Введение

В этой главе я прежде всего предполагаю рассмотреть концептуальные и методологические равнозначности, существующие между обеими системами, и установить точки, где они встречаются, где они аналогичны или параллельны, и где они различаются. Затем я остановлюсь на юнгианской концепции восточных традиций — акцентирующей сообразность последних в западном мире — и перейду к точке зрения тибетских буддистов, а также к точке зрения Юнга о возможных опасностях, внутренне свойственных практике Тантры. Наконец, мне хотелось бы немного прокомментировать вопросы морали, в частности, их потенциальное воздействие на мировое сообщество, поскольку этическое измерение в обеих системах составляет важный фактор глобальной интеграции.

 

Сознание и бессознательное

В юнгианской системе и в буддизме фундаментальные концепты сознания и бессознательного имеют очень разнообразные коннотации и, следовательно, являются предметом большого количества неправильных истолкований и искажений. Проблема усугубляется тем, что часто юнгианские концепты смешиваются с фрейдистскими, а ведь последние сильно отличаются от первых. Я постараюсь здесь еще раз определить некоторые из этих концептов, не забывая о неавторитетности моего собственного — весьма общего — анализа. И в самом деле, целая жизнь — или, как сказали бы буддисты, несколько жизней — изучения и практики не могут быть достаточны для кого бы то ни было, чтобы получить полное понимание этих концептов в обеих системах мысли.

Юнг придает равное значение сознанию и бессознательному. Однако сознание является «поздним потомком бессознательной психики», что означает, что первое вышло из второго. Поэтому он выдвигает идею, что сознание равнозначно эго, и утверждает:

Сознание нуждается в центре, эго, для которого что-то сознательно. Мы не знаем никакого другого вида сознания, равно как мы не можем вообразить сознание без эго. Не может быть сознания, когда нет никого, чтобы сказать: «Я сознателен» .

По Юнгу, сознание — «самое замечательное из всех достопримечательностей природы» — существует и естественно стремится к саморасширению по той простой причине, что без него «дела идут менее хорошо». С другой стороны, он говорит о «более высоком сознании», более глубоком и более восприимчивом сознании, соединенном с трансличностной сферой.

И, перефразируя утверждение Игнатия де Лойолы, переложив его в психологическую терминологию, Юнг пишет:

Сознание человека было создано для того, чтобы оно могло 1) распознать... что его первоистоки находятся в более высоком единстве...; 2) уделять этому источнику необходимое внимание и уважение...; 3) выполнять его распоряжения с пониманием и ответственностью... 4) предложить, таким образом, психике во всей ее совокупности оптимальную степень жизни и развития...

По Юнгу, символы полноты, решающие и трансцендирующие противоположности, могут в равной мере быть обозначены терминами «сознание», «самость», «более высокое эго», или же любым другим наименованием. И в самом деле, он утверждает, что «все эти термины являются всего лишь простыми наименованиями для реальностей, которые только одни и имеют вес»

Развитие и расширение сферы сознания представляют собой то, что Юнг именует индивидуацией. Но он устанавливает, что сознательный разум занимает только относительно ограниченное центральное место, тогда как бессознательная психика окружает его.

Бессознательное составляет психическую площадку неограниченного размаха. Это «матрица всех потенциальностей», которую нужно воображать как текучее состояние, обладающее своей собственной жизнью и автономной и независимой деятельностью. «Бессознательное воспринимает, оно оживляется целями и интуицией, оно ощущает и думает точно так же, как сознательный разум». Юнг определяет содержание бессознательного следующим образом:

...Это все, что я знаю, но о чем я не думаю в данный момент; все, что я осознавал в прошлом, но что теперь забыл; все, что мои чувства воспринимают, а мой сознательный разум не замечает; все, что — непроизвольно и не обращая на это внимание — я переживаю, думаю, вспоминаю, хочу и делаю; и все будущие вещи, которые в данный момент принимают во мне форму и позднее придут к сознанию...

Таким образом, бессознательное включает в себя следующее содержание сознательной психики, и оно предвосхищает грядущие сознательные процессы. Но бессознательное также содержит прародительские отложения, то, что осталось от предков, накопленное с незапамятных времен. Соответственно, оно имеет для Юнга лицо двуликого Януса: одна из его сторон повернута к доистории, к первичным инстинктам, а другая сторона обращена к будущей судьбе человека. Это, конечно, парадокс, ибо бессознательное рассматривается в качестве созидательного фактора, даже как дерзкого новатора, и в то лее самое время оно представляет собой бастион анцестрального консерватизма. По образу Меркурия — самой персонификации бессознательного — оно двойственно и содержит в себе все аспекты человеческой природы: темный и светлый, добрый и злой, животный и сверхчеловеческий, демонический и божественный. Бессознательное можно представить себе как рудник сокровищ, источник всякого вдохновения, всякого созидания и всякой мудрости. В качестве автономной психической системы, говорящей на языке символов, одна из его ролей заключается в исправлении склонностей и наклонений сознательного разума и компенсации его пристрастного и однонаправленного взгляда более широким, образным, нерациональным восприятием, которое восстанавливает равновесие и выявляет более понятный и более полный смысл. Бессознательные мотивы часто бывают более мудрыми и более объективными, чем сознательная мысль. Вот почему бессознательное может ныть полезным путеводителем, направляющим нас к нашему истинному назначению, отвечающему именно тому, чем мы являемся на самом деле, а не тому, что искажено предрассудками сознательного разума.

На основе отдельного индивидуального сознания и бессознательного, идущего вслед за первым, строится коллективное бессознательное, составляющее общее наследие человечества в его целокупности, а также универсальный источник всякой сознательной жизни.

В глубинах коллективного бессознательного нет индивидуальных или культурных различий, нет разделений. Это царство исконного единства, недвоякости, через которое каждый из нас соединен с остальной частью человечества.

Согласно тибетским буддистам, сознательный разум, когда он ясен и освобожден от всякого мрака, свободен от всякой проекции — чистое сознание — представляет собой корень счастья и освобождения, и он переживается, как состояние блаженства. Это самое возвышенное состояние сознания, называемое ясным светом. Однако имеются разнообразные виды и разнообразные степени сознания, которым дается различное описание. Точно так же в структуре психики, концептуализированной Юнгом, имеются разнообразные уровни сознания и бессознательного.

Согласно одной из школ буддийского учения, имеется шесть видов сознания: зрение, слух, обоняние, вкус, осязание и ментальное сознание. Затем идет страдающее сознание или иллюзорное сознание, ответственное за невежество эго. И в основе всего лежит «донное сознание» (алая-виджняна), источник всякого сознания, Универсальный Разум, где складируются первостепенные формы и все опыты, начиная с самой ночи времен. Их латентное содержание появляется перед другими видами сознания, когда они пробуждаются в адекватных условиях и стимулируются соответствующими ассоциациями.

