Леонид Ильич подобрал себе большую группу помощников.

Дольше всех с ним работал Виктор Андреевич Голиков. Он начинал трудовую карьеру библиотекарем в средней школе. В 1935 году, окончив Ростовский педагогический институт, преподавал историю, затем стал директором средней школы в Новороссийске. В 1940 году его сделали секретарем Краснодарского крайкома комсомола. Потом перевели на партийную работу в Якутский обком, а в 1945-м направили в Молдавию.

Голиков был секретарем Сорокского укома компартии Молдавии по промышленности и агитации, потом заведовал сектором в отделе пропаганды ЦК компартии Молдавии (и по совместительству редактировал журнал «Литература ши арта»). Как он сам выразился, «в ЦК слыл главным писарем». В аппарате Виктора Андреевича и приметил Леонид Ильич, предложил перейти в помощники.

«Речи-то писать он был небольшой мастак, – рассказывал Голиков горбачевскому помощнику Валерию Болдину. – Ему писарь нужен был, ну и советчик. Мне, откровенно говоря, идти к нему не хотелось».

Но Голиков, разумеется, согласился, и это со временем привело его на вершину власти.

Когда Брежнева после смерти Сталина отправили в ГлавПУР, Голиков решил написать диссертацию. В декабре 1953 года его зачислили слушателем годичных курсов диссертантов при Академии общественных наук. Когда Брежнев поехал на целину, Голиков вновь стал его помощником. С тех пор они не расставались. По распределению обязанностей Виктор Голиков ведал сельским хозяйством и идеологией. Но главным образом он был личным помощником генсека, следил за тем, что и как пишут о Леониде Ильиче. В аппарате знали: Брежнев питает к нему особую симпатию.

– Леонид Ильич никогда голос не повышал, – вспоминал Голиков, – и вел себя со мной по-товарищески. Часто приглашал домой отобедать, ездили мы семьями на шашлыки. Особенно нас сблизил Казахстан. И по работе советовался, доброжелателен был. Только однажды ему нашептали что-то обо мне. И он перестал привлекать меня к работе. Полагаю, это рука Цуканова и Черненко. Они не могли пережить мое независимое положение…

Старшим (неформально, разумеется) помощником Брежнева был Георгий Эммануилович Цуканов. Он окончил Днепродзержинский металлургический институт и, с 1937 года работая на металлургическом заводе имени Дзержинского в Днепропетровске, вырос до главного инженера. В 1958 году Брежнев стал секретарем ЦК по оборонной промышленности и позвал Цуканова в помощники.

Георгий Эммануилович был практиком, здравомыслящим человеком и недолюбливал идеологических подручных Брежнева. В аппарате отзывались о нем с уважением (а о Голикове наоборот – пренебрежительно). Со временем Леонид Ильич охладел к Цуканову, на роль первого помощника выдвинулся Черненко.

Основным помощником Брежнева по международным делам был Андрей Михайлович Александров-Агентов. Он служил в посольстве в Швеции, потом возглавлял скандинавский отдел в МИДе. Под его началом когда-то стажировался молодой Юрий Владимирович Андропов – перед тем как отправиться на работу за границу.

Александров-Агентов стал помощником Брежнева, когда того перевели в Верховный Совет. Леонид Ильич сам позвонил ему:

– Это Андрей Михайлович? С вами говорит Брежнев. Мне бы очень хотелось поговорить по одному вопросу. Вы не могли бы ко мне подъехать?

– Да, конечно, – только и мог ответить Александров-Агентов, потрясенный необычной вежливостью высокой персоны.

– А когда вам было бы удобно подъехать? – уточнил Брежнев. – Одиннадцать часов утра завтра подойдет?

Леонид Ильич встал, чтобы встретить гостя, и сразу взял быка за рога:

– Понимаешь, какое дело: жизнь моя сложилась так, что с малых лет работал в деревне, с юношеских лет – на заводе, а потом – партийные комитеты и на всю войну – армия. Никогда я с этой чертовой внешней политикой дела не имел и совсем в ней не разбираюсь. А теперь вот выбрали президентом и приходится заграничными делами заниматься. Мне нужен человек, который помог бы войти в курс дела, сориентироваться в наиболее важных вопросах. Кое-кто порекомендовал обратиться к вам («вы» и «ты» постоянно перемешивались). Как бы вы посмотрели на то, чтобы перейти работать ко мне?

