НЕМЕЦКАЯ РЕВОЛЮЦИЯ 1918 ГОДА

Поражение в войне оказалось совершеннейшей неожиданностью для немцев. Странным образом до самых последних месяцев население Германии пребывало в уверенности, что войска кайзера побеждают.

Объявляя мобилизацию, Германия боялась вести войну на два фронта. Поэтому начальник германского Генерального штаба в 1891-1905 годах граф Альфред фон Шлиффен разработал план, который, казалось, гарантировал страну от необходимости сражаться со всеми врагами одновременно.

Сначала — быстрая победа на Западе. Граф Шлиффен исходил из того, что огромные просторы России, помноженные на неразвитость сети железных дорог, затянут процесс мобилизации русской армии на шесть недель. Поэтому в начале войны на Востоке достаточно держать небольшие силы прикрытия, сосредоточившись на сокрушении Франции. Чтобы обойти мощные приграничные укрепления, Шлиффен предложил нанести удар через нейтральную Бельгию, отрезать французской армии путь к отступлению и взять Париж. По расчетам немецких генштабистов, на полный разгром Франции должно было уйти сорок три дня. После этого Германия может заняться Россией.

Но, как все замечательные планы, и этот не выдержал столкновения с реальностью. Германии пришлось вести войну на два фронта. Тем не менее кайзеровская армия выигрывала едва ли не все битвы на протяжении почти четырех лет войны. Союзники стали одерживать победу только со второй половины июля 1918 года. А осенью 1918 года внезапно выяснилось, что германская армия устала и деморализована, а французы и англичане получили подкрепление — свежие канадские и австралийские части, артиллерию и танки. Вступление Соединенных Штатов в войну на стороне Антанты было для Германии последним ударом.

«Я помню первый немецкий отряд, который вошел в Минск в конце февраля 1918 года, — рассказывал Вацлав Сольский, член городского Совета рабочих и солдатских депутатов. — Шли солдаты в возрасте сорока — сорока пяти лет, усталые и плохо одетые. Они еле волочили ноги. В этот последний год войны немцев кормили настолько плохо, что они форменным образом голодали.

Я видел, что несколько солдат, сидевших на скамейке, не встали, когда к ним подошел офицер: явление в немецкой армии совершенно невозможное. Мне потом объяснили, что был особый приказ, разрешавший солдатам не вставать при разговоре с офицерами ввиду истощения».

Но немецкие сообщения с фронта до октября утаивали правду и держали собственное население в неведении. После этого конец наступил так быстро, что лишь немногие немцы смогли свыкнуться с мыслью о поражении Германии.

Германия терпела поражение, и, как в России, здесь вспыхнула революция. Движущей силой были разочарованные люди в военной форме. Первыми восстали моряки на базе в Киле. Кайзер Вильгельм II, как и российский император Николай II годом раньше, находился в штабе армии. Вечером 8 ноября 1918 года в штаб поступила телеграмма от имперского канцлера принца Макса Баденского, который сообщал, что не сможет сдержать восстание, если кайзер не отречется. Но кайзер уже лег спать, и никто не посмел его разбудить.

Утром кайзер вызвал к себе начальника Генерального штаба генерал-фельдмаршала Пауля фон Гинденбурга и нового первого генерал-квартирмейстера (начальника оперативного управления) генерал-лейтенанта Вильгельма Грёнера. Кайзер ждал поддержки. Но генералы в один голос доложили кайзеру, что армия не способна сражаться и жаждет мира.

За неделю до этого генерал Грёнер дал императорским приближенным совет, продиктованный отчаянием: пусть император отправится на фронт и в окопах сражается плечом к плечу со своими солдатами и, если такова будет воля Провидения, погибнет. Жертва императора, может быть, единственное, что спасет монархию.

Вильгельм II не внял совету своего генерала. Он отказался отречься и на личном поезде уехал в Голландию. На границе он покорно сдал свою саблю голландскому таможенному чиновнику.

В Мюнхене баварский король обнаружил, что войска либо дезертировали, либо перешли на сторону восставших. Король Людвиг III, которому было семьдесят три года, бросив все, кроме коробки сигар, отправился в королевский гараж. Выяснилось, что его водитель исчез, прихватив весь запас бензина. В частном гараже короля снабдили машиной, но по пути она сошла с дороги и скатилась на картофельное поле. Царствование династии Виттельсбахов в Баварии закончилось. В течение нескольких дней все остальные немецкие короли и герцоги исчезли. Повсеместно власть переходила к Советам рабочих и солдатских депутатов.

Надо сказать, что еще в 1917 году кайзер в немалой степени утратил контроль над страной, который перешел к военному командованию. В последние два года войны первый генерал-квартирмейстер генерал пехоты Эрих фон Людендорф, вместе с генерал-фельдмаршалом Паулем фон Гинденбургом руководивший военными действиями, превратился фактически в диктатора Германии. Власть кайзера была чисто символической, а генерал-фельдмаршал Гинденбург полностью доверял Людендорфу.

В сентябре 1918 года министр иностранных дел Пауль фон Хинтце озабоченно сказал Людендорфу, что разумно было бы предпринять шаги в сторону демократизации страны. Это поможет договариваться с Антантой, которая побеждает. Entente cordiale — «Сердечное согласие», так называлось соглашение, заключенное в 1904 году между Францией и Англией. Через три года к ним присоединилась Россия. Генералу Людендорфу идея министра иностранных дел понравилась: он увидел в этом возможность свалить вину за поражение в войне на политиков.

Новое правительство сформировали 3 октября 1917 года из социал-демократов и либералов. Канцлером стал принц Макс Баденский, либерально настроенный аристократ. В первый же день он вынужден был заняться заключением мира: через германского посланника в Швейцарии отправил президенту Соединенных Штатов Вудро Вильсону телеграмму о готовности начать мирные переговоры на американских условиях. При этом немцам никто не сказал, что война проиграна. Когда выяснилось, что кайзеровская армия потерпела поражение, многие немцы пришли к выводу, что это предательство, что внутренние враги нанесли им удар в спину. Германия так и не поверила, что Антанта действительно добилась победы на поле боя, и презирала политиков, заключивших 11 ноября перемирие.

Так родилась легенда о непобежденной, но преданной либеральными политиками немецкой армии. Никакая правда не может конкурировать с вымыслом, который всех устраивает. Особенно старались проигравшие войну генералы, это их больше всех устраивала версия о предательстве.

После войны Эрих фон Людендорф беседовал с английским генералом Малькольмом и в самых резких выражениях обвинял правительство и немецкий народ, которые оставили его, Людендорфа, без поддержки:

— Немцы оказались недостойными заветов своих воинственных предков.

Генерал Малькольм уточнил:

— Вы хотите сказать, генерал, что вам нанесли удар ножом в спину?

Людендорф был в восторге.

— Совершенно верно! — воскликнул он. — Нам нанесли удар в спину, удар ножом в спину.

Одновременно разрушилась и другая империя. 11 октября 1918 года император Австро-Венгрии Карл Габсбург объявил, что отказывается от участия в государственных делах Австрии и Венгрии. 17 октября Венгрия провозгласила независимость от Австрии. 3 ноября Австрия подписала соглашение о перемирии с Антантой. После падения Габсбургов в Вене сформировалось демократическое правительство. Министром иностранных дел стал Виктор Адлер, один из основателей и лидеров австрийской социал-демократической партии, основоположник «австромарксизма». Его сын Фридрих Адлер, физик по образованию, студенческий приятель великого физика Альберта Эйнштейна, осенью 1916 года застрелил премьер-министра Австро-Венгрии графа Карла Штюргка. Фридриха Адлера приговорили к смерти. В мае 1917 года в Москве солдаты и рабочие устроили демонстрацию протеста против приговора.

«Флаги, плакаты, митинги, музыка, пение и остановка на целый день трамваев, а следовательно, и затяжка войны на столько же, — вспоминал очевидец. — Может быть, в момент этой демонстрации австрийские социалисты, находящиеся на фронте против нас, убили или искалечили несколько сотен или тысяч наших солдат… А ведь Адлера-то едва ли и казнят».

Как в воду смотрел: свержение монархии освободило Фридриха Адлера.

А в Германии началась настоящая революция. Русская армия была в основном крестьянской, и солдаты рвались назад, к земле, которую надо было обрабатывать. Немецкая армия была в большей степени городской. Вернувшись домой, вчерашние солдаты не нашли работы из-за того, что война погубила экономику, и еще больше ожесточились.

4 ноября 1918 года портовый город Киль оказался во власти Совета рабочих и матросов. Повсюду появились красные флаги. У офицеров срывали погоны и отбирали оружие. Руководителем города стал социал-демократ Густав Носке. Его первый приказ — закрыть офицерское казино, офицеров кормить так же, как и рядовых солдат и матросов.

5 ноября революция победила в Любеке, 6 ноября в Гамбурге, затем в Бремене, Ганновере, Лейпциге, Штутгарте и Мюнхене. В столице Баварии власть оказалась в руках Курта Эйснера, лидера независимых социал-демократов. Это был интеллигент маленького роста, в очках в металлической оправе и с бородой, по профессии музыкальный критик. Он жил и работал в Берлине, пока не оставил жену с пятью детьми и не переехал в Мюнхен к молодой журналистке.

До середины октября 1918 года Курт Эйснер сидел в тюрьме по обвинению в антивоенной агитации. Он вышел на свободу и сразу же оказался во главе демонстрации.

В день, когда Австрия подписала соглашение о перемирии, Эйснер обратился к толпе с речью. Он требовал, чтобы и Бавария вышла из войны. Толпе так понравилась его речь, что через четыре дня Эйснер и его единомышленники подчинили себе весь Мюнхен. Бавария провозгласила себя республикой. Власть перешла к Совету рабочих и солдатских депутатов, который 11 ноября подписал соглашение о перемирии. Эйснер извлек из архива баварского министерства иностранных дел и предал гласности документы, свидетельствующие о виновности Германии в развязывании мировой войны.

9 ноября революция достигла Берлина, где началась всеобщая стачка.

«День, которого Маркс и его друг Энгельс страстно ждали всю свою жизнь, — писал современник, — наступил. В столицу империи боевым строем вступает революция. Твердой, ритмической поступью рабочие батальоны из Шпандау и пролетарских окраин на севере и востоке Берлина движутся к центру города, твердыне императорской власти. За ними десятки тысяч. Они идут и идут».

Никто не сопротивлялся. Офицеры не протестовали. Они ощущали, что происходят перемены, которые им непонятны. Революция победила в Берлине без единого выстрела. Рабочие пришли к рейхстагу с требованием немедленного мира. С балкона к ним обратились лидеры социал-демократов Филипп Шейдеман и Фридрих Эберт, которые обещали немедленно выйти из войны и провозгласили Германскую республику.

Макс Баденский с облегчением передал пост канцлера Фридриху Эберту. Тот предложил принцу Максу принять на себя обязанности регента. Принц отказался — он уже был сыт политикой по горло. Эберт призвал созвать конституционную ассамблею, которая создаст основы демократической республики.

Перед Берлинским дворцом выступал лидер левых социал-демократов Карл Либкнехт:

— День революции наступил! Мы добились мира. Мы должны напрячь все силы, чтобы образовать правительство рабочих и солдат и создать новый государственный строй пролетариата, строй мира, счастья и свободы.

«Карл Либкнехт был самым популярным из молодых немецких социалистов, — вспоминала Анжелика Балабанова, видный деятель Коминтерна, — и вождем левого крыла партии. Карл не только выполнял любую работу и брал на себя любые обязанности, какие от него требовались, но он постоянно искал себе новой работы и деятельности. Он отличался страстным, беспокойным и бурным характером. Мне всегда казалось, что этому человеку не суждено умереть в своей постели».

Социал-демократы отменили цензуру, разрешили свободу собраний и союзов, объявили амнистию по политическим делам, пообещали восьмичасовой рабочий день, избирательное право для женщин, отделение церкви от государства. Но ноябрьская революция в Германии не была социалистической, это была буржуазная революция, и радикализм Либкнехта, возглавившего компартию, не соответствовал представлениям и желаниям большинства немцев.

Карл Либкнехт напрасно призывал берлинцев:

— Встань смелее на другую точку зрения и взгляни на мир иными глазами! Пока что ты смотришь на него как на неправильно повешенную картину.

Новое немецкое правительство больше всего боялось левых радикалов, которые поднимали восстания от Силезии до Рурской области. Фридрих Эберт искал помощи у армии, хотел, чтобы солдаты подавили восстание. Но возвращающиеся с фронта войска не желали исполнять приказы. Выход нашел молодой майор Генерального штаба Курт фон Шляйхер. Он предложил поискать среди демобилизованных солдат и офицеров добровольцев, согласных наводить порядок и стрелять в толпу. Из них формировали «Фрайкорс», добровольческие корпуса.

Вербовали солдат, которые не хотели возвращаться к мирной жизни и не спешили разоружаться, оставшихся без дела и озлобленных офицеров и вчерашних студентов крайне правых убеждений. Со временем «добровольцы» начнут вступать в штурмовые отряды Гитлера. Они принесут с собой боевой опыт подавления революции, разгона демонстраций, пыток арестованных и расстрелов без суда и следствия.

СМЕРТЬ РОЗЫ И КАРЛА

Советы рабочих и солдатских депутатов не могли противостоять этим частным армиям.

Когда правительство 4 января 1919 года сместило берлинского полицай-президента Эмиля Эйхгорна, это стало поводом для восстания. Эйхгорна, деятеля независимой социал-демократической партии, начальником столичной полиции назначил Берлинский Совет рабочих и солдатских депутатов. Он был своего рода символом ноябрьской революции. По призыву коммунистической партии, образованной из «Союза Спартака», сотни тысяч берлинских рабочих в знак протеста 5 января 1919 года вышли на улицы. Вечером они объявили правительство низложенным. Красную армию должен был возглавить Карл Либкнехт.

Правительство приняло решение подавить восстание. Но кто возьмет на себя эту миссию? Вызвался депутат рейхстага и редактор партийной газеты Густав Носке, которого срочно вызвали в Берлин из портового Киля. Носке в юности осваивал ремесло корзинщика, в шестнадцать лет присоединился к социал-демократам.

— Кто-то из нас должен же, наконец, взять на себя роль кровавого усмирителя, — холодно сказал Носке. — Я не боюсь ответственности.

Войска под командованием военного министра 12 января пустили в ход артиллерию и овладели Берлином. Искали популярных лидеров левых социал-демократов Розу Люксембург и Карла Либкнехта. Вечером 15 января их выследили и доставили в штаб гвардейской стрелковой дивизии. После короткого допроса им сказали, что отправят в тюрьму Моабит.

Когда Либкнехт вышел на улицу, солдат Отто Рунге дважды сильно ударил его по голове прикладом винтовки, затем его добили и сдали тело как неопознанный труп на станцию скорой помощи. Через несколько минут вывели Розу Люксембург. Рунге и ее ударил прикладом. Потерявшую сознание женщину втащили в автомобиль и выстрелом в голову покончили с ней. Тело сбросили в канал.

В официальном сообщении говорилось, что обоих пришлось застрелить «при попытке к бегству». Со временем это станет популярной формулой.

В награду за усмирение Берлина Густав Носке был назначен военным министром.

«Когда я утром явился в министерство, — вспоминал Носке, — то нашел своих подчиненных совершенно подавленными этим происшествием. Я смотрел на это гораздо спокойнее… Кто-то должен был сделать безвредными этих нарушителей всеобщего покоя».

Военный министр вошел в историю как «кровавая собака Носке».

Когда весть об убийстве Карла Либкнехта и Розы Люксембург пришла в Россию, на заседании Петроградского Совета прощальное слово произнес Лев Троцкий:

«Мы получили официальное германское сообщение, которое изображает убийство Либкнехта и Люксембург как случайность, как уличное «недоразумение», объясненное недостаточной бдительностью караула перед лицом разъяренной толпы. Какой удар! Какое предательство!

Кровь Карла Либкнехта и Розы Люксембург вопиет. Эта кровь заставит заговорить мостовые Берлина, камни той самой Потсдамской площади, на которой Либкнехт первым поднял знамя восстания против войны и капитала. Днем раньше или позже на улицах Берлина будут из этих камней воздвигнуты баррикады. Восстание германского пролетариата еще впереди. Это была могучая рекогносцировка, глубокая разведка в лагерь противника. Несчастье в том, что в разведке пали два лучших военачальника. Это жестокий урон, но это не поражение. Битва еще впереди!»

В реальности смерть двух пламенных политиков была тяжелым ударом для только что созданной компартии Германии и концом восстания.

Кто сегодня вспоминает Карла Либкнехта или Розу Люксембург? Кто ныне замолвит доброе слово за женщину, убитую 15 января 1919 года?

Тот, кто и через семь десятилетий после смерти способен поднять людей на демонстрацию, этого заслуживает. Открытые выступления против коммунистического режима в Восточной Германии начались в 1988 году с уличного шествия под лозунгами из Розы Люксембург: «Свобода — это прежде всего свобода инакомыслия».

Она предвидела, что произойдет в Советской России, когда утверждала: «Свобода лишь для сторонников правительства, лишь для членов одной партии — сколь бы многочисленными они ни были — это не свобода. Свобода всегда есть свобода для инакомыслящих. Не из-за фанатизма «справедливости», а потому, что от этой сути зависит все оживляющее, исцеляющее и очищающее действие политической свободы; оно прекращается, если «свобода» становится привилегией».

Но ГДР больше нет, нет и немецкого коммунистического движения, одним из лидеров которого в краткий миг после Первой мировой войны была Роза Люксембург. Ее исторический спор с Лениным о праве человека на свободу и при социализме, в котором они оба проиграли, закончен.

«Роза Люксембург, — писала одна из деятельниц Коминтерна Анжелика Балабанова, — принадлежала к тому поколению известных женщин, которым приходилось бороться с почти непреодолимыми препятствиями, чтобы добиться возможностей, которые мужчины того времени получали как нечто само собой разумеющееся. В то время, чтобы добиться интеллектуального признания, женщине требовались жажда знаний, много упорства и железная воля. Роза Люксембург обладала этими качествами в полной мере».

Во врагах у нее недостатка не было. Кто-то из них заплатил Отто Рунге шесть тысяч рейхсмарок, чтобы он раскроил неистовой революционерке череп. Товарищи по партии неустанно сокрушали ее в идеологических дискуссиях — до и после смерти. Если бы советская власть еще существовала, то по случаю ее юбилея на научной конференции в Институте марксизма-ленинизма при ЦК КПСС ангажированный на сей случай оратор перечислил бы множество ее ошибок и заблуждений. Российские коммунисты давно убедились в ее неправоте, прочитав знаменитый памфлет Розы о русской революции.

Может быть, ее поминают в Польше, где она родилась?

Она принадлежала к основателям небольшой Социал-демократической партии Польши и Литвы, боровшейся с партией Юзефа Пилсудского. Большинство поляков жаждали национального самоопределения, то есть отделения от России. Роза Люксембург, напротив, желала единства польских и русских рабочих.

«Со всех сторон нации и малые этнические группы заявляют о своих правах на образование государств. Истлевшие трупы, исполненные стремления к возрождению, встают из столетних могил, и народы, не имевшие своей истории, не знавшие собственной государственности, исполнены стремления создать свое государство. На националистической горе Вальпургиева ночь», — некоторые ее фразы словно написаны сегодня.

Роза Люксембург была невысокого мнения о праве народов на самоопределение: это «метафизическая формула, которая оставляет на усмотрение каждой нации решение этой проблемы». Роза стремилась прежде всего выяснить: полезна ли национальная независимость для самого народа, для его соседей и для социального прогресса? Есть ли экономические условия для возникновения нового государства?

На свете существуют тысячи языков, но меньше двухсот государств. Она опасалась средневековой анархии, к которой может вернуться Европа, если каждая этническая группа потребует создания собственного государства. Через семьдесят лет после смерти Люксембург, когда началась резня в югославских республиках, оказалось, что она была права.

Но кому ныне нужен интернационализм Розы Люксембург? Кто прислушается к коммунистической революционерке, к польской еврейке, безродной космополитке, считавшей, что каждый волен выбирать себе гражданство?

Последнее парадоксальное напоминание о Розе — строчки из дневника Йозефа Геббельса, изданного на русском языке. Геббельса издают, Люксембург — нет. Соратник Гитлера, будущий секретарь столичного горкома партии и министр народного просвещения и пропаганды национально-социалистической Германии, летом 1924 года прочитав «Письма Розы Люксембург из тюрьмы Карлу Либкнехту», записал в своем дневнике: «Похоже, идеалистка. Порой поразительна ее искренность, теплый, ласковый, дружеский тон… Во всяком случае, Роза страдала за свою идею, годами сидела за нее в тюрьме — наконец, умерла за нее. При наших размышлениях об этом забывать нельзя…»

Можно подумать, что молодой Геббельс ей сочувствует. Но несложно представить, что бы он с нею сделал, если бы Роза Люксембург была жива, когда национальные социалисты пришли к власти…

А в Мюнхене сходная же судьба постигла Курта Эйснера. Его партия 12 января 1919 года проиграла выборы в Национальное собрание Баварии. Эйснер вовсе не был большевиком, каким его изображали. Потерепев поражение на выборах, он решил подать в отставку с поста министрапрезидента. 21 февраля 1919 года, когда он направлялся в ландтаг, чтобы объявить об этом, его прямо на улице выстрелом в голову убил молодой офицер рейхсвера граф Арко цу Валлей.

Возможно, офицер сделал это потому, что его отказались принять в тайное националистическое общество «Туле» из-за матери-еврейки. И граф Арко хотел доказать, что он «храбрее их всех».

Ответом на убийство Эйснера стал приход к власти в Мюнхене крайне левых, коммунистов и анархистов. Совет рабочих и солдатских депутатов 7 апреля провозгласил Баварию советской республикой. Под председательством бывшего эсера Евгения Левинэ, родившегося в России (он перебрался в Германию в 1908 году), коммунисты образовали из пятнадцати человек Комитет действия. Правительство бежало. Баварскую Красную армию возглавил Рудольф Эгльхофер. Вот комитет Левинэ действовал по-большевистски, расстреливал «врагов революции» и сильно напугал баварцев.

В Баварии Советы продержались дольше, чем в Берлине. Но в апреле 1919 года двадцать тысяч человек — федеральные силы, войска из Вюртемберга, Баварский добровольческий корпус полковника Франца Риттера фон Эппа и добровольческий корпус «Оберланд» — начали наступление и 1 мая взяли Мюнхен под полный контроль. Особой жестокостью отличалась так называемая бригада Эрхарда, одна из частных антикоммунистических армий. После окончания Первой мировой капитан-лейтенант Герман Эрхард собрал оставшихся без дела и озлобленных морских офицеров для уничтожения коммунистов.

В марте 1919 года прусский министр народного просвещения обратился к учащейся молодежи с открытым письмом: «Добровольцы, вперед! Поток большевизма грозит прорвать на востоке наш защитный пограничный вал. Гидра анархии и гражданской войны поднимает голову внутри страны. Спаси свое отечество, немецкая молодежь! Вы должны помочь правительству поддержать порядок. Вступайте в добровольческие отряды! Защищайте культурное наследие своих предков, спасайте свое будущее! Помоги, немецкая молодежь!»

Евгения Левинэ «добровольцы» расстреляли без суда. Он умер со словами:

— Да здравствует мировая революция! Мы, коммунисты, сильнее смерти!

Красные флаги исчезли. Бавария вошла в состав Веймарской республики, образованной Национальным собранием в Веймаре в феврале 1919 года.

«Германская революция восемнадцатого года не была тщательно подготовленной и спланированной акцией, — считал Себастиан Хафнер, посвятивший революции книгу. — Она была всего лишь побочным продуктом военного поражения. Народ убедился в полной бездарности своих военных и политических вождей и изгнал их. И все они, начиная с кайзера, предпочитали исчезнуть тихо и незаметно. Власть буквально валялась на улице. Среди тех, кто ее подобрал, настоящих революционеров было немного, да и они не имели ясного представления о том, что и как они собираются делать. То, что практически всех перестреляли самое позднее через полгода после революции, свидетельствует не столько даже об их невезучести, сколько именно о бездарности».

В те ноябрьские дни 1918 года ефрейтор Гитлер, которому доктор Фостер вернул зрение, пытался устроиться в жизни. 10 ноября он узнал, что в Германии революция — кайзер Вильгельм II бежал. Повсеместно власть переходила к Советам рабочих и солдатских депутатов. Первая мировая война закончилась.

«Я не выдержал, — писал Гитлер в «Майн кампф». — У меня все поплыло перед глазами. Я ощупью добрался до палаты, бросился на койку и зарылся горящей головой в одеяло и подушку. Со дня смерти матери до сих пор ни разу я не плакал… Когда газом выело мои глаза и можно было подумать, что я ослеп навеки, я на мгновение пал духом. Тогда я подчинился неизбежному и с тупой покорностью нес свою судьбу. Но теперь я не мог больше. Я заплакал. Личное горе отступило на задний план перед великим горем нашего отечества…»

19 ноября 1918 года Гитлера признали негодным к военной службе и выписали из лазарета. В Мюнхене он явился в казармы 7-й роты 1-го запасного батальона 2-го Баварского пехотного полка. Здесь власть принадлежала солдатскому совету, солдаты ходили с красными бантами. Бавария провозгласила себя республикой, у власти были социалисты.

Гитлер и его товарищ Эрнст Шмидт вызвались нести караульную службу в лагере для военнопленных рядом с австрийской границей. Служба была несложной, потому что война закончилась и лагерь стремительно пустел — всех русских солдат отпускали на родину. Большую часть дня Гитлер и Шмидт сортировали старые противогазы.

Когда Гитлер вернулся в Мюнхен, власть перешла к ультралевым и анархистам. Полк, в котором служил Гитлер, поддержал революционеров. Гитлер ночевал в казарме, потому что у него не было денег на еду, а там его бесплатно кормили, как кавалера Железного креста первого класса. Он искал работу с помощью компании, которая трудоустраивала демобилизованных солдат. Гитлер хотел наняться почтальоном, но его не взяли на почту.

К тому же после расправы с левыми в Мюнхене и ефрейтор Адольф Гитлер едва не пострадал. Его часть принадлежала к баварской Красной армии, и его самого тоже задержали, но быстро освободили. Гитлеру предложили работу в комиссии по расследованию революционной деятельности в его собственном 2-м пехотном полку. Гитлер с удовольствием принял предложение.

Он работал на капитана Карла Майра, начальника отдела печати и информации 4-го военного округа. Гитлер доносил капитану Майру о ненадежных людях в военной форме и получал ежемесячную плату — сорок марок. Капитан Майр вспоминал впоследствии, что Гитлер напоминал «побитую собаку, которая нуждается в хозяине». Майр отправил его на курсы пропагандистов, чтобы он получил кое-какие политические знания и научился выступать.

Поражение Германии в Первой мировой войне разрушило привычную жизнь ефрейтора Адольфа Гитлера. Исчез дом, а домом для него была казарма, семьей — группа сослуживцев. Но одновременно революция, распад империи и хаос открыли перед ним путь наверх.

ВЕРСАЛЬСКИЙ МИР

На Парижскую мирную конференцию побежденных не пригласили. Немецкая делегация у порога ожидала вердикта. Демократические перемены в Германии не смягчили сердца победителей. В декабре 1918 года британский премьер-министр Ллойд Джордж обещал «выжать из германского лимона все». Французы ненавидели немцев еще больше и желали получить компенсацию за военную разруху.

Когда 7 мая 1919 года державы-победительницы объявили окончательные условия мирного договора, немцы были потрясены. С условиями мира не согласилась и другая крупнейшая держава на континенте — Советская Россия. Это предопределило создание политического альянса Советский Союз — Германия.

Версальским договор стал называться потому, что был подписан в зеркальном зале Версальского дворца. Германия лишалась всех колоний и восьмой части собственной территории. Шесть миллионов немцев оказались за пределами Германии (из них три миллиона — в составе только что созданной Чехословакии).

Франции достались Эльзас и Лотарингия, Бельгии — округа Мальмеди и Эйпен, Польше — Познань, часть Поморья и некоторые другие районы Восточной Пруссии. Город Данциг (Гданьск) объявили вольным городом под протекторатом Лиги Наций. Город Мемель (Клайпеда) решением победивших стран в 1923 году передали Литве. Северная часть Шлезвига стала частью Дании. Немалая часть Верхней Силезии в 1923 году отошла к Польше. В результате Восточная Пруссия оказалась отрезанной от остальной части Германии.

Саарская область (часть Рейнской провинции) с населением семьсот пятьдесят тысяч человек на пятнадцать лет отдавалась под управление Лиги Наций; дальнейшая судьба Саара должна была решаться плебисцитом. Левый берег Рейна и полоса правого берега шириной пятьдесят километров объявлялись демилитаризованной зоной.

Германия должна была признать свою вину за развязывание мировой войны и возместить ущерб, нанесенный другим странам. У нее забрали всю наличную валюту, конфисковали флот и даже отобрали германские патенты. Поэтому знаменитый аспирин Байера стал американским. Германии предстояло годами не только выплачивать репарации, но и за свой счет содержать оккупационные войска в Рейнской области.

Призыв в армию и на флот отменялся. Вооруженные силы сводились к минимуму — сто тысяч солдат и моряков, служащих по контракту. Запрещалось иметь в составе рейхсвера наступательное оружие — подводные лодки, авиацию, танки и тяжелую артиллерию. Но в Версальском договоре ничего не говорилось о полувоенных организациях. В результате немецкие «добровольческие корпуса» насчитывали до трехсот тысяч человек.

Условия Версальского мира принято считать грабительскими и несправедливыми. Но ведь после победы над Францией в 1871 году правительство Отто Бисмарка преспокойно отрезало себе две французские провинции и наложило на французов не меньшую контрибуцию. А условия навязанного России Брест-Литовского мирного договора были еще более грабительскими. Но когда точно так же поступили с немцами, они возмутились и заговорили о том, что все их ненавидят.

«С этим мирным договором что-то не так, — с горечью замечал известный писатель Клаус Манн. — Он никому не нравится. Люди еще менее довольны, чем во время войны».

Неспособность к самокритике привела к тому, что заключение мира вызвало не радость и чувство облегчения, а гнев, возмущение, ненависть к тем, кто это допустил, и страстное желание отменить позорный мир и все вернуть назад. Эта ненависть к миру, который спас столько жизней, многое объясняет в истории Германии XX столетия.

Свое объяснение предложил немецкий публицист Себастиан Хафнер: «Начало войны, несмотря на все несчастья, которые за ним последовали, осталось и сохранилось для всех в памяти хотя бы немногими днями незабываемого подъема и ощущения полноты жизни. А революция 1918 года, принесшая в конечном итоге мир и покой, оставила практически у всех немцев лишь самые печальные воспоминания. Уже одно то, что война начиналась в прекрасные солнечные дни, а революция — в дождливые ноябрьские холода, послужило в глазах людей не в пользу последней».

Немецкие мужчины вернулись домой, их жены обрели мужей, но радости не было: «Они видели горе, разруху, страх, а слышали лишь стрельбу по ночам, чьи-то вопли да ноябрьский дождь за окном».

Поражение в войне и революция были восприняты как позор, который можно смыть только кровью. Вину возложили на либералов, коммунистов — как агентов России и евреев — как агентов Запада. Нацисты обещали «отомстить евреям за революцию». Адольф Гитлер сказал 30 января 1939 года, отмечая очередную годовщину прихода к власти:

— Мы собираемся уничтожить евреев. Они не смогут избежать наказания за то, что они сделали 9 ноября 1918 года. Час расплаты настал!

После Версальского мира националистические группы появились по всей стране. Повсюду формировались полувоенные организации. Националистическая шизофрения, как яд, разрушала республику. Демократически настроенные силы оказались в меньшинстве.

Через несколько лет после окончания войны начнется идеализация коллективного фронтового опыта, заговорят о том, что война сплачивает людей и пробуждает в них лучшие качества. В какой-то степени идеализация войны сродни идеализации исторического прошлого или деревенского уклада жизни, противопоставляемого порокам городской цивилизации. Это было бегством от современной жизни, выражением ненависти к демократии и большому городу, который разобщает людей — в отличие от фронта, который их сближает.

Все это строилось на наборе мифов. В Германии главным мифом был бой при Лангемарке. С восторгом рассказывали, как 20 ноября 1914 года плохо обученная, едва попавшая на фронт добровольческая молодежь, состоявшая из старшеклассников и студентов, с пением гимна «Германия, Германия превыше всего» устремилась на вражеские линии к западу от Лангемарка в Бельгии и, смяв врага, взяла в плен чуть ли не две тысячи французских солдат.

На самом деле все было наоборот. Молодые солдаты потерпели поражение и понесли большие потери. Однако этот неудачный прорыв пропаганда превратила в яркое проявление героизма немецкой молодежи. Позднее мотив жертвенности стал восприниматься как воплощение высшей духовности немецкой нации в противопоставлении другим, прагматически-приземленным нациям.

«Я всегда думал, — писал пацифистски настроенный немецкий писатель Эрих Мария Ремарк, переживший Первую мировую, — что любой человек против войны, пока не обнаружил, что есть и такие, которые за войну, особенно если им не нужно идти туда самим».

Культ войны, героизма, фронтовой жизни глубоко внедрился в общественное сознание. Немецкое общество видело в разрушительной войне единственный выход из кризиса и прорыв к былому величию нации…

ПОЛИТИЧЕСКАЯ КАРЬЕРА ОТСТАВНИКА

Особую роль в приобщении ефрейтора Адольфа Гитлера к политике сыграло тайное общество «Туле», которое существовало в Мюнхене и вокруг которого витает множество мифов. В общество входило полторы тысячи человек, в том числе весьма влиятельные баварцы. Эмблемой общества была свастика. Штаб-квартира располагалась в мюнхенской гостинице «Четыре времени года».

Баварское отделение общества «Туле» основал барон Рудольф фон Зеботтендорф. Бароном он был липовым. Его настоящее имя — Адам Альфред Рудольф Глауэр. Как это частенько случается с руководителями тайных обществ, в реальности он был мелким агентом абвера. Во время войны работал в резидентуре военной разведки в Стамбуле. После поражения Германии он от отчаяния бросился в Босфор. Впрочем, его коллеги по абверу уверяли, что мнимого барона в Мраморном море утопили враги.

Члены общества придерживались весьма реакционных взглядов, которые жадно впитывал будущий фюрер.

«Под влиянием христианства, — возмущенно писал глава общества «Туле», — распространилось учение о равенстве людей. Дескать, цыгане, готтентоты, германцы — все совершенно равны… Вот только великая учительница-природа учит нас другому: это равенство противоречит здравому смыслу. Существуют высшие и низшие расы! Тот, кто устраивает расовую мешанину, совершает преступление против человечества. Человечеству для собственного развития нужны вожди и правящие нации. Германская раса призвана быть ведущей».

В деятельности общества «Туле», несмотря на некоторые ритуалы, не было ничего мистического. Глава общества направил полицай-президенту Мюнхена письменное предупреждение: если полиция арестует кого-то из членов общества, оно ответит открытым террором. Но никто на них и не покушался. Члены общества занимались политическими интригами. За это в демократическом обществе, каким была Веймарская республика, не сажают.

По рекомендации общества «Туле» спортивный журналист Карл Харрер, работавший в мюхенской вечерней газете, и слесарь-железнодорожник Антон Дрекслер в октябре 1918 года организовали «Политический рабочий кружок». Это была первая попытка свести воедино радикальных националистов и рабочие массы.

5 января 1919 года опять же с благословения общества «Туле» Антон Дрекслер преобразовал кружок в Немецкую рабочую партию. Дрекслер, по воспоминаниям современников, был тихим, неуклюжим и чудаковатым человеком, но именно он создал партию национальных социалистов, которая в 1933 году пришла к власти. Члены партии раз в неделю собирались в пивной «Штернекерброй». Приходило от десяти до сорока человек. По очереди они произносили речи, полные ненависти к богатым, демократам, депутатам и евреям.

12 сентября 1919 года на партийное собрание пришел ефрейтор Адольф Гитлер, выполнявший приказ своего армейского начальника изучать деятельность праворадикальных организаций.

«В один прекрасный день, — рассказывал Гитлер, — я получил от своего начальства поручение разузнать, что именно представляет собой образовавшаяся на днях какая-то «немецкая рабочая партия». Я должен был пойти на собрание, чтобы потом сделать доклад своему начальству…

Вечером я отправился в помещение мюнхенской пивной «Штернекерброй». В комнате, которую мы впоследствии в шутку назвали «мертвецкой», я нашел двадцать — двадцать пять человек. Все они явно принадлежали к низшим слоям населения… Я не выдержал и тоже записался в число желающих выступить. Пока я говорил, меня слушали с удивленными лицами. Когда я стал прощаться, подбежал один из слушателей и сунул мне в руку какую-то книжонку…»

До 1919 года Гитлер считался «сентиментальным социалистом» и вполне мог присоединиться к левым и даже крайне левым. Вернувшись с фронта, он не знал, какой лагерь выбрать, и шел в политику не ради реализации какой-то идеи, а жаждал самореализации. Эта встреча в пивной изменила его жизнь. Товарищи по партии познакомили его с расистской формой антисемитизма. Прежде антисемиты видели опасность в евреях, потому что они придерживались иной религии. Если еврей переходил из иудаизма в христианство, он принимался в общество. Люди, среди которых оказался ефрейтор Гитлер, исходили из того, что религия не имеет значения, дьявольское начало сидит в любом еврее, даже ребенке, поэтому все они представляют опасность для Германии.

Гитлер пришел в гражданской одежде, назвался писателем и сел в заднем ряду. Выступал «партийный теоретик» Готфрид Федер. Гитлер не выдержал, когда какой-то профессор призвал баварцев порвать с Германией и присоединиться к Австрии. Гитлер, ненавидевший Австрию, выступил резко против.

Антон Дрекслер описывал, как впервые увидел Гитлера:

«12 сентября 1919 года Немецкая рабочая партия проводила ежемесячное собрание в зале ветеранов пивной «Штернекерброй». Готфрид Федер прочитал доклад на тему «Как порвать с рабством процентных ставок». Только что появилась написанная мной первая национально-социалистическая работа — «Мое политическое пробуждение. Из дневника немецкого рабочего-социалиста».

Я держал в руке полученные от издателя пять экземпляров и с интересом слушал оратора, который пришел к нам впервые. Он отвечал первому выступившему в прениях — профессору Бауману, требовавшему выхода Баварии из состава Германии. Новичок произнес короткую, но резкую речь в защиту великой Германии. Его выступление произвело сильное впечатление и на меня, и на всех, кто его слышал.

Когда он закончил свою речь, я подошел к нему и поблагодарил его. Я попросил его ознакомиться с моей брошюрой, в которой изложены основные идеи нового движения. И добавил: если он согласен с нашими идеями, почему бы ему не зайти к нам на неделе и не начать работать вместе с нами?»

16 сентября Гитлера безо всякой просьбы с его стороны пригласили на заседание комитета партии. Он долго колебался, но пришел.

«Собрание было назначено в пивной «Розенбад», — вспоминал сам фюрер, — это очень бедный трактирчик, в который редко кто-либо забредал… При плохом освещении испорченной газовой лампы за столом сидело четыре молодых человека…

В 1919 году Мюнхен жил плохо. Слабое освещение, грязь, мусор, убогие люди, солдаты в потертой форме — словом, что и должно быть в стране после четырех с половиной лет войны, особенно если, как это произошло в Германии, за войной последовала революция. Работа парткома состояла в том, что мы читали полученные письма, обсуждали ответы на них и отправляли их. С тех пор я ненавижу писать письма, а заодно и тех, кто их пишет.

Председателем всей партии «в общегосударственном масштабе» был господин Харрер, мюнхенским председателем был Антон Дрекслер… В кассе было семь марок и пятьдесят пфеннигов. Выяснилось, что у партии нет ни программы, ни одного листка, вообще ни одного печатного документа, ни членских билетов, нет даже печати…»

7 ноября Гитлер вступил в партию и получил партийный билет номер 555. Членов партии было много меньше, поэтому для солидности номера начинались с 501-го. Вспоследствии Гитлер писал и говорил, что он получил билет номер семь. Он стал членом парткома и взял на себя руководство агитпропом. Партийная работа пришлась ему по душе. Целыми днями он печатал на машинке приглашения на собрания, разносил их по городу, знакомился с потенциальными единомышленниками, а вечерами выступал с зажигательными речами.

8 октябре 1919 года Гитлер держал речь перед большой аудиторией в пивной «Хофбройхаус». Выступление оказалось провальным. Ему не хватало умения владеть аудиторией. Руководитель партии Карл Харрер решил, что Гитлер не годится в ораторы. Но Гитлер не смутился провалом. Он продолжал упрямо брать слово и выступать по каждому поводу. Постепенно опыт пришел. Услышав первые аплодисменты, он понял, в чем его талант, — в способности убеждать. Он научился «виртуозно играть на сердцах недовольных жизнью немцев».

Харрер его не оценил, значит, им не по дороге. Гитлер избавился от него на первом же общем собрании: «Наш первый председатель партии господин Харрер не разделял моего мнения и не считал момент подходящим; как честный, прямой человек, он сложил свои полномочия и отошел в сторону. На его место выбран был господин Антон Дрекслер. Я оставил за собой отдел пропаганды».

В начале 1920 года Гитлер, Антон Дрекслер, Готфрид Федер и Дитрих Эккарт трудились над партийной программой — в основном за столом на кухне Дрекслера. 6 февраля они согласовали программу из двадцати пяти пунктов. В феврале 1920 года партия обрела название, под которым войдет в историю, — национально-социалистическая немецкая рабочая партия. 24 февраля 1920 года они устроили первый массовый митинг, на который собрались две тысячи человек. Армейское начальство прислало взвод пехоты, который помог очистить зал от противников.

1 апреля 1920 года Гитлер демобилизовался и полностью отдался партийной работе. Цельная система взглядов у него еще не сложилась. Он внимательно прислушивался к тем, кто оказался с ним рядом. На собраниях он познакомился с прибалтийскими немцами, которые рассказывали ему о том, что происходит в Советской России. Ближе всего он сошелся с неудавшимся архитектором Альфредом Розенбергом, бывшим подданным Российской империи.

Розенберг родился в 1893 году в Ревеле (так назывался до 1917 года Таллин). Еще до начала Первой мировой войны поступил в Высшую техническую школу в Риге. В 1915 году из-за немецкого наступления школу эвакуировали в Москву, где Розенберг и встретил Октябрьскую революцию. Поначалу он симпатизировал большевикам. Но быстро пришел в ужас от революционного хаоса. Он вернулся в Ревель, где пытался вступить в немецкую армию, но его не приняли, как «русского».

Он перебрался в Мюнхен, где познакомился с Гитлером и в 1923 году стал де-факто редактором партийной газеты «Фёлькишер беобахтер», которая с февраля стала ежедневной. Розенберг втолковывал Гитлеру, что мировой коммунизм и мировое еврейство — это одно и то же. А напугавшая немцев кровавая русская революция — результат всемирного заговора евреев. Под влиянием Розенберга Гитлер отказался от первоначального требования вернуть Германии потерянные после поражения в Первой мировой войне колонии. Он решил, что немецкий народ обретет жизненное пространство не в далекой Африке, а на востоке Европы — за счет России.

В окружении фюрера прибалтийского немца терпеть не могли.

«Альфред Розенберг, — писал Эрнст Ханфштенгль, — был малопривлекательным человеком. Он недавно женился, но его коллеги по газете рассказывали бесконечные истории о его беспорядочной сексуальной жизни, сюжеты крутились вокруг групповых забав с несколькими мужчинами и женщинами… У него была теория насчет того, что стирка рубашек — напрасная трата денег, и он носил их, пока не оставалось ничего иного, кроме как выбросить заношенную рубашку».

В 1930 году Альфреда Розенберга избрали депутатом рейхстага, в том же году вышел его главный труд «Миф XX столетия», толстая книга об исторических задачах немецкого народа, книга, которую практически никто из его соратников осилить не смог.

— «Миф» Розенберга, — много позже пренебрежительно говорил Гитлер за ужином в ставке «Волчье логово», — не следует рассматривать как произведение, выражающее официальную точку зрения партии. Я в свое время категорически отказался считать эту книгу как бы вышедшей из-под пера папы партийной идеологии. Меня только радует, что, собственно, одни лишь наши противники разбираются в содержании этой книги. Я тоже прочел лишь несколько страниц, поскольку понять ее довольно трудно.

Тем не менее в Третьем рейхе «Миф XX столетия» издали общим тиражом в миллион экземпляров. Сочинение Розенберга уступило по тиражу только «Майн кампф». Гитлер поручил Розенбергу руководить внешнеполитической деятельностью партии и назначил уполномоченным по надзору за духовным и мировоззренческим содержанием системы партийного образования и воспитания. В Германии существовал единый партийный день, когда все члены партии занимались в системе политического просвещения. Розен-берг создал Центральный исследовательский институт по вопросам национально-социалистической идеологии и воспитания.

С началом Второй мировой войны появился так называемый «штаб Розенберга», который занимался вывозом с оккупированных территорий культурных ценностей. Летом 1941 года Альфред Розенберг возглавил новое имперское министерство по делам оккупированных восточных территорий. Ему подчинялись рейхскомиссариат «Остланд» (административный центр — Рига), который контролировал территорию Прибалтики и Белоруссии, и рейхскомиссариат «Украина» (административный центр — Ровно). Розенберг сформировал аппарат еще трех рейхскомиссариатов — «Москва», который должен был ведать территорией Центральной России до Урала, «Кавказ» и «Туркестан» — для управления Средней Азией. Но благодаря мужеству бойцов и командиров Красной армии сотрудники этих рейхскомиссариатов так и не сумели приступить к исполнению своих обязанностей.

Прибалтийские немцы и те русские эмигранты, которые были германофилами и обосновались после гражданской войны в Германии, безусловно внесли свою лепту в формирование идеологии национально-социалистической партии. Нацисты эксплуатировали страх перед большевистской революцией, которая вслед за Россией может произойти и в Германии.

В одной из первых листовок национальных социалистов говорилось: «Вы хотите дождаться, чтобы в Германии, как в России, в каждом городе начала действовать большевистская чрезвычайка? Вы хотите увидеть в каждом городе тысячи людей, повешенных на фонарях? Вы хотите увидеть трупы своих жен и детей?»

В реальности страх перед большевистской революцией в Германии быстро прошел. Главной питательной почвой национального социализма были внутриполитические причины, ненависть к республике, демократии и либерализму. Но практика сталинского реального социализма создавала чудесное алиби для гитлеровцев, которые обещали спасти Германию от коммунизма. В главной нацистской газете «Фёлькишер беобахтер» было опубликовано письмо двадцати двух вернувшихся из Советской России рабочих, которые писали, что Россия стала адом для рабочих и крестьян.

2 марта 1933 года Гитлер выступал во Дворце спорта:

— Устранил ли марксизм нищету там, где он одержал стопроцентную победу, в России? Миллионы людей умерли от голода в стране, которая могла бы стать житницей для всего мира. Советские марксисты говорят о «братстве». Знаем мы это братство! Сотни тысяч, даже миллионы людей были убиты во имя этого братства. Еще они говорят, что превзошли капитализм. При этом капиталистический мир должен давать им кредиты, поставлять оборудование для заводов, предоставлять им инженеров… А систему труда на лесозаготовках в Сибири я мог бы рекомендовать тем, кто грезит об этом строе в Германии…

Очень скоро фюрер устроит в Германии куда худший режим и убьет многие миллионы людей.

УБИЙСТВО ВАЛЬТЕРА РАТЕНАУ

Веймарской послевоенная Германия называется потому, что 31 июля 1919 года в городе Веймаре, где когда-то творили Гете и Шиллер, Национальное собрание приняло новую конституцию, вполне демократическую и либеральную. Такой конституции у Германии еще не было.

Веймарская республика сохранила федеральную структуру бисмарковского рейха. Она состояла из союзных государств, земель и вольных городов. Центральное правительство занималось внешней политикой, военными делами, таможенным и налоговым законодательством. Семнадцать земельных правительств ведали юстицией, правоохранительными органами, образованием, здравоохранением и вообще повседневной жизнью граждан. Самой крупной была Пруссия с населением тридцать восемь миллионов человек — две трети населения всей Германии.

В 1922 году социал-демократическое правительство утвердило государственным гимном песню «Германия, Германия превыше всего на свете…». Слова написал поэт Гоффман фон Фаллерслебен (1789-1874). Президент страны Фридрих Эберт высокопарно сказал:

— Этот гимн будет сопровождать нас на трудной дороге к лучшему будущему.

После 1933 года нацисты запретили третий куплет гимна, где речь шла о единстве, справедливости и свободе. В 1951 году третий куплет вернули, запретили, напротив, первый и второй со словами «Германия превыше всего»…

Четырнадцать лет Веймарской республики не похожи ни на какую другую эпоху в истории немцев. В сфере культуры это было временем фантастического подъема. Но в тот момент немцы не могли этого оценить. Культурная и научная жизнь Германии между двумя войнами была блистательным успехом. Это эпоха экспрессионизма и экзистенциализма, время Альберта Эйнштейна, Томаса Манна и Бертольта Брехта, додекафонической музыки, дирижерского искусства Отто Клемперера и театрального — Макса Райнхарда.

Берлин становится одной из культурных столиц мира, на равных соревнуясь с Парижем. Веймарская республика с симпатией относилась ко всему новому в искусстве и жизни.

Но даже самые талантливые берлинцы не понимали, в какое плодотворное время они живут, не ценили республику. Общество раскололось. Одни питали надежды на радикальное переустройство жизни. Другие мрачно за ними наблюдали. Охваченная стремительным ритмом городской жизни интеллигенция не замечала другую сторону реальности — безработицу, инфляцию, нищету. «Время мчится на автомобиле, но ни один человек не в состоянии им управлять», — пророчески замечал писатель Эрих Кёстнер.

Особенно безумным казалось повальное увлечение танцами. Клаус Манн описывал это так: «Миллионы бешено жаждущих наслаждений мужчин и женщин толкутся в джазовом забытье. Танец становится манией, навязчивой идеей, культом. Биржа скачет, министры спотыкаются. Инвалиды войны и разбогатевшие на ней спекулянты, кинозвезды и проститутки — все вывертывают руки в чудовищной эйфории. Танцуют голод и истерию, страх и жадность, панику и ужас…»

Инфляция за одну ночь делала богачами ловких спекулянтов, но на одного разбогатевшего приходились сотни и тысячи разоренных. Рядом с веселящейся молодежью — разочарованное и выброшенное на обочину старшее поколение, раненные и искалеченные в Первой мировой, нищие и озлобленные люди, которые не понимают, почему они проиграли войну. Они побеждали в одной битве за другой, а потом внезапно все рухнуло. Их просто предали, решают они. Германию победил внутренний враг, объединившийся с врагом внешним. Они подозрительно наблюдают за всем происходящим.

Демократическая республика, конституция — все это кажется чужим и чуждым, привезенным из-за границы, навязанным немецкому народу. Чем дальше, тем больше прежняя, утерянная жизнь казалась прекрасной и заманчивой, всего было вдоволь, цены были низкими, и был порядок, столько не воровали!

В этой атмосфере правые националисты развязали в стране настоящий террор. Целью номер один стал министр финансов Матиас Эрцбергер, бывший журналист и лидер партии Центра, который 11 ноября 1918 года от имени немецкой делегации подписал в Компьене перемирие с Антантой. Он был искренним сторонником международного сотрудничества и Лиги Наций и самым ненавидимым человеком для ультранационалистов. Матиаса Эрцбергера травили как предателя и 26 августа 1921 года убили.

Через год, 4 июня 1922 года, пытались убить президента страны Филиппа Шейдемана за то, что 9 ноября 1918 года он провозгласил республику. Но покушение на президента не удалось. Тогда застрелили министра иностранных дел Вальтера Ратенау. В нашей стране он известен тем, что заключил 16 апреля 1922 года Рапалльский договор с Россией.

Германия стала первой западной страной, признавшей Советскую Россию. Договор с Советским Союзом восстанавливал дипломатические отношения в полном объеме. Обе страны отказались от военных и довоенных претензий. Договор устанавливал принцип наибольшего благоприятствования в экономических отношениях. Националисты из праворадикальной организации «Консул» отправили тогда в Геную, где шла международная дипломатическая конференция, боевиков, чтобы убить советских представителей во главе с наркомом по иностранным делам Георгием Васильевичем Чичериным, но и это у них не получилось.

Вальтер Ратенау, не заботившийся о собственной безопасности, оказался легкой мишенью. Его отец Эмиль Ратенау основал Всеобщую электрическую компанию, АЭГ. Он был доверенным советником кайзера. К его советам кайзер прислушивался. Вильгельм II даже бывал у Ратенау дома. У сына было не меньше заслуг перед Германией. В начале Первой мировой войны он понял, что ее исход во многом зависит от налаженного снабжения и бесперебойных поставок сырья. В 1914 году он возглавил управление снабжения и создал систему, которая позволяла воюющей Германии обеспечивать себя стратегическим сырьем, несмотря на британскую блокаду.

В 1921 году Вальтер Ратенау стал министром восстановления хозяйства, в январе следующего года — министром иностранных дел. Он пытался убедить Германию жить в мире с победившими государствами. В роли министра он намеревался наладить отношения с европейскими странами, чтобы совместными усилиями выйти из послевоенного экономического кризиса. Характерны названия его книг — «Новое общество», «Демократическое общество». Он обращался к рейхстагу тихим голосом, и его слушали.

«Ни до, ни после в Германии не было политика, который бы так воздействовал на воображение масс и молодежи, — писал Себастиан Хафнер. — Никто не обладал такой личностной магией. Сравнить с ним можно разве что Гитлера, да и то с одной оговоркой. Гитлеру начали планомерно делать паблисити, так что отличить, где подлинное влияние личности, а где реклама, теперь уже практически невозможно.

Ратенау — это самый яркий из пережитых мною примеров того необъяснимого случая, когда в жизни общества появляется «великий человек». Он завоевывает любовь масс, несмотря на все препоны. Люди начинают к нему прислушиваться и болеть за него, все душой и сердцем становятся на его сторону, создаются легенды, культ личности. Любовь и ненависть достигают наивысших пределов… Ратенау, без сомнения, следует включить в число пяти-шести великих людей века».

Министр вернул Германию в мировую политику. Побежденная страна вновь обрела право голоса. Ратенау участвовал в международных конференциях, он заключал договоры с другими государствами, и это возвращало немцам ощущение нормальности жизни. Но он был евреем, и это автоматически рождало дикую ненависть среди оголтелых националистов. Они распространяли о нем самые невероятные мерзости.

Ратенау обвиняли в том, что по его вине немцы в войну голодали, в том, что он — тайный агент большевиков и пытается открыть большевизму дорогу в Германию, в том, что принес немецкий народ в жертву всемирному еврейству. Последний мотив был, наверное, самым главным. Многие немцы верили, что тайное еврейское правительство поработило Германию. Как станет ясно в ходе судебного процесса, убийцы министра черпали свое вдохновение в «Протоколах сионских мудрецов», печально знаменитой фальшивке, привезенной в Германию из России.

Идеолог нацистов Альфред Розенберг писал, что «Ратенау и его сообщники уже давно созрели для тюрьмы и виселицы».

«Наступит день, — угрожала газета нацистов «Фёлькишер беобахтер», — когда колесо мировой истории будет пущено вспять и покатится по трупам великого финансиста и многих его сообщников».

Каждое утро Ратенау отправлялся из своего дома на Кё-нигс-аллее (в Грюневальде) на Вильгельмштрассе, где находилось министерство иностранных дел. От охраны он отказался. 24 июня 1922 года без десяти одиннадцать утра навстречу его автомобилю выехала машина с троими молодыми людьми. Они девять раз выстрелили в министра из револьверов и еще бросили ручную гранату. Он был убит на месте.

Узнав об этом, Европа содрогнулась.

За сведения о преступниках назначили награду в миллион марок. Провинциальный лесник, любитель автомобилей, сообщил полиции, что в тот день, примерно за двадцать минут до убийства, обратил внимание на проезжавшую по этой улице мощную машину.

И он, и другие прохожие подтвердили, что в автомобиле было двое. Еще один молодой человек прогуливался неподалеку и, судя по всему, подавал сигналы пассажиру на заднем сиденье подозрительной машины.

28 июня полиция отыскала автомобиль, которым воспользовались убийцы. Это был мощный «мерседес». Владелец гаража объяснил, что водитель держал у него машину, объяснив, что ему предстоит встретить хозяина, прибывающего из другого города. 29 июня начальник берлинской полиции уже назвал имена подозреваемых в преступлении: Эрнст Вернер Техоф, шофер, двадцать один год, родился в Берлине, волосы темно-русые; Герман Фишер (он же Фогель), двадцать пять лет, блондин; Эрвин Кнауэр (он же Кернер, он же Керн), двадцать пять лет, голубоглазый блондин, участвовал в капповском мятеже в марте 1920 года.

Все трое принадлежали к тайной террористической организации «Консул» бывшего капитан-лейтенанта Германа Эрхарда. В 1920 году его морскую бригаду расформировали. Тогда Эрхард и его единомышленники создали тайную группу боевиков, занявшуюся политическими убийствами. «Консул» был лишь стержневой организацией, вокруг которой существовала целая сеть полувоенных групп.

После убийства министра иностранных дел все трое подозреваемых бежали из Берлина. Эрнст Техоф, водитель, был арестован во Франкфурте-на-Майне и доставлен в Берлин. Прессе он сообщил, что принадлежит к «право-большевистской» группе. Потом это понятие уточнили: «правый» превратилось в «национальный», «большевистский» — в «социалистический». Иначе говоря, он принадлежал к национальным социалистам. Его младший брат впоследствии был близок к лидеру гитлерюгенда Бальдуру фон Шираху.

30 июня Техоф начал давать показания. Машина, которой воспользовались преступники, принадлежала богатому промышленнику Кюхенмайстеру из Саксонии. Он был арестован, при обыске в его доме нашли шесть пулеметов, сто пятьдесят винтовок и патроны к ним. Но следы остальных убийц — Фишера и Керна — затерялись. Неделю о них не было никаких сообщений.

10 июля их видели в небольшом городке Гарделеген в ста километрах от Берлина. Они передвигались на велосипедах. Характерно, что население сознательно указывало полицейским неверное направление их движения, потому что многие симпатизировали убийцам министра-еврея.

12 июля поступили новые сообщения. Преступники, видимо, направлялись к Гарцу. Полиция опросила сотни людей и отыскала человека, который приютил их на ночь. Полиция перекрыла все возможные пути их движения к подножию Гарца. Земельные правительства Германии чинили препятствия прусской полиции, которая вела следствие. Преступники надеялись добраться до Баварии, где в свое время укрылись убийцы министра Эрцбергера, но не успели.

В субботу 16 июля двое молодых торговцев решили осмотреть небольшую гору, увенчанную замком. Одна из его старинных башен превратилась в руины, другую занимали граф Ганс Вильгельм Штейн и его жена, которые были в отъезде. Любопытные туристы забрались на гору и в башне увидели свет. Два человека что-то читали. Они очень походили на преступников, чьи фотографии публиковались во всех газетах. На следующий день башню окружила полиция. Из города вызвали слесаря. Но надежный замок был закрыт изнутри, так что слесарь не справился. Башня не подавала признаков жизни.

Полиция не знала, что делать. Ломать дверь без достаточных оснований не решались. В сумерках из окон показались две фигуры. Они размахивали носовыми платками и кричали:

— Оставьте нас одних!

Теперь уже не оставалось сомнений. В башне — убийцы Ратенау. Полиция предложила им сдаться и выйти. Они стали отстреливаться. В какой-то момент раздался вопль:

— Мы умираем за наши идеалы. Да здравствует великий Эрхард! Ура!

Еще один выстрел, и все смолкло. Полиция ворвалась в замок. Фишера нашли на полу с револьвером в правой руке. На кровати лежал мертвый Керн.

Прусская полиция проделала большую работу и раскрыла это преступление, арестовав тех, кто его готовил. Организатор убийства Вилли Гюнтер убежденно доказывал следствию, что Ратенау входил в состав тайного еврейского правительства, которое развязало Первую мировую войну, а затем разрушило Германию. Накануне суда Гюнтеру прислали в тюрьму плитку отравленного шоколада. Обвинитель сказал, что таким образом решили устранить важнейшего свидетеля.

На скамье подсудимых Эрнст Техоф выглядел весьма жалко:

— Керн сказал, что намерен убить министра Ратенау, а я должен ему помочь. Он сказал, что Ратенау тесно связан с русскими большевиками и выдал сестру за коммуниста Радека.

Судья заинтересовался:

— Вы утверждаете, что Ратенау имел тесные связи с большевиком Радеком и даже выдал за него сестру?

— Должно быть, это так.

— Насколько мне известно, у Ратенау есть только одна сестра, — уточнил судья. — Она замужем за доктором Андрее и живет в Берлине.

— Я не знаю, — растерянно сказал Техоф.

— Каким же образом крупный промышленник мог завязать отношения с коммунистом Радеком? — спросил судья. — Вам самому это кажется правдоподобным?

— Так говорил Керн, — повторил Техоф.

Молодой Йозеф Геббельс писал Техофу, отбывавшему свой срок: «Я хочу пожать Вам руку — это является внутренней потребностью. Так как мне не дозволено публично признать Ваш подвиг, я хочу солидаризироваться с Вами как Ваш товарищ, как немец, как молодой человек и сознательный активист, который верит в возрождение Германии вопреки всему».

Адольф Гитлер, придя к власти, воздвиг убийцам министра Вальтера Ратенау памятник.

Напрасно коммунисты вместе с профсоюзами и социалистическими партиями требовали принятия закона о защите республики, роспуска всех тайных военных организаций и удаления реакционеров из рейхсвера и с государственной службы. С января 1919 по июнь 1922 правые совершили триста пятьдесят четыре убийства. Только двадцать четыре участника политических убийств предстали перед судом. Ни одному не был вынесен смертный приговор, тогда как десять из тридцати восьми левых были приговорены к высшей мере наказания.

ИСТОРИЯ С ЛАНДРАТОМ

Провинция не желала признавать столицу. Это столкновение раскрывает суть многих конфликтов внутри Веймарской республики. Провинция была средоточием самой ожесточенной реакции против любых современных веяний. Космополитизм столицы, открытость города противопоставлялись хранящей устои провинции, народным традициям и национальному духу.

Городская, или, как тогда говорили, асфальтовая цивилизация воспринималась как болезнь, разрушающая привычный образ жизни, подрывающая органические начала народной жизни. Многие люди испытывали страх перед всем новым, неизведанным, перед обновлением жизни, перед утратой всего привычного.

Европа была больна, и Германия была ее больным сердцем. Слишком много немцев не хотели демократии. В первую очередь республику беспощадно ненавидела политическая элита. Крайне любопытные воспоминания оставил один из чиновников Веймарской республики Фердинанд Фриденсбург, назначенный в 1921 году ландратом (начальником окружного управления) в Розенберге, одном из округов Восточной Пруссии.

12 января 1921 года он приехал в свой округ. Скупо освещенный газовыми фонарями заснеженный перрон показался ему пустым, но из темноты появилась фигура. Вытянувшись, как и положено старому унтер-офицеру, незнакомец отрапортовал:

— Окружной обер-секретарь Ёльшлегер прибыл для встречи господина ландрата!

Фриденсбург удивился, что тот прибыл в одиночестве. Они вышли на привокзальную улицу, на которой одиноко стоял наемный автомобиль, единственный в городке.

— А где же машина окружного управления? — поинтересовался Фриденсбург.

— Она не в нашем распоряжении, — смущенно ответил Ёльшлегер.

— Почему же?

На это последовал не менее туманный ответ:

— Господин ландрат завтра утром все увидят сами.

Они влезли в неудобную машину и поехали в единственный в городке отель «Леман». Здесь Фриденсбург услышал шум, крики. Ему навстречу высыпали какие-то крепкие краснолицые мужчины, которые продолжали оживленно спорить. Через открытую дверь зала было видно, что там только что закончилось какое-то собрание. Среди его участников Фриденсбург узнал крупного землевладельца Эларда фон Ольденбург-Янушау, который владел в этом округе двумя поместьями. Теперь фон Ольденбург-Янушау стоял с видом победителя. Он явно добился того, чего хотел.

Знаменитым на всю Германию его сделала одна фраза:

— Дисциплина в армии должна быть такой, чтобы в любой момент достаточно было одного лейтенанта и десяти солдат, чтобы разогнать рейхстаг.

Фриденсбург поинтересовался у кельнера, который проводил его в комнату, что происходит в отеле.

— Да это собрались местные землевладельцы, — равнодушно ответил кельнер. — Они протестуют против нового ландрата.

Фердинанд Фриденсбург понял, что его ждут бурные события. Предложив ему возглавить один из восточнопрусских округов, в министерстве поставили перед ним две задачи. Во-первых, провести электрификацию округа, которая из-за последствий Первой мировой войны так и не началась. Во-вторых, участвовать в определении новой границы с Польшей.

В министерстве будущего ландрата предупредили, что две трети сельскохозяйственных угодий находятся в руках крупных землевладельцев, и родовитые помещики привыкли к тому, что главой округа становится кто-то из них. Фриденсбург не был ни дворянином, ни консерватором. Он предполагал, что часть населения примет его без восторга, но открытого сопротивления не ожидал.

Утром он пешком дошел до нового места работы. Население городка составляло три с половиной тысячи жителей. Это была, собственно, большая деревня. Ведомство ландрата находилось в простеньком здании на Рыночной площади. Ландрат исполнял двойные обязанности. Он был представителем государства и в этом качестве имел пятерых сотрудников. Они во главе с обер-секретарем Ёльшлегером находились на службе. А в другом качестве ландрат возглавлял местное самоуправление округа, и ему полагался изрядный бюрократический аппарат — примерно сорок человек.

