1

Всего несколько часов назад я вышел за ворота больницы. Не полностью отремонтированный, но готовый к продолжению поединка. Противник не замедлил проинформировать меня, что это ему известно. Возможно, с его точки зрения мое поведение опрометчиво и уж слишком я маячу на виду. Сам он предпочитает отсиживаться в темноте. На манер наших, японских, барсуков, которых в народе кличут барсукамн–медведямн, хотя в их повадках нет ничего медвежьего. Они обитают в норах, глубоко в горах, и необычайно проворны.

В ожидании часа, когда я наберу номер домашнего телефона «дамы из «Шагала»» (пока не станет ясным «кто есть кто», оставим ей это прозвище), есть время поразмыслить о том, каковы мои дела и мои шансы. Первые — ужасны, вторые — сомнительны. Я жил, работал и как репортер мог рассчитывать на успешное продвижение. Моя судьба пересеклась с судьбой Йоко. Так мне казалось. На самом–то деле она пересеклась с судьбами семейства Игата — отца, брата и сестры. Ни одного из них уже нет в живых. Рок, преследовавший их, переключил свое внимание на меня.

Наверное, жизнь в тени имеет какие–то преимущества. Но мне кажется, что если человек долго не выходит из тени, он теряет значительно больше, чем приобретает. У него смещается шкала ценностей. Белое — черное, друг — враг. Никаких полутонов. Сэги не желает видеть в Камисиро своего ученика, хотя тот преуспел в любимом деле учителя. У меня нет основания не доверять Сэги. Но Камисиро пришел мне на помощь в критическую минуту. Я чувствую его неподдельное расположение ко мне. И вместе с тем я думаю о другом Камисиро. Совпадения эффектны на сцене, а в жизни, для того, чтобы совпали два встречных действия, нужна не фантазия драматурга, а железная воля заказчика и слаженная работа исполнителей. Как только я попал в поле зрения, меня передавали из рук в руки. Сначала лже–разносчик газет. Слежка в ресторане, в холле гостиницы. Попытка подвести меня под статью за убийство, шантаж со стороны полиции и даже… родной газеты. Ночное нападение было организовано недурно. Эти молодцы должны была вывести меня из строя надолго. Значит, кто–то нуждается во времени. Камисиро используется в роли санитара и спасителя одновременно. В укромном местечке он ждет, а потом дает сигнал шоферу такси ехать. Впрочем, по чистой случайности он мог подъехать к трупу. Не знаю, все ли варианты у них были просчитаны досконально? Также не могу с уверенностью отнести Камисиро к людям Аои, хотя какие–то поручения его он выполняет. Барсуки высокого мнения о себе, но у них есть слабина. Есть приманка, на которую их можно вытащить из норы на свет божий. Документ, хранящийся в банке Тосай–гинко.

Телефонный звонок резанул по нервам. Неужто дама из «Шагала» не выдержала ожидания и решила позвонить первой? Нет, это был Симанэ. Он начал с того, что отчитал меня: выйти из больницы и до сих пор не поставить его в известность — просто свинство. О чем я думаю!.. Если я звонил ему, почему не назвался?

— Не доверяю я сыщикам, — пусть, пусть чуточку позлится. Пауза. — Кроме одного из их шайки. Его зовут Симанэ.

— Ну ты и жук, — захохотал он. — Вижу, ты оклемался. Это здорово.

— Как наши дела?

— Нужно время.

— А его как раз и нет. Может объявиться наследница.

— Это еще кто?

— Не телефонный разговор. Скажу одно: мы обязаны опередить, иначе — пустые хлопоты. И помни — мы имеем дело не с дилетантами. Там ребята крутые. Чуть что — и головы не сносить!

— Понял. Придется форсировать.

— Придется.

Какая метаморфоза происходит с нашим голосом, с нашим словарем и манерами со сменой телефонного партнера!

— Алло, алло, это — дама из «Шагала»?

— Забавно… И странно, что до сих пор никто меня так не называл. Что–то мне подсказывает, что вы не такой, как большинство…

— И потому вы хотели бы продолжить знакомство со мной?

— Да. Но не в том смысле, который вкладывают мужчины в такие слова.

