Всем некогда
Утром проснулся от подозрительной тишины. Обычно, когда мама с папой спешат на работу, шума хватает. Да и бабушка всегда воркует над ухом и тормошит меня.
А сегодня прислушиваюсь — ни звука! Значит, рано. Мне же спать не хочется.
Почмокал губами и даже покрутил языком во рту.
Ничего противного не почувствовал. Вроде меня и не заправляли касторкой. Но я-то уж её, проклятую, никогда не забуду.
Вынул из-под подушки письмо клоуна. Прочёл ещё раз.
На какой это он уговор намекает? Конечно, на то, чтобы я про кино не хвастался. А я вчера чуть было не рассказал об этом раньше времени. Может, клоун о дисциплине и отметках напоминает? . .
Всё равно, решаю, придётся над силой воли ещё поработать.
Видно, я про силу воли вслух произнёс. Потому что сразу стало в квартире шумно. Оказалось совсем не рано. Все давно уже встали.
— Ну-с, герой, как дела?—спросил папа.
— Отлично. В школу пойду.
— Так я тебя и пущу!—вмешалась мама. — Что-то неспроста ты в школу вдруг рвёшься... Опять что-нибудь надумал!
— Ай-ай! — заволновалась бабушка. — Как же ты, голубчик, пойдёшь? Ведь не поправился! Надо врача позвать.
А папа сказал:
— Раз он считает, что у него всё отлично, пусть идёт.
— Ни за что на свете! — возразила мама.
— Пора ему наконец научиться отвечать за себя! — твёрдо сказал папа.
Спорить им было некогда.
— Посмотрим, к чему приведут твои поблажки! — вздохнула мама.
И убежала на работу. Папа — тоже.
Бабушка осталась со мной. Мне всегда её жалко, когда она волнуется.
Чтобы её успокоить и доказать, что я совершенно здоров, перекувырнулся на кровати. Затем вскочил и перепрыгнул через стул.
Бабушка сначала испугалась, потом засмеялась.
— Ну и озорник! Будь по-твоему, баловень. Одевайся уж. Пойду завтрак готовить.
Когда бабушка смеётся — всегда меня слушается.
— Бабуля! — закричал я ей вдогонку. — Давай всё, что есть. Очень голоден!
Когда я оделся, умылся и вышел на кухню, на столе стояли овсяная каша, кисель, чай и сухарики. С таким пустяком справился вмиг. Чувствую, вроде и не ел.
— Бабушка, бабусенька, ну чего ты хихикаешь?— спросил. — Я же есть хочу. А ты мне, как малышу, — кашку! Ты мне хоть вчерашние сосиски дай!
— Ваське отдала, — оправдывается она. — Прописал бы тебе доктор касторку на каждый день, не стал бы капризничать: «Этого не ем, того не хочу!»
— Обманул меня твой доктор. Не знаешь, как ему удалось сделать вид, что она вкусная?
— Не иначе, как он сухую пробку лизал. «Надо будет опыт перенять! — подумал я.—
Теперь, когда с кем-нибудь спорить буду, то только на касторочку. Да и клятвы тоже на ней заставлю давать».
— Ну как, насытился?—спросила меня бабушка.
— Во! — похлопал я себя по животу.
На самом деле я справился бы ещё с пятью завтраками. Но я спешил. И пока бабушка возилась с кастрюлями, я проник в её комнату и взял из аптечки бутылочку с касторкой.
— Ну, я пошёл!
— Как пошёл?—запричитала бабушка. — Ещё восьми часов нет! Ты что, и поговорить со мной не хочешь?
— Некогда! — ответил я, и, схватив портфель, выбежал на лестницу.
Голубятня на колёсах
На лестничной площадке я встретил Лиду.
— Ты куда?
— К тебе.
— Зачем?
— Ты же болен. Проведать.
— Ничего я не болен.
— Не болен? Ну и хорошо! Похлопотал? ..
— Понимаешь... не удалось. А пока... сходим лучше к фотографу.
— Зачем?
— Отвыкни ты от этой противной привычки: зачем да зачем? Придём — узнаешь.
Лида надулась, перестала разговаривать со мной. Я уже решил первый кончить игру в молчанку. Но вдруг увидел Булина.
Он ехал на велосипеде. На багажнике у него лежали полбуханки белого и полбуханки чёрного хлеба мякишем кверху. А на хлебе сидели голуби и клевали его. Мы с Лидой переглянулись и чуть не прыснули со смеха. Я вовремя сдержался.