Ландрат управлял округом совместно с окружным советом (крайстагом), состоявшим из шести человек. В помещении окружного совета было пусто. На рабочем месте присутствовал один-единственный мрачный пожилой господин. Это был обер-секретарь окружного комитета Пицкс, которого считали левым и потому не втянули в заговор против нового начальника. Все остальные письменные столы были девственно-чисты, стулья нагромождены один на другой. Иначе говоря, окружного управления не существовало.

— Я бы рекомендовал посетить кабинет ландрата, — заметил Ёльшлегер.

Комната была по-прусски скупо обставлена. Зато на письменном столе громоздилась кипа документов, раскрытых на нужной странице. Нового ландрата ждали. Это были протоколы заседания окружного совета:

«10 января совет принял решение временно распустить сотрудников окружного совета…

Совет принял решение продать принадлежащий округу автомобиль, а пока что держать его под замком…

Совет принял решение сдать в принадлежащем округу имении служебную квартиру советнику фон Ферзену до 1 октября сего года независимо от занимаемой им должности…

Совет проголосовал за немедленное увольнение окружного шофера Грабловского…»

Фриденсбург выяснил, что его предшественник сделал окружного шофера личным водителем, не забыв при этом выплатить ему зарплату за три месяца вперед из кассы округа. Фриденсбург попытался отыскать своего предшественника, который должен был сдать ему дела. Фон Ферзен исчез. Из бумаг выяснилось, что он передал все полномочия одному из шести депутатов окружного совета — фон Путкамеру. Фриденсбург по телефону пригласил его приехать и услышал в ответ:

— В течение нескольких ближайших недель это невозможно.

— Хорошо, — сказал Фриденсбург, — я сам вас навещу.

— Это тоже невозможно, я сейчас уезжаю.

Все шесть членов окружного совета договорились не участвовать ни в каких совещаниях и не отвечать на вопросы нового ландрата. Это был настоящий бойкот. Обращаться за помощью к обер-президенту Восточной Пруссии в Кёнигсберге было бесполезно. Тот имел лишь совещательный голос и едва ли мог что-то изменить. Все бросить, уехать в Берлин и доложить министру, что он не в состоянии выполнить задание, было для Фриденсбурга невозможным. Именно этого от него ждали. Он же намеревался честно исполнить свой долг. Причем действовать следовало незамедлительно.

В ближайшее время должен был начаться мучительный процесс делимитации границы, когда немцам и полякам при посредничестве французов предстояло бороться за каждый хутор. Многие продукты еще распределялись по карточкам, и следовало наладить распределение продовольствия, чтобы города не голодали. В Берлине и Кёнигсберге ему втолковывали, что надо поскорее проводить электричество, потому что каждый потерянный день стоил денег и уже приобретенные материалы могли сгнить.

Но все документы его предшественник фон Ферзен либо забрал с собой, либо роздал служащим, которые разошлись по домам. У нового ландрата были все основания распустить окружной совет, как неработоспособный орган власти, уволить нерадивых чиновников, провести новые выборы и назначить новых чиновников. Но это требовало времени.

Фриденсбург попытался действовать иначе.

Для того чтобы заседание окружного совета считалось действительным, ему нужны были как минимум двое. Фриденсбург позвонил одному из членов совета, местному бургомистру, который имел репутацию человека внепартийного, добродушного и неконфликтного, и сказал, что сейчас к нему приедет. Тот был поражен. Прежние ландраты вызывали бургомистров к себе.

Местный полицейский отдал ландрату честь, и тот счел это хорошим предзнаменованием. Фриденсбург заговорил о необходимости полного согласия между ландратом и бургомистром окружного центра. Намекнул, что элекростанция может быть построена и в другом месте и что сам краевой центр можно перевести в другое место — скажем, в самый большой город округа Дойч-Эйлау.

Бургомистр забеспокоился. На его лбу выступили капельки пота. Тут ландрат сказал, что послезавтра состоится заседание окружного комитета, и многозначительно добавил:

— Так что жду вас в четыре часа!

Бургомистр не посмел отказаться.

Следующим союзником ландрат сделал крестьянина Гренке, руководителя местечка Гуринген. Фриденсбург позвонил ему, непринужденно сообщил о своем вступлении в должность и о желании прибыть на чашку кофе. В истории Гурингена такого еще не было, чтобы ландрат пожаловал в гости.

Мамаша Грёнке испекла горы пирогов и выставила такие же горы масла, ветчины и вкуснейшего крестьянского хлеба. Фриденсбург плотно закусил, выпив невероятное количество посредственного кофе, не отказался от столь же посредственного шнапса, посетил конюшни, похвалил поросят, восхитился общинным быком, порадовался трехдневному жеребенку и при этом ни словом не обмолвился о делах. Поздно вечером осчастливленный Грёнке со всей семьей проводил ландрата к машине. Прощаясь, ландрат как бы между делом заметил:

— Кстати, послезавтра в четыре у нас заседание окружного совета. Буду очень рад вас видеть.

Крестьянин был вытесан из более крепкого дерева, чем бургомистр. Он покраснел как свекла и пробормотал:

— Я не могу прийти.

— Отчего же, ведь вы член совета?

— Но я дал честное слово!

— Дорогой господин Грёнке, насколько я понял, вы дали слово отнюдь не добровольно.

— Это, конечно, так…

— В таком случае честное слово не считается. Да и не забывайте о своем долге члена краевого совета и местного начальника. Вы ведь давали клятву добросовестно исполнять свои обязанности? И эту клятву вы давали добровольно, не так ли?

— Конечно, господин ландрат.

— Тогда все ясно. То, что потребовал от вас господин фон Путкамер, противоречит вашей клятве, которую вы дали добровольно и в соответствии со служебным уложением. Разве я не прав?

— Конечно, господин ландрат, — выдавил из себя Грёнке.

И все же Фриденсбург хотел быть уверен, что в решающий момент у того не заболеет дочка и не захромает лошадь. Он в последний раз взял наемный автомобиль и сам заехал за Грёнке в Гуринген. Ровно в четыре они втроем собрались в зале заседаний все еще пустого здания окружного управления. Четверо остальных членов совета, которых уведомили по почте, не явились, но их присутствие и не требовалось.

На заседании Фриденсбург отменил все, что было записано в протоколе предыдущего заседания. Бойкот стал недействительным. В тот же день он отправил с посыльным повестки всем служащим с письменным распоряжением явиться на следующий день на работу со всеми имеющимися у них на руках документами. И дисциплинированные немецкие чиновники все как один пришли и засели за работу, словно ничего не было.

Весной 1921 года были назначены выборы в окружной совет, и националисты не решились снова выдвинуть фон Ольденбурга и фон Путкамера. Элард фон Ольденбург-Янушау попытался вновь организовать акцию протеста против ландрата, но теперь не собрал и трети тех, кто еще недавно был на его стороне.

— Я поставил не на ту лошадку, — признался он своему приятелю.

Впрочем, через несколько лет ситуация изменится. Оль-денбург пользовался большим влиянием на своего соседа президента Гинденбурга, чье семейное имение Нойдек было расположено там же, в Восточной Пруссии, в округе Розенберг.

Из-за долгов Гинденбург потерял поместье. Когда его избрали президентом, Ольденбург объединил крупных восточ-нопрусских землевладельцев. Они скинулись, попросили о том же промышленников и собрали деньги, на которые выкупили поместье Нойдек и преподнесли его президенту.

На всякий случай его записали на сына президента полковника Оскара фон Гинденбурга. Но тут же выяснилось, что собранных денег не хватило, и доброжелатели президента запустили руку в казну — позаимствовали недостающую сумму из государственного фонда «Остхильфе» («Восточная помощь»). Фонд создали для поддержки сельского хозяйства Восточной Пруссии.

В январе 1933 года вокруг этой истории разгорелся скандал, нацисты его тщательно раздували. Гитлер предупредил Оскара Гинденбурга, что если не станет канцлером, то потребует уголовного расследования этой истории. Это была последняя капля. Гинденбург очень хотел прекратить разговоры о имении, купленном на казенные деньги. 28 января 1933 года, когда Гинденбургу предстояло принять важнейшее в его жизни решение — доверить ли Адольфу Гитлеру пост имперского канцлера, президента навестил его старый друг и сосед Элард фон Ольденбург-Янушау.

Гинденбург поделился с ним сомнениями относительно презираемых им методов нацистов. Ольденбург его успокоил, заметив, что он легко управится с «этими ребятами, которые в принципе совсем не плохи». Так что вполне вероятно, что именно Ольденбург виновен в том, что президент согласился сделать «богемского ефрейтора» канцлером и тем самым вверг Германию в катастрофу. В 1933 году Ольденбург стал депутатом рейхстага. Он не был нацистом, но страстная ненависть к демократии и переходящий всякую меру национализм толкнули его к сотрудничеству с Гитлером.

Герой этой истории Фердинанд Фриденсбург после Восточной Пруссии служил заместителем начальника берлинской полиции. В 1933 году нацисты убрали его с государственной службы. Он пережил нацизм, после войны стал заместителем правящего бургомистра Западного Берлина и в 1969 году написал эти воспоминания.

ОФИЦЕР ШЛАГЕТЕР И КОММУНИСТ РАДЕК

Восхождение Адольфа Гитлера к власти заняло больше десяти лет. Несколько эпизодов истории двадцатых годов невероятно помогли будущему фюреру.

Союзники обязали Германию выплатить к маю 1921 года двадцать миллиардов золотых марок. Золотая марка — это не монета, это предвоенный курс марки, которая тогда стоила четыре доллара. Но в 1921 году доллар стоил шестьдесят обесценившихся марок. Выплата репараций оказалась непосильной для Германии.

Французский премьер-министр Раймон Пуанкаре был настроен антигермански. В конце 1922 года правительство Германии объявило о дефолте, оно не могло выплачивать репарации. Заявив, что Германия срывает поставки угля и древесины, президент Франции 11 января 1923 года ввел сто тысяч французских и бельгийских солдат в Рурскую область, угольный и стальной центр страны. Премьер-министр Англии Стенли Болдуин не стал возражать.

Немецкое правительство призвало немцев оказывать французам пассивное сопротивление. Всем забастовщикам правительство платило зарплату и использовало ввод французских войск для возбуждения националистических чувств. Толпы собирались вокруг статуй Бисмарка и других исторических персонажей и кричали:

— Германия, Германия превыше всего!

Правительство раскрутило, как теперь говорят, события в Рурской области, но они сыграли на руку экстремистам. На митинге в Мюнхене послушать Гитлера собрались десятки тысяч.

Ввод французских войск в Рурскую область подорвал экономику Германии. 5 июня французские войска захватили и железные дороги в регионе. Марка обесценивалась на глазах. В конце октября французские войска оккупировали еще и Бонн, и Висбаден. Это вызвало новый взрыв национализма.

Немецкое правительство, лишившись Рурской области с ее угольными шахтами и сталелитейными заводами, включило печатный станок. Зарплаты выдавали ничем не обеспеченными бумажными марками. Начался неконтролируемый рост цен. В 1922 году булка стоила сто с лишним марок, через год — два миллиона! Инфляция оказалась для Германии губительнее французских войск. Рабочий класс Рура из-за инфляции попал в отчаянное положение и поддерживал радикалов.

В октябре 1923 года печать одного банкнота обходилась дороже его реальной стоимости. Невиданная инфляция подрывала Веймарскую республику, которая все больше ассоциировалась не с демократией и политическими свободами, а с безумными несчастьями. Ловкие бизнесмены зарабатывали огромные состояния. Они брали кредиты, что-то покупали, а кредит возвращали обесценившимися деньгами. В бедственном положении оказались пенсионеры и люди, живущие на зарплату, владельцы мелкого бизнеса.

Все винили репарации, хотя основы этой финансовой катастрофы были заложены при кайзере в 1914 году, когда финансирование войны решили вести не за счет повышения налогов, а путем печатания денег. Расплатиться за войну Германия рассчитывала, победив Антанту и потребовав от нее контрибуции, а получилось наоборот…

28 января 1923 года в Лейпциге открылся Восьмой съезд коммунистической партии, которая тоже решила использовать оккупацию Рура для привлечения избирателей на свою сторону. Делегаты съезда решили, что после вступления французских войск в Рурскую область Германия стала угнетенной страной и следует бороться за ее свободу.

Опыт вооруженной борьбы у коммунистов был. За три года до этого, 13-17 марта 1920 года, правые устроили капповский путч и попытались свергнуть правительство. В ответ коммунисты сформировали свою Красную армию. В Рурской области она насчитывала около пятидесяти тысяч бойцов и сражалась с правительственными войсками.

После Первой мировой войны коммунисты получили в Центральной Германии много мест в ландтагах и чувствовали себя уверенно. Партия, в которой состояли триста пятьдесят тысяч человек, имела четырнадцать депутатов в рейхстаге и пятьдесят семь в ландтагах. Коммунисты опирались на солидную систему партийной печати — тридцать три ежедневные газеты. В марте 1921 года руководители компартии решили, что настало время нанести удар по республике и поднять вооруженное восстание. «Рабочий класс Центральной Германии не даст себя обмануть фразами, сеющими среди немецких рабочих настроения трусости и пассивности», — говорилось в заявлении партии.

Правительство отправило в Центральную Германию полицию безопасности под командованием обер-президента Хорзинга с приказом разоружить рабочих. Руководство компартии надеялось на всеобщее восстание. Бои с полицейскими частями продолжались несколько мартовских дней, но на призыв ко всеобщей забастовке откликнулось меньше полумиллиона рабочих, так что подавление восстания было лишь вопросом времени.

После ввода французских войск ситуация в стране вновь накалилась. В опорных пунктах левых — в Берлине, Гамбурге, в Рурской области — начались массовые забастовки, демонстрации, формировались рабочие сотни и звучали призывы к пролетарской революции.

Особую роль сыграл один из тогдашних руководителей Комммунистического интернационала Карл Радек.

Карл Бернгардович Радек — одна из самых ярких фигур в большевистском руководстве, человек острого и язвительного ума, очень образованный и циничный. Он родился во Львове, свободно владел основными европейскими языками, и в Польше, и в Германии чувствовал себя как дома. Русским языком он овладел уже во взрослом возрасте. В Варшаве он вел подпольную работу вместе с Розой Люксембург и Феликсом Дзержинским, в Германии — вместе с Кларой Цеткин и Карлом Либкнехтом, в Швейцарии — вместе с Лениным.

После Октябрьской революции он не раз безуспешно пытался поднять вооруженное восстание в Германии, куда приезжал нелегально, где работал в подполье и даже попадал в тюрьму. Все руководители компартии Германии были его давними товарищами. Большой карьере Радека в Москве помешала изрядная доля авантюризма и нелюбовь к повседневной работе.

«Радек был для меня необычным психологическим явлением, но никогда — загадкой, — вспоминала Анжелика Балабанова, которая работала с ним в Коминтерне. — Он представлял собой необыкновенную смесь безнравственности, цинизма и стихийной оценки книг, музыки, людей. Точно так же, как есть люди, не различающие цвета, Радек не воспринимал моральные ценности. В политике он менял свою точку зрения очень быстро… Он умел выражать мнения других и на самом деле верить, что они его собственные, мог с пылом поддерживать лозунги, против которых только что боролся…»

Карл Радек хотел воспользоваться настроениями немцев и организовать народную войну против Франции в союзе с крайне правыми немецкой национальной и народной партиями.

Французы на политику пассивного сопротивления ответили жесткими мерами. Профсоюзных лидеров, призвавших к забастовке, оккупационные власти сажали, саботажников расстреливали — погибли больше ста человек. 26 мая 1923 года французские оккупационные войска по обвинению в саботаже и диверсиях расстреляли на Хольцгеймском лугу рядом с Дюссельдорфом бывшего офицера рейхсвера Альберта Лео Шлагетера.

Эта фигура стала знаковой для нацистов. Они в ответ убили школьного учителя Вальтера Кадова, обвинив его в том, что он выдал Шлагетера французам. Сделали это будущий секретарь фюрера Мартин Борман и будущий комендант концлагеря Освенцим Рудольф Хёсс.

Карл Радек тоже использовал этот расстрел для провозглашения новой тактики — национального большевизма. Выступая на заседании Исполкома Коминтерна, Радек сказал, что Шлагетер, немецкий националист, мужественный солдат контрреволюции, заслуживает уважения и должен одновременно считаться солдатом революции. Карл Радек предложил искать путь к национально мыслящим массам, создавать единый фронт трудящихся и патриотических кругов против «антантовского империализма» и германского капитала. Он призвал немецких националистов и фашистов объединяться против Запада:

— Дело народа, ставшее делом нации, приводит к тому, что дело нации становится делом народа. Мы не должны замалчивать судьбу этого мученика германского национализма, имя его много говорит немецкому народу. Если круги германских фашистов, которые захотят честно служить немецкому народу, не поймут смысла судьбы Шлагетера, то Шлагетер погиб даром. Против кого хотят бороться германские националисты? Против капитала Антанты или против русского народа? С кем они хотят объединиться? С русскими рабочими и крестьянами для совместного свержения ига антантовского капитала или с капиталом Антанты для порабощения немецкого и русского народа?

На плакатах, призывавших к свержению французского империализма, красная звезда соседствовала со свастикой. В июле 1923 года в специальном выпуске центрального органа компартии «Роте фане» («Красное знамя») Радек обсуждал будущее Германии вместе с одним из идеологов пангерманизма и пропагандистом знаменитой фальшивки «Протоколы сионских мудрецов» графом Эрнстом цу Ревентловом (в 1924 году его избрали в рейхстаг, через три года он примкнул к Гитлеру) и автором книги «Третий рейх» Артуром Мёллером ван ден Бруком.

Мёллер ван ден Брук, восторженно поклонявшийся прусскому духу, был одним из главных идеологов немецкого национализма, ненавистником Запада, Веймарской республики и либерализма. На этой почве стало возможным его сотрудничество с коммунистами. Его книга «Третий рейх» рисует будущую Германию, которая станет образцом для всего мира. Он не дожил до того момента, когда Третий рейх стал политической ральностью. У него были проблемы с психикой, и в 1925 году он покончил с собой.

Среди идеологов национального социализма в начале двадцатых была модной идея союза Германии с «молодыми нациями» Востока, прежде всего с Россией, не отравленной ядом западной цивилизации и либерализма. Высказываясь впервые о внешней политике, Адольф Гитлер говорил, что есть только два пути: «Если наша цель — завоевать плодородные земли, отказавшись от мировой торговли и колоний и забыв об индустриализации, тогда надо заключать союз с Англией против Советского Союза. Если мы желаем властвовать на морях и участвовать в мировой торговле, тогда нам нужен союз с Россией против Англии».

Но одно дело — геополитика, другое — политическая борьба. Гитлер отказывался от сотрудничества с коммунистами даже в совместной борьбе против французов и демократии:

— Свастика и советская звезда сочетаются как вода и пламя. Даже по тактическим соображениям они не должны быть вместе!

11 июля 1923 года ЦК компартии Германии принял воззвание «К партии» с призывом к вооруженной борьбе на случай реакционного государственного переворота. На следующий день руководитель немецких коммунистов Генрих Брандлер сообщил старому соратнику секретарю Исполкома Коминтерна Карлу Радеку: партия рассчитывает на боевую помощь со стороны Советского Союза.

Руководители Коминтерна Григорий Зиновьев и Николай Бухарин находились в отпуске в Кисловодске. Карл Радек остался на хозяйстве и руководил немецкими коммунистами. Он счел лозунг «завоевания улиц», выдвинутый компартией, преждевременным и опасным.

«Чем внимательнее я читаю партийную печать, тем больше беспокоюсь по поводу антифашистского дня, — ответил он Брандлеру. — Я боюсь, что мы идем в ловушку. Мы плохо вооружены или даже просто не вооружены. Фашисты вооружены в десять раз лучше и располагают хорошими ударными отрядами. Если они захотят, мы получим 29-го числа окровавленные головы».

«Думаю, это правильное решение, — поддержал Радека Сталин. — Чудаки, хотели пройти с демонстрацией за Берлин, к казармам. Лезли в хайло с белогвардейскими офицерами. Аналогия с июльскими днями не выдерживает критики. В июльские дни семнадцатого года у нас были Советы, были целые полки, гарнизон был деморализован в Питере. У немцев же ничего такого не имеется…»

А вот отдыхавшие в Кисловодске председатель Исполкома Коминтерна Зиновьев и главный редактор «Правды» Бухарин считали, что наступило время действовать: «Радек ошибается, потому что он видит только одну сторону: разложение фашистских рядов пропагандой в духе его речи о Шлагетере. Но он забывает, что крепкий удар кулаком наилучшим образом разлагал бы фашизм. Радек игнорирует уроки Италии и Болгарии. Разве итальянские социалисты не пытались в течение двух-трех лет переубедить низшие слои фашистов? Напрасно! Фашизм постепенно усиливался так, что Муссолини пришел к власти… Лозунг «завоевать улицу» абсолютно верен и своевременен. И здесь Радек опять не прав».

Руководители немецкой компартии настаивали на том, что промедление опасно: можно упустить время. Генрих Брандлер писал в Москву: «Напряжение царит не только в Берлине, но и по всей стране. Партия уже провела всю нелегальную подготовку и, если решится на решающее выступление, одержит победу».

На осень 1923 года коммунисты наметили вооруженное восстание, которое должно было начаться в Руре и Саксонии. Руководителей компартии вызвали в Москву и предложили такой план действий. Коммунисты берут власть в пролетарских районах. Федеральное правительство отправляет туда войска. Пролетарские сотни дают правительственным войскам решающий бой, побеждают, и коммунисты приходят к власти во всей Германии.

21 сентября газета «Фёлькишер беобахтер» поместила на первой полосе обширную статью Макса фон Шойбнер-Рихтера, одного из самых близких к Гитлеру людей, под названием «Большевизация Германии». Автор возмущался: неужели немцы не видят, «с какой угрожающей быстротой Москва с помощью своего уполномоченного г-на Радека проводит большевизацию Германии. И уже недалек день, когда над дворцом президента Германии будет развеваться не черно-красно-золотой штандарт социал-демократа Эберта, а кроваво-красное знамя г-на Радека».

Наконец в Москве уверились, что немецкие коммунисты способны добиться успеха. Оставив первоначальные сомнения, Сталин написал открытое письмо главному редактору газеты коммунистов «Роте фане» Августу Тальгеймеру. Письмо опубликовали 10 октября.

«Грядущая революция в Германии, — писал Сталин, — является самым важным мировым событием наших дней. Победа революции в Германии будет иметь для пролетариата Европы и Америки более существенное значение, чем победа русской революции шесть лет назад. Победа германского пролетариата, несомненно, переместит центр мировой революции из Москвы в Берлин».

Нарком по иностранным делам Георгий Чичерин в этот момент находился в Германии. Услышав по радио о письме Сталина в редакцию «Роте фане», решил, что это фальшивка. Каково же было его изумление, когда выяснилось, что слова Сталина — подлинные. Нарком Чичерин сам занимался отношениями с Германией, считая ее не только ближайшим партнером России, но и важнейшим государством Европы. Он часто ездил в Берлин и страдал, когда партийные вожди вмешивались в международные дела, подрывая его усилия.

В Москве у руководителей Советской России уже закружилась голова. Секретарь Центральной контрольной комиссии партии большевиков Сергей Иванович Гусев, бывший начальник политуправления Красной армии, прошедший Гражданскую войну, написал записку членам политбюро:

«В случае германской революции и нашей войны с Польшей и Румынией решающее значение могли бы иметь наступление наше на Восточную Галицию (где поднять восстание нетрудно) и «случайный» прорыв наш в Чехословакию, где вполне возможна революция (в «присутствии» наших двух-трех дивизий).

Таким образом мы: 1) вышли бы в глубокий тыл Польше и ее участь была бы решена; 2) получили бы через Чехо-Словакию «коридор» в Советскую Германию…»

«Слишком рано ставить этот вопрос, — ответил Сталин. — Сейчас важен другой вопрос: под каким легальным прикрытием мобилизнуть солдат, сохраняя внешность миролюбия и, по крайней мере, внешность обороны».

К пленуму ЦК Сталин набросал несколько тезисов: «Революция назрела, надо взять власть, нельзя давать власть фашистам. Поражение революции в Германии есть шаг к войне с Россией».

4 октября в Москве политбюро наметило дату вооруженного восстания в Германии — 9 ноября 1923 года. Готовили партию и Красную армию к необходимости помочь немецким революционерам. Выделили доллары для закупки оружия и обещали наладить поставки хлеба, чтобы новая власть накормила рабочих. Политбюро решило передать немецким рабочим миллион золотых марок и организовало сбор денег. Население не понимало, почему оно должно жертвовать последним ради немецких коммунистов.

«На открытом заседании одной ячейки, — сообщал в политбюро нарком внутренних дел Александр Белобородое, — беспартийная работница, услышав о событиях в Германии и необходимости помощи немецким рабочим, заявила:

— Да долго ли это будет? Что же это?… Ходим здесь босые, жалованья на ботинки не хватает.

Секретарь ячейки попросил ее завтра зайти к нему. Хотел объяснить, почему она не должна так относиться к германским событиям. А работница ему ответила:

— Да вы меня там еще арестуете…»

Развитие событий благоприятствовало коммунистам.

10 сентября 1923 года руководители компартии Генрих Брандлер, Фриц Геккерт и Пауль Беттхер вошли в правительство Саксонии, сформированное левым социал-демократом Эрихом Цейгнером. Через неделю еще трое коммунистов — Карл Корш, Теодор Нойбауэр и Альбин Теннер — стали членами социал-демократического правительства Тюрингии. Они надеялись поднять земельные правительства против Берлина.

Революция началась, как и предполагали ее инициаторы, но закончилась самым неприятным для них образом. Федеральное правительство не стало ждать, когда его свергнут, и первым пустило в ход военную силу.

20 октября рейхсвер вошел в Саксонию. На основе 48-й статьи конституции левое земельное правительство было лишено полномочий. Профсоюзы и социал-демократы отказались поддержать вооруженное сопротивление рейхсверу в Саксонии. Руководству компартии пришлось отказаться от восстания.

«Я приехал в Дрезден в понедельник 22-го, — докладывал Карл Радек в Москву, — и нашел следующее положение: Саксония фактически уже занята рейхсвером. Конференция фабрично-заводских комитетов не решилась провозгласить всеобщую забастовку. Коммунисты не решились на самостоятельное выступление… Мы исходили из предпосылки, что в лице саксонского и тюрингского правительств мы имели реальный фактор силы, опирающийся на известную вооруженную массу. Второй предпосылкой мы считали скопление в руках партии большого количества оружия. Первая предпосылка оказалась полнейшей иллюзией, вторая — совершенной фикцией».

ЦК компартии Германии отменил решение о вооруженном восстании. Но в Гамбурге оно все же началось. Ранним утром 23 октября коммунисты напали на полицейские участки, захватили несколько мостов и начали строить баррикады. Оправившись от неожиданности, полиция, к которой присоединилась армия, перешла в контрнаступление. Через тридцать один час восстание было подавлено.

23 ноября 1923 года правительство Германии запретило компартию. Запрет был отменен 1 марта 1924 года.

— Мы вечерами сидели в кабинете у товарища Троцкого в Реввоенсовете и обсуждали стратегическую обстановку вместе с главкомом Каменевым и другими спецами, — оправдывался председатель Коминтерна Григорий Зиновьев на пленуме ЦК. — Та информация, которую дали немецкие товарищи, была в высшей степени оптимистическая. Мы были неосторожны, положившись только на эту информацию. Это были в значительной степени потемкинские деревни.

После неудачи с немецкой революцией в Москве стали говорить, что социал-демократы хуже фашистов, с ними нужно порвать и начать бешеную травлю социал-демократии. Сталин резюмировал:

— Вывод: не коалиция с социал-демократией, а смертельный бой с ней, как с опорой нынешней фашизированной власти.

Сменили руководство компартии. Зиновьев сделал ставку на Эрнста Тельмана, грузчика из Гамбурга, с открытым и простым лицом и огромными кулаками. Зиновьев говорил на заседании Коминтерна:

— Посмотрите на Эрнста Тельмана! Все наши товарищи, которые его слышали, говорят, что они, слушая Тельмана, чувствуют при этом поступь революции.

ШТУРМОВЫЕ ОТРЯДЫ: ГОМОСЕКСУАЛЬНОЕ БРАТСТВО

Неизвестно, как сложилась бы судьба ефрейтора 16-го Баварского полка кавалера Железного креста Адольфа Гитлера, если бы 7 марта 1919 года он не встретился с армейским капитаном Эрнстом Рёмом. Но для самого капитана это знакомство, поначалу столь приятное и полезное, закончится через пятнадцать лет пулей.

В 1919 году в Мюнхене еще никто не слышал о ефрейторе Гитлере, а капитан Эрнст Рём, коренной мюнхенец и профессиональный военный, уже пользовался широкой известностью. Он был солдатом до мозга костей, прямолинейным и грубым человеком. В 1906 году Рём начал службу фанен-юнкером в 10-м пехотном полку королевской баварской армии. Поражение Германии в Первой мировой войне поставило крест на его военной карьере. Он не мог с этим смириться, считал армию важнейшим институтом государства и собирал вокруг себя единомышленников.

Маленькая тайна его соратников состояла в том, что их объединяли не только политические интересы. Окружение Эрнста Рёма придерживалось нетрадиционной сексуальной ориентации. В кругу молодых людей в военной форме возникла особая гомоэротическая атмосфера. Солдаты Рёма подчинялись не просто командиру, а еще и мужчине с сильной эротической харизмой.

После войны капитан Эрнст Рём служил адъютантом командующего Добровольческим корпусом генерала Франца Риттера фон Эппа, одного из тех, кто подавил революцию в Германии. Эпп был кадровым военным. Революция застала его в роли командира Баварского пехотного полка. Он одним из первых поддержал нацистское движение.

Климат в «добровольческих» кругах формировала гомосексуальная эротика. Там происходила идеологизация гомосексуализма как проявления особого «германского Эроса». Это было особое мужское братство, объединенное не только идеями, но и любовными отношениями. Гомосексуальная эротика сыграла важную роль в формировании военизированного крыла национального социализма.

Эрнст Рём не скрывал своих гомосексуальных наклонностей, бравировал ими, говорил, что он счастлив и даже гордится этим. Он требовал убрать из уголовного кодекса статью 175, предусматривавшую наказание за гомосексуализм.

— Я только с годами понял, что я гомосексуалист, — говорил Рём своему любовнику. — Я, конечно, припоминаю целую цепь гомосексуальных поступков еще в юношеские годы, но тогда у меня были отношения и со множеством женщин. Правда, особого удовольствия я не получал. Теперь я гоню от себя всех женщин, особенно тех, кто преследует меня со своей любовью. Но я абсолютно предан матери и сестре.

У Гитлера с Рёмом обнаружились общие взгляды и вкусы. Оба обожали музыку Рихарда Вагнера. Капитан Рём любил присесть к фортепьяно. Иногда он часами играл мелодии из вагнеровского «Зигфрида» или «Мейстерзингера». Он был почетным гостем в поместье Вагнера.

Когда Адольф Гитлер встретился с Рёмом, тридцатидвухлетний капитан не был еще такой отталкивающей фигурой, какой он стал позднее. Он еще не разъелся и не обзавелся пивным животом. Многочисленные шрамы казались его любовникам свидетельством мужества, а не уродства (на фронте пуля угодила Рёму в нос). Один из его сослуживцев вспоминал, что привык считать гомосексуалистов немужчинами, слабыми, жалкими существами. Но Рём был олицетворением настоящего солдата. Шрамы, поведение, манеры — ничто не отличало его от обычного мужчины.

Рём присутствовал в пивной «Хофбройкеллер», когда Гитлер произнес одну из первых своих речей, и был поражен его ораторским талантом. В январе 1920 года Рём вступил в партию и получил билет № 623. Он не пропускал ни одного собрания и всегда приводил с собой новых людей, обычно из рейхсвера. Для Гитлера знакомство с Рёмом было большой удачей. Рём был очень влиятелен среди ультраправых. Он поддержал Гитлера в роли лидера партии.

Гитлер пришел на первое собрание своей будущей партии бездомным человеком, не имевшим друзей, весьма странным, с неприятными манерами, малообразованным. Но уже тогда были очевидны его ораторский дар и талант демагога.

Когда Гитлер выступал в пивной «Киндкеллер» 26 октября 1920 года, его речь конспектировал сотрудник баварской полиции. Заметки сохранились.

— Нам нужно вернуть себе чувство национальной гордости, — говорил Гитлер. — Но что или кто сегодня может быть предметом гордости? Может быть, наш президент Эберт? (Смех в зале.) Или правительство? Но скажу и другое — нам нужна и национальная воля. Нам нельзя по каждому поводу повторять: «мы не можем этого сделать». Это неправильно. Мы можем! Любое средство оправданно для того, чтобы покончить с позорным мирным договором! (Бурные аплодисменты.) Что еще нам нужно? Национальное самосознание. Нам надо слепо верить в наше будущее.

Гитлер делал первые шаги как оратор, выступая перед небольшими группами запутавшихся и ожесточившихся людей, не смирившихся с переменами в их жизни и в жизни Германии. Никогда еще в истории Германии комбинация риторики и насилия не оказывалась столь впечатляюще эффективной.

В феврале 1920 года партия обрела название, под которым войдет в историю, — Национально-социалистическая немецкая рабочая партия (немецкая аббревиатура НСДАП). Смысл нового названия состоял в том, чтобы апеллировать и к социальным, и к национальным чувствам немцев. Численность партии составляла две сотни человек. Это был срез городского населения: торговцы, ремесленники, продавцы, служащие, несколько докторов и инженеров. К концу 1920 года благодаря ораторскому искусству Гитлера численность партии выросла до двух тысяч.

В большую мюнхенскую политику Гитлера ввел писатель и сценарист Дитрих Эккарт. Он был на двадцать лет старше фюрера. Гитлер восхищался им и учился у него. В 1893 году Эккарт окончил медицинский институт, но поссорился с медицинским сообществом, врачом так и не стал. Разве что себя самого лечил от пристрастия к морфию. Он пробовал себя в журналистике, пока смерть отца не оставила его с кое-какими деньгами. Благодаря наследству он вел свободный и веселый образ жизни, но в 1899 году деньги кончились. Он с трудом зарабатывал на жизнь. Пьесы его отвергались. Он бедствовал и иногда ночевал на скамейке в саду. Только его сценическая версия «Пер Гюнта» по норвежскому классику Генрику Ибсену принесла ему успех.

В момент крушения Германской империи Дитрих Эккарт оказался в Мюнхене, где включился в политическую жизнь. И вскоре познакомился с Гитлером. Между ними обнаружилось кое-что общее. Страстное желание без особых оснований выдавать себя за художника, стать знаменитым, неспособность прокормить себя и привычка жить за счет других.

После революции в Германии Эккарт издавал еженедельник «На хорошем немецком», в котором выступал против «еврейского засилья» в германской культуре и призывал к сплочению носителей чистой немецкой крови. Он требовал «духовного обновления» Германии с позиций расизма. Написал стихотворение «Проснись, Германия!». Первая строчка стала лозунгом нацистов.

Дитрих Эккарт не любил женщин и презрительно говорил:

— Женщины — это только лишь природа, не более того. Женское начало — это трусость, покорность, ненадежность. Нехватка маскулинности ведет к декадансу.

Он женился, когда ему было сорок пять лет, на богатой вдове по имени Розе Маркс. Но брак вскоре разрушился, поскольку Эккарт предпочитал исключительно мужскую компанию. Он развелся в 1920 году, как раз в тот год, когда познакомился с Гитлером. Эккарт стал духовным отцом нового движения, которое возглавил Гитлер. Эккарту принадлежит интеллектуальное авторство всего набора идей, которые выдвинул фюрер в середине двадцатых годов, особенно злобный антисемитизм. Эта дружба словно оживила старую мечту Гитлера о совместной жизни двух подлинных художников. Эккарт познакомил его с заметными фигурами в культурной жизни Мюнхена. Он изменил Гитлера. До этого будущий фюрер был таков, каким его увидел один из офицеров Добровольческого корпуса: «Мягкий, но старающийся быть твердым, полуграмотный, но пытающийся выглядеть всезнающим, человек богемы, ставший солдатом. Человек неуверенный в себе и в своих возможностях».

Дитрих Эккарт, начитанный человек с большими связями, приносил Гитлеру книги, которые тому следовало прочитать, и навел некоторый лоск на его провинциальные манеры. Научил следить за своей внешностью, правильно одеваться и вести разговоры в гостиных. Водил будущего фюрера по модным ресторанам и кафе.

— Дружба с Эккартом, — говорил Гитлер много позже, — была одним из самых приятных событий моей жизни в двадцатых годах.

Эккарт обладал тем, чем еще не обзавелся Гитлер: хорошими манерами и связями в высшем обществе. Зато у Гитлера обнаружилось то, чего не хватало Эккарту: ораторский талант, целеустремленность и желание учиться политике.

Военные не оставили Гитлера и дали ему в конце 1920 года деньги, на них партия купила еженедельную газету, которая с 1887 года выходила под названием «Мюнхенер беобахтер». 9 августа 1919 года ее переименовали в «Фёлькишер беобахтер». Как партийный орган, она стала выходить дважды в неделю. Редактором стал Эккарт.

В партии отнюдь все были поклонниками Гитлера. В начале лета 1921 года комитет партии, воспользовавшись тем, что он на полтора месяца уехал в Берлин, попытался восстать против его диктаторских замашек.

Некоторые нацисты хотели объединения с другими национально-социалистическими партиями. Этот вопрос дважды обсуждался на партийных конференциях. В руководстве партии не было единства. Антон Дрекслер и его старые товарищи полагали, что объединение усилит националистическое крыло. А вот Гитлер считал другие группы слишком буржуазными. Он опасался, что объединение ослабит энергию движения. А может быть, не хотел появления в партии других заметных фигур.

В начале лета 1921 года, когда Гитлер надолго уехал в Берлин, Дрекслера убедили, что надо объединиться. Но, как это будет происходить и с другими его оппонентами, он недооценил Гитлера. Тот сначала пытался убедить Дрекслера изменить решение. Не встретив понимания, 11 июля разгневанный Гитлер просто вышел из НСДАП и пригрозил создать собственную партию.

Комитет испугался — без его организаторских способностей и ораторского дара партия бы просто распалась — и пошел на попятную.

Гитлер представил свои условия:

«В течение ближайших восьми дней должно быть проведено внеочередное собрание членов партии. Нынешний состав парткома должен подать в отставку. На новых выборах я потребую себе пост председателя с диктаторскими полномочиями, чтобы создать комиссию, которая проведет безжалостную чистку партии от всех чужеродных элементов, которые в нее проникли…

Партия никогда не согласится на слияние с другими организациями. Те, кто желает быть с нами, должны вступать в нашу партию».

Вера Гитлера в себя и свою миссию была безграничной. И он научился вселять эту уверенность в других. Он не только убеждал присутствующих в своих фантастических способностях, но и сам в них уверился.

29 июля было проведено собрание. Антон Дрекслер сделал отчетный доклад и предложил поправки к уставу партии. После чего произошли перевыборы парткома. В протоколе записали: «Товарищ Гитлер, как председательствующий, предложил проголосовать за поправки к уставу. Все проголосовали «за», кроме одного (товарищ Пош). Последовали аплодисменты. После этого слово взял товарищ Дрекслер и предложил избрать товарища Гитлера председателем партии. Все голосуют «за» и аплодируют».

Своих верных подручных Гитлер расставил на ключевые участки. Герману Эссеру поручил пропаганду, Максу Аманну — финансовые дела. Дрекслера сделали почетным председателем партии, лишив его всех полномочий. Несколько лет он был депутатом баварского ландтага, потом отошел от политики. Умер во время войны в Мюнхене.

На митинге 29 июля 1921 года Гитлера уже назвали «наш фюрер». Отныне Гитлер в окружении телохранителей входил в зал, когда все уже собрались и озирались в нетерпении. Как только он завершал выступление, то сразу же выходил. Он не позволял начаться дискуссии и не отвечал на вопросы, чтобы не сбить психологический настрой.

7 января 1922 года Гитлер написал обращение к членам партии, в котором объяснил различие между традиционными буржуазными партиями и НСДАП как партией нового типа: «Наше движение должно дать народу то, что не могут дать буржуазные партии: это национальное, расовое движение с твердой социальной базой, опирающееся на широкие народные массы, это железная организация, основанная на слепом подчинении, вдохновляемая жестокой волей, это партия борьбы и действий…»

Гитлер лишил местные организации той самостоятельности, которая была при Дрекслере. К маю 1922 года существовали сорок пять местных организаций, в основном в Баварии. На совещании с секретарями местных комитетов Гитлер настоял на том, чтобы они во всем подчинялись Центральному комитету партии в Мюнхене.

Первая партийная демонстрация состоялась в январе 1923 года. Баварское правительство разрешило ее со скрипом. Мюнхенский профессор истории Карл Александр фон Мюллер записал:

«28 января они собрались на площади. Военные марши, флаги — лес ярко-красных знамен со свастикой на белом фоне, странная смесь милитаризма и революции, национализма и социализма… Весь вечер накануне Гитлер переезжал на машине с одного собрания на другое. В пивной «Лёвенброй» я услышал его впервые. Уж как часто я бывал здесь на разных выступлениях, но ни в годы войны, ни во время революции я не видел такого горячечного возбуждения масс. И вдруг он появился. Невозможно описать лихорадку, внезапно охватившую аудиторию. Все вскочили на ноги, приветствуя его.

Он прошел совсем близко от меня. Он совсем не похож на человека, которого я прежде видел. Суровое и бледное лицо, горящее внутренними страстями, холодный огонь, пылающий в глазах, которые словно ищут врага, чтобы его сокрушить. Толпа придает ему эту мистическую силу? Или же он излучает эту силу, которая передается толпе? Фанатичный, исторический романтизм вкупе с жестокой силой воли.

Средний класс, пребывающий в депрессии и упадке, вознес его. Но он не один из них. Он появился откуда-то из глубокого мрака. Он их просто использует…»

В 1924 году Гитлер и Эккарт выпустили совместный труд под названием «Большевизм от Моисея до Ленина». Главная мысль книги: коммунизм — это только часть всемирного еврейского заговора. Гитлер ценил Эккарта и посвятил ему «Майн кампф». Но дружба была недолгой. Она окончилась, как только потребность в Эккарте исчезла. В мае 1923 года престарелый писатель пожаловался личному секретарю и другу фюрера Эрнсту Ханфштенглю, что Гитлер перестал к нему прислушиваться и целыми днями разглагольствует. На следующий день Гитлер брезгливо заметил тому же Ханфштенглю, что Эккарт выжил из ума и влюбился в женщину, которая на тридцать лет его моложе.

Эрнст Ханфштенгль — необычная фигура в окружении фюрера. Его отец занимался торговлей предметами искусства. Мать была американкой. Эрнст учился в Гарварде, много путешествовал по миру, жил в Вене, Гренобле, Лондоне, Париже и Риме. Перед войной он стал руководить семейной галереей в Нью-Йорке. Он наслаждался веселой и свободной жизнью в Америке. В 1920 году он в возрасте тридцати трех лет женился, у него родился сын. Летом 1921 года семья Ханфштенгль вернулась в Мюнхен, где жила только за счет привезенных с собой долларов. В ноябре 1922 года Эрнст Ханфштенгль познакомился с Гитлером в пивной, где тот выступал.

«В тяжелых ботинках, темном костюме и кожаном плаще, белом накрахмаленном воротничке и с этими странными усиками, — вспоминал Ханфштенгль, — он походил на официанта в привокзальном ресторане. Когда Антон Дрекслер объявил его, зал взорвался аплодисментами. Он слегка отодвинул левую ногу в сторону, как солдат, услышав команду «вольно», и начал активно жестикулировать, демонстрируя богатейший запас жестов. В его речи не было того лая и криков, которые появились у него позже…

Я подошел, чтобы представиться. Он был весь мокрый от пота. Его воротничок, заколотый английской булавкой из поддельного золота, совсем потерял форму. Он утирал лицо тем, что раньше было носовым платком».

Эрнст Ханфштенгль был потрясен внутренней энергией Гитлера и буквально влюбился в фюрера, который тоже стал прислушиваться к молодому человеку. Иногда они вместе ходили на вечерний сеанс в кино или встречались в квартирке Гитлера. Эрнст играл на фортепьяно — что-нибудь из Вагнера. Гитлеру нравилась его игра.

Ханфштенгль, владевший несколькими языками, был полезен Гитлеру в беседах с иностранными журналистами, которых следовало очаровывать. С ноября 1931 года Ханфштенгль возглавил бюро иностранной прессы в центральном аппарате партии. Оппозиционная пресса именовала его «кухонным министром иностранных дел Гитлера». Альфред Розенберг считал, что это местечко припасено для него, так что конфликт между ними был неизбежен. Эрнст Ханфштенгль не любил атмосферы «конспирации и интриг», жаловался:

— Гитлер был очень закрытым человеком, он всё от всех скрывал. Никто не знал, где он находится.

Поразительным образом Гитлер был вялым и апатичным человеком. Ему постоянно приходилось преодолевать себя. Его тайной мечтой было ходить в кино или в оперетту, сидеть в кафе, поедая пирожные, и разглагольствовать об архитектуре. Он не любил работать, говорил, что «масштабно мыслящему человеку достаточно сосредоточиться и работать в день два часа». Но митинги, жадное внимание, с которым его слушали, аплодисменты стали фантастическим по силе допингом. Йозеф Геббельс как оратор был более сильным, более изощренным демагогом. Но он только умел говорить красивые слова, а Гитлер овладевал своими слушателями. Успех Гитлера был не столько политическим, сколько психологическим. Он уловил настроение людей. Немцы пошли за Гитлером, потому что хотели вернуть себе сознание собственной значимости, сознание принадлежности к великой державе, которую боятся.

С помощью хороших учителей Гитлер научился скрывать свои слабости. Он изменился, его сравнивали с Бенито Муссолини, взявшим власть в Италии. Он стал более популярным, чем легендарный генерал Эрих Людендорф. Он научился контролировать свои эмоции и использовать их в политической борьбе. Он превратился в умелого, многоликого игрока на политической арене.

Ему понадобилась собственная гвардия.

Общество «Туле» помогало создавать добровольческий корпус «Оберланд» для борьбы с коммунистами, в корпус вошли восемьдесят тысяч вооруженных людей. Глядя на этих добровольцев, Гитлер задумался над тем, что ему тоже нужны такие боевые отряды. Он по собственному опыту знал, как увлекательны военные игры, понимал, что безработная молодежь охотно примет участие в парадах, уличных драках и походах по стране.

Штурмовые отряды, СА, появились 3 августа 1921 года — не как личная охрана Адольфа Гитлера, а как инструмент захвата власти. Гитлер тогда не думал, что придет к власти парламентским, вполне законным путем.

Каждый вступающий в СА давал торжественную клятву: «Вступая в ряды штурмовых отрядов партии, перед боевым знаменем клянусь: не жалеть своей жизни в борьбе за идеалы движения, безоговорочно повиноваться своим командирам, вести себя с достоинством во время службы и вне ее, во всем поддерживать товарищей».

В сентябре 1922 года в штурмовых отрядах состояли пятнадцать тысяч человек. Так Гитлер обзавелся собственной армией. Заодно молодежь училась водить машины и мотоциклы, занималась спортом, распространяла партийные листовки и газеты. Первоначально аббревиатура СА расшифровывалась как Sportabteilung, отдел спорта, но гимнастика Гитлера мало интересовала.

Газета «Фёлькишер беобахтер» писала: «Задача СА — объединить молодых членов партии в железную организацию. Она должна заниматься военно-патриотическим воспитанием и защищать вождей партии».

В ноябре СА уже именовали не Sportabteilung, a Sturmabteilung (штурмовые отряды). Своих сторонников Гитлер вербовал среди участников добровольческих корпусов, это были бывшие фронтовики, оставшиеся без дела и средств к существованию. Возвращаться к мирной жизни им не хотелось. В штурмовых отрядах они находили то, чего их лишила республика. Едва ли бы эти военные стали подчиняться отставному ефрейтору Адольфу Гитлеру, если бы ему не покровительствовал отличившийся на войне капитан Рём.

Эрнст Ханфштенгль вспоминал, что приблизительно в 1923 году «дружба между Гитлером и Рёмом стала очень крепкой, они перешли на «ты», и начались разговоры об их особых отношениях, но эти слухи были преувеличены». «Гитлер и я, — писал Рём в мемуарах, — были связаны узами подлинной дружбы».

Гитлер оценил талант капитана Рёма к планированию и организации. Он учился у Рёма умению держать под контролем большие массы военных. Он подражал мужественности, которую Рём буквально излучал. Фюрер сам научился демонстрировать эту мужественность, маскулинность, которая производила впечатление на видавших виды солдат. Рём, в свою очередь, оценил политический талант Гитлера, его способность соблазнять публику, влиять на нее и наполнять ее энтузиазмом. Они двое дополняли друг друга.

Нашлись и другие бывшие офицеры, которые помогли Гитлеру сформировать штурмовые отряды. Среди них был бывший обер-лейтенант Герхард Росбах, один из тех амбициозных офицеров, которые в послевоенном политическом хаосе увидели шанс выдвинуться. Историки характеризуют его как «садиста, убийцу и гомосексуалиста».

Герхард Росбах командовал одним из добровольческих корпусов. В ноябре 1919 года его корпус выдвинулся в Латвию, чтобы поддержать сражавшиеся там немецкие части. После возвращения в Германию корпус был расформирован, а Росбах создал в Северной Германии собственные штурмовые отряды и свою военизированную молодежную организацию. Его подчиненные ходили в коричневых рубашках — они получили с армейских складов обмундирование, сшитое для немецких колониальных войск. Летом 1922 года Росбах познакомился с Гитлером в Мюнхене. Вскоре вступил в партию. Гитлер создал Sturmabteilung Hundertschaft (штурмовые сотни) под командованием Рос-баха. Сначала штурмовики маршировали только с нарукавными повязками, потом их снабдили коричневыми рубахами, ставшими униформой.

Мюнхенским отделением организации Росбаха руководил бывший лейтенант Эдмунд Хайнес, любитель гомосексуалистских групповых оргий, который стал преданным нацистом. После прихода нацистов к власти обергруппенфюрер СА Хайнес станет заместителем начальника штаба штурмовых отрядов и полицай-президентом Бреслау (ныне польский город Вроцлав).

Кроме того, под началом Росбаха начинали свою карьеру будущий секретарь фюрера и шеф партийной канцелярии Мартин Борман, начальник Главного управления полиции общественного порядка оберстгруппенфюрер СС Курт Далюге, руководитель берлинских штурмовиков группенфюрер СА Карл Эрнст, полицай-президент Берлина обергруппенфюрер СА граф Вольф Генрих фон Хельдорф, один из создателей концлагерей бригадефюрер СС Ганс Хельвиг, руководитель управления строительства концлагерей группенфюрер СС Ганс Каммлер, комендант Освенцима оберштурмбаннфюрер СС Рудольф Хёсс, руководитель партийной организации Эссена обергруппенфюрер СС Фриц Шлессман.

Эрнста и Хайнеса расстреляют в «ночь длинных ножей», Хельдорфа нацисты повесят в 1944 году, Далюге, как военного преступника, после войны повесят в Чехословакии, Хёсса — в Польше…

Эрнст Рём настаивал на том, что штурмовиками должны руководить профессиональные офицеры. Он познакомился с Германом Эрхардом, оказавшимся в Мюнхене, и свел его с Гитлером. Они решили наладить сотрудничество нацистов с боевой организацией Эрхарда «Консул». 3 августа руководство штурмовыми отрядами было отдано в руки Эрхарда, но тот уже 8 августа перепоручил эту миссию одному из своих бывших подчиненных офицеру-моряку Йоханну Ульриху Клинчу. Тот должен был руководить военной подготовкой СА.

Но союз Эрхарда и Гитлера отказался недолгим. Разрыв произошел в начале 1923 года. После занятия Рурской области французскими войсками Эрхард носился с идеей силой изгнать оккупантов и призывал сформировать армию освобождения. Но Гитлер отказался его поддержать, а Рём лавировал.

Влияние Германа Эрхарда на молодых нацистов было очень значительным, но он порвал с теми, кто не желал следовать в его кильватере. Он сосредоточился на своем союзе «Викинг», но организация в середине двадцатых стала разваливаться. Члены союза группами переходили в нацистскую партию, штурмовые отряды или «Стальной шлем» — это была националистическая организация бывших фронтовиков. Эрхард отошел от прежних взглядов, завязал контакты с рейхсвером и был готов поддержать «любое национальное правительство на христианской платформе против коммунистов и нацистской шпаны».

От него отвернулись правые радикалы, отвергавшие любое сотрудничество с Веймарской республикой. 13 августа 1927 года он женился на принцессе Маргарете Виктории цу Хоенлоэ-Оринген. На следующий год, 27 апреля 1928 года, Эрхард распустил свой союз «Викинг». Он считал себя частью военной элиты страны, поэтому брезгливо относился к окружению Гитлера. Он подружился с Отто Штрассером, который разошелся с Гитлером, и финансово поддерживал его организацию «Черный фронт». Это было странное объединение консервативно настроенных националистов, некоторых нацистов и даже коммунистов.

В 1931 году Эрхард объединил в организации «Эскорт» две тысячи своих сторонников, а также разочарованных в собственных вождях национальных социалистов и коммунистов. Все они были противниками Гитлера и клеймили демагогию его партии. После прихода Гитлера к власти Эрхард отошел от политики. Во время «ночи длинных ножей» в 1934 году его намеревались уничтожить вместе с вождем штурмовиков Эрнстом Рёмом. Эрхард спасся тем, что предусмотрительно бежал в Швейцарию. Когда опасность миновала, обосновался в Австрии. В 1944 году на волне массовых репрессий после покушения на Гитлера арестовали и Эрхарда. Его спасло поражение нацизма. После войны он жил уединенно и занимался сельским хозяйством в Австрии, которая вновь стала самостоятельным государством.

ПИВНОЙ ПУТЧ

Речи фюрера становились все более угрожающими:

— Нас называют бандой антисемитов. А мы такие и есть! Мы хотим поднять бурю. Нельзя, чтобы люди спали, когда приближается буря. Мы не позволим распять Германию. Называйте нас жестокими, если хотите. Но если мы спасем Германию, мы совершим величайшее дело на земле.

В январе 1922 года его приговорили к трем месяцам тюремного заключения условно за организацию беспорядков на митинге Баварской лиги, чей председатель был избит. Когда Гитлер впервые после вынесения приговора выступал, ему устроили настоящую овацию.

В других германских землях партия была запрещена. 15 марта 1923 года Верховный суд Германии подтвердил законность запрета. А в Баварии, где сосредоточились антидемократические силы, нацистская партия была разрешена. Начальником мюнхенской полиции с 1919 года был Эрнст Пёнер. Он покровительствовал Гитлеру и покрывал штурмовиков.

В начале апреля 1923 года Людендорф и Гитлер провели в Мюнхене военные учения, в которых приняли участие шесть тысяч человек — штурмовики и боевые националистические группы, которые образовались из добровольческих корпусов. 1 мая 1923 года они провели в Мюнхене демонстрацию под лозунгом «Не допустим левого переворота!». Вся полиция была стянута, чтобы помешать нацистам маршировать с оружием в руках. Нацистам пришлось сдать оружие, и только тогда им позволили пройти в центр города.

На фоне острейшего экономического кризиса в Германии все пошло вразнос. Если в Пруссии, Саксонии, Тюрингии осенью 1923 года коммунисты готовили вооруженный мятеж, то в Баварии тон задавали ярые националисты. Численность нацистской партии увеличилась сразу на тридцать пять тысяч человек, штурмовых отрядов — на пятнадцать тысяч.

Федеральное правительство ушло в отставку. Новым канцлером стал либерал Густав Штреземан, в его кабинет вошли и социал-демократы. Баварские власти фактически не признали новое правительство в Берлине. Государственный аппарат Баварии считал себя бастионом борьбы против социалистов, засевших в Пруссии, Саксонии, Тюрингии и других районах Германии.

26 сентября правительство Баварии ввело у себя чрезвычайное положение. Триумвират — глава земельного правительства Густав Риттер фон Карр, командующий военным округом генерал Отто фон Лоссов и начальник полиции полковник Ханс фон Зайссер — сосредоточили в своих руках всю власть.

В ответ имперский президент Фридрих Эберт, используя статью 48-ю конституции, ввел чрезвычайное положение во всей Германии. Особые полномочия получил командующий сухопутными частями рейхсвера генерал-полковник Ханс фон Сект. Левые правительства в Саксонии и Тюрингии, в которые входили коммунисты, были распущены. Что касается Баварии, то имперский министр обороны Отто Гесслер приказал баварскому рейхсверу закрыть газету нацистов «Фёлькишер беобахтер».

Командующий округом генерал Отто фон Лоссов — невиданное дело — отказался выполнить приказ из Берлина. Министр сместил командующего Баварским военным округом. Но тот не подчинился министру! Генерал Лоссов принес присягу баварскому правительству и остался на своей должности.

Гитлер был уверен, что Германия идет к коммунистической диктатуре.

— Наша цель — национальная диктатура, — говорил Гитлер, выступая перед штурмовиками. — Нам нужен революционер, который возглавит поход на Берлин. Если Мюнхен не двинется в поход на Берлин, Берлин двинется на нас.

Гитлер мечтал повторить поход на Рим итальянских фашистов, который привел Бенито Муссолини к власти. Он был уверен, что ни полиция, ни армия не посмеют ему помешать. Тем более если рядом с ним будет герой Первой мировой войны — генерал-фельдмаршал Эрих фон Людендорф. Офицеры молились на Людендорфа, как на бога.

Момент казался Гитлеру и Людендорфу благоприятным. У них были деньги и сторонники. 31 октября «Фёлькишер беобахтер» опубликовала открытое письмо Гитлера одному британскому журналисту, в котором фюрер отрицал слухи о том, что его движение получает французские деньги. В реальности в августе Гитлер получил деньги из Швейцарии. Ему давали деньги крупные промышленники и симпатизировавшие ему богатые баварские семьи. В октябре он получил сто тысяч золотых немецких марок от металлургического магната Фрица Тиссена.

Солдаты и офицеры рейхсвера в Баварии были националистически настроены. Они целыми подразделениями вступали в штурмовые отряды, хранили оружие штурмовиков в своих казармах. Это испугало и командование рейхсвера, и баварские власти — им не понравилось, что Гитлер и Людендорф решили действовать самостоятельно. 2 мая 1923 года Гитлер и Людендорф образовали «Боевой союз национальных объединений». Секретарем союза стал прибалтийский немец Макс Эрвин Шойбнер-Рихтер. Они очень сблизились с Гитлером.

Шойбнер-Рихтер подталкивал Гитлера к союзу с военизированными организациями, бывшими добровольцами. Шойбнер-Рихтер выгодно женился и стал богатым человеком. Он собирал деньги для нацистов у баварских промышленников и таких крупных фигур, как Август Тиссен. Гитлер доверял политическим советам Шойбнер-Рихтера, часто встречался с ним и его женой Матильдой. Несмотря на то что она была почти на тридцать лет старше мужа, брак казался счастливым. Матильда по-матерински относилась к Гитлеру.

Шойбнер-Рихтер возмущался веймарской конституцией, автором которой был левоцентристский политик, профессор юриспруденции Хуго Пройс. Он был министром внутренних дел в первом правительстве Веймарской республики. Шойбнер-Рихтеру не нравился автор конституции, потому что он был евреем, и не нравилась сама конституция, потому что она предполагала слишком большой централизм и мешала своеобразию различных немецких земель. Он считал, что это подражание советскому централизму и ведет к диктатуре.

В реальности автор новой конституции Хуго Пройс был озабочен сохранением единства Германии и боялся, что страна развалится. Он как в воду смотрел, сепаратизм стал серьезной проблемой. Была не прочь отделиться Бавария, которая оказалась консервативнее Пруссии.

Шойбнер-Рихтер убеждал Гитлера, что боевые отряды националистов готовы взять власть в Берлине. Он восторженно говорил, что боевое настроение в группах выше, чем в 1914 году, когда немецкие солдаты с энтузиазмом вступили в войну. Он сильно переоценивал возможности и боевой дух боевых групп нацистов, ему это будет стоить жизни.

В сентябре 1923 года Гитлер совершил поездку в Байройт, чтобы повидать зятя Рихарда Вагнера англичанина Хьюстона Стюарта Чемберлена. Британский философ Чемберлен возненавидел родину и еще до Первой мировой переселился в Германию, которую воспевал. Он женился на дочери композитора Рихарда Вагнера и получил германское подданство. Главный труд Чемберлена — «Основания XIX столетия» — выражал презрение автора к христианству и иудаизму и восхищение германским духом и немцами, которые, с его точки зрения, должны править миром.

Чемберлен был уже частично парализован, но не отказал фюреру во встрече. Гитлер прихватил с собой идеолога партии Альфреда Розенберга. Через неделю Чемберлен прислал Гитлеру письмо: «Моя вера в германство никогда меня не покидала. Но мои надежды, должен сознаться, упали до самой низкой отметки. Одним своим появлением вы изменили состояние моей души».

Гитлер был счастлив.

Чемберлен написал статью для «Фёлькишер беобахтер» под названием «Бог этого желает! Размышления о текущем положении дел в Германии». Чемберлен поддержал Гитлера, не называя его по имени. Он писал, что по стране идут разговоры о том, что «появился фюрер, и он ждет своего часа».

26 сентября 1923 года глава правительства Баварии Ойген фон Книллинг ввел чрезвычайное положение и назначил Густава фон Карра государственным комиссаром с диктаторскими полномочиями. Но нацистов это не порадовало. В этой игре каждый играл за себя. Густав фон Карр вовсе не был заодно с нацистами, которые вышли из повиновения. Он даже запретил массовые мероприятия нацистской партии. Он сделал своим союзником популярного среди националистов капитана Германа Эрхарда, который скрывался в австрийском Тироле, хотел противопоставить его Людендорфу и Гитлеру. В конце сентября хозяин Баварии пригласил Эрхарда приехать в Мюнхен. После беседы с фон Карром Эрхард объявил, что порывает связи с нацистами. Он заявил, что борьба нацистов против правительства Баварии раскалывает национальные круги. В ответ Людендорф назвал Эрхарда «крысой».

Фридрих Эберт последовал примеру баварского премьера. Он наделил особыми полномочиями военного министра Отто Гесслера и командующего рейхсвером Ханса фон Секта. Президент поручил им поддерживать на территории Германии закон и порядок. Генерал Сект, вполне здравомыслящий человек, хотел запретить нацистскую «Фёлькишер беобахтер», но баварские власти этого не допустили.

24 октября Густав фон Карр собрал руководителей земельной полиции и патриотических организаций (Гитлера не пригласили!) и сказал, что он сторонник установления диктатуры. Иначе Германия погибнет. Или, по крайней мере, говорил он, диктатуру нужно установить в Баварии. По существу, баварские правые хотели отделиться от остальной Германии. 5 ноября фон Карр вновь пригласил к себе руководителей националистических организаций и официально заявил им, что ни баварское правительство, ни армия, ни полиция не примут участия ни в каком незаконном действии. Гитлер не пришел на эту встречу.

Триумвират — Карр, генерал Лоссов и полковник Ганс фон Зайссер, начальник земельной полиции, — фактически сосредоточили в своих руках всю власть над Баварией. 8 ноября они провели в крупнейшей пивной Мюнхена «Бюргербройкеллер» на Розенхаймерплац митинг, на который пришли две тысячи человек, включая членов правительства Баварии. Гитлер подозревал, что фон Карр намерен провозгласить отделение Баварии от Германии, и вознамерился этому воспрепятствовать.

Фон Карр начал свою речь в половине девятого вечера. В зале сидела почтенная публика, когда появились Гитлер и Шойбнер-Рихтер, который для солидности надел старый военный мундир. Шестьсот штурмовиков окружили здание. Гитлера сопровождали верные ему Эрнст Ханфштенгль, Альфред Розенберг, Макс Аманн, Ульрих Граф, Эмиль Морис и Рудольф Гесс.

«Выступал глава Баварии фон Карр, — вспоминал профессор Мюллер. — Вдруг я увидел Гитлера, который шел в сопровождении двоих солдат в стальных шлемах и с пистолетами в руках. Гитлер вскарабкался на стул и подал сигнал солдату, стоявшему справа от него. Тот выстрелил в потолок. Гитлер заговорил:

— Национальная революция началась! Зал окружен. Никто не выйдет отсюда без моего разрешения».

Фактически под дулом пистолета Гитлер увел всех трех властителей Баварии — фон Карра, фон Лоссова и фон Зайссера — в соседнюю комнату. Государственный комиссар, генерал и полковник покорно следовали за ним — кому хотелось быть убитым маньяком. Здесь Гитлер предложил им выбор: смерть или участие в восстании, которое он начнет завтра.

Фюрер предложил им поделить власть в Баварии и во всей стране.

— Мы создадим временное немецкое национальное правительство, которое возглавлю я, — самоуверенно сказал Гитлер. — Фон Карр становится имперским наместником Баварии. Фон Лоссов будет военным министром, фон Зайссер — министром полиции. Вы или добьетесь победы вместе со мной, или умрете вместе со мной. Если дела пойдут не так, у меня в пистолете четыре патрона, — предупредил фюрер. — Три для соратников, если они меня предадут, четвертый для меня.

Пока Гитлер вел переговоры, Герман Геринг уверял собравшихся в пивной, что, каким бы ни был исход национальной революции, баварцы без пива не останутся. Но в зале царили скептические настроения. Говорили: «Это какой-то театр! Что у нас тут, Латинская Америка?»