— Заранее лишаете меня шанса? — мне нужно было слышать ее голос, интонации, чтобы утвердиться в своих догадках, а не для того, чтобы разыгрывать перед ней завзятого волокиту. — И как вы это представляете?

— Нам нужно встретиться.

— Нам?

— Мне. Если можно — срочно, лучше всего — сейчас. У меня дома.

Записывая адрес, я обратил внимание, что номера квартиры мне не дали. Как говорят в подобных ситуациях — реальность превзошла всяческие ожидания. Массивная ограда, выложенная из черного камня, за ней особняк похожий на крепость. На табличке одно слово — «Гото».

На звонок вышла молодая обходительная особа и пригласила в дом. Обстановку гостиной, в которую меня провели, описывать не стану. Можете полистать иллюстрированный журнал.

Она появилась, не заставив меня ждать. В изысканном европейском пенюаре, почти без косметики, густые пряди волос свободно падали на плечи. Она и сейчас была красива, хотя выглядела постарше той, которую я видел в баре. Женщина за сорок.

— Что бы вам предложить выпить? — она поставила на столик два симпатичных бокальчика.

— Виски с содовой. Нет ли у вас… «Something special»?

Если я прав, здесь непременно держат выпивку с таким названием: «Пусть не будет ничего, но чтобы было всегда «Нечто особенное»»… Она достала бутылку.

— Вы любите этот редкий сорт шотландского виски? Рискую показаться однообразной, но повторю: вы — интересный господин.

— А я рискую прослыть невежей, если не признаюсь, что заинтригован вами. Не буду изощряться в комплиментах в ваш адрес, вы их слышали от других и не раз. Вы богаты, судя по этому дому. И у вас есть тайна. Иначе вы не стали бы попусту тратить силы и средства на развлечение бездельников с Гиндзы. Едва ли ваш бар приносит доход…

— Вы правы. Но отчасти. Не могу сидеть сложа руки. Ничто не старит людей, как праздность.

— Надеюсь, это вам не грозит.

— Ах, вашими устами бы… Неужели дама из «Шагала»…

— Вы хотите, чтобы я отгадал ее возраст?

— А вы считаете себя способным на это?

— В зависимости от того, каким будет приз за ответ…

— Чего пожелаете. Я — человек слова.

— Ну, если так, — я нарочно медлил, глядя на нее, и видел, как улыбка сползает и лицо делается совсем беззащитным. — Если так, то ей должно быть… пятьдесят семь лет.

Она резко поднялась, повернулась ко мне спиной, потом подошла к стереомагнитофону, включила его. Латиноамериканские ритмы.

— Вы знали это с самого начала? С нашей встречи в баре? Или раньше?

— Нет. Честно говоря, я угадал не ваш возраст, а то, что вы — Игата Каёко. А сколько лет женщине с этим именем — мне было известно.

— От Йоко?

— Нет. От человека, которого вы не знаете.

— Представляю, что он мог наговорить обо мне!.. Впрочем, я пригласила вас не для того, чтобы ворошить свое прошлое. — Каёко подлила виски в мой бокал и подняла свой. — Я хочу, чтобы вы знали: я — ваш союзник!..

Что она имела в виду — непонятно. Но сказано было сильно.

Я взял тайм–аут и спросил, что означает надпись на воротах — «Гото»?

— Гото Дайгоро. Особняк — одно из его владений, а сам он вероятнее всего где–то в горах… любуется водопадами.

Информация, из которой немного выудишь. На улицах нередко мелькают молодчики в коричневом со стягами Восходящего Солнца и Хризантемы. Сторонники партии «Дайгидзюку» и люди Гото — ее лидера, крайнего националиста, одинаково ненавидящего коммунистов и янки. Но при чем тут Каёко?

— Так что бы вы хотели получить в награду за догадливость?

— Встречу с Кавакита Канъитиро… если можно.

— Думаете получить от него интервью?

— Не знаю, удастся ли…

— Тогда к чему вам это?

— Хочу найти тех, кто убил Йоко.

— Это — дело полиции, — голос был ровный, словно речь шла о постороннем… предмете. — Ах, да, вы ведь не доверяете полиции. (Откуда ей знать, кому я доверяю, а кому нет?

