Еще никогда премьер-министром России не становился человек, который бы так искренне отказывался от этой должности. Примаков не хотел быть премьер-министром. Он никогда не стремился к высшей власти. Он прекрасно чувствовал себя на посту министра иностранных дел и считал, что эта должность будет прекрасным завершением его политической карьеры. Через месяц после назначения премьер-министром ему исполнилось шестьдесят девять лет. Он полагал, что это неподходящий возраст, чтобы начинать новое дело.

Почему же он всё-таки согласился?

Он понял, что дальше отказываться нельзя. В сентябре 1998 года экономический кризис усугубился политическим, и страна шла к катастрофе. В течение полугода перед его назначением — с конца марта и до начала сентября — события в России развивались стремительно, но до понедельника 17 августа большинство из нас пребывало в блаженном неведении относительно того, что же в реальности происходит в стране.

Пожалуй, всё началось в марте 1997 года, когда Виктор Черномырдин вдруг был отправлен в отставку. А ведь последние месяцы его именовали самым вероятным наследником Ельцина — и Виктор Степанович сам себя так воспринимал.

Я в эти дни был в командировке в Японии. 23 марта брал интервью у одного из руководителей Управления национальной обороны. Вдруг появился изумленный офицер и показал короткую, в несколько строчек телеграмму из Москвы на английском языке. В ней говорилось, что Черномырдин больше не премьер, а правительство России отныне возглавляет мало кому известный молодой человек — министр топлива Сергей Кириенко. Я был поражен не меньше японского военного разведчика и бросился звонить в Москву: что случилось?

Теперь мы знаем, как развивались события.

Двадцать первого марта 1998 года, в субботу, Ельцин принимал Черномырдина у себя на даче в Горках. Во время разговора неожиданно сказал:

— Виктор Степанович, я недоволен вашей работой.

Это был сигнал.

Вечером того же дня президент вызвал к себе руководителей своей администрации Валентина Юмашева и Сергея Ястржембского. Распорядился подготовить указ об отставке Черномырдина. Юмашев и Ястржембский уговорили Ельцина отложить обнародование указа хотя бы до понедельника, 23 марта, чтобы не портить стране выходные дни.

Кем он заменит Черномырдина, Ельцин в тот день не сказал. Колебался, никак не мог сделать выбор?

В восемь утра 23 марта Ельцин объявил Черномырдину, что он отправлен в отставку. Отставка была неожиданностью для всей страны. Осведомлено было только ближайшее окружение президента, которому было поручено составить список молодых реформаторов, способных возглавить правительство.

Никто не мог понять, что случилось. Одни были удивлены уходом Виктора Степановича, проявившего себя надежным союзником президента; другие, впрочем, считали, что его давно пора убрать из правительства, которое находится в состоянии застоя.

На публике Борис Николаевич многозначительно произнес, что поручил Виктору Степановичу готовить выборы. И кто-то даже наивно решил: Ельцин втайне выбрал в преемники Черномырдина и, заботливо убирая его из правительства, развязывает ему руки для ведения активной предвыборной кампании…

Один политик всерьез уверял меня, что Черномырдину при отставке твердо обещали:

— Виктор Степанович, сейчас финансы грохнутся, поэтому давай мы тебя отведем в сторону. Пусть они грохнутся при подставном каком-то дурачке, а ты потом вернешься разгребать то, что без тебя натворили…

Другие убеждали, что Виктор Степанович — такой опытный аппаратчик! — сам совершил непростительную ошибку, поверив, будто сменит Ельцина в Кремле, и потерял осторожность. Это проявилось, когда глава правительства улетел в Америку на переговоры в рамках межправительственной комиссии Гор-Черномырдин. Черномырдин и вице-президент Соединенных Штатов Альберт Гор вели себя как два будущих президента. Но в их положении была разница. Президент Клинтон поощрял амбиции Гора, потому что сам выбрал его на эту роль и обещал помочь на грядущих выборах. А Ельцин Черномырдину таких авансов не выдавал, поэтому и отправил в отставку.

Но был и другой мотив. Экономика топталась на месте, и сам президент признавался, что главу правительства следовало сменить еще год назад.

Тогдашний заместитель главы президентской администрации Евгений Савостьянов вспоминал:

— Уже в начале 1998 года стало ясно, что пирамида государственных краткосрочных обязательств вот-вот рухнет, как рушатся все пирамиды. А правительство Черномырдина вообще ничего не делало. Виктор Степанович уклонялся от принятия решений. И вот тогда, кстати, от Бориса Березовского я услышал фразу: «Мы будем менять Черномырдина» (характерно это «мы»). Видимо, президенту докладывали, что ситуация ухудшается, а Черномырдин ничего не делает. Надо ставить новых людей…

«Виктор Степанович человек неплохой, — говорил Борис Немцов, — но он постоянно путает “Газпром” с Россией. Я ему говорю, что монополии должны служить стране, а не государство и народ — “Газпрому”. А у него в голове — часто наоборот».

Американскому президенту Клинтону Ельцин так объяснил увольнение главы правительства:

— Черномырдин всегда со мной советовался и был порядочным человеком, но иногда случается так, что люди устают от какого-то официального лица. Приходится что-то менять, начинать с нуля, чтобы не потерять импульс. Но я обошелся с Черномырдиным очень хорошо. Я сохранил ему зарплату, дачу, машину, охрану.

Борис Николаевич, видимо, уже решил, что Черномырдин в преемники не годится, и потерял к нему интерес. Никакой личной обиды не было. Ельцин вскоре придет к уже отставному премьеру на пышно отмечаемое шестидесятилетие и произнесет длинную хвалебную речь. А через полгода — в критической ситуации — еще раз призовет возглавить правительство…

Президент, сообщив об отставке Черномырдина, сказал, что берет на себя исполнение обязанностей председателя правительства. Но уже через несколько часов новым главой правительства назначил мало кому известного Сергея Владиленовича Кириенко, которого Борис Немцов привез из Нижнего Новгорода и сделал заместителем министра топлива и энергетики.

Вопрос о назначении Кириенко на пост замминистра в апреле 1997 года решал Черномырдин. Немцов привел к нему кандидата на должность. Побеседовали. Черномырдину Сергей Владиленович не глянулся:

— Кириенко не дорос.

Настырный Немцов настоял на назначении. Черномырдин сопротивлялся недолго — зачем ему ссориться из-за какого-то заместителя министра, каких пруд пруди. Он не знал, что подписывает приказ о назначении своего преемника.

Теперь уже известно, что замену Черномырдину в Кремле искали с начала года, рассматривались разные варианты — среди кандидатов наиболее вероятным казался недавний директор Федеральной пограничной службы Андрей Николаев, умный и видный генерал, которому Борис Николаевич всегда симпатизировал. Утром 23 марта 1998 года первым в кабинет президента должны были ввести именно Николаева. И всё-таки в последний момент первым оказался Кириенко. Поговорив с ним (а это были смотрины), президент остановился на Кириенко. Через год Ельцин точно так же будет выбирать между Степашиным и Аксененко.

Невысокий, худенький, Сергей Владиленович казался совсем уж маленьким рядом с массивным Борисом Николаевичем, который буквально за руку отвел его в кабинет главы правительства. Президент хотел дать Кириенко шанс: а вдруг это новый Гайдар, такой же энергичный и твердый в преобразованиях? Ельцину понравился «стиль его мышления — ровный, жесткий, абсолютно последовательный».

Уже позднее Сергей Владиленович рассказывал мне, что 23 марта, в день назначения, разговор у них с Ельциным был такой.

— Вы понимаете, что происходит в стране? — спросил его президент.

— Понимаю, — ответил Кириенко. — Вкатываемся в долговой кризис. Если не принять срочные меры, последствия будут самые печальные.

— Вы считаете, что выйти из кризиса можно?

— Можно. Но для этого придется пойти на самые жесткие действия.

— Беритесь и делайте.

Сергей Владиленович Кириенко счел нужным оговорить только одно условие:

— Борис Николаевич, я политикой не занимаюсь и заниматься ею желания не испытываю.

Ельцин одобрительно кивнул:

— Правильно, и не надо! Главная ошибка прежнего правительства — слишком лезло в политику. А дело правительства — это хозяйство, экономика. Займитесь экономической программой, а политику оставьте мне, — напутствовал Ельцин нового премьер-министра.

После отставки сам Кириенко придет к выводу, что отнюдь не решения, принятые 17 августа, в день объявления дефолта, а сознательный отказ от политики был его главной ошибкой:

— Экономические проблемы в России не имеют чисто экономического решения. Они решаются только политическими средствами.

Назначение Кириенко было малоприятным сюрпризом для оппозиции. Ровно месяц ушел у Сергея Владиленовича на то, чтобы добиться утверждения его кандидатуры Думой, которая не хотела видеть в этом кресле еще одного молодого реформатора. Месяц страна жила без правительства и в ожидании роспуска Государственной думы, новых парламентских выборов. Этот месяц нанес обществу большой ущерб. И не только экономический, но и психологический. Состояние неопределенности, нестабильности, неуверенности — это то, что порождает стресс и ведет к психическим расстройствам.

Между тем само назначение Кириенко вселяло надежду. Ельцин передал власть сразу от дедов внукам, пропустив поколение отцов. Кириенко было тридцать шесть лет. Борис Немцов стал первым вице-премьером в тридцать восемь, Михаил Задорнов — министром финансов в тридцать четыре года. Между ними и поколением Черномырдина не просто большая разница в возрасте. Эти люди в реальности принадлежат к разным мирам.

Когда Черномырдин родился, Сталин и Гитлер еще с интересом присматривались друг к другу, впереди была огромная война, годы страданий и разрухи. А Кириенко родился в год, когда «Новый мир» напечатал эпохальную повесть Александра Солженицына «Один день Ивана Денисовича».

Разница между теми, кто всю жизнь прожил при советской власти, и теми, кто просто не понимает, что такое быть вызванным на бюро райкома и получить строгача с занесением в учетную карточку, огромна. Образ мыслей, отношение к внешнему миру, жизненные цели и методы работы — всё у них разное. Самый радикальный руководитель старого поколения привык к определенной роли государства — оно обязано предоставить жилье, образование, медицинское обслуживание, обеспечить работой да еще и спасти в случае неудачного вложения денег.

Годы зрелости Кириенко и его сверстников совпали с крушением государственного всевластия. Они взрослели, зная, что им предстоит самостоятельно принимать решения и полагаться на самих себя. У Кириенко рыночное мышление — не книжного происхождения, не заемное, он усвоил его на практике, занимаясь собственным бизнесом.

Это поколение желает преуспевать в жизни и зарабатывать деньги. Молодые руководители ценят знания, умение и образование. Всё остальное не имеет значения для успеха. Бизнес — демократичная сфера. Никакой номенклатуры и прежних заслуг. Любой может подсесть к этому карточному столу и попытаться сорвать куш. И казалось, новое правительство может двинуть дело вперед.

Сергей Кириенко сыграл немаловажную роль в карьере будущего президента Владимира Владимировича Путина. В мае 1998 года Путин стал первым заместителем руководителя администрации президента. Он занимался отношениями с регионами, выяснял, как используются кредиты, куда уходят деньги, получаемые губернаторами. Но на этом посту проработал каких-нибудь два месяца — его назначили директором Федеральной службы безопасности.

Как именно происходило назначение, Путин сам рассказывал журналистам. Его предупредили, чтобы он поехал в аэропорт встречать главу правительства Сергея Кириенко, который возвращался от президента, отдыхавшего в Карелии. Кириенко вышел из самолета со словами:

— Володя, привет! Я тебя поздравляю!

— С чем?

— Указ подписан. Ты назначен директором ФСБ.

Путин говорил потом, что не очень обрадовался: «У меня не было желания второй раз входить в одну и ту же воду».

Едва ли назначение произошло так уж внезапно. О том, что Путин возглавит органы госбезопасности, заговорили чуть ли не за год до того, как это назначение состоялось. Тогда полагали, что назначения Путина желает влиятельная питерская команда во главе с Анатолием Борисовичем Чубайсом, потому что молодые реформаторы хотят иметь своего человека в консервативно настроенных силовых структурах. Сам же Путин в сентябре 1997 года заявил журналистам, что вопрос о переходе в ФСБ с ним «никто из руководства администрации президента и правительства не обсуждал и даже не намекал на такую возможность»…

Есть люди, которые компетентно утверждают, что с Путиным, естественно, заранее, за несколько месяцев, обсуждали это назначение. А что он не очень хотел идти на Лубянку — это похоже на правду. Путин вел интересную и насыщенную жизнь, ездил с семьей за границу, свободно общался с иностранцами, а надо было вернуться в закрытую сферу. Тем более что ни один из предшественников хорошо с Лубянки не ушел. Да и думал, наверное, как примут человека, который в 1991 году так демонстративно покинул КГБ?

Проницательный Руслан Хасбулатов, бывший председатель Верховного Совета России, заметил в газетном интервью: «Только не преувеличивайте его чекистское прошлое. Мне кажется, что он больше играет в чекиста, чем является им».

Двадцать пятого июля 1998 года Путин был утвержден директором Федеральной службы безопасности. Коллегии ФСБ его представил премьер-министр Кириенко.

— Задачи Федеральной службы безопасности очень серьезные, а наиболее важным сейчас является обеспечение экономической безопасности. Назначение Пугина директором ФСБ не случайно, — сказал Кириенко. — Новый руководитель службы — профессиональный разведчик, имеет опыт работы в спецслужбах. Деятельность Владимира Пугина в Главном контрольном управлении администрации президента помогла ему накопить знания и опыт в борьбе с экономическими преступлениями.

Новый директор ФСБ сказал, что вернулся в родной дом.

А Сергей Кириенко был утвержден главой правительства только 23 апреля 1998 года, после месячного мучительного торга с Думой. Депутаты проголосовали с третьего захода, испугавшись, что Ельцин и в самом деле может распустить Думу. Только 12 мая Кириенко закончил формировать правительство. Тут началась рельсовая война, шахтеры перекрыли движение на железных дорогах. И почти сразу страна попала в финальную стадию долгового кризиса.

Выступая в Государственной думе с программной речью, премьер-министр Сергей Кириенко предупредил, что экономике России нанесен тяжелый удар азиатским финансовым кризисом. Последствия этого кризиса страна еще просто не заметила. Но потери федерального бюджета, по словам премьер-министра, уже оцениваются почти в тридцать миллиардов долларов.

Люди слушали и не верили: о каком азиатском кризисе он говорит? В Таиланде и Индонезии что-то стряслось, а мы-то здесь при чем? На самом деле ситуация была еще хуже, чем первоначально предполагал Кириенко. Когда он обосновался в кабинете премьер-министра в Белом доме, то обнаружил, что доходов государства не хватает даже на текущие расходы. Долги же просто не из чего выплачивать. Это оказалось для него главным сюрпризом.

— При мне люди жили как люди, — несколько раз после августовского кризиса укоризненно скажет Черномырдин.

Он имел в виду твердый курс рубля, которого добилась команда Чубайса. Инфляция почти остановилась, цены перестали расти. Казалось, жизнь улучшается. Но этот благоприятный период быстро закончился.

В 1995 году правительство отказалось от кредитов Центробанка для финансирования бюджета, то есть перестало печатать деньги всякий раз, когда государственный карман пустел. Надо было одновременно и сокращать расходы, чтобы жить по средствам: тратить не больше, чем зарабатываешь. Но не получалось по политическим причинам: война с Чечней, необходимость тратить большие деньги перед парламентскими и президентскими выборами. Неспособность отказать губернаторам и депутатам, которые требуют денег для своих территорий…

Три года правительство вело такую политику — взять кредит, с его помощью пережить несколько месяцев и взять новый. Деньги занимали и за границей, и внутри страны, продавая ГКО — государственные краткосрочные обязательства. Это была жизнь взаймы. Взаймы взяли, но когда разом упали и цены на нефть, и разразился азиатский кризис, и иностранные инвесторы стали забирать деньги из страны, оказалось, что отдавать нечем. А налоги собирались очень плохо.

Сразу возникло предложение, казавшееся разумным.

Внутренний и внешний долг настолько огромен, что надо провести девальвацию, снизить курс рубля. Подешевевшими деньгами легче расплатиться по внутреннему долгу. Логично? Но у девальвации есть другая сторона.

В долг брало не только государство. Российские банки тоже набрали кредитов за рубежом. Девальвация лишила бы их возможности расплатиться. На дешевые рубли они бы не купили достаточного количества долларов, которыми надо возвращать долг.

Финансовый кризис вызревал постепенно. Деньги уходили из страны. Центральному банку, чтобы поддержать рубль, приходилось продавать двести — триста миллионов долларов в день. 20 июля 1998 года Международный валютный фонд принял решение выделить России стабилизационный кредит. Первые 4,8 миллиарда долларов поступили в конце июля на счета российского правительства. Атаки на рубль прекратились. Казалось, получение кредита стабилизирует страну.

Кириенко считал, что выход один — резко сократить государственные расходы. Он просил депутатов либо санкционировать секвестр бюджета, либо, если они не хотят брать на себя такую ответственность, разрешить правительству самостоятельно срезать расходы.

Дума отвергла антикризисную программу правительства, которое лишилось возможности что-то сэкономить. Это имело далекоидущие последствия: упало доверие к правительству, к его кредитоспособности. Инвесторы спешили избавиться от российских ценных бумаг, переводили рубли в доллары. Курс рубля падал. Запад отказался помогать: вы просите нашей помощи, а между собой не можете договориться. Вы сами непопулярные меры принимать не хотите, а хотите, чтобы за вас это сделали мы. Так не пойдет…

Если бы в июле была принята антикризисная программа Кириенко, не было бы 17 августа. Страна жила бы с таким же жестким бюджетом, который с большим опозданием пришлось готовить уже правительству Примакова, но обошлось бы без тех страданий, через которые страна прошла осенью.

В начале августа 1998 года из-за падения цен на российские валютные бумаги банки оказались на грани банкротства. Частные банки и фирмы не могли вернуть кредиты, взятые в твердой валюте. Валютные запасы таяли на глазах. Помощь, которую Чубайс выбил из Международного валютного фонда, уже не помогала. Инвесторы всерьез испугались и стали забирать деньги. Это был прежде всего кризис доверия.

