Когда ее посадят на скамью подсудимых и обвинители расскажут подлинную историю ее жизни, она будет часто вспоминать о том, как все это началось. На суде рядом с ней посадят человека, которого она преданно любила двадцать лет. Можно даже сказать, что все эти двадцать лет она жила только ради этой любви. И на скамью подсудимых она тоже попала из-за него.

У них был совершенно необычный роман. Виделись они очень редко. Обычно раз в году, когда им предоставлялась возможность провести вместе отпуск. Причем им приходилось выбирать укромные места, чтобы никто не увидел их вместе. Пожалуй, только на скамье подсудимых им уже не надо было ни от кого таиться. Наконец-то они были вместе…

Наверное, все началось с той минуты, когда она оказалась у юного анархиста Юргена, который хотел приобщить ее к революционной деятельности.

Это было много лет назад. Трое ребят стояли на пустыре возле полуразрушенной каменной стены, исписанной революционными лозунгами, и возились с бутылкой из-под красного вина. Они залили в нее какую-то жидкость и засунули фитиль. Габриэле хотела подойти поближе, но Юрген ее удержал.

— Это опасно. Стой на месте, — приказал он.

Его глаза горели. Он рвался к ребятам, но не мог оставить Габриэле, которую сам же привел сюда.

— А что это за бутылка? — наивно спросила Габриэле, страдавшая близорукостью.

— «Молотов-коктейль»! Бутылка с зажигательной смесью! Оружие русских партизан, — радостно сообщил ей Юрген. — Мы уже устроили один раз учебные стрельбы, а теперь учимся бросать бутылки с зажигательной смесью.

— Зачем вам это? — удивилась Габриэле.

Юрген не успел ответить. Двое ребят отбежали. Один остался с бутылкой в руке. Он щелкнул зажигалкой, и фитиль задымился. Юноша тут же бросил бутылку. Он боялся, что сам себя подожжет или что бутылка взорвется у него в руках, поэтому у него ничего не получилось. Он бросил бутылку слишком рано. Бутылка, ударившись о стенку, раскололась, но взрыва не последовало.

Габриэле училась в Высшей технической школе в городе Аахене. Политологию преподавал профессор Клаус Менерт, самый известный западногерманский специалист по Советскому Союзу и социалистическим странам. Он был главным редактором журнала «Восточная Европа» и одним из руководителей Немецкого общества по изучению Восточной Европы. Профессора часто приглашали выступить по телевидению, и его лицо было знакомо всем западным немцам.

Большая часть его студентов с удовольствием проводила время на демонстрациях и митингах: протесты против войны во Вьетнаме, против присутствия американских войск на территории ФРГ и против западногерманского милитаризма. Молодые немки быстро эмансипировались, политически и профессионально.

С занятий новую студентку иногда провожал Юрген, который был на два курса ее старше. Убежденный анархист, он настойчиво приглашал ее присоединиться к передовой молодежи, звал на демонстрацию против «грязной войны» во Вьетнаме.

— Как ты относишься к марксизму-ленинизму? — спросил он Габриэле, когда они ушли с пустыря, оставив там неразорвавшуюся бутылку с зажигательной смесью.

Двое приятелей Юргена, огорченные неудачей, сразу же исчезли.

— У Маркса есть интересные работы, — ответила она, — а Ленин, по-моему, никакой не ученый, он просто политик, практик.

— Нам как раз и нужны такие практики, — горячо отозвался Юрген. — Я начал интересоваться марксизмом-ленинизмом, потому что воспринял войну во Вьетнаме как схватку империализма, с одной стороны, и социализма, с другой. И соединил это с вопросом о добре и зле. Социализм воплощает для меня добро, а империализм — зло.

Юрген говорил резким и громким голосом, словно выступал на митинге. Габриэле молча слушала, изредка поглядывая на его лицо, покрывшееся румянцем от возбуждения.

— Ты входишь в какую-нибудь группу? — поинтересовалась она.

— Первоначально я был одиночкой. В школе я увидел, что в группах много говорится, но мало делается. Группы часто идут на компромиссы, то есть уклоняются от цели.

— А теперь?

Юрген оглянулся и заговорил очень тихо.

— Я ищу единомышленников, людей, готовых не только говорить, но и действовать.

Габриэле переспросила:

— Что ты имеешь в виду под действием?

— Бороться против империалистического государства с оружием в руках. Я рассматриваю ФРГ как империалистическое государство, чье благосостояние покоится на разграблении стран третьего мира. Не только государственные структуры в моих глазах совершают преступление, но и население, принимающее это богатство как должное. Западногерманское общество я считаю безнравственным.

— И ты намерен устроить революцию? — Габриэле не скрывала иронии.

— Я смотрю на себя как на моралиста и как моралист пришел к необходимости насилия. Я ненавижу ФРГ и ненавижу людей, которые олицетворяют это общество, мирятся с ним.

— Я тоже живу в этом обществе, — Габриэле пожала плечами. — Значит, по-твоему, я тоже совершаю какое-то преступление?

— Ты не противишься совершению преступлений! — прервал ее Юрген. — В этом твоя вина, и ты должна ее искупить.

— Каким же путем, интересно узнать?

— Я решил, что это государство нужно разрушить. Насилием.

— Ты готов к насилию? — недоверчиво посмотрела на него Габриэле.

— Моя цель — общество, в котором не будет войн, нищеты, а будет равенство и справедливость. Ради такой цели можно и убить.

Тут Юрген вновь принялся убеждать Габриэле присоединиться к нему и к его друзьям.

— Мы сейчас занимаемся прекрасным делом — политическим образованием молодых рабочих. Понимаешь, они только что закончили службу в бундесвере, в голове у них страшная каша. Мы их решили подучить. Начали с текстов Мао Цзэдуна и Линь Бяо. Все как в школе, с лекциями, с конспектами. Даем им домашние задания. Объясняем новые слова, которые они не понимают. Я читаю им книги об анархистах, и мы вместе обсуждаем Вьетнам, «Черных пантер».

Пока они гуляли, Юрген рассказал ей о себе: ранняя смерть матери, детский дом, безрадостная попытка найти себе место в новой семье отца-полицейского.

Отец постоянно бил его. За то, что вернулся после игры с ребятами с грязными руками, или за то, что вернулся слишком поздно, и почти ежедневно — за то, что ленив. Избивал кулаками, электрическим проводом, деревянной ложкой. Если оружие избиения ломалось, отец искал новое. Отец не выносил беспорядка и недисциплинированности. Юргену не давали есть, если он опаздывал к обеду на пять минут.

Однажды зимой Юрген провалился под лед. Прохожий, рискуя жизнью, вытащил его и привел домой. Вместо того, чтобы обрадоваться чудесному спасению сына, отец опять его избил.

Если отец заглядывал в его школьные тетради и видел ошибку, то прибегал к иному средству воспитания — запирал в комнате и заставлял переписывать одно и то же слово тысячу раз.

— И при этом отец строил весьма амбициозные планы в отношении меня. Представляешь себе, он хотел, чтобы я стал адвокатом или государственным чиновником, — рассказывал Юрген.

— Типичная мечта маленького человека в буржуазном обществе.

При полном отсутствии тепла, нежности и доверия от детей ждут карьеры.

В один прекрасный день Юрген просто ушел из дома.

Габриэле не знала, как ей отнестись к откровениям Юргена. Она выросла в благополучной семье. Мысль о карьере не вызывала в ней отвращения, хотя сама она еще не решила, кем ей хочется быть — домохозяйкой или самостоятельной деловой женщиной.

Отпустивший бороду Юрген чувствовал к Габриэле невероятное доверие. Возможно, он разоткровенничался впервые в жизни.

— Я был невероятно застенчивым подростком и страдал от первой неразделенной любви. Я мечтал изменить мир и вступил в студенческую коммуну, как раньше монахи вступали в орден.

Габриэле трудно было представить себе, как это люди живут все вместе в одной комнате, готовят на одной кухне, и у них все общее, ничего своего. Неужели и зубные щетки тоже общие, подумала она.

— Я жил в коммуне, которая не имела никакого отношения к политике, — Юрген продолжал рассказывать. — Жили совершенно беспорядочно, а чтобы решать проблемы, которые постоянно возникали, мы курили травку или отправлялись путешествовать. Я был так же далек от политики, как и провинциальный священник. Но мы уже ощущали себя членами одной группы: одинаковый вид, любовь к одной и той же музыке, одинаковые привычки, ключевые словечки и лозунги.

— А на что же вы жили? — спросила практичная Габриэле.

— Иногда работали, иногда занимались незаконными сделками. Продавали наркотики, — пояснил Юрген. — Когда возникали конфликты, мы хватались за сигареты с травкой.

— Травка — это марихуана? — переспросила Габриэле.

— Да. Травка здорово помогает, если все не ладится и у тебя плохое настроение.

Юрген чувствовал себя взрослым и опытным рядом с наивной и ничего еще не знавшей Габриэле.

— А вообще мы пытаемся строить коллективную форму жизни для себя и для общества, которое будет брать пример с нашей коммуны, — Юрген добрался до вопроса, который его больше всего интересовал в отношениях с Габриэле. — Нам до смерти надоели парные отношения, когда один партнер рассматривает другого как частную собственность.

Правда, Юрген умолчал, что беспорядочная любовь заставляла коммунаров часто обращаться к врачам. А Габриэле была еще слишком наивна, чтобы сама об этом догадаться.

— Приходи к нам, — еще раз повторил Юрген, когда они остановились у дома, где Габриэле снимала комнату. — Мы встречаемся почти каждый день в пивном погребке в студенческом общежитии. Тебе нужно приобщиться к современной, самостоятельной жизни.

Габриэле не знала, как вести себя с Юргеном, и долго колебалась, идти ей или не идти в погребок. А спустя две-три недели она встретила Юргена на занятиях, которыми он обычно пренебрегал. Он совсем на себя не походил: сбрил бороду и надел белую рубашку, чего с ним раньше не случалось.

Юрген отвел Габриэле в сторону и рассказал, что с ним произошло.

В коммуне анархистов появился парень по имени Хорст, который признался, что он принадлежит к боевой революционной группе. Он спросил, кто готов помочь ему, и Юрген — под восхищенными взглядами остальных коммунаров — поднял руку.

— Когда тебя охватывают страх и неуверенность, надо их преодолеть, — объяснил Юрген. — Я понял, что должен действовать, чтобы перестать бояться.

Юргену поручили снять конспиративную квартиру и купить машину. Квартиру он подыскал в сравнительно удобном районе, подержанный «Ауди» купил задешево, но гараж по глупости снял за городом, поэтому им приходилось полчаса ехать на поезде, если требовалась машина. Впрочем, машину они в основном использовали как склад.

— Пистолету нас был один — «кольт», который использовался в качестве реквизита в городском театре и который переделали в боевое оружие, — рассказал Юрген. — С «кольтом» ходил Хорст, который был в розыске.

Однажды мы ехали в машине, когда по радио передали, что ограблен банк, продолжал Юрген. Вместо того, чтобы выйти из машины и ехать дальше на поезде, мы ехали дальше, пока не увидели, что дорога перекрыта и полиция проверяет документы.

— Хорст выхватил пистолет и собирался прорываться с боем. Представляешь себе? — возбужденно говорил Юрген. — На я схватился за руль, и мы съехали на обочину. Я вышел из машины. Я испугался не только полиции, но и самого Хорста.

Юрген внимательно наблюдал за лицом Габриэле.

— Я ушел из группы, — добавил Юрген.

Габриэле, скорее, сожалела, что ее поклонник оказался столь робкого десятка, но она сочла своим долгом заметить, что Юрген, конечно же, был прав. Впрочем, по ее тону он понял, что ее интерес к нему иссяк.

Впредь Габриэле держалась в стороне от радикальных сокурсников. Она еще только вступила на новый путь, достойный современной немки, и, преодолевая себя, шла от образцовой домохозяйки к интеллектуальной женщине.

Друзья звали ее Габи. Она любила шить и вязать, хорошо готовила и некоторое время всерьез раздумывала над тем, не стать ли ей преподавательницей домоводства. Вечерами она читала Гельдерлина и Стефана Цвейга, играла на пианино Шуберта, Шумана и Шопена.

Профессору Менерту нравилась эта серьезная девушка, которая действительно интересовалась наукой. Ему нужны были помощники и единомышленники. Как и профессор, она придерживалась консервативных взглядов и вступила в Христианско-демократический союз.

Когда Габриэле заканчивала курс, профессор Менерт предложил ей неожиданную тему для докторской диссертации — «Политическая роль женщины в ГДР». Габриэле понравилось это предложение.

— У меня есть родственники в восточной зоне, — сказала она. — К Рождеству мои родители посылают им продуктовые посылки и зажигают свечи на подоконнике за братьев и сестер в советской оккупационной зоне. Родственники живут в Лейпциге. 51 могу поехать к ним.

— Не в восточной зоне, а в Германской Демократической Республике, — поправил ее Менерт. — Привыкайте относиться к ГДР не как к временному образованию, а как к государству, которое будет существовать очень долго.

Родственники быстро прислали приглашение, и в начале мая 1968 года Габриэле приехала в ГДР с чемоданом подарков. Встретили ее неплохо.

— Мы предоставим вам полную возможность побеседовать с нашими передовыми женщинами, и вы сами все увидите, — сказали ей в ректорате лейпцигского университета.

Обещание было выполнено. Она свободно ходила по книжным магазинам и скупала партийную литературу (в основном переводы с русского) о роли женщины при социализме. И еще ее приглашали на встречи с женщинами — депутатами городского собрания и профсоюзными активистками.

Иногда посмотреть на аспирантку из Западной Германии приходили и посторонние люди. Габриэле обратила внимание на одного такого постоянного слушателя. Он всякий раз садился где-то в заднем ряду и внимательно следил за дискуссией, но сам никогда ничего не говорил и даже вопросов не задавал.

Коренастый, приземистый, очевидный любитель пива, с коротко стриженными русыми волосами, всегда в коричневом костюме, он заинтересовал Габриэле. Чисто по-женски она поняла, что этот человек приходит вовсе не ради политических дискуссий, а ради нее.

На следующий день после того, как Габриэле обратила внимание на таинственного поклонника, за ней утром без предупреждения заехали на машине из университета и, не дав толком собраться, увезли на внеочередное заседание кафедры общественных наук.

Едва Габриэле ушла, как ее двоюродному дяде позвонили из заводской поликлиники: ему срочно нужно было пройти обследование. Тете пришлось поехать на фабрику к секретарю парткома, а внуки задержались в школе на дополнительных занятиях.

Когда квартира опустела, шесть человек из восьмого отдела окружного управления госбезопасности вошли в квартиру. Прежде чем осмотреть шкафы с одеждой, полки и комоды, сыщики фиксировали положение каждой книги, каждого носового платка.

После обыска они должны были оставить все в таком же порядке. Больше всего их интересовали вещи, книги и документы Габриэле.

Ей было всего двадцать пять лет. Она носила модные темные очки, чтобы казаться старше и увереннее, но на самом деле у нее не было почти никакого опыта в любовных делах. Она боялась остаться старой девой, но почти смирилась с этой участью.

Появление в ее жизни неизвестного мужчины волновало Габриэле. Она стала посматривать на него и в какой-то момент вступила в беседу со своим скромным поклонником.

Разговаривая с ней, он мило смущался, и это окончательно расположило Габриэле к нему.

У него было приятное, симпатичное лицо. Он не был красавчиком из модного журнала, футбольной звездой. Зато он казался надежным человеком.

Они вместе вышли из центральной городской библиотеки, и он вызвался ее проводить. По дороге он набрался храбрости и пригласил ее съездить на денек в Дрезден. Она охотно согласилась.

После экскурсии по городу они ужинали в ресторане «У черного оленя». Здесь кормили обильно, вкусно и, по западногерманским понятиям, очень дешево.

— Преимущества социализма, — в таких случаях неизменно повторяли ее родственники, и Габриэле не могла понять, шутят они или говорят всерьез.

Здесь в ресторане ее поклонник заказал себе к пиву стопку водки, и у него постепенно развязался язык. Он стал рассказывать о себе, и Габриэле обнаружила, что ей интересно все, что относится к этому человеку.

Он работал автомехаником, друзья называли его Карличеком, и Габриэле одобрила это имя. Карличек неплохо танцевал, о чем нельзя было заподозрить, судя по его фигуре. Они выпили советского шампанского и впервые поговорили откровенно. Габриэле почувствовала, что наконец-то встретила человека, с которым она может чувствовать себя легко и свободно.

Она нашла Карличека несколько старомодным. Он ничего себе не позволил ни в ресторане, ни после, даже не пытался поцеловать ее на прощание. Возможно, она бы простила ему эту вольность, но Габриэле оценила в нем солидность и основательность. Он так отличался от ее невоздержанных и несерьезных приятелей-студентов.

В тот день в дрезденском ресторане «У черного оленя» в компании друзей-адвокатов ужинал и негласный агент госбезопасности, носивший псевдоним «Черный».

Он видел Габриэле во время одной из встреч с женщинами из профсоюзного комитета, знал, что эта девушка приехала из ФРГ. После ужина агент проследил за ней и Карличеком и увидел, что они садятся в автобус, идущий в Лейпциг.

На следующее утро агент «Черный» написал рапорт своему офицеру в окружном управлении госбезопасности Дрездена. Офицер доложил начальству, что считает необходимым принять меры к поиску человека, который проводил время с гражданкой ФРГ и, вполне возможно, готовился стать агентом западногерманской разведки.

Окружное начальство воодушевилось, отправило запрос коллегам в Лейпциг. А потом дело внезапно увяло, офицеру сказали, чтобы он этим больше не занимался. Но в качестве поощрения начальник окружного управления к ближайшей годовщине провозглашения ГДР подписал ему разрешение на покупку нового телевизора в спецмагазине для центрального аппарата министерства госбезопасности. По этому случаю офицер съездил в Берлин, где находился спецмагазин.

В свою очередь офицер помог бдительному агенту купить утепленную венгерскую куртку на зиму и обещал время от времени помогать деньгами. Сам офицер получал ежемесячно сто пятьдесят марок за каждого осведомителя.

К сожалению, общение с Карличеком оказалась недолгим. Габриэле пора было возвращаться в ФРГ. Но разлука не будет долгой, обещала Габриэле: вскоре она приедет опять, чтобы продолжить работу над диссертацией. Карличек был очень рад. Он не решился прийти на вокзал — ее провожали только родственники. Но накануне он подарил ей большой букет, и она отругала его за излишние траты, назвав транжиром.

Зато когда она вновь приехала в ГДР, Карличек встретил ее на вокзале. Он вел себя иначе, чем в прошлый раз. Видно было, что он набрался смелости. Он смотрел ей прямо в глаза и сразу же сообщил: он взял отпуск, чтобы побыть вместе с ней. И еще — у него есть однокомнатная квартирка на десятом этаже нового дома в Лейпциге, так что Габриэле может не стеснять родственников.

Придирчивым взглядом осмотрев комнату, Габриэле убедилась в том, что женская рука здесь незаметна. Она испытывала нежность к Карличеку, который и в самом деле ее ждал. Она почувствовала его стремление сделать ей приятное, понравиться ей. Она впервые в жизни почувствовала свою женскую силу.

Мысли о диссертации куда-то улетучились.

Все это время они провели вдвоем, и Габриэле даже не нашла времени навестить дядю и тетю.

Во время этой поездки она ненамного продвинулась в изучении женского вопроса в ГДР, зато эти дни она всегда будет вспоминать как самые прекрасные в ее жизни.

Она испытала необыкновенное чувство, когда они впервые поцеловались. Она никогда не была уверена в своей женской привлекательности. Он лишил ее сомнений. Она была желанна и привлекательна. Большего ей не требовалось.

Втайне Габриэле всегда боялась быть отвергнутой и думала, что не перенесет этого унижения. С Карличеком все было по-иному. Он желал ее, именно ее. Что-то новое и здоровое вошло в ее жизнь.

Когда пришло время возвращаться, они говорили только о том, что она должна приехать вновь. И она приехала. Правда, на этот раз она почувствовала что-то неладное.

Карличек, без сомнения, был счастлив ее видеть, но его что-то тяготило. Наутро он решился ей признаться: у него крупные неприятности. Из-за нее.

— Почему? — Габриэле была изумлена.

Карличек долго мялся и, наконец, выговорил, что хочет познакомить ее с одним человеком, который после обеда появился в этой самой однокомнатной квартирке на десятом этаже. Это был высокий и стройный человек с ясным открытым взглядом и умением располагать к себе. Они сели обедать, и гость постепенно открыл Габриэле глаза на истинное положение дел. Для начала он представился сам: Эгон Шмидт, начальник разведывательного отдела окружного управления государственной безопасности ГДР.

Ее любимый Карличек был отнюдь не автомехаником, как он говорил, а офицером особого назначения, и служил он в госбезопасности. Правда, он занимался не оперативной работой, он — технарь, осваивал новую технику. Но тем не менее Габриэле объяснили, что ее любимый мужчина — офицер госбезопасности, и на него распространялись все ограничения относительно связей с иностранцами. Габриэле была ошеломлена.

— Так ты действительно работаешь в МГБ? — переспрашивала она вновь и вновь.

Карличек покорно кивал. На лице его застыла мученическая маска.

— Мог работа не имеет ни малейшего отношения к тебе. Я просто влюбился в тебя при первой же встрече. А теперь мы больше не сможем видеться.

— Но почему? — недоумевала наивная Габриэле.

Мужчины переглянулись. Карличек снисходительно объяснил:

— Мое начальство подозревает, что тебя подослала западногерманская разведка с целью завербовать меня.

Глаза Габриэле наполнились слезами.

— Но это же абсурд! Ты же знаешь, что я не имею никакого отношения к разведке. Скажи им об этом!

Седовласый гость успокаивающе положил ей руку на плечо.

— Карличек сделал все, что мог. Он все честно рассказал. Вам с ним очень повезло — он честный и порядочный парень. И я вам верю. Давайте подумаем о том, как заставить поверить всех остальных. Вы любите друг друга, и это главное. Я давно знаю Карличека, и мне больно видеть, как он переживает разлуку с вами. Если вы немного нам поможете, то я найду способ позволить вам не расставаться.

— Что же я должна сделать? — Габриэле никак не могла прийти в себя.

— Не беспокойтесь, выдавать секреты Федеративной республики мы вас не попросим.

— Да я их и не знаю, — развеселилась Габриэле.

— Просто для начала расскажите нам о себе максимально подробно, расскажите все-все, вплоть до вашей учебы у профессора Менерта. Только, пожалуйста, ничего не скрывайте.

Некоторое время Габриэле раздумывала. Ей не очень нравилась эта идея. Почему она должна им все это рассказывать? Что-то внутри нее сопротивлялось этому откровенничанию с сотрудниками разведки другого государства. Но Карличек сидел такой несчастный. И она решила, что ничего страшного в ее рассказе не будет. Все, что она могла им сообщить, у нее дома, в Федеративной Республике, известно каждому.

Когда она кивнула: «Пожалуйста, задавайте вопросы, я отвечу», гости вздохнули с облегчением.

Она рассказала им о своей жизни, о родителях, о профессоре Менерте и сокурсниках. Шмидт не задал ей ни одного сомнительного вопроса, который бы заставил ее заподозрить что-то неладное.

Прекрасно, — одобрительно кивнул гость на прощание. — Я вижу, что вы действительно любите Карличека, и постараюсь все устроить. Самое важное — дать вам возможность побыть вместе. Позвольте дать вам один дружеский совет. Лучше, если ваши родители пока ничего не будут знать о Карличеке. Боюсь, в Федеративной Республике у вас могут быть неприятности, если кто-то узнает, что вы любите офицера госбезопасности из так называемой ГДР…

Он засмеялся, и Габриэле тоже улыбнулась. Она принадлежала к тем западным немцам, которые не отрицали права ГДР на существование.

