Когда Хрущев с Шелепиным задумали создать комитет партийно-государственного контроля, они держали в голове опыт двадцатых годов, когда существовали два влиятельных ведомства — Центральная контрольная комиссия в партии и наркомат рабоче-крестьянской инспекции в правительстве. Формально они были разделены, но руководил ими один и тот же человек, причем очень влиятельный, член политбюро — сначала Куйбышев, потом Орджоникидзе, Андреев.
Хрущев решил повторить этот опыт, но слить партийную и правительственную инспекцию в единый аппарат.
Создавался орган с огромными, почти неограниченными, полномочиями, получивший право контролировать и партийные органы, и правительство, и вооруженные силы, и даже КГБ.
Хрущеву нужен был аппарат, который уберегал бы его от такого позора, которым обернулась знаменитая некогда рязанская инициатива.
ДОГНАТЬ И ОБОГНАТЬ АМЕРИКУ!
Даже в самых серьезных документах значится, что этот человек покончил с собой. Не хотел, чтобы его с треском снимали с должности, позорили на всю страну. Но все, кто работал с ним, наотрез отрицают версию самоубийства. Они считают, что у него сердце не выдержало, что он пал жертвой интриг и нелепых идей Никиты Сергеевича Хрущева.
Имя этого человека когда-то гремело. Он получил Золотую Звезду Героя, был близок к главе государства и должен был войти в высшее руководство страны. Но внезапно все рухнуло. Но что же действительно произошло?
Двадцать второго мая пятьдесят седьмого года Никита Сергеевич Хрущев, выступая в Ленинграде на совещании работников сельского хозяйства Северо-Запада Российской Федерации, провозгласил громкий лозунг:
— Догнать и перегнать Соединенные Штаты Америки по производству мяса, масла и молока на душу населения.
Лозунг воспринимается как авантюрный. Однако в тот момент Хрущев был абсолютно уверен, что цель достижима. Освоение целинных и залежных земель, казалось, решило зерновую проблему.
Если можно за считанные годы завалить страну хлебом, рассуждал Никита Сергеевич, то почему же нельзя обеспечить людей мясом и молоком?
Хрущев ждал, что партийные секретари откликнутся на его призыв. И не ошибся. Первым отозвался секретарь Рязанского обкома партии Алексей Николаевич Ларионов, которому Хрущев всегда симпатизировал. Ларионов не подвел Никиту Сергеевича.
На десятой областной партконференции за день до Нового года, тридцатого декабря пятьдесят восьмого, Ларионов произнес речь, которая прогремела на всю страну.
Первый секретарь Рязанского обкома обещал увеличить производство мяса в два с половиной раза, а может быть, добавил Ларионов, и в три раза!
— Если будет необходимость, — говорил Алексей Ларионов, — надо пойти вплоть до того, чтобы для телят и ягнят занять помещения изб-читален, клубов и все, что мы можем занять для этой цели.
Рязанцы обещали продать государству в следующем году сто пятьдесят тысяч тонн мяса, то есть почти в четыре раза больше, чем в предыдущем. Обращение рязанцев было опубликовано во всех центральных газетах. Инициативу приветствовали и поддержали в ЦК.
Основным любителем таких инициатив был Владимир Павлович Мыларщиков, который руководил сельскохозяйственным отделом ЦК по России. Мыларщиков был человеком без образования, так что представления о сельском хозяйстве у него были весьма примитивные. Но в двадцать с небольшим лет он стал директором машинно-тракторной станции. Перед войной его взяли на партийную работу. Он был секретарем одного из подмосковных райкомов, энергичного и сравнительно молодого человека приметил руководиитель московской области Хрущев и сделал в пятьдесят первом секретарем столичного горкома.
Как только Никита Сергеевич стал хозяином партии, он сразу же, в январе пятьдесят четвертого года, поставил Мыларщикова во главе сельхозотдела ЦК и ввел в состав бюро ЦК по РСФСР. Он нравился Хрущеву тем, что говорил — деревню надо выводить из нищеты, в которую ее загнали при Сталине.
В июне пятьдесят седьмого года на пленуме ЦК Мыларщиков говорил:
— Мы с товарищем Маленковым в пятьдесят четвертом были в Новгороде. Это было в троицу, в воскресенье. Зашли в одну деревню, шли пешком, проехать нельзя было. Пришли женщины босиком, плохо одетые, начали передавать через товарища Маленкова ЦК и правительству благодарность, что налог уменьшили. Как они говорили! Слезы из глаз готовы были брызнуть. Женщина сказала, что, бывало, фининспектор приедет, опишет все — заревела и, больше ничего не сказав, ушла…
Владимир Павлович и был покровителем и организатором всех самых громких — и часто заведомо невыполнимых — идей, предлагавшихся Никите Сергеевичу. Два мало образованных человека, считавших себя большими специалистами в сельском хозяйстве, легко попадались на удочку шарлатанам. Разница состояла в том, что Хрущев добросовестно заблуждался. А Мыларщиков сам выдумывал такие грандиозные идеи, чтобы быть нужным хозяину. На местах его боялись и не смели перечить.
Хрущев сделал его депутатом Верховного Совета и кандидатом в члены ЦК. Но рязанская инициатива стала последней в биографии Владимира Мыларщикова. Хрущев в нем разочаровался. Говорят, ему постоянно докладывали о том, что завотделом злоупотребляет горячительными напитками. В июле пятьдесят девятого года Хрущев снял его с должности и назначил директором специализированного треста картофеле-овощеводческих совхозов Московской области.
Но рязанская инициатива уже гремела по стране.
Двадцать третьего января на новом пленуме обкома обсуждали, как идет выращивание и откорм крупного рогатого скота, свиней, овец, птицы.
Ларионов заявил на пленуме:
— Есть такие люди, которые говорят, что это авантюризм, но что бы ни говорили, а молоко в области есть. А сейчас дело потруднее, чем молоко, но решить это дело можно… Тем, кто сомневается, надо разъяснять и давать отпор.
Хрущев был счастлив: значит, можно! Между Хрущевым и Ларионовым было нечто общее: оба энергичные, моторные, заводные. Оба хотели многого достичь. Оба были хорошими ораторами, умели увлекать людей и заражать их своей уверенностью.
— Вы знаете, — говорил Ларионов, — в каком состоянии каждый из нас находится? Это музыкальный инструмент, струны до предела напряжены, малейшая неосторожность — струны лопнут. Но если их не дотянешь — будут фальшивить.
Алексей Николаевич Ларионов родился в девятьсот седьмом году в крестьянской семье в деревне Грибанихе Онежского района Архангельской области. С юных лет пошел по комсомольской линии.
В двадцать девятом году Ларионова призвали в пограничные войска, но и в окружной школе младшего комсостава пограничной охраны сделали комсомольским секретарем. Хотел учиться и поступил на подготовительное отделение Института красной профессуры в Ленинграде, но его сразу отправили заместителем начальника политотдела по партийной работе машинно-тракторной станции в Крыжополь, в Винницкую область.
Потом два с половиной года все-таки дали поучиться, а в апреле тридцать восьмого прямо из института отправили в Ярославль третьим секретарем обкома.
Большая сталинская чистка открыла напористому и инициативному партработнику путь наверх. Через два года он — второй секретарь, а еще через два — первый секретарь Ярославского обкома. На этом посту и провел всю войну. Под руководством Ларионова начинал свою карьеру главный комсомолец Ярославской области Юрий Владимирович Андропов.
Осенью сорок шестого Алексея Ларионова забрали в Москву заместителем начальника управления кадров ЦК партии и заведующим основным отделом — кадров партийных органов. Новая должность могла стать стартовой площадкой для быстрого взлета. Но Ларионов, не подозревая об этом, попал в жернова ожесточенной борьбы за власть.
Всеми кадровыми делами руководил Георгий Максимилианович Маленков, один из самых влиятельных людей в стране. Но в том же сорок шестом он попадал в опалу. Кадровые дела Сталин перепоручил другим людям.
Новый секретарь ЦК Николай Семенович Патоличев возглавил управление по проверке кадров. Патоличев давно знал Ларионова и, видимо, рекомендовал его на работу в ЦК.
Ларионов стал заместителем Алексея Александровича Кузнецова, ленинградца, который во время войны понравился Сталину и стал играть ключевую роль в аппарате ЦК. Кузнецова вождь сделал секретарем ЦК и начальником управления кадров.
Но эта расстановка сил оказалась недолгой. Новички не смогли удержаться на своих местах. Уже через год Патоличева отправили на Украину. Алексея Кузнецова ждала худшая участь — его арестовали и расстреляли по «ленинградскому делу».
А еще раньше Ларионова отправили первым секретарем в Рязань.
Рязанская область образовалась в тридцать седьмом году. Она отставала от соседей. Говорят, что однажды Сталин раздраженно заметил:
— До каких пор будем терпеть эту провальную яму под Москвой? Послать туда кадрового секретаря!
В ноябре сорок восьмого первым секретарем утвердили Алексея Николаевича Ларионова. Ему был сорок один год.
На пленуме обкома инспектор ЦК представил Ларионова:
— Дела в вашей области идут плохо. Направляем к вам опытного партийного работника, хорошо проявившего себя в Ленинграде и Ярославле.
А до него в области три первых секретаря сменились, и ни один ничего не добился, так что настроения скептические были. За год до Ларионова секретарем Рязанского обкома по кадрам прислали заведующего сектором из управления кадров ЦК Александра Ульяновича Петухова. Но его через несколько лет вернули в аппарат ЦК. А Ларионов так и остался в Рязани.
