Туманное осеннее утро окутало венские улицы. Над Бургом повисла паутина рассветной мглы. Грозно, словно бы отяжелело вздымались стены императорской резиденции.

Михоровский расхаживал неподалеку от дворца, взгляд его был прикован к окнам, юноша погрузился в грезы, пытаясь угадать, за каким из окон стоит о. на.

Порой он спохватывался:

— Да что я тут делаю?

Но уйти был не в силах.

Он увидел малолетнего разносчика газет. Оборванец с пачкой газет под мышкой заворожено замер, с приоткрытым ртом уставясь на дворец. Богдан усмехнулся, представив, что думает о великолепии дворца этот уличный оборвыш. Мальчишка смотрел на Бург, словно на восьмое чудо света, на нечто заведомо недосягаемое, смотрел почти набожно.

И вдруг Богдан ощутил мучительный укол в сердце:

— Да ведь и я — такой же оборвыш!

И его мысли уже не в силах были миновать этот подводный камень:

— Да, это я! Что ты здесь делаешь, нищий юнец? Зачем отправился на бал? Этот мир давно уже стал для тебя сном, ты наемный работник, так наберись же смелости и гордости распрощаться с высшим светом! Что ты делаешь под ее окнами? Тебе здесь не место…

Он словно попал под холодный ливень. Гордость и злость понесли болезненную рану.

— Боже, что я тут делаю?!

Тоскующая душа умоляла о любви и жалости, но трезвый рассудок сознавал беспочвенность надежд. Чувство долга властно напомнило о себе:

— Ты приехал сюда учиться, за тебя платят деньги, а ты пустился в увеселения?!

Гордость вызвала перед его мысленным взором зрелище совершенно разоренного Черчина, погрязшую в нищете мать, свое собственное унижение, предстоящее будущее — милостыня дяди-майората, нужда, отчаяние…

Но сладкие надежды искушали.

Богдан стоял перед Бургом, как пьяный, не в силах изгнать из сердца ни гордости, ни искушения.

Но призрак разоренного Черчина победил.

Михоровский решительным шагом двинулся прочь.

И увидел, как мальчишка-газетчик бежит изо всех сил, теряя газету за газетой.

Богдан обернулся.

Часовой в воротах держал винтовку «на караул».

Выехал открытый экипаж. В нем сидели император и Мария Беатриче.

Юноша застыл.

Прохожие обнажили головы и расклянялись с монархом.

Богдан встретил взгляд эрцгерцогини — холодный, равнодушный, каким она смотрела и на часового в воротах. Придя в себя, юноша увидел, что экипаж уже далеко.

— Она не узнала меня!

Злой смех уязвленной гордости вырвался из его груди.

— Так тебе и надо, осел! — процедил Богдан сквозь зубы.

И тут же ощутил облегчение, словно очнулся от кошмара, заново возродившись к жизни, и направился прочь.