Для прорыва в технике нужна плодотворная идея. Это не может быть безбрежным полётом мысли, но скорее предложением или концепцией, очерчиваемой в неких рамках и отвечающей определённым требованиям. Во-первых, новая инициатива должна касаться какой-либо из сфер деятельности человека если не в настоящем или прошлом, то в будущем. Во-вторых, новаторство не может противоречить наработанным в науке основным законам, но может их развивать, в-третьих, при всей дерзновенности выдвинутой идеи необходим предварительный расчёт тех показателей, которые определяют получение требуемого эффекта, и, наконец, в-четвёртых, предложение должно предусматривать этапы работы, выполнение которых может вывести на финишную прямую.

Обычно новая идея подвергается экспертизе, и, как правило, при обсуждении разброс мнений бывает достаточно широким, но всё же преобладающее влияние оказывают скептики, выдвигающие множество причин, из-за которых реализация оказывается невозможной или по крайней мере затруднена и требует проведения предварительных исследований. Судьба новых идей разнообразна как и жизнь. Откровенно слабые идеи умирают так же внезапно, как и возникают. Бывают предложения, вызывающие у специалистов поначалу всеобщий смех как проявление буйной фантазии автора, а затем всё же дорабатываются и превращаются во вполне приличный прибор или механизм. Есть новаторство, которое опережает время, вследствие чего не находит поддержки современников и оседает на полках библиотек. Однако всё же чаще возникают предложения, отвечающие историческому моменту, и среди них именно те, в которых остро нуждается общество. Таких предложений бывает немало. Но в выборе приоритетов до сих пор решающее влияние у нас оказывали государственные структуры как держатели основных ресурсов и как представители госзаказа. Начинается поиск исполнителей. Критериями при выборе исполнителей заказа обычно являются наличие коллектива, профессиональных сотрудников, а также успешный опыт их работы в той же или смежной области их деятельности. Если такого коллектива нет, его создают, подбирая наиболее достойных специалистов. Но вот коллектив выбран, ресурсы выделены и начинается размещение заказа. Наступает этап проработки и согласования технического задания. Но возникает естественный вопрос: с кем проводить согласование? Это должен быть ответственный человек, знающий не только суть проблемы, но и все нюансы, связанные с ней. В идеальном случае этот человек в будущем может взять на себя функции руководителя заказа и получить статус главного конструктора. Какие требования предъявляются к фигуре главного конструктора? Их множество и вряд ли я в состоянии всё перечислить. Выделю здесь основные. Это – фанатичная вера в торжество заложенной идеи и неукротимое желание довести работу до успешного конца. Второе требование – авторитет в коллективе, что означает не только умение работать с людьми, но и такую их расстановку, при которой вероятность успеха была бы высокой. Это вовсе не означает, что успех гарантирован. Заложены лишь предпосылки, далее всё зависит от качества работы, настойчивости, наличия или отсутствия привходящих событий, удачного стечения обстоятельств.

Сам я не был главным конструктором, был заместителем главного конструктора в нескольких работах и руководителем НИР, но всегда считал, что быть главным конструктором – это тяжелейшая ноша, изнурительное дело, достойное лишь тех, кто обладает набором уникальных качеств и способных к самопожертвованию. Конечно, я здесь говорю не о мелких проходных работах, а о заказах, определяющих лицо предприятий или целых отраслей. И здесь в исходе крупной работы большую роль играет сама личность главного конструктора, его подходы и методы, жизненная позиция, его умение мобилизоваться, как говорят, выложиться, в трудные, критические моменты своей жизни. Я работал со многими главными конструкторами, о которых пишу, с другими был просто знаком, но о их работах знал и, если этих сведений оказывалось недостаточно, считал возможным использовать воспоминания близко знавших их сотрудников по работе. Надеюсь, что они на меня за это не обидятся. Как увидит читатель, стараюсь меньше всего акцентировать внимание на технической стороне дела, а рассказывать о самих событиях и реакции участвующих людей на эти события.

Радиотехника и, в частности, радиолокация – это детище 20 века. И хотя изобретение радио относится к концу 19 века, основные достижения были получены в 20 веке. В Советском Союзе интенсивные работы велись и в двадцатые и в тридцатые годы 20 века, но перелом в развитии радиолокации как самостоятельного направления произошёл в разгар войны в 1943 г. Накануне знаменитой Курской битвы, 4 июля 1943 г., вышло постановление Государственного Комитета обороны «О Радиолокации», подписанное И. В. Сталиным. Согласно постановлению, создавался Совет по радиолокации, должен был быть организован Всесоюзный НИИ радиолокации, получивший в дальнейшем номер 108.

Выходу постановления предшествовала длительная беседа Сталина с А. И. Бергом – в дальнейшем первым руководителем 108 института. Как вспоминал впоследствии академик А. И. Берг: «Сталин ходил, курил трубку, ругался, что он ничего не понимает… а потом сказал: “А, по-моему, товарищ Берг прав” (см. гл. 10). Эти слова решили дело. Поражает другое: в дни, когда шёл этот разговор, проходила подготовка к грандиозному сражению на Курской дуге. Исход битвы был далеко не ясен. И всё-таки Сталин нашел время для решения проблем будущего. Впрочем, он так и сказал. “Но чтобы вы начали работу, нам надо ещё победить под Курском. Вот победим – приступите”» (см. там же). Постановление 1943 г. положило начало созданию новой отрасли – радиолокации.

 

А. А. Расплетин

Конкретные задачи коллективам 108 института были изложены в постановлении ГКО от 18.04.1944 г., подписанным В. М. Молотовым. Среди ответственных лиц, которым поручалось проведение работ, есть и имя А. А. Расплетина. Надо сказать, что коллектив, возглавляемый главным конструктором А. А. Расплетиным, не только выполнил все эти задачи, но фактически определял длительное время лицо 108 института.

Можно всю творческую биографию А. А. Расплетина условно разделить на 4 этапа. Первый этап – довоенный, второй – военный в блокадном Ленинграде, третий совпадает с работой в 108 институте, четвёртый – в КБ-1 (ныне НПО «Алмаз»). Но прежде чем говорить об этих этапах, хочу рассказать об эпизоде, произошедшем в ноябре 1952 г., когда был осуществлён первый пуск управляемой зенитной ракеты по цели. Испытывался комплекс наведения «Беркут» (в дальнейшем С-25), разработанный коллективом под руководством А. А. Расплетина. Ракету создал коллектив во главе с С. А. Лавочкиным, чьи истребители Ла-5 и Ла-7 успешно воевали на фронтах прошедшей недавно войны. Впервые ракета наводилась по схеме замкнутого контура. Положительный исход испытаний воодушевил всех участников. Но наибольшее впечатление удачный пуск произвёл на Лавочкина. Как пишет очевидец тех событий (К. С. Альперович), Лавочкин, «вытянув вперёд руку, быстро двигался навстречу Расплетину и возбуждённо повторял: “Александр Андреевич! Как её взяло, как поставило на траекторию и повело по ней”. Для понимания А. А. Расплетина как радиоинженера здесь важно следующее. Ещё несколько лет назад Расплетин и не помышлял о ракетах. Ракетная тематика, конечно, существовала, но вне сферы его интересов. Но вот государство поручило создавать новый вид техники, и со свойственным ему упорством он отдался этой работе. И не просто осваивал, а докапывался до глубин. Постигал тонкости совершенно нового для него дела – динамики полёта ракет и способы управления их движением.

Следуя своему опыту, он прекрасно понимал, что в разработках мелочей не бывает и надо всё досконально изучать и проверять. Среди забот была и опасность схода ракеты с траектории, что могло грозить непредвиденной бедой, в том числе с человеческими жертвами.

А начиналось всё более двадцати лет назад, когда способный молодой человек с опытом радиолюбителя-коротковолновика Александр Расплетин приехал в Ленинград из родного Рыбинска, чтобы работать и учиться. Устроился радиомехаником на радиозавод им. Коминтерна. Жить было негде. Через несколько месяцев снял жильё в Лигово, под Ленинградом. Перевёз мать и брата. По вечерам учился сначала в техникуме, а затем поступил в ЛЭТИ. Несмотря на скудный быт и жизненные трудности (рано лишился отца), А. А. Расплетин отличался здоровым оптимизмом и умением в труде преодолевать невзгоды. С 1932 г. Расплетин начал работу в области телевидения. Была сконструирована система оптической телевизионной связи, с модуляцией светового пучка и фотоэлементом на приёме. После окончания института Расплетин полностью перешёл на разработку электронных схем телевидения. Группа сотрудников во главе с Расплетиным разработала ряд моделей бытовых телеприёмников. Одну из них, под названием ТН-3, они сами изготовили в мастерской в виде партии в 200 штук. До начала войны в магазины страны поступило около 2000 массовых телевизоров 17ТН-3, изготовленных ленинградской промышленностью.

Началась война. Многие ленинградцы ушли на фронт. Расплетина, как и других оставшихся сотрудников НИИ-9, мобилизовали на строительство Лужского оборонительного рубежа. Рыли противотанковые рвы, часто под бомбёжкой. Ленинград стал блокадным городом. В эти дни Расплетин выдвигает идею переделки сданных населением бытовых радиоприёмников в связные радиостанции. Организует своего рода конвейер: из двух приёмников монтируют одну радиостанцию. Голод, есть нечего. Собирают в соседнем лесу иголки хвойных деревьев и варят их прямо на рабочем месте. Слабое, конечно, подспорье, но люди пока держатся. Девиз простой: «Всё для фронта, всё для победы». Так в войска ушли более 200 расплетинских радиостанций. Голодные и холодные будни зимнего блокадного Ленинграда приносят Расплетину одну беду за другой. В декабре 1941 г. умирает мать, а затем и его жена Ольга. Скорбное настроение Расплетин преодолевает работой. Для наведения фронтовых истребителей на цель он вместе с сотрудниками разрабатывает систему передачи на борт самолёта радиолокационной информации по телевизионному каналу связи.

В феврале 1942 г. группа Расплетина была эвакуирована в Кострому, затем в Красноярск. Во второй половине 1943 г. Расплетин с группой специалистов становятся штатными сотрудниками только что организованного 108 института. Разгар войны, и Расплетин продолжает испытания разработанной им системы телевизионного наведения самолётов. Одновременно ему поручают выполнить срочный заказ, который лаконично сформулирован в постановлении ГКО от 18.04.1944: «Самолётная радиолокационная станция для бомбардировщиков, предупреждающая нападение с хвоста». Срок – август 1944 г. В кратчайшее время такая станция была создана коллективом под руководством А. А. Расплетина. Станция, получившая шифр «ТОН-2», работала в импульсном режиме в метровом диапазоне волн и выдавала звуковые сигналы при приближении самолётов противника со стороны задней полусферы. Внедрение таких станций позволило существенно снизить потери бомбардировочной авиации на завершающем этапе войны. Расплетин тем самым переориентирует свои творческие интересы в направлении на радиолокацию. Коренным образом меняется и его семейная жизнь. Александр Андреевич женится на Н. Ф. Мельниковой. Семья пополняется: наряду с сыном Виктором в семью входит и дочь Нины Галя.

В 1946 г. Расплетин дал согласие возглавить разработку наземной радиолокационной станции в интересах сухопутных войск страны. Заказчиком выступило Главное артиллерийское управление (ГАУ). Принятое решение содержало изрядную долю риска, т. к. объекты локации – танки, самоходные установки, автомобили, живая сила – находились под прикрытием затеняющих факторов в виде деревьев, кустарника, складок местности, составлявших естественную пассивную помеху для РЛС. Это была совершенно новая задача, до тех пор не имевшая аналогов в мире. Расплетин со свойственным ему опытом телевизионщика решил эту задачу путём резкого увеличения разрешающей способности станции как по углам, та и по дальности. Этим он отделил отметки полезных целей от помехового фона. Выявились и различия в яркостных характеристиках отметок. Станция под шифром РТ (впоследствии СНАР-1) была завершена в 1947–1948 гг., прошла серийное производство и внедрена в войска. В августе 1950 г. Расплетин по указанию высшего руководства страны был переведён в КБ-1. Главными конструкторами этой организации были П. Н. Куксенко и С. Л. Берия. Расплетин был назначен заместителем главного конструктора и начальником радиолокационного отдела. КБ-1 призвано было создать первую стационарную зенитно-ракетную систему ПВО для защиты Москвы. На решении правительства Сталин наложил резолюцию: «Мы должны получить ракету для ПВО в течение года». Работа получила шифр «Беркут» (впоследствии С-25). Сразу же работе был дан зелёный свет, к ней было привлечено значительное число смежников. Разработка шла невиданными темпами. Ответственность за радиолокационное направление заказа, а это было одним из основных векторов разработки, целиком лежала на Расплетине. Расплетину пришлось преодолевать один барьер за другим. Каждая неудача грозила провалом. История прохождения заказа С-25 подробно описана в литературе. Ей посвящены десятки, если не сотни страниц. Я не собираюсь этого повторять, тем более что я не был сотрудником КБ-1. Хочу обратиться лишь к нескольким эпизодам этой истории, к ряду болевых моментов, высвечивающих жизненную позицию и особенности творческого подхода А. А. Расплетина как главного конструктора системы С-25. Первый эпизод связан с общей концепцией построения системы. К моменту прихода Расплетина в КБ-1 превалировал американский подход, состоявший в том, что на каждую воздушную цель выделялось два локатора с узкими (карандашными) лучами: один для сопровождения цели, другой – для слежения за ракетой. Чтобы перекрыть весь возможный сектор нападения потребовалась бы тысяча зенитно-ракетных комплексов (ЗРК).

Расплетин предложил совершенно новую идею использования широкоугольных секторных локаторов, сканирующих по азимуту и углу места. Для наведения в каждом секторе 20 ракет по 20 целям и перекрытия этими локаторами всего требуемого пространства необходимое количество ЗРК снижалось до 50–60. Идея была революционной, но она подрывала установившиеся взгляды, меняла авторские приоритеты, и отцы-начальники приняли её, скажем так, весьма прохладно. Расплетин другого не ожидал, в наступление не пошёл, но стал усиленно прорабатывать функциональную схему, доказывая её осуществимость. Несмотря на долгие сомнения, преимущества были столь очевидными, что в конце концов расплетинский вариант был официально принят.

Второй эпизод связан с разработкой антенн для центрального радиолокатора наведения (ЦРН). Именно так стали обозначать новые станции. Разработка антенн, а это были крупногабаритные сооружения, велась под руководством М. Б. Заксона, который входил в высокочастотный отдел, возглавляемый Г. В. Кисунько. Этот отдел непосредственно Расплетину не подчинялся. Расплетин, конечно, помнил, что ещё в 108 институте при разработке станции РТ антенна Заксона доставляла коллективу много хлопот, особенно на стадии серийного производства. Но он ценил Заксона как способного инженера, бравшего на себя решение сложных технических задач. Уже на стадии испытаний экспериментального образца ЦРН (конец 1951 – начало 1952 гг.) было отмечено, что коэффициент усиления антенны существенно ниже расчётного значения. При этом уровень боковых лепестков сильно вырос. Расплетин пригласил Е. Н. Майзельса из 108 института, который определил причины дефектов. После этого чертежи откорректировали и изготовили новый комплект антенн. Этим, однако, история не закончилась. Предстояли отработка точностных характеристик станции и испытания по реальным целям (1952 – начало 1953 гг.). Были выявлены проблемы с точностными характеристиками системы, что увязывалось с неидентичностью диаграмм направленности антенны. Кроме того, дальность действия по реальным целям оказалась существенно ниже расчётной, что также связывалось с недоработкой антенн. Всё это грозило срывом работы в намеченные сроки. Назревал конфликт. Его результат угрожал прежде всего Расплетину. Ещё ранее на одной из встреч Берия заявил В. Д. Калмыкову и А. А. Расплетину примерно следующее: «Сделаете работу – героями будете. Не справитесь – сотру в лагерную пыль» (из воспоминаний В. В. Калмыкова). Внешне конфликт выглядел так: локационщики во главе с Расплетиным требовали доработки антенн, Кисунько утверждал, что антенны удовлетворяют предъявленным требованиям и могут быть использованы в аппаратуре. Всё происходящее он объяснял как попытку очернить его, Кисунько, в глазах руководства. Точку зрения Кисунько поддерживал С. Л. Берия. Конфликт удалось разрешить без силовых действий. С завода пришли новые образцы антенн. Примерно в это время умер Сталин, но испытания продолжались. Они показали хорошие результаты. Затем последовали госиспытания. Отметим следующие даты. В ноябре 1952 г. впервые осуществлён успешный пуск управляемой ракеты по цели в замкнутом контуре наведения, в июле 1955 г. была развёрнута система ПВО Москвы, способная произвести обстрел до 1000 воздушных целей с плотностью до 3 ракет на каждую цель. Это были первые результаты государственного масштаба, полученные под руководством А. А. Расплетина. Далее последовали новые заказы, включая знаменитый ЗРК «С-200». Останавливаюсь более подробно на фигуре А. А. Расплетина не только потому, что он был первым моим руководителем и я несколько лет работал в лаборатории, постоянно соприкасаясь с ним, но главным образом потому, что он остался в памяти множества людей и моей, в частности, как исключительно ответственный руководитель как в государственном, так и в чисто человеческом плане, человеком повседневно вникавшим во все нюансы текущей работы, прочно стоявший на фундаменте современной ему науки, смело ломавший, если это было нужно, устоявшиеся подходы и вместе с тем умеющий мобилизовать все силы, чтобы довести дело до логического конца.