Через день Эгон Шмидт приехал вновь в их маленькую квартирку на десятом этаже нового дома и предложил Габриэле перебраться вместе с Карличеком в гостиницу окружного управления госбезопасности.

— Это тихое местечко, постояльцев там всегда мало. В гостинице вас никто не увидит. Вы сможете быть вместе столько, сколько захотите, — объяснил Эгон Шмидт.

Шмидту было чуть больше пятидесяти. Он был седовлас, строен, хорошо одет и по родному городу ездил не на советской «Волге», как его коллеги по управлению, а на «БМВ». Ему это было разрешено — разведчики находились на привилегированном положении.

Начальник разведотдела начинал свою карьеру рядовым оперативным работником в Западном Берлине. Он свел знакомство с администратором крупного кинотеатра, щедро угощал его русской водкой, и тот разрешал ему брать на ночь копии всех новых фильмов. Администратор полагал, что его друг показывает фильмы своим многочисленным подружкам в большой холостяцкой квартире, в которой и сам несколько раз неплохо провел время.

На самом деле Эгон Шмидт, получив новую ленту, мчался в Восточный Берлин, где в лаборатории МГБ с этих фильмов ночью снимались копии для министра госбезопасности и его заместителей, больших любителей западного кинематографа, и для показа в поселке для членов политбюро ЦК СЕПГ в Вандлитце. Члены политбюро и их семьи предпочитали смотреть появившиеся тогда порнографические фильмы и увлекательные ленты о Джеймсе Бонде.

Утром невыспавшийся Эгон Шмидт должен был доставить бобины с пленкой назад.

Новые фильмы он привозил не реже, чем раз в неделю. Его успешная курьерская работа не осталась незамеченной, и его вскоре повысили.

Когда технический прогресс привел к появлению видеомагнитофонов и видеокассет, работа упростилась. Сотрудники разведки покупали в Западном Берлине одну кассету и пересылали ее в министерство, где фильм размножали в неограниченном числе копий для высокопоставленных клиентов. В этой же лаборатории печатали снимки и для министра, и для некоторых членов политбюро, которые любили фотографироваться на отдыхе и особенно на охоте.

Все эти дни Карличек был так мил и внимателен, что Габриэле чувствовала себя на вершине блаженства. Он радостно знакомил ее со все новыми своими друзьями, каждый из которых был сама любезность. Видно было, что они приняли в их судьбе живейшее участие. Каждый из друзей Карличека пытался им как-то помочь. Все, что делали сослуживцы Карличека, воспринималось ею как забавная игра.

Служебная гостиница окружного управления госбезопасности находилась на окраине Лейпцига. Когда они вошли внутрь, Карличек остановил Габриэле и тихо сказал ей:

— Администратору не обязательно знать твое настоящее имя. Назови ему какое-нибудь другое.

— Какое? — Габриэле была застигнута врасплох.

Карличек пожал плечами.

— Да какое нравится. Выбирай — Гудрун, Гёрхильд или Гизела.

Габриэле предпочла стать «Гизелой». Она еще не знала, что это имя превратится в ее агентурную кличку. Это же имя внесли и в фальшивый западногерманский паспорт, который изготовили специально для того, чтобы она могла приезжать в ГДР для встреч с Карличеком втайне от западногерманской контрразведки.

— Мое начальство делает тебе любезность, — пояснил Карличек. — Если ты станешь слишком часто ездить в ГДР, у тебя дома, пожалуй, возникнут неприятности. А с этим паспортом ты можешь навестить меня в любую минуту.

Фальшивые документы для Габриэле изготовил лучший специалист МГБ ГДР по изготовлению западногерманских паспортов Клаус-Дитер Бааг, который начинал свою службу личным официантом грозного министра госбезопасности Эриха Мильке.

Работа с министром оказалась для Клауса-Дитриха слишком нервной. В столовой для высшего командного состава министерства государственной безопасности официантам платили хорошо, и никто не уходил домой с пустыми сумками, но атмосфера была очень напряженной. Министра все боялись. Пятно на скатерти или хлебные крошки выводили министра из себя. Устраивая разнос директору столовой, официанту или повару, Мильке и не предполагал, что может довести человека до инфаркта. Министр был уверен, что его все любят.

Стараясь угодить министру, официант заработал себе язву желудка, и врач в ведомственной поликлинике посоветовал сменить профессию.

Мнительный пациент послушался совета. Отныне его талантливые руки держали не горячие тарелки, а исключительно канцелярские принадлежности. Клаус-Дитер оказался умелым художником, и его таланту нашли достойное применение.

На последнем этаже главного здания МГБ в Восточном Берлине он блистательно подделывал чужие подписи и имитировал любые почерки. В обычные времена его норма составляла три западногерманских паспорта в неделю.

Из специальной типографии в больших бумажных мешках в разведку поступали новенькие незаполненные бланки паспортов, неотличимые от настоящих западногерманских. На бланках уже были напечатаны регистрационные номера — иногда фиктивные, иногда реальные, повторяющие номера паспортов граждан ФРГ, побывавших в ка кой-нибудь социалистической стране.

Клаус-Дилер получал от своего начальника пакет для работы, в котором был свеженапечатанный паспортный бланк, карточка с данными своего будущего обладателя паспорта, его фотография, а в качестве образца — диапозитив тайно сфотографированного подлинного западногерманского паспорта.

Чаще всего западногерманские паспорта фотографировала венгерская госбезопасность и щедро делилась с товарищами в Восточном Берлине. Западные немцы с удовольствием приезжали в Венгрию отдохнуть.

Сотрудники венгерской контрразведки вечером собирали по гостиницам документы туристов и ночью переснимали каждую страницу с помощью импортной аппаратуры. Правда, западногерманские туристы были недовольны тем, что у них всегда забирают паспорта в венгерских гостиницах. Они же не знали, что удостоены высокой чести внести свой вклад в защиту национальной безопасности первого на немецкой земле государства рабочих и крестьян.

Вооружившись лупой, Клаус-Дитер начинал дело с того, что тщательно обследовал диапозитив. Он должен был установить все особенности этого документа: чем западногерманский чиновник заполнил паспорт — фломастером, шариковой ручкой или перьевой? Какого цвета чернила? Нет ли какого-нибудь изъяна на штемпеле? Как прикреплена фотография?

Когда Клаус-Дитер знал все ответы, он вставлял диапозитив в проектор и проецировал сверху на чистый бланк, который ему предстояло заполнить.

Паспорт для Габриэле он заполнил с удовольствием. В основном его клиентами были мужчины. Милое женское лицо скрасило несколько часов напряженной работы Клауса-Дитера регулярно снабжали полным набором канцелярских принадлежностей из ФРГ у него были все марки западногерманских шариковых ручек, все виды чернил и фломастеров, все печати, все телефонные и адресные книги Западной Германии.

Впоследствии, когда паспорта стали оформляться с помощью пишущих устройств, Клаус-Дитер получил в свое распоряжение замечательный импортный компьютер с принтером, который воспроизводил любой шрифт.

За несколько лет он заочно познакомился почти со всеми полицейскими ФРГ, которые выдавшие паспорта, знал их почерки и подписи.

Клаус-Дитер очень не любил двух западногерманских полицейских чиновников, подписывавших паспорта, одного из Мюнхена, другого — из Западного Берлина. Он их никогда не видел, но у них были такие сложные подписи, что подделать их было безумно трудно. Всякий раз, когда поступал новый пакет для работы, Клаус-Дитер молил Бога: только бы не эти двое!

Над паспортом для Габриэлы он работал два дня, а весь третий день потратил на то, чтобы придать новенькому документу потертый вид. Скальпелем и напильником он обработал уголки и сгибы паспорта, потер его об пол, многократно перелистал все страницы и, положив в задний карман брюк, сел на стул, чтобы паспорт согнулся.

В четверг он представил паспорт своему начальнику. Что бы ни произошло в будущем с этой милой девушкой, думал Клаус-Дитер, паспорт ее не подведет.

Ни один документ, изготовленный Клаусом-Дитером, не провалил агента. Он чувствовал себя гордым и даже немного растроганным, когда на стол ему клали сделанный им несколько лет назад паспорт, который нуждался в продлении. Клаус-Дитер листал свое детище, любовался множеством въездных и выездных виз и радовался тому, в скольких же странах побывал разведчик с его паспортом!

Когда Клаус-Дитер изготовил новый западногерманский паспорт, считавшийся застрахованным от подделки, начальник отдела получил орден за заслуги перед отечеством.

Раз в месяц Клаусу-Дитеру приходилось работать с паспортами на свежем воздухе, под соснами — вся лаборатория участвовала в регулярных учениях аппарата госбезопасности на случай войны.

По сигналу тревоги шесть грузовиков, нагруженные всем необходимым, плюс полевая кухня и цистерна для воды выезжали из Берлина в район предполагаемого развертывания главного управления разведки в случае войны.

Разведка была готова к работе в любой ситуации. Начальник разведывательного управления генерал Маркус Вольф был уверен, что производство фальшивых документов для его людей будет продолжаться и где-нибудь в лесу. Учения на природе многим офицерам даже нравились. Они были рады вырваться из тесных кабинетов, побывать в лесу, подышать воздухом. Вечером жгли костры, рассказывали смешные истории.

У каждого сотрудника министерства госбезопасности на рабочем месте в шкафу висела полевая военная форма и снаряжение, приготовленное на случай тревоги.

Не только в разведывательном управлении, но и во всем МГБ регулярно проводились военные учения. Чаще всего офицеров вывозили на три-четыре дня на учебный полигон охранного полка имени Феликса Дзержинского, который подчинялся не министру обороны, а министру госбезопасности.

Офицеров размещали сначала в палатках, затем для них построили бараки. Учения проводились в условиях, максимально приближенных к боевой обстановке. Перед началом учений офицерам сообщали обстановку: враг уже под Берлином, дети сотрудников МГБ на самолетах вывезены в Советский Союз. Иногда боевая обстановка имитировалась так точно, что некоторые женщины-сотрудницы МГБ, которых тоже вывозили на полигон, невольно начинали плакать.

Габриэле втягивали в игру постепенно. Но каждый шаг делал возможным следующий.

Однажды Карличек преподнес ей черную сумочку устаревшего фасона.

— Зачем она мне? — брезгливо спросила Габриэле. — Я не стану ее носить. Она такая страшненькая.

— Но ты же не можешь разгуливать с двумя паспортами. В нужный момент вытащишь не тот, — Карличек ткнул булавкой во внутренний шов, и с легким щелчком открылась щель между кожей и подкладкой. — Положишь паспорт, который мы тебе дали, в этот потайной карман.

Габриэле с сомнением смотрела на эту сумку.

Карличек обнял ее.

— Дорогая, все это нужно только для того, чтобы мы могли быть вместе.

В служебную гостиницу приходили все новые и новые люди, которых Карличек представлял как своих друзей. Улыбчивые, приятные коллеги Карличека, как бы играя, учили Габриэле приемам конспирации. Ей изготовили специальный чемодан и еще одну маленькую сумочку для косметики — все со специальными замками и потайными карманами.

Карличек сказал, что будет ждать от нее писем. Им бы хотелось быть откровенными в переписке, но как избежать неприятностей, учитывая, что о месте работы Карличека никто не должен знать?

Его очередной друг обещал их выручить. Он принес с собой кусок ткани, обработанной специальным составом.

— Эту ткань нужно положить между двумя листами бумаги и на верхнем написать письмо, а потом верхний лист уничтожить, — пояснил он. — Весь текст невидимо для глаза отпечатается на нижнем листе, на котором для конспирации можно написать любой невинный текст и вложить в почтовый конверт.

Он протянул кусок ткани и лист бумаги Габриэле:

— Попробуйте сами.

Она попробовала и легко научилась тайнописи. Теперь она знала, что сможет обо всем написать своему любимому и чужие глаза ее откровения не увидят. Получив обычный конверт из ГДЕ профессионал Карличек обработает письмо специальными химикалиями и сможет прочитать тайное послание от любимой.

Почта идет долго. Карличек сказал, что, наверное, сможет в определенные дни воспользоваться служебным радиопередатчиком и передать ей несколько добрых слов особым кодом. Она обрадовалась этой неожиданной идее, и тут же появился новый друг из окружного управления, чтобы научить ее зашифровывать и расшифровывать радиопередачи.

Габриэле и не подозревала, что Карличеку накануне ее приезда пришлось несладко. Прежде он и понятия не имел о том, как вести радиосвязь, как шифровать текст, и его заставили осилить все эти премудрости, чтобы он мог помочь Габриэле. Целый месяц он засиживался в управлении за полночь, чего прежде с ним никогда не случалось.

В Лейпциге окружное управление госбезопасности находилось в самом центре города — между церковью святого Томаса и Домом германо-советской дружбы; гигантское здание со множеством наружных антенн. В подвале устроили кабачок и кегельбан для офицеров.

Лейпцигское управление было одним из самых больших в стране. Оно располагало собственной станцией подслушивания телефонных разговоров, оборудованием для вскрытия писем, мастерской по изготовлению париков и вообще всего необходимого для гримирования.

Одна из главных задач окружного управления состояла в разработке гостей ежегодной лейпцигской ярмарки.

Гостей размещали в гостинице «Меркур», где рядом с телефонным коммутатором находилось помещение для сотрудников госбезопасности, куда дублировались все телефонные линии гостиницы. Они могли прослушивать одновременно 120 телефонных разговоров.

Кроме того, офицеры госбезопасности выполняли секретный приказ министра Мильке от 30 января 1964 года, в соответствии с которым свободные от предрассудков хорошенькие девушки, находившиеся под опекой МГБ, лично проверяли моральную устойчивость сотрудников Совета экономической взаимопомощи, когда те приезжали в ГДР. Проведя ночь с товарищами по социалистическому содружеству, девушки докладывали дежурному офицеру содержание ночных разговоров и по-своему оценивали клиентов.

Дальше в МГБ ГДР принимали решение: либо с возмущением сообщить посольству дружественной страны о прискорбном поведении гостя, за что того исключали из партии и лишали завидной, выездной работы, либо наладить с морально неустойчивым гостем доверительные и взаимовыгодные отношения.

До встречи с Габриэле Карличек особыми успехами начальство не радовал и занимался самым непрестижным во всем управлении делом: работал в группе, которая занималась утилизацией «недозволенных почтовых вложений» (отдел почтово-таможенного розыска).

Заботливые родственники из ФРГ пересылали молодежи в Восточную Германию записи современной музыки. Но западной музыкой молодежи насладиться не удавалось.

В Лейпциге на почтамте с помощью рентгеновского аппарата выявлялись письма с вложенными в них аудиокассетами, которые вынимались и передавались в управление госбезопасности. Кассеты использовались для записи прослушиваемых телефонных переговоров.

В лейпцигском почтамте офицеры располагались в уютном помещении с холодильником и кофеваркой. Через отдельный вход им корзинами приносили почту, отправляемую на Запад и получаемую с Запада. Письма вскрывались над паром (каждые полгода в комнате приходилось менять обои), прочитывались, идеологически вредные — изымались. Из остальных наиболее интересные высказывания выписывались. Управление готовило регулярные отчеты об умонастроениях граждан, которые пересылались в Берлин в Центральную группу анализа и информации МГБ ГДР Это подразделение, в свою очередь, представляло политбюро доклады о реальном состоянии ГДР.

Закончив работу с письмом, его заклеивали белым клеем плохого качества. Если аккуратно заклеить не удавалось, то поврежденные письма просто уничтожались.

Кроме того, проверялись все посылки и бандероли, даже если они пересылались внутри ГДР.

Если в письмах из Западной Германии находили деньги, их тоже забирали, валюту сортировали и запирали в сейф. Раз в две недели курьер отвозил деньги в Берлин, в министерскую бухгалтерию.

В Берлине контролеры писем занимали целый этаж главного вокзала. В Лейпциге переписки было поменьше. В этой работе были свои подводные камни.

Однажды с Карличека чуть не содрали погоны. Руководство окружного управления не забывало проверять бдительность собственных сотрудников. Например, к горам писем и посылок, которые должны были проверять сотрудники МГБ на почтамтах, начальство время от времени подбрасывало «контрольные письма» — послания с критикой режима. Если эти письма не обнаруживались, вся бригада подпадала под подозрение. Офицеров не представляли к очередному званию, задерживали в продвижении по службе, лишали премии.

Ленивый Карличек пропустил такое письмо. Им уже занялся партком управления, но его спасло успешное знакомство с Габриэле…

Дома, в Аахене, Габриэле купила мощный радиоприемник «Грундиг оушен бой» и поставила его на кухне. Каждый вторник в девять или одиннадцать вечера Карличек передавал ей зашифрованные приветы. Послания были абсолютно невинными — несколько добрых слов, и больше ничего. Каждое радиопослание было для нее чудесным подарком.

В конце 1969 года Габриэле расшифровала радиограмму с приглашением вместе встретить Рождество и Новый год. В тот раз она впервые приехала в ГДР по фальшивому паспорту и чувствовала себя международной авантюристкой, которую неминуемо задержат и разоблачат. Но паспорт был настолько хорошо сработан, что не вызвал подозрений у пограничников.

Карличек приехал на вокзал на машине и сразу повез ее в гостиницу окружного управления госбезопасности, не в ту, в которой они жили в прошлый раз, а в более комфортабельную и упрятанную в лесу. В праздничные дни гостиница пустовала. Персонал был вышколен и незаметен. Габриэле и Карличек наслаждались полным одиночеством в прекрасном зимнем лесу.

Карличек, видимо, понял, что наступил момент, когда мужчина должен принять решение и сказать женщине определенные слова. После ужина он откупорил бутылку советского шампанского и со всей торжественностью, на которую был способен, попросил Габриэле выйти за него замуж. Это был счастливый миг. Она даже не попросила времени подумать, потому что давно ждала предложения.

В последний апрельский день в этой же гостинице они отметили помолвку. Габриэле вновь приехала в ГДР по фальшивому паспорту, но на сей раз она была совершенно спокойна.

Она даже не предполагала, что помолвку можно превратить в такое замечательное событие. К этому событию была причастна вся гостиница. Дом празднично украсили. На террасе развесили гирлянду электрических лампочек. На столе горели свечи. Карличек надел ей на палец дорогое золотое кольцо, купленное, как он многозначительно заметил, на Западе. Появился его седовласый начальник и преподнес им обоим подарки. Среди подарков оказалась кассета с записью голоса начальника окружного управления, который тоже пожелал им счастья. Раскрасневшийся, как девица, Карличек стоя внимал голосу своего высшего начальника, доносившегося из магнитофона.

Само собой разумеется, они договорились, что помолвка пока что должна остаться тайной для родных Габриэле и Карличека. Необходимость молчать не тяготила молодую женщину. Главное не в том, чтобы похвастаться помолвкой, главное то, что она встретила именно того мужчину, который способен сделать ее счастливой.

Она оценила то, что Карличек не побоялся испортить свою карьеру ради нее. Он как-то заметил, что, несмотря ни на что, повышения по службе ему теперь не видать, как своих ушей. Габриэле действительно произвела прекрасное впечатление на его начальников, поэтому он может продолжать работать на прежнем месте. Его не уволят, но о большем, о повышении, о более интересном месте мечтать не приходится. Габриэле сказала себе, что она тоже готова ради него на любые жертвы.

После защиты диссертации и окончания Высшей технической школы в Аахене профессор Клаус Менерт подыскал для любимой ученицы место научного сотрудника в Институте по исследованию проблем безопасности и мировой политики. Институт находился в Мюнхене, он выполнял заказы правящей Христианско-демократической партии, и Габриэле получила доступ к весьма важной политической информации.

В институте ее сразу высоко оценили: «творческая личность, необыкновенно умная», «очень одаренная», «все предпосылки для блестящей научной карьеры».

Карличек был рад за свою невесту, очень гордился ее успехами и просил подробно сообщать ему, над чем она работает. Габриэле было приятно сознавать, что ее избранник так к ней внимателен. Его интересовали малейшие детали ее жизни. Он был фантастически скромен, говорить о себе не любил, зато с живым интересом слушал ее рассказы.

Габриэле проработала в институте год и весь год сообщала Карличеку, чем она занимается. Потом институт неожиданно закрылся из-за недостатка средств. Христианские демократы потерпели поражение на выборах, и партийная казна оскудела.

Габриэле потеряла работу. Но она не отчаивалась, потому что была уверена, что легко сумеет найти новую. В своих профессиональных способностях она не сомневалась. Как работнику она себе цену знала. Она неутомимо писала заявления в различные ведомства, включая министерство иностранных дел, и рассылала их по почте.

Вскоре ей позвонил некий господин Майер и сказал, что у него есть интересное предложение. Он приехал к ней домой и здесь уже представился по всей форме:

— Моя фамилия Майер, я сотрудник Федеральной разведывательной службы. Для вас есть хорошая работа.

— Почему вы мной заинтересовались? — спросила удивленная Габриэле.

Она, скорее, предполагала, что ее познания и аналитический склад ума понадобятся в каком-нибудь научном учреждении.

Она пригласила гостя на кухню. Он пил кофе, сидя возле радиоприемника, с помощью которого хозяйка дома получала шифрованные послания из министерства государственной безопасности ГДР, и рассказывал о том, как интересно и почетно работать в западногерманской разведке.

— Вас нам рекомендовали, — туманно пояснил Майер. — Кроме того, мы учли вашу диссертацию.

Он бодро перечислил ей преимущества службы в разведке: серьезная аналитическая работа, хорошая зарплата, гарантии занятости, большая пенсия — «хотя вам, конечно, рано думать о пенсии, но знаете ли, рано или поздно настает момент…»

Габриэле с энтузиазмом выслушала предложение.

Майер допил кофе и ушел. Он оставил кучу анкет, которые Габриэле предстояло заполнить. Закончив непривычную работу, она с большим удовольствием написала еще одно письмо — Карличеку — с помощью «средств тайнописи». Оба письма она бросила в один и тот же почтовый ящик.

В ближайший вторник, настроившись на знакомую волну, Габриэле остро отточенным карандашом записала очередное послание от Карличека и быстро его расшифровала:

«Связь прерываем. Пока не будет никаких радиограмм и поездок. Восстановим связь после того, как сообщишь о том, взяли ли тебя на работу в Федеральную разведывательную службу. Желаем успеха!»

Агент восточногерманской разведки «Гизела» не вызвала никаких сомнений у западногерманской контрразведки, проверявшей кандидата на должность в разведывательной службе ФРГ.

Габриэле взяли на работу в западногерманскую разведку. В этой день в окружном управлении госбезопасности в Лейпциге на радостях была распита не одна бутылка советского шампанского — подарок коллег из представительства КГБ СССР в ГДР.

Офицеры поздравляли Карличека, сам начальник управления поинтересовался, какие у него жилищные условия, и распорядился включить его в список очередников на получение новой квартиры. К 7 октября, национальному празднику ГДР лейпцигские строители обещали сдать новый дом, несколько квартир выделили окружному управлению госбезопасности, и Карличек стал готовиться к новоселью.

Через несколько дней после того, как ее любимый получил квартиру в далеком Лейпциге, Габриэле вошла в небольшой кабинетик в Федеральной разведывательной службе в местечке под названием Пуллах. Это было ее новое рабочее место.

Первые несколько дней она регулярно ходила на инструктаж по мерам безопасности. Офицера-контрразведчика она слушала вполуха. Все, что он собирался рассказать ей, она уже знала, — от своих многочисленных друзей в управлении госбезопасности Лейпцига.

