Внезапно моя жизнь меняется так, как я даже не мог себе представить. Или, может, она опять становится такой, какой должна была быть всегда.
– Я заказала эту картину, тебе нравится?
Она показывает нашу обработанную фотографию: мы сидим на кирпичном заборчике, запечатленные неизвестно кем, и улыбаемся, не отрывая друг от друга взгляда. Моложе, но, может, не такие влюбленные, как сейчас.
– Ее отретушировали, а потом покрыли лаком… Она тебе нравится?
– Очень.
– Правда? Не ври мне.
– Да, она мне очень нравится. Но особенно мне нравишься ты.
Так мы обставляем квартиру. Мы назначаем друг другу встречу в каком-нибудь магазине, покупаем занавески, ковры, постельное белье, но не телевизор. Мы встречаемся каждый день, в обеденное время; она мне что-нибудь готовит, и мы оцениваем какое-нибудь новое приобретение для нашей квартиры.
– Тебе нравятся эти бокалы?
– Очень.
И она убирает их в старинный буфет, который мы нашли у старьевщика в районе Трастевере.
Я пожимаю плечами.
– Может, они нам понадобятся, когда мы кого-нибудь пригласим.
– Да, конечно.
Но мы оба знаем, что это невозможно.
Проходят дни, недели; на работе дела все лучше, дома я появляюсь редко. А учитывая, что работает и Джин, встречаемся мы нечасто. Пока все так, но я знаю, что вскоре все изменится. Скоро родится Аврора. И у меня больше не будет оправданий. Вдруг звонит телефон.
– Приходи, я в театре Делле-Витторие. Приходи немедленно.
Ренци порядком встревожен.
– А в чем дело?
– Ты нужен здесь. Приходи, как только сможешь.
Я закрываю мобильный, дорога на работу занимает немного времени. Программа уже наполовину готова, «Угадай-ка» продолжает идти со средним рейтингом в двадцать три пункта. В последние годы ни одна программа, которую показывали в это время, не имела такого рейтинга. Не понимаю, в чем может быть проблема. Но когда я вхожу в театр Делле-Витторие, мне уже не нужны объяснения. Симоне в центре съемочной площадки вместе с Паолой Бельфьоре. Джури и Дания сидят по обеим сторонам от них, боком к участникам.
– Мы с Паолой придумали вот это. Она будет Сивиллой, которая предсказывает будущее каких-то предметов или слов, а участники должны угадывать. Ну вот, например…
Симоне указывает на Паолу, которая, с приколотым к одежде микрофончиком, говорит:
– Хлеб.
– Ну и какими могут быть тогда ответы? Леонардо!
Ассистент студии, изображающий участников, отвечает:
– Его съедят.
Симоне делает вид, будто подглядывает в ответ на листке, который он держит в руках.
– Нет.
Леонардо пытается еще раз:
– Его благословят!
– Точно! Ну, вы поняли? Это просто, но забавно. А потом, если они будут долго раздумывать, я дам подсказки.
Ренци подходит ко мне.
– Ты видел?
– Да…
– И что мы можем сделать?
– Думаю, ничего. Жаль. У него все шло так хорошо.
– Еще как! А теперь нужно посмотреть, как долго он продержится с ней.
– Но ты еще должен учесть, что он стал таким важным, и если тут Бельфьоре, то это целиком его вина или заслуга, мы тут ни при чем.
Ренци мне улыбается.
– Точно. А как тебе игра?
– Ерундовая. Но он превращает в золото даже ерунду. Так что у нее будет отличный рейтинг. Ладно, пойдем с ней поздороваемся…
Мы подходим поближе.
– Привет, Паола.
– Привет, Стефано! – Она спускается с площадки и прикрывает рукой прикрепленный к кофточке микрофон, чтобы ее никто не услышал. – Я рада, что делаю эту программу, спасибо.
– Не за что, а Симоне молодец. Мы все довольны.
Я смотрю на него издалека и поднимаю большой палец.
Он трясет сжатым кулаком.
– Эта игра идет отлично. Поверь мне, Стефано…
– А как я могу тебе не верить? Я в тебе уверен!
Он видит, как я ухожу из студии, и его улыбка тускнеет.