Вернёмся теперь к тем представителям творческой элиты 108 института, которые окружали А. А. Расплетина. Кроме антенного отдела Расплетин наиболее тесно взаимодействовал с лабораториями Н. И. Оганова и Б. Ф. Высоцкого. Н. И. Оганов, ранее занимавший пост главного инженера НИИ-9 в Ленинграде, где работал Расплетин, вёл разработку передатчика для станции «Тон-2». Кроме того, в его лаборатории сестрой-хозяйкой работала Нина Фёдоровна, жена Расплетина. В пятидесятых годах группа Оганова была переведена в институт А. Л. Минца, но Оганов продолжал взаимодействовать с Расплетиным, ведя разработки по его заказам, и даже получил по спискам КБ-1 Ленинскую премию.

 

Б. Ф. Высоцкий

Но наиболее дружеские взаимоотношения сложились в то время у Расплетина с Б. Ф. Высоцким. Будучи почти одногодками, они в один и тот же год защитили кандидатские диссертации, оба преподавали в технических ВУЗах, руководили разработками как главные конструкторы. Вместе с тем они дополняли друг друга. Расплетин, много внимания уделявший текущим проблемам и деталям разработок, имевший большой практический опыт, но по недостатку времени лишённый возможности регулярного знакомства с иностранной технической литературой, внимательно выслушивал Высоцкого, который хорошо знал английский, имел опыт закупщика иностранной техники и следил за новинками по поступающей литературе. Они встречались на совещаниях у начальства, а то и просто в кабинете Расплетина, обсуждали текущие дела, стараясь выработать общую точку зрения. Часто вместе проводили свободное время, что нашло отражение в сохранившихся фотоснимках.

Я впервые услышал фамилию Высоцкого на кафедре радиолокации МАИ, где стажировались студенты на станции «Пегматит», одной из первых наших РЛС дальнего обнаружения, серийно выпускавшихся промышленностью. Знакомый парень-старшекурсник, взглядом указывая на вошедшего в комнату мужчину, тихо сказал: «Это Высоцкий. Известный локаторщик». Затем мы слушали лекции Богдана Фёдоровича, где он рассказывал об иностранных, главным образом американских РЛС, останавливался на типовых станциях разных классов, сообщал основные данные, старался донести до слушателей принципы их работы. Иногда студентам казалось, что Б. Ф. Высоцкий знает об иностранной технике всё, что он вне конкуренции, ибо другим преподавателям, работавшим на отечественном материале, подобный массив информации был вообще недоступен. Но это было обманчивое впечатление. И связано оно вовсе не с недостатками Высоцкого как лектора, а с отсутствием наиболее важных сведений о построении тех образцов, о которых он вёл речь.

Уже тогда, когда мы слушали Высоцкого, в ответ на некоторые «каверзные» вопросы студентов, он, не имея данных, скорее домысливал, чем отвечал по существу. В начале войны Высоцкий работал в закупочной комиссии и находился в США. Там он, по-видимому, имел возможность знакомиться с образцами, поставляемыми в СССР по ленд-лизу (в частности, поставлялась станция SCR-584). Описания других разработок в США не разглашались и, конечно, в открытой печати не публиковались. Проникали в журналы лишь теоретические статьи, анализ некоторых входящих элементов, узлов, схем и рекламные данные поверхностного характера. Придя в 108 институт и находясь в 13 лаборатории, я узнал, что некоторые узлы и блоки станции РТ аналогичны используемым соседями. Этими соседями оказались сотрудники 22 лаборатории, которой руководил Б. Ф. Высоцкий. До этого Высоцкий был начальником измерительной лаборатории и многое сделал для создания в институте современного по тому времени парка измерительных приборов. Целевой задачей 22 лаборатории являлась разработка самолётной аппаратуры для слепого бомбометания. Эта аппаратура вошла в историю под названием ПСБН. Главным конструктором был Б. Ф. Высоцкий.

Во время войны западные союзники создали подобную станцию в сантиметровом диапазоне волн. Но описание английской станции нам не передали. Поэтому Высоцкому по некоторым проблемным вопросам приходилось начинать с нуля. В принципе основы построения передатчиков в сантиметровом диапазоне нам к этому времени были уже известны. Усилиями высокочастотников 13 и 22 лабораторий было создано множество конструкций пассивных элементов волноводного тракта. Однако были проблемы, которые не могли быть разрешены силами только этих коллективов. Среди нерешённых задач, стоявших перед разработчиками ПСБН, были отсутствие импульсных магнетронов большой скважности в требуемом диапазоне, неразработанность передающих устройств для формирований узких и сверхузких высоковольтных импульсов, отсутствие смесительных диодов и приборов приём-передача и, наконец, отсутствие путей создания антенны, которая могла бы сочетать узкую диаграмму в азимутальной плоскости с косекансным распределением напряжённости поля в угломестной плоскости.

В конце концов эти задачи были решены. Сказались коммуникабельность Высоцкого, его умение завязывать контакты со смежниками, мягкая доброжелательность в общении с людьми, способность выдвигать заманчивые перспективы, неизменная поддержка со стороны руководства.

Особые усилия были предприняты в области антенной техники. Было совершенно неясно, как создать антенну в новом диапазоне волн с такой необычной диаграммой направленности. Высоцкий подключил к этой задаче Е. Г. Зелкина. Последний в течение обозримого промежутка времени не только разработал алгоритм расчёта подобных антенн, но и создал их первые макеты. В дальнейшем он развил свой метод и фактически создал отечественную школу синтеза антенн, опубликовав монографию «Построение излучающей системы по заданной диаграмме направленности».

В конце сороковых годов Высоцкий как главный конструктор предъявил заказчику образцы аппаратуры ПСБН. Впоследствии станция была усовершенствована и под названием ПСБН-М установлена на некоторых наших бомбардировщиках и штурмовиках.

Обозначился и стиль работы Б. Ф. Высоцкого. Он обладал несомненным авторитетом, опирался на созданный им сильный коллектив разработчиков, проводил собеседования с ведущими, обсуждая текущие вопросы.

Выявились и слабости в его подходах к работе. Он всё чаще стал использовать свою известность как создателя новой техники во внешней сфере, отвлекался от насущных проблем лаборатории, посещал множество совещаний, организаций, должностных лиц, и порой беря на себя не связанные с работой в лаборатории функции. Перекладывал возникающие заботы на своих помощников. Мы были в то время в одном отделе, и я помню недовольные высказывания некоторых его ведущих инженеров по этому поводу. Помню, что не мог пробиться к Б. Ф. целую неделю: так он был занят. Пока дела шли хорошо, с этим как-то можно было мириться. Однако излишняя ориентация на исполнителей и вера, что они начальника никогда не подведут, могли привести к непредвиденным последствиям. Что и случилось. В 1959–1960 гг. Б. Ф. Высоцкого и группу его сотрудников перевели в КБ-1. Было создано новое СКБ, а Б. Ф. назначили его начальником. Далее я опираюсь на высказывания причастных к делу сотрудников КБ-1, мнение которых ныне, спустя 50 лет, опубликовано. Вот что следует из этих публикаций. Коллективу Б. Ф. Высоцкого поручили разработку бортового пеленгатора цели для самонаведения зенитной ракеты. Ранее в зарубежных аналогах для получения гетеродинного колебания использовался так называемый «хвостовой» сигнал. Здесь такой возможности не было, и пошли на разработку автономного гетеродина с высокостабильным кварцованным генератором. Не учли, однако, что это не просто бортовая аппаратура, а установленная на ракете, подверженной повышенным вибрациям. Паразитные сигналы из-за вибрации парализовали работу приёмного устройства, а также устройства селекции цели. В результате ракета не наводилась на цель. Авторы публикации далее пишут: «Лучше всех тяжёлое положение понимал Генеральный конструктор А. А. Расплетин. У разработчиков явно не хватало сил и достаточного опыта… для исправления положения… Генеральным было принято историческое для системы решение объединить усилия коллективов… ликвидировав СКБ». Добавим, что это затянуло сдачу системы на несколько лет. Б. Ф. Высоцкий, покинув КБ-1, потом весьма успешно работал в МАИ. Я далёк от мысли кого-либо обвинять в произошедшем в начале 60-х годов. Более того, авторитет Б. Ф. Высоцкого в моих глазах сохранился, но ведь, как говорят, из песни слова не выкинешь… Пишу это для будущих поколений главных конструкторов: надо соизмерять принимаемые решения со своими силами, знаниями, опытом.

 

Г. Я. Гуськов

Сподвижником Расплетина и его опорой в 13 лаборатории был безусловно Геннадий Яковлевич Гуськов. Опыта в освоении тогда нового сантиметрового диапазона радиоволн ни у кого не было. Более того, когда разрабатывали аппаратуру ТОН-2, Расплетин сознательно, несмотря на советы ряда корифеев, уходил от суливших преимущества сантиметров в сторону более проверенного метрового диапазона. Однако в дальнейшем, уже при начале работ по заказу РТ стало очевидно, что избежать перехода к более коротким волнам, а именно в сантиметровый диапазон, не удастся. Только это могло обеспечить требуемую точность и высокое разрешение по углам. Все тяготы разработки новой техники в этом диапазоне легли на Г. Я. Гуськова и его коллег. Он заполнил пустующую нишу и приступил к созданию высокочастотной части будущей станции. Задача была не из лёгких. Сейчас трудно представить себе положение, в котором оказалась 13 лаборатория и институт в целом перед началом выполнения заказа РТ. Полностью отсутствовала материальная база. Не было задела для проведения простейших экспериментов. Люди слабо понимали, что такое волноводная техника. Впереди предстояла стадия заказа промышленности на изготовление заготовок для производства волноводных изделий. Отсутствовала отечественная литература по волноводной тематике. Одна из первых теоретических работ – монография Б. А. Введенского и А. Г. Аренберга «Радиоволноводы» – вышла в 1946 г., когда работы по РТ были уже в разгаре. Время поджимало, люди работали часто ночами, станочного резерва мастерской явно не хватало. Но вот тракт отлажен, и надо приступать к стыковке с вакуумными и полупроводниковым приборами. Это одна из самых тяжёлых стадий работы. В таком напряжённом ритме работы коллективу Гуськова всё же удалось подготовить высокочастотную часть станции к госиспытаниям и провести внедрение на серийном заводе.

При первых встречах с Гуськовым он производил впечатление человека, достаточно простого в общении. Хотя мы были в разных весовых категориях – я на дипломной практике, он – ведущий инженер с шестилетним стажем работы, никакого превосходства с его стороны я не ощущал. Он обыденно рассказывал о текущих делах, не акцентируя внимания на преодолённых трудностях. Бытовых тем не избегал, но сосредотачиваться на них явно не хотел. В производственной жизни нередко возникают смешные эпизоды. Гуськов по этому поводу шутил, но я заметил, что в его шутках никогда не было персональной направленности. В целом он тогда не производил впечатление молчуна, но разговоров на общие темы обычно не поддерживал. Текущие дела и возникающие задачи его интересовали значительно больше, чем другие жизненные вопросы. И с этих позиций он подходил к оценке сотрудников. Гласно эти оценки он выражал редко. Но я помню, что относительно одного из ведущих инженеров лаборатории высказал довольно отточенную формулу: гигант слова, пигмей дела. Жизнь его в тот период не очень баловала. Рано потерял жену и по приезде в Москву воспитывал дочь в маленькой комнате вблизи Таганки. Но молодость брала своё, и внешне он производил впечатление вполне преуспевающего человека. Но даже в те годы была заметна одна его характерная черта: он не любил признавать себя побеждённым. Беря на себя то или иное задание, он работал до изнеможения, добиваясь результата. Если он верил в идею, которую воплощал, он не щадил себя и делал всё, чтобы прийти к желаемому финишу. В то время он часто любил играть в волейбол. Исполняя роль нападающего, он жёстко реагировал на партнёра, подавшего ему неудачный пас. В разговорах и особенно в спорах, высказывая то или иное мнение, он упорно отстаивал свою точку зрения, иногда даже в запальчивой форме. Это его качество, иногда граничившее с непреклонностью, некоторыми людьми, соприкасавшимися с ним, трактовалось как разновидность тяжёлого характера. Я с этим и ранее не соглашался, а сейчас, спустя много лет, считаю, что именно эти черты позволили Гуськову добиться на его творческом пути ряда выдающихся успехов. При этом я, конечно, не оправдываю некоторые, излишне жёсткие оценки, порой высказанные им. В сороковые годы, о которых я выше говорил, Гуськов ещё не был главным конструктором, а являлся руководителем направления, хотя и весьма важного – высокочастотного. В 50-м году из 13 лаборатории ушёл Расплетин, и Гуськова назначили сначала и. о., а затем и начальником лаборатории. Новый этап начался работой «Лес», главным конструктором которой утвердили Гуськова. Для 13 лаборатории и института в целом разработка станции «Лес» означала не просто развитие тематики, заложенной в РТ, но и прорывом в неизведанную часть электромагнитного спектра, именуемую диапазоном миллиметровых волн.

Уже в 1951 г. с усовершенствованным макетом мы объехали почти всю Московскую область, используя различные рельефы местности и стараясь делать это при разных погодных условиях. В этих поездках у нас не было постоянной базы, и мы порой ночевали прямо в кузове машины, в том числе в осенне-зимний период. Но труднее всего было с питанием. Помню послевоенный Можайск. По указанию Гуськова мы его объехали, как говорится, от и до, но нигде не нашли даже самой простенькой столовой, чтобы попить чай, согреться и перекусить.

В этот ранний период уже наметился стиль, манера работы Гуськова как главного конструктора. Ещё далеко не ясны были контуры построения самой станции, а Гуськов сделал упор на натурные испытания макета, и это было правильное решение, ибо были неизвестны не только поведение основных блоков станции в новом диапазоне, но и само распространение волны в приземном слое в различных зонах, временах года и погодных условиях. Сразу же возникли трудности. Не удавалось получить требуемой дальности действия. Не давал нужной выходной мощности только что разработанный магнетрон, были существенными потери в смесительных диодах, неудовлетворительна фокусировка волн в антенне, мал её коэффициент усиления. Но особенно велико было поглощение энергии при распространении волн до цели и при отражении от неё.

Сразу же начались совещания с разработчиками магнетрона. Пересматривалась конструкция антенны. Были внесены и другие изменения, в результате чего определилась новая компоновка станции.