Назначение его не обрадовало, это было явным понижением. Он уходил в ЦК с такой же должности, но Ярославская область была больше и важнее Рязанской.
Потом он понял, как ему повезло, что его так вовремя убрали из аппарата ЦК. Когда арестовали недавнего секретаря ЦК Алексея Кузнецова, Ларионову пришлось давать показания о совместной работе с «врагом народа».
Два года, пока продолжалось ленинградское дело, Ларионов висел на волоске, тоже ждал ареста. Обошлось. Но вскоре разразилась новая гроза. Сталину положили на стол письмо, в котором говорилось, что в Рязани нет ни хлеба, ни молока, ни мяса.
В письме с ехидцей замечалось — как же так: товарищ Маленков на Х1Х съезде партии заявил, что зерновая проблема решена окончательно и бесповоротно, а в Рязани даже хлеба нет, не говоря уже о колбасе и масле?
Маленков поручил секретарю ЦК Аверкию Борисовичу Аристову проверить это заявление. Тот поехал в Рязань. Когда вернулся, Маленков поинтересовался:
— Как там дела? Перебои со снабжением?
— Нет, — доложил Аристов, — какие там перебои! Просто нет хлеба в продаже, фонды им не выделили.
— Вы только, товарищ Аристов, без паники, — сказал невозмутимый Маленков. — Пишите на имя товарища Сталина результат проверки.
Не успел Аристов составить докладную, как его пригласили к самому Сталину.
Аверкий Борисович, излагая эту историю уже после смерти вождя, пояснил: «Он вызывал нас, молодых секретарей, и только речи нам произносил, ничего конкретного мы тогда не делали. Там присутствовали товарищи Игнатов, Хрущев, Пегов, Михайлов и другие. Я не ошибаюсь, я помню хорошо, потому что мне это дорого обошлось».
Сталин среди прочего поинтересовался:
— Что там, в Рязани?
Секретари ЦК молчали.
— Кто был в Рязани? — спросил вождь.
Аристов поднялся:
— Я был в Рязани.
— Что там? Перебои?
— Нет, — доложил Аристов, — товарищ Сталин, не перебои, а давно там хлеба нет, масла нет, колбасы нет. В очереди сам становился с Ларионовым с шести-семи утра, проверял. Нет хлеба нигде. Фонды проверял, они крайне малы.
Видимо, Маленков докладывал Сталину о ситуации в области иначе, в розовых красках. Не хотел огорчать вождя. Сталину слова Аристова не понравились. Он считал, что во всем виноват секретарь обкома партии:
— Что у нас за секретарь сидит в Рязани? Шляпа. Почему не сигнализировал нам? Снять его с работы! — кричал рассвирипевший Сталин.
Аристов все же сказал, что Ларионов не виноват, что такое положение с хлебом существует и в других городах. Аристова поддержал Хрущев, который не упустил случая подпортить репутацию Маленкова.
— Товарищ Сталин, наша Украина пшеничная, а пшеницы, белого хлеба в продаже не бывает, — доложил Хрущев. — Украинцы с болью говорят: прочитали доклад Маленкова, в котором сказано, что зерновая проблема решена, а нас суррогатом кормят. А украинцы привыкли белый хлеб кушать.
Сталин выслушал и распорядился:
— Дайте украинцам белый хлеб.
Он не знал, что в стране хлеба мало и давать нечего.
Потом было созвано бюро Совета министров. За плохую организацию торговли в Рязани выговоры получили заместитель председателя правительства Анастас Иванович Микоян, министр торговли Василий Гаврилович Жаворонков.
Ларионов едва удержался в своем кресле. Несколько месяцев в Рязани работала группа чекистов из министерства государственной безопасности, они искали следы контрреволюционной организации. В первую очередь чекистов интересовал вопрос: кто подговорил автора письма обратиться к Сталину? Эти люди распространяют недоверие к партии и правительству, значит, они — враги советской власти.
Спасла Ларионова смерть вождя.
Когда Ларионова назначили в Рязань, многие рязанцы жили тем, что выращивали овощи и везли в столицу на продажу. По улицам еще коров гоняли. Из промышленности существовали только четыре завода — «Сельмаш», кожевенный, приборный и фабрика «Победа Октября».
Ларионов, осмотревшись в Рязани, говорил:
— Нам нужны специалисты, а кто приедет в город, где нет хорошего транспорта, жилья, институтов, театров? Если мы начнем строить заводы, открывать институты, будет с кого потянуть денежку.
Местный краевед Нина Булгакова, доктор исторических наук, профессор, пишет, что при Ларионове за десять лет построили больше сорока промышленных предприятий, в том числе станкостроительный завод, завод тяжелого кузнечно-прессового оборудования. Дорога «Большое кольцо» связала районы области. В городе появились троллейбусы, набережная на реке Трубеж, новые жилые кварталы.
Знавшие Ларионова люди вспоминают, что энергичный первый секретарь умел разговаривать с людьми, вселять в них уверенность. Его даже обкомовские буфетчици приходили послушать. Он был увлечен своими идеями, и это передавалось другим людям. Первых секретарей с таким сильным характером ни до него, ни после в Рязани не было.
Надежда Николаевна Чумакова в сорок девятом была секретарем обкома комсомола. Вызвал ее Ларионов:
— Нам нужны новые люди. Мы будем развивать город. На месте речки Лыбедь пруд выроем, по нему лебеди будут плавать.
И предложил стать первым секретарем горкома.
Начал город благоустраивать — скверы, набережную сделал, заложил лесопарк, где была свалка, реставрировал Кремль, построил драматический театр, Дом политического просвещения, газифицировал город, реконструировал центральную площадь города, построил автомобильные дороги.
— При нем Рязань из города, еле-еле себя уважающего, превратилась в культурно-промышленный центр, — считает Чумакова. — Ларионов вдохнул жизнь в старую провинциальную Рязань.
Однажды первый секретарь опоздал на комсомольскую конференцию, где его ждали, объяснил:
— Я думаю, делегаты простят мне мое опоздание. Причина-то уважительная, особая! Мы отправляли наши станки на экспорт, за границу. Подумайте только, лапотная Рязань отправляет металлообрабатывающие станки за рубеж! На Запад! В Бельгию! Промышленно развитую страну!
Он построил в Рязани радиотехнический институт, нефтеперерабатывающий завод. Многие в городе недоумевали: зачем он Рязани? А Ларионов оказалася прав. Завод дал не только рабочие места, но и тепло городу, большие отчисления в городской бюджет.
Павел Гавриков, в ту пору первый секретарь одного из райкомов, вспоминал, как к нему на актив приехал Ларионов.
На совещании председатель колхоза в Коровках Иван Васильевич Машеров обещал сдать хлеб за десять дней.
Встал Ларионов:
— Иван Васильевич, могли бы не за десять, а за семь дней план по хлебозаготовкам выполнить? А мы бы заставили Сельхозтехнику продать вам грузовую машину.
Зал зашумел. Тогда в колхозах еще ни у кого не было грузовой машины.
Машеров недоверчиво переспросил:
— А не обманете? Мы не за семь, мы за пять дней сдадим. Только вы нам не одну, а две машины дайте.
В зале захохотали. Ларионов согласился:
— Хорошо. Договариваемся при всем честном народе.
Зал зашумел:
— А нам? А нам можно?
Ларионов сказал:
— Я думаю, мы всем, кто сократит сроки поставок, поможем приобрести либо машину, либо другую технику. Хватит району в отстающих ходить.
Совещание закончилось. Первый секретарь райкома поехал провожать главу области. Отъехали подальше. Ларионов сказал водителю:
— Останови.
Вышли. Ларионов сказал первому секретарю райкома:
— Здесь нас никто не услышит. Буду тебе вопросы задавать.
Гаврикову не по себе стало.
— Ты веришь, что план по хлебозаготовкам выполнишь?
— Верю, Алексей Николаевич.
— Ты понимаешь, что с тобой будет, если не выполнишь план?
— Снимут с работы?
— Не только. На бюро обкома исключат из партии. Понял?
— Понял.
План был выполнен. Гаврикова вызвали к Ларионову. Первый секретарь обкома пребывал в благодушном настроении:
— Поздравляю. Слово держишь.
Он вытащил из ящика письменного стола письма:
— Это жалобы на тебя. Твой уполномоченный по заготовкам писал. Возьми себе на память. Но с ним не связывайся. На бюро не тащи. Ты его за паникерство из партии исключишь, он начнет на тебя и на меня писать жалобы. Ты так сделай. Будешь подводить итоги — активистов похвали, а потом скажи: «А у нас маловеры были». И эту пачку писем покажи и на него посмотри.
Гавриков так и сделал. Умелый был Ларионов человек по части аппаратных интриг. Но это умение его и подвело.
После смерти вождя Алексей Ларионов твердо ориентировался на Хрущева. В пятьдесят седьмом Ларионов стал на защиту Никиты Сергеевича, когда старая гвардия — Молотов, Маленков, Каганович — попытались снять Хрущева.
Никита Сергеевич ценил рязанского секретаря. В феврале пятьдесят седьмого наградил Ларионова орденом Ленина «за высокие темпы роста прозводства продуктов животноводства и успешное выполнение принятых обязательств по производству и сдаче государству сельскохозяйственных продуктов». А через полгода дал еще один орден Ленина — к пятидесятилетию.
Обещав завалить страну мясом, Ларионов сделал Рязань всесоюзным маяком. В город приехал сам Хрущев, чтобы вручить области орден. Рязанцы собрались посмотреть на Никиту Сергеевича. Он ехал в открытой машине, рядом Ларионов, тоже совершенно лысый, только на голову выше. Все им аплодировали. Это было фантастическое событие для провинциального города, который вожди не баловали вниманием.