Входит режиссер, Роберто Манни.
– Пятиминутный перерыв, пожалуйста. Позовете мне Джанни Дорати? Я хочу сделать особое освещение для нашей очаровательной Сивиллы. – И он, улыбаясь, подходит к Паоле. – Ты должна покинуть эту программу еще красивее, чем ты сейчас.
Но Симоне берет ее за руку.
– Опять переходишь границы? Это уж слишком! Мы с ней пойдем пить кофе, позовите нас, когда возобновят репетицию.
И они уходят, обнявшись, смеясь и не таясь.
Джури берет мобильник:
– Пеппе? Да, извини, но мне нужно с тобой поговорить, во что бы то ни стало. Нет, черт побери, так не пойдет. Я выстроил образ, и теперь он мне его разрушает? – Он слушает, что на другом конце линии отвечает ему Пеппе Скура, и продолжает: – Мне на это наплевать, приезжай в Рим, и мы об этом поговорим, потому что это не дело…
И Джури исчезает за кулисами.
Роберто Манни снисходителен.
– Не включайте, пожалуйста, звук, когда Джури в студии, и не слушайте в режиссерской.
Но его второе указание, разумеется, не исполняют.
Ренци подходит к Дании.
– Хочешь кофе?
– Нет, спасибо. Я и так злюсь, не хватало только, чтобы я разнервничалась еще больше. Неужели ты не можешь ничего сделать для моего персонажа? Он был таким симпатичным. А в таком виде он, наоборот, ненужный, меня даже не видно. Тогда я вернусь в Милан; мне сказали, что там запускают кучу передач. – Потом она на него смотрит с улыбкой лукавой девчонки. – В таком случае, мы уже не увидимся. Ну, давай же, попробуй что-нибудь сделать.
– Дай я немного подумаю.
– Ну давай, пусть это будет совсем пустяк, но только чтобы меня видели.
Ренци думает о советах Калеми. Она должна была быть стажеркой и оставаться за кулисами, а теперь она не может себя не показывать: это для нее уже как наркотик.
– Вчера я звонил тебе несколько раз. Сначала к телефону никто не подходил, а потом ты его отключила…
– Да, я говорила с мамой. Мы с ней повздорили. А потом я разозлилась и пошла спать. Я не хотела никого слушать.
Ренци думает: «Но я-то не никто». Но говорит ей совсем другое:
– Мне жаль. Поужинаем сегодня вечером вместе?
– Не знаю. Может, у меня уже есть дела, но, в любом случае, сначала я схожу в Центр подготовки работников шоу-бизнеса. Потом созвонимся. Ты постараешься решить для меня эту проблему? Я хочу знать.
– Да, постараюсь.
Ренци уходит по коридору, ведущему в редакцию, а потом – в гримерки. Он входит в помещение для сценаристов.
– Как дела, ребята?
– Хорошо.
Но на самом деле, судя по всему, все немного раздражены абсолютной властью Симоне Чивинини.
– Хорошо, продолжайте в том же духе.
Потом он останавливается перед гримеркой Симоне. Немного думает и, наконец, стучит.
– Входите.
– Можно?
Увидев его, Симоне встает и идет ему навстречу.
– Ну конечно, какой приятный сюрприз! Но ты меня не ругай, папа, ладно?
Ренци делает вид, что ему смешно.
– Не буду. Привет, Паола.
– Привет.
– Я хотел попросить тебя об одном одолжении.
Ренци бросает взгляд на Паолу Бельфьоре, которая сидит на диване, полируя ногти. Симоне замечает его взгляд.
– Я и Паола – одно целое. Говори, что собирался сказать.
– Мне бы хотелось, чтобы Дания Валенти что-нибудь делала, чтобы не исчезала совсем. Может, ты используешь ее как ассистентку? Она могла бы носить тебе конверты или ответы от Сивиллы.
– Нет, когда на площадке я, нет, – вмешивается Паола.
Симоне понимает, что положение щекотливое.
– Ну ладно, я использую ее вначале, для первых вопросов, а потом красотки будут держаться подальше. Так нормально?
Паола просто пожимает плечами.
– Ну ладно.
– Тогда я ей скажу, что ты согласен?