Столь же ненужным был и трехмесячный курс оперативной подготовки — уход от слежки, правила конспирации, скрытое фотографирование, шифровальное дело, радиосвязь, тайнопись — все это она уже проходила в Лейпциге.

Но она ни разу не выдала своей осведомленности в профессиональных делах. Она легко научилась умалчивать о том, что другим не следовало знать. Необходимость вести двойную жизнь ее не тяготила. «Видимо, я прирожденная разведчица», — думала она про себя, глядя в зеркало и улыбаясь.

Полезным был только трехмесячный интенсивный курс русского языка, который она изучала с присущим ей старанием. Габриэле собиралась специализироваться на положении в восточном блоке.

В штаб-квартире западногерманской разведки в Пуллахе молодой одинокой женщине были очень рады. Кто-то из коллег, здороваясь, неизменно целовал ей руку: это были господа старой школы, которые не изменяют своим привычкам. В дни их молодости женщин брали в разведку только на роль секретарей, машинисток и радисток. Но они не могли не отдать должное аналитическим способностям и познаниям Габриэле.

Для нее служба в разведке почти ничем не отличалась от работы в научном институте. Она писала доклады, отчеты и записки, истолковывая происходящее в Москве и в других социалистических столицах. Разница состояла в том, что она не могла опубликовать результаты своих научных изысканий. Зато в ее распоряжении были совершенно уникальные сведения и документы, получаемые от западногерманских разведчиков по ту сторону «железного занавеса».

Долгие семь месяцев в ее жизни не было ничего кроме работы. Она не получала никаких известий от Карличека и сама не имела права ему писать. Ведомство Карличека, заботясь о ее репутации, старательно оберегало Габриэле от естественного интереса западногерманской контрразведки к новому сотруднику. Регулярная переписка с ГДР, даже самого невинного содержания, могла вызвать подозрения.

С Карличеком они встретились вновь только в ее первый отпуск, следующим летом. Она отправилась в Австрию, в Южный Тироль, и Карличек прибыл туда же. Для него это была первая поездка за границу.

Разлука нисколько не притупила их чувств. Карличек был все также нежен и внимателен. Любовь между ними вспыхнула с прежней силой. Габриэле обнимала его со всем пылом нерастраченной страсти.

Карличек немного походил на ее отца — такой же надежный, немногословный и умелый. Она хотела постоянно быть рядом с ним, любить его и боялась его потерять. Он подарил ей чувство уверенности в самой себе.

Только древний страх женщины быть брошенной, быть покинутой мужчиной преследовал Габриэле. Она чувствовала, что должна за него держаться обеими руками.

Несмотря на все свои успехи на работе, несмотря на свою репутацию самостоятельной, независимой женщины, которая прекрасно управляется со своей жизнью и работой, она на самом деле мечтала быть зависимой от любимого мужчины.

И она поняла, что полностью от него зависит — не в смысле крыши над головой или денег (она, вполне вероятно, зарабатывала много больше, чем он), а в смысле душевного спокойствия, ее самоощущение, ее самооценка зависели от Карличека, от его к ней отношения.

Весь месяц они не говорили о делах. Только когда наступил момент расставания и Габриэле спросила, когда они увидятся вновь, Карличек, как всегда, стесняясь и мямля, открыл карты.

— Это зависит от тебя, Габи, — признался он. — Чтобы увидеть тебя, мне нужно какое-то оправдание для моего начальства. Просто так они меня больше не отпустят. Вот если бы ты могла передать им какие-нибудь документы, они бы не стали нам мешать.

Видно было, что Карличек не одобряет своего начальства, но он слишком дисциплинирован, чтобы ослушаться, и слишком робок, чтобы восстать.

Габриэле надолго замолчала. Просьба повергла ее в тоску. Она понимала, чего от нее хотят и чем рискует. Невинная игра незаметно переросла в нечто, подпадающее под статьи уголовного кодекса. С одной стороны, ее мучили угрызения совести и страх, с другой, она слишком любила Карличека, который многим для нее пожертвовал. Чувство к Карличеку перевесило.

Вернувшись домой, она начала работать на восточногерманскую разведку по-настоящему.

Друзья Карличека, надо отдать им должное, ее никогда не торопили и не подгоняли, не требовали ничего лишнего и довольствовались тем, что она сама им сообщала. Она боялась, что на нее начнут давить. Но этого не произошло. Напротив, она все время слышала: делайте только то, что не создает для вас риска.

Старательная, усидчивая, с комплексом отличницы, которая все делает только хорошо, она работала на обе разведки с присущими ей блеском и основательностью.

Она была исключительно ответственным человеком, которая не могла позволить себе провалиться, не справиться. Разочарование начальства было для нее худшим унижением.

Она многое знала — не только о том, что происходит в стенах родного ведомства.

По долгу службы Габриэле встречалась и с коллегами из США и Великобритании, присутствовала на важных совещаниях западных разведчиков, и все, что ей удавалось увидеть и услышать, она передавала в ГДР.

Ее острый ум ценили и на Востоке, и на Западе. Вскоре ей доверили подготовку разведывательных сводок для канцлера ФРГ. Копии она регулярно отправляла в ГДР, где их читал генеральный секретарь ЦК СЕПГ Эрих Хонеккер. Руководители двух немецких государств в равной степени были ей благодарны.

Получаемыми от Габриэле сведениями МГБ ГДР делился с коллегами из советского КГБ. Этим в министерстве занимался 10-й отдел, отвечавший за сотрудничество со спецслужбами социалистических стран.

Москва тоже снабжала восточногерманскую разведку информацией. Но о положении внутри Западной Германии разведчики ГДР знали лучше, чем советские разведчики. Немцам было легче работать среди немцев. Между разведками социалистических стран тоже было налажено разделение труда. Западная Германия считалась сферой особого внимания восточных немцев.

В представительстве КГБ в ГДР сразу обратили внимание на появление нового информированного источника у немецких товарищей. Москва приказала узнать, кто он, насколько надежен, нельзя ли попросить его ответить на вопросы, интересующие КГБ СССР?

Сотрудники представительства пытались неофициально прощупать немецких товарищей, но те хранили молчание. Заговорили с начальником главного разведывательного управления МГБ ГДР генералом Маркусом Вольфом. Тот с присущей ему иронией заметил, что информацией делиться будем, а сообщать подлинные имена агентов — так не договаривались.

Тогда глава представительства решил, что он попробует поговорить с самим министром госбезопасности Эрихом Мильке — пусть немцы все-таки расскажут, кого им удалось завербовать. Он позвонил в секретариат министра и попросил немедленно устроить ему встречу с Мильке. Но Мильке был на футбольном матче.

Если член политбюро ЦК СЕПГ и министр государственной безопасности Эрих Мильке не уезжал в отпуск или на охоту, только одно событие могло отвлечь его от важных дел — футбольный матч с участием берлинской команды «Динамо», которая состояла на балансе министерства. Мильке лично заботился о спортивном обществе «Динамо-Берлин». Однажды на ежегодном балу общества он взял микрофон из рук самого известного телеконферансье и сам вел весь вечер. Восторгу футболистов и приглашенной публики не было предела.

А однажды на вечеринке динамовцев в кафе министр ходил от стола к столу, играя на шарманке, и собирал пожертвования для футбольного клуба. Успех был колоссальный. Перед взглядом министра никто не решился выставить себя скаредным или недостаточно патриотичным.

Мильке был фанатичным болельщиком. Когда судья назначал пенальти в ворота динамовцев, Мильке, случалось, в гневе топтал собственную шляпу. Его сын Франк не любил сидеть рядом с отцом на матче, потому что ему иногда было просто неудобно — так громко кричал министр.

Подчиненные Мильке, такие же поклонники футбола, не всегда могли разглядеть его на трибуне, но всегда слышали:

— Ага, шеф тоже здесь.

Когда популярнейший в ГДР футболист Лутц Айгендорф, член национальной сборной от «Динамо», остался на Западе после товарищеской встречи в ФРГ, для Мильке это был удар.

Через четыре года Лутц погиб в Западной Германии в результате дорожно-транспортного происшествия. На опасном повороте он на своей новенькой «Альфа-ромео» врезался в дерево. Бывший динамовец, не приходя в сознание, через два дня умер в больнице.

В секретариате министра государственной безопасности ГДР отметили, что в тот день у Мильке настроение было лучше обычного.

До Нового года с министром главе представительства КГБ встретиться так и не удалось. В социалистической Германии официально Рождество праздником не считалось, но на самом деле все его отмечали. Из представительства КГБ в секретариат Мильке прислали большую корзину цветов, узбекскую дыню, сувенирный набор белорусских водок, набор черной и красной икры и только что изданный в Москве сборник афоризмов Лихтенберга.

Эрих Мильке любил цветы, особенно пионы, и испытывал страсть к афоризмам. Он их собирал. Он считал, что в афоризмах сосредоточена жизненная мудрость, которой надо руководствоваться.

Любимым праздником атеиста и коммуниста Мильке был сочельник, хотя и в этот день он допоздна засиживался в министерстве. Но это была просто дань партийной традиции: коммунист-руководитель рано с работы не уходит.

— В сочельник, — говорил Мильке сыну, — в нашей стране ничего не случится. На этот счет можно быть совершенно спокойным.

Домашние ждали его с нетерпением. Когда Мильке, наконец, приходил, доставали обязательную рождественскую пластинку «Тихая ночь, святая ночь». Затем специально для отца ставили органную музыку Баха и пластинку с записью колокольного звона. Эти записи действовали на министра расслабляюще.

На Новый год он слушал после обеда девятую симфонию Бетховена. Он любил мощные голоса, такие, как у Ивана Реброва, и разведчики доставляли ему из ФРГ все новые диски Реброва. Мильке предпочитал большие хоры, потому что сам очень неплохо пел.

Специально для охоты он собрал отряд трубачей, чтобы они по старинному обычаю трубили в охотничьи рожки. Трубачи производили большое впечатление на советских гостей, которых обязательно везли пострелять кабанов.

Охотился Мильке вдвоем с сыном Франком. Обычно они отправлялись вечером в пятницу. Сначала Франк только наблюдал за отцом, затем сам стал охотником. Мильке подарил ему переделанный для охоты польский карабин и к нему дорогой западногерманский оптический прицел. Прицел преподнесли министру в день рождения сотрудники главного разведывательного управления.

Из его охотничьего домика два кабеля — электрический и видео — длиной в три километра вели к лесной поляне. Там были установлены прожектор и видеокамера. Из своей спальни престарелый охотник мог увидеть на экране, какой олень забрел на его поляну.

Если он не ходил на охоту, то в воскресный день усаживался на скамейке под большой липой, выросшей перед охотничьим домиком, больше похожим на помещичью усадьбу. Мильке ставил рядом с собой транзистор, чтобы не пропустить новости, читал газеты, приветливо разговаривал с жителями деревни, лесничими, обслугой охот ничьего замка.

В выходные дни Мильке много гулял пешком, укутавшись в зеленый охотничий наряд. Если где-нибудь в лесу замечал обрывок бумаги или брошенный пластиковый пакет, он немедленно вызывал обслугу и велел убрать.

По его приказу три тысячи гектаров лесных угодий были отгорожены и переданы в ведение министерства госбезопасности. Мильке гордился тем, что у него получился настоящий заповедник, где стали селиться коршуны и орлы.

Забывая о классовой борьбе, Мильке внушал сыну:

— Немецкие дворянство и бюргерство так заботливо ухаживали за лесом, что нам не грех бы перенять некоторые их моральные и культурные ценности.

В обыденной жизни Мильке был скуп на чувства, и эти манеры усвоили остальные. Целоваться в семье не любили. С юных пролетарских лет Мильке усвоил, что это негигиенично.

Вместе с тем министр государственной безопасности был человеком сентиментальным. Вспоминая о годах, проведенных в Москве, он мог и слезу пустить. А мог и поговорить с подчиненными так, что какой-нибудь закаленный генерал и за сердце хватался.

Давно ушли те времена, когда министры в ГДР во всем слушались советских коллег. Эрих Мильке прислушивался только к самому председателю КГБ Юрию Андропову, с его подчиненными он не церемонился. Мильке считал себя не просто министром, а видным деятелем международного коммунистического и рабочего движения.

Посему он чувствовал себя очень уверенно и довольно жестко обращался с главой представительства КГБ в ГДР и особенно с его заместителями: ставил перед ними такие вопросы, которые те заведомо не могли решить, и постоянно звонил:

— Ну что, уже доложил в Москву? Какая реакция?

И те вертелись, как на сковородке. Одному только что прибывшему советскому разведчику министр позвонил поздно вечером домой:

— Ты сколько лет работаешь в органах?

Тот ответил:

— Почти тридцать, товарищ министр.

— Еще хочешь поработать?

— Хочу.

— Тогда запиши, что мне нужно, отправь сейчас же телеграмму в Москву и завтра сообщишь мне, что ваши решили.

И повесил трубку.

Мильке со всеми был на «ты» — такова традиция немецкой компартии.

Возможность поговорить с министром представилась только после Нового года, когда Мильке изъявил желание попрощаться с начальником разведывательного отдела представительства КГБ СССР, который, отслужив положенные три года, возвращался в Москву. Мильке пригласил советского полковника и главу представительства к себе на девять утра.

Они пришли за пять минут до назначенного срока, но министр был занят.

— Кто у министра? — спросил руководитель представительства КГБ.

— Генерал-майор Рюммель, — сухо ответил помощник министра, который изо всех сил стремился произвести впечатление невероятно загруженного работой человека.

Чтобы не продолжать разговор, помощник снял трубку телефона спецсвязи и стал листать секретный справочник в поисках нужного номера. Такой справочник был в представительстве КГБ. К списку телефонов прилагалась памятка: «Принципы сохранения секретности и конспирации в телефонных разговорах».

Генерал-майор Рюммель, которого принимал Мильке, отвечал в министерстве за подготовку сети бомбоубежищ для высшего руководства ГДР на случай войны. Он при ехал к министру пораньше, чтобы доложить: на заводе получена специально переоборудованная для министра боевая машина пехоты.

Предполагалось, что этой бронированной машиной, которая внешне ничем не отличалась от обычной армейской техники, Мильке воспользуется в случае войны или штурма здания МГБ.

Генерал Рюммель сообщил Мильке, что внутри боевой машины пехоты установлен диван, обшитый кожей, на полу разложен двухметровый ковер, рядом с креслами расположен мини-барс крепкими напитками и сигарами. Мильке любил и то, и другое.

Доклад Рюммеля привел министра в отличное расположение духа. Он сердечно встретил советских гостей.

Министр своим приказом наградил полковника медалью — это была самая высокая награда, которую можно было дать советскому человеку без согласования с ЦК КПСС. Кроме того, внезапно расчувствовавшийся Мильке подарил советскому полковнику фильмоскоп с большим количеством диапозитивов, на которых были запечатлены памятные места ГДР, и три тысячи марок в конверте — на покупку сувениров, как выразился министр Мильке не забыл сказать несколько подобающих случаю теплых слов о братстве чекистов двух стран, все выпили по бокалу шампанского. На проводах присутствовали советский генерал — руководитель представительства КГБ в ГДЕ и заместитель Мильке — начальник главного разведывательного управления генерал Маркус Вольф.

Потом Мильке и руководитель представительства КГБ остались обсудить несколько деловых вопросов. Мильке уселся в кресло. На его столе лежала посмертная маска Ленина На приставной тумбе стоял сделанный по индивидуальному заказу уникальный телефонный агрегат. Такой же стоял в кабинете председателя КГБ в Москве, Мильке увидел и приказал своим умельцам скопировать.

На этом телефонном аппарате было огромное количество кнопок, чтобы Мильке мог напрямую соединиться с ответственными сотрудниками министерства. С каждым годом число кнопок возрастало, отметил советский генерал, все возрастало.

Генерал Вольф и советский полковник вышли в приемную, сели на диван и заговорили о новом фильме, снятом братом Маркуса — известным кинорежиссером Конрадом Вольфом.

Через десять минут министр Мильке выскочил в приемную и сразу подошел к ним:

— Ну что, Вольф, кто из вас кого вербовал?

Высокий и самоуверенный Маркус Вольф, обычно острый на язык, смешался и начал, оправдываясь, пересказывать разговор. Мильке, не обращая внимания на его слова, стал прощаться с советскими гостями.

Глава представительства КГБ вышел от Мильке злой. На вопрос о новом агенте в ФРГ Мильке ничего не ответил, сказал, что выяснит.

Кроме того, генералу пришлось вести с Мильке неприятный разговор о награждении советских чекистов по случаю очередного национального праздника ГДР Немцы выделили пятьдесят наград руководству КГБ, а Москва хотела шестьдесят, и начался неприятный торг, в котором глава представительства выступал в жалкой роли просителя.

Стараясь снять неприятный осадок, советский генерал попросил Мильке выступить перед большой группой офицеров из Управления особых отделов Западной группы войск, то есть перед армейскими контрразведчиками.

Выступить Мильке согласился. Он умел говорить хорошо, без бумаги и с юмором.

Эрих Мильке в семьдесят с лишним лет чувствовал себя крепким и бодрым и надеялся жить и работать еще очень долго. Он с особым интересом слушал рассказы о советских долгожителях, которые и в девяносто сохраняют работоспособность.

Он произнес большую речь перед аппаратом представительства КГБ СССР в ГДЕ сотрудниками особых отделов Западной группы войск. Говорил три часа с небольшим перерывом, внимательно следя за реакцией аудитории. Потом, когда командующий группой войск и глава представительства КГБ пригласили его выпить по рюмочке, министр снисходительно заметил:

— По-моему, некоторые из ваших офицеров просто ничего не понимают.

И Мильке добавил:

— Вы спрашивали меня относительно нашего нового источника в Западной Германии. Я все выяснил. Нового человека нет, просто улучшился уровень анализа в министерстве.

Министр Мильке врал советскому другу и товарищу и даже не пытался это скрыть.

Как и всякого сотрудника разведки, Габриэле в принципе научили всему, что полагалось знать человеку ее профессии: умению вести наружное наблюдение и уходить от него, вербовать агентов и проводить с ними встречи, закладывать тайники, писать невидимыми чернилами, расшифровывать кодированные радиопередачи.

Габриэле освоила основные навыки конспирации, но воспользоваться этими знаниями по месту основной работы ей не пришлось.

Она работала в разведке, но не занималась оперативной деятельностью. Никаких приключений, обычная канцелярская работа. Единственное отличие от службы в любом другом немецком ведомстве — использование псевдонимов. Сослуживцы знали ее подлинную фамилию, но на работе Габриэле называли только псевдонимом «фрау Ледер».

Ее задачей был анализ. Вместо того, чтобы пересаживаясь с автобуса на автобус, уходить от возможного наблюдения контрразведки, она весь рабочий день проводила за своим письменным столом на втором этаже в секторе Советского Союза.

Целыми днями она читала свежие газеты на русском и немецком языках, шифротелеграммы из германских посольств в Москве и других столицах социалистических государств и агентурные донесения.

Всю собранную информацию она должна была переработать в сжатый аналитический отчет, который передавала своему начальнику, а он отправлял дальше по инстанции. Конечным пунктом этого маршрута было ведомство федерального канцлера. Так что можно сказать, что канцлер судил о событиях, происходивших в Советском Союзе, по отчетам Габриэле.

Причастность к высшим секретам мало ее волновала. В конце концов, она была молодой и симпатичной одинокой женщиной. Ей было всего тридцать три года, все признавали, что у нее хорошая фигура, она носила очки, которые ей шли В разведке было немало молодых мужчин, которым она очень нравилась. Кое-кто из них пытался дать ей это понять.

Но Габриэле стойко отвергала любую попытку поухаживать за ней. Она была верна Карличеку, потому что знала: там, за железным занавесом, в другой Германии Карличек так же ей верен.

Габриэле любила путешествовать, ездить на лошадях и увлекалась альпинизмом. Но заняться всем этим она могла только в отпуске.

Спокойное течение жизни сотрудника Федеральной разведывательной службы подтверждало тот неоспоримый факт, что самое волнующее событие для разведчика, как и для любого немецкого служащего, это отпуск.

Для Габриэле отпуск был важнее, чем для кого бы то ни было из ее коллег.

— Где вы собираетесь отдыхать? — любезно интересовались коллеги во время совместного обеда в дешевой служебной столовой.

— Я еду в Ирландию.

— Но там же постоянно идут дожди, — удивился кто-то. Габриэле застенчиво улыбнулась. О вкусах не спорят.

В штаб-квартире разведки даже за обедом продолжали говорить о делах. Воспоминания об аресте восточногерманского агента Гюнтера Гийома, который сумел стать референтом самого канцлера ФРГ еще были свежи. От Гийома разговор неизменно переходил к генералу Маркусу Вольфу, начальнику восточногерманской разведки, которого никто из них никогда не видел.

Мастер шпионажа из ГДР не давал покоя западным немцам, потому что неутомимо засылал в Западную Германию все новых и новых агентов. Вслед за Гийомом контрразведка ФРГ выловила еще одну секретаршу, завербованную Вольфом. Западногерманские разведчики по-своему восхищались Вольфом, хотя никогда не видели его в лицо. В Пуллахе, штаб-квартире западногерманской разведки, не было ни одной его фотографии.

На следующий день Габриэле попрощалась с коллегами по сектору. Она разобрала бумаги в своем кабинете, ненужные сдала в досье, остальные сложила в сейф. Полила цветы, опустила жалюзи и ушла. Месяц она свободна.

На следующее утро у дома просигналило такси. Габриэле отправилась в аэропорт, В сумочке лежал билет ирландской авиакомпании «Эйр Лингус» до Дублина. Номер в дорогом отеле она забронировала заранее.

Три дня она с туристической картой в руках добросовестно гуляла по городу. На четвертый день сказала администратору, что поедет к морю.

Она действительно поехала к морю, но не к Ирландскому, а к Тирренскому.

В Риме ее встретил невысокий человек лет сорока пяти, полноватый, с прической ежиком и бульдожьим, но добродушным лицом. Не в силах сдержаться, Габриэле бросилась ему в объятия, хотя и понимала, что в аэропорту лучше бы постараться скрыть свои чувства. Она боялась привлечь к себе внимание слишком бурной радостью. Никто не должен был догадаться, что они очень долго не виделись.

Ее любимый мужчина говорил по-немецки с неистребимым саксонским выговором. Это был Карличек, ее первый и единственный мужчина, которого она любила вот уже столько лет. Он впервые приехал в Италию и посему был рад и счастлив вдвойне. Ради нее он был готов лететь куда угодно.

Вечером они устроили торжественный ужин, потом сели в поезд и провели ночь вместе — первую после почти года разлуки.

За обедом в служебной столовой Федеральной разведывательной службы Габриэле, как и положено немецкой женщине, идущей в ногу с эпохой, конечно же, часто повторяла, что не мужчины, а женщины — это сильный пол.

— На нынешней стадии цивилизации важнее не мускульная сила, а ум, — улыбаясь, высокомерно говорила Габриэле. — А женщины уж никак не глупее мужчин. Кроме того, мы живем дольше, чем мужчины. И мы можем рожать детей и обходиться без мужчин. А мужчины без нас не могут.

Присутствовавшие за столом мужчины от споров с ней воздерживались, боясь обвинений в мужском шовинизме.

Ночью в поезде Габриэле, как никогда раньше, почувствовала, что она не может обходиться без Карличека.

Ранним утром они уже поднялись на борт парома, который перевез их через Адриатику. Около полудня они сошли на берег в портовом городе Сплите.

