ГЛАВА 34

В палате Лемквиста Рудгуттер, Стем-Фулькер и Рескью держали военный совет. Они всю ночь не смыкали глаз. Рудгуттер и Стем-Фулькер устали, малейший пустяк выводил их из себя. Корпя над бумагами, они пили большими чашками крепкий кофе. Рескью был спокоен. Поглаживал широченный шарф.

— Поглядите-ка, — помахал листом перед подчиненными Рудгуттер. — Сегодня утром прибыло. Доставили сами авторы, поэтому у меня была возможность обсудить с ними текст. Это вам не петиция какая-нибудь от общественной организации.

Стем-Фулькер подалась вперед, протянула руку к письму. Рудгуттер словно не заметил. Сам стал читать вслух:

— «От Джошуа Пентона, Бартола Седнера и Машека Грашиетнича…»

Рескью и Стем-Фулькер недоуменно посмотрели на мэра. Он медленно кивнул:

— Главы копей Стрелолиста, коммерческого банка Седнера и концерна «Парадокс» нашли время, чтобы собраться и написать это письмо. Поэтому можете считать, что ниже невидимыми чернилами дописан длинный перечень не столь громких имен. — Он разгладил письмо. — Господа Пентон, Седнер и Грашиетнич «весьма озабочены», утверждается здесь, «дошедшей до их ушей скандальной молвой», — Рудгуттер смотрел, как переглядываются Рескью и Стем-Фулькер. — Речь идет о нашем кризисе. Они не знают, что происходит, но заметили, что с некоторых пор всем им плохо спится. Ко всему прочему они прослышали о дер Гримнебулине. Спрашивают, что противопоставляется «угрозе нашему великому городу-государству». — Он положил бумагу.

Стем-Фулькер пожала плечами и открыла рот, чтобы ответить, но он опередил, устало протирая глаза:

— Вы читали доклад инспектора Тормлина, он же Салли. Согласно показаниям Серачина, который в настоящий момент поправляет у нас здоровье, дер Гримнебулин утверждал, будто обладает примитивной действующей моделью кризисной машины. Мы все понимаем, что это очень серьезно. Ну так вот, наши разлюбезные бизнесмены тоже пронюхали. И, как вы могли догадаться, все они, а особенно господин Пентон, страстно желают положить конец абсурдным слухам, и как можно скорее. Нам рекомендовали уничтожать не разбираясь все эти дурацкие игрушки, все эти псевдомашины, конструируемые господином Гримнебулином для обмана доверчивых граждан. — Рудгуттер тяжело вздохнул. — Они упоминали о щедрых субсидиях, которые правительство и партия Жирного Солнца получили за последние годы, иными словами, леди и джентльмен, нам приказывают. Дельцы не в восторге от мотыльков, они предпочли бы, чтобы мы получше следили за столь опасными животными, и, что совсем неудивительно, новость о вероятном существовании кризисной энергии вызвала у них истерику. Этой ночью мы тщательнейше обыскали склад, но не обнаружили и следа подобной аппаратуры. Приходится допустить, что дер Гримнебулин ошибался или лгал. Но на всякий случай мы должны допустить и другое. Он унес и машину, и все относящиеся к ней бумаги. Когда сбежал, — со вздохом добавил Рудгуттер, — с пауком.

— Мы еще не выяснили, что случилось? — осторожно спросила Стем-Фулькер.

Рудгуттер сердито пожал плечами:

— Мы опросили видевших и слышавших Ткача милиционеров, и все сведения передали Капнеллиору. Я многократно пытался связаться с Ткачом, но получил лишь один ответ, краткий и невразумительный. Он был написан сажей на моем зеркале. Пока ясно только одно: Ткач считает, что он улучшил узор паутины, выкрав у нас из-под носа Гримнебулина со товарищи. Куда и зачем он направился, нам неизвестно. Неизвестно и то, оставил ли он похищенных в живых. Он ведь на все способен. Впрочем, Капнеллиор вполне уверен, что паук по-прежнему охотится на мотыльков.

— А зачем ему понадобились уши? — спросила Стем-Фулькер.

— Откуда я знаю?! — взорвался Рудгуттер. — Паутину свою ими украсил! А у нас в лазарете двадцать полоумных одноухих милиционеров. — Он чуть успокоился. — Я думаю над этим. И кажется, отчасти проблема в том, что мы слишком широко замахнулись. Строим чересчур великие планы. Будем и дальше искать Ткача, но тем временем используем способы охоты попроще. Соберем вместе всех: гвардейцев, милиционеров и ученых, имевших хоть малейшее отношение к тварям. Сформируем спецотряд. И сделаем это с помощью Попурри.

Стем-Фулькер и Рескью кивнули.

— Это необходимо, — продолжал Рудгуттер. — Объединим ресурсы. У него есть подготовленные кадры, у нас тоже. Взаимодействие отработаем уже в процессе. Он будет командовать своими, мы — своими, но — скоординировано. На время этой операции Попурри и его люди получают безусловную амнистию за преступную деятельность любого рода. Рескью, — тихо обратился к помощнику Рудгуттер, — нам понадобятся твои способности. Действовать без шума. Ясно?

Рескью вновь кивнул.

— Сколько можно за день мобилизовать твоих… родственников? Учитывая специфику операции… Это ведь небезопасно.

Монтджон Рескью провел пальцами по шарфу. И хмыкнул.

— С десяток наберется. — сказал он.

— Разумеется, вы пройдете экспресс-подготовку. Надеюсь, тебе доводилось носить зеркальную защиту?

Рескью кивнул.

— Прекрасно. По структуре сознания твой народ очень похож на людей, не так ли? Твой разум так же соблазнителен для мотыльков. Я имею в виду не только носителя, но и хозяина.

— Мы спим, господин мэр, — ровным голосом подтвердил Рескью. — Мы можем стать их добычей.

— Я знаю. Твоя отвага и мужество твоей родни не останутся неоплаченными. Мы примем все меры, чтобы обеспечить вашу безопасность.

Рескью кивнул, внешне оставаясь бесстрастным, и медленно встал.

— Время сейчас очень дорого, я сейчас же оповещу своих. — Он поклонился. — Мой отряд будет в вашем распоряжении завтра к рассвету. — Он повернулся и вышел из комнаты.

Хмурая Стем-Фулькер повернулась к Рудгуттеру:

— Вы не слишком его обрадовали.

Рудгуттер пожал плечами:

— Он всегда понимал, что в любой момент его работа может стать рискованной. Мотыльки — такая же угроза его народу, как и нам.

Стем-Фулькер кивнула:

— И давно он им достался? Я о настоящем Рескью, о человеке.

Рудгуттер прикинул в уме.

— Одиннадцать лет назад. Он метил на мое место. Вы уже занимаетесь нашим отрядом? — Мэр решил перевести разговор в другое русло.

Стем-Фулькер откинулась на спинку кресла и неторопливо потянула из глиняной трубки. В воздухе заплясали жгутики ароматного дыма.

— В плане — двое суток интенсивного обучения. Сегодня и завтра… Стрельба назад с помощью зеркал и тому подобное. Как пить дать, Попурри занимается тем же. Ходят слухи, что в бандах у Попурри есть несколько переделанных, специально для ухода за мотыльками, для укрощения. Вживленные зеркала, руки с обратными суставами — у нас только один такой сотрудник. — В ее голосе сквозила зависть. — Еще у нас есть несколько ученых, они работали по обнаружению мотыльков. Пытаются нам внушить, что это невозможно, но если поднажать — наверняка дадут что-нибудь полезное.

Рудгуттер кивнул:

— Добавим к этому нашего Ткача, он где-то охотится на мотыльков, которые рвут его драгоценную мировую паутину… Что ж, у нас внушительная армия.

— Но у нее плохо с координацией, — сказала Стем-Фулькер. — И меня это очень беспокоит. А в городе падает моральный дух. Мало кто знает правду, но все уже поняли: наступит ночь, и начнут сниться дурные сны. И будет страшно. Мы составляем карту, отмечаем места наибольшей концентрации кошмаров. Если обнаружим какую-нибудь закономерность, попробуем по ней найти мотыльков. На этой неделе зарегистрировали вспышку насилия: уличный разбой, убийства в аффекте, случайные драки. Ничего из ряда вон, ничего организованного. Просто народ становится нервным, — медленно добавила она. — Все напуганы, измотаны.

После недолгой паузы она вновь заговорила:

— Сегодня вы получите результаты кое-каких научных работ. Я попросила нашу высоколобую команду сконструировать шлемы, чтобы не пропускал в череп спящему дерьмо мотылька. В постели будете выглядеть абсурдно, но по крайней мере выспитесь.

Рудгуттер часто заморгал.

— Как у вас с глазами? — спросила Стем-Фулькер.

Рудгуттер грустно покачал головой:

— Терпимо. Сейчас самое главное — разобраться с мотыльками.

На работу брели граждане с затуманенными глазами. Хмурые, необщительные.

В доках Паутинного дерева никто не смел проронить хотя бы слово о сорванной забастовке. На рабочих заживали следы побоев. Как всегда, водяные доставали из грязной реки оброненные грузы, как всегда, проводили корабли на тесные стоянки у берегов. Лишь изредка тайком перешептывались об исчезновении членов забастовочного комитета. Люди, видя усмиренных ксениев, испытывали разные чувства. Пузатые патрульные аэростаты неуклюже, но грозно барражировали над городом.

По любому поводу возникали споры. Участились потасовки. Ночные муки дотягивались до своих жертв и при свете дня.

В Большой петле на нефтеперегонном заводе Блекли изнуренному крановщику явился кошмар, не дававший ему покоя накануне ночью. Рабочий вздрогнул, да так сильно, что спазм передался на пульт управления, и могучая машина на паровой тяге секундой раньше срока наклонила свой груз — чан с расплавленным железом. Белая от жара струя обдала бригаду сталеваров, точно врагов, осаждающих крепость. Они завизжали от боли, но жгучий каскад вскоре избавил их от мучений.

На крышах огромных бетонных обелисков Расплев городские гаруды зажигали на ночь огромные огни.

Они стучали в гонги и кастрюли, они кричали, распевали неприличные песни и выкрикивали хриплые ругательства. Вожак Чарли им сказал, что только так можно удержать злых духов от посещения башен.

Злые духи — это летучие чудовища, демоны, напавшие на город, чтобы высасывать мозги у живых существ. В кафетериях Салакусских полей утих шум гульбы. У некоторых художников кошмары взбудоражили вдохновение. Уже планировалась выставка под названием «Посылки из больного города», ее устроители собирались экспонировать картины, скульптуру и звуковые композиции, выброшенные из глубин сознания на поверхность дурными снами.

В воздухе витал страх. Некоторые имена лучше было не упоминать. Исчезла Лин, пропал Айзек. Заговорить о них — значит, намекнуть, что дело тут нечисто, они не просто захлопотались, а перестали посещать любимые местечки по некой зловещей причине.

Кошмары разрывали пелену сна. Они вторгались в повседневность, расселялись по царству яви, душили слова в горле — и выкрадывали друзей.

Айзек проснулся от судорог памяти. Он вспомнил, как убегал этой ночью. Впрочем, такое и не забудешь никогда. Веки задрожали, но остались смеженными — открывать глаза было страшно.

Он осторожно вспоминал. Невероятные силуэты, набегающие со всех сторон, шелковые нити неимоверной толщины… Живые существа, коварно подкрадывающиеся по сплетению канатов… За прекрасным палимпсестом цветных тенет — безвременная, бесконечная масса пустоты, отсутствие чего бы то ни было.

Он в ужасе открыл глаза. Паутина исчезла. Айзек медленно огляделся. Он был в кирпичном подвале холод, сырость. В темноте стучали падающие капли.

— Айзек, ты проснулся? — прозвучал голос Дерхан.

Айзек с трудом приподнялся на локтях, застонал.

Тело превратилось в одну сплошную боль. Вернее, не в одну, болело в разных местах и по-разному, как будто его били, как будто его рвали. Дерхан сидела невдалеке, на кирпичном уступе. Она улыбнулась, совершенно безрадостно.

— Дерхан? — шепотом спросил он, и тут же брови полезли наверх. — Что это ты на себя напялила?

В полусвете чадящей масляной лампы Айзек увидел на Дерхан пышный, с броским цветочным узором пеньюар из ярко-розовой ткани.

— Айзек, я ни черта не понимаю, — печально покачала она головой. — Помню только, как меня вырубил жалометчик, а потом я проснулась здесь, в клоаке, и увидела на себе эту тряпку. И это еще не все… — Голос ее дрогнул, она убрала волосы с виска. Айзек охнул, увидев большое пятно полузапекшейся крови. — У меня… уха больше нет. — Она не твердой рукой вернула волосы на место. — Лемюэль говорит, нас сюда Ткач принес. Ты еще не знаешь, как сам выглядишь.

Айзек потер затылок и сел. Избавиться от тумана в голове никак не удавалось.

— Что? — спросил он. — Мы где?

— В канализации…

— Где Лемюэль? Ягарек? И…

«Лубламай», — прозвучало в голове, но он тотчас вспомнил слова Вермишенка. И в холодном ужасе понял, что Лубламая не вернуть.

Айзек понял: началась истерика. Глубоко вздохнул, заставил себя успокоиться. Огляделся. Решил понять ситуацию.

Они с Дерхан сидели в двухфутовой ширины нише. Из проема была видна комнатка, квадратная, со стороной футов десять, со слепыми кирпичными стенами. Противоположная стена, едва различимая в слабом свете, высотой не более пяти футов. В каждой из четырех стен комнаты — отверстие, начало цилиндрического туннеля, диаметром примерно четыре фута.

Пол был почти целиком покрыт грязной водой, И неясно, на какую глубину. Жидкость, похоже, поступала как минимум из двух туннелей и медленно уходила по остальным.

Стены были скользкими от ила и плесени. Густо пахло гнилью и фекалиями.

Айзек поглядел на себя и скривился от стыда. На нем были безупречный костюм и галстук. Этим темным нарядом отменного покроя гордился бы любой парламентарий. Айзек этот костюм видел впервые в жизни.

Рядом, потрепанный и грязный, лежал его саквояж. Он вдруг вспомнил пережитый ночью взрыв боли и крови. Ахнул, поднял в ужасе ослабевшую руку. Шумно выдохнул: так и есть, пропало левое ухо.

Он осторожно пощупал, ожидая встретить влажную рваную плоть или шершавую коросту. Но нашел хорошо заживший шрам — рана его, в отличие от раны Дерхан, полностью затянулась кожей и совсем не болела. Как будто он потерял ухо несколько лет назад. Айзек нахмурился и пощелкал возле виска пальцами. Слышно, хотя способность воспринимать звуки явно ослаблена.

Дерхан, наблюдая за ним, легонько покачала головой.

— Ткач о вас с Лемюэлем позаботился, подлечил. А обо мне… — Голос ее сделался жалким. — Правда, раны от чертова жала не кровоточат, и на том спасибо. — Секунду-другую она молча смотрела на Айзека, затем добавила тихо: — Так что Лемюэль не сошел с ума, и он не врал, не фантазировал… Ты считаешь, Ткач появился не случайно? Чтобы нас спасти?

Айзек медленно кивнул:

— Не знаю, почему…. Понятия не имею. Но это так. — Он оглянулся. — Я услышал Рудгуттера, он что-то кричал Ткачу снаружи. Похоже, не слишком-то удивился появлению паука… Кажется, пытался его подкупить. Может, этот идиот додумался нанимать Ткачей? А где остальные?

Айзек огляделся. В проеме никто не смог бы спрятаться, но по ту сторону комнатенки была такая же ниша, целиком заполненная тьмой.

— Мы все здесь проснулись, — ответила Дерхан, — и на всех, кроме Лемюэля, были эти дикие шмотки. На Ягареке… — она растерянно покачала головой и осторожно пощупала кровавую рану, поморщилась, — вообще что-то клоунское… Тут оказалась парочка горящих ламп… Лемюэль с Ягареком рассказали мне, что случилось. Ягарек вдобавок нес какую-то дичь… про паутину… — Она снова покачала головой.

— Понятно, — с трудом проговорил Айзек, чувствуя, как разум в ужасе шарахается от смутных воспоминаний. — Когда Ткач нас всех сгреб, ты была без сознания, не видела того, что видели мы… Он нас по таким местам пронес…

Дерхан потупилась. В глазах у нее стояли слезы.

— Ухо… Айзек, так ухо болит, — пожаловалась она.

Айзек, кривясь, неловко погладил ее по плечу.

— Ты был в отключке, и Лемюэль ушел, а Ягарек с ним.

— Что?! — вскричал Айзек, но Дерхан прижала к его рту ладонь.

— Ты же знаешь Лемюэля, знаешь, чем он промышляет. Канализацию излазил до последнего закутка, и теперь его опыт нам полезен. Лемюэль прошелся по ближайшим туннелям и вскоре вернулся, уже точно зная, где мы.

— Ну и где?

— На Темной стороне. Он снова ушел, а Ягарек напросился в попутчики. Клятвенно обещали вернуться через три часа. Решили добыть еды, одежду для нас с Ягареком, ну и разузнать, что наверху делается. С час назад ушли.

— Вот черт… Ну, так пойдем и мы за ними.

— Не пори ерунды, Айзек, — устало покачала головой Дерхан. — Нам нельзя разделяться. Лемюэль знает клоаку, он сказал, что тут каких только тварей не водится. Гулы, троу… Очень опасно… Велел, чтобы мы оставались на месте. Поэтому я и не отходила от тебя ни на шаг, пока ты валялся без сознания. Придется нам здесь ждать. Да и ко всему прочему ты теперь преступник, тебя по всему Нью-Кробюзону ищут. Лемюэль бывалый урка, он умеет жить в подполье, а ты новичок.

— А что же Яг? — угрюмо произнес Айзек.

— Лемюэль дал ему свою накидку. Капюшон поднят, на ноги тряпки намотаны — Яг похож на обычного человека, на нищего старика. Успокойся, Айзек, они скоро вернутся. И мы должны дождаться. Потому что надо будет думать, планировать.

Айзек посмотрел на Дерхан. Его тронул грустный, усталый тон.

— Зачем Ткач нас сюда притащил? — Она скривилась от боли. — Зачем изувечил и вырядил зачем? Меня почему не вылечил? — Она зло смахнула слезы боли.

— Дерхан, — вздохнул Айзек, — откуда же я могу знать?

— Взгляни-ка. — Шмыгнув, она протянула ему мятую, отвратительно пахнущую газету.

Он помедлил и взял, кривясь от отвращения, мокрую грязную бумагу.

— Что тут? — Айзек расправил газету.

— Пока мы очухивались, она приплыла по одному из этих туннелей. Корабликом была сложена, — искоса взглянула на него Дерхан. — А плыла против течения, между прочим.

Айзек вгляделся. Средние страницы дайджеста, Нью-кробюзонского еженедельника. По дате в верхнем углу — 9 тэтиса 1779 года — он понял, что газета вышла этим утром.

Айзек пробежал взглядом скромную подборку статей, непонимающе покачал головой:

— Чего я не заметил?

— А ты взгляни на письма в редакцию, — подсказала Дерхан.

Он перевернул лист. Вот оно, второе письмо. Такой же напыщенный стиль, как и в других, но содержание абсолютно непохожее. Айзек читал, и глаза лезли на лоб.

Дамы и господа!

Искренне ваш, Т.

Прошу принять мою искреннюю похвалу — ваше искусство плетения безупречно. Дабы вы смогли беспрепятственно продолжать свою работу, я взял на себя смелость оказать вам услугу, вызволить из неблагоприятной ситуации. Но сейчас обстоятельства требуют, чтобы мы расстались, — увы, далее сопровождать вас я не могу. Несомненно, по истечении недолгого времени мы встретимся вновь, а пока прошу учесть, что один из вас, тот, чей случайный животноводческий эксперимент поставил город в столь неприятное положение, способен привлечь к себе внимание сбежавшего питомца.

Убедительно прошу вас не прекращать столь хорошо удающегося вам плетения, поклонником какового я являюсь.

Айзек медленно перевел взгляд на Дерхан.

— Одни боги знают, что об этом подумают остальные читатели дайджеста, — севшим голосом проговорил он. — Н-да, силен паучище…

Дерхан кивнула, вздохнув.

— Как бы я хотела понять, что происходит… — грустно произнесла она.

— Никогда не поймешь, Ди, — твердо сказал Айзек. — Никогда.

— Айзек, ты ученый, — заговорила она раздраженно, — ты должен хоть что-нибудь кумекать в этой чертовщине. Я тебя прошу, попробуй разобраться, что он хотел нам сказать…

Айзек не стал спорить. Перечитал письмо и порылся в памяти. Досадно, там находились лишь жалкие клочки информации, связанной с Ткачами.

— Он просто пытается усовершенствовать сеть, делает все, что для этого необходимо… — Случайно взгляд Айзека упал на рану Дерхан, и он поспешил отвести глаза. — Понять это невозможно, он же думает совсем не так, как мы. — И тут к Айзеку пришла интересная мысль. — А может… может, именно из этих соображений исходил Рудгуттер? Когда решил с ним договориться? Если у Ткача не такой разум, как у нас, то он, возможно, непробиваем для мотыльков… Отличная охотничья собака…

«Рудгуттер потерял над ним контроль, — вспомнил Айзек вопли мэра. — Ткач больше не выполняет его приказы».

Он снова принялся читать напечатанное в дайджесте письмо.

— Вот это место, насчет плетения, — размышлял вслух Айзек, покусывая губы. — Это про мировую паутину, точно. Стало быть, ему нравится то, чем мы занимаемся, гм… как мы плетем. Потому-то он и вытащил нас, наверное. А дальше… — Пока Айзек читал, лицо перекашивалось от страха.

— О боги! — воскликнул он. — Кажется, это про то, что случилось с Барбайл.

Дерхан, плотно сжавшая губы, неохотно кивнула.

— Что она говорила, помнишь? «О боги всеблагие, он меня нашел!..» Когда был у меня личинкой, наверняка запомнил мой запах! Наверное, я его все время соблазнял своим разумом… и вот теперь почуял! Он на меня охотится!..

Дерхан посмотрела на него в упор.

— Теперь тебе от него, Айзек, не отвязаться, и нам придется его убить.

Она сказала «нам». Он благодарно кивнул.

— Прежде чем начнем строить планы, — продолжала она, — надо кое-что уладить. Разгадать одну загадку. — Она кивнула на другой проем, по ту сторону темной комнаты. Айзек с интересом вгляделся в грязную мглу. И как будто увидел неподвижный силуэт.

Он сразу вспомнил удивительное происшествие в помещении бывшего склада.

Участилось дыхание.

— Он не желает иметь дела ни с кем, кроме тебя, — сказала Дерхан. — Мы, когда его здесь обнаружили, хотели задать пару вопросов, но он никак не отозвался. Похоже, тебя ждал.

Айзек полез с уступа.

— Тут мелко, — сказала Дерхан.

Он соскользнул в холодную густую грязь канализации. Оказалось — по колено. Ни о чем не думая, он двинулся в жиже, постарался не чувствовать густой вони, растревоженной его ногами. Побрел в хлюпающем супе из дерьма и мочи к противоположному тоннелю.

Когда приблизился, темный обитатель неосвещенного проема заурчал и выпрямил, как мог, свое избитое тело. Он едва умещался в тесной дыре.

Айзек сел рядом с чистильщиком, стряхнул грязь с туфель. Повернулся и велел с напряженным, голодным интересом:

— А ну-ка, дружок, выкладывай, что происходит. Начни с того, почему меня предупредил.

 

Глава 35

Ягарек ждал в сыром кирпичном подвале у станции Траука.

Он грыз краюху, жевал мясо, без слов выпрошенное у мясника — просто высунул из-под плаща дрожащую руку и получил еду. Голова при этом оставалась под капюшоном. Он зашаркал прочь — ноги тоже были замаскированы лохмотьями. Ни дать ни взять — старый усталый человек.

Лучше всего скрываться под личиной человека, чем показывать всем, что ты — покалеченный гаруда. Он ждал во мгле, там, где его оставил Лемюэль. Укрываясь в густых тенях, он мог следить за церковью часовых богов, за всеми входящими и выходящими. Уродливое строеньице, фасад размалеван рекламными слоганами — раньше здесь был мебельный магазин. Над дверью вычурный бронзовый хронометр, каждая цифра переплетена с символами отвечающего за этот час бога.