К эскизному проекту (1952 г.) был подготовлен новый вариант станции, размещённый в кузове автомашины ГАЗ-63. Проведённые испытания (начало 1953 г.) показали существенное улучшение параметров станции. Однако не был решён коренной вопрос, связанный с потерями энергии в условиях наличия гидрометеоров (дождь, снег и т. д.). Усилиями разработчиков (Гуськов, Майзельс, Абрамов и др.) было найдено решение этой задачи в виде поляризатора в раскрыве антенны. К моменту окончания технического проекта (1953 г.) был создан образец станции на гусеничном ходу, который, однако, вследствие допущенной весовой конструкторской ошибки был затем переделан с уменьшением числа движков электропитания с двух до одного. Государственные испытания первой миллиметровой станции «Лес» прошли в 1954 г. в европейской и азиатской части страны с положительной оценкой. Затем станция была принята на вооружение под названием СНАР-2 (РТ имела название «СНАР-1»).

Вспоминая о тех далёких днях испытаний, я не могу не отметить подвижническую роль Гуськова. Была жара, температура на воздухе переваливала за 40°, а Гуськов умудрился в самый разгар работы схватить ангину с высокой температурой. В таком состоянии вместе с чинами госкомиссии он находился в операторской кабине станции, где вёл наладочные работы. Маломощный вентилятор не спасал от духоты, царившей внутри кабины. Когда ему становилось совсем невмоготу, он садился на землю, в тенёчке рядом со станцией. Передохнув, он снова влезал внутрь, поднимался в антенный отсек, крутя регулировки и меняя время от времени смесительные диоды и СВЧ-разрядники. Рядом на расстоянии порядка 100 м работал я на дублирующей станции. Станция была заранее отлажена, она «притёрлась», и на индикаторе высвечивалась картинка с движущимися по дороге танками, автомашинами и даже шагающими солдатами. Для контроля обстановки Гуськов периодически прибегал, смотрел картинку и снова возвращался, чтобы продолжить настройку. Некоторые члены комиссии также садились рядом со мной и, наблюдая картинку, понимали, что неполадки носят временный характер. Вскоре верный оруженосец и помощник Гуськова Пётр Михайлов возвестил, что всё заработало, и комиссия приступила к текущим измерениям.

Окончание работ по СНАР-1 и СНАР-2 и приём этих станций на вооружение Советской армии рассматривалось военным и политическим руководством страны как серьёзный вклад в повышение боевой готовности сухопутных войск – одного из основных видов вооружённых сил СССР того времени. А это, в свою очередь, увеличивало престиж 108 института как важного звена в системе научно-исследовательских и промышленных предприятий страны. Отсюда появилось желание использовать накопленный опыт 13 лаборатории института в других областях оборонного комплекса. Тенденция нашла отражение в переводе А. А. Расплетина и нескольких сотрудников института в КБ-1. Другим проявлением этой тенденции явилось подключение 108 института к работам по созданию ракетно-космического потенциала страны.

Произошло это вначале почти незаметно. Находясь в стенах 13 лаборатории в разгар напряжённых будней по реализации текущих задач, я обнаружил, что на соседнем рабочем столе, где трудился мой друг и боевой товарищ Евгений Георгиевич Разницын, появилось множество LC-банок – элементов дешифраторов, использовавшихся в те годы в многоканальной импульсной связи. «Вот наградили» – сказал Разницын в ответ на мой недоумённый взгляд. Наверное, он и сам не знал, зачем ему вдруг поручили создать рабочую модель дешифратора. Затем выяснилось, что в план лаборатории включён новый заказ «Галактика». Было это в начале 50-х годов. Руководителем заказа по 13 лаборатории был назначен Г. В. Кияковский (а не Г. Я. Гуськов, как пишут некоторые авторы). Как и зачем появился этот заказ, долгое время никто не знал. Сейчас, после опубликования ряда работ по истории ракетной техники и космонавтики и особенно книг ближайшего соратника С. П. Королёва, известного специалиста Б. Е. Чертока, многое стало ясным. Вопрос о прохождении работ по этой тематике применительно к 13 лаборатории и 108 институту в целом мало отражён в литературе, но представляет, на мой взгляд, несомненный интерес. История этого вопроса восходит к 1947–1948 гг., когда Б. М. Коноплёв читал студентам радиофака МАИ лекции по радионавигации. Тогда мы услышали такие понятия как угломерно-дальномерные и разностно-дальномерные системы местоопределения движущихся объектов. Сам Коноплёв запомнился высоким ростом, хорошо поставленным голосом с оттенками командного тона и неизменной медалью лауреата Сталинской премии на его пиджаке. Б. М. Коноплёв одним из первых в нашей стране стал заниматься разработкой методов радиоуправления ракетами дальнего действия. Для исследований в этой области был создан НИИ-885 (гл. инженер М. Рязанский, гл. теоретик Е. Богуславский), и, как пишет Б. Е. Черток, в пятидесятом году в него был переведён Б. М. Коноплёв. Коноплёв энергично взялся за дело, загрузив производственные мощности института настолько, что при таких сложных радиосредствах ракетчикам, как выразился Черток, «некогда будет заниматься собственно ракетой». Об этом было доложено генеральному конструктору С. П. Королёву. Сюда прибавлялись весьма непростые отношения Коноплёва с руководящими деятелями НИИ-885. По-видимому, опасаясь монополизма и его пагубных последствий для всей работы, Королёв решил продублировать это направление и обратился к академику А. И. Бергу с просьбой о создании параллельной линии работ в 108 институте. Было это в 1953 г. Учитывая полную загрузку Г. Я. Гуськова в то время, главный инженер А. М. Кугушев направил карточку на открытие НИР «Галактика» Г. В. Кияковскому. Так появилось в 108 новое направление. С 1953 по 1955 г. работа шла без особого напряжения. Проводились эксперименты, поиски схемных решений, составлялся отчёт. Но в конце 1955 г. возник переломный момент. Коноплёв ушёл из НИИ-885, и работа там «повисла», что грозило провалом. Оперируя аргументом сверхважности работы, радиочасть всего комплекса решили возложить на 108 институт, К этому времени в 108-м появился новый главный инженер – Т. Р. Брахман. Загрузка в институте была сначала достаточно высокая. Брахман сначала, как я понимаю, пытался отговориться, ссылаясь на автономный вариант. Но до автономного варианта было ещё плыть и плыть… И перед Брахманом встала сложнейшая задача: где добыть в напряжённом плане института людские и иные ресурсы, чтобы приступить к реализации заявленной работы. Самым трудным во всём этом были, однако, сроки. В течение года с небольшим надо было спроектировать, настроить и изготовить образец комплекса. Этот образец должен был стать основой системы радиоуправления ракетой Р-7, генеральным конструктором которой был С. П. Королёв. Как пишет Б. Б. Черток, главными показателями Р-7 были максимальная дальность, мощность боевого заряда и точность стрельбы. По первым двум показателям разногласий не было. Что касается последнего показателя, то «точность или КВО на 90 % определялась системой управления» (стр. 125).

Т. Р. Брахман вызвал Г. В. Кияковского и показал ему директиву и проект ТЗ. Осознав размах работы и требования к комплексу, Кияковский, по-видимому, понял, что надвигающаяся глыба может его и придавить Он почувствовал, что здоровье даёт сбой, возник спазм, ему стало плохо. Вызванный врач констатировал, что больному нужен покой. Ввиду неотложности дела Брахману ничего не оставалось, как продолжить разговор, теперь уже с Г. Я. Гуськовым. Так Гуськов стал руководителем нового заказа и главным конструктором ОКР «Днестр». О судьбе, трагической судьбе талантливого инженера и учёного Г. В. Кияковского я расскажу отдельно. А сейчас о новой работе Г. Я. Гуськова. Разобраться в присланных бумагах было непросто. Но Гуськов был не из тех людей, которые пасуют перед трудностями или страшатся будущих неудач. Чтобы определить объём работ, он вызвал компетентных представителей Богуславского из НИИ-885 и попросил подробных разъяснений. Постепенно прояснялись контуры задачи, которую предстояло решать. Необходимо было разработать приёмо-передающий радиокомплекс для траекторных измерений и передачи команд управления на борт стартующей ракеты. Такую работу 108 институт до тех пор не выполнял, сколь-нибудь подготовленных кадров для этого не имел. Прибывшие сотрудники НИИ-885 «утешили», сказав, что счётно-решающие операции они берут на себя, как и головную роль по всей ракетной тематике.

После обсуждения в коллективе существа новых задач Гуськовым был намечен предварительный план дальнейших работ. Он включал несколько этапов. Этап первый состоял в приёме сигналов бортового передатчика по каналам главного и зеркального пунктов. После декодирования сигналов по величине задержки импульсов вырабатывалось напряжение, пропорциональное разности дальностей «борт – главный пункт» и «борт – зеркальный пункт». Разностное напряжение далее передавалось по линии связи на борт, где в соответствии с методом Коноплёва-Богуславского формировались сигналы бокового отклонения и боковой скорости ракеты относительно плоскости стрельбы. Эти сигналы отрабатывались автоматом стабилизации, тем самым осуществлялась боковая коррекция и уменьшался до минимума угол рыскания. Этап второй заключался в разработке аппаратуры определения радиотехническими методами угла визирования стартующей ракеты. Требования к точности по углу превосходили более чем на порядок достижимые в то время. Достаточно сказать, что один из вариантов антенны составлял в диаметре 10 м (затем размер был уменьшен). Пеленгатор амплитудного типа должен был работать в режиме автоматического слежения. Естественно, что этот этап разработки был одним из самых трудоёмких.

Этап третий состоял в получении на главном пункте на основании измеренных данных информации о дальности до ракеты и скорости её изменения. Счётно-решающие устройства направляли полученные напряжения на датчики, которые определяли динамику полёта ракеты и выдавали для передачи на борт команду отсечки двигателя. Для реализации таких обширных планов нужны были квалифицированные специалисты. Брахман понимал, что 13 лаборатория не потянет такого груза работ, но, с другой стороны, прекрасно осознавал, что никто ему не простит, если он оголит другие, коренные направления деятельности 108 института. И Брахман пошёл по пути мобилизации всех не полностью загруженных специалистов, а также направил в распоряжение Гуськова вновь прибывших молодых офицеров.

Разработку уникальной антенны для пеленгатора Гуськов поручил И. Б. Абрамову. Всего нужно было разработать, если не ошибаюсь, до 40 блоков. Но главное состояло в том, чтобы «закрыть» важнейшие направления заказа. Старшим по отработке схемы пеленгатора Гуськов назначил Ю. М. Круглова, тогда подполковника, уже имевшего опыт работы в области систем автоматического регулирования. Разработку элементов СВЧ-тракта взял на себя подполковник О. С. Индисов.

Меня Гуськов вызвал в кабинет, где находился представитель НИИ-885 (фамилию его не помню, но говорил он от имени Е. Богуславского). Познакомились. Гуськов сказал: «Надо разработать датчики, дающие с большой точностью информацию о координатах стартующей ракеты (дальность, угол) и их производных (т. е. скорости изменения)». В качестве исходной «бумажной» модели гость передал мне принципиальную схему трёхступенчатого датчика. «Три ступени для уменьшения габаритов», – добавил он и пообещал привезти модель «живьём». В заключение Гуськов заметил: «Учти, что команды с датчиков передаются на борт ракеты, и она будет их отрабатывать».

1956 г. стал годом разработки аппаратуры по заказу «Днестр». На производство были отправлены чертежи макета антенны. Размеры антенны поначалу превосходили все возможности заводского оборудования, но упорной работой технологи с этой задачей справились. Однако для доведения точности пеленгации до требуемых кондиций схемщикам пришлось изрядно повозиться.

Ознакомившись с переданными мне материалами, касавшимися построения координатных датчиков, я понял, что надежда авторов на повышение точности съёма в многоступенчатом датчике при уменьшенных габаритах не оправдана, т. к. возникают практически не устранимые ошибки при переключении ступеней. Привлекая множество источников для расчёта потенциальной точности подобных устройств, я пришёл к выводу, что добиться требуемых параметров будет непростой задачей. Составив схему расчёта, я получил количественные данные, позволяющие оценить возможности создания и изготовления таких приборов. С этими данными я решил ознакомить специалистов смежных предприятий, имеющих опыт в этой области. Я объездил несколько предприятий с отрицательным результатом. Наконец, когда я приехал на опытное производство НИИ, в котором я и ранее бывал, мне показали образцы приборов, которые они выпускают. При этом сказали, что добиться указанных мною точностей просто невозможно. Я приехал в институт и рассказал Гуськову об увиденном, отдал результаты моих расчётов и выходные параметры, необходимые для создания приборов. Как я в дальнейшем понял, эти данные были включены в постановление Правительства именно тому НИИ, в котором я побывал. Вся эта история была уже почти позабыта, когда вдруг позвонили и сообщили, что пришла многотонная грузовая машина с упакованными приборами. Тогда ещё не было лифта, и человек пять еле справлялись, чтобы втащить на четвёртый этаж каждый из пяти привезённых ящиков.

Вся разработанная аппаратура была смонтирована в фургоне и вместе с антенной была отправлена в Тюротам в начале 1957 г. В степи, на выделенной позиции начались наладочные работы. Для имитации сигналов борта была использована вышка, но на определённом этапе при замере ошибок пеленгации её высота оказалась недостаточной и был задействован аэростат. Работы велись в тяжелейших условиях казахской полупустыни, но система радиоуправления всё же была подготовлена, и 16 мая 1957 г. состоялся успешный пуск королёвской ракеты Р-7, ознаменовавший начало эпохи межконтинентальных баллистических ракет. С помощью того же комплекса управления через несколько месяцев, а именно 4 октября 1957 г., был запущен первый спутник Земли. 12 апреля 1961 г. состоялся исторический полёт Ю. А. Гагарина. Как всякое пионерское начинание работа по созданию ракетного щита страны и космических аппаратов сопровождалась не только победами, но и неудачами, срывами и аварийными ситуациями. О них подробно пишет в своей книге «Ракеты и люди» Б. Е. Черток. Но вот что интересно. Среди множества факторов, о которых он упоминает, лишь один-два касаются нештатной работы или отказа радиокомплекса 108 института. Первый случай я хорошо помню, и заключался он в захвате сигнала бортового передатчика не основным, а боковым лепестком антенны пеленгатора, вследствие чего ракета пролетела мимо цели – Луны. Было это в начале 1959 г., когда Гуськов, прилетев с полигона, сообщил об этом факте. Немедленно были внесены исправления в схему, после чего подобные случаи были исключены. Другой факт был связан с отказом в работе электропитания, к чему мы, радисты, обычно не имеем отношения, т. к. существует спецслужба электриков.

Радиокомплекс проработал около 10 лет, и все успешные пуски в этот период производились с использованием радиоуправления. Поэтому мне представляется, что работу этого комплекса следует считать как весьма надёжную. В этой связи меня удивляет, что в своей книге Б. Е. Черток, подробно рассказывая об истории создания радиокомплекса для управления движением ракет, не счёл нужным даже упомянуть о работе коллектива 108 института. Чем можно объяснить игнорирование очевидных фактов со стороны автора книги и уважаемого специалиста, мне трудно сказать. Возможно, это связано с тем, что ракетостроители всё время надеялись на создание автономных навигаторов на борту ракет, с помощью которых можно было бы освободиться от радиоуправления. Однако почти 10 лет этого не удавалось сделать. Радиоуправление показывало существенно более высокую точность. Считая факт замалчивания работы большого коллектива людей, внёсших весомый вклад в ракетостроение и космонавтику страны, фактом несправедливости, я решил в меру своих сил восполнить образовавшийся пробел и рассказал об исполнителях заказа «Днестр» и о главном конструкторе Г. Я. Гуськове.

 

А. М. Кугушев

Из сказанного может сложиться впечатление, что все конструкторские работы 108 института заканчивались успехом и могли служить примером стратегически выверенного подхода к делу. Однако это не так. Бывали случаи завышенных авансов, которые затем на практике не оправдывались и работы прекращались. Значительно чаще имели место факты неучёта реальных свойств электронных приборов, являющихся основой построения будущей станции или всего комплекса. Но наиболее обидными выглядели истории успешной разработки и лабораторной сдачи аппаратуры, не выдержавшей, однако, испытаний в реальных условиях полигона или комплекса. Так что неудачи случались, иногда казалось, что ситуация безнадёжная, за горизонтом провал, но затем напряжённым трудом находился какой-то выход из положения, и работу, что называется, «вытаскивали» из ямы.