Брежнев как человек практический поинтересовался зарплатой и жилищными условиями Александрова-Агентова. Сказал с сожалением, что зарплата останется такой же:

– Но зато, имей в виду, у нас в Верховном Совете очень хороший дачный поселок, да и кремлевская столовая тоже…

За многие годы Леонид Ильич убедился в высоком профессионализме своего помощника, его надежности, феноменальной работоспособности. Привык даже прилюдно спрашивать его совета. Иногда во время переговоров Брежнев, высказав какое-то предположение, поворачивался к сидящему рядом помощнику и спрашивал:

– Я правильно сказал?

Леонид Ильич доверял ему и даже позволял спорить с собой. Александров-Агентов смело отстаивал свою точку зрения.

«Александров у нас проходил под кличками Тире (его полная фамилия Александров-Агентов) или Воробышек – из-за его небольшого роста и часто неровной, нервно-суетливой манеры вести себя, – вспоминал заместитель заведующего международным отделом ЦК КПСС Карен Нерсесович Брутенц. – Это был преданный делу, трудолюбивый и порядочный человек, сторонившийся интриг и мелкого политиканства».

Он был неизменно вежлив, в том числе с теми, кто стоял ниже его на служебной лестнице. Однажды в Чили, услышав, как советский посол распекает своего дипломата, встал из-за стола и сказал:

– Не терплю, когда так разговаривают с подчиненными.

При этом он мог назвать заместителя министра иностранных дел Анатолия Гавриловича Ковалева «ревизионистом» – не в шутку, всерьез.

Ему не было равных в работе с документами, любую мысль схватывал на лету и облекал в точную формулу. Нервный, суетливый, вспыльчивый, обидчивый, он не был прост в личных отношениях.

Анатолий Черняев вспоминал, как в конце декабря 1975 года в Завидове, где шла работа над очередной речью генерального секретаря, приехал Громыко. Они с Брежневым три часа беседовали. Все думали, что министр иностранных дел приехал с поздравлениями – на следующий день, 19 декабря, Леониду Ильичу исполнялось шестьдесят девять лет.

Но утром Брежнев за завтраком сказал:

– Вот Громыко отпросился от поездки в Японию. Он по решению политбюро должен ехать в начале января. Я согласился: конечно, неохота ему Новый год портить подготовкой, поездка трудная. Да и смысла особого нет: они хотят островов, мы их не даем. Так что результатов все равно никаких не будет. Ничего не изменится – поедет он или не поедет.

Александров-Агентов буквально взорвался:

– Неправильно это, Леонид Ильич. Мы – серьезное государство? Мы должны держать слово? Или нам плевать? Мы четырежды обещали, японцы уже сообщили о визите в газетах. Мы с их престижем должны считаться? Или мы совсем хотим отдать их китайцам? Громыко, видите ли, Новый год не хочется портить. И решение политбюро для него ничто! Приехал отпрашиваться! Неправильно вы поступили, Леонид Ильич!

Брежнев не ожидал атаки, вяло оправдывался:

– Он попросил, я согласился…

Александров-Агентов гнул свое:

– Вот и неправильно, что согласились. Американский госсекретарь Киссинджер в этом году пять раз был в Японии. Тоже ведь ничего, кажется, не изменилось. А наш Громыко в Бельгию, Италию, во Францию, еще куда-то – пожалуйста. А как действительно сложную работу делать, ему «не хочется Новый год портить». Надо разговаривать с японцами. Пусть, как вы говорите, мы ничего не можем сейчас им дать. Но надо вести переговоры, показывать свою добрую волю. Это страна хочет иметь с нами дело. Этим стоит дорожить, считаться с этим. В этом смысл дипломатии. Неправильно вы поступили.

Другие помощники генерального поддержали Александрова. Брежнев попытался перевести разговор на другую тему. Но не получилось. Он помрачнел, бросил салфетку:

– Хорошенький подарочек вы подготовили мне ко дню рождения!

Леонид Ильич ушел. Через час вернулся, посмотрел на Александрова:

– Ты победил, Андрюша. Целый час разговаривал с Громыко. Сказал ему, чтобы ехал в Японию.