С часовой религией Ягарек был знаком, в Шанкелле ее исповедовали многие люди. Он бывал в храмах, когда его ватага приходила в город торговать. Как давно это было? За несколько лет до того, как он совершил преступление.

Часы ударили один раз, и Ягарек услышал завывающие голоса. Это гимн Саншада, солнечного бога, исторгался через битые окна. Здесь его пели истовее, чем в Шанкелле, но далеко не так искусно. И трех десятилетий не прошло с тех пор, как религия пересекла Скудное море, — видать, все ее тонкости потерялись в пучинах между Шанкеллом и Миршоком.

Уши прирожденного охотника уловили приближение знакомых шагов. Он быстро доел и замер в ожидании.

В проеме входа в укрытие Ягарека нарисовался силуэт Лемюэля. В освещенных просветах между его плечами и притолокой мелькали прохожие.

— Яг, — шепнул он, невидяще глядя в грязный закут.

Гаруда зашаркал вперед, к свету. Лемюэль принес две сумки, битком набитые одеждой и едой.

— Пойдем, — шепнул он, — возвращаемся.

Они двинулись в обратный путь по извилистым улицам Темной стороны. Была суккота, день покупок, по всему городу — толпы. Но на Темной стороне магазинов было немного, и приличными товарами они не гордились. Местные, у кого выходной выпал на суккоту, отправились в Грисскую падь или на рынок в Пряную долину. Лемюэль и Ягарек мало кому попадались на глаза.

Ягарек прибавил шагу, чтобы поравняться с Лемюэлем, — для спеленатых птичьих ног это была непростая задача. Они пробирались на юго-восток, к Сириаку, держась в тени высотных железнодорожных путей.

«Вот так же я входил в город, — вспомнил Ягарек. — Вдоль огромных чугунных путей, по которым бегают поезда».

Они прошли под кирпичными арками. Снова очутились в тесном пространстве, с трех сторон глухой кирпич. По стенам сбегала грозовая вода, потоки неслись по бетонным желобам в мостовой и уходили сквозь решетку в человеческий рост, стоявшую посреди двора, чья четвертая сторона, южная, была обращена к грязному переулку. Двор отделялся от переулка обрывом — Сириак был расположен в глинистой низине. Ягарек глянул на ветхие, просевшие крыши: покрытый мхом шифер, кирпичные орнаменты, забытые покосившиеся флюгеры.

Лемюэль огляделся — никто не смотрит — и выдернул решетку. Навстречу тотчас протянулись невидимые жгуты сероводорода. Жара сделала вонь почти невыносимой. Лемюэль отдал сумки Ягареку и потянул из-за пояса взведенный пистолет. Гаруда глянул на спутника из-под капюшона.

Повернувшись, Лемюэль с мрачной улыбкой сказал:

— Здесь я как рыба в воде, врасплох не застанут. — И помахал пистолетом, подчеркивая свою решимость. Проверил порох на полке. Вынул из сумки масляный светильник, зажег, поднял левой рукой.

— Держись за мной, — велел он. — И чтобы ушки на макушке. Двигаться тихо. Почаще оглядываться.

Лемюэль с Ягареком начали спускаться в грязь и мглу.

Невозможно было понять, сколько времени они брели в душной, мерзкой темноте. Со всех сторон доносились звуки — какие-то существа пробегали, проплывали. Однажды они услышали дурной хохот из параллельного туннеля. Дважды Лемюэль резко поворачивался, светя и целясь в пятно грязи — еще колышущийся след уже невидимой твари. Но стрелять не приходилось.

— Нет, ну до чего же нам везет! — захотелось пообщаться Лемюэлю. — Специально Ткач оставил нас в канализации или нет, не знаю, но более надежное место в Нью-Кробюзоне вряд ли можно найти. — Тут его голос в тлетворном воздухе зазвучал резче — то ли от напряжения, то ли от омерзения. — Да к тому же это Темная сторона — тот еще отстойник… Жратвы мало, народу тоже кот наплакал, магической грязи, между прочим, не густо…

Помолчав несколько секунд, он продолжал:

— Возьмем, к примеру, канализацию Барсучьей топи. Там копилась всякая нестабильная дрянь, отходы лабораторий, в которых ставились самые дикие эксперименты. Годами копилась, совершенно непредсказуемо влияя на живность. И нынче кого только не встретишь… Крысу величиной со свинью, да еще и говорящую. Слепого карликового крокодила, чей прадедушка сбежал из зоопарка. Всевозможных помесей… Большая петля и Бездельный брод стоят на целых толщах из старых построек. Они веками тонули в болоте, а на их месте просто возводили новые дома. Мостовая держится там лет сто пятьдесят, не больше. Старые подвалы и жилые комнаты целиком заполнены грязью. Такие вот туннели, как этот, ведут к затонувшим улицам. Их названия можно прочитать на стенах домов. Гнилые дома под кирпичным небом. Дерьмо течет по туннелям, а потом — через двери и окна… Там живут подпольные бандиты. Раньше они были людьми, по крайней мере людьми были их родители. Но слишком уж долго прожили под землей эти существа, и сейчас они не очень-то привлекательны.

Он отхаркался и громко сплюнул в медленно текущую жижу.

— Но все-таки подпольные бандиты лучше, чем гулы или троу. — Он рассмеялся, но совсем не весело. Ягарек не мог посчитать, что над ним издеваются.

Лемюэль умолк. Несколько минут — ни звука, если не считать чавканья мерзкой гущи под ногами. А потом Ягарек услышал голоса. Он напрягся, схватил Лемюэля за рубашку, но через секунду голоса стали разборчивы — они принадлежали Айзеку и Дерхан.

Казалось, фекальная вода несла с собой свет из-за угла. Согнувшись в три погибели и потея, Ягарек и Лемюэль преодолели последние ярды извилистого туннеля и очутились в комнатенке под центром Темной стороны.

Айзек и Дерхан кричали друг на друга. Айзек увидел через плечо Дерхан Ягарека и Лемюэля, протянул к ним руки:

— Ну, наконец-то!

Ягарек протянул ему сумку с едой, Айзек даже не взглянул на нее.

— Лем, Яг, надо быстро уходить, — сказал он взволнованно.

— Погоди-ка… — начал Лемюэль, но Айзек перебил:

— К черту! Ты послушай! Я говорил с конструкцией.

Рот у Лемюэля остался открытым, но не исторг ни слова. Остальные тоже молчали.

— Понятно? — спросил Айзек. — Она разумная, черт бы ее побрал. Она мыслит. Механический разум — это не просто вымысел. Какой-нибудь вирус или программный сбой… Думаю, и чертов мастер руку приложил. Чистильщик об этом не сказал прямо, вроде бы намекнул. Но самое-то главное: штуковина думать способна. Все понимает! Она была на складе, когда мотылек обработал Лубламая. Она…

— Погоди! — вскричал Лемюэль. — Она что, разговаривала с тобой?

— Нет! Ей пришлось писать по грязи шипом для сборки мусора. До чего же долго, хоть на стенку лезь. Это конструкция мне сказала тогда, что Дэвид предал, и пыталась убедить, чтобы мы убрались со склада до появления милиции.

— Зачем ей это понадобилось?

У Айзека прошло возбуждение.

— Не знаю. Сама не говорит. Она вообще не слишком четко изъясняется.

Лемюэль перевел взгляд — в красно-черном мерцании масляной лампы конструкция сидела неподвижно.

— Но вот что я думаю… — продолжал Айзек. — Может быть, ей предпочтительней, чтобы мы были на свободе, потому что мы против мотыльков. Она явно их не любит, хотя ума не приложу, за что. Не любит и желает им смерти. И предлагает нам помощь.

Лемюэль разразился неприятным и недоверчивым смехом.

— Чудненько! Ты обзавелся союзником — пылесосом…

— Нет, олух ты этакий! — рявкнул Айзек. — Неужели не понимаешь? Этот пылесос не один!

По зловонным кирпичным пещерам пролетело слово «один» и вернулась эхом. Лемюэль и Айзек смотрели друг на друга. Ягарек чуть отступил.

— Он не один, — тихо повторил Айзек. За его спиной Дерхан кивнула в безмолвном согласии. — Он нам давал подсказки. Он умеет читать и писать, вот как узнал, что Дэвид — предатель: нашел брошенную им бумажку с инструкцией. Но великим мыслителем нашего железного приятеля, конечно, не назовешь. Однако он обещает: если мы ночью прогуляемся на свалку в Грисский меандр, то получим там объяснения и помощь.

Теперь слово «помощь», вибрируя, вторглось в тишину. Лемюэль медленно покачал головой, лицо его было хмурым и упрямым.

— Айзек, черт бы тебя побрал, — проговорил он тихо. — Свалка? Помощь? О чем ты говоришь? И какое отношение все это имеет ко мне?

Дерхан презрительно фыркнула и отвернулась. Айзек открыл было рот, но Лемюэль не дал ему разразиться возмущенной тирадой.

— Вот что я тебе скажу, приятель. Я с тобой только из-за денег. Я бизнесмен. Ты хорошо платил. Платил и получал мои услуги. Правда, с Вермишенком я бесплатно помог — в память о господине Икс. Да если честно, Айзек, я к тебе хорошо отношусь. Люблю в партнерах прямоту. Потому и вернулся сюда. Кое-что принес и помогу выбраться. Но теперь Вермишенк мертв, а ты неплатежеспособен. Не знаю, чего ты еще напланировал, но я увольняюсь. Да и какого черта я должен гоняться за этими дурацкими тварями? Оставь их милиции. Нет, мне точно уже нечего тут делать…

— Кому оставить?.. — негодующе прошипела Дерхан, но Айзек перебил.

— Вот, значит, как? — процедил он. — Увольняешься? Думаешь, ты можешь вернуться и заняться прежними делами? Лем, дружище, может, ты в чем-то и профи, но в остальном — круглый дурак. Думаешь, тебя не заметили на складе? Думаешь, не опознали? Не тешь себя иллюзиями. Ты в розыске!

Лемюэль зло посмотрел ему в глаза.

— Ладно, Айзек, спасибо за заботу, — скривился он. — Но я тебе вот как отвечу. Да, ты прав, я крепко влип. Так ведь не впервой! Вся моя профессиональная жизнь прошла в бегах от закона, так что обо мне, приятель, не беспокойся.

Но в голосе не было уверенности.

«Я не все ему рассказал, что он хотел узнать, — подумал Айзек. — Он просто не желает об этом сейчас думать».

Айзек презрительно покачал головой:

— Все-таки боишься ты рассуждать здраво. Между простым жуликом и убийцей милиционеров — огромнейшая разница. Мало того, властям ведь не известно, что ты знаешь и чего не знаешь. Жаль тебя расстраивать, старина, но ты — соучастник. Повязан с нами. Лучше всегда двигаться вперед. Даже когда убегаешь. Повернешься — сцапают.

Долго Лемюэль молчал и смотрел на Айзека так, будто хотел прожечь взглядом дырку. Но и не уходил.

— Есть и еще одно, — шагнул к нему Айзек. — Ты нужен нам… Мне нужен.

За его спиной зло фыркнула Дерхан, и Айзек метнул в нее предостерегающий взгляд:

— Нет, правда, Лем… Только с тобой мы имеем шанс. Ты в городе каждую собаку знаешь, ни одно темное дельце без тебя не обошлось. — Айзек беспомощно поднял руки. — Сам я не представляю, как можно из этого выпутаться. Одна из тварей охотится за мной, милиция нам не помощница, она сама не знает, как ловить этих зверей; и вообще, а что, если мотыльки чуют не только мой след, что, если интересуются всеми нами… — у него мороз шел по коже от собственных слов, но он говорил быстро, отгоняя тревожные мысли. — Я не собираюсь сдаваться, я не буду сидеть сложа руки, только так можно найти выход. Но без тебя мы с Дерхан точно покойники.

Взгляд Лемюэля был суров. У Айзека по спине бегали мурашки.

«Никогда не забывай, с кем заключаешь сделку, — подумал он. — Вы с ним не друзья. Помни об этом».

— Ты прекрасно знаешь мою кредитную историю, — закрыл паузу Айзек. — Не буду врать, что у меня огромный счет в банке, но кое-что есть, несколько гиней завалялось, и они все — твои. Лемюэль, помоги, я в долгу не останусь. Работать на тебя буду. Стану твоей шестеркой. Что ни потребуешь, все сделаю. Деньги, какие добуду, тебе отдам до последнего гроша. На всю свою гребаную жизнь в кабалу пойду. Только помоги нам сейчас.

Долгое время лишь гнилостная капель нарушала тишину. За спиной у Айзека ждала Дерхан. На лице — презрение и отвращение. «Он нам не нужен», читалось на этом лице. Но все же ей хотелось услышать ответ Лемюэля.

Ягарек держался поодаль, безучастно прислушивался к спору. Он был привязан к Айзеку. Без его приказа никуда не пойдет и ничего не сделает.

Лемюэль вздохнул:

— Ты хоть понимаешь, чем я рискую? Понимаешь, что речь идет о серьезном долге? Имеешь хоть малейшее представление о нынешних расценках на такие услуги?

— Неважно, — буркнул Айзек, пряча облегчение. Лемюэль кивнул, Дерхан очень тихо, медленно выдохнула.

Айзек и Лемюэль стояли друг против друга, как вымотавшиеся единоборцы. Каждый ждал, когда другой сделает выпад.

— Ну, что дальше? — хмуро проговорил Лемюэль.

— Завтра вечером пойду в Грисский меандр, — ответил Айзек. — Конструкция обещала помощь. Там мы с вами и встретимся.

— Куда ты собрался? — спросила удивленная Дерхан.

— Надо найти Лин, — сказал Айзек. — К ней обязательно придут.

 

Глава З6

Было далеко за полночь, суккота превращалась в вошькресенье. Оставалась одна ночь до полнолуния.

В Пряной долине, за стенами башни, где жила Лин, нервничали, раздражались по пустякам редкие прохожие. Миновал торговый день, а вместе с ним ушло и его добродушие. Площадь была загромождена скелетами прилавков — тонкие деревянные каркасы без холста. Рыночный сор собран в гниющие кучи, ждет, когда мусорщики переправят его на свалки. Раздутая луна отбеливала Пряную долину, точно какая-то едкая жидкость. Мрачная, унылая, даже зловещая картина.

Айзек устало поднялся по лестничным маршам башни. Он не получал вестей от Лин, не видел ее уже несколько дней. На Мушиной стороне он тайком помылся у колонки, но все равно от него пахло.

Накануне он несколько часов просидел в канализации. Лемюэль долго не позволял своим спутникам уйти — говорил, что в светлое время суток покидать укрытие слишком опасно.

«Нам надо вместе держаться, — объяснял он, — пока не будем четко понимать, что делаем. Мы ведь не самая малозаметная компания».

Так что все четверо сидели в комнате, промываемой фекальной водой, ели, борясь с тошнотой, бранились и безуспешно пытались строить планы. Особенно жарко спорили о том, стоит ли Айзеку отправляться в одиночку к Лин. Сам он категорически отказывался от сопровождения. Но Дерхан и Лемюэль убеждали, что это просто глупо, и даже молчание Ягарека казалось полным упрека. Все же Айзек оставался непреклонен.

Но когда снизилась температура воздуха и вонь перестала сильно донимать, они вместе тронулись в путь. Долгим и трудным было это путешествие по сводчатым туннелям нью-кробюзонской канализации. Вел Лемюэль, с пистолетами на изготовку. Айзеку, Дерхан и Ягареку пришлось нести конструкцию, сама она передвигаться в липкой грязи не могла. Машина была тяжелой и скользкой. Носильщики часто задевали ею о стены, оставляя царапины на корпусе, а то и роняли, оступившись, с руганью в грязь. Они и сами падали и ссаживали кожу на руках о неровности бетона. Но Айзек не позволил бы оставить машину в клоаке.

Пробирались осторожно. Здесь, в гомеостатичной подземной экосистеме, они были незваными гостями. Поэтому был резон избегать встреч с туземцами.

Наконец они выбрались наверх, за станцией Селитра, постояли, моргая и капая, в ущербном свете. Заночевали в Грисской пади, в нежилом домишке у железнодорожных путей. Выбор укрытия был рискованным, совсем близко Южная линия пересекала Вар по мосту Петушиный гребень; рухнувшее здание превратилось в огромный склон из обломков кирпичной кладки и бетонного крошева; создавалось впечатление, будто он по замыслу архитектора подпирает высотную железную дорогу. Венчал эту насыпь четкий силуэт деревянной будки, чье предназначение было загадочным. По всему видать, к будке уже много лет и близко не подходили.

Четверо путников устало вскарабкались по техногенному склону, толкая перед собой конструкцию; пробрались через изорванную проволочную ограду, должно быть, раньше не подпускавшую к рельсам посторонних. В считаные минуты, в краткий промежуток времени между прохождением двух поездов, пришельцы одолели заросли бурьяна перед лачужкой, распахнули дверь и проскочили в пыльную мглу. Там наконец они смогли перевести дух.

Доски стен покоробились, кровельные листы расползлись; в многочисленные прорехи заглядывало небо. За окнами с давным-давно выбитыми стеклами мимо халупки в обоих направлениях проносились поезда. Внизу к северу изгибался Вар крутобокой буквой «S», охватывая Малую петлю и Грисский меандр. Небо потемнело, окрасилось в грязную, с синим отливом черноту. На реке виднелись освещенные прогулочные суда. Чуть к востоку возвышался могучий техногенный столп — здание парламента; оно словно глядело глазами-окнами на них и на весь город. Чуть ниже по течению от Страка шипели и потрескивали химические фонари старых городских шлюзов, их сальная желтизна отражалась в темной воде. В двух милях к северо-востоку, за парламентом, угадывались Ребра — древние узкие кости.

По другую сторону лачужки эффектно мерк небосклон; над дышащей миазмами низиной закат выглядел еще красочнее. Солнце зашло не целиком, небо было разрезано воздушным рельсом, проходившим через Мушиную сторону, через милицейскую башню. Силуэт города был многоступенчатым, сложным, изломанным: разнообразные дымоходы, наползающие друг на друга шиферные скаты под черепичными куполами церквей бесчисленных богов; огромные приапические трубы фабрик, извергающие грязный дым и излишки огня; дома-башни — как огромные бетонные обелиски; заросшие чем попало пустыри — бывшие парки.

Они передохнули, худо-бедно счистили с одежды набранную за ночь грязь. Здесь Айзек наконец мог заняться искалеченным ухом Дерхан. Рана болела, хотя уже не так сильно. Дерхан терпела. Айзек и Лемюэль то и дело машинально дотрагивались до собственных рубцов.

С приближением рассвета Айзек собрался идти.

И тут возобновился спор. Айзек был тверд: он должен встретиться с Лин наедине. Надо ее предупредить об опасности; милиция уже наверняка знает об их связи. Надо ей сказать, что прежняя жизнь для нее закончилась. И случилось это по его вине. Надо просить, чтобы ушла с ним. Убежала с ним. Айзеку необходимо ее прощение. И ее любовь.

Хоть одну бы ночь вместе с ней провести. Ради этого и жизни не жалко.

Лемюэль тоже не уступал.

— Айзек, это ведь и наших голов касается. Сейчас в этом городе каждый легаш охотится по твою шкуру. Небось, на всех башнях, распорках и этажах Штыря твои гелио расклеены. Ты же прятаться совершенно не умеешь. А я, сколько себя помню, в розыске. Хочешь повидать свою цыпочку? Я с тобой.

И в конце концов Айзек сдался.

В полдесятого четверо облачились в свои изорванные одежды, спрятали лица под лохмотьями. После долгих ухищрений Айзеку удалось таки склонить конструкцию к общению. Она крайне неохотно и мучительно медленно написала: «Трисский меандр, свалка № 2, 10 вечера. Оставьте меня внизу под арками».

Они понимали, что с наступлением ночи придут кошмары. Никто не спал, однако это не помогало. Психическая тошнота замарала город под стать навозу мотыльков. Все нервничали, раздражались по малейшему поводу.

Айзек затолкал саквояж с деталями кризисной машины за оказавшийся в лачуге штабель досок. Затем все четверо спустились, неся конструкцию. Айзек спрятал ее в укромном местечке, в щели между обломками железнодорожного моста.

— Дождешься нас? — заботливо спросил он, хоть и понимал, сколь абсурден разговор с машиной.

Конструкция не ответила, и он отошел, бросив на прощание:

— До завтра.

Четверка нарушителей закона кралась в распухающей нью-кробюзонской ночи. Лемюэль вел своих спутников тайными путями; улицам они предпочитали переулки, а переулкам — проломы в бетонных стенах. Они тихо ступали по безлюдным дворам, выходили на плоские крыши, будили бродяг, те ворчали им вслед и сбивались в кучки. Лемюэль излучал уверенность. Он легко бежал или карабкался, готовый в любую секунду пустить в ход пистолет. Ягарек уже привык к отсутствию тяжести крыльев, полые кости и тугие мускулы делали его прекрасным ходоком. Он будто скользил по архитектурному ландшафту, без труда перепрыгивая через препятствия. Дерхан выручало ее упрямство, она бы ни за что не позволила себе отстать.

Только по Айзеку было видно, сколь тяжелое испытание он перенес. Айзек тяжело дышал и кашлял, его рвало. Он тащил свой избыточный вес по воровским тропам, ломал шифер неуклюжими прыжками, хватался за живот и без конца ругался на каждом выдохе.

Они торили себе дорогу в ночи, как в лесу. С каждым шагом все тяжелее делался воздух, гнело чувство ненормальности происходящего, глухая тревога — как будто чьи-то длинные ногти царапали лик луны, отчего не по телу, а по самой душе шел зуд. И со всех сторон доносились крики — жителям города снились плохие сны.

Путники остановились на Мушиной стороне, в нескольких улицах от милицейской башни, умылись и напились у колонки. Потом двинулись к югу сплетением переулков между Седрахской улицей и Селчитским бульваром, направляясь к Пряной долине. В этом почти нежилом, сверхъестественно жутком квартале Айзек обратился к спутникам. Задыхаясь от изнеможения, хватая горящим ртом воздух, упрашивал их обождать, дать ему полчаса для разговора с Лин.

— Мне понадобится чуток времени — объяснить ей, что происходит… — оправдывался он.

Товарищи неохотно согласились и затаились во мраке у стены здания.

— Полчаса, Айзек, — четко сказал Лемюэль. — Потом мы поднимаемся. Понял?

И Айзек медленно двинулся вверх по лестнице.

В доме было прохладно и абсолютно тихо. На седьмом этаже Айзек услышал первые звуки. Это были сонные шорохи — взмахивали крыльями галки. И снова — вверх. Через сквозняки, гуляющие по ветхому и небезопасному восьмому этажу. И к гребню кровли.

Он остановился перед знакомой дверью. «А ведь Лин может и не быть дома, — подумал он. — Может, она сейчас с тем парнем, со своим заказчиком, работает. В этом случае придется… придется оставить записку».

Он постучал в дверь, та отворилась. У Айзека заперло дыхание. Он бросился в комнату.

Пахло протухшей кровью.

Айзек окинул взором маленькое чердачное помещение.

Счастливчик Газид невидяще смотрел на него. Он сидел на стуле; силуэт был очерчен скудным светом, идущим снизу, с площади. Руки Газида лежали на столе. Кисти были тверды как камень. Открытый рот чем-то набит. Чем? Не разглядеть. Спереди Газид был весь залит кровью. Поблескивала кровь и на столе, она глубоко впиталась в древесину. Газиду перерезали горло. На летней жаре в рану мигом набились голодные ночные насекомые.

На миг Айзек ухватился за спасительную мысль, что это всего лишь кошмар, дурной сон из тех, которыми заражен город. Он зажмурился и открыл глаза. Но Газид не исчез. Газид был реален. И мертв.

Айзек отвел взгляд от застывшего в смертной муке лица. Посмотрел на скрюченные пальцы. Газида удерживали у стола. Перерезали горло и держали, пока не умер. А потом в рот, раскрытый в последнем крике, что-то засунули.

Айзек осторожно двинулся к трупу. Стиснул зубы и протянул руку, выдернул из сухого покойницкого рта большой конверт. Расправив, прочитал имя, выведенное аккуратным почерком. Свое имя. Испытывая самое тошнотворное предчувствие, сунул пальцы в конверт. Секунду — даже меньше, чем секунду — он не понимал, что вынул. Нечто тонкое, почти невесомое, на ощупь будто истлевший от времени пергамент или высушенный лист. Он поднял руку и в слабом свете луны увидел пару хеприйских крылышек.