— Отойди в сторону, — прошептал я Лиде.— У меня с ним мужской разговор.
Она побежала вперёд. Булин застопорил около меня. И спросил:
— Слушай, Ильюшин! Верно, что ты автомобиль выиграл?
Я подумал: «Кто бы это насплетничал про меня?» И ответил на вопрос вопросом:
— Слушай, Булин! Верно, что ты голубятню завёл?
Он мне:
— Какую голубятню? Нет у меня голубей.
Я ему:
— Сам видел!
Он мне:
— Давай поспорим.
Я ему:
— Давай!
Он мне:
— На что?
Я ему:
— На касторку.
Он мне:
— Как это — на касторку?
Показываю ему бутылку.
— А вот так. Кто проиграет — всё выпьет.
— Касторка настоящая?
Для того, чтобы Булин не испугался, я вынул пробку и, как доктор, почмокал губами, лизнул её. И... чуть не задохнулся от пакости.
Булин же не только не испугался, а, обрадовавшись, заторопил меня:
— Идёт! Согласен! Как докажешь?
Уверенный в своём выигрыше, он протянул мне правую руку. Левой рукой он разнял нас.
Тогда я ему на багажник показал. Он обернулся и заорал:
— Киш! Киш! — И нажал на педали. Я ему кричу:
— Проспорил!
Он вовсю от меня дует. Голуби — за ним. Он одной рукой от них отбивается. Другой за руль держится. А ногами крутит и крутит.
Разве догонишь его?!
Страшная клятва
Пока шли к фотографу, я у Лиды выпытал, что произошло без меня в школе. Во-первых, никаких мух толстуха не приносила. Она подарила нам для живого уголка двух канареек и щегла. Во-вторых, весь класс и Марина Семёновна очень беспокоились,' куда я пропал. В-третьих, все говорят о выигранном мною автомобиле.
— Между прочим, — спросил я, — что значит «все говорят»? По радио или по телевизору передавали? Выражайся точнее.
— Между прочим, я всегда точно выражаюсь. Это у тебя всё секреты. Если хочешь знать, так моя мама тоже слышала про твой выигрыш.
— Между прочим, — сказал я Лиде, — пусть сплетничают. Мне это совершенно безразлично.
В это время мы подошли к фотографии. На двери была надпись: «Пятница — выходной день».
— Не послал, значит, наши портреты фотограф Кириллу Яковлеву. Что же теперь делать? — с досадой сказал я Лиде.
— Какие фотографии? Кому не послал?
«Проболтался! А может, и к лучшему? Без помощницы не обойтись. Придётся, видно, нашу тайну Лиде открыть. Она не выдаст», — решил я.
— Слушай, Лида!—сказал ей. — Пойдём. Я тебе одну тайну открою. Только это такая тайна... Хоть бы тебя пытали самой страшной пыткой, никто её узнать не должен.
Лида схватилась за свою булавку.
— Опять будешь язык колоть? — остановил я её. — Ерунда это. Ты рыбий жир любишь?
— Отвратительная пакость!
— Твоя пакость по сравнению с моей — мороженое,— сказал я и вытащил бутылку с касторкой.
Хорошенько встряхнув бутылку, вынул из неё пробку и приказал Лиде:
— Лизнёшь — поверю.
Лида заколебалась.
— А я не умру?
— От пробки — нет, — успокоил я её. — Если всю бутылку — наверное. Ну как, лизнёшь?
Лида вытянула вперёд руку с пробкой. И, не решаясь её поднести ко рту, несколько раз высовывала язык. Потом внезапно схватила пробку зубами. И стала её с отвращением лизать. Еле вырвал пробку из её зубов.
Лида отдышалась и поклялась:
— Если предам, сколько есть в бутылке отравы, вольёшь в меня. Пусть помру.
— Верю!—сказал я и дал ей письмо от Кирилла Яковлева. — На, читай.
Лида повертела его и прочла. Ждёт, что я скажу.
— Никакого автомобиля я не выиграл, — признался я.
— Значит, врал? В чём же твоя тайна?
— В том, что Кирилл Яковлев хочет меня в киношные сыновья взять. Но может быть, ещё ничего и не выйдет. Вот я и обещал ему молчать.
— Как это — в киношные?
— Сниматься буду в фильме. Сына клоуна изображать.