Понятие донного сознания соответствует, по всей очевидности, юнгианскому концепту бессознательного. По аналогии с юнговским описанием бессознательного, лама Говинда говорит, что алая-виджняна...

...включает в себя как качества демонические, так и божественные, как жестокость, так и сострадание, эгоизм и альтруизм, иллюзию и знание, слепую страсть и самые темные мотивы, равно как глубинное стремление к свету и освобождению.

И, рассматривая тантрический опыт, лама Говинда утверждает:

Недостаточно идентифицировать нас с единством общего происхождения или с природой потенциального Будды, поскольку еще нужно сделать решающий шаг к преобразованию и вбиранию в себя расходящихся тенденций или элементов нашей психики .

Когда мы пытаемся сопоставить, как это сделал Юнг, буддийский концепт просветленного разума и понятие коллективного бессознательного или более высокого сознания, мы сталкиваемся с огромными препятствиями, вызванными тем, что эти концепты имеют большое количество различных аспектов, а потому двусмысленны и противоречивы. Кроме того, тут речь идет о двух различных категориях: с одной стороны, философская и метафизическая сфера, с другой стороны, психологическая сфера, вследствие чего нет никакой возможности произвести сопоставление. Однако в каждой из этих систем — буддийской и юнгианской — данные категории представляют собой лишь абстрактное знание: они нисколько не выражают — да и не могут выражать — глубинного опыта, составляющего цель каждой из них, а именно индивидуальное преобразование, которое совершается путем трансценденции земного существования, чтобы таким образом достигнуть освобождения или реализации. В это мгновение трансценденции знание перестает быть философским или психологическим: это прямое, непосредственное, неописуемое знание, за пределами слов и мыслей, опыт пустоты (сунъята), священное, Самость, единство человека с Богом.

Юнг дал различные описания этого опыта в целом ряде своих текстов, но наиболее красноречиво и ярко он его передал в «Сэптэм Сэрмонэс ад Мортуос», «Семи проповедях мертвым»,— произведении, созданном в период его личного противостояния с бессознательным. Это сжатое, но необычайное произведение, насыщенное парадоксами, поразительно напоминает буддийскую мысль. И в самом деле, его слова отзываются эхом на Сутру Сердца, «форма есть пустота, пустота есть форма», или еще на Ланкаватара Сутру, где утверждается: «Пространство есть форма, и... поскольку пространство проникает в форму, форма есть пространство». А теперь вот что пишет Юнг:

Небытие есть то же самое, что полнота. В бесконечном полное не лучше пустого... Небытие одновременно пусто и полно... Бесконечная и вечная вещь не имеет никакого качества, ибо она имеет все качества.

Юнг называет это небытие, или полноту, «плеромой», которую он отличает от «креатуры», принципа характеризации. В плероме «одновременно прекращаются мысль и бытие, поскольку вечное и бесконечное не обладают никаким качеством... В плероме не имеется ничего, и имеется все». И, чуть далее, Юнг продолжает:

Каждая вещь, распознаваемая в плероме, представляет собой пару противоположностей. Следовательно, богу всегда принадлежит демон.

Эта неразделяемость так же глубока и — как ваша собственная жизнь и данное ею вам зрение — так же нерасторжима, как сама плерома. Они обе теснейшим образом связаны с плеромой, в которой все противоположности уничтожены и объединены .

В плероме мы узнаем буддийский концепт пустоты, а также самый важный из тантрических концептов, полярность и ее интеграцию, лежащие в самой сердцевине всякой медитативной практики Ваджраяны. В то же время юнгианский концепт «трансцендентной функции» представляет собой практическое развитие и применение принципа плеромы. Здесь необходимо уточнить, что в тот период времени, когда Юнг написал «Сэптэм Сэрмонэс ад Мортуос», он еще не открыл для себя восточные традиции.

 

Духовное преобразование

Конечная цель юнгианской психологии и тибетского буддизма состоит в духовном преобразовании. Юнг определяет его как самореализацию, полноту, тогда как для тибетских буддистов речь идет о Будде, просветлении на благо всех существ. Согласно им, всякий индивид обладает потенциалом, чтобы стать Буддой, совершить высшее преобразование. Для буддистов, как и для Юнга, стремление к свету, к более высокому сознанию, составляет нечто, что всегда присутствовало во все времена и во всех местностях. Юнг говорит об этом так:

...В лоне души, начиная с ее первостепенных истоков, всегда были желание света и непреодолимая но потребность выйти из первоначального мрака... Исконная ночь души... сегодня такая же, какой она была в течение миллионов и миллионов лет. Стремление к свету есть стремление к сознанию.

Для буддистов существует тяга к состоянию Будды, которая является квинтэссенцией природы человека, в то время как для Юнга речь идет о стремлении к пол ноте. В обоих случаях подразумевается длительное путешествие — по Юнгу, путешествие без конца,— всегда уникальное, свойственное каждому индивиду, но оно может быть совершено только в разуме. В частности, в тантрическом буддизме разум — это король, мощь которого безгранична. Подобно алхимику, способному превратить металл в золото, разум способен преобразовать всякое событие в трансцендентальную мудрость, используя его как средство для достижения просветления. И эта величественная мощь находится в нас самих и ни в каком ином месте: она от нас не отделена; но чтобы ее распознать, нам требуется ключ к сознанию.

Согласно учению тантрического буддизма, просветление, освобождение может быть достигнуто в этой настоящей жизни. Оно заключается в принципиальном изменении нашего восприятия реальности, «в развороте к самому глубокому вместилищу сознания», когда «я» или самосознание обращает свое внимание к универсальному сознанию. Речь идет об «интуитивном опыте бесконечного и о глобальном единстве всего сущего». Опыт также можно описать как открытие мира, расположенного за гранью обычного мира внешних форм, в котором исчезли все противоположности. В этом открытом пространстве отказываются от всякого ограничения; исключительности не существует, нет ни этого, ни того, но и это, и то — все туда включено, ничто не отвергнуто. Это мир недвоякости, плерома, где каждая вещь находит свою первоначальность, и где всякая вещь исчезает. Буддисты называют его суньята, пустота, вакуум, открытое пространство, содержащее в себе одновременно принцип причинности и синхронности.