У Карличека были деньги, и он взял напрокат машину. Наслаждаясь прекрасным днем, они отправились на север. Через полчаса небольшой подвесной мост привел их на живописный остров. Здесь они и проведут этот незабываемый месяц.

Карличек заранее снял небольшой домик, окруженный кустами олеандра, всего в сорока метрах от пляжа. Домик состоял из гостиной, спальни и ванной комнаты. Габриэле была восхищена щедростью, вкусом и предусмотрительностью Карличека. Она все больше понимала, как ей повезло с этим человеком.

Габриэле нравилось вечерами сидеть на веранде, наслаждаясь теплотой вечера и чарующей атмосферой Адриатического побережья. Карличек покупал местные вина, они сидели в плетеных креслах друг напротив друга и разговаривали. Впрочем, говорила в основном Гиб-риэле, Карличек никогда не был особенно словоохотливым. А Габриэле ценила в мужчинах немногословие.

Они провели вместе четыре дня и вполне освоились, когда появились гости.

Главное разведывательное управление, хозяйство генерала Вольфа, размещалось в Берлине в гигантском комплексе зданий министерства государственной безопасности ГДР.

Девятый отдел, занимавшийся главным противником — западногерманской разведкой, доложил генералу Маркусу Вольфу, что чрезвычайно ценный источник «Гизела» испытывает психологические трудности. Следы ее тревоги можно увидеть в шифрограммах и посланиях, которые привозит от нее курьер.

Все дело в том, что источник «Гизела» видит человека, в которого влюблена, лишь раз в год и боится, что никогда не сможет быть вместе с ним.

Девятый отдел был обеспокоен тем, что такие пессимистические настроения лишат источник «Гизела» воли к работе. Отдел предложил различные способы улучши ть настроение «Гизелы», но Маркус Вольф их все отверг.

Он решил, что займется этим делом сам. Он высоко ценил информацию, которую давал этот источник. «Гизела» прекрасно знала расстановку политических сил в Федеративной республике и составляла блестящие прогнозы. Он уважал в ней способность к анализу. Кроме того, с ее помощью ГДР всегда знала, что именно известно западногерманской разведке о происходящем в социалистическом лагере.

Генерал Вольф сказал, что сам побеседует с «Гизелой». Без ложной скромности он понимал, что встреча с ним лучшая награда для любого агента. Причем самое сильное впечатление генерал производил как раз на умных людей, к числу которых относил «Гизелу» — Габриэле.

Своей будущей профессии Маркус Вольф учился в годы второй мировой войны в школе Коминтерна, которая находилась в Кушнаренково, в Башкирии.

Отец Маркуса, известный драматург и врач Фридрих Вольф, еврей по происхождению и коммунист по политическим убеждениям, бежал из нацистской Германии в Советский Союз. Здесь и росли двое его сыновей. Конрад, который станет со временем кинорежиссером и президентом Академии художеств ГДР, и Маркус, которого в России называли просто Мишей.

Он был горд, когда его приняли в школу Коминтерна и отправили в Башкирию, о которой прежде он и не слышал. Сначала курсантам школы Коминтерна разрешили сообщить родственникам свой адрес с припиской «Сельскохозяйственный техникум № 101», но потом по соображениям секретности переписку им запретили.

Как и в обычной разведшколе, всем дали псевдонимы. Обращаться друг к другу можно было только используя новое имя. Рассказывать о себе, о своем прошлом, называть настоящую фамилию категорически запрещалось.

В спальню, где поселили юного Вольфа, втиснули пятнадцать кроватей. Около каждой кровати стояла тумбочка. В центре комнаты — круглый стол.

В его комнате в основном жили испанцы. Рядом с Вольфом поставил койку немец Вольфганг Леонгард. Его мать была осуждена органами НКВД как враг народа, но на отношении к Вольфгангу это не сказалось. Тогда справедливость репрессий против врагов социализма не вызывала у него сомнений. Но впоследствии Леонгард перебежит из ГДР на Запад и напишет книгу «Революция отвергает своих детей», где подробно расскажет о школе Коминтерна в Башкирии и о Маркусе Вольфе.

Утром курсантов поднимал звонок. Строились по национальным группам — испанцы отдельно, немцы отдельно. Старший группы по-военному докладывал начальнику школы о наличном составе, и все отправлялись на спортплощадку — зарядка, гимнастика, упражнения на турнике, бег. Спорту в школе Коминтерна придавалось большое значение.

Кормили хорошо, обильно. На еду и вообще на условия никто не жаловался. А было бы плохо, тоже бы никто и слова не сказал, проявления недовольства исключались. Советский Союз приютил их, советские люди в трудные военные годы делились с ними всем, что имели сами, и нечестно было бы претендовать на нечто особенное.

В школе учились немцы, австрийцы, судетские немцы, испанцы, чехи, словаки, поляки, венгры, румыны, болгары, французы и итальянцы. Каждая группа готовилась вести партизанскую войну в своей стране.

Кроме них была еще одна группа, существовавшая в полной изоляции в отдельном домике за оградой, — корейские коммунисты. Никто их не видел, но о них все знали.

За месяцы, проведенные в школе, курсанты проработали историю компартии Германии и историю ВКП(б), разобрались в причинах крушения Веймарской республики, оценили положение в нацистской Германии и ход второй мировой войны, изучили политэкономию, исторический материализм и диалектический материализм.

Нацизм как теория и практика изучался на занятиях тщательно и серьезно с использованием первоисточников. С такой же ненавистью на занятиях говорилось только о коммунистических отступниках — от предателя и агента гестапо Троцкого до исключенных из компартии Германии Рут Фишер и Маслова.

Особое место занимал практический курс, который именовался так: «Политические вопросы современности». На этих занятиях курсантов учили методике ведения подпольной работы в Германии. Они должны были научиться создавать так называемые «народные комитеты» — антинацистские организации.

Курсанты сами составляли учебные листовки (в том числе учились их печатать подручными средствами) и критически разбирали реальные листовки, выпускавшиеся Главным политуправлением Красной Армии для разложения немецкой армии.

Очень много времени курсанты проводили в библиотеке. Туда среди прочего присылались нумерованные секретные бюллетени, которые предназначались для советского идеологического аппарата: обзоры зарубежной прессы и иностранного радиовещания. Взяв такой бюллетень, полагалось расписаться в особом журнале.

Отдельно в школу пересылались из ГлавПУРа подборки подобранных на поле боя писем немецких солдат и офицеров на родину и писем из Германии на фронт. В этих закрытых бюллетенях благоприятные для национал-социализма положения не вычеркивались. Был еще один секретный бюллетень, представлявший особый интерес для немецких курсантов, — переводы официальных материалов нацистской Германии: декретов, законов, речей нацистских лидеров.

Все это помогало курсантам-немцам следить затем, что происходило на родине. Хотя и те дни никто из них не рисковал называть Германию родиной.

Учили и ведению партизанской войны. Курсанты, знакомые с военным делом, особенно те, кто успел побывать в Испании, говорили, что учение далеко от жизни. Стреляли из винтовки и пистолета, маршировали. Иногда их будили по ночам сиреной и проводили учения у ящика с песком.

С раннего утра и до обеда продолжались лекции. После обеда давался час свободного времени. Потом начинались семинары и самостоятельная работа — до полуночи.

Воскресенье считалось свободным днем, но выходить за территорию лагеря было нельзя, равно как выпивать или заводить романы.

Развлечения ограничивались товарищескими вечерами, на которых старшие коммунисты делились своими воспоминаниями.

Высокий, гибкий, с открытым и ясным взглядом Маркус Вольф сразу обратил внимание на одну из курсанток — голубоглазую Эмми Штенцер. Ей было тогда 19 лет. В отличие от Маркуса Вольфа она путалась в теории. Зато ловко создавала на бумаге подпольные организации и — любопытная черта — хранила в памяти все прегрешения товарищей по группе. Такой она и запомнилась учившимся с ней немцам.

Новый, 1943 год курсанты встретили в скудно обставленной и холодной столовой. Столы по случаю праздника накрыли скатертью. Угощались компотом из тыквы и крепким чаем. Читали революционные стихотворения. Это был их последний год в школе и последний год Коминтерна.

Когда Коминтерн был распущен, прекратила свое существование и школа. Курсанты сдали экзамены и были разосланы в разные места с разными поручениями.

Подававшего надежды юного Маркуса Вольфа приметил новый лидер немецких коммунистов Вальтер Ульбрихт, которого приблизил Сталин и который поэтому избежал внимания НКВД. В 1945-м Ульбрихт взял Вольфа с собой в Берлин, освобожденный советскими войсками.

В советской зоне оккупации видные немецкие коммунисты, вернувшиеся из эмиграции или освобожденные из концлагерей, вознаграждая себя за прежние тяготы и трудности, разумно и с комфортом устраивали себе новую жизнь.

Руководители Восточной Германии Вильгельм Пик, Отто Гретеволь, Вальтер Ульбрихт и другие заняли лучшие виллы под Берлином. Весь квартал, где расположились руководители коммунистов, был огорожен и охранялся советскими солдатами.

Появились два загородных дома отдыха — для высшего руководства и для партийных работников среднего звена, в том числе для аппарата ЦК. Работа в ЦК вознаграждалась натурой: в дополнение к обычным продовольственным карточкам здесь хорошо кормили в столовой да еще выдавали пайки высшей категории с сигаретами, спиртным и шоколадом.

Маркус Вольф был в чести у самого Вальтера Ульбрихта и быстро делал карьеру. Сначала Вольф писал репортажи с Нюрнбергского процесса над нацистскими военными преступниками.

Затем партия назначила его работать на берлинское радио, где писал политические комментарии под псевдонимом и одновременно был ответственным редактором главных политических передач. Ему было тогда всего 25 лет.

Он женился на голубоглазой блондинке Эмми Штенцер, выпускнице школы Коминтерна, обзавелся удобной пятикомнатной квартирой и красивой виллой у озера.

У него были прочные связи среди советских военных. И с улыбкой превосходства он говорил старым друзьям:

— Есть инстанции поважнее вашего Центрального Комитета.

Вольф бывал у советского генерала Тюльпанова, который в Берлине занимался идеологическими вопросами, слышал, что тот говорил в узком кругу.

Сергей Иванович Тюльпанов в августе 1945-го был назначен начальником управления пропаганды Советской военной администрации в Германии. Он был высшим начальником в сфере идеологии, но своей властью пользовался разумно. Высокообразованный Тюльпанов и его аппарат вернули в Восточную Германию многих выдающихся деятелей немецкой культуры.

Вольф нравился советским военачальникам и потому некоторое время работал советником посольства ГДР в СССР В 1951 году его перевели в так называемый Институт научно-экономических исследований, который был зародышем разведывательной службы ГДР Вскоре молодой Маркус Вольф стал руководителем восточногерманской разведки.

Из берлинского аэропорта Шёнефельд генерал Вольф вылетел в Белград. Для таких поездок у Маркуса Вольфа был поддельный дипломатический паспорт на чужое имя. Его сопровождал Эгон Шмидт, начальник разведотдела окружного управления госбезопасности в Лейпциге. Карличек был его офицером, а Габриэле — его лучшим агентом, его удачей.

В Сплите Вольф и Шмидт тоже взяли машину напрокат и отправились на остров. Они без труда нашли нужный им домик.

Габриэле увидела Вольфа первой: элегантно одетый высокий, стройный мужчина с интересным лицом и светлыми, умными глазами.

Она представляла его совсем по-другому. Начальник разведки ГДР виделся ей в образе крупного партийного бонзы с военной выправкой и мрачным взглядом. Но решительно ничто не выдавало в Вольфе его принадлежности к разведке или к коммунистической номенклатуре. Он мог бы назвать себя главным врачом клиники или президентом страхового общества, и никто бы в этом не усомнился. Словом, это был мужчина, исключительно привлекательный для уже не юной дамы с определенными претензиями.

Он пожал Габриэле руку и улыбнулся своей мальчишеской улыбкой:

— Хорошо, что мы увиделись с вами, Габи.

Никаких псевдонимов — нормальный разговор требовал открытости и откровенности.

Взаимопонимание между ними установилось мгновенно. Габриэле была покорена его мальчишеской улыбкой и глубиной суждений. Шмидт и Карличек старались держаться в стороне — не только из соображений субординации: они увидели, что между Вольфом и Габриэле возник некий интеллектуальный контакт. В этих беседах двух интеллектуалов они были лишними.

Вольф был доволен Габриэлой, он ею гордился. Ведь он ее и создал.

Ему понравился домик, снятый Карличеком.

— Ну и хорошо же здесь у вас! — воскликнул он, вдыхая свежий морской воздух. — Этот домик мы возьмем на заметку Будем пользоваться им почаще.

Каждое утро они все вместе ходили купаться. Вольф плавал, как рыба, и уплывал далеко в море. Потом они валялись на песке и болтали. Шмидт и Карличек не забывали называть своего спутника «товарищ министр» — в ГДР было принято опускать досадное уточнение «заместитель». Но некая официальность никому не портила отдых. Это был действительно отдых для всех — в первую очередь для Габриэле.

Маркус Вольф вел себя так, словно приехал сюда безо всякого дела. Он с удовольствием рассказывал о своей семье.

Об отце — Фридрихе Вольфе, который после прихода нацистов к власти вынужден был бежать в Советский Союз, где его широко издавали и даже поставили фильм по его пьесе «Доктор Мамлок». О младшем брате — Конраде Вольфе, президенте Академии художеств и кинорежиссере. Как раз в тот момент Конрад снимал фильм о певце Эрнсте Буше.

С такой же заинтересованностью он стал расспрашивать Габриэле о ее жизни и родителях, о том, где она родилась.

— Я родом из Ремшайде, — сказала она.

Вольф изумленно улыбнулся.

— Фантастическое совпадение. В двадцатых годах мой отец работал в этом городе врачом, — заметил он. — И познакомился там с воспитательницей детского сада Эльзой Драйбхольц, на которой женился. Это моя мама.

Вечером они вчетвером ужинали в рыбном ресторане «Моника». Вольф заказал всем водку и, вспоминая проведенную в Москве юность, стал произносить смешные кавказские тосты. Компания дружно смеялась. Полковник Шмидт хохотал вместе с остальными, хотя ему эти тосты уже были знакомы. В кругу коллег и старых друзей Вольф неизменно вспоминал Москву.

Габриэле заговорила о себе. Она была очень откровенна с генералом Она слишком скучает по Карличеку. Нельзя им встречаться почаще?

Вольф обещал помочь.

— Хотите вместе побывать в Советском Союзе? — предложил он. — Я договорюсь с Москвой. КГБ устроит вам чудный отдых на Кавказе.

Он уже выяснил, что Габриэле страстная альпинистка.

Предложение звучало заманчиво, но Габриэле покачала головой: посещение Советского Союза для нее слишком опасно. Сотрудникам федеральной разведывательной службы категорически запрещались туристские поездки в социалистические страны.

— Если меня кто-то узнает в Советском Союзе, это будет катастрофа, — объяснила она.

Но Вольф тут же с легкостью доказал, что для него нет ничего невозможного. Он объяснил, как все можно организовать. Пока Габриэле будет наслаждаться горными курортами Кавказа, одна из сотрудниц главного управления разведки МГБ ГДР, очень похожая на нее и с ее же документами, проведет свой отпуск где-нибудь на Западе.

Однажды утром после купания Вольф предложил Габриэле:

— Может быть, сядем на веранде и побеседуем часок?

Вольф налил себе и ей по стаканчику местного вина и стал задавать вопросы.

Он подробно расспрашивал ее о ситуации в ФРГ, о том, как в Федеративной республике оценивают политику Москвы и Восточного Берлина, о реакции на высылку из СССР Александра Солженицына и решении НАТО о довооружении. Вольф был озабочен тем, что блок НАТО обзавелся крылатыми ракетами, которые трудно сбивать. Ракеты средней дальности действия «Першинг-П» с ядерными боеголовками беспокоили его меньше.

Вольф в свою очередь тоже был откровенен с Габриэле и не ушел от разговора о судьбе своего агента Гюнтера Гийома, который недавно был арестован западногерманской контрразведкой. Габриэле восприняла арест Гийома как пугающее предупреждение. Что, если контрразведка доберется и до нее?

Страх перед разоблачением и арестом возник у нее не сразу. Поначалу она не отдавала себе отчет в том, что занимается противозаконным делом. Она ведь никому не причиняла вреда, даже не выдавала военные секреты, а просто кое-что рассказывала Карличеку. Но, работая в разведке, она постепенно поняла, что ее ждет в случае провала.

Вольф отнюдь не хладнокровно рассказывал о провале Гийома. Он не просто жалел о потере ценного агента, но и по-человечески переживал арест своего сотрудника. Или, во всяком случае, так показалось Габриэле.

Генерал хотел продемонстрировать ей, что для него важна личная безопасность агента, что он ценит своих сотрудников, уважает их готовность рисковать и ни за что не оставит их в беде.

Самый знаменитый агент разведки ГДР Гюнтер Гийом был сыном старого врача, который когда-то, в нацистские времена, лечил будущего канцлера ФРГ социал-демократа Вилли Брандта и даже спасал его от гестапо.

В середине 50-х годов старший Гийом жил в Восточной Германии, и на него обратили внимание люди Вольфа. Они попросили его в 1955 году написать Вилли Брандту, уже ставшему в Западной Германии заметным политиком, и вежливо напомнить о себе.

Доброжелательный Вилли Брандт действительно не забыл о докторе и охотно согласился позаботиться о сыне человека, который для него столько сделал, — о Гийоме-младшем.

Тогда юный агент вместе с женой перебрались с Востока на Запад и получили в 1956 году статус политических беженцев Выполняя свое обещание, Вилли Брандт взял Гийома-младшего на работу и привечал молодого сотрудника за то, что он был очень старателен и все время проводил на службе.

Маркус Вольф, посмеиваясь, рассказал Габриэле, что в свое время — в отличие от Вилли Брандта — не особенно высоко ценил своего агента Гюнтера Гийома.

Переправляя эту супружескую пару в ФРГ, Вольф возлагал надежды в основном на жену Гийома — Кристель, казавшуюся ему исключительно серьезной и целеустремленной. Вольф не ошибся: Кристель была прилежной секретаршей и чуть было не попала в аппарат министра обороны ФРГ, но тут Гюнтер неожиданно стал делать карьеру, и в конечном итоге его назначили одним из референтов канцлера.

После разоблачения Гийома канцлеру Вилли Брандту, стороннику улучшения отношений с Советским Союзом, ГДР и другими социалистическими странами, пришлось уйти в отставку. Западногерманские газеты писали, что ГДР сама себе навредила — в ее интересах было бы сдувать пылинки с Вилли Брандта, а не подставлять его таким образом.

Вольф несколько раз повторил, что совершенно не желал отставки канцлера Брандта.

— Это просто несчастный случай на производстве, — так выразился Вольф.

Он с горечью говорил о провале своих агентов, которые работали секретарями в министерстве иностранных дел.

Кристель Гийом тоже была секретарем в министерстве, и ее разоблачили вместе с мужем.

— Мы учимся на этих ошибках, — повторял Вольф Габриэле. — И ни в коем случае не допустим, чтобы у вас были какие-то неприятности. Вы для нас особенно ценны. Мы все делаем так, что и комар носа не подточит.

В разговоре с Габриэле он тщательно избегал слова «провал».

— Если же, несмотря на наши старания, но какой-то несчастливой случайности что-то произойдет, помните: наше правительство сделает все, чтобы выручить вас из беды, — обещал Вольф.

Габриэле понимала, о чем идет речь. Если ее поймают, в ГДР в ответ арестуют кого-то из западных немцев и предложат Бонну совершить обмен провалившимися шпионами.

В ГДР ее примут как героя, наградят орденом, будут показывать по телевидению. Восточная Германия гордилась своими спортсменами и разведчиками.

— А как же Гийом? — спросила Габриэле. — Его посадили и не хотят обменивать.

— Обменяют, — уверенно ответил Вольф. — Просто сейчас они демонстрируют западным немцам свою принципиальность. Но пройдет немного времени, и боннским властям придется его нам отдать.

Может быть, это и не так плохо, подумала про себя Габриэле. Когда все будет позади, она действительно переберется в ГДР, и они с Карличеком наконец-то соединятся.

Беседы с глазу на глаз происходили каждый день. Они вместе ужинали и даже танцевали на веранде. Вольф был обворожительным кавалером.

Когда Вольф сказал, что ему, к сожалению, пора возвращаться, Габриэле сама попросила о новой встрече в будущем году. Она не стала меньше любить Карличека и вообще не сравнивала этих мужчин, но она наслаждалась обществом Вольфа.

Вольф легко согласился: на следующий год ее привезут в ГДР. Генерал обещал пригласить ее к себе домой и продемонстрировать свое поварское искусство — приготовить для нее настоящие сибирские пельмени.

В ГДР Маркус Вольф жил не в поселке для руководителей министерства госбезопасности, а в отдельном домике возле лесного озера, крытом белым шифером. Это было тихое местечко, и высокий мускулистый генерал, который носил джинсы и черную майку, мог наблюдать за забавной игрой белок, нисколько не стеснявшихся начальника разведки ГДР.

После отъезда гостей Габриэле и Карличек остались на острове еще на неделю. Потом наступила и им пора возвращаться. Они расстались в Риме. У Карличека был забронирован билет до Берлина. Габриэле вылетела в Лондон, оттуда опять в Дублин.

Только прилетев в столицу Ирландии, она поняла, что в следующий раз увидит Карличека только через год. Она готова была впасть в отчаяние, но, пересилив себя, позвонила друзьям в Мюнхен, чтобы бодрым голосом рассказать им о том, как прекрасно провела она время в Ирландии.

Потом Габриэле набрала номер родительского дома в Ремшайде. Им она тоже весело рассказала об отпуске, придумывая какие-то забавные подробности, и с трудом удержалась от желания сообщить, что встретила сына доктора Фридриха Вольфа, которого они должны помнить: ведь он был у них в городе врачом.

Но вместо этого Габриэле доложила родителям, что через два дня отпуск у нее заканчивается и она приступает к работе.

Точно через два дня она предъявила пропуск охраннику в Пуллахе — штаб-квартире Федеральной разведывательной службы под Мюнхеном. Сотрудники советского сектора восхитились ее загаром. Габриэле смущенно сказала, что в Ирландии дождь идет все-таки не каждый день.

В общей сложности Маркус Вольф встречался с Габриэле семь раз. У них возник интеллектуальный роман. Интеллектуал, сидящий в Вольфе, не мог примириться с ограничениями, налагаемыми его профессией, и ему приятно было беседовать с людьми своего уровня.

Маркус Вольф высоко ценил ее способность к политическому анализу, его подчиненные — ее феноменальную память.

— Я был просто зачарован тем, с какой точностью она вспоминала все, что накапливалось в ее памяти в течение года, — рассказывал Эгон Шмидт, начальник разведотдела управления МГБ в Лейпциге, своему заместителю. — Стоило только включить диктофон, как она начинала говорить. И так складно, что можно расшифровывать и сразу нести начальству, и так быстро, что мы еле успевали менять кассеты.

Габриэле не просто вываливала на стол кучу краденых документов, а предлагала готовые ответы, освобождая восточногерманских аналитиков от необходимости делать это самим.

Габриэле наотрез отказывалась от денег. Но главное управление разведки министерства госбезопасности ГДР автоматически открыло ей секретный счет в банке, на который ежемесячно переводилось от 700 до 1000 восточногерманских марок.

Затем сумма увеличилась. Рано или поздно ей придется перебраться в ГДР рассудил Вольф, и лучше, если у нее будет некий стартовый капитал.