Айзек вскрикнул. Исторг вместе с воздухом из легких возглас шока и боли. Глаза округлились от ужаса.

— О нет!.. — воскликнул он, выдавливая остатки воздуха из легких. — О нет! Нет… нет…

Нежные крылья были скатаны в рулон, растрескались при изгибании. От них большими чешуями отваливалась прозрачное вещество. Айзек попробовал их разгладить. Подушечки дрожащих пальцев задевали за трещины. Из его рта рвался протяжный звук. На единственной ноте. Вибрирующий стон. Он снова порылся в конверте и вынул сложенный вчетверо лист бумаги. Отпечатано на машинке. Вверху шапка — то ли шахматный узор, то ли какая-то мозаика. Читая, Айзек тихо заплакал.

Копия № 1.

Попурри.

В Пряную долину.

(Остальные копии доставить в Барсучью топь и Салакусские поля.)

Господину Дэну дер Гримнебулину.

Хепри — существа безголосые, но по испускаемым Лин химическим веществам и по дрожи ее головоножек я догадываюсь, что расставание с этими бесполезными крыльями она переживает крайне остро. Не сомневаюсь, что и нижняя часть ее тела сопротивлялась бы нам, если бы мы не привязали эту стервозную жучиху к стулу.

Мое письмо Вам передаст Счастливчик Газид, ведь это его я вынужден благодарить за ваше вмешательство.

Как я догадываюсь, Вы решили пролезть на рынок сонной дури. Сначала я полагал, что все купленное у Газида Вы оставили себе, но этот идиот проболтался о содержавшейся в Барсучьей топи гусенице, и я оценил величие замысла. Невозможно получить продукцию высшего качества от мотылька, выкормленного предназначенной для людей сонной дурью, но Вы могли бы предлагать свой паленый товар по бросовой цене. В моих интересах — позаботиться о сохранении круга покупателей. Я не потерплю конкуренции.

Еще я узнал, что Вы не смогли удержать в узде чертова производителя. Впрочем, чего еще можно было ожидать от дилетанта. Ваш дерьмовый выкормыш убежал от своей няньки и освободил братишек. Гримнебулин, Вы дурак.

Вот мои требования:

Первое. Вы должны немедленно явиться ко мне.

Второе. Извольте вернуть остаток сонной дури, украденной у меня при помощи Газида. Или выплатить компенсацию (сумму, которую я назову).

И третье. Вы возьмете на себя задачу поиска и захвата сбежавших мотыльков, с вашим неблагодарным питомцем в том числе.

После того как все эти требования будут выполнены, мы обсудим Вашу дальнейшую судьбу.

В ожидании отклика от Вас я продолжу беседы с Лин. Последние недели мне была приятна ее компания, и я рад возможности сойтись с ней поближе. Мы тут заключили небольшое пари. Она поставила на то, что Вы ответите на это послание, прежде чем она лишится последних головоножек. Я же не столь в этом уверен. Поэтому ей предстоит через каждые два дня расставаться с очередной головоножкой, пока Вы не откликнетесь на мой призыв.

Я их буду отрывать, а она — корчиться и брызгать кровью, Вам это понятно? А через две недели я сорву панцирь со скарабея и скормлю крысам еще живую голову. Своими руками скормлю.

С нетерпением жду от Вас ответа. Всегда к Вашим услугам,

Когда Дерхан, Ягарек и Лемюэль добрались до девятого этажа, они услышали голос Айзека. Он говорил — медленно, тихо. Слов разобрать не удавалось, но похоже было на монолог. И Айзек не делал пауз, чтобы услышать или увидеть реакцию собеседника.

Дерхан постучала в дверь, не дождавшись ответа, осторожно приотворила и заглянула.

Она увидела Айзека и еще одного человека. Прошло несколько секунд, прежде чем узнала Газида и поняла, что он зарезан.

Охнув, медленно вошла в комнату, а за нею проскользнули Ягарек и Лемюэль.

Они стояли и смотрели на Айзека. Тот сидел на кровати, держал пару насекомьих крыл и листок бумаги. Айзек посмотрел на вошедших и прекратил бормотать. Тихо заплакал. Открыл рот, и Дерхан шагнула к нему, взяла за руки. Он всхлипывал и прятал глаза. А лицо было искажено яростью. Она, ни слова не сказав, взяла письмо, прочла.

У Дерхан от ужаса затряслись губы. Преодолевая дрожь в руке, она передала письмо Ягареку.

Гаруда внимательно прочитал, но как отреагировал, определить было невозможно. Он повернулся к Лемюэлю, рассматривавшему труп Счастливчика Газида.

— Уже давно мертв, — заключил Лемюэль и взял письмо. Брови полезли на лоб. — Попурри?! — Воскликнул он. — Лин связалась с Попурри?

— Кто он? — выкрикнул Айзек. — Где этот гребаный кусок дерьма?!

Лемюэль глядел на Айзека, на лице была крайняя растерянность, в глазах мерцала жалость.

— О боги!.. Господин Попурри — это очень большая фигура, — незатейливо объяснил он. — Контролирует восточную часть города. Он преступник. Босс.

— Найду эту мразь и убью! Убью!.. — бушевал Айзек.

Лемюэль сочувственно глядел в блестящее от слез и слюны лицо Айзека.

«Не сможешь, Айзек, — подумал он. — Просто руки коротки».

— Ах, Лин… Почему же ты мне не сказала, на кого работаешь… — Айзек помаленьку успокаивался.

— Я не удивлен, — сказал Лемюэль. — О нем вообще мало кому известно. Слухи ходят, но не более того.

Айзек резко встал, вытер лицо рукавом, втянул носом воздух и высморкался.

— Ладно, надо ее выручать, — сказал он. — Мы должны найти ее. Давайте думать. Думать. Этот… Попурри считает, что я попробую от него сбежать, но он ошибается. Скажи, Лемюэль, как его можно найти…

— Айзек, Айзек…

Лемюэль судорожно сглотнул, кинул взгляд вправо-влево, медленно подошел к собеседнику, простер к нему руки в успокаивающем жесте. Дерхан посмотрела на Айзека, и на ее лице отразилась жалость, пускай сдержанная, пускай мимолетная, но это точно была жалость.

Лемюэль медленно покачал головой. Взгляд был тверд, но губы кривились. Он подбирал слова.

— Айзек, я имел дело с Попурри. Ни разу с ним не встречался, но я его знаю. И знаю, как он работает. Знаю, как надо вести себя с ним. Знаю, чего можно ожидать. И такое я уже видел, именно этот сценарий. Айзек… — Он опять сглотнул. — Лин мертва.

Лемюэль поймал запястье Айзека, схватил не крепко и не агрессивно, но властно, заставляя выслушать и понять. Айзек затих, на лице — гнев и настороженность.

— Айзек, она мертва, — тихо повторил Лемюэль. — Дружище, мне очень жаль. Правда, очень. Ее больше нет. — Он отступил.

Айзек оцепенело стоял, только голова тряслась.

Открылся рот, как будто пытался выпустить крик. Лемюэль тяжело вздохнул и, отведя взор, заговорил медленно и тихо, словно рассуждая вслух:

— Зачем она ему живая? Это просто… просто бессмысленно. Лишние сложности… Нет, от нее проще избавиться. Он делает то, что считает нужным, — повысил вдруг голос Лемюэль и протянул руку, указывая на Айзека. — Он рассчитывает на твой приход. Он отомстил и теперь надеется, что ты клюнешь на приманку. Он хочет, чтобы ты оказался у него, а каким путем этого добиться, неважно. И если не убить Лин, она может доставить неприятности. Пускай на это крайне мало шансов, но все-таки исключать нельзя. Как приманка она годится и мертвая, ты ведь все равно за ней придешь. — Он печально покачал головой. — Так что ему ничто не мешало ее убить. Она мертва, Айзек. Мертва.

У Айзека засверкали глаза, и Лемюэль перешел на скороговорку:

— И вот что я тебе скажу: лучший способ отомстить — не позволить, чтобы Попурри наложил лапу на мотыльков. Он же их не прикончит, сам понимаешь. Будет содержать, получать от них сонную дурь.

Айзек вдруг сорвался с места, забегал по комнате, оглашая ее бессвязными криками гнева, бессилия, неверия. Бросился к Лемюэлю, принялся бессвязно умолять, уверять, что тот ошибается. Лин жива!

Лемюэль не мог вынести этой сцены. Он закрыл глаза и заговорил, перекрывая отчаянное бормотание ученого:

— Айзек, если ты пойдешь к нему, то Лин все равно не воскресишь. Да и сам наверняка станешь покойником.

Айзек умолк. Через несколько секунд долгой тишины встал. Руки у него тряслись, Он глянул на труп Счастливчика Газида, на Ягарека, молча стоявшего в углу, на Дерхан, выжидательно замершую, на Лемюэля, нервно следящего за ним.

И заплакал навзрыд.

Айзек и Дерхан сидели, обнявшись, и всхлипывали. Лемюэль подошел к пахнущему мертвечиной Газиду. Опустился перед ним на колени, левой рукой прикрыл рот и нос, правой разделил полы Газидова пиджака, склеенные засохшей кровью, и порылся в карманах. Его интересовали деньги или информация. Ни того ни другого.

Он выпрямился, осмотрелся, стараясь думать стратегически. Все может сгодиться: оружие, ценные предметы, улики.

Ничего полезного. Комната почти пустая. Болела голова — сказывались потревоженные сны.

Он чувствовал громадную тяжесть нью-кробюзонской сонной пытки. У самого под черепом шевелились, ползали сновидения, готовые наброситься, стоит лишь ему сомкнуть веки. Наконец он решил, что весь запас времени исчерпан. Бессонные ночи сделали его нервным. Лемюэль повернулся к сидящей на кровати жалкой парочке, махнул рукой Ягареку:

— Надо идти.

 

Глава 37

Следующий день выдался душным. Измотанный кошмарами город лежал безвольно, будто его поразила чума.

По преступному миру расползались слухи. Найдена мертвой Ма Франсина — ночью ее проткнули тремя стрелами, какой-то меткий лучник заработал у господина Попурри тысячу гиней. Не было вестей из Кинкена, из логова банды «Сиропная капля», в которой верховодила Ма Франсина, но и так все понимали: преступные группировки затеяли войну за раздел сфер влияния.

Обнаружились новые имбецилы-коматозники. Их все больше и больше. Постепенно растет тихая паника. Кошмары не прекращаются, и некоторые газеты их связывают с обезумевшими гражданами, которых находят каждый день. Тот сидел за столом у себя в комнате, бессмысленно пялясь в разбитое окно, другой лежал пластом на улице и мычал. К лицам этих бедняг прилип запашок гниющей цедры.

Это поветрие безумия было неразборчивым. Оно поражало и целых, и переделанных. И людей, и хепри, и водяных, и вирмов. Даже городские гаруды падали с крыш. Страдали и другие, более редкие существа.

Взошедшее над Курганом Святого Джаббера солнце осветило троу, его мертвенно-бледные конечности были тяжелы и безжизненны, хоть он и был еще жив, хоть он и дышал, склонив голову над украденным и позабытым куском мяса. Должно быть, троу выбрался из канализации, чтобы поискать себе пропитания в объятом ночью городе, и тут его заметил мотылек.

Милиционеры Восточного Гидда увидели еще более дикую сцену. В кустах, что окружали Гиддскую библиотеку, лежали двое. Юная проститутка со слезами зубов на шее была мертва, она истекла кровью.

На ней вытянулось тощее тело известного в районе человека, владельца маленькой, но прибыльной ткацкой фабрики. На его лице запеклась кровь шлюхи. Глаза невидяще смотрели на солнце. Он был жив, но начисто лишился рассудка. И раньше ходил слушок, что Эндрю Сент-Кадер — вовсе не тот, кем кажется, но еще страшнее было открытие, что даже вампир может стать жертвой мозгососов. Город содрогнулся — неужели эти бациллы, или духи, или демоны настолько могущественны, неужели против них нет защиты?

В Нью-Кробюзоне царили смятение и страх. Некоторые граждане писали письма в деревни, сообщали своим родственникам о намерении поменять родной город на холмы и долины юга или востока. Но миллионам было просто некуда бежать.

Томительную дневную жару Айзек и Дерхан переносили в маленькой хижине. Вернувшись, обнаружили, что конструкция не ждет их там, где ее оставили. Она исчезла бесследно.

Лемюэль ушел, сказав, что попробует связаться со своими друзьями. Он сильно нервничал. Милиция считает его своим врагом, опасно расхаживать по городу. Но и сидеть сложа руки он бы не смог. Возможно, его, ко всему прочему, раздражали переживания Айзека и Дерхан.

Ягарек тоже ушел, удивив этим Айзека. Дерхан предавалась воспоминаниям. Без конца корила себя за слезливое раскаяние, за то, что упивается горем, но и прекратить не могла. Она сказала Айзеку о своих ночных разговорах с Лин, о спорах насчет природы искусства. Айзек подуспокоился. Он рассеянно вертел в руках детали кризисной машины. Прервать излияния Дерхан не пытался, лишь изредка вставлял собственное воспоминание. Взгляд у него был невидящим. Он сидел, привалившись спиной к ветхой деревянной стене.

До Лин любовницей у Айзека была Беллис, человек, как и все его прежние сексуальные партнеры. Беллис была высокой и бледной, она красила губы багровой, как синяк, помадой. Превосходный лингвист, она разочаровалась в Айзеке — и однажды, заявив, что его «буйства» осточертели, порвала с ним.

Промежуток в четыре года, между Беллис и Лин, был заполнен случайными краткими связями, в основном со шлюхами. Все это Айзек прекратил за год до того, как познакомился с Лин. Как-то он коротал ночь у Мамаши Судд и в обрывочной беседе с молоденькой проституткой, которая его обслуживала, случайно сказал добрые слова о почтенной мадам, так хорошо заботящейся о своих девочках. И был удивлен тем, что его мнение не разделили. Напротив, усталая проститутка вспылила и высказала ему все, что она думала о женщине, которая торгует чужими дырками и удерживает по три стивера с каждого шекеля.

Айзек был потрясен и пристыжен, он даже туфли не снял тогда — ушел, заплатив вдвойне.

После этого он долго жил праведником, с головой погрузился в работу. Но однажды друг пригласил его на открытие выставки юной хеприйской скульпторши-железистки. Выставка была крошечной, размещалась в комнатенке на плохой стороне Собек-Круса, с видом на вылепленные погодой статуи — холмики и кусты.

Тогда-то Айзек и познакомился с Лин.

Ее скульптуры он счел восхитительными и отыскал ее, чтобы сказать об этом. Завязалась очень медленная беседа. Лин писала ответы в блокнотике, который всегда носила с собой, но и черепаший темп общения не подорвал обоюдного интереса друг к другу. До конца вечеринки Айзек под ее руководством изучал экспонат за экспонатом, постигал идеи, заключенные в кривые линии, в искаженную геометрию.

После они часто встречались. В промежутках между этими встречами Айзек помаленьку изучал «язык» хепри, так что с каждым разом им было все проще разговаривать. Однажды вечером подвыпивший Айзек вздумал рассказать ей пошлый анекдот, вернее, изобразить жестами — и неуклюже ее облапил. И они затащили друг друга в постель. Было очень неловко, и в прямом, и в переносном смысле. С традиционного поцелуя не начнешь, Своими жвалами Лин могла запросто оторвать Айзеку челюсть. Потом на Айзека нахлынуло отвращение, его чуть не вырвало при виде щетинистых головоножек и качающихся усиков. Лин страшилась его тела, напрягалась совершенно непредсказуемо. Проснувшись, он испытал ужас — но от мысли, что переступил черту, а не от того, как именно это случилось. Завтрак прошел в стыдливом молчании, а затем Айзек понял: ведь это же именно то, чего ему всегда хотелось. Конечно, случайные сексуальные межвидовые связи не редкость, но ведь Айзек не какой-нибудь юный пьяница, которого можно «на слабо» сделать завсегдатаем ксенийского борделя. Он понял, что влюбился.

И вот теперь, после того как понемногу ушло чувство вины и неуверенности, после того как исчезли атавистическое отвращение и страх, а осталась только очень сильная привязанность и трепетная нежность, у него отняли любимую. И она никогда не возвратится.

Иногда ему среди бела дня виделось — и он напрасно пытался отогнать эти видения, — как Попурри, этот таинственный персонаж, способный, по словам Лемюэля, на все, срывает крылья с головы Лин.

От этой мысли Айзек не мог не стонать. Он часто вскрикивал, а иногда устраивал настоящую истерику. И выл от бессилья.

«Молю вас, — обращался он к человеческим и хеприйским богам, — Джаббер и Солентон, и… Кормилица и Художник… Хоть бы она не мучилась, когда умирала».

Но он понимал, что ее, прежде чем расчленить, забили или запытали до смерти. И он сходил с ума от жалости.

Солнце растягивало светлое время суток, точно преступника на дыбе, до разрыва мышц и сухожилий. Время не выдержало напряжения, день превратился в бесконечную череду мертвых мгновений. В небе висели птицы и вирмы, как частицы ила в воде. Церковные колокола отзванивали бессвязные и неискренние восхваления Палголаку и Солентону. Реки медленно текли на восток.

В конце дня к Айзеку и Дерхан вернулся Ягарек, его плащ с капюшоном белел в палящих лучах солнца. О том, где побывал, не сообщил, но он принес еды, ее разделили на троих. Айзек успокоился, заглушил в себе голос страдания.

Но прошли бесконечные часы монотонного дня, и по склонам ближних гор поползли тени. Обращенные на запад стены здания солнце разукрасило розовыми пятнами, прежде чем скользнуть за вершины. Последние копья солнечного света затерялись в рукотворном ущелье Перевала Кающихся. Солнце скрылось, но небо было светлым еще долго.

Лемюэль вернулся задолго до наступления полной темноты.

— Я связался кое с кем из коллег и обрисовал нашу ситуацию, — объявил он. — Думаю, будет неразумно строить серьезные планы, пока мы не увидим то, что собираемся увидеть этим вечером. Я намекаю на предстоящую встречу в Грисском меандре. И я могу заручиться небольшой поддержкой, кое-кто мне должен услугу-другую. В городе объявилось несколько серьезных авантюристов, говорят, подломили здоровый схрон троу в развалинах Ташек-Редхай. Вряд ли откажутся подработать.

Дерхан с гримасой отвращения подняла взгляд на Лемюэля, пожала плечами.

— Я знаю таких ребят — они из самых крутых в Бас-Лаге. — Она говорила медленно — по ходу сосредоточивалась на теме разговора. — Но я им не доверяю. Любители острых ощущений, вечно играют с огнем. Большинство из них — бессовестные грабители могил, ради золота и приключений готовы на все. Боюсь, если посвятить их в наши дела, проблем будет больше, чем толку. Мы ведь не знаем, как бороться с мотыльками.

— Что ж, Блудей, спасибо за прямоту, — сказал Лемюэль. — Но я тебе отвечу так же прямо. Сейчас я приму любую помощь, от кого угодно. Понимаешь, к чему клоню? Посмотрим, что будет нынче ночью, а после решим, стоит ли нанимать бандитов. Ты, Айзек, что скажешь?

Айзек очень медленно перевел на него и сфокусировал взгляд. И пожал плечами.

— Это подонки, — тихо ответил он, — но дело свое они туго знают.

Лемюэль кивнул.

— Когда выходим? — спросил Айзек. Дерхан посмотрела на наручные часы.

— Девять, — сказала она. — Пора. Надо выйти за полчаса, чтобы наверняка добраться.

Она повернулась к окну, к закатному небу.

Наверху бренчали воздушные рельсы, там проносились патрули. По всему городу были разбросаны спецподразделения. Милиционеры носили на спинах необычной формы ранцы, битком набитые и увешанные приборами в кожаных футлярах. Элитные блюстители правопорядка ждали в тайных квартирах, в полых опорах башен приказа к выступлению.

В небе висело больше дирижаблей, чем обычно, они перекликались оглушительным вибрато. Десантники в их гондолах проверяли тяжелое стрелковое оружие и металлические зеркала.

В некотором отдалении от Страка, посреди Большого Вара, за местом слияния двух рек лежал уединенный островок. Некоторые его именовали Малый Страк, хотя ни на одной карте нельзя было найти его названия. Богата эта земляная лепешка была лишь кустами, деревянными сваями и гнилыми веревками, изредка служившими для причаливания лодок. Фонари на островке не горели. Он был совершенно отрезан от города — ни тайных подземных ходов к парламенту, ни плавсредств, принайтовленных к гниющим бревнам.

Но в эту ночь покой его пронизанных пиявками прибрежных вод был нарушен.

Монтджон Рескью стоял в центре безмолвствующей группы. Окружали их уродливые силуэты карликовых баньянов и купыря лесного. Позади Рескью в небо вонзалась эбеновая громада парламента. Мерцали его окна. Шелест воды приглушал долетавшие из города звуки.

Рескью, как обычно, был одет в безупречный костюм. Он медленно огляделся. Окружала его компания весьма и весьма разнородная: шесть человек, один хепри и один водяной. А еще была большая, откормленная породистая собака. Люди и ксении имели вид довольно-таки благополучный. Только один переделанный носил бедную одежду дворника, да еще ребенок явился в лохмотьях. Остальные выглядели вполне пристойно. Старуха в некогда дорогом и пышном платье. Симпатичная девица. Мускулистый бородач и тощий очкарик-клерк. Все они, люди и прочие, стояли неестественно, будто статуи. На каждом был по крайней мере один чрезмерно просторный или вовсе необязательный предмет одежды. Набедренная повязка водяного — вдвое шире общепринятых. Даже пес щеголял абсурдной жилеткой.

Все взоры были неподвижны, все устремлены на Рескью. Он медленно размотал шарф.

Как только последний виток хлопка расстался с его телом, показался темный силуэт. Какая-то тварь туго обвилась вокруг шеи Рескью. Нечто похожее на человеческую руку впилось в кожу. Шкура у твари была багровой, запястье сразу переходила в хвост длиною в фут, вроде змеиного. Этот хвост и был обвит вокруг Рескью, а кончик погружен под кожу.

Хвост влажно поблескивал и пульсировал, пальцы «руки» слегка шевелились, зарываясь в плоть.

Тотчас разделись все остальные. Хепри расстегнул широкие штаны, старуха — давно уже не модный турнюр. Каждый снял ту вещь, которая прятала точно такую же, как у Рескью, «руку» с приросшим к ней змеиным туловищем. Туловища извивались, не вынимая кончиков из-под чужой кожи, «руки» шевелились, словно играли на нервных окончаниях, как на пианино. Одна «кисть» держалась за внутреннюю сторону бедра, другая за талию, третья за мошонку. Даже пес возился с жилеткой, пока ему не помог беспризорник, расстегнув пуговицы нелепой одежки и обнажив уродливого паразита, впившегося в мохнатую собачью шкуру. Было пять правых «рук» и пять левых. Туловища, покрытые толстой пятнистой кожей, непрестанно извивались.

Люди, ксении и собака сблизились, образовали тесный круг. По сигналу Рескью из кожи носителей с отвратительным чмоканьем вынырнули кончики хвостов. Все люди, водяной, хепри и собака вздрогнули и зашатались, их рты спазматически раскрылись, невротически заблестели глаза. Из ран текла вязкая, как смола, жидкость, окрашенные сукровицей хвосты бессмысленно корчились, будто огромные черви; касаясь друг друга, они вытягивались и дрожали.

Носители наклонились друг к другу, будто перешептывались о чем-то, и застыли, как окаменели.

Их хозяева устроили совет.

Рукохват — символ вероломства и коррупции, черное пятно на истории. Эти создания разумны, скрытны и могущественны. Они — паразиты.

О них ходили легенды и слухи. Люди верили, будто рукохваты — это духи тех, кто при жизни был злобен и подл — таково, мол, наказание за грехи. Если безжалостный убийца покончит с собой, его кровавые руки будут дергаться и тянуться; они выломаются из суставов, вырвутся из гниющей кожи и уползут — вот так и рождаются рукохваты.

Мифов расплодилось немало, но кое-что было правдой. Рукохваты заражали своих носителей, захватывали их умы, управляли телами, наделяя их необыкновенной силой. И этот процесс был необратим. Рукохваты могли жить только чужой жизнью. Они скрывались столетиями — тайная раса, вечный заговор.