Симоне хлопает его по спине.
– Да, папа. Ты видел, сколько всего общего у отца и сына?
– Калеми будет тебе благодарен; я ему скажу, что ты это сделал ради него.
Симоне поднимает бровь, невозмутимо улыбается.
– Нет уж, спасибо, об этом я ему скажу сам, сегодня вечером мы ужинаем вместе.
И потом он открывает перед Ренци дверь гримерки, чтобы тот вышел.
В мансарде на улице Борго Пио дни проходят спокойно.
– Сегодня вечером Джин устраивает дома ужин для подружек. Если хочешь, я могу туда не пойти. Давай поужинаем тут сами?
Баби счастлива.
– Ну наконец-то я смогу приготовить тебе что-нибудь вкусненькое. Увидимся здесь, хорошо?
– Отлично. Если хочешь, я сам схожу в магазин, пока ты будешь укладывать Массимо. Тогда ты придешь ко мне, не потеряв времени.
– Да, отличная идея.
– Отправь мне эсэмэску со списком продуктов. Я схожу в супермаркет, а потом встретимся здесь.
– Хорошо.
Я продолжаю спокойно работать и слышу, как приходит сообщение. «Сыр грана, руккола, авокадо, латук, один зеленый помидор и один красный, красный лук, яблоко, груша, виноград, ликер мараскин и бутылка „пино-гри”… Тебе это ничего не напоминает?» Я читаю список того, что ей нужно, чтобы меня накормить, и вижу, что она много чего в него включила. Сразу же отвечаю ей:
«Ага, ты хочешь, чтобы я растолстел, как образцовый муж, который себя уважает?»
«Да, я буду ублажать твой желудок… И не только желудок!»
Я посылаю ей смайлик. «Ха-ха-ха!»
«И все-таки ты не вспомнил: таким был первый ужин, который приготовил для меня ты… Ничего не поделаешь: бисер перед свиньями!»
«Ага, мне полагалось бы вспомнить то, что произошло миллион лет тому назад! Ужин, на который ты к тому же не пришла!»
И мы продолжаем обмениваться шуточными посланиями, словно все это было только вчера.
Вскоре я прихожу в супермаркет на проспекте Франции. Народу немного, парковка находится легко. Здесь темно, тележки стоят у магазина, вокруг много зелени. Я затовариваюсь и еще беру бутылку «Бланш» и хорошего красного вина «Танкреди», потом иду к кассе. Расплачиваюсь и выхожу с двумя пакетами. Не успеваю я убрать их в машину, как слышу женский крик.
– На помощь! Нет! Остановитесь! Нет! На помощь!
Недалеко от меня два парня пытаются вырвать у нее сумку. Она кричит изо всех сил, брыкается, пытается вырваться, прижимает сумку к груди и, когда парни пытаются развести ее руки, падает на землю. Я кладу сумки и мгновенно набрасываюсь на них обоих. Не успевают они меня заметить, как первого я одним махом бью кулаком в правую скулу; чувствую, как она трещит под костяшками моих пальцев, и его голова резко откидывается назад. На второго я налетаю, вытянув ногу, и бью его в бок с такой силой, что он падает на землю. Он сразу же пытается подняться, но скользит, старается отползти от меня как можно быстрее, но буксует на гравии. Я нахожу на земле камень, кидаю его и попадаю ему в спину. Потом поднимаю бутылку, готовый дать ему отпор, но оба парня удирают, теряясь в темноте улиц под мостом проспекта Франции. И тогда я помогаю женщине подняться.
– Вы как? Все в порядке? Они убежали, не волнуйтесь, обопритесь об меня.
Но когда я смотрю ей в лицо и ее узнаю, теряю дар речи. Когда вмешивается судьба, она непреодолима.
Я открываю дверь квартиры.
– Баби, ты здесь?
– Я на кухне, готовлю еду для моего муженька.
Я подхожу к ней и ставлю сумки на стол рядом с ней.
– Ах, какой запах…
Мы целуемся, и тут я замечаю, что она очень элегантна. На ней темно-синяя юбка, туфли на высоких каблуках, шелковая блузка и длинные бусы с черными камешками. Сверху на ней фартук.