Своим лучшим разведчикам Вольф платил четыре тысячи марок в месяц и даже больше. Один из его агентов в ФРГ за несколько лет успешной работы сумел накопить полмиллиона, но воспользоваться деньгами не сумел. Его арестовали. Это был коллега Габриэле — сотрудник Федерального ведомства по охране конституции, то есть западногерманской контрразведки.

Собственный корреспондент московского журнала «Новое время» в ГДР и Западном Берлине Николай Маслов, нарушая правила поведения советского человека за рубежом, заночевал у очаровательной медсестры по имени Рут Шиллер.

Жена Маслова с ребенком были дома в Москве. Николай чувствовал себя в Берлине уверенно и не захотел, выпив у Рут водки, возвращаться ночью в свою пустую квартиру.

Он познакомился с Рут Шиллер несколько месяцев назад, когда впервые за многие годы ему пришлось обратиться за медицинской помощью. Он ремонтировал машину и рассек кожу на руке. В хирургическом кабинете его встретила краснощекая пышка в белом халате.

Николай не преминул заглянуть на следующий день, чтобы сменить повязку, и наведывался в хирургический кабинет целую неделю, пока не получил позволения отвезти Рут домой.

Любвеобильная и неутомимая Рут жила одна и придерживалась более свободных взглядов, чем Николай предполагал. Самый приятный сюрприз ожидал его примерно через неделю после начала близкого знакомства. Родной брат Рут — обер-лейтенант Вернер Шиллер — служил в главном разведуправлении ГДР.

Николай немедля изъявил желаннее ним познакомиться, чтобы совместить приятное с полезным.

Журналистом Николай Маслов стал недавно, когда приехал в Германскую Демократическую Республику в качестве корреспондента советского еженедельника, и был этим очень доволен. До этого Маслов работал в центральном аппарате первого главного управления (внешняя разведка) КГБ СССР. Журналистское прикрытие высоко ценилось среди разведчиков.

Журналисты жили отдельно, в городе, а не в доме для советских дипломатов, где все друг за другом присматривали. И в течение дня журналист был волен делать то, что он считал нужным. Ему не надо было отпрашиваться у начальника, как это приходилось делать всем, кто работал в посольстве, консульстве, торгпредстве, представительстве «Аэрофлота», да и в любом другом советском учреждении.

Формально сотрудникам КГБ было запрещено вербовать агентуру среди граждан ГДР ЦК КПСС решил, что нельзя шпионить за братьями по Социалистическому лагерю. Всю информацию о положении в стране представительство КГБ получало официальным путем от местных коллег.

На самом деле Москва хотела знать больше того, что ей считали нужным сообщать немецкие товарищи. Но действовать надо было очень осторожно, чтобы у немцев не возникли подозрения.

Сотрудники представительства КГБ в Берлине вели себя очень дисциплинированно. Они исходили из того, что немцы за ними присматривают, и старались не сделать ни одного неосторожного шага. Но несколько сотрудников советской внешней разведки не были представлены в этом качестве немецким друзьям. Они находились в Берлине в основном под журналистским прикрытием и с особой миссией.

У Москвы на всякий случай было заготовлено оправдание — эти работники скрывали свою профессиональную принадлежность для того, чтобы с территории ГДР работать против общего врага — западников, приезжавших в Берлин. В реальности западники их совершенно не интересовали.

Веселый, жизнерадостный Николай Маслов понравился Вернеру Шиллеру, который, как всегда по пятницам, заехал проведать сестру. Маслов заметил, что на обер-лейтенанта произвела большое впечатление щедрость советского корреспондента.

Николай привез с собой кучу продуктов, выпивку и все это выставил на стол.

В отличие от других советских офицеров он не мог пользоваться спецмагазином для сотрудников представительства КГБ, который создало хозяйственное управление МГБ ГДР.

Но Маслов и не жалел об этом, потому что лучшие продукты из этого магазина все равно забирали сами немцы, которые занимались снабжением представительства КГБ в ГДР всем необходимым. Тем более, что Маслов обладал редкой привилегией — он имел официальное право ездить я Западный Берлин, где и покупал того, чего не было даже в спецмагазине МГБ.

На предложение выпить Вернер долго отнекивался, а потом все-таки основательно набрался. Николай, привычный к большим дозам, отвез его домой. В следующую пятницу они опять собрались у Рут, и Вернер вновь с некоторым сожалением подсчитывал, в какую сумму обошлась Николаю выпивка.

Наконец, Николай сделал Вернеру деловое предложение:

— Хочешь, отвезу тебя в Западный Берлин за покупками?

Обер-лейтенант госбезопасности отмахнулся:

— Нам нельзя. Неужели не знаешь?

— Я отвезу тебя на нашей посольской машине. Ее никто не досматривает. Пройдемся по магазинам, зайдем в кино и назад.

— А откуда ты, интересно, возьмешь посольскую машину? — поинтересовался Вернер.

— У меня есть приятель, советник в посольстве. Он даст.

— Западные марки нужны, — со вздохом заметил Вернер. — Да где их возьмешь?

— Одолжу, — пообещал Николай. — Потом отдашь.

В субботу они рано утром свободно проехали через контрольно-пропускной пункт из Восточного Берлина в Западный — машины с дипломатическими номерами не проверялись. После обеда вернулись. Вернер накупил две сумки вещей и был счастлив.

Вечер они опять провели у Рут, которая радовалась, что Вернеру понравился Николай. Она даже строила про себя некие далеко идущие планы в отношении этого русского, который теперь проводил у нее почти все ночи.

Через две недели Вернер уже сам заикнулся насчет того, чтобы повторить набег на магазины Западного Берлина, и Николай охотно согласился, вновь снабдив Вернера свободно конвертируемыми западногерманскими марками.

После того, как Вернер побывал в Западном Берлине в третий раз и завел речь о покупке японского холодильника, Николай понял, что с хозяйственным немцем надо говорить напрямик.

В воскресенье они поехали втроем в загородный ресторан под Берлином. После плотного ужина, оставив Рут доедать мороженое, Николай и Вернер вышли прогуляться.

— Вернер, ты мне должен почти три тысячи западногерманских марок, — сказал Николай.

Тот испуганно взглянул на журналиста. Сумма была слишком большой для обер-лейтенанта.

— Я сразу не смогу вернуть, — промямлил он.

Вернер вдруг понял, как он привык к красивой жизни, которую он вел на деньги советского журналиста.

Николай что-то насвистывал.

— Могу вообще тебе долг простить, — вдруг сказал он.

— Что я должен сделать? — спросил Вернер, трезвея.

— Помоги моему приятелю из посольства, который нам свою машину давал, — предложил Николай. — Я ему тоже кое-чем обязан.

— А что ему нужно?

Николай пожал плечами.

— Я в его дипломатических делах не очень разбираюсь. Но, как я понял, он занимается отношениями между ГДР и ФРГ. Как будто бы у вашей разведки появился какой-то замечательный источник информации в Западной Германии, но ваше начальство не желает им делиться. Как-то не по-товарищески. Словом, моему товарищу нужно знать, что это за человек?

— Но я об этом ничего не знаю, — честно ответил обер лейтенант.

— Если узнаешь что-нибудь, он всегда машину даст съездить в Западный Берлин, — заметил Николай.

Они вернулись в ресторан, и Николай заказал бутылку коньяка. Армянского не нашлось, принесли болгарскую «Плиску». Обер-лейтенанту Вернеру Шиллеру уже было все равно.

По глупости он решил выполнить просьбу щедрого советского друга и стал расспрашивать коллег относительно нового агента. Интерес был сочтен подозрительным, и об этом донесли министру Мильке. Он приказал установить за обер-лейтенантом Шиллером наружное наблюдение, которое установило факт частых встреч офицера МГБ с советским журналистом в отсутствие служебной необходимости, а также факт непозволительных интимных отношений между сестрой офицера госбезопасности и вышеупомянутым корреспондентом.

Каждый вторник после обеда на втором этаже мрачноватого облицованного мрамором здания ЦК Социалистической единой партии Германии в Восточном Берлине встречались два пожилых человека. Одним из них был Эрих Хонеккер, генеральный секретарь ЦК СЕПГ и председатель Государственного совета ГДР Другим — генерал армии Эрих Мильке, член политбюро и министр госбезопасности.

После заседания политбюро они всегда оставались вдвоем, чтобы обсудить наиболее секретные и щекотливые проблемы.

Беседа проходила за тройным кордоном охраны — первая охраняла подъездные пути к зданию, вторая — вход в ЦК, третья — этаж, на котором сидели самые главные члены политбюро.

Когда генеральным секретарем был Вальтер Ульбрихт, Мильке второму секретарю Эриху Хонеккеру ничего не докладывал.

Мильке вообще долгое время скептически относился к Хонеккеру, себя считал более значительным деятелем рабочего движения.

Когда Хонеккер стал первым человеком в партии и на торжественных мероприятиях в узком кругу надо было произносить тост в его честь, Мильке первоначально имя Хонеккера опускал, говорил просто:

— Выпьем за нашего генерального секретаря.

Потом он привык к Хонеккеру, но продолжал ненавидеть его жену Марго.

С первого дня работы в министерстве госбезопасности Мильке собирал материалы на всех членов полит бюро. Он подозревал в сотрудничестве с гестапо и самого Хонеккера. Долгие годы Мильке исподволь старался выяснить, при каких обстоятельствах арестованный нацистами Хонеккер умудрился бежать из тюрьмы? Не был ли побег инсценированным и не согласился ли Хонеккер стать осведомителем нацистов в обмен на свободу?

Среди прочих дел в этот вторник министр Мильке сообщил генеральному секретарю, что советские товарищи нарушают все договоренности. Они прислали в Берлин сотрудника разведки под видом корреспондента не для того, чтобы работать против американцев, а для того, чтобы следить за деятельностью министерства государственной безопасности ГДР.

Мильке не позволял советским коллегам вмешиваться в его дела. Однажды представительство КГБ предупредило его о том, что, по данным советской разведки, западногерманская контрразведка следит за личным референтом канцлера ФРГ Гюнтером Гийомом, которого подозревает в работе на ГДР. Мильке заинтересовало только одно: а откуда Москва знает о Гийоме? Он не принял никаких мер, чтобы предупредить агента, и Гийома арестовали.

Министр доложил генеральному секретарю, что советский разведчик работает на территории дружественного социалистического государства, используя грязные методы империалистических спецслужб — подкуп и шантаж.

Генеральный секретарь Эрих Хонеккер был возмущен и выразил готовность немедленно объясниться на сей счет с Москвой. Но Мильке сказал, что решит проблему собственными силами.

Разбаловавшийся Николай Маслов в очередной раз остался ночевать у любимой Рут, а утром поехал в посольство за свежими новостями. Новости были — и очень для него плохие. Его ждал разгневанный глава представительства КГБ в ГДР.

Рано утром советнику-посланнику советского посольства позвонил заместитель министра государственной безопасности ГДР Генерал был встревожен:

— Вы знаете, как мы стараемся оградить советских товарищей от всех неприятностей. Но тут произошла странная история, и мы просто не знаем, как нам быть. Мне только что доложили, что этой ночью патруль народной полиции обнаружил брошенную машину с номерами, которые мы выделили для советских товарищей. Это машина корреспондента московского еженедельника «Новое время» Маслова. Машина всю ночь простояла совсем не в том районе, где он живет. Сначала полиция заподозрила, что машину угнали. Позвонили Маслову домой, но никто не ответил. Возникла версия, что с вашим корреспондентом что-то случилось. Но утром он вышел из этого дома, где, как мы установили, не живет никто из советских товарищей, сел в машину и уехал. Пожалуйста, поймите нас правильно: ваш товарищ может ночевать там, где ему нужно. Просто своевременно сообщайте нам о переменах местожительства ваших людей. И если товарищ Маслов теперь будет ночевать в этом доме, мы и там позаботимся о его покое и безопасности.

Министр Мильке знал, как действовать. Нарушение правил поведения советского человека за границей было непростительным проступком и могло разрушить любую карьеру.

Министр Мильке знал, что советскому разведчику разрешено вступать в интимные отношения с иностранкой только с личного разрешения председателя КГБ и только в оперативных целях. В системе госбезопасности ГДР действовали такие же строгие правила.

— Нам тут бабники не нужны! — орал глава представительства КГБ на майора Маслова. — Собирай вещи и катись в Москву! Там тебе объяснят, как должен себя вести чекист!

Глава представительства знал, что Маслов сумел установить оперативный контакт с офицером МГБ ГДР Ради этого Маслову можно было разрешить спать с кем угодно. Но раз Маслов оказался таким дураком, что позволил себя засечь, то помочь ему нельзя. В разведке законы жестокие — один раз провалился, и конец карьере.

В принципе глава представительства мог бы, конечно, вступиться за своего офицера, но понимал, что делать этого не следует. Ссориться с немцами нельзя — этот урок он извлек из опыта своего предшественника, при котором тоже произошла сходная история.

Полиция ГДР задержала одного из офицеров КГБ, пытавшегося разузнать то, что немцы старались держать в секрете. Глава представительства пытался офицера защитить, сообщил в Москву, что генеральный секретарь Хонеккер занял недоброжелательную позицию в отношении советских товарищей.

Но ничего у него не вышло, потому что кто читал его телеграммы? Члены коллегии КГБ, максимум Юрий Андропов. А Хонеккер просто позвонил Брежневу, и генералу в тот же день велели сдавать дела и возвращаться на родину.

Майор Николай Маслов улетел в Москву, не попрощавшись с Руг Шиллер, которая так никогда и не узнала, почему так внезапно исчез ее русский любовник.

Ее браг Вернер Шиллер мог бы ей кое-что объяснить, но он был занят устройством собственной судьбы.

В парткоме министерства государственной безопасности ему прокрутили магнитофонную запись его разговоров с советским корреспондентом.

В сотрудничестве с советским товарищем его никто обвинить не смел. Но доложить о знакомстве с иностранным журналистом он был обязан. Каждый поступавший на службу в органы госбезопасности давал обещание докладывать обо всех «изменениях в личной жизни и жизни своих родственников», а также выбирать друзей и жен в соответствии с «требованиями политики в области кадров».

Главное же преступление обер-лейтенанта состояло в том, что он побывал на вражеской территории — в Западном Берлине, не получив на то разрешения. За такой проступок срывали погоны и отбирали партбилет.

Секретарь парткома министерства велел Шиллеру готовиться к партийному собранию, которое будет разбирать его проступок.

Привычки советских властей министр Мильке знал лучше, чем психологию своих соотечественников. С Шиллером он промахнулся.

Обер лейтенант госбезопасности и член Социалистической единой партии Гёрмании Вернер Шиллер решил, не дожидаясь партийного собрания, убежать из ГДР. Ему был тридцать один год, и он сообразил, что переход в ФРГ' обеспечит его на всю жизнь.

Шиллер устроил свое будущее самым простым способом. Незадолго до полуночи он с небольшим чемоданом явился на берлинский вокзал наземной городской железной дороги и подошел к служебному проходу на территорию Западного Берлина, где находился особый пост госбезопасности. Этим проходом пользовались делегации немногочисленной коммунистической партии из ФРГ, приезжавшие в ГДР в гости и на партийные съезды, а также люди из министерства госбезопасности, чтобы не проходить обычный паспортный контроль.

Показав на ходу служебное удостоверение МГБ, обер-лейтенант Шиллер перебрался из социализма в капитализм. Он небрежно объяснил постовому, что выполняет приказ начальства — передать багаж нужному человеку, и оказался в Западном Берлине. Здесь он пришел в американскую комендатуру и попросил вызвать кого-нибудь из офицеров военной разведки. Выяснив, кто он такой, американцы, не ожидая, пока в ГДР узнают о побеге обер-лейтенанта, посадили его на армейский самолет и вывезли в ФРГ.

Допросив его основательно, американцы передали обер-лейтенанта западным немцам.

Вернер Шиллер многое смог рассказать о том, что происходит внутри «народного предприятия «Подслушай и Хватай» — так восточные немцы называли министерство госбезопасности.

С собой Шиллер притащил целый чемодан документов — все, что ему удалось похитить из служебного сейфа. Кроме того, он заодно опознал на случайно сделанной фотографии своего недавнего начальника генерала Маркуса Вольфа.

Вольф любил ездить за границу. Ему нравилось самому встречаться с агентами, и кроме того, он не испытывал отвращения к буржуазной роскоши.

Однажды Вольф со своим дипломатическим паспортом на чужое имя приехал в Швецию. Он использовал эту возможность и для того, чтобы вывезти за границу свою третью жену, на которой женился за год до этого, а заодно купить кое-что для новой квартиры и посетить порноклуб.

Генерал жил неделю на квартире, которую ему снял резидент восточногерманской разведки, и несколько раз встречался со своим агентом — баварским депутатом от социал-демократов Фридрихом Кремером, который и не подозревал о том, что разговаривает с самым главным восточногерманским разведчиком.

Вольф умел беседовать с людьми, которых он хотел использовать, так, что им и в голову не могло прийти, что их превращают в агентов.

Шведская контрразведка сфотографировала его в Стокгольме во время встречи с депутатом Кремером. Вернее, шведы даже не знали, кто именно изображен на снимке. Это была рутинная съемка непонятных и сомнительных иностранцев. Снимки шведы передавали коллегам. Теперь фотографию показали обер-лейтенанту Шиллеру…

После того, как Шиллер его опознал, фотографию начальника разведки ГДР широко распространили в странах НАТО, и Маркус Вольф лишился возможности бывать на Западе. Ему пришлось отказаться от выездов на «поле боя.» Теперь его поклонница Габриэле приезжала к нему в ГДР.

Беглый обер-лейтенант Вернер Шиллер упомянул среди прочего и о том, что у Маркуса Вольфа появился ценный источник информации в ФРГ и, скорее всего, это женщина.

Шиллера подробно допросил сотрудник западногерманской контрразведки Ханс-Иоахим Тидге, который специально занялся этим делом.

Тидге заслуженно считался в контрразведке профессионалом высокой квалификации, одаренным поразительной памятью на фамилии, факты, цифры, лица. Он со хранил спокойствие в стрессовых ситуациях и ценился начальством за способность генерировать идеи.

Он также умел угождать начальству. Например, одному из своих руководителей он возил домой джем собственного изготовления ведрами.

Ханс-Иоахим Тидге, правда, любил выпить и не был чужд другим удовольствиям. Коллеги порицали его зато, что он совершенно не занимался семьей. Он упустил дочерей и запустил свой сад. Он напивался в пивных, где к нему относились с уважением, потому что он мог выпить двадцать кружек пива и несколько порций шнапса. У него были свои любимые места — «В уютном уголке», «Охотничий двор». Если ему не хватало денег, чтобы расплатиться, ему наливали в долг.

Тидге поступил в Ведомство по охране конституции в 1966 году и быстро поднимался по служебной лестнице. Он работал в отделе контрразведки, сначала в секторе 1УВ4 (борьба с советским шпионажем), затем возглавил сектор УВ2 (проверка надежности тех, кому предоставляется гражданство). Это ему поручили установить ущерб, нанесенный ФРГ самым известным восточногерманским шпионом — Гюнтером Гийомом.

В 1981 году Тидге выдвинули на главное направление — он возглавил сектор 1УВ6 (противодействие разведке ГДР). Иначе говоря, Тидге стал личным противником генерала Вольфа. В подчинении у Тидге было больше ста человек.

Тидге не любил работать методически, по крохам собирать информации, он предпочитал стремительные действия, молниеносные ответные меры, требовал активности от легального и нелегального загранаппарата.

Он все знал, и ему обо всем сообщали. Он добивался успеха, потому что никогда себя не жалел. Никто не сомневался в том, что если перебежчик прав и у Вольфа действительно появилась новая женщина-агент в ФРГ то уж Тидге ее точно найдет.

Бегство обер-лейтенанта Шиллера дорого обошлось Вольфу. Его начальник — министр государственной безопасности Эрих Мильке, член политбюро и второй по значению человек в Восточном Берлине, не только устроил обязательное в таких случаях разбирательство, но и публично высек Вольфа за потерю бдительности. Министр Мильке не мог упустить такой удобный случай поставить Вольфа на место.

Все дело в том, что Мильке и Вольф когда-то были соперниками.

Разведка ГДР возникла как самостоятельное учреждение под руководством старого коммуниста Антона Аккермана, кандидата в члены политбюро, уважаемого человека, который воевал в Испании, а затем был политэмигрантом в Москве.

В декабре 1952 года генеральный секретарь ЦК Вальтер Ульбрихт сказал Вольфу, что назначит его начальником разведки и подчиняться он будет напрямую самому Ульбрихту.

Тогдашний министр госбезопасности и член политбюро Вильгельм Цайссер нисколько не возражал против самостоятельного положения Вольфа. Более того, он сам рекомендовал Вольфа на пост начальника разведки.

Цайссер в свое время вступил в Союз Спартака и участвовал в восстании 1923 года. После подавления восстания бежал в Советский Союз. Работал на советскую военную разведку в Китае. В Испании командовал XIII интернациональной бригадой под псевдонимом «генерал Гомес».

Будущий министр Эрих Мильке был тогда еще статс-секретарем, то есть заместителем министра госбезопасности, и хотел создать собственную разведслужбу. Для него сепаратное управление разведки Вольфа было конкурирующей фирмой. Но в тот момент он поделать ничего не мог. По должности они были равны, и Вольф старшинства за Мильке не признавал, потому что в ЦК Вольфа ценили больше.

Мильке решительно пошел вверх после восстания в Берлине летом 1953 года, которое могло смести ГДР, если бы не вмешалась Советская Армия.

Весь Берлин в последние месяцы войны подвергался массированным бомбардировкам и артобстрелам. Но в западном секторе, который находился под контролем США, Англии и Франции, в начале 50-х годов руины были расчищены, старые здания реконструированы, появились новые дома. Первые этажи приспосабливались под магазины, кафе и рестораны, которые открывались одно за другим.

А в восточном секторе Берлина, который стал столицей ГДР не было ничего нового, что радовало бы глаз. За исключением строившихся на аллее Сталина домов для номенклатуры.

Восточный Берлин казался серым и захламленным Машин было совсем немного. Восточный Берлин походил на провинциальный советский город. В лучших зданиях разместились партийные комитеты и министерства. Хорошо одетых людей почти не было видно. Толпа сливалась в скучную серовато-бурую массу. За продуктами выстраивались длинные очереди. Магазины пустовали.

В Западном Берлине жизнь становилась лучше, в Восточном — оставалась тоскливо-безнадежной. Люди постепенно перебирались из восточного сектора Берлина в западный. Власти ГДР не могли этому помешать. Берлинской стены еще не было. А метро и городская железная дорога функционировали исправно. За пятнадцать минут по городской железной дороге можно было из Восточного Берлина доехать до Западного.

Власти ГДР копировали советскую политику. Копия оказалась хуже оригинала. В Восточном Берлине торопились с коллективизацией, прижимали мелких ремесленников, повышали нормы выработки на заводах и цены на продовольствие. Все это вызывало возмущение.

В те времена советский командировочный запросто мог услышать злобное шипение за спиной: «Русская свинья!»

В Восточной Германии не очень любили советских товарищей. Многие восточные немцы были уверены, что русские все вывозят из страны, поэтому ГДР так плохо живет.

После смерти Сталина начались неясные перемены. И в Москве, и в Восточном Берлине клялись продолжать дело Сталина, но на самом деле шла большая игра — борьба за власть требовала от наследников каких-то действий, в том числе и на публику.

Три человека, казалось, встали у руля в Кремле: Георгий Маленков, Вячеслав Молотов и Лаврентий Берия. Они хотели как-то показать себя — стране и миру. В Кремле завели разговоры о необходимости новой линии в отношении стран народной демократии, которым не обязательно во всем повторять пример Советского Союза.

