Когда настала весна, Богдан служил на Волыни в одном из имений князя Понецкого. Хозяин жил в своем особняке и Богдана почти не видел, потому что редко бывал в отдаленном фольварке под названием Яры, где юноша был одним из помощников управляющего.
Михоровский работал с утра до ночи. Уже не было времени ни читать книги, ни рисовать. Вечером, едва дотащившись до постели, он засыпал мертвым сном, а утром, еще до рассвета, его уже будили.
Работа, служебные обязанности заставляли его жить в угнетающем, утомительном ритме. Душа юноши бунтовала, но он знал, что другого выхода нет, он обязан зарабатывать себе на хлеб.
Когда май расцвел во всей своей красе и природа дышала радостью жизни и бурными желаниями, когда океан белоснежного яблоневского цвета затопил сады, леса покрылись пестрыми коврами дикорастущих роз, а луга — яркой палитрой ромашек, васильков и ландышей, Богдан почувствовал себя зверем на цепи. Яростная тоска по былой свободе начала терзать его. Хотелось бежать куда глаза глядят по лугам, по лесам, лишь бы только избавиться от давящего ярма…
Он стоял на поле, наблюдая за сеявшими свеклу работниками, но мыслями был далеко. Последнее время он часто не понимал в первую минуту, что говорят ему знакомые или сам управляющий, проверявший своих помощников. Лучше уж сидеть в канцелярии, складывая неисчислимые ряды цифр или составляя отчеты, — там, по крайней мере, не видишь необозримых полей, не дышишь запахом разогретой весенним солнцем земли, не так тоскуешь по воле. Погружаясь в бумаги, он чувствовал себя лучше. Книги и бухгалтерию он вел так старательно, что управляющий обещал вскоре повысить его и сделать секретарем. Богдан на это усмехнулся иронически…
Когда он сидел в конторе, управляющий был им доволен донельзя — но стоило им оказаться в поле, Богдан становился неловким и словно бы отупевшим, а на нее замечания отвечал довольно язвительно…
Как-то он стоял на картофельном поле, надзирая за пахотой и зевая от скуки.
Утро выдалось чудесное, воздух был свеж и прозрачен, все вокруг выглядело прелестно — далеко про стиравшиеся поля, овраги, заросшие диким терном, темные леса. Казалось, горизонт стал гигантским увеличительным стеклом, четко выделявшим мельчайший детали. Ручеек неподалеку казался прямо-таки выпуклым, так что Богдан различал каждую морщинку на синей глади, каждого мотылька, вившегося над водой. Гроздья белых цветов, словно легкое дыхание весны окутали кусты, над ними кружили пчелы, соперничая с мотыльками, похожими на разлетевшиеся перья райской птицы.
Богдан медленно шагал через поле, направляясь к зарослям терновника. Подняв голову, не глядя под ноги, он любовался голубым небосклоном и белоснежной паутиной облаков, видневшимися в вышине птицами. Жаворонок нырял в воздушный океан, становясь все меньше, и Богдан шептал, вложив в эти слова всю тоску заключенной в темницу души: