В один из последних дней декабря 1991 года автомобиль президента России в сопровождении машин охраны выехал из Кремля и на большой скорости помчался на юго-запад столицы. Президента ждали в большом комплексе зданий, которые не нанесены на карту города и не имеют почтового адреса.

Борис Ельцин пожелал посетить разведгородок, расположившийся на столичной окраине, Ясенево. Решалась судьба внешней разведки страны и ее нового начальника Евгения Максимовича Примакова.

Советский Союз формально еще не прекратил своего существования. Табличка с именем Горбачева висела на двери главного в Кремле кабинета, хотя власти у него почти не осталось. Людям трудно было себе представить, что через несколько дней повесят новую — «Президент Российской Федерации Борис Николаевич Ельцин». И не только у нас в стране, во всём мире с трудом будут привыкать к тому, что на политической карте больше нет такого государства — СССР, а появилось много новых республик.

Еще было неясно — какой станет Россия? Как сложатся ее отношения с ближними и дальними соседями? Какие органы управления ей понадобятся? И нужна ли, в частности, внешняя разведка? Некоторые страны вполне без нее обходятся и процветают.

Помощники российского президента, молодые и динамичные, формировали органы государственного управления и подбирали в правительство новых людей. Старый аппарат собирались разгонять.

Формально существовал Российский республиканский комитет госбезопасности. Он появился 6 мая 1991 года, когда председатель КГБ Крючков и председатель Верховного Совета РСФСР России Ельцин подписали совместный протокол. Но дальше бумаги дело не пошло. В российском комитете служило несколько десятков человек, никакой власти у них не было, все областные управления по-прежнему подчинялись союзному КГБ.

Председателем российского КГБ стал произведенный в генерал-майоры Виктор Валентинович Иваненко, профессиональный чекист, до этого заместитель начальника Инспекторского управления союзного Комитета госбезопасности. Начальником Разведывательного управления КГБ РСФСР утвердили генерал-майора Александра Титовича Голубева. В конце 1991 года теоретически генерал Иваненко и его коллеги рассчитывали принять под свое руководство союзные органы госбезопасности.

Четвертого сентября последний председатель КГБ СССР Вадим Бакатин издал приказ, которым передал в подчинение российскому комитету все областные и краевые управления КГБ по России. За собой Бакатин оставил координацию работы республиканских комитетов.

Двадцать шестого ноября Ельцин подписал указ о преобразовании КГБ РСФСР в Агентство федеральной безопасности России. Его возглавил Иваненко. Теперь уже шел раздел центрального аппарата госбезопасности. Иваненко достались наиболее жизнеспособные подразделения старого КГБ, включая службу наружного наблюдения и Управление оперативной техники.

Но Виктор Иваненко, человек открытый и откровенный, оказался плохим царедворцем. Он не принадлежал к личной команде Ельцина. Его оттеснили очевидные фавориты Бориса Николаевича, которые в штыки встретили чужака. В результате Иваненко потерял должность. Министром безопасности России стал Виктор Павлович Баранников, милицейский генерал, который во время августовского путча активно поддержал Ельцина.

Восемнадцатого декабря 1991 года Ельцин подписал указ о создании самостоятельной российской Службы внешней разведки, которая выделялась из состава Первого главного управления КГБ. Начальник первого главка Примаков позвонил Борису Николаевичу:

— Кто будет осуществлять указ?

— Это не телефонный разговор. Приходите, поговорим.

Примаков приехал к президенту России, который еще сидел на Старой площади.

— Я вам доверяю, — сказал Ельцин, — пусть у вас не будет на этот счет сомнений, но в коллективе к вам относятся очень по-разному.

Примакова задело, что Ельцину кто-то наговорил о плохом отношении к нему в разведке:

— Знаете, Борис Николаевич, если б вы сказали, что не доверяете, разговор, естественно, на этом бы и закончился. Ни главе государства не нужен такой руководитель разведки, которому он не верит, ни службе, да и мне самому это абсолютно не нужно. Но меня задело то, что вас информировали о плохом отношении ко мне в самой разведке. Признаюсь, я этого не чувствую, но нельзя исключить, что ошибаюсь.

— Хорошо, — согласился Ельцин, — я встречусь с вашими заместителями.

Примаков предложил:

— Некоторых замов я уже сам назначил. Картина будет объективной, если вы встретитесь со всем руководством — это сорок — пятьдесят человек.

Ельцин столь же неожиданно согласился:

— Заезжайте завтра в десять утра и вместе поедем к вам в Ясенево.

Евгений Максимович Примаков тогда не знал, что Ельцин уже почти твердо решил назначить другого начальника разведки.

Академик Александр Яковлев участвовал в последней беседе Горбачева и Ельцина в декабре 1991 года, когда президент СССР передавал дела первому президенту России. Воспользовавшись тем, что Горбачев на минуту вышел, Яковлев завел разговор о Примакове. Ему кто-то передал, что Ельцин собирается поставить во главе разведки своего человека. Яковлев прямо спросил об этом Бориса Николаевича. Тот неохотно ответил, что, по его сведениям, Примаков склонен к выпивке.

— Не больше, чем другие, — заметил Яковлев. — По крайней мере за последние тридцать лет я ни разу не видел его пьяным. Может быть, вам стоит съездить в разведку и посмотреть своими глазами?

Ельцин несколько удивленно посмотрел на Яковлева. Ничего не сказал. Но, видимо, запомнил этот совет. Разговор о пристрастии Примакова к выпивке был всего лишь неуклюжим предлогом. Во-первых, в глазах Ельцина злоупотребление горячительными напитками никогда не было особым грехом. Во-вторых, он легко мог навести справки и убедиться в том, что Евгений Максимович, как человек, выросший в Тбилиси, любит застолье, но, как тбилисский человек, никогда не теряет голову…

В 10.40 в кабинете Примакова в Ясеневе собрались руководители всех подразделений разведки. На них появление Ельцина произвело большое впечатление. Он был первым главой государства, который приехал в разведку. Еще вполне здоровый, решительный и жизнерадостный, Ельцин в своей привычной манере рубил фразы:

— Раз создается новая организация… А будем так считать… Раз страна другая… то заново должен быть назначен и директор разведки… А будет ли это Примаков… или кто другой… это вы сейчас должны решить сами… Одни говорят — Примаков на месте. Другие говорят — он некомпетентен, здесь нужен профессионал… Посоветуемся…

Борис Ельцин не скрывал того, что некоторые люди — из его окружения или имевшие к нему прямой доступ — считали, что Примакова нужно менять — он человек старой команды и плохо впишется в новую, — и даже предлагали президенту другие кандидатуры. Но Ельцин, чье слово тогда на территории России было решающим, намеревался поступить демократично. Пусть сотрудники разведки сами скажут, какой начальник им нужен.

— Словом, вот как вы сейчас скажете… так и будет, — пророкотал Ельцин. — Прошу высказываться. Кто начнет?

Я спрашивал потом: что же было написано на лице Примакова в тот момент, когда Ельцин предложил его подчиненным решить судьбу своего начальника? Напряженность? Волнение? Фаталистическое спокойствие? Деланое равнодушие?

Говорят, что он держался очень достойно. К тому времени он проработал в разведке меньше трех месяцев. Горбачев ценил Примакова, но мнение бывшего президента теперь могло ему только повредить.

Взаимная нелюбовь бывшего первого президента СССР и первого президента России не угасла и после отставки Горбачева. Никакой горбачевец не мог в принципе нравиться новым обитателям Кремля. Ельцин не забыл и не хотел забывать, что и как в течение нескольких лет, начиная с февральского пленума ЦК КПСС, на котором он был выведен из состава кандидатов в члены политбюро, а затем и снят с должности первого секретаря Московского горкома, делал с ним генеральный секретарь. Горбачев был уже поверженным, но всё еще врагом. Людей Горбачева воспринимали как перебежчиков из вражеского лагеря, доверять которым нельзя. Наверное, был и циничный расчет — чем больше горбачевцев убрать, тем больше высоких должностей освободится.

Примаков занял место начальника разведки достаточно неожиданно. Последние два года (с января 1989 года) Первое главное управление КГБ СССР, которое занималось внешней разведкой, возглавлял генерал-лейтенант Леонид Владимирович Шебаршин.

Леонид Шебаршин — один из самых известных разведчиков. Он окончил школу в 1952 году. Как серебряного медалиста, его взяли без экзаменов на индийское отделение Института востоковедения, где на арабском отделении уже заканчивал курс Примаков. В 1954 году институт упразднили, студентов перевели в Институт международных отношений. Учился Шебаршин хорошо и на шестом курсе поехал в Пакистан на преддипломную практику. После окончания МГИМО его распределили в Министерство иностранных дел. И сразу отправили в Пакистан. Начинал с должности помощника и переводчика посла, которым был известный дипломат и будущий заместитель министра иностранных дел Михаил Степанович Капица. Под его крылом Шебаршин быстро получил повышение — атташе, третий секретарь. Осенью 1962 года вернулся в Москву, стал работать в центральном аппарате МИДа — референтом в отделе Юго-Восточной Азии. И почти сразу подающего надежды дипломата пригласили в КГБ. Он принял это предложение с удовольствием.

«В Комитете госбезопасности, — писал Шебаршин, — к Первому главному управлению издавна сложилось особое, уважительное, но с оттенком холодности и зависти отношение. Сотрудники службы во многом были лучше подготовлены, чем остальной личный состав комитета. Они работали за рубежом и, следовательно, были лучше обеспечены материально. Им не приходилось заниматься “грязной работой”, то есть бороться с внутренними подрывными элементами, круг которых никогда радикально не сужался.

Попасть на службу в ПГУ было предметом затаенных или открытых мечтаний большинства молодых сотрудников госбезопасности, но лишь немногие удостаивались этой чести. Разведка была организацией, закрытой не только для общества, но и в значительной степени для КГБ».

Леонид Шебаршин прошел курс подготовки в 101-й разведывательной школе, получил квартиру и в декабре 1964 года вновь отправился в Пакистан, теперь уже в роли помощника резидента внешней разведки. Третья командировка в Пакистан была бы приятнее, если бы не роковая слабость нового начальника.

«Резидент питал неодолимую тягу к спиртному, — вспоминал Шебаршин, — пил в любое время суток, быстро хмелел и во хмелю нес околесицу, густо пересыпанную матом... Дело кончилось тем, что резидент однажды свалился на приеме. Долго терпевший посол не выдержал и информировал Москву о хроническом недуге резидента».

Резидента отозвали.

После возвращения из командировки, летом 1968 года, Шебаршин прошел годичные курсы усовершенствования и подготовки руководящего состава Первого главного управления КГБ — на факультете усовершенствования краснознаменного института, что было необходимо для служебного роста. Программа повторяла учебный курс разведывательной школы, но с учетом, что в аудитории сидели профессионалы с немалым опытом. Оперативные офицеры уже состоялись как разведчики и чувствовали себя уверенно. Это была не столько учеба, сколько передышка.

Два года Шебаршин провел в центральном аппарате, и его отправили заместителем резидента в Индию — главный форпост советской разведки на Востоке. Шебаршин руководил линией политической разведки. В Дели была огромная резидентура, на которую не жалели денег, потому что в Индии можно делать то, что непозволительно в любой другой стране. Резидентом был Яков Прокофьевич Медяник, сыгравший большую роль в судьбе двух будущих начальников разведки — Шебаршина и Трубникова.

Леонид Шебаршин проработал в Индии шесть лет. Но после возвращения домой желанного повышения не получил. В апреле 1977 года Шебаршин приступил к работе в Ясеневе заместителем начальника отдела, то есть вернулся на ту же должность, с которой уезжал. Это было не очень приятно. Хотелось движения вперед. И он с удовольствием принял предложение поехать резидентом в Иран. Резидент — самостоятельная работа, открывающая перед энергичным и амбициозным человеком хорошую перспективу. Назначение состоялось в мае 1978 года.

Шебаршин вспоминал, как перед отъездом в Тегеран его пригласил к себе секретарь парткома КГБ Гений Евгеньевич Агеев (тот самый, который отличится в дни августовского путча 1991-го). Гений Евгеньевич до перехода в госбезопасность был вторым секретарем Иркутского горкома партии, считал, что умеет разговаривать с народом. Среди прочего строго поинтересовался:

— А в театр вы ходите?

Секретарь парткома хотел убедиться в том, что новый резидент обладает широким культурным кругозором. На этот ритуальный вопрос обыкновенно отвечали утвердительно даже те, кто поражал своих коллег необразованностью и полным отсутствием интереса к литературе и искусству. К Шебаршину, литературно одаренному человеку, это никак не относилось. Леонид Владимирович честно ответил:

— Нет, не хожу!

Секретарь парткома понимающе кивнул:

— Времени не остается.

Шебаршин игры не принял:

— Время есть. Я не люблю театр.

Гений Агеев, который со временем стал первым заместителем председателя КГБ, возмутился и отчитал Шебаршина за отсутствие интереса к культурной жизни. Более того, Агеев не успокоился, позвонил Крючкову и просил сделать внушение тегеранскому резиденту. Что происходит в Иране, куда отправлялся Шебаршин, секретарь парткома не подозревал. Каким испытанием окажется эта командировка, он и представить себе не мог, поэтому ни деловым, ни человеческим советом помочь был не в состоянии, но партийную бдительность проявил. Крючков попросил нового резидента быть осторожнее во взаимоотношениях с «большим парткомом» КГБ.

Председатель КГБ Юрий Владимирович Андропов по-своему напутствовал Шебаршина:

— Смотри, брат, персы такой народ, что мигом могут посадить тебя в лужу. И охнуть не успеешь!

Шебаршин руководил советской разведкой в Иране в самый сложный период исламской революции. Но в Тегеране резидентура была небольшой и неэффективной. Шебаршин сразу отметил и слабость аналитической работы, и отсутствие контактов среди тех, кто может дать важную информацию о происходящем в стране. Но тут уже почти всё зависело от него самого.

Резидент — важнейший пост в разведке. Конечно, он постоянно держит связь с центром, получает указания, отчитывается за каждый шаг. Тем не менее многие решения резидент принимает на собственный страх и риск. Есть проблемы, которые ни с кем не обсудишь. Как правильно строить отношения с послом? Как поступить с оперативным работником, совершившим ошибку? Или с офицером, который потихоньку прикарманивал деньги, выделявшиеся на агента?

Работу Шебаршина в Тегеране омрачил побег в июне 1982 года сотрудника резидентуры майора Владимира Андреевича Кузичкина, работавшего на британскую разведку. Кузичкин был направлен в Тегеран из Управления нелегальной разведки и работал с немногочисленными нелегалами из находившейся в подполье Народной партии (Туде), состоявшей в основном из коммунистов.

Шебаршин с женой отдыхали в ведомственном санатории, когда его подчиненный сбежал. Леониду Владимировичу пришлось прервать отдых и давать объяснения начальству. Спустя много лет Шебаршин не мог забыть эту историю, едва не сломавшую ему карьеру. В одном из интервью сказал со злостью:

— Мне говорили, что в Англии он стал сильно пить. Надеюсь, что он сдох.

Шебаршин прослужил в Тегеране четыре года, вернулся в феврале 1983 года. Обычно за побег подчиненного резидента сурово наказывают. Но обошлось. Симпатизировавший ему генерал Медяник посоветовал сидеть тихо и ждать, пока забудется побег Кузичкина. Несколько месяцев Шебаршин проработал заместителем начальника отдела в управлении «Р», которое обобщало опыт оперативной работы и выявляло ошибки в проведенных операциях.

Осенью 1983 года Шебаршина пригласил к себе начальник информационной службы Первого главного управления генерал Николай Сергеевич Леонов (впоследствии депутат Государственной думы от фракции «Справедливая Россия»), чья карьера в разведке сложилась благодаря тому, что он когда-то познакомился с Раулем Кастро, который вскоре стал вторым человеком на Кубе.

— Предлагаю должность заместителя, — сказал Леонов Шебаршину. — Вам дается шанс проявить себя. Считайте, что работа у нас будет как бы испытанием для вас.

Шебаршину тон разговора не понравился, но предложение он принял с удовольствием. Информационную службу вскоре повысили в статусе, преобразовали в управление. Так что и Шебаршин из заместителей начальника отдела стал замначальника управления. Занимался афганскими делами. Летал в Кабул вместе с Крючковым, который обратил внимание на толкового молодого человека. В 1986 году они с Крючковым исполнили весьма деликатную миссию — заставили Бабрака Кармаля отказаться от власти и посадили в кресло хозяина Афганистана бывшего начальника госбезопасности Наджибуллу.

В апреле 1987 года ушел на пенсию по возрасту генерал-майор Яков Прокофьевич Медяник. Крючков сделал Шебаршина своим заместителем, отвечавшим за работу на Ближнем и Среднем Востоке, а также в Африке. Шебаршин вошел в состав высшего руководства и переселился в дачный поселок разведки, что было одной из самых приятных привилегий его нового положения. На работу и с работы он отныне ходил пешком — несколько минут прогулки по лесу.

Первого октября 1988 года Крючков ушел из разведки на повышение, став председателем КГБ. Вопрос о его преемнике решался долго. Несколько месяцев обязанности руководителя первого главка исполнял Вадим Кирпиченко. В иной ситуации он бы и возглавил разведку. Но генералу Кирпиченко уже исполнилось шестьдесят шесть лет. Горбачев же требовал выдвигать молодых.

У Крючкова был явный фаворит — еще один заместитель начальника разведки Виктор Грушко. Ему еще не было шестидесяти. Но, видимо, эта кандидатура не прошла. В январе 1989 года Крючков передал Шебаршину свой кабинет в Ясеневе и всю советскую разведку. 24 января Леонида Владимировича принял генеральный секретарь Горбачев с кратким напутствием. В пятьдесят три года Шебаршин оказался во главе огромной разведывательной империи. Численность Первого главного управления в те годы, по некоторым данным, составляла почти двенадцать тысяч человек. Каждый год на первый курс Краснознаменного института имени Ю. В. Андропова принимали триста человек.

Достаточно молодой для своей высокой должности (на шесть лет моложе Примакова), он мог еще долго оставаться на своем посту. Участия в августовском путче 1991 года Шебаршин не принимал. Председатель КГБ Владимир Крючков таланты Шебаршина ценил, но у него были люди и поближе — их он и втянул в путч.

Шебаршин после ареста Крючкова ровно одни сутки — с полудня 22 августа до двух часов дня 23 августа 1991 года — возглавлял КГБ. Произошло это так. 22 августа в девять утра в кабинете начальника Первого главного управления и заместителя председателя КГБ генерал-лейтенанта Леонида Владимировича Шебаршина зазвонил аппарат спецкоммута-тора, соединяющего высшее начальство страны.

Начальник разведки уже был на работе. Он предполагал, что участие руководства КГБ в путче не пройдет безнаказанным. Открыв сейф, просматривал документы, решая, что можно сохранить, а что следует уничтожить. Одну бумагу, никому не доверяя, разорвал и спустил в унитаз личного туалета.

— С вами говорят из приемной Горбачева. Михаил Сергеевич просит вас быть в приемной в двенадцать часов.

— А где это? — поинтересовался Шебаршин.

— Третий этаж здания Совета министров в Кремле. Ореховая комната.

В Ореховой комнате, где когда-то заседало политбюро, собралось множество людей. Появился загорелый и энергичный Горбачев. Шебаршин представился президенту. Горбачев сразу вывел Шебаршина в соседнюю комнату, чтобы поговорить один на один, и задал несколько вопросов:

— Чего добивался Крючков? Какие указания давались комитету? Знал ли Грушко?

Шебаршин коротко пересказал, что говорил Крючков на совещании 19 августа.

— Вот подлец, — не сдержался Горбачев. — Я больше всех ему верил. Ему и Язову. Вы же это знаете.

Горбачев сказал, что поручает Шебаршину временно исполнять обязанности председателя КГБ. В три часа дня позвонил и сказал, что уже подписал соответствующий указ. Возможно, генерал Шебаршин и мечтал когда-нибудь занять главный кабинет на Лубянке, но вовсе не при таких обстоятельствах, когда судьба КГБ была под вопросом. Шебаршин внес свой вклад в историю комитета — успел подписать приказ о департизации КГБ. Парткомы в КГБ прекратили свою деятельность.

Из окна чужого кабинета на пятом этаже старого здания КГБ исполняющий обязанности председателя комитета поздно вечером бессильно наблюдал за тем, как сносят памятник создателю советских органов госбезопасности Феликсу Эдмундовичу Дзержинскому. Никто из чекистов, укрывшихся за железными воротами, не посмел защитить основателя органов государственной безопасности, хранить верность которому клялись до последней капли крови.

В пятницу, 23 августа, утром Шебаршин засел в бывшем кабинете Крючкова. Он приказал вильнюсским чекистам, которых активисты местных народных фронтов блокировали в райотделах, не применять оружия и выпустил из Лефортовского следственного изолятора лидера Демократического союза Валерию Ильиничну Новодворскую. Больше он ничего сделать не успел. В разгар совещания, которое проводил Шебаршин с руководящим составом комитета, позвонил Горбачев:

— Появитесь у меня через полчаса!

К двум часам Шебаршин приехал в Кремль. Горбачев совещался с руководителями республик. Шло заседание Государственного совета. Вызвали Шебаршина. Михаил Сергеевич объявил:

— Я назначаю председателем КГБ товарища Бакатина. Отправляйтесь сейчас в комитет и представьте его.

Для самого Вадима Викторовича Бакатина назначение было неожиданностью. Его так же без предупреждения пригласили в кабинет Горбачева в Кремле, где сидели президенты союзных республик. Горбачев сказал ему:

— Вот мы тут все вместе решили предложить вам возглавить Комитет государственной безопасности…

Бакатин, как это полагается в таких случаях, предложил вместо себя академика Юрия Рыжова, который в Верховном Совете СССР возглавлял Комитет по безопасности. Но всё уже было решено. Бакатин поехал на площадь Дзержинского принимать дела и проводить первое совещание коллегии комитета.

Отправленный в следственный изолятор «Матросская тишина» Крючков написал письмо Бакатину:

«Уважаемый Вадим Викторович!

Обращаясь к Вам как к Председателю Комитета госбезопасности СССР и через Вас, если сочтете возможным довести до сведения, к коллективу КГБ со словами глубокого раскаяния и безмерного переживания по поводу трагических августовских событий в нашей стране и той роли, которую я сыграл в этой роли. Какими бы намерениями ни руководствовались организаторы государственного переворота, они совершили преступление…

Осознаю, что своими преступными действиями нанес огромный ущерб своей Отчизне… Комитет госбезопасности ввергнут по моей вине в сложнейшую и тяжелую ситуацию… Очевидно, что необходимые по глубине и масштабам перемены в работе органов госбезопасности по существу и по форме еще впереди».

В три часа дня 23 августа Бакатин в первый раз приехал в новое здание КГБ на Лубянской площади. На площади шел митинг. Чекисты боялись, что толпа ворвется в здание и их всех выгонят, как выгнали сотрудников ЦК КПСС со Старой площади. Но обошлось. Вообще говоря, если бы бывшего партийного работника и министра внутренних дел Вадима Бакатина не назначили тогда председателем КГБ, московская толпа и в самом деле могла бы пойти на штурм здания. Или же российские депутаты могли потребовать вовсе распустить комитет. Появление на Лубянке популярного Бакатина, возможно, спасло Комитет госбезопасности от полного разгрома.

Генерал Шебаршин, как и все остальные заместители председателя КГБ, по указанию Горбачева написал подробный отчет о том, что он делал в дни путча. Это была формальность. Шебаршина ни в чем не винили. Единственное, что он сделал, — переслал во все заграничные резидентуры разведки документы ГКЧП. Подчиненный ему спецназ — Отдельный учебный центр Первого главного управления, который на случай войны готовили к диверсионным действиям в тылу противника, в штурме Белого дома участвовать отказался. Но особого доверия к Шебаршину тоже не было — его назначил Крючков, путчист номер один, который к тому времени сидел в Матросской Тишине.

Двадцать пятого августа, в воскресенье утром, Шебаршин написал председателю КГБ Вадиму Бакатину первый рапорт:

«19–21 августа с. г. я оказался не в состоянии дать правильную оценку действий Крючкова и других участников заговора и не сумел правильно ориентировать личный состав Первого главного управления — людей честных, дисциплинированных, преданных Родине.

Прошу освободить меня от занимаемой должности и уволить…»

Рапорт остался без внимания. У Бакатина были неотложные проблемы, разведка к их числу не относилась. Шебаршин сразу сказал, что он сторонник выделения разведки в самостоятельную службу, чтобы избавиться от «хвоста» КГБ. Бакатин с ним согласился. Однако стать первым главой независимой разведывательной службы Шебаршину было не суждено. Между Бакатиным и Шебаршиным возникла личная неприязнь. Они были схожи характерами — самоуверенные, резкие — и не уважали друг друга.

Через три недели, в середине сентября, новое руководство КГБ назначило Шебаршина — против его желания — первым заместителем полковника Владимира Михайловича Рожкова. Шебаршин возмутился и 18 сентября позвонил Бакатину. Бакатин недовольно ответил:

— Где вы были раньше? Я уже приказ подписал.

После короткого разговора на повышенных тонах Шебаршин сказал, что дальше так работать не может и просит освободить его от должности. Он, вероятно, рассчитывал, что новый председатель пойдет на попятную. Но разозлившийся Бакатин решил, что его шантажируют, и возражать против отставки Шебаршина не стал.

