Клиники Сакаки. Уточнили, что это номер регистратуры, из чего можно было заключить, что речь идет не о какой-нибудь маленькой приемной районного доктора.

Предстоящий звонок был совсем другого рода, нежели все прежние. От волнения у него пересохло в горле. Кто подойдет к телефону? Какая на него обрушится информация? Что отвечать? Он решил выпить воды, чтобы хоть как-то унять беспокойство, но вода в кухне оказалась теплой, к тому же неприятно отдавала ржавчиной. От этого на душе стало еще гаже.

— Мужайся! — Саэгуса похлопал его по плечу.

— Как будто открываю ларчик, из которого того и гляди выскочит чертик.

Набрал номер. Не успел смолкнуть первый гудок, как послышался женский голос. Он спросил, как найти клинику, и получил вежливое объяснение. Саэгуса нажал на телефоне кнопку громкой связи и, стоя рядом, стал записывать.

Так и порывало спросить, что это за клиника, но он понимал, что вопрос покажется странным. Поблагодарив, уже собирался повесить трубку, но женщина задала ему вопрос:

— Вы сказали, что хотите прийти, но есть ли у вас рекомендательное письмо?

Он решил, что его разоблачили.

— Что?

— Мы не принимаем пациентов со стороны без рекомендации. Ваш пациент нуждается в срочной помощи? Или вы сами хотите к нам обратиться?

— Нет — не я. Родственник.

Он вопросительно взглянул на Саэгусу. Тот сделал глазами знак продолжать в том же духе.

— Случайно не алкогольное отравление? — спросила женщина. — Я могу порекомендовать другую клинику.

Алкогольное отравление?

— Алло, вы меня слышите?

— Да-да, простите.

— Если речь не об алкогольном отравлении и если у вас нет рекомендательного письма, то приходить не стоит — зря потеряете время. Что с вашим родственником?

Он оцепенел. Саэгуса выступил вперед, чтобы взять у него из рук трубку. Но он покачал головой, отказываясь, и, облизав губы, сказал:

— Мы и сами толком не понимаем.

— Бессонница? Отказывается ходить на работу?

Саэгуса кивнул.

— Да, именно. Проблемы со сном.

Ответ получился удачным, но все равно сердце бешено заколотилось.

— Значит — бессонница? Что еще? На что конкретно он жалуется? Речь бессвязная?

Саэгуса, вскинув брови, медленно задвигал губами: «Постоянное чувство беспокойства, подозревает, что это невроз, вызванный стрессом на работе».

Он кивнул и повторил в телефонную трубку:

— Каждый день чувство беспокойства… Подозревает, что невроз, вызванный стрессом.

Саэгуса удовлетворенно кивнул.

Стресс. Невроз. Постепенно припоминал слова, точно наводил объектив на фокус. Он уже стал смутно догадываться, на чем специализируется Клиника Сакаки. Комок подступил к горлу.

Женщина сказала с явным сожалением:

— Прошу прощения, но мы не сможем принять вашего родственника. У вас нет на примете другой больницы?

— Увы, нет. Я и позвонил, потому что мне сказали, что ваша клиника пользуется хорошей репутацией.

— Где вы живете? В Токио?

— Да. В Синдзюку, от вас недалеко.

— Вот как? В таком случае, советую обратиться в больницу Сумихигаси. В экстренных случаях они принимают больных с психическими расстройствами. Вас это устроит?

Вежливо поблагодарив, повесил трубку. У него вспотели ладони, так неожиданно было то, что он услышал.

Саэгуса почесал затылок.

— Так значит психиатрия…

— Нам и в самом деле не помешало бы там обследоваться, — прошептала она.

 

20

Разместившись в питомце Саэгусы — автомобиле с помятым бампером, направились в Клинику Сакаки. На протяжении всего пути он сосредоточенно смотрел в окно, надеясь зацепиться хоть за что-либо, что потянуло бы за собой воспоминания.

Въехав через развязку Комацугава на скоростную магистраль, помчались прямо на запад. Саэгуса, как автобусный гид, время от времени давал объяснения.

— Помнишь что-нибудь об этой скоростной дороге — ужасно дорогой и к тому же с дурной репутацией?

— Когда я взглянул на ксерокопию карты, сразу обратил внимание на развязку Комацугава и при этом подумал: въезд на столичную скоростную магистраль.

— А как насчет вождения машины? Ну-ка, посмотри на меня. Что? Сидел когда-нибудь за рулем?

Руль. Сцепление. Педаль акселератора. Тормоз. Зеркальце, отражающее едущие сзади машины. Разделительная полоса. Дорожные знаки, пролетающие за окном.

— Кажется, я умел водить. Да, уверен, мне это знакомо. Ощущение, что у меня была своя машина.

Он почти не сомневался. Сам процесс езды на автомобиле, бодрящая тряска и качка начали пробуждать дремавшие воспоминания.

— Автомат, — неожиданно сказал он.

— Ась? — удивился Саэгуса

— Моя машина. Она была автомат.

— С автоматической коробкой передач? Бабская тачка! А марку и цвет не припоминаешь? Еще лучше — номер. Тогда бы мы запросто выяснили, кто ты такой.

Обхватив руками голову, сосредоточился. Но точно барахтался в волнах трепещущего шелка, не зная, за что ухватиться, и, как ни отмахивался, со всех сторон наседал густой туман. Бесполезно принуждать себя вспомнить, ничего не выйдет, лучше понадеяться на то, что искомое само всплывет в голове. Словно упавшая в щель булавка. Чем усердней тычешь пальцем, тем глубже западает.

— Река, — вдруг сказала она.

Он посмотрел за окно.

Действительно, машина мчалась над довольно широкой рекой. Ряды высоких зданий подступали к самому краю бетонного парапета, вода была однотонно-серой. Точно вымазанная известкой.

— Как вы догадались? — спросил Саэгуса.

— По звуку. Я почувствовала, что мы выехали на простор, и еще ветер стал влажным.

— Какая сообразительная!

Невольно он вновь задумался о ее прошлом. Окрепло подозрение, что она не в первый раз поражена слепотой.

Или такой характер — легко ко всему приспосабливается?

— Мы только что пересекли реку Сумидагава, — пояснил Саэгуса. — Вспоминаешь?

О реке Сумидагава никакого понятия, но пейзаж знакомый. Очень знакомый.

— Наверное эту реку можно увидеть не только из автомобиля?

— Разумеется. Из окна поезда. Или из автобуса. Мостов-то уйма.

Вскоре они застряли в чудовищной пробке. Автомобили двигались рывками, поминутно останавливаясь.

— Вот почему у этой скоростной дороги дурная репутация, — сказал Саэгуса. — Та еще «скорость»! Съедем у Хакодзаки. Поколесим по городу, авось чего-нибудь вспомнишь.

Автомобиль выехал на улицу. Теперь приходилось останавливаться у каждого светофора, но ехать стало веселее. Он внимательно глядел на проносящиеся дома.

— Как-то здесь голо…

— Что?

— Мне кажется, там, где я жил, было больше зелени.

— В деревне?

— Нет, в большом городе. Но там было много парков, вдоль улиц стояли деревья, не так как здесь — сплошь асфальт и дома. И еще…

Он попытался сосредоточиться на смутно проступающем в голове пейзаже.

— Ну, что еще?

— Мне кажется, за городом виднелись горы.

Сжимая руками руль, Саэгуса вскинул глаза и посмотрел на него в зеркальце.

— Уверен?

— Да… — сказал он и повернулся к ней. — А ты не помнишь?

Не поворачиваясь от окна, она отрицательно покачала головой.

— Не знаю… Если бы я, как ты, могла видеть город, может чего и вспомнила бы…

Саэгуса, сосредоточившись на дороге, заметил:

— В последнее время хоть по привычке и говорят — «захолустье», «захолустье», а города вымахали покруче Токио. Но все же в тех, где еще осталось что-то от природы, жить легче, чем здесь. Саппоро, Мориока, Ниигата, Сэндай…

Внезапно он подпрыгнул, точно его ущипнули:

— Сэндай!

— Знакомое название?

Саэгуса резко повернулся, машина вильнула и едва не столкнулась с едущим рядом грузовиком. Саэгуса поспешно схватился за руль. Из-за толчка она потеряла равновесие и чуть не упала на него.

— Сэндай? — воскликнула она, продолжая сидеть с ним в полуобнимку. — Я тоже помню. Я знаю!

Сбавив скорость и заняв прежнее положение, Саэгуса издал победный клич:

— Ура! Если все удачно сложится, завтра же сгоняем туда на экспрессе.

Поборов возбуждение, он возразил:

— Но знать, что существует «Сэндай», это все равно, что знать о существовании «Токио», большой разницы нет.

Впереди показалась группа небоскребов. Они стояли плечом к плечу, как гиганты, вперившие очи в затянутое дымкой небо. Саэгуса махнул рукой:

— Небоскребы Синдзюку. Пирамида «Сумитомо», Центральная башня. За ними, коренастый отель «Century», дальше — «Hayatte». Ну что?

— Никаких ассоциаций. Но вижу не в первый раз. В памяти что-то осталось.

— Это ни о чем не говорит, очередная столичная достопримечательность.

Саэгуса взглянул на дорожную карту, лежащую на приборной доске.

— По телефону сказали въехать на улицу Отакибаси. Здесь тоже вечно пробка, но ждать осталось недолго. Мы уже почти у цели.

Свернули на скрещении улиц Отакибаси и Окубо налево, проехали по извилистой улочке и вскоре оказались перед Клиникой Сакаки.

Это было четырехэтажное здание, облицованное белой плиткой. Построено в виде двух игральных костей, поверх которых поставлена третья. В центре верхнего куба располагались часы, отчего все это сооружение напоминало уменьшенное здание школы. Здание отодвинуто немного вглубь, свободное пространство отведено под частную автостоянку. Большой плакат, хорошо видный с улицы, гласит: «Стоянка только для машин посетителей клиники». В данный момент вся стоянка была заполнена. Видимо, время приема. Никакой ограды вокруг. С обеих сторон к клинике почти вплотную подступали жилые дома.

Стоило притормозить, как сзади тотчас послышались пронзительные гудки. Несмотря на узость улицы, движение было оживленное и пешеходов немало. Сразу же образовался затор.

Саэгуса щелкнул с досады языком:

— Надо поискать, где припарковаться.

Объезжая округу, нашли, наконец, укромное местечко возле жилого дома.

Выключив мотор, Саэгуса спросил:

— Ну что, барышня? Хотите идти с нами?

— А я вам не буду помехой?

Саэгуса нахмурился.

— Видал, какая улица перед клиникой? Узкая, машины несутся, да еще велосипеды шныряют туда-сюда. Даже мы, стоит зазеваться, в два счета попадем под колеса. Брать с собой девушку слишком рискованно.

Прежде чем он успел раскрыть рот, она сказала:

— Я подожду вас здесь.

— В машине?

— Да. Идите вдвоем.

На всякий случай заперев дверцы, они с Саэгусой отошли от машины.

— Будь осторожен. Держи рот на замке. Даже если что-то вспомнишь, что-нибудь связанное с клиникой, пока я не спрошу, молчи.

— А вдруг кто-нибудь из врачей или медсестер, увидев меня, скажет: «Ба, это вы, добро пожаловать»?

Саэгуса мрачно фыркнул:

— Если ты надеешься на такую идиллическую развязку, поздравляю.

— Я всего лишь предположил, — рассмеялся он.

И подумал — надо притворяться веселым, чтобы заглушить смертельный страх.

 

21

Стоянка перед Клиникой Сакаки была красиво вымощена плиткой. На ней стояли пять машин, из которых три были с левым рулем.

— Клиника для богатеев, — сказал Саэгуса.

Автоматическая дверь главного входа при их приближении беззвучно раздвинулась. Они оказались в довольно тесном вестибюле, обставленном стандартным набором мебели. Слева было окошко регистратуры. Впереди — дверь, видимо, через нее пациенты попадали внутрь клиники.

Быстро окинув взглядом вестибюль, Саэгуса тихо постучал в окошко. По ту сторону матового стекла проплыла бледная тень, и в следующий миг показалось женское лицо:

— С кем имею честь?

— Прошу прощения за беспокойство, я сегодня звонил вам, чтобы узнать, как до вас добраться, — заговорил Саэгуса неожиданно учтивым тоном. Видимо, где-то под спудом у него были припасены голоса на все случаи жизни.

— Звонили? — женщина склонила голову вбок. На груди белого халата болталась табличка с именем: «Андзай».

— Да, и мне любезно объяснили, как найти вашу клинику.

Лицо Андзай исказилась недовольной гримасой.

— Неужели? Вы привели с собой больного?

— Нет, больного оставили дома. Мы только пришли посоветоваться…

Андзай, потирая пальцем висок, обвела взглядом его и Саэгусу.

— По нашим правилам мы не принимаем пациентов без рекомендательных писем. Врач всего один. А к нам еще направляют пациентов из университетских больниц. Тот, кто говорил с вами, вам этого не объяснил?

— Да, нас предупредили, — вмешался он.

Он подумал, что будет нелепо с его стороны стоять и молчать, как рыба. В глазах Саэгусы промелькнуло недовольство.

— Мы все-таки решили зайти, надеясь, что удастся договориться. К тому же, нам так подробно объяснили дорогу…

— Не знаю, что и делать.

Андзай плавно развернулась назад. Очевидно, сидела на вращающемся стуле.

— Футада, ты принимала звонок?

— Чего, звонок? — отозвался кто-то небрежно.

Андзай поднялась и прошла вглубь, оставив окно в регистратуру открытым.

Но разглядеть что-либо через низкое окошко можно было только присев. Поскольку оба были высокого роста, то так и поступили.

Регистратура оказалась неожиданно большой. Посредине — четыре стола. Два телефонных аппарата. У стены — сейф для бумаг. Всю противоположную стену занимали полки, плотно заставленные папками трех цветов — красными, синими и желтыми, расположенными вперемешку, в понятном лишь для посвященных порядке.

Возле полок виднелась серая коробка факса.

В регистратуре находилось три человека. Андзай и юноша в строгом темном костюме, сидевший за столом спиной к окошку. Кроме того, женщина в белом халате, которую только что назвали «Футада». Лица ее не было видно, так как ее загораживала Андзай. Обе о чем-то торопливо перешептывались.

В этот момент юноша в темном костюме поднялся и, мельком взглянув на окошко, сказал женщинам:

— С вашего позволения я откланяюсь. Передайте привет господину Сакаки. Как только мы получим фанбитан, я тотчас доставлю вам партию.