Но Андрей Андреевич так и не поехал в Токио…

В другой раз зашла речь о том, что представители НАТО на переговорах в Вене предлагают убрать из Европы тысячу ракет, если Советский Союз выведет тысячу танков.

– С точки зрения безопасности препятствий вроде нет, – сказал Брежнев. – Ни американцы, ни немцы на нас после такого соглашения не нападут. Бояться нечего. Вопрос в другом: друзья в социалистическом лагере будут против. Им наши танки нужны совсем по другим причинам. А так бы я и не на такое соглашение пошел.

За обедом Александров-Агентов напомнил о натовском предложении.

– Не будем принимать, – ответил Брежнев. – Надо подготовить отрицательный ответ.

Александров-Агентов счел, что разговор не окончен. Как-то Брежнев, находясь в хорошем настроении, шутливо пожаловался, что бумаг и без того множество, а Андрей подсовывает новые.

– А что вы обижаетесь, Леонид Ильич? – дал волю чувствам помощник генерального секретаря. – Можем и не докладывать. Как хотите.

– Ну что ты опять нервничаешь! – миролюбиво сказал Леонид Ильич.

– Да, нервничаю. И не могу иначе. Вот, что делать с предложением НАТО? Очень легко сказать «нет». Но мы хотим продолжать разрядку или только говорим, что хотим? Мы же заявляли, что «политическую разрядку нужно дополнить военной». Они предлагают совсем невинную вещь. У нас в соцстранах шестнадцать тысяч танков. Что изменится, если их там будет пятнадцать тысяч? Ничего не изменится. И у них ничего не изменится, если они выведут тысячу устаревших ракет. Но разрядка выиграет. Потому что все увидят, что мы готовы разговаривать и что-то делать с гонкой вооружений. Если же мы скажем «нет», понесем ущерб только мы…

Брежнев встал и ушел в комнату охраны, где находился узел связи. Минут через сорок вернулся со словами:

– Поручил Гречко готовить предложения по Вене. Пусть подумают, как отреагировать на натовский ход…

Можно сказать, что Александров-Агентов во многом сформировал представления Брежнева об окружающем мире.

«Однажды в припадке откровенности Александров так и сказал нам, что „создал этого человека“», – вспоминала Галина Ерофеева, которая знала брежневского помощника не одно десятилетие. Ее муж, Владимир Иванович Ерофеев, работал с Андреем Михайловичем в Швеции, когда послом была знаменитая Александра Михайловна Коллонтай.

«Человеку с солидным университетским образованием, – пишет Галина Ерофеева, – знающему пять языков, любящему поэзию – он увлеченно читал Сашу Черного на вечеринках – иметь повседневно дело с ограниченным, малокультурным боссом, „тыкающим“ его, когда он с собственной женой говорил на „вы“ (по укоренившейся привычке конспирировать их связь в студенческие годы перед родителями жены), было, конечно, не в радость».

Чем это компенсировалось? Благами и привилегиями:

«Машина с водителями, комфортабельная дача круглый год с превосходным питанием в дачной столовой за символическую плату, „кремлевская столовая“ на улице Грановского, отдых в лучших цековских санаториях, в том числе и „у друзей“ за рубежом. К тому же вскоре потекли ручейки всяческих подношений из различных краев и республик, которые хозяйка дома иногда демонстрировала нам.

И наши старые знакомые, жившие до этого весьма скромно, откровенно упивались открывшимися перед ними райскими возможностями, хотя и любили говорить, что «ничем не пользуются», имея, очевидно, в виду то, что они могли бы намного расширить сферу своих возможностей».

Леонид Ильич щедро вознаградил своего помощника за труды – сделал его членом ЦК, депутатом, дал Ленинскую и Государственную премии, присвоил звание чрезвычайного и полномочного посла; на приемы в Кремле Александров-Агентов приходил в посольском мундире.

