Когда история приподнимает завесу, чтобы показать нам одну из самых поразительных трагедий в жизни народов — завоевание высшей цивилизации низшей, — то наш интерес естественно сосредоточивается на личностях, приводящих в исполнение приговор судьбы. Но великая историческая картина, в которой Константин Палеолог так благородно олицетворял древнюю, высококультурную империю, падающую с честью, а великий завоеватель Магомет II — являлся типом своего дикого, грубого, однако, энергичного и глубоко религиозного племени, — такие картины еще более выигрывают, если припомнить, что они окружены были обстановкой дивной красоты, какова природа Босфора.

Мы желали бы изобразить перед читателями чудную картину холмов и долин, озаренных солнцем просек и тенистых бухт, небес и моря, восхищавших всех, кто только видел их. Еще более желали бы мы представить глазам читателей истинную картину Константинополя, той политической и общественной жизни, которая развертывалась в его стенах еще накануне его геройской обороны и окончательного падения. Хотя красоты Босфора являются неистощимым источником вдохновения для художников, однако, рисунки и описания жизни и окрестностей Константинополя в половине XV века чрезвычайно редки.

Мы имеем, впрочем, «вид города Константинополя с птичьего полета 1422 года» и план города 1493 г.

Вид Константинополя с птичьего полета был сделан флорентинским инженером Христофором Буондельмонти. С него имеется три копии — одна в Ватикане, одна в Венеции, опубликованная г. Сатасом, и третья в Париже, напечатанная в 1711 году некиим Бандури.

По словам Критобула, греческого биографа Магомета II, султан, некоторое время спустя после завоевания Константинополя, поручил знаменитому греческому географу Георгиосу Амируцесу из Требизонда, составить для него карты различных стран света. Считают, что Амируцес в то же время составил большую карту города Константинополе. Полагают также, что Джентиле Беллини, проведший некоторое время в серале, пока писал портрет с султана Сулеймана, привез с собой в Венецию копию с этого плана. С этой копии снято было еще несколько копий и напечатана карта в различных изданиях в течение XVI века.

Весьма вероятно, что между городом Константинополем во время завоевания его турками в 1453 году и между городом в том виде, как он изображен на плане 1422 года, — почти не было существенной разницы. Все средства византийских императоров с 1420 до 1453 года главным образом употреблялись на ремонт и укрепление городских стен. На некоторых камнях, взятых со стен, когда разрушены были ворота Харсиас, и теперь хранящихся в константинопольском арсенале, найдены надписи, гласящие, что император Иоанн Палеолог обновил все укрепления города. Эти работы были предприняты после осады города Мурадом II в 1432 г. На одном из камней под именем императора видно имя Мануила Тагариса (также Палеолога), — думают, что он был главным инженером, которому поручен был ремонт. Георгий Бранкевич, сербский государь, друг и союзник императоров, перестроил в 1448 году две башни на стенах Константинополя, — одну по стене, идущей вдоль Мраморного моря, у ворот, называемых в настоящее время Кум-Капу, а другую на стене вдоль Золотого Рога. Все эти работы, однако, не произвели никакого существенного изменения в главных очертаниях и общем характере укреплений и самого города в том виде, каким он был, когда Буондельмонти набрасывал свой план, и каким он остался, по всей вероятности, во время осады 1453 г.

Не менее интересно заглянуть во внутреннюю жизнь древней столицы, накануне ее падения. К счастью, мы можем удовлетворить это желание, по крайней мере, до известной степени. Бертрандон де ла Брокьер провел некоторое время в Константинополе в 1433 году и написал о всем, что там видел.

Вот картина Константинополя в том виде, как он наблюдал его, в январе 1433 года:

«Мы прибыли в Скутари, город, лежащий на проливах, напротив Перы. Турки стерегут это место и взимают пошлину со всех проезжающих. Мои спутники и я переправились на двух греческих судах. Владельцы моей лодки приняли меня за турка и показывали мне всевозможные почести; но по высадке, когда они увидали, что я оставляю свою лошадь у ворот Перы и когда они осведомились у одного генуэзского купца, — к кому у меня рекомендательные письма, они заподозрили, что я христианин. Двое из моряков поджидали меня у ворот, и когда я вернулся за лошадью, они потребовали у меня свыше той платы, насчет которой я условился за проезд. Кажется, они способны были бы побить меня, если бы смели, но у меня был меч, а живущий поблизости генуэзец башмачник выразил готовность придти мне на помощь, так что они принуждены были ретироваться. Упоминаю об этом в виде предостережения путешественникам, которые, как и я, могут иметь дело с греками. Все те, с кем мне приходилось входить в сношения, делали меня все более и более подозрительным, и я находил больше честности в турках. Эти греки не любят христиан Римской церкви и подчинение их этой церкви, вероятно, более вынуждено личными интересами, чем искренностью.