— Какой ты счастливый! — воскликнула Лида.
— Я и о тебе с ним поговорить хотел. Может, он тебя моей киношной сестрой сделает.
Лида ничего лучшего не нашла, как поцеловать меня.
— Ты эти шуточки брось! — оттолкнул я её.— Важный разговор веду, а ты — лизаться. Неужели все девчонки такие? Лучше слушай. Клоун уехал. Я вначале хотел, чтобы ты разведала, отослал ли ему фотограф мой снимок. А теперь вот что придумал: ты тоже завтра снимись. Отошлём оба снимка вместе. Но к фотографу без меня не ходи.
Мы уже подходили к школе. Навстречу нам шёл Антоша Милеев.
— Ильюшин! — воскликнул он, увидев меня.— Ты-то мне и нужен!
Лида сообразила, что раз староста назвал меня по фамилии, то у нас будет серьёзный разговор. Она отошла. Антон набросился на меня:
— Весь класс подводишь. Из-за тебя нас, может, в пионеры не примут. Иди, бестолковщина! Толь Толич вызывает.
— Директор! — удивился я. — Зачем?
— Медалью за спасение утопающих наградит. Чтоб не хныкал, когда будет исключать из школы.
— Исключать! — испугался я. — Ври больше!
— Пусть вру. Можешь не идти. Тебе же хуже, — усмехнулся Антон.
Я на него очень обозлился. И не стал больше расспрашивать ни о чём.
Щипай себя почаще
Директор у нас новый. Я только знал, что его зовут Анатолием Анатольевичем. Но Антон переиначил его в Толь Толича и пугал нас, что он «свирепый». И я, конечно, трусил, когда постучал в дверь его кабинета.
— Войдите! — разрешил директор.
Я приоткрыл дверь, шагнул и остановился. Анатолий Анатольевич читал, уткнувшись в бумагу. Он поправил на носу очки, строго посмотрел на меня.
— Подойди поближе, Илья Ильюшин.
Я подошёл.
— Вот ты какой!—Он хотел ещё что-то сказать, но зазвенел телефон.
Директор поднял трубку и сказал кому-то, что ведёт важный разговор и не может отвлечься. Положив трубку, он произнёс «так-так» и подошёл ко мне. Я почувствовал себя неважно.
— Любопытно было бы узнать, — сказал Анатолий Анатольевич, — почему ты позавчера не пришёл в школу? Надеюсь, ты поделишься со мной...
Вспомнил я предупреждение Антона про исключение. Совсем струхнул. Начал почему-то рассказывать, как усердно готовил уроки впрок...
— Чем же, Илья Ильюшин, вызвано такое усердие?
Чувствую, неспроста задал директор вопрос. Боюсь, но отвечаю:
— Чтобы с чистой совестью с Лидой Михайловой на базар пойти.
— Зачем вы пошли?
— Мух добывать для самолётов.
— Каких ещё самолётов?
— Мушиных. Чтобы эскадрильи запускать.
— Ну и как? Запустили?
— Запустили.
— Удачно?
— Ричард Львиное Сердце помешал... То есть Нарцисс... Кот наш Васька.
— Забавно ты его окрестил!
Я подумал, что теперь директор начнёт допытываться, для чего надо было запускать самолёты. Но опять зазвонил телефон. Директор снова сказал в трубку, что у него важный разговор. Положил её и посмотрел на меня.
Я набрался смелости и спросил:
— Вы сейчас исключите меня из школы?
— С чего ты взял?! Хотя, — погрозил он пальцем,— не буду скрывать: положение сложное. Сам посуди: день прогулял! Что за это полагается? На первый раз — внушение. Но... есть смягчающее обстоятельство. Говоришь, подготовил уроки впрок. Верно?
— Проверьте меня!
— Нет уж, уволь! — отказался он. — Человек ты серьёзный и не станешь меня обманывать. И всё же... Можешь ты с уверенностью обещать, что больше прогулов не будет? Подумай.
— Я подумал. Могу!
— Тогда на этом поставим точку. Садись. Разберём второй поступок.
В это время скрипнула дверь. Вошла из канцелярии секретарша. Анатолий Анатольевич сказал ей:
— Пожалуйста, немного погодя. Только закончу беседу.
Секретарша вышла. Директор плотнее закрыл дверь.
— Да... — задумался он. — Разберём второй поступок. Трусость.