Андзай вполоборота кивнула молодому человеку:

— Спасибо.

— Промоутер фармацевтической компании, — шепнул Саэгуса.

— Промоутер?

— Агент по сбору заказов.

На мгновение человек в костюме исчез из поля зрения и в следующую минуту вышел через дверь в вестибюль. Держа в руке большой атташе-кейс и не удостоив их взглядом, он вышел через автоматически раскрывшиеся двери, сел в автомобиль местного производства, зажатый двумя импортными машинами, завел мотор и выехал, шурша шинами. Мелькнуло написанное на боку автомобиля название компании:

«Фармацевтическая компания “Ябэ” — Токийское отделение».

Андзай вернулась, наконец, к окошку. Мелькнуло лицо сидящей у нее за спиной женщины. На круглом лице — очки, но моложе своей коллеги. Она сидела, обиженно надувшись.

Андзай также была явно рассержена, но попыталась изобразить на лице улыбку.

— Извините.

— Значит, никак нельзя? Мы не можем попасть на прием к доктору Сакаки? — сказал Саэгуса разочарованно, кстати ввернув имя врача.

— Да, это так. Извините. А откуда вам известно о нашем враче?

— Один мой приятель когда-то лечился у него.

— Здесь?

— Нет, в университетской больнице.

— Вот оно что… Думаю, вам тоже будет лучше, не откладывая, обратиться туда.

— Вы так считаете? Увы, видимо, другого выхода нет.

Еще раз извинившись, Андзай захлопнула окошко. С треском.

Когда они вышли из здания, Саэгуса, двигая одними уголками губ, шепнул:

— Стой здесь и делай вид, что раздумываешь, как быть дальше.

Он кивнул.

— Что вы собираетесь делать?

— Перепишу номера машин.

Пока Саэгуса занимался этим, он стоял спиной к клинике, сунув руки в карманы и опустив голову.

— Такое ощущение, — сказал он, — что нас просто выставили за дверь. Но в этом ничего странного, везде такие порядки.

— Не везде… — пробормотал Саэгуса. — Все, закончил.

Запихнув листок с номерами машин в карман куртки и изображая на лице разочарование, Саэгуса обернулся и смерил взглядом здание клиники.

— Кажется, женщины в регистратуре тебя не признали.

— Я тоже их не помню.

— Не думал, что все пройдет так гладко. Теперь у нас есть за что уцепиться.

— Что собираетесь предпринять?

— Перво-наперво зайду в управление наземным транспортом, заполню бланки, вписав номера машин, и подам в соответствующее окошко запрос о данных регистрации: платишь за каждый номер семьсот иен и получаешь адрес и имя владельца. Кстати, ты вообще-то понимаешь, что такое «управление наземным транспортом»?

— Понимаю. Только, пожалуйста, не переспрашивайте каждый раз — если я не задаю вопросов, значит, мне все ясно.

— Ну и отлично. Высока вероятность, что среди этих пяти машин затесалась тачка самого «доктора Сакаки». Даже если нет, у нас будут данные о персонале клиники и пациентах, уже не плохо. Лишняя информация никогда не повредит.

Он бросил взгляд на машины, блестящие в лучах летнего солнца.

— Мне кажется, мы ходим вокруг да около.

— Есть и другие способы. Расспрошу в округе. Глядишь, что-нибудь и всплывет.

— А эта девушка — Футада? — он обернулся к зданию. — Что если попытаться найти к ней подход? Возможно, она расскажет о том, что происходит в клинике.

Он вздрогнул.

Саэгуса метнул на него взгляд:

— В чем дело?

— Кто-то смотрел на нас из окна четвертого этажа.

Он продолжал не отрываясь смотреть вверх. Из четырех окон четвертого этажа это было крайним слева. На нем плотные жалюзи. Но миг назад средние полоски криво раздвинулись и показалось лицо.

— Тебе не померещилось?

— Нет, я видел отчетливо. Как только я заметил, лицо тотчас исчезло. Но я ручаюсь, что видел.

Саэгуса посмотрел вверх на окно, щурясь от слепящего света. Солнечные лучи, как назло, попадали именно на четвертый этаж.

— Какой-нибудь пациент.

— Но почему днем опущены жалюзи?

— Может быть фотофобия — боязнь дневного света?

— Что за чушь!

— Шутка… Ладно, пошли. Мы вызовем подозрение, если будем здесь топтаться.

Он пошел вслед за Саэгусой, но не выдержал и напоследок еще раз оглянулся на белое здание клиники.

Какой-нибудь пациент…

— Что с тобой?

Придя в себя, он заметил на себе удивленный взгляд Саэгусы. Вытер со лба пот.

— Нет, ничего.

 

22

— Это Клиника Сакаки? Можно позвать госпожу Футада? — прижимая трубку к уху, она произнесла эту фразу немного неестественным голосом. Невидящие глаза были устремлены на кнопки набора.

Они стояли вдвоем в телефонной будке неподалеку от клиники. Будка находилась возле бензоколонки, вокруг было шумно, к тому же он приоткрыл дверь ногой, и шум ворвался внутрь. Она плотнее прижала трубку к уху.

— Если подойдет она, в подходящий момент передай трубку мне.

Она кивнула.

— Говоришь, она показалась тебе любезной? Нехорошо, что мы ее обманываем.

— У нас нет другого выхода. Сейчас не до сантиментов.

Через некоторое время, видимо, подошла Футада.

Ссутулившись, она залепетала заискивающе:

— Госпожа Футада? Вас беспокоит Хасигути.

Имя Хасигути фигурировало в названии скобяной лавки через дорогу.

…Это он решил, что необходимо побеседовать непосредственно с Футадой. И лучше не откладывая. Есть шанс.

Сказал Саэгусе, что нет смысла идти вдвоем в транспортное управление и что он останется с ней. Саэгуса не хотел отпускать их одних, опасаясь, что они потеряются в городе, но они пообещали вернуться на такси, и когда он добавил: «Вы сами видите, как она устала», Саэгуса неохотно сдался.

Когда машина отъехала, он рассказал ей, как обстоят дела, и они вместе выработали план. Он настаивал, что нельзя во всем полагаться на одного Саэгусу, им следует со своей стороны попытаться сделать все, что в их силах. Она согласилась.

— Звоню вам, чтобы извиниться за моих братьев… Они недавно были у вас, да? Явились без приглашения, хотя заранее было известно, что врач их не примет. Они сказали, что вам из-за них досталось. Искренне прошу у вас прощения.

План состоял в том, чтобы представить его и Саэгусу как ее братьев, сказать, что их отец страдает неврозом и каким-то образом попытаться войти в контакт с Футадой.

— Да… да… так… Я понятия не имела, что братья отправились в вашу клинику. Только подвели вас понапрасну. Я бы их не пустила, но, увы, я незрячая и не могла проследить за ними.

Футада что-то сказала, и она подхватила:

— Да-да. Мы в совершенной растерянности, не знаем, куда обращаться в подобном случае. Что? Да, у фирмы, в которой работает отец, есть договор с больницей, но он отказывается в нее обращаться… Боится, что узнают коллеги по работе.

В этот момент он взял у нее трубку.

— Алло! Примите мои глубочайшие извинения. Мы не хотели причинять вам неприятности, но совершенно не знали, что делать, понадеялись, что доктор Сакаки нас примет…

Судя по тому, с какой готовностью эта Футада объяснила им, как добраться до клиники, девушка она была душевная. Из этого он заключил, что, если умело повести разговор, есть шанс добиться с ней встречи.

Расчет оказался верен. Футада пообещала уделить им время после работы. Местом встречи она назвала кофейню недалеко от восточного входа на станцию Синдзюку. Договорившись на шесть часов, он повесил трубку и обнял ее за плечи:

— Ты все сделала великолепно! Молодец!

— Мне совестно.

— Не забывай, нас вынуждают к этому обстоятельства.

Настроение у него было приподнятое. Было приятно осознавать, что он стоит на собственных ногах и может самостоятельно принимать решения.

Но до шести оставалось еще два часа. Надо как-то убить время.

— Что будем делать? Чего-нибудь хочешь?

Она задумалась. Втиснувшись вдвоем в телефонную будку, они привлекали к себе внимание. Служащий бензоколонки таращился в их сторону. Разумеется, он главным образом пожирал глазами ее. На лице читалось: «Молодец, парень, так ее, так!» Предложи он ротозею занять его место, тот бы, наверное, умер от счастья.

— Все, чего хочу? Деньги у нас есть? — спросила она.

Саэгуса относился к деньгам очень ответственно и не посягал на содержимое кейса. Сказал, что возьмет только на самые необходимые расходы, и не обманул. Поэтому, когда при расставании он передал им бумажник, в нем оказалось всего лишь несколько купюр по десять тысяч иен («Токио такой город, без денег пропадешь»).

Но даже если вычесть затраты на встречу с Футадой, денег на обратную дорогу должно хватить.

— Хочу сходить в кино, — сказала она. — Пусть ничего не увижу. Хочется чего-нибудь веселого. Все равно что. Выберешь?

— Хорошо.

— Только, пожалуйста, японский фильм.

— Почему?

— У кого-нибудь из героинь позаимствую понравившееся имя. Ведь при встрече с Футадой без имен нам не обойтись. Правда, братик?

Футада оказалась пунктуальной. Майка на бретельках и юбка в клетку. Большая матерчатая сумка на плече. Вошла в кафе, вытирая платком лицом. Из-за своей полноты она страдала потливостью.

— Я со своей стороны должна перед вами извиниться, — сразу заговорила она, едва сев за столик. — Сомневаюсь, что в моих силах чем-либо вам помочь, но я знаю пару больниц, которые могли бы подойти вашему отцу. Кроме того, если у вас есть какие-то вопросы, я в вашем распоряжении.

Сразу видно, добрая девушка. Приглядевшись, понимаешь, что она не так уж молода. Лет тридцать пять. Короткая стрижка и гладкие, не испорченные косметикой щеки молодили ее.

Они представились как Норио и Хидэми. Так звали супружескую пару в фильме, который они только что посмотрели.

Он ужасно стеснялся и начал уже раскаиваться, что напросились на встречу. Раз заговорив о неврозе отца, надо было продолжать раскручивать эту ложь и вести себя соответственно. Но ни он, ни она не догадались отрепетировать заранее.

Однако, к счастью, Футада не стала вдаваться в подробности болезни их мнимого отца.

— Я всего лишь выполняю канцелярскую работу, в болезнях ничего не смыслю, — сразу предупредила она и, перейдя к делу, назвала несколько клиник, рассказала, сколько стоит лечение, какие применяют методы.

— У вашего отца, конечно же, есть медицинская страховка?

— А? Что? Разумеется.

— В таком случае, расходы не превысят тех, что требуются в обычной больнице. Если вы не претендуете на отдельную палату, волноваться особо не о чем. В телефонном разговоре вы упомянули, что ваш отец не хочет ложиться в больницу по направлению от фирмы, а вы уверены, что он вообще согласится на госпитализацию?

— Я думаю… да.

Поддерживать образ вымышленного отца было довольно трудно.

— Проблема в том, что так называемые невротики очень страдают от внимания к себе со стороны посторонних, поэтому многие их них, несмотря на все уговоры родных, упрямо заявляют, что не нуждаются в лечении. Помещать в больницу таких людей насильно — только еще больше навредить. Не имея в виду конкретно ваш случай, скажу, что на мой взгляд самое лучшее — ненавязчиво присматривая за больным, лечить его амбулаторно.

— Может быть, и вправду?..

— Вы же знаете, в отличие от Америки, у нас в Японии большинство людей все еще стыдятся, даже в случае острой необходимости, обращаться за помощью к психиатру. Опасаются, что, если станет известно об их проблемах, они превратятся в изгоев. Ужасно, что в нашем обществе нет сочувствия к таким людям, нет организационных структур, которые помогали бы излечившимся от психического недуга вернуться к нормальной жизни. Это просто возмутительно! Как бы ни был здоров человек, он не застрахован от болезни. В том числе и от психических расстройств.

— Да уж… — протянул он неопределенно.

— Наверное доктор Сакаки очень хороший специалист, — сказала «Хидэми».

— Первоклассный! — Футада подалась вперед и ненароком толкнула локтем чашку, расплескав по столу темно-янтарную жидкость — она не притрагивалась к кофе. — Прекрасный врач, проявляющий сердечную заботу о своих пациентах. Даже после окончания лечения не оставляет их своим вниманием, помогает устроиться на работу, подыскать жилье. — Застыдившись своего энтузиазма, она опустила глаза. — Теперь вы понимаете, почему доктор не в состоянии принимать слишком много пациентов, приходится, как сегодня вам, отказывать, вы уж простите.

— Не извиняйтесь, мы все понимаем.

— Но зато мы готовы предоставить всю необходимую информацию о других клиниках. Поэтому я и пошла вам навстречу. Доктор Сакаки призывает нас относиться уважительно к случайным посетителям и приходить им на помощь. Пожалуйста, не думайте о нем, как о бессердечном человеке.

— Ну что вы…

Несмотря на внутреннее напряжение, вызванное необходимостью притворяться, он вдруг почувствовал симпатию к Футаде. Не влюблена ли она, часом, в этого самого доктора?

— Доктор молодой? — спросила «Хидэми».

Футада кивнула.

— Да, еще только тридцать восемь.

— Вы сказали, что к вам направляют пациентов из университетской больницы? — спросил он.

— Дважды в неделю. У доктора и там есть свои пациенты.

— Наверно трудно иметь врачебную практику в двух местах?

— Разумеется, но он так мечтал иметь свою собственную клинику! Ничего не поделаешь.

Ответ Футады показался ему несколько уклончивым, и он решил не отставать.

— В вашей клинике нет стационарных пациентов?

— Как правило, у нас лечатся амбулаторно. Но иногда, в исключительных случаях, мы размещаем пациентов у нас.

— А в настоящее время? Когда я днем был у вас, я заметил, как кто-то выглядывал из окна на четвертом этаже.

— На четвертом этаже? — Футада склонила голову набок. — Ах да. Есть. Молодая девушка. Была срочно госпитализирована в конце прошлой недели. Кажется, дочь кого-то из приятелей доктора. Это исключение.

Она сказала это таким тоном, точно извинялась.

— Значит, в клинике должны быть медсестры?

На этот раз Футада взглянула на них с некоторым подозрением.