Пера — большой город, населенный греками, евреями и генуэзцами. Последние властвуют в нем под предводительством герцога Миланского, именующего себя «властелином Перы». Оживленная торговля ведется с турками. Турки пользуются странной привилегией, — если убежит от них один из рабов и найдет убежище в Пере, его обязаны немедленно выдать.

Я встретил в Пере посланника герцога Миланского, — некоего Бенедикто де Фурлино. Герцог, нуждаясь в поддержке императора Сигизмунда против венецианцев, и видя, что Сигизмунд с своей стороны занят обороной своего царства Венгрии против турок, — отправил к Амурату посольство с целью вести переговоры о мире между обоими государствами. Синьор Бенедикто, в честь герцога Бургундского, оказал им самый любезный прием. Он даже сказал мне, что с целью нанести вред венецианцам, он содействовал тому, что они лишились Салоник, взятых у них турками, и в этом он несомненно поступил дурно, ибо с тех пор мы видим, как многие города отрекались от Иисуса Христа и принимали магометанскую веру.

Два дня спустя по приезде в Перу, я переправился через гавань в Константинополь, желая осмотреть город. Он велик и обширен и имеет форму треугольника; одна сторона граничит с проливом св. Георгия, другая обращена на юг вдоль бухты и тянется до Галлиполи, а третья — северная сторона — есть сам порт. Говорят, существует всего три больших города на земле и в каждом по семи холмов — это Рим, Константинополь и Антиохия. Рим, мне кажется, обширнее Константинополя и гуще населен.

Окружность города Константинополя определяют в восемнадцать миль; треть этого протяжения обращена к суше, на запад. Он хорошо огражден стенами, особенно со стороны суши. Это пространство, определяемое в шесть миль от одного угла до другого, снабжено также глубоким рвом, за исключением протяжения около двухсот шагов у одной из его оконечностей, близ Влахерны. Уверяют, что туркам не удалась их попытка овладеть городом в этом слабом пункте. В пятнадцати или двадцати шагах впереди рва находится прочная, высокая стена. На одной из оконечностей этой линии были прежде красивые дворцы, также укрепленные, если судить по их теперешним развалинам.

Константинополь состоит из нескольких отдельных частей, так что в нем находится много открытых пространств, более обширных, нежели застроенные. Самые крупные суда могут бросать якорь под его стенами, как и в Пере. Кроме того, он имеет маленькую внутреннюю гавань, где помещается три-четыре корабля. Она лежит к югу от ворот, где виднеется курган из костей христиан, которые после завоевания Иерусалима и Акры Годфридом Булонским, возвращались домой через эти проливы. Когда греки перевезли крестоносцев, они завели их в это уединенное место и там перебили всех… Но это старая история, и я знаю о ней не более того, что мне рассказывали.

В городе много красивых церквей, но главный и самый замечательный храм св. Софии, где проживает патриарх с другими каноническими чинами. Этот храм имеет круглую форму и состоит из трех частей: подземной, другой над землею и третьей, лежащей над последней. В прежнее время он окружался монастырями и имел, как говорят, три мили в окружности. Теперь же он имеет не столь значительное протяжение и при нем состоит всего три монастыря; все они выложены и вымощены белыми мраморными плитами и украшены разноцветными колоннами. Ворота, замечательные по своей ширине и высоте, сплошь из меди. В этой церкви хранятся, как мне рассказывали, одна из одежд Спасителя, конец копья, которым был прободен Его бок, губка, в которой Ему подавали пить, и тростник, вложенный в Его руки. Могу только засвидетельствовать, что за хорами мне показывали решетку, на которой поджаривали св. Лаврентия, и большой камень в виде бассейна, где, говорят, Авраам подавал пищу ангелам, когда они собирались разорять Содом и Гоморру.

Мне было очень любопытно видеть, как греки совершают богослужение, и я нарочно отправился в церковь св. Софии в тот день, когда служил патриарх. Присутствовал сам император Иоанн Палеолог со своей супругой Марией Комнен дочерью Алексея Комнена, императора Требизондского со своей матерью и братом, Димитрием деспотом Морей. Представлена была мистерия о трех юношах, ввергнутых Навуходоносором в печь огненную.

Молодая императрица показалась мне очень красивой, и я пожелал взглянуть на нее поближе. Мне хотелось также видеть, как она ездит верхом, ибо она приехала в церковь на лошади, в сопровождении всего двух дам, троих пожилых господ и троих людей из разряда тех, кому турки обыкновенно поручают охранять своих жен. Выйдя из храма св. Софии, императрица отправилась в соседний дом обедать, что заставило меня прождать, покуда она вернется в свой дворец, и следовательно провести целый день без еды и питья.