Пример Рязани наглядно показывал, что идеи Хрущева осуществимы. Вдохновленный подвигами Ларионова, Никита Сергеевич произнес перед рязанцами большую речь. Хрущев говорил, что Рязанская область все может сделать и еще способна увеличить производство картофеля, потому что картофель — пища и для королей, и бедняков. Эти слова рязанцы запомнили.
Дело было за малым — сдать государству три плана. Но за год поголовье скота не могло увеличиться в три раза.
Что же толкнуло Ларионова на эту авантюру? Это были времена, когда славу, успех, благоволение начальства приносили не столько реальные дела, сколько громкие почины и инициативы, стахановское движение, маяки пятилетки.
И Хрущев, и Ларионов пренебрежительно относились к образованию и образованным людям. Ларионов часто и с удовольствием повторял слова Хрущева:
— Школа дает только знания, а ум — от матери.
У Ларионова была склонность не просто держать нос по ветру, но стараться быть первым во всякого рода начинаниях.
Когда Сталин в начале пятьдесят третьего года устроил «дело врачей-убийц», Ларионов тоже первым проявил инициативу: доложил в ЦК, что ведущие рязанские хирирги убивают пациентов, и потребовал от областного управления госбезопасности арестовать врачей.
В Рязань отправилась комиссия во главе с будущим министром здравоохранения академиком Борисом Васильевичем Петровским. В обкоме Ларионов сообщил, что вредительством занимаются четыре руководителя кафедр Рязанского мединститута профессоры В.А. Жмур, М.А. Егоров. Б.П. Кириллов и И.Л. Фраерман. Причем по инициативе обкома Егоров уже арестован. На очереди остальные.
Петровский стал беседовать с рязанскими врачами. Очень быстро у него возникло подозрение, что все четыре хирурга стали жертвой доноса, а доносчик — некий врач, который работал у каждого из этих профессоров и отовсюду был отчислен как плохой хирург. Потом устроился в обкомовскую поликлинику, поближе к начальству, и стал сводить счеты с обидчиками.
Две недели Петровский обследовал работу рязанских хирургов и пришел к выводу, что это прекрасные специалисты, которые работают в очень трудных условиях — нет медикаментов, инструментов, шовного материала.
Опытный Петровский ввел вероятного жалобщика в состав комиссии, которая подписала заключение. Итоги работы комиссии рассматривались на бюро обкома. Оно началось в три часа ночи. Секретарь обкома Ларионов был крайне недоволен, услышав, что в действиях врачей отсутствует состав преступления, а городские власти, напротив, не проявляют внимания к медицине. Ларионов прервал Петровского:
— А вот у нас имеется другая информация. Мы знаем, что профессора Кириллов и Жмур плохо оперируют. Из-за них пострадала женщина — член партии, которая после плохо проведенной операции погибла от метастазов рака грудной железы.
Этот случай Петровскому был известен. Он сказал, что рак был очень запущен и печальный исход предотвратить было невозможно. Борис Васильевич попросил назвать фамилию врача, который информирует обком. Ларионов без желания назвал имя. Тогда Петровский с возмущением произнес:
— Очевидно, вы не знаете, что этот врач был введен в состав нашей комиссии и подписал акт, который я только что огласил? Иначе как двурушничеством поведение этого, с позволения сказать врача, назвать нельзя.
Ларионов с угрозой в голосе сказал, что обком во всем разберется. Когда комиссия поехала в Москву на машине, водитель включил радиоприемник, и все услышали сообщение о болезни Сталина, о том, что состояние тяжелое, отсутвует сознание и наблюдается дыхание типа Чейна-Стокса.
Водитель спросил, что означают эти симптомы? Петровский ответил:
— Это конец…
СМЕРТЬ ПЕРВОГО СЕКРЕТАРЯ
Ларионов, крестьянский сын, не мог не понимать, что законы биологии не позволяют за один год в несколько раз увеличить производство мяса, но это был верный путь наверх.
Конечно, и в те времена люди вели себя по-разному. Один, получив команду, все поля засевал кукурузой, которая на севере никогда не росла, и оставлял область без урожая. Другой сеял кукурузу только вдоль дорог, чтобы начальство успокоить, но докладывал, что все указания выполнил.
В августе пятьдесят девятого область сдала пятьдесят с лишним тысяч тонн. Это и была реальная цифра. Где же взять остальное? Возникали разные идеи. Школьникам поручили разводить кроликов. Но кроликами план не выполнишь.
Хрущев помог Ларионову.
Никита Сергеевич верил в то, что общественное хозяйство в состоянии накормить всю страну, а личное подсобное хозяйство только отвлекает людей от полноценного труда. Специалисты предостерегали Хрущева от поспешных решений. Личное подсобное хозяйство давало крестьянам половину их дохода, больше половины овощей, мяса и молока (см. «Отечественная история», N 1/2000).
Но Хрущев ничего не желал слышать. Ему не нравилось даже то, что колхозник имеет свое хозяйство, а когда это делали рабочие в совхозе или тем более горожане, то он считал это недопустимым отставанием, перечеркиванием марксистских идей. Нужно общее хозяйство, общий труд, а свои огороды, свое хозяйство — это возвращение к мелкому хозяйству, позорная отсталость. Зачем людям держать скот, если молоко и мясо есть в магазине?
Двадцатого августа пятьдесят восьмого года бюро ЦК КПСС по России приняло постановление «О запрещении содержания скота в личной собственности граждан, проживающих в городах и рабочих поселках».
На декабрьском пленуме Хрущев потребовал сократить размеры приусаднебных участков и количества скота в личном владении работников совхозов:
— Наличие больших приусадебных участков и скота в личной собственности стало серьезным препятствием на пути развития производства.
Многолетний помощник Хрущева по сельскому хозяйству Андрей Степанович Шевченко (он был членом-корреспондентом ВАСХНИЛ) отговаривал Никиту Сергеевича от этой идеи, но безуспешно.
Приняли решение: совхозам в ближайшее время выкупить скот у своих рабочих и служащих.
Ларионов воспользовался хрущевской идеей. На пленуме рязанского обкома решили закупить у населения не менее десяти-пятнадцати тысяч голов скота, поставить на стойловое содержание всех телят, появившихся в этом году.
А тут Никиту Сергеевича охватила новая идея. Мало того, что люди занимаются своей коровой вместо того, чтобы работать на государство, они еще кормят скотину дешевым хлебом! Поднять цену на хлеб нельзя по политическим соображениям. Тогда летом пятьдесят девятого приняли закон, запрещающий тем, кто живет в городах и рабочих поселках, держать в личной собственности скот — коров, коз, свиней.
Тем самым Хрущев загубил подсобное хозяйство, которое кормило многие семьи, особенно в маленьких городах. Люди поначалу охотно продавали скот. Отдали корову — легче стало, не надо было спозоранку вставать ее доить. А потом из магазинов все исчезло — и мясо, и молоко. Пожалели, что без коровы остались. Но уже назад не вернешь. Большие города худо-бедно снабжали, а маленькие города попали в беду — остались без молока и мяса.
Ларионов сразу понял, что новое хрущевское постановление открывает возможность сдать под видом государственных поставок скот, который фактически отбирали у населения.
Зиновий Романов, который был в те годы заместителем управляющего Рязанской конторой Госбанка, вспоминал:
— Он позвонил и спросил, нельзя ли выделить деньги на закупку этого скота у населения, чтобы он пошел не на рынок и не под нож, а на пополнение ферм района?
Скот у людей скупали по низким ценам и сразу же сдавали государству. Потом выяснилось: на мясокомбинаты отправили значительную часть основного стада и молочных коров, под фиктивные расписки забирали скот у частных владельцев, Но всего мяса, собранного в области, оказалось недостаточно, чтобы рапортовать в Москву. Тогда за деньги колхозов, взятые в банках в кредит, стали покупать скот в соседних областях.
К десятому октября сдали государству сто две тысячи тонн мяса, это уже было два плана. А хотели сдать три.
— Не выполнить план, — говорил на пленуме обкома Ларионов, — это престиж потерять, честь запятнать.
Тогда уже пошли на прямые приписки. Скажем, область получила право часть заготовленного мяса продавать в магазинах. Но на прилавки оно не поступало. Его «продавали» колхозам и совхозам, а те вновь сдавали это мясо государству… Конечно же, областные чиновники делали это с ведома первого секретаря, уверенные, что в случае чего он их и прикроет.
Двенадцатого октября пятьдесят девятого года Хрущев принял в своем кремлевском кабинете Ларионова, поздравил его с успехом. Пятнадцатого октября Ларионов вновь у Хрущева. Так часто первый секретарь ЦК КПСС ни одного другого партийного руководителя не принимал.
Шестнадцатого октября Никита Сергеевич устроил в Кремле прием в честь труженниц Рязанской области, награжденных различными орденами. Хрущев поздравил их с тем, что они сдали два плана.
После такого приема — как было не оправдать надежд первого секретаря ЦК КПСС!
Семнадцатого декабря комиссия доложила рязанскому обкому, что область выполнила обязательства по производству мяса — сдали сто пятьдесят с лишним тысячи тонн — в три раза больше, чем в прошлом году.
Через десять дней Хрущев присвоил Ларионову звание Героя Социалистического Труда и пригласил в Москву министром сельского хозяйства. Ларионов обещал в следующем, шестидесятом году, сдать четыре плана — двести тысяч тонн мяса.
На пленуме ЦК КПСС, проходившем с двадцать второго по двадцать пятое декабря, Хрущев восхищался успехами рязанцев. В написанный для него доклад включили специальный раздел «Чему учит пример труженников Рязанской области».