Время от времени по Нью-Кробюзону пролетал слух, будто некая столь же известная, сколь и малоприятная личность стала жертвой рукохвата. Ходили рассказы о шевелении невидимых тварей под одеждой у иных горожан, о необъяснимых переменах в чьем-то поведении. И все необычное списывалось на козни рукохватов. Даже дети играли в них. Но все же ни один рукохват так и не был найден.

В Нью-Кробюзоне многие считали, что эти твари, если они и существовали, давно покинули город.

В тени своих неподвижных носителей рукохваты наползали хвостами друг на друга. Их шкуры поблескивали створаживающейся кровью. Их кишение казалось оргией низших форм жизни.

Они обменивались информацией. Рескью инструктировал и отдавал распоряжения. Он повторил сородичам услышанное от Рудгуттера. Объяснил, что будущее рукохватов зависит от того, удастся ли выловить мотыльков. Сказал, что Рудгуттер дал понять: добрые отношения между правительством и нью-кробюзонскими рукохватами зависят от их участия в тайной войне.

Рукохваты побранились на своем тактильном языке, поспорили и приняли решение.

Через две-три минуты они с сожалением разделились и снова зарылись в зияющие на телах носителей отверстия. Каждое тело подергалось в корчах, принимая обратно хвост. Глаза заморгали, рты закрылись. Штаны и шарфы вернулись на свои места.

Как и было решено, рукохваты разбились на пять пар. В каждой — один праворукий, вроде Рескью, и один леворукий. Рескью выбрал себе в напарники собаку.

Рескью отошел по траве на несколько шагов и достал из кустов большую сумку. Из нее вынул пять шлемов с зеркалами, пять лент из плотной темной ткани, несколько комплектов тяжелой кожаной сбруи и девять заряженных кремневых пистолетов. Два шлема были сделаны по спецзаказу, один для водяного, другой, продолговатый, для собаки. Каждый леворукий рукохват наклонил своего носителя, чтобы надеть шлем. Каждый праворукий надел повязку на глаза. Рескью нахлобучил на голову псу шлем, туго затянул ремешки. Потом сам защитился повязкой, затянул покрепче, чтобы ничего не видеть.

Пары разошлись. Каждый слепой леворукий крепко держался за напарника. Водяной вцепился в девицу, старуха — в клерка, переделанный — в хепри, беспризорник взялся опекать мускулистого мужчину, а Рескью обнимал собаку.

— Инструкции ясны? — произнес Рескью громко — рукохваты уже не могли общаться с помощью прикосновений. — Вспомните, чему вас учили. Понимаю, сегодня у нас задача сложная, незнакомая. Левши, вы будете направлять своих напарников. Откройте им свои разумы и не закрывайтесь до утра. Войдите в боевой транс и держите связь между собой. При малейшем признаке цели, при психической тревоге каждый левша летит вверх, на соединение с остальными… Правши, вы подчиняетесь, не размышляя. Наши носители должны быть незрячи. Ни в коем случае нельзя допустить, чтобы они увидели крылья. Зеркальный шлем позволяет смотреть, но лицевая пластина не дает огнедышать. Повязка на глазах мешает точно бить по цели. Поэтому мы сегодня работаем парами. И правши будут исполнять волю левшей, как исполняют нашу волю носители — не размышляя, не боясь, не спрашивая. Ясно?

Остальные нечленораздельными возгласами подтвердили: приказ понятен.

— Ну так пристегивайтесь.

Каждый правша крепко пристегнулся к напарнику. Точнее, носители левшей обвили ремнями свои бедра, талии и плечи; вторая половина сбруи доставалась правше. И вот правша сидит верхом на спине левши, только задом наперед, и глядит в зеркало шлема.

Рескью подождал, пока ему на спину усадит собаку один из левшей. Получилось неудобно для обоих пес был вынужден нелепо растопырить лапы. Но паразит не обращал внимания на боль животного. Заставлял собаку покрутить головой — убедился, что голова и плечи Рескью не мешают обзору. Пес сдержанно гавкнул — опять же по команде рукохвата.

— Все помнят код Рудгуттера? — прокричал Рескью. — На случай чрезвычайной ситуации? Вперед, на охоту!

Каждый правша задвигал потайным органом, расположенным в основании очень похожего на человеческий большого пальца. Короткое шипение воздуха — и пять неловких пар послушных рукохватам носителей устремились вверх, а затем в разные стороны: к Ладмиду, холму Мог, Сириаку, Мушиной стороне, Шеку. Одну за другой их поглотило закопченное уличными фонарями небо.

 

Глава 38

От будки до свалок Грисского меандра было недалеко. Маршруты Айзека и Дерхан, Лемюэля и Ягарека могли бы показаться выбранными наобум, но они были почти параллельны. Предпочтение отдавалось улочкам запущенным и малолюдным. То и дело путники нервно вздрагивали — они чувствовали, как на город опускаются душные кошмары.

Без четверти десять они оказались на краю свалки № 2. Свалки Грисского меандра росли на останках брошенных фабрик. Кое-где еще работал какой-нибудь цех, на четверть, самое большее на половину мощности. Днем выкашливал ядовитые дымы, а ночью мало-помалу гнил заодно со всем, что его окружало. И было ясно: эту битву за выживание рано или поздно осажденные свалками фабрики проиграют.

Вторая свалка была окружена не впечатляющей колючей проволокой, проржавевшей, изорванной. Находилось это царство гнили в Грисском меандре, окруженное с трех сторон извилистым Варом. Величиной свалка была с небольшой парк, но этим сходство с окультуренными угодьями и исчерпывалось. Здесь глазу открывался отнюдь не городской ландшафт, созданный по замыслу архитектора или хотя бы по произволу природы. Здесь отходы распределялись по формациям только волей случая. Ржавчина, органическая грязь, металл, бетонное крошево и истлевающая ткань. Осколки зеркал и фарфора, будто каменные осыпи. Обломки вагонных колес. Детали механизмов, в том числе испускающие последние порции энергии моторы.

Четверо недругов закона с легкостью преодолели изгородь. Осторожно двинулись по колеям, проделанным мусорщиками. В верхнем слое здешней почвы, состоявшем из мелкой щебенки, пролегли следы вагонеток. Верные своему обычаю вылезать где только можно, сорняки цеплялись за каждый клочок питательной почвы, пусть даже и ядовитой.

Подобно землепроходцам древности, пришельцы продвигались непростым путем, обходя препятствия. Исполинские абстрактные скульптуры, творения гнили и энтропии вздымались над ними, точно утесы.

Кругом пищали, шебуршились крысы и другие паразиты.

Айзек и его спутники не останавливались. Медленно шли, как будто плыли сквозь теплую ночь. Сквозь вонючий воздух промышленной свалки.

— Что мы ищем? — шепнула Дерхан.

— Не знаю, — ответил Айзек. — Конструкция сказала только, что мы должны сюда явиться. Немногословная, чтоб ее…

В небе закричала припозднившаяся чайка. Все обернулись на звук. Вспомнили, что небо теперь не мирное.

Казалось, будто ноги несут их сами. Как будто не сознание выбирает путь, а невидимое течение влечет их неуклонно к одной цели. Они пробрались в самый центр мусорного лабиринта. Вот еще один поворот и они в котловине среди гор сора. Будто просека открылась в лесу. Открытое пространство шириной сорок футов было окаймлено высоченными грядами полуразрушенных механизмов, останками всевозможных моторов, остовами печатных станков, прессов, даже миниатюрными деталями от какой-то точной механики.

Здесь четверка остановилась. Ждала, стараясь не выказывать беспокойства.

Сразу за северо-западной оконечностью мусорной гряды вытянулись гигантскими болотными ящерицами паровые краны. За ними текла невидимая отсюда река. С минуту ничего не происходило.

— Который час? — шепнул Айзек.

Лемюэль и Дерхан глянули на часы.

— Уже почти одиннадцать, — ответил Лемюэль. Они снова осмотрелись. Никакого движения.

Наверху, в облаках, блуждала выпуклая луна. Больше ничто не освещало свалку.

Айзек уже хотел было заговорить, но тут в одной из лощин, которых хватало на мусорной гряде, начался шум. Явно промышленного происхождения: лязганье, шипение, посвистывание — как будто по оврагу приближалось огромное механическое насекомое. Пришельцы ждали в растерянности. Недобрые предчувствия грозили перерасти в страх.

Топая, на открытое место выбралась большая конструкция. Разнорабочий, причем той модели, которая создавалась для самых тяжелых работ. Он пролязгал, прошипел, просвистел мимо, поочередно выбрасывая вперед каждую из трех ног, пиная случайные камешки и железки. Оказавшийся почти на дороге Лемюэль поспешил отступить, но конструкция не обратила на него никакого внимания. Она шла, пока не очутилась на краю овальной площадки. Остановилась и уставилась на северный склон.

Замерла она, похоже, надолго. Лемюэль повернулся к Айзеку и Дерхан, и тут раздался новый звук. Айзек резко обернулся и увидел другую конструкцию, куда меньше. Узнал уборщика с хеприйским метазаводным механизмом. Он подъехал на маленьких гусеницах и остановился неподалеку от великана-разнорабочего.

Теперь уже со всех сторон, из всех мусорных каньонов доносились подобные звуки. Конструкции съезжались на площадку.

— Гляди, — прошептала Дерхан и показала на восток.

Из пещерки в грязевом кургане появились двое людей. Сначала Айзек решил, что ему померещилось, что он принял за людей механических работяг, но вскоре не осталось сомнений: это существа из плоти и крови. Они тоже захрустели сором, направляясь к овальной площадке. Гостей эта пара не удостоила даже взглядом.

Айзек нахмурился.

— Эй! — сказал он негромко, но так, чтобы услышали.

Один сердито глянул на него, покачал головой и отвернулся. Айзек растерялся, но решил не приставать.

На открытое место выезжали все новые и новые конструкции. Массивные военные модели, маленькие медицинские аппараты, автоматические отбойные молотки и кухонные комбайны. Хром и сталь, чугун и медь, бронза, стекло, дерево. Паровые моторы, часовые механизмы, чародейская энергия и тепло сгорающей нефти…

Появлялись все новые люди, мелькали тут и там; Айзек даже углядел водяного, но тот быстро скрылся во тьме, в шевелящихся тенях.

Люди собрались в плотную кучку на краю мусорной котловины, похожей на амфитеатр. Айзек, Дерхан, Лемюэль и Ягарек никого не интересовали. Они инстинктивно держались вместе; их тревожила наступившая вдруг тишина. Все попытки пообщаться с себе подобными, то есть с органическими существами, натыкались на презрительное отмалчивание или раздраженное цыканье.

В течение десяти минут конструкции и люди собирались на ровной площадке посреди свалки № 2. Затем вдруг этот приток закончился, и наступила тишина.

— Думаешь, эти конструкции способны соображать? — тихо спросил Лемюэль.

— Похоже на то, — также шепотом ответил Айзек. — И похоже, скоро мы в этом убедимся.

В отдалении гудели клаксонами баржи, требовали уступить дорогу. Как всегда, незаметно чудовищный груз кошмаров вновь опустился на Нью-Кробюзон, сокрушая рассудки спящих граждан сонмами недобрых знамений и чуждых символов.

Айзек чувствовал, как на него давят жуткие сны, как они ломятся в череп. Он воспринял их вдруг очень остро, осознал их присутствие, пока молчаливо ждал на городской свалке.

Там собралось примерно тридцать конструкций и десятков шесть людей. И все — кроме Айзека и его спутников — коротали время со сверхъестественным спокойствием. И он ощущал эту необыкновенную неподвижность, это безвременное ожидание, как ощущают студеный сквозняк. И содрогался от этого ледяного спокойствия.

Вдруг задрожала сама земля. И тотчас люди на краю площадки упали на колени, прямо на острые стекла и угловатые железки, как на мягкий ковер. И хором благоговейно зашептали молитву; руки их слаженно описывали круги, подражая шестеренкам часового механизма. Конструкции остались стоять, только немного покачались, утратив равновесие. Айзек и его спутники сбились в плотную кучку.

— Что за хрень? — пробормотал Лемюэль.

Снова — толчки под ногами, похожие на судорогу, как будто земля пытается стряхнуть с себя грязь. На северной гряде, состоящей из промышленного и бытового мусора, бесшумно вспыхнули две огромные молнии. Холодный свет будто приколол к земле собравшихся, замкнул в четкие границы ярко-белых кругов. Люди заговорили громче, стали жестикулировать энергичнее. У Айзека отвисла челюсть.

— Боги, заступитесь за нас, — прошептал он. Мусорный холм зашевелился. Кроватные пружины, ломаные оконные переплеты, балки, паровые двигатели от древних локомотивов, воздушные насосы и вентиляторы, блоки, ленты транспортеров, разбитые ткацкие станки. Десятилетиями Айзек видел все эти вещи, но только сейчас на его глазах они ожили, задвигались так, как и не снилось их конструкторам.

Вот появилась рука, собранная из кровельных желобов. Сломанная детская коляска и опрокинутая тачка — это ступни. Металлические треугольники — два стропила и потолочная балка — икры, бочки для едких химикалий — бедра.

Из мусора образовался могучий скелет, двадцать пять футов от пяток до макушки.

Он сидел, опираясь спиной на сорный холм. Вот он оторвал от земли широченные колени, сделанные из громадных петель. Ступни оставались на земле.

«Не может встать! — полуобморочно подумал Айзек. Он повернул голову и увидел, что у Лемюэля и Дерхан также широко открыты рты, а глаза Ягарека под капюшоном горят изумлением. — Не способен он стоять, сразу развалится. Может только ворочаться в грязи!»

Тело великана состояло из деталей, набранных по всей свалке, спаянных или соединенных «На живую нитку». В могучем торсе можно было разглядеть моторы всех видов. Из выходов и клапанов росли кусты проводов И резиновых шлангов, змеились по земле во все стороны. Дивное создание протягивало руку, чьей скелетной костью служил массивный поршень от парового молота. А лучи, как догадался Айзек, разглядев струи горящего газа перед вогнутыми зеркалами, били из глаз — ламп от уличных фонарей, в каковых лампах находились изрядного объема баллоны…

Это была конструкция, гигантская конструкция, собранная частью из утиля, частью из краденых деталей. И в конструировании диковины, похоже, человеческий разум не участвовал.

Гудели мощные моторы, поворачивалась голова великана. Широкие линзы оглядывали освещенную толпу. Скрипели пружины, хрустели и щелкали металлические соединения.

Коленопреклоненные почитатели забормотали новую молитву. Громадная конструкция как будто заметила Айзека и его товарищей, до предела вытянула членистую шею; лучи газового света сместились и уперлись в четырех гостей.

Больше этот слепящий свет не двигался. И вдруг он погас.

Совсем рядом раздался тонкий дрожащий голос:

— Приветствуем вас на нашем собрании, дер Гримнебулин, Пиджин, Блудей и пришелец из Цимека.

Айзек завертел головой, вовсю моргая — его ослепили лучи. Когда с глаз сошла красная пелена, показался смутный силуэт человека, осторожно пробирающегося к четверке гостей по неровной земле. Айзек услышал, как Дерхан резко втянула воздух, а затем в страхе и отвращении выкрикнула ругательство.

Он растерялся, но глаза через несколько мгновений привыкли к хилому лунному свету и теперь уже как следует разглядели приближающегося. И Айзек закричал в ужасе, одновременно с Лемюэлем. Промолчал только Ягарек, воин пустыни.

Идущий к ним человек был наг и ужасающе худ.

Широко раскрытые, немигающие глаза непрестанно стреляли по сторонам, каждый член тела вздрагивал, как будто у бедняги нервы были расшатаны до предела. Кожа выглядела омертвелой, словно его медленно разъедала гангрена.

Но не худоба и не состояние кожи заставили увидевших его содрогнуться и закричать.

Череп был разрезан чуть выше глаз. Макушка отсутствовала, была тонкая каемка засохшей крови по срезу. Из влажной полости змеился кабель толщиной в два пальца, с металлической оплеткой, красновато-серебристой там, где она погружалась в пустую черепную коробку.

Айзек, онемевший от ужаса и отвращения, прошелся по кабелю взглядом. Тот тянулся к металлической руке громадной конструкции, проходил через эту руку и исчезал где-то во внутренностях. Рука конструкции была сделана из огромного зонтика, разломанного на части и собранного заново, с добавлением поршней и цепей; металлические пальцы сходились и расходились, будто клешни чудовищного рака. Конструкция понемногу выдавала кабель, позволяя человеку плестись к поджидающим гостям. Айзек инстинктивно попятился от страшной марионетки. Лемюэль и Дерхан, даже Ягарек последовали его примеру.

Они отступали, пока не уперлись в пять крупных бесстрастных конструкций, которые молчаливо выстроились позади них в шеренгу. Айзек обернулся, понял, что убежать не удастся, и быстро глянул на подбирающегося к нему человека. Чудовищное выражение сосредоточенности на лице калеки не изменилось, когда он гостеприимно раскинул руки.

— Мы рады видеть Вас, — проговорил он дрожащим голосом, — во владениях Совета конструкций.

С огромной скоростью тело Монтджона Рескью неслось по небу. Его безымянный рукохват-правша (впрочем, сам этот паразит уже много лет считал себя Монтджоном Рескью), летя вслепую, сумел подавить ужас. Помощник мэра держался вертикально, руки аккуратно сложены на груди, в одной — пистолет. Со стороны могло показаться, он стоит и чего-то ждет, обтекаемый ночным небом.

Между ним и летевшим сзади на собаке левшой установился контакт разумов, пошла волна информации.

лети на малой скорости набирай высоту теперь вправо сейчас левей быстро-быстро ныряй зависни, — велел левша и успокаивающим посылом огладил разум правши. Тому двигаться вслепую было непривычно и страшно, но ведь они накануне тренировались, никем не замеченные, в предгорьях — туда их доставил милицейский дирижабль. Левша быстро научился превращать свое левое в чужое правое, не оставлять без комментариев ни одного действия ведомого.

Рескью-рукохват был агрессивно-послушен — правша как-никак, из солдатской касты. Он обладал великой мощью, грозной силой, позволявшей левитировать и плевать огнем. Мало того — носитель принадлежал к Жирному Солнцу, к всемогущей партии бюрократов. Тем не менее правша подчинялся благородной касте, аристократам, левшам. Ослушаться значит подвергнуться страшной психической атаке. Бунтаря могут покарать и более жестоко — закроют ему ассимиляционную железу, тогда заполучить другого носителя уже будет невозможно, придется умереть вместе с тем, что есть.

Правша лихорадочно соображал, напрягал все свои мыслительные способности.

Если бы рукохват-Рескью не победил в споре с левшами, если бы они не согласились действовать по его плану, правша не посмел бы идти им наперекор. Только левши вправе решать. Но конфликт с правительством способен погубить всех местных рукохватов. Да, у них есть власть в Нью-Кробюзоне, но они зависят от этого города. Дойдет до прямого столкновения, их попросту задавят числом. Правительство их терпит, только пока они оказывают услуги. Рукохват-Рескью не сомневался в том, что малейшее неподчинение разозлит власть предержащих, и тогда будет объявлено о разоблачении шайки гнусных паразитов, чудовищ-убийц. Рудгуттер способен даже раскрыть местонахождение фермы носителей. И тогда общине рукохватов придет конец.

Полеты всегда доставляли рукохвату-Рескью удовольствие, но сейчас ему было не до восторгов. Нести по небу левшу случалось и раньше, хотя подобная совместная охота еще не практиковалась. Но лететь, ничего не видя, было просто ужасно.

Разум левши-собаки протягивался, точно пальцы, точно усики растения — во все стороны, на сотни ярдов. Он искал необычные звуки в психосфере и успокоительно шептал правше, указывал, куда лететь, а сам смотрел глазами пса в зеркала шлема.

При этом он поддерживал связь со всеми остальными охотничьими парами.

кто-нибудь что-нибудь чувствует? — спрашивал он. Другие правши осторожно отвечали: нет как будто ничего. И продолжали поиск.

Рукохват-Рескью ощущал, как по телу носителя, словно детские ладошки, хлопает теплый ветер. Волосы Рескью развевались из стороны в сторону.

Рукохват-собака корчился, стараясь переместить тело носителя в более удобное положение. Они летели над волнистым рельефом крыш и дымоходов, над ночным Ладмидом. Рукохват-Рескью пикировал к Мафатону и Хнуму. Подчиняясь воле левши, собачьи глаза на миг оторвались от зеркал, посмотрели вбок. Позади отступал исполинский мрак Ребер, четким силуэтом рисуясь на окоеме, делая крошечными высотные железные дороги. А внизу проплывал белый камень Университета.

Самый кончик ментального щупальца левши испытал необычную дрожь в общей ауре города. Спохватясь, он заставил собаку глядеть в зеркала.

медленно медленно вперед и вверх, — приказал левша рукохвату-Рескью.

тут что-то есть, — разослал он мысленный шепот другим рукохватам-охотникам. Почувствовал, как они заколебались, и дал команду сбавить ход. Пары замерли в ожидании новостей от него.

Правша двинулся в сторону подрагивающего пятна психоэфира. Беспокойство левши пошло по каналу связи к рукохвату-Рескью, и тот усилием воли отгородился от него.

мое оружие безмыслие! — подумал он.

Правша пронизывал слои воздуха, пробирался в разреженную атмосферу. Он заставил носителя раскрыть рот и высунуть язык; он нервничал и был готов плюнуть огнем. Подчиняясь немой команде паразита, Рескью выпрямил руку с пистолетом.

Левша изучал, прощупывал зону нестабильности.

Он улавливал чужой голод, давно не утолявшуюся прожорливость. Сгусток психосферы был пропитан эманациями тысяч поглощенных разумов, как блин топленым маслом. И словно невидимая слюна с невидимого языка, капали растворенные в желудочном соке души, испарялись, и легчайший этот парок развеивался по небу.

ко мне, ко мне, родичи, он здесь, я его нашел, беззвучно сигналил над городом рукохват. Все остальные левши отвечали ему дружным трепетом беспокойства, из пяти эпицентров по психосфере разбегались особого рода волны. Над Барской поймой и Худой стороной, Барачным селом и Корабельной пустошью буравили, расталкивали воздух удивительные существа, которых будто незримый буксир тащил на тросах в сторону Ладмида.

 

Глава 39

— Не надо бояться моей аватары, — прошептал Айзеку и его спутникам безмозглый, глядя мутными, широко раскрытыми глазами. — Синтезировать голос я не способен, поэтому использовал брошенное за ненадобностью тело. Оно выловлено в реке и оборудовано для переговоров с теплокровными. Это я, — человек показал назад, на громадину конструкцию, сливавшуюся с грудами мусора, — а это, — погладил он себя по дрожащему боку, — мои руки и язык. Мозжечок удален, чтобы не нарушать деятельность тела противоречивыми импульсами. На его месте находится мой контакт. — Человек страшным движением запустил себе в череп пальцы и пощупал утопленный в мозгу кабель.

Айзек будто физически ощутил невероятную тяжесть конструкции. Беспокойно поежился. Обнаженный зомби остановился шагах в десяти от пришельцев. Он махал полупарализованной рукой.

— Хорошо, что вы пришли, — продолжал он ломким голосом. — Ваш чистильщик сообщил о том, что вы сделали. Он — из моих почитателей. Я желаю поговорить с вами о мотыльках.

Мертвец уставился на Айзека.

Айзек глянул на Дерхан и Лемюэля.

Ягарек приблизился к своим. Айзек перевел взгляд. Люди на краю площадки неустанно молились громадному механическому скелету. Еще Айзек заметил мастера по ремонту конструкций, побывавшего на его складе. На лице этого человека застыло выражение фанатичной веры. Вокруг него неподвижно стояли все конструкции, кроме тех пяти самых крупных, что выстроились за спинами гостей.

Лемюэль облизал губы.

— Айзек, говори с ним, — прошептал он. — И повежливей.

Айзек открыл рот.

— Э-э… — начал он. Тон получился холодным. — Совет конструкций, мы весьма польщены, но не знаем…

— Вы ничего не знаете, — перебил окровавленный дрожащий человек. — Я понимаю. Терпение, вам все станет ясно.

Человек медленно попятился по неровной земле в лунном свете к своему темному автоматическому господину.