Четырнадцатого августа, в пятницу, российский валютный рынок практически прекратил существование. В понедельник от рубля могло остаться одно воспоминание.

В субботу и воскресенье на даче Кириенко руководители правительства и Центрального банка решали, что делать. Вариантов было два: либо выложить все резервы, напечатать побольше денег и расплатиться с владельцами ГКО — государственных краткосрочных обязательств, либо девальвировать рубль и частично отказаться платить долги.

Кириенко решил спасти банки и заодно пощадить государственную казну, которой надо было расплачиваться по ГКО. Он объявил то, что стали именовать английским словом «дефолт» — мораторий на выплату долгов.

Правительство разрешило частным заемщикам в течение ближайших девяноста дней ничего не платить своим зарубежным кредиторам. Кроме того, правительство увеличило верхнюю границу валютного коридора до девяти с половиной рублей за доллар. Одновременно ввели мораторий на выплаты по государственным краткосрочным обязательствам и облигациям федерального займа.

Трехмесячная отсрочка выплат должна была спасти экономику. Предполагалось, что сразу же начнутся переговоры с кредиторами. Но тут сменилось и правительство, и руководство Центрального банка. Переговоры были отложены и возобновились с большим опозданием… Кириенко и сегодня считает, что принял тогда плохое решение, — но только для того, чтобы избежать худшего.

Шестнадцатого августа, в воскресенье, Кириенко приехал к президенту и сказал, что правительство готово уйти в отставку, приняв на себя ответственность за всё:

— Если есть возможность заменить нас правительством, обладающим большей политической поддержкой… Ему не надо будет нести ответственность за уже принятые непопулярные решения. Оно сможет продолжить работу…

Ельцин сказал, что уходить в отставку не надо — работайте. Он не мог предположить, что на следующий день начнется в стране. Решение правительства вызвало бурю возмущения. Кириенко и его соратники явно не предвидели политических и психологических последствий своего решения.

Семнадцатого августа, в понедельник, после обнародования правительственных решений в стране началась паника. И она перечеркнула благие намерения правительства. Все бросились скупать валюту, у кого было на что покупать, конечно. Обменные пункты закрылись. Вкладчики побежали в банки забирать свои сбережения. Вернуть всем деньги банки не могли.

Реакция на решение правительства была в большей степени психологической. Кириенко не ожидал, что начнется настоящая паника. С экономическими проблемами можно было совладать. Но как успокоить общество?

Двадцать первого августа, в пятницу, все фракции Государственной думы выразили недоверие правительству и потребовали отставки Сергея Кириенко.

На его голову обрушились все проклятия за тяжкие социальные последствия — девальвация в первую очередь бьет по тем, у кого нет больших доходов. В Москву срочно вернулся оживившийся Виктор Черномырдин, который находился в родных местах в Оренбурге. Он правильно рассчитал, что настал его час, потому что в окружении президента заметались в поисках фигуры, которая могла бы спасти ситуацию.

Когда в апреле Кириенко боролся за утверждение своей кандидатуры и торговался с депутатами, Александр Николаевич Шохин, лидер фракции правительственной партии «Наш дом — Россия», просил только одного: утвердить оставшегося без работы Черномырдина председателем совета директоров РАО «Газпром».

Кириенко сказал, что готов подписать бумаги. Но Черномырдин отказался: он намерен баллотироваться на пост президента и других должностей ему не надо. Виктор Степанович, похоже, ждал, что у Кириенко ничего не получится и его опять кликнут на премьерство. Так и произошло. В те кризисные дни совершенно растерявшиеся чиновники в окружении президента решили, что Черномырдин — тот самый надежный и солидный человек, который сейчас нужен. Он один знает, что делать. Его примут и Государственная дума, и общество, нуждающееся в успокоении. Как только массивная, излучающая уверенность фигура Виктора Степановича появится на экранах телевизоров, кризис закончится сам по себе.

Главным сторонником возвращения Черномырдина был глава президентской администрации Валентин Юмашев. А к нему в ту пору Ельцин очень и очень прислушивался.

Двадцать второго августа, в субботу вечером, глава президентского аппарата Валентин Юмашев привез Ельцину на дачу проекты двух указов — об отставке Кириенко и назначении Черномырдина.

Двадцать третьего августа, в воскресенье утром, Ельцин вызвал к себе Кириенко. Сергей Владиленович рассказывал мне потом, что он понимал: назад он наверняка вернется уже не главой правительства. Так и произошло.

Многие жалели о его отставке. Стоило ли менять команду в такой сложный момент? Кириенко успел понравиться. Его молодость и энергия вселяли некую надежду. Кириенко не хватило времени, чтобы решить проблемы, накопленные его предшественниками, и опыта, чтобы избежать потрясений, последовавших после 17 августа.

Первый вице-премьер Борис Немцов, который тоже ушел в отставку и был сильно обижен на президента, говорил:

— Ельцин сдавал всех и всегда. Президент уже уволил пятерых премьер-министров, сорок пять вице-премьеров и сто шестьдесят министров.

Борис Ефимович напрасно обижался. В увольнениях не было ничего личного. Ельцин расставался с людьми не потому, что ему кто-то разонравился. Он освобождался от тех, кто переставал быть нужным. Личные привязанности для политика такого уровня не могут быть сильнее политической целесообразности.

Однажды, еще до кризиса, Ельцин искренне сказал своему любимцу Немцову:

— Знаешь, устал вас поддерживать.

Борис Ефимович воспринял эти слова как свидетельство общей усталости президента от жизни. Ельцин же явно имел в виду другое: он нуждался в политиках и министрах, которые бы поддерживали его, которые бы приносили ему политические дивиденды, укрепляли его позиции. А получалось, что он один должен всех подпирать остатками своего авторитета…

Кириенко предложил Ельцину назначить премьер-министром Егора Строева, бывшего секретаря ЦК КПСС, губернатора, политического тяжеловеса, против которого коммунисты возражать не станут. Президент не принял его рекомендацию. Попрощавшись с Кириенко, пригласил к себе Черномырдина, который жил неподалеку, и порадовал соседа:

— Только что у меня был Кириенко. Я отправил его в отставку.

Ельцин официально предложил Черномырдину сформировать новое правительство. Это был акт отчаяния. Президент не верил в таланты Виктора Степановича, но чувствовал себя слишком слабым, чтобы удержать Кириенко и в одиночку противостоять напору Думы. Рубль продолжал падать. Страна ожидала еще больших потрясений, полной экономической катастрофы, исчезновения продуктов, лекарств.

— Сегодня нужны те, кого принято называть «тяжеловесами», — сказал Ельцин, обращаясь к стране по телевидению.

Соскучившийся по любимому делу Виктор Степанович с удовольствием принял предложение вернуться в Белый дом, но счастья самому Черномырдину это не принесло. Во второй раз он находился на посту премьера всего восемнадцать дней и запомнился несколькими фразами:

— Какие тут прогнозы? Надо кое-кому врезать как следует, всех поставить на место, привлечь людей, поставить хозяина — и вперед!..

В разговоре с Ельциным он выставил свои условия. Он получает значительно большие полномочия, чем прежде, а президент соглашается ограничить свою власть. Виктор Степанович старался не только для себя. Он должен был получить поддержку Думы и брался добыть для оппозиции то, чего она тщетно добивалась много лет, — отказа президента от своего всевластия. Он полагал, что это предел мечтаний оппозиции — конституционная реформа, передел полномочий в пользу Думы и правительства.

Виктор Черномырдин, вспоминает тогдашний вице-премьер Борис Федоров, появился в Белом доме бодрым, энергичным, помолодевшим. Он торжествовал: наконец-то увидели, что без него не обойтись! Виктору Степановичу не терпелось взяться за дело. Отставка и несколько месяцев вне правительства помогли по-новому взглянуть на происходящее. Ему, как говорил другой персонаж недавней истории, чертовски хотелось поработать.

Черномырдин первым делом поехал в Государственную думу договариваться с депутатами. Он договаривался по-свойски:

— Пора действовать. Товарищ Кириенко растерялся, его ребята разбежались.

Черномырдин предлагал депутатам, в том числе от оппозиции, коалиционное правительство. Партии отказываются от политической борьбы, делегируют самых толковых в правительство и общими усилиями вытаскивают страну из кризиса. По словам Черномырдина, лидер коммунистов Геннадий Андреевич Зюганов его поддержал. Поддержал и Николай Иванович Рыжков, лидер фракции «Народовластие»:

— Черномырдин хорош тем, что ему не надо осваивать новое дело, он всё знает.

Виктор Степанович предложил основным думским фракциям подготовить политическое соглашение. Если президент его подписывает, то Дума автоматически утверждает Черномырдина. Президент был в таком состоянии, что соглашался на всё. В те дни казалось, что Борис Николаевич настолько болен и слаб, что вообще вот-вот сам подаст в отставку. Думу охватила эйфория: наша взяла, президент сдался.

Но произошло непредвиденное: несмотря на некие предварительные договоренности, 30 августа, в воскресенье вечером, коммунисты неожиданно отказались от политического соглашения и, следовательно, от поддержки Черномырдина.

Тридцать первого августа, в понедельник, при голосовании в Государственной думе Черномырдин получил голоса всего девяноста четырех депутатов. Против проголосовал двести пятьдесят один депутат. Полный афронт. Черномырдин был обескуражен. Те, на кого он полагался, отказали ему в поддержке. Он решил, что соперники боятся пускать его в правительство, потому что это открывает ему дорогу к победе на президентских выборах 2000 года. Есть и другое мнение: депутаты не хотели голосовать за возвращение в правительство уже надоевшего им прежнего премьера, который за столько лет так и не добился никаких успехов.

Ельцин сразу же вновь внес его кандидатуру в Думу. Но на утверждение Черномырдина, похоже, уже не рассчитывал.

Тем временем в Москву прилетел президент Билл Клинтон. Визит готовился заранее, никто не мог предположить, что американский президент появится в разгар жесточайшего кризиса. Ельцин признался Клинтону, что рассматривает еще две кандидатуры на пост премьер-министра. В кулуарах называли имена бывшего генерала Александра Лебедя и московского мэра Юрия Лужкова. Звучало и имя Примакова. Мад лен Олбрайт отвела Евгения Максимовича в сторону. Он откровенно сказал, что эта работа его совершенно не привлекает. Да и жена-врач считает, что премьерская должность опасна для его здоровья.

Второго сентября, в среду, Черномырдин встретился с губернаторами, обещал пойти навстречу их просьбам. Местных руководителей, более свободных от политических пристрастий, он считал своей опорой. Рассчитывал, что они воздействуют на депутатов от своих территорий.

Четвертого сентября, в пятницу, Черномырдин выступал в Совете Федерации (состоявшем тогда из губернаторов и председателей местных законодательных собраний) и попросил неограниченных полномочий в борьбе с кризисом. Совет Федерации поддержал кандидата в премьеры. Черномырдин делал всё, чтобы усилить свои позиции. Он предложил Евгению Примакову и Юрию Маслюкову (депутату от компартии) пойти к нему первыми замами. Евгений Максимович согласился.

Но и это не помогло.

Седьмого сентября, в понедельник, Дума вновь отказалась утвердить Черномырдина: сто тридцать восемь голосов «за», двести семьдесят три — «против».

Вероятно, у коммунистов появилась надежда на то, что ослабевший Ельцин предложит им более приятную кандидатуру. А может быть, просто боялись опозориться. Ведь весь прошлый год, несмотря на свои принципиальные речи и ненависть к «антинародному режиму», они одобряли всё, что от них требовали президент и правительство. Над ними уже откровенно смеялись.

«На Черномырдина было тяжело смотреть, — вспоминал Борис Федоров. — Он был вымотан физически и обескуражен предательствами. От триумфального возвращения до провала прошло всего несколько дней, но они оказались вечностью. Второе пришествие в правительство обернулось для него большими политическими потерями».

Россия опять осталась без правительства. Стране грозил теперь не только экономический, но и политический кризис. Курс доллара стремительно подскочил. Торги на валютной бирже пришлось остановить. Казалось, страна погружается в глубочайший экономический кризис, в хаос. Потом, после утверждения Примакова главой правительства, станет ясно, что объективных причин для такого падения рубля не было. Действовали внеэкономические категории — общество охватила паника.

Оставалось последнее, третье голосование по кандидатуре Черномырдина. Если Дума вновь говорит «нет», президент по конституции распускает Думу и назначает досрочные выборы. Депутаты лихорадочно готовились к процедуре импичмента — это лишит президента права разогнать их.

В понедельник Ельцин не представил Черномырдина на третье голосование. Проходит вторник — Ельцин молчит. Становится ясно, что президент и его окружение не знают, что им делать: рискнуть и настоять на своем или всё же подыскать новую кандидатуру?

В президентском окружении царили разброд и шатания.

Одни считали, что надо выставлять кандидатуру Черномырдина в третий раз: в последнюю минуту депутаты как пить дать испугаются роспуска и проголосуют «за». В этом предположении был резон. Депутаты не хотят роспуска Думы. Даже у коммунистов кишка тонка. Одно дело — готовиться к выборам из своих кабинетов, располагая думским аппаратом, депутатскими привилегиями, компьютерами, ксероксами, автомашинами, бесплатными авиабилетами и телефонами, другое — в решающий момент оказаться на улице и начинать всё с нуля.

Но депутаты весной уже дали слабину, когда после всех протестов и негодований с третьего раза проголосовали всё-таки за Сергея Кириенко. Они боялись вновь проявить губительное отсутствие принципиальности, не хотели накануне возможных выборов позориться в глазах избирателей. Поэтому риск третьего отказа был велик.

В ответ на роспуск Думы депутаты могли начать процедуру импичмента, и тогда страна попала бы в ужасающее положение, когда исполнительная и законодательная ветви власти не признавали бы друг друга. Страна стала бы неуправляемой. В Кремле на этот риск не решились. Это уже был не 1993 год. Борис Николаевич был слаб и болен.

В кабинете главы администрации Валентина Юмашева лихорадочно тасовали тощую политическую колоду, перебирая возможных кандидатов. Прозвучало вновь имя московского мэра Юрия Лужкова. Юмашев и Татьяна Дьяченко с порога отвергли это предложение, причем, судя по словам участников этой дискуссии, весьма эмоционально.

Если другие кандидатуры можно было рассматривать, взвешивая плюсы и минусы, то Лужков воспринимался как какой-то монстр; не только что обсуждать, но и произносить саму его фамилию в главных кабинетах Кремля считалось неприличным.

Валентин Юмашев твердо стоял за Черномырдина, видимо, полагая, что старый конь борозды не испортит. Личная преданность Виктора Степановича президенту вне сомнений.

А в Москве уже объявился отставной генерал и бывший секретарь Совета безопасности Александр Иванович Лебедь, застоявшийся в своем красноярском далёко, и сразу на двух каналах телевидения предложил себя в спасители Отечества — по своей ли инициативе или по чьему-то совету. Говорили, что Борис Березовский настойчиво предлагает назначить главой правительства Лебедя — более слабый политик просто не справится. Но Лебедя в Кремле боялись. Во время выборной кампании 1996 года его откровенно использовали, чтобы оттянуть голоса у Зюганова и укрепить позиции Ельцина, а потом довольно бесцеремонно выставили из Кремля. Так что Лебедь вернулся бы в Кремль с желанием расквитаться со своими обидчиками. Да и объективно говоря, страна нуждалась не в выяснении отношений между панами, от чего у хлопцев сильно трещат чубы, а в успокоении и замирении.

В конечном счете Бориса Николаевича уговорили не просить в третий раз Думу утвердить Черномырдина. А кого же назначать?

Государственная дума проявила инициативу и предложила президенту свой список кандидатов на пост премьер-министра: глава парламентского Комитета по экономической политике Юрий Маслюков, министр иностранных дел Евгений Примаков, банкир Виктор Геращенко, спикер Совета Федерации Егор Строев, московский мэр Юрий Лужков.

Лидер фракции «Яблоко» Григорий Алексеевич Явлинский вдруг заявил с думской трибуны, что есть кандидатура, которая устроит все политические силы, — это министр иностранных дел Евгений Максимович Примаков. Предложение показалось странным: академика Примакова — в прошлом журналиста, директора академического института, советника Горбачева, начальника разведки — меньше всего можно было считать хозяйственником.

Но вот и аргументы в пользу Примакова: в партии не входит, к финансово-промышленным группировкам не принадлежит, в президенты баллотироваться не собирается, в прежних экономических реформах не участвовал, ни в чем дурном не замешан.

Явлинский разъяснил свою позицию:

— Евгений Максимович — это компромиссная фигура. Это не кандидат «Яблока». Мы с ним как с министром иностранных дел не во всём были согласны.

И депутаты подхватили эту идею. Примаков ни у кого не вызывал аллергии. Спокойный, основательный, надежный, он казался подходящей фигурой в момент острого кризиса. Более того, он нравился не только политикам, но и значительной части общества.

Президент Ельцин пригласил Примакова на дачу:

— Евгений Максимович, вы меня знаете, я вас знаю… Вы — единственный на данный момент кандидат, который всех устраивает.

— Борис Николаевич, буду с вами откровенен, — сказал Примаков. — Такие нагрузки не для моего возраста. Вы должны меня понять. Хочу доработать нормально, спокойно. Уйдем на пенсию вместе в 2000 году.

Восьмого сентября, во вторник, Примаков сделал заявление:

— Признателен всем, кто предлагает мою кандидатуру на пост председателя правительства. Однако заявляю однозначно: согласия на это дать не могу.

Черномырдин продолжает работать в Белом доме. Что решил Ельцин, всё еще неясно.

Глава президентского аппарата Валентин Юмашев сказал Явлинскому, что разговаривал с Примаковым, но тот отказался. Это совершенно естественно, ответил Явлинский, с кандидатом в премьер-министры должен говорить сам президент, а не его помощник.