Алексей Николаевич Ларионов, получив золотую звезду Героя, писал сыну Валерию, который решил стать моряком:
«До сих пор я хожу, как в угаре. Первым в стране (секретарь обкома) я получил Героя, первым за сорок два года Советской власти. Не знаю, хватит сил или нет, но все отдам Родине, народу, Ленинской партии, до последней капли крови, до последнего вздоха.Папа».
Еще раз крепко обнимаю и целую тебя, Валерик.
Старший брат Ларионова, Степан Николаевич, был в Архангельске видным большевиком. В семье рассказывали, что в ноябре восемнадцатого англичане и белогвардейцы расстреляли его во дворе тюрьмы.
Старшего Ларионова в семье никогда не забывали.
Алексей Николаевич писал сыну:
«Ты знаешь, что тринадцати лет я вступил в Комсомол. Толчок — подвиг дяди Степы. Я дал клятву идти его путем и шел этим путем всю жизнь».
В июле шестидесятого в письме сыну вновь звучит напоминание о дяде-революционере:
«Валерий, милый, дорогой!Папа».
Прими от меня этот подарок — портрет дяди Степы как выражение самых лучших, дорогих чувств к тебе. Дядя Степа для меня — призыв, знамя, идея — все, во имя чего я прожил жизнь. Я очень хочу и думаю, что это будет так: ты, сынок, с честью будешь идти по тому пути, по которому шли мы с дядей Степой.
Обнимаю, крепко целую.
Госполитиздат в серии «Вопросы партийного строительства» уже выпустил брошюру Ларионова «Успех решает организаторская работа». Если бы не выяснилось, что мнимые три плана — это обман, Ларионов с почетом переместился бы в Москву и сделал большую карьеру.
Алексею Николаевичу не повезло. Он перестарался, в Москву потоком пошли возмущенные письма. В другой ситуации закрыли бы глаза. Но, видимо, нашлись люди, которые обо всем доложили Хрущеву, чтобы утопить опасного конкурента. Началось разбирательство, и быстро выяснилось, что план выполнен с помощью махинаций и приписок.
Слава оказалась мимолетной. В газетах еще славили подвиг рязанцев, ставили Ларионова в пример другим секретарям, а он отправил Хрущеву шифровку: просил освободить от должности и дать ему пенсию по инвалидности.
Хрущев даже не ответил. Крушение рязанского эксперимента Никита Сергеевич переживал, наверное, еще сильнее, чем сам Ларионов. Хрущев понял, что его надежда разом поднять животноводство и накормить людей неосуществима.
Первый секретарь Свердловского обкома Андрей Павлович Кириленко тоже откликнулся на призыв Хрущева поднять животноводство и пустил под нож немалую часть поголовья. Область, правда, осталась без скота. Но это вскрылось позже, когда Кириленко уже стал членом политбюро, и тут уж никто не смел пикнуть.
Нечто подобное творилось во многих областях. Крестьян заставляли добровольно-принудительно продавать скот, который тут же сдавали в счет поставок мяса государству. Самые ушлые скупали скот в соседних областях. Так долго не могло продолжаться. В шестидесятом году производство мяса упало.
Хрущев был обескуражен. Он отправил очередную записку в президиум ЦК: «Если не принять необходимые меры, то мы можем скатиться к положению, которое у нас было к 1953 году».
Никита Сергеевич распорядился проверить слухи о том, что Ларионов пошел на аферу, надо «решительно осудить такие явления, когда некоторые работники совершенно безрассудно берут обязательства». Проверка шла долго. Итоговый документ подписал заместитель председателя бюро ЦК по РСФСР Аверкий Борисович Аристов.
Когда самого Хрущева отправят на пенсию, рязанскую историю поставят ему в вину.
В октябре шестьдесят четвертого на пленуме ЦК, на котором снимали Хрущева, Суслов выступал с главной обличительной речью. Он ко всему прочему сказал:
— Не вникнув в суть дела, товарищ Хрущев без всяких к тому оснований поднял на щит такое позорное дело, как рязанское. Вспомните, как он рекламировал опыт очковтирателя и авантюриста Ларионова, предлагавшего выполнить в течение года трехлетний план по заготовкам мяса. Подобным авантюристическим экспериментом был нанесен серьезный урон общественнному животноводству колхозов и совхозов.
В бюро ЦК по РСФСР Ларионову стали подбирать замену. Он написал грустное письмо сыну, военному моряку:
«Сынок, я устал прежде всего физически, устал от нечеловеческого напряжения, от всех переживаний. А их было много. Двенадцать лет взяла Рязань. И каких лет? Самых цветущих. Рязань — подмосковная дыра, как назвал ее т. Сталин… Были очень, очень тяжелые случаи. Поток анонимок с клеветой. Кем только меня не представляли. И буржуем, и врагом, и контрреволюционером, и т.д…
Были и более сатанинские дела. Например, «Ленинградское дело». Ведь я работал в ЦК вместе с Кузнецовым, а он был объявлен заговорщиком. Два года, пока шло следствие, я изо дня в день ждал, что меня тоже арестуют».
В последний день, уходя из обкома, он почему-то оставил своему помощнику все личные документы, депутатское удостоверение, ордена. Словно знал, что это ему уже не пригодится.
Считается, что Ларионов пришел домой и, зная, что его ждет, застрелился. Личное оружие у него было.
Но бывший помощник Ларионова по рязанскому радио рассказывал, что, как только узнал о смерти первого секретаря, они с начальником областного управления госбезопасности открыли его сейф, все было на месте, имеется в виду оружие. Эта версия отпала.
— У нас, технических работников обкома, — рассказывала нашей съемочной группе Антонина Сачкова, которая в те годы работала в рязанском обкоме, — разговор такой был, что он два плана выполнил честно, а ему повесили еще и третий. Третий план — это, конечно, только председателя сдавать на мясо. И у него не выдержало сердце. Сердечный приступ. Я сама печатала некролог, от сердечной недостаточности он умер.
Сохранилось «медицинское заключение о болезни и причине смерти секретаря Рязанского обкома КПСС тов. Ларионова Алексея Николаевича»:
«Тов. Ларионов Алексей Николаевич длительное время страдал гипертонической болезнью с общим атеросклерозом с преимущественным поражением коронарных сосудов сердца и аорты, с частыми обострениями заболевания в 1957, 1959 и 1960 годах.
С 13 по 17 сентября с.г. перенес грипп.
22 сентября в 21 час 05 минут внезапно наступила смерть при явлениях острой сердечно-сосудистой недостаточности.
Патологоанатомическое исследование тела показало наличие распространенного атеросклероза сосудов, множественные рубцы стенки левого желудочка сердца, отек мозга, отек легких, цианоз внутренних органов.
Причиной смерти явилась острая сердечно-сосудистая недостаточность.
Е.В. Литвина, зам. зав. облздравотделом.
П.С. Бельский, главный врач областной больницы N 2.
Н.А. Троицкий, профессор.
И.Е. Мацуев, профессор
П.З. Котлярчук, областной патологоанатом, кандидат медицинских наук.»
Сосед Ларионовых по дому Анатолий Миронов вспоминал:
— Мне его жена, Александра Васильевна, рассказывала. Он пришел домой, сел на диван. Не то внук, не то племянник — к нему на руки. Она говорит: «Леня, обед готов». Он: «Шура, как я устал». Когда она с кухни вернулась в комнату, он уже был мертв.
В «Приокской правде», органе обкома и горкома, областного и городского совета депутатов трудящихся, от двадцать четвертого сентября шестидесятого года (это была суббота) первая полоса была отдана под некролог и траурные сообщения:
«Центральный Комитет Коммунистической партии Советского Союза и Президиум Верховного Совета СССР с глубоким прискорбием извещают, что 22 сентября 1960 года после тяжелой болезни скончался товарищ Ларионов Алексей Николаевич — первый секретарь Рязанского обкома партии, член Центрального Комитета КПСС, депутат Верховного Совета СССР, Герой Социалистического Труда».
Разанские газеты поместили некролог, подписанный местными чиновниками, в котором говорилось: на посту первого секретаря «проявил большие организаторские способности, был зачинателем многих славных дел рязанских коммунистов и всех трудящихся, добившись больших успехов в развитии экономики и культуры области…
А.Н. Ларионов был верным сыном Коммунистической партии, талантливым организатором и энергичным руководителем. Коммунисты и все трудящиеся Рязанской области навсегда сохранят в своей памяти светлый образ Алексея Николаевича Ларионова активного и стойкого борца за великое дело коммунизма».
Комиссия по организации похорон первого секретаря обкома информировала рязанцев:
«Гроб с телом А.Н. Ларионова установлен в большом зале Дома политического просвещения Рязанского обкома и горкома КПСС (ул. Ленина, 18). Доступ к гробу для прощания с покойным открыт: 24 сентября с 9 часов утра до 22 часов и 25 сентября с 9 до 12 часов дня.
Вынос покойного из Дома политического просвещения 25 сентября в 13 часов.
Похороны состоятся на Скорбященском кладбище».
— Хоронили — весь город пришел, не пройти было, — вспоминает Антонина Сачкова, которая при Ларионове работала в обкоме. — Венков больше сотни. Я тоже несла венок. Очень жалели о нем.
Ларионов жил в доме N 53/а на улице Свободы. Это был партийный дом, там селили всех первых секретарей. Вдова Александра Васильевна после смерти мужа и младшего сына перебралась из четырехкомнатной квартиры в двухкомнатную.
О смерти Алексея Николаевича Ларионова в Рязани продолжают говорить и спорить по сей день. Первого секретаря поминают добрым словом, что не было другого такого хозяина в городе.