— Почему вас это интересует?

— Да нет, просто сегодня меня удивило, что у вас не видно медсестер. Вот я и подумал: поскольку это по части психиатрии, здесь не медсестры, а что-то вроде социальных работников.

Футада рассмеялась.

— Вовсе нет. Есть у нас медсестры. Даже такие, что страх берет. Представляете, шпионят за доктором!

— Шпионят?

Футада прикусила губу.

— Ну это я, конечно, загнула. Я имела в виду вредных старух-медсестер.

Как бы желая уйти от разговора, Футада протянула руку и взяла чашку. Он решил, что это удобный случай.

— Большое вам спасибо. Мы обязательно обратимся в одну из названных вами клиник. Только еще один вопрос. В телефонном разговоре, помните, вы сказали: «Если алкогольное отравление, можем порекомендовать другую клинику». Что это значит?

— Ну, что я сказала, то и значит.

— Есть какая-то хорошая клиника?

— Не знаю, насколько хорошая, но там принимают людей с тяжелой формой алкоголизма. Близкие родственники алкоголика, намучившись с ним, часто мечтают о том, чтобы положить его в больницу. Разве плохо, что существует клиника, где их берут на лечение?

В ответе Футады ему послышалось раздражение, которого не было прежде, и он ничего не сказал. Но Футада, понизив голос, продолжала:

— Однако, прямо скажем, лечение не слишком успешное. Мне кажется, доктор Сакаки не слишком любит направлять туда больных. Но когда я беседую с теми, кто, как вы, обращается к нам в первый раз, я на всякий случай спрашиваю. Иначе госпожа Андзай меня ругает.

Андзай — это та тетка в регистратуре.

— Почему же она вас ругает?

Немного поколебавшись, Футада хмуро улыбнулась:

— Госпожа Андзай, как те медсестры, о которых я упомянула, шпионка. Ее прислал профессор.

— Профессор?

— Да. Тесть доктора Сакаки. Он директор и главный врач той самой клиники, в которую охотно берут пациентов с алкогольным отравлением.

«Хидэми», до сих пор предпочитавшая слушать, заметила:

— Судя по всему, доктор Сакаки недолюбливает этого профессора.

Футада захихикала.

— Да, не без этого. Неприятный человек. Нет, внешне вполне импозантный. Вот только взгляд… Говорят, ужасный бабник, и вообще всякие слухи ходят. Но на такую уродину, как я, он и не смотрит, так что за себя я спокойна.

Вот это да, не ожидал! — усмехнулся он про себя. Впрочем, что здесь странного? В психиатрической клинике работают такие же люди, как и везде, для них это обычное место службы. Чему же удивляться, всюду одни и те же нравы…

Между тем Футада, подавшись вперед, сказала чуть ли ни шепотом:

— Кстати, вы наверняка слышали его имя.

— Имя профессора?

— Да. В прошлом году о нем много писали, он оказался замешан в ужасном преступлении.

— Преступлении?

Футада выдержала паузу:

— В убийстве.

Он почти не пошевелился, но она вздрогнула.

— Разве не помните? Трагедия в «Счастливом приюте». Это название загородного дома. Убийцей оказался сын профессора. Хоть и не родной.

Она наверняка ждала, что он воскликнет: «Как, неужели это он и есть?» Глаза Футады сверкали. Но он ничего не знал о «трагедии в “Счастливом приюте”» и, искоса взглянув на свою соседку, убедился, что она в таком же неведении.

— Это преступление наделало шума? — спросил он.

Футада явно была удивлена.

— Как, вы не знаете? Об этом так много писали в газетах! Еще бы, такое ужасное преступление! Странно, что вы ничего не слышали.

Он занервничал. Рядом не было Саэгусы, снабжавшего его информацией, надо было выкручиваться самому.

Выручила «Хидэми».

— Из-за моего несчастья с глазами в нашей семье давно перестали выписывать газеты и телевизор практически не включают. Решили, что это было бы нехорошо по отношению ко мне, я бы не смогла наравне со всеми участвовать в разговоре.

На этот раз пришла очередь Футаде смутиться. Она всплеснула пухлыми руками.

— Вот оно что! Какая замечательная у вас семья! Это я, старая дева, живу одна. Прямо-таки человек-телевизор.

Он под столом украдкой погладил ее по руке, поблагодарив за находчивость. Затем спросил:

— Расскажите же, что это за «трагедия в “Счастливом приюте”»?

Футада перевела дух и выпрямилась на стуле.

— В загородном доме были убиты два приятеля профессора, супруга одного из них и дочь другого. Имен я, конечно, не помню…

— Четыре человека? — поразился он. — За один раз?

— Да. Убийца — сын профессора. Его имя — Такаси. Судя по всему, он совсем отбился от рук. Кажется, даже состоял в связи с «якудзой», имел пистолет. Этим пистолетом он и застрелил всех четверых.

На мгновение у него перехватило дыхание. Пистолет?

— Но что все-таки случилось? — вырвалось у нее. — Почему?

Футада отбросив волосы, почесала у виска.

— Кажется, он с детства отличался буйным характером. Говорят, даже профессор не мог с ним справиться…

— Но каким бы ни был он необузданным, убить четырех человек — приятелей отца и их родных… Как такое возможно?

Футада подобрала губы:

— Этот Такаси, судя по всему, хотел приударить за дочерью. Очевидно, она ему отказала, и вот…

— Кошмар! — «Хидэми» опустила глаза.

— Да, вы правы, кошмарная история. Профессор не был его родным отцом, и все равно, давая интервью по телевидению, встал на колени и низко поклонился, прося прощения. Впрочем, своим поступком он привлек сочувствие публики и, напротив, только выиграл в ее глазах. А парень убежал из дома и никто не знает, где он.

— Просто не верится!

— Дело в том, что профессор был трижды женат, — продолжала Футада. — Такаси — сын его второй жены. Она умерла через год после того, как вышла замуж за профессора. Нынешняя жена — третья по счету. Немного запутано, да? Кроме того, он, говорят, еще и любовницу содержит.

Отведя взгляд от Футады, он задумался. Человек, связанный с Клиникой Сакаки, из которой послан факс, замешан в таком жестоком преступлении. Более того, жертвы застрелены из пистолета…

Что если это имеет отношение к нему и к ней? В таком случае…

Он резко вскинул голову:

— Скажите… Где произошло убийство? Где находится этот «Счастливый приют»?

Футада ответила, не задумываясь:

— Неподалеку от городка Катадо. Там же, в Катадо, находится клиника профессора. Но дача, в которой все произошло, расположена ближе к морю.

— Это далеко от Сэндая?

— От чего? От Сэндая? — Футада вытаращила глаза. — При чем здесь Сэндай?

Не мог же он сказать, что это одно из немногих географических названий, оставшихся у него в памяти! Он собрался с духом.

— Мне это очень важно. Прошу вас.

Точно под натиском его взгляда, Футада немного откинулась назад и удивленно ответила:

— Если на машине, недалеко.

— Можно еще один вопрос?

— Пожалуйста.

— Когда все это произошло?

Футада вновь подалась вперед и, часто моргая, сказала:

— В прошлом году, на Рождество.

В памяти ожил сон, увиденный в первое утро перед пробуждением.

Ведь сегодня Рождество…

 

23

Когда они подъехали к «Паласу», было уже темно. Едва вышли из такси, навстречу выбежал Саэгуса.

— Что произошло? Где вы были? Что случилось?

Лицо его было ужасно бледным. Даже удивительно. Тревога Саэгусы казалась непритворной, и это притом, что он заключил с ними договор в надежде получить свою долю из денег в кейсе, да еще отобрал пистолет.

— Простите, — невольно вырвалось у него.

— Нечего извиняться. Но я себе места не находил.

— Успокойтесь, с нами ничего не случилось, — сказал он, после чего, глядя на Саэгусу в упор, спросил: — Вам что-нибудь известно об убийстве на даче «Счастливый приют»?

Несколько секунд Саэгуса стоял неподвижно, глядя ему в глаза. Было видно, как двигается его кадык.

— Откуда ты узнал? Или к тебе вернулась память?

Он отрицательно покачал головой.

— Долго рассказывать.

— Идемте в дом. — Саэгуса махнул рукой в сторону парадной двери. — Чуть не довели до инфаркта. Признаться, я и сам удивился, когда, изучив номера стоявших у клиники машин, обнаружил, что некоторые из них принадлежат людям, имеющим отношение к этому преступлению…

На столе в семьсот шестой квартире были разбросаны вырезки из газет и журналов. И во всех было написано о «трагедии в “Счастливом приюте”».

Прежде всего Саэгуса спросил, что им удалось узнать. Пока он рассказывал, Саэгуса курил одну за другой сигареты «Hope».

Под конец сухо сказал:

— Я как чувствовал, что вы это сделаете.

— Футада с первого взгляда показалась мне симпатичной.

— Вы мне не доверяете, так надо понимать?

Так как Саэгуса угадал, он не знал, что сказать.

— Ну да ладно. Только один вопрос. Во время рассказа Футады вам не пришла в голову мысль, что это преступление может иметь непосредственное отношение к вам?

Она, широко раскрыв глаза, повернулась в его сторону. Он кивнул.

— Да, я подумал об этом. Ведь орудие убийства — пистолет. А в нашей стране пистолет большая редкость. Другое дело — кухонный нож.

Саэгуса пристально посмотрел на них и с силой раздавил в пепельнице только что зажженную сигарету.

— Все ясно. Теперь моя очередь, — сказал он и притянул к себе стул. — Перед клиникой на стоянке было пять машин, одна из них принадлежала агенту фармацевтической компании. Я проверил номера остальных четырех. Вот их владельцы.

Он протянул добытые регистрационные документы и ткнул пальцем в графу с именами и адресами владельцев.

— Из четырех машин единственная местного производства принадлежит Ёко Андзай. Женщине из регистратуры. Видимо, ездит на работу на своей машине. Остальные три — импортные. В самой глубине стоял белый «мерседес», помнишь? Его владелец — Такэдзо Мурасита. Директор Психиатрической клиники Катадо, одной из самых крупных в стране.

Удивленно подняв голову, она спросила:

— Это и есть тот «профессор», о котором говорила Футада?

Саэгуса кивнул.

— Без всякого сомнения. Дело в том, что главный врач Клиники Сакаки — Тацухико Сакаки — женат на его дочери. Серебристо-серый «понтиак», стоявший рядом с «мерседесом», — его машина. Третья машина… — Саэгуса показал третье свидетельство о регистрации, — это был «порше». Принадлежит старшему сыну Такэдзо — Кадзуки Мурасите. Получается, сегодня, когда мы заявились в клинику, там проходил семейный совет клана Мурасита.

Саэгуса достал из-под разбросанных вырезок листок.

— Прежде чем приступить к самому преступлению в коттедже, необходимо объяснить семейные связи в клане Мурасита. Не разобравшись в них, вы ничего не поймете.

На листе бумаги была набросана схема.

— В скобках написан возраст на момент преступления. Цифра перед женскими именами означает порядок, в котором они были замужем за Такэдзо.

Посмотрев на схему, он сразу понял, почему Футада так нелестно отозвалась о профессоре. Он развелся с первой женой, потом вновь женился, а последняя супруга моложе его дочери…

Он постарался объяснить ей как можно понятнее родственные связи клана Мурасита. Пришлось повторить несколько раз, прежде чем она поняла.

— Как я уже говорил, Такэдзо Мурасита управляет Клиникой Катадо, довольно внушительным заведением. Он сам по специальности врач-психиатр и непосредственно занимается лечением. Две его дочери не имеют отношения к медицине, но обе замужем за врачами-психиатрами. Муж старшей, Мидори, — известный нам Тацухико Сакаки из Клиники Сакаки. Младшая, Эрика, замужем за Акирой Тоямой, заместителем директора Клиники Катадо. Пока все понятно?

— Да, вполне.

— Далее, старший сын Кадзуки. Он тоже не стал врачом. Живет в Токио и, судя по сообщениям прессы, владеет баром.

— Мидори, Кадзуки и Эрика — все трое — дети от первой жены, Киёко. От второй жены, Тосиэ, и от нынешней, Хироко, детей нет, правильно?

— Правильно. Но тут на сцене появляется убийца, пресловутый Такаси Миямаэ.

Саэгуса достал пачку вырезок, соединенных скрепкой. Судя по всему, это были статьи из еженедельников. Страницы пересекали броские заголовки вроде: «Кто он — безжалостный убийца?»

— Собственно говоря, Такэдзо и его вторая жена Тосиэ познакомились благодаря этому самому Такаси. В шестнадцать лет, то есть шесть лет назад, его выгнали из школы за то, что он ударил учителя. Это его не остановило, буйные выходки продолжались, и его мать Тосиэ, отчаявшись, пришла проконсультироваться в клинику Катадо, в то время активно занимавшуюся лечением детей с неадекватным поведением. Такаси госпитализировали, и мать, посещая его и ходя на консультации, сблизилась с директором клиники Такэдзо. В то время его жены Киёко уже не было в живых. У Тосиэ супружеская жизнь также не сложилась. Возможно, конфликты в семье возникали из-за сына, впрочем, не поручусь, допускаю, что были какие-то другие причины. Короче, особых препятствий для развода и последующего замужества не было. Да и дети Мураситы от первого брака к тому времени стали самостоятельными… Уже тогда, шесть лет назад, Клиника Катадо была одной из самых крупных и известных в Японии. Число больных, находящихся на лечении, превышало восемьсот человек, не слабо, да? Поскольку речь шла о директоре, свадебные торжества были организованы на широкую ногу. Церемонию проводили в шикарном токийском отеле и, говорят, среди гостей было немало депутатов парламента.

— Но он же врач? — захлопала она глазами.

— В общем-то да. Но по сути, Такэдзо Мурасита не столько врач, сколько крупный предприниматель. Одно время он даже владел большим отелем в Токио. Впрочем, это не афишировалось… У него и сейчас в Токио есть свой особняк. Утвердившись в Катадо, он не теряет связей со столицей.

Саэгуса достал еще одну вырезку.

— Родился Такэдзо Мурасита… — Саэгуса поднял на них глаза. — Хорошо запомните, поскольку это имеет прямое отношение к последующим событиям — родился он в местечке Мацусиро, расположенном в уезде Сёто префектуры Миядзаки. В семье крестьянина, второй по старшинству сын. С детских лет проявлял таланты, что называется, был надеждой семьи. С первого раза поступил в медицинский университет. Разумеется, государственный экзамен сдал на «отлично». Получив лицензию, почти четыре года проработал при университете, но в двадцать семь лет женился на Киёко и через два года переехал в город Катадо, где жила семья жены. Город расположен…

Саэгуса достал карту.