Тут есть одно важное свидетельство. Не раз упоминавшийся в этой книге заместитель американского госсекретаря Строуб Тэлботт вспоминал, как еще в октябре 1997 года он беседовал один на один с Юмашевым:

«Юмашев, входивший в ближний круг Ельцина, признал, что внутри российского правительства имеется проблема, и дал понять, что часть ее — Примаков. Это послужило первым предупреждением, что в Кремле у Примакова не всё гладко… В Москве к нам доносились слухи о закате примаковской звезды. Вскоре мы с Примаковым увиделись в Токио. Он намекнул на “непредсказуемость политики” и открыто говорил о своем ощущении: в работе его осаждают со всех сторон».

Слухи о «закате» эры Примакова еще не имели под собой оснований. Но слова Юмашева за год до кризиса свидетельствовали о том, что руководитель президентской администрации и столь близкий к Ельцину человек отнюдь не принадлежит к числу поклонников Евгения Максимовича. А Юмашева привыкли воспринимать как alter ego президента.

У Ельцина, который мечтал иметь сына, Юмашев был на положении самого близкого человека. А Валентин Борисович Юмашев рос без отца. Он работал в «Комсомольской правде», потом в «Огоньке». В перестроечные годы Юмашев написал сценарий фильма «Борис Ельцин. Портрет на фоне явления» для Центральной студии документальных фильмов. Вот тогда он и познакомился с опальным Борисом Николаевичем и сумел понравиться будущему президенту. Юмашев писал за президента его книги и очень много времени проводил рядом с Борисом Николаевичем. Он был принят в доме как член семьи — настоящей, с маленькой буквы.

В 1996 году Юмашев тоже получил свою первую должность в Кремле и стал советником президента по вопросам взаимодействия со средствами массовой информации. Они работали на пару с Татьяной Дьяченко. Когда в марте 1997 года Чубайс перешел в правительство, Юмашев стал главой президентской администрации.

Для страны это был большой сюрприз; те, кто знал реальную ситуацию внутри Кремля, не удивились. Должность руководителя администрации особенная. Ее обыкновенно занимает человек, способный управлять большой государственной системой и одновременно приятный, комфортный для президента. Вторым качеством Юмашев обладал в полной мере. Большой государственный руководитель из него, судя по всему, не получился. Но от Юмашева требовалось совсем другое: облегчить жизнь президента. С этой задачей они вдвоем с Татьяной Дьяченко справлялись. Как выразился Немцов, «Татьяна Дьяченко — это Ельцин в юбке. Для нее политическая целесообразность важнее человеческих отношений».

А правительства по-прежнему нет, и возникает ощущение, что страна идет вразнос. Эти первые сентябрьские дни 1998 года — худшие за несколько последних лет. Банки закрываются. Люди скупают еду, лекарства и вещи. Настроения в стране упаднические. Предприятия закрываются, платить нечем. Все ждут увольнений, безработицы, пустых полок, очередей, холодной и тяжелой зимы, социальных потрясений, диктатуры. Кончившаяся 17 августа жизнь теперь уже представляется если не прекрасной, то по крайней мере вполне нормальной. Люди готовы согласиться на любого премьера, лишь бы он начал действовать и вернул страну к прежнему относительному спокойствию.

На дачу к Ельцину приехали руководитель президентской администрации Валентин Юмашев, секретарь Совета безопасности Андрей Кокошин и заместитель главы администрации Ястржембский. Сергей Владимирович Ястржембский предложил выдвинуть кандидатуру Лужкова:

— Лужков всегда был за президента. На всех этапах своего пути, при всех сложных ситуациях. Говорят, что сейчас он против вас. По-моему, это оговор. Я лично разговаривал с Юрием Михайловичем. Он попросил передать, что Борис Николаевич для него святое понятие. Но дело не только в этом. Лужков — реальный кандидат в президенты на следующих выборах.

Андрей Афанасьевич Кокошин, известный ученый-международник, который был первым заместителем министра обороны и отвечал за вооружение армии, поддержал Ястржембского. Кокошин и Ястржембский были известны как люди самостоятельные, не играющие в политические игры.

Категорически с кандидатурой московского мэра не был согласен Юмашев. Надо понимать, знал, что для Ельцина Юрий Михайлович неприемлем:

— Лужков рвется к власти со своим грубым напором, не брезгуя никаким скандалом. Кроме того, если Лужков станет премьером, неужели он удержится от попыток захвата власти до выборов 2000 года? Конечно нет.

Ельцин всех отпустил, сказав, что подумает, и почти сразу перезвонил Юмашеву в машину:

— Уговаривайте Примакова.

Во всяком случае, так это изложено в последней книге Ельцина «Президентский марафон», которую за него написал Валентин Юмашев. Для Ястржембского и Кокошина этот визит на дачу закончился увольнением — Ельцин заподозрил в них «тайных агентов» Лужкова.

Ельцин вел тройную игру: давил на Думу («У меня нет другой кандидатуры, это вопрос решенный, с вами или без вас, премьером будет Черномырдин»), убеждал Черномырдина не настаивать на своей кандидатуре («Виктор Степанович, нельзя вносить вашу кандидатуру в третий раз, в сегодняшней политической ситуации мы не имеем права распускать Думу») и через Юмашева уговаривал Примакова стать премьером.

Валентин Юмашев несколько раз встречался с Примаковым:

— Евгений Максимович, какие ваши предложения, что будем делать?

Примаков отвечал:

— Давайте предлагать на пост премьера Юрия Дмитриевича Маслюкова, это хороший экономист.

Юрий Маслюков большую часть жизни проработал в военной промышленности. Горбачев сделал его членом политбюро, заместителем главы правительства и председателем Госплана. В 1993 году он стал депутатом Государственной думы по списку компартии.

— Борис Николаевич ни за что не согласится на премьера-коммуниста, вы же знаете, Евгений Максимович, — отвечал Юмашев. — И что же, будем распускать Думу?

На самом деле от отчаяния Ельцин был готов на любой вариант, только бы не распускать Думу. Юрий Маслюков рассказывал позднее журналистам, что его прямо из отпуска пригласили к президенту. Утром 10 сентября он был в Кремле. Сначала с ним разговаривала президентская дочь Татьяна Дьяченко. Она предупредила:

— Сейчас папа будет предлагать вам пост премьера. Ни в коем случае не отказывайтесь.

Ельцин действительно предложил Маслюкову стать премьером. Юрий Дмитриевич ответил, что в силу его принадлежности к коммунистической партии назначение будет недоброжелательно встречено частью политического спектра страны. Маслюков сказал, что сейчас нужна такая фигура, как Евгений Максимович Примаков, а он готов работать под его руководством в качестве первого вице-премьера, ответственного за экономику. В тот же день к Ельцину вновь привели Маслюкова, а с ним Примакова, Черномырдина и Юмашева. Примаков опять отказался от поста премьера, хотя все его уговаривали. Даже Черномырдин!

Виктор Степанович уверял, что, когда они еще летом одновременно отдыхали в Сочи, он сказал Примакову:

— Евгений, в правительстве очень тяжело, нет там, по сути, хозяина. Не придется ли тебе за хозяина сесть? А ребята пусть отдохнут.

В общей сложности Ельцин трижды предлагал Примакову возглавить кабинет. Последняя беседа состоялась 12 сентября. Присутствовали Черномырдин и Маслюков. Евгений Максимович вновь отказался. Ему не хотелось браться за практически неразрешимую задачу.

Примаков, считая, что разговор окончен, вышел в президентскую приемную. К нему подошли ожидавшие итога беседы Юмашев, Татьяна Дьяченко и глава службы президентского протокола Владимир Николаевич Шевченко. Они буквально набросились на Примакова. Шевченко говорил особенно горячо:

— Как вы можете думать о себе! Разве вам непонятно, перед чем мы стоим? Семнадцатое августа взорвало экономику. Правительства нет. Дума будет распущена. Президент может физически не выдержать. Мы на грани полной дестабилизации!

Откровенность Шевченко произвела на Примакова сильное впечатление. Он спросил:

— Но почему я?

— Да потому, что Думу и всех остальных устроит именно ваша кандидатура. И потому, что вы сможете.

И Примаков согласился…

В те утренние часы я находился в Министерстве иностранных дел. Собственные заместители Примакова ничего не знали, но, предчувствуя расставание с министром, заранее горевали. Один из заместителей министра при мне позвонил главному помощнику Примакова Маркаряну:

— Роберт, что происходит?

Маркарян осторожно ответил, что ему самому пока точно ничего не известно:

— Примаков не в министерстве.

— Где он?

— У президента…

Стало ясно, что согласился. Пока мы разговаривали в здании на Смоленской площади, Ельцин подписал указ о назначении Примакова, и об этом мгновенно сообщили информационные агентства. В Министерстве иностранных дел печальные настроения. В стране — единодушный вздох облегчения. Примаков еще должен быть утвержден Думой, нужно еще сформировать правительство, предложить программу действий, но главное было уже позади — угроза роспуска Думы, импичмента президенту, безвластия, политических схваток с неизвестным результатом на фоне экономической катастрофы.

Все политические партии, кроме либерал-демократов Жириновского, единодушно поддерживали Примакова. Геннадий Зюганов говорил: Примаков — это надежда…

Владимир Вольфович Жириновский в своем духе объяснял журналистам, почему проголосовал против Примакова:

— Он с 1975 года входит в Римский клуб. Это же мировое правительство, антироссийский центр, который борется с нашей страной уже двести лет, с тех пор, когда первая масонская ложа в Париже выступила против Российской империи. Ельцин открыто вошел в Мальтийский орден, а Геращенко состоит в Сингапурском клубе банкиров, для вступления в который надо иметь пятьдесят миллионов долларов личного капитала…

В реальности Жириновский понимал, что Примаков даже в труднейшей ситуации не станет покупать голоса его фракции, поэтому такой премьер был ему не нужен.

Евгений Максимович честно сказал в Думе:

— Я даже не знаю, что для меня лучше: чтобы вы меня утвердили или провалили.

Любопытно, что больше всех Евгения Максимовича уговаривали те, кто потом его и уберет с должности. Но в тот момент они все зависели от Примакова — не согласись он тогда, они вообще могли лишиться власти. Но чувство благодарности — не самое сильное чувство у обитателей Кремля.

Предчувствия у Примакова были верные: и он тоже уйдет из Белого дома не по своей воле и не под аплодисменты… Но в тот момент подобный исход никому не мог прийти в голову. Выдвижение Примакова казалось счастливой находкой — ему доверяла вся страна.

Когда Государственная дума утвердила Евгения Максимовича на посту главы правительства, страна начала успокаиваться — у нас вновь есть правительство. Но сразу стало ясно, что самое трудное впереди. Что может и чего не может сделать Примаков? Как поведет себя новый премьер-министр? На что нам всем рассчитывать?

Достоинства Евгения Максимовича очевидны. Но возник один важный вопрос: в состоянии ли он физически и психологически справиться с такими невероятными перегрузками? Когда он работал в академических институтах, потом у Горбачева, потом в разведке, это всё же была более спокойная, размеренная жизнь. Да и он был моложе. А у главы правительства, наверное, ощущение, что он сидит на вулкане. Может ли он совладать с этим?

Он стал премьер-министром в шестьдесят восемь лет. 29 октября 1998 года отметил шестьдесят девятый день рождения. В нашей стране это серьезный возраст. В такие годы не так просто быть энергичным и напористым. С годами люди меняются — и не всегда к лучшему, появляются непоколебимое спокойствие, равнодушие, нежелание идти на рискованные и смелые шаги.

Относительно возраста Примакова ничего не говорили, потому что выглядел он очень неплохо, одевался элегантно. Друзья уверяли, что Примаков сохранил прежний темперамент и энергию, ненавидит равнодушие и цинизм. А что касается его физической формы, то люди знающие рассказывали, что каждое утро он проплывает в бассейне полкилометра и чувствует себя достаточно бодро. В аппарате правительства быстро оценили его фантастическую работоспособность и умение быстро анализировать информацию. Он не нервничал, не суетился, чувствовал себя спокойно, словно всю жизнь готовился стать премьер-министром.

Вот еще один вопрос, которым все задавались: достаточно ли у него власти, чтобы принимать все необходимые для спасения экономики страны меры?

Власти у Примакова в руках оказалось больше, чем у любого из его предшественников. Президент не мог работать полноценно. Президентская администрация в значительной степени перестала вмешиваться в дела правительства.

Валентин Юмашев был пассивен в этой должности. Его не сравнишь с Анатолием Чубайсом, Николаем Егоровым, Юрием Петровым. Вот те были людьми властными и стремились контролировать правительство. Впрочем, и времена были другие. Примаков психологически не так зависел от Кремля, как его предшественники.

Глава президентской администрации Валентин Юмашев, скромно выглядящий молодой человек, который за время пребывания в должности ни разу не дал интервью и нигде публично не выступил, казался полной противоположностью своему предшественнику Анатолию Чубайсу.

Чубайс — мощная фигура, уверенные манеры, ежеминутная готовность вступить в бой.

Юмашев — субтильного сложения, с легкой полуулыбкой, почти незаметный, сторонящийся чужого внимания.

Но Юмашев в определенном смысле оказался покруче Чубайса. Когда руководителем аппарата президента в 1996-м, трудном году сделали Анатолия Чубайса, говорили о том, что именно он во время болезни президента управляет государством, что он превратился в заместителя Ельцина. О Юмашеве такое сказать было нельзя. Он не управлял страной. Но полтора года казалось, что он управляет Ельциным.

В Кремле существуют три основных рычага власти — контроль над потоком бумаг, составление распорядка дня президента и контакты с прессой.

Прямой и регулярный доступ к президенту — это важнейшая привилегия. Тот, кто постоянно встречается с президентом, очень влиятелен. Он может изложить главе государства свои идеи, заручиться его согласием, дать ему на подпись нужную бумагу или добиться какого-то важного назначения.

Но прежде чем высокопоставленный чиновник, министр, политик сумеет изложить свой вопрос президенту, он должен убедить в его срочности руководителя аппарата президента. Именно Юмашев решал, кого примет президент, с кем он поговорит по телефону и какие бумаги лягут ему на стол.

Ельцин, как человек уже немолодой и нездоровый, вообще говоря, нуждался в своего рода личном политическом телохранителе, человеке, способном служить буфером между ним и разного рода конфликтами. Но, контролируя жизнь президента, руководитель аппарата постепенно становится тихим диктатором. Президент, особенно если он плохо себя чувствует и лишен возможности ездить по стране, встречаться со множеством людей, начинает полностью зависеть от своего главного помощника.

Администрация президента под руководством Анатолия Чубайса и сменившего его в марте 1997 года Валентина Юмашева сделала всё, чтобы отсутствие президента на рабочем месте было незаметным. Государственный механизм функционировал, но государство слабело, потому что никакой аппарат не заменит главу государства с огромными полномочиями.

Наконец наступил момент, когда Ельцин, видимо, осознал: его силы исчерпаны, то, что он предполагал, ему уже не сделать — и задумался о преемнике. Говорил-то он об этом давно. Сначала он пошутил и сказал:

— У него должен быть рост такой, как у меня.

Сергей Михайлович Шахрай и Егор Тимурович Гайдар обиделись. Все решили, что Ельцин имеет в виду статного Владимира Филипповича Шумейко, вице-премьера… Но настал момент, когда поиск преемника перестал быть поводом для шуток. Президент явно перебрал много кандидатов на эту роль. Одно время казалось, что остановился на Черномырдине, который был рядом с ним столько лет и преданно ему служил. Потом Ельцину понравился молодой нижегородский губернатор Борис Ефимович Немцов.

Весной 1997 года Ельцин несколько взбодрился и произвел большие перемены в правительстве. Выступая перед Федеральным собранием с ежегодным посланием, сказал:

— Недоволен правительством. Исполнительная власть оказалась неспособной работать без президентского окрика. Большинство обещаний, которые давались людям, и прежде всего по социальным вопросам, не выполнены. Мною подготовлен пакет важных и неотложных мер. Изменятся структура и состав правительства.

Он вновь назначил первым вице-премьером Анатолия Чубайса, на сей раз с особыми полномочиями. Затем появился еще один первый вице — Борис Немцов — тоже с большими полномочиями и, как тогда думали, с большим будущим. Уговаривать Немцова перейти в правительство в Нижний Новгород вечером 15 марта 1997 года прилетела дочь Ельцина Татьяна Дьяченко. Беседа продолжалась весь вечер и почти всю ночь в небольшой гостинице «Сергиевская» для особо важных гостей.

— Отец тебе помогал, когда был в силе и здравии, — по-свойски сказала Татьяна Борисовна, — а сейчас он больной и слабый, и пришло время ему помочь.

О Борисе Ефимовиче, который молодые годы провел в Сочи, ходило множество рассказов: что играть в карты он научился раньше, чем читать, и этим зарабатывал на жизнь, что в юности вел жизнь веселую и привольную, как положено приморскому плейбою. В реальности он был человеком честным и принципиальным, деловым и дельным, быстро соображающим и быстро принимающим решения. В Нижнем Новгороде Немцова любили и провожали в Москву с болью в сердце.

Разговор Татьяны Дьяченко с Борисом Немцовым проходил в субботнюю ночь. А в понедельник утром, 17 марта, Немцов уже сидел в кабинете президента. Он изложил свою программу. Попросил только об одном: на реализацию программы нужны два года. Ельцин твердо обещал, что Немцов проработает первым вице-премьером минимум два года. Обещания своего не исполнил…

Борис Николаевич, созвав журналистов, торжествующе объявил о новом назначении Черномырдину и Чубайсу. При этом лицо главы правительства осталось непроницаемым — Виктор Степанович понимал, как ему трудно будет иметь дело сразу с двумя полновластными замами. А Чубайс был, очевидно, доволен и произнес одну из своих коронных фраз:

— Сильный ход, Борис Николаевич!

Ельцин и сам таял от удовольствия, думая о том, как он всё здорово придумал. Он и в самом деле стал похож на заботливого, хотя и непредсказуемого дедушку, как его теперь за глаза именовали в Кремле. Президент прилюдно обещал Немцову, что тот останется на этой должности до 2000 года. И все поняли, что Борис Николаевич примеривает Бориса Ефимовича на свою роль.

Но столичная карьера у нижегородского губернатора не сложилась. Вероятно, преодолевая некоторую неуверенность провинциала, он с первого дня повел себя чересчур самоуверенно, совершил несколько непростительных ошибок, заботливо преданных гласности, и сильно повредил своей репутации. И даже разумную затею Немцова, который хотел пересадить чиновников на отечественные машины, высмеяли.