Хрущев отменил пропуска в обкомы и министерства, и люди запросто шли к начальству. Ларионова ловили утром перед входом в обком, просили помочь с жильем или с работой, знали, что внимательно выслушает и обязательно поручит кому-то разобраться и помочь. Он был человек простой и доступный.
— Идешь на работу, ты внизу — он стоит наверху лестницы, — вспоминает Антонина Сачкова. — Обязательно подождет, чтобы поздороваться. Я — простой человек, он руку подаст, спросит: как себя чувствуете? Как дома? Я знаю, что, например, в колхозах он каждую доярку знал по имени-отчеству, каждого скотника по имени-отчеству.
— Года два назад, — расказывал Анатолий Миронов, сосед семьи Ларионовых, — на автовокзале столкнулся с человеком. Он ехал сестре картошку копать, я — матери. Разговорились. Он: Ларионова знаешь? Мать дояркой была. Он приезжал, надевал резиновые сапоги, шел в коровник и каждой доярке целовал руку. Вот человек был…
Нам не дано знать, что именно пережил этот человек в последние минуты своей жизни, о чем сожалел и кого винил.
Теперь не так уж важно, как именно ушел из жизни знаменитый первый секретарь Рязани, кавалер Золотой Звезды. Если он и не покончил с собой, то все равно совершил политическое самоубийство, когда решился на откровенную авантюру.
Впрочем, есть и другая точка зрения. Говорят, что у него не было выбора, что он сделал то, чего от него требовали в Кремле… Конечно, беда, если система власти устроена так, что выгоднее врать и придумывать. Но выбор все-таки есть всегда. Все сидели в этом классе. Почему же он захотел стать первым учеником?..
А НЕ СОЗДАТЬ ЛИ ДВЕ ПАРТИИ — РАБОЧУЮ И КРЕСТЬЯНСКУЮ?
Шелепину в роли председателя КГБ пришлось заниматься рязанской историей и выяснением причин смерти первого секретаря обкома. Теперь ему предстояло предотвратить повторение подобных авантюр.
Структура комитета партийно-государственного контроля дублировала правительство и аппарат ЦК. Комитет мог самостоятельно проводить расследования, наказывать провинившихся и передавать дела в прокуратуру и суд. Говорят, что таким широким полномочиям противились первые заместители председателя Совета министров Косыгин и Микоян, понимая, что создание нового комитета существенно ослабляет власть правительства.
Хрущев хотел, чтобы ведомство партийно-государственного контроля превратилось в разветвленную структуру, параллельную партийному аппарату. Причем эта структура в силу двойного подчинения — и правительству, и ЦК партии — выходила из-под контроля аппарата.
Фактически новый комитет подчинялся только одному Никите Сергеевичу.
Внутрипартийная инквизиция сохранялась в форме Партийной комиссии при ЦК КПСС с урезанными полномочиями. Председателем комиссии остался Шверник, его первым заместителем сделали Зиновия Тимофеевича Сердюка, недавнего первого секретаря ЦК компартии Молдавии.
Прямо на пленуме, двадцать третьего ноября, секретарь ЦК Шелепин был утвержден председателем Комитета партийно-государственного контроля ЦК КПСС и Совмина. В тот же день Хрущев заодно сделал Александра Николаевича и заместителем главы правительства, объяснив:
— Ему надо будет иметь дело с министрами, с государственными органами и надо, чтобы он имел необходимые полномочия.
Такой набор должностей сделал Шелепина одним из самых влиятельных в стране людей. Историки даже делают вывод, что реальная власть в стране постепенно переходила от Хрущева к Шелепину.
На местах руководитель областного комитета партгосконтроля автоматически избирался секретарем обкома и заместителем председателя облисполкома. Тем самым контролеры обретали независимость от местных органов.
Через несколько дней после пленума, двадцать седьмого ноября, было принято формальное решение образовать комитет партгосконтроля, а еще через день, на заседании президиума ЦК, возник вопрос о статусе комитета и о материальном положении его сотрудников.
— Мы разговаривали с Шелепиным, — сказал Хрущев, — были разные варианты организационной структуры этих органов, и мы договорились, что партийно-государственные органы должны создаваться однообразно и в Союзе, и республиках, и в областях. Надо, видимо, иметь секретаря обкома и в том, и в другом обкоме, и, видимо, заместителя или начальника отдела советско-партийного контроля. А уже в производственном управлении будет уполномоченный, тоже с группой или один — это платные.
Хрущев ликвидировал сельские райкомы, партаппарат на селе был представлен парткомами производственных управлений.
Никита Сергеевич посмотрел на Шелепина:
— А главным образом будут привлечены люди на общественных началах. Важно больше привлекать общественность и поменьше создавать платный аппарат.
Никита Сергеевич опять перешел к воспоминаниям:
— Помню, раньше существовали рабочие кооперативы, в которых дежурили члены правления. Дежурство было ежедневным в течение всех часов работы кооператива. Работала и ревизионная комиссия, которая в конце месяца снимала остатки, взвешивала весь товар, подсчитывала. Контроль было строго налажен. В шестнадцатом году, перед революцией, я был не то членом правления, не то членом ревизионной комиссии на руднике и знаю, какое это колготное дело.
Секретарь ЦК Фрол Козлов, занимавшийся партийными кадрами, предложил:
— Секретари получат заработную плату в обкоме партии, а весь аппарат будут содержать советские органы, чтобы не брать аппарат на партийный бюджет.
Шелепин возразил:
— По материальному и правовому положению надо приравнять к работникам партийных органов, а обеспечение пусть идет по советскому бюджету, а то получается большая разница. Инструктор обкома партии зарплату получает в два раза больше инструктора облисполкома. Мы бы просили по зарплате приравнять к партийному аппарату.
Хрущев недовольно буркнул:
— Вы подходите с меркой — лучше там, где больше платят. Это важный показатель, но не главный.
— Мне трудно быть ведомственником, — отверг обвинение Шелепин, — потому что ничего еще нет.
— Не будем сейчас решать, — сказал Хрущев, — давайте подсчитаем и посмотрим. Видимо, то, что вы предлагаете, не подойдет. Если мы будем проводить по бюджету советских органов, то сразу бросится в глаза, что ставки разные. Это не годится.
— Я подсчитал, что положено на содержание этого аппарата, — начал Шелепин.
Но Хрущев не дал ему договорить:
— Вряд ли будет правильным становиться на такую позицию. Зачем нам показывать, что партия имеет большой бюджет? Может быть, аппарату госконтроля установить особые ставки?
— Правильно, — подержал его Козлов.
— Пусть представят разработанные и обоснованные предложения, — подал голос Косыгин, — и тогда рассмотрим.
— Механически переносить на партийный бюджет не следует, — гнул свое Козлов.
— Да, это будет попахивать конвертами, — согласился Никита Сергеевич.
При Сталине всему высшему чиновничеству выдавали вторую зарплату в конвертах, с которой не платились не только налоги, но и партийные взносы…
— Вывести из общей сетки, — предложил Косыгин, — чтобы заработная плата была выше. Это нужно для того, чтобы привлечь квалифицированные кадры.
— Да, они же будут заниматься и ревизией, — согласился Хрущев, — так что им нужно создать материальную независимость.
— Они должны получать не выше, чем инструктор обкома, сказал Шелепин, чтобы Козлов и другие не думали, будто в новой структуре люди будут получать больше, чем в партийном аппарате.
Комиссия в составе Козлова, Брежнева, Микояна, Косыгина, Воронова, Суслова и Шелепина была создана для рассмотрения проектов структуры и штатов Комитета партийно-государственного контроля ЦК КПСС и Совета министров, а также положения о комитете.
Отделы комитета соответствовали отделам аппарата ЦК партии. Работа у Шелепина в комитете считалась престижной, на роль начальников отделов и их заместителей брали первых секретарей обкомов. Номенклатура должностей тоже соответствовала цековской — инспектор, заведующий сектором, заместитель заведующего отделом, завотделом. В центральном аппарате работало примерно четыреста пятьдесят человек, меньше, чем в каком-нибудь союзном министерстве.
Договорились, что в зарплате и обеспечении различными номенклатурными благами сотрудников комитета приравняют к аппарату ЦК партии, то есть заведующие секторами, заведующие отделами и их заместители, работающие у Шелепина, получат то же, что и их коллеги на Старой площади. А зарплату инспекторов комитета партгосконтроля положили даже на пятьдесят рублей больше, чем зарплата инструкторов ЦК КПСС.
Первым заместителем Шелепина в комитете стал Иосиф Васильевич Шикин, профессиональный военный политработник. В звании бригадного комиссара был членом военного совета Северного фронта, начальником полиуправления Ленинградского и Волховского фронтов. В июля сорок второго его утвердили заместителем начальника Главного политуправления Красной армии, летом сорок пятого назначили членом военного совета Главного командования советскими войсками на Дальнем Востоке. Ер вдали в от Москвы он пробыл недолго.
В том же году Шикин получил погоны генерал-полковника и был назначен начальником ГлавПУРа. Это были тяжелые годы для армии, когда командные кадры, особенно связанные с маршалом Жуковым, подверглись репрессиям. Генерал Шикин сыграл в этом не последнюю роль. Его называли одним из гонителей Жукова. Генерал Шикин участвовал в заседании Высшего военного совета первого июня сорок шестого, когда по предложению Сталина Жукова сняли с должности главнокомандующего сухопутными войсками и решили «вопрос о т. Жукове передать для дальнейшего рассмотрения в партийном порядке в партколлегию ЦК ВКП/б/».