Хочу в этой связи остановиться на истории одной разработки, которую задали институту как головной организации отрасли. Был 1951 год, суровое сталинское время, и институт имел на своём счету ряд успешно выполненных опытно-конструкторских работ. Так что престиж института по тем меркам был достаточно высоким. И вот институту выдали заказ на создание радиолокационной станции дальнего обнаружения самолётов. Дело в том, что долгие годы, в довоенный и послевоенный периоды, шли дискуссии о путях развития систем обнаружения самолётов в интересах ПВО страны. Конечно, главным показателем для таких систем, по которому шли обсуждения, был связан с максимальной дальностью обнаружения целей. Естественно, что не забывали и о точности определения координат лоцируемых объектов. Спор касался также вида зондирующих сигналов – непрерывного или импульсного. Определённые преимущества импульсного метода зондирования закрепились после работ Ю. Б. Кобзарёва и его коллектива. Перед самой войной была разработана импульсная станция дальнего обнаружения «Редут» (РУС-2), которая затем усовершенствовалась и выпускалась во время войны и в послевоенный период серийно под названием «Пегматит». Станция работала в четырёхметровом диапазоне волн с максимальной дальностью обнаружения около 150 км. Как надёжное средство защиты ПВО станция имела много поклонников среди военных и гражданских специалистов. Я сам, работая на «Пегматите» в сороковых годах прошлого века помню, что эта станция считалась тогда большим достижением советской радиолокационной науки и техники. В условиях превалирования станций этого типа возникали, однако, вопросы, связанные с возможностями увеличения дальности обнаружения и повышения точности определения координат целей, что обуславливалось в частности переходом в дециметровый диапазон волн. Известно, например, что эффективная площадь рассеяния круглой пластины определяется не только площадью этой пластины (S2), но и обратно пропорционально квадрату длины волны.

Что касается самолётов, то экспериментальные данные показывают, что в дециметровом диапазоне волн имеет место примерно такая же зависимость σ от длины волны. Несмотря на это, попытки получения выигрыша в дальности обнаружения путём перехода в дм диапазон, долгое время не приводили к успеху. Было ясно, что действовал ряд причин. Выяснить эти причины и спроектировать станцию в дециметровом диапазоне с улучшенными параметрами поручили 108 институту. При этом сохранялись разработки НИИ, специализировавшегося в области дальнего обнаружения. Почему выбрали именно 108 институт? Во-первых, здесь была мощная школа специалистов по распространению волн, во-вторых, налицо были успехи в разработке современных РЛС, в-третьих, институт был известен созданием мощных выходных приборов излучения УКВ диапазона; в-четвёртых, был сильный коллектив конструкторов радиоаппаратуры. Всё это предопределило, по-видимому, желание руководства дать возможность институту проявить себя в самой передовой области р/л техники. Имелись, однако, негативные моменты, которые, скорее всего, учтены не были. Институт не обладал опытом разработки станций этого типа, в то время как целый ряд организаций в стране доминировал в исследованиях по этой проблематике. В институте не было коллективов, в той или иной степени причастных к решению указанных задач. Не видно было и потенциального руководителя из главных конструкторов, который бы «горел» этой тематикой. Учитывать надо было и загруженность института другими заказами.

Тем не менее факт свершился, и надо было искать главного конструктора нового заказа. Расплетина в институте уже не было, другие загружены, третьи, думаю, не решались брать на себя такое бремя и главным конструктором заказа «Спираль» был назначен главный инженер 108 института А. М. Кугушев. Велики заслуги А. М. Кугушева в создании 108 института. Фактически по поручению А. И. Берга он организовывал институт, был награждён тремя орденами Ленина. Интересна биография А. М. Кугушева. Дед его крестьянин, на добыче известняка нажил капитал, так что отец Кугушева был уже зажиточным человеком, имел собственный дом в Нижнем Новгороде и определил сына в гимназию. В 1919 А. М. был призван в Красную Армию, а затем с 1923 г. работал в Нижегородской радиолаборатории, где участвовал в разработке мощных генераторных ламп (100 Квт). Входил в коллектив разработчиков радиостанции «Малый Коминтерн» (400 квт). В 1935–1942 гг. работал в НИИ-9 (г. Ленинград), а после эвакуации из блокадного Ленинграда занимался в Москве разработкой РЛС СОН-2. Богатое прошлое и безупречная длительная работа в радиотехнике создавали А. М. высокий авторитет. Я увидел А. М. в первый же день моего прихода в институт, когда мы сидели в его кабинете на первом этаже и ждали назначения. Потом я часто общался с ним в связи с разными поводами. Он внешне выглядел человеком сдержанным, интеллигентным, малоулыбчивым, но иногда выходил из себя, особенно в случаях, когда видел прямое разгильдяйство, грубое нарушение норм поведения или слышал хвастовство очередных болтунов. Часто он ссылался на А. И. Берга как высшую инстанцию. Однажды я возился с аппаратурой, никого кроме меня не было в комнате, когда вошёл Кугушев. Он удивлённо посмотрел вокруг, сказал «Как говорит Аксель Иванович, мы вас уважаем, но где остальные?» Я молчал, т. к. не знал, куда разошлись мои коллеги. Кугушев улыбнулся и вышел из комнаты. Я был ещё совсем молодым специалистом, когда он позвонил и просил зайти. Он расспрашивал о житье-бытье, затем поинтересовался моей работой. Я сидел за столом напротив Кугушева, когда рядом со мной сел вошедший по вызову Я. Н. Фельд, тогда начальник антенного отдела. Кугушев сначала интересовался работой сотрудников его отдела, указывал на недостатки, а затем стал обобщать в форме «проработки». Зачем я сижу – подумал я, но Кугушев жестом показал, чтобы я сидел. Только потом я понял, что это был старый приём наказывающего: «пори верхнего, чтобы почувствовал нижний». А. М. был далеко не наивный человек, но иногда он забывал, что его авторитет хотя и велик, но не безграничен. Уже работая в МВТУ им. Баумана, он порекомендовал известному радиоспециалисту М. Е. Лейбману передать его докторскую диссертацию на защиту в учёный совет МВТУ. Лейбман возразил, ссылаясь на то, что большинство членов Совета к радиотехнике прямого отношения не имеют. Но Кугушев его успокоил, сказав, что всё будет в порядке. В результате Лейбману накидали чёрных шаров, и он получил отказ.

На что надеялся А. М. Кугушев, когда в 1951 г. приступал к заказу «Спираль»? Здесь я должен оговориться и сказать, что в работе «Спираль» участия не принимал и с Кугушевым на эту тему не беседовал. Правда, мне приходилось общаться со многими разработчиками проектируемой станции, т. к. мы входили в общий отдел и вынуждены были обмениваться опытом по смежным вопросам радиолокационной техники. Кроме того, работая в прошлые годы на станции «Пегматит» и интересуясь тематикой дальнего радиообнаружения, я был в то время в основном в курсе этих проблем. На базе воспоминаний о тех временах, данных о состоянии техники того периода и моего представления о А. М. Кугушеве как об одном из руководителей 108 института, делаю попытку построить свою версию событий, связанных с прохождением и неожиданным завершением работ по созданию РЛС «Спираль».

Итак, начиная в 1951 г. исследования по тематике дальнего радиообнаружения, А. М. Кугушев прежде всего рассчитывал на успех в деле получения в 20 см диапазоне волн мощной генераторной лампы. Наличие передатчика на такой лампе позволило бы существенно увеличить потенциал будущей станции, а переход в 20 см диапазон сулил не только улучшение отражательной способности объектов лоцирования, но и повышение точности измерения координат, в том числе в угломестной плоскости, где возможен был отрыв лепестка диаграммы от земли. Конечно, Кугушев при этом вспоминал о своих прорывных работах в области мощного радиовещания и успехах в освоении станции СОН-2, но главным образом возлагал надежды на плодотворную деятельность групп Д. Карповского и П. Андреева в 108 институте и содействия им со стороны профессора М. С. Неймана.

В те же годы в институте велись интенсивные работы по снижению шум-фактора приёмных устройств, а научные исследования аспирантов, разрабатывающих новые подходы в этой сфере (В. Ф. Илюхин), курировал лично «отец» импульсной радиолокации Ю. Б. Кобзарёв. Конечно, А. М. Кугушев знал об успехах в этой области и надеялся использовать в новой станции. Под пристальным вниманием главного инженера находился антенный отдел, и А. М. Кугушев мог рассчитывать на создание антенны, отвечающей самым передовым требованиям заказчика. Следует также не забывать, что ОКР «Спираль» явилась плановой позицией, конечно, с одобрения начальника 108 института А. И. Берга, который в тот период (начало 50-х годов) постоянно и повседневно занимался делами института. Зная о сверхуважительном отношении А. М. Кугушева к личности и работе А. И. Берга, можно предположить, что А. М. Кугушев, опираясь на авторитет А. И. Берга, всегда рассчитывал на помощь и поддержку с его стороны. А это означало, что в сложной и даже критической ситуации А. И. Берг сможет найти выход из трудного положения. Во исполнение работ по заказу «Спираль» был организован отдел, начальником которого стал полковник Г. В. Кожевников. В отдел вошли часть специалистов из бывшей лаборатории проф. И. С. Гоноровского и недавно пришедшие в институт выпускники военных академий. Работа шла по законам жанра: проектирование и создание макета аппаратуры. Пока всё это происходило, обстоятельства менялись. В 1953 г. умер И. В. Сталин, в этом же году А. И. Берг был назначен заместителем (по радиолокации) министра обороны СССР Н. А. Булганина. Кабинет А. И. Берга переместился на Знаменку (тогда ул. Фрунзе). Все идеологическое и научное руководство института тем самым ложилось на Кугушева.

Появились и стали расти зачатки ракетной отрасли, развивалась атомная промышленность. На всё это нужны были средства, и немалые.

Вместе с тем постепенно к 1954–1955 гг. становилось ясным, что получить выходную мощность станции, близкую к мегаваттным значениям, не удаётся, а сильного отрыва от мощностей 100–200 квт, достигнутых в метровом диапазоне, не произойдёт. Не было прорыва и в деле уменьшения пороговой мощности приёмного тракта. Как мне представляется, в те годы ещё не научились бороться с проникающим фоновым уровнем шума передатчика. Выделенные размеры антенны ограничивали возможности получения узких лепестков диаграммы направленности. Всё это приводило к пониманию того, что существенного улучшения показателей в сравнении с ранее достигнутыми в новой станции ожидать не приходится. Сомнения, которые и раньше высказывались и которые опирались на длительную историю развития РЛС этого типа, подтверждали и находили сторонников в среде сотрудников заказывающего управления и новых руководителей военного ведомства.

Но были и обстоятельства, предвидеть которые в 1951 г. А. М. Кугушев просто не мог. Начавшиеся в середине пятидесятых годов пуски ракет (С. П. Королёва) дальнего действия потребовали обратить внимание на противоракетную оборону, что предопределяло развитие РЛС дальнего обнаружения по целям совершенно иного характера, а именно по боевым частям ракет вероятного противника. Рассчитывать в новых условиях на поддержку А. И. Берга Кугушев уже был не в состоянии.

Следует также иметь в виду, что в организациях, давно специализировавшихся на разработке станций рассматриваемого типа, за эти годы интенсивно проводились исследования, сулившие в будущем качественное и количественное улучшение показателей таких станций. Речь идёт об исследованиях, связанных с использованием тонкой структуры сигнала, а также устройств селекции движущихся целей (СДЦ). В рамках заказа «Спираль» этими вопросами, насколько мне было известно, практически не занимались.

Таким образом, к 1954–1955 гг. становилось всё более очевидным, что в условиях появления новых тенденций необходимо перейти от устаревших представлений к решению возникающих задач. В организационном плане это означало закрытие неперспективных работ и структурную перестройку головного предприятия с выделением вновь созданных подразделений в наиболее важных направлениях развития.

Решение о прекращении работ по заказу «Спираль» совпало по времени с появлением в 108 институте письма руководства МВТУ им. Баумана. В письме предлагалось дать согласие на переход А. М. Кугушева в МВТУ заведующим кафедрой на постоянной основе. Ранее он занимал эту должность по совместительству. Действовавший тогда в институте политотдел в условиях непростых отношений с главным инженером санкционировал этот переход. А. М. Кугушев проработал в институте с 1943 по 1955 год.

Неудача с разработкой станции «Спираль» была безусловно ударом по морально-психологическому состоянию Кугушева. Однако, может быть, более важным было то, что в отсутствие А. И. Берга при тогдашнем руководстве (врио нач. был назначен генерал) к мнению Кугушева перестали прислушиваться, и в этом вакууме он почувствовал пустоту.

 

Т. Р. Брахман

А. М. Кугушева на посту главного инженера сменил Теодор Рубенович Брахман. К моменту своего назначения, несмотря на молодость (37 лет), он уже имел солидную жизненную биографию. Студентом старшего курса Ленинградского политехнического института он принял участие в боевых действиях во время зимней финской компании 1939–1940 гг. Закончив институт в 1941 г., был направлен в ЛФТИ, где участвовал в создании Токсовской стационарной РЛС под руководством Ю. Б. Кобзарёва. Несмотря на имевшуюся «бронь», Т. Р. Брахман в 1941 г. уходит на фронт добровольцем. В декабре 1941 г. в боях на Западном фронте, командуя взводом, был тяжело ранен. В результате – ампутация ноги и длительное пребывание в эвакогоспиталях. После демобилизации по инвалидности работает в Оренбургской области преподавателем физики и математики. В 1944 г. прибывает в Москву в 108 институт и становится сотрудником 14 лаборатории. И вот, работая в лаборатории передатчиков, Т. Р. Брахман вместе с И. Я. Альтманом написал труд по малоизученному тогда, но широко применяемому на практике, импульсному трансформатору. Придя в 108 институт в 1948 г., я прочёл этот труд, после чего с возникшими вопросами обратился к автору – Т. Р. Брахману. Так состоялось наше знакомство с ним. Но вскоре Т. Р. Брахман меняет профиль своей работы и переходит в лабораторию наземных средств противодействия авиационным РЛС. Начальником лаборатории был крупный специалист по приёмным устройствам Л. Ю. Блюмберг. Т. Р. Брахман принимает активное участие в разработке широкодиапазонной станции «П» и прецизионной станции «РМ», осуществлявших приём радиолокационных сигналов, определение несущей частоты и направления на РЛС. Созданные образцы этих станций до серийного производства успешно работали в ГДР, у западных границ этой республики. В начале 50-х годов Т. Р. Брахман становится главным конструктором первой отечественной наземной станции активных помех 3 см диапазона волн (шифр «Альфа»). Здесь Т. Р. Брахману, как руководителю разработки, и его коллективу пришлось преодолевать многочисленные трудности, связанные с новизной поставленной задачи, необходимостью применения ещё не освоенных СВЧ приборов, требованиями жёсткой производственной дисциплины, вновь введённой системой механических и электрических испытаний разработанной аппаратуры. На всех стадиях производственного процесса – эскизного и технического проектирования, конструирования и изготовления опытного образца Т. Р. Брахман находил нужное решение благодаря своим знаниям, умению «вгрызаться» в проблему и добиваться нужных результатов, громадной работоспособности и, что немаловажно, созданию творческой обстановки в коллективе.

Так случилось, что разработка станции «Альфа» шла почти в параллель с движением по производственному циклу аппаратуры «Лес», и нам приходилось на некоторых этапах взаимодействовать.