Наконец она появилась. Подставили скамейку к ее лошади, которая была великолепна и украшена роскошным седлом. Когда она взобралась на скамью, один из стариков взял длинный плащ, и зайдя по ту сторону лошади, держал его развернутым, как только мог выше, — в это время она вдела ногу в стремя и села на лошадь по-мужски.

Тогда старик накинул плащ ей на плечи и ей подали одну из тех высоких остроконечных шляп, столь употребительных в Греции; на одной стороне шляпа была украшена тремя золотыми перьями и очень шла ей к лицу. Я подошел так близко, что мне приказали попятиться, поэтому я мог любоваться общим видом.

В ушах ее были широкие, плоские серьги, усыпанные драгоценными каменьями, в особенности рубинами. Она казалась молодой и красивой, еще лучше чем в храме, и я нашел бы ее безукоризненной, не будь лицо ее расписано, в чем она даже не нуждалась. Дамы, сопровождавшие ее, также сели верхом на коней; обе были красивы и одеты в такие же плащи и шляпы, как у императрицы. Все общество вернулось во дворец Блакерн.

Против храма св. Софии находится обширная квадратная площадь, обнесенная стенами, где в древние времена происходили игры. Я видел брата императора, деспота Морей, упражнявшегося там вместе с двумя десятками других всадников. У каждого было по луку, и они скакали в загороженном месте, бросая перед собой свои шапки; проезжая мимо, они стреляли в них, и кому удавалось пронзить свою шапку стрелою, тот считался наиболее ловким. Это упражнение они заимствовали от турок и более всего старались изловчиться в нем.

По сю сторону, возле угла, расположен храм св. Георгия, имеющий башню на самом узком месте пролива, против Азиатской Турции. По ту сторону, к западу, высится большая квадратная колонна, вся испещренная надписями, с конной бронзовой статуей Константина на вершине. В левой руке он держит скипетр, а правую простирает к Азиатской Турции и к дороге в Иерусалим, как бы показывая этим, что вся эта область под его господством. Возле этой колонны находится еще три, поставленные в ряд и высеченные каждая из цельного камня. Здесь же стояли и три вызолоченных копя, которые ныне в Венеции.

В красивой церкви Пантеократора, занятой греческими монахами, мне показывали разноцветную плиту, приготовленную Никодимом для своей могилы и на которую он положил тело Спасителя, вынув Его из пещеры. В это время Пресвятая Дева плакала над Телом, и Ее слезы падали на камень, где они видны до сих пор. Сперва я принял их за капли воска и затем нагнулся, чтобы посмотреть на них горизонтально, против света, и они показались мне словно каплями застывшей воды. Это многие видели, точно так же, как и я. В том же храме находятся могилы Константина и матери его, св. Елены, приподнятые на 8 футов над уровнем земли, в виде колонны; вершины их оканчиваются острием и обрезаны с четырех сторон, как алмаз. Говорят, что в те времена, когда венецианцы обладали Константинополем, они вырыли тело св. Елены из могилы и перенесли в Венецию, где оно хранится до сих пор. Рассказывают, будто они пробовали сделать то же самое с телом Константина, но им не удалось. Это весьма вероятно, ибо до сих пор видны две сломанные части гробницы, там, где венецианцы делали свою попытку. Гробницы обе из красной яшмы.

В храме св. Апостолов показывают разбитую колонну, к которой был привязан Спаситель в то время, как Его били, по повелению Пилата. Этот обломок, приблизительно вышиной около роста человеческого, из такого же камня, как две колонны, виденные мною в Риме и Иерусалиме, только эта выше обеих других, взятых вместе. В этой же церкви хранится множество святых мощей в деревянных раках и всякий, кто пожелает, может видеть их. У одного из святых была отсечена голова и к его туловищу приставлена голова другого святого. Впрочем греки не питают такого благоговения к святым мощам и реликвиям, какое питаем мы. То же самое замечается и по отношению к камню Никодима и к столбу Спасителя; последний просто огорожен досками и поставлен у одной из колонн главного входа в церковь.