Немцов мне потом говорил:

— Белый дом — опасное место. Многие в него входили улыбаясь. Но никто из него с улыбкой не выходил.

Борис Федоров так отозвался о Немцове:

«Он всегда мне казался самым энергичным и одновременно бесцеремонным человеком России, который мог выкинуть всё что душе угодно. С другой стороны, в нем чувствовалась такая редкая в высших слоях власти позитивная энергия и желание действовать».

Немцов извлечет уроки из своих ошибок и позднее, в правительстве Кириенко, станет главной действующей силой. Он не боялся принимать самые непопулярные решения, например, даже потребовал, чтобы «священная корова» российской экономики — «Газпром» исправно платил налоги. Борис Федоров, отвечавший за налоговое ведомство, проникся к нему симпатией:

«Я тогда очень зауважал Бориса Ефимовича как единственного члена правительства, который был способен на мужественные поступки и проявил себя в минуты кризиса действительно крепким парнем».

— Мы заставили чиновников заполнять декларации о доходах, — говорил Немцов журналистам. — Благодаря этому народ узнал, сколько дач, квартир, машин и самолетов есть у наших чиновников, в том числе у Татьяны Борисовны, у Бориса Николаевича и у Юрия Михайловича… С каждым годом чиновник вынужден писать всё больше и больше правды… Этот процесс запущен, и его невозможно остановить…

Но прежняя популярность к Немцову уже не вернется. Работа в правительстве, можно сказать, погубила его как политика. В 1997 году он считался одним из вероятных кандидатов в президенты, а через два года с трудом прошел в депутаты Государственной думы от Нижнего Новгорода, своей недавней вотчины… Он уйдет в оппозицию, займет по свойству своего характера непримиримую позицию и будет убит совсем недалеко от Кремля, где когда-то был своим человеком.

С 1997 года начинается быстрая, даже слишком быстрая смена ведущих фигур в Москве. Ельцин перебирал варианты в поисках человека, которому он может доверить страну. Но это станет ясно позднее. А пока что страна недоумевает, злится и обращает свое раздражение против президента: с какой стати он постоянно трясет правительство, вновь и вновь ввергая страну в кризис? Он, понимаешь, утром не с той ноги встал, решил очередного премьера выгнать, а нам страдать…

Со стороны казалось, что Борис Николаевич пытается вновь запустить экономические реформы. В действительности на реформы он махнул рукой. Ему нужен был преемник. Наступила эпоха нового застоя. И Ельцин, как когда-то Леонид Ильич Брежнев, стал предметом насмешек.

Беда не только в том, что он то и дело оказывался на больничной койке — инфаркт, воспаление легких, ангина, трахеобронхит, язва желудка… Он как-то сразу постарел и ослабел, лишился той кипучей энергии, которая позволяла ему встречаться с огромным количеством людей и поглощать приносимую ими информацию. Он сократил круг общения и замкнулся у себя в кремлевском кабинете.

Президентская команда сменилась почти полностью.

Еще недавно вокруг Ельцина группировалось множество людей, способных дать разумный совет. Сначала его покинули политические союзники, затем из Кремля ушла вся блистательная группа помощников Ельцина — Георгий Сатаров, Юрий Батурин, Михаил Краснов. Ельцин остался на интеллектуальном пустыре. Крупной утратой было изгнание Сергея Ястржембского и Андрея Кокошина, которые предлагали вместо Черномырдина назначить премьер-министром московского мэра Юрия Лужкова.

А кто же остался? Будущий зять Валентин Юмашев и дочь Татьяна Дьяченко. Маловато для человека, который всё еще исполнял обязанности президента огромной страны.

Татьяна Борисовна играла всё более важную роль в Кремле. Во время одного из совещаний в вашингтонском Белом доме вице-президент Альберт Гор, следивший за российскими делами, назвал дочь Ельцина влиятельным политическим советником президента. Билла Клинтона его слова заинтересовали, он стал расспрашивать о ней.

— Господин президент, — пошутил Строуб Тэлботт, — надеюсь, вы не станете учреждать комиссию Челси — Татьяна?

Челси — это дочь Билла Клинтона. Тогда она была совсем юной.

— Не худшая из твоих идей, Строуб, — откликнулся Клинтон. — Похоже, нам действительно не помешает сделать хоть что-нибудь, раз мы потеряли контакт Гора с Черномырдиным, а мое общение с Ельциным иногда слишком уж хилое.

Юмашев тяготился своими обязанностями. Вместо него руководить президентской администрацией поставили генерала Николая Николаевича Бордюжу. Он окончил Пермское высшее командно-инженерное училище. Вскоре его взяли в Комитет госбезопасности. Он учился в Новосибирской школе контрразведки, служил в военной контрразведке и Управлении кадров КГБ СССР.

Когда образовалось Федеральное агентство правительственной связи и информации при президенте России, его назначили первым заместителем начальника управления по работе с личным составом. Но в ФАПСИ он проработал всего несколько месяцев. Видимо, не поладил с директором агентства генералом Старовойтовым. Его перевели к пограничникам. Обязанности: учеба войск, воспитание, учебные заведения. После ухода генерала Андрея Николаева в отставку он был назначен директором Федеральной пограничной службы. Известен как исполнительный аппаратчик, который умеет работать с людьми.

В Кремле генерал Николай Бордюжа сразу очертил себе круг обязанностей, вопросы экономики в них не входили. Известно было, что он симпатизирует Евгению Максимовичу.

Так что у Примакова руки были развязаны. Но он ни на секунду не забывал, что премьер-министр существует в определенных рамках. Примаков был достаточно тактичен и умен, чтобы не покушаться на прерогативы президента, пусть даже и больного. Он ни одной минуты, что бы на сей счет ни писали, не работал заместителем президента.

Ладить с Борисом Ельциным было очень непросто. Примаков прекрасно помнил незавидную судьбу всех своих предшественников. Но Евгений Максимович был к начальникам лоялен, даже понимая, что начальник, увы, таков, что может его завтра уволить без объяснения причин. Примаков почти всегда чудесно ладил с начальством. При этом никогда перед ним не заискивал. Он был наделен счастливым даром вести себя очень естественно. Он держался с начальством на равных, не фамильярничая и не заискивая.

Примаков старался не возбудить в Ельцине ревность, зная, что тот не любит успехов других политиков. Есть набор профессиональных проблем, которые надо решать самому, но необходимо постоянно информировать президента. Власть устроена так, что есть компетенция президента и есть компетенция премьер-министра. А есть вопросы, которые решает правительство, но требуется согласие президента. Иногда необходимо заранее доложить президенту и посоветоваться с ним, потому что экономические решения имеют социальные и политические последствия. Об этом президента следует поставить в известность заранее.

Ельцин назвал Примакова «самым сильным, самым надежным премьером, которого поддерживает президент, поддерживает правительство, поддерживает Государственная дума, поддерживают региональные власти на местах». Борис Николаевич сказал, что получает удовольствие, видя, как Примаков решает проблемы, находя удачные компромиссы…

Заговорили, что Евгений Максимович вместо президента контролирует силовые министерства. Это не так. Конечно, он, уходя из разведки в Министерство иностранных дел, не утратил контакта и с бывшими подчиненными, и со смежниками. Он в большей степени, чем его предшественники в Белом доме, полагался на информацию, исходящую от специальных служб. Он шире привлекал разведчиков к экономическому анализу, к внешнеторговым делам, к переговорам с Западом о возвращении долгов. Но это не новая практика. Подчиненность силовых министров президенту не означает, что они никогда прежде не появлялись в кабинете главы правительства.

Другое дело, что Примаков в отличие от своих предшественников много и охотно занимался внешней политикой. Но это было естественно для недавнего министра иностранных дел. При этом Евгений Максимович вел себя так, чтобы у Ельцина не создавалось впечатления, будто он пытается подменить президента в мировых делах.

Умелый и опытный администратор Примаков счел необходимым участвовать в итоговом сборе руководящего состава вооруженных сил. Впервые за многие годы военных почтил своим присутствием глава правительства. Примаков сказал то, что офицеры хотели услышать. О том, что предыдущая экономическая политика провалилась, что государство в долгу у армии, что забота об армии — важнейший приоритет. Военные увидели, что правительство возглавляет человек, который уважает вооруженные силы и военных. Евгений Максимович даже вдохнул в генералов и офицеров некий оптимизм.

Все правительства обещали вовремя платить зарплату офицерам и вернуть задолженность армии. Деньги пошли с назначением Примакова. Причем Евгений Максимович отдал предпочтение армии, она получила больше других бюджетных организаций. В День милиции Примаков приехал в Министерство внутренних дел, произнес прочувствованную речь и остался на концерт.

Примакову напомнили, что по должности он — начальник Гражданской обороны страны. Он не затруднился приехать и на Всероссийский сбор по подведению итогов деятельности Единой государственной системы предупреждения и ликвидации чрезвычайных ситуаций. И выступил перед спасателями, за что они были ему признательны.

На демонстрации 7 ноября 1998 года митингующие коммунисты, называя президента Ельцина преступником, которого надо судить, практически не критиковали правительство и даже призвали к сотрудничеству с Примаковым в выработке экономической программы…

С рассказом о правительственных планах в Совет Федерации пришли первый вице-премьер Юрий Маслюков и председатель Центрального банка Виктор Геращенко. Губернаторы были недовольны, говорили, что они за год одобрили уже много разных правительственных программ — сначала Черномырдина, затем Кириенко, чуть бьшо опять не поддержали Черномырдина… В результате страна в тупике, им подсовывают новую программу, но поддерживать правительство надо с большой осторожностью.

Примаков уловил эти настроения и счел необходимым выступить. Он принял всех губернаторов, которые хотели поговорить с ним. Предложил губернаторам совместно управлять государственным имуществом и заниматься приватизацией к общей пользе. Его выступление, как всегда, произвело впечатление.

Губернатор Тюменской области Леонид Рокецкий сказал по этому поводу:

— Выступление Примакова нас успокоило. Правительство надо любить и уважать таким, какое оно есть.

Примаков старался общаться не только с губернаторами и военными. Накануне визита в Австрию, когда он заменял президента на встрече с лидерами Европейского союза, Евгений Максимович с женой приехал на юбилей Московского Художественного театра имени Чехова к Олегу Ефремову. Сидел долго, часов до одиннадцати, хотя утром надо было лететь в Вену.

Евгений Максимович не позволил услужливому аппарату организовать пышную церемонию по случаю его дня рождения, как это бывало прежде, — с подарками, доставляемыми со всех концов страны, красиво оформленными адресами и цветами, с кучей людей в приемной, жаждущих лично обнять главу правительства и поклясться ему в вечной любви и верности. Кто давно с ним работал, знал, что он не терпит подарков от подчиненных. В день своего рождения он уехал из Москвы во Владикавказ, где встретился с Асланом Масхадовым, который еще считался законным чеченским лидером, а также с главами Осетии и Ингушетии.

Примаков обещал возобновить денежно-экономические отношения в обмен на обязательство Масхадова бороться с террористами у себя в Чечне. Кстати, впоследствии Масхадов признал, что Примаков помог восстановить в Шалинском районе цементный завод, выделил деньги на пенсии и зарплату бюджетникам. А вот Масхадов своих обещаний не исполнил.

И только после тяжелых переговоров день рождения главы правительства отметили на даче старого знакомого Примакова — президента Осетии Александра Сергеевича Дзасохова, в прошлом руководителя Советского комитета солидарности стран Азии и Африки, посла в Сирии и секретаря ЦК КПСС…

Примаков, пожалуй, только с журналистами не нашел общего языка. Он едва не настроил против себя средства массовой информации, выговаривая им за то, что они необъективны к правительству. Его первый заместитель Юрий Маслюков, впрочем, выражался и похлеще:

— Против правительства ведется и далее, как я полагаю, будет вестись оголтелая информационно-психологическая война. Инициаторы ее — антипатриотически ориентированные фактические хозяева некоторых каналов телевидения и ультрарадикальные «реформаторы» типа Гайдара и Явлинского.

Примакову хватило ума не обвинять прессу и телевидение в непатриотичности и продажности, но и он нередко обижался и просил телевидение показывать побольше хороших новостей, что в те времена вызывало ироническую реакцию. Сейчас это опять в порядке вещей…

На главу правительства жали со всех сторон. Хотели, чтобы он закрутил гайки, приструнил телевидение и прессу, дал команду силовым министрам действовать пожестче, навести порядок. Диктатор из Примакова не получился. Он был человеком со своими взглядами. И не стал их менять. Но Евгений Максимович серьезно относился и к своим словам, и к чужим, поэтому так эмоционально откликался на недовольство газет и телевидения. А журналисты были недовольны тем, что глава правительства мало с ними встречается!

Примаков конечно же ни сном ни духом не готовил себя к такой роли. Эта ноша свалилась на него совершенно неожиданно. Причем страну он получил не просто бедную — нищую. Ему нужно было время сосредоточиться, понять, куда он попал, что у него в руках, чем он располагает, как действовать. Тем более он опасался пустых слов. Не хотел что-то брякнуть сгоряча, а на следующий день сам себя поправлять: «Вчера я думал так, а сегодня думаю иначе».

Он неоправданно остро реагировал на критику в газетах, считая, что недовольство его действиями несправедливо. Похоже, исходил из того, что журналисты недостаточно серьезно подходят к делу и потому необъективны. Кроме того, его окружение тоже играло свою роль. Ему постоянно нашептывали: смотрите, как журналисты плохо о вас говорят. Когда он в ноябре 1998 года прилетел на международную встречу в Куала-Лумпуре, корреспонденты стали добиваться встречи с ним. Появился раздраженный Примаков:

— Что вы от меня хотите? У меня нет десяти минут, чтобы побриться!

Естественно, эту сцену показали по телевидению. После чего нетрудно было сказать Примакову: вот каким телевидение вас выставляет. Евгений Максимович исходил из того, что чем меньше политик скажет, тем труднее поймать его на слове, поэтому он старался сократить общение с журналистами до минимума. Не учел обратной стороны: когда молчал он, говорили другие. В обществе создавалось о нем и о его правительстве ложное впечатление.

Заслуга Примакова состояла в том, что он добился стабилизации политической ситуации в России. Исчез страх перед тем, что будет распущена Государственная дума, что будет применена сила, что страна пойдет вразнос и к власти придет диктатор. После утверждения Примакова на посту премьер-министра страна успокоилась. Правительство получило несколько месяцев относительного спокойствия — для того, чтобы что-то сделать.

«Его неторопливая манера говорить, — считал Борис Немцов, — очень низкий, внушающий доверие голос, основательный внешний вид создавали у многих людей ощущение уверенности, предсказуемости, чувство, что «этот человек знает, что делает»».

Выступая перед депутатами, Евгений Максимович сказал:

— Я не фокусник.

Он имел в виду, что не сможет в одно мгновение, легко и просто решить все проблемы. Этого никто и не ждал. Но все хотели как можно быстрее понять, кого он возьмет в правительство и что намерен делать.

Борис Ельцин сам предложил Сергею Кириенко остаться первым вице-премьером. Это был акт вежливости. Но не только. Ельцину жаль было терять очевидно талантливого и умелого человека. И получилось бы неплохое сочетание: опытный политик Примаков и динамичный молодой экономист Кириенко.

Но Сергей Владиленович отказался. Объяснил:

— Не верю в коалиционное правительство вообще и не вижу экономической программы действий нового кабинета в частности.

Возможно, дело в другом: побывав в роли первого человека, не захотел быть вторым. Кириенко ценит свое место в истории. Егор Гайдар в свое время пытался работать в кабинете Черномырдина вице-премьером, но быстро ушел, считал, что его держат для ширмы. Хотя при Путине Кириенко, остыв, согласится и на куда меньшую должность…

Черномырдин тем более не захотел остаться первым вице-премьером у Примакова.

Отказался и Григорий Явлинский. Он был готов прийти в правительство только со своей командой, которая заняла бы все должности в финансово-экономическом блоке. Но это уже было бы правительство не Примакова, а Явлинского.

Молодой вице-спикер парламента Владимир Александрович Рыжков согласился было пойти заместителем премьера по социальным вопросам, в его годы это было весьма почетное предложение. 16 сентября президентским указом он был назначен заместителем председателя правительства по социальному блоку. Но Рыжков быстро забрал свое слово назад, сообразив, что социальные вопросы при жестком бюджете — дело рискованное. А ему не хотелось ломать свою столь многообещающую карьеру. 21 сентября указ о назначении был отменен (его должность отдали Валентине Ивановне Матвиенко). Печальный пример Бориса Немцова был у Рыжкова перед глазами — до назначения в правительство его считали возможным кандидатом в президенты, год в правительстве погубил его политическую репутацию. Впрочем, не уверен, что с карьерной точки зрения Владимир Рыжков поступил правильно. Его постепенно оттеснили на периферию политической жизни, а по его достоинствам ему бы занимать заметную должность — в Кремле, Белом доме или парламенте.

Примаков прямо в Думе остановил знающего экономиста с опытом работы в правительстве Александра Николаевича Шохина:

— Хочу предложить вам пост вице-премьера по социальным вопросам.

Осторожный Шохин засомневался:

— У вас правительство будет левым, что мне в нем делать? Примаков справедливо заметил:

— Потому и будет левым, что вы все отказываетесь.

Примаков перезвонил и предложил Шохину более весомую должность вице-премьера по финансовому блоку. Александр Николаевич принял должность — знакомое для него дело, он был вице-премьером в кабинете Гайдара. Он был назначен заместителем главы правительства одним указом с Рыжковым. Но, проработав в правительстве считаные дни, увидел, что Примаков намерен контролировать всё сам, в первую очередь кадровые вопросы, и ушел назад, в Думу, благо его депутатский мандат еще не аннулировали. 30 сентября указ о назначении Шохина был отменен.