— Встречу я вам устрою, но, к сожалению, не смогу гарантировать вашу безопасность.

— Бог с ней.

— Нет. Хватит смертей!

— Вот как!? А почему вы об этом не подумали несколько раньше?

— Глупо. Но, видимо, я заслужила ваш вопрос. — Усталая, немолодая женщина смотрела на меня и, казалось, не видела ни меня, ни окружающее, а только свое одиночество.

 

2

По графику дежурным редактором в отделе должен быть Арасэки, поэтому утром я вошел в редакцию без особой боязни нарваться на нежелательное лицо. Все разъехались по заданиям. Арасэки даже рот разинул, увидев меня.

— Ты что, уже на ногах?.. Я уж тут переживал за тебя. Оповестил бы меня, а то… — Он развел руками и смущенно шмыгнул носом. — На сегодня все расхватали.

—- А на завтра?

— Все шутишь… а я как послушаю разговоры вокруг тебя — мне не до шуток.

— Думаешь, плохи мои дела?

— Да не очень хороши.

В общем, кое–кто в газете решил отпеть меня как журналиста. Интересно, каким способом. Перестановки у нас — обычное дело. В охранники меня не упекут, не положено по закону. Но сослать в какую–нибудь дыру для изучения провинциальной жизни — это им пара пустяков. Арасэки сказал, что в принципе я свободен, но должен поддерживать с ним связь, мол, в любую минуту может возникнуть оказия и т. д. Мы сговорились на том, что я поболтаюсь в центральном управлении полиции и время от времени буду звонить. К Сэги я заглянул не из–за кофе, а чтобы перекинуться с ним словцом–другим. Да и просто взглянуть на него. Меньше всего мне хотелось расстраивать моего друга своими бедами, но тем не менее пришлось посетовать, что, не исключено, нашим встречам близится конец. Известие огорчило его, он насупился, что–то обдумывая, а чтобы занять себя на это время, принялся молоть кофе. А потом заварил мне свежего.

— Знаешь, — сказал он мне, — главное не кисни. В народе говорят, что человеку всюду найдется зеленый холм, который примет его прах. Я это понимаю так, что нельзя давать себя унизить. И нет такой работы, которая стоила бы унижения.

Перед уходом я спросил у него про Камисиро. Ходок по женской части, очень неглупый, однажды крепко обманул его, но плохого о нем он не хотел бы говорить, потому что не знает, что у него за душой, кто он на самом деле. В пресс–клуб я поехал лишь в надежде застать там Танияма, но того где–то черти носили. А может быть, он уже извещён и избегает встречи со мной?

Ближе к вечеру в редакции меня нашла Каёко,

— Слушайте и записываете, — каким–то служебным голосом произнесла она. Привычка диктовать или писать под диктовку другого, — Завтра ровно в полдень. «Кантри–клуб» в префектуре Канагава. Он приедет к десяти в сопровождении секретаря и одной женщины. Партия в гольф. После — завтрак в клубном ресторане. Затем — беседа с вами. Ровно час и ни минутой больше. Как понимаете, ни слова обо мне! Вы рекомендованы Ханэдзава Сабуро.

— А если спросят, кем мне приходится Ханэдзава?

— Понятия не имею. Ваши проблемы! — Молчание. Короткие гудки.

Понимая, что люди Кавакита уже провентилировали в газете все, что касается меня, начальство оповещено о встрече (и небось ломает голову, как это мне удалось!), я решил действовать в открытую и взял для поездки редакционную машину с радиосвязью. Приехали мы загодя. Любопытно все–таки посмотреть на сильных кира сего в игре. Хотя в гольфе имеет значение лишь то, как ты силен в самом гольфе. И правила в нем одни для всех: прогнать по дорожкам мяч и положить его в каждую лунку наименьшим числом ударов. Повадки выдавали в Кавакита опытного игрока, но сегодня у него не ладилось. Он вдруг терял контроль и мазал в несложной позиции. Мяч отрикошетил в мою сторону и он пошел за ним. В двух шагах от меня он, ве поднимая головы, проронил:

— Так это ты? Ханэдзава–кун попросил» «Прими–ка его»… И ты поташился в такую даль, чтобы повидаться со мной? — Он медленно обследовал меня изучающим взглядом и поднял руку. Те, кто был с ним на площадке, поняли это как сигнал к окончанию игры и направились к нам.