В результате Шебаршин написал председателю КГБ новый рапорт:

«Мне стало известно, что на должность первого заместителя начальника Главного управления назначен В. М. Рожков. Решение об этом назначении было принято в обход Первого главного управления и его начальника. Вы лично не сочли возможным поинтересоваться моей позицией в этом вопросе, оценкой профессиональной пригодности тов. Рожкова.

В прошлом, как Вам известно, существовала практика назначения должностных лиц, в том числе и в Первое главное управление КГБ, под нажимом аппарата ЦК КПСС или по протекции. В последние годы ценой больших усилий эту практику удалось прекратить. С горечью убеждаюсь, что она возрождается в еще более грубой и оскорбительной форме — на основе личных связей, без учета деловых интересов. Эта практика, уверен, может погубить любые добрые преобразования.

Судя по тону Вашего разговора со мной по телефону 18 сентября с. г., Вы считаете такую ситуацию вполне нормальной. Для меня она неприемлема».

Этот рапорт был принят. Генерал-лейтенант Шебаршин в пятьдесят шесть лет стал пенсионером.

Бакатин начал искать ему замену.

При этом принципиальное решение о том, что разведка выйдет из состава КГБ и станет самостоятельной, уже было принято, так что подбирали не профессионала-разведчика, а политика.

Я спрашивал самого Вадима Бакатина: и кому же пришла в голову идея предложить этот пост Примакову?

— Я внес такое предложение, — ответил Бакатин. — Я знал, что он не будет против. Ему эта работа подходила. По складу характера. Так что, когда Шебаршин ушел, первым кандидатом был Примаков.

— А как вы увидели в Примакове начальника разведки?

— А как во мне увидели председателя КГБ? Какой я чекист?

— Вы по крайней мере занимались чем-то сходным — были министром внутренних дел.

— Да это абсолютно разные вещи, — отмахнулся Бакатин. — Эти два ведомства даже рядом нельзя ставить.

— Но ведь Примаков не профессиональный разведчик! А это непростая специальность.

— Министр должен принадлежать к правящей партии и осуществлять политическое руководство, — отрезал Бакатин. — А вот все остальные служащие ведомства, начиная с его замов, должны быть профессионалами. Я думаю, что у Примакова просто был к этому интерес. Евгений Максимович всю жизнь занимался внешней политикой. Он глубокий человек с аналитическим складом ума. А разведка это и есть информация. Получение информации из разных источников и ее сопоставление. Я думаю, эта работа ему как раз подходила.

— Как тогда встретили Примакова в разведке?

— Встретили его хорошо. А провожали еще лучше.

— Как это ему удалось? Ведь он был чужой для них?

— Он не чужой. Для нас для всех разведка родная. Все фильмов насмотрелись, все грезили разведкой с детского возраста. Как все мы убедились, руководить разведкой — это совсем неплохо у него получилось. Хорошо получилось. И разведчики довольны. И разведка не развалилась. На ней все эти перипетии политические не сильно отразились.

Формально Примаков получал должность первого заместителя председателя КГБ, то есть переходил в прямое подчинение Бакатину, хотя в Кремле, в команде Горбачева, они были на равных.

— Но в первом же вашем с ним разговоре имелось в виду, что разведка станет самостоятельной? — переспросил я.

— Да. Это было решено до его назначения, — подтвердил Бакатин. — Сразу договорились, что Комитет государственной безопасности, этот монстр, будет демонтирован. Надо было это сделать хотя бы для того, чтобы сохранить разведку. Ведь в то время президенты всех республик претендовали на наследство СССР, хотя Советский Союз еще существовал. Разведка всё-таки была сразу выделена за скобки. Она осталась единой, обслуживающей все республики. А остальную часть комитета делили. Происходило перетаскивание людей из кабинетов в кабинеты. Примаков в этом не участвовал.

После провала августовского путча и возвращения Горбачева в Москву его команда, сохранившая верность президенту, получила новые важные назначения. Все крупные посты были поделены. Евгений Примаков остался, пожалуй, единственным из ближайшего окружения Горбачева, кто не получил реальной работы. Ему было тоскливо в Кремле без собственного практического дела.

Сам Евгений Максимович рассказывал так:

«Я настолько не был готов к такой крутой перемене в своей жизни, что вначале вообще несерьезно отнесся к предложению Бакатина. Начисто забыл о нем во время сентябрьской поездки по Ближнему Востоку, куда полетел с большой группой представителей союзных и российских органов власти с целью получить столь необходимые стране кредиты. Нам тогда это неплохо удалось сделать — сумма полученных только несвязанных займов составила более трех миллиардов долларов.

Прилетел в Москву, окрыленный успехом. Во время поездок в Саудовскую Аравию, Кувейт, Арабские Эмираты, Египет, Иран, Турцию в полной мере использовал и свои связи, но главное, конечно, было не в них, а в высоком авторитете нашей страны в арабском мире. Однако для личного доклада меня никто не вызывал.

Позвонил по телефону Горбачев и, не спросив ни слова о результатах поездки, предложил в условиях ликвидации Совета безопасности стать его советником по внешнеэкономическим вопросам. Я понимал, что мне подыскивается место. Может быть, сказалась в какой-то степени и обида — предложение делалось как бы мимоходом, по телефону, и я ответил:

— Михаил Сергеевич, мне как-то уже надоело советовать.

— Тогда соглашайся на работу руководителем разведки, мне Бакатин говорил об этом.

— Хорошо, — с ходу ответил я.

Прошло несколько дней — никто не возвращался к этой теме. Бакатин позже мне объяснил причину. Тогда уже ни одно назначение на сколько-нибудь крупный государственный пост не проходило без Ельцина, а он отдыхал на юге. Бакатин позвонил ему — Ельцин вначале колебался, но, по словам Вадима, он его уговорил.

У меня не было никаких оснований считать, что Борис Николаевич ко мне относится негативно, но причину его колебаний я понимал — был в “команде Горбачева”, не принадлежал к окружению Ельцина, а в то время на ведущие посты расставлялись люди, которые работали с ним раньше».

Виталий Игнатенко вспоминает:

— Назначение в разведку для самого Примакова было, мне кажется, неожиданным. Но для того времени оно было крайне необходимым. Для страны это было нужно. Ему так и представили: вы идете туда, потому что это нужно стране. Разведчики, которые этому сложному и опасному делу отдали много лет, в нем души не чаяли. Я слышал, что они самого высокого мнения о его уровне профессиональном и человеческом…

Академик Александр Яковлев тогда был ближайшим советником президента Горбачева. Он говорил в медленной своей манере, очень точно подбирая слова:

— Назначение Примакова было логичным. Михаил Сергеевич хотел, чтобы после Крючкова эта сфера была надежна, чтобы там обмана не было. Там многое строилось на обмане и на лжи. А Примаков врать не будет. Это Горбачев знал…

Примаков сказал друзьям, что воспринимает разведку как аналитическую работу.

— Это верно, — согласился Александр Яковлев, — Примаков привнес в разведку научный подход к анализу. В оперативном деле он мало что смыслил. Но как аналитик он в разведке оказался на месте.

В самой разведке об уходе Шебаршина сожалели прежде всего те, кто был с ним связан. Профессионалы говорят, что он был сильным информационщиком, то есть умел осмыслять и интерпретировать добытую информацию.

Евгений Максимович Примаков предложил Шебаршину вернуться первым замом, считая, что такой опытный человек должен продолжить работу в разведке. Но Леонид Владимирович отказался: ему не хотелось возвращаться в Ясенево вторым человеком — после того, как он столько лет был там хозяином. А полковника Рожкова, из-за которого ушел Шебаршин, обходительный Примаков переместил на должность простого заместителя, а потом отправил представителем Службы внешней разведки в Федеративную Республику Германию, где тот — уже в звании генерал-лейтенанта — служил до своей смерти в 1996 году.

После Шебаршина боялись варяга, неспециалиста, опасались появления нового Виталия Федорчука — военного контрразведчика, который в 1982 году ненадолго возглавил КГБ. После очередного побега на Запад советского разведчика, вспоминал Вадим Кирпиченко, Федорчук сказал руководителям Первого главного управления, что их подчиненным не обязательно знать иностранные языки, на встречи с агентами можно ходить с переводчиком: так оно даже надежнее, вдвоем не убегут, будут контролировать друг друга.

— Я сам, — поделился председатель личным опытом, — когда служил в Австрии, приглашал к себе агентов из числа австрийцев и беседы проводил через переводчиков.

Когда Федорчуку что-то донесли о недовольстве разведчиков, председатель КГБ пренебрежительно бросил:

— Хрена ли они там в разведке выпендриваются? Я вот каждому пограничнику дам переводчика, так они еще лучше будут работать, чем ваши профессионалы.

Появление Примакова стало для обитателей Ясенева полной неожиданностью. Как он сам выразился, многие находились в ожидании. Сначала насторожились, но страха не было: учитывали его научный опыт, занятия внешней политикой — так что надеялись, что академик всё-таки не вовсе чужой для них человек.

— Когда он сюда пришел, отношение к нему было сдержанно-выжидательное, хотя и доброжелательное, — вспоминает Татьяна Самолис, которая была пресс-секретарем директора Службы внешней разведки. — Хотя нет, сначала — просто сдержанно-отчужденное. И слово «академик» произносилось с сомнением, пробовалось на вкус, что оно значит. А потом… Здесь всё очень быстро происходит, в разведке работают умные люди. Они знают цену информации и умеют ее получать. Информация о Примакове добывалась очень быстро. Во-первых, внутри самой разведки были люди, которые его знали — кто-то в молодые годы, еще по институту — вместе учились, кто-то знал его всю жизнь — еще со времени работы в арабских странах, кто-то сталкивался потом, когда он работал в академических институтах и проводил симпозиумы, конференции, ситуационные анализы, в которых разведчики принимали участие… Кто-то знал Примакова по загранкомандировкам: когда Примаков приезжал в какую-то страну, резидентура ему помогала — давала машину, переводчика. И через короткое время разведчики пришли к выводу, что им повезло: в это революционное время он не даст их затоптать. А опасность такая была. КГБ делили, и разведку республики хотели растащить.

Примаков знал ответ на главный вопрос: а нужна ли вообще разведка?

Сейчас этот вопрос звучит наивно. Но в то время горячие головы говорили — нас любит весь мир, зачем нам разведка? Надо ее прикрыть. Да и денег нет, бедноватая страна… Потом, лет через пять — семь, станем на ноги — мы же думали, что быстро экономически окрепнем, — и тогда откроем разведку.

Примаков хорошо понимал, что разведку нельзя, как дверь, то открывать, то закрывать. Она или есть, или ее нет. Если она когда-нибудь понадобится — хотя бы через двадцать лет, она должна существовать сегодня. Вот это он точно знал: он сделает всё, чтобы разведка существовала. И за это, когда Примаков уходил, люди его благодарили.

А как отнеслись тогда к неожиданному назначению Примакова президенты — тогда их еще было двое: Горбачев и Ельцин?

— Горбачев сразу согласился, — сказал Бакатин. — А Ельцин долго не хотел Примакова. Ельцина пришлось убеждать.

Вадим Викторович на мгновение замолчал, показывая, что разговор с президентом России был непростым. В тот момент Бакатин был куда более влиятельным политиком, чем Примаков. Бакатин был на виду, страна следила за каждым его шагом, газеты цитировали любое выступление, а Примаков ушел в «лес», как именовали штаб-квартиру разведки, и надолго исчез из поля зрения. Это и спасло его политическую карьеру, хотя не только это.

Когда Вадима Викторовича Бакатина назначили председателем Комитета государственной безопасности СССР, обсуждались разные планы — от радикальной идеи распустить КГБ и создать совершенно новую спецслужбу с ограниченными функциями до осторожного предложения ограничиться косметической реформой комитета. Бакатин выбрал нечто среднее. Его реформа органов государственной безопасности оказалась вполне жизнеспособной.

Бакатин передал войска КГБ Министерству обороны. Это были те несколько дивизий, которые с дальним прицелом — на случай чрезвычайного положения — забрал у армии Крючков (103-я Витебская воздушно-десантная, 75-я Нахичеванская мотострелковая, 48-я мотострелковая, 27-я отдельная мотострелковая бригады).

Пограничные войска тоже вышли из КГБ, был создан самостоятельный Комитет по охране государственной границы. После распада СССР Ельцин включил пограничников в состав Министерства безопасности России. В 1993 году они опять получили самостоятельность, и была образована Федеральная пограничная служба. А при Путине пограничников вернули в состав ведомства госбезопасности.

Службу охраны (бывшее Девятое управление, которое заботилось о членах политбюро) подчинили непосредственно президенту Горбачеву. При Ельцине создали два ведомства — Службу безопасности президента и Главное управление охраны, которое берегло остальных государственных чиновников. Затем обе службы объединили в единую Федеральную службу охраны Российской Федерации.

Управление правительственной связи, Восьмое главное управление (обеспечение безопасности собственных секретных переговоров и расшифровка чужих) и Шестнадцатое управление (перехват радио- и телефонных переговоров) тоже изъяли из состава КГБ и объединили в Комитет правительственной связи при президенте СССР. С 1993 года это ведомство называлось ФАПСИ — Федеральное агентство правительственной связи и информации.

Президент Путин расформировал ФАПСИ накануне второй иракской войны. Первоначально президент сказал, что ФАПСИ поделят Федеральная служба безопасности и Министерство обороны. На самом деле Главному разведывательному управлению Генштаба ничего не досталось. Бывшее Третье главное управление (радиоэлектронная разведка) ФАПСИ поделили Служба внешней разведки и ФСБ. Федеральной службе безопасности подчинили также войска радиоэлектронной разведки и Второе главное управление (безопасность связи, дешифрование и криптография).

Основная часть наследства ФАПСИ перешла к Федеральной службе охраны, как ни странно это звучит. В нашей стране по давней традиции служба охраны не только обеспечивает безопасность высших чиновников, но и присматривает за ними. Поэтому генерал-лейтенант Власик при Сталине или генерал-лейтенант Коржаков при Ельцине были столь влиятельными фигурами, хотя формально ведали лишь охраной и материальным обеспечением руководителей государства.

Федеральная служба охраны включила в себя систему правительственной связи, войска правительственной связи, Главное управление информационных ресурсов (вся информация, которая циркулирует в закрытых сетях органов власти), Главное управление информационных систем (изучение общественного мнения перед выборами). В составе ФСО образовали Службу специальной связи и информации…

Вадим Бакатин упразднил бывшее Пятое управление, которое занималось политическим сыском — слежкой за интеллигенцией, церковью, национальными движениями.

Министр обороны маршал Евгений Шапошников просил передать ему Третье главное управление КГБ — военную контрразведку. Бакатин согласился, но в Кремле не захотели, чтобы армейская контрразведка стала карманным ведомством Министерства обороны. Контроль над армией остался в руках главы государства.

Осенью 1991 года я разговаривал с популярным тогда политиком, народным депутатом СССР Аркадием Николаевичем Мурашевым, молодым и жизнерадостным человеком. Его только что — совершенно неожиданно — назначили начальником Главного управления внутренних дел Москвы. Я спросил Мурашева: раньше милиция контролировалась сотрудниками госбезопасности, люди КГБ были внутри милицейского аппарата. Как сейчас складываются отношения с комитетом?

— Людей КГБ у нас забрали еще до моего прихода в главк, — рассказал мне Мурашев. — Отношения с госбезопасностью у нас сейчас хорошие, рабочие, и мы, в свою очередь, расформировали подразделение, которое действовало против КГБ. Да работникам КГБ вовсе нечего делать, они переключаются на борьбу с преступностью…

Это сейчас ясно, как наивен был Аркадий Мурашев, а тогда вопрос, какие спецслужбы нужны стране и что они должны делать, еще не был решен.

После Мурашева я беседовал с начальником московской госбезопасности Евгением Вадимовичем Савостьяновым. Человек науки, он был таким же чужаком для КГБ, как Мурашев для МВД. Савостьянова потом снимут с должности по требованию генерала Коржакова, а после увольнения Коржакова возьмут в администрацию президента Ельцина — заниматься силовыми структурами.

В каждом учреждении шутят по-своему.

— Введите арестованного! — Этими словами дежурный адъютант с синими петлицами офицера госбезопасности разрешил сотруднику пресс-бюро пропустить меня к своему начальнику, который сидел в огромном полутемном кабинете.

Поднявшийся мне навстречу человек с седеющей бородкой и очаровательной улыбкой был символом перемен, наступивших в этом стеклобетонном здании без таблички.

Я спросил Савостьянова:

— Ваш друг и единомышленник Аркадий Мурашев уверен, что вашему ведомству попросту нечего делать. Вы согласны с вашим другом?

Ехидный вопрос не произвел никакого впечатления. Савостьянов ответил:

— Для нашей организации должно быть типичным, что люди со стороны не подозревают о том, чем мы тут занимаемся.

— А чем же?

— У нас есть официально сформулированные задачи: разведка, контрразведка, информационно-аналитическая работа, борьба с терроризмом. Что касается борьбы с преступностью, то, на мой взгляд, нам незачем за это браться. Это могло бы делать МВД. Зато нам следовало бы заниматься внутренней политической разведкой. Думаю, пройдет период кокетливых полупризнаний и нам прямо скажут: как и в других государствах, нужно следить за политической температурой в обществе, знать, в каких слоях общества назревают настроения в пользу насильственного свержения правящих структур, изменения конституционного строя.

— А что делает ваша агентура?

— Агентура фактически заброшена или, скажем так, законсервирована.

— Как вы себя чувствуете на заседаниях, усаживаясь за стол вместе с людьми, которые лет двадцать прослужили в этом ведомстве?

— Я себя чувствую человеком, который понимает, о чем идет речь, и в состоянии изложить свою точку зрения. Со свойственной мне нескромностью должен заметить, что она часто разделяется другими.

— А вам не кажется, что здесь существует каста, которая пока вынуждена терпеть ваше присутствие, но на самом деле они предпочли бы поговорить без вас?

— То, что какие-то вопросы им бы хотелось обсудить без меня, это совершенно нормально. Но серьезного отчуждения я не замечаю.

— Вы не боитесь, что вам подставят ножку?

— Если бы мне хотели подставить ножку, вытолкнуть, давно уже могли это сделать.

— Вы считаете, что контролируете свое ведомство? Вы знаете, о чем думают ваши подчиненные?

— Основные настроения мне известны. Если вы думаете, что люди, работающие здесь, были бесконечно преданы коммунистическому режиму, то вы ошибаетесь. Они были хорошо осведомлены. Многое видели, многое знали, многое понимали. Не надо представлять их идиотами, которые…

— Это вовсе не идиотизм. Это просто нелюбовь к свободомыслию.

— Такие люди есть. Мне приходится с ними сталкиваться.

— Вы стараетесь избавиться от них?

— Ни от кого я не пытаюсь избавиться. Можно было всех разогнать, как в семнадцатом, а потом опять набирать профессионалов. Мы пошли по другому пути: поставили перед теми же людьми новые задачи…

Разговор закончился, дежурный адъютант глянул на меня и снял трубку телефона внутренней связи:

— Уведите арестованного.

Главная задача, которую ставили перед собой Бакатин и узкий круг его единомышленников, — сделать ведомство госбезопасности безопасным для общества.

Главная задача Примакова состояла в том, чтобы сохранить и модернизировать разведку. Противоположность задач определила и судьбу обоих политиков. Хотя было и нечто общее.

Евгений Примаков наотрез отказался аттестовываться на воинское звание, хотя сразу бы стал генералом (Горбачев намеревался присвоить ему звание генерал-полковника), а это неплохо для пенсии (бывший председатель КГБ Александр Николаевич Шелепин в последние годы жизни горевал, что отказался от погон, потому что лишился возможности получать приличную пенсию).

Вадим Бакатин, придя в КГБ, отказался от присвоения очередного воинского звания — генерал-полковник — и остался генерал-лейтенантом (звание, полученное в Министерстве внутренних дел), хотя на этой должности мог быстро стать генералом армии, что и делали его предшественники и преемники.

Строитель по профессии, Бакатин был замечен и переведен на партийную работу. По этой лестнице быстро продвигался вверх, стал первым секретарем Кемеровского обкома. Осенью 1988 года Горбачев назначил его министром внутренних дел СССР. Бакатин сопротивлялся проведению жесткой линии, развязал руки республиканским МВД, дал самостоятельность прибалтийским министерствам, чем вызвал гнев сторонников консервативной линии. Они давили на Горбачева, требуя заменить Бакатина кем-нибудь потверже.

В декабре 1990 года его без объяснения причин сместили с поста министра. Но Горбачев не хотел его терять и назначил членом Президентского совета. В Кремле кабинет Бакатина находился недалеко от кабинета Примакова, но они были разными людьми. Примаков сторонился публичной политики, не выступал на митингах, избегал интервью, предпочитал тихую работу.

Вадим Бакатин, темпераментный, резкий, жаждал активной политической деятельности, несомненно, видел себя на первых ролях. Он был человеком известным, заметным, хотя, возможно, переоценивал степень собственной популярности. Он выставил свою кандидатуру на первых президентских выборах в России, стал соперником Ельцина, но собрал мало голосов, потому что воспринимался как партийный аппаратчик, хотя им и не был.

Бакатин продержался в КГБ очень недолго. Примаков остался в разведке надолго. Почему их судьба сложилась настолько по-разному?

Александр Яковлев, который тогда знал всё, что происходило в коридорах власти, вспоминал:

— Примаков тоже мог бы быть освобожден. Но тут сыграло свою роль то, что он уже начал завоевывать свое положение во внешней разведке. Не стал никого разгонять.

Евгений Максимович оказался мудрым администратором. Интервью не давал, на трибуну не лез, объективов телекамер избегал. Он получил свой пост не на волне выдвиженцев по случаю, которых быстро смыло. Он умело делал свое дело.

— Я знаю, он сразу привлек к себе наиболее думающую часть разведки, — сказал Яковлев. — Это люди, которым надоел обман, наговаривание всякое.

Я задал Бакатину личный вопрос:

— Против вас восстали в КГБ, а против Примакова не восстали. Люди разные в разведке и во внутренних управлениях КГБ, или у вас модели поведения были разные?

— Разведка всегда считалась элитой спецслужб. Там просто более мудрые люди, чем здесь, в контрразведке, где люди вечно чем-то недовольны, обижены. Мудрые люди в разведке поняли, что самостоятельно работать под руководством достаточно опытного политика — им самим будет неплохо, так что чего им обижаться на Примакова? А в контрразведке тогда всё шли споры — кому чего отдать — и бесконечные дискуссии о чекизме и чекистских традициях. Плюс ведомственные склоки. И при этом не могли понять, что деятели ГКЧП сами всё развалили. Разве может так плохо спецслужба планировать даже путч? КГБ всё проморгал — государство развалилось, а они не заметили. КГБ и не спецслужба вовсе. Потом, когда чеченская война началась, чекистов ругали: Дудаева поймать не могут! Да они не приучены ловить, не готовы к такой работе, какой профессиональные спецслужбы должны заниматься. Их работа была следить, что какой профессор где говорит. Или гадить ЦРУ в какой-нибудь африканской стране…

Чекисты возненавидели Бакатина после знаменитой истории с американским посольством. Примаков, более искушенный в политике человек, вел себя куда осторожнее и в подобные истории не попадал.

Скандал разгорелся задолго до назначения Бакатина в КГБ — в августе 1985 года, когда американцы заявили, что строящееся в Москве новое здание посольства Соединенных Штатов нашпиговано подслушивающими устройствами.

В почти готовом здании прекратили все работы. Советских рабочих, которые ударно трудились на американской стройке, изгнали с территории посольства.

Американская служба безопасности выяснила, что советские мастера начинили стены таким количеством подслушивающих устройств, что здание превратилось в один большой микрофон. Сенат США пришел к выводу, что «это самая масштабная, самая сложная и умело проведенная разведывательная операция в истории». Эту операцию следовало бы назвать и самой бессмысленной, поскольку в конечном счете деньги были потрачены зря…

Посольство Соединенных Штатов давно нуждалось в улучшении жилищных условий. Советское посольство в Вашингтоне тоже жаждало расширения. Беседы о новом здании американцы начали вести с советскими чиновниками еще в 1960-х годах. Решение было принято при президенте Ричарде Никсоне, который дважды приезжал в Москву и провозгласил вместе с Брежневым политику разрядки.

Для нового здания советского посольства подобрали неплохое местечко в Вашингтоне. А американцы получили право расширить свой городок. Смету на строительство составили в семьдесят два миллиона долларов. За шесть лет успели израсходовать двадцать три миллиона. Строительство началось в конце 1979 года. Операция КГБ СССР по оснащению нового здания посольства подслушивающей системой — тремя годами ранее, в 1976-м.

По взаимной договоренности несущие конструкции, стены, перекрытия сооружались из местных материалов. Облицовочные материалы и всё, что необходимо для внутренней отделки, а также лифты, электрооборудование, оконные стекла и рамы американцы доставили с родины. Строили здание в основном советские рабочие, хотя некоторые специалисты и предупреждали правительство США, что это опасно.

Но государственный департамент торопился с завершением строительства. Всего несколько офицеров безопасности следили за рабочими и проверяли строительные материалы. Американские спецслужбы высокомерно полагали, что сумеют легко обнаружить и демонтировать все подслушивающие устройства. Они недооценили научно-технический уровень советских коллег.

Большая часть подслушивающих устройств, как выяснилось позднее, была вмонтирована в бетонные плиты еще на заводе. КГБ использовал технику, которой не было у США. В стенах здания находились микрофоны такой чувствительности, что они записывали даже шепот. Советские агенты умудрились встроить подслушивающие устройства и в пишущие машинки, чтобы можно было расшифровать их дробь и понять, какой текст печатается. Американцы смиренно признали, что российские спецслужбы на этом направлении обставили и европейцев, и самих американцев.