В своем самом глубинном метафизическом смысле она [сунъята] обозначает исконную почву, всегда присутствующую отправную точку всякого созидания. Это принцип неограниченной потенциальности... В интеллектуальном плане суньята есть относительность всех вещей и всех состояний в той мере, в какой ничто не существует независимо, но в какой всякая вещь существует лишь через посредство отношений, которые она имеет с другими, и конечным образом — со вселенной в ее целокупности. Это отношение представляет собой больше, чем простое причинное отношение пространства-времени; это отношение общего основания и одновременного присутствия всех факторов существования...

Согласно тантрической точке зрения, каждое существо содержит в себе всю вселенную. Нет разделения между индивидуальным разумом и универсальным разумом, поскольку разум не подвержен пространственно-временному ограничению. В наши дни открытия современной физики предоставляют такое фундаментальное видение мира, выявляя мир единства, взаимоотношений и взаимопроникновения всех вещей и всех событий. И, согласно Аватамсака Сутре,

Все страны Будды и все Будды сами проявлены в моем собственном бытии...

Можно сравнить это наставление с убеждением Юнга, что макрокосм сам проявляется в микрокосме человеческой психики. Он говорит об...

...этой реальности, неизвестной в человеке, такой же универсальной и обширной, как сам мир, находящейся в нем в силу природы и не подлежащей новопри-обретению. Она психологически соответствует коллективному бессознательному...

Коллективное бессознательное является областью психики, где превалирует недвойственность, но которая, как суньята, содержит в себе принцип неограниченной потенциальности. Таким образом, для Юнга принципы вселенной находят свое отражение в психике.

 

Союз противоположностей

Фундаментальный концепт Тантры заключается в признании полярности, и ее интеграция составляет сердцевину тантрической практики: союз мужской и женской энергий, материи и разума, активного и пассивного начал, мудрости, принципа распознавания (персонифицированного Манджушри, Буддой мудрости) и сострадания, объединительного принципа (персонифицированного Авалокитешварой, Буддой сострадания).

Принцип противоположностей также имеет первостепенное значение в юнгианской психологии. Для Юнга противоположение внутренне присуще структуре психики, равно как в космосе космологическая плоскость отражается в психологической. В рамках системы юнгианской психологии фундаментальная пара противоположностей образуется сознанием и бессознательным. Можно сказать, что в космологическом плане сознание представляет креатуру, индивидуальность, а бессознательное — плерому, недвойственность.

В психологическом плане знаменательность принципа противоположностей зиждется на том факте, что психика представляет собой динамическое единство, саморегулирующуюся систему, где сознание и бессознательное взаимно дополняют друг друга. Если мы будем отрицать первое или второе, это приведет к пристрастности, к дисбалансу и, фактически, к утрате полноты. «Всегда должны быть верх и низ, жара и холод, и т. д.»,— говорит Юнг. Однако «вопрос не в том, чтобы превратить что-то в свою противоположность, а в том, чтобы сохранить вместе ценности в том виде, в каком они существуют, признавая их противоположную природу». Ничто не отбрасывается, и ничто не рассматривается как абсолютное. Согласно точке зрения Юнга,

принципиальной ошибкой было бы воображать, что когда мы видим не-ценность в ценности, или не-истину в истине, ценность или истина перестают существовать. Они только стали относительными. Все, что человеческое, является относительным, потому что всякая вещь располагается во внутренней полярности...

Для Юнга «союз противоположностей через Срединный Путь» является одной из «самых фундаментальных характеристик внутреннего опыта» Разрешение противоположностей кладет конец конфликту и приносит с собой полноту. Но полнота не может быть достигнута посредством устранения или отрицания, которые всегда пристрастны, а только возвышением своей точки зрения на более высокий уровень сознания. В этом и заключается базовый постулат психологического метода Юнга. «Индивидуация, или задача стать целостным,— говорит он,— не является ни суммум бонум, ни суммум дезидератум ъъ\ но болезненным опытом союза противоположностей». Я хотела бы высказать идею, что осуществление союза противоположностей, тем не менее, представляет собой суммум бонум, ибо оно приносит с собой духовную свободу, переживаемую в интегрированной и объединенной личности.

Во время своего путешествия к Просветлению Будда оставил аскетизм, ибо он, вероятно, понял, что, практикуя аскетизм, мы отбрасываем часть самих себя и что таким способом невозможно достичь полноты. Вот почему он, напротив, избрал Срединный Путь, который затем и стал проповедовать.

 

Срединный Путь и Мадхьямика

Путь Будды, Срединный Путь, повторно сформулировал и систематизировал в философской терминологии индийский философ III века Нагарджуна в своей системе мысли Мадхьямика (Срединный Путь), которая считается центральной философией буддизма Махаяны. Будда хранил свое «благородное молчание», когда ему задавали философские и метафизические вопросы, а блестящий диалектик Нагарджуна применял диалектический метод, утверждая, что невозможно найти истину ни в каком мнении или концепте и ни в какой системе понимания. Истину, Абсолют, невыразимые по своей природе, молено воспринять, только лишь возвышаясь за пределы всякой формы исключительности. Конфликт между рассудком и противоположными точками зрения можно разрешить, поднимаясь на более высокую точку зрения — то есть комплексно, вместо сосредоточения на отдельных частях. Таким образом, мы приходим к интуиции, принимаемой за более высокую способность: недвойственное знание, знание Реального, Абсолюта. А теперь, вот как Юнг видит интуицию:

В интуиции содержание представляется как полная цельность, причем невозможно ни объять, ни узнать, как это содержание увидело свет. Интуитивное знание характеризуется уверенностью, внутренне присущим убеждением...

Основная идея философии Нагарджуны заключается в законе Срединного Пути, что на практике означает следующее: «Видеть вещи такими, как они суть, признавать возможность определять вещи различным образом в соответствии с разнообразными точками зрения, и признавать, что эти определения нельзя рассматривать как абсолютные».

В философии Нагарджуны также принципиально важно делать различие между земной истиной и истиной конечной, и такое различие действительно представляет собой одну из фундаментальных основ учения Будды, и буддизм Махаяны не перестает строиться именно на этом фундаменте. Однако это не означает, что нужно производить разделение между мирским и трансцендентным. Речь скорее идет о том, чтобы осознать относительность этого мира и углубить таким образом внутреннее осознание, причем этот процесс не разрушает земное, поверхностное, а преобразует его с тем, чтобы созерцать его в новом свете.

Мадхьямика учит, что...

...осознать конечное не означает — отказаться от земного, но научиться видеть его «глазом мудрости»... Что мы должны отвергнуть, это свои собственные извращения, ложные суждения, предвзятые идеи... Это относится не только к реальной жизни, но и к словам, концептам, к пониманию, к системам понимания.