— Ладно, — сказал он мне, — и если не возражаешь, поговорим за завтраком. А пока я пойду приму фуро .

Подошла его партнерша в панамке и защитных очках, лет тридцати, наверняка играющая с ним не только в гольф; ей он сказал:

— Иди первой.

А меня тут же передал в руки своего подручного, то ли секретаря, то ли охранника:

— Тамаи–кун, покуда я буду купаться, составьте, пожалуйста, компанию господину журналисту.

— Слушаюсь! — ответил молодой человек. Дисциплина у них на уровне. Я попробовал уклониться от заботы о моей персоне, но Кавакита сделал вид, что не слышит, а Тамаи, что называется, взял меня под локоток. Мы очутились на втором этаже гольф–клуба, в кабинете, отделка и убранство которого свидетельствовали о том, что и внутри привилегированного класса не все равны. Доступ сюда для самых–самых. Тамаи предложил виски на выбор; услышав, что я не прочь выпить апельсинового сона, позвонил в ресторан, чтобы принесли; а между тем не забывал прощупывать меня расспросами.

— Здоров ли Ханэдзава–сэнсэй?

Простенький вопрос, на котором ничего не стоит подорваться. Пришлось пожать плечами и отделаться общими словами.

Когда я позвонил Оура, старый газетчик разволновался. Прошло двадцать лет, а он не мог забыть как по милости Ханэдзава, тогдашнего заместителя редактора «Тоё–сймпо» и заведующего отделом политической жизни, был поставлен заслон всем материалам, посвященным раскрытию обстоятельств загадочной смерти Игата Кэйскэ. Тогда это позволило Кавакита остаться на плаву, и он щедро отблагодарил газетчика–ренегата, вознеся его на вершину власти в газетном мире. Сейчас Ханэдзава на пенсии, однако старые связи не ржавеют.

Обыкновенный репортер получил аудиенцию у Кавакита. Это должно было вызвать тревогу. Такое исключается неписаными и вместе с тем незыблемыми правилами. Сотрудники отдела социальной жизни прикреплены к полицейскому управлению, судам, различным муниципальным службам. Другое дело журналисты, обслуживающие политиков. У них самое престижное положение. Правда, когда узнаешь, чем они за него расплачиваются, как–то не тянет в те сферы. Среди них имеются особо приближенные к патрону и остальные — сортом пониже. Кавакита устраивает для журналистов, аккредитованных при нем, новогодний праздник — сначала в баре для всех, затем — для узкого круга банкет с гейшами, и там и там раздают подарки и наличными — каждому по заслугам. Одна из них — своевременная и полная информация о лицах, посягающих на спокойствие хозяина. Сегодня что–то сорвалось. Спутывала карты протекция Ханэдзава. От меня самого проку было мало, так как наш разговор с Тамаи я все время сворачивал на… гольф, погоду и прелести окружающего пейзажа. В конце концов он удалился, внесли поднос с едой — овощной салат, рис, приправленный карри, йогурт с медом, и вскоре мы с Кавакита оказались с глазу на глаз.

— А ты? — кивнул он на еду.

— Спасибо. Я ем два раза в день.

— Боишься лишних калорий?

— С тех пор как перестал регулярно играть в гольф, приходится думать об этом.

— Ты играл в гольф? — видимо, этот факт из моей биографии показался его осведомителю лишним.

— В студенческие годы.

— Ну и как были успехи?

— Входил в сборную университета. Чуть не выиграл первенство. Но мой противник был сильнее. Сейчас он профессионал.

— Вон оно как! — Мы оба любили гольф, каждый по–своему, но думали о другом. «Пора!» — решил я.

— Вы не будете против, сэнсэй, если мы поговорим о том, ради чего я приехал к вам?

— Угу.

— Вы знали Игата Такити?

— Нет.

— Он был сыном вашего, сэнсэй, личного секретаря.

— Может быть.