А ведь не думали они все тогда — и Явлинский, и Шохин, и Владимир Рыжков, что для них это последний шанс войти в правительство и получить возможность влиять на политику страны…

Евгений Максимович остался с теми, кто не отказался работать в правительстве. Первый вице-премьер Юрий Маслюков представлял коммунистов. Вице-премьер Геннадий Кулик — аграриев. Министр финансов Михаил Задорнов — «Яблоко» (Михаил Михайлович был министром у Кириенко и сохранил пост главного финансиста, хотя считался одним из виновников августовского кризиса). Министр труда Сергей Калашников был человеком Жириновского. Министр по налогам и сборам Георгий Боос — Лужкова.

После 17 августа 1998 года политическая элита России изменилась так радикально, как она не менялась с конца 1991 года. После распада Советского Союза и до лета 1998 года тасовалась одна и та же кадровая колода. На ключевых должностях находились люди примерно одинаковых взглядов. Теперь у власти и вокруг власти появились новые люди. Впрочем, новыми их можно считать условно — о многих из них мы просто успели забыть за последние годы.

Сформированное Примаковым правительство порадовало одних и огорчило других. Либеральные политики называли кабинет если не красным, то розовым, во всяком случае, весьма левым. Первые заявления некоторых министров и наброски экономических программ напугали профессиональных экономистов.

В это время многие предлагали национализировать банки, вернуть государству приватизированные предприятия, увеличить роль правительства в управлении экономикой, запретить хождение доллара, ввести фиксированный курс рубля, щедро печатать деньги и вкладывать их в промышленность, в первую очередь в военно-промышленный комплекс, и конечно же побыстрее отказаться от сотрудничества с Международным валютным фондом, раз Запад кобенится.

Практически все пришедшие в правительство повторяли одно и то же:

— С монетаризмом покончено. Либеральная модель экономики, привнесенная с Запада, себя не оправдала. Нам нужна социально ориентированная экономика.

Сразу возник вопрос: в какой степени Примаков разбирается в экономике, в хозяйственных делах?

Обычно отвечали: что за вопрос? Он же доктор экономических наук, профессор, он избран академиком по отделению экономики.

Евгений Максимович, конечно же, был политологом и экономикой как таковой не занимался. Но долгие годы работы в академических институтах, интенсивное общение с коллегами, чтение экономической литературы — всё это помогало понять положение дел в мировой экономической науке, какие рецепты и методы используются для выхода из финансового кризиса.

Прежде чем начать действовать, Примаков должен был поставить диагноз и решить для себя, какую именно болезнь он собирается лечить. Можно было сказать, что возникший кризис — закономерный результат либеральных реформ, начатых еще Гайдаром и его командой. И тогда ясно, что делать: поворачивать назад.

А можно было оценить ситуацию иначе: реформы не удалось провести потому, что они были половинчатыми. В таком случае надо продолжать то, что делали предшественники, — с поправками и коррективами, разумеется.

Когда мы разговаривали с Евгением Максимовичем еще до назначения его премьер-министром, я спросил, какого он мнения о реформах, которые проводятся с 1992 года.

Примаков ответил так:

— Видите ли, я, конечно, имею свою точку зрения. Я считал и считаю, что макростабилизация финансов — это важно, но это не самоцель. Это метод для развития экономики. Если экономика не развивается, это превращается в самоцель. Самоцель эта не нужна, ибо имеет шоковые последствия для населения. Я эти взгляды высказывал и на правительстве, потому что налоговая политика и приватизация носили фискальный характер. Во всех странах приватизация происходит, чтобы изменить структуру производства, чтобы обновить основные фонды. Эта сторона дела была упущена…

Многие из тех, кто привел Примакова в кресло премьера, требовали, чтобы он отрекся от проведенных реформ не только на словах, но и на деле.

Россия впервые переживала настоящий финансовый кризис. Ни правительственные чиновники, ни финансисты, ни банкиры не знали, что предпринять. В самом общем виде можно сказать, что у Примакова были два варианта действий: или печатать деньги и со всеми расплачиваться, что поначалу решительно всем понравится, или проводить жесткую финансовую политику, что вызвало бы вопль возмущения.

Первый вариант постепенно привел бы к инфляции, затем к гиперинфляции и, наконец, к мощным социальным волнениям. Второй вариант мог быстро лишить правительство поддержки в Думе и отправить его в отставку.

Кадровые решения Примакова, продиктованные необходимостью ладить с Государственной думой, были истолкованы как предвестие остановки реформ. Экономисты боялись, что первый вице-премьер Юрий Маслюков, как выходец из оборонных отраслей промышленности, будет добиваться обильного финансирования прежде всего военно-промышленного комплекса. А глава Центрального банка Виктор Геращенко пустит в ход печатный станок, потому что, по его мнению, экономике не хватает денег.

Новое правительство обещало выдать всем невыплаченные зарплаты и пенсии, дать денег армии и селу. Директоров заводов Примаков освободил от долгов по налогам и обещал избавить от банкротств.

— Теория о том, что рынок всё решит сам, неверна, — сказал он. — Пока рынок не создан, государство обязано обеспечить порядок в стране.

Примаков обещал прислушаться к советам академиков-экономистов, а это были известные люди: вице-премьер в правительстве Рыжкова Леонид Иванович Абалкин, бывший помощник Горбачева Николай Яковлевич Петраков и бывший заместитель председателя Госплана Степан Арамаисович Ситарян. Много лет, с начала гайдаровских реформ, никто не приходил к ним за советом. В отделении экономики Академии наук столько академиков — и все не востребованы! Оскорбленные и обиженные, они, видимо, с горечью наблюдали за тем, что экономической практикой занимались какие-то мальчики — Гайдар, Чубайс, Шохин, Кириенко и другие.

Директор-распорядитель Международного валютного фонда Мишель Камдессю по-своему реагировал на планы правительства Примакова:

— Лучшее, что мы сейчас можем сделать для России, — это помочь правительству понять, что оно само должно делать в условиях рыночной экономики.

Но в Москве были уверены, что МВФ кобенится для виду, а деньги всё равно даст. Первый вице-премьер Вадим Анатольевич Густов сформулировал это просто:

— Куда они денутся?!

Густов много лет работал на урановых рудниках, потом стал партийным работником средней руки и, наконец, был избран губернатором Ленинградской области. Примаков сделал его одним из двух первых вице-премьеров после короткого телефонного разговора.

На правительство оказывали колоссальное давление губернаторы, военно-промышленный комплекс, крупные производители. Они требовали денег и были уверены, что именно это правительство пойдет им навстречу. И ошиблись. Денег правительство Примакова печатать не стало.

Как выразился один из коллег Примакова: «Когда становишься министром, нельзя не быть монетаристом». Невозможно раздать денег больше, чем есть в казне. Кто же станет предоставлять кредиты, если очевидно, что их не вернут? Глава правительства и его министры, заняв кабинеты, осознали свою ответственность. Одно дело на митинге или с думской трибуны сулить избирателям златые горы. Другое — понять, что от одного неверного шага пострадает вся страна.

Прежние правительства любило только меньшинство страны, то, которое увидело в реформах шанс начать нормальную жизнь. Остальные считали, что правительство забрало у них то немногое, что у них было. При Примакове всё изменилось: преуспевающее меньшинство боялось, что правительство не позволит ему нормально зарабатывать. А большинство населения обнадежилось, услышав обещания новых министров, и надеялось, что правительство им что-то даст…

Тогда возникли две точки зрения.

Первая. Примаков — тот человек, который благодаря своим достоинствам вытащит страну из кризиса. Вторая — Примаков добился политической стабилизации как устраивающая всех фигура. Но он человек проходной, и для исправления экономических дел всё равно понадобится кто-то другой.

В ноябре 1998 года Григорий Явлинский поставил свой диагноз:

— Примаков — это политический дублер Ельцина, фактически вице-президент, человек, способный провести общество между хаосом и диктатурой. Он способен быть политиком. Но он не может с помощью нынешней команды модернизировать экономику.

В первые месяцы премьерства Примакова не было недостатка в пессимистических оценках. И только те, кто давно знал Евгения Максимовича, сохраняли, казалось бы, неоправданный оптимизм.

Один из его сотрудников выразился так:

— Евгений Максимович исключительно рационально мыслит. Это человек, который ставит перед собой только выполнимые задачи. Когда он согласился стать премьер-министром, я удивился: либо он перестал быть таковым, либо задача действительно выполнима.

В роли главы правительства Примаков продолжал заниматься и внешней политикой. Примаков очень медленно формировал свой кабинет. Но одна вакансия была заполнена стремительно. В ту минуту, когда Евгений Максимович согласился возглавить правительство, он знал, что новым министром иностранных дел станет его первый заместитель Игорь Сергеевич Иванов.

И не потому, что Иванов — человек Примакова, его давняя креатура, старинный приятель. Вовсе нет. С равным успехом Иванова можно было бы считать человеком Козырева, который и назначил его первым заместителем министра иностранных дел России. Но Иванов не политический назначенец. Он карьерный дипломат. Иванов работал при шести министрах, начиная с Громыко, и каждый из них его привечал и повышал.

Назначение Игоря Иванова вызвало на Смоленской площади всеобщее одобрение. И в мире расценили это назначение как свидетельство того, что в тот момент, когда неясно, в какую сторону пойдет внутреннее развитие России, как минимум внешняя политика страны не изменится.

Игорь Иванов попал в МИД сравнительно поздно. Он окончил не Институт международных отношений, кузницу дипломатических кадров, а Институт иностранных языков. Специальность — испанский язык. Его родители мечтали, чтобы сын получил военное образование. В одиннадцать лет он поступил в Суворовское училище и проучился семь лет. Участвовал в парадах на Красной площади. Усиленные занятия спортом позже ему очень пригодились. Этим его биография немного напоминает жизненный путь Примакова. Ни Примаков, ни Иванов военными не стали. С учетом дальнейшей истории — это явно к лучшему. Боевых офицеров нашим вооруженным силам всегда хватало, а министры иностранных дел наперечет.

После института Игоря Иванова взяли стажером в Институт международного рабочего движения Академии наук СССР. В том же году он перешел младшим научным сотрудником в более крупное научное учреждение — Институт мировой экономики и международных отношений. Он учился там в аспирантуре, работал помощником директора института академика Николая Иноземцева, который, выходит, воспитал не одного, а двух министров иностранных дел.

В 1973 году Иванова взяли в Министерство иностранных дел вторым секретарем первого европейского отдела МИДа СССР. Возможно, этому способствовал тот немаловажный факт, что он женился на дочери известного дипломата Семена Павловича Козырева (однофамильца будущего российского министра), который семнадцать лет был заместителем Громыко. Тут его биография сходится с биографией Андрея Владимировича Козырева, который тоже был женат на дочери другого заместителя министра. Но обоим будущим министрам протекция понадобилась только для первого шага в дипломатии.

В том же 1973 году Иванова отправили в Испанию. У Советского Союза дипломатических отношений с Испанией, которой еще правил генералиссимус Франко, не было. Но первые шаги к налаживанию отношений уже были сделаны, в Мадриде открылось торговое представительство, и четыре года Игорь Сергеевич работал в торгпредстве в должности инженера — таково было штатное расписание. Иванов признается, что влюбился в Испанию с того самого дня, как туда приехал. Улыбчивый, доброжелательный и легкий в общении, Игорь Иванов прекрасно чувствовал себя среди испанцев.

В 1977 году, уже после смерти Франко, были установлены дипломатические отношения, открылось посольство, и Иванов еще на шесть лет остался в Мадриде, где вырос от первого секретаря до советника-посланника, то есть второго человека в посольстве. Иначе говоря, он проработал в Испании десять лет подряд — большая редкость для карьерного дипломата.

В 1983 году он вернулся домой, был зачислен в центральный аппарат МИДа и приступил к работе в европейском отделе. На следующий год его взяли в секретариат министра, а вскоре он стал помощником Громыко, который слабых работников возле себя не терпел.

Иванова считают стопроцентно надежным человеком. Он известен способностью запоминать документы целыми страницами. Он говорит очень четко и ясно, не сбивается, не путается. Шеварднадзе перевел Иванова в общий секретариат министерства, где он проработал пять лет, пока не возглавил это подразделение, которое является штабом МИДа. Это тяжелейшая должность, которая требует почти круглосуточного присутствия на рабочем месте. И каждый в министерстве знал, что, когда где-то в мире начинался кризис, Иванову можно смело звонить в любое время: он на месте.

Итак, он руководил секретариатом министерства при Шеварднадзе, уехал послом в Испанию при Бессмертных и стал вторым человеком в министерстве при Козыреве.

Иванову не надо было ни под кого подстраиваться, когда он сам стал человеком номер один в высотном здании на Смоленской площади. Между первым заместителем и министром дистанция формально небольшая, но на самом деле принципиально важная. У первого зама всегда есть возможность переложить ответственность на министра, укрыться за его спиной.

Иванов согласился:

— Вы правы — за такой спиной, как спина Примакова, чувствуешь себя комфортно. Теперь такой спины нет. Ответственности больше. Это не прибавляет времени для сна.

Уйдя в правительство, Примаков не оставил МИД без внимания. Он больше любого из своих предшественников занимался внешними делами и принимал каждого, сколько-нибудь значительного иностранного гостя. Стратегия российской внешней политики формировалась им. С Игорем Ивановым они были друзьями и единомышленниками, поэтому получилась прекрасно работающая внешнеполитическая команда.

Отношения с Соединенными Штатами к этому времени разладились. На переговорах со Строубом Тэлботтом Примаков упрекал американскую дипломатию:

— Вы хотите нас изолировать? Вы нас пытаетесь загнать в угол? Почему вы относитесь к нам хуже, чем к Бразилии или Болгарии? Скажите прямо об этом, и тогда мы будем думать, что нам делать и как нам поступать со своей стороны. Откуда такое отношение к нам?

Югославский кризис всё еще не находил разрешения. Кровь лилась в автономном крае Косово. Край входил в состав Сербии, но большинство населения составляли албанцы. Косово — самый отсталый и бедный район Югославии. Иосип Броз Тито старался интегрировать албанцев в единую Югославию, поднять уровень жизни. Заботился об албанцах и дал Косово широкую автономию.

Но албанцам всё равно приходилось утверждать у начальства список песен, которые исполнялись на свадьбах. Они хотели учить детей не сербскому языку, а албанскому, иметь свои школьные учебники и программы. Им это не разрешали. Они считали, что к ним относятся как к гражданам второго сорта. И всё больше испытывали чувство отчуждения от единого югославского общества. Мечтали получить право управлять своими экономическими делами самостоятельно.

Тем не менее официальным языком в крае стал албанский, основные должности заняли албанцы. Сербы не могли с этим примириться. Они чувствовали себя неуютно, видя, что албанцев становится всё больше и они начинают занимать руководящие посты. Выдвижение албанских кадров считали дискриминацией и не могли с этим примириться. Сербы оказались в Косово национальным меньшинством. Не смогли и не захотели приспособиться к этой ситуации. Постепенно между сербами и албанцами в Косово возникла вражда. Сербы стали уезжать, чувствуя себя неуютно среди албанцев и под властью албанцев.

Отъезд сербов стал истолковываться как геноцид. Косовские албанцы — в основном мусульмане. А турецкое иго сформировало определенную политическую психологию у сербов, страх перед мусульманами, который принял характер настоящей истерии.

Молодая албанская интеллигенция проповедовала идею единой и самостоятельной Великой Албании. Возрождение национальных чувств косовских албанцев привело к подъему сербского национального движения. Сербы сказали себе:

— Это наша земля. Если Косово не сербская земля, тогда у нас вообще нет земли.

Сербы называют Косово колыбелью своей культуры, святой землей, имеющей особое значение для исторического самосознания. Здесь была основана сербская автокефальная церковь, поэтому в Косово — самые известные православные монастыри. Здесь в 1389 году славяне насмерть схватились с турецкими войсками, потерпели поражение, и началось пятисотлетнее владычество Оттоманской империи.

Пятнадцатого января 1986 года в сербской прессе был опубликован первый протест сербов против албанского национализма и сепаратизма. Письмо подписали две тысячи человек. Затем появился меморандум Сербской академии наук и искусств, в котором говорилось о «физическом, политическом, правовом и культурном геноциде сербского населения Косово и Метохии». Это называлось «худшим историческим поражением» сербов за два столетия. Академия наук призывала провести деалбанизацию Косово, изменить политическую и демографическую ситуацию в пользу сербов.

И в этой ситуации начался взлет будущего президента Сербии Слободана Милошевича. Он поехал в Косово и обратился к собравшейся его послушать толпе сербов:

— Настало время не печалиться, а сражаться. Мы выиграем битву за Косово! Мы выиграем, несмотря на то, что внешние враги Сербии вместе с внутренними врагами вступили в заговор против нас.

Его выступление сопровождалось восторженными криками толпы:

— Слобо! Слобо! Сербия!

Милошевич говорил:

— Это ваша земля, ваши поля, ваши сады. Вы не должны отсюда уезжать только потому, что сейчас трудно. Вы обязаны остаться здесь во имя памяти предков. Но я не говорю, что вы должны остаться и страдать. Напротив, эту ситуацию нужно изменить.

Слободан Милошевич сам был поражен зрелищем огромной толпы, которая его приветствовала. Одно выступление сделало его национальным героем. А речь по случаю шестисотлетия битвы на Косовом поле 28 июня 1989 года стала важнейшей в политической биографии Милошевича. Рядом с ним стоял патриарх Сербской православной церкви, что означало полную поддержку церкви.

Милошевич обратился к косовским сербам со словами, которые они от него ждали:

— Никто отныне не посмеет вас притеснять в колыбели сербского государства — в Косово!

Вооруженные силы отправили наводить порядок в Косово. Танки вошли в Приштину, где был введен комендантский час. Сербский парламент изменил конституцию. Косово лишилось статуса автономного края. Ввели особый режим и распустили местные органы власти. Заодно закрыли учебные заведения, в которых учили на албанском языке, Академию наук и искусств распустили.

Албанцы возненавидели «большого брата» — Сербию. Они почувствовали себя, как на оккупированной врагом территории. Избрали собственный парламент, своего президента. От желания вернуть прежнюю автономию албанцы быстро перешли к требованию полной независимости.