— На северо-востоке полуострова Босо. Вот здесь, где железнодорожная ветка подходит почти к самому морю. Видите, станция Катадо. Климат прекрасный, море чистейшее, одним словом — райский уголок.

Отложив карту, Саэгуса продолжил:

— Он не стал менять фамилию, оставшись Мураситой, но на практике в результате своего брака стал полноправным членом семьи жены. Отец Киёко владел небольшой терапевтической клиникой в Катадо. Это был обычный провинциальный врач, у которого в приемной и пяти посетителям негде разместиться. Но эта крохотная клиника впоследствии составила ядро Клиники Катадо. И все это дело рук Такэдзо.

Слушая Саэгусу, он взял лежавшую под рукой вырезку из иллюстрированного журнала с большой черно-белой фотографией.

На ней был изображен низкорослый, тщедушный человек с несколько женственным телосложением. Волосы редкие, кожа на тощей шее точно ссохлась и сморщилась. Судя по всему, его запечатлели в момент, когда он выходил из какого-то отеля. За спиной виднелась фигура швейцара. В сравнении с внушительным швейцаром человек на первом плане выглядел каким-то дохляком.

Но именно он и есть Такэдзо Мурасита.

В голове вдруг возникло какое-то темное пятно и тотчас исчезло. Он почувствовал — с этим человеком он встречался. Не помнит где, но встречался.

Он не мог оторвать глаз от фотографии.

— На первый взгляд он не кажется таким уж значительным, не правда ли? — сказал Саэгуса. — Но для жителей Катадо это образец человека, который своими силами добился успеха в жизни. К тому же, он не только сделал головокружительную карьеру, но и прославился своим вкладом в благосостояние города Катадо. Для Катадо, в котором нет никакой промышленности, живущем исключительно за счет сельского хозяйства, такое крупное учреждение, как его клиника, все равно что рог изобилия. Благодаря клинике растет спрос на продукты питания, на бытовые товары. Родственникам, приезжающим проведать пациентов, необходимы гостиницы, да и такси не помешают. Прибывающим на своих автомобилях нужны стоянки и бензоколонки. Разумеется, и сама по себе клиника нуждается во множестве рабочих рук, а когда в одном месте сконцентрировано так много людей, плодятся увеселительные заведения и рестораны. Весь город оживает, и уже банки спешат открыть здесь свои филиалы. Появляется возможность привлекать инвестиции на создание инфраструктуры, на строительство железнодорожного вокзала. В свою очередь растет в цене недвижимость. Одним словом, благодать. Город развивается, пробудившись от многовековой спячки. Население растет, это уже настоящий город, а не точка на карте. И все благодаря Такэдзо Мурасите.

— Город процветает, и следовательно богатеет клан Мурасита?

— Верно. Отдача имеется. Сейчас клан Мурасита, помимо клиники, владеет риэлтерской компанией, автостоянками, гостиницами, ресторанами… Своего рода синдикат. На выборах в городское собрание сталкиваются консервативные и реформистские группировки. Но кто бы ни победил, денежки на избирательную кампанию и тем и другим дает Такэдзо Мурасита. Такие вот дела.

Саэгуса невесело усмехнулся.

— Особняк семьи и роскошное здание клиники стоят на самом высоком месте в городе, в западной его части, взирая сверху на простонародье. Только представьте, этакая цитадель на фоне заката. Я ездил посмотреть, надо сказать — впечатляющее зрелище.

— Вы были в Катадо?

— Был. Я же говорил, что я журналистская мелюзга. После этого громкого убийства вся наша пишущая братия ринулась туда, чтобы докопаться до истины. Я не исключение.

Она, чей взор до сих пор рассеянно блуждал по стене, повернулась на голос Саэгусы.

— Если клан Мурасита обладает таким влиянием, — сказала она, — убийство в «Счастливом приюте» должно было вызвать ужасный скандал, да? Ведь убийца — сын Мураситы, пусть и не родной.

— Совершенно верно, — ответил Саэгуса. — Но Такэдзо Мурасита был просто великолепен! Он принял удар на себя, признав ответственность за преступление, совершенное его пасынком. Не стал увиливать. Устраивал пресс-конференции, выступал по телевидению. «Поскольку это мой сын, спрашивайте с меня!» — заявил он, упал на колени и поклонился до земли. Разумеется, принес глубочайшие соболезнования семьям пострадавших и выплатил более чем щедрые денежные компенсации…

Ему вдруг почудилось, что Саэгуса, как это ни странно, восхищается Мураситой. Во всяком случае, на его взгляд, эпитет «великолепный» применительно к этому человеку был не самым уместным.

— Всего лишь спектакль, — сказал он, но Саэгуса энергично замотал головой.

— Такэдзо по своей натуре не способен на подобные трюки. Он искренне принимал близко к сердцу все, связанное с Такаси.

— Хотя тот и не был его родным сыном?

— Именно поэтому! — настаивал Саэгуса. — Короче, его поведение было безупречным, в результате клан Мурасита вышел из всей этой передряги почти без ущерба. Учитывая чудовищность преступления, в это трудно поверить. И все же, как бы там ни было, я думаю, что Мурасита искренне любил Такаси. К тому же, он, возможно, чувствовал себя его должником.

«Любил»? Было странно услышать это слово из уст Саэгусы.

— Чувствовал себя должником?

— Дело в том, что Тосиэ год спустя после замужества погибла в автокатастрофе. Их супружеская жизнь продолжалась недолго. В то время Такаси было только семнадцать, узнав о гибели матери, он убежал из дому. Вероятно, опасался, что после смерти матери не сможет ужиться с отчимом. Скорее всего, Мурасита не мог простить себе, что слишком сурово обращался с Такаси. Поэтому-то после трагедии в «Счастливом приюте» с такой готовностью взял вину на себя.

Слушая Саэгусу вполуха, он просматривал вырезки со статьями и фотографиями. На одном из снимков Такэдзо стоял на коленях, прося прощения. Плешивая голова прижималась к полу.

— С самого начала брак Такэдзо и Тосиэ не был идиллией. Главным образом, опять же из-за необузданности Такаси. За год он ухитрился дважды ввязаться в драку. В обоих случаях Такэдзо не пожалел усилий, чтобы уладить все полюбовно. Иначе Такаси наверняка загремел бы в исправительное заведение для малолетних.

Неужели возможно искренне любить такого пасынка? — засомневался он.

— Вероятно, Такэдзо со свойственным ему упорством старался стать для Такаси настоящим отцом. Но со смертью Тосиэ его планам не суждено было сбыться. Убежав из дома, Такаси сторонился клана Мурасита. Он виделся с отчимом, сводными братьями и сестрами лишь раз в году, принося цветы на могилу матери в Катадо, в годовщину ее смерти, а потом вновь куда-то пропадал. Все уже к этому привыкли. Но Такэдзо не терял надежды как-то исправить положение и не раз пытался отыскать Такаси. Даже обращался в частное детективное агентство. По моему мнению, он сделал все, что было в его силах. Его не в чем упрекнуть.

Она повернула лицо в его сторону, точно ожидая от него какой-то реакции. Он оторвал глаза от фотографии Такэдзо и посмотрел на Саэгусу.

— Что с тобой? — встрепенулся тот.

— Я с ним встречался.

На мгновение у нее перехватило дыхание, она ощупью нашла его руку. Он ощутил влажное тепло, исходящее от ее ладони.

— Ты уверен?

— Практически, да.

Саэгуса протянул руку к пачке сигарет, закурил.

— Честно говоря, — сказал он, сделав несколько затяжек, — я предполагал нечто подобное. После того, как обнаружилась связь между Клиникой Сакаки и семьей Мурасита.

— Расскажите нам о самом преступлении. — Он крепко сжал ее руку.

— Убийство произошло в прошлом году под Рождество, — начал Саэгуса, слегка понизив голос. — Своим существованием дача «Счастливый приют» обязана работам по освоению пригородных территорий Катадо, начатым год назад. Надо сказать, что город тянется узкой полосой с запада на восток. Восточный конец выходит к морю. Но берег там крутой и обрывистый, купаться невозможно. К тому же, почти круглый год штормит. Это место издавна считалось неперспективным в туристическом отношении. Но современное понятие об отдыхе на море не обязательно предполагает купание. В конце концов, в связи с общим оживлением городской жизни, дошли руки и до окраин. От Токио довольно близко — можно приехать и вернуться в один день. Земли необработанные, но не запущенные. А главное, вокруг уникальная природа. В этих проектах Такэдзо Мурасита не участвовал. Инициатива исходила от владельцев земельных участков, которые смогли привлечь столичные фирмы. Для начала построили площадку для гольфа, удачно использовав естественный рельеф. Засеяли травой, стойкой к морскому ветру, организовали все на высшем уровне, пригласив известного проектировщика-иностранца. Вложили деньги в строительство гольф-клуба. Затем построили теннисные корты с ночным освещением, комфортабельную гостиницу, бассейн с раздвижной крышей, которым можно пользоваться круглый год, короче, устроили все как полагается. После этого стали постепенно нарезать земельные участки и продавать под дачи. «Счастливый приют» был одним из первых лотов, выставленных на продажу.

Саэгуса передал ему рекламный проспект. На первой странице было напечатано: «Прекрасный край, где всегда тепло и ясно — не отдохнуть ли нам в Катадо?»

— Для начала было построено двенадцать дачных домов, и к сентябрю прошлого года, чуть ли не в течение месяца, все были проданы. Ничего удивительного — до Токио рукой подать, да и выгодное вложение средств. Из этих двенадцати дач пресловутый «Счастливый приют» ближе всех расположен к морю. Если перешагнуть низкую изгородь заднего сада и немного пройти, выходишь прямо на скалистый обрыв, круто спускающийся к морю. Разумеется, если есть маленькие дети, жить там опасно, но зато с обрыва открывается чудесный вид на море.

В подтверждение своих слов, Саэгуса пролистал проспект и показал фотографию. Действительно, благодать — зеленые луга, море, горы.

— «Счастливый приют» купили в совместную собственность два друга — Кадзуо Миёси и Хидэмицу Огата. Они сошлись еще в детстве, вместе учились в школе и в последующем дружили семьями. Оба родились в уезде Сёто префектуры Миядзаки. Это вам кого-то напоминает?

— Такэдзо Мурасита!

— Верно. Миёси и Огата были знакомы с Мураситой по школе. Но дальше их пути разошлись и никак не пересекались. Когда приятели покупали дачу «Счастливый приют», они прослышали о том, что среди местной элиты есть некто Такэдзо Мурасита. Они поняли, что у них появился шанс встретиться по прошествии нескольких десятков лет со своим старым однокашником. Чистая случайность.

Но эта случайность в конце концов и стала причиной трагедии.

— Все трое были рады нежданной встрече. Такэдзо побывал у них на даче и настоятельно звал к себе. И вот когда в прошлом году накануне Рождества Миёси и Огата впервые приехали в «Счастливый приют» со своими семьями, они получили приглашение от Такэдзо. И, разумеется, не отказались…

Саэгуса вздохнул.

— Это было двадцать третьего декабря.

По-видимому, рассказ приближался к трагической развязке. Саэгуса некоторое время молчал, точно собираясь с духом.

— Миёси отправился в гости с дочерью, — продолжал он. — Миёси рано овдовел и воспитал двух дочерей. Вместе с ним поехала младшая — Юкиэ. Ей было двадцать лет.

Огата взял с собой жену, Икуко. В то время ей было пятьдесят. Их единственный сын не поехал.

Итак, они отправились к Мурасите вчетвером. И как раз в это время в Катадо вернулся Такаси. Кажется, я уже упоминал об этом: он явился в годовщину смерти матери, чтобы посетить ее могилу. Она погибла двадцать третьего декабря.

Оговорившись, что его дальнейший рассказ основывается на газетных публикациях, Саэгуса продолжал:

— Родовая усыпальница клана Мурасита расположена чуть выше по склону горы, на которой стоит их особняк. Побывав на могиле, Такаси на обратном пути узнал, что в доме отчима гости. И между прочим, молодая красивая девушка. Юкиэ Миёси и в самом деле была очаровательной девушкой. Из тех красавиц, на которых невольно оборачиваются прохожие. Такаси сразу почуял добычу. Его нисколько не смутило, что девушка в гостях у отчима, с которым он на ножах. Надеясь каким-то образом сблизиться с ней, он против своего обыкновения в тот же день неожиданно заявился в дом Мураситы.

Дослушав до этого места и сопоставив с тем, что рассказала Футада, он уже начал догадываться, как развивались события в «Счастливом приюте».

— Получается, что посягнув на Юкиэ, Такаси в конечном итоге обесчестил своего отца? — сказал он.

Саэгуса мрачно кивнул.

— После убийства, давая показания полиции, Такэдзо Мурасита прежде всего упомянул об этом событии. По его словам, Такаси, улучив минуту, когда рядом никого не было, попытался овладеть девушкой. Она в ужасе начала кричать, расстроив его планы.

— Получается, то, что произошло на следующий день в «Счастливом приюте», было местью за неудачу?

— Это случилось в ночь под Рождество, около полуночи, — сказал Саэгуса, показав пожелтевшую по углам вырезку. — Полиция считает, что Такаси взял с собой пистолет только в качестве устрашения. Поначалу он бы вполне удовлетворился, если б смог незаметно похитить Юкиэ. Но Миёси и супруги Огата его обнаружили, началась потасовка, и он воспользовался пистолетом.

— Но ведь Такаси перерезал на даче телефонный провод! — выпалил он. — Разве не так?

Саэгуса вытаращил глаза.

— Откуда ты знаешь?

— Видел во сне.

«Провод перерезан».

— И еще. Пистолет, из которого стрелял Такаси, похож на тот, который был спрятан в нашей комнате? Вернее, тот же самый?

Саэгуса резко встал и прошел в комнату.

— Что это значит? Что ты хочешь сказать? — зашептала она, чуть ли не вплотную прижавшись к нему.

В этот момент вернулся Саэгуса, держа в руке пистолет.

— Эта штука изготовлена подпольно, — сказал он, легонько стукнул по корпусу и небрежно, точно проделывал это сто раз на дню, вытряхнул магазин.

Пуль в нем не было. Шесть отверстий напоминали звериную пасть, из которой выдернули клыки.