— В искусстве подслушивания русские всех обошли, — утверждали американцы.

Советская спецтехника была снабжена собственными источниками энергии, что позволяло электронике годами передавать каждое слово, произнесенное в здании посольства. Американские контрразведчики пришли к выводу, что практически невозможно избавить здание от подслушивающих устройств. Президент Рональд Рейган рекомендовал снести здание и построить новое. Но американские конгрессмены и сенаторы пришли к выводу, что Соединенным Штатам это не по карману.

В декабре 1991 года председатель КГБ Вадим Бакатин сделал шаг, казавшийся немыслимым: передал американцам «техническую документацию средств специальной техники для съема информации». Бакатин считал, что это докажет готовность Москвы к партнерству с Соединенными Штатами. Он объяснил, что 95 процентов всей подслушивающей системы американцы уже выявили сами. Он принял это решение не в одиночку, а спросив мнение технических подразделений КГБ и получив санкцию Горбачева и Ельцина.

Но самое удивительное состояло в том, что американцы не поверили в искренность Вадима Бакатина. Они априори исходили из того, что всю правду им, конечно же, не скажут. Десять лет продолжались слушания в конгрессе, готовились экспертные заключения, заседали правительственные ведомства, это стоило десятки миллионов долларов. Столько же ушло на поддержание недостроенного строительства в порядке и на выяснение, сколько же в здании электронных игрушек.

Учитывая соображения безопасности и финансовые проблемы, государственный департамент решил сохранить недостроенное здание посольства США, грандиозный восьмиэтажный памятник находчивости советских спецслужб и высокомерия американских. Здание не снесли, а достроили.

Когда в Вашингтоне, наконец, решили судьбу пустого и мрачного здания из красного кирпича, которое столько лет стояло в центре Москвы без всякого толка, я спросил в пресс-службе американского посольства, нельзя ли побывать на заброшенной стройке. Это было поздней весной 1996 года. Разрешили, но приставили ко мне мило улыбавшуюся хрупкую барышню с большим револьвером в черной кобуре.

Она провела меня вокруг здания, бдительно следя за тем, чтобы я не переступил через невидимую черту. Подходить близко к зданию иностранцам запрещалось.

Барышня состояла во внутренней охране посольства, которую несет секретная служба США — она по традиции подчиняется Министерству финансов и охраняет президента и других высокопоставленных лиц. Я поинтересовался потом в пресс-службе посольства, действительно ли милая барышня принадлежит к оперативному составу, или она всё же работает с бумагами, а револьвер носит по обязанности. В пресс-службе мне сообщили, что в обычные дни барышня не расстается с любимым автоматом, который на сей раз оставила в сейфе, чтобы меня не испугать.

На задворках заброшенного здания играли дети сотрудников посольства, молодые мамаши прогуливались с колясками. Всё, как и в любом другом московском дворе, только чисто и никто ни на кого не кричит. На пыльных стеклах заброшенного здания крупными буквами было написано: «Боже, благослови Америку». Много лет к зданию никто не прикасался — за исключением американских контрразведчиков, которые с помощью радиоизотопных томографов с кобальтовой пушкой изучали новейшие образцы советской подслушивающей техники.

Вашингтонская архитектурная фирма предложила подходящий проект. Рабочие ободрали фасад, снесли два верхних этажа и надстроили четыре новых, уже свободных от подслушивающих устройств. Здание стало десятиэтажным — то есть на два этажа выше, чем предполагалось первоначальным проектом. На верхних этажах гарантируется полная секретность переговоров. Там и разместились кабинеты старших дипломатов. Нижние этажи сохранились, а с ними, видимо, и подслушивающие устройства, но на этих этажах ничего секретного не обсуждается.

Российских рабочих на сей раз не позвали и российскими строительными материалами тоже не воспользовались. Переделывали здание американцы, получившие специальный допуск к сведениям высшей категории секретности, то есть абсолютно благонадежные, — и только из американских же строительных материалов, которые тоже проверены специалистами. Всё, что необходимо для посольства, включая строительные механизмы, доставляли в Россию морем.

Федеральные и московские власти согласились на перестройку здания в соответствии со специальным межправительственным соглашением, которое было подписано в 1992 году. Поэтому данные о строительстве не были предоставлены, как это полагается, московским архитекторам. Государственный департамент даже держал в секрете поэтажный план перестройки здания. Американцы тогда не сомневались, что российская контрразведка тщательно изучила проект перестройки посольского здания и искала пути проникновения в строительную зону, чтобы запустить туда жучки нового поколения, ведь за прошедшие годы подслушивающие устройства стали еще чувствительнее и миниатюрнее. Американцы были уверены, что обслуживающий посольство пост российской контрразведки разместился в старой православной церкви на противоположной стороне улицы.

Американские строители сменили руководителям российского правительства вид из окна. Из Белого дома они теперь любуются новеньким зданием американского посольства. Возможно, они сталкиваются с не менее внимательным взглядом американских дипломатов, которые, правда, уверяли меня, что любуются исключительно привольным столичным видом и Москвой-рекой.

Бакатина из-за этой истории его бывшие подчиненные называют предателем. Евгений Примаков такого бы никогда не сделал. Вадим Викторович говорил мне, что не сожалеет о передаче американцам информации о посольстве — это был правильный шаг. Но Бакатин заметил, что был, пожалуй, наивен в отношении Запада, смотрел на мир в розовых очках.

— А вот у Евгения Максимовича, у него и тогда не было иллюзий в отношении Запада.

Двадцать восьмого ноября 1991 года президент СССР Михаил Горбачев подписал указ «Об утверждении Временного положения о Межреспубликанской службе безопасности». Службу возглавил Вадим Бакатин. Через несколько дней, 3 декабря 1991 года, Верховный Совет принял закон «О реорганизации органов государственной безопасности», а Горбачев сразу же его подписал. Этот закон упразднял КГБ СССР. На переходный период на его базе создавались Межреспубликанская служба безопасности и Центральная служба разведки СССР.

Но указы Горбачева уже не имели практического смысла, а через несколько дней после встречи в Беловежской Пуще президентов России Бориса Ельцина, Украины — Леонида Кравчука и председателя Верховного Совета Белоруссии Станислава Шушкевича утратили и юридический смысл. Горбачев еще несколько дней оставался президентом страны, но он уже никем и ничем не управлял. «Я видел Михаила Сергеевича сразу после Пущи, — вспоминал Рафик Нишанов. — Он выглядел выжатым, впал в какое-то оцепенение».

Вадим Бакатин возглавлял Комитет госбезопасности сто семь дней начиная с 23 августа 1991 года. На сто первый день, 3 декабря, КГБ прекратил существование. 8 декабря в Минске Ельцин, Кравчук и Шушкевич подписали соглашение о создании Содружества Независимых Государств, и нужда в Межреспубликанской службе безопасности тоже отпала. Каждая республика обзаводилась собственной специальной службой.

Борис Ельцин подписал 24 января 1992 года указ об образовании Министерства безопасности Российской Федерации на базе упраздняемых Агентства федеральной безопасности РСФСР и Межреспубликанской службы безопасности. Министром безопасности стал Виктор Баранников.

А судьба Бакатина решилась месяцем раньше.

Двадцать третьего декабря Ельцин пригласил к себе Бакатина и предложил ему дипломатическую работу. Вадим Викторович, видимо, рассчитывал на большее и отказался. 24 декабря собрал вещи и покинул Лубянку — за день до отставки Горбачева. Политическая карьера Вадима Бакатина закончилась. Политическая карьера Евгения Примакова еще не началась.

Я спросил у Бакатина:

— Что было главным для разведки в конце 1991 года?

— Примаков пришел в то время, когда надо было думать о новой концепции безопасности. Перед ним стояла задача обеспечить информацией новое руководство, чем он и занимался. Занимался и законодательством — закон о разведке появился, и созданием нового имиджа своей службы.

— А разведку новая власть хотела сохранить или разогнать?

— Спецслужбы в такой период очень нужны, все мы наполовину в социализме, наполовину в капитализме. Выгнать старых профессионалов — значит разведку ликвидировать. Агент дается долгим временем. Только если кому-то идеология мешает служить государству, тогда от него надо избавиться.

Послеавгустовская гроза 1991 года обошла разведку стороной.

Первое главное управление КГБ (внешняя разведка) отделили от остального аппарата государственной безопасности — и структурно, и в смысле ответственности за более чем семидесятилетнюю историю этого ведомства. Так первым зампредом КГБ Евгений Максимович пробыл всего месяц.

Нависшая над бывшим КГБ угроза полной ликвидации (в конечном счете оказавшаяся мнимой) на разведку никогда не распространялась. Разведку спас Примаков.

Появление в «лесу», как сами разведчики именуют собственную штаб-квартиру в Ясеневе, академика Евгения Примакова оказалось для многих неожиданным и странным. И я тогда думал, что Примакову не хватит административного опыта, приобретенного Бакатиным на постах первого секретаря обкома и министра внутренних дел. Такой опыт необходим для того, чтобы подчиненные не могли водить пришлого начальника за нос, шаманя и ссылаясь на специфику службы. Думали, что Бакатин пришел надолго, сулили ему бурную политическую карьеру. А Примакова считали проходной фигурой.

Назначение Бакатина подчиненные встретили с трудно-скрываемым раздражением. Он действовал жестко, и его просто возненавидели. К облегчению чекистов, правительство отправило его на пенсию — в пятьдесят пять лет. В Кремле ему не простили отказа баллотироваться в 1990 году вместе с Ельциным в качестве кандидата на пост вице-президента.

Отношение же к Примакову изменилось к лучшему. Он не противопоставил себя аппарату, а совсем наоборот, постарался стать своим.

Примаков не собирался заниматься внутренним сыском, но позаботился о том, чтобы разведка ни в чем не уступала другим спецслужбам. Он вел себя как рачительный хозяин. И это нравилось его подчиненным.

Важнейшее испытание на лояльность Примаков прошел после встречи в Беловежской Пуще в декабре 1991 года. Ельцин и его окружение тревожились: не попытается ли Горбачев в последний момент сохранить власть силой?

Министр внутренних дел Виктор Баранников был человеком Ельцина. Министр обороны маршал Евгений Шапошников тоже поспешил присягнуть Ельцину на верность. А как себя поведут руководители спецслужб Бакатин и Примаков, это беспокоило российскую власть. 9 декабря 1991 года Примакова без объяснения причин попросили приехать из Ясенева на Лубянку. В кабинете Бакатина глава российской госбезопасности генерал Виктор Иваненко передал им обоим пожелание российского правительства проявить благоразумие, иначе говоря, не сопротивляться неизбежному распаду Советского Союза и переходу власти к Ельцину. Предупреждение было напрасным — Примаков резко ответил Иваненко, что разведка должна находиться вне политики.

После встречи трех лидеров в Беловежской Пуще, подписавших соглашение о создании Содружества Независимых Государств, президент СССР Михаил Горбачев собрал своих советников, тех, на кого, как считал, мог рассчитывать, и задал вопрос: что будем делать?

Горбачевские люди доказывали, что не надо сдаваться, что союзные структуры должны продолжать работать. Примаков был осторожнее, сказал, что нужно принять совершившееся, а к России, Украине и Белоруссии, вполне возможно, присоединятся и другие республики.

Десятого декабря Горбачев вновь собрал ближний круг — Александра Яковлева, министра внешних сношений СССР Эдуарда Шеварднадзе, московского мэра Гавриила Попова, Бакатина, Примакова, главу Союза промышленников и предпринимателей Аркадия Вольского, руководителя своего аппарата Григория Ревенко и ставшего председателем Гостелерадио Егора Яковлева.

Горбачев сказал, что получил распоряжение о переводе Управления правительственной связи под юрисдикцию России. Как быть?

Помощник Горбачева Георгий Шахназаров резко ответил, что это переворот, что завтра придут опечатывать кабинеты. Примаков спокойно заметил:

— У вас нет никаких силовых возможностей помешать действиям российского руководства. На армию не опереться. Международные силы будут взаимодействовать с республиками.

Евгений Максимович был реалистом.

А как после нескольких месяцев совместной работы оценивали Примакова сотрудники разведки? Вот что я услышал от тех, кто в те годы работал в Ясеневе:

— Всем понравилось, что он стал называть себя директором, а не начальником. Само отделение от КГБ хорошо восприняли. И то, что он потом воспрепятствовал вливанию разведки назад в общую структуру госбезопасности, — за это ему тоже спасибо. Разведка всё-таки это не часть репрессивного аппарата.

И то, что он воинское звание себе не присвоил, тоже было хорошо оценено. Люди каждую звездочку годами добывают, а тут ни дня не проработавший в разведке начальник сразу получает генеральские погоны… Это было расценено как поступок серьезного, солидного человека. Погоны в его положении — детская шалость.

Разведчики согласились с тем, что во главе разведки не обязательно должен стоять профессионал, который знает все эти забавные дела, как от наружки уходить и с агентами тайно встречаться. Нужен политик с широким кругозором и с авторитетом у высшего руководства страны.

Примакову были благодарны за то, что кадровых чисток он не проводил, всё вверх тормашками не переворачивал, а, напротив, способствовал консолидации и без того крепко сбитого аппарата. Принимая кадровые решения, он всегда советовался со своими заместителями. Иногда и шире был круг тех, с кем он обсуждал кандидатуру, — это зависело от того, на какую должность искали кандидата.

Причем даже близкие к нему люди не знали, принял ли он уже заранее решение и заместителей собрал всего лишь для проформы? Или же, наоборот, собирался целиком довериться мнению коллег? Но ритуалу этому он придавал большое значение. А может быть, это был и не ритуал вовсе. Совета он спрашивал всегда, и выслушивал внимательно. И только в самый крайний момент, если на него кто-то крепко жал, он мог сказать:

— Ну, разрешите мне быть директором!

Мягко так: «Разрешите».

Он звонил своим коллегам — например, заместителям, начальникам департаментов:

— Добрый день. Это Примаков.

Всегда представлялся. Как будто его по голосу не узнали бы. Неизменно интересовался:

— У вас минуточка есть? Вы не очень заняты?

А ведь большинство руководителей считают: если я звоню, то надо всё бросить. Какие уж там дела, если директор звонит! У Примакова было не так. Воспитанный человек.

Он сразу показал, что считается с ветеранами службы. Они в Ясеневе уже не работали, свободны от воинской дисциплины и могли резко высказываться — кто в силу возраста, кто в силу того, что не сложилась карьера. Но Примаков не считал, что раз в ассоциации ветеранов собрались люди вчерашнего дня, так и нечего с ними разговаривать, время тратить.

Он собрал бывших руководителей разведки, заместителей, бывших начальников крупных подразделений, говорил с ними, объяснял свои решения, совета спрашивал. Может быть, и это был ритуал. Но в службе оценили, что он счел это необходимым. Евгений Максимович создал Совет ветеранов Службы внешней разведки и поставил во главе Александра Титовича Голубева, который был сначала назначен начальником разведки в КГБ РСФСР, но вскоре вернулся и в отставку уходил уже из СВР.

В Ясеневе есть несколько залов для собраний — зал на сто мест, зал на триста мест и зал на восемьсот. В зале на восемьсот человек в прежние времена устраивались партийные конференции. В перестроечные времена там собирали разведчиков послушать приезжавших в Ясенево депутатов — необычная для офицеров форма общения. И вот на каком-то общем для разведки мероприятии в зале на восемьсот человек Примаков произнес речь, которая согрела сердце коллектива. Он говорил: наши с вами заботы, наши задачи, в нашей среде, надо действовать нашими специфическими средствами… Когда он применительно к какому-то решению правительства сказал: «В нашей среде это могло бы найти поддержку», зал зааплодировал. Примакова уже считали своим.

Но в том, что Примаков справится с должностью начальника разведки, президента Ельцина пришлось убеждать дважды. В первый раз — когда Примакова назначали. Тогда сумел настоять на своем Вадим Бакатин, да и мнение Горбачева еще что-то значило. Во второй раз, в конце 1991 года, судьба Примакова была в руках его многоопытных подчиненных.

Если бы устроенное Ельциным обсуждение личности начальника разведки происходило в советские времена — ясно, директору бы пропели аллилуйя! Но в тот момент открытости и гласности все понимали, что можно говорить всё, что угодно, и это будет прекрасно воспринято российским президентом.

В революционные периоды всегда звучит команда: «Огонь по штабам!» Желание подчиненных избавиться от косного и реакционного начальника было бы воспринято на «ура». Тем более Ельцин недвусмысленно дал понять, что у него есть другие кандидатуры. И он вполне был способен сразу же с треском снять директора, которым недовольны. Так что этот день вполне мог стать последним днем работы Примакова в разведке.

Первым выступил заместитель директора Вячеслав Иванович Гургенов. Он сказал прекрасные слова о Примакове. Они были хорошо знакомы. Вместе летали в Ирак во время первой войны в Персидском заливе. Тогдашний первый заместитель начальника разведки Вадим Алексеевич Кирпиченко, ныне тоже уже покойный, произнес большую и аргументированную речь в поддержку Примакова. Кирпиченко знал Примакова еще по Институту востоковедения, где они вместе учились.

Точно так же говорили и другие. Выступило человек двенадцать-пятнадцать. Все единодушно поддержали Примакова.

Борис Ельцин, уловив настроения, охотно присоединился к общему хору:

— Да и у меня такое же отношение к Евгению Максимовичу… Мне советовали… его заменить, но я не буду этого делать. Он меня никогда не подводил… Даже в те тяжкие времена… времена опалы он был одним из немногих людей, кто мог мне руку протянуть, поздороваться, улыбнуться и поговорить… Я такие вещи не забываю, — многозначительно заключил президент.

Борис Ельцин прямо там же, на глазах всего руководства разведки, подписал заранее, разумеется, заготовленный Указ № 316 о назначении Примакова. Была тогда у Ельцина такая манера — вот я сейчас на ваших глазах подписываю указ. Борис Николаевич поздравил Примакова и встал. Все понимали, что в президентской папке были и другие проекты указа… Провожая президента, Евгений Максимович сказал:

— Вы сняли огромный груз с моих плеч, назначив меня через такую процедуру.

Примаков умел быть очень сдержанным, поэтому никакого напряжения — сейчас моя судьба решается — или, напротив, ликования — смотри-ка: все говорят, что я самый достойный, — он не выразил. Но это был один из приятнейших дней в его жизни, потому что впервые была у него возможность посмотреть, как к нему относятся люди в разведке. А ведь он сделал в разведке только первые шаги. Он себя еще никак особо не показал. Путь к полному признанию был долгим.

Евгений Максимович Примаков остался в разведке и проработал там еще четыре года — до назначения министром иностранных дел.

Конечно, и до появления в Ясеневе Евгений Примаков имел некоторое представление о работе разведки, но достаточно смутное. Что представляет собой разведывательная служба в реальности, он узнал только после того, как появился в Ясеневе в роли хозяина. Он обосновался в кабинете № 2131 на третьем этаже здания внешней разведки, который до него занимали только трое — Федор Константинович Мортин, Владимир Александрович Крючков и Леонид Владимирович Шебаршин.

На знакомство с хозяйством у него ушел не один день. Ему показывали обширную территорию, водили по длинным коридорам, раскладывали перед ним толстенные папки с бумагами, и ему постепенно открывалась картина жизни необыкновенного и никогда не засыпающего организма.

Разведка работает круглосуточно, эта работа не терпит перерывов. Двадцать четыре часа в сутки в Ясенево нескончаемым потоком поступает информация со всего мира. Ее черпают не только от радиоперехвата и от собственных агентов — они дают лишь самые ценные, самые секретные данные. Главный массив информации поступает из средства массовой информации.

Офицеры-аналитики, согнувшись над своими письменными столами, обрабатывают все поступающие сведения, пытаются разобраться в происходящем и постоянно обновляют оценки ситуации в том или ином регионе. Примаков мог попросить справку практически на любую тему и получить ее немедленно. Эффективность этой гигантской машины производит впечатление.

Советская разведка действовала, как сверхмощный пылесос: вместе с действительно важной информацией она вбирала и кучу никому не нужной шелухи. Скажем, даже в Зимбабве или Сьерра-Леоне крали какие-то военные документы, вербовали местных чиновников. Но стоило ли тратить на это деньги и силы?

Главный вопрос, стоявший перед Примаковым, звучал так: а что именно нужно? В какой именно информации нуждается государство?

Евгений Примаков примерно представлял себе, что должна давать разведка. Она должна перестать растрачивать силы и средства. Разведку должно интересовать только то, что имеет значение для России. Теперь ему предстояло убедить в своей правоте аппарат службы.

Разведка переехала в отдельный комплекс зданий в Ясенево на юго-западе Москвы летом 1972 года, когда начальником Первого главного управления был генерал-лейтенант Федор Мортин. Это было сделано из соображений конспирации, чтобы иностранные разведчики, наблюдавшие за Лубянкой, не могли фиксировать сотрудников разведки. Мортин приказал в целях конспирации повесить на караульной будке табличку «Научный центр исследований». Название прижилось.

В разведывательном городке Ясеневе устроена гигантская парковка — только для своих: для служебных автомобилей и для машин сотрудников Службы внешней разведки. Тех, кого не возят на служебном лимузине и кто не обзавелся собственным авто, доставляют на работу на специальных автобусах. Каждое утро с понедельника по пятницу в разных концах города стоят неприметные автобусы. Они ждут своих пассажиров — всегда одних и тех же.

Рабочий день заканчивается в шесть часов. Если немного задержался, не беда — автобусы отходят по расписанию каждые полчаса.

Но засиживаться после шести часов по собственной инициативе не принято. Приехать в выходной поработать можно только по специальному разрешению. И нужно внятно объяснить, зачем тебе понадобилось являться на службу в неурочное время. Другое дело, если задерживается начальник. Тогда некоторому числу офицеров — в зависимости от его темперамента — придется остаться, чтобы ему помочь.

При входе в разведгородок надо показать именную карточку-пропуск с фотографией. Карточка снабжена несколькими степенями защиты от подделки.

Внутри комплекса проход везде свободный. Нет дополнительного поста охраны и у кабинета директора. Но его секретари-офицеры, никогда не покидающие приемной, гарантируют безопасность и самого директора, и находящихся в его кабинете секретных документов. Впрочем, за всю историю разведки физическая опасность ее начальнику не грозила.

Только в некоторых помещениях непробиваемые двери всегда закрыты; чтобы войти, надо знать код допуска. Но в эти комнаты чужие и не ходят. Им там просто нечего делать.

И в переходе к поликлинике (в Ясеневе своя медицина) поставлена охрана. Чтобы наведаться к врачу и вернуться на работу, тоже надо показать пропуск.

Утро в разведке начинается самым тривиальным образом — с чтения газет. Вместе с газетами разносят и внутренние информационные сводки — они предназначены не только для начальства.

Потом начинается собственно работа — приносят шифротелеграммы из резидентур.

Самое важное — это сообщения о встречах с агентами. До распада Советского Союза еще более важными, чем даже встречи с агентами, считались операции по передаче денег руководителям зарубежных компартий. Тогда разыгрывались целые спектакли.

Приходила телеграмма от резидента: «первый» (руководитель компартии) или «соратник» (то есть второй секретарь) на встрече там-то при соблюдении мер предосторожности сказал, что выпуск партийной газеты будет иметь большое значение для успеха на выборах. Полагаем целесообразным поддержать просьбу «первого» о выдаче друзьям такой-то суммы на выпуск газеты… Ни имя «первого», ни страна, ни название партийной газеты во внутренних документах разведки никогда не указывались. А в ЦК докладную писали открытым текстом. То есть секретили только от себя самих…

За каждую шифротелеграмму офицер расписывается. На бегунке, который приложен к телеграмме, отражено всё движение документа. Всегда можно выяснить, кто и когда этот документ читал, где он находится в данный момент и у кого именно. Нужную бумагу находят мгновенно. Архивы в разведке чудесные, и обращаться к ним приходится постоянно. Раньше толстенные папки и фолианты, которые в них хранятся, выдавали под расписку. Теперь архив компьютеризирован.

Скажем, в одной из стран резидентура вышла на интересную особу, открывается перспектива вербовочного подхода, и резидентура просит проверить, не проходила ли она по учетам разведки. Одного из офицеров посылают в архив просмотреть различные досье, чтобы потом составить рекомендации резидентуре, как к этой особе подойти.

Выносить их из архива запрещено, надо читать на месте. Впрочем, нашелся человек, который сумел похитить из архива разведки суперсекретную информацию.

Служба внутренней безопасности Первого главного управления никогда не обращала внимания на майора Митрохина. Какую опасность мог представлять человек, который много лет работал в архиве и дослужился всего лишь до майора?

Выпускник Историко-архивного института, Митрохин после войны работал в милиции, затем в военной прокуратуре, оттуда его перевели в Министерство госбезопасности. Причем его взяли в разведку. Он работал на Ближнем Востоке, ездил в короткие командировки в другие страны. В последний раз его послали с оперативным заданием в Австралию вместе с нашими спортсменами, которые участвовали в Мельбурнской Олимпиаде. Видимо, во время командировки что-то произошло, потому что Митрохина убрали с оперативной работы и перевели в архив, лишив служебной перспективы.

Василий Никитич был аккуратным и исполнительным служакой — радость кадровиков. Каждое утро он загодя приезжал на работу, получал в архиве очередное секретное дело и прилежно сидел над ним до вечера. Самое интересное он выписывал на стандартный листок бумаги. Некоторые документы Первого главного управления Комитета государственной безопасности СССР копировал дословно.