В сорок девятом Шикина убрали из ГлавПУРа и сделали начальником Военно-политической академии имени В.И. Ленина. Перевод в академию обычно означает первый шаг к пенсии. Но Шикина взяли в аппарат ЦК. Задачи были те же — контролировать кадры. Он быстро вырос в должности — инспектор, заместитель заведующего, первый заместитель заведующего отделом партийных органов ЦК по союзным республикам. Пока Шелепин заведовал отделом, Шикин был у него заместителем.
В шестьдесят первом, в период резкого ухудшения отношений с Албанией, Хрущев командировал Иосифа Шикина послом в Тирану. Но отношения между двумя странами прервались, посольство было отозвано. Тогда Шелепин взял его первым замом — уже в новый комитет.
Заместителем председателя комитета партийно-государственного контроля назначили Павла Васильевича Кованова, который с военных лет работал в отделе пропаганды ЦК, курировал всесоюзное радио. С должности заместителя заведующего агитпропом его отправили вторым секретарем ЦК в Грузию, вести воспитательную работу после студенческих волнений в марте пятьдесят шестого.
Еще одним своим заместителем Шелепин сделал Владимира Ивановича Залужного, который с пятьдесят третьего года был секретарем ЦК комсомола, курировал отдел рабочей молодежи и управление делами. Он ушел из комсомола одновременно с Шелепиным в апреле пятьдесят восьмого и тоже в аппарат ЦК партии, но на меньшую должность — инспектором. Два года Владимир Залужный был вторым секретарем Кемеровского обкома и охотно принял прдложение Александра Николаевича опять поработать вместе.
Бывший председатель расформированной Комиссии советского контроля при правительстве Георгий Васильевич Енютин без работы не остался. Его утвердили председателем Комитета партийно-государственного контроля Бюро ЦК КПСС по РСФСР и Совета министров России. Членом ЦК он уже был, его назначили дополнительно заместителем председателя Совмина РСФСР.
Первым заместителем у него стал еще один опальный чиновник Виктор Михайлович Чураев, который после войны был первым секретарем Харьковского обкома, потом работал в аппарате ЦК. Он в пятьдесят девятом году сменил Семичастного на посту заведующего отделом партийных органов ЦК КПСС по союзным республикам. Но Хрущев переменился к нему, и Чураева сослали в российский комитет партгосконтроля. И на этой должности Виктор Чураев оставался очень влиятельным человеком, секретари обкомов его смертельно боялись.
У него был один недостаток — пристрастие к горячительным напиткам. Рассказывают, что его жена корила мужа:
— Если бы ты не пил, твои бы портреты носили на демонстрациях.
Комитет партийно-государственного контроля разместился в здании на Ильинке, где сейчас находится Конституционный суд. На создание комитета партгосконтроля были организованы всенародные отклики. Целая группа писателей отправила Шелепину письмо, поддерживая создание «подлинно всенародного контроля, уничтоженного в период культа личности Сталина»:
«В годы деятельности ЦКК-РКИ рядом с миллионами добровольных контролеров активно работали советские писатели… Мы считаем себя наследниками этой драгоценной традиции и готовы принять участие в работе Комитета».
Бывший первый секретарь Калининского обкома комсомола Алексей Николаевич Лукьянов, учась в Академии общественных наук при ЦК КПСС, защитил диссертацию на тему «Партийно-государственный контроль в промышленности».
За полгода комитеты были созданы во всех республиках, краях и областях, городах.
Председателем Комитета партийно-государственного контроля Латвии стал Эльмар Карлович Беман, еще один бывший секретарь ЦК ВЛКСМ, курировавший отдел спортивно-массовой работы. Его сразу же избрали секретарем ЦК компартии респуболики и заместителем председателя Совмина Латвии.
Аппараты были небольшие — десять-пятнадцать человек. В городках и районах назначался один только председатель комитета партгосконтроля. Но он работал с группами, создаваемыми на общественных началах. Поэтому у представителей комитета власть была большая. И директоры, и партийные секретари вынуждены были с ними считаться.
В состав союзного комитета вошли: секретарь ВЦСПС, секретарь ЦК ВЛКСМ, который руководил отделом «Комсомольского прожектора», заместители главного редактора «Правды» и «Известий» — они выпускали тематические полосы в своих газетах.
Итоги проверки докладывались на заседании комитета. Присутствовали руководители правительства, министры.
Комитет партийно-государственного контроля мог отстранить от работы любого работника своим решением или внести такое предложение в ЦК КПСС, если речь шла о номенклатурном работнике. Менее провинившихся работников штрафовали — на два-три оклада, это было и позорно, и накладно.
Но главное — требовали от министерств и ведомств немедленно исправить выявленные недостатки. Министры не смели перечить Шелепину.
Теперь он погрузился в хозяйственные дела.
Двадцать девятого ноября шестьдесят второго года на президиуме рассматривали вопрос «О реализации решений ноябрьского пленума ЦК КПСС».
Взял слово Шелепин:
— Очень много вопросов возникает, которые связаны и с качеством продукции. У нас по многим показателям система планирования устарела и особенно на предприятиях легкой промышленности. Вот сейчас у нас, например, швейных изделий на три миллиарда рублей лежит на складах, не берут, потому что устарели фасоны, не годятся. Об этом много говорили в газетах «Правда», «Известия». Там все идет по валу: ботинки, например, не по фасону, а по весу, если подметка тяжелая сделана, значит предприятию лучше. Я не знаю, какой подход найти. Это очень большой и сложный вопрос. Я его ставлю в порядке постановки. Может быть, надо ряд комиссий создать, может быть, Госплану поручить, чтобы они подумали и внесли свои предложения, потому что это связано и с качеством продукции, но изменения тут надо внести. Как конкретно, я сейчас не знаю, что предложить…
Руководители великой державы не знали, как наладить производство обуви. Никита Сергеевич Хрущев, как обычно, поделился дореволюционным опытом:
— В старое доброе время частник — а за границей сейчас каждый магазин — объявлял бывало весной, когда переходили на летнюю форму, распродажу остатков зимних товаров. Потому что, во-первых, хранить ему было невыгодно, а во-вторых, устаревал фасон. И тогда со скидкой продавал. И он выручал деньги, которые пускал в оборот. А иначе они полгода лежали бы мертвым капиталом. Это торговцы, капиталисты хорошо усвоили, а наши бюрократы этого не знают, поэтому кончился сезон — валенки на склад и лежат там, а их моль бьет. Это, товарищи, дело местных партийных организаций. Надо, товарищи, заниматься торговлей. Ленин говорил, надо учиться торговать.
Теперь его все чаще тянуло на воспоминания. С одной стороны, это естественно для человека в возрасте. С другой, он инстинктивно сравнивал происходящее с прошлым и не мог понять, почему сейчас не удается то, что так легко получалось раньше?
— Я работал в Бауманском районе секретарем райкома. Там есть швейная фабрика, раньше называлась имени Клары Цеткин, наверное, и сейчас так. И вот Бауманский район, совнархоз и должен собрать конференцию жителей. Что они производят, какие фасоны — вот надо выставить и начинать производить. Устаревшее, то, что залежалось, надо с уценкой продавать, только с уценкой, потому что в этом году с уценкой не продашь, на следующий год большую уценку дашь или выбросишь.
Я помню, бывало, мать ходила, объявляли продажу остатков с уценкой. На платье надо четыре аршина, а там два аршина, в магазине ему не место, и немножко дешевле продавали. И покупали люди, которые экономно жили, не имели денег. Так же и с обувью. Один покупает нового фасона, а другой покупает на полтинник дешевле старого фасона. Он сам понимает, что старый фасон, но говорит: на работу купил. У нас все это обюрократили. И тут никакая инструкция не поможет, тут надо браться за дело.
Девятого января шестьдесят третьего года на президиуме ЦК Хрущев опять держал речь об изменении структуры управления народным хозяйством.
Сообщил, что уезжает на съезд Социалистической единой партии Германии в Восточный Берлин, сказал:
— На время моего отъезда товарищ Козлов будет вести вопросы, так?
Все согласились.
— Хорошо, — Хрущев пребывал в хорошем настроении. Никто другой не покушается?
— Нет, — сказал Микоян.
— Почему ты все первый говоришь?
В зале засмеялись.
Хрущев продолжал в том же духе:
— Я был в Туркмении, сегодня мне Малин счет показал. Они пишут в счете, что дали мне какую-то тужурку или жакет. Я жакета не получал (смех в зале). Тут же цену указывают. Затем они пишут: ковер с портретом Хрущева стоит столько-то (смех), конь стоит столько-то плюс расходы на транспортировку коня, обеды стоят столько-то. Оформлено все чин чином. Это возмутительно! Так что имейте в виду, когда пригласят вас на обед, скажите — лучше сам привезу, дешевле будет стоить (смех), а на обед съел то, что мне на год хватит. Я говорю, счет счетом, хорошо, я буду отрабатывать, но не мог съесть на такую сумму. Конь — на конном заводе, он мне не нужен. И на сотню рублей медикаментов! (смех). Я не болел и никаких медикаментов не ел, а счет мне прислали (смех). Был обед для парламентской индийской делегации, это тоже на мой счет. Я говорю, я с ними не обедал, я только их принимал,но не угощал.
— А они там обедали, — уточнил Козлов.
— У меня не обедали. Они в Туркмении обедали — и за мой счет. После войны товарищ Гречуха — был такой украинский президент, — напомнил Никита Сергеевич, — поехал в Черновцы и там обнаружил счет на две или три бочки пива, как будто он выпил. А у него язва желудка, он кроме воды ничего пить может… Я теперь куда приеду, скажу — обедать буду один. Отдельный обед и отдельный счет. Мясо мне запрещено есть, а там я съел столько, что и за год не съем…
Михаил Сергеевич Гречуха после войны был председателем президиума Верховного Совета Украины, потом его переместили на пост первого заместителя главы республиканского правительства.