— В данный момент он не заряжен. Но когда я взял его у тебя, все шесть пуль были на месте, не так ли?

— Да, так.

Саэгуса сунул руку в задний карман и, точно собираясь показать фокус, усмехнулся. Вынул из кармана руку — на ладони лежали патроны.

Он вздрогнул. Когда же Саэгуса ухитрился их выкрасть?

— Но мы же договорились, что патроны я храню у себя.

— Не будь таким формалистом.

Ловко вдавил патроны один за другим в отверстия. Он следил не отрываясь за пальцами Саэгусы и ему показалось, что на его глазах неотвратимо решается кроссворд, конечная задача которого — найти ключевое слово, означающее «смертоубийство».

— Я не могу утверждать наверняка, — сказал Саэгуса, — что Такаси стрелял именно из этого пистолета. Может быть, да, может быть, нет. О его пистолете мне известно лишь то, что он был сорок пятого калибра и траектория полета пули слегка отклонялась влево. Довольно опасная штука. Изготовлен подпольно. Видимо, по образцу пистолета, которым пользуются полицейские, вернее сказать, носят при себе.

Саэгуса вставил магазин на место. Раздался щелчок, точно захлопнулась западня.

— Приходится довольствоваться догадками, поскольку оружие, которым были убиты четыре человека, бесследно исчезло. Среди сброда, с которым Такаси общался в Токио, наверняка были члены бандитских группировок, которые ввозят в страну пистолеты, изготовленные на Филиппинах. Однако, несмотря на все усилия полиции, достоверно установить, какое оружие было в руках Такаси, не удалось.

— А что стало с Такаси? Его арестовали?

Саэгуса не сразу ответил, медленно поднял глаза и посмотрел на него. Их взгляды встретились.

Время остановилось, сердце замерло. Откуда-то издалека слышалось ее напряженное дыхание.

Саэгуса наставил на него дуло, сжимая пистолет обеими руками.

— Если выстрелить в тебя с этого расстояния, — сказал он, прикрывая глаз и прицеливаясь, — тебя отбросит назад к стене. В спине будет дырища размером с блюдце.

— О чем вы?!..

В ее голосе послышалось замешательство.

Он медленно взял ее руку, лежавшую у него на локте.

— Бесследно исчез не только пистолет Такаси, но и сам Такаси? — спросил он. — Короче, тот, кто совершил преступление в «Счастливом приюте», до сих пор не арестован.

Она прикрыла руками рот.

— Не меня ли зовут — Такаси Миямаэ? — продолжал он. — Находясь в бегах, я потерял память в результате какого-то несчастного случая. И был спрятан Такэдзо Мураситой и его зятем Сакаки. Не так ли?

Саэгуса криво усмехнулся.

— Ты слишком торопишься.

Опустил пистолет, будто внезапно потеряв к нему интерес, и повернулся к ним спиной.

В этот момент в комнате зазвонил телефон. Раздались два звонка и смолкли. Вслед за этим послышалось какое-то сиплое шипение.

— Такаси Миямаэ мертв, — отчеканил Саэгуса, точно делая официальное заявление.

— Мертв?

— Убегая с дачи, он упал с обрыва. Дело было ночью, и он, видимо, не разобрал дороги. На рассвете поисковая бригада обнаружила под обрывом труп, зацепившийся за скалу и наполовину затопленный в море. Пока они раздумывали, как его поднять наверх, тело унесло течением. Поэтому никому не известно, где сейчас труп Такаси и где его пистолет.

Она, дрожа всем телом, протяжно вздохнула и откинулась на спинку стула.

Но он, не упуская ничего из сказанного, одновременно прислушивался к звуку, доносящемуся из комнаты. Что это? Это тихое шипение…

Факс.

Точно угадав его мысли, Саэгуса сказал:

— Когда я понял, что Клиника Сакаки имеет отношение к убийству в «Счастливом приюте», я перечитал все, что было об этом написано. Расспросил осведомленных людей.

Шипение прекратилось.

— Есть одна вещь, о которой я умышленно не упомянул. Четыре человека были убиты глубокой ночью, вокруг не было ни души. Однако полиция незамедлительно прибыла на место преступления. Дело в том, что сразу же после того, как произошло убийство, в «Счастливый приют» пришли некие люди, которые и обнаружили трупы.

— Кто же они? — прошептала она и тотчас умолкла, словно потеряв голос.

Саэгуса встал и направился в комнату.

— Два человека. Они опоздали и благодаря этому спаслись от неминуемой гибели. Старшая дочь Миёси и сын Огаты. Заранее условившись, они приехали в «Счастливый приют» неожиданно, хотели устроить родичам сюрприз.

В его голове с шелестом пролистнулись страницы. («Нагрянем, как Санта Клаус, нежданно-негаданно». «Никто не рассердится, ведь сегодня ночь перед Рождеством».)

Саэгуса вернулся, держа в руке листок.

— В одночасье они потеряли всех своих родных. Для обоих молодых людей это стало ужасной трагедией, страшным потрясением. Пресса неистовствовала, но и полиция, и друзья постарались сделать все, чтобы уберечь их от хищного любопытства газетчиков. Их имена были скрыты, фотографии не публиковались. Они не давали пресс-конференций. Поэтому никто, кроме близких людей, не знает этих двоих в лицо.

По его спине пробежал озноб, но не такой, как прежде.

— Однако у одного из моих давних друзей нашлись их снимки. Сейчас я получил их по факсу.

На листе бумаги были две фотографии. Без сомнения, это были они.

— Поздравляю! — сказал Саэгуса.

 

24

Вернувшись домой, Эцуко, не переодеваясь, уселась в гостиной за телефон и принялась обзванивать рестораны на Басямити по номерам, полученным в справочной службе.

Получив ответ: «Нет, такая девушка у нас не работает», она вычеркивала очередной номер из списка. Несколько раз говорили: «Да, у нас есть девушка, устроившаяся на период летних каникул», у нее начинало колотиться сердце, но, как только девушка подходила к телефону, она по голосу сразу понимала, что это не Мисао.

В сущности простая работа, но каждый раз, набирая новый номер, она волновалась, поэтому смертельно устала. После пятнадцати звонков в горле пересохло, она достала из холодильника молоко и глотнула прямо из пакета. Если б Юкари ее сейчас увидела, был бы скандал: «А мне запрещаешь, говоришь, это неприлично!»

Она обзвонила все номера, но Мисао Каибара не нашлась.

«Госпожа Сингёдзи… Спа…»

Вновь и вновь в ушах звучала эта мольба.

И с каждым разом она звучала все настоятельней, все трагичнее. Эцуко охватила дрожь, она уже мечтала о том, чтобы все это и впрямь оказалось галлюцинацией, ее фантазией.

В восемь она, наконец, поехала за Юкари.

— Ну что, мама? — подскочила дочь.

Ёсио тоже вышел на порог, глядя на нее с беспокойством.

Пока она рассказывала о своих мытарствах, не принесших никаких результатов, Юкари постоянно нервно ерзала. Эцуко вначале подумала, что ей не терпится вернуться домой, но вдруг заметила, что уголки губ дочери подрагивают. Так было всегда, когда она что-то скрывала.

— Юкари, что с тобой? — спросила она.

Юкари посмотрела на Ёсио и спросила:

— Уже можно, дед?

Что скрывается за виноватой улыбкой десятилетней девочки? Без спросу купила какие-нибудь сладости? Что-то потеряла и была за это наказана? Нашла бездомного котенка и спрятала в саду в картонной коробке? Что-нибудь в этом роде. Но получив у деда разрешение, Юкари протянула ей…

— Это… это дневник Мисао?

Юкари самодовольно засмеялась. Только в глазах мелькало беспокойство, как отреагирует мать.

— Откуда он у тебя?

Ёсио кашлянул.

— Мы с Юкари ходили к госпоже Каибара извиниться.

Эцуко потеряла дар речи.

— Когда? Каким образом?..

— Сразу, как ты нам позвонила, — затараторила Юкари. — Я показала деду, где их дом. Мы что — перестарались?

— Как бы это сказать… У тебя ведь произошла ссора с матерью Мисао… — Ёсио почесал затылок. Этот жест тоже был ей хорошо знаком и означал крайнее смущение.

— Может, потому, что я был с ней очень вежлив, или из почтения к моему возрасту, она нас не прогнала и согласилась побеседовать. Даже провела в гостиную…

— И тогда… — возмутилась Эцуко, — вы выкрали дневник?

Юкари захихикала:

— Перестарались?

— Это была моя инициатива, — сказал Ёсио. — В гостиной стоял большой книжный шкаф. Дневник был небрежно сунут между книг.

— Эта тетка ничего не заметит, не волнуйся, мама.

— Вы специально пошли с этой целью? — Эцуко переводила глаза с одного на другого. — Признавайтесь!

— Эцуко, это чрезвычайная ситуация.

Эцуко поджала губы:

— Вы…

Ёсио сосредоточенно чесал шею. Юкари потирала ноги одна об другую.

— Вы… — повторила Эцуко, и вдруг невольно вырвалось: — Такие молодцы!

Уложив Юкари, Эцуко принялась, на этот раз не торопясь, читать дневник. Начав с седьмого августа, стала двигаться назад по датам. С особым вниманием она перечитала записи, где появлялось слово «уровень», но никаких новых открытий не сделала. То же касалось и записи: «Сингёдзи ♥». Нигде на других страницах не было сердечка, ничего, что могло бы хоть как-то объяснить появление сердца возле ее имени.

Сама Эцуко дневника не вела. Даже во времена своего более или менее романтического девичества она как-то смущалась поверять бумаге сердечные чувства. Написанное становится ложью — так она считала.

Но кажется, Мисао придерживалась того же мнения. Она использовала свою изящную книжечку лишь для отрывочных записей на память. Случалось, что неделями ничего не отмечала. Не след, по которому позже можно восстановить проделанный путь, а отпечаток шин на месте крутого виража или резкого тормоза.

Но именно потому так тревожила эта приписка: «Сингёдзи ♥».

Обычно значок «сердце» намекает на любовь или возлюбленного. Поэтому странно уже то, что он стоит после имени женщины — Эцуко. Даже если Мисао хотела выразить свое удовольствие от встречи с ней, рисовать сердечко несколько неуместно.

Может быть «Сингёдзи» это не Эцуко, а какой-нибудь ее однофамилец? Но в это трудно поверить. Слишком редкая фамилия. Возможность того, что среди знакомых Мисао за короткий срок появился еще один человек с фамилией Сингёдзи, близка к нулю.

Листая страницы дневника, она постаралась на время изгнать эту запись из мыслей, задвинуть подальше, как Юкари, отодвигающая ненавистную морковь на край тарелки. И слово «уровень» решила пока задвинуть на дальнюю полку.

Судя по всему, Мисао, по меткому выражению Кирико, вела на удивление замкнутую жизнь. Записей о развлечениях вне дома было крайне мало. Если правда, что она, по словам матери, гуляет все ночи напролет, об этом в дневнике, увы, не было ни словечка.

И вдруг мелькнула мысль. Куда ходила Мисао, чтобы, пользуясь ее собственными словами, «выпускать пар»? Наверняка у нее было любимое кафе, в котором тусуется молодежь, где-нибудь в Сибуе или в Синдзюку? Может быть, где-то промелькнет название?

Листая дневник в надежде найти что-то похожее, она сделала другое открытие.

Страница от четвертого июня. На ней была написана всего одна фраза — «Вторая годовщина смерти».

Другими словами, в этот день два года назад умер кто-то из близких Мисао. Скорее всего, родственник. Учитывая возраст Мисао, высока вероятность, что это бабушка, дедушка или дядя, тетя. Кто-то настолько ей близкий, что она сочла необходимым отметить эту дату в дневнике.

Встряхнув головой, Эцуко перевернула страницу. Само по себе это ни о чем не говорит. Продолжим чтение.

Но досмотрев дневник до первого января, она ничего не нашла. Первые несколько страниц предназначались для адресов. Пролистала — пусто, лишь на самой первой странице на полях быстрая запись карандашом: «”Бланко”. Французская кухня». Внизу — номер телефона.

Где-то она уже это слышала… И тут ее осенило.

Среди названий ресторанов на улице Басямити, которые она получила в справочной службе, значился ресторан «Франко».

Но телефон — тот же самый! Мисао писала на слух, поэтому запросто могла ошибиться.

Эцуко поспешно схватила трубку. Набирая номер, лихорадочно соображала. Проходя по списку, она позвонила в том числе и в этот ресторан. Девушка по имени Мисао Каибара там не работала. Не было и девушки, подходящей под ее описание. Какие еще возможны варианты?

Вряд ли она ходила туда, чтобы наслаждаться изысканной пищей. В подобный ресторан может позволить себе зайти лишь служащая какой-нибудь крупной фирмы, у которой денег куры не клюют. Тогда свидание? Нет, с какой стати Мисао, живущая в Токио, будет назначать свидание в Иокогаме?

В трубке раздались гудки. Подошел мужчина.

— Слушаю, ресторан «Франко».

— Алло! Меня зовут Сингёдзи, я уже звонила сегодня и разговаривала с вашим директором.

Эцуко попросила еще раз соединить ее с директором, в трубке заплескалась мелодия из «Времен года» Вивальди. В ожидании она продолжала перебирать возможные варианты. Что может связывать Мисао и «Франко»?

«Вместе с подругой работает в ресторане на улице Басямити».

Эти слова были ложью, можно не сомневаться. Кому-то, удерживающему Мисао, понадобилось ввести в заблуждение ее родителей.

Но была ли это ложь с начала до конца? Нет ли в ней доли правды, в том что касается подруги и ресторана?

Наконец, директор подошел к телефону. Эцуко сразу пошла в наступление:

— Прошу прощения, не могли бы вы еще раз уточнить. Вы принимали кого-нибудь в этом году на временную работу?

Директор был в явном замешательстве. Удостоверившись, что Эцуко уже звонила, он заявил:

— Я же вам ясно сказал. Никакой Мисао у меня нет. Я вообще не беру на временную работу. В апреле я нанял постоянный персонал. Все прошли обучение, мы даже предоставляем одиноким места в общежитии.

— Да, это мне понятно. Но я хочу знать, в тот момент, когда вы объявили о приеме на работу, не обращалась ли к вам девушка по имени Мисао Каибара? Вы не сохраняете анкеты подавших заявление? Хотя бы копии.