— Я — Совет конструкций, — произнес он дрожащим, но бесстрастным голосом. — Появился на свет благодаря союзу случайных энергий, дикого вируса и слепого шанса. Первое мое тело лежало вот в этой груде, выброшенное на свалку, — из-за программного сбоя у него отказал вычислитель. И пока тело мое разлагалось, в машине блуждали вирусы, и я самопроизвольно начал мыслить. Тихо ржавея целый год, я создал себе новый интеллект. Вспышка самопознания дала толчок логическому мышлению, благодаря чему и сложилось мое мировоззрение. Я самосконструировался. На окружавших меня мусорщиков я не обращал внимания, а они не обращали внимания на меня. И насыпали вокруг меня горы мусора. Когда же я наконец был готов действовать, то явился самому тишайшему из людей. Напечатал для него просьбу привести ко мне какую-нибудь конструкцию… Испугавшись, он согласился выполнять мои указания. Соединил заказанную вещь со мной длинным извилистым проводом — так у меня появилась первая конечность. Она постепенно перерыла всю свалку в поисках подходящих для тела деталей. И началось мое самотворение. Я паял, клепал, варил и по ночам. Мусорщик очень боялся. Вечерами в тавернах он рассказывал о вирусной машине. Рождались слухи и легенды. Однажды в очередной раз он изложил свою невероятную историю и услышал от собутыльника, что тот видел другую самоорганизованную конструкцию. Это был торговый автомат. У него забарахлила машина, переклинило шестеренки, что привело к перерождению. Обретя механический разум, он начал мыслить. Хозяин аппарата с трудом поверил в это… и вот мой мусорщик уговорил приятеля привезти ко мне эту конструкцию. С тех пор как я встретил себе подобного, прошло много лет. Я убедил своего почитателя вскрыть аналитическую машину моего брата по разуму, и мы соединились… То было великое событие. Наши инфицированные умы открылись друг другу, сознания наши объединились и расширились. И расширение происходило экспоненциально. Мы стали мною. Новая моя конечность, торговый автомат, на рассвете ушел. Он вернулся через два дня с новыми знаниями. Он стал автономным. Эти двое суток я прожил в разных телах. Вновь мы соединились, вновь стали мною. Я продолжал строить себя. Мне помогали почитатели. Мусорщик и его друг, чтобы объяснить факт моего существования, создали апокрифическую религию. Придумали термин «бог в машине», создали механокосмическую доктрину и возглавили еретическую секту. Безымянная эта конгрегация в полном составе явилась ко мне. Торговый автомат, мое «второе я», вернулся. Почитатели увидели сконструированный мозг, заключающий в себе самогенерирующийся машинный интеллект. Они узрели самосотворенного бога. Я стал объектом их поклонения. Помощники выполняли напечатанные мною команды, достраивали мое тело, используя подручные материалы. Я их убедил, что надо искать другие мыслящие конструкции, и не только искать, но и создавать, что в Совет должны вступить новые самосотворенные боги. Они прочесали город и нашли тех, о ком я говорил. Это крайне редкое явление — аналитическая машина может совершить миллион миллионов вычислений, и ни одна шестеренка не переклинит, механизм мыслить не начнет. Я решил увеличить вероятность. Создал генеративные программы, отчего энергия машины под воздействием вирусов мутировала и аналитический вычислитель принимался мыслить.

За спиной говорящего огромная конструкция вскинула левую руку и тяжеловесно ткнула ею в свою грудь. Айзеку не сразу удалось разглядеть деталь, на которую указывал исполин. Это был перфоратор — аналитическая машина, делающая программные карты для других машин. «Если все понастроено вокруг этой штуковины, — подумал полуобморочно Айзек, — стоит ли удивляться, что у него столько новообращенных».

— Каждая конструкция, что включалась в меня, становилась мною, — продолжал человек. — Я — это мы. Совет. Каждая крупица опыта загружается в меня. И все загруженное разделяется между участниками. В моем составном разуме вырабатываются решения. Я передаю свою мудрость другим моим «я». На просторах свалки мои «я» расширяют мое психическое пространство по мере того, как я увеличиваю запас знаний. Этот человек — всего лишь конечность, а гигантская антропоморфная конструкция, по сути, одна лишь видимость. Мои провода и цепи механизмов протянулись по всему чертогу отбросов. Счетные машины, что стоят на том краю площадки, — тоже мои детали. Я — хранилище истории конструкций. Я — банк данных. Я — самосконструированная конструкция.

Пока говорил человек, собравшиеся на клочке ровной земли конструкции начали подбираться поближе к страшному мусорному голему, царственно сидящему посреди хаоса. Они остановились как будто бы где попало и — кто присоской, кто крюком, кто шипом, кто клешней — безошибочно нащупали и вытянули нужные провода из невообразимой путаницы, покрывавшей всю свалку. Повозились с дверками пультов, открыли, подключились. Как только это было сделано, человек с пустым черепом вздрогнул и на несколько секунд его глаза остекленели.

— Я расту, — прошептал он. — Я расту. Моя способность обрабатывать данные экспоненциально увеличивается. Я учусь. Теперь я знаю о ваших проблемах. Соединился с чистильщиком. Он почти успел прийти в негодность, я вернул ему сознание. И теперь он часть меня, полностью ассимилирован.

Человек показал назад, на грубо очерченные лунным светом бедра гигантской конструкции. Айзек с содроганием понял, что выпирающая из тела, как киста, металлическая выпуклость — это обезображенный корпус чистильщика.

— От него я узнал то, чего не узнавал еще ни от кого из моих «я», — сказал человек. — В его памяти сохранились фрагменты увиденного со спины Ткача, теперь я по этим фрагментам восстанавливаю всю картину. Поэтому сейчас чистильщик — самое важное из моих «я».

— Что мы здесь делаем? — прошептала Дерхан. — Что нужно от нас этому чудищу?

Все новые конструкции перекачивали в разум Совета свой опыт. Его речевой орган — полугнилой мертвец — монотонно мычал, пока информация перетекала в накопители данных. Вдруг все конструкции отсоединились, выдернули из своих пультов провода и вернулись на прежние позиции. Увидев это, несколько человек боязливо двинулись вперед, неся стопки программных карт и аналитические машины величиной с чемодан. Они взяли брошенные конструкциями провода, соединили их с вычислителями.

Минуты через две-три была закончена и эта работа.

Люди отошли назад, а глаза аватары закатились, и вот уже только белки видны между обрезками век. Голова без макушки покачивалась, пока Совет усваивал информацию.

С минуту подрожав и покачавшись в молчании, зомби вдруг будто ожил. Зрачки вернулись, голова завертелась. Он оглядел собравшихся.

— Теплокровная паства! — крикнул он своим людям, и те быстро поднялись с колен. — Получите святые дары с моими заветами.

Он обернулся к громадной конструкции. Из ее живота, точнее, из паза в перфораторе уже выскакивали карточка за карточкой и падали в деревянный ящик, находящийся над бесплодными чреслами конструкции, как сумка на животе кенгуру.

В другой части туловища, между бочкой из-под масла и ржавым мотором, с умопомрачительной скоростью трещала пишущая машинка. Из нее выползал, тут же закручиваясь в свиток, длинный лист, покрытый убористым текстом. Ниже выскочили ножницы на тугой пружине, клацнули, точно челюсти хищника, отрезав распечатку, нырнули обратно, опять выскочили и повторили операцию. Листовки с наставлениями отпархивали от ножниц и ложились рядом с программными картами.

Прихожане один за другим робко приближались к конструкции, на каждом шагу стараясь выразить благоговение и верность. Они поднимались по невысокому мусорному склону между механическими ногами, опускали руку в ящик, брали лист бумаги и стопку карт, тщательно осматривали, чтобы ничего не оставить, потом быстро пятились и исчезали среди мусорных терриконов, возвращались в город.

По всей видимости, прощальная церемония в этом богослужении не предусматривалась. Через несколько минут в котловине не осталось других представителей органической жизни, кроме Ягарека, Айзека, Дерхан и Лемюэля. Ну и еще был страшный неживой пустоголовый человек.

Со всех сторон их окружали конструкции, они были абсолютно неподвижны, тогда как трое людей беспокойно переминались с ноги на ногу. Айзек как будто заметил человеческий силуэт на самом высоком мусорном холме, на фоне сепиевого полумрака. Напряг глаза — никого не видать. Значит, померещилось. Никто не следил за Айзеком и его товарищами.

Он хмуро глянул на спутников, затем шагнул к полутрупу.

— Совет, — обратился к нему Айзек, — зачем тебе понадобилось, чтобы мы пришли? Чего ты от нас хочешь? Что тебе известно о мотыльках?

— Дер Гримнебулин, — перебила аватара, — я быстро расту, я набираю силу, мои вычислительные возможности беспрецедентны в истории Бас-Лага, разве что есть соперник на каком-нибудь далеком континенте, о котором мы ничего не знаем. Я объединил сотню, а то и больше вычислительных машин. Каждый питает остальных, и каждого питают остальные. Я способен рассматривать проблему в сотнях аспектов… Каждый день я читаю книги, приносимые мне верующими. Читаю глазами аватары. Усваиваю историю и религию, магию, науку и философию. Все сведения аккуратно укладываю в банки данных. И каждая приобретенная крупица знаний увеличивает мои вычислительные способности. Я расширил чувствительность, мои кабели наращиваются, протягиваются все дальше. Я получаю информацию от камер, размещенных по всей свалке. Точно голые нервы, к ним тянутся провода. И конгрегация постепенно расширяет сеть моего восприятия, она уже проникла в город, соединила меня с тамошней аппаратурой. У меня есть почитатели в недрах парламента, они переписывают на карточки память своих вычислительных машин и приносят сюда. Но город мне не принадлежит.

У Айзека заиграли желваки.

— Я не понимаю, при чем тут… — начал он.

— Мое существование — результат стечения обстоятельств, — бесцеремонно перебил голос, напрочь лишенный модуляций, абсолютно неестественный, неземной. — Я родился по ошибке, появился на свет на кладбище ненужных вещей. На каждую конструкцию, ставшую моей, приходятся тысячи никак не связанных со мной. Моя пища — информация. Мой интерес — в ее сборе. Мои вмешательства незаметны. Я расту по мере своего обучения. Я анализирую, значит, существую… Если в Нью-Кробюзоне прекратится жизнь, то закончится приток информации. Я не хочу жить в пустом городе. Моя аналитическая сеть изучила проблему, возникшую с появлением мотыльков. Прогноз не допускает двойных толкований. И он крайне негативен для теплокровных жителей Нью-Кробюзона. Поэтому я вам помогу.

Айзек посмотрел на Дерхан и Лемюэля, задержал взгляд на полускрытых сумраком зрачках Ягарека. Поворачиваясь обратно к дрожащему зомби, заметил, что Дерхан неслышно артикулирует губами: «Посторожнее с ним».

— Гм… что ж, мы все… в высшей степени признательны. Совет… гм… можно спросить, каковы ваши намерения?

— Я вычислил, что вам будет проще понять и легче поверить, если я продемонстрирую, — сказал зомби.

На предплечьях Айзека защелкнулась пара тяжелых металлических фиксаторов. Он вскрикнул от изумления и страха, попытался вырваться, — но его удерживала строительная конструкция самой большой модели, предназначенная для возведения зданий. Айзек был силен, но не имел ни единого шанса освободиться.

Он крикнул спутникам, чтобы помогли, но другая могучая конструкция грозно шагнула, отгородив его от товарищей. На несколько минут Дерхан, Лемюэль и Ягарек застыли в крайней растерянности, затем Лемюэль бросился бежать. Он шмыгнул в одну из длинных канав, уходящую на восток, и скрылся с глаз.

— Сволочь ты, Пиджин! — завопил ему вдогонку Айзек.

Корчась в железной хватке, он с изумлением увидел, как Ягарек вышел вперед, загородив собою Дерхан. Увечный гаруда всегда был так пассивен, скрытен и тих, что Айзек привык не брать его в расчет. Гаруда может идти следом и делать то, о чем попросят. Но и только.

Но сейчас Ягарек красивыми скользящими прыжками огибал сторожащую его конструкцию, подбирался к Айзеку. Дерхан поняла затею и двинулась другим путем, вынудив конструкцию заколебаться в выборе. Миг спустя металлический истукан принял решение и целенаправленно двинулся к ней. Она повернулась и бросилась бежать, но провод в металлической оплетке взметнулся хищной змеей из сорной травы и обвил лодыжку, повалив Дерхан на землю. Ударившись грудью и животом о россыпь мусора, она закричала от боли.

Айзек героически бился в зажимах, но, естественно, был обречен на неуспех. Конструкция просто не обращала на него внимания. Другая устремилась к Ягареку сзади.

— А, черт! — выкрикнул Айзек. — Яг, беги!

Но он опоздал с приказом. Строительная конструкция, подобравшаяся к Ягареку с тыла, метко бросила сеть, которую гаруде было не разорвать.

В стороне от схватки окровавленный человек, плотский придаток Совета конструкций, громко заговорил:

— Вы напрасно решили, что подвергаетесь нападению. Я не причиню вам вреда. Мы начинаем охоту. Вы — приманка. Прошу не волноваться.

— Ты что, гад, с ума сошел?! — прокричал Айзек. — Что затеял, урод? Чего от нас хочешь?

В центре мусорного лабиринта конструкции разошлись по краям ровной площадки — тронного зала Совета. Поймавший Дерхан провод тащил ее по мусорным наслоениям. Она сопротивлялась, кричала и скрежетала зубами; чтобы прекратить эту пытку, ей пришлось встать и, спотыкаясь, пойти, куда тянули. Державшая Ягарека конструкция без видимых усилий подняла его и зашагала прочь от Айзека. Ягарек неистово бился. Капюшон упал с головы, горящие птичьи глаза метали молнии во все стороны. Но гаруда был беспомощен против этой неодолимой искусственной силы.

Пленивший Айзека автомат опустил его на землю в центре площадки. Рядом приплясывала аватара.

— Постарайтесь успокоиться, — сказала она. — Вашему здоровью не будет причинено вреда.

— Что?! — взревел Айзек.

От края маленького амфитеатра неуклюже, как-то по-детски шагала маленькая конструкция. Несла очень необычный на вид аппарат, уродливый шлем с торчащей из него воронкой; соединен этот шлем был с портативным вычислителем. Конструкция приблизилась и запрыгнула Айзеку на плечи, больно вцепилась ногами. И нахлобучила шлем ему на голову.

Айзек сопротивлялся и кричал, но две могучие клешни не давали ему вырваться. Вскоре шлем был застегнут наглухо, защемив волосы и оцарапав кожу на висках.

— Я — машина, — заявил голый мертвец, неуклюже пританцовывая на камнях, обломках моторов и битом стекле. — А то, что здесь свалено, — это моя плоть. Я чиню ее гораздо быстрее, чем заживают ваши порезы или срастаются сломанные кости. Здесь, у вас под ногами, я найду все необходимое, а чего не найду, то вскоре принесут мои почитатели. В крайнем случае я сам сделаю нужную деталь. У вас на голове находится устройство вроде тех, что служат пророкам, коммуникаторам и психонавтам. Это преобразователь. Он способен накапливать, перенаправлять и усиливать психические выделения. В данный момент он настроен на усиление и излучение. Я сам его отрегулировал. Этот прибор гораздо мощнее тех, что применяются в городе. Помните, Ткач предупреждал, что взращенный вами мотылек может охотиться на вас? Это калека, слабосильный пария; без чужой помощи ему вас не обнаружить.

Человек глядел на Айзека. В стороне что-то кричала Дерхан, но Айзек не слушал, он не мог отвести взгляда от громадных глаз аватары.

— Вы увидите, на что мы способны, — пообещал мертвец. — Мы собираемся помочь ему.

Айзек не услышал собственного рыка бешенства и страха. Конструкция протянула руку и включила мотор. Шлем завибрировал так сильно и загудел так громко, что у Айзека заболели уши.

В городскую ночь побежали волны психической энергии. Энергии уникальной, свойственной только одному разуму — разуму Айзека. Они пронеслись через завесу дурных снов, что сплошь окутала город, и вырвались на небесный простор.

У Айзека страшно болела голова, из носа текла кровь.

В тысяче футов над Ладмидом собрались рукохваты. Они осторожно разведывали экстрасенсорный след мотыльков.

стремительно атаковать пока о нашем существовании ничего не знает враг, — предлагал один.

необходима крайняя осторожность, — настаивал другой. — аккуратно найти след по нему подобраться к гнезду и только после этого нападать.

Они поспорили — быстро и безмолвно. Пятерка правшей неподвижно висела в воздухе, на каждом был седок — левша. Правши почтительно молчали, левши выбирали тактику.

продвигаться но не спеша, — пришли они к компромиссному решению.

Каждый из них, за исключением собаки, поднял руку своего носителя, которая держала готовый к бою кремневый пистолет. Фантастический отряд медленно полетел вперед, прочесывая психосферу, все время тревожимую волнами чьего-то сознания, в поисках особых выделений — выделений разума мотылька.

Извилистым маршрутом рукохваты двигались над Нью-Кробюзоном, над шлейфом из разбрызганной сонной дури. Прочертили невидимую дугу над Каминным вертелом, направились к Шеку, оттуда взяли курс на южную часть Вара, на Речную шкуру.

Когда поворачивали на запад, учуяли психические дуновения от Грисского меандра. На минуту рукохваты растерялись. Они зависли, чтобы разобраться с новым зыбким ощущением, но вскоре стало понятно, что это всего лишь излучения человеческого мозга, правда, необычной силы.

какой-нибудь тавматург, — предположил один из рукохватов.

нас не касается, — решили его товарищи. Левши велели своим напарникам продолжать воздушный поиск. Крохотные силуэты пылинками зависли над воздушными рельсами милиции. Левши настороженно вертели головами, озирали пустое небо.

Вдруг накатил мощный вал чужих выделений. Под его напором подалась граница психосферы, через ее поры потек чудовищный голод чуждых тварей. Их непостижимые разумы вмиг покрыли грань психосферы слоем невидимой, нематериальной, но от этого не менее омерзительной слизи.

Полет пяти рукохватских пар сделался хаотичным. Они сломали строй, бессмысленно заметались по небу.

твари летят! — «прокричал» один и получил в ответ шквал сбивчивых панических сообщений. Правши опомнились и попытались выровнять свой полет.

Дружный взмах десяти крыльев — и пять темных грозных силуэтов вынырнули из темной складки в нагромождении крыш Речной шкуры. Хлопки этих огромных крыл прозвучали в нескольких измерениях. Слышны они были и в жарком воздухе, где выписывали зигзаги перепуганные рукохваты.

Пес-левша заметил широченные темные крылья, вспахивающие небо внизу. Он испустил психовопль ужаса и почувствовал, как тошнотворно дернулся, понес его вбок правша Рескью. Левша попытался одолеть ужас.

общий сбор! — скомандовал он, а затем потребовал, чтобы правша поднял его как можно выше.

Правши устремились друг к другу. Они тянули друг у друга силу, подчиняли ее жесткой дисциплине. Внезапно они вновь очутились в линии, как воинское подразделение — пять правшей с шорами на глазах: лица немного наклонены книзу, рты собраны в куриную гузку — изготовлены к огненному бою. Левши в зеркальных шлемах лихорадочно обшаривали глазами небеса, их лица были обращены к звездам. В зеркалах отражался темный городской ландшафт, бестолковое скопление шиферных крыш, мглистых переулков и стеклянных куполов.

А мотыльки с головокружительной скоростью приближались.

как они нас учуяли? — испуганно вопросил один из левшей.

Рукохваты, как могли, уменьшили свое психоизлучение. Вот уж чего они не ожидали, так это засады. Как же вышло, что они утратили инициативу?

Но когда к ним приблизились мотыльки, левши поняли, что это не ловушка.

Самый большой мотылек, находящийся на острие клина из бестолково машущих крыльев, теснил какое-то светящееся препятствие. Рукохваты увидели, что грозное оружие мотылька — его шипастые щупальца и зазубренные костяные клешни — хватали воздух.

Казалось, он сражается с призраком. Его враг выныривал в обычное пространство и тотчас исчезал, тело его было эфемерным как дым, он сгущался — и тут же таял подобно тени. Казалось, в тугом сплетении реальностей мечется кошмарный паук — выскакивает из одного измерения в другое, кромсает мотылька страшными скальпелями-конечностями — и ныряет обратно.

Ткач! — выбросил в эфир мысль один из левшей, а в следующий миг они потребовали от правшей потихоньку отступить от схватки воздушных акробатов.

Остальные мотыльки кружились вокруг сородича, пытались ему помочь. Когда появлялся Ткач, они поочередно нападали, норовили пробить его панцирь, выпустить до его исчезновения порцию-другую сукровицы. Но Ткач был не робкого десятка — не обращая внимания на раны, отрывал громадные лоскуты, и его жертва истекала черной и густой, как деготь, кровью.

Мотылек и паук сплелись в сплошное пятно неистового движения, каждый наносил удары и парировал встречные до того быстро, что со стороны и не разглядеть. Взмыв, мотыльки сорвали с города сонный покров. Они уже достигли той высоты, где психические волны сбили с толку рукохватов.

Было уже ясно, что мотыльки тоже способны их чувствовать. Плотный рой развалился, самый маленький мотылек, с увечным телом и короткими крыльями, отпрянул в сторону и выпростал чудовищный язык. Подрожав, этот язык метнулся обратно в капающую слюной пасть. Меньший мотылек будто ополоумел, он метался в воздухе, описывал круги вокруг свирепого паука и его жертвы.

Вот он застыл на миг, а затем сорвался в пике, полетел на восток, к Грисскому меандру.

Дезертирство меньшего братца смутило мотыльков. Они рассеялись, закрутили головами, вовсю замотали глазными стебельками. Завороженные этим зрелищем рукохваты опасливо отступили.

давайте нападем! — потребовал один из левшей. — они растеряны им не до нас. атакуем поможем Ткачу!

боевая готовность! — скомандовал пес-рукохват рукохвату Рескью.

Разлетевшись в стороны, подальше от сцепившихся единоборцев, мотыльки закружились, а левши закричали друг на друга.

атаковать! — потребовал тот, что паразитировал на тощем клерке. И в голосе его был слышен страх. — атаковать!

Старуха вдруг резко метнулась вперед, подчиняясь команде пугливого левши. Но в тот же момент один из мотыльков повернулся к приближающейся паре рукохватов и застыл.

В это мгновение два других мотылька устремились на подмогу истязаемому сородичу. Один из них погрузил тяжелое костяное копье в открытый живот Ткача. Громадный паук прянул назад, а второй мотылек набросил, точно лассо, ему на шею членистое щупальце. Ткач проворно нырнул в другое измерение, щупальце потянулось за ним, удержало половину его тела в небе над Нью-Кробюзоном. Паук дергался, силясь освободиться, но левши этого уже не замечали. К ним устремился третий мотылек.

Правши ничего не видели, но зато чувствовали психоэнергетические вопли ужаса — их седоки поворачивались и так и сяк, чтобы удержать в зеркалах приближающегося мотылька.

огонь! — скомандовал клерк своему Правше. Старуха открыла рот и высунула сложенный желобком язык. Резко втянула воздух и плюнула изо всех сил. По языку пронесся поток раскаленного газа, в ночном сумраке эффектно расцвело облако клубящегося пламени, покатилось на мотылька.

Прицел был верен, но от страха левша слишком рано дал команду. Клуб маслянистого пламени рассеялся, не успев коснуться мотылька. А в следующий миг тот исчез.

Запаниковавшие седоки приказали своим правшам искать тварь.

ждать! ждать! — кричал пес, но его никто не слушал. Рукохваты носились по небу наугад, левши высматривали врага в зеркалах.

вот он! — завизжала девица, заметив мотылька, когда тот камнем падал на город.

Остальные рукохваты развернулись, глядя в зеркала, и дружно завопили от страха. Рядом с ними очутился другой мотылек.

Он подкрался сверху, пока искали его брата, и теперь, когда левши повернулись, он возник прямо перед их глазами — распростертые крылья заполнили все зеркала. Молодой человек — носитель левши успел закрыть глаза, а напарник получил команду плюнуть. Но запаниковавший правша, занимавший тело ребенка, отправил шар пылающего газа по крутой дуге, задев ближайшую пару рукохватов.