— Я не трус! — вырвалось у меня.
— А как назвать сегодняшнее дезертирство?
— Я не дезертировал. Я временно убежал.
Анатолий Анатольевич сказал, что всё равно это трусость. Оказывается, он всё знал: и откуда пчёлы взялись, и зачем толстуха явилась.
— Сколько людей тревожиться заставил! — упрекнул меня директор. — Скольких от работы отвлёк! Что же мне с тобой делать?
Что со мной делать, я и сам не знал.
— Лида Михайлова причастна к твоему бегству? — спросил он.
— Нет! — воскликнул я. — Лида Михайлова ничего не знала.
— Хорошо, — сказал он. — Тогда есть у меня к тебе ещё вопрос! Кому на базаре первому пришла идея создать в школе живой уголок?
И про это толстуха ему наболтала! Если отвечать, так одному. Я уже хотел сознаться, что это моя идея, но Анатолий Анатольевич неожиданно похвалил:
— Славная идея! Тогда я сказал:
— Лида Михайлова придумала про живой уголок! Я только добавил, что будем изучать вредных и полезных мух.
— Почему же Михайлова промолчала об этом, когда ваша знакомая принесла в дар школе птиц?
— Михайлова скромная. Она никогда не хвастается.
— Хорошая черта. Выходит, ты один виноват?
— Один! — твёрдо ответил я.
— Согласно законодательству, чистосердечное признание смягчает вину, — сказал Анатолий Анатольевич.— Я бы мог ограничиться таким приговором: ты даёшь обещание, что не будешь подводить школу, огорчать учителей и родителей. Но... вот вопрос: долго ли ты сумеешь выполнять своё обещание? Давай обсудим.
— Совсем не огорчать? Нисколечко?
— Желательно. Ты хотя бы постараться-то в силах? Или ты безвольный человек?
— Стараться-то я стараюсь,— говорю. — И огорчаю не нарочно. Сам огорчаюсь, когда из-за меня огорчаются.
— Прекрасно! — похвалил директор. — Следовательно, ты разбираешься, что плохо, а что хорошо. Позволь мне дать тебе совет: щипай себя почаще.
— Как это щипать? — не сообразил я.
— Не знаешь? Тогда дёргай себя за уши. Тоже помогает думать и не делать глупостей. Захотел пойти вместо школы на базар за мухами—ущипнул себя или дёрнул за ухо, подумал, как будет огорчаться Марина Семёновна, если не придёшь в класс. Взбрело в голову сбежать с уроков — ещё больнее ущипнул. И хорошенько подумал, как за тебя будут тревожиться. Вот что: даю тебе испытательный срок до конца первой четверти. Сумеешь сдержать слово, будем друзьями. Идёт?
Я встал и сказал:
— Обещаю не одну, а две четверти... пусть уж и на каникулах... не нарушать дисциплину.
Директор пожал мне руку.
— Добро! Я тебе верю! — Он посмотрел на часы. — Скоро конец первого урока. Пошли в класс.
Экспонат с подвохом
Когда мы вошли в класс, все встали. Директор поздоровался и велел сесть. Я не сел. Встал около парты Антона Милеева. С ним рядом почему-то сидел Лёня Булин. Из вежливости я повернулся лицом к Марине Семёновне и к директору. Они о чём-то тихо разговаривали.
Стоя спиной к Антону, я показал ему кулак. Но, вспомнив о данном директору обещании, сразу же ущипнул себя и разжал кулак. Булин, решив, что кулак предназначался ему, сунул мне в руку что-то непонятное и загнул мои пальцы обратно. Я почувствовал, что в кулаке кто-то зашевелился. Подумал — муха. Вот была бы история, если бы она вырвалась. Я успел удержать её в кулаке.
— Ты чего стоишь, Ильюшин?—обратился ко мне Анатолий Анатольевич. — Садись.
Я прошёл на своё место. Анатолий Анатольевич поискал кого-то глазами и спросил, есть ли в классе Лида Михайлова. Лида встала. Он посмотрел на нее. Тоже велел сесть. И обратился к ребятам:
— Полагаю, вы догадались, почему я пришёл с Ильюшиным. Как вы к нему относитесь?
Ребята, видно, хотели меня выручить. Девчонки запищали:
— Он добрый!
— Учится хорошо!
Мальчишки:
— Не ябеда!
— Честный!
— Рад, что не ошибся, — остановил галдёж Анатолий Анатольевич.