В начале июня 1953 года в Москву вызвали из ГДР генерального секретаря Вальтера Ульбрихта, главу правительства Отто Гротеволя и члена политбюро Фреда Эльснера.

Новое советское руководство потребовало от них сменить курс: приостановить ускоренное строительство социализма в Восточной Германии, развивать не тяжелую промышленность, а легкую, прекратить борьбу с церковью, не давить на крестьян, ремесленников и среднее сословие.

Вернувшись в Берлин, делегация доложила политбюро, что в Москве грядут большие перемены.

— Курс изменится не только в отношении ГДР — рассказывал Фред Эльснер. — Товарищу Ульбрихту трудно примириться с новой линией, но он еще подтянется.

По указанию Москвы Восточный Берлин признал некоторые ошибки. Немецким крестьянам, которые, спасаясь от коллективизации, ушли на Запад, разрешили вернуться на свои фермы. Всех остальных бежавших тоже приглашали вернуться и получить назад свою собственность. Те, кто по политическим мотивам был лишен продовольственных карточек, мог вновь их получать. Обещано было снизить стоимость проезда на трамвае, отменялось повышение цен на джем, искусственный мед, кондитерские изделия. Школьники, исключенные из школы по причине чуждого социального происхождения, получали право вернуться за парты.

По эти меры восточных немцев не успокоили. Раз власть признает свои ошибки, она должна уйти в отставку, так думали восточные немцы.

Власть в отставку подавать не собиралась, и тогда недовольство выплеснулось на улицы.

31 мая рабочие завода в Нидер-Зейдлице устроили двухчасовую забастовку в знак протеста против увеличения норм выработки на десять процентов. 3 июня забастовщики на заводе в Эйслебене принудили дирекцию завода отказаться от намерения увеличить нормы выработки на 12 процентов. 10 июня две тысячи рабочих-металлистов на окраине Восточного Берлина организовали забастовку и добились отмены увеличенных норм выработки. 13 июня такую же забастовку провели рабочие машиностроительного завода «Абус».

Руководство ГДР не знало, что делать. Против новой власти восстали рабочие, опора власти!

Вдохновленный беседами в Москве, Фред Эльснер выступил на заседании политбюро ЦК СЕПГ с большой речью:

— Два года я молчал, сегодня я намерен высказать все, что думаю.

Он назвал причины кризиса в ГДР: диктатура генерального секретаря Ульбрихта, воспитание угодливости и страха в партии.

Сам Вальтер Ульбрихт и присутствовавший на заседании политбюро Владимир Семенов, который совмещал должности советского верховного комиссара в Германии и посла СССР в ГДР были совершенно ошарашены.

Москва и Берлин обменялись послами сразу же после провозглашения ГДР, но подлинной властью обладал советский верховный комиссар. Чтобы избежать двоевластия, Владимир Семенов занимал обе должности.

Посол Семенов с изумлением наблюдал за дискуссией и лихорадочно записывал, кто что говорил, хотя ему сразу после расшифровки присылались протоколы всех заседаний.

Завершая заседание политбюро, Семенов сказал, обращаясь к Ульбрихту:

— Да, товарищ Ульбрихт, мне кажется, вам следует сделать серьезные выводы из этой очень основательной критики в ваш адрес со стороны политбюро.

Казалось, что дни Ульбрихта сочтены. Политбюро ожидало, что Москва разрешит его сместить.

17 июня тоже должно было собраться политбюро, но вместо этого посол Семенов вызвал все партийное руководство к себе в Карлсхорст, в штаб советской военной администрации.

Лидерам ГДР пришлось проехать по улицам, заполненным возбужденными толпами. Автомобили членов политбюро мчались с большой скоростью одна за другой. Из толпы партийным руководителям грозили кулаками. В Восточном Берлине началось восстание, которое быстро перекинулось и на другие города.

Первыми восстали строители, которые на Сталин-аллее возводили дома для начальства. На рассвете 16 июня 195.3 года восемьдесят строителей запротестовали против «русских потогонных методов» работы и сокращения заработной платы.

Строители шли по направлению к зданию правительства в центре города и скандировали рифмованный призыв: «Друзья, в одну шеренгу с нами! Мы не желаем быть рабами».

По дороге к ним примкнули еще сотни рабочих, домохозяек. Трамваи останавливались, и водители, кондукторы и пассажиры вливались в ряды демонстрантов. С каждым кварталом колонна увеличивалась.

Впереди шагали шестеро великанов — подносчики кирпича в кожаных фартуках. Колонна повернула к ремонтировавшемуся зданию оперного театра. Бросили свою работу еще пятьсот строителей. Студенты из университета Гумбольдта покинули аудитории, чтобы тоже принять участие в демонстрации.

Колонна победно прошла мимо советского посольства на Унтер-ден-Линден и по Вильгельм-штрассе направилась к зданию Совета министров. Численность колонны достигла четырех-пяти тысяч.

Охранявшие правительственное здание часовые отступили во двор и закрыли железные ворота.

Толпа кричала:

— Мы хотим видеть Гретеволя! Мы хотим видеть козлиную бородку!

«Козлиной бородкой» называли Вальтера Ульбрихта.

Ни премьер-министр народного правительства Отто Гретеволь, ни генеральный секретарь рабоче-крестьянской партии Ульбрихт к рабочим не вышли.

Вместо них появился министр сталелитейной промышленности Фриц Зельбман. Он залез на стол, вынесенный из здания, и попытался произнести речь.

Но слушать его не стали. Министра стащил со стола один из подносчиков кирпича по имени Ганне, раздетый до пояса. Он сам залез на стол и произнес речь. За ним выступила молодая девушка, потом домашняя хозяйка, жаловавшаяся на высокие цены.

Толпа двинулась дальше. Полиция пыталась ее остановить, но безуспешно. Люди, взявшись за руки, упорно шли вперед. Машина с репродуктором уговаривала их разойтись, поскольку решение о повышении цен уже отменено. Рабочие захватили машину и стали скандировать антиправительственные лозунги.

Вечером пошел сильный дождь. Но группы людей стояли на перекрестках или обсуждали происходящее в пивных. Улица вышла из повиновения. К вечеру забастовка охватила весь Восточный Берлин, на следующий день превратилась в общенациональное восстание.

С раннего утра жители Восточного Берлина пошли к зданию принадлежавшей американцам радиостанции РИАС в Западном Берлине, которая была главным источником информации для восточноберлинцев. Множество людей из восточной зоны проникали в это здание и рассказывали то, что им известно. Некоторые даже приносили с собой секретные документы. РИАС сообщала о решениях, принимавшихся в Восточном Берлине, и о всех случаях сопротивления властям.

С 16 июня 1953 года информационные передачи РИАС велись беспрерывно. Все музыкальные и развлекательные программы были отменены. Радио призывало восточных немцев «использовать беспомощность и неуверенность властей».

Немцы устроили демонстрации на улицах двухсот городов и поселков. Они сжигали красные знамена и портреты Сталина, открывали тюрьмы, освобождая заключенных. Полиция бессильно взирала на колонны демонстрантов, которые шли с лозунгами «Мы хотим свободных выборов!» В девять часов утра в Магдебурге колонна прошла к центру города. Демонстранты вошли в семиэтажное здание Союза свободной немецкой молодежи и выбросили из окна портреты Сталина, Отто Грете-воля и Вальтера Ульбрихта.

На вокзале они сорвали объявление с надписью «Межзональная проверка документов» и заявили, что никакой проверки документов у тех, кто приезжает из западной части Германии, не будет, Германия — едина.

Демонстранты решили приветствовать пассажирский поезд из Кельна как символ единства Западной и Восточной Германий.

Несколько полицейских пытались вмешаться, но их разоружили, винтовки разбили, а полицейских заперли в их комнате.

Пассажиры, прибывшие из Кельна, увидев, что происходит, стали раздавать восточным братьям шоколад, сигареты, печенье и фрукты.

А когда прибыл местный поезд, демонстранты обошли все вагоны и предложили пассажирам снять значки членов Социалистической единой партии Германии и значки общества советско-германской дружбы.

Потом появился поезд с прицепленным к нему вагоном для заключенных. Охрану разоружили. Просмотрев документы арестованных, демонстранты пришли к выводу, что все это политические заключенные, поэтому их всех выпустили, вручив каждому его тюремное дело.

Затем толпа двинулась к городскому полицейскому управлению. Было около часа дня. Там собралось уже много людей, которые пытались взломать ворота. С крыши здания толпу обстреляли. Когда вокруг здания собралось уже почти двадцать тысяч человек, появилось десять советских танков и столько же бронетранспортеров. Они врезались в толпу, но разогнать ее не смогли. Затем появилась рота советской пехоты. Она с толпой справилась.

А в Восточном Берлине пригласивший к себе членов политбюро советский посол Владимир Семенов был подчеркнуто любезен, но в его словах слышалась ирония:

— Москва только что распорядилась ввести чрезвычайное положение. Так что этот гвалт теперь быстро кончится.

Советские военные и офицеры госбезопасности, которым была поручена операция по наведению порядка, задавали возмущенные вопросы министру безопасности Вильгельму Цайссеру:

— Как это вообще могло произойти? Такие вещи не происходят в один день, значит, у них была какая-то организация. Почему вы о ней ничего не знали?

Члены политбюро ЦК СЕПГ тоже хотели знать, как это все случилось. Но они хотя бы частично винили и себя. Только один генеральный секретарь Вальтер Ульбрихт с самого начала заявил, что восстание — дело рук «фашистских провокаторов».

17 июня с утра забастовщики в Берлине останавливали автомобили, в которых направлялись на работу чиновники. вытаскивали их из авто, срывали с них партийные значки, машины поджигали. Полицейские не показывались.

Рабочие толпились возле ворог своих заводов, но к работе не приступали, митинговали, потом шли к центру города.

Внушительным был марш четырех тысяч рабочих Кеннингсдорфского металлургического завода. Они шли сплоченными шеренгами по восемь человек в ряд, в промасленных комбинезонах и кепках. Моросил дождь, вода стекала с их лиц. Многие были босиком или в башмаках на деревянной подошве. Они прошли почти двадцать километров. Их приветствовали тысячи людей, им выносили бутерброды и сигареты.

Шесть тысяч железнодорожников тоже пришли в центр. Трамваи, автобусы и метро не работали.

Около полудня почти пятьдесят тысяч немцев собрались на площади Люстгартен, переименованную в площадь Маркса и Энгельса. И тогда на демонстрантов устремились советские танки. Советские солдаты действовали очень дисциплинированно: стреляли только в случаях необходимости.

Немцы бросали камни в танки, заталкивали бревна в гусеницы, засовывали кирпичи в дула орудий, срывали радиоантенны. Но когда заговорили танковые пулеметы, демонстранты разбежались.

Войска быстро подавили восстание.

Военное положение, введенное советским командованием по всей Восточной Германии 17 июня, сохранялось 24 дня и было отменено в воскресенье 12 июля.

Через три недели после восстания члены политбюро ЦК СЕПГ на ночном заседании потребовали отчета от генерального секретаря Вальтера Ульбрихта.

Присутствовало тринадцать человек. Из них только двое не потребовали от генерального секретаря уйти в отставку — секретарь ЦК по кадровым вопросам Герман Матерн и кандидат в члены политбюро Эрих Хонеккер, вождь комсомола. Остальные считали, что Ульбрихт должен уйти.

Заседание было столь драматическим, что у обер-бургомистра Восточного Берлина Фридриха Эберта, сына предвоенного президента Германии, даже выступили слезы на глазах.

Элли Шмидт говорила об «угрызениях совести». Она ругала себя зато, что «приукрашивала события, приукрашивать которые было преступлением».

— Вся атмосфера нашей партии проникнута ложью, — с негодованием говорила она. — Самонадеянность, нечестность, отрыв от народных масс и их забот, угрозы в отношении недовольных и хвастовство — все это завело нас слишком далеко. За это на тебе, дорогой Вальтер, лежит самая большая вина, а ты не хочешь признать, что без нашего вранья не было бы и событий 17 июня!

Секретарь по идеологии Антон Аккерман, имевший репутацию честного и откровенного человека, кричал Ульбрихту:

— Многие годы я поддерживал тебя, Вальтер, несмотря на то, что я видел. Я долго молчал, потому что помнил о дисциплине, потому что на что-то надеялся, потому что боялся! Сегодня я преодолел все это.

После того, как участники заседания политбюро выпустили пар, премьер-министр Отто Гретеволь, бывший глава социал-демократической партии, объединившейся с коммунистами, прямо обратился к Ульбрихту:

— Ты слышал мнение товарищей. Может быть, ты хочешь высказаться?

Кандидат в члены политбюро Рудольф Херрнштадт, главный редактор центрального партийного органа, обратился к Ульбрихту:

— Не лучше ли тебе, Вальтер, передать кому-нибудь другому непосредственное руководство партийным аппаратом? Мне кажется, это помогло бы преодолеть определенные слабости нашего аппарата, избавить его ориентации на одну личность, от вассальной преданности, угодничества, подавления критики и от склонности приукрашивать положение дел в партии и в стране.

Рудольф Херрнштадт составил проект решения пленума ЦК, в котором говорилось: «Если рабочие массы не понимают партию, то виновата партия, а не рабочие массы. Исполненный решимости железной рукой защитить интересы рабочего класса против фашистской провокации, Центральный Комитет вместе с тем отдает себе отчет в том, что партии надлежит незамедлительно пересмотреть свой подход к рабочим массам».

Херрнштадт предложил расширить секретариат ЦК, чтобы секретари обрели самостоятельность и чтобы генеральный секретарь перестал ими командовать. Херрнштадт предложил включить в секретариат только тех, кто, как он выразился, «мог бы, если понадобится, унять тебя, Вальтер».

Кандидат в члены политбюро Херрнштадт и член политбюро министр государственной безопасности Вильгельм Цайссер уже дна года демонстрировали спою оппозицию диктаторскому поведению Ульбрихта и ратовали за его свержение.

Херрнштадт в 1929 году вступил в компартию и практически одновременно начал работать на советскую военную разведку.

В Варшаве он завербовал советника германского посольства Рудольфа фон Шелиха, который за деньги согласился передавать ему секретную информацию. В 1939 году фон Шелиха перевели из Варшавы в информационный отдел германского МИД, что повысило его ценность как агента. Херрнштадт завербовал его с помощью своей любовницы, которая сама тоже сумела поступить на службу в министерство иностранных дел Германии.

Во время войны он жил в Советском Союзе, участвовал в создании «Национального комитета Свободная Германия», разрабатывал план передачи власти в советской зоне оккупации коммунистам. Херрнштадт всегда был убежденным коммунистом, склонным к идеализму.

На том заседании политбюро Ульбрихт затаился. Он ждал, что решит Москва: заставит его уйти или разрешит остаться.

Москва не захотела менять Ульбрихта. Тогда он получил возможность расправиться с бунтовщиками.

Ульбрихт исключил Цайссера и Херрнштадта из полит бюро и ЦК, а чуть позже и из партии.

Созвав пленум ЦК, Ульбрихт сказал:

— Теперь все стало ясно. Раскольническая деятельность Цайссера и Херрнштадта делает невозможной их работу в политбюро и ЦК. Партия и страна находились в смертельной опасности, потому что враждебная партии фракция предприняла попытку внутрипартийного путча. Только благодаря вмешательству проверенных и закаленных в классовых боях товарищей заговор путчистов был разоблачен, партия и страна спасены.

Убирая Цайссера с ключевого поста министра государственной безопасности, Ульбрихт обратил внимание на Эриха Мильке, который демонстрировал безграничную верность генеральному секретарю.

Но новым министром по сонету Москвы назначили все же не Мильке, а еще одного старого коммуниста — Эрнста Вольвебера.

Вольвебер имел кличку «красный матрос», потому что он участвовал в восстании матросов в Киле в 1918 году. Накануне прихода нацистов к власти Вольвебер был одним из организаторов готовившегося коммунистами вооруженного восстания.

Он был мрачен, с пивным брюшком. Его немного сторонились. На приемах в советском посольстве Вольвебер выпивал три больших фужера «столичной», закуривал сигару и только после этого вступал в беседу.

Ловкий Мильке сумел быстро избавиться и от Вольвебера, несмотря на все его заслуги перед партией. Мильке был очень исполнителен, аккуратен. Он был служакой, который верно служил своему хозяину — пока не свергал его.

Он воспользовался проверенным методом — обвинил своего министра в создании «антипартийной фракции Карла Ширдевана — Эрнста Вольвебера».

Член политбюро Карл Ширдеван, заведовавший кадровым отделом ЦК, в эмиграции не был, поэтому меньше других пропагандировал ценный советский опыт и, напротив, чаще призывал к утверждению в партии демократических начал. При этом он наивно попытался обратиться за помощью к Москве. Его даже тайно привозили на встречу с советским послом. Но в Москве опять же не хотели расставаться с Ульбрихтом и восставшего Ширдевана оставили генсеку на съедение.

Всю операцию по изгнанию двух членов политбюро провел статс-секретарь министерства госбезопасности Эрих Мильке, который не упустил шанса угодить Ульбрихту и стать министром.

Ширдеван дружил с одним профессором, с которым они вместе сидели в концлагере Заксенхаузен. Этот же профессор поддерживал добрые отношения с западногерманским политиком, которого Ульбрихт считал английским шпионом.

Мильке доложил руководителю партии, что Ширдеван через профессора выдает секретные сведения британской разведке, а министр Вольвебер его покрывает. Этого было достаточно, чтобы убрать и того, и другого.

На пленуме ЦК Карла Ширдевана исключили зато, что он «искажал роль партии в рабоче-крестьянском государстве» и «недооценивал вражескую подрывную деятельность». А министра Вольвебера сняли за потерю бдительности. Эта кадровая операция в газетах ГДР именовалась «разоблачением оппортунистической группы».

После пленума Эрих Мильке достиг вожделенной цели — стал министром. Между делом он убил еще одного зайца — добился у Ульбрихта разрешения подчинить себе разведуправление Маркуса Вольфа.

И для начала министр Мильке на партийном активе строго отчитал своего нового подчиненного Вольфа за недооценку западного идеологического проникновения.

Министр госбезопасности Эрих Мильке разведку в принципе не уважал, подозревал разведчиков в том, что они готовы продаться врагу, и считал только контрразведку нужным делом. Он исходил из того, что надо неустанно находить и уничтожать внутреннего врага, а что там происходит за границей — это, в конце концов, не так важно.

Когда Мильке стал министром, ему сразу не понравилось, что Вольф, который очень оберегал интересы своего ведомства, ведет себя слишком самостоятельно и не во всем перед ним отчитывается.

Мильке не любил Вольфа и не доверял ему. За Вольфом следили, и его телефон прослушивали. Мильке хотел спихнуть Вольфа, но против были Ульбрихт и советские коллеги, которые очень хвалили Маркуса Вольфа.

Со временем Мильке смирился и тоже стал ценить Вольфа, увидев, что его успешная работа приносит дивиденды и самому министру.

Маркус Вольф прекрасно использовал уникальную возможность заслать как можно больше агентов в Западную Германию вместе с потоком людей, бежавших из ГДР.

Вольф отправлял в Западную Германию под видом беженцев молодых парией и девушек, которые не вызывали ни малейшего подозрения в ФРГ. У них были годы, чтобы прижиться и найти подходящее место, только после этого они начинали работать на Вольфа.

Другой любимый прием Вольфа состоял в том, чтобы с помощью по-своему талантливых молодых людей вербовать одиноких секретарш. Эти молодые люди точно знали, что именно нужно этим обездоленным женщинам.

Истории с секретаршами можно было смело заносить в учебники разведывательного искусства.

Например, некая уже не юная дама по имени Соня Люнебург работала в аппарате Свободной демократической партии, которая вошла в правительственную коалицию ФРГ и участвовала в формировании правительства. Когда ее шеф стал министром экономики, Соня получила доступ ко всем секретным документам.

В министерстве очень любили «тетю Соню». И только после ее бегства в ГДР выяснилось, что настоящая Соня Люнебург была парикмахером в Западном Берлине и вела веселый образ жизни. Она часто ездила к своей сестре в Восточный Берлин. После одной из поездок в 1966 году она вдруг заявила, что переезжает во Францию.

Через год Соня так же внезапно вернулась в ФРГ. Но на самом деле это уже была другая женщина. С документами Сони в Западную Германию прибыла агент Вольфа.

Еще одна солидная дама по имени Эльза была секретарем в министерстве обороны. Все знали, что в 1951 году она переехала из ГДР к своему брату в Западную Германию.

Но хорошо устроиться ей не удалось, и через два года она сказала всем, что уезжает в Швейцарию, где нашла приличное место. Но на самом деле она вернулась в ГДР Через одиннадцать лет с ее документами в ФРГ — через Канаду — приехала совсем другая женщина.

Успешно проработав двадцать с лишним лет, она убежала назад в ГДР Вместе с ней исчез ее сожитель, который работал курьером в том же министерстве обороны…

Восточные немцы недолюбливали госбезопасность в целом, но гордились своей разведкой: «У нас не только лучшие спортсмены, но и лучшие разведчики».

Эриху Мильке даже нравилось иметь в подчинении такого интеллигента, но за контактами Вольфа вне министерства Мильке следил очень ревниво.

В принципе все заместители министра госбезопасности по очереди дежурили в субботу и воскресенье, и в эти дни к ним поступала информация из всех подразделений министерства, так что они знали и о том, что делалось за пределами своего круга обязанностей. Дежурили все, кроме заместителя министра Маркуса Вольфа. Его Мильке к дежурствам не подпускал.

И на коллегиях министерства, на которых Вольф не мог не присутствовать, принимались исключительно формальные решения. Важные дела Эрих Мильке обсуждал у себя в кабинете — и без Вольфа.

Председатель Совета министров ГДР Вилли Штоф не любил министра Мильке и не одобрял его действия. Штоф невзлюбил Мильке потому, что министр не захотел поддержать его против генерального секретаря Хонеккера.

Штоф постоянно предупреждал Москву, что Хонеккер националист, что он думает только о том, как наладить связи с Западной Германией, и что из-за него отношения между ГДР и СССР неминуемо ухудшатся.

Доверенные люди Штофа часто беседовали на сей счет с советским послом и с главой представительства КГБ, были вполне откровенны и фактически обращались к Москве с просьбой помочь сменить генерального секретаря, но Москва не откликалась. Аппарат председателя Совета министров постоянно передавал в посольство и представительство КГБ различные секретные материалы — для того, чтобы показать гибельность линии Хонеккера.

Мильке об этом знал и сообщал Хонеккеру, который несколько раз пытался отправить Вилли Штофа в отставку. Но Москва не хотела нарушать баланс сил в политбюро ЦК СЕПГ и не позволяла Хонеккеру избавиться от Штофа. Советских руководителей устраивала такая ситуация в руководстве ГДР, при которой все члены политбюро вынуждены были за помощью и советом обращаться к Москве.

На заседании политбюро Мильке доложил, что его люди «примут меры» к предателю — бывшему обер-лейтенанту госбезопасности Шиллеру, который перебежал в ФРГ.

Вилли Штоф не решился возразить. Но отправил своего секретаря в Бонн к статс-секретарю министерства внутригерманских отношений с сообщением: Западная Германия должна получше охранять Шиллера — команда убийц из МГБ уже отправилась в дорогу, чтобы ликвидировать перебежчика, который опозорил госбезопасность.

Шиллер после бегства был заочно приговорен в ГДР к смертной казни. За его захват была обещана премия в миллион марок.