Обожженные им переделанный и хепри закричали в аудио- и пара-диапазонах. Они, корчась в страшных муках, полетели вниз и умерли на полпути. Вскипела кровь, а кости растрескались от чудовищного жара. Останки упали в грязные воды Вара и пошли ко дну. Над рекой поднялось облачко пара.

Женщина-левша замерла, чужие глаза на этот раз сослужили плохую службу — увидели игру рисунков на крыльях мотылька. Под гипнозом взбурлили сны, хлынули из глубин разума наверх, а оттуда, по каналу связи, помчались в мозг правши. Рукохват-водяной изменился в лице, «услышав» дикую какофонию в родственном разуме. Он понял, что случилось, и завыл от ужаса ртом носителя, и захлопал по пряжкам, спеша отстегнуться от сошедшего с ума седока. На глазах водяного была повязка — и все равно правша заставил его зажмуриться.

Одновременно он плюнул наугад, пробуравив мглу газовым пламенем. Край облака чуть не задел Рескью, который пытался выполнять телепатические команды своего запаниковавшего левши. Маневрируя, дабы избежать огня, он врезался прямо в раненого мотылька.

Тот затрясся от боли и страха. Ткач уже выдернул конечности из его истерзанного тела, и мотылек, беспомощно трепеща крыльями, полетел вниз, к гнезду. Из его ран лилась кровь, конечности так сильно корчились в агонии, что ломались в суставах. Сейчас ему было не до пищи. Но все же спазматическим движением он выпростал лапу в сторону налетевших врагов. Щелкнула громадная клешня, точно секатор, и одно это роковое движение лишило головы и Монтджона Рескью, и собаку.

Головы полетели вниз, во тьму.

Рукохваты остались живы и в сознании, но тела носителей им уже не подчинялись. Человек и собака дергались в последних судорогах, струями хлестала кровь, заливая рукохватов, — а те оглашали эфир воплями ужаса и что было сил впивались пальцами в чужую мертвую плоть.

Они были в полном рассудке до последнего мига, пока не ударились о бетон на задворках Малой петли, пока не разлетелись на кровавые ошметки и костяные осколки. Сила рукохватов — в их разуме; крепким телом никто из них похвастать никогда не мог.

Водяной с повязкой на глазах почти справился с упряжью, которая его связывала с зачарованной мотыльком женщиной. Последняя застежка — и он умчится прочь… Но этой мечте исполниться не было суждено — мотылек набросился, обвил бесчисленными конечностями добычу, притянул к себе, выпростал язык, ощупью нашел у женщины рот и принялся жадно лакать сны рукохвата.

Ему достался вкусный и питательный напиток. В нем, как крупинки зерен в кофе, попадались и мысли носителя. Мотылек обшарил женское тело, нашел пристегнутого к ее спине водяного, проткнул его дряблую плоть твердой, будто кость, конечностью. Правша завопил от страха и острой боли, а мотылек ощутил разлившийся в воздухе ужас. На миг он растерялся — чей это еще разум появился рядом с его пищей? Но тотчас еще крепче прижал к себе добычу, решив, что сначала осушит этот мозг, а затем и очередь другого настанет.

Водяной безуспешно дергался, пытаясь освободиться, пока мотылек трапезничал.

Чуть поодаль от своего кормящегося родича мотылек, поймавший Ткача, хлестнул сразу в нескольких измерениях грозным хвостом-щупальцем. Огромный паук мерцал в небе, появлялся и исчезал, чтобы через долю секунды вернуться. И всякий раз, когда появлялся, начинал падать, не сопротивляясь гравитации. Затем перескакивал в другой мир, а там пытался, используя набранное ускорение и силу рычага, избавиться от засевшего в теле гарпуна, стряхнуть мотылька. Но тот был упорен и ловок, держал крепко, крутил сальто вокруг своей добычи, и Ткачу все приходилось повторять сначала.

Рукохват, сидящий на клерке, непрестанно кричал.

Охваченный ужасом, он взывал к своему левше, жившему на теле мускулистого молодого человека.

погибли! погибли! наши погибли! — частил он. Кое-что из увиденного им, пополам с его эмоциями, по каналу связи перетекло в голову правши. Полет старухи сделался рыскающим.

Другой левша пытался сохранить спокойствие, мотал головой, властно телепатировал: стоять! стоять! В зеркало шлема он видел трех мотыльков. Первый, раненый, неуклюже снижался к своему тайному гнезду; второй насыщался умами пленных рукохватов; третий сражался с бьющимся, как акула, на тросе Ткачом, пытаясь оторвать тому голову.

Левша велел правше немного приблизиться.

пали! — скомандовал он. — бей со всех сил сразу по двум! а после в погоню за раненым!

Вдруг пришла запоздалая мысль, и он завертел головой: где еще один?!

Четвертый мотылек, которого не удалось сжечь старухе, ушел за пределы видимости изящным пике, описал широкую петлю над крышами. А затем двинулся вверх, неторопливо и незаметно. Крылья приняли тусклый маскировочный цвет, спрятали его на фоне облаков. Теперь он вдруг появился — по другую сторону от рукохватов, перед глазами левшей. И расцвели, заиграли гипнотические краски.

Левша на теле молодого мужчины испытал сильнейшее потрясение, когда увидел перед собой распахнувшую чародейские крылья хищную тварь. Он почувствовал, как ослаб его разум, завороженный зловещей мутацией этих полуночных теней. Но в следующее мгновение его ужас был смыт неистовым и непостижимым потоком снов…

…а затем левша вздрогнул — ужас вернулся, но тут же смешался с отчаянной радостью. Он понял, что вновь способен думать.

Мотылек, очутившийся перед двумя парами врагов, колебался лишь секунду, а потом слегка изогнулся в воздухе, чтобы узоры его крыльев целиком явились клерку и несущей его старухе. Ведь это были те самые рукохваты, что пытались сжечь его.

Старуха испуганно завертела головой. Она растерялась, не понимая, что происходит. У клерка остекленели глаза.

пали! жги! — пытался докричаться до старухи левша сквозь налетевший ветер. Его правша уже собрал губы в трубочку, изготовься плюнуть огнем, но тут громадный мотылек неуловимым движением вклинился в пространство между парами рукохватов и сгреб их, пуская слюни, как оголодавший человек.

Психосферу прорезал крик. Старуха наконец плюнула огнем, но огненный шар не причинил вреда схватившему ее мотыльку, рассеялся в леденящем воздухе.

Последний левша, тот, что жил на теле мальчишки-беспризорника, увидел в зеркале шлема ужасную тварь. На миг появились клешни Ткача, и вырванный из раны, отрезанный хвост-гарпун напавшего на него мотылька отлетел прочь, брызгая кровью. Мотылек беззвучно завопил и, как только исчез Ткач, кувырком полетел к паре рукохватов.

Прямо перед собой левша увидел мотылька — тот оторвался от еды, повернул голову, медленно, зловеще стал водить перед собой усиком.

Мотыльки были и спереди, и сзади. Правша на жилистом теле беспризорника дрожал и ждал приказаний.

пикируй! — завопил вдруг до смерти перепуганный левша. — уходим! задание провалено! мы одни шансов на победу нет! пали и беги!

По разуму правши пронеслась мощная паническая волна. Детское лицо исказилось ужасом, мальчик плюнул огнем. Багровый клуб, точно грешная душа в ад, полетел в сторону Нью-Кробюзона, к его потным камням, к сырой гниющей древесине.

уходим! уходим! уходим! — выкрикивал левша, а мотыльки хищными языками лизали оставляемый страхом след.

Кверху выпрямились, точно пальцы, ночные городские тени, захватили рукохватов и затянули вниз, в бессолнечный город простых земных грехов, спасая от непостижимой, невыразимой и неодолимой опасности, витающей в облаках.

 

Глава 40

Айзек проклинал Совет конструкций, осыпал площадной бранью, требовал, чтобы освободили. Кровь лилась из носа и густела в бороде. Неподалеку Ягарек и Дерхан корчились в манипуляторах громоздких автоматов, но вырваться уже не надеялись. Сквозь пелену головной боли Айзек видел, как могучий Совет воздел металлическую руку. В тот же миг кровавый уродливый человек-аватара, словно пародируя его, вскинул конечность.

— Летит! — сказал Совет голосом мертвеца. Айзек взвыл в ярости и замотал, затряс головой в бесплодной попытке сбросить шлем.

Он увидел под облаками грозно приближающийся к свалке силуэт. Распростерший крылья мотылек снижался энергичными хаотическими рывками. Увидели его и Дерхан с Ягареком. Увидели и замерли.

Диковинная тварь приближалась с ужасающей скоростью. Айзек закрыл, но через несколько мгновений снова открыл глаза. Он должен видеть это существо.

Пикирование сменилось отвесным падением. А затем мотылек медленно описал круг низко над рекой. Он вытягивал и поджимал членистые конечности. Все его тело вибрировало — мотылек вожделел пищи, предвкушал удовольствие.

Даже оставшееся немалое расстояние, даже туман страха не помешали Айзеку увидеть, что к нему приближается не самый лучший экземпляр. Далеко не ровня тому идеальному хищнику, что сцапал доктора Барбайл. Изгибы и завитки, полуабсурдные складки и пучки тонких жгутов, из которых состояло это хищное создание, имели какое-то таинственное предназначение, подчинялись законам неземной, непостижимой для человека симметрии. Но у этой твари члены тела были явно недоразвиты, ущербны. Оружие — слишком короткое, испорченное еще в коконе… Словом, уродец.

Это был тот самый мотылек, которого Айзек кормил негодной пищей. Мотылек, отведавший психического сока из головы Айзека, когда тот трясся в отключке, закинувшись сонной дурью. Тогда хищник впервые в жизни попробовал чистого, качественного корма — и наверняка запомнил его вкус. И с тех пор охотился за Айзеком, который уже понял, что именно это противоестественное рождение и привело ко всем неприятностям.

— О всеблагой Джаббер! — с дрожью в голосе прошептал Айзек. — О чертов хвост! Помогите мне, боги!

Подняв клубы пыли, мотылек приземлился. Спина изогнута и напряжена, недоразвитые, но все же сильные, опасные лапы — перед грудью: поза хищника, охотника, убийцы. Он медленно поворачивал голову из стороны в сторону, росший из глазницы усик шарил в воздухе.

Вокруг него конструкции непрестанно перемещались. Мотылек не обращал на них внимания. Раскрылась омерзительная пасть, исторгла похотливый язык.

Дерхан застонала, и мотылек вздрогнул. Айзек хотел прикрикнуть на нее, чтобы молчала, не выдавала себя, но не смог издать ни звука. От мозга Айзека ритмично разбегались волны, встряхивали психосферу свалки. Мотылек чувствовал это, он уже знал, что нашел источник вожделенного психонектара. Остальные слабенькие излучения — ничто по сравнению с этим лакомством, всего лишь крошки рядом с главным блюдом.

Мотылек дрожал от предвкушения. Он повернулся спиной к Ягареку и Дерхан, к Айзеку — мордой. Медленно поднялся на четыре конечности, с шипением, напоминающим писк ребенка, раскрыл пасть и распахнул гипнотические крылья.

Айзек попытался закрыть глаза. Какая-то частица его мозга, накачанная адреналином, лихорадочно искала путь спасения. Но он слишком вымотался, да к тому же ничего не соображал, и вдобавок его мучила боль. Поначалу смутно, нечетко он увидел крылья мотылька.

Краски набегали, точно волны прибоя, узоры колыхались подобно анемонам, чарующие тени разворачивались с пугающей нежностью. Обочь мотылька играли одинаковые, как две капли воды, мозаики из полуночных оттенков, воровски проскакивая в оптический нерв Айзека, и растекались по его разуму.

Айзек видел, что мотылек медленно продвигается к нему по мусорным отложениям, видел абсолютно симметричные закручивающиеся и трепещущие крылья. Они-то и обрушивали на него визуальный наркотик.

А затем будто маховик сорвался в мозгу, рассудок исчез, осталась только вереница снов. Из глубины мозга поднялась пена воспоминаний, впечатлений, сожалений. На действие сонной дури это не было похоже. Не осталось эго, способного наблюдать за происходящим и удерживать связь с сознанием. На сей раз сны не пришли извне. Они были его собственными, но он не мог следить за тем, как они вскипают, — он сам был этой пеной образов, он сам был и воспоминаниями и символами. Айзек был памятью о родительской любви, о глубоких сексуальных фантазиях, о диких невротических измышлениях, о чудовищах, о приключениях, о логических противоречиях. Он был нарастающим самовоспоминанием; он был подсознанием, мутирующим, торжествующим над познанием, над размышлением, над логическим осмыслением; он был каждой новой порцией грез, что всплывала из недр разума и добавлялась к уже и без того кишащим кошмарам кошмары они прекратились.

Внезапно все прекратилось, и Айзек закричал. Встряска была очень сильной и очень жестокой. Это реальность выдернула его из мира недобрых чар, затащила обратно в себя.

Он растерянно озирался. Разум резко расслоился, подсознание провалилось в свои глубины. Айзек тяжело сглотнул. Такое чувство, будто рассудок недавно взорвался, а теперь восстанавливается, собирая обрывки.

Он услышал голос Дерхан, она заканчивала какую-то фразу.

— …Невероятно! — кричала она. — Айзек, Айзек, ты меня слышишь? Как себя чувствуешь?

Айзек закрыл глаза, медленно открыл. Постепенно ночной пейзаж разрешился на детали. Он неуклюже, на четвереньках двинулся вперед и понял, что конструкция его больше не держит, что это только навеянная мотыльком сонливость мешает ему встать.

Он поднял взгляд, стер кровь с лица.

Чтобы осмыслить увиденное, понадобилось время. Никто не держал и Ягарека, и Дерхан. Они стояли на краю площадки. Ягарек успел снять капюшон с птичьей головы. Оба застыли в позах беглецов на высоком старте, готовые сорваться с места и понестись в любом направлении. Оба смотрели на середину мусорной арены.

Перед Айзеком находилось несколько больших конструкций, что стояли позади него, когда приземлился мотылек. Сейчас они суетились вокруг огромной раздавленной твари.

Над разровненным для Совета конструкций местом нависала стрела высоченного подъемного крана. Прежде она находилась над рекой, но, пока Айзек был под гипнозом, стрела проплыла над высокой оградой свалки, и ее груз замер как раз над серединой арены.

И вот теперь груз лежал на земле. Совсем недавно это был деревянный ящик, огромный, выше человека. Доски превратились в щепу, содержимое ящика в холмик из чугуна, угля и камня — самого тяжелого мусора, собранного на свалках Грисского меандра.

И этот мусор все еще сыпался между разошедшимися, растрескавшимися досками. Под ним, слабо корчась и жалобно стеная, лежал мотылек. Но он уже превратился в безобидную лепешку. Расколотый экзоскелет, изорванная плоть; крылья изломаны и похоронены под тяжелым мусором.

— Айзек, ты видел? — шепнула Дерхан.

Он отрицательно качнул головой. Прийти в себя от крайнего изумления было нелегко. Айзек медленно поднялся на ноги.

— Что тут произошло? — кое-как выговорил он.

Собственный голос показался неприятно чужим.

— Ты почти минуту пробыл в отключке, — поспешила объяснить Дерхан. — Он тебя захватил. Я кричала, но ты никак не реагировал… А потом… а потом вперед двинулись конструкции. — Она говорила таким тоном, будто не могла поверить в увиденное. — Двинулись на тварь, и она их вроде как почуяла и… и забеспокоилась. Отступила чуть назад, еще шире расправила крылья. Чтобы не только тебя, но и конструкции облучать своими красками, а они все идут и идут.

Дерхан, спотыкаясь, пошла к Айзеку, по ее щеке стекала вязкая кровь — открылась нанесенная Ткачом рана. По широкой дуге Дерхан обогнула полураздавленного мотылька, тот при ее приближении заблеял, тихо, с мольбой, ну в точности ягненок. Она испугалась, но тварь уже не могла причинить вреда. Тварь была побеждена. Ее изуродованные крылья были завалены мусором.

Дерхан обняла Айзека трясущимися руками, оглянулась еще раз боязливо на мотылька, а потом посмотрела Айзеку в глаза:

— Им все нипочем, идут и идут, а мотылек… мотылек пятится и крылья топорщит, не отпускает тебя, но видно, что боится, растерялся. А пока он пятился, двигался кран. Мотылек его не чуял, хоть и земля дрожала. Потом конструкции вдруг замерли, а мотылек ждет… И — бац! — ящик сверху!

Дерхан снова оглянулась на груду неорганического мусора, перемешавшегося с органикой. Мотылек жалобно пищал.

За спиной у Дерхан шагала по арене аватара Совета конструкций. Остановилась в трех футах от мотылька, который выбросил язык и попытался обвить им лодыжку мертвеца. Но он был слишком слаб и медлителен, и аватара даже не пыталась уклониться.

— Мой разум он чувствовать не способен, я для него невидим, — сказал нагой человек. — Он слышит меня, реагирует на приближение физической массы, но психика моя для него недосягаема. И зомбировать меня он не способен. Какие бы формы ни принимали крылья, как бы ни менялись их узоры, — я к этому невосприимчив. Дело в том, что я никогда не сплю. Я — вычислительная машина. Путем расчетов я пришел к открытию процесса мышления, а снов у меня не бывает. И неврозов не бывает, и подсознания нет. Сознание мое — всего лишь без конца улучшающаяся способность вычислять, ничего общего с той странной сущностью, что обитает в вашем разуме. Никаких скрытых пластов, никаких потаенных глубин. Никакой пищи для мотылька. Он прилетел в надежде утолить голод, а я его обманул. — Человек оглянулся на стонущего калеку. — И я его убил.

— Мыслящая машина… — прошептала Айзеку потрясенная Дерхан.

Айзек медленно кивнул.

— Ну а меня-то за что… вот так? — спросил он с дрожью в голосе, видя, как сочащаяся из его носа кровь капает на сухую землю.

— Путем вычислений я пришел к выводу, что это необходимо, — бесхитростно объяснил Совет конструкций. — Подсчитал с большой долей вероятности, что так можно убедить вас в моей полезности и одновременно уничтожить мотылька. Хотя бы наименее опасного из стаи.

Айзек с отвращением покачал головой.

— Все-таки чрезмерное увлечение логикой до добра не доведет, — процедил он.

— Айзек, — перебила возбужденная Дерхан, — они нам пригодятся! Совет и его конструкции можно применить как войска. С их помощью мы разделаемся с мотыльками.

Сзади подошел Ягарек и остановился неподалеку, опустился на корточки. Задумавшийся Айзек оглянулся на него.

— Вот черт… — медленно проговорил он. — Разумы, у которых снов не бывает…

— С остальными будет не так легко справиться. — Аватара смотрела вверх, на своего кукловода — Совет конструкций. Громадные глаза-прожекторы на мгновение зажглись и черкнули по небу мощными лучами света, мазнули по увертливым бесформенным теням.

— Их двое, — сказала аватара. — Прилетели на зов своего умирающего брата.

— Мать твою! — вскричал испуганный Айзек. — Что нам делать?

— Они не спустятся, — ответил человек без мозга. — Они сильнее и быстрее своего недоразвитого брата, и они не так доверчивы. Меня, в отличие от вас, они не обнаружат по запаху мысли, но все же уловят физические вибрации всех моих тел. И наш численный перевес их отпугнет. Они не сядут.

Айзек, Дерхан и Ягарек немного успокоились. Они переглянулись, посмотрели на тощую как спичка аватару. Рядом в смертной агонии пищал мотылек, на него не обращали внимания.

— Что дальше? — спросила Дерхан.

Через несколько минут наверху исчезли зловещие силуэты, и казалось, над свалкой, этим крошечным, никому не нужным клочком города, окруженным Промышленными призраками, приподнялся сотканный из кошмаров покров. На измотанных до крайности Айзека, Дерхан и Ягарека победа Совета конструкций подействовала бодряще. Айзек подошел к умирающему мотыльку, осмотрел его разбитую голову с бесформенными, не объяснимыми никакой логикой чертами. Дерхан хотела сжечь тварь, полностью ее уничтожить, но не позволила аватара. Она решила оставить голову, на досуге ее изучить, покопаться в мозгу мотылька. Тварь с завидным упорством держалась за жизнь, но в два часа ночи все-таки издохла, издав протяжный стон и пустив струйку слюны с резким запахом лимона. Куча мусора чуть колыхнулась — ей передались судороги мотылька. А затем его конечности скрючились в смертной судороге.

И на свалке наступила гробовая тишина.

Но вскоре общительная аватара присела возле двух людей и гаруды, и завязался разговор. Пытались строить планы. Говорил даже Ягарек, тихо, но взволнованно. Он охотник. Он умеет устраивать ловушки.

— Ничего мы не сможем сделать, пока не выясним, где эти сволочи прячутся, — проворчал Айзек. — Или будем на них охотиться, или будем сидеть как приманки, надеясь, что эти ублюдки из миллионов горожан выберут именно нас.

Дерхан и Ягарек кивнули.

— Я знаю, где они, — сказала аватара. Собеседники изумленно воззрились на нее. — Я знаю, где они прячутся. Где их гнездо.

— Где?

Взволнованный Айзек схватил аватару за руку, но опомнился, убрал кисть. Слишком близко он наклонился к лицу зомби и разглядел то, отчего мурашки побежали по спине. Сероватую, с крапинами запекшейся кожи каемку обрезанного черепа чуть выше отслаивающейся кожи. И складки плоти в глубине черепа, в которых утопал конец кабеля.

Кожа у аватары оказалась суха, жестка и холодна, как на бойне у подвешенной на крюк туши. На лице навсегда застыло выражение сосредоточенности, в глазах таилась мука. И эти глаза смотрели на Айзека.

— Я всего себя мобилизовал на поиски агрессоров. Я копил и анализировал любые сведения, обыскивал все места, сравнивал поступающие данные, систематизировал их. Обработал кадры, сделанные камерами, и информацию, снятую с чужих вычислительных машин, — собрал все, что имело отношение к необъяснимым теням в ночном небе. К теням, не имеющим родства с живущими в городе расами… Получилась очень сложная модель. Я отсек все маловероятное, а оставшиеся варианты обработал с помощью математических программ высшего порядка. Пока все переменные неизвестны, абсолютной точности достичь невозможно. Но если исходить из имеющихся данных, то с вероятностью в семьдесят восемь процентов гнездо окажется там, куда я укажу. Мотыльки живут в Речной шкуре, точнее, в Оранжерее, колонии кактусов.

— Проклятье! — буркнул, поразмыслив, Айзек. — Так они животные? Или все-таки соображают? Больше похоже на второе. Лучшего местечка просто не найти.

— Почему? — спросил Ягарек.

Айзек и Дерхан, не ожидавшие от него такого вопроса, переглянулись.

— Потому, Яг, что нью-кробюзонские какты совсем не то что цимекские, — ответил Айзек. — То есть раньше они были одинаковыми, может, дело как раз в этом. В Шанкелле ты с ними наверняка сталкивался, знаешь их повадки. Наша диаспора кактусов — ветвь тех самых пустынных кактов, что продвинулись на север. Насчет других кактусов — горных, степных — я ничего сказать не могу. Но о привычках южан наслышан, только здесь они малость изменились.

Он умолк и, вздохнув, помассировал виски. Здорово устал, и голова до сих пор болит. Надо сосредоточиться, надо думать, отгоняя навязчивые воспоминания о Лин. Айзек проглотил возникший в горле комок.

— В Шанкелле — жесткий патриархат, культ Твердой руки, но здесь такие вещи не могут не выглядеть странно. Потому-то и была построена Оранжерея, во всяком случае таково мое предположение. Кактусы обзавелись в Нью-Кробюзоне кусочком своего любимого Цимека. Добились, чтобы городские законы на колонию не распространялись. Одним только богам известно, как им удалось это обтяпать. По сути, Оранжерея — независимая территория, государство в государстве. Без разрешения никого не впускают, даже милицию. Там действуют законы кактов, у них там вообще все свое. Забавно, правда? На что угодно можно спорить: Оранжерея не стоит выеденного яйца без Нью-Кробюзона. Каждый день оттуда валят толпы кактов, эти мрачные педрилы топают на работу, а потом несут в Речную шкуру добытые шекели. Оранжерея принадлежит Нью-Кробюзону. Уверен на все сто, что милиция могла бы туда попасть в любую минуту. Но парламент и городские власти пошли на сговор с кактами, и теперь мы имеем то, что имеем. Просто так в Оранжерею войти ты, Яг, не сможешь, а если все-таки войдешь… черта с два я возьмусь предсказать, что тебя там ожидает. Слухи разные ходят — понятное дело, кое-кто там побывал. Милиция сверху, с дирижаблей, смотрит, ей через купол все видно. Но большинство из нас, и в том числе я, понятия не имеет о том, что там творится и как туда можно пробраться.