 

Эго и не-эго

В тантрической системе всякое земное удовольствие, всякий опыт чувств, всякая возможность в этом мире может стать возможностью просветления, когда мудрость претворяется в практику. Мы видели, что мудрость (праджня) подразумевает неисключительность, непривязанность, принцип относительности, сунъяту.

Самое большое препятствие — это эго. Эго — или, скорее, видение своего собственного «я» — является, согласно буддийской мысли, первоисточником всех проблем и всех страданий. Когда буддисты говорят об эго, они имеют в виду иллюзорное верование, что существует прочная, конкретная и отдельная сущность, независимая и изолированная от всякого другого явления.

В этом смысле эго естественным образом становится непреодолимым препятствием между самим человеком и остальным миром, воспрещая всякую возможность истинного общения и настоящего причастия не только с другими, но и в глубину с самим собой. Это препятствие должно быть устранено, и в этом и состоит ключевая проблема, возникающая на пути к освобождению.

Итак, цель заключается не столько в растворении эго, сколько в растворении ошибочного видения, ложного образа эго; должна совершиться открытость ко всем самостоятельно возникающим возможностям, и прежде всего прочего, нужно осознать, что мы являемся бесконечно больше того, что мы думаем о себе сами, когда мы отождествляем себя с нашим куцым, конкретным и ограниченным эго. Мы открываем для себя потенциальности без пределов, начиная уже с того мгновения, когда мы освободились от рабства нашего маленького эгоцентрического мира: как говорят буддисты, мы можем стать Буддой.

Разумеется, согласно Юнгу, эго со всеми своими искажениями и проекциями должно быть растворено, прежде чем сможет появиться Самость. Однако Самость, представляющая собой совокупность психики, включает в себя эго. В процессе индивидуации его не разрушают, его скорее помещают в отношение подчинения Самости. Оно больше не является центром личности: центр — это Самость, мандала, объединяющая все противоположности. Растворяется растянутое конкретное эго, преследующее эгоистичные и исключительные цели и подчиняющееся только своим импульсам. Индивидуированное эго в соотношении с Самостью не только необходимо для адекватного функционирования индивида, на том, что буддисты определяют как уровень земной реальности: оно также подтверждает свое важнейшее значение при встрече с трансличностным, с тем, чтобы сохранить целостность психики.

По убеждению Юнга, цель психотерапии заключается в преобразовании. И исчезновение гегемонии эго является единственным критерием изменения. Однако он утверждает, что часто для западных людей «нужно прежде всего построить посредством анализа сознательное эго, и культивировать его правильное понимание с тем, чтобы можно было думать о его отмене».

Однако и солюцио в алхимическом смысле, растворение сухой и твердой почвы, составляющей сознание эго, при помощи оплодотворения и противостояния с текучестью бессознательного, является необходимым предварением для трансмутации. Это другой взгляд на жертвоприношение личностного эго в виду появления на поверхности трансличностной Самости, беспрестанного процесса смерти и возрождения. Опыт недвойственности, мистический опыт или всякий созидательный акт должны осуществляться в рамках этого процесса.

Иллюзорное верование в перманентное и отдельное эго не означает, что индивидуальности не существует. наше принципиальное единство со вселенной, согласно концепции ламы Говинды,

...является не равной природой или не-квалифицированным тождеством, но органическим отношением, в котором дифференциация и уникальность функции так же важны, как это конечное или фундаментальное единство.

Индивидуальность и универсальность не являются исключительными ценностями, взаимоисключающими друг друга, но двумя сторонами одной и той же реальности, которые взаимно компенсируются и взаимно дополняют друг друга и объединяются друг с другом в опыте просветления. Этот опыт не растворяет разум в аморфном и бесформенном Всем, но позволяет осознать, что индивид содержит в себе самом тотальность, сосредоточенную в его интимном ядре.

Универсальность и индивидуальность, единство и разнообразие, плерома и креатура, нирвана и сансара, являются «двумя сторонами одной и той же реальности»; одна не может существовать без другой, своей противоположности.

 

Страдание и методы излечения

Первостепенная цель и буддизма, и юнгианской психологии состоит в облегчении страдания. Фактически, вся буддийская система развивалась вокруг этой центральной идеи, первоначально сформулированной Буддой в Четырех благородных истинах, где он утверждает, что всякая жизнь есть страдание, но что страдание может иметь конец. В буддизме Махаяны идеал Бодхисаттвы, символа сострадания, заключается в конечном выражении этой подлежащей цели: вести каждого к освобождению от страдания, к просветлению.

В своей автобиографии — и во всех своих текстах — Юнг тоже изъявляет свою цель — излечение от человеческого страдания: «Мы не занимаемся», — говорит он...

...психологией, которая ограничивается простыми академическими претензиями или поиском объяснений без основ в бытии. То, что мы хотим,— это практическая психология, приносящая доказательные результаты — психология, дающая такие объяснения, которые обосновываются результатами, наблюдаемыми у пациентов»

Но, в противоположность Будде, Юнг не воспринимает возможность положить конец страданию. Для него счастье и страдание представляют собой еще одну пару противоположностей, необходимую для жизни, где одно не может существовать без другого. Он утверждает:

Человек должен противостоять проблеме страдания. Восточный человек хочет избавиться от страдания путем своего освобождения. Западный человек старается устранить страдание, принимая лекарства. Но страдание нужно превзойти, и единственный способ превзойти его состоит в том, чтобы его пережить. А это мы узнаем только от Него [распятого Христа].

В другом тексте Юнг рассматривает возможное двойное последствие страдания: оно может создать дисциплину «необходимую для эмоционального хаоса человека, но также может убить живой разум... Однако вопрос навсегда останется без ответа, если страдание будет воспитательным или деморализующим... Судьба человека всегда колебалась между днем и ночью. Мы гут ничего не можем изменить». Таким образом, страдание может стать «психическим рычагом», прелюдией к процессу излечения и индивидуации, или же привести к патологии. Болезненные симптомы невроза часто являются выражением стремления психики к полноте. Они содержат в себе зерна потенциальностей, которые нужно актуализировать, и когда мы работаем с ними, когда мы их эксплуатируем, а не стремимся избегать или устранять их, они становятся источником новых свершений, новой интеграции — «сумрачная ночь души» преобразуется в просветление. Юнг сам пережил такой опыт в своем существовании. Напротив, чрезмерное удручающее страдание, особенно у индивида с хрупкой внутренней структурой и с эго, не соединенным с Самостью, может вести в диаметрально противоположных направлениях: к безумию, преступности и другим видам патологии.