Мильке всегда держал наготове весь сумасбродный арсенал спецслужб — профессиональных убийц, отравителей, специалистов по несчастным случаям и похищениям. Перебежчики из ГДР получали время от времени зловещее предупреждение: «Мы найдем тебя везде».

Мильке на совещаниях иногда говорил: «Что-то тихо вокруг Шиллера». Это означало, что следовало возобновить поиски предателя и одновременно отправить пару предупреждений в западногерманские газеты, чтобы попугать бывшего обер-лейтенанта.

Шиллера, сменившего имя и получившего новые документы, западные немцы спрятали очень надежно. Добраться до него было невозможно. Но Мильке хотел, чтобы все знали: от МГБ не уйти никому. Враг должен быть наказан любой ценой этот закон Мильке усвоил еще в юности.

Официальная биография старого борца, члена политбюро, министра госбезопасности Эриха Мильке его сын Франк знал наизусть.

Отцовские рассказы повторяли написанное в газетах: еще будучи учеником в экспедиторской фирме юный Эрих Мильке пришел к коммунистам, работал репортером в центральной партийной газете «Роте фане», воевал в Испании, во время второй мировой войны вместе с советскими солдатами участвовал в операциях за линией фронта, в 1945-м вернулся в Берлин с Советской Армией.

Однажды Франк Мильке смотрел документальный фильм по западноберлинскому телевидению и узнал, что его отец убил двух полицейских в 1931 году. Он смущенно рассказал о фильме отцу. Он резко ответил:

— Я не был тогда в Берлине.

Но в фильме говорилось, что состоялся суд и Эриху Мильке даже вынесли приговор.

М ильке отмахнулся:

— Им просто надо было меня скомпрометировать.

Эрих Мильке никогда не вспоминал об этой истории, детали которой были хорошо известны только покойному генеральному секретарю Вальтеру Ульбрихту. Даже новый генсек Эрих Хонеккер знал о подвиге Мильке только понаслышке.

Это произошло за два года до прихода нацистов к власти.

На берлинской площади, где стоял Дом Карла Либкнехта — здание центрального комитета компартии Германии, в начале августа 1931 года толпа набросилась на полицейского. Он вытащил пистолет и стал стрелять — жестянщик Фриц Ауге, коммунист по убеждениям, был убит, еще один рабочий — ранен в руку.

В декабре на другой улице был убит еще один рабочий.

Противостояние между полицией и коммунистами переросло в ненависть. Полицейские получали письма с угрозами: «Придет и ваша очередь. Вам отомстят».

На стене седьмого полицейского участка ночью появилась надпись мелом: «За одного застреленного рабочего — двух полицейских».

И подпись — Ротфронт, Союз борцов Красного фронта.

9 августа в Берлине проходил плебисцит — голосование за доверие социал-демократическому правительству Пруссии.

Начальником седьмого участка был капитан полиции Пауль Анлауф, толстяк, которого все называли «Свиной щекой». В полдень он вместе с вахмистром Аугустом Виллигом (кличка «Гусар») объехал свой участок — голосование шло спокойно.

Вечером капитан Анлауф решил еще раз осмотреть свой участок. Вместе с ними решил пойти капитан Франк Ленк.

Перед Домом Либкнехта собралась толпа. За толпой наблюдала группа полицейских. Старший из них предложил капитану вызвать подкрепление и очистить площадь. Капитан не хотел с этим спешить и пошел проверить ситуацию по соседству, где ожидалось собрание членов компартии.

Анлауф шел в середине, справа Виллиг, слева Ленк. Вдруг их окликнули:

— Эй, Гусар, Свиная щека и третий, как там тебя?

Вахмистр Виллиг схватился за пистолет, но поздно — нападавшие стали стрелять. Виллигу попали в колено, в руку и в живот, но он выжил. Капитан Анлауф сразу получил пулю в голову, капитану Ленку попали в спину. Он упал, потом поднялся, добрел до кинотеатра «Вавилон» и там рухнул. Он скончался в карете «скорой помощи».

Когда раздались выстрелы, полицейские, дежурившие возле Дома Либкнехта, решили, что это их обстреливают, и открыли ответный беспорядочный огонь. Люди, стоявшие на площади, в панике разбежались.

Полицейские вызвали подкрепление и стали прочесывать соседние дома. В результате полицейской стрельбы два человека погибли и несколько десятков были ранены. Пока полицейские искали убийц, в Доме Либкнехта редакторы центральной партийной газеты «Роте фане» готовили понедельничный номер.

Но работа над номером была прервана появлением полиции. В пять утра полиция ворвалась в здание, проверила документы всех присутствовавших и конфисковала материалы готовившегося номера, а также партийную картотеку — это сыграло роковую роль в судьбе коммунистов, которые после прихода нацистов к власти ушли в подполье.

Убийство двух полицейских даже на фоне разгоревшегося в Германии насилия было чем-то немыслимым. Капитанов Анлауфа и Ленка хоронили при гигантском стечении народа. Присутствовали министры внутренних дел Германии и Пруссии.

Но на площади Бюлова и в пролетарских районах над полицейскими почти открыто издевались. Для коммунистов месть была сладкой. Стрелявшие исчезли, но мало кто сомневался в том, что это дело рук коммунистов.

20 января 1933 года судьба Германии оказалась в руках национал-социалистов. Полиция получила указание вернуться к нераскрытому делу об убийстве на площади Бюлова.

У следствия была только одна зацепка. В тот вечер, когда произошло убийство, полицейские обнаружили в дождевой бочке кучера. Его допросили, но он утверждал, что спрятался, испугавшись стрельбы. Кучер был пьяницей и драчуном, но в Веймарской республике этого было недостаточно для того, чтобы сажать человека в тюрьму. Его отпустили.

21 марта 1933 года кучера арестовали и посадили. Теперь полицейские действовали в духе национально-социалистических идей, и кучер вскоре заговорил. Он признался, что участвовал в убийстве полицейских, но сам не стрелял. Он назвал еще одно имя — Макс Матерн.

Когда Матерна арестовали, он все рассказал. Последовали новые аресты. К сентябрю дело было раскрыто полностью.

Организатором убийства был бывший депутат рейхстага от компартии Ханс Киппенберг. Приказ убить полицейских отдал секретарь ЦК Хайнц Нойман, в то время второй человек в компартии после Эрнста Тельмана.

Правоту полицейского вердикта подтвердила со временем изданная в ГДР официальная «История немецкого рабочего движения», где говорилось:

«Враждебное партии действие совершил Хайнц Нойман, когда он совместно с Хансом Киппенбергом организовал убийство двух полицейских. Хайнц Нойман действовал за спиной руководства партии и берлинского окружного комитета. Сославшись на то, что он секретарь ЦК, он приказал таким образом запугать полицию».

С момента начала экономического кризиса 1929 года компартия внушала себе, что Германия находится накануне революции и партии поэтому нужно готовиться к боевым действиям.

Ханс Киппенберг во время первой мировой войны был лейтенантом, в 1920-м вступил в компартию, а в 1923-м руководил рабочим восстанием в Гамбурге. После провала восстания бежал в Советский Союз, прошел там курс военной подготовки и вернулся в Германию. В 1928-м его избрали в рейхстаг, и он стал пользоваться депутатской неприкосновенностью.

Ему подчинялся Союз красных фронтовиков, который должен был стать прообразом немецкой Красной Армии. Но у компартии были и другие боевые организации, которые несли дежурство, охраняли партийные объекты и митинги.

Второй секретарь ЦК компартии Германии Хайнц Нойман, бывший студент-филолог, сидя в тюрьме, выучил русский. В 1922 году, когда он в составе партийной делегации поехал в Москву, то смог разговаривать с советскими лидерами без переводчика. На него обратили внимание, в 1925 году его назначили представителем компартии Германии в Коминтерне.

В 1927 году Москва отправила Ноймана в Китай, где он участвовал в организации Кантонского восстания, которое было подавлено. В 1928 году он вернулся в Германию — уже в качестве человека, который пользуется доверием самого Сталина.

Хайнц Нойман ненавидел полицию. Все началось в мае 1929 года, когда во время несанкционированных митингов и демонстраций полицейские застрелили 33 и ранили 108 человек.

Компартия считала себя мощной организацией, но ничего не могла сделать с полицией. Такие люди, как Хайнц Нойман, не желали с этим мириться.

29 мая 1931 года был открыт ответный счет: полицейский вахмистр получил смертельное ранение в живот. В тот же день ранили еще двоих полицейских.

1 августа во время запрещенной демонстрации берлинской организации КПГ, когда полицейские взялись за оружие, неожиданно в них тоже стали стрелять. Старший вахмистр был тяжело ранен, но выжил.

Когда был застрелен жестянщик Луге, Киппенберг решил, что капитан полиции Анлауф должен ответить своей кровью за смерть коммуниста.

Он разработал план операции: двое добровольцев, по возможности не женатые, берут на себя акцию. Прикрывают их пятеро вооруженных членов партии. А еще восемь невооруженных человек помешают полицейским устроить погоню.

На роль стрелков выбрали 24-летнего техника Эриха Циммера и 23-летнего служащего Эриха Мильке.

Мильке родился 28 декабря 1907 года в Берлине, он был старшим из четырех детей. Он получил бесплатное место в гимназии благодаря успешно сданным экзаменам. Но в 1924 году ушел из гимназии «по собственному желанию, поскольку не по всем предметам соответствовал высоким требованиям школы». Он поступил учеником в экспедиторскую фирму.

В 1925 году он стал членом компартии и одновременно вступил в спортивный рабочий клуб «Фихте». В спортивных клубах компартия и подбирала себе боевые кадры. С апреля 1930 года в клубе начали заниматься военной подготовкой. Когда Мильке остался без работы, он стал сотрудничать с газетой «Роте фане».

В тот день с самого утра вся группа ждала приказа. Но непосредственный руководитель группы никак не мог выбрать подходящий момент. В половине шестого вечера его вызвали в Дом Либкнехта. В своем кабинете злился секретарь ЦК Нойман:

— Что за безобразие! Свиная щека разгуливает по площади, но ничего не происходит. Если бы я поручил это дело Союзу красных фронтовиков, они бы уже давно все сделали!

В кабинете Ноймана присутствовали еще трое: Ханс Киппенберг, Альберт Кунтц, секретарь парторганизации округа Берлин-Бранденбург, и его коллега Вальтер Ульбрихт, будущий глава ГДР.

Через два часа полицейские были убиты.

Суд разбирал это дело в 19.34 году и признал, что стреляли Циммер и Мильке. Вероятно, стрелял и еще кто-то третий, но точно это установить не удалось.

Сразу после акции Мильке переправили в Советский Союз. Ханса Киппенберга и Хайнца Ноймана, бежавших в Советский Союз после прихода нацистов, в 1937-м расстреляли.

Перед встречей с Габриэле Карличеку — всякий раз по особому распоряжению генерала Вольфа — разрешали побывать на одном секретном объекте министерства государственной безопасности ГДР.

Лес Фрайенбринк, находившийся всего в восьми километрах от Берлина, считался запретной зоной. Лесной массив был окружен высоким забором с колючей проволокой и сторожевыми вышками. За забором, как на границе, распахали контрольно-следовую полосу, ежедневно ее тщательно рыхлили граблями. Солдаты охранного полка имени Феликса Дзержинского стерегли лес от посторонних днем и ночью.

Через контрольно-пропускной пункт в обе стороны непрерывно курсировали грузовики. Иногда прибывали правительственные автомобили.

Сюда свозилось имущество, реквизированное у осужденных граждан ГДР и оставленное восточными немцами, уезжавшими на Запад: мебель, обувь и одежда, драгоценности, радиоприемники, магнитофоны, телевизоры. Сюда поступало то, что сотрудники МГБ забирали на почте. Посылки из ФРГ прямым ходом отправлялись на склад.

Накануне Пасхи и Рождества складским работникам приходилось работать сверхурочно: поток перехваченных посылок был нескончаем. Западногерманская почта часто ошибалась и засылала в ГДР то, что ей не предназначалось. Назад ничто не возвращалось. Пятитонные грузовики курьерской службы МГБ два раза в неделю объезжали окружные управления и свозили перехваченные посылки сюда, на центральный склад.

На складе каждую посылку просвечивали и затем распаковывали. Содержимое раскладывалось на стеллажах. Пустые картонные коробки поступали в производство. В бумажной мельнице они перерабатывались на туалетную бумагу, известную своей несгибаемой твердостью.

Содержимое склада показывало, что западные немцы очень доверяют своей почте. Министерство госбезопасности получало товары прекрасного качества — от новеньких видеомагнитофонов до бесценных коллекций почтовых марок.

Наличные сразу же клались на спецсчет МГБ. Товары передавались для продажи на Западе или поступали в распоряжение политбюро и руководства министерства. Лекарства отправлялись в поликлинику для начальства.

Членам политбюро доставлялись самые дорогие модели современной видеотехники в нераспакованном виде.

Остальные товары поступали в сеть особых магазинов для начальства, где их по небольшой цене могли покупать высшие офицеры МГБ.

Командовал складом генерал-майор Руди Штробель.

Он бдительно следил за тем, чтобы работающие на складе не смели что-нибудь прикарманить.

— Здесь работают не ради денег, а во имя долга, — повторял он.

Каждый выпавший при распечатывании кусок торта или печенья полагалось бросать в специальный бак — для прикормки кабанов, на которых охотился генерал. Поскольку охоту любил сам министр, то она сразу же стала престижным делом в аппарате госбезопасности.

Кроме того, возглавляя склад, генерал обзавелся итальянским «Фиатом», импортной моторной лодкой и за счет государства перестроил домик лесника в дачу с сауной и солярием.

Иногда к нему приезжал кто-то из генералов и спрашивал, нет ли хорошей игрушки для внука. И игрушка всегда находилась. К игрушке обыкновенно присовокуплялась коробка швейцарского шоколада.

Карличеку разрешалось выбрать на складе дорогой подарок для ценного агента, и при каждой встрече Габриэле получала золотое или серебряное колечко, серьги с бриллиантами. Коллеги признавали, что у Карличека был вкус к хорошо сделанным вещам. Заодно он выпрашивал на складе что-нибудь для себя — транзисторный радиоприемник, чистые видеокассеты или хотя бы упаковку голландского или датского пива.

Однажды утром, когда Габриэле пришла на работу, она узнала, что в ГДР бежал сотрудник западногерманской контрразведки — Ханс Иоахим Тидге.

Путь Тидге вниз начался после загадочной смерти жены — Уты. По его словам, во время уборки в ванной она, поскользнувшись, ударилась затылком о раковину, а он был пьян, и Ута долго пролежала без сознания. Когда жену, наконец, доставили в больницу, спасти ее уже не удалось.

У соседей эта история вызвала пересуды. Они-то знали, что сама Ута тоже была алкоголичкой, что, напившись, супруги дрались. Все знали, что такая никчемная хозяйка, как Ута, никогда не занималась уборкой.

Трое дочерей росли сами по себе.

Тидге купил дом за сто тридцать тысяч марок, хотя денег ему катастрофически не хватало. Чём более что хобби — коллекционирование почтовых марок — обходилось весьма дорого.

Богатая тетушка дала ему в общей сложности сто пятьдесят тысяч марок, и все равно у него образовался долг в тридцать тысяч марок. В конце концов, за неуплату у него отключили телефон. Он не сумел уплатить даже налог на собаку.

Кое-что о его сомнительном поведении становилось известным начальству. Поговаривали о том, что надо бы избавиться от него, но он продолжал работать с таким напором, что расстаться с ним было невозможно.

Тидге ушел сам.

В пятницу он не пришел на работу. На звонки испуганные дочери отвечали, что не знают, где он. В понедельник Тидге вдруг сам позвонил секретарю и сказал, что болен.

Он действительно страдал диабетом, сердечно-сосудистыми заболеваниями. У него было высокое давление и избыточный вес, что не помешало ему в тот же понедельник до позднего вечера пить и играть в скат в любимой пивной. Потом он занял двести марок у хозяина и сел в такси. Водитель высадил его на трамвайной остановке, и там Тидге исчез навсегда.

Скоро выяснилось, что он отправился прямиком в ГДР где выложил все, что знал, генералу Вольфу и его людям.

Ему были известны детали 817 разведывательных операций, из них 110 были в стадии проведения. Он назвал имена четырех западногерманских агентов, работавших внутри ГДР Их сразу арестовали.

Тидге знал легенды всех доверенных людей западногерманской контрразведки, которые ездили в ГДР под чужим именем, он знал конспиративные квартиры контрразведки, номера телефонов и системы шифровки, все места тайных встреч на территории ГДР методику контрразведывательной работы, образ действий западногерманских контрразведчиков, номерные знаки автомобилей, принадлежавших Ведомству по охране конституции. Иначе говоря, ущерб от его побега был огромен.

Он также сообщил, что ему поручили искать женщину-агента, о которой рассказал бежавший на Запад бывший обер-лейтенант госбезопасности Шиллер.

Тидге поклялся Вольфу, что уничтожил все следы, которые вели к этой женщине, и теперь западногерманская контрразведка никогда ее не найдет.

Бегство Тидге в ГДР было величайшим позором для западногерманской контрразведки.

Чтобы исправить положение и как-то ответить на побег Тидге, контрразведка арестовала сразу двух агентов Маркуса Вольфа. Оба агента были женщинами, секретарями в западногерманских ведомствах.

Габриэле, как и других сотрудников восточного отдела, познакомили с подробным докладом об этих делах.

Агент по имени Маргарете работала в ведомстве федерального президента и имела доступ к документам с грифом «секретно».

Ее завербовал некий Франц, профессиональный вербовщик, который переехал в ГДР из ФРГ в 1966 году. «Красавчик Франц» работал в классическом амплуа, придуман ном Вольфом: выискивал одиноких и застенчивых секретарш. Тридцатипятилетняя Маргарете попалась в его сети. Франц вскоре стал демонстрировать свое охлаждение, заставляя оплачивать возвращение к влюбленной в него женщине секретными документами. Деньги ее не интересовали, она только хотела сохранить Франца.

Он вручил ей изготовленную умельцами из МГБ ГДР сумку с потайными отделениями — такую же получила Габриэле, но сумка не понадобилась. Маргарете преспокойно выносила документы в своей дамской сумочке. Никто и никогда не попросил ее открыть сумку.

Ее связь с Францем продолжалась пятнадцать лет.

— Это были отношения на всю жизнь, — плача, сказала Маргарете на суде. — Он был первым человеком, который выслушал меня, которому не были безразличны мои проблемы.

Ее долго держали под наблюдением, но после бегства Тидге арестовали. Одновременно задержали и девушку по имени Эльке, секретаря министра экономики. Контрразведка следила за ней несколько месяцев, стараясь выявить все ее связи, но тут пришел приказ срочно ее арестовать.

Эльке было 28 лет, когда по совету матери она дала объявление в газету: «Темпераментная Ева ищет соответствующего мужа». Из трех десятков писем она выбрала три. Одним из написавших был человек, назвавшийся Герхардом. Он красиво философствовал о внутренних ценностях человека.

— Я сразу поняла, что нашла нужного человека, — сказала Эльке на суде.

Герхард умел пробуждать в женщине чувства и бессовестно их эксплуатировал. По его настоянию в первый же отпуск, который они намеревались провести вместе, Эльке привезла обручальные кольца. Он признался, что женат на другой, но тут же сказал, что отныне перед Богом они муж и жена.

Он рассказал ей, что работает на разведку ГДР, но Эльке думала только о том, как бы его не потерять.

Герхард убедил ее завести ребенка, сказав, что для него это единственная возможность убедить начальство разрешить ему жениться на ней. С фальшивыми документами она приехала в Восточный Берлин, где два офицера разведки фактически заставили ее сделать аборт.

И тогда она решила, что ее любовник — тоже жертва произвола начальства, и это еще сильнее привязало ее к нему.

После этой, как ей казалось, совместной драмы она согласилась работать на разведку. Их отношения с Герхардом продолжались десять лет.

Министерство госбезопасности ГДР двадцать один раз оплачивало их совместный отпуск, причем они могли выбрать любой мировой курорт. Совместные поездки с Герхардом и были платой за ее предательство.

Много раз она говорила, что желает перестать шпионить, и всякий раз Герхарду в постели удавалось ее переубедить. Однажды она получила от него сапфировый! перстень ко дню рождения в контейнере, в котором она обычно оставляла свои донесения. Эти знаки внимания действовали на нее так сильно, что она продолжала копировать секретные документы.

Несмотря на обман, на душевные травмы, она его ни в чем никогда не обвиняла. Даже на суде она не пыталась ничего на него свалить.

Маркус Вольф был неутомим на выдумки. Но для многих его агентов игры в разведчиков заканчивались трагически.

Габриэле сразу вспомнила печальную историю Леоноре Зюттерлин, которая работала секретарем в министерстве иностранных дел.

Она повесилась в тюрьме после того, как ей продемонстрировали показания ее горячо любимого мужа Хайнца, который ее и завербовал: он признался на следствии, что женился на Леоноре по приказу министерства госбезопасности ГДР До ареста она успела передать восточногерманской разведке три с половиной тысячи секретных документов.

За завтраком — он любил сладкое, например, сливовый мусс, а к нему чашку кофе — министр государственной безопасности ГДР Эрих Мильке читал газеты и иллюстрированные журналы из ФРГ. Это была одна из привилегий его высокого поста. Остальные восточные немцы не имели права читать реакционную западную прессу.

Читая, Мильке часто повторял вслух:

— Удивительно, как много они знают о нас, черт возьми!

В министерской столовой он время от времени обращался к своим подчиненным:

— Вы уже читали статью в последнем номере «Шпигеля»? Вам надо прочесть. Очень интересно!

Сын Мильке Франк тоже испытывал желание полистать западный журнальчик, но не решался попросить разрешения. Для отца это была работа, для него развлечение. Франк Мильке был настоящим немецким сыном, он не хотел ставить отца в неудобное положение. Мильке-старший скорее всего бы отказал:

— Зачем тебе это читать? Тебе это не нужно.

Сына он называл на русский манер «Франкушка».

Эрих Мильке был фанатиком чистоты. Он требовал, чтобы дом содержался в чистоте. Он неустанно учил сына:

— Уход за полостью рта, чистая обувь. Костюм повесить на плечики, на брюках должна быть складка, рубашки складывать точно по сгибу.

Все указания отца выполнялись беспрекословно. Пятно, соринка, ниточка на рукаве или небрежно повязанный галстук, вообще любая неаккуратность выводили Мильке из себя.

За столом он постоянно командовал:

— Смотри не капни! Осторожнее! Не попади локтем в суп, когда передаешь хлеб.

В стаканчике на его письменном столе дома стояли только хорошо отточенные карандаши. Когда Франк из озорства поставил среди них незаточенный, бдительный Мильке немедленно выловил чужака и, раздраженный, позвал жену:

— А этот как сюда попал?

Это был настоящий немецкий дом, где во всем должен быть порядок. Отношение отца к сыну зависело от успехов Мильке-младшего — сначала в школе, затем в институте. Любое поощрение, доброе слово, несколько марок на карманные расходы — только в качестве вознаграждения за хорошие оценки и одобрение учителей.

Сын Мильке Франк, невероятно похожий на отца, стал врачом-терапевтом и был принят в кадры госбезопасности.

— Хочешь быть врачом? — поинтересовался Мильке планами сына, заканчивавшего школу. — Приходи к нам. Нам нужны хорошие врачи, нам надо заботиться о товарищах.

Мильке то и дело повторял сыну:

— Только если ты чего-то достигнешь, ты будешь иметь право на особое место в обществе. Но самое главное — учись! Я вырос в капиталистической системе и все равно учился. И мне это, как видишь, не повредило.