Гитлер вернулся. Из-за шума его не было слышно, и он вытащил из заднего кармана брюк браунинг и выстрелил в потолок. Он соврал, сказав, что руководители Баварии Карр, Лоссов и Зайссер перешли на его сторону.

— Все решит завтрашний день! Или Германия получит национальное правительство, или мы будем мертвы!

Фюрер знал, как расположить к себе баварцев. С того момента, как Отто фон Бисмарк создал Второй рейх, Пруссия играла куда более важную роль, чем Бавария. Марш из Мюнхена в Берлин стал бы началом нового рейха, в котором Бавария играла бы большую роль.

— Теперь, — ораторствовал Гитлер, — я намерен исполнить клятву, которую дал себе пять лет назад, когда ослепший лежал в армейском госпитале, — не оставлять себе ни минуты покоя, пока ноябрьские преступники не будут наказаны, пока на руинах нынешней жалкой Германии не будет воздвигнута мощная, великая, свободная Германия во всем блеске своей славы!

Шойбнер-Рихтер вернулся домой под утро и сказал жене, что все идет хорошо и они возьмут власть без крови. На самом деле у них ничего не получилось. Утром выяснилось, что руководители Баварии не собираются участвовать в этой авантюре. Карр, Лоссов и Зайссер объявили, что отказываются от соглашения с Гитлером, потому что накануне действовали по принуждению.

В семь вечера двести пятьдесят бывших добровольцев появились в армейских казармах и потребовали раздать им оружие и боеприпасы. Но дежурные офицеры их просто арестовали. Немецкие офицеры в принципе не могли выйти из подчинения власти, поэтому не поддержали пивной путч.

Среди ночи ветеран боев в Латвии обер-лейтенант Герхард Росбах со своими людьми явился в пехотную школу, построил кадетов и повел за собой. Но когда он попытался захватить здание правительства, полицейские не капитулировали, а пригрозили пустить в ход силу, и Росбах отступил.

Гитлер запаниковал. Но многие мюнхенцы были готовы следовать за ним. На домах появились флаги со свастикой. Шойбнер-Рихтер, верный сторонник фюрера, привез на машине отставного генерала Людендорфа. Они решили хотя бы пройти по центру Мюнхена, чтобы продемонстрировать свою решимость. Гитлер сформировал три колонны. Первую — это был его «Ударный отряд», праобраз СС, — он возглавил сам. Вторую — мюнхенских штурмовиков — вел отставной обер-лейтенант Вильгельм Брюкнер, его будущий адъютант. Третью составили добровольцы из корпуса «Оберланд». Но участники демонстрации двинулись вперед, только когда генерал Людендорф приказал идти. Генерал шел в первом ряду. Рядом с ним Гитлер и Шойбнер-Рихтер.

На Одеонплац они столкнулись с полицейским кордоном. Первый выстрел прозвучал из нацистской толпы, один из полицейских был убит. Стражи порядка без колебаний пустили в ход оружие. Полиция прицельно стреляла в марширующих. Но у них явно был приказ не задеть Людендорфа. Генерала просто арестовали.

А вот в Гитлера вполне могли попасть. Бывший мясник Ульрих Граф, исполнявший обязанности его охранника, прикрыл фюрера своим телом и был тяжело ранен. Шедший рядом Шойбнер-Рихтер был убит. Пуля попала ему в сердце. Гитлер рассказывал его вдове, что они держались за руки, поэтому он упал рядом с умирающим Шойбнер-Рихтером. Начальник штаба военного округа генерал Теодор Андрес описывал события иначе. При первых выстрелах Гитлер, который прошел войну, упал на землю, но неудачно и вывихнул левое плечо.

Впоследствии Гитлер высокопарно скажет, что Шойбнер-Рихтер был единственным в рядах партии, кто оказался незаменимым. В августе 1926 года Гитлер поручил вдове Шойбнер-Рихтера Матильде создать архив партии…

Штурмовики разбежались. Гитлера усадили в принадлежавший члену партии желтый «фиат», стоявший на параллельной улице, и увезли в дом Ханфштенглей неподалеку от Мюнхена. Симпатизировавшие ему супруги Бехштайн обещали прислать свою машину и переправить его дальше — в более безопасное место. Гитлер считал, что полиция не посмеет остановить для проверки «мерседес» столь уважаемого человека.

Но полиция выследила его раньше. Когда появились два грузовика с полицейскими, Хелен Ханфштенгль пошла в комнату к Гитлеру. Он достал пистолет и мелодраматически сказал, что скорее убьет себя, чем попадет в руки этих свиней. Хелен забрала у него пистолет. Он не стал спорить и сопротивляться и сдался полиции.

Его отправили в тюрьму в Ландсберге южнее Мюнхена. Вправили плечо. Поместили в большую и солнечную камеру. К нему потянулись посетители и поклонники. Первый председатель партии Антон Дрекслер легко убедил его не объявлять голодовку: без него движение погибнет. Его сводная сестра Ангела нашла фюрера в отличной форме: «Его дух снова высок. Физически он тоже почти в порядке. Рука еще доставляет ему неприятности, но она почти зажила. Поражает поддержка, которую он ощущает в эти дни! Как раз передо мной его навестил граф и принес рождественский подарок от Винифред Вагнер, невестки композитора Рихарда Вагнера. Вот почему он тверд как скала. Его победа — это только вопрос времени. Бог скоро подарит ему победу».

Полиция арестовала двести шестнадцать нацистов. Нацистская партия и штурмовые отряды были запрещены. Путч закончился позорным провалом, а вот суд над Гитлером сделал его национальным героем. На суде Гитлера благодарили за то, что «он возродил среди подавленного народа веру в Германию».

8 января 1924 года Гитлера в тюрьме обследовал доктор Бринштайнер. Он составил заключение, что Гитлер может предстать перед судом, хотя во время путча «у него произошел вывих левого плеча и разрыв связок, следствием чего был болезненный травматический невроз». Врач не нашел у пациента «психических отклонений или психопатических проявлений».

26 февраля 1924 года начался суд. На скамье подсудимых сидели Гитлер, Людендорф и еще восемь человек, которых обвинили в предательстве. На суде в центре внимания оказался не генерал Людендорф, национальный герой, а Гитлер. Его поведение во время пивного путча было отнюдь не героическим. В зале суда роли изменились. Обвинитель быстро попал в положение защищающегося, а из обвиняемого получился обвинитель, которому публика восторженно аплодировала.

— Я считаю себя не государственным изменником, — говорил Гитлер со скамьи подсудимых, — а немцем, который желал лучшего для своего народа!

Он посмеялся над словами генерала фон Лоссова, уверявшего, что Гитлер устроил путч исключительно во имя личных амбиций:

— Как ничтожны мысли маленьких людей! Моя цель в тысячу раз грандиознее, чем министерский портфель. Я хочу стать человеком, который покончит с марксизмом! И я знаю, что, когда я это совершу, пост министра будет просто смешон для меня. Человек, рожденный быть диктатором, не подчиняется обстоятельствам, он сам определяет развитие событий. В этом нет ничего нескромного!

В другой части Германии суд отнесся бы к Гитлеру куда более сурово. Но в Баварии господствовали ультраправые настроения. Гитлер разглагольствовал, как на партийном собрании, и ни обвинитель, ни судья его не останавливали. 27 марта он выступил с последним словом.

— Сегодня нам грозит наказание, потому что наша попытка провалилась, — говорил Гитлер. — Я верю, что настанет время, когда массы, которые подняли знамя со свастикой, объединятся с теми, кто стрелял в нас 8 ноября. Наступит время, когда рейхсвер перейдет на нашу сторону, когда старые кокарды очистят от пыли и старые знамена будут развеваться вновь! Так что не вам, господа, выносить приговор. Его вынесет вечный суд истории. Ваш приговор мне ясен. Вы можете тысячу раз признать нас виновными, но вечный суд истории разорвет в клочки и обвинительную речь прокурора, и ваш вердикт. Этот суд нас оправдает!

Государственный обвинитель, который должен был представить доказательства вины Гитлера в попытке государственного переворота и кровопролитии, по существу его оправдывал:

— Гитлер, очень одаренный человек простого происхождения, сумел благодаря неустанному труду занять достойное место в общественной жизни. Он посвятил себя реализации идей, ради которых он был готов на самопожертвование. Как солдат он исполнял свой долг в высшем смысле этого слова.

Суд его почти оправдал. В приговоре отмечался «патриотический дух и благородные намерения» обвиняемого. Гитлер получил минимальный срок — пять лет с правом помилования через полгода. Не зря Гитлер считал пивной путч, поражение, превращенное в триумф, «может быть, самой большой удачей» своей жизни.

Как иностранец, он подлежал депортации. С 1922 года баварский министр внутренних дел Франц Швайер пытался избавить от него Баварию. Но Гитлера защищал республиканский министр юстиции Гюртнер, который полагал, что нацисты «плоть от плоти нашей». Суд отказался удовлетворить требование обвинителя выслать Гитлера в Австрию, сославшись на его службу в баварской армии во время войны.

Начальник тюрьмы старший правительственный советник Лейболд был очень внимателен к Гитлеру, за это в Третьем рейхе он станет начальником всех немецких тюрем. Для нацистов условия заключения не были тяжелыми. В камере царила обстановка то ли офицерской столовой, то ли мужского общежития. Днем заключенные гуляли в саду. Вечером устраивались дружеские посиделки. Поклонницы и поклонники фюрера навещали Гитлера и приносили такое количество подарков, что его камера была завалена цветами, шоколадом, пирожными и книгами. От обилия калорийной еды Гитлер располнел.

Он имел право не только общаться с другими заключенными, но и принимать посетителей. Его освободили от исправительных работ, и тюремной одежды он тоже не носил. Начальник тюрьмы требовал только не выходить голыми за пределы камеры и не разгуливать в непотребном виде по тюремным коридорам.

Гитлер много гулял, вел исключительно полезный для здоровья образ жизни. Остальное время он проводил, диктуя письма и работая над первой частью книги «Майн кампф». Сидевшие вместе с ним Эмиль Морис и Макс Аманн в меру своей грамотности исполняли роль секретарей. Первоначальное название «Четыре с половиной года борьбы против лжи, глупости и трусости» показалось неудачным, и Макс Аманн предложил более простое — «Моя борьба».

Писать фюреру в основном помогал Рудольф Гесс, который не только перепечатал почти всю книгу, но и правил стиль. Тюремщики в нарушение правил оставляли свет в камере включенным до полуночи. 18 июля 1925 года «Майн кампф» вышла в свет. До прихода нацистов к власти было продано двести восемьдесят тысяч экземпляров, после 30 января 1933 года еще десять миллионов.

Рудольф Гесс со временем станет заместителем фюрера по партии. Мрачный и погруженный в себя, он бдительно следил за тем, чтобы никто не занял место слишком близко к фюреру. За глаза Гесса называли «фрейлейн Гесс», так в Германии обращаются к девушкам. Современники считали его патологически слабым, женственным и одновременно жестоким.

«Я думаю, что во мне существует странное сочетание разных качеств, и это делает мою жизнь трудной, — писал молодой Гесс своей будущей жене Ильзе Прёль. — Сейчас я нуждаюсь в гармоничной атмосфере, хочу работать спокойно и не желаю ничего слышать о политике. Всеми фибрами души я мечтаю о культурном окружении — Моцарте, фортепьяно, флейте.

А на следующий день я жажду политической борьбы, публичных схваток, я хочу выступать и презираю все то, что еще вчера было для меня самым дорогим. Сегодня — суперчувствительный, завтра — грубый и жесткий…

Я не знаю, что с собой делать».

Такую же двойственность Гесс замечал и в Гитлере: «Внешне столь твердый, он внутри необыкновенно мягок. Какое сочетание тщательно скалькулированной расчетливости с откровенным мальчишеством!»

Сын торговца Гесс родился в 1894 году, вырос в египетском городе Александрия. В августе 1914 года был призван в армию. В 1919 году демобилизовался и отправился в Мюнхен. Здесь он познакомился с Дитрихом Эккартом, будущим командиром штурмовиков Эрнстом Рёмом и генерал-майором Карлом Хаусхофером, который ушел в отставку, стал приват-доцентом в Мюнхенском университете и основал Институт геополитики. Карл Хаусхофер прежде служил военным атташе в Японии и вернулся, исполненный почтения к самурайским ценностям и культуре ритуального самоубийства. Хаусхофер был на двадцать пять лет старше Гесса. Они проводили вместе целые дни. Жена Гесса говорила, что она ревновала мужа к профессору. А Рудольф Гесс разрывался между университетом и партией.

Второй страстью Гесса стал Адольф Гитлер. Гесс вступил в партию 1 июля 1920 года. Он ведал организационными делами. У них с Гитлером возникли очень близкие отношения. Товарищи по партии обвиняли Гитлера в том, что он слишком много времени проводит, сидя с Эккартом и Гессом в пивной. Гитлер овладел искусством внушать окружающим его людям чувство, что они нужны и что их высоко ценят. Он обращал свои чары на сотрудников, и они свято верили в его миссию. Рудольф Гесс целиком и полностью подпал под очарование Гитлера. Гесс нуждался в ком-то, к кому он мог прислониться. Он обожествлял и любил Гитлера. Он искренне верил в Гитлера и часто повторял:

— Я полностью принадлежу фюреру. Я его люблю!

Гесс первым заговорил, что Гитлер один, сам по себе, способен добиться победы для движения. Личный водитель фюрера Эрих Кемпка писал после войны, что в сорок пятом году, незадолго до смерти, Гитлер сказал ему, что хотя бы один идеалист чистой воды завоевал себе место в истории — это Гесс. После провала пивного путча Гесс бежал в Австрию, но вскоре тайно вернулся в Мюнхен, где спрятался у профессора Хаусхофера. В середине мая он сдался властям и был отправлен в тюрьму в Ландсберге. Тюремный срок отбывал вместе с Гитлером.

Директор тюрьмы отправил в прокуратуру очень благожелательный отзыв о Гитлере, указывая на его прекрасное поведение и предлагая выпустить его, как только он получит право на условно-досрочное освобождение. Директор тюрьмы назвал Гитлера видным политиком, преданным делу спасения Германии, и закончил отзыв словами: «Убежден, что государство не может существовать без твердого порядка».

Баварская полиция вновь поставила вопрос о высылке Гитлера. Министерство юстиции опять ответило отказом, хотя полиция предупреждала баварские власти: «Оказавшись на свободе, Гитлер благодаря своей энергии станет движущей силой новых серьезных публичных акций и превратится в угрозу для безопасности государства».

19 декабря примерно в десять вечера, когда Гитлер уже расположился на отдых, его разбудил директор тюрьмы, который лично принес счастливую весть:

— Господин Гитлер, вы свободны.

20 декабря Гитлер попрощался со своими соратниками. Как он сам вспоминал, «все плакали, но не я». Он говорил, что тюремное заключение стало «для меня университетом — за государственный счет».

У дверей тюрьмы его встречали Адольф Мюллер, издатель газеты «Фёлькишер беобахтер», и фотограф Генрих Гофман. Домой он уехал на новеньком черном «мерседесе» — это был щедрый подарок Альберта Питча, председателя торговой палаты Мюнхена. Вернувшись домой, Гитлер нашел свою квартиру заваленной цветами и лавровыми венками.

Впоследствии Гитлер ежегодно отмечал пивной путч. В ноябре 1935 года он говорил:

— Храбрая акция не прошла втуне. В конце концов, великое национальное движение вышло именно из этой попытки. Наши враги думали, что сокрушили нас, в реальности семена нашего движения были посеяны по всей Германии… Для нас жертвы того дня не мертвы. Эти памятники — не надгробные камни, а часовые. Здесь они стоят на страже Германии и охраняют наш народ.

На время тюремного заключения Гитлер поручил все партийные дела Альфреду Розенбергу. Но Розенберг не обладал организаторскими способностями. В окружении фюрера прибалтийского немца недолюбливали.

Эссер и Штрайхер оспаривали его власть. Они создали свою организацию — «Народное объединение Великой Германии». За пределами Баварии появилась Немецко-националистическая партия свободы, которую возглавили Людендорф и Грегор Штрассер. Сидевший в тюрьме Гитлер практически утратил свое влияние на положение дел в партии, но нисколько по сему поводу не беспокоился. Он просил товарищей по партии не приходить к нему в тюрьму, потому что он все силы и время посвятил работе над обширной книгой.

Гесс объяснил тактику Гитлера: «Он не желает нести ответственность за то, что происходит без его ведома. Он все равно не в состоянии покончить с разногласиями, как минимум находясь в тюрьме. Но он уверен, что, когда обретет свободу, он сможет вернуть партию на верный путь, покончить с идеологическими разногласиями и объединить все силы против коммунизма».

Адольф Гитлер вышел на свободу всего через девять месяцев после того, как его приговорили к пяти годам заключения. Несмотря на поражение в путче, вера Гитлера в себя нисколько не уменьшилась. Вечер накануне Рождества Гитлер провел у Ханфштенглей в их новом доме.

4 января 1925 года Гитлера принял премьер-министр Баварии Генрих Хельд. Гитлер просил снять с него запрет на публичные выступления. Несмотря на серьезные сомнения, Хельд разрешил восстановить 16 февраля партию (запрещенную после путча) и издавать «Фёлькишер беобахтер», предупредив, что запретит НСДАП вновь, если Гитлер будет высказывать экстремистские взгляды. Фюрер поклялся строго следовать закону. 26 февраля он собрал членов партии, оставшихся ему верными, в той же самой пивной «Бюргербройкеллер» и призвал восстановить движение. После путча численность партии сократилась вдвое, с пятидесяти пяти тысяч до двадцати восьми. 27 февраля Гитлер вновь выступил перед своими сторонниками, но через десять дней ему запретили публичные выступления на всей территории Баварии. Ассоциация туристических фирм Мюнхена пожаловалась в министерство внутренних дел, что туризм и гостиничное дело несут убытки — туристы боятся приезжать в Баварию. Премьер-министр Генрих Хельд вновь запретил партию. Такие же запреты были введены в Пруссии, Саксонии, Бадене, Гамбурге и Любеке.

Рудольфа Гесса выпустили из тюрьмы через девять дней после Гитлера. Все эти дни фюрер метался по квартире своего интимного друга Эрнста Ханфштенгля со словами:

— Ах, мой бедный Руди! Ну не ужасно ли, что он до сих пор за решеткой?

«Нельзя сказать, что между ними была физическая гомосексуальная связь, — считал Ханфштенгль, — но некоторое скрытое влечение определенно присутствовало. Можно пить некрепкий чай или разбавленный абсент, и можно незаметно страдать сексуальными извращениями».

Гесс охотно играл роль преданного слуги фюрера. Он отказался от работы в университете у Хаусхофера и согласился — за очень маленькие деньги — быть личным помощником Гитлера. Он оказался почти идеальным секретарем: организовывал все встречи, читал почту, сопровождал Гитлера в поездках, следил за тем, чтобы фюрера вовремя покормили и чтобы была заказана гостиница. В 1926 году в Оберзальцберге они подолгу оставались вдвоем, и там Гитлер написал вторую часть «Майн кампф».

Желая улучшить репутацию партии и положить конец неприятным для него разговорам, Гитлер советовал Гессу жениться. В декабре 1927 года Гесс оформил отношения с давней знакомой. Гесс очень хорошо относился к Ильзе, но перебороть природу не мог, поэтому они с женой остались не более чем друзьями. Гитлер тем не менее ее не любил, называл «гермафродитом в юбке», жаловался на то, что жена подавляет бедного Гесса.

Один из бывших руководителей штурмовых отрядов обергруппенфюрер СА Франц Пфеффер фон Заломон говорил, что Гитлер любил назначать на высокие должности людей в чем-то ущербных и потому уязвимых, у которых были слабые места, поскольку на них он мог в случае необходимости нажать. Это делало его подручных полностью от него зависимыми. Капитан кайзеровской армии фон Заломон стал при нацистах гауляйтером Вестфалии и Рура, депутатом рейхстага. Отношения с Гитлером у него были сложными. Когда Гесс улетел в Англию в сорок первом, фон Заломона исключили из партии.

Став фюрером и рейхсканцлером Великогерманского рейха, Гитлер все равно предпочитал общество привычных ему телохранителей, адъютантов и водителей. С ними он чувствовал себя спокойнее и увереннее, чем с генералами или министрами. Гитлер редко ездил куда-то один и не терпел оставаться в одиночестве. Предпочитал окружать себя свитой, состоявшей из весьма странных людей. Это общество изумляло даже Геббельса. Поначалу ближайшее окружение составляли охранник фюрера Ульрих Граф, бывший торговец лошадьми и вышибала бригадефюрер СС Кристиан Вебер и группенфюрер корпуса национально-социалистических водителей Герман Эссер, многократно судимый и занимавшийся в партии пропагандой.

Корпус национально-социалистических водителей — одна из военизированных партийных организаций. В нее входила солидная публика, владельцы машин или мотоциклов. Они платили партии немалые взносы, устраивали собрания, проводили мотокроссы. Затем внутренний круг Гитлера образовали трое — бывший фельдфебель Макс Аманн, личный фотограф Генрих Гофман, которого Гитлер сделал депутатом рейхстага, и адъютант Юлиус Шауб, ставший группенфюрером СС. Эти люди образовали своего рода семью, в которой Гитлер чувствовал себя спокойно и комфортно. В своем кругу он мог оставаться таким, каким был на самом деле. Эти люди интеллектуально были значительно ниже его. Они не пытались влиять на Гитлера. Они не интересовались политикой. Они создавали защитный кокон вокруг его личной жизни.

Юлиус Шауб вел хозяйство Гитлера. Он стал тенью фюрера, его компаньоном, который следовал за ним повсюду. Он принимал гостей, избавлялся от тех, кого фюрер не хотел видеть, и тем самым контролировал доступ к фюреру. Шауб был страстным поклонником кино и театра. Гитлер тоже полюбил кино. Если он сам не мог посмотреть новую ленту, в кино отправлялся Шауб и наутро за завтраком пересказывал фюреру увиденное. У него образовалась масса знакомств в актерском мире, и он иногда приглашал актрис в дом Гитлера.

В 1923 году жену Шауба обвинили в занятиях проституцией. Он развелся. Вновь женился в 1931 году. Гитлер был свидетелем на свадьбе и устроил вечеринку в честь новобрачных в своем доме. Новый брак не изменил образа жизни Шауба — он сильно пил. Он был просто алкоголиком. Когда на него жаловались Гитлеру, он отвечал:

— Да, я это знаю. Это печально, но что я могу поделать? Он единственный помощник, который у меня есть.

Шауб оказался замешанным в историю со взятками, и в 1938 году ему пришлось уйти. Но он получил десять тысяч марок отступного и пятьсот марок ежемесячной пенсии. Впрочем, вскоре фюрер его вернул — он привык к Шаубу.

Перспективы партии ухудшились после того, как президентом стал семидесятивосьмилетний фельдмаршал Пауль фон Гинденбург. Он не любил республику, президентом которой стал, но и нацистская шпана его раздражала. Избрание Гинденбурга успокоило страну. Образовался союз католических, консервативных и праволиберальных политиков, которые держали в руках власть.

Умелый политик Густав Штреземан стал министром иностранных дел. «Этому толстому человеку с квадратной головой и лицом как у мертвеца, — писала известная французская журналистка Женевьева Табуи, — с огромными тусклыми глазами и каким-то металлическим голосом присуща своего рода дипломатическая гениальность».

Штреземан приложил немалые усилия, чтобы установить неплохие отношения с французским коллегой Аристидом Брианом, что позволило Германии в сентябре 1926 года вступить в Лигу Наций. После 1871 года Германия рассматривалась во Франции как постоянная угроза. Германия стала зеркалом, в котором французские политики видели свои страхи. Штреземан говорил:

— Страх перед возрождением Германии парализует волю французских политиков и мешает им мыслить объективно.

Крайне правые презрительно называли Штреземана «французской марионеткой». Он был чувствителен к этой критике. Потому что в реальности он был германским националистом, в частности, не признал восточные границы с Польшей. Но его логика была более сложной, чем примитивная риторика ультраправых. Штреземан вернул Германию, парию Европы, в число ведущих европейских держав. Он добился ухода французских войск из Рейнской области и позаботился о том, чтобы не было прежнего согласия между Францией и Англией.

Штреземан родился в 1878 году в Берлине, его отец продавал пиво, но не выдержал конкуренции с более мощными компаниями. Штреземан окончил университет и защитил диссертацию по экономической истории. Он исходил из того, что национальные экономики находятся в жестокой конкуренции, но при этом зависят друг от друга. Германия нуждается в сырье и продовольствии, которые она покупает у Британии. А Британская империя нуждается в Германии как покупателе.

Поражение Германии в войне подорвало веру Штреземана в военную силу и породило сомнения в эффективности немецкой социальной и политической системы, которая оказалась слабее британской и французской. Зато укрепило его веру в силу экономики. В 1923 году он недолго был канцлером, а затем до смерти оставался министром иностранных дел.

Штреземан выдавил из Америки «план Дауэса», который облегчал бремя репараций и отделял Соединенные Штаты от жаждавшей мести Франции. Международный комитет экспертов из десяти человек (в него вошли по два представителя от Бельгии, Франции, Англии, Италии и США) под председательством американского банкира и политика Чарлза Дауэса, который в Первую мировую получил погоны бригадного генерала и занимался снабжением американской армии и союзников, разработал план выплаты репараций для Германии.

План утвердили 16 августа 1924 года в Лондоне на встрече стран — победительниц в войне. Штреземан добивался условий, которые бы позволили Германии выплачивать репарации, не разрушая свою финансовую систему. «План Дауэса» включал вывод войск Антанты из Рурской области и предоставление Германии крупных иностранных займов. Это позволило смягчить бремя выплаты репараций.

Германия сразу же получила международный кредит в восемьсот миллионов марок под залог германских железных дорог. Международная комиссия обосновалась в Берлине, чтобы регулировать бюджет страны и репарационные поставки.

Для Чарлза Дауэса это огромный успех. В том же 1924 году на выборах он был избран вице-президентом Соединенных Штатов при президенте Калвине Кулидже. В 1925 году Дауэс был удостоен Нобелевской премии мира. Хотя в реальности план разработал один из ведущих американских промышленников, глава «Дженерал электрик» Оуэн Янг. Его компания была тесно связана с крупнейшим немецким электрическим конгломератом «Альгемайне электрицитетс гезельшафт».

Уолл-стрит поддержала эти предложения, и Германия получила первый заем в сто миллионов долларов, что стабилизировало немецкую финансовую систему. Американцы создали пост уполномоченного по репарациям, эту должность занял видный бизнесмен Паркер Гилберт, который имел право останавливать репарации, если они подрывали стабильность немецкой экономики.

15 ноября 1923 года в Германии провели денежную реформу. За триллион старых марок давали одну новую, в надежность которой немцы поверили. «Во всех лавках, — вспоминал Себастиан Хафнер, — висели объявления: «Снова по ценам мирного времени». Впервые за много лет настало нечто похожее на мир».

Правительству удалось остановить инфляцию, и американские инвесторы стали вкладывать деньги в Германию. Приток капитала в страну был настолько велик, что Германия могла выплачивать репарации, не трогая доходы от экспорта. Фактически Германия брала деньги у Америки, чтобы расплатиться с Францией и Англией, которые, в свою очередь, были в долгу у американцев. С октября 1925 и до конца 1928 года в страну пришли двадцать пять миллиардов марок капиталовложений из Соединенных Штатов, а Германия заплатила в качестве репараций всего около десяти миллиардов, то есть приток капитала в два с лишним раза превышал отток. Политическая и экономическая ситуация в стране изменилась к лучшему.

Густав Штреземан вел ловкую игру на Востоке и вовлек Советскую Россию в немецкую орбиту. 24 апреля 1926 года в Берлине Штреземан и советский посол Николай Крестинский подписали договор о ненападении и нейтралитете. Берлинский договор обязывал обе страны не вступать в политические комбинации с западными державами друг против друга.

Безработица сокращалась, производство росло. Для нацистов наступили плохие времена. К середине 1927 года в мюнхенской партийной организации осталось всего семьсот членов. Политические возможности Гитлера ограничивались тем, что он был освобожден из тюрьмы условно-досрочно. В течение четырех лет любое правонарушение вернуло бы его в тюрьму, и ему бы пришлось досиживать свой срок. К тому же партия испытывала острую нужду в деньгах, поэтому Гитлер сменил тактику. Он увидел, что Веймарская республика окрепла. Больше никаких призывов к насилию, деятельность партии исключительно легальна. Он победит демократию ее же оружием.

В 1926 году ТАСС выпустил в Москве справочник «Все страны. Политический, общественный и экономический справочник». В разделе, посвященном Германии, говорилось:

«Фашисты переживают острый кризис. Южногерманские фашисты под руководством Гитлера стремятся опереться в первую очередь на рабочих и в агитации своей выдвигают социальные моменты. Напротив, северогерманские фашисты пытаются опереться на крестьянство и выдвигают на первый план национальные моменты…

Со времени майских выборов 1924 года и укрепления буржуазно-реакционного курса во внутренней политике страны тяжелая индустрия, не нуждаясь более в фашистах, прекратила выдачу им денежных субсидий. С тех пор фашистское движение пошло заметно на убыль, что нашло свое выражение на последних выборах в декабре 1924 года».

После выборов в апреле 1926 года Гитлер организовал кампанию за возвращение ему права выступать. «Фёлькишер беобахтер» писала: «Почему лишен права голоса фронтовик Адольф Гитлер?» Появились плакаты, на которых его рот был заклеен: «Единственный человек на земле, которому запрещено говорить».

В 1927 году власти не выдержали и сняли запрет. Руководители НСДАП, как обычно, поклялись, что не станут прибегать к незаконным методам. 6 марта Гитлер выступал впервые после большого перерыва. Речь его была небывало умеренной. Она отвечала духу времени. Организации радикальных националистов находились в упадке. Доходы от продажи «Майн кампф» упали, что ударило Гитлера по карману. Нацистам пришлось отменить ежегодный партийный съезд.

После четырех лет стабилизации на всеобщих выборах 20 мая 1928 года в рейхстаг экстремисты потерпели поражение. За НСДАП проголосовало два с половиной процента избирателей, и ей досталось всего двенадцать мест. А ведь в мае 1924 года они провели в рейхстаг тридцать два депутата, правда, на выборах в конце того же года они восемнадцать мест потеряли.

Социал-демократы завоевали в 1928 году сто пятьдесят два депутатских мандата (на двадцать больше, чем на предыдущих выборах). Центристские партии поддержали на посту канцлера социал-демократа Германа Мюллера. Густав Штреземан на пятый год остался министром иностранных дел.

Все изменилось после начала великого кризиса 1929 года… Германия, которая зависела от иностранных займов больше любой другой западной державы, больше и пострадала. Фабрики закрывались, банки лопались, люди теряли работу. В 1929 году численность НСДАП резко выросла. В 1932 году численность партии перевалила за миллион и шесть миллионов избирателей голосовали за нацистов.

Штурмовые отряды тоже восстановили. Когда Эрнста Рёма выпустили из заключения, Гитлер поставил его во главе СА. Во время пивного путча Рём захватил и удерживал здание штаба армии целые сутки. Рядом с ним был молодой Генрих Гиммлер. Но они извлекли разные уроки из провала путча 1923 года. Гитлер быстро осознал, что придется идти на политические компромиссы, договариваться с различными группами элиты — иначе ему не видать власти. Он стал пропагандировать новый путь завоевания власти — законный, парламентский. Пытался изменить образ движения. Гитлер сумел привлечь новых людей. Самым удачным приобретением оказался Геббельс, который был таким же талантливым демагогом, как сам фюрер. 1 ноября 1930 года газета Геббельса «Ангриф» из двухнедельника превратилась в ежедневную. На газету подавал в суд даже президент Гинденбург, когда Геббельс поместил издевательскую карикатуру. Но его приговорили всего лишь к штрафу в восемьсот марок. Тем не менее суды и полиция изрядно донимали Геббельса.

Видные нацисты уже примерялись к министерским постам в Берлине и пытались представить себя респектабельными политиками. Эрнст Рём был этим недоволен. Он был принципиальным противником буржуазного порядка, поклонником войны, презрительно относился к моралистам, считал их рассуждения грязными трюками.

— На поле боя я сужу о солдате не по его моральному облику, — разглагольствовал Эрнст Рём, — а по тому, настоящий ли он мужчина.

Уличные схватки закончились, началась изощренная политическая борьба. Рёму было нечем заняться. 1 мая 1925 года он покинул штурмовые отряды. Когда подвернулась должность военного советника в Боливии, он ее принял и отплыл в Латинскую Америку.

Боливии понадобились военные профессионалы, потому что в августе 1928 года начались боевые столкновения с Парагваем из-за территории Чако, на которую претендовали обе страны. Появились сообщения о том, что в Чако нашли нефть, и эти пустынные земли мгновенно обрели ценность. В боливийской армии еще до Первой мировой войны служили немецкие военные советники; их стало больше после поражения Германии. С помощью немецких офицеров боливийские войска начали наступление и в декабре одержали первую победу над парагвайцами.

Мирным урегулированием занималась Лига Наций. 16 сентября 1929 года было подписано соглашение о перемирии. Весной следующего года начались переговоры о восстановлении дипломатических отношений. В июле боливийские войска оставили захваченные форпосты. Рёму, произведенному в подполковники, решительно нечего было делать. Вдали от Германии он скучал, жаловался своему другу и любовнику:

«То, что ты написал мне о берлинской жизни, пробудило во мне ностальгию по этому удивительному городу. Господи, я считаю дни до возвращения. Берлинские бани — это вершина человеческого счастья.

Нашему общему другу Фрицу передай мои теплые приветы и крепкий поцелуй. Я рад, что вас объединил счастливый брак. Мне только жаль, что твой муж (или он тебе жена?) не вложил в письмо свою фотографию.

Кстати, у меня к тебе личная просьба. Ты мне как-то показывал прелестную коллекцию фотографий этого плана. Если бы ты мог парочкой снимков поделиться или достать какие-то другие для меня, я был бы им здесь очень рад».

В 1932 году война между Боливией и Парагваем возобновилась, но уже без Рёма. Нефти, кстати, там не оказалось.

ДОСЬЕ ГЕНЕРАЛА ЛОССОВА

В начале двадцатых годов, утверждают исследователи, мюнхенская полиция собрала на Гитлера досье, которое составило шесть томов. Возможно, в нем содержались ответы на многие вопросы, но, став рейхсканцлером, Гитлер позаботился о том, чтобы досье было конфисковано.

Личный переводчик Гитлера Ойген Дольман рассказывал, что часть документов сохранил генерал Отто фон Лоссов, который в двадцатых годах командовал баварским рейхсвером. Сначала он маневрировал и отказывался выполнить приказ из Берлина разгонять митинги штурмовиков и закрыть партийную газету «Фёлькишер беобахтер». Но когда нацисты вышли из-под контроля, именно он подавил так называемый пивной путч.

С 1922 года Дольман часто бывал в доме генерала фон Лоссова, который дружил с его покойным отцом и относился к юноше по-отечески. Генерал обратил внимание Дольмана на фантастический энтузиазм, который проявляют сторонники фюрера. Лоссов заметил, что его не удивляет это почти мистическое восхищение Гитлером:

— Молодежь всегда подпадает под чары такого рода людей.

На Рождество 1923 года Лоссов устроил торжественный обед в баварском военном министерстве. После обеда в узком кругу зашел разговор о провалившемся путче.

— Теперь я получаю угрожающие письма от молодых и старых нацистов, — говорил генерал Лоссов. — Моих офицеров оскорбляют, когда они оказываются в публичных местах. Но ни со мной, ни с ними ничего не произойдет. Я знаю, как вести дела с этим человеком. Гитлер и его сторонники знают, что покушение на мою жизнь или жизнь моих офицеров приведет к грандиозному скандалу. И Гитлер все проиграет…

Генерал вытащил из письменного стола пачку бумаг. Это были документы из полицейского досье, заведенного на Гитлера, едва он появился в Мюнхене после войны. Когда генерал стал зачитывать отдельные страницы, всем стало ясно, каким опасным оружием обладает генерал. Дольман старательно записал то, что он услышал:

«Ко мне на улице подошел человек и пригласил в кино. Потом он покормил меня и дал мне сигареты. Он хотел, чтобы я пошел с ним. Он несколько часов говорил со мной о будущей немецкой армии и уговаривал меня присоединиться к его движению. Он мне не разрешал курить в комнате. Я провел с ним всю ночь.

Подпись: Йозеф, двадцать два года».

«В кафе возле университета я познакомился с человеком, который говорил на австрийском диалекте и много рассказал мне о Вене. Когда я проявил интерес к его рассказу, он объяснил мне важность воссоединения Германии и Австрии. Он изъявил готовность снабдить меня книгами и статьями на эту тему, поэтому мы зашли к нему домой. Было уже поздно, и он предложил мне остаться у него…

Характерная черта его облика — прядь волос, спадающих на лоб.

Подпись: Франц, двадцать пять лет».

В генеральском досье были показания еще нескольких молодых людей. Все они рассказывали об одном и том же человеке, который приглашал их поесть, говорил о политике, о том, что Германия и весь мир принадлежат им, немецкой молодежи. Разговоры затягивались до полуночи, и эти молодые люди, которых дома не ждало ничего, кроме голода и тоски, оставались с ним на ночь.

Генерал Лоссов объяснял:

— Если со мной что-то случится, эти документы окажутся в руках мировой прессы, и ему конец.

Генерал был уверен, что речь идет об Адольфе Гитлере.

Лоссов действительно умер в своей постели в 1938 году. А его менее предусмотрительный друг и политический союзник бывший глава правительства Баварии Густав фон Карр был ликвидирован вместе с руководителями штурмовиков в «ночь длинных ножей», 30 июня 1934 года. Фон Карру было семьдесят три года. Он уединенно жил на пенсии. Его забрали из дома, мертвое тело потом нашли рядом с Дахау. Его забили насмерть.

— Лучшим было время, когда никто меня не знал, — однажды вырвалось у Гитлера. — Люди принимали меня за кого угодно, только не за Гитлера. Никто не видел моих фотографий и не догадывался, как я выгляжу.

25 апреля 1945 года по приказу фюрера его личный адъютант группенфюрер Юлиус Шауб на одном из двух оставшихся самолетов вырвался из разрушенного Берлина. Он добрался до Мюнхена и собственноручно опустошил сейфы в городской квартире Гитлера и в его доме в Оберзальц-берге. Он сжег все бумаги. После войны Юлиус Шауб наотрез отказывался говорить, что хранилось в сейфах.

Известный в то время немецкий сексопатолог Магнус Хиршфельд, который занимался изучением гомосексуализма, тоже утверждал, что у него хранились показания молодых людей, партнеров Гитлера.

Когда Хиршфельд учился в медицинском институте, на лекции им продемонстрировали гомосексуалиста, которого тридцать лет держали в сумасшедшем доме. Его заставили раздеться, и профессор предложил студентам найти в нем черты сексуального дегенерата. Хиршфельду такой подход показался антинаучным. Он защитил диссертацию о гриппе у крупнейшего немецкого ученого Рудольфа Вирхова и работал врачом в Шарлоттенбурге под Берлином. Однажды поздно вечером — он уже уходил — к нему обратился солдат. Солдат был гомосексуалистом, и у него были проблемы. Хиршфельд велел прийти на другой день, но солдат ночью повесился. Чувство вины и раскаяния заставило Хиршфельда заняться изучением гомосексуализма, который был уголовно наказуемым деянием в соответствии со статьей 175-й уголовного кодекса.

Семья советовала ему выбрать более приятную специальность, чем гомосексуализм. Хиршфельд ответил:

— О чем вы говорите? Лечение холеры, по-вашему, доставляет больше удовольствия?

К нему обращались за советом многие немецкие гомосексуалисты. Он давал простой совет: заводите себе побольше любовников и наслаждайтесь жизнью. В 1897 году он создал в Германии Научно-гуманитарный комитет; это была первая организация, которая боролась за права гомосексуалистов. Комитет подал в рейхстаг петицию с просьбой отменить уголовное преследование гомосексуалистов. Многие видные политики, деятели науки и культуры подписали эту петицию.

В 1898 году германский рейхстаг дебатировал возможность отмены статьи 175-й. За это выступал влиятельный лидер социал-демократов Август Бебель, но большинство было против. Отменить уголовное наказание за гомосексуализм не удалось. Но внимание общества к этой проблеме было привлечено.

Магнус Хиршфельд в надежде смягчить отношение полиции устроил берлинскому полицай-президенту неофициальную экскурсию по столичным барам и клубам гомосексуалистов. Тот был удивлен царившим там порядком и сказал:

— Я ожидал увидеть Содом и Гоморру.

В 1903 году Хиршфельд раздал анкеты трем тысячам студентов Высшего технического училища в Шарлоттенбурге. Почти тысяча семьсот анкет вернулись заполненными. Через год он провел опрос среди пяти тысяч рабочих-металлистов. Исследования привели его к выводу, что среди мужчин гомосексуалисты составляют примерно два с лишним процента.

Гомосексуалистов Хиршфельд называл «третьим полом». Он исходил из того, что сексуальные желания и способы их удовлетворения детерминированы биологически. Утверждением о том, что и у природы есть свои права, он противопоставлял себя господствовавшей в то время морали. В 1919 году Хиршфельд создал Институт сексологии, намереваясь изучать сексуальную биологию, социологию и этнологию. В его институте было два десятка сотрудников. Они занимались сексуальным образованием, контрацепцией, давали советы гомосексуалистам и транссексуалам. Сотрудники института устраивали семинары, отвечали на вопросы слушателей, которые заранее — и анонимно! — опускали записки в почтовый ящик.

Доктор пытался помочь гомосексуалистам, у которых возникали проблемы в семье или с законом. Он часто выступал в судах в качестве эксперта. В 1922 году Хиршфельд писал в журнале берлинских гомосексуалистов «Фройндшафт»: «Нет ничего важнее для меня, чем осознание того, что благодаря моей деятельности как судебного эксперта людям, несправедливо преследуемым за их сексуальное своеобразие, придется пробыть в тюрьме меньше, чем требовало обвинение».

Казалось, его идеи находят в обществе отклик. В 1929 году комитет рейхстага по уголовному законодательству принял решение в ходе судебной реформы декриминализировать гомосексуальные отношения по обоюдному согласию среди взрослых. В 1930 году Магнус Хиршфельд отправился в кругосветное путешествие — он намеревался читать лекции по всему миру. В один из майских дней 1933 года в парижском кинотеатре этот маленький полный человек в очках с толстыми стеклами взволнованно смотрел свежую кинохронику. Показывали, как на площади перед Оперным театром в Берлине нацисты сжигают «вредную литературу». Среди других книг в огонь бросили и его институтскую библиотеку.

Нацисты разгромили его институт. Геббельсовская газета «Ангриф» торжествующе писала: «Этот институт, который прикрывался мантией научности и все четырнадцать лет марксистского господства находился в привилегированном положении, был, как однозначно свидетельстуют проведенные в нем обыски, рассадником грязи и пачкотни».

Истории болезни с адресами и именами, а также сорок тысяч анкет, заполненных мужчинами и женщинами, передали в гестапо — теперь гомосексуалистов сажали в концлагеря. Магнус Хиршфельд умер во Франции в 1935 году, в день своего рождения.

Некоторые историки уверены, что Адольф Гитлер боялся быть заподозренным в гомосексуализме. И он жестоко карал в других то, чего боялся в себе. Если в 1931-1934 годах за гомосексуализм осудили три тысячи двести человек, то в 1936-1939-м больше тридцати тысяч. Всего в нацистское время за нетрадиционную сексуальную ориентацию посадили пятьдесят тысяч человек.

Те, кто знал Гитлера в юности, рассказывали, что он уже с утра ненавидел весь мир и в таком настроении пребывал весь день. Постоянная неудовлетворенность отравляла ему жизнь. Один из самых близких к нему людей в двадцатых годах Эрнст Ханфштенгль в 1937 году бежал в Швейцарию. Оттуда перебрался в Лондон. Герман Геринг и другие бывшие друзья уговаривали его вернуться. Ханфштенгль не стал рисковать. Англичане выслали его в Канаду, а в 1942 году он дал показания американской разведке.

Обиженный на фюрера Ханфштенгль говорил, что главная проблема Гитлера — это его неспособность вести нормальную половую жизнь: «В этом темном углу его жизни всегда была огромная пустота». По его мнению, и природа обделила фюрера, и годы, проведенные в мужском общежитии, а затем в казарме, развернули его в сторону гомосексуализма. Попытка скрыть свое влечение привела его к мучительному разладу с самим собой. Его проблемы все усложнялись, и вскоре уже ни женщина, ни мужчина не могли принести ему облегчение.

ЖЕНЩИНЫ, КОТОРЫЕ ПЛАТЯТ

Дитрих Эккарт познакомил Гитлера с сорокашестилетней Хелен Бехштайн. Ее муж был сыном знаменитого производителя фортепьяно Карла Бехштайна и владельцем фирмы. Это были первые богатые поклонники фюрера, которые стали регулярно снабжать его деньгами. Хелен Бехштайн даже хотела усыновить Гитлера, такой он был робкий, смущающийся и неухоженный. Но ее мужу эта идея понравилась значительно меньше. Бехштайны владели большим домом в Берлине, в Мюнхене они занимали огромный номер в гостинице. Туда Гитлер и был приглашен.

— Слуги были в ливреях, — восторженно рассказывал он Ханфштенглю, — до еды мы пили только шампанское. И видел бы ты эту ванную комнату! Там можно даже регулировать температуру воды.

Когда Гитлер приехал в мае 1922 года в Берлин и ему негде было остановиться, Хелен Бехштайн пригласила его пожить вместе с ними в отеле «Эксельсиор». Она хотела его приодеть, но друзья объяснили фюреру, что в рабочей среде буржуазная одежда вызовет отчуждение. В то время в высшем обществе Адольф Гитлер казался дикарем. Он приходил то в баварском национальном костюме (короткие кожаные штаны), то с рюкзаком за плечами и кобурой (он не ходил без пистолета), то поражал нелепым сочетанием различных предметов одежды.

У него были глаза фанатика. Но он стал модным оратором. Иногда за вечер он произносил несколько речей в разных аудиториях. Задолго до появления телевидения он усвоил законы шоу-бизнеса и вел себя как звезда экрана, тщательно обдумывая каждое слово и каждый жест. Он научился разговаривать с людьми — знал, как себя вести в салоне или в пивной с рабочими. Он, как никто, овладел искусством пожимать руки с особым значением.

С годами черты лица обрели жесткость, появилось несколько высокомерное и твердое выражение. Он научился сильному рукопожатию, научился смотреть людям в глаза и как бы вглубь — это немногие умеют. Неуверенных людей такой немигающий взгляд подавляет. Но проделывал он такие трюки только с теми, кто не выдерживал его взгляда.

Эрнст Ханфштенгль познакомил фюрера с опытными женщинами, которые учили его хорошим манерам. Это были Эльза Брюкман и Хелен Бехштайн. Они учили его целовать дамам ручки, входить в комнату и прощаться, есть артишоки и лобстеров. Они подыскали ему хороших портных, и он преобразился. Как говорила одна дама, «он научился пяти различным способам целовать дамам руку».

3 апреля 1923 года в газете «Мюнхенер пост» появилась статья о женщинах, которые ради Гитлера дают партии деньги или жертвуют драгоценности. В 1923 году партия подписала с торговцем кофе Рихардом Франком договор о займе шестидесяти тысяч швейцарских франков под залог драгоценностей, подаренных фюреру. Конечно, и богатые мужчины жертвовали деньги нацистам — например, Фриц Тиссен, один из богатейших людей Германии. Он передал нацистам больше миллиона марок. Но женщин среди жертвователей было больше, и они дарили фюреру деньги и драгоценности с явным удовольствием. Гертруда фон Зейдлиц не только сама давала деньги, но и уговаривала друзей помочь нацистам. Дочь румынского князя Эльза Брюкман, которая вышла замуж за крупного мюнхенского издателя и делала щедрые пожертвования в кассу партии, приглашала Гитлера в свой салон, но ревновала его к другим женщинам.

— Из моих приятельниц, относившихся ко мне по-матерински, — вспоминал Гитлер, — только у вдовы директора Гофмана заботливость сочеталась с добротой. Даже госпожа Брюкман оказалась в этом плане не на высоте. Она перестала приглашать к себе одновременно со мной некую даму из мюнхенского высшего света, когда заметила, что я, склонившись в знак приветствия перед этой женщиной, обменялся с ней взглядом. Она была очень красива, а я ей был просто интересен, и ничего больше. Я знал женщину, у которой от волнения садился голос, стоило мне перекинуться парой слов с другой дамой…

Отказавшись от идеи усыновить Гитлера, Хелен Бехштайн подумывала, не женить ли его на своей дочери Лотте. Гитлер пытался ухаживать за ней. Впоследствии Лотта Бехштайн объяснила мужу, почему у них с Гитлером ничего не получилось:

— Он не мог целоваться.

Он не смог себя преодолеть. Все его попытки разыграть любовные чувства оканчивались ничем. Исследователи полагают, что гомосексуальные эмоции подавляли в нем все остальное…

Дитрих Эккарт привез Гитлера в горы, в Берхтесгаден, где в 1922-1923 годах сам укрывался от властей. Ордер на арест Эккарта был выдан за его нападки на Фридриха Эберта, первого президента республики. Член партии Кристиан Вебер жил в Оберзальцберге в пансионе «Мориц». Владельцы пансиона симпатизировали нацистам. Вебер сказал Эккарту, что здесь его никто не найдет.

Баварский городок Берхтесгаден находится у горы Оберзальцберг на германо-австрийской границе. Берхтесгаден начал развиваться в начале XVI века, когда открылись соляные шахты. Здесь в 1923 году поселился кронпринц Рупрехт, который командовал баварской армией в Первую мировую войну. Оберзальцберг стал модным курортом, где отдыхали композитор Иоганнес Брамс и основоположник психоанализа Зигмунд Фрейд. Там было шесть гостиниц, детский санаторий и одиннадцать вилл. Самая крупная вилла принадлежала Бехштайнам, которые летом приезжали кататься на велосипедах, зимой на лыжах.

Попав в горы, Гитлер был потрясен красотой пейзажей. Они прибыли вдвоем с Эккартом. Тот зарегистрировался в пансионе «Мориц» как доктор Хоффман, Гитлер предпочел свой любимый псевдоним — Вольф. Он много гулял, устраивал пикники. Баронесса Абегг, блондинка с голубыми глазами, прививала ему любовь к горным прогулкам. Гитлер сказал владельцам пансиона «Мориц», что ему нужно тихое местечко для работы. Его поселили в пристройке. Единственный телефон был у Бехштайнов. Когда Гитлеру звонили, домоправительнице фрау Ирлингер приходилось бежать в пансион, чтобы его позвать. Гитлер хотел как-то ее поблагодарить, спросил, где есть поблизости магазин, до которого можно дойти пешком. Она указала на небольшой магазин у подножия горы. Путешествие заняло у него час. Он вернулся и вручил ей коробку шоколада и конфеты ее маленьким дочерям. Она была удивлена:

— Зачем вы так потратились, господин Вольф! Мы же знаем, что у вас нет денег.

В 1926 году хорошо относившиеся к Гитлеру владельцы пансиона «Мориц» продали свою недвижимость. Гитлер перебрался к Бехштайнам, но почувствовал себя в чужом доме неуютно. Тогда он обосновался в Берхтесгадене, альпийском городке на австрийской границе, и поселился в отеле «Немецкий дом». Он прожил там почти два года, вел исключительно правильный образ жизни, каждый день гулял по два с половиной часа. В Берхтесгадене Гитлер ощущал себя героем Ницще — Заратустрой, который оставляет свой дом, чтобы пожить в горах, наслаждаясь одиночеством и укрепляя свой дух. Он верил в живительную силу горного воздуха.

Здесь у него возник платонический роман с блондинкой Марией Райтер. Ей было шестнадцать лет, ему — тридцать семь. Мария работала в магазине одежды напротив отеля. Магазин принадлежал ее недавно умершей матери, все дела вела старшая дочь Анни. Однажды младшая из четырех сестер, Мария, выгуливала пса, Гитлер гулял со своим. Они познакомились на почве любви к собакам. Он пригласил ее на концерт. Мария спросила разрешения у старшей сестры. Анни ответила, что Марии еще рано гулять со взрослыми мужчинами.

Гитлер пригласил сестер на свое выступление, и это произвело на них впечатление. Мария смущалась, потому что Гитлер все время смотрел на нее. Но ей это понравилось. Гитлер стал называть ее уменьшительно-ласкательными именами на австрийский лад — Мими, Митци, Митцерль. Он флиртовал с ней, но осторожно. Говорил, что ее глаза напоминают ему глаза его покойной матери. Рассказывал, что он тоже стал сиротой в шестнадцать лет. На самом деле ему было тогда восемнадцать… Заметил, что есть и другое совпадение: день рождения Марии — это день похорон его матери. Он проводил ее на могилу ее матери. Когда, прощаясь, она отказала ему в прощальном поцелуе, он вытянул руку в нацистском приветствии и крикнул:

— Хайль Гитлер!

Он вел себя по-детски, говорил о том, что хотел бы снять для них квартиру, но из этих планов ничего не вышло. Его устраивало общение с девушками, которые были слишком молоды, чтобы Гитлер мог чего-то опасаться. Он всегда выбирал женщин или много старше себя, или значительно моложе. С женщинами своих лет он заигрывал только в том случае, если они заведомо не могли откликнуться на его ухаживания.

— Нет ничего прекраснее, чем воспитывать юное существо, — излагал свои взгляды Гитлер, — девушка в восемнадцать-двадцать лет податлива как воск. Мужчина должен уметь наложить на любую девушку отпечаток своей личности. Женщина только этого и хочет…

Оставшись один на один с Хелен Ханфштенгль, привлекательной блондинкой, он стал горевать, что они не встретились раньше, когда она еще не вышла замуж за его старого приятеля. Хелен сидела на большом диване, Гитлер опустился на пол и положил голову ей на колени:

— Если бы только кто-то позаботился обо мне.

Хелен сказала, что он не должен вести себя как маленький мальчик, и спросила, почему он до сих пор не женат.

— Я никогда не женюсь, — гордо ответил Гитлер, — моя жизнь принадлежит моей стране.

Хелен потом спросила мужа, как к этому относиться. Эрнст Ханфштенгль (дома его называли Путци, что на баварском диалекте означает «мальчуган») ухмыльнулся:

— Не принимай этого всерьез.

«Он был увлечен моей женой, — рассказывал потом Ханфштенгль, — но каким-то образом чувствовалось, что в его отношении не было никакого физического влечения. Моя жена охарактеризовала его так: «По-моему, он бесполый».

Женщины воспринимали Гитлера по-разному. Одни говорили, что совершенно не в состоянии увидеть в нем мужчину, потому что от него не исходит никакой сексуальной энергии. А вот старшая сестра Евы Браун Ильзе была им заворожена:

— Когда он на меня смотрит, у меня пот катится по груди.

В этой семье все женщины были поклонницами фюрера.

Много позже фюрер любил самодовольно рассказывать о своих успехах у женщин:

— Мы как-то сидели в погребке при ратуше в Бремене. И тут вошла женщина: воистину можно было поверить, что к нам с Олимпа спустилась богиня. Просто ослепительная красота! Все, кто был в погребке, побросали ножи и вилки. И глаз не сводили с этой женщины. А позднее в Брауншвейге! Как я потом корил себя! И все мои люди тоже: светловолосая девушка подбежала к машине и преподнесла мне букет. Никому даже в голову не пришло спросить у девушки адрес, чтобы я мог послать ей благодарственное письмо. Светловолоса, высока и очаровательна! Но как всегда: вокруг толпа. Да еще спешка. До сих пор жалею. Популярность — это сплошные мучения, и я просто проклинаю ее… Навестить даму в Мюнхене или вообще побывать где-нибудь с частным визитом совершенно невозможно. Уже за час у дверей дома торчат двенадцать полицейских, а затем постепенно собирается толпа…

На партийные деньги Гитлер снял себе двухэтажный дом в деревушке Зальцберг на горе Оберзальцберг, рядом с Берхтесгаденом. Из окон дома открывались идиллические виды. Дом принадлежал коммерции советнику Винтеру. Когда он умер, его вдова Маргарет Винтер-Вахенфельд перестала приезжать в горы. Она сдала Гитлеру дом в аренду за сто марок в месяц. Он бы предпочел купить дом, но вдове не хотелось его продавать.

В начале марта 1927 года баварский министр юстиции Франц Гюртнер убедил премьер-министра Баварии Генриха Хельда разрешить Гитлеру вновь выступать перед публикой. Запрет длился два года. Приятная новость была для Гитлера сюрпризом. Он писал речи и обдумывал свои планы в Берхтесгадене, но политическая жизнь происходила в Мюнхене.

Заниматься загородным домом и вести хозяйство он попросил вдовую сестру Ангелу Раубаль. Это Ханфштенгль отыскал Ангелу. Она по-прежнему бедствовала. Она не впустила его в квартиру, а разговаривала через щелку. Но гость увидел, что из мебели в комнате был только матрас. Адольф Гитлер никогда не присылал им денег, не помогал больной сестре и вспомнил о своих родственниках, когда ему понадобилась прислуга. Наверное, Ангеле было не по себе — состоять в услужении у собственного брата. Но гордость — это то, чего она не могла себе позволить. Ангела полагала, что ее дети уже достаточно взрослые и она может работать полный день.

Она приехала в его дом в марте 1927 года и взяла на себя все бытовые проблемы. Ее появление в доме обеспечило Гитлеру нечто вроде семейной жизни. Ангела Раубаль замечательно готовила яблочный штрудель, пекла пироги, перед которыми ее брат не мог устоять, хотя он и заботился о своей фигуре, следил за весом и не хотел толстеть. Гитлер продолжать играть в свои игры. Он велел ей именовать себя не фрау Раубаль, а фрау Вольф.

Ангела Раубаль прихватила с собой обеих дочерей. Младшая, Эльфрида, была смущающейся девочкой. Она открывала дверь гостям, приезжающим к Гитлеру. Старшая, Гели, уже заканчивала школу. В девятнадцать лет она получила аттестат. Все три женщины заботились о Гитлере — готовили, стирали и гладили одежду, стелили постель, ходили за покупками, встречали гостей и разносили записки.

Гитлер сразу же стал флиртовать с племянницей. Гели была открытая, веселая, смешливая девушка. Разница в возрасте между ними составляла двадцать лет. Он называл ее своей принцессой, она его «дядей Альфом», реже «дядей Вольфом». Как-то Гитлер взял ее с матерью прокатиться по Германии. Фюрер попросил Рудольфа Гесса поехать с ним, чтобы он не оказался один «в бабьем царстве». Они побывали в Берлине и Дрездене. Гесс нашел племянницу Гитлера забавной девушкой. Гитлер скептически заметил, что она долго не проучится и быстро выскочит замуж.

В октябре Гитлер отвез Гели Раубаль в Мюнхен, снял для нее меблированную комнату. Они совершенно не понимали друг друга. Она надеялась, что богатый дядя обеспечит ее материально, что позволит ей вести ту жизнь, которая ей нравится. А Гитлер надеялся воспитать из нее образцовую немецкую девушку.

Гели хотела было стать врачом. Она поступила на медицинский факультет университета. Здесь, подальше от матери, она чувствовала себя свободнее. Но интерес к медицине быстро улетучился. Занятия в университете она бросила уже на первом курсе. Большой город таил столько соблазнов! Гитлер детально выспрашивал ее, где она была и чем занималась, и все-таки она жила одна и была достаточно свободна.

Он готовился к выборам, назначенным на май 1928 года. Ему приходилось не только вербовать новых членов, но и вести борьбу за власть внутри партии.

В Северной Германии Гитлеру предпочитали Грегора Штрассера, который выдвинулся, пока Адольф сидел в тюрьме. Штрассер был умелым политиканом. Фармацевт по образованию, он воевал в Первую мировую. Командуя ударным батальоном «Нижняя Бавария», в составе добровольческого корпуса фон Эппа участвовал в подавлении Советской республики в Баварии. Потом купил аптеку, но увлекся политикой. Это Грегор Штрассер, пока Гитлер сидел в тюрьме, восстановил нацистскую партию после запрета в 1923 году. Он собрал молодых людей, которых привлек к партийной работе, — берлинского гауляйтера Йозефа Геббельса, гауляйтера Рура Карла Кауфмана, гауляйтера Восточной Пруссии Эриха Коха и гауляйтера Южной Вестфалии Йозефа Вагнера.

Грегор Штрассер имел германское гражданство, поэтому, в отличие от Гитлера, был избран в рейхстаг и руководил фракцией национальных социалистов. Гитлеру запретили выступать, и вместо него приглашали выступить Штрассера. Он был яростным националистом и выражал мнение тех, кто считал, что вокруг одни враги, что чуть ли не весь мир ненавидит его родину:

— Когда я вижу, как все народы земли сплотились против Германии, когда мировой капитал вооружает одну страну за другой против нашего маленького народа, сражающегося за свое выживание, мне становится ясно: если Германия намерена выжить, каждый немец должен осознать, что значит быть немцем, и обязан защищать свою немецкость ценой собственной жизни.

«Характер Гитлера был непонятен и недоступен северным немцам, — писал Герман Раушнинг, председатель сената Данцига. — Широкоплечий, массивный Штрассер был прямой противоположностью фюрера: азартным едоком и большим любителем спиртного, натурой распущенной, но практичной, здравомыслящей, хваткой, лишенной всякой патетики, со здоровым крестьянским взглядом на вещи. Это был именно тот человек, которого здесь понимали».

Выйдя из тюрьмы, Гитлер обратился к товарищам через газету «Фёлькишер беобахтер»:

«Национальные социалисты! Товарищи!

Моя задача как лидера движения состоит не в том, чтобы разбираться в прежних склоках и выяснять, кто был прав, а в том, чтобы превратить движение в мощное оружие. Так что я не стану заниматься прошлым тех наших товарищей, которые вернутся в партию, но я позабочусь о том, чтобы прошлое не повторилось.

Я обещаю через год представить товарищам отчет относительно того, превратилась ли партия в движение, или же движение сузилось до партии. В любом случае я принимаю ответственность на себя. Да здравствует Национально-социалистическая немецкая рабочая партия! Да здравствует наша Родина, Германия!»

Грегор Штрассер, гауляйтер Нижней Баварии, и его брат Отто пытались сделать партию социалистической. Гитлер же был противником только евреев-капиталистов, немцы в роли олигархов его вполне устраивали. Грегор Штрассер, встречаясь в качестве заместителя фюрера с местными партийными секретарями, говорил, что программа партии слишком расплывчата и нужно усилить социалистические нотки. Штрассера поддерживали секретари на севере и на западе Германии, которые надеялись отобрать рабочие голоса у левых.

Партийные секретари на севере и западе Германии образовали рабочую группу, собравшуюся 22 ноября 1925 года в Ганновере. Грегор Штрассер был приглашен разработать новую партийную программу. Через два месяца, 24 января 1926 года, рабочая группа рассмотрела проект Штрассера. Но отвергла его: Штрассер не сумел найти компромисса между точками зрения различных групп на будущее нацистское государство и будущую внешнюю политику. Некоторые видные члены партии предлагали ставку на союз с Россией против капиталистического Запада. Они считали Россию во главе со Сталиным националистическим государством.

Геббельс записал в дневнике: «Нам предстоит вести себя как скромной девушке и соблазнить Гитлера, привлечь его на нашу сторону. Я рад видеть, что наш, то есть социалистический, дух широко распространяется во всех городах. Мы — социалисты. Ни одна душа не верит в Мюнхен».

Гитлера злила активная деятельность рабочей группы, которая могла стать слишком самостоятельной и оспорить его власть. 14 февраля 1926 года он провел совещание партийных секретарей в Бамберге (Бавария), где дал понять, что ему все это не нравится. Никто не сумел его переубедить. Гитлер произнес большую речь и призвал отказаться от левой идеологии. И опять никто не сумел ему возразить.

Гитлер позаботился о том, чтобы его сторонники составили абсолютное большинство. Это совещание перечеркнуло надежды Штрассера на лидерство в партии. Съезд партии в мае 1926 года подтвердил неизменность составленной Гитлером партийной программы. В июле все рабочие группы внутри партии были запрещены.

Гитлер ослабил соперников из северогерманского крыла и притянул к себе «левака» Йозефа Геббельса, ставшего его важнейшим рупором и помощником-режиссером. Геббельс подчинился «политическому гению» фюрера и в ноябре 1926 года возглавил партийную организацию Берлина.

Секретарь берлинского горкома по организационным вопросам Райнхольд Мухов описывал приход Геббельса в столичную парторганизацию:

«У нас никогда не было подходящего лидера, необходимого для многомиллионного города. При всем уважении к первому гауляйтеру товарищу Шланге, он не сумел проводить ясной линии в нашем гау. Ему не хватало ораторских данных, и его работа была парализована враждебностью некоторых членов партии. В организации сложилась оппозиция, тогда товарищ Шланге передал управление своему заместителю товарищу Шмидике. Но он был еще менее пригоден для работы в сложной ситуации. Боевой потенциал партии сошел на нет.