В числе множества прекрасных церквей, упомяну лишь о той, которая зовется Блакерн, вследствие того, что находится близ императорского дворца того же имени. Эта церковь хотя невелика, но имеет несколько ценных картин и вымощена мраморными плитами. Не сомневаюсь, что найдутся в Константинополе еще другие замечательные храмы, но я не имел возможности посетить их всех. Латинские купцы имеют церковь напротив прохода в Перу, и там ежедневно служится месса по римскому обычаю. Много есть купцов всех наций в этом городе, но могущественнее всех — венецианцы; у них свой особый управляющий их делами, независимо от императора и его министров. Этой привилегией они пользовались очень долгое время. Говорили даже, что они при помощи своих галер дважды спасали город от турок, но с своей стороны я полагаю, что они щадили город больше ради содержащихся в нем святых мощей, нежели по какой-нибудь другой причине. Турки также имеют должностное лицо, надзирающее за их торговлей и которое, подобно венецианскому старосте, независимо от императора. Этот государь вероятно находится в большом подчинении у турок, так как платит им дань в 10 000 дукатов ежегодно. А эта сумма считается только для одного Константинополя, ибо вне этого города он ничего не имеет кроме крепости, лежащей милях в трех к северу, да небольшого городка Салубри, в Греции.

Я жил с одним каталонским купцом и тот рассказал одному из дворцовых офицеров, что я принадлежу к свите герцога Бургундского; тогда император приказал спросить меня, правда ли, что герцог захватил Орлеанскую деву, чему греки не хотели даже верить. Я рассказал им по правде все, что случилось, и они были очень удивлены.

Купцы уведомили меня, что в праздник Сретения Господня будет совершено торжественное богослужение, и повели меня в церковь. Император сидел в конце храма на подушке, а императрица смотрела на церемонию из верхнего окна. Придворное духовенство, служившее обедню, было своеобразно и богато одето; оно пело службу наизусть.

Несколько дней спустя меня пригласили на празднество бракосочетания одного из родственников императора! Там был турнир, по обычаю этой страны, показавшийся мне очень странным. В середине площади был вбит большой шест, к которому была прикреплена доска, в три фута шириной и в пять футов вышиной. Сорок всадников подъехали к этому месту, не имея иного оружия, кроме короткой палки. Сперва они забавлялись тем, что преследовали друг друга; эта потеха продолжалась с полчаса. Затем принесли 60 или 80 прутьев из бузины. Жених первый взял один из прутьев и на всем скаку старался сломить его об доску; а так как прут дрожал в его руке, то он сломал его без труда: раздались радостные крики и заиграли музыкальные инструменты, подобные турецким накэрам. Другие всадники сломили свои прутья таким же образом. Затем, жених связал два из них. Тем окончилось празднество; все вернулись домой здравы и невредимы. Император с императрицей смотрели на зрелище из окна.

Я намеревался выехать из Константинополя с Бенедиктом Фурлино, послом от герцога Миланского, посланным к туркам. В свите его находились некто Иоанн Висконти и еще семеро дворян. При нем было десять коней, нагруженных багажом, ибо, путешествуя по Греции, необходимо возить с собой все нужное. Мы выехали из Константинополя 23 января 1433 года».

С этим очерком греческой столицы сопоставим описание султанского двора в Адрианополе и турок вообще, сделанное тем же Брокьером. Французскому рыцарю пришлось дважды проезжать по всей Македонии, так как случилось, что султан Мурат II находился в то время в Лариссе, в Фессалии. Картина, изображенная Брокьером в его дневнике, крайне печальна. На всем протяжении от Бургаса на Черном море до Иениге-Базара, страна была покрыта развалинами городов и замков; большинство селений оказались пустынными и заброшенными. Это было после того, как волна турецкого нашествия пронеслась по этой когда-то счастливой и густо населенной стране. Но предоставим самому французскому рыцарю продолжать рассказ:

«Мы не поехали в Лариссу, услыхав, что султан возвращается назад, и ждали его в селении Иениге-Базар, построенном его подданными. Когда султан путешествует, эскорт его состоит из четырех или пятисот коней; но так как он страстно любит охотиться с соколами, то большая часть его свиты состояла из сокольничих и ястребиных помытчиков, которых он очень ценит. Мне рассказывали, что он их держит при себе до двухсот человек. Одержимый этой страстью, он путешествует очень медленно, и эти дни составляют для него развлечений и удовольствие. В Иениге-Базар он вступил под проливным дождем, с пятнадцатью всего всадниками эскорта и дюжиной рабов-стрелков, шедших впереди. Одет он был в пунцовый бархатный камзол, отороченный соболем, а на голове его, как у большинства турок, красовалась пунцовая шапка. Чтобы предохранить себя от дождя, он накинул на свою одежду другую, вроде плаща, по моде той страны.

Он расположился в шатре, привезенном с собою, так как домов нигде нельзя найти, да и провизии также, кроме разве больших городов, и путешественники принуждены все таскать за собою. У султана было множество верблюдов и других вьючных животных. После полудня он вышел из своей палатки купаться, и я мог свободно рассмотреть его. Он был верхом, в тон же пунцовой одежде, и его сопровождали шесть пеших конвойных. Я слышал, как он говорил с приближенными, и голос его показался мне глубоким и басистым. Ему было в то время двадцать восемь или тридцать лет, и он уже был очень дороден.