Сто тысяч сербов жили среди двух миллионов албанцев, восемьдесят пять процентов которых вовсе не имели работы. Сербское меньшинство держало в руках всё — от правоохранительных органов до бизнеса. Но сербы могли жить только под охраной полиции. В 1997 году в Косово появилась подпольная Армия освобождения Косово, которая начала вооруженную борьбу против сербской полиции. АОК зародилась как марксистская повстанческая организация.

К тому времени президента Милошевича собственные сограждане обвиняли в том, что он потерял Сербскую Краину, потерял Боснию и Герцеговину. Потерять Косово он не мог. В начале 1998 года Слободан Милошевич отправил сербский спецназ — зачистить край и уничтожить повстанцев из Армии освобождения Косово.

Военно-полицейская операция была быстрой и жестокой. Армейские части уничтожили базу Армии освобождения Косово. Но во время операции, как это обычно бывает, страдали в первую очередь мирные жители, а не вооруженные албанские боевики. Из зоны боевых действий, из сожженных албанских деревень бежали крестьяне, оставшиеся без крова. Вся эта операция проходила под взглядами иностранных журналистов, которые в прямом эфире показывали механизм этнических чисток. Европа забеспокоилась.

Запад требовал от президента Слободана Милошевича прекратить боевые операции, дать беженцам возможность вернуться домой и вступить в переговоры с албанским меньшинством. Была принята соответствующая резолюция Совета Безопасности ООН. Милошевич эти требования игнорировал. Тогда НАТО стало готовить военную операцию.

Президент США Билл Клинтон сказал:

— Нарушенные Милошевичем обещания переполнили все кладбища на Балканах.

Примаков, а затем сменивший его на посту министра Игорь Иванов призывали натовцев к сдержанности и одновременно пытались урезонить Милошевича.

— Россия присутствует на Балканах двести лет, если не больше, — сказал Примаков государственному секретарю Олбрайт. — Непостижимо, почему американцы хотят навязать Балканам свои рекомендации, не советуясь с нами.

Примаков и Иванов повторяли:

— Как можно спасать косовских беженцев, бомбя те дороги и мосты, по которым этим беженцам будут доставлять гуманитарную помощь? Людей разных национальностей нельзя примирить под дулом. Этого можно добиться только в результате кропотливой терапии, а никак не путем хирургической операции.

Всё закончилось в тот момент, когда совет НАТО на ночном заседании принял решение: нанести ракетно-бомбовые удары по целям в Югославии, если Слободан Милошевич не выполнит требования ООН. На следующий день президент Милошевич принял все условия. Обещал американцам прекратить боевые действия в Косово, вывести оттуда войска, помочь возвращению двухсот тысяч беженцев и начать переговоры с албанцами. Он согласился на приезд в Косово международных наблюдателей и на разведывательные полеты самолетов НАТО над краем.

Начались переговоры о судьбе Косово. Придумать идеальный вариант решения оказалось невозможным. Интересы косовских албанцев и сербского руководства были противоположны. Президент Милошевич соглашался вести только переговоры о капитуляции, албанцы — только о признании независимости Косово. Циники говорили, что албанцы и сербы еще недостаточно поубивали друг друга, чтобы мириться.

Когда Милошевич в ответ на давление Запада остановил своих бойцов, албанцы получили возможность развернуться. Как только ушли сербские войска, появились боевики Армии освобождения Косово. Они превратились в народных героев. В середине января 1999 года ситуация в Косово вышла из-под контроля. После того как албанцы взяли в заложники сербских солдат, Белград санкционировал новую войсковую операцию. Милошевич отправил в край сорок тысяч сербских солдат.

Управление верховного комиссара по делам беженцев говорило об «этнических чистках». Албанцев выгоняли из домов и уничтожали целые кварталы. Возникло ощущение, что Милошевич хочет решить косовскую проблему самым простым путем — выгнать всех албанцев. Из Косово в 1999 году двести двадцать тысяч человек бежали в Албанию, Македонию и Черногорию, правительство которой помогало косоварам.

Европейцы и американцы каждый день видели на экранах телевизоров горящие албанские деревни и беженцев. НАТО вновь пригрозило ударом по военным объектам на территории Югославии, если Милошевич не прекратит военно-полицейскую операцию в Косово. Примаков считал опасной военную акцию против режима Слободана Милошевича, говорил американским дипломатам:

— Что дадут военные удары по сербам? Вы нас опять загоняете в угол. Причем этот готовящийся удар не обоснован ни с какой точки зрения. Простите меня за эмоциональность, но нас действительно всё это задевает.

В марте 1999 года Примаков должен быть участвовать в заседании российско-американской комиссии, которой по традиции руководили вице-президент Соединенных Штатов и глава правительства России. Но личные отношения Эла Гора и Евгения Максимовича не складывались. Узнав о назначении Примакова, Гор сказал своим помощникам:

— Раньше Россия была рыночной демократией. Теперь это вотчина Примакова. Не нравится мне этот парень — и подозреваю, что это взаимно.

Примаков говорил, что вице-президент Гор зависит от внутриполитической ситуации и больше думает о грядущих выборах, но повторял, что надеется наладить с ним какое-то взаимодействие. Однако этому помешал тяжелейший кризис в российско-американских отношениях из-за Косово. Накануне поездки американцы заговорили о том, что необходимо любыми усилиями остановить военно-полицейскую операцию в Косово.

Двадцать третьего марта 1999 года утром самолет с Примаковым на борту поднялся в воздух. Когда сделали промежуточную посадку в ирландском аэропорту Шеннон, позвонил российский посол в Вашингтоне Юрий Ушаков и сообщил, что, судя по всему, переговоры американского представителя Ричарда Холбрука с Милошевичем ничего не дали и Соединенные Штаты могут применить силу.

Примаков попросил соединить его с вице-президентом Элом Гором и предупредил его:

— Я вылетаю в Вашингтон. Но если всё-таки во время моего полета будет принято решение нанести удар по Югославии, прошу немедленно меня предупредить. В таком случае я не приземлюсь в США.

В Белом доме, конечно, могли отложить начало бомбардировок до завершения визита Примакова, но не захотели идти на попятную, чтобы не обнадеживать Слободана Милошевича: он должен видеть, что никто его с крючка не снимет. Либо он прекратит операцию в Косово, либо подвергнется бомбардировке.

Ричард Холбрук, исходя из того, что сербские спецслужбы его подслушивают, прямо из Белграда позвонил в Вашингтон:

— Я полагаю, вы согласны, что мы не можем позволить, чтобы нас отвлекал или тормозил визит Примакова. Мы всё равно разбомбим Милошевича к чертовой матери, если он не выведет войска и не прекратит противоправные действия в Косово, поскольку зверства, которые он совершает, — прямой повод для бомбардировок.

— Совершенно справедливо, Дик, — услышал он в ответ. — Мы здесь тоже смотрим на это именно так.

Первый заместитель государственного секретаря Строуб Тэлботт соединился с американским поверенным в делах в Белграде Ричардом Майлзом и передал ему официальные инструкции: сжечь секретную переписку, собрать вещи и покинуть здание посольства.

В девять вечера по московскому времени вице-президент США перезвонил Примакову:

— Евгений, наши дипломатические усилия не дали результата. Ежедневно сербские силы убивают невинных людей, разрушают деревни, выгоняют людей из своих домов. И мы готовимся к удару. Прошу понять, что речь идет о том, чтобы остановить убийство ни в чем не повинных людей. Если ты примешь решение отложить свой визит, то предлагаю отметить в сообщении для прессы, что визит не отменяется, а откладывается, то есть мы как можно скорее назначим новый срок его проведения.

— Прежде всего хотел бы поблагодарить тебя за откровенность, — ответил Примаков. — Мы дорожим отношениями с Соединенными Штатами. Однако мы категорически против военных ударов по Югославии. Считаю, вы делаете огромную ошибку. В условиях, когда ты говоришь, что удары по Югославии неминуемы, я, разумеется, прилететь в Вашингтон не могу.

Примаков собрал всех, кто летел с ним. А там были, скажем, вполне независимые от главы правительства бизнесмены — Вагиф Аликперов, Михаил Ходорковский. Объяснил свое решение. Поинтересовался мнением каждого. Спросил: кто против? Все его поддержали. Тогда вызвал командира корабля. Тот объяснил, что нуждается в дозаправке. Спросил, можно ли сесть где-то на территории Соединенных Штатов?

— Нет, так дело не пойдет. До Шеннона дотянете?

— Дотяну.

После разворота самолета над Атлантикой Примаков соединился с Ельциным. Президент одобрил его решение и только спросил, хватит ли горючего. Этот разворот вошел в историю, и Примаков обрел множество поклонников. Вернувшись в Москву, Евгений Максимович позвонил Милошевичу, сказал, что готов прилететь в Белград, если югославское руководство готово подписать политическое соглашение относительно урегулирования ситуации в Косово.

— Я вам очень благодарен за предложение о помощи, за поддержку, — ответил Слободан Милошевич. — Но вчера парламент Сербии полностью отверг это соглашение.

Примаков понял, что поездка в Белград не имеет смысла. Как и в случае с Саддамом Хусейном, он пытался спасти тех, кто вовсе не желал договариваться. И Саддаму, и Милошевичу было нужно только одно — столкнуть Россию с Западом в надежде, что Москва сорвет натовскую военную акцию. Это почти удалось. Ельцин по телефону чуть не кричал на Клинтона:

— Не толкай Россию к войне! Ты знаешь, что такое Россия! Ты знаешь, что у нас есть! Не толкай Россию к этому!

В ночь на 25 марта начались бомбардировки Югославии. Примаков убеждал западных политиков:

— Под ударами натовской авиации не удастся заставить Милошевича сесть за стол переговоров. Это нереальная задача.

Бомбардировки Югославии стали важнейшим внутриполитическим событием для России. Президент, правительство, Дума — все занимались косовским кризисом. Да и лучшие умы Европы вовлеклись в поиски мирного решения. В Россию приезжал президент Франции Жак Ширак. Заместитель государственного секретаря Соединенных Штатов Строуб Тэлботт не вылезал из Москвы. Государственный секретарь Мадлен Олбрайт чуть не каждый день созванивалась с Игорем Ивановым. Но найти формулу мирного урегулирования не удавалось.

Из Брюсселя для консультаций — это очень резкий в дипломатической практике шаг — были отозваны российский посол Сергей Кисляк и военный представитель в НАТО генерал Виктор Заварзин. Представитель Министерства обороны генерал-полковник Леонид Ивашов заявил:

— Если натовцы предпримут акцию в Косово, Россия расценит ее как агрессию против Югославии.

Слова прозвучали настолько угрожающе, что пресс-секретарь президента России Дмитрий Якушкин получил указание исправить положение и публично посоветовал «не обращать внимания на заявления некоторых военных о возможности какой-либо помощи Белграду».

А в Государственной думе всерьез обсуждался вопрос о том, как и какую боевую технику следовало бы отправить в Югославию.

— Если НАТО осуществит свои военные планы, — предлагал Геннадий Зюганов, — надо полностью прервать отношения с НАТО, организовать военные поставки Югославии, решать вопрос о добровольцах.

Российские военные демонстрировали солидарность с Югославией. В переговорах с Милошевичем — невиданное дело — участвовал директор Службы внешней разведки Вячеслав Трубников. На прием в югославское посольство по случаю армейского праздника приехал не только начальник генерального штаба Анатолий Квашнин и командующий воздушно-десантными войсками Георгий Шпак, но и начальник главного разведывательного управления генерал-полковник Валентин Корабельников.

Во время приема начальник Генштаба и начальник ГРУ уединились с югославским военным атташе. Специалисты полагали, что российская военная разведка передала Югославии все данные об Армии освобождения Косово и информацию о военной активности НАТО в регионе. Хотя, возможно, это было просто выражение психологической поддержки.

И вдруг Милошевич капитулировал! Принял условия НАТО полностью! Обещал прекратить боевые действия в Косово, вывести оттуда войска, помочь возвращению двухсот тысяч беженцев и начать переговоры с албанцами. Согласился на приезд в Косово двух тысяч наблюдателей ОБСЕ и на разведывательные полеты самолетов НАТО над краем.

Президент Ельцин, который всё больше времени проводил в загородной резиденции, приехал в Кремль для того, чтобы обсудить ситуацию в Косово. Вызвал к себе премьер-министра Евгения Примакова, министра иностранных дел Игоря Иванова и министра обороны Игоря Сергеева.

Выступая в Государственной думе, Игорь Иванов гордо сказал:

— Мы отвели военную угрозу от Югославии. Среди наших партнеров возобладала наша точка зрения, что нужно чисто политическое решение.

Евгений Примаков добавил:

— Решающим фактором стала угроза России разорвать отношения с НАТО.

Есть и другая точка зрения. Президент Милошевич сдался, потому что испугался натовского удара. Если бы он прислушивался к России, что мешало ему сразу же согласиться на предложения Примакова и Иванова, не ждать, пока бомбы упадут на сербскую землю и погибнут люди? А он предпочел уступить Западу.

В Москве плохо представляли себе истинные настроения сербского руководства. Значение имели не тосты, которыми сопровождается неумеренное употребление сливовицы, а то, что произносилось в тиши начальственных кабинетов. Еще в 1998 году начальник Генерального штаба югославской армии Момчило Перишич заявил, что его стране тоже следовало бы вступить в НАТО.

В Сербии царило подавленное настроение. Когда Милошевич капитулировал, наступило внезапное отрезвление. А за что мы воевали, спрашивали себя люди. Ради чего умирали? Милошевич, карабкаясь на пирамиду власти, невероятно обострил косовскую проблему. Он обещал ее решить в интересах сербов, а сделал так, что сербам пришлось оттуда бежать. За годы правления Милошевича территория, на которой сербы могут чувствовать себя свободно и уверенно, постоянно сокращалась. До Милошевича это был самый процветающий народ на Балканах, а в конце его правления сербы оказались у разбитого корыта — с чувством ущемленной национальной гордости и горечью за постоянные поражения и провалы. Стоит ли удивляться, что очень скоро сербы расстанутся с Милошевичем и передадут Международному трибуналу, созданному решением Совета Безопасности ООН для расследования военных преступлений, совершенных на территории бывшей Югославии. И Примаков даст свидетельские показания на процессе Слободана Милошевича.

В роли главы правительства Примаков нашел элегантное решение важнейшего вопроса в отношениях с Украиной. С момента появления самостоятельного государства — Украинской Республики шли сложнейшие переговоры о разделе Черноморского флота. Помимо флота были, разумеется, и другие болезненные темы, которые надо было обозначить в общеполитическом договоре, получившем название «Договор о дружбе, сотрудничестве и партнерстве между Российской Федерацией и Украиной». Вел эти переговоры посол в ранге заместителя министра Юрий Дубинин.

Примаков понимал деликатность отношений с Киевом. Вспоминал, что «твердо выступал против любых территориальных претензий к Украине, считая, что это приведет к крайне негативным последствиям и создаст, возможно, непреодолимое препятствие на пути развития наших отношений».

В Киеве были заинтересованы в общеполитическом договоре. Но, мягко говоря, не спешили договариваться насчет Черноморского флота. И только 28 мая 1997 года подписали сразу три документа — «О статусе и условиях пребывания Черноморского флота Российской Федерации на территории Украины», «О параметрах раздела Черноморского флота», «О взаиморасчетах, связанных с разделом Черноморского флота и пребыванием Черноморского флота Российской Федерации на территории Украины». А 31 мая подписали и большой политический договор между двумя странами.

Но эти соглашения еще предстояло ратифицировать, иначе бы они повисли в воздухе. Большой договор Верховная рада в Киеве легко ратифицировала, а документы по флоту застряли. Что делать? В последних числах декабря 1998 года договор уже в Москве рассматривал Совет Федерации. Там была сильная оппозиция, и она не желала ратифицировать договор без документов по флоту.

В Совет Федерации приехал глава правительства Примаков. Он предложил большой договор ратифицировать, но в решении Совета Федерации записать: обмен ратификационными грамотами провести только после того, как Украина ратифицирует документы о судьбе Черноморского флота. Юрий Дубинин назвал предложение Примакова «изысканным ходом». Совет Федерации проголосовал «за», и в Киеве столь же быстро всё ратифицировали.

Впрочем, внешние дела занимали лишь малую часть его служебного времени.

Примаков много раз бывал в кабинете премьер-министра, так что, став его хозяином, ничего нового он там не увидел. Ему только пришлось освоить огромный пульт, на который заведены все телефоны. Главе правительства не надо самому набирать чей-то номер, достаточно нажать нужную кнопку с фамилией министра.

Но эти кнопки были расположены совершенно бессистемно — не в алфавитном порядке и не по функциональному признаку, скажем, силовые министры — отдельно, руководители госкомитетов — отдельно. Этот пульт создавался годами: Черномырдина напрямую соединяли то с одним, то с другим начальником… Кириенко хотел переделать пульт как-то рационально, но оказалось, что это долго и дорого, так что легче приспособиться и запомнить, какой кнопкой какого министра искать.

Еще ремьер-министру полагается аппарат экстренной связи с Министерством обороны. По этому телефону можно запросить сведения об обстановке в вооруженных силах, поговорить с дежурным генералом на центральном командном пункте Генерального штаба. Но вообще-то у главы правительства в те месяцы возникали более приземленные заботы — например, связаться с помощью этого телефона с отдаленной воинской частью и переспросить: действительно ли там получили переведенные на зарплату деньги, как это написано в справке Министерства финансов и Министерства обороны, или подчиненные просто не хотят огорчать премьер-министра дурными новостями?

Новые атрибуты власти — усиленная охрана, машины сопровождения — на Примакова впечатления не произвели. Если теперь от Белого дома до Кремля он может доехать не за пятнадцать минут, а всего за пять, значит, еще десять минут выгадываются для дела.

Глава правительства — в меньшем, чем президент, объеме, но тоже получает информацию от специальных служб. В этих сводках анализ внутриполитической ситуации, действий отдельных политиков и, как выразился один из предшественников Примакова на этом посту, всякие сплетни — кто что и кому сказал.

Есть, правда, другая сторона дела. Премьер-министр сам становится объектом пристального профессионального внимания. Его со всех сторон изучают, контролируют каждый шаг. Впрочем, Евгений Максимович был человеком опытным и осторожным. В баню с девочками не ходил, внешнеторговые фирмы на имя жены не открывал, так что ему тревожиться было не о чем.