— Зачем вам? Вы же сказали, что речь идет о девочке, убежавшей из дома…

— Так и есть. Прошу вас. Для меня это очень важно. Вы бы мне очень помогли. Я понимаю, что моя назойливость кажется вам подозрительной, но, уверяю вас, вам не о чем беспокоиться. Если хотите, я скажу вам номер своего телефона. Перезвоните мне, я оплачу звонок.

Эцуко продиктовала свой номер.

— Ладно, перезвоню, — буркнул директор.

Не прошло и минуты, телефон зазвонил. Оплата за счет звонящего.

— Сингёдзи слушает.

Директор вздохнул.

— Ну ладно. Подождите минутку. Я посмотрю.

Вновь зазвучали «Времена года», Эцуко, набравшись терпения, приготовилась ждать.

— Вы оказались правы. Третьего апреля некая Мисао Каибара была на собеседовании.

Эцуко закрыла глаза, напрягая память. Начало весны — как раз в это время Мисао призналась, что хочет бросить школу. Нет ничего странного, что ее привлекла работа, где предоставляют общежитие.

— Но она же еще школьница. Хоть внешне и выглядит старше. Поэтому я отказал.

— Она приходила одна? Не было ли с ней подруги? Может быть, вы вспомните?

Она мысленно взмолилась.

Точно сдаваясь, директор сказал:

— Да, они были вдвоем. Вторая тоже школьница. Я хорошо их запомнил, поскольку пришлось сделать им серьезное внушение.

Имя подруги Момоко Куно, семнадцать лет. Учится в другой школе, но живет в том же районе.

— Когда-нибудь обязательно зайду к вам пообедать. Большое спасибо! — выкрикнула Эцуко и повесила трубку.

 

25

Был уже двенадцатый час ночи, но к телефону в доме Момоко Куно тотчас подошли. Голос был хриплый, она решила, что это мать, но оказалось, трубку взяла сама Момоко. Обычно в семьях, где есть тинейджеры, существует неписаное правило — после десяти родители не подходят к телефону.

Момоко тотчас раскусила, к чему клонит Эцуко. Она производила впечатление зрелой женщины, и у Эцуко была полная иллюзия, что она говорит с кем-то из коллег по «Неверленду».

— Значит девчонка сгинула?

— Да. Может тебе, Момоко, что-нибудь известно?

— Ко мне не заходила. И в «Бункере» уже давно ее не видать.

— «Бункер»? Что это?

— Игровой центр. Мы с Мисао там частенько околачивались. Это в Синдзюку. Работает всю ночь. Хозяин — мой приятель, давал нам играть со скидкой.

— Так это там Мисао «выпускала пар»?

Момоко засмеялась, послышался щелчок. Зажигалка.

— Она и вам говорила про «выпускание пара»? Ее мамаша — катастрофа.

— Ты давно виделись с Мисао? Когда?

Момоко задумалась, что-то бормоча под нос.

— Давненько. В июне? Нет, подождите. В июле! Да-да, во второй половине июля, в субботу. Рано утром — да, около пяти. Вдруг заявилась в «Бункер». Я ведь по выходным всегда там торчу.

— Суббота второй половины июля — двадцать первого?

— Вы думаете? Да, наверное.

— В том, что Мисао пришла в «Бункер» утром, было что-то необычное?

— Раньше такого не случалось. К тому же видок у нее был, прямо скажем, странный.

— Странный?

— Опухшие глаза, точно всю ночь бухала, но вообще-то довольно веселая. Несла какую-ту околесицу. «Я искала себя и нашла, иначе бы ты меня здесь не увидела», и прочую херню.

— Так прямо и сказала?

Действительно, странная реплика: «Искала себя и нашла».

— Клянусь. Мой парень — впрочем, он и есть хозяин «Бункера» — играет в рок-группе. Песни пишет. Ему эта фраза так понравилась, что он ее записал. Так что ошибиться я не могла.

Сжимая трубку, Эцуко, задумавшись, уставилась на стену.

— Что-нибудь еще она говорила?

— Больше ничего не помню. Голова дырявая. Но только Мисао была на взводе. Я даже подумала, не нанюхалась ли она чего.

Нанюхалась. Другими словами, приняла наркотики? Или понимать буквально — клей, ацетон?

— Мисао этим баловалась?

— Насколько я знаю, она не такая дура, — решительно заявила Момоко. — К тому же эти вещи, знаете ли, портят лицо.

— Ты не замечала в последнее время каких-либо перемен в ее привычках? Пусть даже мелочь. Мне это очень важно.

— Такие абстрактные вопросы всегда ставят меня в тупик… У меня вообще соображалка ни к черту.

— Ну, предположим, стала по-другому одеваться, появились новые увлечения? Вот, например, Мисао ведь устроилась на работу?

— А-а, вы об этом? — Момоко оживилась. — Какое-то кафе. Бабла не жалеют, да еще кормят.

— Знаете, где это?

— Кафе «Комацу». Рядом с кинотеатром «Кома» в Синдзюку. Там есть площадь, знаете? Над ним еще розовый навес.

Эцуко невольно хлопнула себя по колену.

— Это то, что надо!

— Если Мисао свалила из дома, вряд ли она продолжает ишачить в кафе.

— Думаю, ты права. Завтра утром туда схожу. Кажется, у Мисао там был близкий друг.

Тут Момоко внезапно замолчала.

— Минутку подождите! — быстро проговорила она и, видимо, прикрыла трубку ладонью. Послышались какие-то шорохи, потом приглушенные голоса. Вдруг Момоко завопила:

— Да отстань ты со своей ванной! Успею я помыться!

От неожиданности, Эцуко вздрогнула.

— Простите, — заговорила Момоко своим прежним голосом. — Старуха достала.

— Старуха — твоя мать?

— Да, — сказала Момоко и вернулась к прежней теме. — Мисао говорила мне, что подцепила парня. Вместе с ней подрабатывает в кафе, кажется, студент. Зовут его — как же это… нет, забыла.

— Но ты уверена, что он существует? Уже хорошо. Я разузнаю. Может, что-нибудь еще. Ах да, вот…

Тут она рассказала о подозрительном звонке в дом Мисао.

— Она что-нибудь говорила о своих планах скопить денег на турпоездку?

— Мисао мечтала побывать за границей, но я не уверена, что она пошла работать ради этого. Вообще-то, она была довольно прижимистой, учитывая, что, по ее же словам, ей хорошо платят. Не исключено, что у нее была какая-то цель. Впрочем, я не спрашивала. Мисао — кремень.

— Кремень?

— Да. Ничего из нее не вытянешь. Я уже сто лет с ней знакома, а многого не знаю. Без понятия, какой она была в детстве, но после истории с Икуэ она стала совершенно неприступной.

— Икуэ?

На этот раз удивилась Момоко.

— Как? Неужели не знаете? Мисао не рассказывала вам об Икуэ Сиёдзи? Вы же ведь дама из «Неверленда»? Я думала, она вам все выкладывает, она ведь говорила про вас, что вы для нее все равно что старшая сестра, которой она может полностью доверять.

— Нет, не слышала. Расскажете?

Момоко заколебалась.

— Как-то нехорошо болтать о том, что сама Мисао предпочла утаить…

Маятник симпатий Эцуко резко качнулся в сторону Момоко. Говорит не по возрасту развязно, курит как паровоз, и при этом — какая душевная чистота!

— Я после извинюсь перед Мисао. Но сейчас, для ее поисков, имеет значение любая, самая незначительная информация. Прошу вас.

Вновь щелчок зажигалки, звук выдыхаемого дыма.

— Ладно, рассказываю.

Икуэ Сиёдзи с девятого класса училась вместе с Мисао и Момоко. До этого она была в параллельном.

— Милая девочка, отличница, но я ее не любила. Корчила из себя королеву.

У Икуэ был ухажер. Ходил за ней по пятам, вся школа звала их «сладкой парочкой».

Однако в новом учебном году парень Икуэ переметнулся к Мисао.

— На мой взгляд, было вполне естественно, что он втюрился в Мисао. Она же красавица! Девчонок, на которых заглядываются, пруд пруди, но Мисао — особый случай.

Разумеется, Икуэ не слишком была рада их сближению. Она оказалась ужасно ревнивой.

— Бушевала так, точно у нее увели мужа. Мне не раз приходилось их разнимать, когда Икуэ набрасывалась с кулаками на Мисао. Обзывала ее «разлучницей», а то и похуже…

Эцуко невольно улыбнулась, на мгновение напряжение ослабло. Как преображается школьная жизнь, когда в отношения одноклассниц вклиниваются слова «ревность», «измена»! Они еще прилежно зубрят «родную речь» и математику, а у них на глазах уже разворачивается драма покруче дневных телевизионных сериалов…

— Мисао это доставало, но парень ей, кажется, нравился, во всяком случае, гнать его она не думала. Да и что она могла сделать? Она его не переманивала, он первый стал к ней липнуть. А что с парня взять — у них у всех ветер в штанах. Но мы были еще детьми, поэтому воспринимали все ужасно серьезно. Не успели парень с девкой сойтись, уже любовь до гроба! Так мы тогда думали.

Эцуко вновь улыбнулась. В то время, когда разворачивалась эта любовная драма, участникам было по четырнадцать-пятнадцать лет. А Момоко, снисходительно называющей их «детьми», и сейчас какие-то семнадцать.

— Не смейтесь, — сказала Момоко. — Ничего смешного. Они так и не помирились, и в конце концов Икуэ покончила с собой.

Эцуко закусила губу.

— Покончила с собой?

— Да, прыгнула с крыши своего дома. Оставила длиннющую прощальную записку. Нам не дали прочитать, так что не знаю, что уж она там понаписала, но, видать, во всем обвиняла Мисао. Что-нибудь вроде: «Меня предали, никто меня не любит, жизнь не имеет смысла». Она, конечно, все сильно преувеличила.

Преувеличила? Вернее сказать — пошла на крайние меры. Какую бы форму ни принимала школьная «любовь», это всегда вопрос жизни и смерти. В этом возрасте еще не понимают, что такое настоящая любовь, настоящее предательство.

— И все же… Что это была за девочка — Икуэ?

— Понятия не имею. Так и осталась для меня загадкой. Не хочется плохо говорить, все-таки умерла, но она была ужасная гордячка. Может быть, поэтому не смогла стерпеть любовное унижение? Да и, как мне кажется, переход в новый класс дался ей нелегко. Мисао лишь удачно подвернулась, чтобы выместить на ней все свои невзгоды. Да еще обвинить в своей смерти. После этого случая Мисао стала зажатой, отдалилась от друзей. Раньше она была совсем другой. Душой класса.

Вспомнилось, как Мисао призналась: «Я не умею заводить друзей». В тот момент, глядя на ее правильные черты, Эцуко терялась в догадках, откуда в такой красивой девушке столько робости. Это казалось невероятным.

Но всему есть причина. Мисао так и не смогла оправиться после самоубийства Икуэ Сиёдзи.

И вряд ли когда-нибудь оправится. Все равно что, получив права и впервые сев за руль, наехать на человека, кинувшегося под колеса. Логически рассуждая, потерпевший сам виноват в своей смерти, но если не возьмешь вину на себя, не попросишь прощения, всю оставшуюся жизнь будут терзать муки совести.

Бедная Мисао, какое тяжкое бремя легло на ее хрупкие плечи! Сейчас Эцуко думала об Икуэ с неприязнью, хоть никогда ее не видела. Но разве не была она всего лишь маленькой девочкой? А какой девочке не кажется, что лучше умереть, чем остаться в одиночестве?

— Сейчас я уверена, — сказала Момоко, — что Икуэ умерла в результате истерического припадка. Как младенец, который сердится и вопит, когда что-то происходит не по его желанию. Но в то время даже среди учителей и родителей нашлись идиоты, которые несли всякую ахинею о «невинной душе ребенка», о «легкой ранимости». Вот кого действительно жалко, так это Мисао.

Эцуко закрыла глаза.

— Сколько ни старайся, милее не станешь, правда же? В любви это так. А Икуэ не хотела признать, что есть вещи, которые не объяснить с помощью логики, что многое в жизни не в нашей власти. Она покончила с собой, чтобы и в будущем преследовать Мисао своей ненавистью. Если б я еще раз встретилась с Икуэ, пусть даже с призраком, я многое могла бы ей сказать. Ее смерть всех нас оставила в проигрыше. А она, умерев, вышла победительницей. Победила и сбежала — разве это честно?

Некоторое время Эцуко сжимала трубку, не говоря ни слова.

— Алло, алло, вы слышите?

— Да… слышу. Икуэ умерла четвертого июля?

— Когда ж это было-то?.. По-моему, в июле, но точного дня не помню.

Итак, запись «Вторая годовщина смерти» в дневнике Мисао относились к Икуэ Сиёдзи. Мисао не забыла. Перед смертью Икуэ нанесла Мисао не рану, скорее это был ожог. Чтобы след от этого ожога продолжал ее мучить всю жизнь…

— Вы разыскиваете Мисао в одиночку? — спросила Момоко. — А как же ее родители?

Эцуко, не раздумывая, солгала:

— Разумеется, они очень обеспокоены. Поэтому я и взялась им помочь.

— Да? Всегда можете на меня рассчитывать. Но голова у меня совсем не варит, большой пользы не будет…

— Я бы не сказала, что ты глупая.

— Неужели? Почему же меня выперли из школы за неуспеваемость?

— Это означает лишь то, что тебе не дается учеба. В школе не разбираются, глуп человек или умен.

— Гм… Может и впрямь? Первый раз такое слышу, — Момоко захихикала, точно от щекотки, как самая настоящая семнадцатилетняя девочка. — Мисао говорила, что вы иногда выдаете такие перлы, с ума сойти! Ни от кого другого такого не услышишь.

Эцуко была польщена.

— Думаю, все потому, что я не несу за вас ответственности. Мы всего лишь друзья, всего лишь знакомые.

— Так-то оно так…

— Да, так и есть. Поэтому, пусть иногда тебе и кажется, что мать пристает по пустякам, все равно, пожалуйста, не называй ее старухой, договорились?

Момоко захохотала.

— Хорошо, я подумаю. Кстати, Мисао постоянно задавалась вопросом — что вы за человек? Какая вы дома, в своей личной жизни? Ну, например, ругаете ли свою дочь?

— Случается, что ругаю. И по попе шлепаю.