Посол отправил одного из своих приближенных осведомиться, может ли султан принять его в аудиенции, и вместе с тем переслал ему привезенные с собою подарки. Он дал ответ, что теперь занят своими удовольствиями и не расположен слушать о делах; кроме того, его паши в отсутствии, и посол должен или дождаться их возвращения, или ехать обратно в Адрианополь. Синьор Бенедикт согласился на последнее предложение и поэтому вернулся в Кармиссин, откуда мы опять переправились через высокую гору и выбрались на дорогую проложенную между двух скал, и по которой течет река. Сильно укрепленный замок, называемый Колунг, построен на одной из скал, но теперь он в развалинах. Горы отчасти покрыты мхом и населены злым племенем головорезов.

Наконец прибыли мы в Траянополь, город, построенный императором Траяном; он очень обширен, лежит на берегу моря и реки Марицы; но теперь в нем мало жителей, так как он почти весь в развалинах.

К востоку от него высится гора, а к югу находится море. Одно из его купаний носит название Святых вод. Далее лежит Вира, древний замок, отчасти разоренный. Один грек рассказывал мне, что прежде при церкви состояло триста человек духовенства. Клир до сих пор существует, но турки превратили церковь в мечеть. Они также окружили замок значительным городом, где живут вместе с греками. Он расположен на горе, возле Марицы.

Покинув Виру, мы встретили наместника Греции (бейлер-бея Румелийского), за которым послал султан и который теперь вел с собою сто двадцать всадников, чтобы примкнуть к своему властелину. Он красивый мужчина, родом из Болгарии, был прежде рабом, но так как выказал способность здорово пить, то султан возвысил его на пост губернатора Греции, с доходом в 50 000 дукатов.

Нам пришлось прождать в Адрианополе одиннадцать дней. Наконец прибыл султан в первый день поста. Муфтий, заменяющий у них папу, выехал ему навстречу в сопровождении городских чинов, образовавших длинную процессию. Султан уже находился вблизи города, когда они встретили его, но остановился закусить и послал вперед некоторых из своих приближенных. Он въехал в город не ранее наступления ночи.

Во время моего пребывания в Адрианополе я имел случай познакомиться с разными лицами, жившими при турецком дворе и следовательно хорошо знавшими султана, — они то и сообщили мне о нем много подробностей. Но я и сам часто видел его и скажу, что это человек низкого роста, плотного сложения, с татарским типом лица. У него широкая смуглая физиономия, выдающиеся скулы, круглая борода, большой крючковатый нос и маленькие глазки. Но я слыхал, что он добр, ласков, великодушен и охотно дарит земли и деньги. Доходы его равняются 2½ миллионам дукатов, включая и 250 тысяч, получаемых в виде дани. Кроме того, когда он собирает войско, это не только ничего не стоит ему, но даже приносит барыш, ибо войска, которые приводятся к нему из Азии, платят за провоз в Галлиполи по 3 аспера с каждого человека и по 5 асперов за каждую лошадь, это то же самое, что за переправу через Дунай. Когда солдаты отправляются в поход и берут в плен рабов, султан имеет право выбирать себе по одному из пяти. Несмотря на это, он, говорят, не любит войны, и мне кажется, это сведение основательно. Он в сущности до сих пор встретил так мало сопротивления со стороны христианства, что если бы он употребил всю свою власть и все свое богатство для этой цели, ему было бы легко завоевать большую часть христиан. Любимые его развлечения — охота и соколиная охота, и мне говорили, что у него более тысячи собак и две тысячи дрессированных соколов различных пород. Он любит крепкие напитки и тех, кто их употребляет. Что касается до него самого, то он в состоянии осушить от десяти до двенадцати кубков вина, то есть шесть или семь кварт. Когда он много выпьет, он становится великодушным и делает щедрые подарки, и его приближенные всегда очень рады, когда он приказывает подать вина. В прошлом году один мавр вздумал проповедывать ему об этом предмете, напоминая, что вино запрещено пророком, что кто пьет его, тот нехороший мусульманин. Единственным ответом султана было приказание заключить мавра в тюрьму; затем он изгнал его со своей территории с запрещением когда-либо вступать на нее.

Он очень любит женщин, у него триста жен. Родную сестру свою он выдал замуж за одного из своих пажей, дав им доход в 25 000 дукатов. Некоторые лица определяют его сокровища в полмиллиона дукатов, а другие в целый миллион. Сюда не входит его драгоценная утварь, его рабы, драгоценные украшения для его жен, — последняя статья одна оценена в миллион золотом. Я убежден, что если бы он в течение целого года воздерживался от такой слепой расточительности, то он бы мог отложить целый миллион дукатов, никому не повредив.

