В студии театра Делле-Витторие царит невероятное возбуждение. Последний выпуск «Угадай-ки» идет в прямом эфире. Роберто Манни отключает камеры одну за другой.

– Седьмая, одиннадцатая, четвертая, приготовьте вторую, как можно ближе к ее первому плану, вторую! Отлично, готовьтесь включить операторский кран, а потом снова вторую, одиннадцатую! Вот так хорошо, быстрее, третью!

Симоне Чивинини – в центре съемочной площадки, здоровается со знаменитостями, участвующими в передаче.

– Спасибо Фабрицио, Паоло, Антонелле и Марии. И особенно спасибо всем, кто следил за нами с телеэкранов: именно благодаря вам эта передача стала самой популярной за последние пять лет! Мы скоро увидимся, если Богу будет угодно, улыбнитесь Симоне Чивинини и…

– И Паоле Бельфьоре!

Начинается музыкальная заставка, появляются танцовщицы, и, когда завершаются финальные титры, экран гаснет. Все взрываются аплодисментами – сотрудники, специалисты, сценаристы, руководители, прибывшие из штаб-квартиры компании, чтобы поприветствовать зрителей и, самое главное, разделить успех.

– Поздравляем, все молодцы, а Симоне – выше всех похвал!

Публику сдерживают охранники, пока Симоне вместе с Паолой идут в гримерки. Там их ждет Роберто Манни.

– Чудесная передача, мои искренние поздравления.

– Спасибо, Роби, я приму душ, а потом встретимся в ночном клубе «Гоа». Руководство забронировало нам там места, придете?

– Конечно, до скорого.

– Более того, сделаем вот что: сначала перекусим в ресторане «Каролина» на Мульвиевом мосту, но только в самом тесном кругу, ладно? Так мы немного расслабимся, а то потом в ночном клубе будет полно народу.

– Отлично.

Мы встречаем в коридоре Роберто Манни, и он крепко пожимает мне руку.

– Это было действительно прекрасное время, чудесная передача – забавная, полная человечных сюрпризов… Да и к тому же какой успех!

– Это да…

– Об этом следовало бы снять отдельный сериал – об этом, а не о той скукотище, про которую обычно снимают.

Он удаляется, качая головой.

Ренци согласен.

– Да, но кого мы выберем на роль Ридли Скотта из Рагузы?

– Думаю, мы могли бы предложить эту роль ему самому.

– Верно, его превзойти невозможно.

Я стучусь в гримерку Симоне, и он сразу же открывает.

– Привет. О, да я как раз вас искал, спасибо, что дали мне эту возможность.

Симоне уже без пиджака и галстука.

– Ты был молодцом. Сделаем ее вместе и на будущий год?

– Конечно, почему бы и нет?

Но я вижу, что он смотрит на нас в некотором смущении.

– Пойдешь в «Гоа»?

– Да, но я уже сказал Манни, что сначала мы что-нибудь на лету перекусим в «Каролине», так я расслаблюсь… Давайте, пойдем с нами, а потом потанцуем вместе.

– Хорошо. Увидимся там.

Мы возвращаемся в студию. Ренци смотрит на меня.

– Мне показалось, что он очень смущен.

– Точно. Он подписал договор с «Мединьюс», но у него не хватает смелости об этом сказать.

– Серьезно? А от кого ты это узнал?

– И у меня есть свои осведомители. Он берет полтора миллиона за год эксклюзивного договора.

– Всего за год? Это не в их стиле.

– Мне кажется, это только для того, чтобы убрать его с рынка, как они это сделали с Марко Бальди, тем ведущим, у которого были обалденные рейтинги на «Итальянском радио и телевидении». Они взяли его для того, чтобы стреножить и сбить волну его успеха. А потом они его уволили, но он уже был никому не нужен.

– Это да, он исчез.

– Вот увидишь, я не ошибусь.

Чуть позже мы уже сидим в «Каролине» с Симоне, Паолой и несколькими директорами. За другим столиком – Джури, Дания и другие танцовщицы и танцовщики. Мы едим, смеемся и шутим.

Симоне встает и просит всеобщего внимания.