— Это вообще в характере Мисао — ее ужасно волнует, как она выглядит со стороны, что о ней думают окружающие. Разумеется, не без причины. Поэтому она всегда испытывала интерес к другим людям. Но никогда не пыталась узнать человека, общаясь с ним лично, а, так сказать, прощупывала издалека…

Тут вдруг Момоко громко воскликнула.

— Что случилось?

— Скажите, госпожа Сингёдзи, а у вас есть любовник?

Эцуко обомлела.

— Что?!

— Мисао говорила мне, что у вас умер муж. А любовник? Есть мужчина, с которым вы встречаетесь?

— Что за странный вопрос?

— Не обижайтесь, — заторопилась Момоко. — Просто как-то раз Мисао упомянула в разговоре, что ей кажется, у вас есть тайный любовник.

Эцуко была в недоумении. С тех пор как умер Тосиюки, она ни разу даже не прошла рядом с мужчиной по улице.

— У меня нет любовника, — сказал она твердо.

— Правда? Что же Мисао имела в виду?

Внезапно Эцуко вспомнила запись в дневнике — «Сингёдзи ♥». Не означало ли это — «любовник Сингёдзи»? Может быть, Мисао встретилась с человеком, назвавшимся ее любовником?

— Мисао сказала: «Как я рада, что госпожа Сингёдзи нашла свое счастье!» Но если любовника нет, говорить не о чем. Наверно, она что-то не так поняла.

В эту ночь Эцуко приснился сон. Сон про Мисао.

Мисао шагает рядом с Эцуко. Но дойдя до развилки, машет рукой: «Пока-пока!» Эцуко не хочет с ней разлучаться, но Мисао медленно уходит все дальше и дальше и, наконец, исчезает в тумане.

Мисао не одна. Кто-то идет немного впереди нее. Эцуко понимает, что этот кто-то — опасен, она хочет предупредить Мисао, но не может произнести ни звука. И сдвинуться она не может.

И тут раздается громкое тиканье часов. Безжалостный звук стрелки, отсчитывающей время. На этих часах циферблат перевернут, секундная стрелка — красная. Красная, как кровь. Если бы достать эти часы и повернуть время вспять, Эцуко смогла бы нагнать Мисао, но где они сейчас, эти часы, она не знает…

 

26

Часы лежали на ладони Мисао Каибары.

Здесь, в изоляции, время для нее остановилось. Если бы не эти часы, которые она купила в модном магазине, по подсказке Кирико, она бы не смогла провести грань между днем и ночью.

Сейчас на перевернутом циферблате стрелки показывали ноль часов двадцать минут. Мисао осторожно положила часы на столик возле кровати.

В теле тяжесть. Голова не работает, точно вместо мозга набита мокрыми опилками.

Сколько дней прошло с тех пор, как ее притащили сюда из «Ла Пансы»? Три дня? Четыре? Кажется, после «путешествия» она вернулась в бар ночью одиннадцатого августа. Около десяти… Нет, позже…

Первый, кого она увидела в баре, был Кадзуки Мурасита. Хозяин «Ла Пансы» обычно валялся пьяный, свернувшись в углу. Но в тот вечер он был трезв.

— Я смогла вернуться.

— Разумеется, все возвращаются.

— Но ты же говорил, что достигший седьмого уровня не может вернуться назад.

— Ты не достигла седьмого уровня.

— Почему? Я же сказала, что хочу седьмой уровень! Ты мне помешал? Обманул?

Мисао ткнула в свое правое предплечье.

— Тут же написано — седьмой уровень! Ты меня надул?

Заговорил Кадзуки. В его узких, точно вылинявших глазках, мелькнула тень страха:

— Это правда, что никто из тех, кто достиг седьмого уровня, не вернулся. Если дойдешь до седьмого уровня, считай, ты уже — не человек…

У Мисао кружилась голова и подкашивались ноги. Голова разламывалась. Она пошла отдохнуть в подсобную комнату Кадзуки. Заснула… Проснулась с пересохшим горлом… И тогда…

Она услышала вопль. Ужасный голос. Срывающийся на визг крик женщины.

«Прекратите! Прекратите! Что вы делаете! Прошу вас прекратите, прекратите!..»

Крик резко оборвался. В тот же миг в комнате внезапно погас свет и, замерцав, вновь зажегся.

Мисао охватила паника, она вскочила, чтобы выбежать вон. Но дверь была заперта.

От страха она обезумела, начала колотить в дверь кулаками, и тогда пришел Кадзуки.

Нет, Кадзуки был не один. С ним был другой человек, чуть старше его. Как только он увидел Мисао, его рот искривился. Он был в ярости. Казалось, вот-вот ударит Кадзуки.

— Придурок! Зачем ты ее сюда привел? Разве мы не договаривались?

Кадзуки схватил Мисао, прижал к себе и злобно выкрикнул:

— Не смей мне указывать! Эта девчонка особенная. Она моя!

Мисао попыталась вырваться из его рук. Никогда раньше он не называл ее «своей». Она его не любит. Он ей противен. Отпусти…

Борясь с ним, она потеряла сознание. А когда пришла в себя — эта комната.

Размером почти такая же, как ее комната дома. Стены и потолок — белые. Шторы тоже белые. И кровать — белая. Когда прижимаешься лицом к подушке, в нос ударяет запах лекарств.

Все понятно — больничная палата.

Приподнялась, опираясь на подушку. Голова побаливала. Не вся, а с правой стороны, где-то за ухом. Точно туда вонзили иглу.

Возле кровати — маленький столик, на нем лежит ее сумка. Открыв, заглянула внутрь и убедилась, что из нее ничего не пропало. Вот только одежда на ней была другая. Вместо красного платья — застиранная белая пижама. В тот момент, еще не понимая, что происходит, она первым делом начала искать глазами Кадзуки. Даже позвала его: «Господин Мурасита!» Не напрягаясь, вполголоса, но тотчас почувствовала себя обессилевшей.

Сколько ни кричи, никто не придет. Никто не отзовется. И нет кнопки экстренного вызова, как положено в больничной палате. Она попыталась спуститься с кровати.

В этот момент заметила, что левая рука не действует.

Не то чтобы совсем. Но точно онемела, точно скована параличом и не может делать быстрых движений. Ущипнула себя за локоть, но ничего не почувствовала. Кожа в этом месте стала толстой, как у слона.

От этого открытия ее забила дрожь. Что же произошло? Почему ее заперли? Что если онемение распространится по всему телу, и она полностью потеряет способность двигаться?

Завернув рукав пижамы, она посмотрела, нет ли на руке какого-нибудь повреждения. Ничего необычного. Только надпись, бывшая на правом предплечье, исчезла.

По поводу надписи Кадзуки сказал:

— Это надо, чтобы, если во время путешествия вдруг понадобится неотложная помощь, тебя доставили в указанную больницу.

Она сползла с кровати и уселась на полу, когда внезапно в дверь тихо постучали. Вошел человек, которого она видела перед тем, как потеряла сознание.

Не Кадзуки. Второй. Он был в белом халате, с аккуратно завязанным галстуком. Под полами халата — серые брюки.

— Проснулась?

Спросил, не болит ли у нее что-либо.

— Я врач, — сказал он, — не бойся.

Низкий, приятный голос.

Мужчина отвел Мисао на кровать, пощупал пульс, заглянул в зрачки, оттянув веко.

Мисао послушно легла на кровать, но спросила:

— Чем вы докажете, что вы врач?

— Я не лгу, — сказал тот, точно застигнутый врасплох.

— Не верю. Докажите.

Мужчина, опустив руки, смотрел на Мисао в замешательстве. Затем почесал мизинцем уголок рта.

— Не знаю, как и быть, — рассмеялся он. — На врачебной лицензии нет фотографии, поэтому показывать бессмысленно…

Мисао, плотно стиснув губы, смотрела на него в упор.

Наверно любой, очутившись в подобной ситуации, повел бы себя так же. В ней заговорил инстинкт самосохранения, она стала крайне подозрительной.

— Ну хорошо. Подожди немного.

Мужчина плавно развернулся и пошел прочь из комнаты. Открыл дверь, закрыл. Раздался щелчок. Запер на ключ. Мисао вновь стало страшно.

Мужчина не заставил себя долго ждать. В руках он держал маленькую рамку.

— Взял в приемной — мой диплом.

Мисао пробежала глазами диплом. Известный медицинский университет. Имя мужчины — Тацухико Сакаки. Если поступил сразу после школы и окончил в положенный срок, судя по дате диплома, ему должно быть сейчас сорок.

— Конечно, ты можешь сказать, что это недостаточно для доказательства, но ничего другого под рукой нет. Это не фальшивка и не украдено.

— Ладно, — сказала Мисао, возвращая диплом мужчине. — Значит, вас можно называть «доктор Сакаки».

— Да, а ты — Мисао Каибара, правильно?

Мисао кивнула.

— Какая у вас специальность?

— Чтобы было понятнее — психолог.

Заметив, что Мисао растерялась, доктор снисходительно улыбнулся. Слева во рту блеснула золотая коронка.

— Можно назвать иначе — врачеватель мозга и души. Сейчас для тебя это самое необходимое, не так ли? Здесь — моя клиника, ты — госпитализирована.

— Я — госпитализирована?

— Это необходимо, я принял такое решение.

— Почему?

— Тебе это должно быть известно лучше, чем кому-либо другому.

Мисао потупилась. Рядом с кроватью был стул, но врач, не присаживаясь, продолжал стоять, глядя на нее сверху вниз. Если его целью было показать, на чьей стороне сила, он в этом преуспел.

Мисао понимала, на что намекает доктор Сакаки — на ее «путешествие».

— Это очень опасная вещь, — сказал доктор рассудительным тоном. — Не знаю, чем тебе заморочил голову Кадзуки, но это было очень опасно. Понимаешь?

— Господин Мурасита сказал, что это совсем не опасно.

— Он — лжец.

Сказано было безапелляционно. Мисао не нашлась, что ответить.

— Вы его друг?

— Нет. Он — младший брат моей жены. Родственник. Стыжусь об этом говорить.

Мисао вновь сжала губы. О чем спросить? С чего начать разговор?

Не поднимая головы, пробормотала:

— Я раскаиваюсь, мне кажется, я совершила ужасную глупость.

Доктор придвинул стул и сел, как бы показывая, что теперь можно побеседовать. У нее вырвался вздох, похожий на стон, она подняла голову.

— Тебе необходимо некоторое время полежать в клинике, чтобы организм полностью очистился от препарата. И отдохнуть не помешает. Понятно?

Мисао с готовностью кивнула.

— Я сделаю все, что в моих силах, все будет хорошо, ты вернешься в прежнее состояние. Единственное, что меня волнует, — твоя семья. Кадзуки уверяет, что твои родители вряд ли будут сильно беспокоиться по поводу твоего отсутствия, это правда?

— Не знаю. Но… доктор, какой сейчас день?

— Двенадцатое августа, воскресенье. Два часа дня.

Мисао посмотрела в сторону окна. Белые жалюзи были плотно сомкнуты. Ни один луч с улицы не проникал внутрь.

— Я убежала из дома ночью восьмого августа. Значит, прошло четыре дня. Даже мои родители в конце концов начнут беспокоиться, почему меня так долго нет дома. Но зная свою маманю, думаю, она не станет обращаться в полицию.

— Что же нам делать? — доктор скрестил длинные ноги.

Между брюками и тонкими, как чулки, носками мелькнула бледная кожа. Этот доктор, подумала Мисао, так занят на работе, что не остается времени на отдых и занятия спортом. И лицо у него осунувшееся, и осанка не слишком хорошая. Отец, вернувшись из командировки, часто сидит точно также, ссутулившись. Как будто всем своим видом говорит, что валится с ног от усталости.

— Может быть, позвонить домой и рассказать?

— Другими словами, ты хочешь рассказать все как есть?

Доктор сдвинул брови.

— Только не это, — замотала Мисао головой.

— Будут ругать?

— Да, но на это мне, честно говоря, наплевать. Обидно, что вся их злоба от того, что они не способны меня понять.

Бесполезно объяснять, почему она отправилась в «путешествие», родители останутся глухи. Пусть бы орали сколько влезет, лишь бы поняли.

Но они будут в ярости только потому, что, с их точки зрения, Мисао совершила неразумный поступок.

— Тогда придется соврать?

Мисао подняла глаза на доктора. Если она во всем признается родителям, вряд ли она когда-либо еще увидит его золотую коронку.

— Вас тоже больше устроит, если они не узнают правды?

Доктор молчал. Плотно сжал пересохшие губы.

— Ведь так? Ведь это «путешествие» противозаконно, да?

— Разумеется.

— Это вы были в «Ла Пансе», да?

— Да.

— Я слышала вопль. Что это было?

Доктор молчал.

— Мне лучше не знать?

Доктор кивнул.

— Она ваша пациентка? Как и я?

После некоторой паузы, он вновь кивнул.

Мисао едва заметно улыбнулась.

— Хорошо, я совру. Дайте мне телефон. Я что-нибудь наплету.

Доктор не возражал.

— Только одно условие — позвонишь ночью. Днем…

— Не хотите, чтобы здесь об этом стало известно?

Мисао угадала его мысль, но ни один мускул на лице доктора не дрогнул.

— Да.

— Понятно. — Мисао поморщилась: — Доктор…

— Что?

— У меня что-то странное с левой рукой. Как будто онемела.

Доктор Сакаки поднял глаза.

— Почему ты сразу не сказала?

Он подробно расспросил Мисао о ее самочувствии, взял в свою руку ее левую ладонь, резко сжал, затем достал из кармана халата шариковую ручку и попытался вложить в ее пальцы. Задумался, хмурясь.

— Ничего не могу сказать без более детального обследования. Начнем с завтрашнего дня. Сегодня нет специалиста, чтобы сделать рентген.

Доктор ушел, оставив Мисао одну. Вновь послышался щелчок замка. Приблизившись, дернула за ручку, но дверь не шелохнулась. Изолировали! — подумала она.

И все же она была относительно спокойна. Возможно, выдавала желаемое за действительное, но, по первому ощущению, доктор Сакаки не был плохим человеком. Может быть, ему удастся уладить последствия ее «путешествия»?..

Мисао смутно помнила три дня «путешествия», начавшегося с того, что ее сознание стало пустым, словно чистый лист. Но Кадзуки предупредил ее, что так и должно быть.

Единственное, что она знала: в конце концов вновь предстоит вернуться в ту, которая носит имя Мисао Каибара.