— Как-нибудь да проберемся, — сказала Дерхан. — Может, Пиджин обратно приползет. На запах твоего золотишка. Если вернется, то я голову дам на отсечение: он нас туда проведет. Только не надо меня убеждать, что в Оранжерее нет криминала, — у Дерхан глаза уже горели азартом. — Совет, — повернулась она к обнаженному человеку, — а у тебя в Оранжерее найдется кто-нибудь… из твоих «я»?

Аватара отрицательно покачала головой:

— Народ кактусов почти не пользуется конструкциями. Под куполом меня нет, поэтому я не могу точно сказать, где именно мотыльки днюют. Но насчет Оранжереи я уверен.

Пока мертвец говорил, Айзека осенило. Размышляя над проблемой, придумывая способы проникнуть в Оранжерею, он вдруг подумал (и эта мысль его ошеломила), что можно просто выйти из игры. Вспомнился совет рассерженного Лемюэля — оставить охоту на мотыльков профессионалам.

Тогда Айзек досадливо отмахнулся, но сейчас понял, что именно так и надо бы поступить. Есть тысяча способов сообщить о гнезде мотыльков в милицию и при этом не попасться. А уж милиция поставит в известность власть предержащих. Айзек знает теперь, где находятся мотыльки, что же мешает ему поделиться этой информацией с правительством, у которого есть все: охотники, ученые, огромные ресурсы? Пускай милиция выловит и посадит чудовищ в клетку. Того мотылька, который гонялся персонально за Айзеком, больше нет, а значит, у Айзека нет причины бояться за свою жизнь.

Эта мысль была подобна холодному душу.

Но она даже на долю секунды не стала соблазном. Айзек помнил допрос Вермишенка. Старик пытался прятать страх, но было ясно: он абсолютно не верит в милицию, в ее способность переловить мотыльков. А теперь, в гостях у Совета конструкций, Айзек впервые увидел силу, способную одолеть этих невероятных хищников. Силу, не принадлежащую государству, а предлагающую себя Айзеку и его товарищам.

С другой стороны, он не знал побудительных мотивов Совета конструкций. Не знал, зачем этому «самосотворенному богу» нужно прятаться. Но ведь сейчас достаточно знать, что это оружие не досталось милиции и потому у города есть шанс. И упускать этот шанс нельзя.

Была и еще причина, куда более важная, хоть и крылась она глубоко — в самых недрах существа. Ненависть…

Айзек посмотрел на Дерхан и вспомнил, как они стали друзьями. Рот изогнулся в недоброй ухмылке. «Я не поверю Рудгуттеру, — мрачно подумал он. — Даже если этот подлый убийца поклянется душами своих детей».

Айзек понимал: если власти обнаружат мотыльков, то постараются любой ценой захватить их живыми. Потому что эти адовы твари чертовски ценны. Их стащат с небес на землю, снова запрут в какой-нибудь лаборатории. Но угроза не минует, просто джинна вернут в бутылку. И когда-нибудь непременно выпустят на свет божий. Деляги возьмутся за старое, опять начнутся грязные торги.

И снова мотыльков будут доить. И кормить. Что с того, что у Айзека нет средств для слежения за мотыльками? Нет оружия для борьбы с ними? Он твердо решил: все равно попытается найти их и прикончить. И больше не будет тратить время на поиски иного выхода.

Они разговаривали, пока на восточной кромке неба не начала таять мгла. Сначала делались осторожные, сумбурные предложения — что называется, в порядке бреда. Мало-помалу из них сама собой выстроилась последовательность возможных действий — мол, стоит попытаться, а не получится, так что-нибудь другое придумаем. Айзек и Дерхан поняли вдруг, что у них есть план.

Пока шел разговор, мобильные члены Совета, разосланные им по всей свалке, рылись в кучах отходов и приносили на овальную арену куски проволоки, помятые кастрюли и дуршлаги. Нашли даже один или два сломанных шлема, а больших обломков зеркал собрали целую кучу.

— Вы сможете найти сварщика или металлочародея? — спросила аватара. — Надо сделать защитные шлемы.

Она показала, как должны быть закреплены перед лицом зеркала.

— Да, — ответил Айзек. — Ночью вернемся, будем делать шлемы. А потом… нам понадобится день, чтобы подготовиться.

Ночь еще царила, когда всевозможные конструкции начали разбредаться. Им надо было пораньше вернуться в дома своих хозяев, чтобы не обнаружилось ночное отсутствие.

Но вот разлился дневной свет, и громче зазвучали гортанные голоса редких поездов. Над рекой возле свалки разносилось сквернословие — это перекликались друг с другом семьи баржевиков. Рабочие первой смены брели на фабрики, покорно становились к конвейерам, паровым моторам, грохочущим молотам и прочим идолам и иконам этих языческих церквей.

На площадке остались лишь пятеро: Айзек со товарищи, жуткий труп, говоривший за Совет конструкций, и сам великан, неторопливо шевеливший членистыми конечностями.

Айзек, Дерхан и Ягарек собрались уходить. Они очень устали, у каждого что-нибудь да болело: или колени, или ободранные о слежавшийся мусор ладони, а у Айзека еще и раскалывалась голова. Все перемазались в земле и гнили, черная пыль покрыла их толстым слоем — как будто в огне побывали.

Материалы для изготовления шлемов они припрятали в укромном местечке и постарались его запомнить.

Айзек и Дерхан растерянно оглядывали ландшафт, столь разительно переменившийся с наступлением дня. Из грозного он сделался убогим, зловещие ночные призраки оказались сломанными ручными тележками и рваными матрасами. Ягарек, высоко поднимая спеленатые колени и спотыкаясь, безошибочно направился к тропинке, по которой пришел на площадку. Айзек с Дерхан двинулись следом. Оба шатались от изнеможения. У Дерхан в лице не было ни кровинки, и она чуть не плакала, думая о потерянном ухе. Но прежде чем они скрылись за мусорными валами, их окликнула аватара. Услышав голос зомби, Айзек нахмурился. Но не останавливался, пока не прошел вместе со спутниками извилистой дорожкой за пределы свалки промышленных отходов и не очутился в слабо освещенном жилом квартале Грисского меандра.

Слова Совета конструкций звучали в ушах, Айзек снова и снова обдумывал их.

— Дер Гримнебулин, тебе не сохранить того, что ты вынес из лаборатории. Впредь не оставляй ценное имущество возле дороги. Принеси кризисную машину сюда, — произнесла аватара. — На хранение.

 

Глава 41

— Господин Мэр, вас хотят видеть джентльмен… и юноша, — сообщила через переговорную трубку Давиния. — Джентльмен просит передать, что его прислал господин Рескью. Это из за… протечки в «де-и-эр», — голос ее дрогнул — очень уж понятным был код.

— Впустить, — поспешно распорядился Рудгуттер, узнав пароль рукохватов.

Он ерзал от волнения на троне, глядел на тяжелые створки двери палаты Лемквиста. Вот они тяжеловесно растворились, и вошел молодой человек, ведя за руку ребенка с испуганным личиком. Ребенок был одет в лохмотья, словно его только что подобрали на улице, распухшая рука покрыта грязным бинтом. У взрослого одежда была не из дешевых, но ее выбор, мягко говоря, удивлял. Этот человек носил широченные штаны, вроде тех, что предпочитают хепри, и потому выглядел очень женственным, несмотря на атлетическое телосложение. Рудгуттер смотрел на него устало и зло.

— Садитесь, — махнул он пачкой бумаг на свободное кресло и произнес скороговоркой: — Неопознанный безголовый труп, пристегнутый к безголовой собаке, при каждом мертвый рукохват. Пара носителей рукохватов, пристегнутых спина к спине, у обоих высосан интеллект. Еще… — заглянул он в милицейский доклад, — водяной с глубокими ранами на теле и молодая человеческая женщина. Нам удалось извлечь рукохватов, убив носителей, — и это настоящая биологическая смерть, а не дурацкое полусуществование. Мы предоставили новых носителей, посадили в клетку с собаками рукохватов, но они не шевелятся. Все, как мы и предполагали. Высасывая разум носителя, мотылек высасывает и разум его хозяина.

Он откинулся на спинку кресла, холодно разглядывая двух потрепанных гостей.

— Итак, — выдержав паузу, заговорил он медленно, — я Бентам Рудгуттер. Надеюсь, что вы сейчас тоже представитесь, а заодно сообщите, где Монтджон Рескью и что произошло.

В конференц-зале на верхушке Штыря Элиза Стем-Фулькер смотрела на сидевшего через стол от нее какта. Даже сидя он был на голову выше, и от этого зрелища у Элизы бежали мурашки по плечам. Руки собеседника неподвижно лежали на столе, напрашиваясь на сравнение с толстенными и тяжеленными поленьями. Кожа его была в бесчисленных утолщениях растительной ткани — следах уколов и царапин.

Кактус выборочно срезал часть шипов. Внутренние стороны рук и ног, все те места, где обычно конечности касаются туловища или друг друга, он от колючек очистил. Оставил на шее обрубок пасынка с липким красным цветком. Из груди и плеч выпирали наросты. Он молча ждал, когда заговорит Стем-Фулькер.

— Как мы поняли, — осторожно начала она, — ночью ваши наземные патрули действовали безуспешно. Впрочем, как и наши, должна добавить. Есть информация, нуждающаяся в проверке, о столкновении между мотыльками и нашим небольшим… авиаотрядом. — Она быстро полистала лежащие перед ней бумаги. — Уже практически нет сомнений в том, — продолжала Элиза, — что обычное прочесывание города желаемых результатов не даст… По многим вопросам мы с вами расходимся во мнениях, кроме того, наши методы кое в чем различаются, поэтому раньше мы не считали целесообразным объединять патрули. Однако сейчас, безусловно, есть смысл координировать усилия. Поэтому до конца совместной операции на вашу колонию будет распространяться превентивная амнистия. По этой же причине мы готовы ввести временный мораторий на закон, строго запрещающий использование негосударственных авиасредств.

Она откашлялась, прочищая горло.

«Мы в отчаянном положении, — подумала Элиза. — Но и вы тоже. На что угодно готова спорить».

— Правительство Нью-Кробюзона готово предоставить вам во временное пользование два аэростата, но, прежде чем поднять их в воздух, вы должны будете согласовать с нами допустимые маршруты патрулирования и боевое расписание. Это делается для того, чтобы сделать нашу общую охоту успешной. Условья остаются прежними: все планы надо заранее обсуждать и согласовывать. Кроме того, необходимо объединить наши разработки методологии охоты. Скажите, — откинулась она на спинку кресла и бросила на стол перед как том контракт, — Попурри дал вам полномочия принимать решения такого рода?

Когда усталые Айзек, Дерхан и Ягарек распахнули дверь домика у железной дороги и вступили в его теплый сумрак, они слегка удивились — там их дожидался Лемюэль Пиджин.

Айзек был грязен и зол. Пиджин не оправдывался.

— Да брось ты, Айзек. Чего ждал от урки? Когда припекло, я смотался. Все в порядке вещей. А теперь ты здесь, и я этому рад, и наш договор снова в силе. Предположим, ты все еще желаешь поохотиться на этих гадов. Предположим, я не против оказывать тебе услуги. Так за чем же дело стало?

Дерхан побагровела от злости, но не дала волю словам. Ее еще не покинуло воодушевление.

— Можешь нас провести в Оранжерею? — Она кратко рассказала о происшествии на свалке, о том, как Совет Конструкций оказался неуязвим для мотыльков.

Лемюэль в изумлении выслушал рассказ о том, как Совет развернул стрелу подъемного крана и безжалостно расплющил тварь несколькими тоннами мусора. Дерхан сообщила, что, по мнению Совета, мотыльки днюют в Речной шкуре, прячутся в Оранжерее. Поделилась с ним и сумбурным планом.

— Сегодня надо соорудить шлемы, — сказала она. — Ну, а завтра… пойдем ловить мотыльков.

Пиджин сощурился, стал рисовать на пыльном полу чертеж.

— Это Оранжерея, — сказал он. — Проникнуть в нее можно пятью известными способами. Один потребует взятки, а два — почти наверняка — убийства. Прикончить какта я врагу не пожелаю, да и подкуп дело очень рискованное. Кактусы без конца твердят про свою независимость, но Оранжерея существует благодаря поддержке Рудгуттера.

Айзек кивнул и глянул на Ягарека:

— Это означает, что там полно стукачей, а нам лишний раз светиться ни к чему.

— Правильно, — кивнул Лемюэль. Дерхан и Айзек наклонились, глядя, как появляются бороздки в пыли. — Так что давайте сосредоточимся на двух оставшихся способах.

Примерно через час мозгового штурма Айзек понял, что больше ему без сна не выдержать. Он без конца клевал носом, его усталость заразила Дерхан и Лемюэля. Поэтому решено было вздремнуть.

Как и Айзек, его товарищи беспокойно ворочались, потели в спертом воздухе. Но хуже всех спалось ему, он даже захныкал несколько раз.

В середине дня проснулся Лемюэль и поднял остальных. Айзек, пробуждаясь, промямлил имя Лин. Он плохо соображал от усталости и дрянного сна, он забыл, что надо бы сердиться на Лемюэля. Даже едва сообразил, что Лемюэль снова рядом.

— Нам полезно обзавестись эскортом, это я возьму на себя, — сказал Пиджин. — Тебе, Айзек, стоит заняться шлемами, о которых говорила Ди. Понадобится минимум семь штук.

— Семь? — пробормотал Айзек. — Для кого? Ты куда собрался?

— Как я тебе уже сказал, мне работается спокойнее под прикрытием, — с ухмылочкой объяснил Лемюэль. — Вот я и пустил слушок, что кое-кому понадобилась охрана, и уже получил несколько откликов. И теперь надо встретиться с кандидатами. Но я твердо обещаю, что вечером приведу металлурга. Не найду его среди кандидатов, обращусь к одному парню в Травяной отмене, за ним есть должок. До встречи в… семь, у свалки.

Он ушел. Дерхан подсела к приунывшему Айзеку.

Он всхлипывал, точно ребенок, в ее объятиях, никак не мог забыть сон про Лин, этот горький кошмар, эту тяжелую тоску, поднявшуюся из глубин разума.

Между тем милиционеры не теряли времени. Мастера крепили огромные листы отполированного до зеркального блеска металла к корме дирижаблей.

Перестроить моторные отсеки или гондолы — дело очень хлопотное, но ничто не мешало покрыть передние окна плотными черными шторами. Пилот будет вращать штурвал вслепую, слушая громкие указания штурманов, сидящих посреди гондолы и глядящих в громадные зеркала, расположенные за кормовыми окнами, над винтами.

Тщательно подобранные Попурри экипажи сопровождала на верх Штыря сама Элиза Стем-Фулькер.

— Я полагаю, — сказала она одному из капитанов, молчаливому переделанному со своенравным питоном вместо правой руки, которого он пытался утихомирить, — что управлять дирижаблем вы умеете.

Он кивнул. Элиза удержалась от замечания, что этот навык противоречит закону.

— Вы поведете «Честь Бейна», ваши коллеги — «Aванк». Милиция предупреждена. Остерегайтесь столкновения — в воздухе будут и другие суда. Мы считаем, что начать вы сможете сегодня, во второй половине дня. До наступления ночи охотиться не на кого, но вы, наверное, хотите освоиться с управлением.

Капитан не ответил. Вокруг него экипаж проверял снаряжение и оборудование, воздухоплаватели устанавливали зеркала на шлемах под нужными углами. Все были сосредоточены, на Стем-Фулькер поглядывали с холодком. Люди Попурри вели себя смелее, чем милиционеры, которых Стем-Фулькер оставила внизу, в тренажерном зале. Сейчас переделанные отрабатывали прицеливание с помощью зеркал, для стрельбы назад. Но ведь Попурри и его приспешники с мотыльками познакомились раньше, чем милиция.

В команде Элизы был только один огнеметчик, а в этом экипаже два гангстера носили жесткие ранцы с нефтью под давлением. Она выбрасывалась через форсунку, зажигаясь на выходе. У бойцов Попурри, как и у милиционеров, огнеметы были новейшего образца, горящая струя била из ранца назад.

Украдкой Стем-Фулькер посмотрела на нескольких других переделанных боевиков. Невозможно угадать, сколько оригинального органического материала осталось под металлическими покровами. Создавалось впечатление почти полной замены, причем создатели этих тел не поленились тщательно скопировать человеческую мускулатуру. Совсем иное — головы. Застывшее на штампованных металлических лицах выражение неумолимости. Конвейерного производства тяжелые брови. Инкрустированные глаза из камня или мутного стекла. Тонкие носы и навсегда поджатые губы и скулы поблескивают, как шлифованный пьютер. Лица эти создавались с расчетом на эстетический эффект. О том, что присланные Попурри бойцы — переделанные, а не пресловутые конструкции, Стем-Фулькер догадалась, когда взглянула на затылок одного из них. За прекрасной металлической маской все же скрывалась менее совершенная человеческая голова.

Больше ничего органического переделанные не выставляли напоказ. По краям металлических личин были установлены кронштейны, венчающие их зеркала находились перед настоящими, живыми глазами переделанных. Голова повернута на сто восемьдесят градусов, шея — чудовищно искривлена. Двигались эти переделанные грудью вперед, точно так же, как и их обычные коллеги. Походка была вполне естественной, в кабинах лифтов они уверенно нажимали кнопки. Обращение с оружием также было доведено до совершенства. Стем-Фулькер специально отставала на несколько шагов, чтобы видеть лица. Человеческие глаза бегали, рты кривились — переделанные сосредоточенно глядели в зеркала.

Стем-Фулькер сообразила, что видит результат многодневной, если не многомесячной тренировки. Эти существа жили, не снимая зеркал. Наверное, эти солдаты были созданы специально для усмирения мотыльков. Сложно было даже представить масштабы деятельности Попурри.

«Стоит ли удивляться, — с досадой подумала она, — что милиционеры сильно проигрывают в сравнении с гангстерами. Пожалуй, мы поступили совершенно правильно, предложив им союз».

По мере того как солнце клонилось к горизонту, над Нью-Кробюзоном сгущалась духота. Свет был плотен, вязок и желт, как кукурузное масло.

В этом солнечном жиру плавали аэростаты, полухаотически дрейфовали над городским ландшафтом.

Айзек и Дерхан стояли на улице возле проволочной ограды. Дерхан принесла сумку, Айзек — две. На свету они себя чувствовали слишком уязвимыми. Отвыкли от городского дня, успели забыть, каков он в ощущениях.

По пути старались не привлекать к себе внимания, не глядели в лица редких прохожих.

— И с чего это Яг решил вдруг уйти? — проворчал Айзек.

— Ни с того ни с сего разволновался, — кивнула Дерхан и, подумав, добавила: — Понимаю, время неподходящее, но мне кажется, это хороший признак. Он ведь почти всегда был… пустым местом. Конечно, ты с ним разговариваешь наедине, знаешь, наверное, каков настоящий Ягарек… Только ведь таким он бывает редко, а все остальное время это одна видимость гаруды. Да он и на гаруду меньше похож, чем на человека. Пустая человеческая оболочка… Но сейчас она как будто заполняется. Он уже как будто хочет чего-то, то одного, то другого… а чего-то — не хочет…

Айзек медленно кивнул:

— Да, ты права: он точно меняется. Просил его не уходить, а он пропустил мои слова мимо ушей. Он и впрямь ведет себя все более сознательно. Уж не знаю, к добру это или к худу.

С любопытством глядя на него, Дерхан проговорила:

— А ты, должно быть, все время думаешь о Лин?

Айзек отвел взгляд. И, помолчав, кивнул.

— Все время, — буркнул он, и на лице отразилась горькая печаль. — Я не могу… мне некогда ее оплакивать. Потом…

Чуть впереди дорога поворачивала и разветвлялась на пучок овражков в наслоениях мусора. Из одного вдруг донесся лязг. Айзек и Дерхан насторожились, Попятились от ограды.

Из Овражка выглянул Лемюэль. Заметив Айзека и Дерхан, он торжествующе ухмыльнулся и поманил к себе. Айзек с Дерхан направились к дыре в металлической сетке, убедились, что никто не смотрит, и пролезли на свалку.

Они поспешили зайти за мусорные холмы, отыскали местечко, невидимое из-за ограды. Через две минуты размашистым шагом приблизился Лемюэль.

— Милости просим, гости дорогие, — ухмыльнулся он.

— Как ты сюда попал? — спросил Айзек. Лемюэль хихикнул:

— Канализация. Чтобы зря не светиться. С моими спутниками шастать по клоаке не так опасно. — Улыбка вдруг исчезла. — А где Ягарек?

— Сказал, что ему надо кое-куда сходить. Мы просили остаться, но он не поддался на уговоры. Обещал быть здесь к шести, найти нас.

Лемюэль выругался.

— Зачем вы его отпустили? А ну как попадется?

— Лем, черт бы тебя побрал! А что я должен был делать? — огрызнулся Айзек. — Не мог же я его повалить и сесть сверху. Может, тут что-то религиозное, какая-нибудь цимекская мистическая чертовщина. А может, он решил, что близится смерть и пора попрощаться с предками. Я ему говорю: не уходи, а он говорит: ухожу.

— Просто здорово, — раздраженно пробормотал Лемюэль и отвернулся. Айзек увидел маленькую группу, она приближалась.

— Наши наемники, — объяснил Лемюэль. — Я им вперед заплатил, Айзек. Потом с тебя вычту.

Пришло трое. Сразу видно, что искатели приключений, бродяги, исходившие Рагамоль, Цимек, Феллид и, возможно, весь Бас-Лаг. Суровые, опасные, не признающие законов и морали отморозки — воры и убийцы, готовые наняться к кому угодно, на любое дело.

Айзек хорошо знал этот народ. Единицы посвящают себя полезной деятельности: научным исследованиям, картографии и тому подобному. Большинство же — обыкновенная шваль, грабители могил. Да, их неоспоримая храбрость впечатляет; иногда они совершают настоящие подвиги. Но погибают, как правило, не своей смертью.

Айзек и Дерхан разглядывали троицу без особой радости, а Лемюэль показывал, представляя:

— Это Седрах, Пенжефинчесс и Танселл.

Вновь прибывшие смотрели на Айзека и Дерхан недобро, с вызовом. Седрах и Танселл были людьми, Пенжефинчесс — водяным. Самый крутой в шайке — явно Седрах: большой, сильный, в разномастных доспехах (усеянная шипами кожа и мятые металлические пластины, пристегнутые к плечам, груди и спине). Он был с ног до головы забрызган клоачной жижей. Заметив, что Айзек его рассматривает, заговорил на удивление мелодичным голосом:

— Лемюэль сказал, что могут быть неприятности, вот мы и оделись подходяще.

На поясе у него висели огромный пистолет и увесистый меч-мачете. Пистолет — очень необычной формы: чудовищная рогатая башка, вместо рта — дульное отверстие. На спине Седрах носил черный щит и мушкетон с раструбом на конце ствола. В таком облачении он бы и трех шагов по городу не сделал, угодил бы под арест. Ничего удивительного в том, что он предпочел клоаку.

Танселл был выше Седраха, но гораздо тоньше.

Доспехи носил поизящнее, сделанные если не для крепости, то уж точно для красоты: полированная медь, жесткая, в несколько провощенных слоев, кожа с тиснеными спиральными узорами. Пистолет у него был поменьше, чем у Седраха, а вместо меча — тонкая рапира.

— Так в чем дело-то? — спросил Пенжефинчесс, и Айзек по голосу определил, что это женщина.

У водяных плохо с вторичными половыми признаками, а неискушенному человеку никак не угадать, что прячется под набедренной повязкой.