– Простите, я хотел бы произнести тост. За «Футуру», за Стефано Манчини и за этот чудесный успех, который может стать первым в череде многих других!

– Спасибо! За тебя!

Все хлопают в ладоши, потом пьют и возобновляют разговор.

Я подхожу к Ренци и шепчу ему на ухо:

– Какой лицемер. Это же надо так притворяться! Ну и актер! Давай заключим с ним эксклюзивный договор, как с артистом!

– Знаешь, а это неплохая мысль… – Ренци смеется. – Фактически этот ужин – его последний ужин…

– С «Футурой», а потом будет видно.

Тогда поднимаем бокалы и мы и чокаемся.

– За наши успехи… Без предательств или двуличия.

Ренци поднимает бокал.

– Всегда!

Я смотрю на телефон. Пришло сообщение от Джин:

«Любимый, ну как прошла последняя передача? Я ее видела, и она мне очень понравилась, вы просто молодцы, а ты – больше всех. Но только тебя… тебе… я люблю».

Я улыбаюсь, читая эту последнюю «неправильную» фразу, и залпом выпиваю стакан пива, чувствуя себя виноватым, но потом, так или иначе, прощаю себя. Ведь вначале я действительно хотел влюбиться в нее, забыть Баби, не страдать, стать счастливым. Иногда я завидую той легкости, с которой кончаются некоторые романы; другие романы возобновляются с необыкновенной простотой, оставляя все в прошлом – слова, поцелуи, обещания, смех, ревность. Все принадлежит прошлому, которое быстро забывается, почти изглаживается, в отличие от того фильма – красивого и трагичного – «Если ты меня бросишь, я сотру тебя из памяти». Как же топорно перевели название те, кто выпустили его в прокат в Италии! В оригинальном американском варианте оно звучит так: «Вечное сияние чистого разума». Это цитата из поэмы английского поэта Александра Поупа «Элоиза Абеляру». Пока итальянцы пытались перевести название, дерзкий сценарист этого вдохновенного фильма получил «Оскар». Это справедливо, потому что побеждает тот, кто дерзает. Любовь, настоящую любовь, невозможно стереть. Она остается как татуировка на твоем сердце, и нет такого лазера, который мог бы ее уничтожить, хочешь ты этого или нет, этот шрам на сердце останется у тебя навсегда.

Я заказываю еще одно пиво и замечаю, что Ренци наблюдает за тем, что происходит за другим столиком. Я следую за его взглядом: Дания смеется, ластится к Джури, позволяет ему себя обнимать, трогать, они обмениваются лукавыми взглядами, гипотетическими обещаниями. А потом Ренци внезапно окликает сидящий рядом с ним руководитель отдела.

– А какой рейтинг был у «Угадай-ки» в самом начале? У первых выпусков?

– Шестнадцать.

Ренци вынужден прикидываться заинтересованным, слушать его.

– Знаешь, что я тебе сейчас скажу? Знаешь, почему она оказалась такой успешной?

Я вижу, как Ренци качает головой.

– Нет. А почему?

Но я-то знаю, что ему совершенно наплевать на телевизионные теории. Сейчас он всем своим существом за другим столиком, ревность его изводит, ему хотелось бы послать руководителя отдела ко всем чертям, взять Данию за руку и увести ее отсюда. Я ему не завидую. И потому подливаю ему в бокал. Он оборачивается и неизбежно опять бросает взгляд на другой столик, но потом, снова встретив мой взгляд, вздыхает и говорит мне просто: «Спасибо». Но я-то вижу, как он страдает. Приносят другие напитки, кто-то заказывает кофе, и наконец Ренци идет к хозяину расплачиваться. Когда он возвращается в зал ресторана, Дании и остальных уже нет. Ушли и Симоне с Паолой. Остались только директора и я.

– Что будете делать, пойдете в «Гоа»?

– Почему бы и нет? – Потом я оборачиваюсь к Ренци: – Хочешь, я тебя подвезу?

– Нет, спасибо, я на машине. Тогда увидимся там, буду ждать тебя у входа.

Я сажусь в свой «смарт» и по пути звоню ей. Она сказала мне, что пойдет ужинать с подругами. Она отвечает мне сразу же.