Десятого сентября шестьдесят третьего года на президиуме обсуждали вопрос «О лучшем использовании минеральных удобрений».
Хрущев завел речь о предложении секретаря ЦК Подгорного и заместителя председателя Совета министров Полянского поднять цены на картофель. И его сразу потянуло на воспоминания:
— Я помню детство, мы буквально на картошке выезжали. Брали картофелину, пекли или засыпали немного мукой, чтобы связать эту тертую картошку. У нас большинство людей уезжали на шахты, в Петербург, Одессу, Ялту, бежали, кто куда мог, потому что прокормиться не могли жители. Те, которые оставались, только картошкой спасались. Картошка прекрасно родила. Донбасс жил за счет картошки курской и орловской. Я помню, когда мы с отцом в Донбассе работали, эту картошку ели, чудесная картошка.
В его устах свойственная немолодым людям ностальгия по ушедшей юности приобретала политический характер. Он, наверное, и сам не замечал, что из его собственных слов неоспоримо следовало: раньше было лучше.
— Почему же сейчас картошки нет? — задавался вопросом Хрущев. — Потому что не стали удобрять. Минеральных удобрений тогда не было, был навоз. Правда, сейчас у нас, конечно, выросло потребление картошки. Следовательно, нам надо как-то поднять производство.
— Мы решение приняли, а картошки нет. Товарищи, картошка-то этого не понимает. Как Подгорный рассказывал, у них один егерь, который организовывал охоту, говорил Кириченко, когда тот ругался, что на него зверь не идет: зверь же дикий, он бежит куда хочет, а не на первого секретаря (веселое оживление в зале). Как и картошка, она же решения ЦК не понимает, ей надо условия создать, тогда она будет расти.
— Вот смотрите, я беседовал с рабочими. Они говорят: лука нет, цингой болеем. Ну, как это может быть, чтобы лука не было? Шпинат. Вот, говорят, стоит десять копеек по старым ценам, и теперь тоже десять копеек. Или там сельдерей. Что это? Мелочь. Я же помню, в Донбассе болгары снабжали. Бывало, у болгарина мать или жена покупают картошку, так он сельдерея пучок бесплатно дает, потому что это мелочь. Это вот, говорит, мое, бери. А у нас цены выросли на эту дребедень в десять раз. Ну что за позор? Так что мы будем теперь приучать людей, что коммунизм, и вы кушайте суп без сельдерея, без петрушки, без укропа?! Социализм есть, а укропа нет, картошки нет и прочего нет…
Побывав за границей, Хрущев всякий раз возвращался пораженный увиденным. На сей раз он заговорил о том, что югославские животноводы втрое более экономны советских, у них на откорм свиней уходит втрое меньше кормов.
— Вот я был на Украине месяца два назад вместе с Подгорным. Он говорит: откармливаем до ста тридцати килограммов, потому что тогда сало в ладонь. Кто это сало в ладонь ест? И украинцы не едят. Это старое понятие о сале. А вы посмотрите, что, значит, в ладонь сало получить, сколько надо свинью откармливать, сколько ее надо содержать? В два раза больше, чем если откармливать этого поросенка до веса девяносто килограммов, то есть на бекон. Весь капиталистический мир откармливает свиней только на бекон, потому что это самое выгодное, и я бы сказал, само приятное для потребления.
Вот я спорил с Подгорным, он не согласился. Говорит, ты уже оторвался от Украины, а мы тут настоящие, щирые украинцы. Так это растратчики народного богатства! Если бы они были фермерами, они был пролетели в трубу со своей системой. Я правильно говорию, товарищ Подгорный?
— В основном, — осторожно ответил Подгорный.
В зале веселое оживление.
— А мне больше и не надо, — задорно заметил Хрущев, — я на большее не претендую.
В зале опять заулыбались. Но Хрущев был настроен отнюдь не благодушно:
— Вот вам, товарищи. Если Подгорный так мыслит, так он же не последний человек в нашей партии. А сколько у нас таких подгорных? Миллионы.
— Никита Сергеевич, вы мне приписываете, такого не было, — сказал Подгорный.
— Да когда Гарст приехал и узнал о ста тридцати килограммах, он возмутился и сказал, что будет в ЦК жаловаться Хрущеву.
Новый взрыв смеха.
— Это он насчет минеральных удобрение сказал, что будет жаловаться Хрущеву, — поправил его Подгорный.
— И по свиньям, — стоял на своем Никита Сергеевич.
— А свиньям, когда ему сказали, он сказал: правильно, продолжал Подгорный. — Потому что иначе колбасы без сала не сделаешь.
— Я не думаю, что он мог это сказать, — усомнился Хрущев. — Вряд ли кто из американцев захочет заплатить больше за то, что сало толще, потому что все хотят купить, чтобы меньше было жира и больше мяса. И вы сами, когда сырое сало едите, так говорите: мне «с пид черевка». А это как раз от живота и там сало самое тонкое. Верно?
— Верно, — наконец согласился Подгорный.
Хрущев закончил довольно угрожающе:
— Надо сейчас людей, которые у нас в руководстве, обучить, кто не знает, а кто не хочет учиться, их надо заменять. Другого выхода нет.
Он высказался против повышения цен:
— Товарищи, покамест мы будем по-дурацки поднимать цены на продукты сельского хозяйства, но не будем заниматься организацией труда и зарплатой, никакие деньги нас не выручат. Вы, как в бочку бездонную, будете бросать деньги. Вот смотрите, мы подняли цены на мясо. Ну и что, выросло мясо? Почему? Да порядок остался тот же. Как были убыточные хозяйства, как были идиоты директора совхозов, так они и остались на месте. Следовательно, мы только подняли честь его. Тогда убытки его били, поэтому был виден дурак и умный. А теперь мы дали дураку государственную дотацию в виде поднятия цен, поэтому он вышел в умные. Но он прибавки не дал.
Никита Сергеевич использовал Шелепина как дубинку в отношениях с другими руководителями страны. Симпатий Шелепину со стороны товарищей это не прибавляло.
Двадцать третьего декабря шестьдесят третьего года на президиуме Хрущев отчитывал своих подручных. Досталось и заместителю главы правительства Дмитрию Полянскому.
Хрущев заговорил об оплате труда в сельском хозяйстве и обрушился на Полянского:
— Товарищ Полянский, я с вами не согласен. Это несогласие складывается в какую-то линию. Вы берете на себя смелую задачу защиты вопроса, которого вы не знаете. В этом тоже ваша смелость. Но это не ободряет ни меня, ни других. Я полагаться в этих вопросах на вас очень затрудняюсь. Вы бросаете безответственные фразы.
— Вы меня спрашиваете, я отвечаю. Я вам заявляю, что хлеб для государства и колхозные продукты дешевле, чем совхозные.
Раздраженный Хрущев повернулся к Шелепину:
— Товарищ Шелепин, вы возьмите справку и суньте в нос члену президиума. Я, прежде чем ехать, взял справку от ЦСУ. Вы извращаете. Вы не правы.
— Не суйте в нос, — огрызнулся Полянский. — Я человек. Как с вами разговаривать? Если высказал свое мнение, сразу обострение. Может, отношение такое ко мне?
— Видимо так, я не отрицаю. У меня складывается очень большое недоверие. Я на вас положиться не могу. Это, может, субъективное дело. Пусть президиум решает. Садитесь на мое место, я на ваше сяду.
— Не надо волноваться, — стоял на своем Полянский. — И минфин, и госплан показали цифрами, что от колхозов продукция дешевле.
— Я остро этот вопрос поставил, товарищи. Я Полянского считаю не совсем объективным. Мы очень остро говорили по пенсионным вопросам. Вы оказались правы или я?
— Почему любой из нас должен войти с предложением обязательно идеальным? — сопротивлялся Полянский. — Там подписали пять членов президиума помимо секретарей ЦК. Почему считать, что это товарищ Полянский внес?
— Вы его готовили. Вы у меня создали впечатление настороженности.
— Напрасно такое впечатление сложилось, — резко ответил Полянский. — По одному факту нельзя судить.
— Не по одному, — угрожающе заметил Хрущев. — Может быть, это возрастное дело, но я расстраиваюсь, волнуюсь, реагирую. Видимо, пока я не умру, буду реагировать. Ничего с собой не могу сделать. Казалось бы, мне какое дело. Мне семьдесят лет, черт с вами, делайте что хотите. Но я коммунист. Пока я живу, пока я дышу, я буду бороться за дело партии…
И чуть позже в разговоре Хрущев добавил:
— Видимо, мне пора на пенсию уходить. Не сдерживаю свой характер. Горячность.
Постоянное недовольство Хрущева носило отнюдь не возрастной характер. Он видел, что экономическая ситуация в стране ухудшается. Закупки хлеба увеличивались, но урожая все равно не хватало — ни пищевой промышленности, ни животноводству. Шестьдесят третий год был особенно неудачным.
С девятого по тринадцатое декабря шестьдесят третьего в Москве заседал пленум ЦК. Хрущев прочитал обширный доклад «Ускоренное развитие химической промышленности — важное условие подъема сельскохозяйственного производства и роста благосостояния народа».
В узком кругу высоких партийных руководителей он признался:
— Суровая зима, а затем жестокая засуха нанесли ущерб важнейшим сельскохозяйственным районам страны… Озимые на миллионах гектаров погибли.