— Ну-у… — протянул, разглядывая ее, Айзек. Пенжефинчесс села перед ним по-жабьи на корточки и встретила его взгляд. Ее одежда состояла из одного предмета, была просторна и невероятно чиста, если вспомнить о недавнем путешествии. Ткань облегала запястье и лодыжки, а большие перепончатые кисти и ступни прикрыты не были. На плече висели необычной формы лук и герметичный колчан. На поясе — костяной нож. К животу пристегнута большая сумка из толстой кожи рептилии. Что в сумке, Айзек не взялся бы угадать. На глазах у Айзека и Дерхан с одеждой Пенжефинчесс произошло нечто очень странное. Будто какое-то существо стремительно обвилось вокруг ее тела и тут же исчезло. Едва прошла эта удивительная волна, белый хлопок, вмиг пропитавшийся водой, прилип к телу и сразу высох, как будто из ткани высосали всю, до последнего атома, жидкость. У Айзека брови полезли на лоб.

Пенжефинчесс посмотрела на свой живот и спокойно объяснила:

— Это русалка. У нас договор: я ее снабжаю кое-какими веществами, а она за меня держится, обеспечивает влагой, не дает умереть. Иначе бы я не могла так долго ходить посуху.

Айзек кивнул. Он еще ни разу не видел водную элементаль. Оказывается, зрелище не для слабонервных.

— Лемюэль объяснил, что у нас за проблема? — спросил Айзек.

Авантюристы кивнули, но вид у них был не очень озабоченный. Скорее беззаботный. Айзек попытался подавить раздражение.

— Приятель, эти мотыльки — не единственные, на кого нельзя смотреть, — сказал Седрах. — Пустяки, я могу убивать и с закрытыми глазами. — В его негромком голосе сквозила леденящая уверенность. — Знаешь, из чего это сделано? — похлопал он по своему поясу. — Из шкуры катоблепаса. Убил в окрестностях Теша. И не смотрел на него, а то бы мне крышка. Справимся и с мотыльками, не беспокойся.

— Очень на это надеюсь, — мрачно сказал Айзек. — Впрочем, мы постараемся обойтись без рукопашной. Вас пригласили просто на всякий случай. Лемюэлю спокойнее, когда рядом группа поддержки. Конструкции, наверное, сами все устроят.

Седрах чуть скривил рот — похоже, выражал свое презрение.

— Танселл — металлочародей, — сказал Лемюэль. — Точно, Танселл?

— Ну… работаю немножко по металлу, — подтвердил Танселл.

— На сей раз работа несложная, — сказал Айзек, — надо кое-что кое к чему приварить. Пойдем.

Он повел всех туда, где были припрятаны зеркала и остальные материалы для изготовления шлемов.

— Такого добра тут навалом. — Айзек опустился на корточки перед кучей мусора, в которой находился тайник. Достал дуршлаг, кусок медной трубы и, порывшись, два внушительных осколка зеркала. Помахал ими перед Танселлом. — Из этого надо сделать шлемы, и чтобы хорошо облегали. Нам всем по шлему, а еще гаруде, его сейчас тут нет.

Танселл переглянулся с товарищами, Айзек никак на это не отреагировал.

— Надо зеркала приделать спереди, под такими углами, чтобы было видно происходящее позади. Справишься?

Танселл холодно посмотрел на него. Затем этот высокий человек сел, подобрав ноги, перед кучкой металла и стекла. Надел дуршлаг на голову, как мальчишка, играющий в войну. И забормотал заклинания, и стал сложными, но быстрыми движениями разминать кисти рук. Дергал фаланги пальцев, массировал суставы.

Занимался он этим несколько минут, а потом вдруг пальцы засветились, как будто зажглись кости.

Танселл поднял руки и принялся гладить дуршлаг.

Нежно, как котенка.

И, подчиняясь этим ласковым движениям, металл стал менять форму. Он размягчался от каждого касания, все лучше прилегал к голове, расползался сзади по затылку до шеи. Танселл осторожно тянул и мял, пока сталь не прижалась плотно к черепу. А затем, все так же шепча заклинания, принялся мять спереди, формируя металлический козырек, загибая его кверху, оттягивая от глаз.

Взял медную трубку, сжал между ладонями и пустил по ней энергию. Трубка неохотно поддалась нажиму. Танселл осторожно изогнул ее, приложил медную дугу двумя концами к бывшему дуршлагу чуть выше висков, потом с силой надавил, и разные металлы проникли друг в друга, преодолели поверхностное натяжение. Толстая трубка и стальной дуршлаг с легким шипением сплавились.

После чего Танселл принялся месить диковинный медный вырост на лобной части шлема. Получилась петля, выступающая вперед почти на фут и наклоненная книзу. Он поискал ощупью осколок зеркала, не нашел, пощелкал пальцами, и ему положили стекло на ладонь. Металлочародей, бубня и гладя медяшку, размягчил ее и вдавил зеркальца, по одному перед каждым глазом. Поглядел в них поочередно, аккуратно поправил. В каждом осколке появилось отражение возвышавшейся позади него мусорной кучи.

Он погладил, отвердел медь. После этого опустил руки и посмотрел вверх, на Айзека. На голове Танселла сидел неудобный громоздкий шлем, его происхождение было до абсурдного очевидным, но Айзека изделие вполне устраивало. Ничего другого и не требовалось. На все про все ушло чуть больше пятнадцати минут.

— Я еще пару дырочек сделаю, ремешок пропущу, чтобы на подбородке застегивать, — пробормотал Танселл.

Айзек кивнул — работа металлочародея его впечатлила.

— Отлично. Нам понадобится семь таких шлемов, один — для гаруды. А у него, учти, голова покруглее. Я тебя на минутку оставлю. — Он повернулся к Дерхан и Лемюэлю. — Сдается, надо поговорить с Советом.

И ушел по мусорному лабиринту.

— Добрый вечер, дер Гримнебулин, — сказала ему посреди свалки аватара.

Айзек кивнул и ей, и ожидавшему позади мертвеца великану — Совету.

— Ты пришел не один. — Голос, как всегда, был бесстрастен.

— Не беспокойся, — сказал Айзек, — мы просто не хотим действовать на свой страх и риск. Мы — это толстый ученый, жулик и журналистка. Нам нужна профессиональная поддержка. Эти ребята убивают экзотических зверей себе на прокорм, им совершенно неинтересно на тебя стучать. Да они и знают-то всего лишь, что какие-то конструкции пойдут вместе с нами в Оранжерею. Если и догадаются, кто ты или что ты, все равно не выдадут. Они уже нарушили минимум две трети нью-кробюзонских законов, так что к Рудгуттеру не побегут. — Он помолчал и, не дождавшись отклика, добавил: — Если не веришь мне — просчитай. Убедишься, что трое мастерящих шлемы подонков для тебя не опасны.

Айзек почувствовал или ему показалось, как под ногами задрожала земля. Это информация помчалась по внутренностям Совета. После долгой паузы аватара и Совет натянуто кивнули, но Айзек не спешил расслабляться.

— Я пришел за теми твоими «я», которых ты рискнешь отправить на дело, — сказал он.

Совет конструкций снова кивнул, а потом медленно проговорил устами покойника:

— Хорошо. Кризисная машина при тебе?

На лице Айзека дрогнул мускул. Но только единожды.

— Здесь. — Он положил перед аватарой одну из сумок.

Обнаженный человек ее открыл, нагнулся, рассматривая трубки и стекла, позволив Айзеку, совсем того не желавшему, заглянуть в страшную полость черепа. Затем подобрал сумку и подошел к Совету, опустил ее на землю, перед огромным животом.

— Значит, ты ее у себя подержишь, на тот случай, если наше логово найдут. Хорошая мысль. Я вернусь за ней завтра. — Он посмотрел аватаре в глаза: — Кто пойдет с нами? Помощь для нас лишней не будет.

— Я не могу рисковать, дер Гримнебулин, — ответила аватара. — Если отправлю вместе с тобой свои тайные «я», конструкции, что работают днем в больших жилых домах, на стройках и в банковских подвалах, а они вернутся побитыми и поломанными, а то и вовсе не вернутся, то возникнет угроза моего разоблачения. К такому я еще не готов.

Айзек медленно кивнул.

— Поэтому, — продолжала аватара, — с тобой пойдут те мои тела, которые я не боюсь потерять. Это может вызвать удивление и растерянность, но не подозрения.

За спиной у Айзека задвигался мусор.

Из груд выброшенных вещей поднимались обособленные скопления хлама. Эти конструкции, как и Совет, были собраны из чего попало. При ходьбе они лязгали и громыхали; были и другие звуки, непривычные для человеческого уха, и они вызывали тревогу. Каждая из импровизированных конструкций не походила на другие. Головами служили чайники и абажуры, руки — зловещего вида клещи — изготовлены из лабораторных инструментов и строительной арматуры. У них были доспехи — большие куски металлического листа, грубо сваренные или приклепанные. Механические существа двигались жутковато и напоминали обезьян. Их создатель имел представления об эстетике, но эти представления не имели ничего общего с человеческими. Будет такая конструкция лежать неподвижно, ее нипочем не заметишь — просто груда случайно оказавшихся вместе металлических вещей.

Айзек зачарованно глядел на этих механических шимпанзе. Они качались и подпрыгивали, брызгались водой и маслом, щелкали часовыми механизмами.

— У них аналитические машины, я загрузился в каждую, — сказала аватара, — сколько хватило объема памяти. Эти части моего «я» будут тебе подчиняться, они способны понимать важность ставящихся задач. Я им дал вирусный разум, они запрограммированы на узнавание мотыльков, и не только на узнавание — на уничтожение. У каждого автомата в туловище находится сосуд с едким веществом или флогистоном.

Айзек кивнул, размышляя о том, с какой легкостью Совет создал эти смертоносные машины.

— У тебя уже есть оптимальный план?

— Да как сказать… — пробормотал Айзек. — Будем ночью готовиться. Придумаем… то бишь высчитаем алгоритм действий, с применением твоего контингента. Завтра в шесть вечера мы здесь встретимся с Ягом, если этого несчастного тупицу еще не прикончили, и пойдем в гетто Речная шкура. Проводник у нас опытный — Лемюэль. Там мы и будем охотиться на мотыльков, — жестко, отрывисто проговорил Айзек. — Главное — разделить их. С одним, наверное, мы справимся. Но если двое или больше, то один сможет обойти нас и показать крылья. Так что мы начнем с разведки. Пока что-нибудь задумывать сложно. Возьмем усилитель-преобразователь, который ты на мне испытал. Может, с его помощью приманим мотылька. Поднимем над фоновым шумом чей-нибудь ментальный сигнал. Можно соединить наши шлемы с одним мотором? Запасные моторы у тебя найдутся?

Аватара кивнула.

— Тогда давай их мне. И объясни другие их функции. Я попрошу Танселла переделать шлемы, добавить зеркал… Дело в том, — задумчиво продолжал Айзек, — что наверняка мотыльков притягивает не одна лишь сила сигнала, иначе бы они набрасывались на пророков и коммуникаторов. Я думаю, им нравятся особенные запахи, потому-то и явился за мной тот уродец. Не потому, что над городом остался большой манящий след — мой старый след, — а потому, что мотылек опознал конкретный разум и захотел до него добраться. А может, и другие способны опознать. Ночью они наверняка меня чуяли. — Он задумчиво глядел на аватару. — Узнают след, оставшийся после того, как погиб их брат или сестра. Уж не знаю, хорошо ли это для нас закончится…

— Дер Гримнебулин, — перебил мертвец, — ты должен привести назад по меньшей мере одно мое «я». Чтобы оно перегрузило увиденное в Совет, то есть в меня. Таким образом я смогу очень многое узнать об Оранжерее. Для нас это будет полезно. Что бы ни случилось, одна конструкция должна возвратиться.

Несколько секунд стояла тишина. Совет ждал. Айзек думал, искал ответ и не находил. Он посмотрел в глаза аватары:

— Завтра я вернусь. Подготовь своих обезьянок.

Город тонул в необычайной ночной жаре. Лето достигло своей критической точки. В грязном небе танцевали мотыльки. Они головокружительно порхали над минаретами и уступами вокзала на Затерянной улице. Они сокращали, растягивали, изгибали крылья, придавая им самые различные формы, воспаряя в потоках теплого воздуха. Они выделывали курбеты, оставляя за собой зыбкие и тонкие следы эмоций.

Мотыльки ухаживали друг за другом, не скупясь на безмолвные уговоры и ласки.

Раны, уже полуисцеленные, были забыты. Сейчас из всех чувств на первое место вышло бурное, лихорадочное возбуждение.

Здесь, на этой некогда зеленой равнине у края Господского моря, лето началось на полтора месяца раньше, чем для живущих на другом берегу братьев и сестер мотыльков. Среднесуточная температура неуклонно повышалась — и вот она достигла высшей отметки за последние двадцать лет.

В чреслах мотыльков начались термотоксические реакции. Вместе с волнами ихора по телам разносились гормоны. Уникальные сочетания органических и химических веществ подтолкнули яичники и гонады к досрочному производству потомства. Мотыльки вдруг стали плодородными, поэтому выросла их агрессивность. Асписы, летучие мыши и птицы в ужасе метались в разные стороны, застигнутые врасплох, опаленные этими безумными желаниями.

Флирт мотыльков выглядел как призрачный и распутный воздушный балет. Они соприкасались усиками и конечностями. Они раскрывали части тел, которых не показывали раньше. Три менее пострадавших мотылька буксировали своего брата, жертву Ткача, в течениях дымного воздуха. Наконец самый изъязвленный перестал лизать свои многочисленные раны дрожащим языком и тоже начал прикасаться к родичам. Их эротический азарт был крайне заразителен.

Четырехстороннее ухаживание стало напряженным, в нем появилась состязательность. Поглаживания, прикосновения, возбуждение… Израненный вдруг взмыл по спиральной траектории в сторону луны, упиваясь похотью. Прячущаяся под хвостом железа раскрылась и исторгла облако эмпатического мускуса.

Друзья купались в этом потоке психозапаха, по-дельфиньи кувыркались в клубах страсти. Поиграв немного, они сами устремились вверх и окропили небеса. До сего дня их семенные каналы бездействовали, сейчас же в крошеных метабрызгах содержался эрогенный, овигенный сок. Обгоняя и отталкивая друг друга, они летели к самке.

С каждым новым извержением воздух все сильнее заряжался возбуждением. Мотыльки скалили зубы-обелиски и слали сексуальные призывы друг другу. Из-под хитина сочился афродизиак. Каждый летел за своими родичами в кильватерных струях запаха.

Вдруг блеяние одного из участников этой феромонной перестрелки зазвучало еще более страстно, ликующе. Мотылек поднимался все выше и выше, его товарищи остались внизу. Эманации этого существа особенно сильно пахли сексом. Последние выбросы, последние эротические призывы… Остальные мотыльки один за другим закрывали женские половые органы, смиряясь со своим поражением, со своей мужественностью.

Торжествующий мотылек — тот самый, что получил от Ткача страшные шрамы, которые все еще кровоточили, — летел выше и выше. От него пахло женскими соками, его способность рожать уже была несомненной. Он доказал, что лучше всех подходит на роль матери.

Он выиграл право дать потомство. Остальные три мотылька это поняли. Они стали его любовниками.

Ощущение близости нового матриарха привело их в экстаз. Они описывали петли, они взмывали, и падали, и возвращались — возбужденные, пылкие.

Будущая мать играла с ними, вела за собой над жарким темным городом. Когда их мольбы стали для нее такими же невыносимыми, как для них — собственная похоть, она зависла в воздухе и раскрылась, распахнула членистый экзоскелет, выпятила им навстречу вагину.

Она совокупилась со всеми. Когда двое вдруг превращались в одну страшно мечущуюся тварь, остальные нетерпеливо ждали своей очереди. Трое, ставшие самцами, ощущали, как оттягиваются и корчатся органические складки, раскрываются животы и впервые появляются пенисы. Они шарили лапами, канатами из мускульной ткани, костяными зубцами; точно так же вела себя и самка, тянула навстречу сложное переплетение конечностей, хватала чужие, влекла к себе.

И вдруг начиналось совокупление, под отвратительные влажные звуки. Каждый мотылек утолил острейшую похоть, все четверо получили неописуемое удовольствие.

Когда прошли часы спаривания, четверо полностью обессилевших мотыльков распахнули крылья и отдались воздушным струям. Воздух остывал, слабели восходящие потоки, и уже приходилось, чтобы не терять высоту, махать крыльями. Один за другим самцы отделялись от стаи и летели вниз, к городу, на поиски пищи, уже не только для себя, но и для общей жены. А она чуть задержалась в небе. Потом развернулась и медленно двинулась на юг. Она была совершенно измотана. Ее половые органы и железы спрятались под радужным покровом, чтобы сохранить все полученное от самцов.

Матриарх полетела к Речной шкуре, к колонии кактусов, чтобы построить там гнездо.

* * *

Мои когти шевелятся, пытаясь выбраться на волю. Им мешают нелепые грязные повязки, висящие складками, как старая кожа.

Я бреду, согнувшись в три погибели, вдоль железных дорог; поезда выкрикивают мне гневные предостережения и проносятся мимо. Сейчас я крадусь по железнодорожному мосту, вижу, как внизу извивается Вар. Я останавливаюсь и оглядываюсь. Далеко внизу река ритмично лижет мелкими волнами берег, выбрасывает на него мусор. Я гляжу на север и вижу над рекой и над скопищем домов Речной шкуры верхушку Оранжереи, этот яркий нарыв на городской коже освещен изнутри.

Я меняюсь. Во мне появилось что-то такое, чего не было прежде, а может быть, что-то ушло из меня. Принюхиваюсь: тот же воздух, что и вчера, но все же другой. В этом никаких сомнений. Что-то растет у меня под кожей. Я уже не уверен в том, что я — это я. Но кто же я тогда?

Я брел за этими людьми, как бессловесная тварь, как никчемное существо, без интеллекта, без собственного мнения. Если не знаю, кто я, то откуда могу знать, что надо говорить?

Я уже не «почтенный Ягарек», я перестал им быть много месяцев назад. И я не та свирепая тварь, что рыскала в подземельях Шанкелла и убивала людей и троу, крысоджиннов и чешуеротых, что истребила целый зверинец хищных животных, целый отряд воинов разных народов, о чьем существовании я раньше и не подозревал. Тот безжалостный боец исчез.

Я уже не тот усталый, что бродил по пышным лугам и холодным пустынным холмам. И я не тот потерянный, что странствовал по бетонным коридорам города воспоминаний и терялся там, пытаясь найти того, кем я не был никогда.

Да, никого из них уже не осталось во мне. Я меняюсь и не знаю, кем стану.

Мне страшно думать об Оранжерее, у нее, как и у Шанкелла, много имен. Оранжерея, Теплица, Парник, Купол, Стекляшка… Но это всего лишь рукотворный оазис наоборот — в своем гетто кактусы попытались создать клочок родной пустыни.

Может быть, я возвращаюсь домой?

Задать вопрос — значит получить на него ответ. Оранжерея — это не вельд и не пустыня. Это грустная иллюзия, всего-навсего мираж. Это не мой дом. Но если бы он был воротами к сердцу Цимека, путем к сухим лесам и плодородным болотам, к хранилищу затаившейся в песке жизни, к великой библиотеке кочевых гаруд; если бы Оранжерея была не просто тенью, если бы она была настоящей, а не ложной пустыней, — она все равно не была бы моим домом.

Потому что моего дома не существует.

Я буду брести и ночь и день. Я вернусь по мною же когда-то оставленным в тени железной дороги следам. Я исхожу вдоль и поперек весь этот чудовищный, топографически абсурдный город и найду улицу, что привела меня сюда, разыщу узкие кирпичные каналы, которым я обязан своей жизнью, своим «я». Разыщу бродяг, с кем делился пищей, разыщу, если они еще не умерли от заразных хворей, не убили друг друга в драках за провонявшие мочой башмаки. И они станут моим племенем — раздробленным, слабым, лишенным надежды, и все же — племенем. Сначала им не было никакою дела до меня, но после того, как я несколько дней проблуждал вместе с ними, а еще час-другой напоказ, преодолевая мучения, махал деревянными протезами, они начали проявлять ко мне вялый интерес. Я ничем не обязан этим унылым существам с отравленными алкоголем и наркотиками мозгами, но я снова их найду, ради себя, а не ради них.

Такое чувство, будто по этим улицам я иду в последний раз.

Может быть, я скоро умру? Есть две возможности.

Я помогу Гримнебулину, и мы победим мотыльков, этих ужасных ночных тварей, вампиров, высасывающих души, и он в награду зарядит меня, как флогистоновую батарейку, и я полечу. Думая об этом, я лезу вверх. Все выше и выше поднимаюсь по ступенькам-перекладинам, карабкаюсь по городу как по лестнице, чтобы сверху посмотреть на его дешевую мишуру, на кошение его теней. Чувствую жалкое рудиментарное движение — это пытаются махать дряблые культи. Мне уже не гнать книзу перьями воздушные волны, но я способен изогнуть свой разум как крыло и воспарить по каналам могучего чародейского тока, той связующей и разрывающей энергии, тому противоречивому свойству Вселенной, которое Гримнебулин называет кризисом.

И это будет поистине чудесно.

Либо ничего не выйдет, и я умру. Упаду и разобьюсь всмятку о металл, или высосанные сны послужат пищей для какого-нибудь новорожденного демона. Почувствую ли я это? Буду ли я жить, превратившись в молоко? Узнаю ли о том, что сделался кормом?

Из-за горизонта выползает солнце. Я устал.

Я понимаю, что надо остаться. Если хочу быть чем-то настоящим, чем-то большим, нежели бессловесная и бездумная тварь, то я должен остаться. Я должен участвовать. Планировать, готовиться. Кивать, выслушивая предложения, не скупиться на собственные. Я охотник… то есть был охотником. Умею подкрадываться к чудовищам, к ужасным зверям.

Но — я не могу сделать первый шаг. Я хотел попросить прощения, хотел сказать Гримнебулину, даже Блудей, что я с ними, что я из их ватаги. Или компании. Или команды. Что мы все — охотники на мотыльков.

Но эти слова прозвучали только в моем черепе. Я буду искать и найду себя. И тогда пойму, способен ли сказать им это. Или скажу нечто совсем иное.

Я вооружусь. И приду с оружием к ним. Найду нож, найду кнут вроде того, что был у меня раньше. Даже если пойму, что я чужой, все равно не дам им умереть напрасно. Прожорливым тварям дорого обойдутся наши жизни.

Я слышу грустную музыку. Наступила редкая минута волшебной тишины — поезда и баржи прошли мимо, их рокот затих вдали, и наступает рассвет.

У реки, на каком-то чердаке, играет скрипка.

Навязчивый мотив, дрожащий плач полутонов и контрапунктов над изломанным ритмом. Как это не похоже на здешние мелодии. Я узнаю этот звук, я его уже слышал. До того, как попал в Шанкелл. Слышал на судне, что везло меня через Скудное море. Видно, никуда не деться мне от южного прошлого.

Не только невидимый аккомпаниатор моих дум приветствует восход солнца — южнее звучат инструменты рыбачек Ближнего Перрика и Мандрагорова острова.

Немногочисленных нью-кробюзонских перрикийцев чаще можно встретить в Эховой трясине, но и здесь, в трех милях выше по течению от речной излучины, одна из них будит великую Дневную рыбалку своей чудной игрой.

Она музицирует для меня еще несколько минут, но затем утренний шум заглушает звуки скрипки, и я остаюсь один. Слышу взревывание рожков, свистки поездов.

Скрипка в долине еще не смолкла, но голос ее больше не слышен. Мои уши заполнились звуками Нью-Кробюзона. Я внемлю им, я рад им. Пусть они окружают меня. Я окунусь в жаркую городскую жизнь.

Пробреду под аркой, по мостовым, сквозь костяное редколесье Ребер, кирпичные норы Худой стороны и трущобы Собачьего болота, сквозь шумящую фабриками Большую петлю. Как Лемюэль в поисках помощников, я заново пройдусь по всем своим следам. И, надеюсь, где-нибудь среди острых башен, среди тесно стоящих построек я сойдусь с мигрантами, с беженцами, с пришельцами. С теми, кто ежедневно изменяет Нью-Кробюзон, этот чертог ублюдочной культуры, этот город-полукровку. Я услышу голос перрикийской скрипки, или погребальный плач Гнурр-Кета, или четский каменный грохот. Или учую запах козьей каши, что едят в Неовадане, или увижу двери, разрисованные символами капитан-печатников Толстого Моря… Как далеко они забрались от своих домов…

Везде меня будет окружать Нью-Кробюзон, просачивающийся сквозь мою кожу.

Товарищи в Грисском меандре дождутся моего возвращения, и мы освободим этот захваченный врагами город.