Мы попросили центральное руководство прислать нового секретаря. И наконец нам сообщили, что товарищ доктор Геббельс станет руководителем Берлина. В дезорганизованной организации прозвучал вздох облегчения…»

Приход Йозефа Геббельса ознаменовался массовыми митингами и драками с коммунистами. Берлинская организация в феврале 1927 года докладывала в Мюнхен:

«11 февраля провели митинг в пивной в Веддинге, рабочем квартале, на тему: «Распад буржуазного классового государства». Выступал товарищ доктор Геббельс. Митинг устроили для того, чтобы национальный социализм охватил рабочих. Пришло больше тысячи человек. Соотношение членов штурмовых отрядов и коммунистов было четыре к одному. Митинг открыл товарищ Курт Далюге, руководитель столичного штурмового отряда…

Началась драка, исход которой решился за несколько минут: коммунисты отступили, унося восемьдесят пять раненых. У нас трое пострадали сильно, еще десять— двенадцать были легко ранены. Когда прибыла полиция, все закончилось. Мы утопили марксистский террор в крови…»

Именно в эти годы Гитлер и его помощники создали аппарат, который вел партийную работу в городах и деревнях. В 1928 году местные партийные организации были преобразованы так, чтобы соответствовать тридцати пяти избирательным участкам по выборам в рейхстаг. Тон в партийном аппарате задавали в основном молодые и радикально настроенные люди, которые прошли через послевоенный экономический кризис, утратили семью или работу. Для них политика — это не дискуссии, не поиски компромисса и согласия в парламенте. Они считали политикой завоевание улицы с помощью штурмовых отрядов.

«Это было поколение, вышедшее из войны, — вспоминал гауляйтер Гамбурга Альберт Кребс. — Откровенные чувства партийной молодежи, вера в фюрера, физическая энергия поставили партию в более выгодные условия по сравнению с буржуазными партиями».

Молодежь вытесняла из политики старшее поколение националистов, сформировавшееся еще до войны, и была благодарна фюреру за то, что он дал молодым место в партии. В принципе Гитлер придерживался социал-дарвинистских взглядов. Он поощрял лидеров, которые сами прорывались наверх.

Партийный секретарь Ганновера Густав Зайферт в октябре 1927 года обратился в Центральный комитет с просьбой о переназначении. Его вызвали в Мюнхен, и один из помощников фюрера Макс Аманн сказал ему:

— Вы же знаете, господин Гитлер принципиально считает, что не дело центрального руководства назначать партийных секретарей на местах. Господин Гитлер убежден, что самый эффективный борец за идеалы национально-социалистического движения — это тот, кто сам добивается успеха. Вы в своем письме указали, что почти все члены вашей парторганизации идут за вами. Так почему бы вам не взять власть самому?

С 1928 года Гитлер изменил свою позицию. Он ввел в партийную практику то, что раньше его сделал Сталин: практику назначения, а не избрания местных партийных секретарей, которые отныне зависели только от расположения фюрера.

ПОХОЖДЕНИЯ ХОРСТА ВЕССЕЛЯ

До той минуты, пока командир отряда штурмовиков берлинского района Фридрихсхайн недоучившийся студент Хорст Вессель не получил пулю от безработного плотника и коммуниста Альбрехта («Али») Хёлера, имевшего шестнадцать судимостей, никому бы и в голову не пришло делать из него героя. Но только что назначенный руководителем столичной партийной организации и ответственным за пропаганду Йозеф Геббельс первым понял, как нужно действовать. Это произошло весной 1930 года. Еще мало кто верил, что национальные социалисты способны взять власть в стране.

До смерти Вессель был пьянчужкой, драчуном и сутенером. После смерти он стал пламенным национальным социалистом, загубленным евреями и коммунистами.

— Хорст Вессель мысленно марширует вместе с нами, — говорил Геббельс на похоронах 1 марта 1930 года. — Когда в будущем будут маршировать вместе рабочие и студенты, они подхватят его песню «Выше знамена! Ряды сомкнем теснее!», сочиненную им в порыве вдохновения за год до смерти. Песня обессмертила его! Ради этого он жил, ради этого он отдал свою жизнь. Хорст Вессель — странник меж двух миров, днем вчерашним и днем завтрашним, солдат Германии!

Написанная юношей песня стала партийным гимном, а в 1933 году вторым немецким национальным гимном. За пятнадцать лет — с момента гибели Хорста Весселя до крушения национального социализма в Германии — было написано две с половиной сотни биографий Весселя, романов и пьес о нем. Городские магистраты переименовывали в его честь площади, улицы и больницы. Его имя носили один из берлинских районов, парусное учебное судно и истребительная эскадрилья люфтваффе. Хорста Весселя превратили в борца за просыпающуюся Германию, в героя, которому должна поклоняться вся немецкая молодежь.

«Вессель — тот избранник, которому следовало умереть в страшных мучениях, чтобы его смерть пробудила и крепко сплотила всех, кто думает по-немецки», — писал один из нацистских бардов Ганс Хайнц Эверс.

Дед Хорста Весселя был хозяином небольшой гостиницы в Гессене, отец — евангелическим пастором (две трети немцев принадлежали к. евангелической церкви, треть к католической). Накануне Первой мировой Людвиг Вессель подыскал себе хорошо оплачиваемое место пастора в берлинской общине, но в августе 1914 года ушел в армию.

«Как прекрасно все начиналось, — писал он после войны. — Лучшие из нашего народа не смели на это надеяться, не смели об этом мечтать. Один народ, один Бог, одна вера. Сплотившись вокруг своего господина-императора, предстала Германия перед лицом вражды всего мира».

Год Людвиг Вессель был главным пастором в оккупированной Бельгии. Осенью 1915 года его перевели на Восточный фронт, где кайзеровская армия сражалась с русской. В Ковно (ныне Каунас) православный храм превратили в евангелическую гарнизонную церковь. Напутствуя рекрутов, Вессель-старший произносил пышные проповеди:

— Желаете ли вы с Богом отправиться на святую борьбу нашего германского народа, радостно посвятить этой борьбе душу и сердце и служить не щадя жизни? Тогда отвечайте и клянитесь: да, мы хотим этого! Да благослови Господь тебя, о немецкий меч, и охрани тебя, мой камрад, на твоем пути…

Пастор Вессель мечтал о расширении Германской империи. Город Вильно (ныне Вильнюс) пробуждал в нем меланхолическое настроение: «Снова с мечом на поясе сюда входят германцы — по той самой дороге, по которой, радостно разгоряченные битвой, когда-то проходили предки нашего племени, члены рыцарского ордена. Существующая в городе Немецкая улица свидетельствует об этом древнеисторическом прошлом». Литва, считал он, должна «прислониться» к рейху, это ценная земля для немецких поселений и воздвижения «плотины» против «славянского затопления».

Когда старший Вессель хоронил убитых бойцов, он произносил проповеди, рожденные его буйной фантазией:

— При штурме вражеского окопа раскаленное железо разорвало его молодую грудь. Перед смертью он еще успел прохрипеть последнюю просьбу: «Посмотри, брат, побеждаем ли мы?» Нет выше мудрости немецких ландскнехтов: лучшая смерть — от руки врага.

Ближе к концу войны он служил полевым священником при штаб-квартире генерал-фельдмаршала Пауля фон Гинденбурга, будущего президента. Пастор им восхищался:

— Новая песнь о Нибелунгах, рожденная в глубинах саги германской души, понесет вдаль от поколения к поколению это звучание стали, эту хвалебную оду герою Гинденбургу.

Ораторский талант проповедника, смесь религиозной и политической риторики сделали Весселя популярным фронтовым проповедником. Высшее командование посылало его выступать в войска. Он вселял в слушателей мысль о необходимости держаться до последнего, добиваясь мира на немецких условиях, и ловко вплетал в свои речи религиозные мотивы.

Вессель-старший проповедовал расистский агрессивный пангерманизм, особую миссию немцев по спасению погрязшего в грехах мира. В конце войны он занялся большой политикой. В январе 1918 года его избрали председателем Совета граждан рейха, контрреволюционного бюргерского движения. По слабости здоровья в конце 1919 года он сложил с себя полномочия председателя, а в мае 1922 года неожиданно умер. Ему было всего сорок два года. Сыну Хорсту — четырнадцать.

Во время войны мальчик почти не видел отца. Подростку фронтовой пастор казался важным и значительным человеком. Сын пошел в отца. Свержение монархии, революцию и создание республики он воспринимал как час позора. В шестнадцать лет Хорст Вессель стал руководителем группы в бисмаркюгенде, молодежной организации Союза Бисмарка, созданного Германской национальной народной партией (это была влиятельная сила на правом фланге).

Хорст Вессель отвечал за военную подготовку. В выданном ему удостоверении значилось: «Приказам предъявителя сего надлежит повиноваться беспрекословно». В своем дневнике Вессель записывал: «Союз Бисмарка является для нас неисчерпаемым резервуаром будущих рекрутов». Но его раздражала нехватка служебного рвения у членов организации.

Члены бисмаркюгенда считали союз клубом, который устраивает вечеринки, поездки за город, игры на свежем воздухе. Еще одна запись в дневнике: «Их не так-то легко уговорить маршировать под знаменем». Вместо занятий они сбегали в кафе, где их уже ожидали девушки и «хорошо выспавшиеся трусы» (то есть уклонившиеся в свое время от фронта).

Вессель ушел в более радикальный союз «Викинг» (это была молодежная группа террористической организации «Консул» Германа Эрхарда), где занимались военными тренировками. А в декабре 1926 года Вессель вступил в реорганизованную Геббельсом берлинскую организацию НСДАП и в штурмовые отряды.

«Союз Бисмарка, — писал Хорст Вессель в дневнике, — был радостью и удовольствием, «Викинг» — это были приключения, игра в солдат, хотя и на весьма опасной почве. НСДАП — это политическое пробуждение. Я служил партии всеми силами и с огромным усердием, не жалел ни времени, ни денег. Не боялся ареста и драк».

На первомайской демонстрации 1927 года он впервые увидел Гитлера. Когда партию и штурмовые отряды, превратившиеся в уличные банды, запретили почти на год, скандальные приятели Весселя встречались в берлинской квартире его родителей, обитавших по иронии судьбы на Еврейской улице. Он бросил учебу на юридическом факультете университета Фридриха-Вильгельма и проводил время с товарищами по оружию в кабаках и пивнушках. На жизнь зарабатывал за рулем такси. Зато он умело вербовал новых штурмовиков — из числа недавних коммунистов — и быстро поднимался по служебной лестнице, стал штурмфюрером в берлинском районе Фридрихсхайн. Он же писал боевые песни для штурмовиков. В одну из бессонных ночей 1929 года он сочинил песню «Выше знамена!».

Юный Хорст был охвачен национальной идеей. Понимал он ее примитивно: «Шлепнуть, размазать, загнать в подполье». Кого? Евреев, демократов и коммунистов.

Штурмовики тренировались в гимнастических залах. Любимым развлечением для Весселя была драка. Разумеется, только при наличии численного превосходства над противником.

«Иногда по вечерам, — записывал он в дневнике, — наш штурмовой отряд оказывал честь своим посещением собранию противника. Мы брали в оборот тех, кто попадался нам под руку, независимо от того, были это марксисты или представители буржуазных партий».

Он любил водить свой отряд в «цитадели красных», в эти «инкубаторы берлинского безбожия».

Вот воспоминания одного из бойцов Весселя: «Перед сценой выстроились двадцать пять лучших боевиков штурмового отряда. Другие слева, у стойки бара. Справа, у входа, остальные. Коммунистов берут в клещи с помощью кулаков, пивных кружек и отломанных от стульев ножек. Один коммунист бросается головой в оконное стекло, чтобы таким образом проложить своим товарищам путь для отступления. Но он не предполагал, что наткнется на спущенные жалюзи. Когда он отпрянул назад, оба уха у него были оторваны…»

После одного такого вечера Хорст Вессель подобрал перед рестораном «Мехико», возле Александрплац, Эрну Енике, восемнадцатилетнюю проститутку, повздорившую со своим сутенером. Вессель, как изображал дело восторженный биограф, расправился с обидчиком по-свойски: «Два-три удара наотмашь, потом в печень. Подонок согнулся от боли».

Эрна Енике, которая работала на «Али» Хёлера, перешла к Хорсту Весселю, который во всем заменил ей прежнего сутенера. Знакомство с уличной девицей испортило отношения Весселя с семьей. Мать, сестра и младший брат одобряли его националистические настроения, но им не понравилась эта вульгарная особа. Он ушел из семьи и стал снимать жилье. Тут семейство Вессель понесло первую потерю. Его брат Вернер, который тоже состоял в партии и в штурмовых отрядах, вступил в «лыжную группу берлинских национальных социалистов» и замерз на тренировках во время снежной бури в Исполиновых горах.

Эрна переехала к Хорсту Весселю на квартиру, что совершенно не понравилось хозяйке, вдове Зальм, покойный муж которой был коммунистом. Однако столкновения между вдовой Зальм и проституткой Эрной Енике, утверждавшей позднее, что она делила с Весселем не только постель, но и приверженность национальному социализму, носили не идеологический, а чисто бытовой характер. Они ссорились из-за нерегулярно уплачиваемой квартирной платы и совместного пользования кухней.

Скандал следовал за скандалом, пока, наконец, вечером 14 января 1930 года взбешенная вдова Зальм не бросилась по старой памяти за помощью в пивнушку «Бэр», где собирались коммунисты, друзья ее покойного мужа. Они охотно пообещали задать штурмфюреру Весселю «пролетарскую трепку» и выставить из порядочного дома проститутку. Двенадцать человек приехали на автомашине и засели на кухне вдовы Зальм. Возможно, дело и ограничилось бы очередной дракой между коммунистами и нацистами, но среди мстителей оказался «Али» Хёлер, бывший хозяин Эрны Енике, лишившийся надежного заработка.

— Вессель открыл дверь и сразу все понял, — рассказывал на суде «Али» Хёлер. — Я увидел, как его рука потянулась к заднему карману брюк. Я мгновенно сообразил: «Этот парень укокошит меня!»

Хёлер крикнул «Руки вверх!», выхватил пистолет из кармана пальто и выстрелил. Он с торжеством в голосе бросил упавшему на пол Весселю:

— Ты знаешь, за что получил пулю. — Потом угрожающе заметил Эрне Енике: — Придержи язык, а то и ты схлопочешь.

Вессель был тяжело ранен. Возможно, его бы спасли, но примчавшиеся к нему на помощь штурмовики отвергли услуги обитавшего по соседству врача — тот оказался евреем. Штурмовики заявили:

— Он не должен прикасаться к нашему Весселю.

Когда раненого доставили в больницу, дежурный врач записал в наскоро заведенной истории болезни: «Выстрел в рот в район верхней челюсти, несколько влево от середины. Разорван кровеносный сосуд, ответвляющийся от артерии, язык оторван на три четверти. Сильно повреждено нёбо, выбиты передние зубы».

7 февраля 1930 года, когда он еще был жив, его песню впервые исполнили на демонстрации национальных социалистов. Через месяц с лишним, 23 февраля, Хорст Вессель скончался в больнице от заражения крови. Геббельс сразу же понял ценность мертвеца для всего движения. Он увидел в Весселе «Христа-социалиста», реальное воплощение героя его собственного неудачного романа «Михаэль».

Геббельс написал некролог, озаглавленный «До дна»: «Вессель испил горькую чашу до дна. Он не сказал: «Да минует меня чаша сия. Он испил ее добровольно: «Эту чашу страданий я пью за мою родину!» Поднимите же его, мертвого, и покажите его народу. И восклицайте, восклицайте: «Смотрите, какой человек!» Показывайте на него без устали! Несите его, где бы вы ни были, над своими головами. Если вас спросят, кто этот покойник, то ответствуйте: «Германия!» Встает другая Германия. Молодая, новая! Мы уже несем ее в себе и над собой. Покойник, который с нами, поднимает усталую руку и указывает в предрассветную даль: над могилами вперед! В конце пути — Германия».

На похоронах Геббельс устроил парад штурмовиков, приказал все заснять и сделать фильм. Мать и сестра Весселя сидели в первом ряду. Чтобы подтвердить свою героическую жертвенность, обе вступили в партию. Они тоже стали знаменитостями, гордились, что отдали национальному движению самое дорогое — сына и брата.

Гитлер обещал приехать на похороны, но предпочел провести время со своей племянницей Гели Раубаль в домике в горах. Геббельс был крайне недоволен и записал в дневнике: «Фюрер работает слишком мало, и к тому же женщина, точнее, женщины!» Мать Хорста Весселя жаловалась, что Гитлер даже не прислал ей письмо с выражениями соболезнования.

На суде в конце 1930 года Хёлера и его сообщника Эр-вина Рюкерта приговорили к шести годам и одному месяцу каторжной тюрьмы. Еще один из тех, кто был вместе с Хёлером, получил пять лет. Вдову Зальм отправили в тюрьму на полтора года. Нацисты были возмущены приговором.

— Убийц Весселя надо стереть в порошок! — требовал Геббельс.

Упущенное нацисты наверстали, когда пришли к власти. На кладбище воздвигли памятник Весселю.

31 января 1931 года его мать написала рейхсфюреру СС Генриху Гиммлеру:

«Сердечные слова фюрера были таким благодеянием для меня, и марш товарищей был прекраснейшей благостью для моего сына. При виде свежей, жизнерадостной молодежи меня наполняет большая грусть. Жаль, что оба моих дорогих мальчика сами уже не могут быть при этом, особенно теперь, когда внезапно пришло осуществление всех чаяний.

Мне остается довольствоваться сознанием того, что они оба совершили все возможное, чтобы способствовать этому великому повороту. Единственное, что при всей жестокости судьбы дает мне мужество, — это верность товарищей и всей партии, которая остается с моими сыновьями».

Нацисты, придя к власти, вновь устроили процесс по делу об убийстве Хорста Весселя. На сей раз на скамье подсудимых оказались три коммуниста, которые в тот день хотя и отозвались на призыв вдовы Зальм постоять за ее честь, но даже не успели зайти в ее квартиру. И уж тем более они не имели никакого отношения к смерти Хорста Весселя. Тем не менее двоим из них 10 апреля 1935 года отрубили головы. «Али» Хёлер к тому времени уже был мертв. Он вышел на свободу, не отсидев срока полностью. Но в сентябре 1933 года кто-то убил его из-за угла. Бездыханное тело обнаружил лесничий в лесочке под Берлином.

Ингеборг, сестра Хорста Весселя, с особым рвением почитала память брата. В 1933 году в нацистском партийном издательстве вышел иллюстрированный том «Хорст Вессель» с фотографиями из семейного альбома. В 1934-м последовала написанная ею биография Хорста. В 1941 году вышло уже двенадцатое издание. Сестра выжимала из образа мертвого брата все, что могла.

Не только партия, но и евангелическая церковь приняла Хорста Весселя как нового героя. По случаю очередной годовщины его смерти Ингеборг опубликовала в «Воскресной газете немецких христиан» статью «О вере моего брата Хорста». На отцовском доме, писала она, висит теперь табличка с надписью «Здесь Хорст и Вернер Вессели стали борцами за свободу и честь Германии».

«Отец всегда был для него примером, — писала Ингеборг в назидание набожным немцам. — В уличных сражениях против коммунистов он шел путем, указанным ему отцом. Подобно Иисусу, он шел в трудовой народ. За идею национально-социалистической народной общности он в конце концов и погиб».

Йозеф Геббельс тихо возмущался умением семьи превратить Хорста Весселя в хорошо продающийся товар. Партийный аппарат не выдержал и отказал Ингеборг Вессель, когда она попыталась выпустить еще и музыкальную шкатулку марки «Органино» с мелодией его песни.

Поразительным образом следы культа Хорста Весселя можно обнаружить в Германии еще и сегодня. В церкви Мартина Лютера в берлинском районе Мариендорф стоит церковная кафедра, украшенная многочисленными резными фигурами. Одна из них изображает штурмовика. У него отчетливые черты Хорста Весселя.

Поэт и драматург Бертольт Брехт писал: «Хорст Вессель умер профессиональной смертью. Один сутенер был застрелен другим сутенером».

Геббельса это не интересовало. Ему нужен был мученик, чья смерть оправдала бы террор национальных социалистов. Сочиненная Весселем песня стала нацистским гимном. «В поисках по-настоящему подходящего героя, — заметил Брехт, — национальные социалисты — после долгих колебаний — приняли решение в пользу сутенера».

Непривередливый Йозеф Геббельс не побрезговал и сутенером. А где национальным социалистам взять других? Это не делает нацистов менее опасными, но порядочных людей среди национальных социалистов не было и нет.

ЭРНСТ РЁМ И ЕГО ЛЮБОВНИКИ

1 ноября 1926 года штурмовиков возглавил бывший капитан рейхсвера, бывший командир отряда добровольцев, сражавшихся с коммунистами, обергруппенфюрер СА Франц Пфеффер фон Заломон. Он получил полную свободу в организационных делах. Членство в партии считалось условием вступления в штурмовые отряды, но бывали и исключения.

В маленьких парторганизациях штурмовики были незаметны, в больших они объединялись в отряды. В 1927 году штурмовиков было десять тысяч, в 1929-м — тридцать тысяч, в 1930-м — шестьдесят тысяч. Командирами отрядов становились бывшие армейские офицеры.

Фон Заломон не понимал, чего желает Гитлер, и готовил штурмовиков для уличных схваток. Он был сторонником полной самостоятельности СА. Гитлер же придавал большое значение пропаганде — он хотел, чтобы отряды производили впечатление своими маршами, чтобы штурмовики распространяли партийные издания, расклеивали листовки, беседовали с людьми.

Гитлер отправил фон Заломону письмо:

«Подводя итоги наших дискуссий относительно намеченной вами программы реорганизации, я намерен суммировать мои инструкции на сей счет.

Подготовка штурмовых отрядов должна осуществляться не на военной основе, а в интересах партии. В физической подготовке упор должен быть сделан не на военной маршировке, а на спорте. Бокс и джиу-джитсу мне всегда казались важнее бессмысленных упражнений в стрельбе. Физическая подготовка должна воспитать в человеке чувство превосходства…

Нам нужны не сотня или две смелых конспираторов, а сотни и сотни тысяч фанатичных бойцов за наше мировоззрение. Мы должны работать не в конспиративных условиях, а участвовать в массовых маршах. Мы должны действовать не пистолетом и ядом, нам предстоит завоевать улицу. Мы должны показать марксизму, что национальный социализм становится хозяином улицы, как в будущем он станет хозяином государства.

Настоящим прошу всех руководителей штурмовых отрядов рассматривать это письмо как директиву».

В 1930 году фон Заломон потребовал для своих штурмовиков места в рейхстаге. Гитлер был против. 12 августа фон Заломон покинул свой пост. Год у штурмовиков не было командира. Ими руководили местные гауляйтеры.

Когда в конце 1930 года Эрнст Рём получил письмо от Гитлера с предложением возглавить штаб штурмовых отрядов, то вернулся в Германию не раздумывая. Зачем он понадобился фюреру?

За несколько месяцев до этого, в августе 1930 года, в период предвыборной кампании, руководитель берлинских штурмовиков Вальтер Штеннес восстал против Гитлера и его мюнхенского окружения.

Вальтер Штеннес, бывший капитан рейхсвера, принадлежал к тем, кто не навоевался. После войны он то вступает в полицию безопасности, то участвует в создании «черного рейхсвера», то сотрудничает с абвером. Он нашел себя в штурмовых отрядах. Ему было поручено сформировать отряды в регионе Берлин-Бранденбург и на севере страны. Он отвергал стратегию завоевания власти мирным путем. Считал, что власть надо брать силой, для этого и существуют штурмовики.

Штеннес воспользовался жалким положением многих штурмовиков, которые не имели работы и получали от партии гроши, чтобы восстать против Гитлера. Штурмовики возмущались роскошной жизнью партийной верхушки и требовали, чтобы им выделялась большая часть партийных доходов и чтобы их избавили от контроля со стороны местных партийных организаций. Отряды часто выходили из подчинения партийному руководству. Среди штурмовиков было много уголовников, считавших, что к ним плохо относятся. Штеннес потребовал увеличить плату штурмовикам.

Две тысячи берлинских штурмовиков подчинялись Штеннесу безоговорочно. В ночь на 1 августа 1930 года они захватили здание берлинского горкома партии. Дом охраняли эсэсовцы. В принципе они подчинялись тому же Штеннесу, но забаррикадировались и не пускали штурмовиков. Тогда те выломали двери, а эсэсовцев поколотили. Штурмовики стали крушить мебель. Геббельса не было в городе, оставшийся вместо него другой секретарь горкома вызвал на помощь полицию.

Чтобы успокоить восставших, Гитлер примчался в столицу. Объяснение было весьма бурным. Один из штурмовиков взял Гитлера за грудки. Гитлер пытался избавиться от Штеннеса, предложив ему министерский пост в Брюнс-вике, где у нацистов были сильные позиции. Тот отказался. Гитлеру пришлось прилюдно пожать ему руку и согласиться с большей частью требований. Он сказал, что сам станет руководителем штурмовых отрядов.

2 сентября 1930 года фюрер принял на себя руководство штурмовыми отрядами и обещал увеличить им жалованье. Теперь он именовался фюрером партии и штурмовых отрядов. Непосредственное руководство осуществлял начальник штаба СА Отто Вагенер, еще один ветеран рейхсвера (впоследствии он возглавил отдел экономической политики в аппарате партии).

Столкновения между местными партийными чиновниками и штурмовиками прошли по всей стране. В этой ситуации Гитлер и обратился за помощью к Рёму, надеясь на его популярность. 5 января 1931 года Эрнст Рём вернулся на прежнее место. Лучший выбор, чем Рём, трудно было представить. Он был своим для основной массы штурмовиков. Он говорил с ними на одном языке. Он был заслуженным борцом против коммунизма, одним из тех, кто очень рано присоединился к нацистам. Рём стал гарантией того, что коричневые батальоны не отойдут от партии. Кроме того, он был своим для офицеров рейхсвера.

Гитлер попросил Рёма как можно скорее убрать Вальтера Штеннеса с поста руководителя столичных штурмовиков. Когда Рём приехал объясняться, Штеннес сказал ему, что Гитлер нечестный человек и что вся партийная верхушка некомпетентна. Рём выслушал его молча. 1 апреля 1931 года Штеннес прочитал в газете, что его переводят в центральный аппарат партии в Мюнхен. Он не хотел работать в Коричневом доме, как именовали здание, где размещалось руководство партии, потому что лишался своей опоры в боевых отрядах.

Его подчиненные завалили Коричневый дом телеграммами с требованиями оставить Штеннеса на месте. Они распространяли в Берлине свою листовку:

«Вчера мюнхенское руководство партии распорядилось распустить берлинские штурмовые отряды и снять с должности руководителя столичных СА капитана Штеннеса, которому Гитлер многократно выражал доверие…

В лице капитана Штеннеса атакованы все штурмовые отряды. В Мюнхене забыли, что партию создала и сделала ее сильной прежде всего наша готовность к жертвам и к простоте. Они построили в Мюнхене Коричневый дом стоимостью в миллионы марок, а у простых штурмовиков нет и пфеннига, чтобы починить ботинки».

Штеннес отказался исполнить приказ Гитлера. Ему подчинялись пятнадцать тысяч штурмовиков. Они опять захватили здание Берлинского горкома, выкинув эсэсовскую охрану, и завладели редакцией геббельсовской газеты «Ан-гриф».

Гитлеру пришлось обращаться за помощью в полицию, чтобы она навела порядок в горкоме. Штеннеса исключили из партии, его сторонникам угрожали тем же. Восставшие отряды сняли с довольствия. Через несколько недель у мятежников кончились деньги и желание поддерживать Штеннеса.

Штеннес создал собственное национально-социалистическое боевое движение и объединился с Отто Штрассером, который сформировал боевой союз революционных национальных социалистов. Штеннес организовал несколько рабочих лагерей для безработных сторонников и стал искать союзников. Но таковых не нашлось, с Отто Штрассером они разошлись, и на этом все закончилось.

В марте 1933 года эсэсовцы задержали Штеннеса. Его жена бросилась к второму человеку в нацистском руководстве Герману Герингу, а отец обратился к генералу Людендорфу, с которым был знаком. Оба высокопоставленных лица согласились вмешаться. Геринг выслал Штеннеса в Голландию. Через Англию он уехал советником в Китай, где создавал главе центрального правительства Чан Кайши службу безопасности.

Адольф Гитлер, благодарный эсэсовцам за помощь, написал начальнику столичного отряда СС: «Ваша честь в верности». Формула прижилась.

Фюрер пытался придать движению штурмовиков респектабельность. Он вовлек в штурмовые отряды «голубую кровь», аристократию — принца Филиппа Гессенского и Августа-Вильгельма Гогенцоллерна, принца Прусского, сына бывшего кайзера. Принца Прусского по-свойски именовали Ав-Ви — по первым слогам имени. Его сделали обергруппенфюрером СА и депутатом рейхстага.

Гитлер понимал, что возвращение Рёма — рискованный шаг. Начальник штаба СА не скрывал своих гомосексуальных симпатий и потому был уязвим для критики вне и внутри партии. Гитлер попытался защитить Рема. 3 февраля 1931 года фюрер подписал приказ, запрещающий любую критику личной жизни руководителей штурмовых отрядов.

«Это бесполезная трата времени, которое надо отдавать борьбе, — говорилось в приказе. — Штурмовые отряды — объединение, созданное для конкретных политических целей. Это не институт благородных девиц, а союз борцов, жестких и твердых. Их личная жизнь не может быть объектом праздного внимания, если только она не входит в противоречие с важнейшими принципами национально-социалистической идеологии».

Рём оправдал ожидания Гитлера. Он превратил разрозненные отряды в единую организацию, которая полностью поддерживала курс Гитлера. Он уменьшил напряженность между СА и партией. Штурмовые отряды вербовали новичков в больших количествах. Успех Рёма объяснялся особой кадровой политикой. На все ключевые должности он назначал приятелей-гомосексуалистов, а те, в свою очередь, расставляли собственных «подружек».

Ближайшим помощником Рём сделал своего любовника Эдмунда Хайнеса, бывшего офицера кайзеровской армии, которого произвел в обергруппенфюреры СА. К Хайнесу с презрением относились многие национальные социалисты. Его даже исключали из партии с формулировкой «за утрату нравственных достоинств». В 1929 году его судили за участие в убийстве. Он получил пять лет, но был освобожден по амнистии.

Руководителем штурмовиков в столичном регионе Берлин-Бранденбург стал группенфюрер граф Вольф Генрих фон Хельдорф, заметная фигура среди берлинских гомосексуалистов. Граф Хельдорф воевал в Первую мировую в гусарском полку, вступил в НСДАП в 1926 году. Был избран депутатом рейхстага от нацистской партии.

Стремительную карьеру в штурмовых отрядах делал Карл Эрнст, который вступил в СА в девятнадцать лет. Он пробовал себя в роли коридорного, официанта, вышибалы, пока не стал любовником капитана Пауля Рёрбайна, первого командира берлинских штурмовиков. Они были настолько близки с капитаном, что Эрнста стали называть «фрау Рёрбайн».

Капитан Рёрбайн познакомил его с Рёмом. Красивый юноша ему понравился. Рём не только затащил Карла Эрнста в постель, но сделал депутатом рейхстага от национально-социалистической партии.

Возникло национально-социалистическое гомосексуальное братство. Руководители штурмовых отрядов говорили, что гомосексуализм — неотъемлемая часть национального социализма и такова точка зрения руководителей партии вплоть до самого фюрера. Главное в гомосексуализме — чувство боевого товарищества, а какие формы любовь мужчин друг к другу принимает в тиши спален — это никого не касается. Штурмовики развлекались соответствующим образом. Партийные собрания приобретали ярко выраженный сексуальный характер.

Но тут запротестовал руководитель столичной партийной организации доктор Йозеф Геббельс, который ненавидел мужчин нетрадиционной ориентации.

Он записал в дневнике 27 февраля 1931 года: «Партия — эльдорадо для гомосексуалистов? Этого нельзя позволить. Я воспрепятствую этому со всей силой».

На совещании в редакции газеты «Ангриф» Геббельс сказал, что «надо просить Гитлера от имени партийного руководства Северной Германии убрать начальника штаба штурмовых отрядов из-за непрекращающейся критики в прессе».

Нацисты просили Гитлера расстаться с Рёмом, потому что мрачная тень обвинений в гомосексуализме пала и на фюрера. В партии были люди, готовые убить Рёма и его клику, дабы избавить партию от позора. Новый командир берлинских штурмовиков Пауль Шульц поддержал секретаря столичного горкома Геббельса. В конце мая они оба побывали у Гитлере в отеле «Кайзерхоф» в надежде получить от него благословение на пересмотр всей партийной работы в Пруссии.

Но Гитлер их не поддержал.

2 июня 1931 года Шульц отправил Гитлеру открытое письмо, копию отдал своему другу Грегору Штрассеру (который показал письмо брату Отто, а тот — журналистам). Шульц обвинил Эрнста Рема, Карла Эрнста и его помощников в том, что они создали гомосексуальную цепочку от Берлина до Мюнхена. Хуже всего то, что «капитан Рём не считает нужным держать в секрете свои сексуальные пристрастия. Более того, он с гордостью заявляет о них публично». В результате в гомосексуализме подозревали все руководство партии.

Шульц призвал Гитлера к немедленным действиям: «Дела таковы, что в марксистских кварталах распространяются слухи о том, что и Вы, мой уважаемый фюрер, сами являетесь гомосексуалистом. Среди интеллигенции идут разговоры о том, что в Коричневом доме на важных должностях тоже находятся гомосексуалисты».

Письмо появилось в социал-демократической газете «Мюнхенер пост». Нацисты не стали подавать в суд, понимая, что могут проиграть, и ограничились угрозами в адрес «предателей», которые клевещут на истинных патриотов. «Мюнхенер пост» поместила еще несколько статей на ту же тему, ссылаясь на показания одного из бывших рёмовских дружков, доктора Майера. Тот был арестован по обвинению в мошенничестве, но до суда не дожил. 15 декабря 1931 года Майера нашли в камере повесившимся. Официальная версия — самоубийство.

Гитлер делал вид, что ничего не происходит, хотя теперь его имя уже откровенно связывали с гомосексуалистами. Он не разговаривал на эту тему с Рёмом, но и не позволил тому спихнуть обидчика Шульца.

Социал-демократы упрекали Гитлера и национальных социалистов в двуличии. Фракция нацистов в рейхстаге требовала принять жесткие законы против гомосексуализма, а откровенные гомосексуалисты руководили штурмовыми отрядами.

Некий Хельмут Клоц, бывший штурмовик, который изменил взгляды и стал социал-демократом, раздобыл и опубликовал саморазоблачительные письма Рёма его любовнику.

«Дело Рёма, — писал издатель писем, — стало позором для национальных социалистов, которые призывают к драконовским мерам против гомосексуалистов, включая призыв к насильственной кастрации, и при этом поддерживают такого человека, как Рём, которому доверено воспитание молодежи.

Я сочувствую Рёму — вне зависимости от того, заслуживает он этого или нет. Но я презираю тех, кто, зная агрессивный гомосексуализм Рёма, назначили его на эту должность. Я обвиняю их в растлении немецкой молодежи».

Рём пытался через суд помешать распространению его писем. Но проиграл дело. 7 сентября 1932 года последняя судебная инстанция разрешила «опубликовать письма капитана Рёма во имя защиты немецкой молодежи от гомосексуальной дегенерации». 13 ноября берлинский Верховный суд подтвердил «подлинность писем Рёма» и потребовал от редактора «Ангриф» опубликовать «эту информацию на первой полосе газеты».

Министром внутренних дел Пруссии был Карл Зеверинг, социал-демократ, принципиальный противник нацистов и коммунистов, которые одинаково травили его, как символ Веймарской республики. Он ознакомил с откровенными письмами Рёма главу правительства Пруссии Отто Брауна. Тот переслал их копии федеральному канцлеру Германии Генриху Брюнингу с сопроводительной запиской: «Я прошу Вас очень внимательно отнестись к этим письмам и буду признателен, если Вы сочтете возможным обратить на них внимание президента, чтобы он понял, что за человек руководит штурмовыми подразделениями национальных социалистов и высоко ценится лидером партии Адольфом Гитлером».

Канцлер не откликнулся.

В 1931 году Рёмом занялась берлинская прокуратура — его обвиняли в недостойном сексуальном поведении. Но прокуратуре не удалось привлечь начальника штаба штурмовых отрядов по статье 175-й уголовного кодекса. Начальник штаба штурмовых отрядов признал, что у него бисексуальные наклонности, но заявил, что в уголовно наказуемые сексуальные отношения с мужчинами он не вступает. Так что дело в отношении Рёма вскоре прекратили. Веймарское законодательство было весьма либеральным.

Престарелый президент Гинденбург презрительно заметил, что в прежние времена опозоренный офицер знал, что у него, по крайней мере, есть револьвер, который избавляет от позора. Рём предпочел пропустить эти слова мимо ушей.

Куда большую опасность представляли для него товарищи по партии, считавшие его позором для движения. В марте 1932 года тесть Мартина Бормана майор в отставке Вальтер Бух решил убить Рёма и его любовников. Бух был депутатом рейхстага и председателем высшего партийного суда. Жесткий и бескомпромиссный, он требовал от товарищей по партии столь же бескомпромиссного служения идеалам национального социализма. Аморальность начальника штаба штурмовых отрядов его возмущала, отставной майор считал его поведение антипартийным.

Бух подобрал нескольких человек, которым поручил 14 марта 1932 года убить Рёма и его подручных, среди них графа Карла Леонхардта дю Мулен-Экарта, который руководил разведывательной службой СА. Рёма спасла случайность.

Один из боевиков предпочел не участвовать в мокром деле и все рассказал. Это стало известно Вальтеру Буху. Он приказал застрелить предателя. В боевика стреляли, но промахнулись. Тут уже и другим стало известно, что происходит. Рём, который держался настороженно, потому что ему уже давно угрожали из-за его гомосексуальных наклонностей, обзавелся охраной и не ходил в одиночку.

Удивительным образом скандал вокруг Рёма нисколько не повредил Гитлеру. Левые партии построили свою избирательную кампанию на разоблачении Рёма. Они были уверены, что документы, подтверждающие его гомосексуализм, уничтожат национальных социалистов. Левые не заметили, что сам Гитлер оказался вне удара. Более того, Гитлер играл роль настоящего товарища, который не бросает однополчанина в беде. Это произвело хорошее впечатление: Гитлер защищает старого солдата, что бы ни писали о нем газеты. Гитлер казался людям куда более симпатичным, чем прежде. Геббельс постарался выставить фюрера надежным другом и товарищем.

6 апреля 1932 года, незадолго до второго тура президентских выборов, Адольф Гитлер публично заявил:

— Подполковник Рём останется моим начальником штаба и после выборов. Ничто этому не помешает, никакие грязные пропагандистские кампании наших врагов!

РОМАН С ПЛЕМЯННИЦЕЙ, ГЕЛИ РАУБАЛЬ

Утром 19 сентября 1931 года в мюнхенской квартире вождя национально-социалистической немецкой рабочей партии Адольфа Гитлера на Принцрегентштрассе обнаружили труп молодой женщины, Гели Раубаль, его племянницы.

Она застрелилась из пистолета «вальтер» калибра 6,35 миллиметра, который Гитлер держал дома, опасаясь покушений. Пуля прошла рядом с сердцем и пробила легкое. Одежда пропиталась кровью.

Оглушительное известие застигло фюрера в разгар предвыборной кампании, которая должна была решить судьбу партии. Ни одно событие в своей жизни он не переживал так болезненно. У него случился нервный срыв. Он кричал, что все бросит, уйдет из политики, а может быть, даже и последует за своей племянницей — тоже покончит жизнь самоубийством. Несколько дней он никого не желал видеть. Предвыборная кампания нацистов оказалась на грани краха.

Гитлер переживал не потому, что родственные чувства были для него так важны. Семью Гитлер не заводил. Родственников он подчеркнуто не любил, считал, что с родными ему не повезло. Его молоденькая племянница Гели Раубаль была единственной женщиной, которую он, кажется, любил, хотя и пытался скрыть эту сомнительную связь.

Публика давно судачила о более чем странных отношениях Гитлера с молоденькой племянницей. Но лишь узкий круг посвященных знал, что хорошенькая и экзальтированная Гели почти полностью овладела его мыслями и чувствами. Можно сказать, что в его жизни был только короткий период, когда в нем — впервые! — вспыхнула настоящая страсть — и то в довольно противоестественной форме, потому что роман между дядей и племянницей — это нечто предосудительное, почти инцест.

Гели Раубаль сыграла в жизни Адольфа Гитлера более важную роль, чем известная всем Ева Браун. Как выразился человек, хорошо знавший Гитлера, «Гели — это была опера, а Ева — это оперетка».

Смерть Гели Раубаль в определенном смысле оказалась роковой для миллионов европейцев. Адольф Гитлер лишился женщины, которая пробуждала в нем хоть какие-то человеческие чувства.

В 1928 году будущий вождь гитлерюгенда Бальдур фон Ширах пригласил Гитлера на рождественскую вечеринку, устроенную студентами-нацистами в банкетном зале одного из мюнхенских отелей. Ширах не ожидал, что Гитлер придет:

«Но он внезапно появился среди нас. Я редко видел его таким счастливым. В его голосе звучала гордость и нежность, когда он представлял девушку:

— Моя племянница, фрейлейн Раубаль.

Девушка, стоявшая рядом с Гитлером, была среднего роста, с хорошей фигурой, темными волосами и живыми карими глазами. Ее округлое лицо слегка покраснело от смущения, когда она вошла и поняла, каким сюрпризом оказалось ее появление. Я долго ее разглядывал, не потому, что на нее было приятно смотреть, а потому, что удивительно было видеть молоденькую девушку рядом с Гитлером».

Брюнетка с карими глазами, Гели была красива юношеской красотой. Открытая, веселая, всегда готовая рассмеяться. Гели была теплым, тактичным, преданным человеком. Ей можно было открыться. Фюрер боялся насмешек, но она смеялась не над ним, а вместе с ним. Большой ребенок, она почти не носила украшений — только золотую свастику, подаренную Гитлером.

Правда, Гели Раубаль политикой не интересовалась. Она не читала книгу Гитлера «Майн кампф», не ходила на митинги и демонстрации. Она хотела жить и наслаждаться жизнью. Пока ее не нашли с пулей в груди.

Приехала полиция. Слуги рассказали, что утром Гели не отзывалась на стук, комната была заперта. Когда выяснилось, что пропал пистолет, который Гитлер держал в своей комнате, слуги забеспокоились. В десять утра они взломали дверь и обнаружили тело Гели Раубаль на полу.

Гитлер уверял, что он в момент самоубийства находился в Нюрнберге. Главная забота нацистов состояла в том, чтобы избежать скандала и свести объяснения с полицией и прессой к минимуму. В квартире собралось все окружение фюрера — Грегор Штрассер, Рудольф Гесс, Макс Аманн, Франц Шварц и Бальдур фон Ширах. Они обсуждали, как быть. Ширах позвонил Адольфу Дреслеру в пресс-службу Коричневого дома и велел сказать прессе, что Гитлер глубоко скорбит из-за самоубийства племянницы.

Потом они задумались, правильно ли поступили.

Ширах перезвонил Дреслеру:

— Скажите прессе, что это был несчастный случай.

Между двумя звонками прошло двадцать пять минут, и старательный Дреслер уже подготовил сообщение для прессы. Так что изменить объяснение причин смерти было уже невозможно. Тогда стали думать, чем объяснить ее самоубийство. Решили, что она впала в депрессию из-за того, что у нее не получалось стать певицей.

Потом все разошлись, кроме Франца Шварца, одного из старых членов партии, который был членом городского совета Мюнхена и казначеем НСДАП. Шварц являлся важной фигурой для двух инспекторов уголовной полиции, присланных расследовать дело.

Слуги рассказали полиции, что утром Гели не отзывалась, комната ее была заперта и пропал пистолет, который Гитлер держал в своей комнате. Дверь оказалась запертой изнутри, ключ торчал в замке. В десять утра они взломали дверь и обнаружили тело Раубаль на полу. Приехал полицейский врач, который засвидетельствовал, что она застрелилась накануне вечером, 18 сентября 1931 года. Слуги подтвердили, что в пятницу Гитлер ушел за пятнадцать минут до ее прихода, так что он ни при чем.

Газеты сообщили о смерти девушки и о том, что причины смерти неясны. Социалистические газеты, правда, намекали, что у нее вышел жестокий спор с Гитлером и на ее лице обнаружены следы ударов.

Смерть Гели была для Гитлера потрясением. 24 сентября его с Герингом ждали на двух митингах в Гамбурге. Герингу пришлось выступать одному. Фюрер был в депрессии, боялся газет, которые писали о Гели. Утром 22 сентября он казался сломанным человеком. При каждом упоминании о Гели он начинал плакать. Этот нервный срыв показал, как трудно ему владеть собой. Он был невротиком, который с трудом одерживал победу над собственной натурой.

Рядом с ним остался фотограф Генрих Гофман. Водитель Юлиус Шрек отвез их обоих в дом издателя партийной газеты Адольфа Мюллера, откуда все уехали. Шрека тоже отослали. Он шепнул Гофману, что забрал пистолет фюрера. Вечером Гитлер отказался от еды, всю ночь ходил по своей комнате. И на следующий день тоже ничего не ел. Ходил и думал. Он боялся следствия, ареста, суда.

Для Гели Адольф Гитлер был первым взрослым мужчиной. Для Гитлера она оказалась первой женщиной, которой он не боялся. Между ними возникло нечто вроде романа. Гели Раубаль росла без отца, в нищете, ничего не видела и не знала. В новой жизни она быстро расцвела. Гитлеру льстило, что он появляется в компании очаровательной девушки, привлекающей всеобщее внимание. Жены товарищей по партии ей и в подметки не годились.

Гели было приятно оказаться в центре внимания вместе с фюрером. Его фотографии часто появлялись в газетах, его все узнавали. Он стал модной фигурой, все хотели с ним познакомиться и поговорить. Усики и спадающая на глаза прядь — спутать его было невозможно. Ханфштенгль уговаривал его отрастить полноценные усы или сбрить этот жалкий клок волос, а то на расстоянии можно подумать, будто он плохо высморкался. Адольф Гитлер обиженно ответил, что он сам создает моду — скоро другие люди будут подражать его манере и отращивать такие усики.

Гитлер никогда не посвящал работе весь день. Он приезжал в Коричневый дом в одиннадцать часов или в полдень, заставляя людей ждать его часами. Партийные секретари жаловались, что не могут получить аудиенцию, что фюрер не находит времени для важных дел. Он не считал себя обычным государственным деятелем, обязанным исполнять свои обязанности. Он сравнивал себя с великими — Александром Македонским, Цезарем, Наполеоном.

Он с большим удовольствием ходил в театр или ресторан, чем занимался делами, предпочитал богемную жизнь. Его легче было застать в кафе «Хек», где часто обсуждались важные вопросы. Его любимым рестораном была «Остерия Бавария», которая открылась в начале века. Там была итальянская кухня, посетителей заманивали пармской ветчиной, огромными сырами и бутылками кьянти. На стене, отделанной темными деревянными панелями, висела выцветшая фотография композитора и скрипача Никколо Паганини и пейзаж с романтическим видом на Неаполитанский залив.

Ресторан фюреру рекомендовал фотограф Гофман, живший неподалеку. Для Гитлера держали длинный угловой стол в одной из двух задних комнат. Летом фюрер и его окружение обедали в небольшом дворике с фонтаном, где поток воды изливался из горла красного мраморного льва.

После вечернего спектакля Гитлер и Гели приезжали поужинать. В опере он всегда сидел в любимом шестом ряду. Он стал поклонником кинематографа, вкусы у него были столь же непритязательны, как и у юной Гели. Такими же его вкусы останутся и когда Гитлер станет канцлером. Его любимые картины — это «Кинг-Конг» и мультфильм Уолта Диснея «Белоснежка и семь гномов». Его любимая актриса — юная американка Ширли Темпл, которая только-только дебютировала в Голливуде и тонким голоском трогательно исполняла детские песенки.

Однажды Гитлер повез Гели на вестерн, прихватив старшего из адъютантов — Вильгельма Брюкнера. Потом они ужинали в «Остерии». Гели герой фильма не понравился. Гитлер стал расспрашивать, какие же мужчины ей нравятся. Он не носил с собой ни денег, ни ручки, но Шауб и Брюкнер держали при себе все необходимое и предложили ему бумагу и карандаши.

Гитлер взял лист и стал набрасывать один за другим три разных мужских профиля. Гели не понравился ни один. Гитлер повторил вопрос:

— Так как же должен выглядеть мужчина, который тебе понравится?

— Но это же чудесно, — откликнулась Гели, — что никогда не знаешь, как будет выглядеть мужчина, которого полюбишь.

Гитлер был разочарован. Он явно ожидал иного ответа.

Гели нравилась практически всем. Ее появление улучшало настроение. Даже сам Гитлер менялся. В присутствии Гели он расслаблялся. Он даже ходил с ней по магазинам. Девушке нравилось ездить с Гитлером, который покупал ей почти все, что она хотела, кроме драгоценностей и мехов. Ему и по политическим соображениям не следовало появляться на публике с женщиной в мехах.

Он терпеливо ждал, пока она выберет себе шляпку или новую туалетную воду. Она обожала шляпки и не могла уйти из магазина, не перемерив все. Гитлер недовольно говорил:

— Нельзя же ничего не купить после того, как все перемерила!

Она преспокойно отвечала:

— Для этого продавщицы и существуют.

Желание быть вместе с Гели привело к тому, что он стал чаще обычного выезжать на пикники. Его открытый «мерседес» был известен в округе. Когда он останавливался у загородных ресторанов, собирались любопытные, желавшие поглазеть на фюрера и поговорить с ним.

Машину вел Эмиль Морис. Гитлер садился рядом с ним на переднее сиденье. Оба надевали короткие кожаные штаны, белые льняные рубахи, голубые жилеты с костяными пуговицами. Заднее сиденье занимали Гели и другие женщины. Высокий Ханфштенгль садился вместе с ними, остальные — Шауб, Брюкнер, Гофман — располагались на откидном сиденье.

Охранники прихватывали с собой набор для пикника — скатерти, посуду, разделанного жареного цыпленка, бутерброды с сыром и салями, яблочный пирог, минеральную воду для Гитлера, термосы с чаем и кофе для остальных. Располагались обыкновенно где-нибудь у озера, хотя Гитлер не плавал. Он стеснялся своего тела и не хотел раздеваться, чтобы не показаться смешным. Боялся, что его сфотографируют в купальном костюме. Он помнил, что Фридрих Эберт, став президентом, позволил запечатлеть себя в купальном костюме. Это не улучшило его репутации. Максимум, что позволял себе Гитлер, — это, сняв обувь и носки, зайти в воду.

Он развлекался тем, что бросал плоские камешки, которые несколько раз подскакивали над поверхностью воды. Купались только девушки. Отдалившись на порядочное расстояние, они раздевались догола и, развесив одежду на ветках, плавали. Потом загорали.

Фюрер любил разглагольствовать о том, что сделает, когда окажется у власти. Он обещал проложить дорогу между Мюнхеном и Зальцбургом, построить ресторан у озера и университет с большим плавательным бассейном и яхт-клубом. Он уверял слушателей, что через несколько лет люди будут путешествовать на Луну на ракетах, которые уже придуманы Германом Обертом и Максом Вальером.

Уроженец Румынии Герман Оберт мечтал о межпланетных путешествиях и с начала двадцатых годов доказывал их реальность. Он был сторонником ракет на жидком топливе, и в августе 1930 года первая сконструированная им ракета на смеси керосина и кислорода наконец полетела. Его учеником был Вернер фон Браун, который создаст для вермахта боевые ракеты. Австриец Макс Вальер, вдохновленный Обертом, проектировал ракетные двигатели на твердом и жидком топливе. В мае 1930 года он погиб во время испытания ракеты.

Иногда Эмиль Морис приносил из машины гитару и пел ирландские народные песни, остальные подпевали. Когда рыбаки предлагали свежую рыбу, Эмиль ее жарил на костре. Ханфштенгль приносил с собой пачку иностранных газет и рассказывал Гитлеру, что о нем пишут в мире. Генрих Гофман прихватывал немецкие газеты.

В дороге Гитлер, завидев другую машину или мотоциклиста, приказывал Морису идти на обгон. Но летними вечерами ездили медленно. Тогда Гитлер оборачивался:

— Надо петь или говорить, иначе водитель заснет.

Пели что придет в голову: старые народные песни или модные песенки. Гели предпочитала арии из венских оперетт. Гитлер не пел.

Появление Гели возле фюрера всех устраивало, потому что она умела расслаблять Гитлера. В ее присутствии он не произносил своих длинных монологов, угрожая покончить со всеми врагами. Гели разрешалось даже смеяться над дядей Альфом, как она его называла, и поправлять ему галстук. Она не старалась быть умнее, чем она есть. Можно ли считать ее красивой — это вопрос вкуса. Но она была сексапильной, и исходящие от нее флюиды действовали на Гитлера.

Роман полностью захватил Гитлера. Он перестал заниматься партией. Казалось, он готов расстаться с политической деятельностью, оставить все дела и наслаждаться жизнью. Но роман с Гели начался в тот момент, когда позиции Гитлера внутри национально-социалистической партии пошатнулись.

На севере Германии признанным лидером нацистов был Грегор Штрассер. Он считал, что нацисты должны защищать интересы пролетариата. Его сторонники требовали исключить из партии Гитлера как поклонника буржуазии. Еще немного, и Европа была бы спасена от нацизма и Второй мировой войны… Но Гели Раубаль и вернула Гитлера к политике. Племянница восхищалась дядей Альфом как политиком; чтобы сделать ей приятное, Гитлер отказался от затворничества и вернулся к партийной борьбе.

Жестокий экономический кризис, разразившийся в Германии, стал для Гитлера подарком судьбы. В стране царила безысходность. Казалось, Германия никогда не оправится. Самоубийства, падение рождаемости, ощущение полного краха… Все политики наперебой пытались успокоить немцев. Гитлер, напротив, говорил о том, что страну постигла катастрофа, и призывал свергнуть существующий строй и построить новую Германию.

Партия привлекла молодежь, которая особенно болезненно воспринимала кризис и жаждала карьеры. Генрих Гиммлер в двадцать восемь лет стал рейхсфюрером СС, Йозеф Геббельс в том же возрасте — гауляйтером Берлина, Бальдур фон Ширах в двадцать шесть лет — имперским руководителем Союза немецкой молодежи, рейхсюгендфюрером. Причем Ширах одно время считался самым вероятным наследником Гитлера.

На выходные Гитлер и Гели уезжали к Адольфу Мюллеру, в чьей типографии печаталась «Фёлькишер беобахтер». У него было две дочери — Лотта и Эльза. Дом стоял на озере в нескольких десятках километров от Мюнхена и был роскошно обставлен — огромные кожаные кресла, громадный круглый стол, пушистые ковры. Гитлер хотел жить именно так.

Крупный бизнес стал одаривать Гитлера большими деньгами, и он делал свою жизнь все более комфортной. В Мюнхене Гитлер снимал маленькую двухкомнатную квартирку на Тирштрассе, в которой поселился впервые еще в 1923 году. Но там он редко оставался ночевать.

В октябре 1929 года он приобрел большие девятикомнатные апартаменты в фешенебельном районе на Принцрегентплац, на втором этаже дома № 16. Гели Раубаль переехала вслед за дядей. Гели была первой женщиной, с которой Гитлер жил под одной крышей. Массивную темную мебель сделали по эскизам его любимого архитектора Пауля Людвига Троста. Только в комнате, предназначенной для Гели, яркие цвета преобладали. Он повесил в ее комнате одну из своих акварелей, написанных во время войны.

Он нанял слуг — бывший унтер-офицер Георг Винтер прежде прислуживал у поддержавшего нацистов отставного генерала фон Эппа, его жена Анни — у графини Тёрринг. Анни, сообразительная и живая, с хитрыми глазами, была хорошей кухаркой. Ее муж прислуживал за столом. Еще двое слуг убирали квартиру. Гитлер устраивал такие пышные обеды, что они производили впечатление на Винифред и Зигфрида Вагнер.

Гели не хотела ни работать, ни учиться. Ее вполне устраивала богемная жизнь, и она не любила оставаться в доме одна. Мать и сестра, с которыми она привыкла болтать, находились в Оберзальцберге. В Мюнхене ей тоже нужна была компания. Она хотела развлекаться, потому что видела, какое сильное впечатление производит на мужчин.

Гели прелестно пела, почему бы ей не заняться пением всерьез, предложил Гитлер. Можно брать уроки у его знакомого Адольфа Фогля, имевшего успешный опыт воспитания оперных певиц. Гитлеру пришлось долго уговаривать Гели. Уроки пения были менее обременительны, чем изучение анатомии и сравнительной зоологии в университете, но ей все равно не хотелось учиться. Однако на нее подействовали слова подруги:

— Ты только представь себе эту картину — ты на сцене и полный зал тебе аплодирует!

Адольфу Фоглю было за пятьдесят, но его жена ждала ребенка. Когда она родила, Гели ее навестила и сказала:

— Я даже не могу передать, как бы мне тоже хотелось иметь ребенка. Вы понимаете, чьего ребенка я бы хотела выносить…

Из ее слов следует, что в тот момент Гели была влюблена в Гитлера. Но могла ли здоровая, нормальная, сексуальная женщина сохранять это чувство по отношению к такому человеку, как Гитлер, на протяжении четырех лет?

Адольф Фогль скептически отнесся к Гели Раубаль, сомневаясь, что из нее выйдет толк. Ее передали другому учителю — Гансу Шреку, у которого училась Хелен Ханфштенгль. Шрек сказал, что Гели — самая ленивая из его учениц. Он обещал давать ей двенадцать уроков в месяц за сто марок, но она взяла моду звонить и предупреждать, что не сможет прийти. Дома, самостоятельно, она никогда не занималась. Сознавая свою сексапильность, она, намеренно или нет, копировала киноактрису Марлен Дитрих, которая удивительным образом сочетала женственность с внешней маскулинностью. Если бы Гели Раубаль действительно умела петь, из нее получилась бы звезда кабаре.

Ангела Раубаль надеялась, что рано или поздно ее дочь выйдет замуж за фюрера. Родственные отношения ее не пугали. Если Ватикан позволил их отцу Алоизу Гитлеру жениться на племяннице, то почему в этом откажут Адольфу?

Но Гитлер вовсе не собирался связывать себя узами брака. Напротив, с определенных пор он стал тяготиться отношениями с Гели Раубаль. При этом Гитлер был невероятно ревнив. Рассказывали, что, застав одного из своих соратников в комнате Гели, фюрер набросился на него с плеткой, и тот спасся, выпрыгнув из окна.

Мать Гитлера Клара называла мужа «дядя Алоиз». И Гели именовала Гитлера «дядя Альф». Он был влюблен в Гели. Впервые в жизни. Но быть влюбленным в такую девушку оказалось непростой задачей. Она требовала постоянных развлечений. Она хотела флиртовать, курить, танцевать, ходить в кафе, встретить красивого мужчину и выйти за него замуж. Ничего этого Гитлер не мог ей предложить.

Гитлеру не хватало чувства юмора, но он любил тех, кто мог его рассмешить. Шуточки Гели его забавляли. За обедом или ужином она садилась рядом с ним, и ей единственной позволялось его прерывать, хотя она нарушала сразу два правила: женщина не должна привлекать к себе внимание в мужской компании и она не должна быть вульгарной. Гитлер пытался ее контролировать, но Гели была не из тех, кто готов смириться с такой плотной опекой. Вместе с тем она не хотела терять Гитлера. Ей нравилась ее власть над столь известным и могущественным человеком. Но со временем риск для его репутации стал большим, чем он мог себе позволить.

Он не забывал, что другие не спускали глаз с него самого. Он не мог позволить себе никакого скандала, тем более с племянницей, а между тем его политические противники охотно писали о его близких отношениях с племянницей…

Гели была девственницей и сексуально наивной, когда фюрер привез ее в Оберзальцберг. И ее инстинкты требовали выхода. Если между ними что-то произошло — а теперь уже никто не сможет установить истину, — то надо иметь в виду, что ей было двадцать один, а ему сорок и он столько лет ждал возможности заняться сексом. Но брак с ней и рождение детей — все это было невозможно. Гитлер, помешанный на расовой теории и евгенике, подозревал, что несет в себе опасные гены.

Существует множество версий относительно сексуальных пристрастий Гитлера. Каждый автор толкует немногие известные факты на свой лад. Но фактов практически нет, есть только мнения и предположения. Действительно ли он избегал традиционных способов и предпочитал анальный и оральный секс?

В те времена, когда Гели еще не монополизировала Гитлера, после спектакля в опере или балете он, бывало, прихватывал на ужин в ресторане одну-двух хористок, а потом даже вел девушку к себе в квартиру. Но уже через час водитель, ожидавший в машине, отвозил девушку домой. Девушки потом рассказывали, что дальше поглаживания рук и легких объятий дело не шло. Он боялся всего: скандал из-за беременности хористки или какой-нибудь продавщицы мог оказаться роковым для лидера партии.

После смерти матери отношения с женщинами складывались у Гитлера очень сложно. В армии он, чуть ли не единственный, не получал писем от женщин и уклонялся от откровенных солдатских разговоров. Когда к нему приставали с расспросами, он говорил, что в оккупированном Брюсселе ходил в публичный дом и что у него есть фотография, запечатлевшая его подвиги. Фотографию никто не видел. Те, кто знал его в юности, утверждали, что он — женоненавистник.

Собственно, женщины не были ему нужны. Гитлеру так и не удалось познать чувство любви, которое освободило бы его от зацикленности на самом себе. Он опоздал в своем мужском развитии и испытывал постоянное чувство неудовлетворенности. Вероятно, это усилило его ненависть к окружающему миру.

Только с маленькими детьми своих друзей он чувствовал себя уверенно и даже любил с ними играть, но только если дети подчинялись ему и исполняли все указания.

Сын Ханфштенглей Эгон вспоминал:

«Гитлер был моим любимым «дядей Дольфом». Я любил играть в поезда. Он становился на четвереньки и изображал тоннель, а я пролезал под ним. А еще он изображал звуки проезжающего поезда. Он здорово имитировал звуки — уток, коров, лошадей.

Последний раз я видел его на свадьбе высокопоставленного вождя штурмовых отрядов. Все говорили ему «Хайль Гитлер», а мы с мамой сказали, как принято в наших родных местах:

— Грюсс готт, господин Гитлер.

Мы совершили большую ошибку. Гитлер убрал свою руку, и больше он меня не замечал. Так я в последний раз видел своего любимого дядю Дольфа».

Отношения с женщинами для него еще только начинались. Но он понимал, что ему нужно как-то решать эту проблему. Дело было не только в том, что он стал известен всей Германии и важна была его репутация. Ему необходимо было убедить себя в том, что он не хуже других.

Когда они с Эмилем Морисом путешествовали по стране, то иногда знакомились с девушками. Разговаривали, угощали их, Гитлер давал им денег, но ничего не просил взамен. В художественных галереях Гитлер теперь все чаще останавливался возле обнаженной натуры. Зачем? Избавлялся от стеснительности, преодолевал нежелание иметь дело с женщинами?

Сначала он стал уделять внимание девушкам в тех домах, где бывал. Потом у него возникла постоянная пассия — Ада Кляйн, работавшая в редакции «Фёлькишер беобахтер». Они несколько раз встречались в квартире Мориса. Но интимности между ними не возникло. Гитлер был слишком робок, признавался ей:

— Ты научила меня целоваться.

Он стал немного смелее, когда почти стал ухаживать за шестнадцатилетней Марией Райтер в Берхтесгадене. Она рассказала об этом журналу «Штерн» в 1959 году. Они встречались зимой 1926/27 года. Гитлер называл ее Мими. Они обменивались письмами и подарками. Он говорил:

— Ах, детка, ты совсем не понимаешь, что ты значишь для меня и как я к тебе отношусь.

Чтобы узнать его лучше, говорила потом Мария, надо было прочитать «Майн кампф». Но в 1927 году он уже забыл о девушке. Этому предшествовал забавный эпизод, который она рассказала много позже. Они поехали за город. Эмиль, как обычно, остался за рулем. Гитлер и Мария углубились в лес. Гитлер поставил девушку под деревом. Повернул ее влево, потом вправо. Сделал шаг назад. Он вел себя словно художник, осматривающий натуру.

Потом он привлек ее к себе со словами:

— Детка, я не могу себя удержать.

«Он обнял меня и поцеловал, — вспоминала Мария. — И все. И остановился. Он просто не знал, что делать дальше».

Им руководило не желание обладать женщиной, а необходимость представить себя настоящим любовником.

«Когда я его знал, у него не было нормальных отношений с женщинами, — вспоминал друг и секретарь Гитлера Эрнст Ханфштенгль. — Импотент с огромной нервной энергией, он должен был как-то давать выход своей энергии. Он был поочередно мазохистом и садистом, но никогда не испытывал чувства удовлетворения. Гели Раубаль была единственной женщиной в его жизни, которая в какой-то степени могла излечить его от импотенции и пробудить в нем мужчину».

Не только Ханфштенгль, который, бежав из Германии, возненавидел своего бывшего друга и фюрера, но и многие историки утверждают, что Гитлер с юности страдал импотенцией и смертельно боялся неудачи в постели. Его личный врач Теодор Морелль утверждал после войны, что Ева Браун, последняя подруга Гитлера, просила дать фюреру что-нибудь, что укрепило бы его силы в постели. Но виагры тогда еще не существовало. Гитлер хладнокровно сказал Еве Браун, что, если ей нужно, она может завести любовника…

Гели Раубаль ему нравилась, но она лишь в малой степени могла изменить его вкусы и привычки. Если между ним и Гели и существовали какие-то интимные отношения, то, по мнению историков, весьма извращенного характера. Однажды в театре Эрнст и Хелен Ханфштенгль присоединились к Гитлеру и Гели, которые пришли посмотреть пьесу баварского драматурга Людвига Тома. После спектакля поехали в кафе «Шварцвельдер».