Дорога, ведущая из внутреннего мира к просветлению, к Самости, ни в коем случае не легка. Она требует, чтобы мы принесли в жертву наше самое дорогое благо, наше эго, чтобы могла появиться Самость. Аналогичным образом буддисты утверждают, что первопричина всякого страдания заключается в привязанности к эго, и они активно призывают нас отказаться от эго, чтобы могла открыться наша истинная природа, наша природа Будды. Но это может произойти только спонтанно: нельзя форсировать процесс ни юнгианскими терапевтическими методами, ни буддийскими методами, какими бы они ни были.

В обеих системах процесс отличается для каждого индивида и всегда совершается внутри индивида, как и его собственное внутреннее движение: речь идет об уникальной работе, свойственной каждому из нас. Юнгианский процесс индивидуации, это путешествие к полноте, является в высшей степени личностным изысканием. Юнг был даже против групповой работы в качестве терапевтического метода. Путь буддийского ученика также принципиально личностный, хотя последний обращается к групповым практикам и признает порождаемую ими мощную энергию — в частности, участие в ритуалах.

В каждой из двух систем речь неизменно идет о не догматическом и эмпирическом методе, направленном на живой внутренний опыт, динамичном движении внутрь, к центру, где находится росток просветления, Самости, присутствующий в каждом из нас. «Никакая книга не может преподать психологию; люди учатся через опыт реального»,— говорит Юнг. И в другом месте он пишет: «В области психологии ничто не приобретается, прежде чем мы это не переживем в качестве реального опыта. Следовательно, чисто интеллектуального восприятия недостаточно, ибо тогда мы знаем только слова, а не сущность вещи, переживаемой изнутри».

Однако познавательная функция не минимизируется ни у Юнга, ни в буддизме. Согласно тибетцам, «интеллектуальное понимание увеличивает мощь рационального разума, что усиливает мощь формальной медитации». Прослушав учение, ученик должен попытаться понять его при помощи рассудка, прежде чем он сможет преобразовать его в живую реальность. И затем, если учение не соответствует его собственному опыту живой реальности, ученик должен отказаться от него. Разве не об этом нам говорит Юнг, утверждая, что сознательное понимание должно предшествовать исчезновению эго? Кроме того, разве он не заявляет о том, что в своей психологии заботится прежде всего о практических результатах, которые должны получить обоснование через субъективный опыт пациента во время лечения?

Прежде чем рассматривать что-то иное, нужно ясно понимать Первую благородную истину — жизнь по своей природе есть страдание. Говорят, что путь, ведущий к освобождению, совершается благодаря как интеллектуальному, так и нравственно-духовному совершенствованию. В буддийской практике праведного понимания мы все наше внимание направляем на деятельность разума, то есть идеи, мысли, ощущения и эмоции. И, в частности, в Тантре все проекции и все скрытые тенденции должны быть распознаны и пережиты в качестве опыта, прежде чем их можно будет трансмутировать в мудрость.

В юнгианском анализе мы должны войти в противостояние со своей собственной тенью, мрачной и вытесненной частью психики, чтобы выявить эгоцентрические проекции и цели. Интенсивность же эмоционального хаоса не вытесняется и не обесценивается — напротив, заключенная в нем энергия эксплуатируется в пользу процесса изменения. Аналогичным образом в тантрических практиках энергия эмоций, таких как гнев, желание, отвращение и т. п., мобилизуется для трансмутации страсти. Каждая из обеих систем полностью признает потенциально разрушительный характер скрытых тенденций бессознательного. Вот почему необходимо обращаться к психике в ее целокупности, принимая в расчет как ее темные, так и светлые аспекты, персонифицируемые в Тантре разнообразными божествами — гневными или мирными,— образ которых вызывают, потом растворяют — неоднократно — в процессе визуализации. Мы постоянно сталкиваемся с противостоянием противоположностей с тем, чтобы нам удалось трансцендировать их. В этом и состоит цель садхан (медитационных упражнений), основанных на интимном понимании психологии глубин.

В юнгианском анализе трансцендентная функция основывается на аналогичном принципе, направленном на установление диалектического процесса между аналитиком и анализируемым. На пути к индивидуации анализируемый примиряет конфликтные части психики, разрыв между сознательным эго и бессознательным, с тем, чтобы выйти за рамки всех пар противоположностей.

В каждой из этих двух систем ученик или анализируемый должен вероятностно стать независимым от вся кой внешней помощи. Методы, применяемые для работы над своим собственным внутренним ростом, бес конечно разнообразны: они зависят одновременно от человека, момента и обстоятельств. Будда, осознававший важность конкретной обстановки и индивидуальных потребностей, использовал для проповеди од ной и той же истины различные языки в зависимости от конкретного человека. «Поскольку индивидуальность абсолютно уникальна, непредсказуема и не под дается толкованию,— уточняет Юнг,— врачеватель дол жен отказаться от всех своих предрассудков и всех своих техник...». Целостность психики другого глубоко уважается и никогда не должна нарушаться посредством навязывания своих собственных установок и предвзятых идей. Таким образом может быть установлено истинное общение. Такова концепция Юнга, но она вполне соответствует духу философии Мадхьямики.

Преобразование осуществляется через посредство символов. Юнг признавал, что «всякое воображение есть потенциальность» и при помощи своего метода активного воображения нашел способ излечивать и преобразовывать личность. Точно так же в тантрической медитации посвященный полностью пропитывается символами, которые он визуализирует, божества ми — все они являются различными символами Будды — и таким образом сам превращается в Будду.

Юнг выявил в тантрической модели аналогию со своей психологией бессознательного. Он замечает, что Тантра рассматривает содержание, «постоянно воспроизводимое нашим бессознательным в той или иной форме... Это не мистицизм, это психология».

Необходимо также отметить мощный символизм, применяемый тибетцами в своей иконографии (тханг-ка), священных текстах и ритуалах, которые все предназначены для выражения невыразимого и для обозначения некоторых опытов, переносящих индивида на более высокие уровни сознания за пределами земной жизни. Учения выражаются в стиле одновременно поэтическом, образном и часто повторяющемся. В своих текстах Юнг обильно использует повторы, иносказания, парадоксы и избегает употреблять чисто рациональный язык и стиль. Он говорит нам, что...

...делая описание живого процесса психики, умышленно и сознательно я отдаю предпочтение драматическому и мифологическому образу мышления и выражения, ибо это не только экспрессивнее, но также точнее абстрактной научной терминологии...

 

Искупление Бога

Идея психического преобразования является в равной степени основополагающей в Тантре, у Юнга и в алхимии. В Тантре ученик самоотождествляется с божественными качествами и таким образом в процессе этого отождествления осознает свою собственную божественную сущность. Нам говорят, что буддист...