«Александровы были оригинальной парой, – пишет Галина Ерофеева. – Он – из интеллигентной семьи, внук царского генерала. Ее родители – рабочие, сумевшие воспользоваться тем, что подарила революция смекалистому человеку из низов. Переселились в петербургскую квартиру, принадлежавшую некогда барам, неплохо устроились на работе. Дочку учили музыке, языкам…

Наблюдая за их жизнью, можно было легко представить, как прекрасно они вписались бы в круг среднего класса той же Швеции, которую они оба нежно любили. Впрочем, и в Москве их образ жизни со времени работы А. А. в высших сферах власти стал похож на буржуазный: огромная пятикомнатная квартира на улице Горького, обставленная стильной мебелью, с диванным гарнитуром, обитым шелковым штофом, многочисленные украшения в виде бронзовых или фарфоровых статуэток, хрусталя и картин завершали вид богатого, процветающего дома…

Приобретения были не только увлечением, но истинной страстью хозяйки. Трудности нашей жизни открывали неожиданные возможности. Оказывается, можно было поделиться талонами в «кремлевскую столовую» с вдовой престижного художника и задешево приобрести его картины, которым нашлось бы место в небольших музеях…»

В 1972 году, когда Брежнев ощутил вкус к внешней политике, стал много ездить и встречаться с мировыми лидерами, у него появились еще два помощника по международным делам: Константин Викторович Русаков и Анатолий Иванович Блатов. Да еще Евгений Матвеевич Самотейкин, тоже в прошлом сотрудник Министерства иностранных дел, получил должность референта генерального секретаря.

Константин Русаков в 1930 году окончил Ленинградский политический институт и девять лет занимался строительством мясокомбинатов в различных городах страны. В 1939 году его взяли в наркомат рыбной промышленности, где он по-прежнему занимался строительством. После войны Сталин разделил одно ведомство на два – на Министерство рыбной промышленности западных районов СССР и на Министерство рыбной промышленности восточных районов СССР. Русаков получил повышение и стал заместителем министра. Вождь его заметил и при очередном перетряхивании кадров, в феврале 1950 года, назначил министром рыбной промышленности. Но на министерском посту Русаков долго не удержался, через два года его перевели в заместители министра.

В июне 1957 года в его карьере наступил неожиданный поворот. После разгрома группы Маленкова, Молотова и Кагановича Никита Сергеевич распорядился обновить аппарат правительства. Константина Викторовича командировали советником в посольство в Польшу, потом сделали послом в Монголии.

В 1964 году Андропов взял его заместителем в отдел ЦК по связям с коммунистическими и рабочими партиями социалистических стран. Когда Андропов ушел в КГБ, Русаков вместо него возглавил отдел. С 1972 по 1977 год он был помощником Брежнева, а потом вновь возглавил отдел, но уже в ранге секретаря ЦК.

Русаков едва не стал жертвой крупного шпионского скандала. Его дочь развелась, и за ней ухаживал сотрудник управления по планированию внешнеполитических мероприятий Министерства иностранных дел Александр Дмитриевич Огородник. А его КГБ подозревал в работе на американскую разведку.

«Когда Огородник уехал отдыхать в Грузию, – пишет генерал Вячеслав Ервандович Кеворков, – в ЦК компартии Грузии последовал звонок из аппарата секретаря ЦК КПСС Константина Викторовича Русакова: Огороднику нужно уделить особое внимание и обеспечить ему комфортное и беззаботное пребывание в столице южной республики. Семья мощного партийного функционера пеклась о благополучии своего потенциального зятя».

Не дожидаясь, пока Огородник станет зятем секретаря ЦК, его решили арестовать. Но при аресте он покончил с собой, приняв яд. Во всяком случае так эту историю – с санкции Андропова – писателю Юлиану Семенову рассказал генерал Виталий Константинович Бояров. Семенов написал роман «ТАСС уполномочен заявить», по которому был снят многосерийный фильм. Суда по этому делу не было, документы, насколько мне известно, не рассекречивались. Так что обо всем, что тогда произошло, мы знаем со слов бывших сотрудников Комитета госбезопасности.

Для Константина Русакова эта история не имела никаких последствий, хотя любому другому советскому гражданину близкое знакомство с выявленным агентом ЦРУ дорого бы обошлось.

Еще один брежневский помощник по международным делам Анатолий Блатов начинал мастером на Запорожском паровозоремонтном заводе. Окончил Днепропетровский институт инженеров железнодорожного транспорта, работал начальником электросилового хозяйства первого отделения Приморской железной дороги, затем контролером наркомата госконтроля СССР по Приморскому краю.

После войны Блатова взяли на дипломатическую работу. Он быстро сделал карьеру в Министерстве иностранных дел – советник посольства в ГДР, заместитель заведующего отделом, заведующий отделом, член коллегии МИДа.