В шестьдесят третьем впервые за границей купили девять с половиной миллионов тонн зерна, десять процентов урожая. Хрущев, оправдывая закупки зерна за границей, сказал, что если бы в обеспечении хлебом действовать методом Сталина, то и сейчас хлеб можно было бы продавать за границу:
— Хлеб продавали за границу, а в некоторых районах люди пухли от голода. Да, товарищи, это факт, что в сорок седьмом году в ряде областей страны, например, в Курской, люди умирали с голоду. А хлеб продавали. Партия решительно осудила и навсегда покончила с подобным методом.
Почему же зерна перестало хватать тогда, когда начался рост сельского хозяйства?
В хрущевские годы страна стала жить лучше. Люди больше ели сахара, рыбы, мяса, чем до войны. А сельское хозяйство не справлялось.
В середине пятидесятых, в годы хрущевских реформ деревня получила приток рабочей силы. Сокращалась армия — многие демобилизованные вернулись домой. Разрешили вернуться в родные места репресированным народам, а это в основном были крестьяне. Немалое число людей из городов в приказном порядке отправляли в деревни — председателями колхозов и совхозов, специалистами. В деревню распределяли выпускников сельскохозяйственных учебных заведений, добровольцев, осваивавших целину. Это, конечно же, сильно укрепило деревню.
Но к концу пятидесятых люди двинулись в обратную сторону — из деревни. Хрущев сделал великое дело — освободил крестьянина от крепостничества. С февраля пятьдесят восьмого крестьяне стали получать паспорта. Этого права они были лишены постановлением ЦИК и Совнаркома от двадцать седьмого декабря тридцать второго года.
До пятьдесят восьмого года крестьяне могли уехать, только получив справку из сельсовета или от председателя колхоза. А им запрещали отпускать людей. При Хрущеве колхозникам, желающим уехать, стали давать временные паспорта. Правда, окончательно право на паспорт крестьяне получили, только когда двадцать восьмого августа семьдесят четвертого года появилось постановление ЦК и Совмина «О мерах по дальнейшему совершенствованию паспортной системы в СССР» (инициатором постановления был министр внутренних дел Николай Анисимович Щелоков).
Паспорт в руке открыл сельской молодежи дорогу в город, где было комфортнее и интереснее, где можно было учиться, найти работу по вкусу и жить в приличных условиях.
По старому закону, все молодые люди, выросшие на селе, автоматически в шестнадцать лет зачислялись в члены колхоза, даже если они этого не хотели. Они бежали из деревни под любым предлогом. Обычно не возвращались после службы в армии. За четыре последних хрущевских года, с шестидесятого по шестьдесят четвертый, из деревни в город ушло семь миллионов сельских жителей.
В принципе сокращение сельского населения — явление нормальное и прогрессивное, когда является следствием роста экономического прогресса в сельском хозяйстве. Но вот этого как раз и не было! Советские сельское хозяйство оставалось отсталым, и исчезновение молодых людей было для него болезненным.
Желание покинуть деревню усиливалось нелепыми хрущевскими идеями, когда крестьян лишали приусадебного хозяйства, вынуждали сдавать домашний скот, когда взялись укрупнять колхозы и сселять деревни. Идея у Хрущева была хорошая создать современные агрогорода, более комфортные, удобные для жизни, а обернулось все разорением привычной жизни.
И, наконец, огромные деньги и ресурсы съедала гонка вооружений. Ракеты, которыми так восхищался Хрущев, на корню уничтожали экономику.
Хрущев, не зная, что делать, стал требовать более жесткого управления сельским хозяйством. Создал производственно-территориальные управления сельским хозяйством, разделил обкомы и крайкомы на промышленные и сельские. Наивно полагал: будут конкретные чиновники, которые отвечают за сельское хозяйство, будет больше отдача. Количество чиновников увеличилось вдвое.
Малообразованный первый секретарь попадал под обаяние таких мистификаторов, как Трофим Лысенко, и следовал их советам. На мартовском пленуме шестьдесят второго Хрущев предложил заменить травопольную систему земледелия академика Вильямса пропашной, то есть отказаться от посевов многолетних и однолетних трав, распахать луга и засеять луга и чистые пары кукурузой.
Под парами (плюс луга) стояли шестьдесят миллионов гектаров. Хрущеву казалось, что если их засеять — это будет колоссальная прибавка к сельскому хозяйству. А ведь чистые пары — важнейший путь борьбы с сорняками. Луга нужны для выпаса скота.
Тридцать первого мая шестьдесят второго года постановлением правительства было принято решение о повышении закупочных цен на животноводческую продукцию. Это должно было стимулировать колхозы и совхозы, привести к увеличению производства мяса и молока. Но одновременно росли розничные цены на эти продукты; это вызвало массовое возмущение в стране и закончилось Новочеркасском.
В шестьдесят третьем году с прилавков исчезли мясо, гречка, белый хлеб, кондитерские изделия. Зерно спешно закупили за границей.
Погасить в стране недовольство пытались обычными способами. Двадцать пятого апреля шестьдесят третьего года на заседании президиума ЦК рассматривалась записка секретаря ЦК по идеологии Леонида Федоровича Ильичева «о заглушении зарубежных радиопередач».
Первым делом решили прекратить выпуск радиоприемников с коротковолновым диапазоном.
Хрущев распорядился:
— Давайте поручим товарищу Устинову с тем, чтобы с Калмыковым рассмотреть и разработать вопрос о том, чтобы производить радиоприемники, которые работали бы только на прием от наших радиостанций.
Валерий Дмитриевич Калмыков возглавлял госкомитет по радиоэлектронике. Комитет подчинялся Дмитрию Федоровичу Устинову как председателю Высшего совета народного хозяйства.
— Без коротких волн, — уточнил Косыгин.
— Быстро любители приспосабливают и практически трудно это сделать, — заметил Борис Николаевич Пономарев.
— Приспосабливают не все, — возразил Хрущев.
— Приспосабливают как раз тогда, когда коротковолновые выпускают, — сказал Ильичев. — Мы им сами даем возможность.
— Выпустили девять миллионов штук, — с горечью заметил Брежнев.
— Почему это сделали? — грозно спросил Хрущев.
— Было решение прекратить, но не выполнили, — дал справку Ильичев. — Самое главное возражение было министерства торговли: потребитель не берет без коротких волн. Они же соображают. Не берут, и затовариваются.
— А надо сократить производство, — отрезал Хрущев.
— Других не будет, эти будут брать, — пренебрежительно бросил Косыгин.
— А давайте посмотрим, — вдруг предложил Хрущев, — может, произвести эти, без коротких волн, а те заменить. Обратиться к населению. И заменить. Пусть товарищи Устинов и Шелепин разберутся и, может быть, тогда ответят те люди, которые нарушили решение ЦК и правительства.
Но все-таки Никита Сергеевич понимал, что одними запретами делу не поможешь, добавил:
— Надо построить более широкую телевизионную сеть. Надо занять людей разумной пищей, и тогда люди не будут этого делать. В городах надо перевести радиотрансляцию через сеть. Я не знаю, может быть, налог увеличить на индивидуальное использование радиоприемников, а за репродукторы — меньше брать.
— На средних и длинных волнах они меньше поймают, уверенно сказал Косыгин.
— Одним словом, — заключил Хрущев, — надо организовать более разумное наступление на противника и не давать ему возможностей с нашей стороны, не облегчать ему возможности вести пропаганду по радио на нашу страну.
— Не подставлять бока, — вставил слово Суслов.
Но Хрущев уже успокоился и довольно разумно добавил:
— Будут некоторые слушать, пусть слушают. Я помню во время войны, бывало, Гречуха, делать нечего ему, так «вин все знал, что нимцы кажуть» на украинском языке. Он так и пропадал у радио. Все знали эту слабость.
Никита Сергеевич оглядел собравшихся:
— Что еще? Все?
В последние месяцы своего правления Хрущев увидел, что повернул не туда. Стал требовать, чтобы колхозами перестали командовать, что сельское хозяйство надо интенсифицировать, что нужны комплексная механизация, мелиорация и хиимизация сельского хозяйства.
Николай Луньков, который был послом в Норвегии, вспоминает визит Хрущева в Осло. Во время прогулки Хрущев, его зять главный редактор «Известий» Аджубей и главный редактор «Правды» Сатюков ушли вперед. Громыко сказал Лунькову:
— Вы поравняйтесь с Никитой Сергеевичем и побудьте рядом на случай, если возникнут какие-либо чисто норвежские вопросы.
В тот момент, когда Луньков приблизился, Хрущев оживленно говорил Аджубею и Сатюкову:
— Слушайте, как вы думаете, что если у нас создать две партии — рабочую и крестьянскую?
При этом он оглянулся и выразительно посмотрел на Лунькова. Тот понял, что надо отстать. Луньков на ухо пересказал Громыко то, что услышал. Громыко осторожно сказал:
— Да, это интересно. Но ты об этом никому не говори.
Девятого января шестьдесят четвертого года на президиуме ЦК обсуждали вопрос о пенсионном обеспечении и других видах социального страхования колхозников. Через полгода это, наконец, реализовалось в форме закона.
Пятнадцатого июля шестьдесят четвертого года Верховный Совет принял закон о пенсиях и пособиях колхозникам. Впервые в колхозной деревне появилась система социального обеспечения крестьян. Сталин-то считал, что колхозникам пенсии ни к чему. Мужчины получали пенсию в шестьдесят пять лет, женщины в шестьдесят. Хрущев ввел пенсии по инвалидности и в связи со смертью кормильца, пособия для беременных женщин.
Услышать благодарность за пенсии Хрущеву не довелось, через несколько месяцев его самого отправили на пенсию.