...верит в божественное начало в человеке, во врожденную искру света (бодхичита), воплощенную в его сознании как стремление к совершенству, к полноте, к Просветлению. Чтобы выразить это в терминах парадокса, не Бог создает человека, а человек создает Бога по своему образу, то есть идею божественного намерения внутри себя самого, что он осознает в огне страдания; и от этого рождаются сострадание, понимание, любовь и мудрость.

Развитие индивидуальной жизни во вселенной, по всей вероятности, не имеет никакой иной цели, кроме как осознание своей собственной божественной сущности, и поскольку этот процесс продолжается беспрестанно, он представляет собой вечное рождение Бога, или, используя буддийскую терминологию, постоянное появление просветленных Существ, внутри каждого из которых совокупность вселенной становится сознательной

Здесь мы находим очевидную параллель с мыслью Юнга, согласно которой «Творец нуждается в человеке, чтобы просветить свое творение», и эта задача может быть выполнена только в индивидуальной психике, шкатулке божественной искры.

Послушаем, как Юнг трактует этот вопрос:

Несмотря на то, что Божественное воплощение представляет собой абсолютное космическое событие, эмпирически оно проявляется только у относительно малочисленных индивидов, обладающих достаточно развитым сознанием, чтобы принимать этические решения, то есть решения в области Добра. Следовательно, Бог может считаться добрым только в той мере, в какой Он способен проявить Его доброту в индивидах. Его моральное качество зависит от индивидов. Вот почему Он воплощается. Индивидуация и индивидуальное существование необходимы для преобразования Бога-Творца.

Бодхисаттва Махаяны — человек, достигший самого высокого уровня сознания, и через свои действия и установки, мудрость и сострадание представляющий активную силу для выполнения «преобразования Бога», является, по моему представлению, если придерживаться юнгианской терминологии, самым завершенным индивидуированным человеком, от которого зависит Бог для просветления Его творения. Юнг и буддисты единодушно утверждают, что только человеческие существа могут выполнить эту задачу во вселенной — отсюда необходимость существования человека, или, как сказали бы тибетские буддисты, «ценного возрождения человека». Речь тут, может быть, идет об истинном смысле идеала Махаяны Бодхисаттвы, единственная и уникальная цель которого в этом мире заключается в труде во благо всех существ. Когда Бодхисаттвы вдохновляют тех, кто находится на пути к освобождению, проповедуя им о беспрестанном и постепенном расширении их сознания, они их ведут к тем внутренним опытам, которые имеет в виду Юнг в следующем своем утверждении: «...Мы можем настроиться на соприкосновение с некоторыми сферами Бога еще не преобразованного, когда наше сознание начинает распространяться на сферу бессознательного» .

Однако разница между Юнгом и буддистом Махаяны заключается в том, что в юнгианской мысли бессознательное никогда не может стать полностью сознательным и что процесс индивидуации так никогда и не завершается, тогда как для буддиста возможно познать совокупность непознаваемого и стать полностью просветленным. Напомним здесь, что в рамках всего своего творчества Юнг принимает в расчет только психологические эксперименты, которые могут быть установлены эмпирически, и не рассматривает метафизические категории. Так, он говорит:

...Когда говорят о Боге или о Дао как о порыве души, или о психическом состоянии, говорят нечто, что относится только к разряду познаваемого, но ничего не говорят о непознаваемом, в котором ничто не может быть определено.

По концепции Юнга, хотя именно человеку надлежит достигнуть максимум уровней возможного сознания, всякое увеличение представляет собой дополнительную нагрузку. Эта точка зрения диаметрально противоположна концепции буддистов Махаяны, согласно которой сознание является первоисточником освобождения: сознание — это всякое блаженство. В действительности процесс, посредством которого достигается эта цель, конечно, не свободен от опасностей. Продвинутый ученик может быть подвергнут всякого рода экзаменам и зачетам, и то, что он испытывает, не отличается от ужасающих видений и мук алхимика Зосимы. Но конечный результат будет ни больше ни меньше как чистое блаженство. В тантрической медитации постоянно настаивают на блаженстве, и речь идет об опыте, который могут пережить даже самые неопытные медитанты. Теплый и заразительный смех тибетских лам, характерная для них утонченная смесь велеречивости, спокойствия и ясности рассудка, их драгоценная спонтанность, добродушие и открытость отражают состояние духа человеческих существ, нисколько не обремененных проблемами и заботами повседневной жизни, будь они материальными или психологическими, или боязнью смерти. Это самое первое впечатление по единодушному признанию всех тех, кому выпали шанс и привилегия общаться с ними. Их отношение и поведение выражают желание сообщить нам, не употребляя никаких слов, однако ясным и недвусмысленным языком, что вполне возможно трансцендировать страдание, как это проповедовал их первый Учитель.

По контрасту, Юнг не предлагает своим пациентам помочь положить конец страданию. Он полагает, что: «Чтобы быть полноценной, жизнь требует равновесия между радостью и горем». Он настаивает, что страдание представляет собой естественный аспект жизни, в котором как таковом нет ничего нездорового, и что счастье является состоянием, которого невозможно достигнуть; тибетские буддисты, со своей стороны, утверждают, что страдание может быть преобразовано в счастье.

Однако буддисты, так же как Юнг и алхимики, признают, что главная задача состоит в искуплении внутренней божественной искры. Для тантрического буддиста это означает найти божественность, скрытую в бессознательном и зажатую эго. Для Юнга речь идет о сознательном осуществлении Самости и об отделении эго. Для алхимика весь вопрос в искуплении анима мунди, плененной в материи.

 

Юнгианское видение восточных традиций

В текстах Юнга можно найти много парадоксов и алогизмов, и его видение восточных традиций предоставляет тому наглядный пример. Иногда он хвалит заслуги восточных традиций, высоко оценивая их подход к психике и их интуитивную мудрость, которой не хватает Западу, но в то же время предупреждает западных людей об опасностях при перенимании чужой для их культуры системы.