Время от времени он являет замечательные примеры правосудия, и это обеспечивает ему полное повиновение. Он также умеет держать свою страну в великолепном состоянии обороны, не обременяя турок налогами и другими вымогательствами. Его охрана состоит из пяти тысяч человек, включая всадников и пехотинцев. Но в военное время он не увеличивает им жалованья, так что он тратит не более чем в мирное время, в противоположность тому, что бывает в других странах. Главные его сподвижники четверо пашей или визирей. В распоряжение этих сановников предоставлено все, что касается его самого и его штата, и никто не может говорить с султаном иначе, как через их посредство. Когда султан находится в Греции, то греческий наместник имеет начальство над армией, когда же он в Турции, то есть в Малой Азии, то начальство над войском принадлежит турецкому наместнику Анатоли Бейлер-бею. Султан роздал много больших владений, но он может вернуть их по произволу. Вдобавок те, кому он дал эти владения, обязаны служить ему во время войны с известным количеством войск на свой счет. Таким образом Греция снабжает его тридцатью тысячами людей, которых он может вести куда ему угодно, а Турция десятью тысячами, для коих он обязан только поставлять продовольствие. Если бы ему понадобилась более значительная армия, то одна Греция, как меня уверяли, могла бы выставить ему еще 120 тысяч войска, — но за эти он уже должен платить. Пехота получает по пяти асперов, а конница — по восьми. Я однако слыхал, что из этих 120 тысяч только половина, то есть конница, вооружены мечами и щитами; остальная часть войска состоит из пехотинцев, в жалких одеждах; кто имеет щит без меча, кто меч без щита, кто наконец без всякого оружия, кроме дубины. То же самое и с пехотой, поставляемой турками, — половина ее вооружена дубинами. Турецкая пехота однако ценится гораздо выше греческой, так как турки обыкновенно считаются лучшими воинами.

Другие лица, свидетельство коих я признаю авторитетным, сообщили мне впоследствии, что войска, которые обязаны поставлять Турция, когда султану необходимо сформировать армию, равняются 30 000 человек, а Греция — 20 000 человек, не считая двух-трех тысяч его собственных рабов, которых он хорошо вооружает. В числе этих рабов много христиан. Попадаются также христиане среди войск из Греции — это албанцы, болгары, а также жители других местностей. В последней греческой армии были три тысячи сербских всадников, посланных деспотом сербским под начальством одного из своих сыновей. Эти люди пришли служить султану с великим сокрушением, но не посмели отказаться.

Паши прибыли в Адрианополь три дня спустя после своего повелителя и привели с собою часть его подданных и болгар. Для перевозки всей клади было употреблено до ста верблюдов и до двухсот пятидесяти мулов и лошадей, так как у этого народа повозки не в ходу.

Синьор Бенедикт с нетерпением ждал аудиенции и осведомлялся у пашей, может ли он видеть султана. Ответ был отрицательный; причина этого отказа заключалась в том, что паши пили с султаном и были все пьяны. На другое утро, впрочем, они дали знать послу, что они могут принять его, и он сейчас же отправил к ним подарки: таков здесь обычай, что никто не может говорить с ними иначе, как принеся подарок. Даже рабы, сторожащие у ворот, не изъяты из этого правила. Я сопровождал посла в его визите на следующий день; он один был верхом, а мы все пешие.

Перед двором мы застали множество людей и коней. Ворота охранялись тридцатью приблизительно рабами, вооруженными дубинами, и под начальством особого командира. Если бы кто-нибудь попробовал войти без разрешения, они приказывали ему удалиться, в случае же ослушания они гнали его своими дубинами. Всякий раз, как султан принимает посольство или получает послание, что случается почти ежедневно, у него сторожат ворота.