– Привет, я ждала твоего звонка. Поздравляю. Перед выходом я посмотрела часть «Угадай-ки», она очень симпатичная, стала лучше.

– Спасибо. Мы едем отмечать в «Гоа». А ты?

– Мы почти закончили есть.

– А почему бы вам не подъехать?

– Было бы неплохо. – И она понижает голос: – Но эти две такие дуры, все время говорили только о детях и о ближайшем отпуске, как его провести.

– Если ты придешь, я подожду тебя или подъеду к вашему ресторану и заберу тебя у входа.

– Хорошо, когда я буду уходить, пошлю тебе эсэмэску.

– Хорошо.

Мы немного молчим, а потом Баби, на своем конце линии, смеется.

– Эй!

– Я здесь.

– Да ты и сам знаешь, о чем я.

И она отключается. Ну и сумасбродка! Нет, это сильнее меня, я хочу ее увидеть.

Вскоре я оказываюсь на улице Джузеппе Либетты, у дискотеки «Гоа». Паркуюсь и, остановившись у входа, подхожу к вышибале, у которого в руках папка.

– Добрый вечер, мы забронировали три столика…

Но я не успеваю закончить фразу.

– Стэп! Привет, братишка. Я тебя не узнал.

Другой охранник, который до сих пор стоял, повернувшись в другую сторону, – это Чечилио. Вот его-то мне-то действительно не узнать. У него уже нет волос, а огромные мышцы, которые он накачал анаболиками, уже исчезли, и у него осталась только улыбка тогдашнего придурка – правда, некоторые его зубы пожелтели еще больше. А в остальном он совсем не изменился, по-прежнему стоит в дверях в роли вышибалы. Он меня обнимает, сильно хлопает по спине, а потом обращается к своему коллеге, помоложе:

– Эй, Мике, а ты знаешь, кто это? «Пятерка с плюсом»! Да хрен ты об этом что-нибудь знаешь… Эх, Стэп, тут уж ничего не поделаешь: эти молодые никогда не встречали рассвета! – Потом он снова оборачивается к напарнику. – И ты мне не хотел его пропускать? Да ты бы и пикнуть не успел, и вмиг бы оказался вместе с ним внутри, но только на полу, я бы так тебе врезал… – И Чечилио смеется, как ненормальный. – Ну и дрались же мы, Стэп, а? Вот были времена! Да что ты стоишь, как столб? Входи уже.

– Я жду друга.

– Ну ладно. Увидимся позже. – Он снова поворачивается к напарнику. – Эй, Мике, пропусти его и всех, кого он захочет провести.

Мике, которого, как я предполагаю, зовут Микеле, не проронил ни слова и продолжает придерживаться той же тактики.

– Должна подойти девушка, может, со своими подругами. Мы заказали столик для «Футуры». Ты ее ко мне пропустишь?

Микеле хрюкает, что я воспринимаю, как «да». Мике не нравится, как с ним обращался Чечилио.

Не проходит и минуты, как подъезжает Ренци, и мы входим внутрь. В клубе полно народу, но у самого края танцпола я вижу Симоне и Паолу. Тут и другие; они сидят за нашими столиками. Мы к ним подходим. Музыка очень громкая, так что мы здороваемся жестами и улыбаемся, давая понять, что все в порядке.