Личные и оперативные дела агентуры — высший секрет разведки. Сотрудник разведки может получить для работы только то дело, которым он непосредственно занимается. Но для служащих архива возиться со старыми папками — это просто часть их служебных обязанностей. Исписанные за день листочки майор перед уходом прятал в носках или в трусах. Никто ни разу его не остановил и не проверил. Он приносил копии секретных документов домой и вечерами перепечатывал их на машинке.

В пятницу вечером перепечатанное отвозил на дачу и прятал там под матрасом. Потом перекладывал в герметичную посуду и зарывал в саду. Так продолжалось десять лет, с 1972 по 1982 год. В 1984 году Василий Никитич Митрохин вышел по возрасту на пенсию и стал ждать. На что он надеялся в советские времена, непонятно. Но когда Советский Союз распался, наступил момент, когда он решился выйти из подполья. Выкопал один из горшков, взял билет до Риги, ставшей столицей независимой Латвийской Республики, и там предложил свои сокровища американскому посольству. Американцы отнеслись к отставному майору недоверчиво; их не интересовали старые дела и пенсионеры. В начале девяностых желающих перебраться в Соединенные Штаты было слишком много, а средства ЦРУ по приему перебежчиков ограниченны.

Тогда майор 9 апреля 1992 года посетил британское посольство.

Англичане, ознакомившись с содержимым горшка, оценили его предложение. Молодого сотрудника британской контрразведки командировали в Москву. Он выкопал в саду Митрохина оставленные там материалы. Получилось шесть чемоданов. 7 ноября 1992 года Митрохина вместе с семьей доставили в Лондон. Отставной майор получил британский паспорт, новое имя и вместе с британским историком Кристофером Эндрю написал две книги, основанные на скопированных им документах.

Рассказал он многое, но всё это носит чисто исторический характер. Митрохин назвал имена уже очень пожилых людей, которые когда-то давно работали на советскую разведку. Тем не менее одного из них посадили — бывшего сотрудника Агентства национальной безопасности Соединенных Штатов Роберта Липку. Он получил восемнадцать лет тюрьмы.

Отставной майор Василий Митрохин умер в Англии в 2004 году…

Нравы в Ясеневе вполне демократичные. Все называют друг друга по имени-отчеству, стараются быть любезными.

Попасть на прием к директору Службы внешней разведки очень трудно. Многие разведчики, прослужив всю жизнь и дослужившись, скажем, до полковника, ни разу не были в кабинете своего высшего руководителя. Но при желании каждый сотрудник разведки мог ежедневно увидеть Примакова в столовой.

В Ясеневе столовая огромная, светлая, с красивыми шторами. Обедают и начальство, и подчиненные вместе. Со знакомыми — вне зависимости от звания — Примаков здоровался за руку. В столовой два зала — для начальства и для всех остальных. Разница состоит в том, что начальству еду приносит официантка. На разных этажах есть буфеты, где тоже можно перекусить. Да и на рабочем месте чай пить не возбраняется.

Обеденный перерыв — с двенадцати до трех, но военной дисциплины нет — обедай, когда хочешь. Кто-то сначала идет в бассейн, плавает, потом обедает. Разговоры о работе в столовой или в коридоре исключены. Говорят о футболе, погоде и зарплате. Зато в Ясеневе, как в чисто мужском заведении, до последнего времени разрешали курить в кабинетах.

При Примакове в Службе внешней разведки оказалось больше генералов, чем было когда-то во всём КГБ. Но в те годы и генеральские зарплаты были невелики. Разведчиков, как и прежде, спасали загранкомандировки.

Ветераны разведки, которые успели поработать еще на Лубянке, говорили, что в Ясеневе атмосфера спокойная, доброжелательная. А на Лубянке, когда разведка там находилась, люди были чопорные, сумрачные, подозрительные, не разговаривали друг с другом. Там, правда, помимо разведчиков располагались и второй главк (контрразведчики), и военные особисты, и пограничники.

Министр иностранных дел Борис Дмитриевич Панкин рассказал в 1991 году, какое колоссальное количество разведчиков находилось под посольскими крышами. По его словам, не меньше половины дипломатов в загранпредставительствах были офицерами разведки. Став министром, он потребовал сократить число сотрудников разведки, которые пользуются дипломатическим прикрытием.

Проблемы со спецслужбами у Панкина возникли еще в то время, когда он отправился послом в Швецию. Такого количества сотрудников спецслужб под разными крышами он еще не видел и оказался к этому не готов. До посольской службы он был журналистом, много лет проработал в «Комсомольской правде», стал главным редактором, потом несколько лет руководил Всесоюзным агентством по авторским правам. Секретарь ЦК КПСС Михаил Андреевич Суслов объяснил Панкину, что это будет своего рода министерство иностранных дел в области культуры, его задача — развитие контактов с творческой интеллигенцией всего мира и продвижение за рубеж советских авторов. В ВААП секретным постановлением правительства девять должностей из четырехсот пятидесяти были переданы КГБ. А в посольстве, удивлялся Панкин, чуть ли не каждый второй или из КГБ, или из ГРУ.

— Самым сложным в посольской жизни, — рассказывал Панкин, — было ладить с этими людьми. Они свято верили в то, что все остальные дипломаты да и посольство в целом нужны только для того, чтобы их прикрывать. Я однажды не выдержал и спросил резидента: «Вы что, думаете, посольство существует, чтобы служить вам крышей?» Он на меня посмотрел, как на идиота: а ты что, по-другому думаешь?

Почему сотрудники резидентуры так раздражали посла Панкина?

— Они хотели командовать послом, — говорил мне Панкин уже после своей отставки. — Следили за мной. Им ничего не стоило скомпрометировать посольство. Против этого я боролся…

Когда в давние времена Наркомат иностранных дел еще располагался на Кузнецком мосту, рядом с ведомством государственной безопасности, то дипломаты несколько иронически именовали разведчиков «соседями». Потом появилось деление на «ближних соседей» — разведчиков из КГБ и «дальних соседей» — сотрудников военной разведки.

Отношения между дипломатами и разведчиками трудно назвать хорошими. Одни традиционно не уверены в необходимости других.

«Между разведкой и наркоматом иностранных дел всегда шла жестокая борьба за влияние… Сведения и заключения этих двух учреждений по одним и тем же вопросам расходятся между собой… Борьба принимает особенно острые формы при назначении сотрудников за границу и продолжается за границей между послом и резидентом», — писал Георгий Агабеков, первый советский разведчик, бежавший на Запад еще в 1920-е годы.

Нарком иностранных дел Георгий Васильевич Чичерин считал ГПУ (так после Гражданской войны именовалось ведомство госбезопасности) своим личным врагом, о чем высказался в необыкновенно откровенном политическом завещании:

«При Дзержинском было лучше, но позднее руководители ГПУ были тем невыносимы, что были неискренни, лукавили, вечно пытались соврать, надуть нас, нарушить обещания, скрыть факты… ГПУ обращается с наркоматом иностранных дел, как с классовым врагом… Внутренний надзор ГПУ в нашем наркомате и полпредствах, шпионаж за мной, полпредами, сотрудниками поставлен самым нелепым и варварским образом».

После Чичерина и до Панкина никто из министров не смел выражать неудовольствие разведчиками, но Министерство иностранных дел и разведка смотрели на мир разными глазами. Спецслужбы могли сломать карьеру любому дипломату, если решали, что ему «нецелесообразно» выезжать за границу. Но в 1920-е годы дипломаты могли ответить тем же.

«Заместитель председателя ВЧК Уншлихт снабдил меня письмом к управляющему делами Наркоминдела с просьбой устроить на службу, — вспоминает Агабеков. — Несмотря на личное письмо Уншлихта, Наркоминдел меня не принял».

Когда Агабеков уже был резидентом разведки в Афганистане, полпред требовал показывать ему все телеграммы, уходившие на линии разведки в Москву. Сейчас это невозможно. Послы смирились и знают, что с резидентами не ссорятся. Дипломаты неизменно недовольны тем, что разведчики занимают слишком много мест в посольствах. Вакансии заполнены, а работать некому. Разведчики обычно отвечают на это, что они и свою службу несут, и выполняют все свои официальные обязанности в посольстве или консульстве.

— Да разве мыслимо государству обходиться без разведки? — спрашивал я у Панкина. — Когда вы стали министром иностранных дел и получили возможность знакомиться с разведывательной информацией, может быть, вы ее оценили по достоинству? Может быть, ради нее ничего не жалко?

— Нет. — Панкин решительно качнул головой. — Отдельные интересные материалы они добывали. А часто просто переписывали свои донесения из посольской информации — я это видел, я же был послом в трех странах. Деградировало там всё.

Примерно то же говорил мне бывший председатель КГБ Владимир Ефимович Семичастный:

— Информации шло море со всего мира. У нас же резидентуры повсюду. Все хотят показать, что работают. Иной раз из местной газеты статью перепишут и присылают. Аналитический отдел разведки всё это выбрасывает. От шифровки резидента одна строка остается, а две-три страницы — в корзину. Мне начальник разведки показывал: полюбуйтесь на работу некоторых резидентов. Аналитик, изучавший шифровку, пишет: это уже прошло в газетах две недели назад. А резидент составляет телеграмму, ее шифруют, потом занимают линию связи, здесь ее расшифровывают. Это же в копеечку влетает! А он информацию из газеты шлет, причем выбирает либо такое издание, что в Москве вовсе не получают, либо такое, что с большим опозданием приходит. А почему они газеты переписывали? Так спокойнее…

Став министром, Панкин расформировал главное управление кадров МИДа и изгнал оттуда всех сотрудников КГБ. К нему приехал объясняться начальник разведки Шебаршин.

— Это было буквально за два дня до его увольнения, — рассказывал мне Панкин. — И он вдруг сказал мне: вы правы, эти люди у вас — они же не разведчики, мы сами от них страдали. Стал показывать какие-то личные дела. Я от них благоразумно отстранился и говорю: я отдал приказ об увольнении ваших людей из управления кадров. А они не уходят.

Шебаршин всё понял. Через час к Панкину зашел его первый заместитель Владимир Федорович Петровский:

— Борис Дмитриевич! Всех как ветром сдуло!

Панкин обещал разработать документ об условиях работы сотрудников разведки в загранпредставительствах. Но с уходом Панкина всё это закончилось. Так что число разведчиков в посольствах сократилось, но ненадолго. Потом всё постепенно вернулось назад. Примаков действовал через президента Ельцина, который подписывал распоряжения о прикомандировании сотрудников разведки к Министерству иностранных дел и о выделении им должностей в посольствах и консульствах. Министерству иностранных дел оставалось только подчиняться.

Мечта Бориса Панкина убрать с территории посольства разведчиков не сбылась. Панкин был явно во власти несвойственных ему иллюзий. Нет в мире дипломатической службы, которая отказывала бы своим разведчикам в прикрытии. Всё дело в том, на какое количество мест в списке дипломатов претендует разведка. Теперь некоторые дипломаты говорят, что в процентном отношении разведчиков в посольствах стало даже больше, чем в советские времена, потому что число дипломатических должностей сократилось, а аппараты резидентур остались прежними или выросли.

Уже в роли министра иностранных дел Евгений Примаков говорил мне:

— Когда я переходил из разведки в МИД, у дипломатов была вначале настороженность. Беспокоились, не начну ли я перетаскивать кадры из «леса», как здесь называют месторасположение штаб-квартиры разведки. Этого не произошло. На первой пресс-конференции в министерстве я даже шутя сказал, что в этом нет необходимости, потому что эти многие уже находятся здесь, в МИДе.

Примаков улыбнулся при этих словах. Но продолжал уже серьезно:

— Но этих «многих» не так много. Тут я могу пополемизи-ровать с теми, кто говорит о «засилье» разведчиков в Министерстве иностранных дел. Никакого засилья нет. Есть нормальная, как во всех странах, работа разведчиков «под крышей», под дипломатическим прикрытием. Но она не мешает дипломатии, не мешает…

А в конце 1991-го и в 1992 году из разведки уходили.

В целом разведка нуждалась в сокращении, и оно происходило. Разведчики паковали чемоданы и с болью в сердце покидали посольские здания, над которыми развевался еще непривычный трехцветный флаг. Примаков, возглавив Службу внешней разведки, принужден был отозвать домой офицеров, чьи должности подлежали сокращению. Возвращались в Москву люди из торговых представительств, из бюро «Аэрофлота», корреспонденты газет и журналов, а также сотрудники некоторых контор, часть которых и была создана в советское время для того, чтобы отправлять разведчиков за границу под легальным прикрытием.

Под руководством Примакова в центральном аппарате тоже шло сокращение, сливались отделы, ликвидировались направления.

Некоторые возвращавшиеся на родину офицеры не находили себе работу в центральном аппарате и искали место сами — чаще всего в коммерческих структурах.

По указанию Примакова управление кадров не возражало, даже, наоборот, неофициально советовало им обосноваться где-то на стороне. Они не увольнялись из кадров, поскольку в разведке, как и в армии, пенсию платят за выслугу лет. Прослужив двадцать лет, в сравнительно молодом возрасте уже можно получить приличную военную пенсию и заняться чем-то другим.

Помню печальные лица своих приятелей — офицеров разведки, которые работали под журналистским прикрытием. Проблемы у них были на каждом шагу. Кто-то не успел и несколько месяцев проработать за границей, как его вернули из-за сокращений, и он ходил по коридорам в Ясеневе без всякого дела.

Другие активно искали работу — например, в Управлении по обслуживанию дипломатического корпуса в качестве переводчиков-референтов при иностранных журналистах. Там платили в валюте, хотя работа была малоприятная. Потом, когда стали появляться банки, разведчиков охотно брали в службы безопасности и в аналитические отделы. Разведчики прежде всего могли предложить новым работодателям свои зарубежные контакты.

Ушли не только те, кого считали балластом.

По собственному желанию уходили молодые офицеры, которые считали, что у них нет служебной перспективы. Исходом из разведки это назвать нельзя, но потеря была заметной. Офицеры писали заявления и увольнялись. Это было нечто новое в разведке, которая превратилась в обычную государственную структуру.

Один из близких сотрудников Примакова шутил:

— Еще до работы в разведке я услышал такую пугающую фразу: из разведки по своей воле не уходят. Отсюда выносят вперед ногами или выводят в наручниках. Вот как. Так когда я приходил, то думал: а как уходить-то буду? Если два пути всего, то какой же мой?

Разведчики впервые почувствовали себя в определенном смысле обычными служащими. Они имели право заниматься прежним делом, а могли уйти, если возникало желание заняться чем-то другим.

Но тогда, в первые дни, это было шоком для кадровых разведчиков. Как это можно — взять и уйти? Те, кто оставался, говорили разные резкие слова в спину уходящим. Увольнялись в основном из-за денег. А кто-то ушел и по идеологическим соображениям — как это жить без главного противника? Разве можно говорить, что наши интересы с Соединенными Штатами в чем-то совпадают, а в чем-то не совпадают? Сегодня не совпадают, а завтра совпадут? Это казалось настолько чудовищным, что офицеры говорили: я в этом участвовать не желаю, и уходили.

Примакову предстояло сформулировать национальную разведывательную политику. От разведки требовалась прежде всего радикальная смена приоритетов.

Семьдесят с лишним лет внешняя разведка вела борьбу с мировым империализмом на всех фронтах. На практике это означало массированное агентурное проникновение во все государства и стремление узнать все тайны, не считаясь с затратами.

Государственная политика новой России исключала продолжение такой линии. Современные концепции национальной безопасности требовали разумной достаточности не только для армии, но и для разведки. Но можно себе представить, как трудно было сменить ориентиры офицерам со стажем, каково было кадровым разведчикам отвыкать от прежних идеологических установок.

В разведке работали разные люди с разными политическими взглядами. Для одних крушение социализма было ударом. Другие стали говорить, что после крушения социалистического строя работать легче: исчезла фальшь.

Специалисты уверены, что работа в разведке сама по себе наносит тяжелый ущерб психике разведчика. Он ведет двойную жизнь и к тому же убеждает своих агентов делать нечто преступное — нарушать присягу, изменять своей стране, красть секретные документы. Вот почему в разведывательной школе слушателей пытаются морально вооружить, объясняя, что во имя Родины надо идти на всё.

Разведчиков учат умению налаживать контакты, устанавливать близкие отношения, получать от людей информацию. В любом собеседнике, даже если он не оформлен агентом, разведчик видит прежде всего источник информации. А если у него ничего не узнаешь, то и нечего терять на него время и деньги.

Чем в этом смысле дипломат отличается от разведчика? Дипломаты тоже ведь с не меньшим искусством выведывают то, что им надо. Разведчик пытается придать отношениям специфический, личный характер, чтобы получать больше того, что способен узнать дипломат.

Можно платить за информацию деньги или же убедить иностранца в том, что помогать твоей стране — это святое дело. Советским разведчикам приходилось вербовать людей, рассказывая, как прекрасна страна победившего социализма. Некоторые разведчики испытывали при этом моральный дискомфорт. Бывало, советский разведчик нахваливает свою страну и думает: ну и дурак же ты, американец, что в это веришь. Советский Союз — за исключением короткого промежутка времени (после революции и до начала 1930-х годов, а также во время Второй мировой войны и в первые послевоенные годы) — далеко не у всех вызывал симпатии. А вот вербовщики американской разведки действовали как представители политически привлекательной страны.

Один из наших разведчиков, награжденный орденом за удачную вербовку, говорил мне:

— Надо понять наше положение. Ты представляешь страну с мерзопакостным режимом. Трудно было защищать государство, когда речь шла о нарушениях прав человека. Нужно было как-то выглядеть прилично. Но и не переходить некую грань, за которой уже американский разведчик мог бы попытаться тебя самого поймать на несогласии с политикой КПСС…

Вот таким людям приход Примакова был по душе. Но их в разведке оказалось меньшинство.

Когда Евгений Максимович приступил к работе в разведке, с ним обрела реальность известная формула, придуманная англичанами: у нас нет постоянных соперников и нет постоянных союзников, постоянны только наши национальные интересы.

Но ведь советская разведка всю свою историю работала против постоянных противников. И этим всё определялось. То, что хорошо для противника, плохо для нас. То, что полезно нашим союзникам, и нам хорошо. Никаких личных пристрастий. И вдруг Примаков декларирует такую ересь…

На руководителя разведки газеты набросились и справа и слева — что он понимает под национальными интересами?

Одни говорили: мы демократы, мы строим правовое государство, закладываем основы рыночной экономики, от нас во всём мире только этого и ждали — какие же у нас могут быть враги?

А на другой стороне политического спектра какой крик стоял: как это у нас нет соперников и противников?!

И этот спектр настроений и мнений — он присутствовал и внутри самой разведки.

Ко времени прихода Примакова в разведке формальная де-партизация службы уже произошла. Партийные организации исчезли, но люди еще не могли привыкнуть к простой мысли: взгляды у тебя могут быть любыми, но вся политика остается за воротами Ясенева. Твои взгляды к работе отношения не имеют. Вот объявят выборы, зайдешь в кабинку для голосования, штору за собой задвинешь, все свои мечтания в бюллетене отметишь и опустишь в урну. Тем самым и определишь грядущую жизнь…

Евгений Максимович всё это говорил, надеясь, что будет понят. И правильно рассчитывал. Разведка — это место, где работают не самые глупые люди.

Уже в ноябре 1991 года Примаков приказал отменить программу обнаружения признаков возможного ракетно-ядерного нападения. Программа действовала десять лет. Каждые две недели все резидентуры докладывали Москве об отсутствии признаков подготовки Запада к войне. Критерии — количество горящих ночью окон в Пентагоне или дополнительных закупок крови для военных госпиталей. Выполнение этой программы стоило стране больших денег.

Какой же должна быть разведка?

Ответ на этот вопрос Примаков дал своей четырехлетней службой в Ясеневе. Но в первый же день работы он знал одно: не такой, какой она была до 1991 года. Это не значило, что всё нужно менять. И он не стал говорить то, что унизительно, тягостно, мучительно для людей, — что вся их прошлая жизнь была бездарной. Он не хотел унижать подчиненных, перечеркивать их жизнь.

Я расспрашивал разведчиков, какое настроение было у Примакова в первые месяцы его работы в разведке. Всё-таки он вошел в новое для себя дело в трудный для страны и для службы час. Тогда это был не просто кризисный момент для разведки, это был решающий момент в истории страны, и разведка испытывала все проблемы, которые переживала страна. Семьдесят лет обслуживали идеологическое противостояние на международном поле — и вдруг начинается пересмотр самой философии разведки!

Примаков корректно, рассчитывая на то, что он имеет дело с понимающими людьми, повторял:

— Друзья, это не годится. Забудем об этом. А делать будем вот так, потому что сейчас время другое, мир изменился.

Поэтому выжидательно-сдержанное отношение к новому руководителю быстро уступило место благожелательности, а потом вылилось в благодарность Примакову. Главное состояло в том, чтобы приспособить разведку к реалиям времени. Он осторожно говорил, что национальные интересы есть и у других государств. Следовательно, возникает поле, где наши национальные интересы совпадают. Вот на этом поле мы можем сотрудничать. А есть поле, где наши интересы не совпадают, там сотрудничество не получится, вот там будет действовать разведка.

Опять посыпались недоуменные вопросы: какое-такое сотрудничество? Тогда Евгений Максимович вместо «сотрудничество» выбрал другое слово — «взаимодействие». Опять всеобщее удивление — о каком взаимодействии можно говорить, работая в разведке? И всё равно в Ясеневе его поддержали.

Примакова напрасно подозревали в намерении только дружить с Западом.

В середине декабря 1991 года в Москву приехала группа руководителей британской контрразведки МИ-5. Среди них была Стелла Римингтон — первая женщина, руководитель контрразведки. Она впоследствии описала свои встречи с Бакатиным и Примаковым:

«Я хотела понять, в какой степени уменьшится шпионаж КГБ против нашей страны. Если холодная война окончилась, то и разведка должна стать менее агрессивной. Эту тему надо было обсуждать с руководителями Первого главного управления, внешней разведки КГБ.

Руководитель Первого главного управления, г-н Примаков, который впоследствии станет министром иностранных дел и на короткое время главой правительства, пригласил меня обсудить этот вопрос. На посольском “роллс-ройсе” нас отвезли куда-то на окраину, видимо, это был конспиративный дом КГБ.

Трудно было избежать ощущения, что каким-то образом мы оказались в фильме про Джеймса Бонда и реальность перемешана с фантазией. Это был темный, холодный и снежный вечер. Как только я сняла зимние сапоги в прихожей, на лестнице материализовался г-н Примаков. Мы поднялись в комнату с тяжелыми шторами и драпировкой.

Разговор был коротким и холодным. Я сказала, что теперь, после окончания холодной войны, открывается широкое поле для сотрудничества в вопросах безопасности, в борьбе против терроризма и организованной преступности. Но если наладится реальное сотрудничество, масштаб шпионажа КГБ в Англии должен быть уменьшен.

Г-н Примаков дал понять, что ему эта мысль кажется нелепой. Разведка по-прежнему необходима для обеспечения безопасности России, и они сами решат, какой уровень разведывательных усилий понадобится.

Было очевидно, что беседа не будет плодотворной. Разговор завершился, и г-н Примаков скрылся за драпировкой».

Примаков обратил внимание коллег на то, что после окончания холодной войны проблемы национальной безопасности — а разведка занимается именно этим — скорее всего, будут определяться экономической составляющей государства, его удельным весом в мировом хозяйстве, способностью адекватно отвечать на социальные и технологические вызовы эпохи. Следовательно, нужно представлять себе, что происходит в мировой экономике, а раз так — понадобится мощная экономическая разведка. И Примаков образовал самостоятельное управление экономической разведки, задача — изучать торгово-экономические отношения с партнерами России. Но важно, что это было не просто указание начальника. Он старался, чтобы все поняли, как это необходимо. А не просто вызвал и приказал: теперь будет управление, извольте так работать.

Казалось, что и разведчики смогут сотрудничать.

Еще в 1975 году, когда президентом Соединенных Штатов был Джеральд Форд, государственный секретарь Генри Киссинджер и советский посол в Вашингтоне Анатолий Федорович Добрынин договорились, что в случае шпионских скандалов обе страны будут избегать публичности. Иначе говоря, если разведчик, работающий под дипломатической крышей, попался, то его попросят уехать, сделают официальное представление властям, но не станут сообщать об этом в прессу и устраивать шумиху.

Эта договоренность постоянно нарушалась. Но секретные каналы общения между разведками существовали больше двадцати лет. Представители двух разведок встречались в тех случах, когда одной из сторон казалось, что другая вышла из обычных рамок.

Директор ЦРУ Уильям Колби в 1976 году поручил своим сотрудникам встретиться с офицерами КГБ, чтобы выяснить, не причастны ли советские оперативники к убийству резидента ЦРУ в Афинах Ричарда Уэлша. Встреча состоялась в Вене. Сотрудники американской разведки с угрозой сказали, что «они этого не потерпят». Офицеры КГБ были возмущены таким предположением: всем известно, что американского резидента убили боевики из кипрской террористической группы.

После того как в 1984 году резидент ЦРУ в Бейруте Уильям Бакли был похищен террористами, директор ЦРУ Уильям Кэйси распорядился встретиться с представителями КГБ, чтобы выяснить, не имеют ли они отношения к этой операции. После новой встречи в Вене американцы убедились, что «русские к этому не причастны».