Со своей стороны, я была поражена глубоким постижением (несмотря на некоторые случайные неправильные толкования) Юнгом восточных систем мысли, в том числе тибетской традиции, несмотря на то, что у него не было никакого прямого контакта с этими традициями, и он не имел опыта их медитативных практик. Я испытываю такое же удивление сегодня перед той глубиной зрения и чувствительности, проявляемой некоторыми тибетскими ламами по отношению к Западу и его стилю жизни. Я часто размышляла об этом и, согласно моей гипотезе, в обоих случаях это объясняется интуитивной мудростью разума ясного и без предрассудков, способного преодолевать исторические и культурные барьеры, чтобы прийти к надлежащим выводам. Юнг констатирует большие различия в точках зрения между Востоком и Западом и поднимает вопрос о возможности и целесообразности взаимного подражания. Отстаивая этот аргумент, он подчеркивает, что коллективное бессознательное «обладает внутри человеческой психики общим субстратом, трансцендирующим все различия в сфере культуры и сознания». Эта бессознательная психика, общая для всех человеческих существ, содержит в себе «латентные предрасположенности к проявлению идентичных реакций». Юнг естественным образом осознает узкие параллели, существующие между восточной психологией и западной психологией. Однако у него имеется опасение, что западные люди будут заимствовать восточные ценности, сохранив свою привычную экстравертную точку зрения, и превратят их в догмы вместо того, чтобы искать их внутри самих себя, в своей психике. Для него ядро восточных учений заключается в этом взгляде разума, направленного внутрь, что само по себе составляет способность к самоосвобождению. Он очень критичен по отношению к западным людям, которые ограничиваются подражанием, установка которых остается поверхностной и, следовательно, бесполезной и даже вредной для психики. Он замечает:

В этой сфере невозможно быть слишком осторожным, ибо через желание подражания и совершенно нездоровое стремление украсить себя этим экзотическим оперением слишком много людей заблуждаются и хватаются за «магические» идеи, чтобы применять их снаружи, как косметику. Люди способны делать что угодно, даже самые нелепые вещи, чтобы избежать встречи лицом к лицу со своей душой.

Для него фундаментальная проблема, как в восточном, так и в западном мире, «заключается не столько в дистанцировании относительно объектов желания, сколько в более раскрепощенном отношении к самому желанию, каким бы ни был его объект». Это показывает его совершенное понимание главного постулата Тантры, утверждающего, что не само желание как таковое, а недостаток самообладания, обладательная установка и привязанность к желанию вызывают смятение разума и вследствие этого — страдание. Отсюда — необходимость рассматривать всякое явление как пустое и непостоянное.

Юнг не может представить себе возможность прийти к полной недвойственности, к состоянию полного примирения. «Нельзя познать что-то, что не отличается от самого себя... Следовательно, я допускаю, что в этом отношении восточная интуиция превзошла самое себя». В этом утверждении Юнг, кажется, забывает, что его собственные концепты часто бывают иррациональными и парадоксальными, и в то же время можно заметить, что недвойственность на трансличностном уровне нисколько не исключает индивидуальности на уровне обычного существования. Кроме того, опыты недвойственности не игнорируются западной традицией. Здесь я имею в виду учеников и их созерцательные упражнения монастырской жизни в средние века, за которыми индивид на какой-то момент ощущал себя в единстве с Богом, или скорее, был Богом, точно так же как тантрический медитант становится божеством, которое он визуализирует.

Можно найти многочисленные примеры, показывающие, что Юнг различными способами сближается больше с восточными системами, чем с западными традициями. И это несмотря на то, что он настойчиво утверждает, что западные люди должны были бы сохранять свои собственные традиции, свои символы и мифологию. По примеру буддистов он отбрасывает догмы, и в его психологии, так же как в буддийском учении, есть лишь внутренний субъективный опыт, который может обосновать теорию. Юнг сам пережил волнительные внутренние опыты, и именно в недрах своей души он пришел к прямому и незамедлительному знанию, записанному затем в его работах. В этом смысле он следовал гностической традиции. Последняя вдохновляла его и оказывала на него влияние еще до того, как восточные традиции привлекли его внимание. Некоторые эрудиты выдвинули гипотезу, что индуистская традиция и буддийская традиция оказали влияние на гностическое течение, но нельзя утверждать это наверняка. Вполне возможно, что человеческий разум произвел аналогичные идеи в двух различных частях света. Это просто подтвердило бы юнгианский концепт общей структуры психики, трансцендирующей культурные различия. Но каковы бы ни были его первоистоки, гностицизм явно обнаруживает далеко не поверхностные параллели с буддизмом.

Сопоставляя эти две системы, в них можно установить многочисленные аналогии. Среди наиболее поразительных идея освобождения человека посредством внутреннего преобразования; идея о том, что психика несет в себе самой свой собственный потенциал освобождения; идея первостепенной важности непосредственного опыта; идея о необходимости быть первоначально направляемым, но также о возможности избавления от всякого внешнего авторитета. Обе системы принимают разум ученика за его собственного руководителя и считают, что он должен найти в нем истину. Другая аналогия: верование, что не грех, а невежество, недостаток самопознания, находится в первооснове – страдания и делает человека рабом бессознательных импульсов. Тот, кто остается в невежестве, живет в иллюзии и не может пережить опыт полноты. И, наконец, разумеется, в каждой из этих систем открытие божественного внутри самого себя является центральной идеей: тот, кто приходит к гнозису, больше не будет христианином, он становится Христом.

Вот отрывок из гностического Евангелия Филиппа, которое удивительно сближается с фундаментальным тантрическим видением:

«...Вы видели дух, вы стали духом. Вы видели Христа, вы стали Христом. Вы видели [Отца, вы] станете Отцом... Вы видите самого себя, и то, что вы видите, вы этим станете».

А вот другой отрывок, где говорится, что Царство Божие является не чем иным, как символом преобразованного состояния сознания:

«Иисус сказал... «Когда вы сделаете два одним, и когда вы внутреннее сделаете подобным внешнему, а внешнее подобным внутреннему, и верх подобным низу, и когда вы сделаете мужское и женское одним и тем же... тогда вы войдете в [Царство]».

Кажется очевидным, что буддийские символы и христианские гностические символы выражают одинаковые внутренние опыты, и что ученик принимает для себя ту или другую систему, при этом принципиальное искание смысла и пространственно-временной трансценденции остается одинаковым. Следовательно, когда Юнг проник в глубины своей психики, придя таким образом к прямому знанию, выходящему из его собственного преобразующего опыта, он сам стал звеном цепи древних мистических традиций, буддийской и христианской. Или, другими словами, в глубинах коллективного бессознательного — или на высотах своего надсознания — Юнг одновременно совершил встречу со средневековым христианским мистиком, учителем Эккартом, и встречу с тантрическим учителем. Слова, выражающие несказуемый опыт, союз с Единым Разумом, или с Богом (который во всяком случае выше слов), а также инструменты, применяемые в этом процессе, могут отличаться, но сердцевина опыта остается одной и той же; в глубине этого опыта во время самого краткого из мгновений всякое расстояние, разделяющее разные традиции, устраняется. И именно в этом я открываю для себя параллели между юнгианской системой и тантрической системой. В остальном методы и техники, разработанные Юнгом в контексте западной традиции со своими собственными мифологическими образами в социально-культурных условиях современной Европы и Америки, имеют маловажное значение. Они просто еще раз подтверждают необходимость оставаться укорененным в своей собственной культуре, и всякий буддист может лишь присоединиться к следующему совету Юнга: «Мы должны прийти к восточным ценностям изнутри, а не извне, и нам нужно их искать в самих себе...»