Когда посол вошел, его усадили возле дверей вместе со многими другими лицами, ожидавшими, чтобы султан вышел из своих покоев и открыл прием. Сперва вышли трое пашей с правителем Греции и другими важными сановниками. Покои султана выходили на очень широкий двор, и правитель вышел туда, чтобы ждать его. Наконец появился и султан, одеяние его состояло по обыкновению из пунцового атласного камзола, поверх которого было накинуто в виде плаща, другое одеяние из зеленого узорчатого атласа, обшитое соболем. Отроки сопровождали его, но только до входа, и затем вернулись обратно. При нем никого не было, кроме карлика и двух молодых людей, исполнявших роль шутов. Он пересек угол двора к галерее, где был приготовлен для него трон. Это был род ложа, покрытого бархатом, с ведущими к нему четырьмя — пятью ступенями. Он сел на это ложе, в такой позе, как сидят у нас портные, а все трое пашей остановились поодаль. Остальные офицеры также вошли в галерею и встали у стен на сколько могли дальше от султана. Снаружи, но обращенные к нему лицом, восседало двадцать человек валашских дворян, которые были удержаны в качестве заложников, чтобы их соотечественники вели себя хорошо. В галерее стояло до ста жестяных блюд с бараниной и рисом. Когда все разместились, вошел господарь из Боснии, имевший притязание на корону Боснии и следовательно явившийся сюда с намерением поклониться султану за эту корону и просить его покровительства против ныне царствующего короля. Его отвели на место рядом с пашами, и когда появилась его свита, тогда послали и за послом из Милана. Он явился со своими людьми, несущими подарки, которые положены были возле жестяных блюд. Лица, особо назначенные для принятия подарков, высоко подняли их над головами, чтобы султан и двор могли их видеть. Пока все это происходило, синьор Бенедикт медленно расхаживал по галерее. Появилось высокопоставленное лицо, чтобы представить его. Войдя, синьор Бенедикт поклонился, не снимая однако шляпы, и очутившись около трона и около особы султана, он отвесил другой, очень низкий поклон; тогда монарх встал, сошел две ступени на встречу послу и взял его за руку. Посол хотел поцеловать ему руку, но султан отказался от этой чести, и чрез посредство переводчика, знавшего языки еврейский и итальянский, спросил его, как поживает его брат и сосед — герцог Миланский. Посол, быстро ответивший на этот вопрос, был отведен к креслу возле босняка, все время пятясь назад, то есть лицом к султану, согласно этикету. Султан подождал, пока сядет посол, и уже затем занял свое место; лицо, введшее самого посла, вернулось тогда за нами, его свитой, и поместило нас возле босняков.

В то же время принесли шелковую салфетку, подвязали ее султану и перед ним был положен круглый кусочек тонкого красного сафьяна, так как у них обычай есть только с сафьянных скатертей. Затем перед султаном поставили два золоченых сосуда с мясом. Когда ему подавали мясо, упомянутые чиновники взяли жестяные миски, расставленные по галерее, и роздали содержимое в них всем присутствовавшим — по миске на четыре человека. В каждой миске было немного баранины с рисом, но не было ни хлеба, ни питья. Я заметил однако в углу галереи высокий поставец с полками, и на них между прочим большую серебряную вазу в форме кубка; многие из нее пили, но что именно, — вино или воду — не могу определить. Что касается мяса в мисках, то некоторые отведали его, другие же не ели вовсе; но прежде даже, чем успели всем подать, пришлось совсем унести кушанье, ибо султан не был расположен есть. Он никогда ничего не ел при народе, и немногие могут похвастаться, что видели его говорящим или кушающим и пьющим. Когда он уходил, заиграла музыка, а также и пели хором песни о подвигах турецких воинов. Когда что-либо особенно нравилось публике в галерее, она выражала удовольствие по своему, страшными криками. Не зная, на чем играют музыканты, я отправился на двор и увидал, что они играют на струнных инструментах большого размера. Потом музыканты вошли в приемную и принялись есть что осталось. Наконец все было убрано и все встали; посол еще не сказал ни слова о своем поручении; это не в обычае на первой аудиенции. Существует еще другой обычай, что после представления посла султану, последний должен снабжать его известной суммой на ежедневные расходы до тех пор, пока не пошлет ему окончательного ответа, до двух сот асперов в день. Поэтому, на другой день, один из чиновников казначейства, тот самый, что ввел синьора Бенедикта ко двору, прибыл с упомянутой суммой. Вскоре после того, появились и рабы, охранявшие ворота, получать что им полагается. Впрочем, они довольствуются безделицей.

На третий день паши уведомили посла, что они готовы выслушать от него предмет его поручения к султану. Синьор Бенедикт немедленно отправился ко двору, и я сопровождал его. Но султан уже закрыл свою аудиенцию и уходил; оставалось только трое пашей с бейлер-беем, правителем Греции. Пройдя в ворота, мы застали этих четверых чиновников сидящими на бревнах, случившихся возле галереи. Они тотчас же пригласили посла изложить причину своей миссии и велели положить перед собой ковер, на котором тот и уселся, как подсудимый перед своими судьями, хотя при этом присутствовало много народу. Он объяснил предмет своей миссии, состоявшей в том, чтобы просить их властелина от имени герцога Миланского, чтобы он уступил Римскому императору Сигизмунду Венгрию, Валахию, Болгарию до Софии, Боснию и часть занимаемой им теперь Албании, зависимой от славянских земель. Паши отвечали, что пока они не могут дать решительного ответа, но что они уведомят о том султана, и посол получит его ответ в течение десяти дней. Существует еще другой обычай, что посол не может говорить с султаном лично; это постановление сделано после того, как дед нынешнего султана был убит послом из Сербии. Посланец этот прибыл с целью вымолить облегчение судьбы его соотечественников, которых султан хотел обратить в рабство. Доведенный до отчаяния тем, что ему не удавалось достигнуть цели, он пырнул султана кинжалом, и сам был растерзай минуту спустя.