В 1968 году Анатолия Блатова перевели в аппарат ЦК КПСС, где он обратил на себя внимание, и Брежнев распорядился взять его в своей аппарат. Блатов был человеком скромным и без тщеславия.

Брежнев свою команду ценил, мелкие ошибки прощал. Секретари и помощники вспоминали, что Брежнев не кричал и не распекал. Когда его поручение выполнялось плохо, обижался и переходил на «вы». Один из его ближайших сотрудников рассказывал, как совершил недопустимый промах и думал, что его работа в ЦК окончена.

Дело было так. Леонид Ильич поручил подготовить какую-то справку к совещанию. Когда Брежнев, выступая, сослался на приведенные в справке цифры, зал зашумел. Цифры были взяты не из того источника.

На следующее утро, собрав помощников, Брежнев, как обычно, раздавал поручения. Провинившегося словно не замечал. Потом всех отпустил, а его попросил задержаться. Когда они остались одни, не сдержавшись, сказал:

– Что ты дерьмо – знаю только я, а что я идиот – теперь знает вся страна! Уйди с глаз моих долой!

Тот вышел, поднялся в свой кабинет и стал прикидывать, где он теперь будет работать. Погруженный в свои мысли, не сразу понял, что жужжит аппарат прямой связи с генеральным секретарем. Обреченно снял трубку.

Брежнев спросил:

– Как жена?

Знал, что та болеет.

– Спасибо, Леонид Ильич, – с трудом выдавил из себя помощник. – Сегодня уже лучше.

– Передай привет, пусть выздоравливает, – и Брежнев отключился.

Накричал, но сразу дал понять, что жизнь продолжается. И работа тоже…

У каждого из помощников генерального секретаря были свои приближенные, те, кто работал над брежневскими речами. Цуканов опирался на академиков Николая Николаевича Иноземцева и Георгия Аркадьевича Арбатова, высоко ценил Александра Евгеньевича Бовина с его оригинальным и ярким умом. Любимым писателем Александрова-Агентова был разносторонне образованный Вадим Валентинович Загладин, который быстро делал карьеру в международном отделе ЦК. Блатову помогал Николай Владимирович Шишлин, который возглавил группу консультантов отдела ЦК по соцстранам.

Брежнев придавал особое значение своим речам. Он жаждал аплодисментов, не дай бог сухую речь произнести, поэтому требовал цветистых оборотов, эмоций. И дорожил теми, кто это умел делать.

Работа над выступлением или статьей генерального секретаря не вознаграждалась ни деньгами, ни вообще чем-либо материальным, но желающих участвовать в ней было хоть пруд пруди.

Александров-Агентов, после того как была написана очередная статья для Брежнева, отозвал в сторону одного из авторов – Вадима Алексеевича Печенева из отдела пропаганды ЦК, и с ненаигранным энтузиазмом сказал:

– Вадим Алексеевич, имейте в виду. То, что произошло, это больше, чем медаль или орден. Это признание в партии! Теперь для знающих людей вы не просто Печенев, а тот Печенев, который писал статью самому генеральному секретарю…

Со временем заметную роль в окружении Брежнева стал играть Леонид Митрофанович Замятин. Он руководил отделом печати МИДа, когда его однажды вызвали к Брежневу.

Генеральный секретарь встретил гостя очень любезно, посадил напротив себя и доверительно сказал:

– Ты знаешь, трудно мне стало разбираться с бумагами. Навалят стопку телеграмм, а мне нужны люди, которые в них разберутся и дадут то, что мне нужно знать. Мне тебя посоветовали. Я к тебе присматривался, не скрою. И предлагаю тебе пойти работать в ТАСС.

Тогда генеральным директором телеграфного агентства был Сергей Георгиевич Лапин, человек с богатой биографией, очень консервативными убеждениями и едким юмором. Он окончил два курса Ленинградского историко-лингвистического института и пошел работать в «Винницкую правду». В 1942 году его взяли в отдел печати ЦК, и дальше он пошел в гору. После смерти Сталина Лапина перевели в МИД. При Брежневе он поехал послом в Китай, а через два года возглавил ТАСС.

– А куда же Лапина? – поинтересовался Замятин.