 

Опасности

Юнг и тантрические буддисты в одинаковой степени осознают риски, внутренне присущие практике их методов. Юнг не перестает предостерегать нас против возможных пагубных последствий и опасностей, которым мы подвергаемся, когда содержание бессознательного оказывается освобожденным без соответствующих предосторожностей и адекватной защиты. Сознание может оказаться переполненным с риском психического обрушения и тяжелыми последствиями, которые могут привести к психозу. Сравнивая потенциальную взрывоопасную мощь архетипов с мощью расщепления атома, он подчеркивает:

Как и мир атомов, архетипы имеют следующую особенность: чем глубже проникает исследователь в мир микрофизики, тем более разрушительными оказываются взрывоопасные силы, которые он там встречает.

Вот почему жизненно важно обладать крепкой психической структурой, прежде чем вступать в противостояние с бессознательным.

Тантрические учители обращаются к нам со вполне аналогичным предостережением: преподаваемые ими методы не только интенсивны, но и чрезвычайно мощны и, следовательно, опасны. Они требуют от ученика адекватной предварительной подготовки и постепенного посвящения в практику под руководством квалифицированного учителя. Они настаивают на важности сохранения в любой момент контакта с реальностью своего собственного опыта, с его земным и конкретным аспектом. Юнг был бы с ними совершенно согласен: он знал, насколько для него было важно продолжать ежедневно заниматься своей работой, жить в семье и выполнять свои разнообразные обязанности, даже если он в этот период времени находился в самом эпицентре противостояния с бессознательным.

Тибетские буддисты энергично советуют западным людям не оставлять ценностей своей культуры. Иметь правильное понимание своей собственной цивилизации и быть в нее глубоко укорененным является необходимым предварительным условием, чтобы человек мог рискнуть обратиться к инородной традиции и получить полную отдачу от ее практики. Ибо всегда остается опасность ухватить лишь буквальный смысл символов и ритуалов без понимания их глубинного значения, и таким образом подвергнуть себя риску заблудиться и потеряться в своей реальности.

Визуализированные образы в тантрической медитации представляют собой архетипы, и поэтому нужно быть особенно бдительным, когда вовлекаешься в эту практику. В самом деле, всякий архетип обладает двойным аспектом — светлым и сумрачным; когда мрачный аспект внезапно вырывается из глубин бессознательного, он может вызвать галлюцинации и утрату контакта с реальностью. Например, в архетипе Великой Матери имеется два парадоксальных аспекта: один питательный и созидательный, другой пожирающий и разрушающий. Слабая личность, с недостаточно развитым сознанием, может почувствовать себя дезориентированным в момент неожиданного появления архетипа в его ужасающем аспекте. Я неоднократно была сама свидетелем такого нежелательного эффекта с западными учениками во время интенсивных сеансов медитации.

 

Этические вопросы

Индийский мудрец XI века Атиша, способствовавший возрождению буддизма в Тибете, пишет: «Когда сосуд и его содержание заполнены ложными вещами, преобразуйте это неблагоприятное обстоятельство в дорогу к полному пробуждению» 76). Это наставление могло бы в равной мере относиться к людям XX века. По мнению тибетцев, мы сегодня живем в эпохе вырождения, где загрязнены и окружающая среда — сосуд, и ее жители — содержимое, и им угрожают тяжелые и опасные проблемы, и было бы целесообразно извлечь выгоду из этой ситуации, стараясь развивать наш разум, менять наши установки, или, как они сказали бы, преобразовывать неблагоприятные обстоятельства в дорогу к освобождению.

В эту эпоху смятения Юнг также чувствовал себя очень озабоченным судьбой нашей цивилизации и опасностями саморазрушения, которым подвергает себя человечество. Однако он замечал, что:

В настоящее время мы переживаем то, что греки называли Кайрос — тот самый момент — для «метаморфозы богов»... Тут задействовано столько вещей, и столько всего зависит от психологической структуры современного человека.

Согласно Юнгу — а именно то же предлагают тибетские буддисты, — перемены должны начинаться с самого человека, внутри его собственной психики, которая является его лучшим инструментом. Это подразумевает знание самого себя, темной стороны психики, ее бессознательного аспекта, равно как и ее сознательного аспекта, и примирение полярностей. Без такого знания бессознательное содержание порождает проекции и иллюзии, искажающие наши отношения с другими, и именно здесь берут свое начало войны. «Благое действие происходит из благой мысли, и не может быть излечения или преобразования в направлении к лучшему миру, которые не начались бы с самого человека» - говорит Юнг. Праведное действие и праведная мысль, разве не то проповедовал Будда две с половиной тысячи лет назад?

Чем больше мы осознаем наши бессознательные импульсы и действуем сообразно с ними, тем меньше наши отношения с миром загрязняются проекциями. Тогда мы трудимся над тем, чтобы войти в общение, и далее в причастие с миром. Юнг говорит о потребности общества в аффективной связи, принципе каритас, христианской любви к ближнему. И он предостерегает нас: «Где останавливается любовь, начинается власть, насилие, и террор».

Сострадание есть основополагающий элемент буддийской философии и психологии. В тибетском буддизме оно неотделимо от мудрости, состояния просветления разума. Далай-Лама, принимаемый за воплощение Авалокитешвары, Будды сострадания, проповедует и предлагает западному миру идеал сострадания, средство достижения гармонии в мире и принцип всеобщей ответственности.

На Западе буддийский концепт пустоты (суньята) иногда истолковывается неправильно. Здесь ошибочно воображают себе, что он отменяет всякие этические соображения. Юнг подозревал, что некоторые западные представители начали заниматься йогой только для того, чтобы достигнуть такого отрешения, которое в действительности будет способом освобождения от моральной ответственности.

На моральном, как и на психологическом уровне, буддизм является одной из самых развитых систем. Его философия и практика по-прежнему включают в себя без малейшего исключения все этические вопросы и индивидуальную ответственность. И это правило применяется во всех буддийских школах, в том числе, конечно, в тантрическом буддизме.

Что касается Юнга: как психолог и врач во всей своей многообразной работе и на протяжении всего своего существования он постоянно призывал человека — единственное существо, наделенное сознанием — к ответственности и этической обязанности преобразовывать самого себя и — осмелюсь сказать — преобразовывать Бога.