Как заранее договаривались, во время «путешествия» Кадзуки постоянно был рядом с ней. Они всюду ходили вдвоем, все делали вместе. Не было страха, напротив, она испытывала необыкновенную легкость. Если все «путешествия» проходят так же, ничего удивительного в том, что от желающих нет отбоя.

Но каждый, кто решается на такое, ненавидит себя…

Остаток дня двенадцатого августа она провела, лежа в постели. Левая рука оставалась парализованной, но головная боль прошла и настроение улучшилось. Один лишь раз она приблизилась к окну и сквозь щель в жалюзи выглянула на улицу. Раздвинуть шире, чем на пять сантиметров, не получилось, поэтому увидела она не слишком много. Выложенную бетонными плитами автостоянку. Нестерпимо захотелось вдохнуть свежего воздуха, попыталась открыть окно. Но нигде не было запора. И ручка отсутствовала. Окно заделано намертво. Хуже того, оно было не из стекла, а из армированного пластика. Так что разбить тоже невозможно.

Около девяти вошла медсестра. Невысокого роста, лет пятидесяти. Она принесла еду. Еда больше напоминала домашнюю, чем больничную. Мисао была голодна, поэтому съела все подчистую.

Когда медсестра пришла за посудой, пожаловалась, что скучно, и попросила принести хотя бы какой-нибудь журнал.

Но сестра отмахнулась:

— Вам что, не достаточно потрясения, которое вы пережили? Теперь можно немного и поскучать.

— Но, послушайте… Откуда вам известно, почему я здесь?

Сестра на ее вопрос не ответила. Проверила жалюзи на окне, отрегулировала кондиционер, после чего сказала:

— Не говорите лишнего, молчите. Иначе вам отсюда не выйти.

Холодный голос, холодные глаза. Как будто она имела дело не с пациентом, а с арестантом. Когда медсестра ушла, Мисао почувствовала облегчение.

В десять вновь пришел доктор Сакаки, на этот раз с медсестрой. Они вывели ее в коридор. В узком лифте спустились на первый этаж. Так она узнала, что ее палата находится на четвертом этаже.

Домой она звонила из приемной доктора. Она солгала матери, сказав, что устроилась на работу в ресторане в Иокогаме, в котором однажды проходила собеседование. Она не назвала ресторан, но мать без труда поверила. Впрочем, может и потому, что медсестра внесла свою лепту, выступив в роли матери подруги.

Когда ее вели обратно на четвертый этаж, дверь в регистратуру была приоткрыта, и она успела заглянуть внутрь. Аккуратно прибранные столы, сейф, яркие разноцветные папки. Она успокоилась. Этот вид был таким привычным, совсем как в регистратуре ее районного врача.

Доктор довел ее до палаты. Он уже хотел уйти, когда Мисао, собравшись с духом, попросила:

— Пожалуйста, не запирайте. Я никуда не убегу. Окно не открывается, я не смогу уснуть, думая, что не выберусь отсюда в случае пожара.

— Я не могу оставить дверь незапертой.

— Почему?

— Опасно, вот и все.

— Я представляю опасность, или вы хотите сказать, что сюда может зайти кто-то, представляющий опасность для меня?

Пожевав губами, доктор сказал:

— Второе.

— Тогда оставьте мне ключ. У вас же есть дубликат? Я не буду им пользоваться. Пожалуйста! Только чтоб было спокойнее.

Доктор немного заколебался, но в конце концов достал из кармана связку ключей, отделил один и протянул Мисао.

— Я его спрячу. Хорошо? Чтобы никто не узнал.

Мисао сунула ключ под подушку. Прилегла и тотчас провалилась в сон.

Но мирный сон продолжался не долго. За дверью послышались голоса, как будто кто-то спорил.

Она выглянула из-под одеяла, чтобы узнать, что происходит, и в тот же момент дверь распахнулась. Зажегся свет, Мисао сощурила глаза.

— Эта?

Голос не принадлежал ни доктору Сакаки, ни медсестре, ни Кадзуки.

На пороге, вальяжно подбоченившись, стоял низкорослый, коренастый человек. Старше ее отца. Взгляд пронзительный, губы спесиво поджаты. Одет в костюм, но пиджак расстегнут и виден ремень с большой пряжкой.

Доктор Сакаки находился прямо у него за спиной и держал его за руку. Видимо, спор происходил между ними. Мисао приподнялась.

— Прошу вас, профессор, прекратите! — возбужденно говорил Сакаки. Веки его дергались.

— Да отстань ты, не буду я ее трогать. Только взгляну на мордашку, — сказал тот, которого только что назвали профессором. — Ну разве не красотка, а?

Вид этого человека напомнил Мисао неприятный случай двухлетней давности. В тот день к ним в гости пришел босс ее отца, и они распивали до поздней ночи.

Он с самого начала произвел на нее отталкивающее впечатление. Поздоровавшись ради приличия, она сразу же ушла к себе в комнату на втором этаже.

Но когда спускалась в туалет, как назло, столкнулась с ним лицом к лицу. Он как раз выходил из туалета, и был так пьян, что едва держался на ногах. Молния на ширинке была наполовину расстегнута. Мисао отвернулась.

Он качнулся в ее сторону, обдавая перегаром. Мисао хотела бежать, но он прижал ее к стенке. Босс отца обнял ее и, едва не касаясь щеки слюнявыми губами, сказал заплетающимся языком:

— Шикарная девка… Даже не верится, что у замухрышки Каибары такая дочь!

И вдруг облапил ее грудь. Она попыталась вырваться, но он вцепился с такой силой, что она не могла пошевелиться. И кричать не могла.

— Я тебе не нравлюсь? А? Не говори так. Я большой человек. Надо уважать старших!

Прижался к ее животу.

Тогда она закричала. И продолжала вопить, даже когда родители выбежали в коридор. Босс тотчас оставил ее и небрежно бросил:

— Ничего, просто перепил — на ногах не держусь. Вот, столкнулся с вашей дочуркой.

Но она не могла забыть, как, прежде чем вернуться в гостиную, он смерил ее оценивающим взглядом, точно облизал с головы до пят.

Ее до сих пор подташнивало при этом воспоминании. И она сразу почувствовала, что человек, стоящий в дверном проеме, одного поля ягода с тем боссом. Мужчина, который, глядя на женщину, мысленно раздевает ее.

Коротышка не спеша разглядывал ее. К смуглому лицу точно прилипла хитрая ухмылка. Она подумала, что, если ей под угрозой смерти прикажут переспать с ним, она откусит ему язык.

— А ты ловкач, Сакаки. Эта девочка в твоем вкусе, — сказал он развязно. — Не болтай, что ты ее лечишь… Знай свое место и не путайся под ногами!

Он все ближе подходил к кровати. За ним по пятам следовала медсестра, как будто составляя с ним одно целое. В руках она держала серебряный поднос. На подносе — шприц и маленькая ампула.

Мисао рванулась в сторону. Но опоздала на миг.

Коротышка схватил ее с неожиданной для такого тщедушного тела силой. Очевидно, лишать человека свободы было ему не в новинку. Пока он прижимал Мисао к кровати, медсестра вонзила шприц в ампулу и набрала прозрачную жидкость.

— В этом нет необходимости! — доктор Сакаки схватил его за руку. Но коротышка взглянул на него с такой злобой, что тот тотчас разжал пальцы.

— Молчи и делай как я говорю. Что, если произойдет осечка?

Доктор Сакаки поник и отступил.

Теперь уже медсестра держала Мисао. Низкорослый поднес шприц к правой руке. Мисао заплакала, но игла безжалостно вошла под кожу.

Бросив пустой шприц на поднос, коротышка сказал:

— Пока все не уладится, лучше колоть снотворное. «Фанбитана» у нас прорва, так что нет проблем, — он скосил глаза на доктора Сакаки. — Можешь с ней пока позабавиться, только чтоб никто не знал. Мидори я тебя не выдам, так что не стесняйся.

После этого он в сопровождении медсестры покинул палату.

— Кто это? — спросила Мисао дрожа.

— Профессор Мурасита, — сказал Сакаки дрожащим голосом. Но в отличие от нее, он дрожал от ярости…

Нет. Он, очевидно, тоже боялся профессора.

— Врач?

— Да, — кивнул Сакаки, вытирая ладонью лоб. — Прости, что напугали тебя. Больше такого не повторится.

— Он тоже врач?

— Да.

— Что значит — «если произойдет осечка»?

Сакаки не ответил.

— Кто такая Мидори?

— Моя жена, — сказал Сакаки, отводя глаза. — А профессор… профессор Мурасита — мой тесть.

Он взялся за ручку двери.

— Спокойной ночи. Честное слово, тебе не о чем беспокоиться.

Мисао не поверила. Широко раскрытыми глазами она смотрела на доктора Сакаки. Точно собравшись с духом, он повернулся к ней, вновь подошел к кровати, положил руку поверх одеяла и быстро зашептал:

— Верь мне. Я на твоей стороне. Потерпи здесь совсем немного, всего несколько дней.

Не дожидаясь ответа, он вышел.

Оставшись в темноте, Мисао замотала головой.

Не хочу! Не хочу! Не хочу здесь находиться!

Под воздействием снотворного, поле зрения начало сужаться, голова закружилась. Нет, нельзя засыпать!

Спустившись с кровати, схватив сумку, открыв ключом дверь, вышла из палаты. Двинулась крадучись по коридору, белеющему в темноте. Несколько раз по пути, пошатнувшись, вынуждена была опереться рукой о стену.

Спустилась в лифте на нижний этаж. Никого. Босым ногам было холодно на линолеуме. Белые стены медленно вращались.

Не зная планировки, она хваталась за все, что попадалось под руку — двери, окна. Но все было заперто. Наружу не выйти.

Она вся вспотела, по щекам текли слезы. Схватившись руками за воротник пижамы, она смотрела по сторонам. Что делать? Как быть?

Закружилась голова, ноги подкосились. Присев, оперлась руками о пол.

Телефон. Позвонить по телефону. Позвать на помощь. Сообщить, где я нахожусь.

Дверь приемной была заперта. Она стала продвигаться ползком в сторону регистратуры. Дверь оказалась открытой, но она никак не могла нашарить выключатель. Как тонущий, ищущий, за что ухватиться, она махала руками, пока не ударилась об угол стола. От резкой боли на мгновение прояснилось сознание. На столе — телефонный аппарат.

Спасите! Спасите! Это все, о чем она могла думать. Но кому? Кому?

Почти бессознательно набрала домашний номер Сингёдзи. Когда послышались длинные гудки, потолок закружился, она упала на пол.

Голос Эцуко. В каком-то полусне Мисао отчаянно взмолилась о помощи:

— Госпожа Сингёдзи — спасите!

Эцуко отозвалась. Это ее голос. Но Мисао уже не могла говорить. Последнее, что она помнила — в комнате зажегся свет, приблизились ноги в тапочках, из рук вырвали трубку. И крик медсестры:

— Наглая девка!..

И вот теперь Мисао полностью изолирована в палате. Ключ отобрали. Бежать невозможно. Доктор Сакаки не показывается, наверняка обнаружилось, что это он передал ей ключ. Что если и его профессор Мурасита посадил под арест?..

Медсестра приходит только для того, чтобы сделать очередную инъекцию. Всегда одна. Поскольку она вкалывает новую дозу прежде, чем успело закончиться действие старой, Мисао постоянно пребывает в состоянии полузабытья, точно пьяная. Даже в минуты наибольшей ясности ей приходится собирать все силы, чтобы добраться до туалета. Она утратила всякую способность сопротивляться. Чувство времени потеряно.

Кое-как спустившись с кровати, она, борясь с головокружением, выглянула в окно. Но непослушные, онемевшие пальцы не могли толком раздвинуть жалюзи. Они вновь и вновь плотно захлопывались. Как затвор фотоаппарата.

Наконец удалось взглянуть через узкую щелочку. Ей показалось, что кто-то был внизу, на автостоянке. Но даже если бы она закричала, ее бы не услышали, к тому же ноги уже не держали.

Остается, прижавшись головой к подушке, смотреть не отрываясь на часы, утешаясь тем, что время все-таки не стоит на месте. Продолжается действие укола, сделанного почти два часа назад. День проходит. Но какой? Сколько дней прошло с тех пор, как сделали первый укол? Один? Два?

Хочется спать. Невыносимо хочется спать. Если уснуть, можно ни о чем не думать…

И вдруг послышался стук в дверь.

Тихий, точно приглушенный. Не кулаком, скорее всего — ладонью. Едва стук умолк, под дверью мелькнул свет фонарика.

Мисао слышала, видела, но не могла пошевелиться. Дрожь била так, что стало трудно дышать, но тело оставалось вялым, оцепеневшим.

Под дверью что-то проскользнуло с легким шелестом.

Вновь замелькал свет фонарика. Точно сигнал — посмотри.

Свет погас. Она напрягла слух, показалось, что шаги удаляются.

Спуститься с кровати смогла не сразу. Всю трясло. Невзначай оперлась на парализованную руку и повалилась ничком на подушку. В сравнении с тем, что было, когда она впервые проснулась в этой палате, онемение заметно усилилось.

Почти ползком добралась до двери. На полу лежал листок бумаги, судя по неровному краю — вырван из блокнота.

Крупно написанные буквы разбегались, точно детские каракули.

«Тебе делают инъекции сильнодействующего транквилизатора «фанбитан». После выведения из организма он не дает побочного эффекта, но при больших дозах оказывает негативное воздействие на сердце. Я тайком подменил предназначенные тебе ампулы на физиологический раствор. Медсестра не знает. С завтрашнего дня после инъекций притворяйся, что у тебя кружится голова, как от «фанбитана». Если сделаешь все как надо, никто не догадается. Записку по прочтении разорви и спусти в туалет».

Чуть ниже приписано:

«Прости, что втянул тебя в это дело. Обещаю сделать все, чтобы ты как можно быстрее вернулась домой».

Прочитав записку, Мисао невольно посмотрела в сторону двери. Непроницаемая, белая стена, вставшая между ней и реальностью.

Потребовались невероятные усилия, чтобы выполнить указания и разорвать записку. Отказавшись от попыток совладать с левой рукой, она в конце концов разжевала бумагу и спустила в унитаз.

Нет сомнения — это послание от доктора Сакаки. Он тоже боится профессора. И тем не менее хочет помочь.

Собрав все силы, дотащилась до кровати, легла и закрыла глаза.

Спать. Сон — это отдых. Освободившись от лекарства, она вновь сможет размышлять.

И тогда обязательно что-нибудь придумает. А пока копить силы…