Запомнился случай такого взаимодействия в лаборатории механических испытаний. Мы испытывали на виброустойчивость ряд индикаторных блоков и угловые датчики станции «Лес». На соседних стендах аналогичные испытания проводили разработчики станции «Альфа». Было заметно, что они испытывают обычные блоки, состоящие из ламповых схем. Транзисторы тогда ещё не применялись. Блок тщательно закрепляли на стенде, включали установку и меняли частоту вибраций. Сосредоточившись на перемещениях своего блока при включённой установке, я внезапно услышал грохот, подобный взрыву, и, обратившись к соседнему стенду, увидел, что от закреплённого на нём шасси отлетают отдельные предметы, которые после соприкосновения со стеной или потолком падают вниз. Подобные бомбардировки заставили пригнуться всех присутствующих в комнате. Стало ясно, что блок вошёл в режим разноса, когда частота вибраций достигла своего резонансного значения. Естественно, что стенд затем выключили, испытуемое устройство в сильно деформированном виде сняли со стенда и объявили отрицательную оценку по данному виду испытаний. Следует вместе с тем отметить, что подобные испытания в станциях «Лес» и «Альфа» были тогда впервые введены заказчиком в практику приёма аппаратуры.

В какой-то степени полученные результаты испытаний стали неожиданностью, и надо было принимать меры. Стало очевидным, что при изготовлении конструкторской документации на блок были допущены ошибки. Что сделал бы рядовой разработчик в этой ситуации? Он вызвал бы конструктора, сообщил ему о случившемся и заставил последнего переработать документацию. Не таков был Т. Р. Брахман. Он ознакомился с электрической схемой блока, внимательно осмотрел то, что осталось от конструкции, и потребовал принести ему чертежи. Анализируя произошедшее, он приходил к выводу, что конструкторские ошибки носят принципиальный характер и связаны они с незнанием или непониманием основных положений теории колебаний. Он взял книги и углубился в разделы теории колебаний, касающиеся механики, которые, кстати, возникли значительно раньше её электрических разделов. Он понял, что конструктор, желая избавить отдельные узлы блока от вибронагрузок, посадил их на амортизаторы, и это вместе с амортизацией самого блока придало конструкции новое качество. В таком виде блок превратился в систему со многими степенями свободы. Отсюда возникло смещение резонансных частот в область, запрещённую для грузов, перевозимых транспортными средствами по грунтовым дорогам. Все эти детали рассказал мне сам Брахман, когда, встретив его, я поинтересовался делами по устранению паразитных резонансов.

Брахман поступал так всегда, когда встречался с новыми задачами или с новой для него областью знаний. Бесспорно, он был человеком с весьма широким кругозором. Но что важнее: ступая на новую стезю, он умел углубиться в проблему настолько, чтобы найти практическое решение поставленной задачи. При этом он хорошо понимал, что полученные выводы будут воплощать в жизнь люди, которых он должен превратить в своих единомышленников. Большой жизненный опыт и коммуникабельность Брахмана позволили ему выработать ряд норм поведения для руководителя коллектива, создающего новую технику. Соприкасаясь в течение многих лет с А. А. Расплетиным, а потом работая под его руководством и уважая его как человека, Брахман называл эти нормы принципами Расплетина. Вот некоторые из этих принципов. «Всегда выбирай техническое решение, которое можно реализовать», «безвыходных положений не бывает», «интересы дела превыше всего», «в трудных условиях сначала позаботься о подчинённых, а уж потом о себе». «Как бы ни был неправ твой оппонент, никогда не оскорбляй его человеческое достоинство».

Простота общения с людьми, отзывчивость, естественность в поведении, сочетающиеся с высокой требовательностью, создавали Брахману прочный авторитет не только в своём коллективе, но и в институте в целом.

Деловые и личные качества Брахмана явились основой для решения А. И. Берга назначить Т. Р. Брахмана главным инженером института. Брахман пробыл в качестве главного инженера всего 5 лет. Короткий срок. Но в течение этого небольшого периода он дал пример того, как должен работать руководитель крупного многотемного научного центра, тесно связанного с промышленностью и заботящегося о постоянном прогрессе выпускаемой продукции.

Приезжая в институт до начала работы, он обдумывал и составлял план на текущий день. Застать Брахмана в кабинете до второй половины дня было невозможно. Прихрамывая, опираясь на палочку, он обходил лаборатории, общаясь с сотрудниками, обсуждал наболевшие вопросы. По мере надобности в случае возникновения острых дискуссий прямо на месте собирал людей, вводил в курс дела и старался выяснить мнение каждого из присутствующих. Он ввёл в практику создание небольших по численности комиссий под своим председательством, которые после обсуждения принимали в лабораториях и отделах квартальные планы. Подобные меры позволили Брахману не только знать практически весь инженерный состав, но и иметь полное представление о реальном творческом вкладе каждого из разработчиков. Доскональное знание положения с кадрами давало возможность не только маневра при перемещении специалистов, но и создавало условия для выдвижения наиболее достойных.

Т. Р. Брахман – один из немногих, кому принадлежит заслуга в создании в 108 институте новых направлений. Он способствовал формированию и укреплению направления, которое тогда было связано с именами А. В. Загорянского, М. Е. Заславского и А. Г. Рапопорта. Он организовал и обеспечивал кадрами направление, связанное тогда с именами В. Н. Горшунова и В. А. Аудера. Направление, связанное с именами Н. Н. Алексеева, а впоследствии В. М. Герасименко и Н. Г. Пономарёва также обязано своим становлением Т. Р. Брахману.

Идея о превращении подсобного хозяйства в филиал института в пос. Протва принадлежит вероятно А. И. Бергу. Но претворение в жизнь этой идеи, мобилизация больших организационных и кадровых усилий, способствовавших возникновению и началу функционирования филиала, осуществлял, безусловно, Т. Р. Брахман. Я бывал в тот период в Протве и помню первого директора филиала Виталия Юхневича, первого главного инженера Н. П. Емохонова, работавших тогда в филиале Бабурина, Евдокимова, Герасименко, Гущина.

Расширение в институте тематических направлений, необходимость обеспечения их подготовленными специалистами вынуждали Брахмана уделять большое внимание поиску новых и правильной расстановке имеющихся людей, т. е. в целом быть на острии кадровой политики. Во-первых, он должен был подбирать руководителей не только вновь создаваемых административных подразделений, но, что ещё важнее, специалистов, способных возглавить проведение намеченных научно-исследовательских и опытно-конструкторских работ. Иными словами, ему нужно было на основе имеющегося опыта, в том числе и личного, создать «корпус» новых главных конструкторов. Им это было сделано. Во-вторых, необходимо было решать текущие кадровые проблемы. Их было несметное множеств. Вспоминаю такой случай. По заказу «Днестр» надо было перевести громоздкую контрольную аппаратуру одного из смежных НИИ на полигон в Тюратам. Но не просто перевезти, а проверить работоспособность, включить и в исправном виде сдать на полигоне. Для этого, конечно, нужны были соответствующие специалисты. Их не было. Каким-то неожиданным образом Брахман узнал, что у отсутствующего на работе Шишлякова случилась трагедия: после длительной болезни умерла жена, а сам он находится в состоянии депрессии. Брахман позвонил ему домой и в течение часа расспрашивал о случившемся. Выразил соболезнования, спрашивал о возможной помощи. А потом сказал: «Виктор Владимирович, может быть вам лучше отвлечься на короткое время? Мы бы были вам очень признательны». И уговорил. 2–3 человека во главе с Шишляковым сделали нужную работу и закрыли проблему. В-третьих, надо было упорядочивать уже имеющийся кадровый состав. Некоторые люди даже при наличии специального образования попросту не тянули, данные им поручения выполнять не могли по причине отсутствия элементарного профессионализма. Нижестоящие руководители обычно решали подобные вопросы перемещениями на посильную работу или создавали атмосферу, при которой нерадивый сотрудник сам увольнялся. Но были случаи, когда приходилось обращаться к Брахману. Вот один из примеров. Ведущий конструктор N, сравнительно молодой человек, признан профессионально несостоятельным, попытки использовать его в деле результатов не давали. Но он хороший общественник, является членом КПСС, его поддерживает политотдел. Брахман думает. Встречаю Брахмана, он говорит: «Решили мы вопрос с N». «Каким образом?» – спрашиваю. «Задвижение выдвижением, – отвечает он, – выдвигаем его в вышестоящую организацию – в главк Министерства. Пусть там поработает».

В 1958 г. группа творческих сотрудников 108 института подняла вопрос о переходе института в промышленность. Эту точку зрения разделял и Т. Р. Брахман. Я в обсуждениях не участвовал и занимал, как помню, сдержанную позицию. Во-первых, считал, что в существовавшем тогда ведомстве мы были головной, и я бы даже сказал, ведущей организацией, а в промышленности наша роль будет одной из многих и далеко не лидирующая. Во-вторых, полагал, что известная поговорка: нет худа без добра может иметь антитезу: нет добра без худа, и мы попадём под новый начальственный пресс. Тем не менее ЦК КПСС в лице тогдашнего секретаря ЦК Л. И. Брежнева поддержал новую идею, и институт перешёл в ведомство Госкомитета по радиоэлектронике СМ СССР.

За эти годы сменилось и руководство института. Выбывшего по болезни академика А. И. Берга сменил в 1957 г. А. Д. Батраков. В 1958 г. директором института был назначен П. С. Плешаков. Институт попал в систему 10 ГУ Комитета. После анализа обстановки в институте начальник 10 ГУ Н. Н. Корнаков подверг критике руководство института. Критика касалась как тематических направлений, так и финансовой и хозяйственной деятельности института. Особенно напирал начальник управления на недостатки в работе главного инженера (П. С. Плешаков только что приступил к своим обязанностям). Т. Р. Брахман отвечал на критику чёткими и аргументированными доводами, с которыми было трудно не согласиться. Это, конечно, раздражало начальника главка. Были ли в работе института недостатки? Безусловно были, как и в любом работающем организме. Но связывать их с именем лишь одного человека, тем более человека, пользовавшегося заслуженным авторитетом, было крайне несправедливо. И опасно, добавлю я, ибо вместе с водой выплёскивались и идеи, вдохновителем которых по праву считался Брахман.

В 1960 г. я присутствовал на активе, где рассматривалась производственная деятельность института. После доклада Брахмана в прениях выступил Н. Н. Корнаков, который наряду с деловыми замечаниями о работе института обрушился с резкой критикой в адрес Брахмана как главного инженера. Я бы сказал, что в некоторых частях критика носила зубодробительный характер. Через несколько месяцев Т. Р. Брахман был уволен с должности приказом по главку.

 

И. Я. Альтман

Я познакомился с Иосифом Яковлевичем Альтманом при не совсем обычных обстоятельствах. Дело было в Сухуме, если не ошибаюсь, в 1951 году. Мы отдыхали с женой «диким» образом, снимая комнату у абхазов в центре города. Городской пляж был недалеко, и я помню, что какая-то часть пляжа была выгорожена с помощью мелкой металлической сетки. Такие выгородки тогда часто устраивали для своих отдыхающих санатории, дома отдыха и другие подобные организации. Остальная часть пляжа принадлежала городу, она была довольно плотно забита людьми. Мы с трудом нашли свободное место, расположившись недалеко от этой самой выгородки. Пошли купаться. Жена плавала у берега, а я заплыл подальше. В какой-то момент времени я увидел сбоку лодку, но, подумав, что это дежурные спасатели, продолжал плыть. Вдруг услышал голос, произнёсший с лодки в мегафон: «Здесь запретная зона, плавать запрещено». По-видимому, предостережение относилось не только ко мне, т. к. невдалеке я увидел несколько плывущих людей. Один из них подплыл ко мне совсем близко, сказав: «Пошли назад, иначе схлопочем». Уже на берегу, оглядев меня, он как-то нерешительно произнёс: «Вы вроде в 108 работаете? Я вас там видел». И, услышав положительный ответ, протянув руку, представился: «Альтман» и затем после паузы: «Иосиф». Добавлю, что мы могли действительно «схлопотать», ибо оказалось, что выгородка принадлежит государственной даче, а отдыхал там в это время, как сказали нам хозяева-абхазы, сам А. И. Микоян.

Альтман был невысокого роста, но довольно мускулистый, он тогда показался мне таким приземистым крепышом. После этого знакомства мы редко встречались в институте, здоровались, но наши пути-дороги долгое время шли в противоположных направлениях. Я как традиционный локационщик двигался в сторону всё более коротких волн радиодиапазона, дойдя к концу пятидесятых годов до нижнего предела, обозначенного десятыми долями поддиапазона. Переход в миллиметровый поддиапазон волн обеспечивал не только улучшение точностных характеристик РЛС, но и сулил получить станции сверховысокого разрешения целей.

Одновременно с развитием радиолокационных систем двигалась вперёд и противорадиолокационная техника. В частности, создавались новые станции активных помех. Одним из наиболее ярких выразителей этого процесса был, несомненно, И. Я. Альтман.

Путь Альтмана по творческой лестнице разработчика и конструктора был долгим и нелёгким. Он начинал вместе с Брахманом в лаборатории Н. И. Оганова, и занимался элементами передающей техники. Содружество с Брахманом продолжалось вплоть до ухода последнего из института. Во второй половине сороковых годов оба стали сотрудниками лаборатории 19, которую возглавлял Л. Ю. Блюмберг. Там Альтман осваивал искусство создания широкополосных приёмников, способных выдавать информацию о несущей частоте и направлении на источник излучения как об основных параметрах РЛС.

Полученный в те годы опыт построения оптимальных приёмных устройств пригодился Альтману в дальнейшем, когда правильное решение входной (приёмной) части станции в немалой степени будет определять её эффективность. Пятидесятые годы явились в творческой биографии Альтмана началом его работ как руководителя по созданию первых отечественных станций активных помех. Заказ, над которым трудился Альтман и его сотрудники, имел наименование «Бета». Работа шла тяжело, временами преследовали неудачи, что, конечно, было связано с новизной тематики. Рассматривая вопрос в исторической перспективе, можно сказать, что разработчики аппаратуры «Бета» создавали тогда станцию первого поколения. Это были так называемые станции генераторного типа. Оператор, используя информацию с выходов приёмника о направлении на излучающую РЛС и её частоте, включал настроенный на эту частоту СВЧ генератор шумов и луч антенны, в створе которого находилась РЛС. Несмотря на долгий процесс проектирования, отработки макета и лабораторных испытаний рабочий образец станции «Бета» был сдан заказчику к концу пятидесятых годов. Эксплуатация станций генераторного типа выявила ряд их очевидных недостатков, среди которых были ручной режим, низкая энергетическая эффективность и др. В эти же годы появилась альтернативная концепция ответной помехи. В опытно-конструкторском плане реализовать новые идеи призван был заказ «Резеда».

Для идеологического сопровождения этого заказа в 1959 г. был создан отдел, начальником которого назначили И. А. Альтмана. В дальнейшем этот отдел стал головным по тематике САП. Опыта в создании схемного обеспечения и конструктивного исполнения станций нового типа на начальном этапе ещё не было, хотя в идейном отношении разработчики опирались на проведённые ранее НИРы «Север» и «Север-1». Серьёзным препятствием являлось и отсутствие элементной базы в нужной номенклатуре. Особенно это касалось ламп бегущей волны в требуемых диапазонах и мощностных интервалах. Все эти трудности приводили к необходимости доработок и конструктивных изменений, что затягивало ход работ по станции «Резеда», в том числе и на стадии её серийной сборки.

Новое рождается в муках. Ещё на стадии испытаний в техническую документацию вносились исправления. Но заказчик торопил с передачей документации на серийный завод. Документация как следует не была апробирована, в связи с чем на заводе обнаруживалось множество нестыковок, что нервировало не только разработчиков института, но и коллектив завода. Конструкторский отдел института работал с перегрузкой, едва успевая направлять на завод изменения в чертежах. Такое не было единичным явлением. То же самое происходило временами и на других предприятиях, где осваивались срочные заказы. Однако на заводе «Экран», где производилась сборка станций «Резеда», был в то время директором С. Д. Кращин, человек в ряде отношений неординарный. Вспоминаю эпизод, который происходил в сборочном цеху завода. Я не раз бывал в КБ и на заводе «Экран» в связи с разными заказами. Но в «Резеде» я не был задействован и приехал по другому заказу. Разработчики КБ повели меня в цех, где собирались СВЧ линии задержки. Невдалеке я увидел главного конструктора «Резеды» Е. К. Спиридонова, который что-то рассматривал.