– Он пойдет на телевидение, – ответил Брежнев.

У Брежнева Лапин пользовался неограниченным доверием. Сергей Георгиевич наиболее важные разговоры начинал такой фразой:

– Я вчера обедал с Леонидом Ильичом…

После такого вступления возражать Лапину решался только тот, кто завтракал или ужинал с генеральным секретарем.

– ТАСС, – продолжал Леонид Ильич, – это то, что дает нам информацию. Я хочу, что ты отбирал информацию, чтобы я первым узнавал, что происходит…

Иначе говоря, генеральный секретарь хотел, чтобы главный источник информации о положении в стране и мире перешел в руки лично ему преданного человека. Лапин и был таким, но ему предстояло сменить на телевидении Николая Месяцева, друга Шелепина.

Первым заместителем Лапина, отвечавшим за телевидение, стал Энвер Назимович Мамедов. Они работали рука об руку многие годы. Мамедов был человеком одаренным, прекрасно отличал людей талантливых от неталантливых, но главная его задача состояла в проведении линии партии.

«Высокий, смуглый, холеный брюнет с властным, жестоким лицом, с цепким, безжалостным взглядом и отрывистой категоричной речью, – таким увидел Мамедова ленинградский сценарист Лев Мархасёв, – в отличном английском костюме в клетку, благоухая неведомым мне парфюмом, он являл собой странную помесь шахиншаха с лордом».

Выбор Брежнев сделал верный. Гостелерадио Лапин возглавлял пятнадцать лет, только в декабре 1985 года Горбачев отправил его на пенсию. И Леонид Митрофанович Замятин ориентировался только на генерального секретаря.

– Давай сразу договоримся, – сказал Брежнев, – что ты завтра уже будешь в ТАССе.

– Почему завтра? – поинтересовался Замятин.

– Можно сегодня, – улыбнулся Брежнев и позвонил Суслову: – Замятин у меня. Он сейчас к тебе зайдет, ты с ним договорись. Нужно, чтобы завтра его представили в ТАССе.

В Молдавии у Леонида Ильича был еще один помощник – Сергей Павлович Трапезников. В два года он остался без родителей. В анкете писал, что до тринадцати лет воспитывался в детдоме, потом работал у кулаков по найму, трудился на лесопильном заводе учеником моториста…

В семнадцать лет его взяли в райком комсомола, оттуда послали учиться во втуз, затем в Химико-технологический институт в Самаре. Но Трапезников не доучился, а вернулся в комсомол – заведовал отделом в Керенском райкоме Пензенской области, был в Самаре заместителем главного редактора краевой молодежной газеты «Будь готов».

Из комсомола его перевели на партийную работу: заведующий парткабинетом и культпропотделом, второй секретарь, первый секретарь райкома, заведующий отделом Пензенского обкома партии… С 1944 по 1946 год он учился в Высшей партийной школе, потом стал аспирантом Академии общественных наук при ЦК. Параллельно окончил исторический факультет Московского педагогического института.

В Пензе он работал под началом Константина Устиновича Черненко. После войны тот уехал в Кишинев и предложил Трапезникову присоединиться к нему. Сергея Павловича назначили директором республиканской Высшей партийной школы и одновременно главным редактором журнала «Коммунист Молдавии». Он вошел в команду Леонида Ильича.

Потом на несколько лет, когда Брежнев уехал из Кишинева, они расстались. В 1956 году, став секретарем ЦК, Леонид Ильич вспомнил о Трапезникове и взял его к себе помощником. Сергей Павлович вскоре защитил докторскую диссертацию.

Проработав несколько лет в аппарате, Трапезников попросил отпустить его на научную работу. Леонид Ильич пошел навстречу. В январе 1960 года Трапезникова утвердили заместителем ректора Высшей партийной школы по научной работе. Он стал профессором. В мае 1965 года Брежнев восстановил самостоятельный отдел науки и учебных заведений ЦК КПСС и поставил во главе Трапезникова.

Перед назначением поделился с Александровым-Агентовым:

– Знаешь, я думаю заведующим отделом науки сделать Трапезникова. Как ты думаешь?

Александров-Агентов признавался потом, что пришел в ужас: Трапезников – безграмотный, примитивный человек. Он сказал Леониду Ильичу:

– У меня в сейфе лежит написанная Трапезниковым от руки бумага, в которой на одной странице восемнадцать грубейших орфографических ошибок. И этот человек будет руководить развитием нашей науки, работой академиков?