– И ты в таком виде готовишь?
– Обычно я готовлю в нижнем белье… Но для тебя сделала исключение!
Я беру из холодильника бутылку пива «Корона» и открываю ее. Сажусь за стол и делаю большой глоток.
– Ну вот, надеюсь, я взял все, что ты просила. Мне кажется, это было испытание, чтобы посмотреть, как я справлюсь…
– Точно. Можно мне взглянуть? – Она открывает пакеты и заглядывает внутрь. – Отлично; мне кажется, что я и впрямь выйду за тебя замуж.
– Берегись, потому что чудеса иногда случаются! Знаешь, кого я только что спас?
– Кого?
– Твою мать.
– Мою мать?
– Да, она пошла за покупками в тот же самый супермаркет. При выходе на нее напали два типа и попытались украсть у нее сумку.
У Баби меняется выражение лица.
– Она пострадала? Как она?
– Нет-нет, все в порядке. Я проводил ее до машины, и она успокоилась.
– Я ей даже не могу позвонить, потому что считается, что я об этом не знаю.
– Ну да.
– Просто не верится. И что вы друг другу сказали?
– Я спросил ее, как она себя чувствует, а она сказала, что очень рада меня видеть, что она нашла меня еще более неотразимым, чем обычно, и что во чтобы то ни стало хотела бы меня отблагодарить… Но я ей ответил, что не могу, потому что должен ужинать и заниматься любовью с ее дочерью.
– Дурак. Ладно, кроме шуток.
– Я повел себя с ней, как с женщиной, на которую напали. Я был любезен, спросил ее, не хочет ли она, чтобы я ее проводил, предложил ей стакан воды и, когда увидел, что с ней все в порядке, отвел ее к машине. Она мне сказала: «И меня спас именно ты. Я думала, что ты сговорился с теми двумя».
– Не может быть! Моя мать ужасная, она никогда не сдается.
Я допиваю пиво, встаю и, пока Баби готовит, обнимаю ее сзади, забираю у нее половник и гашу огонь. Она поворачивается и падает в мои объятия.
– Что ты делаешь?
Она смотрит на меня с любопытством, улыбаясь.
– Я спас мать. И заслуживаю хотя бы дочь!
И беру ее за руку, уводя с собой.
Раффаэлла входит в дом, с трудом открывает дверь, держа в руках пакет с продуктами, но, едва войдя, бросает его на лавку.
– Клаудио! Ты здесь? Где ты? Ты даже не представляешь, что со мной случилось.
Не услышав ответа, она закрывает дверь и идет по коридору, доходя до гостиной.
– Клаудио!
Она видит его сидящим в своем кабинете перед компьютером с открытыми на нем папками. Перед ним – куча листов, его волосы взъерошены. Его очки – на кончике носа, и он продолжает двигать мышкой по коврику вверх и вниз, что-то разыскивая на мониторе. Такое впечатление, что он не находит того, что должно быть там во что бы то ни стало.
– Клаудио! Клаудио! Да ты меня слышишь? Я уже битый час тебя зову. Меня пытались ограбить, и знаешь, кто меня спас?
Но Клаудио словно отсутствует и ничего не слышит до тех пор, пока Раффаэлла не переходит на крик.
– Клаудио! Я с тобой разговариваю! Ты собираешься меня слушать?
Тогда он, наконец, замечает жену, смотрит на нее и начинает плакать – но вовсе не потому, что видит на ней разорванную кофточку или помятую юбку.
Элеонора с любопытством смотрит на Джин.
– Что с тобой? Мне кажется, ты изумительно выглядишь. У тебя чудесный кругленький животик, потрясающее лицо – лучше, чем оно у тебя было, в сто раз, теперь-то я могу тебе это сказать!
Джин смеется. Эле качает головой.
– Учти, я не шучу. Иногда ты была просто чучелом.
– Боже мой, ну не говори мне так, а не то я рожу Аврору прямо сейчас, здесь, дома, и всем придется заниматься тебе.
– Нет-нет, извини, я шутила, прости меня, больше не смейся, стань снова серьезной.
Джин приходит в себя, устраивается на диване поудобней, опирается обеими руками о подушки и, отталкиваясь попой, пытается немного откинуться назад, чтобы сесть прямее.