Его предшественники исходили из того, что к ним не только присматриваются, но и прислушиваются, то есть их разговоры, в том числе телефонные, слышат чужие уши, поэтому не каждую беседу вели в собственном кабинете и не всякому телефону доверяли. Но всё это мелочи и чепуха в сравнении с реальными проблемами, которые стоят перед главой правительства.

Я спрашивал людей, которые часто бывали у него в кабинете, как чувствовал себя Примаков, когда на него не направлены телевизионные камеры, когда его не видит никто из посторонних. Отвечали, что растерянность с его характером вовсе не вяжется. Он много работает, чувствует себя уверенно и уже научился управляться с таким сложным механизмом, как правительство.

— Вот я только что был у него в кабинете и наблюдал, как в одну минуту он расщелкал труднейшую ситуацию, — рассказывал мне один человек в ранге министра. — Я свидетель того, сколько он успел сделать всего за тридцать минут. И было видно, что гигантский маховик заработал оттого, что один человек стал его потихоньку раскручивать, а потом уже машина начала действовать сама по себе.

— То есть он не похож на советского хозяйственного руководителя, который работает с криками, с матерком: навались, ребята!? — спросил я.

— Нет, это не его стиль. Ни крика, ни мата от него не услышишь. Всё-таки он ученый. Во-первых, он видит развитие ситуации в перспективе. Во-вторых, он же знает, что и как делалось в прежние времена и к чему всё это приводило. Поэтому он ищет иную методологию и иные механизмы для того, чтобы выйти из кризиса.

— Следов растерянности не видно?

— Нет, нет. Озабоченность большая, восемнадцатичасовой рабочий день. Но такого, чтобы руки опускались, — этого нет. Просто очень много трудной работы, много такого, что не вызывает улыбок, а наоборот. Но он оставался оптимистом.

— Он продолжал улыбаться, встречаясь с людьми?

— Да, безусловно.

По свидетельству предшественников Примакова, нужен минимум месяц только для того, чтобы представить себе, что происходит в экономике страны. А от Примакова стали требовать программы действий уже через неделю. Через неделю плана не было. И через две недели, и даже через три…

Евгения Максимовича упрекали в том, что работа над программой заняла неприлично большое время, что правительство никак не может ответить на вопрос: где взять деньги, если Запад нам ничего не одолжит? Говорили, что Примаков свои обещания не выполняет, что это не работа, а бег на месте, а сам он медлителен, нерешителен и вообще какой-то сонный.

Ему советовали сразу в сентябре напечатать побольше денег, расплатиться со всеми, а уж потом с 1 января 1999 года остановиться и договариваться с Международным валютным фондом о новых займах. А он, дескать, промедлил — Кутузов! — и упустил шанс… Правда, такие советчики, видимо, не вполне представляют себе, что произошло бы со страной, если бы он напечатал столько денег, сколько просили.

Потом Примакова стали обвинять в том, что он сознательно откладывает экономические дела в долгий ящик. В этом увидели хитрый расчет, нежелание раньше времени раскрывать карты… Пока он не представил программы, им все довольны. Вот он, дескать, и лавирует, не спешит с программами, формулами, лозунгами, чтобы не спровоцировать атаку на правительство. Как только он сделает выбор, то попадет под огонь критики… Даже родилась красивая формула: Примаков добился политической стабильности за счет экономической.

Но главная причина кажущейся медлительности — отнюдь не дальний расчет Примакова. Ему действительно нужно было время: понять ситуацию в экономике и решить, что можно сделать.

Что такое быть премьер-министром?

Человек приходит в огромный кабинет на пятом этаже Белого дома и садится за стол. Он знает, какие решения необходимо принять сегодня, а какие завтра. Предполагает, что именно может свалиться ему на голову в любую минуту, и должен заранее подумать, что с этим делать. И одновременно он понимает, что невозможно спланировать свой день так, чтобы хотя бы полчаса спокойно подумать. Потому что в стране постоянно что-то происходит. Есть люди, начиная с президента, на телефонный звонок которых необходимо ответить. И есть люди, которых придется принять в любой день и час.

Для премьера самый огромный дефицит, больше бюджетного, — это дефицит времени.

Главу правительства, как любого человека, могут охватывать отчаяние, дикая усталость, безудержное раздражение, желание послать всё к чертовой матери. Но при этом премьер-министр понимает, что он наделен счастливым правом действовать. Ругать происходящее могут все, но только он способен что-то изменить.

Это тяжкая должность. Премьер-министр знает, что он должен сократить расходы. Но, взявшись за ручку, чтобы поставить свою подпись, он понимает, что, когда этот документ станет законом, жизнь многих людей сделается еще тяжелее. Эти конкретные люди совершенно не виноваты в том, что бюджетные расходы приходится сокращать. И ему не хочется портить им жизнь. Он ищет другой выход. Проходит время. Он убеждается в том, что другого выхода нет, и ставит подпись…

В приемной главы правительства скапливаются люди, которые мечтают попасть к премьер-министру, чтобы решить с ним разного рода вопросы. Поток людей делится на две категории. Одних вызывает глава правительства. Они ему нужны — он дает им поручения, спрашивает об исполнении. Общение с людьми помогает понимать, чем дышит страна.

С одной стороны, глава правительства получает бездну информации — сил нет ее переварить. С другой — ему не хватает личных впечатлений, потому что сам он видит страну из окна правительственного лимузина и ниже, чем с министром или губернатором, редко с кем общается.

Вторая категория посетителей — те, кто пробивается к премьер-министру, потому что это им надо. Часто у них неотложные нужды. Приятно, когда можешь помочь. Но это бывает редко, возможности небезграничны. Необходимость принимать людей и говорить им «нет» тяжка. Иногда возникает желание произвести на людей приятное впечатление и дать им, что они просят.

Известный кинорежиссер и председатель думского Комитета по культуре Станислав Говорухин рассказывал:

— Я пришел к Примакову и полтора часа требовал у него денег на культуру, искусство и кинематограф. Он отказал мне по всем позициям. И всё подробнейшим образом объяснил. Даже на пушкинскую программу не дал. Вице-премьер Матвиенко ему говорит: «Всего семьдесят восемь миллионов рублей!» А он отвечает: «Это не так мало. Это половина того, что мы должны студентам!» И я вышел от него довольный, потому что увидел: во главе государства стоит спокойный, рассудительный, бережливый человек.

Примаков остался галантным и на посту премьер-министра. Валентина Матвиенко вспоминала позже, как ей долго не удавалось убедить Евгения Максимовича принять какое-то решение:

— Евгений Максимович твердо стоял на своем, и тогда я попросту расплакалась, сказав, что не уйду, пока не добьюсь положительного результата. Это подействовало. Впрочем, слезы были абсолютно искренними…

Примаков получил в свое распоряжение исправный и налаженный правительственный аппарат. Но этот гигантский бюрократический механизм совершает множество ненужных оборотов, бумаги движутся в аппарате с черепашьей скоростью, потому что они ходят от одного чиновника к другому. Потому даже премьер-министр не знает, что именно произойдет с его поручением: когда оно дойдет до исполнителя и будет ли выполнено?

Огромное количество документов движется по иерархической лестнице не потому, что это необходимо, а потому, что чиновник, который мог бы принять решение сам, не хочет брать на себя ответственность и с удовольствием переправляет документ вышестоящему начальнику. Система родилась еще в сталинские времена, когда старались собрать побольше виз на документе — труднее потом найти одного виноватого.

Прежде Примаков имел дело с более компактными и налаженными аппаратами разведки и Министерства иностранных дел. И очень надежными! А можно ли доверять аппарату правительства? При той зарплате, которую платили рядовому чиновнику, неудивительно, что тот или иной документ, который оценивался в миллионы, нес в себе следы чьего-то личного интереса. Или же просто чиновник поленился и не собрал всей нужной информации. С этим в разведке и в МИДе Примаков тоже не сталкивался. Так что ему приходилось принимать во внимание очевидную возможность того, что поступивший к нему документ содержит в себе неправду, сознательную или несознательную. Впрочем, Примаков никогда заранее не подозревал своих сотрудников в корысти.

Когда в конце октября 1998 года Григорий Явлинский в интервью британской газете «Дейли телеграф» сказал, что в российском правительстве существует коррупция, Примаков на пресс-конференции отчеканил:

— Я могу сказать совершенно твердо и однозначно: господин Явлинский должен назвать этих людей. Если не публично, то пусть напишет в прокуратуру. Иначе либо он укрывает преступление, либо клевещет.

И это при том, что именно Явлинский выдвинул кандидатуру Примакова на пост премьер-министра! «Яблочные» депутаты отправили Примакову запрос по некоторым фамилиям и получили «отлуп» от главы правительства по всем пунктам. Заканчивалось ответное письмо Примакова повторным обращением к Явлинскому: «Прошу Вас представить конкретные факты взяточничества при назначении на работу в Правительство, о наличии которых Вами было заявлено публично».

Некоторые бумаги, поступающие в Белый дом, вовсе бессмысленны. Например, министерства знают, что дополнительных денег им всё равно не дадут, но, получив от кого-то просьбу о помощи, пересылают ее главе правительства. Он, разумеется, отказывает. Ответ пересылается в министерство. Министерство передает отказ дальше… Это симуляция деятельности. Но таким образом министры снимают с себя часть неприятной обязанности говорить всем «нет». Кроме того, обилие бумаг устраивает клерков, которые благодаря этому документообороту не остаются без работы.

Есть и другая причина, по которой поток бумаг захлестывает Белый дом. Опытный чиновник знает, что обо всех проблемах надо своевременно докладывать начальству. Чем больше проблем вывалишь на стол премьер-министру, тем спокойнее. Как только доложил, то вроде уже и не сам должен их решать, а начальник.

Но Примаков, выслушав подчиненного, всегда спрашивал:

— Что вы предлагаете?

Поток бумаг настолько чудовищный, что глава правительства может превратиться в каучуковый штемпель. Только сидеть и подписывать то, что приносят, — и на одно это рабочего дня не хватит. И не остается времени размышлять над стратегией.

Как бы ни был опытен премьер-министр, всё равно он ставит подпись на множестве бумаг, смысл которых остается для него неясен. Основные документы Примаков правил сам. В других случаях вынужден был доверять тем, кто читал этот документ до него, — своим заместителям, помощникам, экспертам. Это касается постановлений и решений по каким-то непринципиальным проблемам.

Он взял с собой в правительство своего помощника Роберта Маркаряна. Он работал с Примаковым не одно десятилетие. В Службе внешней разведки Маркарян стал генералом, в Министерстве иностранных дел получил орден. Руководитель аппарата правительства Юрий Зубаков тоже работал с Примаковым много лет — еще со времен горбачевского Совета безопасности. В Службе внешней разведки и в Министерстве иностранных дел Зубаков отвечал за кадры; разумный и спокойный человек, без следов высокомерия.

Примаков действовал совсем не так, как этого многие ожидали. Но он успешно двигался вперед. Первым крупным его успехом стало одобрение Государственной думой предложенного им проекта бюджета. Такой бюджет раньше депутаты бы никогда не приняли. Да три месяца назад правительство такой бюджет бы и не составило.

Утверждение бюджета было чудом. Ни одному из предшествующих правительств такого бюджета бы не простили. Зато если бы такие бюджеты принимались раньше, жили бы мы в более благополучной стране. За бюджет проголосовало триста три депутата, против шестьдесят пять, трое воздержались. Правительственный проект отвергла только фракция «Яблоко», которая выдвинула Примакова в премьеры.

Лидер фракции коммунистов Геннадий Зюганов:

— Мы проголосовали за плохой бюджет, но его приняли, потому что это необходимо на сегодняшний день.

Вице-спикер Государственной думы Сергей Бабурин:

— Речь сейчас идет не об экономических аспектах главного финансового документа страны, а о поддержке парламентом правительства Примакова — Маслюкова.

Это верно. Государственная дума действительно проголосовала за бюджет не по экономическим, а по политическим соображениям. Примаков хладнокровно предупредил: если Дума не примет бюджет, правительство уйдет в отставку.

Председатель Совета Федерации Егор Строев:

— На месте Примакова я поступил бы точно так же.

Бескомпромиссная позиция Евгения Максимовича исключала возможность игр вокруг бюджета. И депутаты Думы, и члены Совета Федерации, которые собирались критиковать бюджет и требовать переделок и поправок в пользу своих территорий или своих клиентов, вынуждены были смириться. На сей раз больше всех беспокоились о принятии бюджета коммунисты. Они готовы были на всё, чтобы убедить губернаторов, которые заартачились. А ведь в прежние времена было иначе. Правительство, напротив, просило Совет Федерации вразумить думцев.

Видно было, с каким уважением пожимал Примакову руку Геннадий Зюганов. Коммунистам никак нельзя было отправлять правительство в отставку отказом проголосовать за бюджет. Тогда они приняли бы на себя ответственность за все пагубные для страны последствия. Но и Примаков проявил сговорчивость. Он позвонил Егору Строеву и сказал, что готов учесть поправки членов Совета Федерации. Встретившись с ними, сразу заговорил в конструктивном тоне и сделал большой шаг навстречу губернаторам — согласился поделить бюджетные доходы пополам: половина — Центру, половина — регионам. Губернаторы сняли свои возражения против бюджета.

Это был самый жесткий бюджет за все последние годы. Он прежде всего означал резкое сокращение расходов на социальные нужды. Министр экономики Андрей Шаповальянц прямо сказал об этом депутатам:

— Прогнозируемый рост инфляции и величина доходов федерального бюджета не позволят в 1999 году обеспечить стабилизацию уровня жизни населения на уровне предыдущего года.

Секрет Примакова, как говорили, состоял в том, что в его речах все слышали то, что хотят услышать. Либерально настроенные граждане — обещание рыночных реформ и свобод. Коммунисты — государственное регулирование и контроль.

И верно. Некая двусмысленность постоянно присутствовала в высказываниях Примакова.

Он рассуждал о необходимости чрезвычайных мер, но тут же замечал, что это отнюдь не введение чрезвычайного положения. Обещал «круто взять курс на то, чтобы продолжить движение к демократии, к реформе общества, к строительству многоукладной экономики, плюрализму политической жизни». И тут же бросал фразу:

— Мы не можем идти дальше, рассчитывая, что всё решит рыночная стихия.

Евгений Максимович — дипломат, поэтому не так важно было прислушиваться к его словам, как следить за его действиями. Примаков убедил коммунистов резко изменить свое отношение к закону о разделе продукции. Этот закон дает правовую основу для иностранных инвестиций в добычу природных ископаемых. Поскольку инвесторы получают право на часть добычи, левые депутаты возражали против закона.

Примаков заявил, что соглашения о разделе продукции — приоритетная задача правительства. А откуда еще брать иностранные деньги? Накануне голосования в Государственной думе Примаков пригласил к себе лидеров думских фракций и групп и попросил их поддержать законопроект. Депутаты к Примакову прислушались, и против проголосовало всего шесть депутатов. Общение с Примаковым производило сильное впечатление на иностранцев, работающих в России, и на потенциальных инвесторов.

Примаков со своими министрами поехал в Белгород, где собрались губернаторы «красного пояса». Как водится, проехались по молодым реформаторам, порадовались тому, что с новым премьер-министром можно говорить на одном языке. Примаков сначала рассказал о том, что именно делает правительство, как бы отчитался перед губернаторами. Выступая, не поучал их, вел себя на равных. Но совершенно не поддавался на давление:

— Я не согласен, что нужен Госплан. Возврата к планированию быть не может. Но вмешиваться в экономику необходимо. Вот канцлер Эрхард в Германии — какие жесткие меры в свое время принимал, а никто пикнуть не смел.

У него просили денег на развитие местной промышленности. Он отвечал:

— Никто вам ваши производства не запустит. Если у вас такая хорошая продукция, почему ее никто не берет? Не умеете продавать? Учитесь.

Примаков сказал, что он против массовой эмиссии, что страна будет платить долги иностранным кредиторам, и даже пообещал пустить в страну иностранные банки, на что никто из его предшественников не решался, потому что российская банковская система такой конкуренции, конечно же, не выдержит.

Выступая перед западными финансистами, Примаков сказал, что готов разрешить российским гражданам размещать деньги на номерных счетах иностранных банков, работающих в России.

— По самым мягким подсчетам, — сказал Примаков, — из России ежегодно уходит около пятнадцати миллиардов долларов. В этом есть и вина правительства. Она заключается в том, что правительство не создало условий для размещения этих капиталов в России. Пусть не вывозят, а оставляют здесь, а государство закроет глаза на источник этих денег.

Что же произошло? Примаков переменил свои взгляды?

Он много лет работал в правительстве и получал всю необходимую информацию. Но только оказавшись в кресле премьер-министра, увидел, насколько велики проблемы. Он знал, что бюджетники не получают столько денег, сколько им выделено. Но и не предполагал, что они получают так мало!

Открытый, видимый дефицит бюджета — это лишь часть реальности. Проблема не только в том, что министерство не получает обещанного бюджетом. Составление бюджета до такой степени не воспринимали всерьез, что туда изначально закладывали лишь малую часть истинных потребностей. Когда это узнаёшь, становится ясным масштаб проблем.

Нелепо было считать Примакова партийным бонзой, бюрократом старой школы, который тащит страну назад. У него не было идеологических пристрастий. Стало ясно, что он менее советский человек, чем одни опасались, а другие надеялись, конечно же, не консерватор, но и не революционер-романтик. Он был сторонником модернизации, реформирования. Но не либералом в том смысле, в котором мы сейчас употребляем это слово. Скорее умеренным реформатором. Он предпочитал предсказуемый, уравновешенный стиль работы.

Примаков стал премьер-министром, потому что два его предшественника — Черномырдин, с его огромным хозяйственным опытом, и Кириенко, с явно разумными идеями, — не добились поддержки.

Беда в том, что в те годы разумная экономическая программа отвергалась различными политическими силами — это произошло с правительством Кириенко. Понадобилась сильная политическая фигура, чтобы поддержать и попытаться осуществить такую программу. Глава правительства должен был убедить общество и депутатов по собственной воле сделать то, чего они делать не хотят, то есть принять свободную рыночную экономику, осознать важность привлечения иностранного капитала.

