Мы занимались любовью, а потом вместе пошли под душ – как когда, когда мы были совсем молоденькими. Когда единственной проблемой для нее были родители. Когда у нас не было детей. Мы сидим за столом. Она велела принести суши и сашими. Мы уже испробовали все рестораны в окрестностях улицы Борго Пио, но всегда – с доставкой на дом. В окно гостиной светит солнце. Свет проникает через легкие белые занавески и разливается по большому ковру, касается диванов, мебели и даже большого телевизора, который она все-таки, в конце концов, захотела мне подарить.

– Ты же телепродюсер. Значит, ты не можешь быть здесь и не следить за передачами, которые идут в обеденное время. Нам даже стоило бы купить еще телевизоров и сделать из них стенку, чтобы ты мог одновременно смотреть, что показывают по всем каналам.

– Ты совершенно изумительная.

«Чтобы стать моей женой», – хотел бы я ей сказать, но мне бы не следовало ее смешить. Теперь мы едим молча, спокойно, наслаждаясь ощущением недавнего удовольствия. Ее поцелуи для меня – всегда как короткое замыкание. Мне достаточно малейшего ее прикосновения – и я уже словно чувствую дрожь в сердце. Неповторимое ощущение! Однажды и она мне сказала что-то подобное. Я едва вошел в квартиру, поцеловал ее, просунул руки под ее кофточку и коснулся ее спины. И тогда она закрыла глаза, покачала головой и улыбнулась.

– Даже не верится. Ты для меня как песня Баттисти: «Об этом думаешь… Я приходил в восторг, но ты меня забудешь…»

– Да уж!

– Точно! Наверное, именно о нас думал Лучио, когда пел песню с такими словами… Я теряюсь в тебе, как в этой песне. Но беда в том, что я себя уже не нахожу. Сегодня утром я готовила пюре для Массимо и, когда я мешала его половником, стали передавать именно эту песню, и я расплакалась. Я мешала и плакала, мешала и плакала, как дурочка.

– Почему, милая?

– От счастья и в то же время от страха, что снова могу тебя потерять.

Я беру палочками суши с лососем, макаю в соевый соус и отправляю в рот, потом наливаю в ее стакан немного пива «Асахи» и наполняю свой. Ставя пиво на стол, я замечаю, что она на меня смотрит и слегка улыбается, но такое впечатление, что она все равно несчастна.

– Что такое?

– Ничего. Я думала о тех мгновениях и том, какими они были прекрасными. Я бы никогда не поверила, что снова смогу их испытать…

– Ты думала только об этом?

– Нет.

– А о чем еще?

– Ты действительно хочешь об этом знать?

– Да.

– Что скоро ты станешь папой.

Я ей улыбаюсь.

– Да, но, однако, уже во второй раз.

– Но это будет по-другому. Твой первый сын, к сожалению, из-за меня не смог жить, как полагалось бы, и ты даже не знаешь, как я из-за этого страдаю. Я даже не знаю, сможешь ли ты когда-нибудь меня простить.

Она встает и идет на кухню, опирается о раковину и начинает плакать. Я подхожу к ней, обнимаю ее сзади и прижимаюсь лицом к ее плечу.

– Ну зачем ты так, Баби? Тут нечего прощать. Я каждую секунду вижу его благодаря тебе. Я вспоминаю, как мы были вместе в парке, когда я ждал его с тобой у школы. Я вспоминаю его улыбку, когда он к нам подбегал, или, когда я слышал, как он меня окликал: «Эй, Стэп!» Все это наполняет мое сердце, успокаивает меня. Он мой сын, и вся моя любовь – для него. Я всегда буду в его жизни, что бы ни случилось, когда бы я ему ни понадобился. Мне не нужно ничего – лишь бы он был счастлив. Вот это и значит для меня – быть папой. Массимо ничего не говорит дома, что иногда в его жизни появляется этот Стэп? Или Лоренцо, услышав, как он называет мое имя, устраивает тебе скандалы, и ты оказываешься в неловком положении?

Баби вытирает слезы тыльной стороной ладони и качает головой.

– Нет, все в порядке. Я ему говорила, что иногда тебя встречала – но только потому, что ты работаешь недалеко от того места, где работаю я. А еще я ему сказала, что ты женат и счастлив. – Она поворачивается и мне улыбается. – Да и к тому же Лоренцо никогда меня ни о чем не спрашивает, потому что если бы его о чем-нибудь спросила я, то это он бы оказался бы в неловком положении.

И я прекращаю этот разговор. Ведь я никогда не рассказывал ей о нашей с ним встрече в «Ванни». Так что мы возвращаемся за стол и заканчиваем есть. Я беру лоток с мороженым и готовлю две порции – с хрустящими шоколадными крошками и фисташками для нее и просто шоколадное – для меня.

– Пальчики оближешь. А где ты его взял?

– На углу площади Рисорджименто, в кафе-мороженом «Старый мост».

– Там, где всегда полно народу? Я думала, что они дарят вафельные конусы с мороженым, судя по очереди, которая там в любое время суток.

Баби улыбается и берет ложечкой большой кусок мороженого. Кладет его в рот и дает ему медленно растаять.

– Нет-нет, это потому, что мороженое действительно вкусное, оно сливочное.

– И правда.

Она закрывает глаза, все еще наслаждаясь мороженым.

– Это не мороженое, а мечта, сон, как ты… – Потом она снова их открывает. – Но я так никогда и не проснусь? Как ты думаешь?

– У тебя сегодня какие дела?

– Ты уже устал от меня? Ты устал приходить сюда каждый день?

– Я надеялся успокоиться, больше не хотеть тебя. Надеялся, что это постоянство меня как-то успокоит, удовлетворит меня, но этого не произошло. Каждый раз, когда я тебя касаюсь, это что-то волшебное. Ты такая вкусная, что этот вкус никогда не приедается.

Тогда Баби встает и подходит ко мне близко, берет из моих рук мороженое и ставит его на стол. Садится на меня верхом и целует, не отрываясь. Наши языки холодны от мороженого, а на наших губах, нежных, идеальных, еще остался вкус всех малейших оттенков счастья. Меня изумляет, что никогда, ни разу ни один наш поцелуй не был «фальшивым». Потом она перестает целоваться, но держит свои губы около моих, закрыв глаза, вдыхая мой запах. А потом она их открывает.

– Скажи мне правду. Как ты думаешь, с рождением вашей дочки что-нибудь изменится?

– Нет.

И я снова ее целую, испуганный собственной откровенностью.