Неожиданно в цеху появился директор завода. Какой-то рабочий обратился к нему с чертежом, по-видимому, сообщая о новых изменениях. Директор, увидев, Е. К. Спиридонова, в довольно крепких выражениях обратился к нему со словами, примерный смысл которых воспроизвожу по памяти: «Вот главный бракодел. Непрерывно гонят брак. Институт называется центральным, на самом деле – это контора по производству брака. Из-за него (показывает на Е. К. Спиридонова) вы, рабочие, не получаете зарплаты». Спиридонов покраснел, но возражать не стал. Вечером в гостинице встречаю его и спрашиваю «Что же вы молчали?» «Да ну его. Пусть ругается», – отвечает. Я знал давно Е. К. Спиридонова, знал, что он был одним из первых начальников РЛС «Редут», успешно действовавшей на фронте в конце войны. Я не моралист, но понимал, что на обвинение надо отвечать, во-первых, потому, что был затронута честь хорошего специалиста и человека, во-вторых, необходимо было, признавая недостатки, защищать от нападок заслуженное имя института.

Помню и другой случай. В командировке мне привелось быть с И. И. Политовым, опытным конструктором, работавшим в институте с послевоенных времён. Группа сотрудников 108 института, сидевшая в кабинете С. Д. Кращина, выслушивала вступительную тираду хозяина кабинета, содержавшую нелестные, порой придуманные, характеристики работы 108 института. Все, казалось, привыкли к этой риторике. Неожиданно высказался И. И. Политов: «Что вы ведёте себя как подгулявший купчишка? Пора образумиться». С. Д. Кращин сразу осёкся, затем наступила пауза. Постепенно разговор перешёл в конструктивное русло.

Однако концентрация усилий института привела к желаемой цели, и станции типа «Резеда» были сданы заказчику. Вместе с тем пройденный нелёгкий путь дал и другой положительный результат: накопился существенный опыт разработки станций нового типа как в коллективе, так и у его руководителей. В начале 60-х годов коллектив, возглавляемый И. Я. Альтманом, приступил к проектированию и разработке станций уже нового, третьего, поколения. Заказу присвоили шифр «Сирень». По замыслу авторов предстояло создать линейку станций для самолётов разных классов – от лёгкого (истребителя) до тяжёлого (транспортного). Отделу поручили разработку базовой станции «Сирень 1 И», охватывающей в своём составе набор средств, несущих основную идеологическую нагрузку. Это была станция ответных помех ретрансляционного типа.

Я в это время уже заканчивал работы по системам селекции движущихся целей для станций «СНАР», «Спрут», а также в более широком контексте. Позади были и полигонные испытания этих систем. В 1962 г. мне предложили исследовать возможности разработки устройств наведения антенны на источник излучения по результатам пеленгации этого источника. Небольшой коллектив разработал такие устройства, а в 1963 г. провёл их лётные испытания. Был реализован амплитудный пеленгатор на базе цилиндрической линзы Люнеберга, управлявший многолучевой антенной, в качестве которой использовалась металловоздушная линза Рейнхарта.

И. Я. Альтман с группой сотрудников пришёл ознакомиться с работой макета, т. к. их интересовала та же проблема применительно к заказу «Сирень». С тех пор мы стали чаще контактировать. В тот же период, но чуть позже, я стал анализировать работу скоростного канала РЛС непрерывного излучения, а также возможные методы воздействия и помехозащиты. Выступил с сообщением на эту тему. Альтман внимательно слушал, задавал вопросы. Потом присутствовал на совещаниях, организованных в его отделе. Что осталось в памяти от того периода?

Альтман создал сильный коллектив, способный решать сложные задачи. Головную лабораторию возглавлял В. В. Огиевский, с которым я работал ещё в 13 лаборатории А. А. Расплетина. Огиевскому удавалось решать в довольно короткие сроки большое число комплексных вопросов и одновременно проводить чёткую идеологию взаимодействия линеек и узлов. Низкочастотную схемотехнику разрабатывала лаборатория В. И. Бутенко Это были мастера своего дела, для которых практически не было нерешаемых задач. Важной функциональной частью отдела была группа комплексных испытаний, работавшая в сложных условиях, и от результата работы которой фактически зависела оценка деятельности всего коллектива (Чемезинов, Троицкий, Кабанов, Васильев и др.).

Самому Альтману приходилось заниматься множеством сиюминутно возникающих и требующих немедленного решения дел. Одна из проблем рождалась из-за недоработанности или противоречий в технических заданиях на разработку аппаратуры. Масса вопросов поступала от комплексников, обнаруживших нестыковки на стадиях лабораторной и полигонной настройки собранных станций. Приёмка находила отклонения от ТЗ и просила личного вмешательства. Многочисленные контакты с руководством заказчика требовали ответа на поставленные вопросы. Были и неожиданные факторы, создававшие нечто подобное тупиковой ситуации, выход из которой был далеко неочевидным. Так, при совместных испытаниях выяснялось, что разработана новая схема помехозащиты РЛС, сводящая эффективность внешнего воздействия к нулю. Или сообщение смежной организации о срыве поставок входящих изделий, что грозит невыполнением всей работы.

Другой бы возмущался, искал виновных. Альтман, внешне спокойный, не применявший нецензурной лексики, в таких случаях лишь разводил руками и грубо шутил: «Что делать? Прямо матка опускается».

В общении с сотрудниками он был корректен, внимательно выслушивал обратившегося, если мог, то помогал, в противных случаях находил простые слова, действовавшие сильнее, чем изощрённые аргументы: «Понимаешь, такая обстановка», «Кто же против? Но работу делать надо».

На совещаниях он сосредоточенно выслушивал всех желающих высказаться. Если решение вопроса не наклёвывалось, он просил гостей выразить своё мнение. Я невольно сравнивал такие собрания с манерой Брахмана проводить совещания. Брахман, слушая выступавших, часто отвлекался, предлагая неординарные альтернативные решения. Альтман оригинальные мысли не высказывал, но своими вопросами старался до конца разобраться в проблеме. Для него важнее всего было принять правильное решение.

Уже в середине шестидесятых годов началось серийное производство и оснащение станций «Сирень» в различных модификациях. Отдел успешно курировал разработки других литеров в КБ «Экран». Авторитет института, отдела-разработчика и его руководителя – И. Я. Альтмана рос день ото дня. За глаза его называли «Иос». Так его звали друзья, и это имя прижилось. Хотя при непосредственном общении сотрудники к нему обращались, конечно, по имени и отчеству.

В те годы многие отделы института в том или ином виде работали на заказ «Сирень». И куда не придёшь, слышишь: «Иос сказал то-то и то-то», «Иос запретил нам это делать», «Вы знаете, по мнению Иоса», «Иос дал указание…» И т. д. и т. п. Этот авторитет Альтман сохранил и в последующие годы. Более того, он распространился и на смежные организации и даже на управления заказчика аппаратуры. Помню, мы приехали с ним на предприятие, поставлявшее нам комплектацию – изделие не проходило по виброустойчивости. Стороны не могли прийти к единому решению. Альтман, улыбаясь, поговорил с инженерами, посмотрел чертежи и так не очень утвердительно спросил: «Может быть, здесь дополнительно укрепить?» и постепенно мнения склонились в его сторону. Вопрос был решён.

Следующим поколением станций помех был заказ «Герань». Это было ещё одно движение вперёд, отличавшееся расширением диапазона перекрываемых частот, повышенной выходной мощностью, разнообразием используемых видов воздействий. Главным конструктором был назначен И. Я. Альтман.

Здесь мне вплотную приходилось работать с И. Я. Альтманом. Дело в том, что в самом начале 60-х годов был предложен способ выделения из принятого колебания внутрисигнальной модуляции (В. В. Млечин, В. В. Шишляков). Сначала этот способ касался частотной модуляции, а затем был распространён и на другие виды модуляции. Когда удалось разработать и создать соответствующее устройство, способ был подтверждён экспериментально.

Результаты испытаний макета устройства были изложены в отчёте, на основании которого было принято решение использовать предложенный способ в заказе «Герань». В соответствии с выданным ТЗ устройство в виде блока станции «Герань» было спроектировано, сконструировано и изготовлено. Прошло испытания в нормальных и климатических условиях. Трудности возникли на вибростенде. Оказалось, что серийно выпускаемые маломощные ЛБВ, входящие в блок, обладают на некоторых частотах вибрации паразитной фазовой модуляцией, создающей шумовой фон при малых отклонениях частоты. Неожиданное препятствие породило слухи о коренных пороках блока, что явилось вздорной выдумкой. Испытания блока на вибростенде на короткое время были приостановлены. Воспользовавшись перерывом, мы разработали и изготовили измерительный прибор, позволивший с большой точностью определять СКВ паразитного шума ЛБВ. С помощью этого прибора разработчики ЛБВ сначала отбраковывали изделия, а затем путём конструктивных изменений уменьшили величину паразитной ФМ. Уже через несколько месяцев блок прошёл все испытания и был сдан приёмке без замечаний. В работе над блоком участвовали А. М. Морозова, Н. М. Селькина, В. Т. Калинин, И. С. Рожкова.

Во второй половине 70-х годов И. Я. Альтману было поручено возглавить разработку станции «Гордения». Функциональной особенностью новой станции являлось то, что она составляла и работала как часть комплекса оборудования самолёта-носителя. Новизной была и цифровая начинка входящих электронных узлов и линеек. Это было для И. Я. Альтмана пятым поколением станций помех. Руководителем же отдела И. Я. Альтман проработал 25 лет. В 1984 г. он передал бразды управления отделом Л. В. Михайлову, который в дальнейшем и стал главным конструктором.

В некрологе в связи со смертью И. Я. Альтмана (февраль 2004 г.), составленном сотрудниками отдела, было сказано: «Результаты его плодотворной работы – это 13 изделий, принятых на снабжение в войска, и такой результат вряд ли будет превзойдён».

В памяти же осталось улыбающееся лицо человека в неизменном макинтоше, приветливо машущее всем нам рукой.

 

Н. П. Емохонов

Возвращаясь назад, к периоду разработки станций «Сирень», хочу заметить, что отдел, возглавляемый И. Я. Альтманом, создавал базовую станцию одной модификации и одного литера. Разрабатывалось же 3 модификации для 3 литеров – всего 9 позиций. Руководить разработкой полного унифицированного ряда этих изделий было поручено Николаю Павловичу Емохонову. Затем он был назначен главным конструктором всей линейки станций «Сирень». В то время Н. П. Емохонов работал начальником отделения 108 института (ЦНИРТИ). После перехода П. С. Плешакова в Госкомитет по радиоэлектронике Н. П. Емохонов возглавил институт (1964–1968 гг.). При этом он оставался главным конструктором станций «Сирень». Следует иметь в виду, что сам факт совмещения должности директора и положения главного конструктора одного из ведущих направлений был тогда довольно редким явлением, во всяком случае в радиопромышленности. Объяснялось это тем, что в многотемных предприятиях директор мог бы «потянуть одеяло на себя», т. е. создать преференции своим разработкам, «заморозив» другие направления. Сложилось так, что для Н. П. Емохонова было сделано исключение, и в дополнение к административной нагрузке директора ему поручили решать сложнейшие оборонно-технические задачи. Возможно, он сам не возражал, не знаю, но, согласитесь, что это была для него по крайней мере двойная ответственность и многократное увеличение текущих проблем. Почему руководство отраслью доверило нести эту ношу именно Н. П. Емохонову? На мой взгляд, а это взгляд сотрудника, общавшегося с ним долгие годы, всё объяснялось личностью кандидата. Н. П. Емохонов умел находить подходы к решению сложных задач и далее последовательно двигаться вплоть до получения положительного результата. При неудачах отдельных лиц или коллективов он зарекомендовал себя человеком, способным примерять разные точки зрения во имя движения в правильном направлении. При явно выраженных деловых качествах у Емохонова напрочь отсутствовало желание «пустить пыль в глаза», выставить напоказ достигнутые успехи или тем более представить свою роль в выгодном свете. Работая, порой напряжённо, он старался быть в тени. Преувеличение заслуг, «якание» или по-нынешнему, самопиар были ему чужды. Всё это вызывало уважение у коллектива института, и на этой волне его назначили директором. Сейчас, спустя многие годы, когда сам Н. П. находится в отставке, стали известны отдельные факты его биографии. Вот некоторые из них. Военный период. Прошёл боевой путь в качестве офицера-связиста от западных границ Белоруссии, а вместе с наступающими частями дошёл до Берлина. Награждён двумя орденами Отечественной войны 1 степени. Участник парада Победы в составе сводного полка 1 Белорусского фронта. Период работы в 108 институте. За 12 лет прошёл путь от младшего научного сотрудника до директора института. Период работы по техническому обеспечению в КГБ СССР. За 17 лет прошёл путь от полковника до генерала армии, 1-го зам. председателя КГБ.

Я впервые увидел Н. П. Емохонова в 1952 г., когда он вместе с первой группой выпускников академии связи им. Будённого появился в 108 институте. Тогда институт был в подчинении Министерства обороны СССР и находился под номерным знаком воинской части. Мы оказались в шаге друг от друга в довольно длинной очереди в кассу столовой, располагавшейся в то время на втором этаже 2-го корпуса. Передо мной стоял несколько усталый человек чуть выше среднего роста в очках, в повседневной воинской форме без орденов или планок, в погонах подполковника инженерной службы и, что бросалось в глаза, с густой, без седины, шевелюрой.

Хочу чуть отвлечься и сказать, что столовая во времена А. И. Берга была предметом особого внимания руководства института. Тогда ещё не было самообслуживания. Вы оплачивали обед в кассе и в большом зале садились за столы, обслуживаемые официантками. Помню, что наиболее популярной была официантка по имени Серафима, которую попросту звали Симой. Толкотни не было, т. к. поддерживалась внутренняя дисциплина, предписывающая каждой лаборатории своё время обслуживания. Кормили прилично, тем не менее работу столовой и её заведующей (тогда была женщина) критиковали на профсоюзных собраниях довольно усердно.

Я в те времена кроме других общественных нагрузок был профсоюзным деятелем: избрали председателем профбюро 13 лаборатории. Естественно, что приходилось бывать в профкоме института. Регулярно обсуждались там жилищные дела. Военнослужащими напрямую профком не занимался, но какие-то документы подписывал. Там я услышал эту историю. Было известно, что особо остро стоит жилищная проблема для бесквартирных офицеров, прибывших на службу в Москву и имевших семью с детьми. Так вот, в отношении одного из таких офицеров А. И. Берг лично договорился с управленцем МО о выделении ему малогабаритной квартиры. А. И. Берг вызвал офицера и направил его в управление. По возвращении А. И. задал короткий вопрос: «Ордер привёз?» «Генерал пообещал в ближайшие дни», – отвечал офицер. А. И. мимикой выразил недовольство. «Я же не могу не верить генералу», – оправдывался офицер. «Верить, конечно, нужно, но только не в жилищных вопросах», – говорил А. И. «Поезжай за ордером», – добавил он. Ордер был получен, а эта история в числе других вошла в фольклор рассказов о А. И. Берге. Потом выяснилось, что этим офицером был Н. П. Емохонов.

В середине 50-х годов началось формирование коллектива для создаваемого в пос. Протва Калужской обл. филиала института. Первыми кандидатами были офицеры – выпускники академий и военных училищ. Среди них в руководящую группу был направлен Н. П. Емохонов. Приказа по персональным назначениям в филиале я не видел, но когда приехал туда, мне сообщили, что функции главного инженера исполняет именно Н. П. Емохонов. Был уже возведён служебный корпус и построены один или два жилых дома. Конечно, финансовое обеспечение и тщательный подбор инженерных и научных кадров осуществлялись под руководством Т. Р. Брахмана. Но громадная работа по оснащению лабораторной базы, по созданию метрологических, производственных, испытательных служб будущего НИИ легла на плечи аппарата главного инженера. Руководил выполнением задаваемых НИОКР также главный инженер. Мне представляется, что именно в Протве Н. П. Емохонов прошёл школу создания, начиная с нулевого цикла, крупного научно-производственного предприятия.