— Он был управляющим фирмой «Кавакита согё», которая принадлежит вашему брату.

— Возможно.

— Его убили.

— Увы! Это печально.

— И его младшая сестра Йоко тоже убита. И этого вы не знаете?

— Не знаю. Я не читаю газет. По телевизору смотрю только соревнования по гольфу. Недавно меня очень огорчил Наридзима!

Он назвал человека, за успехами которого я тоже слежу. Начиная с памятного дня, когда уступил ему первое место. Но сейчас не время для воспоминаний о спорте.

— Боюсь, сэнсэй, мое сообщение огорчит вас еще больше. Брата и сестры Игата нет в живых, но жив документ, который у них хранился. Там много о вас, сэнсэй…

— Надо же, — это было сказано без издевки. Его спокойствие могло обезоружить. Только не меня.

— В записках их отца и вашего секретаря есть сведения, во сколько обошелся компании «Тайхэйё докэн» контракт, что вы ей устроили. В деньгах и не только в них… Там речь идет о картине. Вы ничего не припомните, сэнсэй, по этому поводу?

— Нет.

— Скажите, ваше «нет» означает, что вы не помните или что ничего такого не было?

— И то и другое.

— Странно. Нельзя помнить то, чего не было. Но разве можно оспаривать факт получения денег, если вы не помните об этом?

Если глаза — зеркало души, то в это зеркало едва ли удавалось заглядывать кому–нибудь из посторонних. Сейчас в глубине его что–то дрогнуло

— Брось казуистику. И давай уточним. Не было этого. Ты доволен?

— Понятно. И в смерти вашего секретаря до сих пор вы, сэнсэй, не усматриваете ничего загадочного?

— Прошло столько лет. Самоубийство. Что в нем может быть загадочного? У полиции, как я помню, не было сомнений в его душев… — Кавакита оборвал себя на полуслове, недовольный собой.

— Полиция не располагала письменными свидетельствами самого Игата Кэйскэ. Там сказано все и со всей определенностью.

— Что сказано?

Он впервые переспросил, так что, возможно, крючок схвачен.

— Если, эти бумаги попадут в руки оппозиции, сэнсэй, будет шум. Большой шум.

— А они попадут туда? Зачем тебе это?

— Последний долг перед Йоко. Не знаю, в чем была вина Такити, за что его приговорили. Хотя догадываюсь. Йоко была доброй, хорошей девочкой. У нее было будущее. И его отняли у нее. Вот так, сэнсэй!

— А кто она тебе?

— Моя невеста. Мы собирались пожениться.

— Хм.

Он задумался. Мы подошли к главному. Сейчас он предложит начальную цену.

— Ну, а как ты посмотришь на то, если убийца будет пойман?

— Никак.

— То есть?

— Зачем он мне? В этом случае убийца лишь исполнитель чужой воли. Обвинять его в этом преступлении то же самое, что обвинять пистолет, спусковой крючок, палец, который нажал на него, пулю… Мне нужен он, настоящий. Я не смогу его убить, потому что это противно моей природе. Да и что толку!.. Но он политик, и я постараюсь похоронить его как политика.

— Похоже, ты нацеливаешься в меня?

— Именно так, сэнсэй.

— Ну что ж, завидую твоей молодости, твоему напору, И сожалею об этом.

Наверное, мне зачитан приговор: «Сожалею, что тебе придется умереть молодым». Неприятная штука, даже если исполнение его состоится не сразу после прочтения. Я взглянул на часы. Время аудиенции было на исходе. Пошла последняя минута. В бою лучше действовать на опережение противника, и я поднялся с места.

— Подождите. — Разумеется, его железная воля не могла смириться с чужим своеволием. Но переход на вежливое «вы» тоже кое–что да значил. — Хотел спросить, давно ли вы знакомы с Ханэдзава–кун?

— Он был главным редактором, когда я пришел в газету.

— А потом?

— Потом он стал президентом корпорации. Сейчас он на пенсии. Кажется, еще жив. Но как газетчик он уже давно… покойник.

Нет, еще не умерли человеческие чувства в Кавакита Канъитиро. Если судить по злобе, которая так и полыхнула в его глазах.