– Подать тебе руку?
– Нет-нет, сейчас мне хорошо. – А потом, немного помолчав, Джин говорит: – Я думаю, что у Стэпа есть другая…
– Боже мой, а я уж боялась, что ты мне скажешь что-то ужасное…
Джин ошеломленно смотрит на нее.
– Нет, в том смысле, что я волновалась о твоем здоровье, о дочке, уж не знаю, о чем… – Потом Элеонора понимает, как Джин страдает из-за того, что она ей сказала. – Извини меня. Расскажи мне все. Иногда я веду себя, как дура. Почему ты так думаешь? Ты что-то обнаружила?
– Нет, это предположения. Он никогда не приходит обедать. Раньше он всегда возвращался. Иногда его не бывает дома и вечером, он всегда занят, не звонит мне, не посылает эсэмэсок. Да и потом мы уже целую вечность не занимались любовью.
– Джин, но это нормально, ты же беременна, может, он думает об Авроре, заботится о вас. И ты должна ценить, что он не как те мужчины, которых не волнует, даже если у женщины пузо, и она страдает… В общем, как те, которые бросаются на любую женщину, лишь бы она дышала!
Джин качает головой.
– Ты неисправима! Что тут поделаешь? Тебе всегда удается шутить даже в самые трагические моменты. Ты не человек, а стихийное бедствие.
– Да как это? Я же тебя ободряю! Как это я стихийное бедствие?
– Нет, стихийное бедствие: положение сложное, а ты всегда уводишь разговор в сторону.
– Я даю тебе увидеть правильную сторону вещей, позитивную. Вот смотри: Стэп много работает, слава Богу, зарабатывает, больше не дерется, взялся за ум, он элегантный, он классный, могу тебе это сказать по праву. Скоро родится Аврора. Значит, все, что происходит или не происходит, как секс, – совершенно нормально. Ты страдаешь паранойей безо всякой причины. У тебя есть доказательства? Нет, и потому что у тебя нет доказательств, твое ходатайство отклоняется! – Эле берет пепельницу и два раза ударяет ею по стеклянному столику перед диваном. – Заседание окончено!
Джин наклоняется вперед и пытается ее остановить.
– Осторожней! Заседание окончено, но столик ты мне не разбивай!
– Привет, мама.
– Привет.
Даниэла и Раффаэлла целуются в дверях.
– Баби уже пришла?
– Да, она там, с твоим отцом.
Даниэла входит в гостиную и видит, что они сидят на диване.
– Привет, сеструха, какая пунктуальность! Неужели ты не попала в пробку? Проспект Франции весь стоит.
– Я проехала внизу, от Мульвиева моста.
– Ничего не поделаешь, ты просто хитрюга…
– Да, представь себе… Хочешь прийти ко мне в субботу с Васко? Придет несколько приятелей Массимо, может, он развлечется.
– В пятницу я уезжаю в европейский Диснейленд, во Францию.
– Ну надо же! Ты мне ничего не говорила.
– Это был сюрприз Себастьяно, он появился сегодня в школе с двумя билетами. Он сделал все сам. Мы уезжаем на три дня и возвращаемся в воскресенье вечером.
Баби смотрит на нее заговорщически и лукаво поднимает бровь, но Даниэла уточняет:
– Он снял номер для меня и для Васко, а для себя – соседний номер.
Баби смеется.
– Ах, какой рыцарь, прямо принц Золушки!
– Да уж, но сомневаюсь, что он принесет мне мои «конверсы», а потом на мне женится!
– Почему?
– Потому что эти кеды ужасно воняют!
– Дурочка.
– Хотите чаю?
Раффаэлла улыбается обеим дочерям.
– С удовольствием!
Вскоре все они уже сидят на диване в гостиной. Баби с удовольствием ест печенье.
– Изумительно! Пальчики оближешь!
Клаудио приписывает все заслуги себе.
– Это я его нашел, оно английское.
Раффаэлла выносит свой приговор:
– Слишком много масла, это вредно. С другой стороны…
Клаудио, опечаленный, смотрит на дочерей.
– Всю жизнь я ошибаюсь.