В свою очередь, сотрудники КГБ предъявляли свои претензии руководителям ЦРУ. Они считали, что это не советские разведчики бегут на Запад, а американцы их выкрадывают, используя наркотики.

В декабре 1987 года, во время встречи Михаила Горбачева и Рональда Рейгана в Вашинтоне, директор ЦРУ Роберт Гейтс обедал с председателем КГБ Крючковым. С 1989 года установились некие формальные отношения между двумя спецслужбами. Этим занимался Милтон Бёрден, руководитель советского направления в оперативном управлении ЦРУ. Была установлена секретная телефонная линия между Ясеневом и штаб-квартирой ЦРУ в штате Вирджиния.

В 1990 году во время подготовки операции против Ирака, который оккупировал соседний Кувейт, советские и американские разведчики обменивались информацией. Тогда впервые начались разговоры о возможности сократить оперативную деятельность друг против друга. Накануне объединения Германии офицеры КГБ на встрече с американцами в Восточном Берлине попросили американцев больше не сманивать советских разведчиков на Запад. Считается, что именно с этого момента ЦРУ сократило прием перебежчиков из Советского Союза.

В середине декабря 1992 года в Москву приехал директор ЦРУ Роберт Гейтс (со временем он станет министром обороны США) с большой делегацией. Его приняли министр внутренних дел и министр безопасности, начальник Генерального штаба вместе с начальником российской военной разведки. Да еще Примаков убедил Ельцина найти время для беседы с главным американским разведчиком. Словом, приняли по высшему разряду. Ельцин говорил тогда, что между российскими и американскими спецслужбами возможны обмен информацией, взаимодействие в борьбе с преступностью и наркобизнесом, распространением ядерного и другого оружия массового уничтожения. Обсуждался даже вопрос о сокращении на взаимной основе работников разведывательных служб за рубежом.

Специалисты утверждают, что после 1991 года аппарат российской разведки на территории Соединенных Штатов сократился почти на треть. Когда холодная война заканчивалась, по подсчетам американцев, работало сто сорок офицеров КГБ и ГРУ — в посольстве и торговом представительстве в Вашингтоне, генеральном консульстве в Сан-Франциско, постоянном представительстве при ООН в Нью-Йорке и в самом аппарате ООН. В 1991 году на американской территории осталось сто двадцать советских разведчиков, а еще через пару лет — меньше ста.

Примаков собирался в Вашингтон. Рассчитывал на ответный жест. Но из Белого дома сообщили, что президент Билл Клинтон его принять не сможет — слишком занят. Руководители российской и американской разведок общались на уровне заместителей директоров СВР и ЦРУ. Резидент в Вашингтоне часто встречался с директорами ЦРУ и ФБР. Отвечали на запросы друг друга. Обменивались информацией о террористах и других общих врагах. Проводили встречи экспертов. Внутри Службы внешней разведки появилось управление «ВС» (внешняя связь) — для контактов с коллегами.

Примаков побывал в США в середине июня 1993 года. Встречался уже с новым директором ЦРУ Джеймсом Вулси, профессиональным юристом. Его принимали в штаб-квартире ЦРУ в Лэнгли, куда всегда мечтали попасть советские разведчики. Российский посол Владимр Петрович Лукин устроил для разведчиков прием с шашлыками.

В августе 1993 года американцы нанесли ответный визит в Службу внешней разведки России. Но в те дни убили резидента ЦРУ в Грузии Фредерика Вудраффа, который состоял в штате политического отдела американского посольства в Тбилиси. Он погиб в результате нелепой случайности. Пьяный грузинский солдат выстрелил в машину, которая не захотела остановиться. И пуля попала американцу в лоб. Джеймс Вулси 10 августа, прервав визит, вылетел в Тбилиси, чтобы забрать тело своего подчиненного и со всеми почестями доставить на родину.

Взамен «главного противника» в лице определенного государства — это были Соединенные Штаты — появился главный противник в лице оружия массового уничтожения, организованной преступности, незаконного оборота наркотиков, международного терроризма. Когда этот набор выстроился, то стало ясно, что это и есть поле, где совпадают национальные интересы почти всех стран. Сражаться на этом поле можно только сообща. И Примаков сказал: здесь мы будем взаимодействовать.

У разведки появился дополнительный повод для огорчений. Она потеряла союзников — разведки социалистических стран, которые тоже вели борьбу против Запада. Самой большой утратой было исчезновение разведки ГДР, нашпиговавшей своей агентурой Западную Германию и структуры НАТО. Более того, территория Восточной Европы, которая считалась дружеской, перестала быть таковой.

Вскоре после того как Примаков занял пост начальника разведки, забеспокоились сначала чехи, затем другие восточноевропейские государства. Чехи пришли к выводу, что российская разведка демонстрирует особую активность на их территории. Чехи были огорчены и обижены. А ведь в Москву приезжал тогдашний министр внутренних дел Ян Румл и договорился с Примаковым о том, что секретные службы двух стран не будут работать друг против друга. Обманули, выходит, бедных чехов?

Сотрудники Службы внешней разведки объясняли мне так: против Чехии Москва работать не собирается. Ударение было сделано на слово «против», то есть исключаются подрывные акции, наносящие ущерб стране. Но нормальный сбор информации о положении внутри Чехии будет продолжаться.

Вопрос о методах разведки непрост. Если бы речь шла только о сборе информации, которую можно получать открытым путем, вполне хватило бы и усилий дипломатов. Разведка же создает свою агентуру известным образом — подкупом, шантажом, обманом. Поскольку, тем не менее, современная политика не готова отказаться от услуг разведки, то только наивные люди способны предположить, будто российская разведка оставит без внимания Восточную Европу.

В Польше разразились громкие шпионские скандалы. Поляки утверждали, что российская разведка пытается получать информацию у старых друзей — бывших партийных чиновников, по-прежнему занимающих важные посты в государстве. В конце 1995 года в результате такого обвинения вынужден был уйти в отставку премьер-министр Польши Юзеф Олексы.

Мало кто из поляков всерьез полагал, будто премьер-министр, яко тать в нощи, бегал на тайные встречи с российским резидентом и, поминутно оглядываясь, передавал ему секретные документы из собственного служебного сейфа. Но скандал напомнил полякам о том, о чем сам Олексы хотел бы забыть. В социалистические времена молодой, перспективный партийный работник Юзеф Олексы действительно крепко дружил с сотрудником представительства КГБ в Польше и даже ездил с ним на охоту.

Об этом поведал журналистам бывший полковник внешней разведки Владимир Петрович Алганов, который с 1981 года работал в представительстве КГБ в Варшаве под крышей первого секретаря посольства. Владимир Алганов устроил пресс-конференцию в Москве, чтобы обелить Олексы:

— Я его не вербовал, вербовать не мог, потому что не имел права заагентурить гражданина соцстраны…

Но благими пожеланиями вымощена дорога в ад. Владимир Алганов только подтвердил тот факт, что в прежние времена нынешний премьер-министр поддерживал выходившие за рамки его служебных обязанностей отношения с иностранным разведчиком.

Остальное поляки могли себе домыслить в зависимости от силы воображения: установив с кем-то контакт, разведка постарается не упустить ценный источник, и кто-то из преемников удачливого Владимира Алганова продолжал встречаться с Олексы, когда Польша перестала быть социалистической, а Олексы, напротив, пошел в гору…

Конечно же, в прежние времена в Польше (как и в большинстве социалистических стран) дружба с советскими разведчиками не только не была криминалом, но, напротив, являлась необходимым условием успешной политической карьеры. Я беседовал с генерал-лейтенантом внешней разведки в отставке Виталием Григорьевичем Павловым, который десять лет возглавлял представительство КГБ СССР в Польше.

— Принимая меня перед отъездом в Польшу, — вспоминал генерал Павлов, — Юрий Владимирович Андропов сказал: «Вы должны знать всё, что происходит в стране. Но вы не имеете права заниматься агентурно-оперативной работой. Никаких вербовок и конспиративной деятельности». На агента, с которым мы сотрудничали, полагалось завести дело, папку с донесениями. Но нам было запрещено заводить дела на граждан социалистических стран. А раз нет документа, нет и агента…

Так ведь на самом деле и не было никакой нужды в оформлении сотрудничества! Самые высокопоставленные польские политики, начиная с членов политбюро, сообщали представителям КГБ всё, что интересовало Москву. Только что в очередь не выстраивались, чтобы первыми успеть донести до московского представителя самую свежую информацию. Каждый сам ему подносит и «спасибо» говорит…

— Они были очень откровенны, — рассказывал генерал Павлов. — Многие из моих собеседников считали, что тесные связи с представителем КГБ улучшат их собственные позиции в Варшаве.

Юзеф Олексы работал в аппарате ЦК ПОРП, был первым секретарем одного из воеводских парткомов. Нет ничего удивительного в том, что будущий премьер-министр дружил с сотрудниками московской разведки, понимая, как важно произвести на них хорошее впечатление. Был ли он потом, уже в роли главы правительства независимой Польши, столь же откровенен с российскими гостями, осталось неизвестным. Но карьера его была сломана…

Друзей у разведок не бывает. Даже в социалистическом лагере товарищи понемногу старались следить друг за другом, но очень осторожно. С 1982 года, когда Юрий Андропов стал генеральным секретарем, советская разведка начала наращивать свои нелегальные структуры в Восточной Европе. Это направление российской разведки понесло особенно большие потери. Примакову пришлось сменить разведывательный аппарат в восточноевропейских странах полностью, поскольку местные спецслужбы знали товарищей в лицо.

Другая проблема возникла с бывшими советскими республиками. Литва, Латвия и Эстония, повернувшиеся лицом к Западу, в первую очередь стали объектом разведывательного внимания. В аппарате российской разведки в Москве служили и латыши, и литовцы, и эстонцы. Но можно ли им доверять работу против собственных республик и разумно ли это?

Тогда, в первые годы работы российской разведки, вообще живо обсуждалась проблема лояльности: как поведут себя уроженцы республик, ставших самостоятельными? Сохранят верность России или предпочтут перейти в формируемые там собственные разведывательные органы? И когда они примут это решение: сейчас или ознакомившись получше с секретами новой российской разведки?

А у контрразведки были свои тревоги. Ее пугал призрак мощной украинской разведки, которая станет искать помощи и сочувствия у российских граждан украинского происхождения. Но обошлось. Разведывательные органы стран СНГ договорились друг за другом не шпионить. Это не значит, что разведки бывших республик бездействуют. Просто они лишены права вербовать агентуру. На три балтийские республики эти добровольные самоограничения не распространяются.

Примаков очень многое изменил в разведке. Он всё делал для того, чтобы вписаться в меняющееся время. Но он рассуждал очень реалистично: это можно сделать, а это нельзя, — и за невыполнимое не брался. К нему многие сотрудники приходили с радикальными идеями — предлагали и то изменить, и это. Примаков выслушивал их внимательно и отвечал:

— То, что вы предлагаете, это правильно. Я с вами совершенно согласен. Это очень интересно и очень полезно. Но не сегодня: нас не поймут. Тут сейчас такое поднимется — увы, это невозможно. Это мы сделаем позже.

Было и такое. А часто наоборот: он видел — уже можно. Делал то, что считал нужным, и всегда старался убедить коллег в своей правоте. Примаков, пожалуй, был самым демократичным начальником разведки за всю ее историю. Он не замыкался в кругу своих заместителей и начальников важнейших отделов.

Только Александр Николаевич Шелепин, любимец Хрущева, бывший комсомольский секретарь и будущий член политбюро, который два года возглавлял КГБ, считал своим долгом спрашивать личное мнение своих сотрудников, мог даже по внутреннему телефону напрямую позвонить рядовому офицеру и спросить, что ему известно по тому или иному вопросу.

Остальные руководители и всего КГБ, и разведки иерархию служебных отношений не нарушали. К начальнику разведки мог попасть только руководитель крупного отдела. Примаков поступал иначе. Вот что рассказывал мне один из офицеров:

— Я был начальником направления — это одно из подразделений внутри отдела, и вдруг меня вызвали на совещание к самому начальнику разведки. Это было крайне необычно. То есть Примаков позвал не только начальника отдела, но и непосредственного исполнителя. В общем разумно: исполнитель лучше всех знает ситуацию в стране, но за двадцать лет моей службы это произошло в первый раз.

Примаков только что вернулся из зарубежной поездки с неожиданной идеей. Он предложил подумать, а не стоит ли России продавать оружие нескольким странам, которым его прежде не продавали по политическим соображениям.

Примаков начал разговор в спокойной академической манере:

— Вот я только что побывал в нескольких странах.

Перечислил. Присутствующие закивали:

— Знаем, Евгений Максимович, мы эту поездку и готовили.

— Хорошо, — продолжал Примаков. — У меня есть одна идея. Вы, конечно, будете возражать, но сначала послушайте мои аргументы.

И Примаков заговорил о том, что есть страны, которые готовы покупать наше оружие, платить наличными. Грешно отказываться от такой возможности. Ведь нам сейчас материальные интересы всего важнее. Необходимо усиливать экономический вектор нашей политики.

Потом Примаков предложил всем высказаться. Было свободное обсуждение, совершенно академическое. Ему все возразили! Он не обиделся. Не было приказного тона, грубости, авторитарности: выслушайте мое мнение и выполняйте. Разведчики говорили о том, что экономический фактор, конечно, важен, но есть и другие соображения, в перспективном плане еще более значительные. Примаков всех выслушал очень внимательно, задал уточняющие вопросы, а потом спокойно сказал:

— Я прислушаюсь к вашему мнению. Вопрос снимается. Мы не будем обращаться к президенту с предложением пересмотреть политику в отношении продажи оружия.

Кто-то пошутил, и все рассмеялись…

Примаков заботился о моральном состоянии разведки, о ее репутации в обществе, о настроениях офицеров. Как только он пришел в Ясенево, он сказал своим помощникам:

— Задача состоит в том, чтобы разведка в собственной стране жила спокойно, чтобы каменья в нее не летели. Чтобы наши сотрудники, когда они возвращаются после командировки из-за рубежа, нормально себя чувствовали. Надо снизить отрицательный накал в отношении разведки, который начался после августа девяносто первого в отношении всей системы бывшего КГБ.

В разведку Примаков привел с собой только трех человек. Своего помощника Роберта Вартановича Маркаряна и Юрия Антоновича Зубакова, тогда контр-адмирала. Он двадцать три года служил в военной контрразведке, в перестроечные времена был заместителем заведующего сектором ЦК КПСС. В 1990–1991 годах работал у Примакова в Совете безопасности. У Примакова создалось впечатление, что заместитель директора разведки по кадрам не склонен посвящать нового руководителя в детали своих дел, поэтому Евгений Максимович и поручил кадры адмиралу Зубакову.

И еще одного человека он привел — генерал-лейтенанта Ивана Ивановича Гореловского, отдав ему хозяйственно-финансовые дела.

— Хозяйственник — неподходящее, мелковатое слово для этого человека, — говорили мне в разведке. — Это абсолютно невероятный умелец. Примаков поручил ему социальные и бытовые дела, и он эту тяжелую ношу потянул.

Уходя из разведки, Примаков взял с собой в МИД и Маркаряна, и Зубакова (а потом заберет их в аппарат правительства; когда перестанет быть премьер-министром, позаботится о том, чтобы Маркарян поехал послом в Сирию, а Зубаков — в Литву). А Гореловского (он стал в 1997 году генерал-полковником) оставил.

Упросил новый начальник разведки Вячеслав Иванович Трубников:

— Я всё переживу, но только Ивана Ивановича оставьте. Он такие проблемы умеет решать…

Если говорят, что нет незаменимых людей, то Иван Иванович Гореловский полностью опровергает эту мысль. Примаков привел Гореловского с собой и знал: плохо с квартирами, значит, начнется строительство. Плохо с домами отдыха — значит, Гореловский приведет их в приличное состояние. Если цены в столовой высокие, сделает низкими. До экономического кризиса 17 августа 1998 года, который потряс всю страну, обед стоил рублей пять.

В Ясеневе есть свой магазин. На первом этаже продают продукты. В советские времена там был вполне приличный выбор. Когда пришел Примаков, он застал полупустые полки. Это сильно раздражало офицеров: мы занимаемся такой ответственной работой, а не можем ничего купить, чтобы домой отнести.

Гореловский приобрел два рефрижератора. Они ездили по России — там мяса купят, здесь рыбы, картофеля дешевого — и вот все склады забиты припасами. На старых запасах разведчики еще долго жили и после 17 августа, в служебной столовой цены не повышали.

Гореловский помог Примакову пережить самый трудный этап для разведки, когда отсюда начался отток кадров. Коммерческие структуры, которые как раз на ноги становились, выхватывали лучших людей. Сотрудник разведки имеет нужное образование — юрист или экономист. Владеет двумя-тремя языками плюс опыт работы за границей, знает, как иметь дело с иностранными партнерами, как себя с ними вести, когда говорить, а когда помалкивать. Лишнего не болтает, надежный.

И всё-таки с помощью социальной сферы удалось многих удержать. Есть хорошая поликлиника. Хотя и через много лет, но квартиру дадут. Летом и на зимние каникулы можно ребенка отправить отдыхать. Себе путевку взять: хочешь — поближе к Москве, хочешь — подальше, на берегу Черного моря. При Примакове разведка приобрела санаторий в Сочи.

В ту пору Примаков избавил разведку от неприличной работы, которой она прежде занималась. Первое, что Евгений Максимович сделал, — запретил офицерам безопасности участвовать в травле наших же дипломатов, подглядывать в замочную скважину, выяснять, кто с кем спит, кто чего пьет…

Он сказал:

— Занимайтесь своим делом. Мне не нужны данные о том, как наши люди ведут себя за границей.

За разведчиками всегда бдительно присматривало Второе главное управление КГБ (внутренняя контрразведка), которое искало врагов среди своих. Аппарат контрразведки исходил из того, что каждый отправляющийся за границу или вступающий в отношения с иностранцами может быть перевербован, и потому с величайшей подозрительностью относился к товарищам из разведки. Для сотрудников разведки это не было секретом.

— Мы были частью Комитета госбезопасности, — рассказывал мне один из ветеранов внешней разведки, — но чувствовали, что мы всё-таки не внутренний сыск, не тайная полиция, а цивилизованный инструмент государства. Соответственно, второй главк — контрразведка нас не любила. Поймать сотрудника Первого главного управления на пьянке — для них праздник. Иногда им это удавалось.

Один из офицеров разведки отбывал в длительную зарубежную командировку под крышей сотрудника посольства и отмечал, как это полагалось, отъезд вместе с мидовцами в «Славянском базаре». А еще в разведывательной школе всех предупреждали: не ходите в рестораны, где могут быть иностранцы. А он забыл… Он сидел со своими новыми коллегами за одним столом. Проходивший мимо человек что-то спросил и прошел дальше. А это оказался американец, которого вела служба наружного наблюдения КГБ.

Для наружки это был контакт иностранца с советским гражданином. Им по инструкции следовало провести оперативное мероприятие — выяснить, что это за человек, к которому подошел американец. Была плохая погода, они поленились, как это полагается, проводить его до дома и установить адрес и имя. Поступили иначе. Притворились пьяными и у вешалки пристали к нашему сотруднику:

— Дай прикурить! Ах, не дашь?!

Затеяли драку и сами же вызвали милицию. А милиция — это учреждение, где требуют предъявить паспорт. Оказавшись в отделении, он предъявил не только паспорт, но и красную книжечку — удостоверение сотрудника КГБ и стал говорить:

— Да я свой, ребята! Отпустите, а то я завтра улетаю.

Наружка была счастлива. Вызвали дежурного по КГБ, и его увезли. Никуда он, естественно, не поехал. Выезд за границу ему закрыли, с оперативной работы убрали и еще долго пилили во всех инстанциях:

— Зачем расшифровал себя, обнаружил свою принадлежность к комитету? Надо было сказать, что работаешь в Министерстве иностранных дел. Зачем потрясал удостоверением? Неужели не понимал, что порочишь честь комитета?

Крючков по указанию Андропова внутри самой разведки сформировал еще и мощную службу внешней контрразведки. Ее руководителем стал самый молодой в разведке генерал Олег Данилович Калугин. Со временем он впадет в немилость, в перестройку станет народным депутатом СССР, потом уедет за границу и будет обвинен в работе на врага. Но в ту пору Калугин был любимцем председателя КГБ.

— Главная задача управления «К», — говорил Андропов, — это проникновение в спецслужбы противника, с тем чтобы обеспечить безопасность нашей разведки.

В 1972 году Андропов поднял статус внешней контрразведки, придав ей уровень управления в составе Первого главка. Один из отделов управления «К» отвечал за обеспечение внутренней безопасности комплекса помещений в Ясеневе и личного состава. Иногда возникали неприятные ситуации. Например, кто-то из офицеров-разведчиков крал у товарищей часы или меховые шапки. Искать преступника приходилось самим, не привлекая коллег из других подразделений КГБ или тем более милиции.

Служба внешней контрразведки настояла на том, чтобы посольства охранялись пограничниками, и завела во всех посольствах офицеров безопасности — легальных офицеров КГБ. Они получили официальное право приглашать к себе советских граждан для бесед по душам и осматривать все помещения, чтобы помешать врагу установить там прослушивающие устройства. Эта служба была призвана охранять наших разведчиков и всех советских людей за границей от чужих спецслужб. На самом деле она занималась слежкой за теми, кого ей следовало охранять, за дипломатами и членами их семей. Большей частью шпионили за своими же, превращаясь в полицию нравов.

Сотруднику резидентуры, который представлял эту службу, раскрыть агента-двойника вроде полковника Олега Антоновича Гордиевского, который несколько лет работал на англичан, было не под силу. Но чтобы показать свою работу, он находил потенциальных предателей «на бытовой почве». Иначе говоря, капал в Москву на тех, кто позволял себе вольно выражаться, слишком много общался с иностранцами, закладывал за воротник или грешил по части женского пола.

В журнале, где я работал в 1980-е годы, большинство зарубежных корреспондентов были разведчиками. В ожидании визы они сидели у нас в редакции, читали тассовские сводки, писали заметки — говоря профессиональным языком, осваивали обязанности по прикрытию.

Молодые и в основном симпатичные ребята, они наслаждались свободной атмосферой журналистского коллектива, где на дружеских вечеринках можно было позволить себе то, что в Ясеневе немыслимо. Но их поведение немедленно изменилось, когда среди них появился угрюмый офицер, представлявший Службу внешней контрразведки. Он ждал назначения в одну из африканских стран и, видимо, заодно присматривал за товарищами по службе.

Академик Александр Яковлев, который сам несколько лет был послом в Канаде, вспоминал:

— В разведке было свое Управление контрразведки. А в каждом посольстве сидел и за всеми следил сотрудник управления, которого именовали офицером безопасности. Жуть. Забыли уже об этом.

Следили и за самим послом. Резидентуры политической и военной разведок имеют собственные каналы шифросвязи с Москвой. У них была возможность капать на посла и на других дипломатов. И не только посол, но и министр иностранных дел не нают, что передают оба резидента своему начальству, как оценивают деятельность посла и посольства. Следивший за нравами в советской колонии офицер безопасности любому мог сломать жизнь, добиться, чтобы его вернули на родину. И нельзя было возразить, и нельзя заступиться, потому что КГБ был властью анонимной. Никому не говорили: вас отзывают, потому что вами недовольны чекисты. Просто объявляли: Центр считает целесообразным вернуть вас в Москву. И всё. Примаков это отменил. Служба внешней контрразведки нужна, но только та, которая реально работает и находит агентов чужой разведки. А они есть…

Примаков незаметно для себя легко усвоил несколько правил работы в Ясеневе. Одно из них — служебные бумаги класть лицевой стороной вниз, чтобы не видно было, что это за документ. Когда Примаков пришел к президенту уже в роли премьер-министра и увидел, что их снимают телекамеры, он автоматически перевернул документ шапкой вниз. Умение быть аккуратным с бумагами вырабатывается раз и навсегда. Равно как и привычка в разговоре даже со своими коллегами агента называть только его кодовым именем, кличкой. Подлинное имя агента называть не принято даже в защищенных от прослушивания помещениях.

Еще одно правило — когда выходишь из комнаты, куда бы ни шел, надо все документы убрать в сейф. Такова производственная этика.

Правда, Примаков в силу занимаемого положения был избавлен от необходимости, уходя, не только запирать комнату, но и опечатывать ее личной печатью. В его приемной всегда кто-то дежурил. И уничтожением секретных бумаг Примаков тоже мог не заниматься.

Все остальные офицеры разведки знают, что старые газеты еще можно выбросить в мусорное ведро, а исписанные листы бумаги, что бы на них ни было написано, складываются в коробку, которая стоит в сейфе. Раз в неделю кабинеты обходит дежурный по отделу и спрашивает: можно забрать коробку? Весь бумажный мусор сжигается под бдительным взором сотрудников службы внутренней безопасности.

А вообще-то в разведке ненужных бумаг не бывает. Каждая бумага учтена и является частью какого-то дела, в которое и должна быть возвращена…

Но эти меры безопасности не спасают от провалов. Разведка несла в себе все пороки КГБ, начиная с анкетного подхода к подбору кадров. Многие молодые люди, стремившиеся на работу в комитет, рассматривали Первое главное управление как вожделенное выездное место. Основным стимулом была возможность поехать за рубеж. Этот органический порок, от которого были свободны только советские разведчики первого поколения, добившиеся громких успехов, в значительной степени породил провалы последних десятилетий.

Кто изо всех сил пробивался в закрытое учебное заведение, которое готовило кадры для Первого главного управления КГБ СССР?