– Она у нас красавица! – кричит некая Танья, танцовщица, и тащит свою подругу за руку танцевать с ней. Другие тоже встают с диванов и идут танцевать. Уже принесли бутылки; бокалы, полные шампанского, стоят на подносе в центре стола. Я передаю один из них Ренци, а один беру себе. Мы их поднимаем и чокаемся. Мне кажется, он немного успокоился. Я пью шампанское. Вижу, как к танцполу подходят фотографы. Среди всех выделяется Джури, танцующий в центре танцпола, на виду у многочисленных девушек. Он двигается хорошо, может, немного утрированно, но попадает в ритм и устраивает шоу именно потому, что чувствует на себе вспышки. А потом происходит неизбежное. Под неумолимым прицелом фотоаппаратов Дания Валенти, танцуя, все время к нему приближается, ластится к нему и, разгоряченная вспышками, целует его. Их языки все время рядом, словно прилипнув друг к другу, они высовываются изо ртов под объективами трех или четырех бедных псевдорепортеров. Они думают, что увековечивают какую-то невероятную сцену, представляющую из себя подобие «сладкой жизни». Я смотрю на Ренци, он развалился на диване напротив меня и бессильно наблюдает за всей этой сценой, которая мало-помалу заканчивается. Теперь Джури и Дания целуются уже утрированно, изображая совокупление, и все на виду у раздосадованных парней. Ренци встает с дивана и идет к туалету. Я иду за ним. Мне неприятно происходящее. Но я действительно не знаю, что могу ему сказать. Войдя в туалет, я вижу, что он спокойно стоит у писсуара и мочится. Так что к нему подхожу и я, составляя ему компанию. Мы молча писаем. Тут много других людей: кто-то моет руки, кто-то смотрится в зеркало, а потом уходит. Ренци застегивает ширинку и идет к умывальнику. То же делаю и я. Мы моем руки, потом сушим их под потоком горячего воздуха, по-прежнему не говоря ни слова. Наше почтительное молчание прерывает Симоне Чивинини.

– А, вот вы где. Вы многое потеряли. Это было такое зрелище! Джури и Дания фактически трахаются на танцплощадке. – Потом он переводит взгляд на Ренци. – Папа… Да ты совсем не расстроен? Этот тип прикидывается педиком, когда хочет, а этой достаточно только пообещать, что для нее что-нибудь сделаешь, и она уже отдается тебе авансом, под честное слово. Даже я ее трахал.

Ренци нас уже не видит. Он думает об этом парнишке из Чивитавеккья, о том, что это он сам позволил ему так говорить. Я все вытираю руки, и в это время Ренци подходит к нему, улыбается, обхватывает его на ходу и лучше, чем это было у Суареса с Кьеллини и у Тайсона с Холифилдом, кусает его за ухо.

– Да ты что? Стой! Что ты делаешь?

Но они уже сцепились. Я пытаюсь оттащить их друг от друга, но Ренци, похоже, не собирается ослаблять хватку, а Симоне Чивинини вопит, вырываясь, как сумасшедший. Наконец мне удается их разнять. Симоне сразу же подносит руки к уху и, когда убирает их и видит, что они все в крови, кричит еще сильнее. Ренци его толкает.

– И запомни, что я не твой отец, сукин ты сын.

Я вывожу его из туалета и краем глаза вижу, как Симоне смотрит на себя в зеркало, пытаясь понять, что же у него на самом деле произошло с ухом. Мы проходим мимо людей и останавливаемся в том углу, где спокойнее всего.

– Все в порядке? Как ты?

Ренци кивает, но ничего не говорит.

– Драчун и мясник, вечная легенда…

И он начинает хохотать, хотя я понимаю, как ему плохо. А потом внезапно рядом с нами появляется Баби.

– А, вот ты где. Я послала тебе эсэмэску. Звонила, но ты не отвечал.

Ренци смотрит на нее.

– Это я виноват; подрался, а он меня выручил… Мне, наверное, лучше уйти.

– Да, так будет лучше.

И он уходит, даже не взглянув на танцпол. Он предпочитает не видеть шоу, которое те двое, хоть и не так пылко, продолжают устраивать.

– А что случилось?

– Ничего, небольшая драка из-за дурацкой ревности…

– И ты стал миротворцем?

– Да…

– Не могу этому поверить.

– Но это так. Пойдем отсюда…

Я видел, что в конце зала есть лестница. Я веду ее туда, мы поднимаемся в темноте и выходим на крышу «Гоа». Музыка доносится даже сюда. Здесь несколько парней, которые курят косяки; у кого-то – бутылки, другие танцуют чуть в стороне. Мы находим темный угол и, наконец, целуемся.

– Я уже целую вечность не была на дискотеке.

– И я тоже.

Я ее обнимаю, и мы, вне времени, танцуем под музыку, такую близкую нам. Время от времени мы целуемся и продолжаем танцевать, но гораздо грациозней, чем Джури и Дания, и к счастью, без вспышек фотоаппаратов.