«Гитлер произносил очередной монолог, угрожая своим врагам, и размахивал тяжелым хлыстом для собак, — вспоминал Эрнст Ханфштенгль. — Я поймал взгляд Гели, обращенный на фюрера, и я был потрясен: она смотрела на него с таким страхом, что я затаил дыхание. Ага, значит, еще и хлыст, подумал я и искренне посочувствовал девушке».

Весной 1931 года Отто Штрассер пригласил ее на карнавал. Она охотно приняла приглашение — Гели любила развлекаться. Но в день карнавала Отто Штрассеру позвонил недовольный Гитлер:

— Я не позволяю ей принимать приглашения женатых мужчин. Мне тут не нужны ваши берлинские штучки.

Но Штрассер настоял на том, что они могут хотя бы прогуляться:

«Когда я приехал к ним, Гели была готова, ее глаза были на мокром месте. С каменным лицом Гитлер следил за нами, пока мы спускались вниз к ожидавшему нас такси. Мы провели прекрасный вечер. Гели была рада убежать из-под его власти. На обратном пути мы погуляли в Английском саду. Гели села на скамейку и расплакалась.

Она сказала, что действительно любит Гитлера, но она не может все это выносить. Его ревность еще не худшее. Он требует от нее того, что она считает отвратительным. Она не подозревала, что такое может быть. Когда я попросил ее пояснить, что она имеет в виду, она описала мне то, что можно встретить только в трудах психиатров, описывающих сексуальные отклонения».

Впрочем, когда Отто Штрассер рассказывал об этом, он уже стал политическим врагом Гитлера, поэтому к его историям нужно относиться с осторожностью.

Киноактриса Рената Мюллер незадолго до того, как она в 1936 году совершила самоубийство, рассказывала режиссеру Адольфу Цайслеру об извращенных сексуальных пристрастиях фюрера. Она познакомилась с Гитлером, когда фюрер приехал посмотреть, как снимается кино. Вечером он зашел к актрисе в дом. Вел себя очень странно. В сорок три года он все еще чувствовал себя неловко и неуверенно в присутствии интересной женщины.

— Он сидел неподвижно и смотрел на меня, — вспоминала Рената. — Затем он взял мою руку в свои и опять смотрел. Он все время говорил — какую-то чепуху.

Став канцлером, он приглашал актрису на приемы в имперскую канцелярию. Он подарил ей браслет с бриллиантами — таких дорогих подарков Гели Раубаль и Еве Браун не доставалось. Когда она захотела съездить в Лондон, то попросила у него разрешения уехать. Разрешение было дано. Но за ней следили. Она провела время со своим любовником Франком Дойчем, он был евреем. Когда Рената вернулась в Германию, то узнала, что ее занесли в черный список. И стали говорить, что ее ждет суд за роман с неарийцем. В этом состоянии она пристрастилась к морфию.

Рената лечилась в санатории. Однажды она увидела, как подъехала машина, из которой вышли четыре эсэсовца. Думая, что приехали за ней, она выпрыгнула из окна. Это был 1937 год, ей исполнилось всего тридцать лет. В газетах не появилось ни слова о том, что она совершила самоубийство и что она была более чем близка с Гитлером.

Гитлер делил женщин на две категории — богатые и родовитые дамы, которые были ему нужны, перед которыми он робел, и все остальные, включая Гели Раубаль и Еву Браун. Все, что он говорил о женщинах, свидетельствовало о том, что он не считал женщину равным партнером. Он любил цитировать известное выражение Ницше: «Собираешься к женщине? Не забудь захватить с собой кнут». Он с презрением говорил о женщинах даже в их присутствии. На Еву Браун он вообще не обращал внимания и в ее присутствии говорил всякие гадости. Он часто просил женщин поцеловать его, когда они этого не хотели, но пугался и приходил в бешенство, когда женщины проявляли инициативу.

Фотограф Генрих Гофман однажды пригласил его на Новый год. Гитлеру было тогда тридцать четыре года. Как всегда, собралось множество интересных женщин. Эльза Бруммер даже среди них выделялась красотой. Она подошла и поцеловала Гитлера в губы на виду у всех. Все были уверены, что он ответит тем же. Но этого не произошло.

«Я никогда не забуду изумленного и недовольного лица Гитлера, — вспоминал Гофман. — Беспомощный, как ребенок, Гитлер стоял, кусая губы, не в силах справиться с охватившим его гневом».

Девушка отошла, Гитлер молча смотрел на нее, потом схватил свой макинтош и, не пожелав никому счастливого Нового года, исчез.

Он любил находиться в окружении красивых женщин, но не терпел, если они вмешивались в политические разговоры. На первом же общем собрании НСДАП в январе 1921 года он поставил условие, что ни одна женщина никогда не войдет в состав руководящих органов партии. Впрочем, дружить он тоже не умел. Два человека, которые, казалось, могли стать его друзьями, Альберт Шпеер и Йозеф Геббельс, так и не могли понять, как Гитлер к ним относится. И лишь немногие решались обращаться к нему на «ты» — Эрнст Рём, Август Кубичек…

Влюбленность Гели Раубаль в Гитлера довольно быстро прошла. Она жаждала полноценных отношений, которые с фюрером были невозможны. Не зная, что Гитлер интересуется девушкой, на нее обратил внимание Геббельс, хотя у него был роман с одной замужней женщиной в Веймаре и одновременно с Тамарой фон Хееде, которая работала у него в Берлинском горкоме партии. Геббельс стал приглашать Гели в Берлин. Она не возражала. Однако Геббельс быстро разобрался, что к чему, и благоразумно отошел в сторону.

Руки Гели попросил Эмиль Морис, личный водитель Гитлера и один из его ближайших соратников. Он вступил в партию в 1919 году и получил билет № 594. После перерегистрации партии в 1925 году ему выдали билет № 39. В 1926 году он стал членом СС № 2. Гитлер обожал автомобили, и ему нравилась манера вождения Эмиля, который гонял с максимально возможной в ту пору скоростью.

По профессии Эмиль Морис был часовщиком. В 1917 году перебрался в Мюнхен. В 1919 году вступил в партию и возглавил «спортивную секцию», иначе говоря, тех, кто разгонял оппонентов на митингах. В ноябре 1921 года после бурной встречи членов партии в пивной «Хофбройхаус» Гитлер обратил внимание на привлекательного и веселого молодого человека. Он сделал Мориса своим водителем и приблизил к себе. Тот принял участие в путче, был осужден и сидел до конца января 1925 года. Эмиль Морис был на восемь лет младше, но чувствовал себя с Гитлером на равных; он имел ключи от квартиры Гитлера, следил за его гардеробом, отдавал вещи в стирку. Но он был полезен и тогда, когда требовалась грубая физическая сила.

Эмиль Морис нравился женщинам. Гитлер немного ревновал и потому сам советовал Эмилю жениться, обещал:

— Когда ты женишься, я к тебе буду приходить каждый день ужинать.

Фюрер любил сводить своих подчиненных.

Самая юная из его секретарш Траудль Хумпс, бывшая балерина, начала работать у фюрера в ноябре 1942 года, когда ей было двадцать два. Через полгода он решил выдать ее замуж за одного из своих слуг — оберштурмфюрера СС Ганса Юнге. Они хотели поближе познакомиться, прежде чем связывать свои судьбы. Гитлера это раздражало. Он требовал либо немедленно жениться, либо разойтись.

Подталкивая другую секретаршу, Герду Дарановски, к браку с полковником авиации Эккардтом Кристианом, также служившим в ставке фюрера, Гитлер произвел жениха в генералы. Он выдал Гретль, младшую сестру Евы Браун, за Германа Фегеляйна, представителя рейхсфюрера СС при ставке фюрера.

«Следуя его совету, — вспоминал Эмиль Морис, — я решил жениться на Гели, в которую я влюбился по уши, как и многие другие. Она приняла мое предложение».

Девушка тоже влюбилась в Эмиля Мориса. Гитлеру это сильно не понравилось. Он угрожал отправить ее назад, к матери. Гели писала Эмилю, что «никогда еще так не страдала. Но нам надо через это пройти, и это хорошо для нас обоих. Эти дни соединили нас навеки». Девушка верила, что смазливый Эмиль будет ждать ее два года. Гитлер знал своего водителя лучше.

В конце 1927 года Гели писала Морису:

«Мой дорогой Эмиль!

Почтальон принес мне уже три письма от тебя. Никогда я не была такой счастливой, как после того, как прочитала последнее из них. Возможно, еще и потому, что последние дни были трудными…

Дядя Адольф настаивает на том, что мы должны ждать два года. Только подумай об этом, Эмиль, — два года, когда мы сможем лишь время от времени поцеловать друг друга, и то под присмотром дяди А. Я могу только любить тебя и быть тебе верной…

Дядя Адольф настаивает на том, чтобы я продолжала учиться. Я бы хотела помочь ему обрести счастье, но не знаю как. Он считает, что нашу любовь нужно держать в секрете. Дядя А. обещал, что мы будем часто видеться и даже наедине. Он чудесный человек…

Поклон фрау Гесс. Она единственная, кто верит, что ты действительно любишь меня.

Наилучшие пожелания от твоей Гели».

Неизвестно, какой характер носили интимные отношения Гели и Гитлера, но во всяком случае он не терпел присутствия соперника. Гитлер не разрешал Гели развлечься. Даже Генрих Гофман позволил себе заметить фюреру, что не следует так давить на нее, это не приведет к добру.

— Поймите, Гофман, я настолько озабочен судьбой Гели, что вынужден присматривать за ней, — объяснял свое поведение Гитлер. — Я люблю Гели и мог бы жениться на ней. Но вы знаете мою точку зрения. Я должен оставаться один. Поэтому я сохраняю за собой право определять круг ее друзей, пока она не подберет себе достойного мужчину. Я должен уберечь ее, иначе она попадет в руки неподходящего человека.

Гели, конечно, льстило внимание и щедрость Гитлера. Но невыносимой была его манера следить за каждым ее шагом. Когда она возвращалась домой, то должна была рассказывать ему, что именно она делала и с кем разговаривала — буквально по часам.

Однажды Гели Раубаль сказала Отто Штрассеру, что слышала спор между мужчинами.

— Ты больше не войдешь в этот дом! — кричал Гитлер на Эмиля Мориса.

— Если ты меня выгонишь, — отвечал Эмиль, — я отправлюсь отсюда прямиком в редакцию «Франкфуртер цайтунг» и все им выложу!

Эмиль Морис утверждал, что Гитлер сам влюбился в девушку и рассорился с ним из ревности. Но дело тут было не в ревности. В 1927 году в партийный аппарат поступило несколько анонимных писем, обвинявших Гитлера в совращении несовершеннолетней. Выяснилось, что письма писала некая Ада Арнольд, подруга все того же Эмиля Мориса, которая выведала у Марии Райтер детали ее отношений с Гитлером. Понимая, что ему угрожает, Гитлер попросил Марию в случае необходимости дать показания, что между ними не было никаких отношений. Фюрер чувствовал себя неуютно, боялся любых разоблачений относительно его личной жизни. А кто больше Эмиля Мориса знал о нем?

Гитлер решил, что ему надо уехать отдохнуть. Вместе с Гели и Геббельсом он отправился в Гамбург. Фюрер рассказывал потом, что провел там несколько чудесных дней. Геббельс пытался понять, что происходит с фюрером. После разговора с гауляйтером Гамбурга Карлом Кауфманом записал в дневнике: «Фюрер, Гели и Эмиль Морис. Трагедия женщины. Можно ли потерять сердце? Почему женщины заставляют нас так страдать? Я твердо верю в Гитлера. Я все понимаю. Верность и неверность».

Геббельс решил, что это борьба за женщину. Такая трактовка больше чем устраивала Гитлера.

В апреле 1928 года Эмиль Морис подал на Гитлера в суд, обвинив его в невыплате зарплаты — фюрер задолжал ему около трех тысяч марок. Дело слушалось в суде по трудовым спорам, и от Гитлера потребовали заплатить водителю пятьсот марок. Морис использовал деньги, чтобы начать часовое дело.

Вместо него водителем фюрера стал Юлиус Шрек, в котором Гитлер ценил «крестьянскую чистоту». Шрек служил в армии вице-фельдфебелем, после войны присоединился к баварским добровольцам генерала фон Эппа. Он участвовал в создании личной охраны Гитлера и стал первым командиром СС. Но в руководстве нацистской партии решили, что Шреку не хватает организаторских способностей. Тогда Гитлер взял его к себе водителем.

Эмиль Морис был нежен и любезен с Гели. Юлиус Шрек был прекрасным водителем. Но на улицах оба они превращались в бандитов. Гитлер благоразумно не принимал участия в уличных схватках, но они дрались по его приказу.

Юлиус Шрек тоже любил быстро ездить. Это нравилось фюреру, создавало ему образ динамичного человека, идущего в ногу со временем. Мощные двигатели спасли Гитлера, когда ночью его машину заметили коммунисты, только что похоронившие троих товарищей, убитых штурмовиками. Гитлера сопровождали шестеро коричневорубашечников, но фюрер приказал нажать на газ, и они умчались.

Шрек с Гитлером были очень похожи. Шрек так же зачесывал волосы, челка спадала на лоб. И он носил такие же усики. Они сблизились во время долгих поездок по стране. Очень недолго Шрек руководил отрядами СС.

В 1931 году Гитлер изъявил желание провести Рождество в доме Вагнера в Байройте. Он предупредил об этом Вагнеров, но они напрасно его ждали. Они позвонили в Мюнхен, встревоженные: оказалось, что Гитлер со Шреком исчезли. Через несколько дней Гитлер уведомил свою приятельницу Винифред Вагнер, что решил побыть один. Они с водителем остановились в отеле, где были единственными постояльцами и вдвоем прекрасно провели праздники.

Шрека стали именовать правой рукой фюрера. Аппаратчики прибегали к его помощи, если им было нужно быстро донести до фюрера какую-то информацию или попросить о встрече. Шреку позволено было высказываться на любые темы. Юлиус Шрек внезапно скончался в мае 1936 года. 19 мая на кладбище под Мюнхеном собралось руководство партии. Прощальное слово произнес рейхсфюрер СС Генрих Гиммлер. Гитлер ничего не сказал, но фотография Шрека висела в личных покоях фюрера в Оберзальцберге.

Помимо Мориса, еще один человек, чье имя осталось неизвестным, попросил руки Гели. Ей еще не исполнилось двадцати одного года. По закону для вступления в брак требовалось согласие матери. Ангела Раубаль поступила так, как сказал Гитлер, который велел отложить обручение до совершеннолетия.

Расстроенный молодой человек прислал Гели письмо, которое нашли после ее смерти:

«Сейчас твой дядя, который пользуется неограниченным влиянием на твою мать, с безграничным цинизмом пользуется ее слабостью. К сожалению, мы ничего не можем предпринять, пока тебе не исполнится двадцать один год. Он мешает нашему счастью, хотя знает, как мы важны друг для друга.

Твой дядя ведет себя в отношении тебя крайне эгоистично. Он просто хочет, чтобы ты принадлежала ему одному, и больше никому…»

Молодой человек знал об особых отношениях Гитлера с Гели Раубаль меньше, чем Эмиль Морис.

Конечно же Гитлер был ревнив и не хотел уступать счастливым соперникам. Хотя по политическим мотивам Гитлеру нежелательно было жить вместе с девушкой, которую в любом случае считали его любовницей. Партийные секретари роптали, что Гитлер слишком мало времени отдает делам и слишком занят личными удовольствиями.

Партия заплатила за его новый супермощный «мерседес» — он был одержим мощными автомобилями. Получив «мерседес», Гитлер повез на нем Гели в Берлин, где он выступал во Дворце спорта. На выборах в сентябре 1930 года вместо двенадцати мандатов нацисты получили сто семь. Они сами не ожидали такого успеха. Имя Гитлера не сходило с газетных полос. Ему важно было сохранить репутацию бескорыстного идеалиста, думающего только о благе немецкого народа. В эти решающие месяцы ему меньше всего хотелось, чтобы газеты писали о странных отношениях с племянницей.

А тут он еще и познакомился с девушкой, которая станет его постоянной подругой. Ее представил фюреру фотограф Генрих Гофман, потративший немало сил, чтобы расположить к себе Гитлера.

«Адольф не любил, когда его фотографировали, — вспоминал Эмиль Морис. — Все слышали или читали о нем, но никто не видел его фотографий.

Люди приходили на митинг из любопытства, чтобы посмотреть на него, но уходили убежденными участниками нашего движения. Гитлер обладал даром говорить так, что каждый в зале полагал, что фюрер обращается именно к нему».

Начинавшего свою политическую карьеру Гитлера буквально преследовал известный в Баварии фотомастер Генрих Гофман, который снимал всех знаменитостей, включая кайзера, британского короля Эдуарда VII, тенора Энрико Карузо и композитора Рихарда Штрауса. Его студия находилась на Шеллингштрассе напротив типографии Адольфа Мюллера, где печаталась партийная газета «Фёлькишер беобахтер».

В 1922 году одна американская газета предложила Гофману сто долларов за снимок Гитлера, но фюрер отказался сниматься. Когда Гофману посулили двадцать тысяч долларов за эксклюзивное право на снимки Гитлера, он познакомился с одним из водителей Гитлера и попросил его трогаться с места помедленнее. Гофман приладил камеру и сфотографировал Гитлера, когда тот вышел в сопровождении троих спутников. В следующую минуту трое телохранителей бросились на фотографа. Один схватил его за горло, двое других вырвали камеру, вытащили пластинку и засветили ее.

Но Гофман не собирался сдаваться. Он узнал, что новый редактор «Фёлькишер беобахтер» Герман Эссер собирается жениться. Эссера он знал и, уверенный, что фюрер придет на свадьбу, предложил устроить свадебный завтрак в своем доме. Подали торт, на котором марципанами был выложен силуэт Гитлера. Когда торт разрезали, старались не задеть силуэт Гитлера. Гофман подошел к Гитлеру и попросил разрешения сделать его снимок. Фюрер благодушно ответил, что, когда будет готов фотографироваться, Гофман станет первым, кому это позволят сделать.

Через минуту ассистент принес отпечаток и пластинку. Оказывается, Генрих Гофман тайно сфотографировал фюрера. Гофман эффектно разорвал фотографию и сломал пластинку на глазах фюрера. Тот оценил красивый жест. Гофман вошел в свиту Гитлера. Он стал четыреста двадцать седьмым членом партии и получил право фотографировать фюрера в неформальной обстановке. Монопольное право на снимки Гитлера сделало его очень богатым человеком.

В студии Гофмана Гитлер и приметил неопытную девушку со свежим и милым личиком. Ее звали Ева Браун. Ей было семнадцать лет, Гитлеру перевалило за сорок. В следующий раз он появился с букетом цветов и пригласил ее в оперу.

Гофман, зная пристрастие фюрера к юным особам, не без умысла принял Еву на работу. Но он честно предупредил Гитлера, что у Гели-то хорошая фигура, а Ева подкладывает носовые платки в лифчик перед свиданием с мужчиной.

Фюрер теперь брал Еву Браун с собой в рестораны, кинотеатры и даже на пикники. Он, похоже, рассказал ей о Гели больше, чем Гели о Еве Браун. И наконец они увиделись, когда в октябре 1930 года Гитлер разрешил Гели пойти на Октоберфест, один из главных праздников Мюнхена. Праздник продолжается шестнадцать дней. Он отмечается с 1810 года, когда принц Людвиг Баварский объявил о своей помолвке с принцессой Терезой.

Гели отправилась в сопровождении Шварца с женой, Шауба и его девушки. Они ели жареных цыплят и пили пиво, слушали громкую музыку, как вдруг появился Гофман в сопровождении Евы Браун, которую представил как свою племянницу. Это прозвучало как неудачная шутка, потому что Гели уже все знала.

Гофман и Ева заняли соседний столик. Гели Раубаль стала издеваться над соперницей, на которой было черное пальто с меховым воротником и рукавами, отороченными мехом. Гели презрительно приговаривала:

— Вот за тем столом обезьянка…

Гитлеру хотелось, чтобы его окружали девушки, но не требовательные. Он флиртовал и с дочкой Гофмана Генриэттой (Хенни), будущей женой Бальдура фон Шираха. Она иногда позировала для отца и даже играла эпизодические роли в фильмах.

Фюрер приезжал к Гофманам ужинать. Появлялся в длинном кожаном пальто и с хлыстом. Водитель ждал его в «мерседесе». Он ужинал, иногда что-то наигрывал на пианино и уходил. Однажды он вернулся со словами, что забыл свой хлыст, с которым не расставался. Вдруг, немало удивив Хенни, фюрер попросил:

— Поцелуй меня.

— Нет, нет, господин Гитлер, это невозможно! — ответила девушка.

Гитлер ушел. Когда повился отец, Хенни пересказала ему этот эпизод. Генрих Гофман разозлился:

— Никому этого не рассказывай! Поняла? Забудь, ясно? Гитлер переключился на Еву Браун. С самого начала он

дал понять, что не в состоянии проводить с ней много времени. Он не может позволить себе ни жениться, ни стать жертвой скандала из-за внебрачной связи. Как лидер партии, он обязан быть образцом высокоморального поведения. Позднее Ева жаловалась, что она птица в золотой клетке. Но она получила больше свободы, чем Гели.

Неясно, что больше раздражало Гели Раубаль — флирт Гитлера с Евой Браун или ограничение собственной свободы. Через четыре года знакомства Гели окончательно поняла, что Гитлер на ней не женится, они не заведут детей. Она поняла, что, оставшись с ним, жертвует своей молодостью и теряет надежду встретить мужчину, который станет ее мужем и отцом ее детей.

В июне 1929 года Гели исполнился двадцать один год. Это было время совершеннолетия. Но пока она жила в дядиной квартире, он мог мешать ей встречаться с молодыми мужчинами. Возможно, со временем она охладела к Гитлеру, но не могла его покинуть. Как бы она зарабатывала на жизнь? Где бы нашла квартиру? И ее мать опять бы вернулась в нищету?

Но она понимала, что жизнь в дядиной квартире лишает ее свободы и независимости. Когда она писала письмо Эмилю Морису, она верила обещаниям Гитлера разрешить ей выйти замуж. Два года спустя она стала лучше разбираться в фюрере.

В середине 1931 года их отношения стали портиться. Гитлер часто уезжал из Мюнхена. Она ощущала неуверенность и неустроенность, впадала в дурное настроение. Она жаждала новых приключений. В сентябре она позвонила своему учителю пения Гансу Шреку, отменила уроки, объяснив, что едет в Вену. Спросила, кого бы он порекомендовал в качестве учителя в Вене. Но воспользоваться его советом не смогла. На ее письменном столе осталось неоконченное письмо. Это не была прощальная записка самоубийцы. Гели Раубаль писала кому-то в Вене — возможно, подружке. Письмо прерывалось на полуслове: «Когда я приеду в Вену, надеюсь, это произойдет очень скоро, мы поедем вместе в Земмеринг и…»

Земмеринг — это курорт рядом с Веной. Значит, она собиралась уехать из Мюнхена. А вместо этого застрелилась.

Тело Гели нашли на следующее утро. Она истекла кровью. Ей было двадцать три года и четыре месяца.

В квартире было оружие, Гели об этом знала. Более того, Гитлер предупредил, что на всякий случай ей надо научиться стрелять. Она с удовольствием это сделала, тем более что иногда ей бывало страшно в квартире. Девушка почему-то боялась служанки, говорила, что «эта старуха бродит по лестнице с кухонным ножом в руке». «Старухе» было сорок пять лет. Гели и дочь личного фотографа фюрера Генриэтта Гофман ездили за город пострелять. Она научилась даже чистить и разбирать пистолеты.

Похоже, Гитлер и в самом деле готов был отпустить племянницу в Вену. Что произошло? Политическая ситуация изменилась. Вокруг Гели Раубаль ходило слишком много слухов. В прошлом Гитлер их игнорировал. Так, в 1928 году из-за подобных разговоров гауляйтер Вюртемберга Мундер потерял свой пост. На совещании провинциальных секретарей партии Гитлер возмущенно сказал, что, как основатель и лидер партии, он не собирается никому отдавать отчета в том, почему его племянница ездит с ним в автомобиле.

Гитлер был очень занят, выступая на предвыборных митингах. Он также выступал свидетелем в Верховном суде по делу о трех офицерах, которые распространяли нацистские листовки. Гитлер не пренебрег возможностью высказаться в зале суда. Он сказал, что партия не будет пользоваться нелегальными методами для завоевания власти. Он мог бы брать Гели с собой, но не хотел, чтобы ее фотографировали вместе с ним. К тому же на него подействовали слова партийных секретарей о том, что девушка отвлекает его от политической работы.

Неожиданно Гитлер передумал отпускать ее в Вену. Он уже хотел избавиться от нее, но не желал ее отпускать, тем более за границу. Может, боялся, что она станет рассказывать о нем то, что известно ей одной?

— Моя племянница, которую я опекал, — сказал Гитлер полицейским, пришедшим его допросить, — изучала медицину, но не заинтересовалась этим предметом и стала брать уроки пения. Она собиралась дебютировать, но не чувствовала себя готовой, поэтому хотела взять несколько уроков у преподавателя в Вене. Я согласился, с условием, что мать, моя сестра, будет ее сопровождать. Но она этого не захотела, поэтому я возразил против поездки. Она могла быть этим огорчена, но я не видел, чтобы она уж так сильно расстраивалась. Видимо, что-то было в ее характере. Однажды она заметила, что не умрет естественной смертью. А пистолет она могла взять в любой момент, поскольку ей было известно, где что лежит… Ее смерть подействовала на меня очень сильно. Она была единственной родственницей, с которой я поддерживал близкие отношения. И вот какой удар для меня…

Первые дни после смерти Гели Раубаль Гитлер смертельно боялся следствия. Боялся, что полицейские что-то заподозрят, как минимум обвинят его в доведении племянницы до самоубийства. Но обошлось.

Газета «Мюнхенер пост» поместила сообщение о том, что смерть Гели последовала после бурной ссоры между ней и Гитлером. На основании статьи 11-й закона о печати фюрер заставил газету 20 сентября 1931 года опубликовать его письмо:

«1. Неправда, что между мной и моей племянницей Гели Раубаль были «серьезные разногласия» или «бурные споры» как в пятницу 18 сентября, так и ранее.

2. Неправда, что я «сильно возражал» против поездки моей племянницы в Вену. На самом деле я ничего не имел против.

3. Неправда, что моя племянница должна была с кем-то обручиться в Вене или что я возражал против обручения».

Иначе говоря, Гитлер отрицал то, что признал на допросе.

Допрошенные полицией свидетели давали противоречивые показания. Расследование было проведено спустя рукава — к нацистам баварские власти благоволили и не докучали лишними вопросами. Баварский министр юстиции не допустил вскрытия тела Гели, что оставило массу сомнений и предположений относительно истинных обстоятельств ее смерти. Тем не менее над Гитлером вновь нависла опасность. Как человека без гражданства, его могли выслать из страны. Австрийское гражданство он потерял, когда в 1914 году вступил в баварскую армию. В 1923 году, когда его посадили после пивного путча, правительство Австрии издало распоряжение, не разрешающее ему пересекать границу.

В 1931 году юридический советник прусской полиции Роберт Кемпнер предложил выслать Гитлера из Германии как нежелательного иностранца и запретить нацистскую партию. Но министр юстиции Баварии Франц Гюртнер защищал Гитлера как мог. После прихода нацистов к власти Гюртнер стал министром юстиции всей Германии. Роберта Кемпнера лишили всех постов, он бежал из Германии и нашел убежище в Соединенных Штатах.

Тело Гели Раубаль отправили в Вену, где и похоронили по католическому обряду. Самоубийц так не хоронят. Исключение было сделано в 1889 году для кронпринца Рудольфа по личной просьбе императора Франца-Иосифа.

Кто же попросил за Гели? Или на самом деле она не была самоубийцей?

Хенни Гофман, дочь личного фотографа фюрера, считала, что Гели руководил обычный мотив самоубийц — она хотела заставить Гитлера считать, что он виновен в ее смерти, и думала, что он будет переживать и страдать: «Она не смогла найти иного выхода. В конце концов она возненавидела своего дядю до такой степени, что готова была его убить. Но она не могла этого сделать. Поэтому убила себя, чтобы отравить его жизнь. Она знала, что это худшее, что она может с ним сотворить».

Но Гели Раубаль никак не казалась женщиной, способной на самоубийство…

Венский священник Йоханн Пант не считал, что она ушла из жизни по собственной воле. Он прочитал в парижском журнале статью Отто Штрассера, в которой шла речь о самоубийстве Гели Раубаль, и написал редактору журнала: «Это я похоронил Ангелу Раубаль, маленькую Гели, о которой написал Отто Штрассер. Они изображают дело так, будто она покончила с собой. Я бы никогда не позволил похоронить самоубийцу на освященной земле. Из того факта, что я похоронил ее по христианскому обряду, Вы можете сделать умозаключение, которое я не вправе донести до Вас».

В феврале 1936 года сестра фюрера Ангела Раубаль, пережившая старшую дочь, вновь вышла замуж, ей было пятьдесят два года, мужу — шестьдесят. Гитлер не пришел на свадьбу сестры. В 1942 году не захотел спасти своего племянника Лео Раубаля. Брат Гели лейтенант вермахта Лео Раубаль, учитель по профессии, в войну служил в вермахте. В 1943 году под Сталинградом лейтенант Раубаль попал в плен. Возникла идея обменять его на сына Сталина старшего лейтенанта Красной армии Якова Джугашвили, томившегося в лагере для военнопленных с июля 1941 года.

Считается, что Гитлер хотел выручить попавшего в плен бывшего командующего 6-й армией генерал-фельдмаршала Фридриха Паулюса, а Сталин ему отказал. На самом деле фюреру предложили обменяться ближайшими родственниками: лейтенанта на лейтенанта. Так что приписываемая Сталину фраза «Я простого солдата на маршала не меняю» — миф.

Яков Джугашвили погиб в немецком плену…

«После смерти Гели жизнь изменилась, — вспоминала Хенни Гофман. — Мы больше не ездили на пикники. Никто не заговаривал о смерти Гели, как будто ее не было. Ее комнату закрыли на ключ, все ее вещи остались в гардеробе. Большой синий граммофон, огромная коллекция пластинок с записями классической музыки и первые джазовые пластинки — решительно все осталось на прежних местах. Только затерли следы крови».

Служанка Анни Винтер раз в неделю убирала эту комнату и ставила свежие цветы. Скульптор Фердинанд Либерман, используя фотографии, сделал для Гитлера бронзовый бюст Гели. Только одной женщине было позволено войти в комнату Гели — Хенни Гофман. Это произошло в мартовский день 1932 года, когда она вышла замуж за Бальдура фон Шираха.

Прием был устроен в квартире Гитлера. Хенни захотела переодеться и спросила хозяина, где это можно сделать. Гитлер протянул ей ключ и со значением сказал:

— В комнате Гели.

Гитлер продолжал разыгрывать спектакль. Каждое Рождество (до 1939 года) он заходил в ее комнату, будто в храм. В его доме в Оберзальцберге повесили портрет Гели кисти Адольфа Циглера. Члена партии и своего любимого художника фюрер после прихода к власти сделал президентом Немецкой академии искусств.

Однажды Гитлер сказал своему подручному Курту Людеке:

— Вместе с Гели я был счастливейшим из людей, — и заплакал.

При этом Гитлер искал замену Гели Раубаль. Нашлись женщины, которые были готовы связать с ним свою жизнь или хотя бы находиться рядом с ним. Помимо Евы Браун это были кинорежиссер Лени Рифеншталь и Магда Квандт (Геббельс). Если бы он захотел, то мог бы жениться на любой из них. Но они обе были слишком зрелыми и умными женщинами, чтобы заменить Гели. Вакансию заняла куда более простодушная Ева Браун.

Гели Раубаль было всего двадцать три года, когда она ушла из жизни в сентябре 1931 года, Гитлеру — сорок два. Их роман продолжался почти четыре года. Его роман с Евой Браун длился почти шестнадцать лет, но Ева не оказывала столь сильного влияния на характер и поведение Гитлера. Между двумя девушками нашлось немало общего — юность, легкость характера, улыбчивость, жизнерадостность, любовь к спорту. Ева Браун старалась копировать Гели в одежде, носила такую же прическу.

После смерти Гели фюрер говорил о женщинах с нескрываемым презрением.

— Без мужчин женщины бы пропали, — повторял Гитлер. — Поэтому женщины так любят героев. Они дают им чувство защищенности. Женщина хочет, чтобы рядом с ней был настоящий мужчина, и, заполучив его, не хочет его лишаться… По сравнению с миром женщины мир мужчины гораздо объемнее. Мужчина весь во власти долга и лишь иногда возвращается в мыслях к женщине. Мир женщины — это мужчина. Обо всем остальном она думает только время от времени. Интеллект в ее жизни вообще не играет никакой роли.

Такова была официальная идеология партии.

«Мужчина, — писал идеолог партии Альфред Розенберг, — во всех областях исследования, изобретения и формирования превосходит женщину, ценность которой состоит в сохранении крови и умножении расы.

Аристотель выразил это в нескольких словах: «Женщина — это самка, лишенная определенных способностей». Женщине всех рас и времен не хватает способности как к интуитивному, так и интеллектуальному обобщению. Творец — это мужчина.

Марксисты уверяют, что ячейку государства составляет семья. В реальности государство никогда не было результатом объединения мужчины и женщины. Женщины — это обслуживающий элемент. Государство рождается союзом мужчин, прежде всего объединением воинов. Немецкая армия стала грандиознейшим примером мужского союза. Сегодня таким союзом являются штурмовые отряды в партии Адольфа Гитлера.

Борющиеся за свои права женщины в глубине души не хотят ничего иного, кроме как существовать за счет мужчин. Эмансипированные женщины требуют не равноправия, а паразитической жизни за счет мужской силы.

Немецкая идея требует сегодня, в момент краха феминизированного старого мира, признания вечной полярности полов и авторитета мужской силы. Германию будущего сформирует мужской союз».

Адольф Гитлер научился делать красивые жесты за казенный счет. Влюбленная в него англичанка Юнити Митфорд, крупная, привлекательная блондинка, пыталась застрелиться после того, как вермахт напал на Польшу и Англия объявила войну Германии 3 сентября 1939 года. В порыве отчаяния Юнити Митфорд вышла в сад, села на скамейку и выстрелила себе в голову. Гитлера окружали женщины, склонные к самоубийству. Его самого тянуло к разрушению и саморазрушению. По мнению знаменитого психоаналитика Эриха Фромма, фюрер был некрофилом. Его притягивало все болезненное, то, что гниет и разлагается.

Гитлер отправил англичанку в частную клинику, потом для ее поездок переоборудовали специальный автомобиль. Юнити Митфорд пережила фюрера. Она умерла в 1948 году от последствий ранения в голову. Ни один хирург не решился на операцию.

Гели Раубаль нравилась неожиданная щедрость фюрера. В сравнении с ней Еве Браун достались крохи. Иногда пренебрежение было настолько нестерпимым, что и Ева Браун не выдерживала. Она дважды пыталась уйти из жизни. Гитлеру это льстило. Он распрощался со своей сестрой Ангелой, которая враждебно относилась к Еве.

Ева Браун со временем пришла к выводу, что ее жизнь не так плоха. Она поделилась с переводчиком фюрера Ойгеном Дольманом:

— Не так уж плохо, когда не надо ревновать мужчину.

Она поначалу ревновала Гитлера, думая, что он увлечен какими-то другими женщинами. Этим и объясняются две ее попытки самоубийства. Но потом поняла, что воюет с ветряными мельницами. Гитлер не мог изменить ей с другой женщиной. После смерти Гели он окончательно утратил интерес к ним.

Ева Браун изображала его любовницу, за что получала подарки. Гитлера это вполне устраивало. Ей было только запрещено искать настоящей любви в объятиях другого мужчины. Для всего народа ее существование было секретом. Немцы узнали о Еве Браун только после войны.

Герберта Дёринга, мажордома в Оберзальцберге, спрашивали об их отношениях:

— Они спали вместе?

— Нет, ничего подобного не было. Их отношения никогда не заходили так далеко. Никогда!

Сестрам Ева Браун говорила, что сексуальная жизнь у них протекает нормально, но близкой подруге созналась:

— Я ничего не получаю от него как от мужчины.

Но возможно, что-то между ними все-таки происходило. В 1943 году она поделилась с министром вооружений и боеприпасов Альбертом Шпеером:

— Гитлер сказал мне, что он слишком устал и слишком занят, поэтому больше не в состоянии удовлетворять меня как женщину.

Шпееру Ева Браун очень нравилась, он считал ее в высшей степени женственной, нетребовательной, комфортной.

Секретарь Гитлера Криста Шрёдер, которая проработала с фюрером пятнадцать лет и сопровождала его во всех поездках, считала, что между ними вообще не было интимных отношений. Фюрер держал рядом с собой женщину, чтобы доказывать себе и своему окружению собственную мужскую полноценность.

Слуги в Оберзальцберге искали следы интимной жизни в спальне фюрера, но ничего не могли обнаружить. У него просто не было личной жизни. Ничего, что составляет жизнь нормального человека: ни образования, ни профессии, ни друзей, ни семьи, ни любимой женщины, ни детей… Над кроватью портрет матери. На вопросы о семейной жизни он отвечал: «Моя невеста — Германия».

«Я уверен, что смерть Гели Раубаль стала поворотным пунктом, изменившим характер Адольфа, — вспоминал его друг Эрнст Ханфштенгль. — Отношения с ней, вне зависимости от того, была ли у них интимная близость, впервые дали выход его нервной энергии. После ее смерти эта энергия очень скоро трансформировалась в безжалостность.

Долгая связь с Евой Браун не давала ему того расслабления, которое могло бы сделать из него нормального человека. Смерть Гели Раубаль со временем превратила его в демона, а его интимная жизнь свелась к бисексуальной суете. Ева Браун ничем не могла ему помочь».

Фюрера платонические отношения устраивали. Ева Браун была простой девушкой, без амбиций, она всегда была под рукой. Гитлер продолжал ее третировать, пренебрегал ею, но больше она не пыталась уйти из жизни — до того момента, как они вместе покончили с собой в 1945 году.

Могилы Гели Раубаль в Вене больше не существует. Часть кладбища, куда после войны перенесли ее останки, сровняли с землей и засадили деревьями.

ИСКУССТВО ОБОЛЬЩАТЬ ТОЛПУ

Когда после смерти племянницы Гитлер пришел в себя, то включился в предвыборную кампанию с еще большим озлоблением и ненавистью ко всему миру. Он произносил речи, которые доводили слушателей до экстаза. Не случайно Гитлер считал, что толпа воплощает женское начало. Эротические чувства в нем пробуждала не женщина, а толпа, послушная его словам.

Власть над аудиторией приносила ему эротическое наслаждение. Он и обращался в основном к женщинам. Они были главными участниками его митингов. А все действо подчеркнуто маскулинным — барабаны, марши, знамена и мужчины в форме и сапогах. Это производило сильнейшее впечатление на не очень молодых женщин, которые испытывали ни с чем не сравнимое возбуждение, глядя на эти церемонии с участием Адольфа Гитлера. Его голос зачаровывал женщин.

«Преданность женщин, доходившая до псевдорелигиозного экстаза, была для Гитлера незаменимым стимулятором, — писал председатель данцигского сената Герман Раушнинг. — Гитлер сознавал, что ему нужно от женщин. Он поддерживал отношения с ними обдуманно и расчетливо. Он приказал своим гауляйтерам особо старательно вести пропаганду среди женщин.

Столь высоко его вознесли голоса избирательниц. Чтобы в этом удостовериться, достаточно было хотя бы раз взглянуть на передние ряды всех массовых митингов, всегда и везде заполненные женщинами, взглянуть на эти закатившиеся от восторга глаза, увлажненные и подернутые поволокой…

Следует учесть эротическое воздействие голоса оратора, звучание и мелодичность его речей, что иногда важнее их содержания».

Адольф Гитлер вызывал острый интерес у женщин, которые безошибочно распознавали природу его комплексов, его нервического состояния и готовы были снять напряжение умелой и опытной рукой. Эти женщины сами невероятно возбуждались и заводили толпу.

Тем более что каждое выступление Гитлера выстраивалось как театральная постановка. Марш штурмовиков, вынос знамен, военная музыка — все это готовило толпу. Гитлер появлялся в ту минуту, когда толпа уже проявляла нетерпение. Первые слова он произносил спокойным тенором, негромко, иногда после минутной паузы. Он ждал реакции зала, выкриков, которые помогали ему почувствовать атмосферу толпы, настроиться на нее. Минут через пятнадцать в него словно вселялся дух. В двадцатых годах не было оборудования, усиливающего голос, и ему приходилось кричать. Он старался говорить как можно более низким голосом.

Митинги с его участием выделялись особой чувственной атмосферой. По словам автора книги о Гитлере Иоахима Феста, это была атмосфера непристойного массового совокупления, своеобразного группового секса. Вначале это затрудненное придыхание, затем резкие короткие вскрики, нарастающее напряжение, очевидные вздохи удовлетворения и, наконец, восторг как следствие речевого оргазма.

Именно такое слово использовал его приятель Эрнст Ханфштенгль. Возможно, эти речи и стали для Гитлера возможностью выпустить сексуальную энергию и снять напряжение.

«Я был шокирован лицами людей, особенно женщин, слушавших Гитлера, — записывал свои впечатления американский журналист Уильям Ширер. — Они напомнили то выражение, которое я видел однажды в глуши Луизианы на лицах сектантов-трясунов, готовых начать свои дикие пляски. Они смотрели на него как на мессию, в их лицах появилось что-то нечеловеческое. Думаю, задержись он на виду чуть подольше, большинство женщин попадали бы в обморок от возбуждения».

Гитлер полностью зависел от реакции толпы. Если кто-то выражал несогласие, он терял нить, сбивался. Иногда прекращал выступление и уходил. Без восторгов толпы он сникал. Он был лишен природного мужества, болезненно переживал неудачи и мгновенно капитулировал. Поражение вызывало в нем растерянность и отчаяние.

Штурмовики, наполнявшие зал, нужны были ему не только для охраны, а и для того, чтобы подавить в толпе несогласие. Ему требовалось полное слияние с толпой, какое возникает в интимные моменты, которых он в обычной жизни был лишен. Собственно говоря, он произносил сплошные банальности, но в эти моменты полного слияния они обретали силу пророчества. Иногда закрывал глаза и прикрывал лицо сжатыми кулаками, охваченный сексуальными эмоциями высокого накала.

Сходя с трибуны, Гитлер ощущал странное сочетание опьянения и отупения. Он шел с остекленевшим взглядом и никого не замечал. Кто-то из соратников пытался выразить ему восхищение. Но вмешался адъютант Гитлера:

— Оставьте его в покое, он только что кончил!

Успех Гитлера состоял в том, что толпа в Германии тех лет была настроена на ту же волну, что и он. Гитлер исходил из того, что каждый, кто пришел его послушать, только что ощущал себя маленьким, одиноким, никому не нужным человеком, который не способен справиться со своими проблемами, не видит никакого выхода. И вдруг он оказывается среди множества единомышленников, и он захвачен пьянящим чувством принадлежности к мощной силе. С митинга человек уходит сторонником Гитлера… Фюрер олицетворял мечты и фантазии немцев, он выражал их затаенные желания и надежды.

«Распространена легенда о его глубоких голубых глазах, — вспоминал Раушнинг. — На самом деле они не были ни глубокими, ни голубыми. Они глядели либо пристально, либо безразлично. Им не хватало блеска истинной одухотворенности.

Акцент его глухого, чужеродного голоса неприятен для уроженцев нижнего Рейна. Голос полнозвучный, но какой-то сдавленный, как будто заложен нос. Между тем этот голос — пронзительный, гортанный, угрожающий, беснующийся — стал известен во всем мире. Он воплотил в себе боль этих лет…

Я заметил, что Гитлер оказывал наиболее сильное воздействие на тех, кто поддавался гипнозу, с оттенком женственности в характере, на тех, кто был склонен к раболепию и культу личности…»

Стоя в свете прожекторов, бледный, резко жестикулирующий, Гитлер постоянно контролировал свои эмоции и даже в своей ненависти был крайне расчетлив. Он говорил, что с математической точностью учитывает все слабости человека. Он успешно применял законы шоу-бизнеса, вел себя как звезда. Гитлер еще в двадцатых годах примерил к себе маску вождя, которая останется неизменной до самой его смерти. Улыбка, жест, поза — все было отработано перед зеркалом.

Однажды он выступал на митинге утром и потерпел полное поражение, никто его не слушал, поэтому все речи он произносил поздно вечером, считая, что к этому времени толпа созрела для него. Драматургия каждого митинга была тщательно продумана. Из города в город он перелетал на самолете, что было большим новшеством. «Гитлер над Германией!» Он спускался на митинги с небес, словно Спаситель.

Гитлер придал партийной деятельности вид народного представления. Эстетика оказалась важнее политики. Красное знамя с черной свастикой на белом круге в качестве партийного символа предложил один из первых членов национально-социалистической партии Фридрих Крон, зубной врач по профессии, еще в 1920 году. Гитлер оценил притягательность этого символа. Свастике приписывают прямо-таки магическую древнюю силу. Свастику изобразили на партийном значке, ношение которого стало обязательным. Гитлер же ввел и римское приветствие среди товарищей по партии.

Массовые мероприятия, марши под барабанный бой, наглядная агитация, картины и плакаты нацистской партии создавали настроение, в котором пробуждались ледяная ненависть к врагам, фанатичная готовность к самопожертвованию.

Фюрер многое перенял у коммунистов. Прежде всего он подхватил ленинскую мысль о том, что традиционные буржуазные партии устарели и нужна партия нового типа.

— Я многому научился у марксизма, — говорил он. — Я изучал революционную технику Ленина и Троцкого. В молодости я не боялся общаться с марксистами всех мастей. У них было много возможностей развернуться по-настоящему. Но они были и остались мелкими людишками. Они не давали ходу выдающимся личностям. Я не учился их занудному обществоведению. Я овладел их методами. Спортивные рабочие союзы, заводские ячейки, массовые шествия, пропагандистские листовки, доступные массам, — все наши новые средства политической борьбы идут, по сути, от марксистов. Мне нужно было только взять и развить их методы. Национальный социализм — это то, чем мог бы стать марксизм…

КОММУНИСТЫ ПРОТИВ СОЦИАЛ-ДЕМОКРАТОВ

В августе 1929 года министр иностранных дел Германии Густав Штреземан согласился на план, предложенный американским промышленником Оуэном Янгом, — растянуть выплату репараций на тридцать лет, что давало немецкой экономике шанс подняться. Но крах Нью-Йоркской биржи очень скоро подорвет надежды на реализацию этого плана. К тому же новый президент Соединенных Штатов Герберт Гувер, получивший на выборах голоса землевладельцев, обещал им оградить американский рынок от иностранной сельскохозяйственной продукции. Густав Штреземан с очевидной обидой на американцев говорил в рейхстаге в конце июня 1929 года:

— Европа становится колонией тех, кто оказался удачливее нас. Франция, Германия и, возможно, другие европейские страны должны найти способ противостоять конкуренции, которая так сильно на нас давит.

Он видел для Германии путь к подъему через европейскую интеграцию. Штреземан договорился с Францией, что она выведет войска из Рейнской области. Начало вывода наметили на 30 июня 1930 года. Но здоровье Штреземана сильно ухудшилось после выборов 1928 года. Буквально через несколько часов после того, как он уговорил правительство принять план американца Оуэна Янга, его хватил удар и он скончался. Когда 5 октября 1929 года сообщили о смерти Штреземана, французские политики наперебой твердили:

— Это значит, что отныне франко-германское сотрудничество становится невозможным. Германия возвратится к политике авантюр. Бесполезно обманывать себя — это конец мира в Европе!

Густав Штреземан был в Берлине самым влиятельным и авторитетным защитником республики. Без него правительство разом ослабело, и правящая коалиция стала разваливаться. В стране усилилась поляризация, центристские партии стали тянуть вправо или влево.

А 29 октября обвалилась Нью-Йоркская фондовая биржа. Это было началом экономической катастрофы. Когда разразился финансовый кризис, американские банки стали спешно возвращать свои деньги из Европы и отказываться от предоставления Германии кредитов, которые только и могли сделать план Оуэна Янга реальным. Экономическое процветание Германии в 1924-1928 годах было основано на американских займах, часто краткосрочных. Когда возникли проблемы в американской экономике, деньги стали забирать, и Германия оказалась в кризисе. Через несколько месяцев немецкое правительство рухнуло.

На Гитлера сделал ставку основатель Немецкой национальной народной партии Альфред Гугенберг, шестидесятитрехлетний промышленник и владелец издательского концерна и киностудии. Гугенберг почему-то решил, что сможет использовать Гитлера в своих интересах, и дал ему то, чего так не хватало нацистам, — доступ к средствам массовой информации. Гитлер с удовольствием сотрудничал с другими националистическими партиями, со «Стальным шлемом», союзом бывших фронтовиков, настроенных националистически, которые боролись против Версальского мира, потом против Веймарской республики и постоянно против демократии.

Зима оказалась тяжелой для Германии, невероятно выросла безработица, и люди откликались на призывы уличных демагогов. К концу 1929 года численность нацистской партии достигла ста двадцати тысяч человек.

До 1928 года рабочие хранили верность социал-демократам и коммунистам. Средний класс побаивался нацистов за их социалистические лозунги. Численность гитлеровской партии не превышала семидесяти пяти тысяч человек. Семь депутатов в рейхстаге не имели никакого значения. На выборах в мае 1928 года ультраправые потерпели поражение. Нацисты потеряли голоса, приобрели социал-демократы и коммунисты.

А вот с октября 1928 по сентябрь 1929 года численность нацистской партии увеличилась до ста пятидесяти тысяч. Кризис в Америке, план Янга вызвали подъем националистических настроений, на которых играли правые. На местных выборах в ноябре-декабре 1929 года нацисты ощутили поддержку населения. На выборах в Тюрингии 8 декабря 1929 года они получили 11,3 процента голосов. Места в земельном парламенте распределились так, что без нацистов сформировать правительство было нельзя. Гитлер потребовал для своей партии пост министра внутренних дел (для бывшего мюнхенского полицейского Вильгельма Фрика). Другим партиям пришлось согласиться.

В январе 1930 года депутат рейхстага от нацистской партии Вильгельм Фрик вошел в состав правительства Тюрингии. Он стал первым нацистом, получившим министерский портфель. Фрик начинал карьеру в Мюнхене начальником политического отдела городского управления полиции и всемерно помогал партии.

— Фрик вел себя безупречно, — вспоминал Гитлер в «Волчьем логове» вечером 29 марта 1942 года, — и, будучи заместителем полицай-президента Мюнхена, помог своими советами развернуть партийную работу. Он всегда поддерживал движение. Если бы не Фрик, я никогда бы не вышел из кутузки…

Но поведение нацистских министров не понравилось даже их союзникам-националистам. 1 апреля 1931 года они проголосовали вотум недоверия Фрику, и нацистскому министру пришлось уйти. Нацисты вернулись в правительство после земельных выборов в сентябре 1932 года, когда местная партийная организация во главе с гауляйтером Тюрингии Фридрихом Заукелем получила уже сорок два процента голосов. Успех партии в Тюрингии не был единичным. В июне 1930 года НСДАП стала второй по значению партией в Саксонии, где когда-то главной силой были социал-демократы и коммунисты.

Весной 1930 года федеральное правительство оказалось в кризисе из-за необходимости сократить бюджет. Правые либералы и социал-демократы разошлись, потому что не могли решить, финансировать ли фонд выплаты пособий безработным. Это был спор о том, кто должен нести бремя экономического кризиса — предприниматели или рабочий класс? 30 марта ушел в отставку последний кабинет министров, сформированный парламентским путем. Герман Мюллер оказался и последним социал-демократом на посту канцлера.

В Берлине очень влиятельной стала армейская верхушка, поскольку президент Гинденбург прислушивался к товарищам по оружию. Военным вообще не нравилась парламентская система, они воспринимали ее как нечто навязанное стране, как следствие поражения в войне. Престарелый Гинденбург находился под сильным влиянием Курта фон Шляйхера, который дорос до генерал-лейтенанта. «На его чрезвычайно бледном лице выделяются огромные глаза, — вспоминали современники, — и он совершенно лысый».

Шляйхер, сын прусского офицера, надел военную форму в 1900 году. В военном училище он подружился с Францем фон Папеном, а в 3-м гвардейском пехотном полку — с молодым офицером по имени Оскар фон Гинденбург.

Накануне Первой мировой его перевели в Генеральный штаб, он служил под руководством будущего генерал-лейтенанта Вильгельма Тренера. После войны нашел себя в аппарате министерства рейхсвера, где сделал большую карьеру. Он занимался не столько военными, сколько политическими делами, налаживал связи с видными чиновниками, участвовал в интригах, собирал информацию о всех видных политиках, потому был весьма осведомленным человеком.

Под влиянием Шляйхера президент отступил от демократических норм. Это было время несчастливое для Германии, но счастливое для Гитлера. Теперь цель его жизни казалась достижимой. Шляйхер предложил президенту поставить во главе правительства Генриха Брюнинга, лидера католической партии Центра. Во время войны Брюнинг пошел добровольцем, был пулеметчиком, и это вызывало симпатии военных.

Генрих Брюнинг был довольно оригинальным политиком. Он отказывался от автомобиля, ездил только на автобусе и каждый месяц возвращал в кассу часть своего жалованья, которую не успевал истратить. В правительство социал-демократов решили не включать, хотя они располагали большой фракцией в рейхстаге. В результате Брюнинг сформировал правительство меньшинства.

Германия по-прежнему должна была платить репарации. Но приток капитала в страну упал. Единственным выходом было введение новых налогов и сокращение бюджетных расходов. Но канцлер Генрих Брюнинг не имел поддержки в рейхстаге и не стал убеждать депутатов в своей правоте. Чтобы ввести в действие новые налоги, Брюнинг впервые воспользовался правом президента управлять страной с помощью чрезвычайных декретов.

Пост президента республики создавался в основном как представительский. В соответствии с веймарской конституцией президент по представлению правительства назначал и увольнял федеральных чиновников и высших офицеров. Он также был главнокомандующим рейхсвером. Но 48-я статья конституции позволяла президенту в случае необходимости издавать чрезвычайные законы, приостанавливающие действие конституционных гарантий. 48-я статья была внесена в конституцию, чтобы президент мог противостоять сепаратистским тенденциям составных частей Германии.

Президент Гинденбург, которому исполнилось восемьдесят два года, стал принимать все большее участие в политической жизни страны. Он широко использовал 48-ю статью, чтобы управлять государством с помощью указов, обретающих силу закона. Но рейхстаг имел право большинством голосов отменять декреты президента; Поэтому у Гинденбурга было устойчивое желание распустить рейхстаг и подольше его не собирать.

Предложенный Брюнингом бюджет 16 июля 1930 года рейхстаг отверг. Брюнинг ввел его в действие путем президентского декрета. Рейхстаг возмутился; тогда, чувствуя поддержку президента, Генрих Брюнинг 18 июля 1930 года распустил рейхстаг. Новые выборы были назначены на 14 сентября. Брюнинг рассчитывал на ослабление социал-демократической партии, надеялся, что голоса отойдут правым партиям и тогда его правительство получит поддержку в рейхстаге.

Момент для выборов был неудачный. Заводы закрывались, страх безработицы и нищеты распространился по стране. Упал спрос на сырье и потребительские товары. Но правительство Брюнинга стало получать иностранные кредиты, потому что финансовая политика в кризисной ситуации была правильной. Правительство — если бы Густав Штреземан был жив — могло бы выкрутиться. Но вместо него к власти уже пришли откровенные националисты, которые во внешней политике стали более агрессивными. В разгар экономического кризиса правительство решило заложить два крейсера для военно-морских сил.

Брюнинг отверг предложение французского министра иностранных дел Аристида Бриана о более тесных экономических отношениях между двумя странами. В Германии по традиции Францию считали третьеразрядной экономической державой — и ошибались. Французский банк располагал очень большими средствами. Его золотые запасы превысили запас Банка Англии и приближались к уровню американской Федеральной резервной системы. Аристид Бриан предложил открыть для немецких банкиров возможность получить крупные займы, чтобы Германия могла рассчитаться с долгами. Вместо этого — и демонстративно — правительство Брюнинга решило создать Германо-Австрийский таможенный союз, захлопнув дверь перед сотрудничеством с Францией.

На фоне мирового экономического кризиса и разрушения мирового рынка непопулярная политика немецкого правительства привела к росту безработицы. Германия не собиралась голосовать за умеренных политиков.

Выдвинутый Гитлером на первые роли в нацистском движении Йозеф Геббельс возглавил отдел пропаганды центрального аппарата НСДАП. Такие же отделы были созданы в каждом партийном комитете по всей стране. Накануне выборов министерство внутренних дел Германии составило справку о состоянии пропаганды в нацистской партии: «Депутаты рейхстага и ландтагов от нацистской партии практически ежедневно выступают перед различными аудиториями. В партии действуют подготовительные курсы и партийная школа, созданная для подготовки агитаторов 1 июля 1929 года. Если слушатели успешно проходят обучение и доказывают свою пригодность к новой работе, с ними заключают контракт. Им оплачивают расходы и платят гонорар в двадцать марок за вечер. Ценятся ораторские данные и умение выступать в разных аудиториях, в том числе в деревнях и маленьких поселках».

Выборы 14 сентября 1930 года принесли успех не центристам, а нацистам. Выборы показали нарастание в столице Германии политического радикализма. Нацисты завоевали сто семь мандатов, став второй по значению партией в рейхстаге после социал-демократов. Против нацистов голосовали только промышленные и католические районы.

Нацисты собрали в Берлине в десять раз больше голосов, чем в 1928 году. За два года до этого коммунисты уступали социал-демократам, теперь они их опередили. Под руководством Геббельса они успешно вербовали сторонников в рабочих кварталах. Он копировал методы компартии — регулярные собрания, демонстрации, митинги. Привлекая на свою сторону рабочий класс Берлина, Геббельс провозгласил:

— Ни одного завода без партийной ячейки!

Опорой нацистов стали протестантские и в основном сельские районы Северной Германии — от Пруссии до Шлезвиг-Гольштейна. Протестантский пастор в коричневой рубашке, проповедующий нацистские идеи, перестал быть редкостью.

В 1914-1924 годах немецкое сельское хозяйство было гарантировано от иностранной конкуренции. Вхождение в мировой рынок изменило ситуацию. Аграриям приходилось рационализировать и модернизировать свое хозяйство, делать его конкурентоспособным. Это не у всех получалось. Аграрии брали кредиты и не могли расплатиться.

Волна банкротств породила в деревне волну политического возмущения, которая проявилась после 1928 года. Нацисты этим воспользовались, повернулись лицом к патриархальной деревне, недовольной переменами. Гитлер увидел недовольство деревни и стал искать поддержку среди крестьян, мелких торговцев. Он обещал резко ограничить, а то и запретить ввоз иностранного продовольствия, помогать деньгами селу. Прирост численности партии в первую очередь объяснялся тем, что к нацистам пошли крестьяне. В сельских районах поддержка нацистов увеличилась чуть не в десять раз.

Каждая партия обращалась к какой-то своей аудитории. Нацисты же утверждали, что они представляют всю нацию. Они создавали свои организации среди врачей, юристов, учителей, инвалидов, чиновников и конечно же среди молодежи. Динамичный и яркий стиль партии, обещание сокрушить все сословные барьеры привлекали молодежь. Четвертый сын кайзера — принц Август-Вильгельм Гоген-цоллерн — на митингах выступал неизменно в паре с рабочим или крестьянином.

Среди голосующих за Гитлера оказалось много молодежи. Почти половина новых членов партии, вступивших в НСДАП в 1930-1933 годах, были моложе тридцати. Это были выходцы из среднего класса. Молодые люди голосовали не за политический экстремизм. Они боялись власти профсоюзов, пролетариата, левых партий. Догматический марксизм, декларировавший презрение к мелкой буржуазии, испугал средний класс. Они искали третий путь — не социализм и не капитализм — и пришли к нацистам, веря, что Гитлер принесет стране социальное равенство и добьется единства народа.

Удивительно одно — Гитлер высказывался очень откровенно, но люди почему-то не слышали, что именно он говорит. 25 сентября 1930 года Гитлер давал показания перед имперским судом в Лейпциге, где рассматривалось дело троих офицеров рейхсвера, декларировавших свои нацистские идеи. Обвиняли их в подготовке государственного переворота. Министр рейхсвера Грёнер предупредил:

— Офицеры, придерживающиеся таких взглядов, не останутся в вооруженных силах.

Фюрер приехал в Лейпциг, чтобы дать показания в пользу офицеров.

— Я стою перед вами, принеся клятву перед Богом, — говорил Гитлер. — Я обещаю вам, что если я приду к власти, то создам законным образом государственные суды, перед которыми предстанут те, кто ответственен за несчастье народа. Вполне возможно, что по решению суда покатятся головы.

И эти слова почему-то с облегчением восприняли как свидетельство того, что Гитлер намерен прийти к власти легальным путем…

Стали говорить, что разумнее втянуть Гитлера в управление государством, возложить на него какую-то ответственность, а если не дать Гитлеру место в правительстве, это толкнет нацистов на вооруженное выступление, разгорится гражданская война между крайне левыми и крайне правыми.

10 октября 1931 года Гитлера как лидера крупной партии принял канцлер Генрих Брюнинг. Он прощупывал нового крупного игрока на политической сцене, но убедился, что ему бесполезно рассчитывать на поддержку фюрера. В тот же день президента Гинденбурга убедили встретиться с Гитлером. Присутствовал и Герман Геринг. Встреча оказалась неудачной. Президент считал нацистов более социалистами, чем националистами, его раздражало их скандальное поведение на улицах. И прусскому фельдмаршалу вовсе не понравился фюрер, «богемский ефрейтор», как он презрительно именовал Гитлера.

Когда фюрер ушел, Гинденбург буркнул:

— Этот богемский ефрейтор желает быть рейхсканцлером? Никогда! Я могу дать ему должность почтмейстера. Будет лизать мне задницу — на почтовых марках.

Главным противником нацистов могла стать компартия. Но коммунисты вовсе не считали Гитлера самым опасным врагом. Председателем партии стал Эрнст Тельман, который заставил коммунистов во всем подчиняться указаниям Москвы. Тельман был выходцем из Гамбурга, где выдвинулся сначала в профсоюзной среде, затем возглавил местную организацию компартии. Его зять, секретарь окружного комитета приморской полосы Биттдорф, растратил партийные деньги. Тельман пытался это скрыть. Его оппоненты требовали его отставки, но не смогли противостоять воле Сталина. Советское руководство всегда было на стороне Тельмана.

Ситуацию в компартии определял аппарат, полностью послушный Москве. Он обеспечивал единство и сплоченность партии. Это казалось главным достоинством, а обернулось катастрофой. Отсутствие в партии дискуссий и анализа привело к тому, что коммунисты заняли ошибочную позицию в отношении национальных социалистов и были сметены.

Последний легальный съезд компартии в берлинском рабочем районе Веддинг начался 9 июня 1929 года с бурных оваций в честь великого вождя партии Эрнста Тельмана. Главным врагом была объявлена социал-демократическая партия.

Съезд потребовал установления диктатуры пролетариата в Германии. Это был не просто лозунг. Компартия по-прежнему готовилась к новому вооруженному восстанию. Шла большая конспиративная работа. Партийное руководство уделяло особое внимание расширению военного аппарата, которым руководил депутат рейхстага Ганс Киппенбергер, и аппарата, занимавшегося работой по разложению рейхсвера. Еще в 1924 году был создан Союз красных фронтовиков в противовес правому «Стальному шлему» и социал-демократической военизированной организации «Черно-красно-золотой имперский флаг» («Рейхсбаннер»).

Германская компартия открыто именовала себя главным союзником Советской России, не думая о том, какое это производит впечатление на соотечественников. 1 августа 1930 года коммунисты маршировали по немецкой столице под лозунгом «Красный Берлин защищает красную Москву!».

1932 год стал годом непрерывных выборов, прошло пять избирательных кампаний. Рабочие еще верили в коммунистов. А средний класс и крестьянство повернулись к нацистам. Гитлер выступал в образе спасителя Германии от голода, нищеты, безработицы и унижения.

10 мая 1932 года руководитель отдела международных связей Исполкома Коминтерна Иосиф Пятницкий отправил Сталину информационную сводку о положении в компартии Германии:

«Национал-социалистам удалось проникнуть на ряд важнейших предприятий и в особенности в среду безработных; рост влияния национал-социалистов в рабочем классе продолжается; есть все основания предполагать, что на сторону национал-социалистов переходят наиболее обездоленные слои рабочих и те безработные, которые дольше всего без работы и не получают пособий…

Социал-демократы развили истерическую агитационную кампанию против Гитлера, которой компартия не сумела противопоставить серьезной контркампании; социал-демократам удалось повести за собой при выборах некоторую часть коммунистических избирателей, которые не видели нашей борьбы с фашизмом и поверили, что социал-демократия действительно борется с фашизмом…»

18 июля 1930 года в Москве заседало бюро делегации ВКП(б) в Коминтерне. Присутствовали Сталин и Молотов. Обсуждали вопрос о национальных социалистах в Германии. Указали германской компартии «на необходимость энергичной и постоянной борьбы с национал-социалистами наравне с борьбой против социал-демократов, подчеркнули, что освобождение Германии от Версальского договора возможно лишь при свержении буржуазии».