Плотные контакты с Н. П. Емохоновым у меня начались после его назначения начальником отделения 108 института. Было это в 1961–1962 гг. До этого отделение возглавлял полковник Н. Н. Алексеев, автор первых работ по запаздывающей обратной связи и по совместительству мастер спорта по стрельбе. В момент неудач в отделении, когда возникла угроза срыва ряда работ в смежном отделе, его перевели в другое отделение. Н. П. Емохонов довольно быстро разобрался в ситуации, без административного нажима примирил оппонентов и исправил положение.

Примерно в это же время по работе «Партитура» возникла задача создания аппаратуры для наведения луча антенны на источник излучения. Несмотря на определённое внимание со стороны руководства начальству не удавалось подобрать исполнителей, по-видимому, вследствие новизны задачи и скептического отношения к возможностям антенщиков. Объём работы был довольно большой, но я согласился. Мы начали работу силами нескольких выпускников гражданских вузов (Э. В. Рожков, М. М. Шемаханов, Г. В. Дьяконов), но затем по указанию Н. П. Емохонова нам дополнительно направили ряд офицеров с инженерной подготовкой. Среди них был сын командующего ПВО Москвы во время войны генерала Громадина – Фёдор Громадин. Насколько я помню, наибольшую отдачу показал молодой офицер (фамилию забыл), хорошо понимавший логику построения переключательных схем. Мы активно взаимодействовали с антенщниками (Л. С. Бененсон, Г. П. Самуйлов, И. Л. Ландеберг и др.) и разработали аппаратуру для проведения комплексных полигонных испытаний. Попутно отмечу, что разработка была близка по идеологической направленности тому, что делалось в это же время коллективами В. Н. Горшунова и В. А. Аудера.

Испытания продолжались в течение длительного времени на аэродроме в пос. Балабаново Московской обл. Самолёт, на котором была установлена аппаратура, совершал радиальные полёты в направлении на вышку с источником облучения. Аппаратуру в воздухе обслуживала небольшая бригада молодых инженеров во главе с племянником Героя Советского Союза со звездой № 1 А. Ляпидевского – Геннадием Ляпидевским. Н. П. Емохонов приезжал в Балабаново довольно регулярно, решая текущие вопросы организации полётов и их обслуживания. Мне тогда бросалась в глаза особая методика инспекционных поездок Н. П. Он мало касался работы непосредственно нашей группы – испытателей, то ли оказывая нам доверие, то ли стараясь быть ненавязчивым. Основное внимание уделял организации дела. Беседуя с начальником полигона и другими ответственными лицами, интересовался подробностями исполнения отдельных этапов, корректировал, если нужно, вносил альтернативные предложения. При этом подчёркивал важность проводимых испытаний. О нюансах бесед с Н. П. мне потом рассказывали сами участники, приговаривая – «но мы же стараемся». По результатам проведённых испытаний был накоплен большой экспериментальный материал, подтвердивший в основном заложенные идеи и воплощавшие их схемные решения. Учитывая ограниченность мощностных показателей выпускаемых промышленностью выходных СВЧ приборов, считал и считаю, что разработанные тогда идеи в современных вариантах – практически единственный реальный путь наращивания энергетики бортовых станций.

Пока я был на испытаниях, в квартире, где я жил, разразился жилищный кризис: в запроходную комнату по ордеру въехала большая семья рабочих трубопрокатного завода. Въехала дополнительно к 30 человекам, проживавшим в квартире. Узнав об этом от моих сослуживцев, Н. П. Емохонов прислал в моё отсутствие офицера, который, увидев происходящее, довольно грамотно составил протокол жилищных условий. С этим протоколом Н. П. ходатайствовал перед руководством, и мне выделили малогабаритную квартиру в доме, названном впоследствии «хрущёвкой». Но тогда это было спасением для всех нас, и я до сих пор с благодарностью вспоминаю тот акт помощи, который оказал мне Н. П.

В 1964 г. Н. П. Емохонов был назначен директором ЦНИРТИ. Как главный конструктор он много усилий приложил для оснащения авиации станциями «Сирень». Был создан целый ряд унифицированных изделий нескольких литеров для размещения на самолётах различных классов. Он был инициатором разработки подобных станций для объектов ВМФ и сухопутных войск. Как директор института он обеспечивал широкое развитие средств защиты, добившись признания института как головного предприятия страны. К нему легко было попасть. Приходя по различным служебным поводам, я наблюдал, как переняв от А. И. Берга его манеру общаться, он быстро вставал из-за стола, шёл навстречу посетителю и, улыбаясь, приветствовал его. Проработав директором около четырёх лет, он покинул радиопромышленность и перешёл на другую работу.

 

А. Г. Рапопорт

Я впервые услышал имя Айзика Рапопорта до войны. Вообще говоря, об известных именах ребят, учившихся в московских школах, мне сообщали мои друзья, просто сверстники и даже родственники. Так, мой хороший знакомый Савва Пинчук рассказал, что учится в одном классе 25-й образцовой школы вместе со Светланой Сталиной, дочерью вождя. Знал я также, что в школе в Мерзляковском переулке, где директором был заслуженный учитель И. Новиков, учатся дети известных писателей и деятелей культуры. И вот однажды одна из моих родственниц поведала мне, что в г. Витебске, в Белоруссии учится старшеклассник Айзик Рапопорт, которого за глаза некоторые сверстники называли вундеркиндом. Как она говорила, в этот класс приходили делегации учителей окрестных школ, чтобы послушать, как отвечает этот ученик на вопросы преподавателей. Происходило это на уроках русской литературы и математики. Получив аттестат зрелости, выпускник Рапопорт пошёл не в университет, а напрямую в технический ВУЗ – на радиотехнический факультет Московского института инженеров связи (МИИС). Но перед последним курсом началась война. Его послали на строительство оборонительных сооружений. И вот, вспоминал он, я шёл в октябре 1941 г. по опустевшей осадной Москве, в слое пепла, особенно в центре, где сжигали бумаги. Но Москва выстояла, и А. Г. Рапопорт успешно окончил институт уже в 1942 г. Его распределили на передающую станцию в подмосковной Купавне, после чего он связал свою судьбу со 108 институтом.

Один из ранних этапов его работы в 108 институте пришёлся на период военного конфликта в Корее в начале пятидесятых годов. Эта история, затронувшая многих видных должностных лиц, интересная сама по себе, одновременно высветила для А. Г. Рапопорта тот путь, по которому далее пошло его творчество, старт которого был заложен в те годы. Документальная канва событий довольно подробно изложена в книге Ю. Н. Ерофеева «А. И. Берг. Жизнь и деятельность». Я вкратце сообщу об этих событиях, дополнив некоторыми своими отступлениями. Известно, что когда в войну вступила наша авиация, советские лётчики несли заметные потери. Американские «Сейбры», снабжённые р/л прицелами, заходя с хвоста истребителей МИГ, поражали их. Неудачи возникли из-за отсутствия на истребителях оборудования, способного предупреждать об атаке.

Значило ли это, что советская авиация вообще не имела р/л прицелов «воздух – воздух»? Нет, не значило. Одним из инициаторов применения радиолокационной техники в авиации был С. А. Данилин, штурман легендарного экипажа АНТ-25 (Громов, Юмашев, Данилин), совершившего беспересадочный перелёт СССР – США. Именно С. А. Данилин, посетивший токсовскую РЛС «Редут», поднял вопрос об укомплектовании истребительного парка страны подобными приборами. Было это в 1940 г., до войны. Основным препятствием для внедрения и тогда, и в последующие годы был вес аппаратуры. Оказалось невозможным разместить сначала 500, а затем 100 кг дополнительного груза в небольшом одно – или двухместном истребителе. И это притом, что штурмовики Пе-2 были обеспечены сначала станциями «Гнейс-2», а затем «Гнейс-5» (гл. конструктор В. В. Тихомиров). Но корейская война требовала быстрого решения. Помог случай. Служивший в ВВС молодой офицер В. В. Мацкевич с помощью имевшихся у него радиодеталей скомпоновал малогабаритный приёмник, способный регистрировать наличие излучения в диапазоне американских станций. Запустив полученным сигналом звуковой генератор, он смог оповещать лётчика о возможной атаке, что он и проверил на практике. Сообщив об этом положительном факте главному конструктору МиГов А. И. Микояну, офицер и не ожидал, что информация достигнет верхов и что И. В. Сталин потребует выпустить 500 подобных станций с последующим оснащением истребителей МиГ.

В. В. Мацкевич, узнав, по-видимому, от Микоянов о таком решении, приехал в 108 институт и на местном оборудовании и с помощью предоставленной комплектации изготовил ещё 10 экземпляров подобных станций. Но далее события переместились на более высокие уровни.

Главком ВВС маршал авиации Жигарев устроил разнос нарушившему устоявшиеся каноны офицеру, ссылаясь на те 100 кг веса, которые мешают установке РЛС на истребитель. Называя приёмники Мацкевича «спичечными коробками» и намекая на психические отклонения у автора, Жигарев обратился к присутствующему там генералу Данилину, ответственному в Главкомате ВВС за радиолокацию и, в частности, бывшему в списке Совета по радиолокации, утверждённым Сталиным. «Вы плохо воспитали вашего сотрудника», – сказал ему Жигарев. Далее последовал телефонный разговор Данилина и Мацкевича с А. И. Бергом. Аксель Иванович высказал тогда решающую мысль, актуальную до сих пор: «Ваша станция будет срабатывать не только от «Сейбров», но и от множества других источников в данном диапазоне волн». Тем самым подчеркнул значение помех в современных операциях.

Бывший в те времена министром обороны Н. А. Булганин, собрав директоров радиопредприятий, сообщил о необходимости выполнения оборонного заказа в трехмесячный срок, указанный Сталиным. Никто не брался выполнить заказ в такие сроки, кроме А. И. Берга. Такой заказ поступил в 108 институт под шифром «Сирена». Главным конструктором заказа был назначен А. Г. Рапопорт. Для А. Г. начались горячие денечки. Надо было точно отработать принципиальную схему устройства на отечественной элементной базе, разработать или использовать готовые экономичные и малогабаритные источники питания. Окончательный вариант схемы содержал, по словам В. В. Мацкевича, пальчиковую лампу 6Н8П. Я не видел этой схемы, но предполагаю, что она включала генератор низкой частоты и усилитель продетектированого СВЧ сигнала. Варианты построения усилительного каскада – УПТ или УНЧ. Далее, схема должна была обеспечить переключение секторов обзора как в передней, так и в задней полусферах.

Дальнейшие этапы работы: изготовление конструкции и чертежей, технология и оснастка, сдача ОТК и военной приёмке. Принимал аппаратуру известнейший в институте человек подполковник А. Д. Мосин. Ход дела постоянно отслеживал начальник управления в системе ВВС А. И. Стрелков. Естественно, что «спичечная» или «папиросная» коробка В. В. Мацкевича разрослась до размеров небольшого ящика вида автомобильного аккумулятора.

Опытное производство, которым тогда руководил Куперман или кто-то из его заместителей, представляло встревоженный улей. Я был частым посетителем цехов завода, но мои чертежи заказа «Лес», как и других заказов, лежали мёртвым грузом. Только заказ «Сирена» двигался по «зелёному» пути. Был жёсткий срок, и цеха должны были в него уложиться. Но вот аппаратура «Сирень» успешно сдана заказчику. Конечно, оснащение самолётов подобной аппаратурой в различных вариантах помогло спасти жизнь многим лётчикам, воевавшим в Корее. Но для А. Г. Рапопорта внезапно возникший заказ стал трамплином для создания целой серии приборов, способных определять не только наличие источника излучения, но и направление на этот источник, а также основные параметры принятых сигналов. Кроме авиации появилось множество потребителей подобной аппаратуры. Посыпались заказы, каждый со своими особенностями. Для их выполнения А. Г. создал работоспособный коллектив талантливых разработчиков, среди которых назову Л. И. Зорина, Б. Н. Крутова, А. В. Панфилова, Г. И. Пивко, Г. И. Орлова. Работы шли по многим направлениям, среди которых отмечу расширение диапазонов волн, повышение точности пеленгации, улучшение свойств селекции и отбора классов сигналов, расширение типов приёмных устройств, увеличение пропускной способности, снижение массо-габаритных показателей и энергопотребления.

А. Г. Рапопорт был колоритной фигурой в достаточно многоцветном кадровом потенциале института. Вот главные его свойства. Многообразные знания как в области науки и техники, так и в сфере культуры и искусства. Умение выходить из трудных ситуаций, возникающих в процессе текущей разработки и особенно на крутых поворотах во время полигонных испытаний аппаратуры. Чётко выраженная интуиция и умение предсказывать грядущие изменения в позиции заказчика. Тщательная отработка ТЗ, обеспечивающая отсутствие срывов как отдельных этапов, так и всего заказа в целом. Регулярное общение с разработчиками, налаженная обратная связь, нахождение альтернативных решений.

Вот приходит к нему разработчик и предлагает новое решение. Но, оказывается, что А. Г. это предложение уже обдумывал, провёл расчёты, выявил нюансы, которые надо учесть. Приходит конструктор с некими вариантами. Рапопорт прямо на листе ватмана показывает, где и что должно размещаться, какие связи и как вести, где делать отвод тепла, указывает и на другие особенности конструкции. Приходит технолог. А. Г. рекомендует ему вид обработки, какую оснастку надо готовить и т. д. Если появляется представитель заказчика, у А. Г. всё подготовлено: вот результаты последних испытаний, вот выводы, вот план работы по этапам. Зная объём проводимой им работы, его умение схватывать идеи на лету и облекать их в материальные одежды, его профессионализм при проведении испытаний, спрашиваю у него: «Вы наверное достигаете 95 % успеха?» И его ответ: «Вы ошибаетесь. Если измерить в процентах, то только 10, максимум 15 %, остальное – неудачи».

 

В. А. Аудер

Когда заходит речь о главном конструкторе В. А. Аудере, то я должен сразу сказать, что я не трудился совместно с ним, не работал в тех лабораториях и отделах, которыми он руководил. Но я контактировал с ним неоднократно, так это назовём. Особой дружбы не было, задушевных бесед тоже, нормальные человеческие отношения. Я впервые увидел Аудера и познакомился с ним, когда нас обоих вызвали в политотдел института и утвердили заведующими агитпунктами на разных улицах, но в пределах Бауманского района г. Москвы. Его как члена партии, меня как избранного в комитет комсомола. Было это в 1950 или в 1951 г. в связи с объявленными выборами, не помню какими. Прошло время. Однажды при встрече с моим другом В. В. Шишляковым он сказал: «Ты знаешь, у нас появился автоматчик Аудер. Говорят, большой спец. Я с ним некоторые вопросы уже обсуждал». И далее он сообщил, что Аудер окончил МЭИ по специальности «Автоматика и телемеханика». Прошёл войну, окончив военное училище ремонтником танковых радиостанций. После войны восстановился в МЭИ на 3-м курсе, одновременно работал на кафедре. «Мы – одногодки», – добавил Шишляков.

В связи с проблемой улучшения выделения отметок полезных целей на экранах станций СНАР я стал готовить материалы по системам СДЦ. Один из вопросов, которыми я занимался в ту пору, касался реакции системы СДЦ на смену несущей частоты РЛС при воздействии на станцию внешней организованной помехи. Вопрос был достаточно общий, хотя для меня не самый главный. Тем не менее его надо было рассмотреть. «А вы обратитсь к Аудеру», – посоветовал учёный секретарь института профессор И. С. Джигит. «Он как раз занимается проблемой перестройки несущей частоты, вызванной действием помехи», – добавил он. Встретившись с В. А. Аудером, я услышал от него довольно чёткие формулировки проблемы и рекомендации ознакомиться со статьями, опубликованными в открытой печати. Из его слов я понял, что он рассматривает задачу смены частоты как проблему автоматического регулирования радиоэлектронными методами. Схемное воплощение я предложил в заказе «Барьер», сказал он. Этим заказом, который тогда вёл институт, непосредственно руководила известный специалист Ф. М. Песелева. Советами В. А. Аудера я тогда воспользовался, и это побудило меня более углублённо изучить некоторые аспекты теории авторегулирования. Продолжая «вгрызаться» в проблему, В. А. Аудер пришёл к рассмотрению перестройки несущей от импульса к импульсу, что дополнительно повышало помехозащищённость РЛС. Он выполнил ряд, в том числе, схемных НИР и защитил диссертацию.