Брежнев нахмурился и оборвал разговор. Грамотных людей полно, а по-настоящему преданных куда меньше…

Трапезников в начале 1930-х попал в страшную автокатастрофу, долго лечился. Холуи рассказывали, что его травма – следы войны, что Трапезников прошел рядом с Брежневым всю Великую Отечественную… Сергей Павлович не спешил опровергать эту легенду. Ходил он, как больной полиомиелитом, вспоминал заместитель заведующего международным отделом ЦК Анатолий Сергеевич Черняев. Одна рука безжизненно висела, шея, вдавленная в приподнятые плечи, не поворачивалась. Мертвенно бледное лицо, тусклые неподвижные глаза.

«Но он не вызывал жалости, – писал о нем бывший сотрудник аппарата ЦК Иван Дмитриевич Лаптев. – Более того, наверное, даже мысль о жалости или отвращении не могла прийти в голову тем, кто с ним сталкивался.

Я не раз наблюдал, как его подчиненные, люди достойные, достаточно молодые, в других условиях раскованные, буквально спадали с лица перед встречей с ним. Его сотрудники не смели отступить ни от одного слова в тексте, если этот текст посмотрел Трапезников…

На совещаниях руководителей научных учреждений, которые он проводил (я был на таких совещаниях два или три раза), царила цепенящая гнетущая атмосфера».

По мнению коллег, Трапезников был сталинистом и редкостным мракобесом. Он даже кандидата в члены политбюро Бориса Николаевича Пономарева, руководителя международного отдела ЦК, считал ревизионистом.

Он писал настоящие доносы на тех, кого считал недостаточно твердокаменным. Например, на секретариате ЦК обсуждалась записка Трапезникова, в которой он обрушился на бывшего главного редактора «Правды» Алексея Матвеевича Румянцева, ставшего вице-президентом Академии наук:

«Т. Румянцев взял под защиту явно ошибочные труды, требует открытых „свободных“ дискуссий. Позволительно спросить его, о какой это „свободе“ идет речь?»

На одном из совещаний в ЦК Трапезников, ужасаясь тому, что было сделано при Хрущеве, горестно восклицал:

– В эти десять лет забыли о главном – о классовой борьбе!

Один из руководителей отдела информации ЦК КПСС Василий Романович Ситников иронически заметил:

– Не понимаю, чего он хочет? Чтобы его «чайку» закидывали камнями, что ли?

Александр Яковлев вспоминал, как в начале 1970-х ехал в машине вместе с Трапезниковым. Заведующий отделом науки сокрушался по поводу ущерба, нанесенного идеологии Хрущевым:

– Что же будет с марксизмом, когда мы умрем?

Леонид Ильич его очень жаловал. Трапезников стал членом ЦК, депутатом Верховного Совета. Он мечтал быть академиком. Но тут возникли трудности.

Трапезников выставил свою кандидатуру в члены-корреспонденты Академии наук. Обществоведы его кандидатуру одобрили. 2 июля 1966 года на общем собрании академии против Трапезникова смело выступил академик Игорь Евгеньевич Тамм, один из выдающихся физиков, лауреат Нобелевской премии:

– Речь идет не о том, что он может быть очень хорошим начальником отдела науки. Не об этом идет речь, а речь идет о научных заслугах.

Таковых не оказалось. Трапезникова при тайном голосовании прокатили. Президент академии Мстислав Всеволодович Келдыш доложил о неудаче Суслову. Тот распорядился еще раз провести голосование. Трапезникова опять провалили. Через десять лет, в 1976 году, он своего добился – стал членом-корреспондентом Академии наук. Но не остановился на достигнутом – пожелал стать полноценным академиком.

В конце 1978 года академики Алексей Леонтьевич Нарочницкий и Исаак Израилевич Минц выдвинули Трапезникова в действительные члены Академии наук. «Выдающимся вкладом в разработку отечественной истории, – писали два академика, – являются его труды по аграрной истории нашей страны. Среди которых особенно большое значение имеет 2-томный капитальный труд „Ленинизм и аграрно-крестьянский вопрос“».

Но академиком Трапезников все-таки не стал.