Директива была гибельная: она стравливала коммунистов и социал-демократов. На выборах в рейхстаг национальные социалисты получили сто шестьдесят семь мандатов вместо двенадцати прежних. Коммунисты уверенно заявили, что победа нацистов на выборах — это начало их неизбежного конца. Если Гитлер придет к власти, он только ускорит революцию…

Немецкий экспорт упал на тридцать процентов. Канцлер Брюнинг вновь прибег к жестким мерам. 8 декабря 1931 года появился четвертый чрезвычайный декрет президента, который запрещал ношение партийных униформ, политические демонстрации, а также требовал сокращения зарплат, цен и банковских процентов. За пределами Советского Союза это было невиданное вмешательство государства в экономические дела. Уполномоченным по дефляции Брюнинг назначил бургомистра Лейпцига Карла Герделера. Безработица превысила шесть миллионов человек, целые отрасли промышленности оказались под угрозой. Банкротства разрушали национальную экономику.

Чтобы успокоить избирателей, Брюнинг распорядился прекратить выплаты по репарациям. Это привело к катастрофе. Финансовые рынки охватила паника: вдруг Брюнинг введет мораторий не только на государственные выплаты, но и на возвращение долгов по частным займам? Все бросились забирать деньги, которые побежали из Германии. Запасы Рейхсбанка таяли на глазах. Началось крушение немецкой банковской системы. Правительство прекратило все платежи. Обладатели иностранной валюты были обязаны обменять ее на марки в Рейхсбанке. Получать иностранную валюту можно было только по специальному разрешению Рейхсбанка, и получить разрешение было очень трудно. При этом Брюнинг умудрился выделить деньги для программы вооружения рейхсвера.

В 1932 году заканчивался президентский срок Гинденбурга. Правительство Брюнинга пыталось продлить полномочия Гинденбурга на два года, но не собрало в рейхстаге необходимых двух третей голосов. Объявили президентские выборы.

Отставной генерал-фельдмаршал Пауль фон Гинденбург стал президентом 26 апреля 1925 года после смерти его предшественника Эберта. Тогда он одержал победу только во втором туре, ненамного опередив своего соперника Вильгельма Маркса из католической партии Центра, поддержанного социал-демократами.

В определенном смысле Гинденбург был обязан коммунистам, которые отказались выступить вместе с социал-демократами и снять своего кандидата Эрнста Тельмана, хотя у него не было ни одного шанса победить. Если бы Гинденбург проиграл, некому было бы в январе 1933 года поручать Гитлеру сформировать правительство…

В 1932 году фюрер долго не мог решить, стоит ли его партии поддержать Гинденбурга на выборах или выставить собственного кандидата. Выступить против фигуры, которая воспринималась как символ единства нации, было опасно. Тем не менее фюрер решился. 22 февраля 1932 года Геббельс объявил о выдвижении кандидатуры Гитлера. Один миф бросил вызов другому мифу. Фюрер не промахнулся. Предвыборная борьба позволила Гитлеру предстать ведущей политической фигурой «молодой» Германии рядом с Гинденбургом, знаменитым полководцем и символом уходящей эпохи, в качестве его наследника.

Но у Гитлера по-прежнему не было немецкого гражданства! Он лидер партии, получившей в рейхстаге сто семь мандатов, но сам не может стать депутатом. Он вообще не имеет права заниматься политикой в Германии. В конце 1931 года полицай-президент Берлина Альберт Гржезински предложил все-таки выслать Гитлера из страны. Но федеральное правительство не поддержало прусских социал-демократов. Это была последняя попытка избавиться от фюрера.

В маленькой земле Брюнсвик нацисты вошли в состав правительства еще в 1930 году. Земельным министром национального образования, а затем министром внутренних дел стал член партии Дитрих Клаггес. Он оказал фюреру неоценимую услугу — назначил Гитлера правительственным советником берлинского представительства земли Брюнсвик. Таким образом, Гитлер, как государственный служаший, 26 февраля 1932 года обрел гражданство, право баллотироваться в рейхстаг и в президенты.

Геббельс разработал стратегию предвыборной кампании Гитлера, избегавшего прямой конфронтации с Гинденбургом. Геббельс представлял фюрера как последнюю надежду Германии. Рядом с престарелым фельдмаршалом он казался олицетворением молодости, силы, будущего.

Весной 1932 года Геббельс подписал указание местным отделам пропаганды:

«Первое. Наш главный лозунг: «Те, кто хочет, чтобы все осталось как есть, голосуют за Гинденбурга. Те, кто желает перемен, голосуют за Гитлера».

Второе. Плакаты с изображением Гитлера — вдохновенное лицо фюрера на абсолютно черном фоне. Подпись: белым по черному — «Гитлер». В соответствии с волей фюрера эти плакаты следует вывесить только в последние дни избирательной кампании. Опыт показывает, что накануне голосования появляется множество цветных плакатов. Наш черно-белый плакат будет выгодно контрастировать с ними и произведет на массы сильнейшее впечатление…»

13 марта 1932 года прошел первый раунд президентских выборов. Гинденбург получил 49,6 процента голосов, Гитлер оказался на втором месте — 30,1 процента. Поскольку Гинденбург не собрал абсолютного большинства, второй тур назначили на 10 апреля.

Многие коммунисты доказывали, что «во время второго тура нужно голосовать за кандидатуру Гитлера, ибо приход к власти Гитлера заострит политическое положение в стране и приведет к ускорению революционной развязки». Компартия заявила, что «ведет борьбу против фашизма в рамках главного удара против социал-демократии». По указанию Москвы руководители компартии выступили за блок нацистов и коммунистов в борьбе против главного врага, социал-демократов, в надежде, что правительство рухнет и Германия пойдет за коммунистами.

Во втором туре Гинденбург получил 53 процента, Гитлер 36,8 процента. Иначе говоря, за Гинденбурга проголосовали девятнадцать миллионов немцев, за Гитлера — тринадцать с половиной миллионов, больше, чем ожидалось. Считается, что ему отдали свой голос практически миллион тех, кто обычно голосовал за коммунистов.

После первого тура президентских выборов прусская полиция по указанию земельного министра внутренних дел Карла Зеверинга устроила рейд и проверила документы в нацистских партийных комитетах. Полиция обнаружила свидетельства тому, что штурмовые отряды готовили путч на случай, если бы Гитлер получил большинство голосов на выборах. Документы передали в верховный суд в Лейпциге, а вопрос о запрещении штурмовых отрядов должен был решить министр рейхсвера Вильгельм Грёнер.

Генерал прислушивался к своему главному советнику по политическим делам генералу фон Шляйхеру. Тот уже разочаровался в Брюнинге, считая, что глава правительства напрасно полагается на левых. Шляйхер уже давно прикидывал возможность коалиции с нацистами, и ему не понравился полицейский рейд, устроенный прусской полицией. Но Грёнер опасался, что, если он не будет действовать, земельные министры внутренних дел обойдутся без него. Он запретил штурмовые отряды, считая, что таким образом сумеет приручить нацистов, что и объяснил в письме другу Алариху фон Гляйху 2 апреля 1932 года:

«Штурмовые отряды подорвали свою репутацию. Но впереди еще трудные недели политических маневров, пока не пройдут выборы в земельные ландтаги. После этого предстоит работа — сделать нацистов приемлемыми для участия в правительстве, потому что растущее движение нельзя больше подавлять силой. Конечно, нацистам нельзя позволить сформировать однородное правительство ни в одной из земель и тем более нельзя доверить федеральное правительство. Но в различных землях надо втянуть их в коалиции и путем конструктивной работы в правительстве избавить их от их утопий.

Иного пути я не вижу, потому что идея подавления партии с помощью антинацистских законов мне представляется неудачной. Вот что касается штурмовых отрядов, тут ситуация иная. Они в любом случае должны исчезнуть».

5 апреля земельные министры внутренних дел заставили Тренера запретить штурмовые отряды. Генерал Шляйхер был против и стал убеждать президента не подписывать указ.

Министр Грёнер записал в дневнике:

«Днем 10 апреля статс-секретарь Цвайгерт позвонил мне и передал слова руководителя президентской канцелярии статс-секретаря Отто Мейснера, что президент переменил свое мнение под влиянием генерала Шляйхера, который действует через сына президента.

12 апреля я встретился с полковником Оскаром фон Гинденбургом, который находился в состоянии крайнего возбуждения. Ему не нравится, что отец должен подписать такой указ сразу после переизбрания. В него опять полетит грязь из правого лагеря. Надо хотя бы подождать… Полковник не мог привести никаких объективных доводов против запрета. Поскольку он был так возбужден, обсуждать с ним что-либо было невозможно. Его мнение базировалось на наивных и сентиментальных чувствах.

В пять вечера мы с имперским канцлером посетили президента. Присутствовал также статс-секретарь Мейснер. Канцлер подробно объяснил, почему запрет необходим. Я дополнил его слова, прочитав официальное объяснение, которое позднее было обнародовано. У президента не было принципиальных возражений. Президент только заметил, что его сын не виноват, если он пытается защитить своего отца. Он готов подписать декрет, раз имперский канцлер и министр внутренних дел считают это необходимым».

13 апреля 1932 года Гинденбург по просьбе канцлера Брюнинга подписал указ о запрете СА и СС. И что же?

«Исчезли только мундиры и знаки отличия, — довольно рассказывал Эрнст Рём. — Как и раньше, штурмовые отряды тренировались на военных полигонах, принадлежавших правительству рейха. Только тогда мы именовались не штурмовыми отрядами, а Обществом немецкого народного спорта».

Но генерал Шляйхер вел свою игру. Министр Грёнер записывал в дневнике: «Президент дважды говорил мне, что доктор Брюнинг не вполне соответствует его представлению об идеальном канцлере. Он не согласился с моими словами о том, что вряд ли он найдет сейчас кого-то получше. Генерал фон Шляйхер не скрывал того, что думает о смене канцлера. С учетом его связей с окружением президента, можно предположить, что он сыграл в этом немалую роль».

Генрих Брюнинг был уязвим, потому что слишком полагался на поддержку президента, которую быстро утратил. Шляйхер предложил кандидатуру Франца фон Папена, католика-аристократа из Вестфалии, который служил в том же полку, что и сын президента Оскар фон Гинденбург. Аристократические манеры и происхождение Папена импонировали президенту.

Шляйхер уже видел себя будущим канцлером и хотел сделать Гитлера своим союзником. Он рассчитывал привлечь к правительственной коалиции нацистов, обещал в обмен снять запрет с СА и СС. Шляйхер несколько раз встречался с Гитлером. Нацисты впервые были включены в закулисные переговоры о формировании нового правительства. Германия встала на путь, который меньше чем через год приведет нацистов к власти.

Геббельс записал в дневнике:

«8 мая 1932 года. Фюрер имел важную встречу с Шляйхером в присутствии важных фигур из президентского окружения. Все идет хорошо. Фюрер говорил решительно. Падение Брюнинга ожидается в скором времени. Президент ему больше не доверяет…

11 мая. Позиции Грёнера ослабли. Армия его больше не поддерживает. Это начало. Когда один из них рухнет, падут и весь кабинет, и вся система…

30 мая. Бомба взорвалась. В полдень Брюнинг подал президенту прошение об отставке всего кабинета. Система начинает рушиться. Президент принял отставку. Я сразу же позвонил фюреру. Он должен немедленно вернуться в Берлин…

Теперь запрет на СА будет снят. Разрешат ношение униформы. Рейхстаг распустят. Это важнее всего…»

Когда 13 мая министра рейхсвера генерала Грёнера отправили в отставку, из правительства убрали главного противника нацистов. Начался демонтаж кабинета Брюнинга. Теперь генерал Шляйхер уговаривал президента заменить и самого Брюнинга Францем фон Папеном.

«Молодой, стройный, с волосами подстриженными бобриком, со светло-голубыми глазами, выступающими вперед зубами и искусственной улыбкой на устах, фон Папен представляет собой человека хитрого и весьма склонного к интригам» — таким его увидела французская журналистка Женевьева Табуи.

30 мая 1932 года Гинденбург отправил правительство Брюнинга в отставку. В этот же день Гитлер получил аудиенцию у президента и обещал поддержать Папена на посту канцлера. Новое правительство составили из крупных аристократов консервативно-националистических взглядов. Министром внутренних дел стал бывший руководитель Восточной Пруссии барон Вильгельм фон Гайль, граф Лютц Шверин фон Крозигк — министром финансов, Константин фон Нейрат возглавил министерство иностранных дел. Граф фон Крозигк учился в Оксфорде, в те годы он разделял социалистические взгляды и примыкал к Фабианскому обществу, мечтавшему о мирном перерастании капиталистического строя в социалистическое. Граф легко расстался с прежними убеждениями и преданно служил Гитлеру.

Это были антиреспубликански настроенные политики, желавшие покончить с остатками влияния социал-демократов и профсоюзов. Шляйхер сменил своего бывшего начальника Грёнера в министерстве рейхсвера. 7 ноября 1932 года он представил план расширения и перевооружения сухопутных сил и флота. Шляйхер рассчитывал играть первую скрипку в правительстве, но быстро убедился в том, что Франц фон Папен в нем не нуждается и ведет самостоятельную игру…

Во время плебисцита о судьбе социал-демократического правительства Пруссии ЦК компартии Германии — немыслимое дело! — принял решение голосовать вместе с нацистами, чтобы отправить кабинет в отставку. Когда приход нацистов к власти стал пугающей реальностью, коммунисты задумались о возможности совместных с социал-демократами действий. В июне 1932 года Эрнст Тельман обратился в Москву за советом, можно ли сотрудничать с социал-демократами, чтобы не допустить избрания нациста председателем прусского ландтага.

Москва ответила: «Никаких переговоров с социал-демократами или с партией Центра ни по вопросам выборов председателя ландтага или заместителя председателя, ни по каким-либо другим вопросам».

Председателем земельного ландтага стал нацист. Но в Пруссии, которая составляла две трети Германии, еще сохранялось социал-демократическое правительство во главе с Отто Брауном. Браун был самым влиятельным социал-демократом и правил твердой рукой, за что его прозвали «красным царем Пруссии». Когда-то он был тесно связан с российским рабочим движением. Браун считался вполне уважаемым политиком и откровенным противником Гитлера. Но для советских руководителей это не имело значения. Москва шла на обострение, все еще веря, что долг немецких коммунистов бороться с социал-демократами.

С 1920 года министром внутренних дел Пруссии был Карл Зеверинг. Осенью 1926 года его сменил Альберт Гржезински, бывший рабочий-металлург. При кайзере он был профсоюзным работником, после ноябрьской революции возглавил Советы рабочих, крестьянских и солдатских депутатов в Касселе. В начале двадцатых годов руководил прусской полицией, потом берлинской.

Социал-демократ Альберт Гржезински был убежденным противником нацистов, он вел себя жестче, чем Зеверинг, и строго следовал социал-демократическим принципам. Заместителем и начальником прусской полиции он сделал своего единомышленника Вильгельма Абегга.

Руководителем берлинской полиции был Карл Цёргибель. В его распоряжении находилось больше двадцати тысяч полицейских. В политическом отделе, занимавшемся радикальными партиями, служило около трехсот человек. В 1927 году Цёргибель позаботился о практической реализации запрета НСДАП.

30 июля 1930 года министерство внутренних дел Пруссии постановило, что на государственной службе не могут находиться чиновники, которые состоят в компартии или НСДАП, поскольку обе партии ставят перед собой задачу уничтожить республику. Штурмовикам запретили появляться на улице в коричневой униформе. Тогда штурмовики вышли на демонстрацию в белых рубашках.

Отто Браун, один из немногих между двумя войнами государственно мыслящих политиков Германии, твердо стоял на позициях демократического социализма. Когда фракция нацистов в рейхстаге потребовала разрешить штурмовикам носить форму, он ответил им твердо:

— Причиной запрета стал террор, который вы, национальные социалисты, устроили против тех, кто не разделяет ваши политические взгляды. Нынешняя ситуация еще более требует соблюдения этого запрета.

Гржезински был обеспокоен тем, что среди берлинских полицейских появились поклонники нацистов. Осенью 1930 года Браун назначил его полицай-президентом Берлина, а земельным министром вновь стал Карл Зеверинг. 10 ноября Гржезински на семь дней приостановил выход нацистской газеты «Ангриф». Это был сильный удар по Геббельсу. Нацисты понимали, что на их пути к власти стоят руководители берлинской полиции и прусского правительства.

Зато в федеральном правительстве у них появилось множество союзников и сочувствующих. Консерваторы и националисты считали: нужно привлечь нацистов в правительство, чтобы нейтрализовать их демагогию. Новые союзники не позволяли прусским властям вытеснять нацистов на обочину политической жизни.

4 декабря 1930 года в Берлине состоялась премьера снятого американскими кинематографистами фильма по известному роману Эриха Марии Ремарка «На Западном фронте без перемен». Это роман о «потерянном поколении», о молодых немцах, которых без всякого смысла заставили умирать в никому не нужной войне. Цензура при министерстве иностранных дел пропустила фильм. На следующий день Геббельс, несколько депутатов от нацистской партии и двести штурмовиков явились в кинотеатр, забросали зал дымовыми бомбами и сорвали сеанс.

Нацисты устраивали демонстрации возле кинотеатра каждый день. 10 декабря полицай-президент Гржезински запретил нацистам демонстрации в Берлине. Но националисты давили на президента страны Гинденбурга, требуя, чтобы он вмешался и запретил показ фильма, «оскорбляющего чувства ветеранов». В результате по указанию федерального министра внутренних дел цензоры пересмотрели свое решение и запретили фильм. Нацисты торжествовали победу.

18 июля сняли запрет на деятельность штурмовых отрядов. Коммунистические боевые отряды остались под запретом. Насилие на улицах возобновилось. Берлинские штурмовики, выйдя на улицы, летом тридцать второго устраивали в рабочих пригородах кровавые столкновения с коммунистами. Имперский министр внутренних дел был недоволен тем, что прусские власти сдерживают нацистов.

Франц фон Папен и его окружение решили разогнать прусское правительство. Они уговорили президента Гинденбурга ввести в Пруссии прямое правление под тем предлогом, что земельное правительство не в состоянии обеспечить порядок.

20 июля 1932 года канцлер Франц фон Папен распустил социал-демократический кабинет министров Пруссии, самой крупной административной единицы Германии, и назначил себя имперским комиссаром Пруссии. Фактически в Пруссии произошел государственный переворот.

Прежде всего Папен вызвал к себе Карла Зеверинга и объявил ему, что он отстранен, а его место займет назначенный имперским комиссаром обер-бургомистр Эссена Франц Брахт. Зеверинг ответил, что уступит только грубой силе. В его кабинет явились два полицейских чиновника, и перед ними министр капитулировал.

Берлинскому полицай-президенту Гржезински позвонил генерал Герд фон Рундштедт и сообщил, что в Берлине и Бранденбурге введено чрезвычайное положение, а новым начальником столичной полиции назначен переведенный из Эссена Мельхер. Гржезински потребовал письменный приказ, прочитав его, перезвонил генералу и сказал, что уступит только силе.

В пять вечера солдаты рейхсвера захватили полицай-президиум и арестовали Гржезински и его заместителя. После прихода нацистов к власти Альберт Гржезински покинул страну, он уехал в Швейцарию, затем перебрался во Францию…

Разгон прусского правительства устранил последнее препятствие на пути нацистов к власти. По всей Пруссии прошла смена кадров, сторонники республики заменялись ее противниками. Республиканский механизм был демонтирован еще до прихода нацистов к власти. Бывший глава прусского правительства Отто Браун эмигрировал в Швейцарию, как и бывший заместитель министра внутренних дел Пруссии по полиции Вильгельм Абегг.

Почему прусские социал-демократы и их боевая организация «Рейхсбаннер» даже не сопротивлялись?

Социал-демократы и профсоюзы не осознали политического значения государственного переворота в Пруссии. К тому же они ощущали, что климат в стране изменился, фашистские настроения распространились так широко, что социал-демократы лишились уверенности в себе. Они говорили, что не надо давать повод правительству отсрочить выборы в рейхстаг.

«Боевой дух и отчаянная решимость были налицо, — писал баварский социал-демократ Вильгельм Хёгнер. — Перспективы вооруженного сопротивления представлялись отнюдь не безнадежными. Находившийся в состоянии лихорадочного возбуждения пролетариат единодушно последовал бы призыву ко всеобщей забастовке.

Вполне возможно, что седовласый президент Германии, увидев первые признаки сопротивления, испугался бы реальной перспективы кровопролитной гражданской войны и стал бы искать компромисса. Но профсоюзные вожди побоялись взять на себя ответственность за кровопролитие, а социал-демократическое руководство сочло момент преждевременным для последней, решающей схватки.

Так, без единого выстрела пал прусский бастион социал-демократии, которая упустила свой великий шанс. Тому, кто в силу крайней необходимости решается на борьбу как на акт отчаяния, еще может улыбнуться счастье, но тому, кто бросает оружие без борьбы, ничто не поможет».

Коммунисты со злорадством наблюдали за падением социал-демократического правительства. Ведь прусская полиция разгоняла не только нацистских боевиков, но и коммунистов. В конце 1928 года начальник берлинской полиции Карл Фридрих Цёргибель запретил демонстрации по случаю Первого мая. Коммунисты не согласились с его запретом. Первого мая 1929 года они вывели на улицы Берлина двести тысяч человек. Полиция буквально набросилась на них. Блюстители порядка открыли огонь на поражение, и за три дня столкновений погибли тридцать три человека, больше двухсот были ранены.

В 1932 году по тактическим соображениям нацисты сместились влево. В первых числах ноября в Берлине нацистская партийная организация транспортных рабочих объявила забастовку, направленную против социал-демократической городской власти. И тут произошло нечто непостижимое. Коммунисты присоединились к нацистам, и общественный транспорт в городе остановился. Забастовка продолжалась пять дней. Йозеф Геббельс выступал вместе с коммунистическими вожаками. Сохранились фотографии, на которых он запечатлен рядом с руководителем берлинских коммунистов и председателем стачечного комитета Вальтером Ульбрихтом, который после войны станет главой Восточной Германии.

Можно сказать, что коммунисты своими руками открыли нацистам путь к власти в Пруссии. Руководители компартии Герман Реммеле и Хайнц Нойман, подчиняясь приказам из Москвы, фактически делали все, чтобы ускорить победу национальных социалистов. Вожди компартии были уверены, что загнивающий капитализм форсированным маршем приближается к своей неотвратимой гибели и все происходящее ведет Германию к пролетарской революции.

1 июня президент Гинденбург назначил рейхсканцлером Франца фон Папена. Новый глава правительства немедленно распустил рейхстаг. 31 июля 1932 года на выборах в рейхстаг национально-социалистическая рабочая партия Германии одержала победу и стала сильнейшей политической силой Германии. Нацисты получили вдвое больше мест в рейхстаге, чем два года назад. Председателем рейхстага избрали Германа Геринга.

Надо тем не менее заметить, что выше тридцати семи процентов в 1932 году нацисты никогда не собирали. И этот год был переломным, нацисты стали терять голоса, но именно в этот момент они получили власть, которую уже не отдали…

14 августа 1931 года депутат от компартии Герман Реммеле, в прошлом токарь-металлист, уверенно заявил в рейхстаге, что нацистский кабинет министров потерпит крах быстрее, чем любое другое правительство.

Конечно, никто не ведает своей судьбы, но историки десятилетиями задаются вопросом: как эти люди, профессионально занимавшиеся политикой, могли быть настолько близоруки, чтобы желать победы своим злейшим врагам?

Ответ прост: таковы были инструкции, получаемые ими из Москвы.

В Москве в бывшем центральном партийном архиве хранятся документы Коминтерна, из которых видно, как формировалась позиция в отношении событий в Германии. На вопрос: кого нужно раньше разбить, фашистов или социал-фашистов (то есть социал-демократов), давался ответ — социал-фашистов!

Сталин считал социал-демократов более опасным врагом, чем нацисты! Идеология, философия и мораль нацистов была ему ближе и понятнее, чем демократические принципы и убеждения социалистов. Поэтому с Гитлером он в 1939 году поладил быстро и легко.

Компартия внесла свой вклад в поражение Веймарской республики. Социал-демократы, как сильнейшая политическая партия, были главной силой, поддерживавшей республику. Социал-демократы и стали основной мишенью как для коммунистов, так и для нацистов. Коммунисты не могли не видеть, что Гитлер стремительно идет к власти. Но они недооценивали решимость фюрера и возможности нацистов, зато переоценивали свой потенциал. В компартию входили триста пятьдесят тысяч человек, это была хорошо организованная структура. На выборах за коммунистов проголосовало почти шесть миллионов человек. Компартия не боялась схватки с национальным социализмом.

Но и самые видные социал-демократы точно так же не понимали, что происходит в стране.

— После Гитлера — мы! — торжественно провозгласил депутат рейхстага от социал-демократической партии Рудольф Брайтшайд на партийном собрании в Билефельде в 1932 году.

Социал-демократы все еще высокомерно смотрели на национально-социалистическое движение и Гитлера. Не видели, что это политические бандиты, не признающие никаких правил. 23 февраля 1932 года в рейхстаге Йозеф Геббельс назвал социал-демократов «партией дезертиров». Ему ответил депутат Курт Шумахер:

— Нет никакого смысла по всей форме выражать протест против чудовищных утверждений, прозвучавших из уст господ Геббельса и Штрассера. Ведь это всего лишь часть целой системы агитации. Мы не опустимся настолько, чтобы вести борьбу на подобном уровне моральной и интеллектуальной деградации.

Председатель рейхстага Пауль Лёбе (кстати, социал-демократ) сделал Шумахеру замечание:

— Господин депутат доктор Шумахер, призываю вас к порядку!

Шумахер продолжал:

— Немецкому народу потребуются десятилетия, чтобы залечить те моральные и интеллектуальные раны, которые нанес ему подобный сорт агитации. Дискуссия невозможна уже по одной той причине, что мы не считаем национальных социалистов стоящими на одном с нами уровне. Мы не видим в их лице такого противника, с которым могли бы скрестить шпаги. Этим господам не хватает политических знаний, ибо большинство их занимается политикой всего два-три года, так что все это далеко от их понимания. Вся национально-социалистическая агитация — это постоянная апелляция к свинству, таящемуся внутри человека…

Стенограмма заседания рейхстага зафиксировала: «Оживленное одобрение социал-демократов. Большое возбуждение среди национальных социалистов. Звонок председателя».

Председатель Лёбе опять обратился к коллеге:

— Господин депутат доктор Шумахер, прошу вас покончить с подобными вещами.

— Если мы что-нибудь и признаем за национальным социализмом, — говорил Шумахер, — так это то, что ему впервые в германской истории удалось полностью мобилизовать человеческую глупость. Могу привести вам небольшой личный пример. В декабре 1914 года я был ранен на фронте. Руководство же вюртембергских национальных социалистов систематически распространяет слух, будто я сам изувечил себя. Трое из этих людей уже осуждены судом за клевету. Двое из них — рядовые штурмовики, а третий даже штурм-фюрер. Но эти ублюдки и по сей день являются камрадами вон тех господ (показывает в сторону национальных социалистов). Мы не хотим спорить с господином доктором Геббельсом по вопросу о войне. У господина доктора Геббельса найдется много чего порассказать о своих военных похождениях…

Курт Шумахер знал, как уязвить колченогого Геббельса, не попавшего на военную службу.

— Этой партией, — продолжал Шумахер, — большой частью руководят люди, которые во время войны уклонялись от военной службы. И подобные люди нагло заявляют: «Мы — фронтовики!» Я констатирую: семьдесят три процента депутатов социал-демократической фракции рейхстага находились во время войны на действительной военной службе. Из числа сидящих здесь господ национальных социалистов в войне участвовали, правда, семьдесят семь процентов, но почти половина в офицерских чинах; остальная же часть их была призвана только в 1918 году и на фронт не попала. В заключение я хочу сказать господам национальным социалистам: можете позволять себе что хотите, но вам никогда не превзойти степень нашего презрения к вам…

В стенограмме записано: «Громкий, продолжительный смех среди социал-демократов. Шум среди нацистов».

ПОЧЕМУ РУХНУЛА ВЕЙМАРСКАЯ РЕСПУБЛИКА

Почему Гитлеру удалось прийти к власти? Десятилетиями историки, экономисты и психологи пытаются найти ответ на этот вопрос. Была ли победа национальных социалистов неизбежной?

Страна раскололась на враждующие группировки. Общество захлестывала политическая озлобленность и взаимная ненависть. Веймарская система трещала под натиском слева и справа. Главный враг демократии находился, конечно, справа, но и левые своими нападками на неустойчивое, нестабильное демократическое государство немало способствовали его разрушению.

Национально мыслящие круги, опора Гитлера, пинали республику как чуждую народу, как предающую национальные интересы. Левые топтали республику за нереализованность мечты о всеобщем равенстве и братстве. Они относились к республике высокомерно, а то и цинично и глумливо.

Либеральная интеллигенция с восторгом восприняла провозглашение Веймарской республики. Это казалось началом новой эры. Но восторг быстро уступил место разочарованию. То, на что надеялись, не сбылось. И они тоже стали критиковать государство, думая о том, что, может быть, народ еще не созрел для демократии?… Огромное количество порядочных людей так и не научились любить республику и верить в ее будущее. Она казалась им триумфом посредственности.

«Лишь немногие немцы испытывали уважение или хотя бы относительную симпатию к Веймарской республике, — писал австрийский публицист Манес Шпербер, — ее с беспощадным упорством презирали и ненавидели и крайне правые, и крайне левые. Мелкая буржуазия и бедная часть среднего класса, ненавидя республику, страстно желали ей уничтожения… Вряд ли хоть кто-нибудь ставил ей в заслугу огромные достижения по возрождению обесчещенного, разбитого, обедневшего государства и тот культурный взлет, результаты которого через много лет после войны были признаны всеми».

Говорят, что это была республика без республиканцев, демократия без демократов. Веймарская конституция была рассчитана на готовность граждан принять демократическое политическое устройство. Но далеко не все были к этому готовы. Между людьми демократических убеждений не было единства. Все сколько-нибудь заметные фигуры находились в ссоре друг с другом. Из-за раздоров, противоречий, неумения объединиться вся их политическая деятельность была обречена на провал. Раскол в среде демократов, их почти мистическая неспособность к консолидации, неумение разглядеть и оценить реального врага оказались роковыми для судьбы демократии в стране.

Не удалось создать блок умеренных, сознающих свою ответственность партий, поддерживающих конституцию, и дать тем самым отпор экстремистам. Напротив, возобладало пренебрежение общегосударственными интересами во имя партийных или личных симпатий. И демократы, бравируя своим пренебрежением к парламентской системе, говорили:

— Даже не помню, участвовал ли я в выборах, и уж тем более не помню, за кого голосовал.

Немецкий писатель, которому суждено было погибнуть в концлагере, накануне прихода национальных социалистов к власти разочарованно писал: «Что я должен делать? Бороться за республику? За какую? За эту? Да она сама этого не хочет».

Люди считали, что республика настолько прогнила, что незачем за нее сражаться и пытаться ее улучшить. Пусть она развалится, а на ее месте возникнет нечто новое, светлое и прекрасное. Левые насмешливо наблюдали за Гитлером и его штурмовиками и говорили, что даже имеет смысл дать ему власть на короткое время, чтобы он поскорее проявил свою несостоятельность и с треском провалился.

Казалось, что крах всей политической системы неизбежен, хотя на самом деле это было не так. Демократы пасовали перед отрядами наглеющих штурмовиков и не рисковали ссориться с будущей властью.

Веймарскую демократию подрывало тяжелое экономическое положение, отсутствие полноценных демократических традиций и поражение в войне, воспринимаемое как национальный позор и утрата статуса великой державы. Это вело к распространению агрессивно-националистических идей, к желанию избавиться от беспомощной и убогой республики и обрести во главе государства сильного вождя. Республика воспринималась как воплощение культурного распада и морального банкротства.

Немцы считали, что победивший в войне Запад желает не только ограбить их, но и унизить их национальное чувство. Немцы вынуждены были платить Западу, и в Германии это вызывало отчаяние и озлобление. Национальные социалисты были прежде всего борцами против всего западного. Запад отождествлялся с индивидуализмом, либерализмом, парламентской демократией. Демократы пытались направить развитие страны по общеевропейскому пути. Национальные социалисты делали упор на особом немецком пути. Тогда модно было говорить, что немецкая душа несовместима с капитализмом, что страна должна идти особым путем, что парламентская демократия ей не подходит.

Национально-социалистическое движение выплеснулось на улицу, дав выход необузданным страстям, националистическим предрассудкам и ненависти, пробуждая самые низменные инстинкты. В послевоенной Германии евреи получили такие же, как все, гражданские права и свободы. Равноправное участие в культурной и политической жизни раздражало националистов. Это позволило национальным социалистам пустить в ход такое надежное оружие, как антисемитизм. Его сила в том, что он не требует никаких рациональных аргументов.

«Антисемитизм — это отсутствие культуры и человечности, — писал польский философ Лешек Колаковский. — В этом мог убедиться каждый, кому доводилось вести с антисемитом одну из тех безнадежных дискуссий, которые всегда напоминают попытку научить животное разговаривать».

Немцев убеждали в том, что евреи захватили в республике все ключевые посты и это часть всемирного заговора антинациональных сил. В реальности абсолютное большинство немецких евреев не участвовало в политике. В Веймарской республике сменилось двадцать кабинетов, в них служило в общей сложности четыреста министров. Из них только пятеро были евреями. Это не мешало национальным социалистам утверждать, что власть в руках евреев.

Немцы были убеждены, что их победа над французами в 1871 году явилась результатом глубокого морального и культурного превосходства, а не следствием небольшого преимущества в военной мощи, как это имело место на самом деле. Период германской истории от Бисмарка до 1945 года был временем невротического стремления германской империи к самоутверждению, высокой рождаемости, закрытой экономике, время расцвета шовинистической культуры. Поражение 1918 года было воспринято в Германии как несправедливость. Обида на эту несправедливость усилила чувство исторической миссии Германии.

Немецкой молодежи успешно прививали те самые качества, которые позволили немецкому народу в период между 1933 и 1945 годами методично уничтожать «других». Их учили дисциплине, чистоте, послушанию. Наверное, ни один из судей, выносивших смертные приговоры во времена нацизма, не поступил так из чистой жажды убийства. Судьи руководствовались глубокой и беспрекословной верой в авторитет власти.

Некоторые традиции немецкого общества всегда производили пугающее впечатление. Классик немецкой литературы Иоганн Вольфганг Гете — во всяком случае, в частных беседах — доходил до того, что желал немцам диаспоры.

— Немцы, — говорил классик немецкой литературы, — должны быть разбросаны, рассеяны по всему свету, как евреи, — и добавлял: — Чтобы на благо остальным народам раскрылось все то хорошее, что в них заложено…

В кризисные времена люди устают от политики и начинают видеть зло в ней самой. В обществе с давними демократическими традициями отношение к политике иное — спокойное и лишенное бурных эмоций. Но до этого веймарской Германии еще было далеко. Отвращение вызывали бесплодные дебаты в парламенте по второстепенным вопросам, взрывы гнева и взаимной ненависти среди депутатов. Вину за экономические проблемы люди приписывали парламентскому устройству, ответственность за неурядицы возлагали на демократов. При этом все забывали, что трудности унаследованы веймарской Германией от кайзеровского режима. А республика просто не могла так быстро решить все проблемы.

Значительная часть общества не так уж сильно симпатизировала национальным социалистам, но уж точно возненавидела парламентскую демократию. На выборах 1928 года национальные социалисты не получили и трех процентов голосов. Через пять лет они взяли власть. Национальные социалисты собрали всех, кто был недоволен республикой. Миллионам немцев республика не нравилась по разным причинам, но присоединились они к национальным социалистам потому, что те обещали покончить с этим прогнившим режимом.

Голоса, отданные Гитлеру, были скорее выражением всеобщего недовольства, как теперь говорят, протестных настроений, чем одобрением его программы. Это было выражением чувства, что страной плохо правят, что политические партии никуда не годятся, что парламент — пустая говорильня и нужны новые люди и принципиально новые идеи. Лихие и темпераментные лозунги национальных социалистов нравились больше, чем призывы демократических сил к разуму и терпению.

Мало кто читал «Майн кампф» и мог точно сформулировать политическую платформу Гитлера. Успех Гитлера был не столько политическим, сколько психологическим. Он уловил настроение людей. Он гипнотизировал слушателей. Они шли за ним, потому что отчаялись и жаждали перемен. Гитлер разделял с ними ненависть к республике и обещал создать сильное государство, достойное великого народа. Он обещал избавить немцев от чужаков, которые ведут себя в стране как хозяева. Он обещал порядок и надежность, подъем экономики, обещал создать сильную армию и достойную жизнь военным. Он призывал вернуть величие отечества, потерянную честь и мощь государства.

— Меня, — кричал Гитлер, — часто упрекают: «Вы всего лишь барабанщик национальной Германии!» Ну и что, если я только бью в барабан? Сегодня вбить в немецкий народ новую веру было бы большой заслугой государственного масштаба. Все, что было раньше, разрушено. Все, что прежде казалось великим, растоптано. Мы видим одну ошибку за другой, крах за крахом, бедствие за бедствием. Робость, летаргия, безнадежность — вот что мы видим. Миллионы людей потеряли свои сбережения, миллионы остались без работы. Но люди и партии, виновные в наших несчастьях, все еще у руля! Мы их уничтожим! Вы должны мне верить. Со скептиками невозможно завоевать мир, с ними нельзя штурмовать ни небеса, ни государство.

Все, что делалось в Веймарской республике, делалось слишком поздно, слишком медленно, слишком половинчато, и все упущения и ошибки складывались в роковую цепь, под бременем которой республика пала. Правительству не хватало авторитета. А право на патриотизм правительство почему-то предоставило в единоличное пользование националистическим группам.

В последние годы и месяцы Веймарской республики общество так устало от бесконечных раздоров, пустых дебатов в парламенте, уличных демонстраций, нищеты и безработицы, что бросилось в объятия тех, кто обещал стране возрождение нации, возвращение статуса великой державы, порядок, работу и благополучие.

«Красная Вена, красный Берлин, красный Париж, — вспоминал австрийский публицист Манес Шпербер, — там я шагал в колоннах вместе с массами. Казалось, все дороги ведут в будущее, во всемирное царство свободы и равенства для всех. А потом я видел массы, приветствующие Гитлера, Муссолини, Петена… На шестьдесят, а то и на все восемьдесят процентов это были те же люди! Менялись только расцветки: красное, черное, коричневое».

На улицах немецких городов то и дело вспыхивали стычки между коммунистическими и нацистскими боевыми отрядами. Слушая и читая сообщения о драках и убийствах, немцы требовали наведения порядка в стране. Марширующие колонны штурмовиков казались им олицетворением порядка и спокойствия, хотя в реальности среди этого сброда было много настоящих уголовников. Казалось, единственный выход — отдать власть нацистам. Когда власть будет у них в руках, они сами наведут порядок с помощью своих штурмовиков. Модной стала фраза: «Лучше ужасный конец, чем ужас без конца».

Известный западногерманский политик Франц Йозеф Штраус в юности жил напротив ателье фотографа Генриха Гофмана, где постоянно бывал Гитлер. Туда приезжали и соратники фюрера.

«Я вспоминаю Генриха Гиммлера, — писал Штраус, — который всегда оставлял свою машину у нашего дома и часто заходил в лавку моего отца. Гиммлер все время уговаривал отца вступить в НСДАП. Отец был всего лишь простым мясником, с трудом сводившим концы с концами. А когда нацисты придут к власти, говорил Гиммлер, отец сможет рассчитывать на поставки для армии. Вступление в партию значительно улучшило бы его материальное положение. Отец неизменно отказывался».

Другие не отказывались.

Историки пишут, что была, вероятно, возможность остановить Гитлера в последний момент, но некому было оказать ему сопротивление. Его противники сделали все, чтобы помочь ему прийти к власти. Они сосредоточились на борьбе друг с другом и расчистили ему путь. Борьба с нацистами была бы кровавой, вспыхнула бы гражданская война. Но это, наверное, лучше, чем двенадцать лет нацистской диктатуры, которые почти уничтожили Германию и привели к гибели многих десятков миллионов людей по всей Европе.

Демократия не умела защищаться. Ее лидерам не хватало мужества и веры в собственную правоту. Государственный аппарат, чиновничество и офицерство, которые должны были защищать республику, примкнули к лагерю ее врагов. Веймарская республика была самым либеральным государством в истории Германии. Тем не менее даже те, кто ценил обретенную свободу, делали все для того, чтобы ослабить, а не укрепить государство, совершенно не считаясь со степенью его выносливости и устойчивости. В результате Веймарская республика рухнула, похоронив под своими обломками тех, кому дала свободу и кто не сумел ею воспользоваться.

Веймарская республика была редкостным шансом для немецкого народа изменить свою судьбу. Но это попытка завершилась катастрофой. Только после поражения во Второй мировой войне немцы оценят то, что у них было. Они, во-первых, поймут цену демократии и свободы. А во-вторых, позаботятся о том, чтобы их этого больше не лишили.

ЯСНОВИДЯЩИЙ. ПРОРОК ТРЕТЬЕГО РЕЙХА ИЛИ ШАРЛАТАН?

История этого человека остается загадкой, хотя о нем написаны романы и сняты фильмы. В нем действительно было что-то мистическое, поэтому так трудно ответить, действительно ли он обладал даром предвидеть будущее или был просто шарлатаном?

В начале тридцатых Эрик ван Хануссен, который называл себя ясновидящим, устраивал в Берлине частные сеансы. Предсказывал будущее, объяснял прошлое, разгадывал мучившие людей загадки. В доме металлургического магната один из друзей хозяина весело попросил Хануссена предсказать, где ему предстоит встретить свой полувековой юбилей — 28 августа 1942 года.

На дворе был тридцать второй год. Хануссен погрузился в транс. Ему предстояло ответить, что произойдет через десять лет.

«Он слился воедино с охваченной судорожным ожиданием испуганной публикой, — описывал его состояние знаменитый немецкий писатель Лион Фейхтвангер. — Сумрак в большом зале казался ему сумраком потустороннего мира. Он был взбудоражен, взбудоражены были и зрители; его волнение передалось и им, слило воедино чудодея и верующих в него.

И когда глаза человека на сцене, только что светившиеся такой напряженной жизнью, погасли, когда лицо обвисло и застыло, как у тех, кого он перед тем усыплял, все зрители почувствовали, что сейчас этот человек находится уже не в нашем мире, а в потустороннем, он «видит».

Эрик ван Хануссен ответил, что пятидесятый день рождения предприниматель со своей женой-еврейкой встретит в эмиграции, в индийском городе Бомбее. Хануссен добавил, что к тому времени мировая война будет полыхать и в Европе, и на Тихом океане.

Присутствующие замерли, не зная, как реагировать. Они не понимали, что происходит на их глазах. Слова Хануссе-на казались пустой фантазией. Но ясновидящий говорил с такой уверенностью в собственных словах, что у некоторых гостей холодок пробежал по спине: а может быть, они стали свидетелями настоящего чуда?

Хануссен выпускал в столице Германии еженедельную газету «Берлинер вохеншау». 25 марта 1932 года газета вышла с шапкой «Хануссен предрекает Гитлеру большое будущее». Эрик ван Хануссен утверждал: и года не пройдет, как Адольф Гитлер станет рейхсканцлером. Сформировать правительство его попросит имперский президент генерал-фельдмаршал Пауль фон Гинденбург.

Предсказание Хануссена казалось вызовом здравому смыслу. В тот момент Гитлер выставил свою кандидатуру на президентских выборах. Его противники не сомневались в том, что он проиграет Гинденбургу и на этом его политическая карьера закончится. И уж никогда прусский аристократ Пауль фон Гинденбург не позволит «богемскому ефрейтору» сформировать правительство.

Берлинцы с улыбкой смотрели на газету и проходили мимо. Казалось, никто не воспринял предсказание Хануссена всерьез. Никто, кроме самого Гитлера, который в самом дурном настроении отсиживался в отеле «Кайзерхоф». Весной 1932 года он боялся, что может все проиграть. В руководстве партии произошел раскол. Ясновидящий поддержал Гитлера в тот самый момент, когда фюрер отчаянно нуждался в ободрении. Гитлер распорядился связаться с ясновидящим и выразить ему благодарность.

Аполитичный телепат и фокусник Эрик ван Хануссен, который утверждал, что способен предвидеть будущее, внезапно стал в Берлине важной политической фигурой. Одна из нацистских газет — «Черный фронт» — вышла с заголовком «Хануссен — это человек, который никогда не ошибается». Меньше чем через год его предсказание сбылось.

Большинство берлинских националистов и монархистов поддерживали «Стальной шлем», объединение бывших фронтовиков, и другие националистические организации. Граф Вольф Генрих фон Хельдорф был исключением. Выходец из прусской аристократической семьи, он стал одним из руководителей берлинских штурмовых отрядов. Обергруппенфюрер СА граф фон Хельдорф был еще и поклонником оккультных наук и черной магии. Он побывал на двух представлениях Эрика ван Хануссена и был потрясен его искусством.

Граф фон Хельдорф пригласил ясновидящего на свою виллу в Ванзее и прямо спросил Хануссена: верит ли он в будущее национально-социалистического движения?

— У настоящего ясновидящего, — осторожно ответил Хануссен, — нет и не может быть политических взглядов. Он способен лишь читать то, что говорят звезды, а они расположены исключительно благоприятно для вас и ваших политических друзей.

В конце мая 1932 года местные организации национально-социалистической партии сидели без денег. Все средства были истрачены на предвыборные митинги и демонстрации, на газетные публикации и пропагандистские полеты Гитлера по стране. Партия уже обзавелась большим хозяйством — конторы, склады, типографии, кухни, бараки для штурмовых отрядов. Касса опустела, и нечем было платить по счетам. Больше всех пострадали штурмовики, им срезали зарплаты.

Сам граф фон Хельдорф наделал долгов на триста тысяч марок — проиграл в карты. Хануссен заплатил половину его долга из своих средств. И сделал подарок его подчиненным — купил штурмовикам четыреста пар сапог. Другие руководители штурмовых отрядов тоже просили у Хануссена денег, в том числе группенфюрер Карл Эрнст, любовник начальника штаба штурмовых отрядов Рёма.

Второй человек в партии бывший военный летчик Герман Геринг сам приехал к Хануссену. Ему нужны были и деньги, и обнадеживающие предсказания. Хануссен предсказал ему большое будущее нацистов, но добавил, что закончится все это катастрофой. После этой беседы Геринг больше не общался с Хануссеном.

Хельдорф в знак благодарности обеспечил Хануссена охраной и прислал ему надежного водителя. Начальника берлинских штурмовиков смущало только одно: почему вокруг ясновидящего так много евреев? Разве Хануссен не следит за тем, что говорит фюрер о евреях? Граф предложил Хануссену устроить ему встречу с фюрером:

— Два человека, наделенные такими чудесными и сверхъестественными талантами, должны встретиться. Гитлер привнес предвидение в политику, Хануссен подкрепил политику предвидением.

Все документы, относившиеся к встрече фюрера и ясновидящего, нацисты впоследствии уничтожили. Но установлено, что беседовали они в отеле «Кайзерхоф». Один на один. Фюреру не нужны были свидетели. Если предсказание будет неудачным, кроме Гитлера никто ничего не узнает.

Хануссен долго изучал его руки, потом вглядывался ему в глаза. Его тело застыло в трансе. Вот как его состояние описано в романе Лиона Фейхтвангера:

«Он вдруг остановился посреди комнаты. Его взгляд уловил какую-то точку на стене или, вернее, в воздухе, впился в нее, но ненадолго. Потом лицо его словно опустело, обмякло, красные губы раздвинулись, обнажив крепкие белые зубы.

Неверной походкой он вернулся к своему креслу, упал в него и как будто оцепенел, погруженный в себя, к чему-то прислушиваясь с отсутствующим видом и растерянной, глуповатой улыбкой. Он впал в транс.

Он ощутил в голове или, быть может, в груди какой-то легчайший шорох, точно там едва слышно рвалась шелковая ткань. Окружающие его предметы исчезли. Он словно вышел за пределы самого себя, он «видел».

После долгого молчания Хануссен сказал фюреру уверенно, словно он своими глазами видел будущее:

— Вы одержите победу. Вас ничто не остановит. Ваша судьба решена звездами, человек не вправе изменить ход событий. Вы должны стать главой Германии.

Благодарный Гитлер, не в состоянии сдержать себя, вскочил и схватил ясновидящего за плечи:

— Товарищ Хануссен!

Вдохновленный его словами, фюрер обещал Хануссену создать академию оккультных наук, когда власть окажется в руках партии. Пока что ему прислали форму штурмовика и партийный билет.

Ясновидящий и фюрер были ровесниками и земляками. Оба родились в Австро-Венгерской империи. Оба страдали от неясного происхождения, обоим недоставало родительского внимания. Оба считали себя неоцененными художественными натурами, бродили по тем же венским улицам, служили в австро-венгерской армии. По службе оба выше ефрейтора не поднялись, но верили в свою звезду, свое предназначение и таланты. Обоих считали шарлатанами. Оба овладели искусством влиять на людей. Но один хотел всего лишь стать богатым и знаменитым, другой желал властвовать над миром.

Ясновидящий появился на свет 2 июня 1889 года, через два месяца после Адольфа Гитлера. В его метрике было записано: «Хершман-Хаим Штайншнайдер. Иудейского вероисповедания». Этот документ в нацистские времена станет для него смертным приговором. Он предпочитал называть себя Гарри.

Совсем маленьким он впервые ощутил свой дар. Рассказывал, как в безлунную ночь он проснулся и встал, словно его вела невидимая рука. Он разбудил дочку хозяина дома — дети остались одни в доме — и вывел из дома. Не говоря ни слова, он отвел ее на кладбище, расположенное рядом, и они спрятались за могильной доской. И в этот момент в доме начался пожар.

Его родители были актерами, и подростком он мечтал о сцене. Когда подрос, поступил в бродячий цирк, осваивал ремесло факира — глотал огонь, откусывал края пивных кружек, протыкал щеки огромными иглами. Хозяин напутствовал его по утрам:

— Жизнь — дерьмо! Бог не дал тебе ни денег, ни дома, ни друзей, ни таланта. Твоя компания — дешевые шлюхи. Так что вставай и приветствуй очередной дерьмовый день!

В сентябре 1912 года он попробовал себя в роли певца в опере. Выступал, но неудачно, уехал на гастроли в Константинополь. На судне, которое шло назад, в Европу. На борту, в каюте первого класса, блистал граф Монтегацца, прекрасно одетый бонвиван, владевший, кажется, всеми языками на свете. Другим заметным пассажиром был индийский факир. Вдруг пассажиров охватил ужас — выползли его змеи. Граф всех успокоил — змеи предпочитают влажные и темные помещения, поэтому надо собраться на палубе, где никому ничего не грозит. Вдвоем с факиром граф смело устремился вниз, обещав усмирить змей. Они вернулись и показали, что загнали змей в корзину.

И тут вмешался наш герой. Он сказал, что змеи — безвредные песчаные гадюки. Он просунул руку в корзину и обнаружил под подстилкой золотые часы, драгоценности, кошельки. Мнимый граф и его подручный за пятнадцать минут успели обшарить каюты первого класса. Капитан приказал их арестовать.

Гарри объяснил, почему он заподозрил эту парочку. Уловил знакомый запах, исходящий от индуса, — запах грима, который актеры используют, чтобы играть азиатов. В душевой комнате он увидел на его плече татуировку. И такую же татуировку, которую явно пытались свести, он заметил на плече мнимого графа. Оказалось, что это известные преступники братья Пирелли.

Гарри увлекала и журналистика. Он работал в венской газете «Блиц», которая специализировалась на разоблачениях грязных делишек сильных мира сего. Писал о взятках, пациентах врачей-венерологов, тайных гомосексуалистах. Самыми доходными были статьи, которые никогда не появлялись на полосе, потому что их герои предпочитали откупиться.

Тогда же он познакомился с искусством гипноза — изъявил желание быть загипнотизированным. Он оказался в мире людей, которые гадали по руке, предсказывали судьбу, разгадывали тайны характера по почерку и кофейной гуще. В этом мире все пытались обмануть друг друга и властвовать над другими. Он пытался освоить искусство чтения мыслей. Предлагал гостю вытащить карту из колоды и показать ее публике, после чего положить назад. Он должен был угадать карту. Ему помогало ловко приспособленное к столику небольшое зеркало, благодаря которому он ясно видел карту. Но однажды зеркало упало и разбилось, и номер не удался.

Он попробовал себя в другом жанре — находить предметы, спрятанные посетителями. Для этого артист выбирал медиума, которого сажал на сцену и просил сконцентрироваться на спрятанном предмете. Успех зависел от умения подобрать медиума — на эту роль лучше всего подходили молодые эмоциональные женщины; они не умели скрывать свои переживания и эмоции. Он устраивал целое драматическое представление, водя медиума по всему залу. Держа женщину за запястье, задавал очень точные вопросы о том, где находится предмет, который он должен найти. И внимательнейшим образом наблюдал за выражением ее лица.

Были и более простые способы — когда на эту роль выбирался свой человек, подсадная утка. Тогда с помощью заранее обговоренных слов артист легко понимал, что и где спрятали. Ему надо было только достоверно сыграть процесс проникновения в чужие мысли.

В других случаях он выходил из зала. Зрители писали свои пожелания и отдавали в конверте медиуму. Тот про себя читал письма, а он, глядя на медиума, угадывал их содержание — с помощью разработанного ими вдвоем кода, незаметных чужому глазу движений. В один из вечеров он подошел к сидевшему в зале солдату, взял у него монету, вышел в буфет, вернулся с кружкой пива и поднес ее другому зрителю. Зал взорвался от восторга. Это было точное исполнение желания, высказанного в письме.

Ходили слухи, что в Вене он встретился с Зигмундом Фрейдом и они проговорили всю ночь. Основатель психоанализа с интересом слушал рассказы Гарри о попытках разгадать мысли другого человека.

После начала Первой мировой войны Хершмана Штайн-шнайдера мобилизовали, зачислили в 54-й пехотный полк и отправили на Восточный фронт. Он был произведен в ефрейторы, но офицеры относились к нему, как ко всем в этой серой массе, как к пушечному мясу. Презрение правящего слоя к своим солдатам обрекло австро-венгерскую армию на поражение. Но и солдаты вели себя как герой романа Ярослава Гашека бравый Швейк: с нарочитой готовностью бросались исполнять любое приказание, а на самом деле ничего не делали и совершенно не хотели воевать.

Он был несколько раз ранен. В феврале 1915 года, устав от окопной жизни, успешно симулировал контузию от разрыва снаряда. Его поставили во главе похоронной команды. Его непосредственный начальник, капитан, питал склонность к оккультизму и от скуки проводил вечера с занятным ефрейтором. Тот предсказал, что жена родит капитану сына. Предсказание сбылось. Капитан был восхищен и поверил в его дар, не подозревая о том, что у ефрейтора был приятель в военной цензуре. Тот прочитал письмо, в котором говорилось, что капитан стал отцом, и предупредил ясновидящего… Само письмо капитан получил только через пять дней.

В апреле 1918 года ефрейтору поручили отконвоировать большую группу дезертиров — это были чехи, не желавшие сражаться за империю. Он вез дезертиров до места назначения четыре недели. Он никуда не торопился. На каждой станции дезертиры получали полную свободу раздобывать себе пропитание и даже пиво. Он тоже чем-то промышлял. В Вене прочитал большую лекцию о телепатии. Когда он вернулся на вокзал, то обнаружил, что его подконвойные обменяли его винтовку, штык и форменные ботинки на пиво, которое все и выпили…

В поезде он познакомился с бывшим актером Йозефом Колером, который сказал, что молодому человеку необходим достойный сценический псевдоним, и тут же его придумал, заодно с короткой биографией — Эрик ван Хануссен, ясновидящий из Копенгагена. Двадцать восемь лет Хершман Штайншнайдер безуспешно пытался найти себя. Пятнадцать лет он будет пользоваться успехом как Эрик ван Хануссен.

В Вене на его представления приходили члены императорской семьи. Однажды лакей принес запечатанный конверт от эрцгерцога Леопольда. Но что в конверте? Он обязательно должен догадаться, иначе провал и конец его карьере. Он внимательно посмотрел на зрителей, которые сидели рядом с наследником, и заметил знакомое лицо. Седобородый почтенный господин явно был профессором Керцлем, личным врачом императора Карла II. Он передал ему конверт. Жена эрцгерцога Бьянка, не выдержав, зааплодировала:

— Потрясающе, господин Хануссен! Просто потрясающе!

Зрители не понимали, что происходит. Может быть, они стали свидетелями настоящего чуда? Полицию это испугало. Вдруг ясновидящий не просто шарлатан, но какой-нибудь террорист, намеревающийся убить еще одного наследника престола?

Венские газеты несколько дней писали о «феномене Хануссена». Тем временем пропавшего ефрейтора искали воинские власти, чтобы посадить как дезертира. Его импресарио пытался всякими ухищрениями удержать Хануссена в Вене, намекал военным, что императорский двор мечтает вновь увидеть ясновидящего. Но генерал-майор фон Вольфцан получил несколько жалоб на ясновидящего, чьи прогнозы часто оказывались ошибочными, а романы с замужними женщинами — слишком заметными. 24 мая 1918 года он был отправлен на боснийский фронт.

В начале XX столетия европейское общество охватило увлечение лозоискательством. Некоторые люди уверяли, что способны почувствовать подземные источники питьевой воды. Хануссен предложил свои услуги. Он считал, что главное — знание природных условий, инстинкт и самоуверенность.

Командующий 40-й армией генерал-полковник Саркотич фон Лоусен приказал назначить Хануссена официальным лозоискателем. Его снабдили переводчиком и охраной, и по всей Далмации он искал питьевую воду. Это избавило его от тягот военной жизни. Он заботился о своей команде, добиваясь, чтобы его солдат награждали медалями. Он вел веселую жизнь. В конце концов его отстранили от командования и собрались судить.

Но тут произошло политическое чудо. Боевой дух Австро-Венгерской империи окончательно угас летом 1916 года. Через полгода умер восьмидесятишестилетний император Франц-Йозеф. Трон унаследовал его малоизвестный в стране племянник, который вошел на престол под именем Карл I. На третий год войны полмиллиона солдат австро-венгерской армии попали в плен, миллион погибло или пропало без вести.

Болгарская армия капитулировала перед Антантой. Спустя несколько дней Чехословакия провозгласила свою независимость. Австро-Венгерская империя начала рассыпаться. 3 ноября 1918 года воюющие в Европе армии договорились о перемирии. Первая мировая война закончилась. Началась революция! Тысячелетняя монархия рухнула. Хануссен поехал в Вену. Он вместе с другими солдатами захватил купе первого класса, а их бывший командующий вынужден был удовольствоваться третьим классом. В Вене не хватало угля и электричества. Рабочие захватывали предприятия. Туберкулез, тиф, сифилис быстро распространялись по городу. И при этом город охватила безумная жажда развлечений.

Хануссену особенно удавались опыты с гипнозом. Он гипнотизировал людей, которых выводил из зала на сцену, и заставлял делать что-то нелепое. Например, заставлял известного и уважаемого в городе человека раздеться или спеть. Иногда загипнотизированные им теряли возможность управлять собственным телом. Ему приходилось вторично погружать их в гипнотическое состояние, чтобы к ним вернулась способность ходить или двигать руками. Зал с восхищением смотрел на человека, обладавшего магической силой. На его представления в Вене приходили члены императорской семьи. Он пользовался в Вене бешеным успехом. Больше зарабатывал только певец Энрико Карузо.

Однажды Хануссен загипнотизировал мужчину и женщину. Заставил мужчину представить себя собакой — и тот лаял, а женщину — кошкой, и она мяукала. Через два дня венская полиция запретила публичные представления с сеансами гипноза.

В понедельник, 5 февраля 1924 года, ему объявили в полиции, что он гражданин Чехословакии и должен покинуть Австрию. Он возмутился. В родном городе, который теперь оказался на территории нового государства Чехословакия, он прожил только первые семь дней своей жизни, а вырос в Вене. Как же его могут лишить австрийского гражданства? Тем не менее его выслали, запретив въезд в страну на десять лет. Он поехал в Прагу, где получил новый паспорт, но прочитать, что в нем написано, не мог. Чешского языка он не знал.

Он отправился в Будапешт, но тут нравы были не такие свободные, как в Вене. Архиепископ Будапешта объявил его представления безбожными. Он двинулся дальше. В Кёнигсберге ученые из местного университета подтвердили его особые способности. А в Мемеле (ныне Клайпеда), немецкоязычной в ту пору территории, которую Лига Наций отдала Литве, обещанные им чудеса не получились. Публика была разочарована. На третью ночь к нему в гостиницу явилась полиция. В комиссариате полиции при враждебно настроенных зрителях ему не удалось повторить ничего, что он обещал. Комиссар полиции потребовал, чтобы он покинул Мемель. Литва стала второй страной, в которой ему запрещено было выступать и жить.

Он поехал искать счастья в других странах.

В Афинах сел на пароход «Исминиа», который попал в шторм. Четыре дня команда боролась со штормом. Команда и пассажиры молились о спасении. Молиться отказался только Хануссен. Он хорошо переносил шторм и в самый критический момент заказал себе ужин. В этот момент в грозовом небе сверкнули молнии. Суеверные пассажиры решили, что среди них находится дьявол и для спасения судна необходимо жертвоприношение. Хануссена решили сбросить в море.

Понимая, что дело плохо, он попросил полчаса на то, чтобы успокоить море. С легкой улыбкой он удалился в свою каюту, чтобы взять браунинг. Но тут море и в самом деле успокоилось, пароход и Хануссен были спасены.

Полиция больше всего не любила, когда он брался расследовать какие-то преступления, хотя доподлинно известны десятки случаев, когда он помог найти украденное и обнаружить преступников. Всякий раз выяснялось, что он преуспел по простой причине: местная полиция не обратила внимания на важные свидетельства или детали, которые указывали на преступника.

Во время выступления одна женщина передала Хануссену конверт, в котором был листок с датой и местом убийства, совершенного двадцать лет назад. Он прикрыл глаза и близко к реальному воспроизвел обстоятельства совершения преступления и даже описал дом, где произошло убийство, хотя сам дом давно сгорел. Он уверенно сказал, что убийца еще жив и живет неподалеку. Его рассказ произвел такое впечатление, что полиции пришлось возобновить следствие. Через несколько недель убийцу нашли.

В Лейпциге пропала студентка университета. Через три дня исчез и ее любовник. Решили, что обоих похитили. Обратились к Хануссену. Он сказал, что похищения не было: у девушки был выкидыш и она собирается бежать за границу вместе с любимым мужчиной. Слова Хануссена подтвердились полностью. Любовников задержали в Зальцбурге.

Самая знаменитая история произошла в Праге. Чешский Коммерцбанк за три года до этого отправил десять тысяч американских долларов в румынский банк — огромную по тем временам сумму. Пакеты прибыли в запечатанном виде, печати не были нарушены, но денег внутри не оказалось. Вместо купюр — вырезки из немецкого радиожурнала.

Хануссен предположил, что вор служит в румынской таможне и увлекается радиоделом, а на похищенные деньги он купил дом.

Ему принесли фотографии всех инспекторов таможни. Он впал в транс и указал на снимок инспектора Ивана Лазара. Оказалось, что тот действительно купил дом и заплатил долларами. Во время допроса Лазар сознался, но сказал, что похищение придумал другой человек. Тот ни в чем не признался, но одна комната в его доме была завалена самодельными радиоприемниками, как и предсказал Хануссен.

Один из полицейских вспомнил, что три года назад, во время кражи, этот человек служил в почтовом отделении. Поехали туда, удивительным образом нашли стол, за которым он тогда сидел, и в одном из ящиков обнаружили обрезки того самого журнала, страницы которого вложили в пакет вместо долларов…

В Чехословакии Хануссен предпочитал гастролировать в Моравии, где говорили по-немецки. Зрителей было много, он поправил свое материальное положение и стал ездить на «мерседесе». Местные власти разрешили ему в течение полугода читать лекции и устраивать сеансы факирства и хиромантии. Гипноз и телепатия были запрещены. Но и эта удача оказалась недолгой. Чехословацкие власти тоже его недолюбливали.

На фоне других европейских стран Чехословакия казалась счастливой моделью многонационального государства. Иностранные журналисты восхищались гуманным президентом страны Томашем Масариком и переносили это восхищение на всю страну. В реальности чехи и немцы ненавидели друг друга, словаки считали, что чехи их подавляют, и все вместе они были настроены антисемитски.

Мэром либеральной Праги был Карел Баха Ваха, юрист, который был известен в Австро-Венгрии тем, что добился обвинительного приговора по делу о ритуальном убийстве. Невинный сапожник-еврей из восточной Богемии был приговорен к пожизненному заключению. Потом с него сняли все обвинения.

9 февраля 1928 года Эрик Хануссен почувствовал странное беспокойство. Он был готов отменить намеченное на 10 февраля представление. Помощник отговорил его — и напрасно. На представлении оказались переодетые в штатское полицейские, которые внимательно следили за каждым его шагом. После представления Хануссен почувствовал панику. Собрал все драгоценности и деньги и передал своему поклоннику с просьбой отдать жене. Буквально через двадцать минут ворвались шестеро вооруженных жандармов. Он был арестован. Отсидев несколько дней, он был выпущен под залог. Над ним был устроен процесс, который назвали «последним процессом над ведьмами в Европе».

13 марта 1929 года ему предъявили обвинение в обмане добропорядочных граждан Чехословацкой Республики, которые в результате манипулирования понесли материальные потери. Хануссену грозило тюремное заключение от одного до пяти лет. Суд начался 16 декабря 1929 года. Сотни людей готовы были выступить свидетелями — как на стороне обвинения, так и защиты.