Во-первых, сотрудники территориальных органов КГБ, доказывавшие начальству, что они заслужили право работать за границей.

Во-вторых, молодые партийно-комсомольские работники, которых по решению ЦК переводили в КГБ «на укрепление органов».

В-третьих, выпускники институтов и университетов, обладавшие бесспорным, с точки зрения кадровиков, достоинством — хорошей анкетой. Преимуществом пользовались отпрыски знатных партийно-государственных родов, а также «дети рабочих и крестьян», отличившиеся на комсомольской работе.

Соответственно перспектива лишиться выездной работы, вернуться на родину навсегда — из-за чьего-то провала или по причине недовольства начальства или в результате того, что кому-то надо уступить завидное место, больше всего пугала офицеров первого главка. И те, для кого потеря заграничных командировок была вовсе невыносимой, перебегали на ту сторону… Разведчиков покупали не идеями, а деньгами.

Один раз я видел Примакова по-настояшему расстроенным, если не сказать злым. Это было в феврале 1994 года — после ареста важнейшего советского агента Олдрича Эймса, который работал в ЦРУ и выдал десять американских агентов в Москве.

Эймс проработал в оперативном директорате ЦРУ тридцать один год. Он был разочарован своей службой, остро нуждался в деньгах, хотел изменить свою жизнь.

В апреле 1985 года Эймс написал записку, адресованную резиденту советской внешней разведки генералу Станиславу Андреевичу Андросову с предложением назвать имена трех агентов ЦРУ в Советском Союзе в обмен на пятьдесят тысяч долларов. Вместо визитной карточки приложил ксерокопию страницы из служебного телефонного справочника ЦРУ, подчеркнув свою фамилию.

Через неделю Олдрич Эймс назвал всех завербованных американцами агентов. Кроме того, передал советским разведчикам большое количество секретных документов, которые выносил из здания ЦРУ в обычной сумке. Никто из охранников не проявил интереса к ее содержимому.

За вербовку Эймса Виктор Иванович Черкашин, заместитель вашингтонского резидента, отвечавший за линию внешней контрразведки (то есть за проникновение в спецслужбы главного противника), получил высший в советском государстве орден Ленина. Редко кто из разведчиков удостаивался такой почести.

Служба в госбезопасности была для Черкашина семейным делом. Его отец работал в НКВД. Виктор Черкашин выучился на инженера-путейца, но в 1952 году его пригласили в Министерство госбезопасности и отправили учиться в ведомственный институт иностранных языков в Ленинграде. Там он познакомился с будущим руководителем внешней контрразведки Олегом Калугиным.

После института Черкашин служил в контрразведке и участвовал в 1962 году в поимке полковника военной разведки Олега Владимировича Пеньковского, ставшего агентом американской и британской разведок. Это помогло карьере капитана Черкашина, которого в 1963 году перевели в Первое главное управление — тогда еще в 14-й отдел, занимавшийся внешней контрразведкой. Он вырос до заместителя начальника управления «К» и с этой должности поехал в Вашингтон.

Виктор Черкашин навсегда запомнил, как в тот апрельский день приехал в старое здание посольства, поднялся на четвертый этаж, где за стальной дверью с цифровым замком располагалась резидентура внешней разведки. Дежурный попросил полковника Черкашина зайти к резиденту — Станиславу Андросову. Тот показал Черкашину то самое письмо.

Его принес Сергей Чувахин, дипломат, занимавшийся контролем над вооружениями, — от американца, который назвал себя Риком Уэлсом. «Рик» свел знакомство с пресс-атташе посольства Сергеем Дивильковским. Пресс-атташе встретился с американцем несколько раз, диалог не получался, поэтому Дивильковский предложил, чтобы с ним беседовал Чувахин. А Чувахину, занятому своей работой, американец просто надоел, и однажды он не пришел на очередную встречу. Тогда «Рик» решился. Он сам появился в советском посольстве. Разумеется, он знал, что наблюдательный пункт ФБР фиксирует всех, кто приходит в советское посольство, но у него было надежное прикрытие. Своему начальству он потом объяснил, что навестил сотрудника советского посольства, которого пытается завербовать. Сергей Чувахин, вызванный дежурным, спустился и стал извиняться. Но «Рик» протянул ему конверт и попросил отдать Станиславу Андросову…

Резидент и его заместитель долго обсуждали, как им быть. Первое предположение — подстава американской контрразведки. Второе — вдруг это и в самом деле потенциально ценный агент. И всё-таки Черкашин сказал Андросову, что надо встретиться: А чего бояться? Каков худший вариант? Американцы устроят скандал, и Черкашину придется вернуться домой. А его командировка всё равно заканчивается.

Черкашин рискнул и выиграл.

Москва дала разрешение на вербовочную беседу. Когда «Рик» вновь пришел в посольство, Чувахин отвел его в комнату, гарантированную от прослушивания, и удалился. Вместо него появился Виктор Черкашин. Эймс получил пятьдесят тысяч долларов и был потрясен, как легко, оказывается, можно раздобыть большие деньги!

Материалы, переданные им во время первой встречи, позволили выявить сразу двух агентов ЦРУ — Валерия Мартынова, занимавшегося научно-технической разведкой в резидентуре, и Сергея Моторина, работавшего по линии политической и военной разведки — он только что вернулся в Москву.

Подполковник Валерий Федорович Мартынов в вашингтонской резидентуре работал по научно-технической линии, а по прикрытию был атташе по вопросам культуры. Научно-техническая разведка — престижное направление, но добиться успеха непросто. Считается, что он попал в ловушку, расставленную ФБР. Ему подсунули двойного агента, вербовку которого в Москве сочли большим успехом. В обмен Мартынов стал давать информацию американцам — о ситуации в резидентуре, о вербовочных планах. Он получил орден Красной Звезды и повышение. А тут сотрудник ЦРУ Олдрич Эймс предложил свои услуги советской разведке. И сразу назвал имя Мартынова как агента ФБР, боясь, что тот может его выдать американцам. Судьба подполковника Мартынова была решена…

Вот в такие дьявольские игры постоянно играла разведка. И такой род занятий много говорит о людях, которые посвятили свою жизнь разведке. Она вербовала агентов в спецслужбах противника, чтобы узнать, кто является предателем в собственных рядах.

О судьбе другого выданного Эймсом агента американской разведки рассказал Олег Петрович Бенюх, который работал в агентстве печати «Новости» и редактировал издававшийся на английском языке журнал «Совьет лайф»:

«Я познакомился с ним еще в Москве. Он стажировался в американской редакции АПН, и, разумеется, все сотрудники знали, что он готовится к поездке в вашингтонское бюро от “ближних соседей”. Я был ему рад. Заматеревший в пекле журналистских баталий, с добродушным чувством юмора, глубоким знанием разносторонних реалий политической кухни янки, Сергей Моторин стал не только по должности, но и по сути моим первым замом. Я имею в виду работу апэ-эновскую. Его главная деятельность меня не касалась. Обаятельный, с великолепным американским английским, он мгновенно очаровывал…

Мы с Сергеем были не то чтобы не разлей вода, но с удовольствием делили немногие свободные часы. Единственное, что мне в нем не нравилось, было тщательно скрывавшееся желание, тяга к красивой жизни, к роскошной еде и питью, одежде и украшениям, мебели и машинам. Эта тяга в конце концов его и погубила.

Неожиданно подступило грустное время завершения загранкомандировки Сергея. Многие в посольстве именно тогда и оценили объем и глубину его работы… Прощались с русским красавцем-журналистом щедро и ласково. За день до отлета посол на “прощальном бокале шампанского” вручил майору Моторину традиционную почетную грамоту, и вскоре, после продолжительного отпуска, тот приступил к весьма перспективной деятельности в ПГУ. Юноша, сменивший Сергея, оказался довольно серым середнячком… Я вспоминал Моторина, его жажду познания, его энергию в достижении триумфа».

Однажды резидент внешней разведки пригласил Олега Бе-нюха в свой кабинет, усадил в кресло, угостил отличным французским коньяком и угрюмо заметил:

— Этот Моторин-то… сукин сын оказался… Подлым предателем оказался… Да, уже расстреляли…

Тринадцатого июня 1985 года в одном из вашингтонских ресторанов Черкашин сказал американцу:

— Мы знаем, кто вы. Вы — Олдрич Эймс.

Тот не ожидал, что его так быстро вычислят. И после этого Черкашин сказал:

— Наша главная задача — обеспечить вашу безопасность. Но для этого вы должны назвать всех ваших агентов, любой из них может вас выдать.

Эймс от руки написал список, который потряс Черкашина. Никогда еще разведка не получала сразу так много информации — это был полный перечень агентуры ЦРУ внутри Советского Союза. Черкашин в своих воспоминаниях уверяет, что к середине восьмидесятых у него возникло тревожное ощущение, что ФБР слишком хорошо знает ситуацию в резидентуре. В феврале 1984 года во время рутинной проверки обнаружили двадцать четыре жучка — но только в машинах сотрудников резидентуры! Американцы следили исключительно за сотрудниками резидентуры, как будто они точно знали, кто — чистый дипломат, а кто разведчик.

Черкашин предполагал, что у американцев кто-то есть внутри резидентуры, но не предполагал, что агентов так много. Вернувшись в свой кабинет, Черкашин написал своим шифром записку, которая предназначалась только для Крючкова.

Олдрич Эймс, не зная того, сыграл важную роль в карьере Владимира Александровича Крючкова, который смог порадовать нового хозяина страны Михаила Сергеевича Горбачева фантастическими успехами своей службы. Но и для наследников Крючкова на посту начальника разведки Эймс был важнейшим агентом. Ему заплатили в общей сложности больше двух миллионов долларов. Никто из агентов еще не получал таких денег.

Об аресте стало известно 21 февраля 1994 года.

«Мы были потрясены, когда ФБР арестовало ветерана ЦРУ Олдрича Эймса, — говорится в воспоминаниях тогдашнего президента США Билла Клинтона. — За девять лет Эймс нажил целое состояние, передавая информацию, которая привела к гибели более десяти наших агентов в России и нанес сильнейший ущерб потенциалу разведки».

Два руководителя российского направления ЦРУ после ареста Эймса примчались в Москву. Американцы требовали от российских коллег безоговорочно признать свою вину, представить материалы, которые Эймс передал Москве, и по доброй воле самим отозвать представителя Службы внешней разведки в Вашингтоне, легального резидента Александра Иосифовича Лысенко.

Говорят, что даже генерал Лысенко не знал подлинного имени своего важнейшего агента по кличке «Людмила». Но когда он услышал об аресте сотрудника ЦРУ Олдрича Эймса, то сразу догадался, что это и есть «Людмила», которой так дорожили в Центре.

Руководители американской разведки нагрянули в Москву сюрпризом, без приглашения и в отсутствие Примакова. Беседовать с ними пришлось его первому заместителю Вячеславу Ивановичу Трубникову. Разговор между разведчиками двух стран был тяжелым и неприятным.

Примаков в тот момент находился за границей. Впоследствии я имел возможность поговорить с человеком, который в те дни был рядом с Евгением Максимовичем:

— Что переживал Примаков, когда арестовали Эймса?

— Для него это был шок невероятный. Вся его переговорная деятельность была сокращена. Он не отходил от телефона, шел непрерывный обмен шифротелеграммами. Для него это была такая трагедия, такой кошмар, ужас. Он был просто убит.

После ареста Олдрича Эймса Примаков сам захотел встретиться с журналистами и даже привел с собой своего первого заместителя Трубникова. Правда, называть их имена и ссылаться на них в тот момент было нельзя. Встреча состоялась в Колпачном переулке, где тогда находилось пресс-бюро Службы внешней разведки. Примаков был зол, строг и непримирим.

Они оба — и Примаков, и Трубников — отказались тогда признать, что Эймс — платный агент Службы внешней разведки. Они говорили, что даже косвенное признание в сотрудничестве с Эймсом окажется для него роковым на предстоящем суде в Соединенных Штатах. Но к тому времени начальник Генерального штаба Вооруженных сил России генерал-полковник Михаил Колесников уже заявил, что Эймс не работал на военную разведку. Таким образом, никто не сомневался, что лавры вербовки такого агента принадлежат Службе внешней разведки. Да и Эймс в любом случае был обречен — ФБР собрало все доказательства его работы на российскую разведку и получило его собственное откровенное признание.

Примаков был явно огорчен тем, что арест Эймса вызвал такой шум и способствовал ухудшению российско-американских отношений. Они с Трубниковым убеждали журналистов, что и само ЦРУ, которому нанесена «тяжелая травма», не заинтересовано в этом скандале. Но арестовавшее Эймса Федеральное бюро расследований, а также конгресс и политические противники президента Билла Клинтона используют этот скандал в собственных интересах.

Примаков говорил тогда, что на закрытых переговорах с руководителями ЦРУ и ФБР он вовсе не обещал прекратить разведывательную деятельность на территории Соединенных Штатов. Руководители российской разведки жаловались, что американцы сами расширили масштабы агентурной разведки на территории России:

— Мы как бы с пониманием относимся к естественному стремлению Соединенных Штатов знать, что происходит в России. Но в таком случае и в Вашингтоне должны проявить ответное понимание.

В Вашингтоне понимания не проявили и всё-таки выслали из страны руководителя резидентуры российской разведки Александра Лысенко, который до этого был резидентом в Индии (на освободившееся место Примаков потом отправил Сергея Николаевича Лебедева, который при Путине станет начальником разведки). В ответ советника американского посольства Джеймса Морриса, возглавлявшего резидентуру ЦРУ, попросили в семидневный срок покинуть Москву. Как сказал нам тогда Примаков:

— Мы не пропустим ни одного удара.

На самом деле этими высылками дело и ограничилось. Президент Клинтон не хотел, чтобы шпионский скандал мешал ему помогать демократической России.

«Возникли вопросы, — вспоминал Билл Клинтон, — если Россия ведет направленную против нас шпионскую деятельность, не следует ли нам отменить или приостановить оказание ей помощи? На встрече с представителями обеих партий в конгрессе и отвечая вопросы журналистов, я высказался против прекращения поддержки России. Кроме того, шпионы были не только у русских».

Через четыре с лишним года после ареста Эймса Примаков рассказывал мне:

— Когда я пришел в разведку, многие говорили: давайте заключать двусторонние соглашения о ликвидации разведывательной деятельности! Допустим, мы подписываем такое соглашение с Великобританией. И что? Если бы такое соглашение можно было подписать в универсальном плане — со всеми, на это можно было бы пойти. А так что произойдет? Мы заключим соглашение с Великобританией, а она будет получать от других все материалы о России — это же ни в какие ворота не лезет. Мы окажемся в худшем положении. Против нас ведут активную разведывательную деятельность, и растет число резидентур, которые нами занимаются. Работают против России с территории стран СНГ и Балтии, туда выводят на связь свои источники. Всё это есть, так что преждевременно говорить о прекращении разведки.

— А потом это не так уж плохо, — заключил Примаков, — потому что разведка часто предотвращает события, которые могли бы подорвать стабильность.

Провал Олдрича Эймса не был последним в цепи неудач российской разведки и на американском, и на европейском направлениях. Провалы агентурной сети были следствием не усиленной, авральной работы местных охотников за шпионами, а чаще всего результатом бегства российских разведчиков.

Под руководством Трубникова, как положено в таких случаях, всё личное и рабочее дело Эймса разбиралось с того самого дня, как он начал работать на Москву, анализировался каждый шаг его и наших оперативных работников, вспоминали каждое слово. Но Примаков не пошел по пути раздачи выговоров. Это ведь больше для показухи делается: виновные наказаны, и если наверху вопрос будет задан, то смело можно отвечать: такой-то уволен, такой-то понижен в должности, уроки извлечены.

Результаты расследования по делу Эймса, проведенного Службой внешней разведки, разумеется, не обнародовались. Судя по словам некоторых осведомленных лиц, комиссия пришла к выводу, что в провале больше всего виноват сам Олдрич Эймс. Он вел себя слишком неосторожно, нарушил правила конспирации, не прислушался к советам своих кураторов из Москвы…

Но косвенно вина ложится и на бывшее руководство разведки и КГБ. Главная проблема Эймса состояла в том, что, когда он назвал имена агентов американской разведки в Москве, их расстреляли. Поэтому после ареста его назвали в Америке «серийным убийцей». Разве удивительно, что американцы столько лет искали того, кто выдал всех агентов?

— Если у вас десять агентов поймали, вы будете очень долго изучать возможных предателей, искать, у кого есть что-то подозрительное, пока не найдете, — говорили мне в Службе внешней разведки. — Вот Эймса и поймали.

В провале Эймса разведчики упрекают своего бывшего руководителя Владимира Крючкова. Ведь это он, демонстрируя успехи своей службы, положил на стол высшему руководству список американских агентов, переданный Эймсом. И он допустил, чтобы их всех разом арестовали и расстреляли. Хотя это был самый ясный сигнал американцам: ищите у себя предателя…

Но некоторые ветераны разведки подозревают, что и Эймс сам стал жертвой предательства. Они не верят рассказам американских контрразведчиков о том, что они вычислили Эймса, потому что он явно жил не на одну зарплату. Ветераны уверены, что в Ясеневе работал предатель, который продал Эймса, а затем и некоторых других российских агентов. Конечно же, к материалам об агентах такого уровня допущено только несколько человек из высшего руководства разведки. Имя каждого, кто видел эти материалы, известно: нельзя взять папку или даже отдельную шифровку, не расписавшись. Неужели кто-то из них?.. Впрочем, есть еще технические работники — сотрудники архивов, секретари и курьеры, которые видят эти материалы, но за них не расписываются.

Страх перед «кротом», иностранным агентом, который работает в самом сердце разведки, живет в каждой спецслужбе. Время от времени подозрения оказываются правдой. Американцы убедились в этом, арестовав в 1994 году ветерана ЦРУ Олдрича Эймса…

— Вы думаете, разведка — это на пузе ползать? Или тайные операции проводить? Или проверяться, чтобы за тобой не было наружки? — говорил мне Примаков, когда я спросил его, что же ему нравилось в разведке. — Это всё тоже есть в работе разведчика. Но руководители разведки главным образом занимаются аналитической работой. Ведь добыча информации — это же не самоцель. Материалы разведки нужны для того, чтобы правильно представлять, что твой визави намерен предпринять в отношении твоего государства и как ему что-то противопоставить. Это очень интересная работа.

По словам Виталия Игнатенко, разведка — это то самое место, где Примаков мог проявить себя как сильный аналитик. Он внес туда дух поиска. Эта служба нуждается в оплодотворении наукой, знаниями. Примаков пришел туда из науки и сделал ее очень значимой.

Томас Колесниченко, который дружил с Примаковым сорок лет, говорил:

— Он себя нашел в разведке. Он купался в этом… Он поднял разведку на такой уровень, какой разведчики себе даже не представляли. Они стали мыслить иначе. Аналитика пошла настоящая.

В аппарате разведки оперативные работники всегда ставили себя выше аналитиков. Примаков приложил большие усилия, чтобы уравнять аналитиков с оперативниками.

Кстати говоря, Томас Анатольевич Колесниченко в бытность собственным корреспондентом «Правды» в США несколько лет принимал у себя дома Олдрича Эймса, не подозревая о его разведывательной работе. После ареста Эймс изъявил готовность дать интервью Колесниченко. Но ему отказали в американской визе, внесли в черный список. В 1996 году Примаков уже в роли министра иностранных дел взял Колесниченко с собой в Соединенные Штаты. Ему вновь не дали визы. Тогда Примаков, верный дружбе, обратился к государственному секретарю Мадлен Олбрайт и поклялся, что Колесниченко не был сотрудником спецслужб. Визу дали, и Колесниченко прилетел в Соединенные Штаты.

Начальник политической разведки в отличие от своих коллег, силовых министров, практически незаметен. Каждый понедельник директор Службы внешней разведки Евгений Примаков входил в кабинет президента Бориса Ельцина для подробного доклада. Текущую разведывательную сводку, срочные сообщения президент получает каждый день в запечатанных пакетах. Но раз в неделю Примаков приезжал в Кремль, чтобы ознакомить президента с обзором важнейших проблем. Задача Примакова состояла в том, чтобы рассказать Борису Ельцину, что происходит, как это оценивает разведка и как, с ее точки зрения, следует поступать в мировых делах.

Разведчики пребывают в уверенности, что они заранее обо всём предупреждают политиков, но политики неспособны воспользоваться тем драгоценным кладом, каким является разведывательная информация. А многие профессиональные политики достаточно пренебрежительно относятся к этим секретным сводкам, считая, что в принятии важнейших политических решений разведка помочь не может.

Примаков несколько лет работал с Горбачевым, который высоко ценил материалы разведки и внимательно их читал. В роли кандидата в члены политбюро, члена Президентского совета и Совета безопасности он получал информацию КГБ о внешнеполитической ситуации. Став начальником разведки, он установил, что сведения, поступавшие от Крючкова, не имели ничего общего с той информацией, которую реально собирало Первое главное управление. Председатель КГБ ссылался на никогда не существовавшие материалы разведки, чтобы воздействовать на внутриполитическую ситуацию.

«Сколько наделали шуму заявления о том, что ЦРУ имело в лице некоторых “перестроечных руководителей” своих “агентов влияния”», — вспоминал Примаков. А возглавив разведку, он обнаружил, что рассказы Крючкова о существующих в стране «агентах влияния» ЦРУ — миф.

Бывший председатель КГБ Крючков, побывав после провала августовского путча в тюрьме, обвинил бывшего члена политбюро Яковлева в том, что у него были недопустимые контакты с западными спецслужбами, а проще говоря, заявил, что академика завербовали американцы.

Делом занялась Генеральная прокуратура. Прежде всего следователи запросили внешнюю разведку.

«Будучи директором СВР, — писал Евгений Максимович, — я, отвечая на вопрос Генпрокуратуры России, дал задание тем подразделениям разведки, которые могли иметь подобные данные, тщательно проверить все материалы на сей счет. Ответ был однозначный — никаких данных такого рода не было и нет. А ведь ссылались на разведку».

Следователи вызвали предшественника Крючкова на посту председателя КГБ генерала армии Чебрикова. Виктор Михайлович надопросе развел руками: ему относительно агентов влияния и мнимой вербовки Яковлева ничего не известно. Иначе говоря, Комитет госбезопасности не располагал никакими материалами на сей счет. Крючков всё придумал.

Его бывший заместитель в разведке генерал-лейтенант Вадим Кирпиченко писал: «Горькая истина состоит в том, что отнюдь не Центральное разведывательное управление США и не его “агенты влияния в СССР” разрушили наше великое государство, а мы сами. Все наши высшие партийные и государственные инстанции продолжали скакать на химерах, не хотели отличать мифы от реальностей и боялись проводить полнокровные демократические реформы, ничего не разрушая и никого не предавая».

Аппарат, с которым работал Примаков, в значительной степени сформировался под влиянием Крючкова. Тот десять лет возглавлял разведку и еще три года был председателем всего КГБ.

Крючков начинал карьеру профессиональным комсомольским работником. Во время войны будущий глава госбезопасности на фронт не попал, был нужнее в тылу. После войны работал в прокуратуре. В 1951 году в Сталинградский обком партии пришла разнарядка — откомандировать перспективного молодого партийца в Москву для учебы в Высшей дипломатической школе. Выбор пал на Крючкова.

Из всего потока один Крючков рискнул взяться за изучение очень непростого венгерского языка. Повсюду носил с собой карточки со словами, которые следовало запомнить. Выучить венгерский язык — значит проявить характер, усидчивость и упорство. Всего этого Крючкову было не занимать.

В конце лета 1955 года молодой дипломат Крючков отправился в Будапешт. Он получил назначение в советское посольство третьим секретарем. Послом был молодой партийный работник Юрий Владимирович Андропов. Крючков вытащил счастливый билет. Дальше они шли по жизни вместе до самой смерти Андропова.

Уходя в мае 1967 года со Старой площади на Лубянку, Юрий Владимирович забрал с собой свой личный аппарат — человек десять.

«Держались они на первых порах тесной стайкой, — вспоминал Вадим Кирпиченко, — и всё старались выяснить, нет ли вокруг Юрия Владимировича недоброжелательности или, не дай бог, не зреет ли какая крамола. Эта группа была предана ему лично и стремилась всеми доступными средствами работать на повышение его авторитета, что порой выглядело даже смешным и наивным из-за прямолинейности в восхвалении достоинств нового председателя…»

Владимир Крючков получил на Лубянке прежнюю должность помощника, но в том же 1967 году стал начальником секретариата председателя КГБ. Педантичный, аккуратный, организованный, с прекрасной памятью, он стал идеальным канцеляристом. Начальник секретариата генерал-майор Крючков произвел сильнейшее впечатление на будущего начальника разведки Леонида Шебаршина, который пришел с просьбой найти документ, переданный Андропову.

«Владимир Александрович удивил меня своей памятью, — писал Шебаршин. — Услышав название документа, попавшего к нему несколько месяцев назад, он немедленно открыл сейф и из толстенной пачки бумаг сразу же достал именно то, что требовалось. Мне показалось, что я имею дело с человеком в какой-то степени необыкновенным».

Кабинет Крючкова на третьем этаже находился прямо напротив председательского, приемная у них была общая. Владимир Александрович всегда был под рукой, готовый дать справку, напомнить, выполнить любое указание, проследить за движением бумаг, старательный, надежный, услужливый и безотказный исполнитель.