Баби берет свою чашку.
– Неправда, в одном ты угадал: ты на ней женился…
Даниэла хотела бы добавить: «А то кто бы ее взял с таким характером?» – но предпочитает улыбнуться и добавить просто: «Вот именно».
Раффаэлла улыбается, делает вид, что рада этому сбору семьи, потом допивает чай, ставит чашку, вытирает рот и смотрит на дочерей. Кто знает, как они это воспримут и, самое главное, что скажут.
– Так вот, мы позвали вас сюда потому, что у нас большая проблема.
Баби и Даниэла перестают улыбаться и принимают серьезный вид. Если Раффаэлла начинает с такой фразы, то это значит, что положение действительно серьезное. Это может быть какая-нибудь проблема со здоровьем. «Может быть, папа болен», – предполагает Баби. И действительно, он кажется очень утомленным. «Может, они получили какую-нибудь угрозу, – думает Даниэла. – Но почему?» И им остается только слушать. Однако Раффаэлла не знает, как начать, запинается, ищет нужные слова. Ей неловко.
Тогда Клаудио пытается ослабить создавшееся напряжение.
– Да нет, вы не волнуйтесь, ничего особенно трагического не случилось. Просто мы потеряли все, что у нас было, вот оно что… – А потом, чтобы было проще переварить эту новость, пытается отшутиться: – Мы банкроты.
Баби и Даниэла не знают, что сказать. С одной стороны, их утешило, что это оказалось не тем, что они предполагали, но, с другой стороны, эта новость кажется невероятной.
Баби приходит в себя первой:
– А что случилось?
Клаудио пытается разъяснить:
– Мы попытались поучаствовать в рискованной финансовой операции.
– Ты попытался. – Раффаэлла демонстрирует свой гнев и свое презрение.
Клаудио кивает.
– Верно, это я попытался, но только потому, что один мой приятель меня уверял, что откроет фармацевтическое предприятие сначала во Франции, а потом сразу же в Америке. Да он и сам вложил в него больше двадцати миллионов евро.
– А вы сколько вложили?
– Семь миллионов.
Баби и Даниэла изумлены; они и не предполагали, что речь идет о такой сумме. Но как это могло быть, что у родителей были в распоряжении все эти деньжищи? Клаудио проясняет все:
– Мы заложили и дом на море, и эту квартиру, и все земли, и другую недвижимость, включая два небольших магазина, приносивших нам доход.
Раффаэлла доносит эту мысль до дочерей в сжатом виде:
– У нас больше ничего нет.
– Ну, так уж и нет: у нас пятьдесят тысяч евро в банке.
– Сорок шесть с половиной тысяч.
По тому, как Раффаэлла вносит это скорбное уточнение, можно судить, как она страдает из-за этого.
Баби пожимает плечами.
– Честно говоря, это, как мне кажется, было действительно опрометчиво. Но я рада, что проблема только в этом, а не связана со здоровьем. Папа, вот увидишь, все еще поправится. Может, теперь вам придется жить скромнее, немного на всем экономить. Да и в финансовой компании, которой ты управляешь, тебе будет нужно заниматься всем гораздо внимательней…
Раффаэлла улыбается подобающей случаю улыбкой.
– Да, конечно.
Зато Даниэла обходится без околичностей:
– Простите, но зачем вы нас позвали?
Клаудио ничего не говорит. Раффаэлла пристально смотрит на него, но, увидев, что он не прерывает своего молчания, качает головой. «Ну вот, так я и знала. У моего мужа не хватает смелости сказать нашим дочерям хоть что-нибудь. Да я и не сомневалась, это должна сделать я. Как, впрочем, и всегда».
– Нам нужна ваша помощь. Мы подсчитали: чтобы оставаться в этой квартире, нам нужно около восьмидесяти тысяч евро. Мы, разумеется, уже продумали план погашения долга. Нам удастся выкраивать по тысяче четыреста евро в месяц, чтобы оплачивать взнос. И, может, даже немного больше. – Раффаэлла смотрит на Баби. – Для твоего мужа это пустяк. – Потом она обращается к Даниэле: – И для Себастьяно тоже. Мы думали, что это могут быть шестьсот тысяч от Лоренцо и двести тысяч – от Себастьяно. Взнос для погашения долга мы разделили бы пополам между ними обоими… Но здесь мы сделаем, как будет удобнее вам; вы сами нам посоветуете, что хотите.