Но задача обвинения была очень трудна. Надо было доказать не только то, что все действия Хануссена были циничным манипулированием людьми, но и опровергнуть саму веру в чудеса, что составляет основу религии.

Эксперты на процессе говорили, что находят у Хануссена фантастические способности, что он входит в небольшое число медиумов, чей дар не оспаривается специалистами. Прямо в зале суда он умело демонстрировал свои способности — к полному восхищению публики. 27 мая его оправдали. 28 мая он уехал в Берлин. Этот город, где жизнь кипела и днем и ночью, был рад его видеть.

Такой бурной ночной жизни не знал даже Париж. Эротический мир Берлина включал сто двадцать клубов для гомосексуалистов и лесбиянок. Еще в семи клубах собирались трансвеститы. Кризис Германии нашел выражение и в том, что все больше людей интересовались различными пророками. Город питал болезненную страсть к оккультным наукам и всему сверхъестественному. Берлин привлекал предсказателей будущего, астрологов, гипнотизеров, хиромантов, целителей, количество которых превысило двадцать тысяч.

«Берлин изменился до неузнаваемости, — говорит один из героев романа Лиона Фейхтвангера. — Теперешние берлинцы и слышать не хотят никаких ученых разглагольствований. Они знать не желают ни логики, ни прочих умствований. Подавай им непостижимое, подавай чудо. А в этом твоя сила, тут никто с тобой не сравнится. Более восприимчивой публики ты на всем земном шаре не сыщешь. Нынешний Берлин и ты — вы подходите друг другу, как перчатка к руке. Берлин созрел для тебя».

В Берлине Хануссен стал ясновидящим, для которого не существует тайн. Он угадывал и прошлое и будущее. Разумеется, большей частью он действовал с помощью платных помощников. До начала представления и во время перерыва его помощники смешивались с толпой и искали тех, кто хотел бы участвовать в сеансе. Те сами часто вспоминали в разговоре о каком-то важнейшем событии в их жизни. Помощники обрывали этот рассказ, но все тщательно запоминали.

Существовала система кодов, с помощью которых помощники давали знать Хануссену о том или ином человеке. Например, слова «пожалуйста, тишина» были сигналом Хануссену, что в жизни человека, чье прошлое он взялся угадать, произошло убийство. Отчетливо сказанные слова «Будьте любезны» — свадьба. «Не прочтете ли?» — самоубийство. Если помощник засовывал руки в карманы, человек, судьбу которого Хануссен взялся разгадать, — предприниматель. Если помощник клал руки на колени — учитель. Если проводил рукой над головой — поэт. Если поправлял галстук — судья…

В самом крайнем случае, если помощникам ничего не удавалось узнать о прошлом человека, они возвращали ему запечатанный конверт со словами: «Эрик ван Хануссен может узнать правду только об очень важных событиях». Тогда человек начинал доказывать свою правоту: «Но ведь речь идет о пожаре, который погубил троих моих родственников!»

Хануссен был невероятно внимателен к мелочам и обладал завидной памятью. Для Хануссена его зрители были детьми, которые жаждали чуда. Почти все, даже циники, хотели верить в беспредельные возможности человеческого разума. Он изучал своих зрителей. Даже гадалки умеют по мельчайшим признакам, по реакции лица и тела угадать прошлое человека, чью руку они держат. Хануссен владел этим искусством в совершенстве. Что его отличало — так это беспредельная самоуверенность. Он был уверен: именно его убежденность в собственных мистических возможностях делает их реальными.

«Речь идет, разумеется, не о какой-то жалкой телепатии, — писал Фейхтвангер. — То, что проступает на поверхность, — лишь слабая струйка мощной реки, скрытой в его груди. Он обладает даром интуиции, которую можно было назвать «физиогномической интуицией»… Когда в нем вспыхивает творческая искра, он испытывает такое блаженство, которое и описать невозможно. Близость с женщиной по сравнению с этим блаженством — лишь убогое и пошлое удовольствие».

В ресторане одна певица надела на палец Хануссену кольцо. Он сказал, что кольцо принадлежит не певице, а другой женщине, которая страдала от депрессии и была наркоманкой. Певица была потрясена: кольцо прежде принадлежало ее подруге, умершей от передозировки кокаина.

Хануссен хотел жениться на молодой актрисе по имени Терезия Лукш, сценический псевдоним — Риза Люкс. Однажды они сидели в кафе. Вдруг он почувствовал странную тревогу и потребовал, чтобы девушка немедленно пересела. Она не могла понять, почему она должна менять место, но подчинилась. И вдруг в дальнем конце кафе началась громкая ссора. Какая-то женщина в слезах выбежала из зала. Официант, видимо ее любовник, выхватил пистолет. Он хотел застрелиться. Когда он нажимал на спусковой крючок, рука у него дрожала. Две пули прошли мимо, третьим выстрелом он убил себя. Одна из пуль застряла в оконной раме — над стулом, на котором только что сидела будущая жена Хануссена.

Он всегда был окружен влюбленными женщинами, которые называли его Мастером и удовлетворяли его сексуальные аппетиты. Он рано пришел к выводу, что женщины слабы и хотят, чтобы над ними властвовали. В каждом месте, где он выступал, он предлагал местной красавице бесплатный сеанс в его гостиничном номере, который заканчивался эротическим финалом. Повсюду его преследовали обманутые мужья, брошенные женихи и оскорбленные отцы.

В Берлине Хануссен добился фантастического успеха. Он научился зарабатывать деньги. Торговал кремом, который, как он обещал, укрепляет мужскую силу и усиливает женское желание. Он обзавелся большой квартирой, дорогими машинами и яхтой, на которой устраивал эротические вечеринки. Яхту его друзья именовали «Яхтой семи грехов». И руководителя берлинских штурмовиков графа Хельдорфа пригласили на яхту, где был устроен традиционный эротический вечер.

Четырнадцатилетнего юношу-индийца наняли подавать полотенца тем, кто купался. Хануссен возмутился: юноша слишком откровенно разглядывает обнаженные тела женщин. Хельдорф приказал наказать юношу и сам достал плетку. Он избил юношу-индийца так, что он потерял сознание от боли.

Хельдорф довольно сказал:

— Да, я садист. Я этого и не скрываю. Мы все садисты. В штурмовых отрядах, мои друзья, люди отучаются сочувствовать.

Рядом с Хануссеном появилась женщина, которую именовали баронессой. В 1930 году ей было двадцать семь лет. Называли ее по-разному — Верена Правиц, Сибилла Понграц, Барбара фон Швитен. Ее точное имя осталось невыясненным. Она пришла к нему на частный сеанс в 1927 году. Хануссен смело предсказал ей, что она бросит своего мужа-барона и станет его любовницей. Она ушла, хлопнув дверью. Через три года она пришла к нему и стала символом его успеха.

Его вполне успешная жизнь изменилась утром 25 марта 1932 года, когда Хануссен обнародовал свой первый предвыборный прогноз — нацисты победят. Через три месяца он встретился с Гитлером и предложил создать в новой Германии академию оккультных наук. Фюрер идею поддержал. После этой встречи фотографии Гитлера стали постоянно появляться в газете Хануссена. Вообще газета сильно переменилась: меньше развлечений, больше астрологии и политических прогнозов. Печатались гороскопы Гитлера, Эрнста Рёма и других видных нацистов.

Хануссен рассказывал журналистам, что страна совершает правый поворот и скоро откажется от веймарской конституции. В 1933 году, обещал он, Гитлер победит на выборах, потому что фюрер доказал способность вести за собой отчаявшихся немцев. Он запретит коммунистическую партию и введет чрезвычайное положение. А в 1940 году разразится мировая катастрофа. Что касается самого Хануссена, то он не принадлежит к национальным социалистам, он патриот и антикоммунист.

На Хануссена обрушилась коммунистическая и левая пресса. Его называли шарлатаном, «пророком Третьего рейха» и даже «духовным отцом Гитлера». Левые считали Хануссена очевидной мишенью, слабым звеном нацистов и, разоблачая его, верили, что демонстрируют иррационализм и оккультную базу нацизма и тем самым его разрушают.

Реальность была иной. Нацисты возвращали Германию к давним традициям, к темным фантазиям, к вере в астрологию. Главным мистиком нацистов был рейхсфюрер СС Генрих Гиммлер. Нацисты напоминали о том, что древние герои добивались побед с помощью оккультных наук и сверхъестественных сил. И немцы жаждали повторения чудес, которые решат все их проблемы. Вот чего не понимали левые. И вместо того, чтобы атаковать Гитлера и нацистов, они накинулись на Хануссена.

Левая печать занялась разоблачением истинного происхождения Хануссена: «личный Распутин фюрера» на самом деле еврей, его настоящее имя Хершман Штайншнайдер. Это был удар ниже пояса. Нацисты уже начали охоту на евреев. Даже малая толика еврейской крови считалась преступной.

Нацистская газета «Ангриф» написала, что кандидат в президенты от националистов и «Стального шлема» Теодор Дюстерберг на самом деле скрытый еврей. Самое поразительное состоит в том, что герой Первой мировой войны и прусский аристократ Дюстерберг не посмел достойно ответить нацистам. Он лишь оправдывался: он сам не подозревал, что его бабушка по отцовской линии была еврейкой. Он признал темное пятно в своем генеалогическом древе и подал в отставку.

Хануссен сделал безуспешную попытку его защитить: какое значение имеет кровь, когда речь идет о политических взглядах и заслугах перед родиной? Но уже сам попал под подозрение. Девушка из венского хора компетентно рассказывала всем в театре, что Хануссену сделано обрезание. В той же геббельсовской газете «Ангриф» появилась заметка, что Эрик ван Хануссен на самом деле чешский еврей.

Граф фон Хельдорф был напуган. Выходит, его постоянный гость и щедрый спонсор, провидец, который так поддержал фюрера, — скрытый еврей? Он бросился к Хануссену: неужели это правда? Тот придумал новую версию. Его родители — датские аристократы, которые погибли, занимаясь альпинизмом в Моравии. Сироту взяла на воспитание еврейская семья. Отсюда его симпатии к евреям. Хануссен даже представил Хельдорфу фальшивые документы об усыновлении. Граф фон Хельдорф позвонил фюреру и успокоил его.

На следующий день газета «Ангриф» принесла извинения читателям: мол, уважаемый провидец Эрик ван Хануссен вовсе не еврей, его пытались оклеветать враги; репортер, который подготовил заметку для предыдущего номера, — начинающий журналист, поэтому он позволил коммунистической клевете проникнуть на страницы национально-социалистической газеты…

Январь 1933 года был решающим в судьбе и Гитлера, и Хануссена.

Трудно сказать, сколько раз встречались Гитлер и Хануссен. Есть свидетельства, что Гитлер пожелал увидеть его перед решающим разговором с президентом Гинденбургом.

Хануссен вновь и вновь повторял, что он не политик и не собирается заниматься политикой. Но его предсказания всегда были точны. Теперь его миссия исполнена, чудо в Германии случилось. Но его самого не могло спасти даже чудо. Его враги-коммунисты продолжали с маниакальным упорством доказывать, что пророк Хануссен — еврей. Они предали гласности документы и свидетельские показания, подтверждавшие еврейское происхождение Хануссена. Нацистам эти разоблачения не повредили, а для Хануссена это был смертный приговор.

Ясновидящий считал, что прекрасно разбирается в людях. Но нацистов он не понимал. Для него жизнь была игрой. А они вовсе не шутили.

Ясновидящий признался старому знакомому:

— Я зашел слишком далеко. Я это понимаю. Я хотел перебраться в Америку, но ничего не получается. У меня просто нет выхода.

Он еще на что-то надеялся. 24 января опубликовал открытое письмо:

«Я клянусь, если потребуется, пожертвовать все, что имею, на алтарь отечества. Я знаю, что Адольф Гитлер уже пожертвовал всем во имя национальной идеи. Я видел штурмовиков в худой обуви и протертых пиджаках, которые часами стояли на ледяном ветру, чтобы исполнить свой долг. Я видел альтруизм, цельность и истинный патриотизм миллионов тех, кто стоит за Гитлером.

Вот почему у меня нет иного выбора, кроме как служить правде. И не имеет значения, кто был моим двоюродным дедушкой — раввин или архиепископ».

В феврале Хануссен крестился и стал католиком.

В пятницу, 24 февраля 1933 года, вышел специальный номер газеты Хануссена. В материале под названием «Смертный приговор новому рейхстагу» говорилось о том, что в ближайшие четыре дня расположение Юпитера, Меркурия, Урана и особенно Марса предвещает попытку восстания коммунистов и ответные меры нацистов. Звезды, предупреждал Хануссен, указывают на гибель немецкого рейхстага.

В воскресенье, 26 февраля, главным событием берлинской жизни было открытие Дворца оккультных наук. Вся городская элита стремилась попасть к Хануссену. Присутствовали и штурмовики, и видные аристократы, в том числе бежавшая из Советской России дама, которая именовала себя Анастасией Романовой. Хануссен обещал удостоверить ее царское происхождение.

Оркестр играл Баха и Бетховена. Гостей угощали лучшим шампанским. Хануссен появился с огромным кристаллом в руках. Полчаса он говорил о том, что ожидает мир: близится кровопролитие, Германии придется вести войну с Англией, Россией и Америкой. Зал слушал его завороженно. Затем начался обычный прием — гости ели, пили, болтали и осматривали экзотический дворец.

В полночь избранных гостей пригласили в зеркальную комнату, где Хануссен устроил приватный вечер. Двенадцать человек усадили за астрологический стол. Гости писали свои вопросы и в запечатанных конвертах передавали Хануссену. Тот угадывал вопросы и давал ответы.

Граф фон Хельдорф тоже протянул ему конверт. Хануссен закрыл глаза и, казалось, впал в глубокий транс. Он угадал вопрос: «Удастся ли наш великий план завоевания власти?» Глаза Хельдорфа расширились в изумлении. Хануссен ответил утвердительно: да, вы добьетесь успеха.

На роль медиума Хануссен выбрал чешскую актрису Марию Паудлер, которой весь вечер подливали шампанское. Хануссен смотрел ей прямо в глаза. Он спросил, что она видит. Она закрыла глаза. «Что-то багровое». Ясновидящий просил уточнить: «Это языки пламени?» — «Да, это пламя. Языки пламени лижут какое-то огромное здание». И она лишилась сознания. Ясновидящий подтвердил ее слова:

— Я вижу, как горит огромное здание.

Сеанс был закончен. Секретарь Хануссена попросил журналистов не писать о том, чему они были свидетелями в зеркальной комнате.

Ровно через двадцать часов Рейхстаг заполыхал.

Около десяти вечера 2 февраля 1933 года инспектору отдела 1А берлинской полиции Хельмуту Хайзигу позвонил полицейский: горит Рейхстаг, но полиции удалось схватить поджигателя — это коммунист из Голландии.

Пять экипажей пожарной охраны пытались справиться с пожаром, который уже нанес большой ущерб зданию.

Приехали Гитлер, Геринг, городские руководители. Фюрер был в гневе:

— Мы им покажем! Никакой пощады! Немецкий народ излишне долго был слишком мягок. Надо расстрелять всех коммунистических вожаков, а депутатов-коммунистов повесить прямо сейчас! Социал-демократам тоже не дадим поблажки.

Прямо на пожарной станции инспектор Хайзиг допросил арестованного. Он назвал свое имя — Маринус ван дер Люббе, голландский коммунист, хотел уехать в Советский Союз, но из-за недостатка денег застрял в Берлине. Ван дер Люббе заявил, что сделал это в одиночку. Он хотел пробудить немецкий рабочий класс.

Его признание развязало Гитлеру руки. 23 марта президент Гинденбург наделил правительство особыми полномочиями. Полиция получила право задерживать коммунистов, конфисковывать частную собственность и приостанавливать действие гражданских свобод.

Входившие в правительство националисты настояли на проведении объективного судебного процесса. Перед Верховным судом в Лейпциге 21 сентября 1933 года предстали ван дер Люббе, лидер фракции коммунистов в рейхстаге Эрнст Тоглер, который сам пришел в полицию, чтобы опровергнуть нелепые обвинения, находившийся в Германии руководитель болгарских коммунистов Георгий Димитров и двое его товарищей по партии.

Ван дер Люббе признался, что он пытался устроить еще два поджога в городе, но оба не удались. Он производил впечатление не только физически, но и умственно неполноценного человека. Непонятно было, как иностранцу удалось беспрепятственно проникнуть в Рейхстаг и буквально за пару минут разжечь пожар в разных местах огромного здания. У него был партбилет, но он вышел из компартии еще в двадцатых годах. Кто платил за его длительные путешествия по Европе?

История с поджогом Рейхстага так и осталась невыясненной. Нацисты обвинили в этом компартию. В мае 10 мая 1942 года Гитлер разглагольствовал в «Волчьем логове»:

— Когда я в два часа ночи поехал в редакцию «Фёлькишер беобахтер», то застал там только дежурного редактора и заметку о пожаре в десять строк. Я немедленно посадил Геббельса за работу, а сам принялся писать и подбирать для утреннего издания статьи, репортажи и прочее об этом пожаре, так чтобы они заполнили всю первую полосу. Если бы полиция действовала так же быстро, расследование поджога шло бы совсем по-другому и наверняка увенчалось бы успехом. Тоглер, этот главарь немецких коммунистов, упал на колени перед арестовавшим его полицейским и умолял не расстреливать его. Если бы его, когда он был в таком шоковом состоянии, сразу же допросили, он бы точно во всем признался…

Между прочим, многие немцы тогда полагали, что пожар — дело рук компартии. Главный редактор газеты социал-демократов «Форвертс» Фридрих Штампфер был убежден, что поджог Рейхстага 27 февраля 1933 года предпринят коммунистами и это сигнал к попытке государственного переворота.

Антифашисты с куда большими основаниями доказывали, что поджог был нужен только нацистам и только они могли его организовать.

Сейчас историки начинают говорить о том, что, как и в истории с убийством американского президента Джона Кеннеди, действовал преступник-одиночка.

Интересно и другое. За три дня до поджога Рейхстага газета Хануссена предсказала «гибель рейхстага». Он сам «увидел пожар» меньше чем за сутки. Один берлинский журналист рассказывал позднее, что позвонил Хануссену, едва сообщили о поджоге. Хануссен твердо сказал, что это заговор коммунистов и что он предвидит жесткий ответ правительства.

Как все это можно объяснить?

Первая версия. Хануссен случайно предсказал поджог, но в последние годы он часто сам верил своим предсказаниям.

Вторая версия. Он мог узнать о готовящемся поджоге от графа фон Хельдорфа, а руководителя берлинских штурмовиков считают одним из тех, кто организовал эту провокацию.

И наконец, совсем недавно появилась новая версия.

Некоторые историки уверены, что Хануссен сам загипнотизировал ван дер Люббе. Это объясняет, почему голландец вел себя на допросах так странно. Он отвечал на вопросы как робот. Его собственный брат не узнал Маринуса на суде. Ван дер Люббе не в состоянии был ни объяснить, ни оправдать свои действия, словно совершил их в состоянии гипнотического транса. Вдова одного из судей на Лейпцигском процессе Вильгельма Бюнгера рассказала в 1966 году, что имя Хануссена постоянно всплывало в ходе предсудебных слушаний в плане влияния на ван дер Люббе.

Хануссен объективно был заинтересован в запрете компартии, потому что это заткнуло бы глотку его врагам из числа левых. Но в таком случае он не понимал, что его подозрительная осведомленность в истории с поджогом Рейхстага, деньги, которые он щедро ссудил берлинским штурмовикам, съемки оргий с участием нацистов на его яхте делали его опасным для новых хозяев Германии.

20 марта граф фон Хельдорф внезапно потерял пост начальника всех берлинских штурмовиков. Хануссен лишился высокого покровительства. Вечером 24 марта несколько штурмовиков появилось в квартире Хануссена. Они забрали долговые расписки своих товарищей и устроили обыск, заявив, что Хануссен обвиняется в сотрудничестве с коммунистами.

В тот день Хануссен не появился на сцене перед ожидавшей его публикой. Конферансье сообщил:

— Господин Хануссен по причине нервного расстройства вынужден лечь в санаторий. Его выступление не состоится. Желающие вернуть деньги за билет могут обратиться в кассу.

Хануссена отвезли в гестапо на его собственной машине. Здесь ему предъявили обвинение: чтобы вступить в партию, он представил фальшивые документы о своем арийском происхождении. После двухчасового допроса его отпустили. В час ночи он вернулся в свою квартиру и сел за телефон. Когда он попросил жену найти ему адвоката, телефон замолчал.

Невидимыми чернилами он написал письмо бывшему компаньону, который бежал в Чехословакию: «У меня нет времени для долгих объяснений. Останемся друзьями. Я оказался не настолько умен, как считал сам, но и не настолько глуп, как ты считаешь. Но достаточно глуп. Они избили меня до полусмерти. Но этого им недостаточно. Я понял это и без своего искусства. Ты не веришь в ясновидение, но Гитлер верит. Я всегда считал, что их пропаганда против евреев — всего лишь предвыборная игра. Я ошибся…»

Утром 25 марта 1933 года три вооруженных штурмовика ворвались в его квартиру и увезли Хануссена. Они всадили ему две пули в голову. Карманы очистили, а тело отвезли за город и бросили. Один из убийц доложил начальнику берлинских штурмовиков Карлу Эрнсту, что приказ исполнен. Эрнст был среди тех, кто брал у Хануссена деньги в долг. Эрнст даже ездил на одной из его машин. Два выстрела в голову избавили его от необходимости возвращать долг.

Через две недели, 7 апреля, крестьянин по имени Матиас Хуммель обнаружил обезображенное тело в дорогом костюме. Водитель Хануссена и двое друзей опознали труп. 8 апреля газета «Фёлькишер беобахтер» поместила короткую заметку: «Неопознанное тело мужчины найдено крестьянином в районе лесопосадок. Тело пролежало здесь несколько дней. Личные документы не обнаружены. Уголовное управление берлинской полиции проводит расследование. Ходят слухи, что это тело ясновидящего Хануссена».

Официальный комментарий последовал от комиссара уголовной полиции Германа Альбрехта: расследование не увенчалось успехом. Известно, что у ясновидящего было много врагов, на него двадцать три раза подали в суд, у него было множество замужних любовниц.

11 апреля 1933 года его похоронили на католическом кладбище. Поминальную службу провел крестивший его священник. На похороны ясновидящего пришло всего шесть человек. Женщина, которая была рядом с ним последние месяцы, набила восемь чемоданов его драгоценностями и уехала в Голландию, оттуда перебралась в Соединенные Штаты.

Маринус ван дер Люббе был признан виновным в поджоге Рейхстага и казнен 10 января 1934 года. Остальные обвиняемые были оправданы.

Руководивший убийством Хануссена предводитель столичных штурмовиков Карл Эрнст был расстрелян эсэсовцами во время «ночи длинных ножей» в тридцать четвертом.

Гомосексуалист и поклонник оккультизма граф Вольф Генрих фон Хельдорф пережил Хануссена на одиннадцать лет. Его арестовали после неудачного покушения на фюрера 20 июля 1944 года и через две недели казнили по обвинению в измене.

Гитлер в один из долгих вечеров, которые коротал со своим окружением в ставке «Вервольф», презрительно заметил:

— Астрологов, которые морочат людям головы своими гороскопами — в них особенно верят англосаксы, — также нельзя недооценивать… Когда сталкиваешься с разного рода суевериями и хочешь дать им оценку, то нужно исходить из того, что в сотнях случаев пророчества и прорицания не сбываются и даже не стоят того, чтобы доводить их до сведения тех, кого они касаются; но если хоть одно пророчество сбылось, то вера в него перейдет из поколения в поколение и уже ничто не сможет поколебать ее.

Йозеф Геббельс записал в дневнике 30 марта 1945 года, в последние дни рейха:

«Мне доставили обширные материалы для организации астрологической, или спиритической, пропаганды, в частности так называемый гороскоп Германской республики от 9 ноября 1918 года и гороскоп фюрера. Оба гороскопа совпадают самым поразительным образом.

Я могу теперь понять, почему фюрер запретил заниматься подобными не поддающимися контролю вещами. И все же интересно, что оба гороскопа предсказывают улучшение нашего военного положения во второй половине апреля; в мае же, июне и июле обстановка якобы снова должна ухудшиться, но зато в середине августа военные действия вообще прекратятся…»

В определенном смысле составленный для Геббельса прогноз был точным: в середине августа Вторая мировая фактически закончилась, вслед за лежащей в руинах нацистской Германией прекратила сопротивление и императорская Япония.

Осталось неясным, был ли Эрик ван Хануссен ясновидящим, шарлатаном или одаренным актером?

Сам он считал себя артистом, фокусником. Он не сумел предвидеть собственную судьбу. Но он сотни раз точно предсказывал события, которые потом происходили. Похоже, у него в самом деле были какие-то особые способности, но он сам не понимал своего фантастического дара.

Иногда, впрочем, он ошибался. Однажды, еще в конце двадцатых годов, к нему пристал скептически настроенный журналист из левой газеты, который требовал предсказаний. Хануссен удовлетворил его любопытство. Предсказал, что вождь мирового коммунистического движения Иосиф Сталин умрет в августе 1953 года.

Ясновидящий ошибся на пять месяцев. Сталин умер в марте пятьдесят третьего.

НАЦИСТЫ БЕРУТ ВЛАСТЬ

На выборах 31 июля 1932 года нацисты получили 37,8 процента голосов и завоевали двести тридцать мандатов из шестисот восьми. Фракция нацистов в рейхстаге оказалась крупнейшей. Герман Геринг стал президентом рейхстага.

Поначалу нацисты вели себя осторожно в отношении Папена, зная, что его поддерживает Гинденбург. Но после снятия запрета на штурмовые отряды и успеха на выборах они утратили всякий пиетет к канцлеру.

Гитлер был уверен, что теперь ему доверят формирование правительства. Он жаждал власти. 5 августа он встретился с генералом Шляйхером и сказал, что готов войти в правительство Папена, но только в роли канцлера. Он также потребовал для своей партии посты федеральных министров внутренних дел, юстиции и сельского хозяйства, а также пост прусского министра внутренних дел — Гитлер хотел обезопасить себя и своих подручных.

Однако Шляйхер ничего ему не предложил. Фюрер в дурном настроении уехал к себе в Оберзальцберг.

6 августа 1932 года Геббельс записал в дневнике: «Если мы получим власть, мы никогда ее не отдадим. Другие получат ее только через наши трупы».

Гинденбург не хотел менять правительство и в особенности не желал делать канцлером Гитлера. Тем не менее он вынужден был принять вождя партии, от которой зависело голосование в рейхстаге.

Утром 13 августа Гитлера пригласили к Гинденбургу. Президент разговаривал с ним весьма пренебрежительно. Предложил присоединиться к действующему правительству. Ход двадцатиминутной беседы записал Отто Мейснер, глава президентской коалиции:

«Президент сказал Гитлеру, что готов позволить национально-социалистической партии участвовать в имперском правительстве и приветствует их сотрудничество. Он спросил Гитлера, готов ли он войти в нынешнее правительство фон Папена. Господин Гитлер ответил, что по причинам, которые он уже объяснял президенту, его участие в существующем правительстве исключено. Учитывая значение национально-социалистического движения, он обязан потребовать полное руководство правительством.

Президент твердо ответил, что это требование он отвергает. Долг перед Богом, совестью и отечеством не позволит ему передать правительство в руки одной партии, тем более партии, которая предвзято относится к людям, придерживающимся иных взглядов. Есть и другие причины, которые этому мешают, в том числе опасность беспорядков и то впечатление, которое это произведет на другие страны.

Гитлер Повторил, что иное решение для него исключено.

— То есть вы уходите в оппозицию? — уточнил президент.

— У меня не остается иного выбора, — ответил Гитлер.

— В таком случае, — произнес президент, — я могу дать вам только один совет — находясь в оппозиции, ведите себя достойно, помните о своей ответственности перед отчизной. Я не сомневаюсь, что вы любите родину, но я резко выступлю против любого акта террора и насилия, совершаемых членами штурмовых отрядов. Мы оба старые солдаты и останемся ими. Может быть, развитие событий позднее вновь нас сведет. Во всяком случае, я пожимаю вам руку по-товарищески…»

Геббельс записал в дневнике: «Фюрер вернулся менее чем через полчаса. Все кончилось провалом. Он ничего не добился. Папен остается канцлером, а фюрер должен удовольствоваться постом вице-канцлера… Первый раунд проигран».

Адольф Гитлер покинул президентский дворец в гневе и ночью вернулся в свой альпийский дом. Он чувствовал себя униженным и жаждал мщения. Штурмовики, вдохновленные победой на выборах, были уверены, что власть у них в руках, и требовали хлебных мест. Опасаясь недовольства и бунта, Гитлер отправил штурмовые отряды в двухнедельный отпуск.

7 сентября Гитлер, выступая в Мюнхене, сказал:

— У меня есть очевидное преимущество над моим главным соперником. Имперскому президенту восемьдесят пять лет, а мне сорок три, и мой голос звучит над всей Германией, как колокол.

На следующий день Гитлер образовал в центральном аппарате партии военно-политический отдел. Заведующим поставил отставного генерала фон Эппа, утопившего в крови баварскую революцию.

12 сентября депутаты-коммунисты в рейхстаге предложили вынести правительству вотум недоверия. Гитлер руководил своей фракцией из кафе «Кайзерхоф». Он решил наказать Папена и заодно продемонстрировать президенту страны свою силу. Он велел депутатам-нацистам поддержать коммунистов. За вотум недоверия правительству проголосовали пятьсот двенадцать депутатов. Канцлера поддержали всего сорок два депутата. Папен пытался предупредить унизительное для него голосование декретом о роспуске рейхстага, но председательствующий Геринг просто не дал ему слова. Папен сообщил о роспуске рейхстага по радио. Новые выборы назначили на 6 ноября.

Папен решил пойти на новые выборы в надежде, что нацисты проиграют и сделаются сговорчивее. Отказ президента назначить Гитлера канцлером было сильным ударом для гитлеровской партии. Нацисты были уверены, что уже победили, и рассчитывали на дивиденды. Разочарование было очень сильным и опасным для партии. Вот почему Грегор Штрассер, видная среди нацистов фигура, был сторонником участия в правительстве.

Гитлер выступал каждый день, переезжая из города в город. Однако пик его популярности был пройден. К тому же партийный аппарат израсходовал все ресурсы и остался без денег. Правящие круги стали опасаться необузданности нацистов. Выборы оказались для партии неудачными. Нацисты потеряли два миллиона избирателей и тридцать четыре мандата, но остались самой крупной партией в рейхстаге. Коммунисты, наоборот, завоевали дополнительно одиннадцать мест.

За несколько дней до выборов, 2 ноября, берлинские рабочие-транспортники устроили забастовку, которую поддержали оба столичных горкома — и нацистов, и коммунистов. В окружении президента были сильно встревожены. Перед ними замаячил призрак гражданской войны, в которой коммунисты и нацисты совместно свергают республику.

Но и Франц фон Папен не решил свои проблемы. Новый состав рейхстага тоже не поддержал Папена, который вновь пригласил Гитлера войти в состав правительства в роли вице-канцлера. Гитлер не хотел входить в правительство в качестве младшего партнера. Президент Гинденбург дважды — 19 и 21 ноября — принимал Гитлера и сопровождавшего его Геринга.

«Если бы только эти два человека, президент и фюрер, могли бы пожать друг другу руки, германская революция была бы спасена», — записывал в дневнике Геббельс.

Гинденбург впервые заговорил о возможности поручить Гитлеру сформировать правительство. Но выставил одно условие: кабинет должен опираться на большинство в рейхстаге. При том раскладе депутатских мест требование было невыполнимо: социал-демократы, коммунисты и многие центристы ни при каких условиях не собирались поддерживать нацистскую партию.

Гитлер предложил Гинденбургу продолжить прежнюю практику: его правительство тоже будет проводить необходимые решения президентскими указами. По поручению Гинденбурга фюреру ответил глава президентской канцелярии Отто Мейснер: «Президент не может не опасаться, что в подобной ситуации кабинет министров под Вашим руководством быстро превратится в партийную диктатуру и окажется в конфликте с народом».

Министр рейхсвера Курт фон Шляйхер уговорил Гинденбурга сместить Папена и поручить правительство ему, Шляйхеру. Генерал отправил к Гитлеру свое доверенное лицо — подполковника Ойгена Отта с предложением объединить усилия. Они встретились в гостинице «Цум элефантен». Гитлер ответил, что не станет сотрудничать со Шляйхером.

2 декабря 1932 года оставной генерал-лейтенант Курт фон Шляйхер стал фактически последним канцлером Веймарской республики. Шляйхер не был таким же реакционером, как Папен. Генерал разумно полагал, что в современном обществе правительство не может действовать, не имея поддержки общества. Он находился под влиянием молодых интеллектуалов, которые считали, что Германия должна избежать и западного капитализма, и советского коммунизма и избрать третий путь.

Шляйхер намеревался проводить более социально направленную политику и привлечь на свою сторону широкие массы, обещав борьбу с безработицей. Выступая по радио, он обнародовал программу создания рабочих мест и назначил имперского уполномоченного по борьбе с безработицей. Но профсоюзы не стали его поддерживать, потому что против генерала выступили социал-демократы.

Шляйхер пытался сформировать коалицию из националистов, католиков, социал-демократов и сторонников Грегора Штрассера, которых считал умеренной фракцией нацистов. 3 декабря генерал принял Штрассера и предложил ему пост вице-канцлера и главы правительства Пруссии. Шляйхер рассчитывал, что за Грегором Штрассером последует как минимум шестьдесят нацистов-депутатов, которые поддержат его правительство.

Некоторые депутаты-нацисты были готовы последовать за Штрассером. Тем более на местных выборах в Тюрингии 5 декабря 1932 года потери нацистов были катастрофическими: они лишились сорока процентов голосов. Видные нацисты полагали, что надо хватать предложенные посты, пока партия не потеряла все.

Но Гитлер был категорически против вступления в кабинет Шляйхера.

Между ними давно существовало нечто вроде соперничества. Экономическое положение Германии улучшалось, и пророчества грядущей катастрофы не так действовали на аудиторию. Выборы показывали, что нацистам стоит искать поддержки не среди рабочего класса, а в деревне и среди мелкой буржуазии. На этих избирателей и делал ставку Гитлер. Но в Берлине ситуация складывалась иначе. Здесь нацисты сражались за голоса рабочих. Поэтому тональность пропаганды была иной, социалистической и революционной. Тут и столкнулись Гитлер и Штрассер. Но внутри партии Штрассер не мог противостоять Гитлеру, который распределял депутатские мандаты и министерские посты в земельных кабинетах.

После разговора на повышенных тонах 8 декабря Штрассер написал Гитлеру заявление об уходе. Он собрал в здании рейхстага своих недавних подчиненных — инспекторов организационного отдела центрального аппарата партии. Гауляйтер Шлезвиг-Гольштейна Хинрих Лозе записал слова Штрассера:

— Как минимум с августа, со времени первых встреч с Папеном, Шляйхером и Гинденбургом, политика фюрера стала непонятной. Понятно только одно — он желает стать рейхсканцлером. Но он должен осознать очевидный факт, что никто не намерен ему этот пост давать и в ближайшем будущем ситуация не изменится. А в результате наше движение находится в состоянии стресса, который подрывает единство рядов. Мы не можем себе позволить заставлять штурмовиков и рядовых членов партии ждать до бесконечности.

Есть два пути выхода из кризиса — законный и незаконный. Я готов идти по любому пути. Но я отказываюсь ждать, когда фюрера сделают рейхсканцлером, потому что к тому времени наше движение развалится. Фюрер должен был принять предложенный Гинденбургом в августе пост вице-канцлера. Войдя в правительство, фюрер должен был объяснить партнерам по коалиции, что восстановление Германии возможно только на базе национально-социалистических идей. Если бы вице-канцлеру Гитлеру это не удалось, он мог бы подать в отставку, что привело бы к крушению правительства…

Что касается личного аспекта, — продолжал Штрассер, — то мне известны интриги, которые ведутся в окружении фюрера и выливаются в оскорбления. Я этого терпеть не намерен. Мне время от времени нужно встретиться и поговорить с фюрером — по личным и официальным делам. Если я приезжаю в отель «Кайзерхоф» в Берлине или в Коричневый дом в Мюнхене, я застаю там одних и тех же людей. Но никаких деловых вопросов я решить не в состоянии. Я не собираюсь вставать в очередь за Герингом, Геббельсом и Рёмом. Если их приглашают к фюреру, то, полагаю, и меня могли бы почтить приглашением. Но фюрер ни разу меня не пригласил. Я рассматриваю это как личное унижение, которого я не заслуживаю и более не намерен терпеть. Силы и нервы мои на пределе. Я подал в отставку со всех партийных должностей и уезжаю в горы восстанавливать здоровье. А вас я прошу продолжать исполнять свой долг…

Выступление Штрассера произвело впечатление на партийных работников. Инспектор орготдела партии по Нижней Саксонии Бернгард Руст (вскоре он получит пост министра) сообщил Гитлеру, что было сказано в его адрес. Фюрер не собирался оставлять последнее слово за своим соперником и распорядился собрать партработников в полдень в «Кайзерхофе».

— Я думал, Грегор Штрассер умнее, — сказал Гитлер. — Я поражен позицией, которую он занял, и еще больше удивлен тем, что после двенадцати лет знакомства и совместной партийной работы он не счел необходимым обсудить все это со мной.

Он говорит, что я должен был принять пост вице-канцлера. Но Грегору Штрассеру прекрасно известно, что ни фон Папен, ни фон Шляйхер не являются национальными социалистами. Чтобы не выглядеть предателем, я должен был бы постоянно протестовать против политики главы правительства, выдвигать требования, которые бы отвергались. И господин фон Папен с улыбкой на устах сказал бы мне: «Прошу прощения, господин Гитлер, но я рейхсканцлер и глава правительства. Если мой политический курс вас не устраивает, вы можете уйти». И что бы из этого вышло? Они бы показали стране, что Гитлер и его товарищи ничего не могут добиться! И тогда партия и избиратели повернулись бы к нам спиной, наше движение бы развалилось.

Незаконный путь завоевания власти еще опаснее, — продолжал Гитлер. — Никто не посмеет сказать, что мне не хватит мужества совершить переворот, а если понадобится, то и кровавую революцию. Я доказал это в Мюнхене в 1923 году. Господину Штрассеру это известно: он там был. Так вот, наши отряды не имеют оружия, а если кто-то и запасся оружием — против моей воли и об этом ничего не известно, — то все равно не выстоит против полиции и рейхсвера. Генерал фон Рейхенау сказал мне недавно: «Господин Гитлер, солдаты рейхсвера принесли присягу и подчиняются президенту страны. Если ваши отряды нарушат закон, рейхсвер будет в них стрелять, хотя наши сердца обольются кровью. Когда вы станете президентом и рейхсвер присягнет вам, то мы будем подчиняться вашим приказам и стрелять во врагов государства»…

Грегор Штрассер не решился поднять мятеж против Адольфа Гитлера. Он просто капитулировал и ушел из политики. Но скандал был громким.

8 декабря 1932 года актриса и режиссер Лени Рифеншталь была на концерте и возвращалась домой по Вильгельмштрассе. Она писала в своих воспоминаниях: «Я услышала выкрики продавцов газет: «Грегор Штрассер покидает Гитлера!», «Конец НСДАП!», «Звезда Гитлера закатилась!». Я набрала газет и села в холле гостиницы «Кайзерхоф», чтобы прочитать сенсационные сообщения. То, что писалось в газетах, было для Гитлера крайне унизительно. Еще месяц назад в Мюнхене я видела Гитлера, уверенного в победе, а теперь я узнаю о крушении его надежд».

Адъютант фюрера Вильгельм Брюкнер увидел Лени Рифеншталь и предупредил Гитлера. Ее пригласили в апартаменты фюрера на бельэтаже. Лицо у него было блеклое, волосы нависли на лоб, покрытый каплями пота. Затем его как прорвало:

— Эти предатели, эти трусы — и это незадолго до окончательной победы! — это дурачье — тринадцать лет мы боролись, вкалывали, отдавали все, пережили тяжелейшие кризисы, и вот у самой цели — предательство!

Фюрер забегал из угла в угол, остановился, схватился за голову и, как бы разговаривая с самим собой, простонал:

— Если партия развалится, я должен покончить с собой. После паузы продолжил:

— Но пока рядом есть такие люди, как Гесс и Геринг, мне нельзя этого делать. Я не могу оставить их в беде, как не могу покинуть и многих других верных товарищей. Мы продолжим борьбу, даже если нам снова придется начинать с нуля…

9 декабря от имени Гитлера партия сделала сообщение для печати: «Товарищ Штрассер с разрешения фюрера взял трехнедельный отпуск по состоянию здоровья. Все слухи и спекуляции, связанные с этим событием, неверны и лишены оснований».

Грегор Штрассер занимал пост секретаря партии по оргвопросам. Гитлер переподчинил аппарат себе. Фюрер ничего не забыл и ничего не простил. Помощник Штрассера Пауль Шульц вспоминал пророческие слова своего начальника:

— Рано или поздно Гитлер нас убьет. Своей смертью мы не умрем.

Но Штрассер и пальцем не пошевелил, чтобы спасти себя. Все-таки они все недооценивали Гитлера…

Генерал Шляйхер считался мастером интриги, и он действовал довольно ловко. Но в те месяцы Франц фон Папен его опередил. Он мечтал не только вернуться к власти, но и отомстить Шляйхеру. И неизвестно, какое чувство было сильнее.

4 января 1933 года Гитлер отправился в Детмольд, главный город небольшой земли Липпе, где началась избирательная кампания. В конце 1932 года партия несла потери, избиратели уходили к коммунистам и националистам. Люди покидали партию, финансовое положение нацистов ухудшилось. Наверное, для Гитлера это были худшие дни. Казалось, дело проиграно. Он был в отчаянии и не покидал своего укрытия в отеле «Кайзерхоф».

И тут пришло спасение в лице Папена, которого сжигали амбиции и ненависть к генералу Шляйхеру. Он сделал все, чтобы нацисты пришли к власти. Через экономического советника фюрера Вильгельма Кепплера и Курта фон Шредера, кельнского банкира и члена партии, он наладил контакты с Гитлером.

4 января 1933 года Гитлер, Гесс, Гиммлер и Кепплер приехали к банкиру Шредеру домой. Уединились втроем — Гитлер, Папен и Шрёдер. Говорили два часа. Остальные сидели в соседней комнате и ждали: договорятся или нет. Папен предложил сделку: он поможет Гитлеру стать канцлером, если фюрер готов поделиться властью и они будут править страной вдвоем. Гитлера предложение устроило.

В тот же день, 4 января 1933 года, президент Гинденбург принял Грегора Штрассера. Его привел канцлер Шляйхер. Он не терял надежду с помощью Грегора Штрассера привлечь в правительство нацистов. Гинденбургу Штрассер понравился больше, чем Гитлер. Но из этого ничего не вышло. Партия шла за Гитлером. Штрассер уже был полководцем без армии. Да и дни Шляйхера на посту канцлера были сочтены^

Эфемерность положения Курта фон Шляйхера проявилась в том, что фон Папен, отправленный в отставку, продолжал жить в имперской канцелярии, а Шляйхер руководил правительством из своего прежнего кабинета в министерстве рейхсвера. Социал-демократы отказались войти в правящую коалицию и поддержать Шляйхера. Им тоже не хватило дальновидности. Социал-демократы считали, что президент именно им должен поручить сформировать однородное правительство.

Теперь уже Франц фон Папен мог сквитаться со свалившим его Шляйхером. Ему оставалось только убедить президента, что Гитлер вполне способен сформировать правительство и что фюрер не так страшен, им можно манипулировать. Папен методично доказывал Гинденбургу, что Гитлер ослаблен неудачей на выборах и разбродом в партии. В правительстве, где нацисты получат всего несколько постов, Гитлер будет связан по рукам и ногам.

Папен довольно говорил своим друзьям о фюрере:

— Вы будете удивлены. Мы его наняли.

Теперь уже историки твердо знают, что прихода Гитлера к власти можно было избежать. Он не был, как принято считать, логическим следствием немецкой истории со времен Средневековья, Мартина Лютера, Фридриха Великого, прусского милитаризма и так далее. Куда важнее традиций было то, что Гитлера поддержало множество влиятельных людей — Гугенберг, Гинденбург, Папен, Шляйхер. Они, руководствуясь собственными политическими интересами, помогли ему вскарабкаться на вершину. И сильно промахнулись, сами вырыв себе могилы. Решительное сопротивление демократических сил выбросило бы Гитлера из политики. Но произошло иначе…

9 января 1933 года Франц фон Папен пришел к президенту с готовым решением. Он сказал, что способен привлечь нацистов в правительство на разумных условиях. Такое правительство будет, наконец, пользоваться необходимой поддержкой в рейхстаге и сможет нормально работать. Гитлер получит пост канцлера, но кабинет будет коалиционным, сам Папен станет вторым человеком в правительстве и будет сдерживать фюрера.

Это предложение поддержали люди, которым Гинденбург доверял, — его друзья, прусские землевладельцы, и его собственный сын полковник Оскар фон Гинденбург. 15 декабря 1932 года, выступая по радио, канцлер Шляйхер дал понять, что будет менее уступчивым в отношении аграрных лоббистов, чем его предшественник Папен. Друзья и соседи Гинденбурга, крупные землевладельцы, забеспокоились. Они называли Шляйхера «аграрным большевиком».

Число занятых сельским трудом в Германии неуклонно сокращалось, но по-прежнему тринадцать миллионов немцев зарабатывали на жизнь в сельском хозяйстве. Крестьяне составляли важный избирательный сегмент для всех партий — кроме социал-демократической и коммунистической, которые не сумели предложить привлекательной аграрной программы. Аграрное лобби добивалось от правительства списания долгов и защиты от конкурентов. Таможенные пошлины на ввозимые из-за границы товары казались им недостаточными, они требовали квотирования сельскохозяйственного импорта. Правительство Шляйхера шло на это неохотно, в результате превратив влиятельное аграрное лобби в противников республики. Они давили на президента Гинденбурга, требуя, чтобы он поручил дело Гитлеру.

Крупные промышленники тоже испугались успеха коммунистов на*ноябрьских выборах 1932 года. Им тоже не понравилась линия нового канцлера Курта фон Шляйхера, который в радиообращении назвал себя «социально мыслящим генералом», то есть объяснил, что намерен искать поддержки не только у правых. Люди, чье мнение было весомым для президента, настойчиво рекомендовали Гинденбургу пригласить нацистов в правительство.

Судьба Германии решалась в доме человека, который через несколько лет прилетит в Москву, чтобы подписать знаменитый пакт с Молотовым. Секретные переговоры об условиях, на которых вождь национально-социалистической немецкой рабочей партии Адольф Гитлер получал право сформировать правительство, в первые недели тридцать третьего шли в берлинском пригороде Далем в особняке Иоахима Ульриха Фридриха Вилли фон Риббентропа, торговца винами. Гитлер приезжал тайно, проходил в дом через сад, чтобы его никто не видел.

Дворянская приставка к фамилии хозяина дома была не наследственной, а благоприобретенной. В 1925 году его усыновила бездетная тетка, и он получил право именоваться фон Риббентропом. Во время войны обер-лейтенант Риббентроп был ранен и получил Железный крест первого класса. В конце войны его отправили в Турцию в качестве представителя военного министерства заниматься поставками военной техники. После войны Риббентроп занялся бизнесом. Используя свои знакомства в Англии и Канаде, импортировал спиртные напитки. Его бизнес расцвел после женитьбы на дочери владельца крупнейшей в Германии фирмы по торговле шампанским.

В августе 1932 года руководитель берлинских штурмовых отрядов граф фон Хельдорф познакомил его с Гитлером. Фюрер произвел на торговца винами сильнейшее впечатление. Риббентроп тут же вступил в партию.

Переговоры с Гитлером от имени президента Германии Гинденбурга вели его сын Оскар, служивший у отца военным адъютантом, и Франц фон Папен. Риббентроп оказался идеальным посредником — с одной стороны, фанатичный поклонник Гитлера, с другой — старый друг Франца фон Папена. В Первую мировую они вместе воевали в 12-м гусарском полку.

Франц фон Папен служил в рейхсвере, перед Первой мировой его отправили военным атташе в Соединенные Штаты. В 1915 году американцы выслали его из страны, и он пошел на фронт. После войны стал депутатом… Старое знакомство с Папеном пригодилось. Риббентроп проявил обходительность, некоторое дипломатическое искусство и способствовал успеху тайных переговоров.

20 января 1933 года нацисты и коммунисты провели в рейхстаге антиправительственную резолюцию. Это было совместным ударом по Шляйхеру. В тот же день Франц фон Папен, прибыв к Гинденбургу, ясно высказался за предоставление Гитлеру поста канцлера при гарантиях, что правительство не будет однопартийным. Сын президента Оскар фон Гинденбург поддержал эту идею.

22 января в доме Риббентропа Гинденбург-младший и руководитель президентской канцелярии в ранге статс-секретаря Отто Мейснер встретились с Гитлером. Все участники встречи проявили себя большими конспираторами. Оскар Гинденбург и Мейснер для маскировки отправились в оперу. Через несколько минут после начала последнего акта они незаметно покинули свою ложу и на такси помчались в Далем. Гитлер выступал перед штурмовиками по случаю третьей годовщины смерти Хорста Весселя. Он приехал к Риббентропу вместе с Герингом. Франц фон Папен, в свою очередь, участвовал в демонстрации «Стального шлема» и исчез так же незаметно.

Фюрер произнес обычную речь — только он способен спасти страну от коммунизма. А без его поддержки ни одно правительство не продержится. Он подчеркнул, что намерен строго соблюдать прерогативы президента и его право оставаться главнокомандующим. На обратном пути Оскар Гинденбург сказал Отто Мейснеру, что слова Гитлера произвели на него глубокое впечатление и отныне он сторонник назначения фюрера канцлером.

В тот же день нацисты устроили демонстративное шествие на Бюловплац, где находилось здание Центрального комитета компартии Германии. Это место считалось главной базой берлинских коммунистов, и все были уверены, что они не позволят нацистам маршировать у себя под боком. Но разрешение было дано. Может быть, канцлер Курт фон Шляйхер рассчитывал, что кровавое столкновение коммунистов и нацистов скомпрометирует Гитлера и президент не решится поручить ему возглавить правительство? Но коммунисты не рискнули выступить. Они сидели тихо, пока штурмовики и эсэсовцы осваивали новую территорию.

На следующий день, 23 января, канцлер Шляйхер попросил президента об аудиенции. Абвер, военная разведка и контрразведка, разумеется, информировали Шляйхера о тайных переговорах в доме Риббентропа. Абвером руководил ближайший сотрудник канцлера генерал Фердинанд фон Бредов. Злые языки говорили, что Бредов превратил абвер в личную «информационную службу» Шляйхера. Надо сказать, что Курт фон Шляйхер, профессиональный военный, питал глубокую неприязнь к вождю национальных социалистов. Генерал Бредов был его единомышленником. Антигитлеровская линия дорого обойдется обоим генералам…

Шляйхер надеялся повлиять на Гинденбурга. Но на сей раз президент встретил его холодно. Канцлер вынужден был признать, что ему не удалось привлечь умеренных нацистов к сотрудничеству и правительство не пользуется поддержкой. Он предложил вновь распустить рейхстаг и дать ему возможность продолжить формирование базы поддержки для правительства.

Президент отказал Шляйхеру в том, что несколько месяцев назад позволил фон Папену. Ответил, что новый роспуск рейхстага невозможен. Гинденбург уже поверил в идею Папена и мысленно распрощался с Шляйхером. На президента не произвел впечатление даже звонок командующего сухопутными войсками генерала Курта фон Хаммерштейна. Генерал презирал нацистов и заявил, что рейхсвер не примет Гитлера в роли рейхсканцлера.

А Гитлер считал, что ничего не получается, что его планы рушатся! Геринг с трудом удержал его в Берлине, фюрер хотел сбежать в свой альпийский дом. Он даже не знал, что Папен продолжал неустанно работать на него.

Кажется, мир спасся бы от ужасов Второй мировой войны, если бы в Берлине продержались бы еще несколько месяцев и не отдали Гитлеру власть в январе тридцать третьего. Влияние нацистов явно шло на спад. Время их триумфа прошло. Появились признаки экономического выздоровления. Вырос спрос на немецкие ценные бумаги. Началось оживление в строительстве. Немецкая экономика в 1933 году вступала в новый цикл подъема.

Но Франц фон Папен приложил слишком много усилий, чтобы убрать генерала Шляйхера. Он вступил в союз с аграрным лобби. Крупные землевладельцы решили дать Гитлеру пост канцлера. Сговорились, что Альфред Гугенберг будет отвечать за экономику, генерал Вернер фон Бломберг руководить рейхсвером. А фон Папен получит пост вице-канцлера. Они все промахнулись, не понимая, с кем имеют дело.

Утром 28 января Папен почувствовал, что президент уже готов смириться с Гитлером в роли канцлера. Гинденбург симпатизировал Герману Герингу, как ветерану Первой мировой. Его утешало, что помимо самого Гитлера в кабинет войдут только два нациста — Геринг и Вильгельм Фрик.

После обеда Гинденбург принял Шляйхера. Тот вновь поставил вопрос о роспуске рейхстага, чтобы его правительство могло продолжить работу.

— Я не могу пойти на это в нынешней ситуации, — ответил президент. — Я высоко ценю ваши попытки привлечь национальных социалистов на вашу сторону. Но они не удались, и сейчас надо поискать другие варианты решений.

Курт фон Шляйхер понял, что его время истекло.

— Когда будет формироваться новое правительство, — обратился он с просьбой к президенту, — не назначайте новым министром рейхсвера ставленника Гитлера. И вы, и рейхсвер столкнетесь с большой опасностью.

— Я абсолютно исключаю такую возможность, — успокоил его президент.

Шляйхер вернулся к себе и подал заявление об отставке кабинета министров. Он продержался на посту канцлера всего пять недель. Сказал с обидой: «Я нахожусь у власти так недолго, но каждый день меня предают многажды».

А фон Папена вновь привели к президенту. Гинденбург сказал, что согласен на Гитлера, и добавил, что видит самого фон Папена вице-канцлером и одновременно имперским комиссаром Пруссии. Им обоим казалось, что все предусмотрено: бывший ефрейтор окажется под присмотром и контролем…

Папен немедленно отбыл договариваться с нацистами. Ему пришлось согласиться с тем, что Геринг станет его заместителем в роли комиссара Пруссии и будет руководить земельным министерством внутренних дел. Днем, когда фюрер томился в берлинской квартире Геббельса, счастливый Геринг сообщил Гитлеру, что сделка заключена.

Утром 30 января 1933 года Гитлер принес присягу, стал имперским канцлером, и ему было поручено сформировать правительство. В состав кабинета вошли одиннадцать министров, большинство — консервативно настроенные националисты. Нацистов было только двое. Помимо самого фюрера это были Вильгельм Фрик, возглавивший ведомство внутренних дел, и Герман Геринг, министр без портфеля. Казалось, ловкая игра Папена увенчалась успехом. Нацистов заставили служить государству и при этом отказаться от своих радикальных планов. Полномочия Гитлера заведомо ограничены. Кто-то из дипломатов назвал Гитлера «рейхсканцлером в наручниках». Никто не понимал, с кем они имеют дело…

Франц фон Папен получил пост вице-канцлера. Причем президент Гинденбург высокомерно предупредил Гитлера, что будет принимать его только в присутствии Папена.

— Как-то раз Папен был в отъезде, — рассказывал много позже Гитлер. — Я отправился к Гинденбургу один: «Почему господин Папен всегда присутствует здесь? Я хочу говорить только с вами!» Папен по возвращении очень сожалел, что был так не вовремя вынужден уехать…

Уже через год фон Папен потерял свой пост, его отправили посланником в Австрию, а потом — в Турцию, где он пробыл почти всю войну.

Через несколько недель после прихода к власти Адольф Гитлер устроил праздничный ужин для узкого круга гостей. Риббентроп тоже был приглашен. Новый канцлер говорил о внешней политике. Он заявил, что намерен добиться пересмотра Версальского договора. Риббентропа в знак благодарности за труды назначили уполномоченным по внешней политике в штабе Рудольфа Гесса, заместителя фюрера по партии. Риббентроп летом 1935 года заключил с Англией соглашение, которое позволило Гитлеру приступить к строительству боевого флота. В 1936 году Риббентроп отправился послом в Англию. Высокомерный и тщеславный, он был неприятным собеседником для англичан. Его жена привыкла жить на широкую ногу и приказала переделать здание посольства Германии в Лондоне.

Близкие относились к амбициозному Риббентропу с плохо скрываемой насмешкой. Теща говорила, что он «самый тупой» из ее зятьев. К. несчастью для Гитлера, посол Риббентроп был слишком глуп для того, чтобы разобраться во всех тонкостях британской политической жизни. Но в нацистской партии он считался знатоком Запада, поскольку в юности жил в Англии, затем провел четыре года в Канаде и несколько месяцев находился в Нью-Йорке.

В феврале 1938 года он стал имперским министром иностранных дел. Ему Гитлер поручил сблизиться с Советской Россией, что еще недавно казалось немыслимым. Но имперский министр ни минуты не сомневался в правоте фюрера. Риббентроп, человек скромных интеллектуальных возможностей, всегда восхищался Гитлером:

«Меня упрекали в уступчивости Адольфу Гитлеру. Признаю открыто, что и я тоже плыл в русле этой великой исторической личности. Его нельзя мерить обычной меркой. Он обладал несгибаемой волей и немыслимой энергией в достижении своих целей. Его интеллект был огромен, а способность схватывать все на лету — ошеломляюща…

Принимая крупные решения, он ощущал себя исполнителем предначертанной Всевышним судьбы. Однажды он сказал мне, что каждый раз перед крупными решениями к нему внезапно приходит абсолютная уверенность, и тогда он совершенно точно знает: его долг — сделать именно это…»

Формально 30 января 1933 года в Германии всего лишь сменилось правительство. Вместо одного рейхсканцлера появился другой. В реальности произошло нечто большее — но далеко не все немцы понимали, что веймарская Германия, республика, больше не существует. Немцы ликовали, и лишь немногие с удивлением и страхом следили за новым хозяином Германии.

Массовый энтузиазм свидетельствовал о том, что приход Гитлера к власти не был случайностью. Даже если немцы и не разделяли его взглядов, они были захвачены его напором и испытывали генетическое желание подчиняться. Неповторимая черта германского национального социализма — обилие послушных исполнителей, готовых подчиняться любому приказу начальника.

30 января 1933 года Адольф Гитлер произнес длинный монолог о том, что ему выпала миссия не только спасти Германию, но и возглавить борьбу белого человека за господство в мире. Негры и монголы под руководством большевиков и всемирного еврейства пытаются захватить власть над миром, и его долг — остановить их, совершить величайшую в истории расовую революцию.

1 февраля Гинденбург по просьбе нового канцлера распустил рейхстаг. На 5 марта были назначены новые выборы — фюрер хотел иметь абсолютное большинство в рейхстаге (две трети голосов), чтобы не зависеть от своих политических союзников.

3 февраля в доме командующего сухопутными войсками Хаммерштейна Гитлер встретился с группой генералов и адмиралов. Фюрер хотел успокоить военных и расположить их к себе. Он откровенно сказал, что видит свою задачу в расширении жизненного пространства на восток, и потому германская молодежь должна быть готова к беспощадному искоренению марксизма.

Гитлер был, может быть, единственным политиком, который до прихода к власти на каждом шагу кричал, что он сделает со своими противниками. Он заранее предупредил, что будет сажать и уничтожать. Ему просто не поверили, потому что слова политиков никто не воспринимает всерьез. Его обещание уничтожить врагов воспринималось как предвыборная демагогия.

Русская актриса Ольга Чехова, которая жила в Германии, писала: «В этой распавшейся на куски стране национал-консервативным кругам Адольф Гитлер был нужен как застрельщик, как барабанщик в борьбе с коммунистической угрозой. Побарабанит-побарабанит, и его быстро уберут с политической арены. Такие рассуждения приходилось слышать довольно часто».

Депутат рейхстага социал-демократ Рудольф Брайтшайд даже зааплодировал, узнав, что Гитлер назначен рейхсканцлером. Он был уверен, что Гитлер немедленно провалится и навсегда покинет политическую сцену. Увы. Брайтшайд вскоре был арестован и погиб в концлагере.

30 января 1933 года один из редакторов газеты «Роте фане», главной газеты коммунистов, уверенно говорил:

— Красный Берлин хранит спокойствие. Через три месяца и следа не останется от этого безобразия. Тогда придем мы. Придем и останемся.

Коммуническая партия все же предложила провести всеобщую забастовку в знак протеста против нацистов. Ее не поддержали ни социал-демократы, ни общегерманское объединение профсоюзов, ни христианские профсоюзы. Давние разногласия, взаимное недоверие и, возможно, уже и страх перед нацистами помешали их объединению.

Социал-демократы ответили так:

— Политические и социальные права народа мы будем защищать всеми средствами против любых посягательств. Но мы ведем нашу борьбу на почве конституции.

Главная партийная газета социал-демократов «Форвертс» писала: «Провести ныне забастовку — значит расстрелять в воздух все боеприпасы рабочего класса». Иначе говоря, социал-демократическая партия капитулировала.

10 февраля 1933 года один из руководителей компартии Вильгельм Пик говорил на похоронах трех убитых коммунистов:

— Нам пора наконец принять решение об организации единого классового фронта для защиты рабочих масс! Протянем же друг другу руки и воздвигнем железную стену борцов против буржуазии, против всех врагов рабочего класса. Пора перестать успокаивать себя разговорами о том, что мы можем одолеть наших врагов каким-то иным путем, отказавшись от борьбы. Ждать больше нельзя!

27 февраля руководитель компартии Эрнст Тельман обратился с открытым письмом ко всем рабочим Германии, вне зависимости от того, состоят ли они в социал-демократической партии, христианских профсоюзах или в Рейхсбаннере (социал-демократической вооруженной организации):

— Подлые фашистские убийцы, вооруженные ножами, пистолетами и бомбами, нападая на рабочих, не обращают внимания на то, какой членский билет рабочие носят в кармане, не делают различия между коммунистами, социал-демократами и членами христианских профсоюзов. Мы призываем вас обсудить в своих организациях предложение коммунистической партии Германии об установлении единого фронта.

Но было уже слишком поздно. Вечером того же дня вспыхнул Рейхстаг. Гитлер был в Мюнхене, оттуда перебрался в Нюрнберг, выступал по случаю годовщины основания партии. Он вернулся в Берлин 27 февраля, когда подожгли Рейхстаг. Поджог был использован для запрещения компартии. 28 февраля президент Гинденбург подписал подготовленные Гитлером декреты «О защите народа и государства» и «Против измены немецкому народу и действий, представляющих собой государственную измену». Эти два декрета фактически вводили в стране режим чрезвычайного положения и развязывали нацистам руки.

Государственная тайная полиция получила право проводить превентивные аресты, то есть сажать людей раньше, чем они совершат преступление. Геринг приказал арестовать четыре тысячи видных коммунистов и запретил все газеты, издававшиеся компартией и социал-демократами. Это должно было помешать их избирательной кампании.

За день до голосования на выборах в рейхстаг, 3 марта, полиция арестовала некоего Курта Лютера, которого обвинили в том, что он вместе с товарищами-коммунистами собирался на следующий день убить Гитлера по время предвыборного шествия в Кенигсберге. Тут же арестовали Эрнста Тельмана. Вслед за ним схватили тысячи активистов партии. В течение двух месяцев компартия была разгромлена.

Тем не менее результаты выборов 5 марта, первых и последних свободных выборов в нацистской Германии, разочаровали Гитлера и Геббельса. За нацистов проголосовало сорок три процента избирателей, они получили двести восемьдесят восемь мандатов, но не большинство и нуждались в коалиции с другими партиями.

Несмотря на бешеные нападки, которым подверглась компартия, она потеряла всего девятнадцать мест в рейхстаге. Коммунисты получили почти пять миллионов голосов и завоевали восемьдесят один депутатский мандат. Через четыре дня их мандаты были аннулированы. В рейхстаг избранные депутатами коммунисты не попали — их отправили в концлагерь. Устранение коммунистов, кроме всего прочего, принесло нацистам почти полный контроль над рейхстагом.

Антинацистски настроенный журналист Фриц Герлах питал надежду остановить Гитлера, восстановив монархию и возведя на трон кронпринца Рупрехта из рода баварских королей Виттельсбахов. Надежда Герлиха восстановить монархию была неосуществима, хотя немало людей думали, что это единственный способ вывести страну из кризиса. Но баварский кронпринц Рупрехт в Пруссии не пользовался популярностью.

Вместе с Герлахом за монархию агитировал еще один журналист — Георг Белль, который до октября 1932 года был членом нацистской партии и работал на Эрнста Рёма. Оба журналиста отправились к президенту земли Вюртемберг Ойгену Больцу. Они хотели уговорить его пойти к президенту Гинденбургу и рассказать, как опасен Адольф Гитлер. Они пришли к Больцу 8 марта 1933 года. Уже было поздно. Флаги со свастикой развевались над зданием правительства Вюртемберга. Ойген Больц капитулировал. Ему дали пост земельного министра внутренних дел, но уже в июне арестовали и держали в заключении до 1944 года, когда казнили.

Когда нацисты пришли за журналистом Георгом Беллем, он выбрался на крышу и исчез. Ему удалось бежать в Австрию. Нацисты нашли его и там — застрелили в гостиничном номере.

9 марта нацисты захватили баварский ландтаг. Имперским наместником Баварии стал бывший генерал Риттер фон Эпп. Он давно уже сотрудничал с нацистами, которые сделали его обергруппенфюрером СА и депутатом рейхстага. Генерал фон Эпп с радостью разогнал баварский кабинет министров и назначил рейхсфюрера СС Генриха Гиммлера начальником мюнхенской полиции. Местные правительства больше не имели никакой власти.