Костя Валеев решил не отставать от других и, как всегда, с опозданием брякнул:
— Я бы тоже, как Веснухин, сбежал с уроков, если бы узнал, что выиграл по лотерее.
В классе засмеялись. Марина Семёновна укоризненно покачала головой. Анатолий Анатольевич будто ничего не слышал. Он продолжал говорить с нами и повторил несколько раз мою настоящую фамилию:
— Что касается проступка Ильи Ильюшина, то Илья Ильюшин... да, Илья Ильюшин сам осудил его. И я убеждён, что больше такого с ним не повторится. Но у меня к вам есть важное дело. — Директор внимательно посмотрел на всех. — Школа у нас новая. Кое-что мы с вами упустили. Забыли, например, о живом уголке. А вот Илья Ильюшин и Лида Михайлова напомнили. Пусть они шефствуют над ним. Вы же помогите им заселить уголок живой природой. Первые представители фауны у нас уже есть.
Как только директор всё это сказал, Булин сразу же заорал на весь класс:
— Я первый отдал Ильюшину для его фауны замечательный экспонат! Давай покажи! — схватил он меня за руку.
Я кулак не разжимаю. Боюсь подвоха.
— Заставьте его показать жука, — просит Лёнька директора.
Я раскрыл кулак и вправду увидел жука. Обрадовался, что ещё шевелится. Анатолий Анатольевич подошёл ко мне, посмотрел на жука и сказал:
— Для начала и такой почин неплох. Я внимательно рассматривал жука.
— И совсем это не редкий экспонат, — зашептала мне Лида.—А противнейший навозный жук.
Ни за какие блага!
После звонка я кинулся к Лёньке Булину.
— Зачем сунул мне навозную дрянь?
— А ты зачем мне кулаком грозил?
— Я не тебе. Я — Антону.
— А мне зачем?—возмутился Милеев.
— Чтобы шуточки свои на других пробовал!
— Ну и что? Драться хочешь?—спросил Антон.
— Не хочу.
— И я не хочу.
— А я хочу, — лезет ко мне Булин. — Ты пари проиграл!
— Нет, ты проиграл! — оттолкнул я его.
— Пей свою касторку! И всё!
Ребята спросили, что за пари. Мы им рассказали. Антон первым заявил:
— Пари неправильное.
— Почему? — закричал я в один голос с Булиным.
— Потому, что Ильюшин видел голубей и хотел обмануть Булина. А Булин знал, что у него нет голубятни, и хотел обмануть Ильюшина. Такое пари-— жульничество! И хватит спорить! — Антоша вырвал у меня из рук бутылку. — Касторку выкину. Пари не было.
— Вот так... Всегда за Веснухина заступаетесь, — захныкал Булин.
В коридоре ребята шумели, обсуждали новость о «выигранном» мною автомобиле.
— Ильюшин! Тебе что выпало: «жигули» или «запорожец»? — обратился ко мне Сашка Белов из пятого «а».
Раньше он меня всегда Веснухиным дразнил. — Ещё неизвестно, — ответил ему.
— Почему неизвестно? Скрытничаешь? — пристали ко мне его дружки.
Остальные ребята даже и спрашивать не стали. Рассуждают между собой, как будто меня нет.
— Если «победа» — классно! ..
— Не! «Победу» по лотерее не дадут.
— Он боится, как бы катать нас не пришлось...
— Его ещё и самого не пустят за руль. У него даже для мотоцикла прав нет...
Девчонки около мальчишек толкутся. Ничего в машинах не понимают, а туда же... Рассуждают.
— Ну и везёт же Лидке Михайловой! — сказала Вера Красавина Машке Луковой. — Будет раскатывать на машине. Вовсе возгордится. Вот увидишь, станет уверять, что веснушки в моду вошли.
— Не знаю, не знаю! — ответила Лукова. — Мне бы хоть «Чайку»! Или целый замок! Ни за что не согласилась бы выйти замуж за веснушчатого. Ни за какие блага!
Это так меня разозлило, что я крикнул на весь коридор:
— Ничего я не выиграл! И выигрывать не собираюсь! Вот и всё!
Хлопнул дверью и вернулся в свой класс. Там за партой одна Лида сидела. Завтракать в такую рань собралась.
— Почему директор выбрал меня шефствовать? — спросила она.
— Откуда я знаю! Дай-ка лучше чего-нибудь пожевать.