Через четыре года, летом 1971 года, Андропов неожиданно для многих перевел Крючкова в разведку — первым заместителем начальника Первого главного управления. Крючкову переход на большую самостоятельную работу с завидными перспективами дался трудно. Он вспоминал, как ему было «не по себе от мысли, что работать придется на некотором удалении» от Андропова. К тому времени они трудились вместе семнадцать лет. Крючков боготворил начальника, знал наизусть его стихи. Он привык к роли первого помощника, а тут предстояло самому принимать решения. Но Владимир Александрович нашел выход. Его сотрудники быстро заметили, что он по каждой мелочи советовался с Андроповым. Крючков по характеру, образу мышления и поведения так и остался помощником.

Крючков пробыл первым заместителем начальника разведки три года — столько ему понадобилось для того, чтобы освоиться и разобраться в новом деле.

Тридцатого декабря 1974 года генеральный секретарь ЦК КПСС Леонид Ильич Брежнев принял Андропова вместе с Крючковым. Это были смотрины. Андропов внес в ЦК предложение назначить Владимира Александровича начальником Первого главного управления и одновременно заместителем председателя КГБ.

На этом посту Крючкову не хватало не столько профессионального опыта, сколько глубины понимания происходящего в мире. Да и по натуре он не был лидером. В роли доверенного помощника Андропова Владимир Александрович был на месте. А без указаний своего наставника грамотный и работящий «номер два» терялся.

Крючкова всегда считали бледной тенью Андропова. Серая мышь, исполнительный помощник, гений канцелярии — в особой атмосфере тайной полиции Крючков чувствовал себя как рыба в воде. Умение выполнять приказы сделало Крючкова необходимым сначала Андропову, затем его наследникам.

На пост председателя КГБ, как утверждают, Крючкова рекомендовал академик Александр Яковлев, которому изменила его обычная проницательность. Крючков искал путь к Горбачеву. Он попытался сделать это через Яковлева. Александр Николаевич вспоминал, как «Крючков напористо полез ко мне в друзья, буквально подлизывался ко мне, постоянно звонил, зазывал в сауну, всячески изображал из себя реформатора».

Яковлев полагал, что человек из разведки, не участвовавший в политическом сыске, — более подходящая фигура, чем любой человек из контрразведки. Крючков во всех разговорах давал понять, что он — именно тот человек, который нужен Горбачеву. «Он всячески ругал Виктора Чебрикова за консерватизм, — писал Яковлев, — утверждал, что он профессионально человек слабый, а Филиппа Бобкова (бывшего начальника Пятого управления) поносил последними словами и представлял человеком, не заслуживающим доверия, душителем инакомыслящих».

Крючков упросил Яковлева познакомить его с Валерием Ивановичем Болдиным, главным помощником Горбачева, — «объяснял свою просьбу тем, что иногда появляются документы, которые можно показать только Горбачеву, в обход председателя КГБ Чебрикова».

Крючков добился своего и сменил прежнего председателя КГБ Чебрикова. Яковлев вспоминал, что перед уходом на пенсию Чебриков, как всегда очень спокойно, сказал ему:

— Я знаю, что ты поддержал Крючкова, но запомни — это очень плохой человек, ты увидишь это.

Уже после августовского путча на выходе из Кремлевского дворца съездов Чебриков догнал Яковлева, похлопал по плечу и спросил:

— Ты помнишь, что я тебе говорил о Крючкове?

Горбачева, наверное, подкупили такие качества Крючкова, как его несамостоятельность в политике и безраздельная преданность прежнему хозяину. Михаил Сергеевич помнил, каким верным помощником был Крючков для Андропова, и хотел обрести такого же толкового и исполнительного подручного.

Леонид Шебаршин пишет: «Видимо, Крючков показался Михаилу Сергеевичу более гибким, динамичным и податливым человеком… Думается, генеральный секретарь сильно заблуждался и не заметил за мягкой манерой, внешней гибкостью и послушностью Крючкова железной воли и упрямства, способности долго, окольными путями, но всё же непременно добиваться поставленной цели».

В Крючкове видели незаметного и неамбициозного исполнителя, готового выполнить любой приказ. Мастера на все руки. Говорят, что Крючков был полезен и в другом смысле. У всех высокопоставленных персон есть слабости, пьющие сыновья или гулящие дочери, за которыми нужен глаз да глаз, но родители заняты важной государственной работой. КГБ помогал уберечь непутевых детей от неприятностей, спасти родительскую репутацию. Тем самым политики становились зависимыми от КГБ, руководство которого много чего знало о семьях высокопоставленных политиков.

Информация собиралась не только в Москве. Краевые и областные начальники доносили в центральный аппарат КГБ обо всём, что знали. Поэтому Крючкову многое было известно о людях, перебравшихся в столицу и из Томска, и из Омска, и из Свердловска… А резиденты сообщали, как вели себя политики, оказавшись за границей.

Сидя на своих досье, как скупой рыцарь на мешках с золотом, Крючков начал мнить себя самостоятельным политиком, одним из вождей государства. Наступил момент, когда Владимиру Александровичу надоела роль безмолвного исполнителя. Феноменальная память и фантастическая осведомленность о том, что происходит в стране, только подогревали тщательно скрываемое честолюбие.

Горбачев пребывал в блаженной уверенности, что вознесенный на высокий пост председатель КГБ будет вечно хранить ему верность. А Крючков негодовал, что его заставили слишком долго ждать этой должности, считал, что достоин большего. С ним произошло то, что случается со слугой, который днем разнашивает туфли для господина, а ночью тайно их примеряет. Изо дня в день он докладывал Горбачеву секреты своих досье и со временем стал испытывать презрение к хозяину: тот всё заглатывал, но ничего не предпринимал. Значит, Горбачев слаб. Почему бы в таком случае не заменить его?

Крючков считал себя сильной личностью и решил проверить свои способности на деле. И с треском провалился в августе 1991 года. Серая мышь не может стать львом. Гений канцелярии ни на что не годится на поле боя…

Как и КГБ в целом при Андропове, внешняя разведка при Крючкове достигла в определенном смысле расцвета. Резидентуры по всему миру, большие штаты, широкие агентурные сети, солидный бюджет, новая оперативная техника и конечно же особое положение разведки внутри комитета: разведчики ощущали особое расположение Андропова.

Потом, правда, Крючкова упрекали за то, что он увлекался большими цифрами. Разведка старалась собрать максимум информации по всем странам. Реальной пользы от этого было немного, но создавалось приятное ощущение полного контроля над миром.

Однажды в Кабуле, поздно вечером, Крючков спросил начальника нелегальной разведки Юрия Ивановича Дроздова:

— А сколько вообще нужно иметь агентуры, чтобы знать, что происходит в мире?

— Не так много, — ответил Дроздов, — пять-шесть человек, а вся остальная агентурная сеть должна их обеспечивать, отвлекать от них внимание.

Крючков с интересом выслушал Дроздова, но остался при своем мнении.

Опытный оперативник исходит из того, что надо иметь не много агентов, а дающих ценную информацию. Крючков требовал от резидентур увеличить темпы и масштабы вербовки. Брали количеством.

Примаков не стал расчищать разведку от людей Крючкова, но постарался поменять принципы информационной работы. Люди, далекие от вершин власти, часто с мистическим уважением относятся к документам, помеченным пугающим грифом «совершенно секретно». Считают, что в шифровках разведки таится высшая мудрость. Уверены, что если бы получили доступ к разведывательным сводкам, то им открылись бы все тайны мира. Знающие люди куда более скептичны.

Вадим Печенев, бывший помощник генерального секретаря ЦК КПСС, вспоминал:

— Если бы знали любознательные от природы люди, сколько уникальной «секретной» литературы и прочих материалов я вернул, не читая, а то и перемолол, не заглядывая в них, в спецмашинах, сколько «сверхсекретных» (в кавычках и без) бумаг, телеграмм, депеш, так называемых шифровок с грифами политбюро, КГБ, ГРУ (Главное разведуправление) я подписал, не читая!.. Если бы я и читал все эти шифровки и прочие секретные донесения, то всё равно вряд ли это помогло мне в понимании истинных движущих мотивов политики.

Сотрудники Первого главного управления КГБ не носили форму с синими петлицами, не щелкали каблуками и не обращались друг к другу по званию, но воинская система отношений наложила свой отпечаток и на разведку. Она исключает дискуссии и сомнения относительно приказов начальника. Разумный начальник, естественно, поощрял споры. Не очень умный запрещал. Это мешало исполнению главной задачи — снабжать политическое руководство страны объективной и осмысленной информацией о происходящем в мире.

Любимая среди военных команда «Не рассуждать!» в разведке не поощрялась, но многие резиденты отправляли в Центр только такие донесения, которые там хотели видеть. Если кто-то из офицеров не разделял мнения резидента, он не имел возможности сообщить об этом в Москву. Отправить шифротелеграмму в Центр вправе только резидент. Без его подписи шифровальщик и пальцем не пошевелит.

Не согласный с резидентом офицер ждал отпуска, чтобы, вернувшись домой, попроситься на прием к начальству. И этот офицер рисковал многим, вступая в спор с резидентом, потому что жалобы на начальство не поощрялись. Знаю несколько случаев, когда поссорившихся с резидентом офицеров разведки, даже если фактически они были правы, возвращали в Москву и назначали с понижением на второстепенный участок работы.

Если же резидент не желал держать нос по ветру и отправлял в Центр реалистические телеграммы, это тоже не имело особого успеха. Переходя от одного начальника к другому, информация правилась и превращалась в свою противоположность. Донесения разведки не должны были расходиться с той картиной мира, которую рисовали себе в Кремле.

Крупнейшие провалы советской внешней политики, скажем, ввод войск в Афганистан, объяснялись в том числе и этой порочной практикой первого главка КГБ. Работавшие в Кабуле разведчики утверждают, что они сообщали в Москву всё, как было, но в Центре их донесения переписывались.

Не было такой сферы жизни ГДР, которая осталась бы вне внимания советской разведки. Десятилетиями разведывательный аппарат в Восточной Германии докладывал в Москву о всяких пустяках, о мелких интригах внутри политбюро ЦК СЕПГ. Например, наши разведчики узнали, что генеральному секретарю ЦК СЕПГ Эриху Хонеккеру во время операции дважды давали наркоз, что, по мнению специалистов, не могло остаться без последствий для его умственных способностей…

Помимо представительства КГБ в Восточной Германии работали резидентура Главного разведывательного управления Генерального штаба, Разведывательное управление Штаба группы войск в Германии, Управление особых отделов группы войск. Но советская разведка, обладавшая в Восточной Германии всеми оперативными возможностями, не смогла предсказать скорый крах ГДР. В критический период, когда социалистическая Германия разрушалась на глазах, каждый день в шесть утра по аппарату ВЧ-связи берлинская резидентура докладывала в Москву ситуацию. Но попытки прогноза всякий раз оказывались безуспешными.

О том, что ближайшего союзника ждет неминуемая катастрофа, советские разведчики своему президенту не сказали. Не потому, что хотели утаить, — сами не знали. Зато снабжали его массой ненужной информации, которая только самой разведке казалась важной.

А Михаил Горбачев всегда трепетно относился к материалам, которые он получал из КГБ. Они предназначались только первому лицу в государстве, Горбачев своими секретами не делился, но о его любви к донесениям спецслужб в Кремле знали.

Горбачев оставлял автографы на документах, в знакомстве с которыми ему лучше было бы не признаваться. Он санкционировал прослушивание своих немногочисленных сторонников и соратников и не видел в этом ничего предосудительного. Горбачев исходил из того, что высшее лицо в государстве должно знать всё: от цифр выплавки стали до количества бутылок водки, выпиваемых первым секретарем захудалого обкома. Он ощущал себя монархом, который стоит выше любых норм и правил.

Информационная записка, которую приносил ему председатель КГБ Владимир Крючков, содержала запись подслушанного разговора и заканчивалась стандартной формулой: «Считаем целесообразным продолжить оперативную разработку. Просим согласия». И согласие давалось. Знакомую подпись можно найти на бесчисленном количестве бумаг.

Президент и в Кремле во многом оставался тем же партийным секретарем, который запирался с краевым начальником госбезопасности и заслушивал оперативную обстановку. Ввиду отсутствия иностранных шпионов хозяину сообщалось о закулисной жизни краевой элиты, о сомнительных разговорах и несерьезном поведении местных начальников.

Более моральная политика оказалась бы и более полезной для Горбачева. Те, за кем он разрешил следить и кого велел подслушивать, хранили ему верность. Зато те, кто занимался слежкой, бросили его при первой же возможности. Его предали те, кому он верил.

Ошибка и одновременно трагедия Горбачева состояла в том, что он так и не понял: нельзя выволакивать страну из прежней жизни, но сохранять при этом все прежние структуры, КГБ в первую очередь.

Произнеся днем смелую речь о новом мышлении, вечером Горбачев принимал председателя КГБ, который докладывал президенту, о чем в частной жизни говорят его собственные советники и помощники, чем занят Борис Ельцин и куда ездит его окружение в свободное время.

А внешняя разведка снабжала Горбачева информацией, из которой следовало, что к заявлениям и обещаниям западных лидеров надо относиться скептически, что они неискренни, таят нехорошие замыслы и сговариваются за спиной Горбачева. При этом разведка не упускала случая сообщить, что очередное заявление президента принято во всём мире на ура и что мир восхищается мудростью советского руководителя…

Какую именно информацию получал от специальных служб Борис Ельцин, мы узнаем не скоро. Но стремление любых информационных служб сообщать президенту исключительно приятные новости очевидно.

Став пресс-секретарем президента, Сергей Владимирович Ястржембский рассказывал мне, что радикально изменил структуру информационных сводок, которые получал Борис Ельцин:

— Когда я посмотрел обзоры прессы, которые давали президенту, у меня это вызвало изумление. Обзор строился на псевдоанализе официальных средств массовой информации. Нельзя ссылаться только на «Российскую газету», «Российские вести», «Красную звезду» и делать вид, что остальные газеты как бы не существуют. Когда я недолго работал в международном отделе ЦК КПСС при Горбачеве, у нас и то более открытая информация шла…

Как вел себя Примаков, когда надо было ехать в Кремль и докладывать о неприятностях, например, о провале собственной службы?

— Он рассказывал всё, как есть, — ответили мне сотрудники разведки. — Евгений Максимович вообще очень дорожил новыми правилами и традициями, которые при нем создавались. Он считал, что не дай бог что-то упустить и приучить власть ко лжи со стороны разведки, удобной и приятной для нее. Особенно в докладе президенту. Если дело касается провала, как тут можно врать и лукавить? Есть западная пресса, и бесполезно что-то скрывать. Да с этим даже было проще — говорить о провалах своей организации. Значительно сложнее было делать еженедельный доклад.

Раньше разведка тоже еженедельно составляла свой доклад, и он шел дальше на Лубянку, где руководство КГБ старательно причесывало текст, чтобы не раздражать начальство. Иногда даже поступали такого рода указания: проанализируйте состояние экономики Китая, но смотрите не увлекайтесь и не расписывайте успехи китайцев.

Когда разведка напрямую стала подчиняться президенту, ушло промежуточное звено, которое припаривало информацию. И Примаков использовал эту возможность. Он для себя решил так:

— Я иду и говорю так, как есть. И пусть власть привыкает к правде. А дальше дело президента — он может принять информацию разведки к сведению, а может пропустить мимо ушей. У него еще десять источников информации — на любой ориентируйся. Он вправе считать, что разведка всё неправильно говорит… Но разведка обязана сказать всё, что считает нужным.

К чести президента Ельцина, надо сказать, что он никогда не склонял Примакова к тому, чтобы тот его не слишком огорчал. Борис Ельцин не выказывал своего неудовольствия. Иначе быстро бы поступило указание из администрации: ребята, смягчайте.

Татьяна Самолис, пресс-секретарь Примакова, вспоминает, что, когда Евгений Максимович пригласил ее на работу, она поставила только одно условие. И это было даже не условие — просьба:

— Единственное, о чем я вас прошу, — чтобы вы меня не заставляли лгать. Я не знаю, что смогу сделать, как снизить отрицательный накал в отношении разведки. Но точно знаю, что лгать нельзя.

И Татьяна Самолис предложила тогда формулу Иммануила Канта, которую Примаков тут же принял: всегда надо говорить только правду, но из этого вовсе не вытекает, что надо говорить всю правду.

— Согласен, — серьезно сказал Примаков, — согласен.

Взаимоотношения с властью у Примакова в принципе всегда складывались удачно. Как выразился один из тех, кто его хорошо знал: «У Евгения Максимовича есть талант нравиться. Особенно — начальству».

Но что важно — Примаков к начальству не лез. Напротив, держался как бы в стороне. В начале 1990-х карьеры делались быстро. Влияние и сила чиновника зависели от близости к Борису Ельцину, от умения завоевать его расположение. Министры старались играть с президентом в теннис, ходить с ним в баню, ездить вместе на отдых, охотно поднимали бокалы и рассказывали анекдоты. Борис Ельцин любил открытых и веселых людей, приближал их, проводил с ними время, но так же легко с ними расставался, когда выяснялась их профнепригодность.

Евгений Примаков руководил разведкой четыре с лишним года. За это время в контрразведке сменилось пять начальников! Место Бакатина на Лубянке занял министр безопасности Виктор Баранников, который сумел войти в доверие к президенту, пользовался его полным расположением. А через год с лишним был уволен.

Ельцин отправил Баранникова в отставку после гибели российских пограничников в Таджикистате. В печати фигурировала такая формулировка: «За нарушение этических норм и утрату контроля за действиями российских погранвойск на таджикско-афганской границе».

Считается, что Ельцину принесли агентурные данные о контактах Баранникова с непримиримой оппозицией и одновременно с сомнительными бизнесменами. Его кресло Ельцин предложил Примакову. Пост министра безопасности в 1993 году был, пожалуй, ключевым. Более амбициозный и менее дальновидный человек согласился бы… Примаков отказался. И оказался прав. Николай Михайлович Голушко пробыл министром полгода — уволен раздраженным Ельциным. Сергей Вадимович Степашин тоже очень нравился Ельцину, но продержался только год с небольшим. Михаил Иванович Барсуков и вовсе принадлежал к личному кругу Ельцина, но тоже был уволен после года службы.

Примаков никогда не был близок к Ельцину и не стремился к этому. Ему не приходилось компенсировать недостаток профессионализма застольями, теннисом и совместными помывками в бане. Руководитель разведки участвовал в обсуждении важнейших государственных дел на заседаниях Совета безопасности, созданного по американскому образцу.

Ельцин хотел, чтобы Совет безопасности, а в его состав вошли высшие чиновники государства, собирались каждую вторую среду в одиннадцать часов утра. Примаков в первый раз пришел на заседание 20 мая 1992 года. Ельцин сказал:

— Давайте создадим такую обстановку, когда никто, выражая свое мнение, не опасался бы за свою безопасность.

Но потом, вспоминал Примаков, аппарат Совбеза вместо того, чтобы готовить заседания, стал дублировать другие органы управления.

Первый секретарь Совета безопасности Юрий Владимирович Скоков работал в военно-промышленном комплексе и когда-то понравился первому секретарю Московского горкома Борису Ельцину, который запомнил Скокова. Юрий Скоков пытался превратить Совет безопасности в особый орган управления, поставить его над армией и спецслужбами, а еще создать при нем оперативно-следственную группу с прокурорами, следователями, судьями.

«К концу 1992 года у него появилась одна странность в поведении, — вспоминал Ельцин. — При встречах со мной он настолько горячо, настолько часто повторял: “Борис Николаевич, вас окружают враги, я единственный, кто вам предан”, что это вызывало разные мысли: может, у него мания преследования?»

Иностранцы считали российский Совет безопасности новым политбюро, которое стоит выше правительства и втайне принимает ключевые решения. Или просто называли Совет безопасности тайным правительством, которое принимает все основные решения.

На самом деле существовали как бы два Совета безопасности. Один — это учреждение, входящее в администрацию президента. Другой — просто собрание высших должностных лиц государства, которые нашли удобное название для своих заседаний по секретным делам.

Когда Борису Ельцину надо было обсудить какое-то сложное и опасное дело (скажем, военную операцию в Чечне), он собирал ключевых министров, и это называлось заседанием Совета безопасности. Но к работе самого Совета безопасности такое закрытое совещание обычно никакого отношения не имело.

Аппарат Совета безопасности разместился в одном из бывших зданий ЦК КПСС, ему отдали помещения на тех этажах, где находилась военно-промышленная комиссия ЦК. Эти комнаты, уверяют специалисты, надежно защищены от прослушивания. Любой посетитель Совета должен был миновать тройной кордон — у ворот комплекса, при входе в здание и при выходе из лифта на нужном этаже.

Скучные кабинеты сотрудников аппарата Совета безопасности обставили всё той же цековской канцелярской мебелью, на окнах всё те же белые занавески. Главное отличие состояло в том, что в кабинетах установили редкие тогда еще компьютеры, подключенные к закрытым правительственным информационным сетям. И появилась — по американскому образцу — ситуационная комната, где можно заседать в случае кризиса: здесь есть все виды связи. Но ничего особо таинственного в работе Совета безопасности никогда не было. По коридорам тоскливо бродили такие же люди, как и в любом госучреждении, курили в отведенных для этого местах, жаловались на низкую зарплату и жадно прислушивались к слухам.

Как аналитический центр, способный облегчить президенту принятие ключевых решений, Совет безопасности никак себя не проявил. Возможно, в силу ограниченности интеллектуальных ресурсов. Аппарат постоянно перестраивался и реорганизовывался. Сотрудники аппарата были заняты исключительно устройством личных дел и с испугом или безразличием ожидали очередного приказа о выводе всех за штат.

Начальник разведки живет на краю города — в Ясеневе. А большая жизнь кипит в Кремле, на Старой площади, в Белом доме. Почему же Примаков не стремился участвовать в большой политике?

— Он уходил от этого, — рассказывали мне в разведке. — Времена были сложные. Накануне событий осени 1993 года его за фалды тянули в разные стороны. Всем хотелось заполучить его в свой лагерь. А он считал своей задачей ни в коем случае не позволить втянуть разведку во внутриполитические дела. Задача разведки — собирать информацию вне России о том, что там происходит, что нам несет внешний мир, к чему нам себя готовить.

Сам Примаков говорил мне:

— Когда я пришел на работу в разведку, как раз произошло отделение разведки от КГБ. Это отделение было безусловно необходимо, потому что разведка не может быть частью правоохранительного органа. Более того, внешняя разведка, как и Министерство иностранных дел, не должна участвовать во внутриполитической жизни. Ни в коем случае! Разведка служит интересам всего государства. Разведка — это система раннего предупреждения, страховой полис, способный застраховать государство от возможных неожиданностей.

Но если разведка начнет участвовать во внутриполитических схватках, говорили в окружении Примакова, ей конец придет! Опять людей начнут раздирать — этот с Хасбулатовым, тот — с Руцким. Это было бы невозможно, и Примаков убегал от такой опасности. Вызывают на доклад к президенту? Съездил — и назад. Нужно к премьер-министру? Ответил на все вопросы и сразу вернулся.

— У Примакова не было желания участвовать во внутриполитических делах, но война в Чечне или события октября 1993 года — разве ему это всё было безразлично? — спрашивал я его недавних сослуживцев по разведке.

— У него были возможности выразить свою точку зрения, когда спрашивали его мнение или даже когда не спрашивали. Разведка тогда отрицательно относилась к вводу войск в Чечню и, естественно, об этом докладывала. Примаков свою позицию высказал, но опять же исходил из того, что политическое руководство вправе считать, что разведка ошибается.

Что касается событий 1993 года, то для себя он точно знал, кому он подчиняется, — какой там Руцкой! Тут всё было абсолютно ясно. Может, ему в душе хотелось, чтобы президентом был бы какой-нибудь Иван Петрович, но есть избранный народом президент — и он будет работать с ним. И ни в каких интригах, ни в каких кознях он участвовать не станет. В этом можно быть уверенным на сто один процент.

Осенью 1993 года Примаков приказал усилить охрану территории, а офицерам не выходить в город с табельным оружием.

Евгений Максимович вспоминал:

«СВР была единственной спецслужбой, куда Ельцин во время разворота событий ни разу не позвонил. Накануне событий, как известно, президент подписал Указ № 1400 о роспуске парламента. Я узнал об этом за несколько часов до запланированной заранее встречи близкого круга друзей в клинике Владимира Ивановича Бураковского. Ехал к нему по Ленинскому проспекту, когда в машину позвонил Ельцин. Состоялся такой разговор.

— Как вы относитесь к моему указу? — спросил президент.

— Мне кажется, что он не до конца продуман.

— Я ожидал другого ответа от директора Службы внешней разведки.

— Я сказал вам так, как думаю. Было бы гораздо хуже, если бы руководитель Службы внешней разведки говорил неправду своему президенту. Но мое отношение к указу — это мое личное отношение. И я уверен, что вы не заподозрите СВР в антипрезидентских настроениях.

Ельцин положил трубку и больше ни разу не возвращался к этому телефонному разговору».

Самое любопытное состоит в том, что этот эпизод не повлиял на отношение Ельцина к Примакову. Руководитель разведки фактически отказал президенту в поддержке и сохранил свой пост. Немногие президенты способны пережить такое спокойно и не сменить начальника разведки.

Находил ли Примаков взаимопонимание со своими подчиненными?

Большая часть аппарата разведки, условно говоря, состоит из консерваторов. Либералов меньшинство. Эти люди осторожны в высказывании своих политических взглядов, потому что единомышленников у них здесь немного. Остальные разведчики в той или иной степени недовольны происходящим в стране еще с горбачевских времен. Причем это свойственно не только ветеранам. И молодые люди со значением говорят:

— Подождите, еще всё вернется, как было.