Поддержка, которую получил Примаков, — результат того, что он с первого своего шага в большой политике сделал упор на стабильность и на согласие в обществе. Причина того, что Примаков прошел на ура в Думе и пользовался поддержкой левой оппозиции, не только в том, что он взял бывшего первого заместителя председателя Совета министров СССР по оборонному комплексу Юрия Маслюкова и бывшего первого заместителя председателя Совета министров РСФСР по агропромышленному комплексу Геннадия Кулика вице-премьерами, а в том, что он с самого начала искал согласия и компромисса.

Больше всего сил и времени уходило у него на то, чтобы убедить в своей правоте политических оппонентов и союзников, добиться их согласия на реализацию своих идей. Примаков был по натуре осторожен, он продумывал каждый шаг и двигался, как по минному полю, поэтому на посту премьер-министра, возможно, допустил куда меньше ошибок, чем его предшественники.

Но вместе с тем его упрекали в том, что он не идет на решительные, радикальные, хотя и непопулярные меры, которые только и могут вытащить страну из кризиса. Он следовал формуле «Политика — это искусство возможного». Знал, что надо сделать много больше, и готов был это сделать, но понимал, что сейчас это невозможно.

Многих тогда интересовал вопрос: важно ли для Примакова, что люди вокруг о нем думают? Влияет ли это на него в том смысле, что он прикидывает — раз это не понравится, я этого делать не стану? Или, наоборот, что бы себе люди ни думали, я сделаю так, как решил, и то, что необходимо?

Знающие его люди говорили, что в разных ситуациях он вел себя по-разному. Были ситуации, когда он знал: в интересах страны это необходимо сделать немедленно, как больному принять нужное лекарство. Вот тут Примаков делал то, что должно, не принимая в расчет, что о нем подумают. Хотя пытался объяснить больному, что ему надо лечиться.

А были вещи, от которых он отказывался. Не потому, что боялся утратить народную любовь. Это слишком просто и примитивно. Если он от чего-то отказался, значит, понял, что это дело не сегодняшнего дня и оно невозможно в текущей ситуации.

Но в этом предельном прагматизме было очевидное противоречие. Для общего блага нужны весьма непопулярные меры, а Примаков идти на них не хотел. Не желал делать то, что людям будет тяжело пережить. Этого никто не хочет. Но без реформ невозможно движение вперед. Кто-то в правительстве, условно говоря, должен исполнять функции Чубайса, человека, который упрямо и даже с вызовом идет наперекор общественному мнению и не дает денег, если их нет. Но кто же на это решится? Да и не всякий сумеет.

Некоторые политики не понимают, что нельзя печатать ничем не обеспеченные деньги. А другие до сих пор не принимают простой истины: если не собираются налоги, то нет возможности платить зарплату и пенсии, бороться с преступностью и лечить больных. Людям всё кажется, что государство достает деньги из никому не известных источников и проблема состоит в том, чтобы заставить правительство потрясти мошной.

Виктор Черномырдин, поработав в правительстве, знал, что это делать нельзя:

— Вы думаете, я не хотел вовремя платить зарплату, рассчитываться с пенсионерами, студентами? Еще как хотел. Что, я не мог бы напечатать деньги? Мог бы. Но я понимал, что это была бы катастрофа…

Более искушенные сторонники печатания денег доказывали, что экономике просто не хватает оборотных средств.

— Мы потратим их не на потребление, а на производство. Не зарплату выплатим, а дадим кредиты производителям. Они начнут работать, и вложенные деньги будут обеспечены товаром…

Так не получается. Дармовые государственные деньги разворовывают. Льготные кредиты Центробанк раздавал в 1993— 1994-м, пока не убедился, что это напрасная трата средств. Если директор получит деньги от государства, он тут же переправит их в коммерческий банк, чтобы получать приличный процент, и будет заинтересован не в том, чтобы вложить их в дело, а в том, чтобы они подольше лежали на счету. Проценты-то идут ему в карман.

Считается, что за последние месяцы 1998 года было напечатано примерно тридцать миллиардов рублей. Они привели только к падению курса рубля. Напечатанные, то есть пустые, деньги знают один путь — они идут на скупку долларов. Больше денег нужно тогда, когда реально растет конкурентоспособное производство. А производство не росло.

Рост производства, оживление экономики — это и есть главная задача правительства. Но она требовала колоссальных многоплановых усилий, законодательных прежде всего, а не работы печатного станка.

Примакова уличали в том, что у него нет ни ясного плана действий, ни единомышленников, которые бы пришли вместе с ним выполнять его идеи. Григорий Явлинский сказал в октябре 1998 года, что в правительстве создан клуб лоббистов, где каждый отстаивает свои интересы. Это не настоящая команда. Такой кабинет может решать только частные вопросы…

Пока Примаков формировал правительство, говорили, что у всех министров разные взгляды, что правительство соткано из сплошных противоречий и столь разнородный кабинет работать не сможет. Прогноз не оправдался.

Один из его друзей выразился так:

— Евгению Максимовичу нужны специалисты. Те из них, кто выдержит эту нагрузку и будет брать планку, будут работать в правительстве. Кто не сможет, исчезнет из правительства. Но это не искусственное объединение разных и противоположных мнений. Правительство Примакова — это не правительство красных или белых. Это правительство Евгения Максимовича Примакова.

Примакова упрекали в том, что его министры строят безумные и безграмотные экономические планы. Первые варианты правительственной программы повергли грамотных экономистов в ужас. Но Евгений Максимович своей рукой вычеркнул отгула все нелепости. Примаков оказался в ту пору, возможно, самым опытным в стране менеджером. Проявилась его сильная сторона — он умел быстро объединить коллектив в единую команду. Он не старался рассадить на ключевые должности только тех, кому доверяет, с кем связан личными, неформальными отношениями. У него в коллективе не бывало раздрая, склок, интриг. У него все работали.

Причем сам Примаков вызывал у своих подчиненных искреннее уважение. Они поняли, с кем работают, и ценили такую возможность. Уже через два месяца после прихода в правительство министры перестали говорить о необходимости накачивать экономику деньгами и поддерживать промышленность и сельское хозяйство любыми путями. Идеи национализации были сразу отвергнуты — это свидетельствовало о больших изменениях в обществе.

Эволюция министерских взглядов шла очень быстро. Если сравнить сентябрьскую программу академиков и декабрьский бюджет, то видно, какая интеллектуальная работа проделана и насколько точно осознана реальность. Были люди, которые приходили в Белый дом с искренней верой, что они сейчас вернут плановую экономику, напечатают денег и всё будет хорошо. Вступая в должность первого вице-премьера, Юрий Маслюков говорил:

— Эмиссия — это катастрофа. Но мы можем пойти на ограниченную эмиссию.

Прошло несколько месяцев, и министры увидели, что и это невозможно: тратить можно только то, что заработано. Денег правительство напечатало, но не катастрофически много. Цены постоянно росли, но рубль не обвалился. Импорт стал восстанавливаться. Магазины не опустели.

Сначала звучали совсем уж нелепые идеи: обратиться за помощью к Ираку, Ирану, Ливии, Индии и Китаю. Они не любят Запад, поэтому помогут России… Но ведь Ирак и Ливия свои немалые долги России так и не вернули. Иран и Китай просто так денег никому не дают, с какой стати?

Международный валютный фонд осенью 1998 года утверждал, что правительство России исходит из ложного посыла. Кризис в стране порожден не рыночной экономикой, а тем, что рыночная экономика так и не смогла заработать в полной мере.

В тот день, когда Примакова утвердили в должности премьер-министра, он разговаривал по телефону с государственным секретарем Соединенных Штатов Мадлен Олбрайт. Евгений Максимович сказал Олбрайт, что знает, как бороться с финансовым и экономическим кризисом. Он просил американцев подождать, пока будет сформирована его команда, и понаблюдать за ее действиями.

Олбрайт потом говорила, что американцы смущены разговорами российских министров о денежной эмиссии, о восстановлении государственного управления некоторыми секторами экономики.

— В связи с этим возникает вопрос, — сказала Олбрайт, выступая перед участниками Российско-американского совета делового сотрудничества, — понимают ли некоторые члены команды Примакова азы глобальной экономики?

Если российское правительство напечатает слишком много рублей, заметила Мадлен Олбрайт, то инфляция разрушит надежды и мечты людей. Законы экономики иногда работают самым загадочным образом, но, как и законы физики, они действуют во всех странах одинаково… А вот составленный правительством Примакова бюджет произвел на западных экономистов более благоприятное впечатление.

В чем преимущество жесткого бюджета? Нет инфляции и не растут цены. Люди могут чувствовать себя спокойно: заработанный рубль и завтра будет рублем, а не полтинником.

Через три-четыре месяца любой премьер-министр начинает понимать, что может действовать только в рамках имеющихся ресурсов. Осознаёт, что только он отвечает за всё происходящее в стране. Со стороны можно посоветовать всё что угодно, любые радикальные меры. Но только когда садишься в кресло премьер-министра, понимаешь, чем отзовется неверный шаг. Вопреки первоначальным обещаниям правительство Примакова не так уж сильно вмешивалось в экономику. Людям не мешали работать. Не сбылся ни один из катастрофических сценариев, которые сулили правительству Примакова.

Его кабинет, впервые за десять лет, составил честный бюджет, в котором доходы превышали расходы, и фактически удержал рубль. Через несколько месяцев наступило некоторое улучшение ситуации в стране, начался рост производства. Девальвация рубля помогла отечественному производителю, и от этого выиграли села и небольшие города России, где сосредоточены производители. Провинция была ему благодарна — ей стало легче. Кроме того, при Примакове стали выплачивать зарплаты и пенсии — без опозданий.

Между тем либеральные экономисты ругали Примакова за пассивность. Если к хирургу пришел больной с нарывом, хирург, конечно, должен подумать о том, как сделать операцию максимально безболезненно, но вскрывать нарыв необходимо, иначе будет заражение крови. Примакова обвиняли в том, что он, ссылаясь на волю пациента, не решается вскрыть нарыв, а дает только обезболивающее. Но пациент-то может и умереть…

Вот и президент Ельцин в мае 1999 года объяснил стране, что расстался с Примаковым потому, что его правительство не преуспело по экономической части. Некоторые экономисты согласились с президентом. Другие напоминали, что Примаков стал премьером, когда страна находилась в кризисе, люди были в панике. От этого он страну спас и дал экономике возможность восстановиться.

Из всех премьер-министров именно Примаков менее всего поддавался давлению лоббистов. Сергей Генералов, министр топлива и энергетики в кабинете Примакова, рассказывал журналистам: узнав, что его заместитель Виктор Калюжный дал льготы нефтяным компаниям «ЛУКойл» и ТНК, он решил его уволить, да не успел — сменился премьер.

— Если бы Примаков остался еще хотя бы на месяц, Калюжный был бы уволен, — считал Генералов.

Новый премьер-министр Сергей Степашин чувствовал себя не так уверенно и уволил министра Генералова. Буквально через час после увольнения Генералова его недавний заместитель Виктор Калюжный облагодетельствовал еще одну нефтяную компанию, а вскоре сам стал министром.

У всякого правительства есть выбор. Когда ситуация в экономике ужасна, то любые решения будут жесткими и не прибавят правительству популярности. Кабинету министров приходилось выбирать между стремлением сохранить политическую стабильность и собственную популярность и необходимостью жестких действий, которые оно обязано совершать, потому что в этом его долг. Этот выбор можно откладывать, но его всё равно приходится делать. Бюджет показал, что Примаков сделал выбор в пользу реальных жестких действий, менее заботясь о сохранении популярности.

Андрей Николаевич Илларионов, который долгое время был советником президента Путина по экономическим вопросам, не принадлежит к числу поклонников Примакова. Но он не раз признавал заслуги Евгения Максимовича на посту главы правительства:

— Мне вспоминается конец 1998-го — начало 1999 года. Тогда премьер-министром был Евгений Примаков, чьи публичные выступления вряд ли могли сойти за образец либерализма, за что он и получил в свой адрес немало критических стрел. Однако именно тогда у нас начался экономический рост. А чуть позже стало ясно, что экономическая политика, проводившаяся в тот период, по своему качеству оказалась наилучшей за несколько десятилетий.

Пребывание на посту премьер-министра никому не пошло на пользу. Ивану Силаеву в спину много чего приятного наговорили. Егора Гайдара считают погубителем страны. Карьера Виктора Черномырдина завершилась экзекуцией, которую ему устроила Государственная дума. Сергей Кириенко взлетел на миг, а что потом?

Примаков приступил к работе с большим, невиданным кредитом доверия. Ни один глава правительства не имел такой массовой поддержки. Но всякий кредит, в том числе и кредит доверия, рано или поздно исчерпывается. Понимал ли Евгений Максимович, что и его премьерство может оказаться недолгим? Что, если он не сумеет справиться с кризисом, на него обрушится бешеный шквал критики, справедливой и несправедливой? Способен ли он в какой-то момент, увидев, что ничего не получается, махнуть на всё рукой и уйти?

Я задавал этот вопрос всем его друзьям.

Ответы были почти одинаковые:

— Он не способен так поступить. Он невероятно настойчивый и упорный человек. Евгений Максимович не хотел становиться премьер-министром и отказывался искренне. Но теперь это значения не имеет. Он согласился, значит, принял на себя ответственность и уверен в том, что справится. Не справиться — это же для него означает опозориться. Этого он никогда не допустит…

Опросы общественного мнения показывали, что Евгений Примаков — самый популярный и влиятельный человек в стране. Раньше эту позицию занимали только два человека: как правило, Борис Ельцин и иногда, в порядке исключения, Виктор Черномырдин. Теперь же президент России отступил на второе место.

В конце октября 1998 года рейтинг доверия Примакова был самым высоким в России. По данным Всероссийского центра изучения общественного мнения, ему доверяли 14 процентов россиян. На втором месте был Зюганов (10 процентов), третье и четвертое делил Явлинский и Лужков (по 7 процентов). Пятое место занял Лебедь (5 процентов).

В середине ноября 68 процентов опрошенных одобрили идею поручить Примакову исполнять обязанности вице-президента (хотя такой должности уже не существовало). На вопрос о том, кто из политиков способен объединить политические силы, на первом месте оказался Примаков — 30 процентов опрошенных. На втором московский мэр — 21 процент.

В конце года опрос общественного мнения показал, что число одобряющих действия Примакова за два месяца еще выросло. Его называли самым популярным политиком 1998 года. Конечно, в этих опросах была некая неточность. Оценивается скорее не популярность, то есть благорасположенность публики, а степень интереса к нему и мера его влияния на общественную жизнь. Начиная с сентября всё внимание было сосредоточено на Примакове. Вот и казалось, что он самый популярный политик в стране.

Социологи уже прикидывали, есть ли у него шансы на победу в президентских выборах 2000 года, вычисляли, кто именно за него проголосует, какие силы поддержат нынешнего главу правительства. Многие желали видеть Примакова президентом именно потому, что он ни разу не заявил о своем желании стать президентом. Избиратели инстинктивно верят неамбициозным людям.

Видели: Евгений Максимович — человек честный и некорыстный, поэтому никто и не пытался искать у него счета в швейцарских банках или недвижимое имущество за границей. Понимали — у него другие ценности, не материальные, а духовные. Ценили и то, что он не стремился к власти и не боялся ее потерять.

Заговорили о том, что Примакову и Лужкову нужно объединиться, поскольку они, собственно, почти единомышленники, программы у них сходные, делить им нечего. За каждым сила, вместе они непобедимы. Председатель Думы Геннадий Селезнев уверенно сказал:

— Если у правительства всё получится, у Примакова будут все шансы баллотироваться на пост президента.

Но вот что я думал в ту пору: будет ли Примаков столь же интересен публике, если перестанет руководить правительством? Мне трудно было представить его лидером партии, агитирующим за свое избрание.

Опаснее всего для Примакова было втянуться в предвыборную борьбу. Ему и так приходилось постоянно маневрировать, чтобы не нарушить хрупкий баланс сил, никого не оттолкнуть, иначе всё может рухнуть. Собственного ресурса прочности у правительства не было. Кабинет держался, потому что это было выгодно разным политическим силам. Примаков же понимал: если президенту Ельцину что-то не понравится, он может запросто сместить главу кабинета. Евгений Максимович видел: он может спокойно работать до тех пор, пока не скажет, что намерен заняться политикой и готов выставить свою кандидатуру.

Но главное — он и не собирался баллотироваться в президенты! Говорил об этом. Впрочем, ему не все верили. Он от поста министра иностранных дел отказывался, а всё равно стал им. И премьер-министром не хотел быть, а потом всё-таки согласился. Может, опять передумает?

Друзья Евгения Максимовича на вопрос, может ли он выставить свою кандидатуру в президенты, отвечали однозначно:

— Нет! Он своей кандидатуры выдвигать не будет.

Но добавляли:

— В той мере, в какой это будет зависеть от него, он этого делать не станет…

Очень метко высказался академик Александр Яковлев:

— Он человек ученый, бренность жизни признает (засмеялся). Один из тех людей, которые не считают себя вечными. В чем беда наших вождей? Пока не станут президентами, считают себя людьми, которые пришли на эту землю на какой-то период. И если во власть пришли, то тоже на какой-то период. То есть их не покидает чувство реальности. Но как только на самом верху — чувства эти исчезают. Люди начинают считать себя вечными. У Примакова есть добротное чувство юмора, чтобы так не считать.

Сам Примаков относительно выдвижения его кандидатуры на пост президента выразился в ту пору предельно откровенно:

— Всякое безумство должно иметь пределы. Я исчерпал свое, согласившись на премьерство…

«Возможно, Евгений Максимович себя недооценивает, — писал я в начале 1999 года. — В нынешних обстоятельствах он, несомненно, не станет баллотироваться в президенты. Но ведь обстоятельства могут перемениться.

А что касается пессимистичных прогнозов относительно будущего России, которыми нас со всех сторон обильно потчуют, то, как известно, любое предсказание действенно только для данной ситуации. Если человек выберет иной путь, то и предсказание не сбудется».