Лида протянула мне зефирину и две конфеты.
— Ты сама-то сладостями не очень... — предупредил я её. — От них, бабушка говорит, толстеют.
Птицы запели
На большой перемене директор встретил меня и Лиду на лестнице. Привёл нас на самый верх в совершенно пустую комнату. Там висели три клетки с птицами.
— Здесь и обживайтесь, — сказал он. — Соседями вашими будут художники. С ними не ссорьтесь. Разбогатеем, предоставлю вам, как обещал, кабинет. Учитель по труду научит вас мастерить клетки. Биолог подскажет, чем и как кормить питомцев. Побольше с ним консультируйтесь. Привлекайте ребят. Станьте друзьями природы. Успеха вам!
И ушёл.
Как «обживаться», я не понимал. Надо было подумать. Но Лидка сунулась со своими вопросами:
— Змеи у нас будут?
— А у тебя дома их много?
— Ни одной. Я боюсь их.
— Зачем спрашиваешь?
— Просто так. Очень красиво звучит: шефы над змеями! А мух мы будем здесь разводить? Кормить змей чем-то надо.
— Оставь ты этих проклятых мух! Слышать о них не могу. Скажи лучше: монеты у тебя есть? В буфет надо сходить. Птицы есть хотят.
Лида убежала в буфет.
Надеялся — побуду один, всё обдумаю. Так бабушка и тут меня разыскала. Завтрак принесла.
— Как тебе, бабуля, не стыдно?! Ребята могут увидеть! Мне же такое поручение дали: шеф над змеями!
Но аппетит у меня был зверский, и я бросился опустошать бабушкины судочки.
— Это и есть, что ли, твои змеи? — спросила меня бабушка, кивая на птиц.
— Не змеи это. Птицы. Сама видишь. А змеи, может, будут. А может, и нет. Главное, что я стал звериным шефом. Змеи ведь тоже звери.
— Пресмыкающиеся они, Ильюша. Ты что, и этого не знаешь?
Я сделал вид, что не расслышал.
Когда бабушка ушла, я спохватился, что не покормил птиц.
Но они и не захотели иметь со мной дело. Сидели на жёрдочках, нахохлившись.
Лида ничего лучшего в буфете не нашла, кроме слоёных булочек.
Я накрошил их птицам. Лиду же строго предупредил:
— Смотри, не вздумай им пирожные покупать. Это я только сегодня их сладкими булочками угощаю — пусть полюбят нас. С завтрашнего дня — на чёрный хлеб.
— Да они сами не хотят такого угощения! Видишь, не притронулись даже.
— Они пить хотят, — догадался я.
Мы налили в блюдца воды. Птицы напились и начали клевать крошки.
— Мы им всяких насекомых принесём. Пусть питаются. Они в благодарность будут нам петь. Мы им — подражать, — размечтался я.
— Им не только насекомых, но и зёрен надо, — очень сердито сказала Лида. — А подражать им зачем?
— Эх, Лидка, Лидка! — съязвил я. — Ещё в кино хочешь сниматься. Настоящий артист должен уметь всё. Знаешь, как трудно птицам подражать? Ты наверняка никогда не сумеешь.
— А я умею!
— Ты-то? Как бы не так. Покажи!
Насытившись, птицы весело запели.
Лида потихоньку начала им подсвистывать. И так ловко. Будто у клоуна много лет училась. Я попробовал, ничего у меня не получилось.
А она свистит и свистит.
С птицами соревнуется. И не поймёшь: где они, где она.
— Здорово! — вырвалось у меня. — Надо будет и мне потренироваться. Артистами станем — пригодится.
— Что же будет с живым уголком, если мы станем артистами? — засомневалась Лида. — Нечестно бросать птиц.
— Какой это живой уголок: три птички! Пусть только нас в артисты возьмут! Мы их с собой унесём. Может, удастся выдрессировать. Будут с нами вместе выступать.
— Думаешь, можно птиц выдрессировать? — недоверчиво спросила Лида.
— Всё можно, если захотеть. Не хочешь? Так и скажи.
— Я не говорила, что не хочу.
— Тогда завтра после уроков ко мне приходи!.. И знаешь что... Обязательно с собой платок на голову захвати.
— Это ещё для чего?
— Увидишь! — загадочно ответил я. — А теперь пойдём скорее в класс, шеф над змеями! Слышишь звонок?