Франк быстро дослужился до майора и благодаря погонам, которые никогда не носил (форму он надевал в исключительных случаях), получал значительно больше денег, чем любой другой врач в ГДР Обязательную для всех молодых немцев срочную службу в армии он проходил в охранном полку имени Феликса Дзержинского, который подчинялся его отцу.

Министр Мильке гордился сыном. Франк Мильке был чемпионом ГДР по автогонкам. Он выступал на автомобилях марки «Вартбург» и получал машины прямо с завода. По машины были плохого качества. В одной из гонок все три «Вартбурга» не дошли до финиша. Франк был вне себя и пожаловался отцу:

— Почему у нас выбрасывают деньги на ветер? Как они умудряются делать такие машины, которые все ломаются?

Мильке приказал начальнику 17-го управления министерства госбезопасности, которое ведало народным хозяйством, разобраться с качеством автомобилей. Через месяц ему доложили, что на заводе действовала группа саботажников, ее руководители арестованы.

Правительство Западной Германии тратило большие деньги, чтобы вызволить политических заключенных из тюрем ГДР. Для Восточной Германии это был важный источник свободно конвертируемой валюты. Каждый год власти ГДР выпускали определенное число осужденных и получали за это западные марки.

Однажды к Габриэле привели одного из тех, кого выкупили у ГДР. Начальник отдела распорядился, чтобы он рассказал Габриэле о работе следственного аппарата МГБ.

Он был экономистом на автомобильном заводе «Вартбург». Один из сотрудников написал на него донос, обвинив в том, что он нарушает технологический процесс. Его арестовали.

Следствие продолжалось одиннадцать месяцев. Его держали в большой одиночке площадью десять квадратных метров без окон. Только следственная тюрьма МГБ Хёеншёнхаузен имела подземелье, где чертовски холодно становилось даже опытным сотрудникам МГБ.

Днем его допрашивали сменявшие друг друга офицеры. Снова и снова они задавали ему одни и те же вопросы.

Ему угрожали:

— Больше полугода здесь никто не выдерживал. Здоровья не хватало. Подумайте об этом. Имейте в виду, что для нас это всего лишь работа, а для вас — это жизнь.

Его даже не избивали. Хватило психологического давления. Следователи продвигались вперед шаг за шагом. И, в конце концов, его сопротивление было сломлено. Он дошел до такого состояния, когда сам стал сомневаться в собственной невиновности, и подписал признание.

— Зачем же вы это сделали? — спросила Габриэле.

— Только для того, чтобы когда-нибудь выйти из камеры живым, — ответил он. Вы думаете, я один такой? У всех, кто живет в ГДР, ощущение, что во тьме притаился враг, который может раздавить тебя в любой момент. Это чувство останется навсегда.

Эта встреча оставила у Габриэле отвратительный осадок. Она хотела тогда поговорить с Вольфом или хотя бы с Карличеком и получить от них какие-то объяснения. Но когда подошло время отпуска, история инженера с автомобильного завода «Вартбург» как-то забылась.

Жизнь Габриэле изменилась в 1980 году, когда она взяла на воспитание мальчика-инвалида — он страдал детским параличом. Для новой жизни она купила домик. И родители, и сотрудники Вольфа пытались отговорить ее, но безуспешно. Габриэле была слишком волевой женщиной, чтобы ей можно было руководить.

Молодая и здоровая женщина, она не завела другого мужчину, храня верность Карличеку, но стремление иметь семью, детей, о ком-то заботиться пересилило. Больной мальчик, как ни странно это звучит, скрасил ей жизнь.

В первый же день он упал с лестницы, жестоко ударился. Она прибежала, помогла ему встать, ласково погладила по голове. Еще глотая слезы, он чувствовал радость и счастье. У него была мама. Она заботилась о нем, она любила его, он знал, что она его никогда не бросит.

Утром, до работы, Габриэле отвозила его в школу, вечером забирала. Ради себя она никогда не становилась к плите, обедала на работе, а в выходные дни ходила в ресторанчик. Теперь каждый день она что-нибудь готовила.

Она каждый день мыла своего мальчика, потому что он не мог обойтись без помощи. Раз в неделю возила в поликлинику. В понедельник и четверг к ним приходила медицинская сестра, чтобы сделать мальчику массаж. Это стоило больших денег, но Габриэле охотно их тратила на мальчика.

В 1986 году Габриэле в последний раз видела Маркуса Вольфа, который уже готовился уйти в отставку. Генерал был откровенен со своим агентом. Он считал, что ГДР должна идти по пути Советского Союза, что Восточной Германии тоже нужна перестройка, но в ЦК СЕПГ об этом и слышать не хотели.

Вольф, понимая, что они, возможно, больше не увидятся, в торжественной обстановке вручил своей главной шпионке восточногерманские ордена и почетные грамоты, которые Габриэле, естественно, не могла взять с собой. Она только поглядела на них и отдала сотруднику секретариата Вольфа.

Ордена должны были храниться в сейфе управления кадров МГБ и ждать ее переезда в ГДР.

Вскоре она узнала, что Вольф ушел в отставку с поста заместителя министра государственной безопасности и начальника главного разведывательного управления. Ей даже пришлось написать по этому поводу небольшой аналитический материал — для своего начальства в Пуллахе. Когда она писала доклад, в какой-то момент даже пожалела, что лишена возможности подкрепить свои оценки опытом личного общения с генералом Вольфом…

Габриэле продолжала работать на восточногерманскую разведку — ради Карличека. Ее любовь к нему стала более ровной, спокойной, не менее сильной.

Габриэле иногда думала о том, что невозможно совершенно освободиться от ревности, от страха потерять мужчину, остаться одной. Ей снилось, что ее бросают, оставляют, что Карличек уходит от нее с другой женщиной. В глазах женщины мужчина даже в ревности свободнее. У мужчины всегда есть выбор. Всегда решает мужчина.

Но мысль о том, что у Карличека может быть другая женщина, казалась ей невероятной. Другое тяготило и мучило ее. На улице она невольно обращала внимание на супружеские пары, которые рука об руку отправлялись домой. Этого обычного счастья она была лишена.

В конце 1989 года Габриэле впервые по-настоящему испугалась.

Штаб-квартира западногерманской разведки была завалена материалами, из которых следовало, что Восточная Германия рушится. Объединение двух Германий становилось возможным и реальным.

С одной стороны, Габриэле надеялась на то, что они с Карличеком наконец смогут объединиться. Но в то же время она боялась, что теперь все может выйти наружу. Что же с ней будет, если в Бонне узнают, что она двадцать лет работала на восточногерманскую разведку?

Ее коллеги только и обсуждали что события в ГДР Габриэле не участвовала в этих дискуссиях. Для нее все это было слишком серьезно. Сразу после конца рабочего дня она спешила домой, где ее ждал приемный сын. Ближе к ночи она усаживалась на кухне и включала радиоприемник, настроенный на волну 90 метров.

Несколько месяцев после крушения берлинской стены она тщетно ждала известий от Карличека. Радиостанция главного разведывательного управления ГДР молчала. Наконец, в январе 1990 года она получила шифрованное приглашение приехать в Австрию, в Инсбрук.

Там ее ждал Карличек. Впервые встреча получилась грустной и безрадостной.

Она боялась разоблачения и просила уничтожить все документы, имеющие к ней отношение.

Он думал только о своем будущем. Карличек еще верил, что брожение в ГДР можно обуздать, что через какое-то время порядок восстановится и все вернется на круги своя.

Карличек проделал большой для гражданина ГДР путь от автослесаря до офицера особого назначения и не хотел еще раз проделать этот путь в обратном направлении. Но 18 марта 1990 года на выборах в ГДР выиграли христианские демократы, сторонники объединения Германии, и исчезла последняя возможность спасти систему госбезопасности.

Вскоре Габриэле получила шифрограмму: ее вновь приглашали присоединиться к своим друзьям в Австрии, на сей раз встреча была назначена в Зальцбурге.

В ресторане неподалеку от города она пообедала в обществе Карличека и его нового начальника — моложавого полковника.

Это был прощальный официальный обед. Между супом и десертом полковник поблагодарил Габриэле за многолетнюю самоотверженную работу на разведку ГДР. Понизив голос, он сказал ей, что ее труд никогда не будет забыт. Несмотря ни на что, ее деятельность не была напрасной: она работала на благо мира.

Служба Габриэле Вурст на восточногерманскую разведку закончилась.

Красивые слова не интересовали Габриэле. Она хотела услышать, что сделано ради ее безопасности. Полковник уверял ее, что ей совершенно не о чем беспокоиться.

— Все дела, где упоминалась полученная от вас информация, все доказательства сотрудничества — пленки, фотографии, короче, все материалы — уничтожены. Я в этом лично убедился, — говорил он. — Вы можете спокойно служить в Пуллахе до самой пенсии, как будто бы ничего и не было. Обещаю вам: никто и никогда ничего не узнает. Все, что вы должны сделать, это прервать все контакты с сотрудниками МГБ.

Габриэле не собиралась это делать. Она решила, что в это смутное время они с Карличеком больше чем когда бы то ни было нужны друг другу.

После обеда полковник дал им возможность поговорить наедине. Прощаясь, Габриэле и Карличек решили, что встретятся в мае. И опять в Инсбруке, чтобы окончательно решить, как им жить дальше.

В мае Карличек уже ни о чем не спрашивал Габриэле. Его больше не интересовали ни секретная информация, ни служебные документы западногерманской разведки.

Он остался без работы. ГДР гибла, и 85 тысяч сотрудников министерства государственной безопасности ощутили это первыми.

Целыми днями Габриэле и Карличек гуляли по романтическому австрийскому городу среди цветущих деревьев, не подозревая о том, что в следующий раз они увидятся в тюрьме.

Наиболее умелые сослуживцы Карличека уже пошли на поклон к своим недавним врагам в Западной Германии, наперебой предлагая свои услуги.

В конце августа в штаб-квартире западногерманской разведки появился бывший капитан госбезопасности Карл-Кристоф Рейсснер. Он работал в информационно-аналитическом отделе главного разведывательного управления ГДР и имел дело в том числе и с информацией, поступавшей от агента «Гизела».

Рейсснер был сыном секретаря окружкома партии из Лейпцига, и после окончания разведывательной школы его определили в оперативный отдел. Он должен был поехать в Лондон и работать под посольским прикрытием. Для начала его послали на стажировку в Англию, но кончилась она для него плохо. Он растратил деньги, которые получил в резидентуре для вербовки потенциального агента.

Резидент сразу же отправил его назад в Берлин. В таких случаях Маркус Вольф немедленно расставался с работниками и даже увольнял их, но в данном случае сработали отцовские партийные связи. Вольфу пришлось оставить Рейсснера в центральном аппарате. Но из оперативного отдела его перевели в информационно-аналитический, где скапливались ветераны и провалившиеся агенты. Надежда поехать на работу за границу испарилась.

Рейсснер пробыл в Англии всего два месяца, но вспоминал о ней годами. Теперь ему представилась возможность отомстить Вольфу.

В отличие от других перебежчиков, набивавших себе цену, он действительно располагал информацией, которая произвела впечатление на западных немцев.

Он рассказал о таинственном любимом агенте Вольфа — женщине, которая многие годы поставляла самую важную информацию из Федеральной разведывательной службы.

Он назвал ее псевдоним — «Гизела». Настоящее имя он не знал, но он дал достаточно точное описание: ей около сорока лет, она не замужем, защитила диссертацию и усыновила ребенка-инвалида.

Под это описание подходила только Габриэле Вурст.

В это время Габриэле находилась в отпуске в Швейцарии. Она ничего не знала о появлении в Пуллахе бывшего капитана госбезопасности Рейсснера. Если бы она была на месте, то, может быть, успела бы спастись…

Министра внутренних дел ФРГ и министра обороны его подчиненные из контрразведки и военной контрразведки старались вообще не ставить в известность о своих оперативных делах, чтобы избавить его от необходимости врать бундестагу и прессе. Министру такая игра нравилась:

— Послушайте, — говорил он обычно начальнику контрразведки. — Лучше бы вы меня ни во что не посвящали.

Но в данном случае без министра никак нельзя было обойтись. Выслушав начальника контрразведки, министр снял трубку спецсвязи и набрал прямой номер телефона канцлера.

Когда Габриэле вернулась из отпуска, за ней сразу же установили наблюдение. Контрразведка перехватывала ее почту, прослушивала ее телефон.

В последнюю субботу сентября ей внезапно позвонил домой Карличек. Не называя себя, он предложил встретиться. На следующий день Габриэле села в машину и поехала в сторону Австрии.

Контрразведка была обеспокоена: Габриэле нельзя выпустить за границу. Если она окажется в Австрии, ее не удастся даже допросить, потому что Австрия не выдает никого, кто обвиняется в политических преступлениях, в том числе и в шпионаже.

Габриэле решили брать на границе. Служащий пограничной полиции, проверявший документы, попросил ее:

— Предъявите, пожалуйста, ваши водительские права и паспорт на машину.

Она не глядя протянула ему документы.

Он просмотрел их и опять нагнулся к окошку:

— Будьте любезны пройти вслед за мной.

Габриэле вышла из машины. Она ничего не подозревала. «Вероятно, я превысила скорость на автобане», — подумала она.

В домике пограничной полиции ее ожидали мужчина и женщина:

— Вам предъявляется ордер на арест, фрау Вурст.

Ее арестовали за три дня до воссоединения Германии.

А по дорожке заброшенного сада одиноко вышагивал старый человек. Он глубоко надвинул шляпу на глаза, ссутулился, его глаза были прикованы к земле. Рядом с ним шла его жена — она боялась отпускать мужа одного. Ее очень заботило состояние мужа, который еще недавно был на этой земле человеком номер два.

Врачи нашли у него общий склероз, подагру, старческое слабоумие и болезнь Паркинсона, выражающуюся в замедленности движений и обеднении мимики.

Эксперты пришли к уничтожающему выводу: «Мыслительные способности ограничены кругом повседневных и эгоистических проблем. При оценках исходит из привычной точки зрения. Очевидно полное непонимание настоящего положения вещей».

Лишь одно чувство еще проникало в затемненное сознание отстраненного от власти человека — чувство, которое прежде в стране испытывали все, кроме него самого, — чувство страха.

Он впервые ощутил страх не тогда, когда его арестовали, а после того, как генеральный прокурор выпустил его из тюрьмы — из-за невозможности держать его под стражей по причине плохого здоровья. Он стал бояться собственных сограждан.

Бывший министр государственной безопасности Эрих Мильке больше не отваживался даже по ночам подышать воздухом с крошечного балкона. Он боялся подойти к окну своей квартиры на четвертом этаже недавно выстроенного дома. Он рисковал говорить только шепотом. Но жена была глуховата, а сын, навещавший его, приходил не так уж часто.

Часами Эрих Мильке смотрел застывшим взглядом в телевизор, оживляясь только тогда, когда показывали футбольный матч и играло его любимое берлинское «Динамо».

Если семья пыталась поговорить с ним о том, что происходит в стране, он сначала сердился, а затем, недослушав, вдруг проявлял жгучий интерес к тому, куда запропастилась его щетка для обуви.

В тюрьме Мильке сильно изменился. Тюремным надзирателям он казался сумасшедшим. Сидя в одиночке, он громким голосом подавал команды несуществующим подчиненным. Он постоянно требовал, чтобы ему установили в камере телефон. Наконец, начальник тюрьмы приказал принести ему какой-нибудь старый аппарат. С того дня Мильке часами говорил в трубку аппарата, который ни к чему не был подсоединен.

Когда Мильке сидел в тюрьме, сын один-единственный раз получил право на свидание с ним.

— Ты еще уважаешь меня? — спросил Мильке сына. — Или ты тоже меня осуждаешь?

— Нет, папа, — ответил Франк, — я на твоей стороне.

Он обнял отца, несмотря на запрет. Тюремный контролер смотрел в сторону.

Франк Мильке защитил диссертацию на тему «Асоциальные нарушения поведения при бегстве из ГДР» — работа была немедленно засекречена. Он поступил врачом в больницу «Шарите», затем перешел в Центральный институт сердечно-сосудистых заболеваний.

Франк Мильке жил в правительственном поселке Вандлиц с фантастическим видом на маленькое озеро. Отец подарил ему на свадьбу японскую видеосистему и телевизор со спецсклада министерства госбезопасности в лесу Фрайенбринк. Свадьбу сыграли в одной из резиденций для государственных приемов.

Даже отделившись от отца. Франк не утратил своих привилегий. Он по-прежнему покупал в январе в спецмагазине свежую клубнику по смехотворной цене и забирал у отца баночки с черной икрой, которую регулярно привозили из представительства КГБ в ГДР Врачи запретили Мильке-старшему есть икру из-за подагры, так что она вся доставалась семейству сына.

В декабре 1989 года в берлинской газете появилась первая статья о быте министра госбезопасности Эриха Мильке, в которой упоминалось о том, что его сын-врач на самом деле майор госбезопасности.

Через день на доске объявлений в институте сердечно-сосудистых заболеваний появилось подписанное многими врачами послание, адресованное Франку:

«Г-н доктор Мильке, мы требуем, чтобы вы покинули институт. Не позорьте наш прекрасный коллектив».

О том, что его выгоняют. Франк по привычке доложил своему начальнику в МГБ. Тот еще хорохорился:

— Черт с ними. Подавай заявление, а мы подумаем, куда тебя скоренько устроить.

Когда ГДР рухнула, в деле майора Франка Мильке ничего не оказалось. Оно было практически пустым. Видимо, отец в последний раз позаботился о сыне.

Как опытный врач-ревматолог Франк нашел себе место в одной из берлинских клиник.

Вечерами он рассматривал отцовские альбомы с фотографиями. В одном из конвертов вместе со снимком, запечатлевшим Эриха Мильке рядом с поверженным кабаном, лежал листок из отрывного календаря. На нем аккуратным почерком министра было написано несколько строчек из Гёте:

Следствие по делу Габриэле вело баварское земельное ведомство уголовной полиции.

Самым тяжелым для нее был обыск в ее доме. Растерянный больной ребенок с ужасом наблюдал за тем, как полицейские выворачивали наизнанку их домик. Они обследовали каждый ящик, каждую книгу, папку и сумку, каждый тюбик зубной пасты и даже баллончик с дезодорантом. Они поминутно спрашивали:

— Где вы храните шифровальные блокноты и фотоаппарат?

Полиция конфисковала ее радиоприемник с коротковолновым диапазоном.

В это же самое время тщательно обыскали и ее рабочий кабинет в Пуллахе, но уже без участия Габриэле.

Габриэле отправили в следственную тюрьму в пригороде Мюнхена. Она сидела в камере № 326 площадью в восемь квадратных метров.

Следствие шло целый год. Раз в неделю ее могли навещать мать и брат. Почти каждую неделю приходил 15-летний сын. Родные не подозревали о ее двойной жизни и были потрясены арестом Габриэле.

Бессонными ночами она думала о своей жизни. Хуже всего было то, что Карличек так и не дал о себе знать после ее ареста. Она чувствовала себя брошенной в беде.

Страшные сомнения закрались в ее душу.

Неужели Карличек тоже был «красным Казановой», профессиональным соблазнителем, одним из многих вербовщиков Маркуса Вольфа?

Это так не вязалось со всем обликом Карличека, которого она считала простым и честным человеком. Но может ли она сказать, что знала его по-настоящему? Был ли он с ней искренен или же использовал ее по заданию госбезопасности?

Во время допроса следователь назвал ей настоящие имя и фамилию Карличека. У него, оказывается, в ГДР была семья.

В прежние времена Габриэле бы обменяли на какого-нибудь западного шпиона, арестованного в Восточной Европе. Она приехала бы в ГДР в роли героического борца за мир. Даже Гюнтера Гийома, арестованного в 1974 году, через шесть лет обменяли, и он отправился в ГДР.

Но теперь некому было о ней позаботиться. ГДР больше не существовало, и сам Маркус Вольф думал только о том, как избежать самому суда.

— Что мне грозит? — спросила Габриэле у следователя.

— Обычный приговор в таких случаях: от восьми до десяти лет. Но, может быть, в вашем случае суд будет снисходителен и даст лет семь.

В камере Габриэле решила, что должна научиться владеть собой до такой степени, чтобы спокойно встретить приговор. Она подсчитала, что когда выйдет из тюрьмы, ей будет всего пятьдесят пять лет.

Она подбадривала себя: «На худой конец я всегда могу управлять хозяйством какого-нибудь горного приюта».

Может быть, ей следовало с самого начала избрать более женскую профессию или просто выйти замуж? Ведь когда-то юная Габриэле собиралась стать домохозяйкой.

Ее судила третья палата по уголовным делам земельного суда Баварии.

На скамье подсудимых она по-прежнему казалась привлекательной женщиной: 48-летняя шатенка с волнистыми волосами, стройная фигура, модные очки. Лицо несколько бледно — результат того, что она провела год в следственной тюрьме. Во время процесса она следила за показаниями свидетелей, вела записи и защищалась активно.

Наискосок от нее сидел второй подсудимый — Карличек, 56-летний бывший майор МГБ. Двадцать лет этот приземистый саксонец был ее любовником, почти что мужем. Теперь он едва удостаивал ее взглядом. Во время перерывов он демонстративно ее избегал. После крушения ГДР он потерял к ней всякий интерес. Габриэле не была женщиной его романа. Он не любил Габриэле, он выполнял приказ.

Через адвоката Карличек передал Габриэле, что совместного будущего у них не будет.

Это ее сразило. Теперь, когда она так нуждалась в человеческом участии, она узнала, что ее бросил единственный близкий ей человек. Ради него она стала шпионкой и разрушила свою жизнь, а он даже не назвал ей своего подлинного имени.

В управлении госбезопасности в Лейпциге Карличеку, недалекому и неперспективному офицеру, все эти двадцать лет страшно завидовали: он нашел себе неплохую работу — раз в год в красивом месте и при хороших харчах на казенный счет обслуживать в постели западную немку. Остальные одиннадцать месяцев Карличек бил баклуши. Товарищи по партии и МГБ не могли понять, что же она в нем нашла.

Вдень, когда Габриэле вынесли приговор, западногерманская разведка практически не работала. Все обсуждали ее судьбу и судьбу ее шефа, которого после обеда вызвали к начальнику и отправили в отставку.

Директор Федеральной разведывательной службы, любитель трубок, альпинизма и игры в скат, заявил: тому, кто за двадцать лет не сумел разоблачить иностранную шпионку, тут делать нечего. Директор уже ввел в штат службы психолога, который должен выявить слабые звенья в аппарате разведки и спасти ведомство от внутренних врагов.

Бывший начальник Габриэле в последний раз приехал домой на служебной автомашине.

Дети с сочувствием и тревогой смотрели на отца. Жена принесла ему пива в глиняной кружке. Телефон звонил поминутно.

— Нет, — однообразно отвечала его жена, — пожалуйста, перезвоните попозже. Он чувствует себя хорошо, просто он очень занят.

Соседи принесли цветы.

Он посмотрел программу новостей по телевидению, которая началась с сообщения о вынесении приговора Габриэле, и выключил телевизор.

После вынесения приговора Габриэле узнала, что начальник ее отдела в Федеральной разведывательной службе уволен в отставку. Она искренне жалела этого вполне приличного человека, которому невольно сломала жизнь. И она была потрясена, когда узнала, что он взял на воспитание ее ребенка-инвалида.

Брошенная любимым человеком, Габриэле, сидя в тюрьме, думала теперь только о несчастном мальчике, как замерзающий путник холодной зимой вспоминает о своем доме, теплом и уютном, но, увы, недостижимом.