Во-первых, консерватизм разведки естествен — это всё-таки военизированная среда, хотя абсолютное большинство надевает форму раз в несколько лет только для того, чтобы сфотографироваться на новое удостоверение.

Во-вторых, разведчики многое потеряли в результате перемен в стране. Они утратили привилегированное положение, которое в советские времена гарантировало выезд за границу и почтительное отношение окружающих.

В-третьих, даже очень разумные люди, давно разочаровавшиеся в советской системе, отвергают сближение с Западом и требуют национально ориентированной политики, как они ее понимают. Они всё равно не любят американцев. Для них партнерство с Западом и либеральные реформы в экономике в лучшем случае глупость, в худшем — сознательное стремление разрушить страну. Они никогда не поверят, что Запад способен быть союзником России и искренне желать ей добра.

Влияют ли настроения аппарата разведки на ту информацию и оценки, которые служба дает президенту? Правы ли те, кто считают, что специальные службы рисуют окружающий мир в искаженном свете и утверждают, будто страна со всех сторон окружена врагами?

Разведчики, с которыми я разговаривал, убеждали меня в том, что достоверность разведывательной информации гарантируется многоступенчатой системой ее проверки. Любое сообщение резидентуры будет проверено в Центре, сопоставлено с информацией из других источников. Разведка не может позволить себе опозориться, представив президенту ложные данные.

Но никто и не говорит о сознательном искажении фактов. Речь идет о их подборе, оценке и интерпретации. Почему акценты в своих прогнозах и оценках разведка ставит подчас иначе, чем дипломаты или ученые? Возможно, дело в том, что даже в мирное время, даже после окончания холодной войны разведчики всё равно ощущают себя так, словно они находятся на поле боя. Не повлияла ли в этом смысле атмосфера разведки на самого Примакова? Не изменился ли сам Евгений Максимович, спрашивал я его близких друзей.

Они были единодушны:

— Не он изменился, а при нем многое в разведке изменилось… Единственное, что в нем самом изменилось, — это то, что о работе у него, как говорится, клещами ничего нельзя было вытащить. Под пытками бы не рассказал. Ну, мы тоже понимали, не спрашивали у него то, что спрашивать нельзя.

Считается, что сам Примаков был настроен антиамерикански. И что эти настроения в нем усилились за годы работы в разведке…

Хорошо помню настроения 1992 года — прошло примерно полгода после назначения Евгения Примакова на пост начальника разведки. Знакомые мне разведчики, молодые еще ребята, в приватных беседах жаловались на свою беззащитность: американцы наконец нашли возможность рассчитаться с ними за всё.

Сотрудники Службы внешней разведки говорили, что к известным всем бедам — катастрофическая нехватка свободно конвертируемой валюты, необходимость сильно сократить центральный аппарат и состав резидентур по всему миру, отказаться от прежних прикрытий — добавилась новая: американцы требуют от Москвы прекращения всякой тайной деятельности против Соединенных Штатов.

В Италии и в Бельгии тогда были арестованы российские агенты, занимавшиеся промышленным шпионажем. А на самом деле, оправдывались наши разведчики, промышленным шпионажем занимаются решительно все страны.

— Эти упреки не что иное, как пропагандистская кампания, цель которой — вывести нашу разведку из игры. Провалы американцы раздули для того, чтобы прижать администрацию Ельцина к стенке: как же вы можете красть промышленные секреты и вербовать агентов в странах, которые сейчас бескорыстно помогают России?

Жалобы российских разведчиков производили тогда сильное впечатление. Если Министерство безопасности (затем переименованное в Федеральную службу контрразведки, а затем в Федеральную службу безопасности) как наследник КГБ не пользовалось особыми симпатиями, то к разведке всегда относились нейтрально или даже положительно.

Даже в такое революционное время, каким был переходный период от Советского Союза к самостоятельной России, общество в целом согласилось с тем, что государство не может обойтись без разведывательной службы. Хотя и самый невинный вид шпионажа — охота за промышленными и технологическими секретами — малопочтенное ремесло. Пока не пойман — разведчик, а уж если пойман — вор.

Воровать свои секреты американцы не позволяют ни французам, ни немцам. Разоблачение в Соединенных Штатах израильского шпиона породило взрыв негодования против ближайшего союзника. Стоило ли удивляться, что готовность помогать России не означала выдачу индульгенции на промышленный шпионаж?

В советские времена во всех резидентурах была линия ГП — работа против главного противника, то есть против американцев. Сидит наш разведчик, например, в Румынии, а занимается на самом деле американцами, то есть старается завербовать кого-то из сотрудников американского посольства или корреспондентов.

При Примакове понятие «главный противник» исчезло. В ходу другой термин — работа с гражданами приоритетных стран. Изменились и критерии работы. Раньше с удовольствием вербовали любого американца — хоть повара в посольстве, хоть горничную военного атташе, если они сами ничего рассказать не могут, то хотя бы аппаратуру подслушивания заложат. На предложение завербовать такого человека Примаков обыкновенно отвечал резидентуре отказом.

На всех совещаниях и на встречах с резидентами в ведущих странах Евгений Максимович повторял:

— Нужны агенты, имеющие доступ к государственной тайне, то есть серьезные люди.

И он сам старался заниматься серьезными делами.

Тридцатого июля 1993 года Примаков прилетел в Кабул. Афганистан как государство развалился.

Правительство Наджибуллы продержалось три года, пока хватало ресурсов, оставленных Москвой. Эти запасы позволяли поддерживать приличный уровень жизни в городах. Когда ресурсы закончились, положение Наджибуллы стало безвыходным. Некоторое время его еще спасало то, что местные вожди маневрировали и не хотели нового сильного правительства. Наконец, они сговорились, и 25 апреля 1992 года моджахеды без крови вошли в город.

Падение правительства Наджибуллы означало формальное окончание джихада. Началось возвращение беженцев из Пакистана и в меньшей степени из Ирана. Но тихое время продолжалось недолго. Оставшись без внешнего врага, лидеры моджахедов начали выяснять отношения между собой — прямо в городе строились баррикады и велись бои. Президенту страны Бурхануддину Раббани и министру обороны Ахмад Шах Масуду противостоял премьер-министр Гульбуддин Хекматиар.

Убивали они друг друга так ожесточенно, что кабульцы бежали из города. Лидеры моджахедов обстреливали столицу ракетами. Такого ужаса еще не было. Сельская местность превратилась в поле боя между местными вождями и просто бандитами. В стране воцарились хаос и бандитизм.

Примаков беседовал с президентом Раббани, который был профессором теологии, пока не поднял зеленое знамя джихада, и хотел встретиться с премьер-министром Хекматиаром, который обстреливал Кабул. Но Раббани воспротивился.

Примаков вел долгий разговор и с Ахмад Шах Масудом, позиция которого имела большое значение для урегулирования в Таджикистане, где шла нескончаемая гражданская война.

На севере Афганистана обитают туркмены, таджики и узбеки. Они создали Северный альянс. Вождем Северного альянса был Ахмад Шах Масуд. Когда советские войска вошли в Афганистан, он возглавил борьбу против них в Пандшерской долине. Это место с неплодородной землей и суровым климатом. Советские войска много раз пытались уничтожить Масуда, но безуспешно.

От Масуда Примаков требовал перестать вмешиваться в войну в Таджикистане. Пригрозил ему. Из Афганистана глава российской разведки полетел в Иран. Встречался с президентом Али Акбаром Хашеми Рафсанжани, коротко стриженным человеком с седоватым чубом, который выбивается из-под чалмы, и министром иностранных дел Али Акбаром Велаяти, хитроватым человеком с жесткой полуулыбкой. В 1995 году Примаков еще раз прилетит в Иран.

Журналисты писали в те годы, что Примаков наладил сотрудничество со спецслужбами Ирана. Как утверждают специалисты, иранским разведчикам была обещана новая спецтехника, включая аппаратуру подслушивания, и помощь в обучении современным методам работы. Разведки России и Ирана подписали соглашение о взаимопонимании. Служба внешней разведки организовала шестимесячные курсы для иранских коллег в Москве. Взамен Иран как будто бы посулил освободить членов промосковской партии Туде, которые сидят в тюрьме несколько лет, и даже отправить их в Москву, если они того пожелают. Тегеран также обещал не вмешиваться в дела бывших советских республик и не влезать в чеченскую войну..

Примаков, работая в разведке, сделал ряд точных назначений, высмотрев в большом коллективе нужных людей. Евгений Максимович — не волк-одиночка, который считает, что способен всё сделать сам. В любом месте, куда он приходил, он собирал себе команду. С собой он приводил минимум людей. Остальных выдвигал на месте, потому что лучше тех людей, которые здесь работают годами и являются профессионалами, быть не может.

Он вовсе не считал, что ведомство, куда он пришел, находится в тяжелом состоянии и что там сидят глупые, ленивые и никчемные работники. Примаков исходил из того, что все нужные люди уже здесь работают, нужно просто посмотреть, на кого опереться. Он подбирал на руководящие посты таких людей, что сам испытывал удовольствие от возможности с ними посидеть, поговорить — когда те приходили на доклад. Примаков наслаждался беседами с людьми, которые демонстрировали полнейшее знание предмета, ясную логику рассуждений.

— Он своих работников окучивал, растил, — рассказывала мне Татьяна Самолис. — Старается, чтобы в коллективе была хорошая рабочая атмосфера, обстановка единой команды. Если, не дай бог, кто-то о ком-то что-то резкое сказал, он все острые углы сглаживал. И он не просто назначил — и давай трудись! Он всех своих питомцев пестовал. Идет обедать, все заместители вместе с ним. Сели за стол, продолжают что-то обсуждать. После обеда вышли погулять, продолжают говорить.

И вместе с тем Татьяна Самолис вдруг сказала мне с сомнением в голосе:

— Если бы вы меня спросили — а добавился ли к его списку друзей кто-то из разведки? — я бы сразу и не ответила… У него в разведке были люди, к которым он не просто питал слабость, он их обожал. Евгений Максимович человек команды, будет ее формировать, без нее он просто слепой. Но не против кого-то. И не в бане, понимаете? Но сказать, что какие-то люди из разведки стали у него домашними гостями, с кем-то он дружил семьями?.. Может быть, я чего-то не знаю, но мне кажется, что он какие-то человеческие приобретения для себя здесь сделал, кого-то к сердцу приблизил, но друзья у него были одни и те же всю жизнь.

Общение между руководителями разведки продолжалось и после рабочего дня, в воскресные и праздничные дни. Примаков и его заместители были соседями, жили в дачном поселке Службы внешней разведки в соседних домиках.

Дачный поселок входит в единый комплекс Службы внешней разведки в Ясеневе. Это хорошо охраняемое, малолюдное, невидное и комфортное место. Говорят, что поселок строился в чисто служебных целях — в качестве гостевых домиков для приема руководителей братских разведок. Но поселок оказался таким симпатичным, что Крючков обосновался там сам и поселил своих заместителей и начальников важнейших направлений. Там всё есть — газ, вода, отопление, канализация, казенная мебель. Когда Крючков освободил свою дачу, Примаков не захотел в нее переезжать — это был большой дом на немалую семью. Евгений Максимович в тот момент был один (еще не женился во второй раз) и сказал:

— Ну зачем мне такая большая дача? Отдайте тому, у кого семья большая.

И занял другой, вовсе не директорский домик. Это как бы не соответствовало высокому положению начальника разведки, но его нисколько не смущало. Чисто, уютно, удобно — и этого достаточно. Он не ставил перед хозяйственниками задачу — привезите мне какую-нибудь мебель особенную, чтобы поприличнее выглядеть.

Одно из преимуществ поселка: там стоят мощные спутниковые антенны и можно смотреть любой телевизионный канал, не только российский. Но Примаков не большой был любитель сидеть, уткнувшись носом в голубой экран. Разве что перед футболом не мог устоять.

Покинув разведку в начале 1996 года, Примаков в определенном смысле остался в разведке. И после назначения министром иностранных дел продолжал жить в Ясеневе. Выехал оттуда уже тогда, когда стал премьер-министром. Дачная жизнь в Ясеневе, кроме всего прочего, оставляла Примакову — министру иностранных дел — возможность работать в тесном контакте с разведкой. Примаков рассказывал:

— Мы неофициально собираемся — несколько человек, представители разных ведомств, занимающиеся внешней политикой, — и обсуждаем актуальные проблемы. Это необходимо. Так делается во всём мире.

Я спросил тогда у Примакова: помогают ли ему, как министру иностранных дел, материалы разведки? Он ответил серьезно:

— Очень помогают. Те материалы, которые я получаю как министр, важны и необходимы.

Я не удержался от другого вопроса:

— Работа в разведке дала вам уникальную возможность узнать даже самые интимные подробности жизни ваших коллег-министров. Теперь, глядя во время переговоров на какого-нибудь министра, вы, наверное, думаете: а я ведь знаю, сколько у тебя любовниц?..

Примаков рассмеялся:

— Конечно, руководитель разведки обладает знаниями, которые может потом использовать и на другом посту. Это ясно. Но в то же время для меня это невозможно: надавить на партнера — я о тебе кое-что знаю, поэтому сделай то-то и то-то! Я такими делами не занимаюсь!

Преемником Примакова стал генерал Трубников, который у Евгения Максимовича был первым замом. Вячеслав Иванович Трубников говорит ясно, четко, уверенно. По отзывам коллег, он так же хорошо пишет и формулирует свои мысли. Прекрасно знает английский. У него аккуратный пробор, очки с большими стеклами. Он почти не улыбается и осторожен в выражениях — еще осторожнее, чем Евгений Примаков. И сейчас даже трудно представить себе, что Трубников немалую часть жизни пользовался журналистским прикрытием — то есть в заграничных командировках выдавал себя за журналиста.

Вячеслав Трубников профессиональный индолог, и вся его работа в разведке связана с этой страной. Он изучал хинди в МГИМО, после института его пригласили в КГБ и послали получать специальную подготовку в разведывательную школу № 101, которая много раз меняла свое название, превратившись затем в Краснознаменный институт имени Ю. В. Андропова, а теперь в академию. Первая же заграничная командировка — в Индию.

Дипломат, внешторговец или журналист вряд ли счел бы это большой удачей — ни с карьерной, ни с материальной точки зрения. Советские люди, приезжая в Индию с ее тяжелым климатом, быстро разочаровывались: «страна друзей», любимая Кремлем, пренебрежительно относится ко всем иностранцам. Это в Африке наши чувствуют себя белыми людьми, а индийцы на бытовом уровне ведут себя страшно бесцеремонно.

Но для начинающего разведчика это была необыкновенно выигрышная точка. Индия — это место, где можно было развернуться и показать себя. Нигде советская разведка не позволяла себе такие масштабные операции, как в Индии. И нигде не было такой благоприятной среды. Работу облегчало наличие большого слоя борцов за независимость Индии, которые ненавидели Англию и Соединенные Штаты, не принимали западную культуру и потому демонстрировали готовность к сотрудничеству с советскими людьми. Индия была единственным крупным государством, которое не осудило ввод советских войск в Афганистан.

Работавшие в Индии разведчики наслаждались не только преимуществами буржуазной демократии, что позволяло свободно встречаться с людьми и получать доступ к информации, но и извлекали большую пользу из распространенной в стране коррупции.

Злые языки даже утверждают, что успехи наших разведчиков в Индии объясняются не столько мастерством разведки, сколько слабостью индийской рупии.

Поработавшие в Индии разведчики — это люди, которые могут похвастаться реальными успехами и в вербовке, и в активных мероприятиях. Здесь удавалось вербовать не только индийцев, но и американцев. Здесь проще, чем в других странах, можно было запустить в прессу нужную информацию (то есть обычно дезинформацию), издать антиамериканскую книжку от имени индийского автора и даже провести массовое мероприятие — митинг протеста против американского империализма или организовать торжественную встречу генерального секретаря ЦК КПСС, когда он приезжал в Индию.

Те разведчики, которые, как Трубников, прошли через индийскую резидентуру, уверены в себе. Они не испытывают комплексов, свойственных некоторым работникам североамериканских и западноевропейских резидентур, где нелюбовь к ГП, главному противнику, то есть к Соединенным Штатам, порождена еще и скрытым комплексом неполноценности: трудно бороться с богатым и удачливым соперником.

Когда разведчика переводят на линию ПР — политическая разведка, то главной становится способность к политическому анализу, умение прогнозировать, осмыслять информацию. В принципе уже никого не интересует, как он провел вербовку или встречу с агентом. Но знатоки утверждают, что у Трубникова — редкий случай — были хорошие показатели и в аналитической, и в оперативной работе.

Трубников, как говорят ветераны, особенно преуспел в работе на посту резидента в Бангладеш, где занимался не местными делами, которые мало кого интересуют, а работал против западных разведчиков и достиг успеха.

Но награда не всегда находит героя. Попытки ввести в разведке объективные критерии оценки работы не удались. Как и в любой другой структуре, здесь есть большой балласт — люди случайные, неумелые или попавшие на работу по протекции. Они строят карьеру на личных отношениях, а не на реальных достижениях.

Вячеславу Трубникову, как считают ветераны, повезло. Его приметили два главных руководителя индийского направления. Один из них достаточно хорошо известен широкой публике, другого знают только профессионалы. Эти двое — покойный генерал Яков Медяник, уважаемый в разведке человек, который был резидентом в Индии, и генерал Леонид Шебаршин, последний начальник советской разведки.

Москва располагала в Индии настолько большим разведывательным аппаратом, что его подразделениям в различных городах придали самостоятельность. Резидентура в Дели получила статус головной (как, скажем, вашингтонская резидентура в Соединенных Штатах). Ее руководители отвечали за работу всего аппарата КГБ на территории Индии. Они получали генеральские звания — редкость в те времена. Руководители трех важнейших направлений — политическая разведка, внешняя контрразведка и научно-техническая разведка — тоже имели высокий статус.

Кроме того, существовали самостоятельные резидентуры в Бомбее (ныне Мумбай), Калькутте и Мадрасе — под прикрытием советских генеральных консульств. Каждую возглавлял резидент, имевший прямую шифросвязь с Москвой. Делийский резидент координировал их работу.

В 1970 году главным резидентом стал Яков Прокофьевич Медяник. Начинавший еще в пограничных войсках, он прослужил в разведке до семидесяти лет. Он дважды работал в резидентуре в Израиле, возглавлял резидентуру в Афганистане, ближневосточный отдел Первого главного управления КГБ. Долгие годы он был заместителем начальника разведки по Ближнему Востоку и Африке.

По словам генерала Кирпиченко, Яков Медяник обладал даром общения, мог договориться с кем угодно и при этом шутил:

— Я ведь хохол, значит, человек хитрый и всё равно вас обману.

Медяник вместе с генералом Вадимом Кирпиченко и начальником нелегальной разведки Юрием Дроздовым постоянно занимались Афганистаном. Кроме того, Медяник ведал в разведке ближневосточными делами.

Сын Медяника Александр Яковлевич, китаист по образованию, со временем сам стал заместителем директора Службы внешней разведки — образовалась своего рода династия… Но после ухода Трубникова из разведки Медяника-младшего убрали. В августе 2000 года его назначили первым заместителем министра по делам Федерации, национальной и миграционной политики. Это было настолько неожиданное служебное перемещение, что его начальнику, министру, самому пришлось объясняться с журналистами:

— У Александра Медяника мобильный подход к делам, и это меня устраивает. Он новый человек, а я считаю, что не стоит всё время перебирать старую колоду. А в миграции нет ничего непостижимого для умного и опытного человека. Я сам за два месяца смог войти в курс дела.

Но Медяник-младший не продержался в министерстве и двух месяцев. Говорят, что он тяжело переживал превратности судьбы и не справился со своими эмоциями. Впрочем, и само министерство на следующий год упразднили… Но всё это произойдет в наши дни. А тогда Медяник-старший, получив генеральские погоны и назначение в Москву, позаботился о том, чтобы его место резидента в Индии занял Шебаршин, а тот, в свою очередь, сделал своим заместителем Трубникова.

Говорят, что если бы не Медяник и Шебаршин, то Трубников мог так и остаться на среднем уровне. Мало ли блистательных разведчиков вышли на пенсию всего лишь полковниками!.. Трубникова рано приметили и в секретариате Крючкова, обратили на него внимание самого начальника разведки.

В руководстве Первого главного управления традиционно складывались своего рода землячества — объединялись разведчики, которые долго работали на одном направлении. Объединяли их не только служебные, но и дружеские отношения. Они охотно проводили вместе свободное время, и за дружеским застольем часто решались кадровые вопросы — по взаимной договоренности продвигались «свои» люди. Такие землячества в первом главке именовались «мафиями». Существовали «американская», «скандинавская», «индийская» мафии…

Крючков к любым попыткам своих подчиненных группироваться относился подозрительно, методично разрушал систему неформальных отношений, но «индийская мафия», как говорили в разведке, была очень влиятельной. К ней принадлежал еще один заместитель начальника разведки — генерал Вячеслав Гургенов. Тот самый, который первым поддержал Примакова в присутствии президента Ельцина. Гургенов рано умер — в 1994 году. Примаков хотел отправить его резидентом в Англию, дать возможность поработать и на западном направлении, да и пожить в хорошей стране, но англичане этому воспротивились.

Леонид Шебаршин, возглавив разведку, сделал еще одно доброе дело для Трубникова: понимая, что индийское направление не самое важное в разведке, назначил его начальником Первого, то есть американского отдела. Это назначение оказалось решающим в карьере Трубникова, когда Шебаршин вскоре после путча ушел и пришел академик Примаков.

Первым заместителем начальника разведки был назначенный Бакатиным полковник Владимир Михайлович Рожков. Это кадровое решение, собственно, и стало причиной ухода Шебаршина из Ясенева. «Мне полковник Владимир Михайлович Рожков сразу понравился», — писал Примаков. Евгений Максимович переместил его в простые заместители, а первым замом назначил Трубникова — прямо с должности начальника отдела, минуя промежуточные ступени должностной лестницы. Трубников быстро прошел путь от генерал-майора до генерала армии. Трубникова один из офицеров, который учился с ним на курсах переподготовки руководящего состава разведки, назвал человеком-компьютером:

— Он мгновенно соображает. Он кажется иногда как бы легкомысленным. На самом деле он уже всё просчитал.

Он никогда не показывает своих чувств. Как и Примакова, его постигло большое горе. Несколько лет назад его семнадцатилетний сын Ваня вышел из дома и не вернулся.

Трубников, как профессиональный разведчик, тащил на себе основной груз повседневной работы, которую приходилось перестраивать на новый лад. Тогда создавались резидентуры в странах, где их раньше не было, — прежде всего в бывших советских республиках. Примаков не просто сделал Трубникова первым заместителем, но и видел в нем своего сменщика. Если Евгений Максимович уезжал в командировку, а был день его доклада президенту, он старался, чтобы вместо него обязательно пошел на доклад Трубников. Другой бы иначе поступил — нет меня, и никто другой в Кремль не пойдет. Доступ к президенту — важнейшая аппаратная привилегия, она здорово помогает карьере.

— Примакову совершенно не было свойственно чувство зависти, — говорит Татьяна Самолис. — Он то ли умом зависть подавил, то ли вообще у него зависть к другим отсутствовала.

Татьяна Самолис вспоминает, как однажды Примаков сказал ей:

— Знаете, время такое сложное, всё так быстро меняется. Сегодня я есть, завтра меня нет. Я должен оставить вместо себя человека, которого буду рекомендовать.

Татьяна Самолис возразила:

— Да кто же вас станет слушать, Евгений Максимович? Пришлют, кого захотят, и всё. Политического назначенца, человека, кому-то там глубоко преданного.

Примаков ответил:

— Ну это уже их дело. Но у меня есть готовая кандидатура, и президент должен об этом знать. Но мой человек должен быть готов принять на себя эти обязанности, чтобы я себя потом не мог упрекнуть.

Вышло так, как и хотел Примаков. Когда он ушел в Министерство иностранных дел, то сумел добиться, чтобы президент Ельцин подписал указ о назначении Трубникова. Вячеслав Иванович был обязан своим взлетом Примакову. Став президентом, Владимир Путин из всех руководителей силовых ведомств сменил только одного генерала — в своем бывшем ведомстве, в Службе внешней разведки.

В мае 2000 года Путин назначил нового директора Службы внешней разведки, а Трубникова перевел в Министерство иностранных дел. Для него в МИДе ввели еще одну должность первого заместителя министра. Трубникову поручили заниматься вопросами объединения с Белоруссией и всем комплексом отношений со странами СНГ. Особым указом Вячеслав Иванович был назначен специальным представителем президента в ранге федерального министра. Этот высокий статус был компенсацией за увольнение из разведки — ведь личных претензий к нему не было, и убрали его из Ясенева вовсе не потому, что он плохо работал. Путин, как и Брежнев, когда заменяет «чужих» людей «своими», старается без нужды никого не обижать, руководствуясь принципом: живи и давай жить другим. С поста первого заместителя министра Трубников уехал послом в Индию, где когда-то начинал свою карьеру в разведке…

Я спрашивал товарищей и коллег Примакова по разведке:

— В редкую минуту душевной расслабленности, когда Примаков был склонен говорить о себе, — как бы он хотел, чтобы его вспоминали в разведке?

— Он очень дорожил тем, что сумел сохранить разведку. И это ему прямо говорили. В глаза.

Евгений Максимович надеялся остаться в разведке до пенсии. Не получилось.