В назначенный, десятый день, мы отправились ко двору за ответом. Султан опять был там и восседал на своем троне; но с ним были в галерее лишь те, которые накрывали его стол. Я не видал на этот раз ни буфета, ни музыкантов, ни господаря Боснийского, ни валахов, а только Магнолия, герцога Кефалонийского, обращавшегося с султаном с почтением покорного слуги. Даже паши стояли за дверями, в некотором отдалении, а также и лица, замеченные мною на первой аудиенции, только что число их было теперь гораздо меньше. Пока мы дожидались снаружи, главный кади со своими помощниками правил суд у наружных ворот дворца, и я видел, как многие иностранцы-христиане приходили к нему излагать свои дела. Но когда султан встал, все судьи окончили свое заседание и разошлись по домам. Я видел, как султан проходил со своей свитой в главный двор, которого я не имел случая видеть в прошлое мое посещение. На нем был кафтан зеленого цвета с золотом, довольно роскошный, и мне показалось, что походка у него торопливая. Когда он вернулся в галерею, паши поместились, как и в прошлый раз, на деревянной завалинке; их ответ был таков, что повелитель их поручает им передать поклон его брату, герцогу Миланскому, и сказать, что он очень желал бы исполнить желание герцога, но что его теперешнее требование просто неблагоразумно; именно, из уважения к нему, султан воздерживался от распространения своих завоеваний дальше в Венгрию, что он легко мог сделать, и такая жертва должна бы удовлетворить его (герцога Миланского), но было бы слишком многого ожидать от султана, чтобы он отдал все, завоеванное мечом; что при теперешних обстоятельствах ни у него, ни у его войск нет другого театра для военных действий, как территория императора, и что ему тем тяжелее отречься от своих замыслов, что он до сих пор никогда не встречал сил императора, не побеждая их или не обращая в бегство, и это хорошо известно всему миру.

Посол прекрасно знал, что все это правда и был свидетелем последнего поражения Сигизмунда при Голубаце; в ночь, предшествовавшую битве, он даже покинул лагерь императора и отправился к султану.

Получив такой ответ от пашей, посол вернулся в свою квартиру. Но едва успел он прийти туда, как получил от султана 5000 асперов и платье из пунцового штофа, обшитое золотой парчой. Тридцать шесть асперов стоят венецианский дукат. Но из этих пяти тысяч асперов султанский казначей удержал себе 10 процентов, в виде вознаграждения за свою службу.

Во время моего пребывания в Адрианополе мне случилось видеть еще один подарок, сделанный султаном одной невесте в день ее свадьбы. Эта невеста была дочерью бейлер-бея, правителя Греции. Дочери одного из пашей было поручено вручить подарок невесте. Ее сопровождала свита в тридцать женщин. Ее платье было из пунцовой материи, затканной золотом; лицо ее покрыто, согласно обычаю, очень богатым вуалем, украшенным алмазами. У дам ее свиты были также роскошные покрывала и платья из пунцового бархата и золотой парчи, но без меховой опушки. Все они ехали верхом как мужчины и у иных были очень красивые седла. Во главе процессии ехало 13 или 14 всадников и двое музыкантов также верхами, как и прочие музыканты, снабженные трубой, огромным барабаном и до восьми пар кимвалов, при помощи коих они производили страшнейший шум. За музыкантами ехали носители подарков и наконец уже дамы. Подарки состояли из семидесяти широких жестяных подносов, нагруженных разными сластями, и двадцати других подносов, с положенными на них баранами, расписанными красной и белой краской и имеющими серебряные кольца, продетыми в ноздри и уши.

Находясь в Адрианополе, я не раз имел случай видеть христиан в цепях, привезенных сюда для продажи. Несчастные просили милостыню на улицах; сердце мое обливается кровью при одном воспоминании о выносимых ими страданиям».

Брокьер выехал из Адрианополя вместе с синьором Бенедиктом 12-го марта. Мы не будем следовать за ними в их путешествии по Македонии, Болгарии и Сербии, хотя эти описания очень интересны и полны очень ярких очерков страны, ее обитателей и событий, бросающих свет на истинное положение дел на Балканском полуострове незадолго до падения Константинополя.