Игонорируя запрет на оппозиционную прессу и советы друзей, Фриц Герлах готовил новый номер своей газеты, который должен был выйти 12 марта. Он обвинял нацистов в поджоге Рейхстага, в подготовке антицерковных акций, а также в убийстве Гели Раубаль. 9 марта банда штурмовиков во главе с подручными фюрера Максом Аманном и Эмилем Морисом ворвалась в редакцию и разнесла в клочья все, что там было. Аманн, которому, как редактору «Фёлькишер беобахтср», в газетной полемике прежде изрядно доставалось от Герлаха, ударил редактора в лицо, разбил очки и повредил ему оба глаза.

Часовщик Эмиль Морис вновь поступил на службу к Гитлеру. Размолвка осталась в прошлом. Через четыре дня Гитлер назначил его членом городского совета Мюнхена. В 1934 году он получил звание штандартенфюрера СС.

Фрица Герлаха отправили в концлагерь Дахау, а во время «ночи длинных ножей» в июне 1934 года убили. Во время Первой мировой на окраине городка Дахау открыли завод по производству боеприпасов. После войны завод закрылся. В марте 1933 года новый начальник полиции Мюнхена Гиммлер решил использовать пустовавшие жилые бараки и цеха бывшей фабрики, согнав туда врагов нацистского режима. 22 марта концлагерь начал действовать. Заключенных охраняли баварские эсэсовцы, у них в петлицах появилась эмблема — череп и кости. К середине 1933 года в концлагерях находились тридцать тысяч заключенных.

В городке Дахау еще оставалось несколько евреев. В ночь на 9 ноября 1938 года, еще до того, как по всей Германии начали сжигать синагоги, гауптштурмфюрер СС Карл Доблер и еще один человек в форме штурмовика обошли квартиры всех евреев в Дахау. Они громко стучали в двери. Когда появлялся испуганный хозяин, говорили «Хайль Гитлер!» и зачитывали распоряжение о том, что этой же ночью, до восхода солнца, евреи должны покинуть Дахау.

Через две недели все они получили письма из родного города. Бургомистр штандартенфюрер СА Ганс Кремер информировал: «Вам предоставлено двадцать четыре часа на то, чтобы освободить вашу квартиру от вещей, и на эти двадцать четыре часа вам разрешается пребывание в Дахау. Все расходы на транспорт и прочие расходы, разумеется, за ваш счет».

Эта записка рассылалась в обычном служебном конверте с надпечаткой: «Молодой город Дахау ждет, чтобы вы его посетили! Замок, музей, дворцовый сад, колония художников, вид на Альпы… Тридцать минут от Мюнхена на автобусе или по железной дороге».

Мало кто из евреев, некогда живших в Дахау, выжили. Через полвека после войны один из местных журналистов отыскал одну спасшуюся женщину — Йоханну Яффе — в Англии.

— Нет, — сказала она, — я не хочу туда вернуться, никогда не следует возвращаться. Но я не держу зла на родной город. Я часто пытаюсь объяснить людям, что Дахау был городом художников, там, знаете ли, небо было особого цвета…

21 марта 1933 года появился президентский декрет «Об отражении коварных нападок на правительство национального подъема», который позволял наказывать за любую критику нацистского режима и фюрера.

23 марта Гитлер в коричневой рубашке вышел на трибуну рейхстага, чтобы представить проект закона о предоставлении его правительству чрезвычайных полномочий. Законопроект сводил роль парламента к чисто представительской. Правительство наделялось правом издавать законы и даже менять конституцию.

— Духу национального возрождения, — говорил Гитлер, — не отвечает порядок, при котором правительство просит одобрения своим мерам у рейхстага, торгуясь и выпрашивая. У правительства нет намерения упразднять рейхстаг как таковой. Напротив, оно и в будущем будет время от времени информировать его о своей работе…

Ему возразил только председатель социал-демократической партии Отто Вельс. Некоторые депутаты предлагали поручить выступление более темпераментному Курту Шумахеру, но большинство не решилось раздражать нацистов. Отто Вельс, хотя и заявил, что социал-демократы проголосуют против закона о чрезвычайных полномочиях Гитлера, речь произнес весьма двусмысленную:

— Дамы и господа! Мы, социал-демократы, тем решительнее соглашаемся с внешнеполитическими требованиями германского равноправия, выдвинутыми господином рейхсканцлером, что сами уже давно в принципе отстаивали их. Позволю себе в этой связи заметить, что я был первым немцем, выступившим на международном форуме, на Бернской конференции в январе 1919 года, против лживого утверждения, будто Германия ответственна за возникновение мировой войны.

Позавчера, — продолжал Отто Вельс, — господин рейхсканцлер тоже произнес в Потсдаме слова, под которыми мы полностью подписываемся: «Абсурдность теории о вечных победителях и побежденных породила безумие репараций, а впоследствии и катастрофу мировых репараций». Но после всех тех преследований, которым подвергалась социал-демократическая партия в последнее время, никто не может ожидать или требовать от нас, чтобы мы голосовали за законопроект о чрезвычайных полномочиях. Выборы 5 марта принесли правительственным партиям большинство, дав им тем самым возможность править в строгом соответствии с буквой и духом конституции. Но критика благотворна и необходима. Еще никогда с тех пор, как существует германский рейхстаг, контроль со стороны избранных представителей народа не был ослаблен до такой степени, как это имеет место сейчас и как это еще в большей степени будет иметь место после принятия закона о чрезвычайных полномочиях. Такое единовластие правительства окажется тем тяжелее, что лишится всякой свободы и пресса…

Эту речь назвали «спасением чести партии», мужественным поступком, но в реальности она оставляла возможность для приспособления социал-демократии к нацистскому режиму. Однако Гитлер отверг услуги социал-демократов. Он вторично поднялся на трибуну. Это был первый и последний раз, когда он принял участие в парламентских дебатах. Фюрер ответил социал-демократам злобной речью:

— Вы, господа, достойны жалости, если уже сейчас говорите о преследованиях. Видит бог, национальные социалисты нашли бы в себе смелость поговорить с социал-демократами по-другому. Вы, кажется, совсем забыли, как с нас годами срывали рубашки, потому что вам не подходил их цвет. Во всем вы, господин депутат, опоздали! Что же вы не растолковали ваши убеждения своему другу Гржезински и другим вашим приятелям — Брауну и Зеверингу, которые годами попрекали меня, что я подмастерье маляра! Мы, национальные социалисты, откроем немецкому народу дорогу к тому, что он вправе требовать. Вы, господа, больше не нужны. Прогнившее, старое и дряхлое в народной жизни исчезнет и больше никогда не вернется. Вам в силу вашего склада ума не понять нашего воодушевления. Я даже не хочу, чтобы вы голосовали за закон о чрезвычайных полномочиях. Германия должна стать свободной, но не благодаря вам!

При голосовании только социал-демократы сказали «нет». Все остальные партии поддержали законопроект, означавший их собственную политическую смерть.

23 марта рейхстаг проголосовал за наделение федерального правительства чрезвычайными полномочиями. Гитлер приостановил действие законов, гарантирующих права человека, и лишил полномочий местные органы управления, выстроив мощную вертикаль власти, хотя формально германские земли сохраняли право на самоуправление до января 1934 года. Иначе говоря, Гитлер получил право управлять страной без рейхстага.

Все же руководители партии и свободных профсоюзов продолжали верить, что смогут сосуществовать с нацистами. Они вернули в Германию огромные профсоюзные деньги, которые в 1932 и начале 1933 года предусмотрительно были переведены за границу. В последних числах апреля они обратились ко всем членам свободных профсоюзов с призывом принять участие в праздновании дня Первого мая, который нацисты сделали официальным праздником — Днем национального труда. Вожди социал-демократов верили, что нацисты не смогут управлять страной и вынуждены будут призвать на помощь опытных людей, чтобы справиться с растущими экономическими и социальными трудностями…

А в Москве 4 апреля 1933 года политбюро ЦК ВКП(б) одобрило проект резолюции президиума Исполкома Коминтерна по германскому вопросу. В ней давался ответ на вопрос, почему нацисты пришли к власти в Германии: «Установление фашистской диктатуры в Германии является в конечном счете следствием социал-демократической политики сотрудничества с буржуазией в продолжение существования Веймарской республики».

2 мая 1933 года нацисты захватили по всей Германии профсоюзное имущество и дома профсоюзов. Некоторые социал-демократические депутаты уже находились под превентивным арестом. 17 мая социал-демократическая фракция в последний раз принимала участие в заседании рейхстага и умудрилась поддержать внешнеполитическое заявление правительства.

Заседание открыл председатель рейхстага Герман Геринг словами, что едва ли когда-либо рейхстаг собирался в столь серьезный час. Он предоставил слово Гитлеру, который говорил об отказе от войн как средства решения споров. Поклонники и поклонницы фюрера назвали его выступление шедевром ораторского искусства.

«На этот раз, — вспоминал депутат рейхстага Вильгельм Хёгнер, — Гитлер производил впечатление человека с более приличной внешностью; казалось, он справился с падающей на лоб прядью, а лицо, освещенное лучами направленных на него прожекторов, выглядело подкрашенным.

Его длинная речь выдавала страх перед возможным вмешательством заграницы в связи с уже начатым перевооружением. Он со всей решимостью отвергал новые войны, новые жертвы, неуверенность людей в своем будущем и экономическую нужду, которые были бы порождены новой войной. Единственной целью национально-социалистического переворота он назвал недопущение большевизма, возвращение армии безработных к мирному труду и восстановление в Германии стабильного и авторитетного государственного руководства.

Германский рейх, говорил он, действительно разоружился. Никакой финансовой помощи СС и СА ни от государства, ни от рейхсвера не получали, в военном отношении они не оснащены и не обучены. Если в Женеве пытаются причислить эти формирования к германским вооруженным силам, то с таким же успехом к вооруженным силам можно отнести и пожарные команды, гимнастические союзы, яхт-клубы и спортивные объединения. Единственная нация, которой действительно приходится жить под страхом вторжения, — это германская.

Социал-демократы напряженно ожидали нападок. Но Гитлер ничего о них не сказал, и они были почти счастливы. Социал-демократы пришли к выводу, что более кроткой и миролюбивой речи невозможно себе представить. Когда настало время голосовать, католические партии выжидательно смотрели на социал-демократов. Они проголосовали за предложения канцлера Гитлера. В зале рейхстага поднялась буря аплодисментов.

Гитлер поднялся со своего места и тоже зааплодировал.

Герман Геринг торжественно произнес:

— Немецкий народ един, когда речь идет о его судьбе.

Он распорядился записать в протоколе заседания, что заявление рейхстага принято единогласно. Депутаты от правых партий затянули гимн. Многие социал-демократы присоединились к пению. У них на глазах были слезы».

Депутат Вильгельм Хёгнер вспоминал, что он в тот момент смотрел на вице-канцлера Франца фон Папена, человека, который породил все это бедствие: «Если бы взгляды могли убивать, мой взгляд пронзил бы его насквозь. Я не умею ненавидеть, но не ненавидеть этого человека я не мог».

Большинство руководителей социал-демократической партии покинули Германию. Они обосновались в соседней Чехословакии и образовали в Праге новое правление партии. Оставшиеся в Германии пытались вжиться в новую действительность. 19 июня 1933 года в зале прусского ландтага собралась последняя конференция социал-демократической партии.

С докладом выступил бывший председатель рейхстага Пауль Лёбе, который отказался уехать из страны и к которому перешло руководство партией. Он сказал, что партия предлагает новому правительству лояльное сотрудничество. Социал-демократы поддержали в рейхстаге правительство, и отойти от этой линии означало бы для партии просто-напросто самоубийство.

Пауль Лёбе предложил отмежеваться от уехавших в Прагу бывших руководителей партии. Проголосовали за предложение о том, что правление партии должно находиться на территории Германии. Против не поднялась ни одна рука. В новое правление вошли Пауль Лёбе, бывший премьер-министр Мекленбурга Иоханнес Штеллинг… Но эта политическая капитуляция оказалась напрасной.

22 июня 1933 года указом правительства социал-демократическая партия Германии была объявлена враждебной государству и народу, мандаты социал-демократических депутатов во всех представительных органах аннулировались.

12 ноября Гитлер провел новые выборы в рейхстаг. Массовые репрессии и тотальная пропаганда дали нужный результат. Нацистская партия собрала девяносто два процента голосов. Парламентские дебаты в рейхстаге больше не проводились, ограничивались тем, что заслушивали и одобряли речи фюрера.

Гестапо не желало допустить, чтобы оказавшиеся не у дел функционеры социал-демократической партии и профсоюзов находились в контакте с рабочим классом, поэтому им разрешали работать лишь на мелких промышленных и ремесленных предприятиях. Кто-то занялся мелким предпринимательством. Последний председатель партии Пауль Лёбе и еще три тысячи активистов партии были взяты под превентивный арест.

В начале июля в Дахау отправили и бывшего депутата Курта Шумахера. Никто из руководителей партии не верил, что нацисты сколько-нибудь долго продержатся у власти… Шумахера выпустили из концлагеря в 1943 году. На свободе он оставался недолго. После покушения на Гитлера 20 июля 1944 года вновь был помещен под арест. Иногда говорят, что в концлагерях плохо пришлось только евреям. Дескать, к немцам относились сравнительно прилично. Вот каким, по словам свидетеля, предстал Курт Шумахер, освобожденный из концлагеря: «Кожа да кости, изможденное лицо выражает муку десяти лет концентрационного лагеря. Зубы выбиты гестаповцами. Плечи опущены, тело тощее, вид чахоточный. Если бы какой-нибудь кинорежиссер захотел явить зрителю воплощенное страдание, более подходящий прототип ему вряд ли удалось бы найти…»

14 июля 1933 года появился закон «О запрещении образования новых партий». Он разрешал НСДАП как единственную политическую партию и под страхом уголовного наказания запрещал существование уже имевшихся или создание новых партий. К тому времени компартия как политическая сила была уничтожена. 1 декабря правительство приняло закон «О единстве партии и государства». НСДАП провозглашалась «единственной носительницей идеи германской государственности после победы национально-социалистической революции».

28 мая 1933 года кабинет Гитлера одобрил программу создания новых рабочих мест. Правительство обещало ассигновать миллиард марок, чтобы спасти народ от безработицы. В реальности это была программа Шляйхера, который нашел в бюджете деньги для борьбы с безработицей. Но о Шляйхере никто не вспоминал. Говорили только о том, что партия взяла на себя миссию спасти тружеников от безработицы.

Передовиком оказался гауляйтер Восточной Пруссии Эрих Кох. Он руководил партийной организацией в отсталом сельскохозяйственном анклаве, отделенном от основной части Германии Польским коридором, край насчитывал сто тридцать тысяч безработных. Через полгода после прихода нацистов к власти, 16 июля 1933 года, Кох провозгласил Восточную Пруссию свободной от безработицы. Геббельс торжествующе сообщил, что сто с лишним тысяч немцев получили работу как зримое воплощение энергии национального социализма!

Старания Коха были поставлены в пример другим гауляйтерам. Между местными партийными секретарями началось соревнование. Но эта «битва за рабочие места» в Восточной Пруссии была, как сейчас сказали бы, чистой воды пиар-проектом. Гауляйтер Кох согнал безработных в так называемые «товарищеские лагеря», где превратил всех, в том числе квалифицированных рабочих, в землекопов. После работы уполномоченные Немецкого рабочего фронта проводили с ним интенсивные политзанятия. Эрих Кох умудрился даже один из первых концлагерей для противников режима записать в отчет как центр ликвидации безработицы.

Огромная безработица была среди металлургов, служащих. Квалифицированные работники не желали копать землю или идти на стройку. Поэтому безработица реально сократилась только в сельских районах, а не в промышленных центрах. Гауляйтеры быстро убедились в том, что борьба за рабочие места мало интересует Гитлера. Он думает только о перевооружении. Деньги из бюджета выделялись исключительно на военные нужды и на строительство инфраструктуры, необходимой вооруженным силам.

Особое место в нацистской мифологии занимает строительство автобанов. И по сей день даже в нашей стране уверенно говорят, что именно Гитлер избавил страну от безработицы, начав строительство шоссейных дорог. В реальности нацистское руководство никогда не рассматривало строительство дорог как метод ликвидации безработицы. Проблема Германии состояла в том, что она боялась войны на два фронта, как это произошло в Первую мировую. Автобаны давали возможность быстро перебрасывать войска с одного фронта на другой. Гитлер поручил строительство дорог Фрицу Тодту, инженеру и старому члену партии. Тодт обещал фюреру, что после постройки автобанов триста тысяч солдат можно будет переместить с фронта на фронт за две ночи.

После прихода нацистов к власти безработица насчитывала те же четыре миллиона человек. Но у страны возникло ощущение, что проблема решена. Не осталось ни одного депутата рейхстага, ни одного журналиста, которые решились бы рассказать о реальном положении дел.

4 октября 1933 года появился «Имперский закон о главных редакторах», в котором газеты назывались «государственным средством просвещения и воспитания». Об информации как главной задаче прессы не было и речи. Много позже, 22 февраля 1942 года, вечером в «Волчьем логове» Гитлер сказал:

— Наша пресса в общем-то чудесная вещь. Закон о печати позаботился о том, чтобы народ оставался в неведении относительно разногласий в правительстве. Пресса существует не для этого.

«НОЧЬ ДЛИННЫХ НОЖЕЙ»

— Погодите жениться, пока я не приду к власти, — говорил Гитлер своим сотрудникам.

Когда власть оказалась в руках нацистов, они стали осваивать новые должности и обогащаться. Штурмовики дали волю своим бандитским наклонностям, захватывая банки и магазины, взламывая квартиры, занимаясь грабежом. Штурмовики рангом повыше зарабатывали тем, что требовали выкуп за арестованных ими людей.

«Обогащение происходило с такой постыдной поспешностью, что просто дух захватывало, — вспоминал один из руководителей нацистов, вскоре бежавший из Германии. — Они захватывали виллы, резиденции, жемчужные ожерелья, антиквариат, персидские ковры, картины, автомобили, шампанское, фабрики.

Откуда у них брались деньги? Ведь еще недавно эти люди были бедны как церковные крысы и сидели по уши в долгах. Теперь они получали должности. На них сыпались всевозможные чины, они получали акции, им давали кредиты, которые не надо было возвращать. Каждому банку, каждому предприятию нужен был свой человек в партии — как гарантия безопасности».

Гитлеру жаловались, что партийный аппарат и штурмовики беззастенчиво набивают себе карманы.

— А как же иначе исполнить справедливые требования моих соратников по партии и возместить ущерб, понесенный ими за годы нашей нечеловеческой борьбы? — отвечал Гитлер. — Может быть, лучше просто выпустить штурмовиков на улицы? Я могу это сделать. Это была бы настоящая революция, недельки на две, с кровопролитием… Однако я отказался от революции — ради вашего мещанского спокойствия. Но мы должны это чем-то компенсировать моим соратникам по партии. Они этого требуют. Они боролись за то, чтобы просто выбраться из грязи. — Гитлер перешел на крик: — Господа хотят, чтобы мы вытащили их телегу из грязи, а потом отправились по домам с пустыми руками! Тогда они были бы довольны… Какой же я глава правительства, если мои люди еще не заняли всех постов? Да эти господа должны радоваться, что здесь не Россия и их пока не расстреливают!

Первые месяцы после взятия власти были лучшим временем для штурмовиков. Начальник штаба штурмовых отрядов Эрнст Рём постоянно появлялся на всех публичных церемониях рядом с фюрером. Он вновь был нужен Гитлеру для тотального давления на его врагов, потому что президент Гинденбург и его аристократически-высокомерное окружение мешали фюреру получить всю власть. День рождения Рёма, 28 ноября, в 1933 году отмечался как общенациональный праздник.

Рём вел себя с Гитлером уверенно и твердо. Один из сотрудников вице-канцлера Франца фон Папена вспоминал, как он, находясь в приемной Гитлера в имперской канцелярии, услышал перебранку в кабинете фюрера. Он спросил адъютанта Гитлера Брюкнера:

— Кто это там? Да они, похоже, убивают друг друга?

— В кабинете Рём, — ответил Брюкнер. — Он пытается заставить шефа пойти к президенту и что-то от него получить.

Через тонкую дверь можно было слышать голос Гитлера:

— Я не могу этого сделать! Ты требуешь от меня невозможного!

Но потом Гитлер вынужден был пойти к президенту. Он уговорил Гинденбурга назначить руководителя штурмовых отрядов министром без портфеля. Это случилось 1 декабря 1933 года. Заодно Гитлер включил в правительство и своего заместителя по партии Рудольфа Гесса.

Накануне нового года главный партийный орган газета «Фёлькишер беобахтер» опубликовала письмо Гитлера Рёму:

«Когда я назначил Вас, мой дорогой начальник штаба, на Ваш нынешний пост, штурмовые отряды находились в состоянии глубокого кризиса. Ваша заслуга состоит в том, что за несколько лет вы превратили СА в политический инструмент такой силы, что в борьбе с марксистами за власть я смог одержать победу.

Теперь, когда заканчивается год национально-социалистической революции, я хочу поблагодарить вас, мой дорогой Эрнст Рём, за Вашу службу национально-социалистическому движению и немецкому народу и подчеркнуть, насколько я благодарен судьбе за привилегию называть таких людей, как Вы, своими друзьями и товарищами по оружию».

Это письмо было предупреждением: кто критикует Рёма, критикует фюрера. После прихода нацистов к власти Рём становится вторым человеком после Гитлера. Иногда даже казалось, что у партии два вождя. В распоряжении Рема четырехмиллионная армия штурмовиков, а вооруженные силы — рейхсвер — составляли всего сто тысяч. Рём военизировал штурмовые отряды. В апреле 1931 года поручил Георгу Беллю создать внутри СА собственную разведку. Безработные, вступая в СА, получали общежитие, их бесплатно кормили и одевали.

Карл Эрнст был избран в рейхстаг и стал начальником штурмовых отрядов в Берлине и Бранденбурге. Геринг назвал его «любимым штурмовиком фюрера» — к удивлению многих в партии, кто считал Эрнста аморальным типом. Рём и Эрнст не скрывали своих любовных отношений, они продемонстрировали свои чувства даже на приеме в турецком посольстве в октябре 1933 года.

Вскоре протеже Геринга стал актер и режиссер Густав Грюндгенс. Вокруг него собиралась гомосексуальная публика. Геринг покровительственно говорил артисту, которого поставил во главе прусских государственных театров:

— Ставьте пьесы, которые хотите. Журналистов, которым не понравится премьера, я прикажу арестовать.

Рём чувствовал себя настолько уверенно, что пожелал подчинить себе армию. Этого Гитлер не хотел. Ему не нравилось, что начальник штаба штурмовых отрядов вышел из повиновения. Рём жаловался близкому человеку, что из-за своей уязвимости «полностью попал в руки Гитлера, и это ужасно, потому что я утерял самостоятельность. И это ведь мы собственными руками сделали его таким, каким он стал». Начальник штаба штурмовых отрядов восстал против этой зависимости.

Герман Раушнинг расказывал, как он встретился с Рёмом в ресторане «Кемпински», где начальник штаба СА завтракал. Рём был зол и говорил, что национально-социалистическая революция утратила смысл, при этом он саркастически ухмылялся:

— Снова мы оказались на побегушках у генералов.

Рём выпил несколько бокалов вина. Шрамы на его лице побагровели от возбуждения.

— Адольф стал пижоном, даже фрак на себя напялил. Возится с реакционерами. Старые товарищи ему уже не подходят. Натащил сюда всяких генералов из Восточной Пруссии. Нам не нужно возрождение старой кайзеровской армии. Революционеры мы или нет? Нам нужно что-то совершенно новое, вроде народного ополчения времен Французской революции. Новая дисциплина. Новые организационные принципы. От генералов новых идей не дождешься. Из старых прусских служак не создать революционную армию. Все эти генералы — старые козлы. Новой войны им не выиграть…

«Однажды я заехал в штаб штурмовых отрядов, — вспоминал Эрнст Ханфштенгль. — Я увидел роскошно обставленное помещение: гобелены, дорогие картины, восхитительные хрустальные зеркала, пышные ковры. Выглядело это как публичный дом для миллионеров. Дверь главного зала распахнулась. И оттуда, шатаясь, появился Рём с сигарой в руке».

Рём разразился потоком проклятий и угроз в адрес главной фигуры в военном министерстве генерала Вальтера фон Рейхенау:

— Скажите этому вашему дружку, что он — свинья! А Гитлер на его стороне, и он ничего не делает. Только угрожает мне и штурмовым отрядам. Я это вижу…

Рём приказал своим подчиненным докладывать о «любом враждебном акте в отношении СА». На встрече с руководителями штурмовых отрядов Рём заявил:

— Штурмовики не будут чистить улицы для благородных господ!

Он выхватил нож, который носили все штурмовики, и с размаху всадил его в стол. Он потерял осторожность или переоценил собственные силы. Даже о фюрере Рём отзывался с очевидной долей презрения.

— Гитлер предпочитал деревенских девушек, — рассказывал Эрнст Рём. — Знаете, что ему нравилось? Когда они стояли где-нибудь на поле, нагнувшись, и хорошо обрисовывались их задницы. Ему нравились большие круглые задницы. Такова сексуальная жизнь Гитлера. Ну что за человек!

В июне 1933 года в газетной статье Рём выразил разочарование тем, что штурмовики мало получили от захвата власти:

«Мы одержали важнейшую победу. Но не абсолютную победу!

Рейхсвер защищает границы рейха.

Полиция занимается нарушителями закона.

Штурмовые и охранные отряды, СА и СС, — это третья сила нового государства с особыми задачами. Мы нужны вождю и канцлеру немецкого народа для огромной работы по возрождению страны. Мы — основа создаваемого национально-социалистического государства, за которое они сражались. Мы — носители воли немецкой революции… Мы не позволим германской революции уснуть или остановиться на полпути. Не ради себя, во имя Германии. Коричневая армия — последний призыв нации, последний бастион против коммунизма».

Начальник штаба штурмовых отрядов искал союзников. Вспомнил о Вальтере Штеннесе. Позднее тот рассказывал:

— Рём вдруг обратился к мне и сказал, что ситуация внутри партии становится невыносимой. Он сожалеет, что не во всем разобрался, когда вернулся из Боливии и выступил против меня… Но теперь он предлагает восстановить сотрудничество. Я не доверял тогда Рёму, потому что знал о его дружбе с Гитлером и опасался ловушки. Впоследствии я понял, что он был искренен.

Рём тайно установил контакт с отставным генералом и бывшим канцлером Куртом фон Шляйхером, предложив и ему сотрудничество — против Гитлера. Шляйхер отозвался с большей готовностью, чем Штеннес.

Напряженность между фюрером и Рёмом приобретала все более серьезный характер. Гитлер обладал высоко развитым чувством самосохранения. Избавление от Рёма разом решало слишком много проблем, чтобы Гитлер мог отогнать от себя эту мысль. Врагом Рёма стал и Геринг. Подчиненная ему прусская полиция докладывала Герингу, что Эрнст Рём и руководитель берлинских штурмовиков Карл Эрнст называют его «реакционной свиньей», а его любимую женщину актрису Эмми Зоннеман — «девчонкой». Четырехмиллионная армия штурмовиков действительно представляла опасность как орда, требовавшая своей доли и ненавидевшая тех, кто оказался у власти и получил богатство. Такие, как Геринг, делиться не собирались.

По словам первого начальника гестапо Рудольфа Дильса, ему поручили следить за Рёмом еще в январе 1934 года. Дильс закрыл самодеятельные концлагеря, устроенные СА, представил материалы о диком садизме штурмовиков и процветающем в их рядах гомосексуализме. Один из докладов произвел на Гитлера впечатление. Повернувшись к Герингу, он сказал:

— Эта камарилья вокруг начальника штаба Рёма прогнила насквозь. Вам нужно присмотреться к их делам повнимательнее.

В середине января 1934 года Геринг в сопровождении Дильса приехал к Гитлеру в Оберзальцберг. Отправились гулять. Гитлер заговорил о предателях внутри партии, которые подстрекают рядовых членов партии и штурмовиков, о том, что генерал фон Шляйхер и Грегор Штрассер пытаются вести какие-то дела с Рёмом.

— Это невозможно понять, — сказал Гитлер, — как это Шляйхер и Штрассер, эти архипредатели, смогли выжить!

Когда Гитлер переключился на разговор с кем-то другим, Геринг повернулся к начальнику гестапо:

— Вы поняли, чего желает фюрер? Эти трое должны исчезнуть, и как можно быстрее. Все они предатели. Самый опасный из них — Грегор Штрассер.

Штрассер, судя по всему, выполнял обещание, данное Гитлеру, и политикой не занимался. Он служил капиталистам, с которыми столько лет сражался: занимал пост директора фармацевтического предприятия, принадлежавшего компании «ИГ-Фарбен», и возглавил ассоциацию немецких производителей лекарств. Гитлер его ненавидел. Однако же для маскировки вел хитрую игру. Ему вернули золотой партийный значок. Грегор Штрассер сказал брату, что ему обещан пост в кабинете министров.

Гитлера поддержали его соратники, по разным причинам желавшие покончить с Рёмом. Генрих Гиммлер мечтал выйти из тени штурмовых отрядов и играть самостоятельную роль. Геббельс давно призывал отделаться от Рёма. Геринг рассчитывал на то, что без Рёма он станет человеком номер два после Гитлера.

В апреле 1934 года к слежке за руководством штурмовых отрядов подключили рейхсфюрера СС Генриха Гиммлера и начальника эсэсовской службы безопасности Рейнхарда Гейдриха. Для аккуратиста и пуриста Гиммлера с его жесткими представлениями о жизни люди вроде Рёма были абсолютно неприемлемы. Особенно приятно ему было расправиться с начальниками, а формально отряды СС все еще подчинялись Рёму.

Эрнст Рём был искренним поклонником Гитлера. Но вместе с тем он был своевольным человеком, который отстаивал исключительное право командовать штурмовиками и ни с кем не хотел делить эту власть. Он считал, что Гитлер должен заниматься политикой и пропагандой, а военные дела поручить ему.

Рём настроил против себя армию, которая вступила в союз с Гитлером против амбициозных штурмовиков. Штурмовики придерживались примитивно социалистических взглядов, требовали расправиться с аристократией, армейской верхушкой и крупной буржуазией. Гитлеру штурмовики больше не были нужны, а нужна была армия. Начальник штаба штурмовых отрядов пребывал в плохом настроении, сильно пил, ругал всех и вся.

5 июня 1934 года Рём провел у Гитлера пять часов. Он ушел в уверенности, что может рассчитывать на фюрера, что они по-прежнему единомышленники и товарищи. Гитлер впоследствии уверял, что дал Рёму взбучку, распекал за скандальное гомосексуальное поведение и велел навести порядок среди штурмовиков, которые затевают «национально-большевистскую революцию».

По словам Гитлера, Рём обещал все исправить и попросил разрешения взять отпуск по причине невралгии. Гитлер разрешил ему отдохнуть на озерах. 7 июня в газетах появилось официальное заявление Рёма:

«Я решил последовать совету врачей и пройти курс лечения, чтобы восстановить силы. Мои обязанности будет исполнять начальник Главного оперативного управления штурмовых отрядов обергруппенфюрер фон Крауссер.

1934 год потребует полной самоотдачи от всех штурмовиков. Тем не менее я рекомендую всем руководителям СА отдохнуть…»

Оставленный на хозяйстве обергруппенфюрер СА Фриц Риттер фон Крауссер, старый соратник Рёма, тоже будет убит во время «ночи длинных ножей». Все штурмовики — четыре с половиной миллиона человек — могли последовать примеру своих начальников. В этом не было ничего неожиданного. Летом СА всегда уходили на каникулы. Необычным был только угрожающий абзац в заявлении Рёма: «Если враги СА тешат себя надеждой, что штурмовые отряды не вернутся после отпуска или что вернутся не все, мы должны развеять их ожидания. Они получат ответ в должное время и в должной форме. СА есть и останутся судьбой Германии».

21 июня Гитлер посетил президента Гинденбурга, уже больного, в его поместье Нойдек. Что именно было сказано между ними, осталось неизвестным. В тот же день фюрер встретился с министром рейхсвера Бломбергом, который как будто бы предупредил канцлера, что армия требует навести порядок в штурмовых отрядах.

Подчиненные рейхсфюрера СС Гиммлера уже составили расстрельный список. За несколько дней все было подготовлено. Гиммлер доверительно предупредил офицеров СС, получивших приглашение от Рёма на круиз по Северному морю, что им не следует принимать приглашение.

25 июня сухопутные войска были приведены в боевую готовность, отпуска офицерам отменили. В тот же день Гиммлер собрал высших руководителей СС и региональных уполномоченных службы безопасности и предупредил, что существует опасность путча штурмовиков, поэтому следует предпринять превентивные меры.

Кляйст отправился в Берлин к командующему сухопутными войсками генералу Вернеру фон Фричу и сказал, что армию и штурмовые отряды натравливают друг на друга. Фрич справился у Рейхенау, известного своими связями с нацистами. Генерал ответил лаконично:

— Возможно, это правда. Но уже поздно.

Генерал-фельдмаршал Эвальд фон Кляйст после войны рассказывал:

«Примерно 24 июня 1934 года я, как старший военачальник в Силезии, был предупрежден начальником Генерального штаба, что штурмовые отряды намерены атаковать армейские части и я должен держать свои войска в боевой готовности. В те дни я получил море различных докладов и сообщений, которые свидетельствовали о подготовке СА к таким действиям.

После обеда 28 июня я позвонил обергруппенфюреру Хайнесу, который стал начальником полиции Бреслау, и попросил его приехать. Я сказал ему в лицо, что знаю о его приготовлениях. Хайнес ответил, что ему известно о принятых мною мерах и он считает, что это рейхсвер готовит атаку на СА. Он привел штурмовые отряды в боевую готовность только для самообороны. Он дал мне слово штурмовика и офицера, что не планировал и не намерен нападать на армейские части».

Ночью Хайнес перезвонил Кляйсту, сказал, что ситуация изменилась. Он выяснил, что не только в Силезии, а и по всему рейху армия готовится подавить мятеж штурмовых отрядов. Он сказал, что утром 29 июня летит в Мюнхен, чтобы поговорить с Рёмом. Кляйст вылетел в Берлин и доложил обо всем командующему сухопутными войсками генерал-полковнику Фричу и начальнику Генерального штаба генералу Беку.

— У меня такое впечатление, — добавил Кляйст, — что какая-то третья сила сталкивает нас — армию и штурмовые отряды.

После войны Кляйст сказал, что имел в виду Гиммлера, поскольку большая часть настораживающей информации поступала именно от него. Генерал-полковник Фрич вызвал генерала Вальтера фон Рейхенау и попросил Кляйста повторить свой доклад.

— Возможно, это и так, — сказал Рейхенау, — но теперь уже поздно.

Генерал Рейхенау был близок к нацистскому руководству и знал, что произойдет в ближайшие дни.

Министр рейхсвера Бломберг опубликовал в «Фёлькишер беобахтер» статью, в которой говорилось: «Армия на стороне Адольфа Гитлера». Но вооруженные силы не вмешивались. Гитлер объяснил генералам:

— Это наше внутрипартийное дело.

29 июня 1934 года в гостях у Риббентропа был Гиммлер. Будущий министр иностранных дел поинтересовался у рейхсфюрера, почему Рём держится так замкнуто.

Генрих Гиммлер пренебрежительно ответил:

— Рём уже мертвец.

Иоахим фон Риббентроп воспринял слова рейхсфюрера СС иносказательно, в том смысле, что политическая карьера Рёма идет к концу…

В девять утра 28 июня 1934 года Гитлер подъехал к ожидавшему его на аэродроме Темпельхоф самолету «Юн-керс-52». Личный пилот Ганс Баур был готов к полету. Вместе с фюрером летели Геринг, адъютант Брюкнер, охранник Шауб в эсэсовской форме и руководитель отдела печати аппарата партии Отто Дитрих. Самолет вылетел в Эссен. Несмотря на сильный дождь, фюрера приветствовала огромная толпа. Гитлер прилетел на свадьбу местного гауляйтера Йозефа Тербовена. Жених был в партийной униформе, невеста в белом платье. Гитлер и Геринг стали свидетелями на бракосочетании.

Среди гостей находился и начальник берлинских штурмовиков Карл Эрнст. Он сам собрался жениться, но на несколько часов отложил церемонию, чтобы присутствовать на торжестве в Эссене. Гитлер позвонил Рёму, который отдыхал в отеле «Ханзельбауэр» над озере Бад-Визее, и попросил его собрать своих подчиненных 30 июня.

Днем Гитлер отправился осматривать заводы Круппа, а Карл Эрнст улетел в Берлин. Руководитель столичной партийной организации Йозеф Геббельс, ненавидевший Рёма, сообщил Гитлеру, что Эрнст и его берлинские штурмовики вовсе не уходят в отпуск, а, напротив, находятся в состоянии боевой готовности.

Генерал Вильгельм Кейтель, командовавший войсками Потсдамского округа, доложил министру рейхсвера, что к нему наведался группенфюрер СА Карл Эрнст и завел разговор о секретных складах оружия, которые плохо охраняются. Он предложил взять их охрану на себя. Кейтель поблагодарил руководителя берлинских штурмовиков, но предложение отклонил. Более того, сразу же распорядился перевести склады в другие места.

Министр Бломберг информировал о поведении группенфюрера СА Эрнста самого фюрера. Гиммлер сказал, что Эрнст предатель, он намерен парализовать жизнь в Берлине, после чего город будет захвачен штурмовиками. Хотя и Гиммлеру, и Геббельсу было известно, что Эрнст, прихватив молодую Жену, отправляется в свадебное путешествие на острова Тенериф и Мадейру и никакая политика в данный момент его не интересует.

Геринг сообщил фюреру, что в Мюнхене штурмовики грузят винтовки в машины. В реальности речь шла о старом оружии, которое передавалось баварской полиции. Мюнхенский гауляйтер Адольф Вагнер предупредил Гитлера, что штурмовики прошли по улицам города с антигитлеровскими лозунгами.

Полицай-президент Ганновера и руководитель местных штурмовых отрядов обергруппенфюрер СА Виктор Лют-це доложил Гитлеру о сомнительных речах, которые произносит Эрнст Рём в узком кругу. На руководителей СА скопилась масса компрометирующего материала. Те ничего особенно и не скрывали. Эдмунд Хайнес завел роман со своим шофером и был страшно доволен.

Кроме того, сотрудникам эсэсовской службы безопасности Рейнхарда Гейдриха не составляло никакого труда заставить самого агента или от его имени написать любое сообщение и положить его в дело. Это была оперативная информация, которую можно было использовать как угодно: отправить в архив, положить в основу разработки или доложить начальству.

На следующий день, 29 июня, в Берлине подразделения полиции, вооруженные пулеметами, оцепили квартал вокруг его дворца. СС и СД привели в состояние боевой готовности. Гиммлер велел начальнику своего штаба Карлу Вольфу явиться вечером с зубной щеткой, бритвенным прибором и сменой белья. Отборное подразделение баварских СС — лейбштандарт «Адольф Гитлер» во главе с Зеппом Дитрихом — и подразделения Эйке «Мертвая голова» в Баварии погрузились на грузовики, предоставленные армией, и двинулись в сторону Бад-Визее. Гейдрих их инструктировал: возможен мятеж среди штурмовиков.

Забеспокоился только Хайнес, руководитель штурмовых отрядов в Силезии. Он прилетел в Баварию и поделился сомнениями с местными штурмовиками. Начальник полиции Мюнхена и командир штурмовых отрядов Верхней Баварии Август Шнайдхубер отправился к гауляйтеру Адольфу Вагнеру. Тот его успокоил.

Эдмунд Хайнес поехал в Бад-Визее и попытался предупредить Эрнста Рёма, но начальник штаба, который расслабился и отдыхал в хорошей компании, ему не поверил. Он полностью доверял Гитлеру. Хайнес прихватил молодого парня и отправился с ним спать.

Гитлер 29 июня провел, инспектируя трудовые лагеря в Вестфалии. Уже зная, что завтра расстреляет своих соратников, он насладился вечером концертом самодеятельности местной организации гитлерюгенда. Уже наступило 30 июня, когда в два часа ночи самолет Гитлера взлетел с аэродрома Хангелар около Бонна. В четыре тридцать часа утра самолет приземлился в Мюнхене.

Личный водитель фюрера Эрих Кемпка рассказывал после войны:

«Ночью прошел легкий дождь, и трава блестела в лучах утреннего солнца. Когда Гитлер спустился, к нему подошли два офицера рейхсвера. Он отвел их в сторону и отдал какой-то приказ. Нас ждали три машины, которые по радио вызвали из гаража Центрального комитета партии. Я обратил внимание на твердость голоса фюрера. Его лицо стало еще более серьезным, чем во время полета.

Я сел за руль. Он распорядился:

— Кемпка, сначала едем в министерство внутренних дел».

Речь шла о баварском министерстве, где Гитлер арестовал начальника мюнхенской полиции обергруппенфюрера СА Августа Шнайдхубера. Он был депутатом рейхстага, руководителем штурмовых отрядов и близким к Рёму человеком. Шнайдхубера расстреляют.

Из Мюнхена поехали на курорт Бад-Визее, где Эрнст Рём и его друзья уже завалились спать после веселой пирушки. Рём собирался ехать в Мюнхен, чтобы встретить фюрера и угостить его вкуснейшими вегетарианскими блюдами. Но фюрера ждали только вечером…

Гитлер сел рядом с водителем. На заднем сиденье устроились Геббельс и Лютце. Когда подъехали, Гитлер прервал молчание:

— Кемпка, подъедем к отелю «Ханзельбауэр», поезжайте потише. Увидите пост охраны штурмовиков, езжайте мимо — прямо к входу в гостиницу. — И после паузы добавил фразу, поразившую его водителя: — Рём намерен совершить переворот.

Вместе с фюрером были Брюкнер, Шауб, Юлиус Шрек, Вернер Лютце, сотрудники криминальной полиции Мюнхена. Все с оружием. Гитлера сопровождали также эсэсовцы из батальона «Мертвая голова», сформированного для службы в первом нацистском концлагере Дахау.

Гитлер первым выскочил из машины. За ним последовали Геббельс, Лютце и военные адъютанты. Из другой машины вылезли полицейские, которых прихватили из Мюнхена. Кемпка развернул машину, чтобы можно было немедленно отъехать, и с пистолетом в руке влетел в отель. В холле он увидел штандартенфюрера Юлиуса Уля, начальника охраны Рёма. Под дулом пистолета Шрек вел его в прачечную, где заперли штурмовиков, охранявших свое начальство. Шрек крикнул Кемпке:

— Быстро! Беги к шефу! Ты ему нужен.

На втором этаже Гитлер как раз выходил из спальни Рёма. Двое полицейских появились из комнаты напротив, где Хайнеса нашли в постели с восемнадцатилетним обергруппенфюрером СА. Полицейский доложил Гитлеру:

— Мой фюрер, начальник полиции Бреслау отказывается одеваться.

Гитлер вошел в комнату обергруппенфюрера Хайнеса и заорал:

— Хайнес, если не оденетесь в течение пяти минут, я прикажу вас расстрелять прямо здесь!

Хайнеса вывели, перед ним семенил растрепанный юноша.

— В прачечную! — приказал Шрек.

К Рёму Гитлер вошел сам, в руке у него был хлыст. За его спиной стояли двое полицейских с пистолетами в руках. Фюрер сказал своему соратнику и министру:

— Рём, вы арестованы.

Тот никак не мог проснуться. Ему дали возможность одеться. Рём вышел из своей комнаты в голубом костюме и с сигарой во рту. Гитлер посмотрел на него, но ничего не сказал. Двое полицейских сопроводили начальника штаба штурмовых отрядов вниз, где он рухнул в кресло и потребовал кофе.

Руководители штурмовых отрядов отсыпались после попойки. Никто не сопротивлялся. Гитлер каждому задавал вопрос:

— Вы участвуете в заговоре Рёма?

Все отвечали «нет», но это им не помогло, всех арестовали.

Спасся только врач Рёма группенфюрер СА Кеттерер, который вышел из своей комнаты вместе с женой. Лютце шепнул о нем фюреру доброе слово. Гитлер подал ему и его жене руку и предложил покинуть гостиницу…

Гитлер приказал Юлиусу Шреку раздобыть автобус и отправить арестованных в Мюнхен. И вдруг появился грузовик! Он был наполнен вооруженными штурмовиками, которые заполнили двор. Кемпка подумал: сейчас начнется стрельба. Это была хорошо вооруженная личная охрана Рёма. Но они не знали, что делать, потому что их командир штандартенфюрер СА Юлиус Уль уже был арестован. Но и уезжать они не собирались. Стояли с автоматами в руках.

К штурмфюреру СА, старшему из штурмовиков, подошел Гитлер и приказал:

— Немедленно возвращайтесь в Мюнхен. Если по дороге вас остановят СС, сдайте оружие без сопротивления.

Они нехотя уселись в машину. Но в какой-то момент остановились и опять взялись за оружие. Жизнь Гитлера висела на волоске. Но без командиров штурмовики оказались просто стадом баранов…

В ресторане Эрнст Рём пил уже третью чашку кофе. Он, видимо, не мог понять, что происходит. Он молча сел в машину, которая отвезла его в тюрьму, из которой он уже не выйдет.

В пять часов вечера по приказу Гитлера начались расстрелы руководителей штурмовиков. Это делали эсэсовцы из отрядов «Мертвая голова», руководил ими Зепп Дитрих. Шестерых прикончили в тюрьме. Расстреливали и в казармах СС.

Машину Карла Эрнста эсэсовцы остановили около Бремена. Говорят, что он принял это за розыгрыш и хохотал. Его отвезли в Берлин и там казнили.

В тот же день в десять вечера Гитлер вернулся в столицу. Геринг и Гиммлер ждали его со списком будущих жертв, который открывался именами бывших генералов Шляйхера и Бредова.

Эрнста Рёма поместили в тюрьму Штадельгейм. К нему отправили двух эсэсовцев из охраны концлагеря Дахау — Теодора Эйке и Михаэля Липперта. Гитлер просил дать Рёму возможность достойно уйти из жизни.

Начальник тюрьмы Штадельгейм рассказал, как все это происходило:

«В воскресенье, 1 июля, приехали двое эсэсовцев и потребовали, чтобы их провели к Рёму. Это было 9.30 утра. Цинк, который дежурил, отказал им. Они пытались проложить себе дорогу, но Цинк вызвал наряд полиции и поставил в известность начальника тюрьмы. Несколько часов путем телефонных переговоров проверялись их полномочия, звонили даже в имперскую канцелярию. Когда стало ясно, что двое эсэсовцев имеют личный приказ Гитлера, их отвели к Рёму в новое здание.

Они дали Рёму браунинг, однако тот потребовал разговора с Гитлером. Они велели ему застрелиться. Если не подчинится, они вернутся через десять минут и прикончат его…

Когда время вышло и они вошли в камеру, Рём стоял без рубашки. Один из них прямо от двери выстрелил в него. Рём рухнул. Он еще был жив, и его прикончили выстрелом в упор. Пуля прошла через его тело и застряла в полу камеры».

Застрелил Рёма Теодор Эйке. Он слыл редкостным бандитом даже среди нацистов. За преступления против товарищей по собственной партии его объявляли душевнобольным, исключали из СС, но потом возвращали, потому что Гиммлер нуждался в патологических садистах. Убийство Рёма сильно помогло ему в карьере. Теодор Эйке получил звание обергруппенфюрера и возглавил управление концлагерей в Главном административно-хозяйственном управлении СС, а в 1939 году был назначен командиром дивизии войск СС «Мертвая голова».

По просьбе Гитлера пресс-секретарь правительства Вальтер Функ позвонил президенту Гинденбургу и сообщил, что поднятый Рёмом мятеж подавлен. Гинденбург заметил:

— Тот, кто хочет творить историю, не должен бояться пролить кровь.

2 июля Гитлер получил от президента Гинденбурга, который в силу состояния здоровья уже, видимо, не совсем точно оценивал происходящее, приветственную телеграмму: «Ваше решительное и мужественное вмешательство подавило в зародыше все предательские интриги. Вы спасли немецкий народ от серьезной опасности, поэтому я выражаю вам свою искреннюю благодарность».

Стране нужно было объяснить «ночь длинных ножей». 1 июля, когда расстрелы еще продолжались, Геббельс произнес по радио длинную речь. Он высоко оценил умение фюрера провести такую операцию:

— Фюрер вновь, как это уже происходило в сложнейших ситуациях, действовал в соответствии со своим давним принципом — говорить только то, что должно быть сказано, только тем, кто должен это знать, и тогда, когда это следует сказать.

Геббельс долго разглагольствовал о «предателях и саботажниках, которых фюрер призвал к порядку» и одной фразой сформулировал главное:

— Командование штурмовых отрядов вело себя так, что все руководство партии могло быть заподозрено в позорном и аномальном сексуальном поведении.

В воскресенье днем Гитлер устроил в имперской канцелярии встречу старых нацистов. Пригласил ветеранов движения, угощал их чаем и пирожными. Он хотел показать, что для партии ничего не изменилось, наказаны только те, кто этого заслуживает.

3 июля Гитлер провел внеочередное заседание правительства. Он сообщил своим министрам, что «клика Рёма пыталась его откровенно шантажировать». Гитлер заявил, что судьба Рёма должна объяснить всем — «каждый, кто будет выступать против существующего режима, рискует своей головой».

Министр рейхсвера Бломберг поздравил фюрера с успешной акцией. Ни один из министров не осудил расстрелы без суда и следствия. Правительство одобрило действия канцлера, как необходимые для «защиты государства». Выступая в рейхстаге 13 июля, Гитлер сказал, что Рём собирался его убить и поручил это начальнику своей охраны штандартенфюреру СА Юлиусу Улю. Он сказал, что были расстреляны семьдесят четыре человека и трое покончили с собой.

На заседании правительства отсутствовал только вице-канцлер Франц фон Папен. Он встретился с Гитлером один на один и подал прошение об отставке (25 июля Папен будет назначен послом в Австрии).

3 июля Гитлер улетел в Восточную Пруссию, чтобы встретиться с президентом.

13 августа в рейхстаге Гитлер произнес большую речь. Он говорил об опасных интригах Рёма, который наладил контакты с генералом Шляйхером с помощью продажного и бесчестного посредника Вернера фон Альвенслебена.

Утром 2 августа 1934 года Гинденбург скончался. Предупрежденный врачами, Гитлер прилетел в Нойдек накануне, 1 августа.

В тот же день, не дожидаясь кончины Гинденбурга, Адольф Гитлер предложил правительству принять новый закон о главе государства. Гитлер становится «фюрером и рейхсканцлером» и принимает на себя все обязанности имперского президента, включая главную — должность главнокомандующего вооруженными силами. Все государственные служащие, включая военных, должны присягнуть ему на верность.

Сразу после смерти Гинденбурга Гитлер назначил на 19 августа общенациональный референдум относительно отмены поста президента и передачи всех полномочий ему. Восемьдесят четыре процента участвовавших в референдуме проголосовали за. Полмиллиона немцев были против.

Отныне Гитлера следовало именовать так: «фюрер и рейхсканцлер». 26 июня 1943 года руководитель имперской канцелярии статс-секретарь Ганс Ламмерс сделал разъяснение: отныне Гитлера надо именовать просто фюрером. 27 августа все высшие государственные служащие принесли Гитлеру присягу на верность.

По всей стране полиция и СС продолжали большую чистку: Гитлер устранял всех, кто мог представлять для него угрозу. Расстреливали в помещении гестапо или в эсэсовских казармах в Лихтерфельде.

Бывший главный соперник фюрера внутри партии Грегор Штрассер обедал у себя дома, когда пятеро гестаповцев попросили пройти вместе с ним в его кабинет, который они хотели обыскать. Его отвезли в гестапо, где поместили в одиночку. В камере его и застрелили. 7 июля вдова получила урну с его прахом с надписью: «Грегор Штрассер, родился 30 мая 1892 года, умер 30 июня 1934 года в здании гестапо в Берлине». Вдове запретили говорить о смерти мужа, официально он совершил самоубийство.

Эсэсовцы ворвались в дом вице-канцлера Франца фон Папена и застрелили его секретаршу, остальных его сотрудников арестовали. Застрелили журналиста Эдгара Юнга, который писал речи Папену, и его пресс-атташе фон Бозе. Сам Папен уцелел толко потому, что эсэсовцы не решились убить действующего члена правительства.

Уничтожили чиновников прусского министерства внутренних дел и мюнхенской полиции, которые могли знать что-то о Гитлере. Эриха Клаузенера, бывшего начальника отдела полиции в прусском министерстве внутренних дел, убили в собственном кабинете, неловко инсценировав самоубийство. Двое из юристов, к которым часто обращался Эрнст Рём, были арестованы, но жизнь им сохранили, а третий из них по наивности отказался открыть свой сейф и был немедленно застрелен.

Вильгельм Кюльц стал министром внутренних дел Германии в 1926 году. Он считал Гитлера опасным и, став министром, ознакомился с военным делом ефрейтора Гитлера. Поэтому бывшего министра в конце 1934 года посадили за решетку без обвинения — на всякий случай.

Карл Центер был далек от политики, он владел рестораном «Колокольчик. Нюрнбергские жареные колбаски». У него собирались видные нацисты, в первую очередь Эдмунд Хайнес. Здесь бывал и Гитлер. Комната наверху была зарезервирована для частных развлечений нацистской верхушки. Иногда их обслуживал сам хозяин, тоже гомосексуалист, так что он слышал все разговоры. Поэтому умер не своей смертью. Расстреляли музыкального критика газеты «Мюнхенер нойсте нахрихтен» Вильгельма Шмидта, которого эсэсовцы приняли за кого-то другого. Застрелили двадцатипятилетнего мюнхенского художника, который ездил с Рёмом в Боливию. Любовь у них не получилась, но два года они провели вместе.

Юный секретарь Рёма был предупрежден друзьями и вовремя спрятался. Когда он решил, что самое страшное позади, и вышел из укрытия, его арестовали и упрятали в концлагерь Дахау. За него просили люди, к которым фюрер обычно прислушивался. Но и они не смогли выручить его из беды.

— Не просите за этого парня, — сказал Гитлер. — Он из худших в той компании. Пусть остается в Дахау.

«Ночь длинных ножей» была операцией по уничтожению опасных свидетелей и компрометирующих бумаг. Генерала Шляйхера эсэсовцы застрелили в его кабинете на вилле в Нойбабельсберге. На звук выстрела прибежала его жена, ее тоже убили. Генерал-майор в отставке Фердинанд фон Бредов жил в своем берлинском доме с момента, как Гитлер сформировал правительство. Его убили в полицейском автомобиле и труп выбросили. Он руководил немецкой военной разведкой при канцлере Брюнинге. Близкий друг Шляйхера, Бредов полгода — до прихода Гитлера к власти — оставался вторым человеком в министерстве рейхсвера. Генерала убили, потому что боялись, что он передает опасные материалы антинацистской эмиграции.

Так и не удалось установить, сколько именно людей было ликвидировано между 30 июня и 2 июля, когда поступил приказ завершить акцию. Вероятно, речь идет о двух сотнях убитых.

Начальником штаба штурмовиков в благодарность за предательство стал обергруппенфюрер Виктор Лютце из Гамбурга — он вовремя перешел на сторону Гитлера. В сентябре 1934 года Лютце писал Гитлеру:

«Мой фюрер!

Как мы исполняли свой долг в прошлом, так мы исполним его и в будущем, нам нужен только Ваш приказ. Мы, товарищи, знаем только один принцип — следовать приказам нашего фюрера, доказать, что мы остались прежними — верными только нашему фюреру Адольфу Гитлеру!»

Но штурмовые отряды потеряли свое прежнее значение, из их состава вывели моторизованные части. Гитлер потребовал от СА «строжайшей дисциплины, преданности, верности армии и рейху». Штурмовикам запретили носить оружие. Фактически они были превращены в клубы военно-патриотического воспитания, занимавшиеся подготовкой допризывников.

Влияние штурмовых отрядов было основано на том, что приказом Рёма от 12 мая 1933 года комиссары-штурмовики были прикомандированы к различным органам государственной власти. 4 июля 1934 года министр внутренних дел Фрик оповестил нового начальника штаба Виктора Лютце, что распоряжение его предшественника отменено.

Вспоминая те события в «Волчьем логове», 5 мая 1942 года, Гитлер пренебрежительно заметил:

— Насколько трудно подобрать подходящих людей на руководящие посты, видно хотя бы уже из того, что я так и не смог поставить во главе СА подходящего человека, поэтому СА, боевой отряд времен, предшествовавших взятию власти, позже превратились в организацию, которая или никак не может своевременно понять, в чем ее задачи, или совершенно неправильно берется за их исполнение.

Зато взошла звезда Генриха Гиммлера, который избавился от ненавистного Рёма. Он руководил арестами на территории всей Германии. Начальник его штаба Карл Вольф был 4 июля произведен в оберфюреры СС. Глава службы безопасности Гейдрих стал группенфюрером. В общей сложности сто сорок два эсэсовца получили в эти дни повышение.

20 июля Гитлер вывел СС из подчинения штабу штурмовых отрядов: «Учитывая заслуживающую поощрения службу охранных отрядов (СС), особенно в связи с событиями 30 июня 1934 года, я придаю СС статус самостоятельной организации внутри партии. Тем самым рейхсфюрер СС, как и начальник штаба штурмовых отрядов, подчиняется напрямую вождю партии. Начальник штаба и рейхсфюрер СС получают партийное звание рейхсляйтера».

Гитлер приказал Гиммлеру создать в СС специальное подразделение, ведающее гомосексуалистами, и особенно обращать внимание на видные фигуры. Гомосексуалистов стали регистрировать, составив «розовые списки» на сто тысяч человек, треть из них поставили под наблюдение. Несколько тысяч отправили в концлагеря.

В гестапо создали отдел по борьбе с гомосексуализмом и абортами. Им руководил Йозеф Мейзингер, который после нападения на Польшу возглавит эсэсовский карательный отряд в Варшаве, а потом станет атташе по вопросам полицейского сотрудничества в германском посольстве в Японии, где крепко подружится с советским разведчиком Рихардом Зорге.

В 1935 году ужесточили законодательство. Теперь уголовно наказуемыми считались любые «развратные действия между мужчинами». Это расплывчатое понятие суд мог толковать как угодно широко. Политика партии после того, как покончили с Рёмом, была направлена на мобилизацию против гомосексуалистов «здорового духа народа». Сторонники нетрадиционной сексуальной ориентации были объявлены врагами как с расово-биологической, так и с государственно-политической точки зрения. Генрих Гиммлер заботился о «сексуальном бюджете нации», направленном строго на расширенное воспроизводство населения.

По приказу рейхсфюрера СС гомосексуальная субкультура, существовавшая в крупных городах, была разрушена. Эсэсовцы, нацистские врачи (в том числе психиатры) жестоко обращались с гомосексуалистами, выявленными в ходе этой волны преследований. Но полицейско-репрессивные меры не помогли. Гомосексуалисты сохранились во всех важнейших «мужских союзах» Третьего рейха — будь то гитлерюгенд, армия, флот, организации трудовой повинности. Для руководителей партии это было тяжелым ударом. Несмотря на все чистки, «тело народа» было полно греха и непорядка, приравниваемого к скрытому диссидентству.

Самих гомосексуалистов следовало перевоспитать, «превратить их в арийцев, полезных национальному сообществу». Гомосексуализм рассматривали то как «проявление вырождения расы», то как болезнь, и нацистские врачи пытались ее «лечить» ампутацией мошонки. Но удалить мошонку трем миллионам немецких мужчин, после чего заключить их в концлагерь, было невозможно. Нацистская Германия воевала и нуждалась в солдатах и рабочих. Задача состояла в том, чтобы «разгрузить» концлагеря от тех, кто согрешил раз и исправился…

В 1938 году Герберт Линден, начальник расового подотдела имперского министерства внутренних дел, обратился в Немецкий институт психологических исследований. Он хотел знать, скольких гомосексуалистов немецким психотерапевтам удалось излечить от их пагубного недуга.

Директор института Маттиас Геринг сообщил о весьма скромных достижениях — пятьсот десять излеченных. И этого числа успешно «перевоспитанных» оказалось достаточно для Линдена. Он проводил неделю повышения квалификации для адвокатов и судей и заявил, что тезис о «генетической предрасположенности» к гомосексуализму не выдерживает критики:

— Опыт отечественных психотерапевтов показывает, что почти у всех гомосексуалистов отмечаются ранние, хотя и скрытые под поздними наслоениями гетеросексуальные наклонности. Этим надо воспользоваться.

Выявленные уголовной полицией гомосексуалисты, в основном молодые люди, передавались на перевоспитание местным организациям гитлерюгенда и Союза немецких девушек, которые звали на помощь психотерапевтов. Это был последний шанс. Те, кто не желал исправляться, безжалостно отправлялись в концлагерь.

Нацистским врачам поручили найти способ «окончательного решения» этой проблемы путем создания гормональных средств, «излечивающих» от гомосексуализма. В Главном хозяйственно-экономическом управлении СС уже планировали создание института, который бы занялся массовым применением «антигомосексуального препарата» и его продажей за границу.

Главный врач СС и полиции обергруппенфюрер СС Эрнст Гравиц поручил биологу штурмбаннфюреру Карлу Вэрне внедрить методику гормонального лечения. Штурмбаннфюрер полагал, что склонность к гомосексуализму обусловлена недостатком мужских гормонов. Надо вводить их в достаточном количестве, и болезнь будет побеждена: «Такое лечение, которое может поднять содержание мужского сексуального гормона в крови до нормального уровня, поможет этим людям преодолеть их трудности. Такая терапия избавит их от нездоровой участи, сделает их производительными и полноценными членами человеческого сообщества».

В июле 1944 года штурмбаннфюрер СС Вэрне получил возможность проверить свою теорию на узниках концлагеря Бухенвальд. Кастрированным мужчинам вводилась вытяжка сексуального гормона. Разумеется, «успех» не заставил себя ждать. Подопытные узники точно знали, что их шансы выжить вырастут, если они докажут свое гетеросексуальное перерождение.

Вот выписка из «истории болезни» одного из узников: «Исчезла депрессия. С нетерпением ждет освобождения, строит планы на будущее. Эротические фантазии изменились. Раньше все мечты были направлены на молодых мужчин, а теперь только на женщин. Уже думал о женщинах в публичном доме, но религиозные убеждения не позволят ему туда пойти».

Штурмбаннфюрер Карл Вэрне торговался с Главным хозяйственно-экономическим управлением СС о своей доле от продажи нового препарата, но тут нацистский режим рухнул…

Гауляйтер Силезии Гельмут Брюкнер был обвинен ведомством Гиммлера в гомосексуализме. Брюкнер был видной фигурой в партии, занимал заметные посты в Пруссии и Силезии. Но ему припомнили тесные отношения с расстрелянным Рёмом. Брюкнер написал большое письмо Гессу и Гиммлеру, в котором говорилось, что он не один такой. Ему это дорого обошлось. Его арестовали и доставили в Берлин. В гестапо на допросах он признал себя виновным в гомосексуализме, был лишен должности и исключен из партии. Геринг обещал жене Брюкнера, что до суда дело не дойдет. Но Гитлер настоял на уголовном преследовании. Брюкнер пытался спастись, пригрозив, что в зале суда он скажет то, что может подорвать репутацию партии и правительства. Но фюрер этого уже не боялся.

Дело рассматривалось на закрытом заседании в октябре 1935 года. Защищаясь, Гельмут Брюкнер говорил, что он занимался только совместной мастурбацией с мужчинами, но дальше дело не заходило. Так что судить его не за что. Что касается обвинения в том, что его поведение вредило партии, то он сказал, что до 30 июня 1934 года партия терпимо относилась к этому и только потом произошло резкое изменение политики от гомофилии к гомофобии…

На суде он был очень осторожен. Напоминал о своих заслугах перед партией и просил снисхождения. Его приговорили к пятнадцати месяцам заключения. После чего Гиммлер рекомендовал ему найти себе занятие подальше от политики.

Через несколько месяцев после «ночи длинных ножей» высланный из Советской России Лев Троцкий, бывший член политбюро и председатель Реввоенсовета, записал в дневнике впечатления от книги расстрелянного начальника штурмовых отрядов:

«Мемуары Рёма, начальника штаба СА, убитого впоследствии Гитлером, дают достаточно яркое — при всей своей тусклости — представление о самоуверенной вульгарности этой среды. В «социализме» наци психологические пережитки траншейного «сближения классов» занимают очень видное место. То, что Мартов и др. меньшевики — без всякого основания — говорили о большевизме: «солдатский социализм», — вполне применимо к наци, по крайней мере к их вчерашнему дню.

В образе самого Рёма казарменное «братство» очень органически сочетается с педерастией…»

Троцкий обратил внимание на, можно сказать, программное заявление Рёма: «Пламенные протесты и массовые митинги, безусловно, ценны в смысле создания настроения возбуждения, и часто, возможно, они просто незаменимы; но если за кулисами этого взрывоопасного представления не стоит человек, готовый к действию и решившийся на действия, они не принесут никакого эффекта».

Начальник штаба штурмовых отрядов открытым текстом говорил, что не одним ораторским даром Гитлера национальные социалисты завоевали Германию.

«Эта мысль, — записал Троцкий, — в которой есть верное ядро, направлена отчасти против Гитлера: он говорил речи, а я, Рём, делал дело. Солдат должен, по Рёму, стоять впереди политики. Но политик опрокинул солдата».