Баби улыбается.
– Мама, мне очень жаль, но я вам ничем не могу помочь.
– Прости, но сделай так, чтобы Лоренцо решил сам, может, ему будет приятно нам помочь, он почувствует себя значимым, это его облагородит.
– Послушай, мама, но ты же в курсе, что мы расстаемся. Не знаю, удастся ли сделать это спокойно, но уж наверняка я не смогу попросить у него шестьсот тысяч евро для моих родителей.
Раффаэлла поворачивается к Даниэле:
– А ты? Ты-то что об этом думаешь?
Раффаэлла смотрит на дочь, и в этом взгляде читается упрек за все деньги, которые она еще несколько месяцев назад потратила на нее и ее сына. За ту помощь, которую Раффаэлла ей всегда оказывала, когда она не работала и воспитывала ребенка без отца. Даниэла прекрасно умеет читать все ее мысли. С другой стороны, и мать никогда их не скрывала, и было невозможно их не угадать.
– Мама, я знаю, как ты мне помогала, и я всегда тебе буду за это благодарна. Я рада, что я начала работать и наконец-то смогла отказаться от твоих денег. Себастьяно захотел признать Васко и очень нам помогает, но я совершенно не хочу, чтобы он думал, будто я разыскала его из-за его финансового положения. Я хочу, чтобы он был только папой Васко, а не тем, кто дает деньги. Он должен отдавать ему свою любовь, свое время, свое внимание – в том числе и потому, что все это стоит гораздо дороже, и даже самые богатые иногда в этом смысле бедняки и всего этого лишены.
Раффаэлла улыбается, переводит взгляд на Баби и продолжает улыбаться, но потом выражение ее лица внезапно совершенно меняется, и она становится серьезной, суровой, злобной – такой, какой ее часто видели дочери.
– Так, значит, вы сейчас обе учите меня жизни, читаете мне нотации, говорите, что самое важное, самое ценное? И, более того, даете мне понять, как мне «повезло», что я никогда ничего всего этого не понимала, правда?
Баби, как старшая сестра, отвечает первой, пытаясь ее успокоить:
– Мама, не воспринимай это так, мы никого ничему не учим. Мы тебе только объясняем, в каком мы положении, объясняем, что можем сделать с нашими возможностями и нашими средствами. Если вам нужны деньги, то, насколько это в наших возможностях, мы вам дадим, думаю, все… – И она смотрит на Даниэлу.
– Да, конечно. Если вам, например, придется съехать с этой квартиры, то мы будем рады приютить вас у себя.
Баби кивает.
– Безусловно.
Раффаэлла улыбается.
– Хорошо. А теперь извините меня, но я хочу пойти к себе, обдумать это предложение.
И она встает. Баби делает то же самое.
– Мама, все не так плохо. Подумай: ты не болеешь, с тобой все в порядке, ты всю жизнь ни в чем не нуждалась, а теперь тебе придется жить чуть скромнее, вот и все. И, если хотите, повторяю, мой дом для вас открыт. У меня есть гостевая комната, и я уверена, что там для тебя все будет не так уж плохо.
Раффаэлла думает о своих ужинах, подругах, о том, что они скажут о переменах в ее жизни. Если она решит переселиться к одной из своих дочерей, то ей придется просить разрешения играть в карты. И тогда на ее лице естественно появляется самая непринужденная из улыбок.
– Вы очень любезны, спасибо. А теперь извините меня.
И она удаляется. Она идет с прямой спиной, гордо, но как бы ей хотелось, наконец, быть искренней и, наплевав на благовоспитанность, которой она всегда морочила головы своим дочерям, послать их обеих к черту! Вместо этого она напоказ закрывает дверь спальни.
Клаудио смотрит на Баби и Даниэлу.
– Вы правы, и спасибо за вашу помощь. Только одно замечание. Дело в том, что ваша мама никогда не согласится принять изменения…
И он улыбается с тем же легкомыслием, с которым потерял семь миллионов евро.