В 1958 г. в институте произошла смена руководства. Директором стал П. С. Плешаков. С его идеями и неиссякаемой энергией институт перешёл в систему радиопромышленности. Аудер в это время всё более увлекался вопросами захвата и сопровождения полезных сигналов в интересах дальней радиолокации.

Руководителем разработки в этой области был В. П. Сосульников. Аудер экспериментировал и даже в какой-то момент сидел за пультом в качестве оператора станции. В 1959 г. он вместе со всем коллективом перешёл на другую площадку и вышел из юрисдикции института. Однако вскоре он вернулся и принял предложение П. С. Плешакова возглавить новый отдел 24.

Идея П. С. Плешакова состояла в создании на базе отработанных в институте авиационных средств пассивного радионаблюдения систем типа «воздух – земля» и «земля – земля», выполняющих функции управления и наведения на источники радиоизлучения, включая РЛС. Первая работа по этому направлению в плане НИР «Плотина» была поручена опытному руководителю и талантливому учёному В. Н. Горшунову. В. А. Аудер по мысли руководства за это время подготавливает теоретический и экспериментальный задел для проведения опытно-конструкторских работ. Отделу 24 и предстояло реализовать всё это применительно к самолёту-носителю ТУ-22 П. Одновременно П. С. Плешаков поручил отделу, возглавляемому Г. Я. Гуськовым, провести подготовительную работу по созданию подобной системы типа «земля – земля» для подвижных наземных носителей. Шифр разработки – «Остров». В отделе в это время испытания по комплексу «Днестр» были в разгаре и, несмотря на мою занятость, Г. Я. Гуськов поручил работу «Остров» мне. Эта работа продолжалась до конца 1960 г., когда Г. Я. Гуськов вместе с большей частью коллектива перешли из 108 института в другую организацию. Незадолго до ухода Гуськов, зная об антибрахмановских настроениях начальника главка, сказал мне: «Если уберут Теодора, худо будет институту». Он сказал грубее, но я воспроизвожу смысл.

В 1962 г. в соответствии с постановлением правительства, была начата опытно-конструкторская работа «Курс», затем через несколько лет – работа «Плот». Главным конструктором обеих работ был назначен В. А. Аудер. Надо сказать, что В. А. Аудер, как показал дальнейший ход событий, взялся за решение чрезвычайно сложной задачи. Возможно, что в первоначальной постановке, при тех, порой неосуществимых, требованиях заказчика задача вообще не могла быть решена. Но «смелость города берёт». В. А. Аудер создал многочисленный коллектив, разросшийся до отделения (наибольшая организационная единица). Кроме разработчиков аппаратуры в него вошли теоретики, испытатели, специалисты электронного вычислительного комплекса. В этой работе В. А. Аудеру удалось путём убедительной пропаганды объединить приверженцев новых идей, людей способных и готовых трудиться, не считаясь со временем. После нескольких лет напряжённой работы институт увидел в Аудере крупного организатора, решающего вопросы руководителя и талантливого учёного.

Но появились и слабые места. Конечно, в дуэльной ситуации, когда заведомо имелся единственный источник излучения, испытания показали положительный результат. Но заказчик совершенно справедливо требовал проведения работ в обстановке «насыщенного радиолокационного поля» (терминология В. А. Аудера). И тут довольно часто стали случаться «проколы». В анализе причин этого я опираюсь на статью самого В. А. Аудера (совместно с С. Забелло), опубликованную в сборнике ЦНИРТИ в 2003 г. за несколько лет до кончины автора. Не претендуя на истину в последней инстанции, выскажу своё мнение по этому поводу, основанное на опыте работы по заказам «Лес», «Рейс», «Партитура» и, конечно, по теме «Остров».

Прежде всего, о начальном этапе работы. В статье Аудера я нашёл только упоминание о НИИ-648, но не обнаружил ссылок или анализа ранее проведённых исследований в этой области. Говорится о новаторском характере «Курса». Согласен, но не на пустом же месте всё это возникло. Это во-первых. Во-вторых, анализ выполненных ранее работ позволяет более грамотно составить ТЗ на заказ. Одно дело устройство наблюдения за радиообстановкой, совершенно другое дело – устройство наблюдения, совмещённое с исполнительным механизмом наведения на источник радиоизлучения. Другими будут сектор обзора, интервал дальностей, диапазоны параметров сигнала, точностные характеристики. Уверен, будь Брахман на своём рабочем месте, он помог бы В. А. Аудеру провести такой анализ и избавил бы ТЗ от нереальных цифр. Мы в «Острове» попросили у заказчика дать нам материалы по выполненным в СССР работам. Более того, вместе со старшим офицером подполковником Беловым я объехал ряд предприятий и испытательных филиалов в центре, включая НИИ-648, а также полигоны и учебные площадки на Урале и в Сибири. Тем самым получили ценный материал для дальнейшего.

При проведении таких сложных работ как «Курс» и «Плот» необходимо крайне осторожно относиться в взятым на себя обязательствам. Необходим поэтапный подход к разработке, при котором на каждом этапе наращивается экспериментальный материал, уточняется структура системы, корректируются цифры ТЗ. Как правильно пишет в своей статье В. А. Аудер, следует двигаться от простого к сложному. Однако он признаёт, что спустя 5–7 лет после начала разработки, а это большой срок, бригада испытателей исходила из необходимости выполнения «всей полноты требований по ТЗ на систему без последовательной отработки от простого к сложному». Попытки решения сложных задач «одним махом», без отработки каждой цифры ТЗ, как правило, оканчиваются неудачей. Говоря о ТЗ, мне представляется, что, в частности, был завышен интервал эффективных дальностей всей системы.

Важное значение имеет выбор типа пеленгатора. В. А. Аудер пишет о применении «высокочувствительной широкополосной фазовой системы пеленгации, обеспечивающей приём сигналов как главного луча РЛС, так и её бокового излучения на больших дальностях». Однако при этом возникает вопрос: как при такой пеленгации обеспечить отсутствие «проникновения в систему управления сигналов от других РЛС, работающих в насыщенном р/л поле», как обеспечить «надёжное молчание» таких РЛС и ещё к тому же на больших дальностях. Ответа нет. Мне кажется, что фазовая пеленгация, вполне уместная для автономных систем наблюдения, мало пригодна для систем класса «Курс» и «Плот» из-за малой эффективности угловой селекции. Мы в «Острове» тогда прямо заявили заказчику, что будем применять только амплитудный метод пеленгации.

Просчёты в выборе основных принципов и отработке ТЗ в начале работы привели в последующем к ряду неудач при испытаниях аппаратуры. Постепенное усложнение системы затрудняло её серийное производство. Ход работы растянулся официально до 10 лет, а неофициально до 15 и более лет.

Всё это так. Но нужно признать, что сам В. А. Аудер проделал большой, если не сказать громадный, объём работы. Его вклад в развитие несомненен. Он показал себя талантливым учёным, крупным организатором, патриотом.

В начале 70-х годов министр П. С. Плешаков предложил назначить В. А. Аудера директором смежного предприятия отрасли. Руководство нашего института выступило с контрпредложением: выдвинуть на эту должность А. С. Новосёлова. Сам Новосёлов был моим аспирантом, занимался наукой, но, увидев в таком предложении возможность карьерного роста, согласился. Я бывал в новом кабинете Новосёлова, много раз беседовал с ним. Конечно, новая работа поглощает, но Новосёлов жалел, что не продолжил заниматься наукой. Дело кончилось бытовой драмой, он скончался, не дожив до пенсионного возраста. А ведь предложение министра относительно В. А. Аудера, мне кажется, было более взвешенным.

 

В. М. Герасименко

Виталий Максимович Герасименко пришёл в 108 институт сразу после войны в 1946 г. Не имея технического образования, он был оформлен лаборантом. Работавшие рядом с ним сотрудники вскоре обнаружили, что молодой парень сравнительно быстро схватывает суть предложенной ему технической задачи, по-своему её осмысливает и на основе выдвинутой интерпретации предлагает варианты решений. Было замечено и другое: Герасименко оперативно откликался на необходимость скорейшего выполнения того или иного задания. Постепенно он набирал опыт, и его перевели в старшие техники. К этому времени и относится моё знакомство с В. М. В 1950 или 1951 г. (точно не помню) в 108 институте была объявлена негласная мобилизация молодых сотрудников, желающих оказать (вне рабочего времени) помощь заводу счётноаналитических машин (САМ) в создании быстродействующих электронно-вычислительных комплексов, предназначенных для работы в народном хозяйстве. Инициатива исходила от академика А. И. Берга, который, узнав о кадровом «голоде» от руководства завода, дал «отмашку» главному инженеру института. Откликнувшись на эту инициативу, я увидел на заводе САМ среди других сотрудников и В. М. Герасименко. Через несколько дней работы, после ознакомления с положением дел, нашу группу собрал директор завода М. Лесечко, ставший в дальнейшем зам. председателя Совета министров СССР. Директор не стал нас утомлять разговорами о лучезарных перспективах ЭЦВМ; он показался мне выходцем из рабочих, сказав просто: нам правительство поручило важную задачу, но дела идут не так, как хотелось бы. Прошу высказаться по поводу наших недостатков. После некоторого замешательства, вызванного неожиданностью такой постановки вопроса, слово взял Лев Исаевич Буняк, известный в институте мастер лаконичных формулировок. Он высказал ряд общих соображений по улучшению организации труда, затем наступила пауза и вдруг мы услышали сбивчивую речь Герасименко: «Меня удивляет, вот на таком-то участке собралось несколько инженеров, а простейшее дело – привести в рабочее состояние выпрямитель – не могут. Я, технарь, говорю им: давайте я настрою, не дают; на другом участке люди толкутся, не знают, как действует триггер, ведь элементарно, а не секут». Герасименко тем самым высказал общее мнение, после чего вокруг него в перерывах, «в курилке», стали собираться сотрудники. Возникла военная тема. Насколько я помню, Герасименко тогда рассказывал, что ему приходилось на фронте ходить ночами «за языком», был командиром миномётного взвода, имел ранения. Если я не ошибаюсь, а ведь прошло много лет, он тогда сказал, что воевал в том числе на Ржевском плацдарме. И я в связи с этим вспомнил стихи А. Твардовского «Я убит подо Ржевом». Цензура стихи долго не печатала, но затем вышел небольшой тираж. Герасименко, слава Богу, выжил и вскоре превратился из «технаря» в радиоинженера. Это произошло так.

Во второй половине 1953 г. секретарь ЦК КПСС Н. С. Хрущёв, следуя предложениям своих советников, принял решение об открытии ускоренного курса прохождения учёбы в нескольких ведущих технических ВУЗах страны. Эта мера касалась участников войны и (или) окончивших техникумы, но не успевших после десятилетки подать заявление в ВУЗ из-за прогремевшей войны. По-видимому, для работающих сохранялась и средняя зарплата. Такое стимулирование желающих получить высшее образование давало возможность людям сделать это в короткие сроки без ухудшения материального положения, а государству – серьёзно пополнить инженерный корпус по важнейшим народнохозяйственным специальностям. Слух о принятом постановлении быстро дошёл и до молодёжи 108 института. Ко мне пришёл мой друг В. В. Шишляков и сказал: «Слушай, я подал заявление в МАИ. Через 2 года обещают диплом». «Ты единственный такой смелый?» – спросил я. «Да нет, кроме меня Виталий Герасименко и Толя Оленев». Через 2 года все они окончили радиофак МАИ, а В. М. Герасименко перевели из техников в инженеры. Начался активный период деятельности В. М. Герасименко. В 1957 г. главный инженер Т. Р. Брахман стал собирать команду для работы в Протве. Туда включили и Герасименко. В 1957–1958 г. во время служебных поездок в Протву среди других знакомых я увидел и пышущего здоровьем Герасименко. Как мне сказали, он тогда исполнял обязанности начальника лаборатории.

В один из дней, когда директором института уже работал П. С. Плешаков, я должен был в отсутствие Г. Я. Гуськова прийти с докладом по текущим делам. Перед приёмной в коридоре стояло несколько человек, среди которых бросился в глаза побледневший, с опущенным взором подполковник В. Лобанов (сын известного генерала), который, как говорили, накануне сбил на автомобиле женщину и теперь ждал своей участи у воинского начальника. После мимолётного кивка секретарши я прошёл в кабинет, устроился с бумагами и только начал разговор, как дверь отворилась, появилась фигура В. М. Герасименко, который прямо с порога начал свою взволнованную речь. «Что это за работа? Если меня не хотят нормально использовать как специалиста, то я пойду в другое место, где мне найдут применение». Плешаков молчал. Выдержка не покидала его. После паузы, посмотрев на свои часы, он сказал: «Приходите в пять. Поговорим». Речь шла о давно идущем в институте НИРе, положение в которой не устраивало В. М. Герасименко. Большую самостоятельность В. М. Герасименко получил, когда его назначили главным конструктором ОКР «Крот-1». Здесь проявились все его организационные и незаурядные личные способности. Работа шла в тесном содружестве с одним из омских предприятий. Несмотря на провальность ситуации, коллектив, возглавляемый В. М. Герасименко, пробыв в Омске год, вытянул работу и оснастил аппаратурой объекты заказчика.

Далее последовал один заказ за другим. Статистика показывает, что примерно за двадцать лет отделение № 3, возглавляемое В. М. Герасименко, выполнило около 100 ОКР. Для любого сведущего человека, причастного к нормальному ходу работ, эта цифра кажется не только большой, но и просто заоблачной. Тем не менее это так. Я мог бы углубиться в тонкости проводимых В. М. Герасименко работ, в техническую терминологию, сопровождающую эти работы, но я не буду этого делать. Скажу одно: его справедливо называли главным конструктором КСП – комплекса средств преодоления. Что же двигало этим человеком в его напряжённой работе? Какие особенности его подхода к делу позволяли выполнять возложенные задачи? Об этом можно много говорить, но я постараюсь покороче. По сути, работа главного конструктора строится на интерпретируемых им постулатах Расплетина-Брахмана. Применительно к Герасименко я изложу их так: 1) Организационная чёткость в постановке дела; 2) Безвыходных положений не бывает или любые препятствия должны преодолеваться; 3) Плотная работа с людьми.

Герасименко умел находить общий язык не только с простыми чиновниками, но и с генеральными конструкторами и министрами. Если надо было пробудить инициативу сотрудников, он переходил на доверительный тон, участвовал в совместных, в том числе спортивных мероприятиях, не пренебрегал встречами за дружеским столом. Но главное, что он умел делать – находить нетрадиционные технические решения. Порой это бывали решения на стыке радиотехники, механики, аэродинамики. Его теоретическое мышление работало непрерывно, он был активным изобретателем. Иногда оспаривал чужие конструкции, доказывал, что всё можно сделать, по его мнению, проще. Известны его дискуссии с другим изобретателем Н. Н. Смирновым.

В глубокую науку старался не погружаться, доверял это дело своему ближайшему соратнику Н. Г. Пономарёву и другим научным сотрудникам отделения. Мне приходилось в этот период общаться с Герасименко не очень часто, главным образом как эксперту. Но на научных советах я присутствовал. Герасименко осуществлял общее руководство. Но когда возникали жаркие дебаты по тонкой научной материи, он чаще отмалчивался.

Герасименко представлялся мне оптимистично настроенным человеком. Но в конце 80-х годов направление работ, которому он посвятил жизнь, стало затухать, межведомственные связи разрываться, дело стало катиться к финишу, он загрустил, переживая, и вскоре уволился из института. Потом пытался восстановиться, но не получилось. Скорбную весть о его кончине мне сообщил Н. Г. Пономарёв. На мой вопрос: «Как это случилось?» Пономарёв ответил лаконично: «Меньше надо пить». Прав был Коля или не прав – не мне судить.