Каждое мгновение следующих дней я занимаюсь тем, что пытаюсь заставить себя отвлечься. Я возвращаюсь в тренажерный зал, молча тренируюсь, немного бегаю на беговой дорожке, чтобы восстановить дыхание. Рассеянно смотрю, что происходит в зале вокруг меня. Несколько женщин всех возрастов пытаются выдерживать ритм, который им задает веселая женщина-тренер. Кому-то удается, кому-то – чуть меньше, но в каждой из них я пытаюсь увидеть Баби. Стрижка, улыбка, кожа, сережки, рука, рот, разрез глаз, подбородок… В них я отчаянно, как маньяк, как извращенец, окаянное чудовище Франкенштейна, ищу что-то от нее, что бы могло меня успокоить. Но нет ничего, что бы меня умиротворило. Мне нужно снова начать приводить в порядок сознание; я не должен возвращаться к этой мысли, к этому прекрасному, постоянному наваждению. И, в довершение ко всему, из колонок тренажерного зала, передающих музыку радиостанции «Радиопередачи Ломбардии», предательски звучит песня Баттисти: «Без тебя, уже без корней, сколько дней впереди, и все их придется провести…» Я улыбаюсь, но я просто разбит. В этой песне нет ни одной строчки, которая не насмехалась бы над тем, что со мной творится; она словно надо мной подшучивает: «Не было выхода, но я поступил правильно». Это похоже на отговорки, которые человек повторяет нарочно, только для того, чтобы убедить себя, хотя отлично знает, что это неправда. И, действительно, сразу же после этих слов идут другие: «Но почему сейчас без тебя я чувствую себя, как пустой мешок, как брошенная вещь…» А название песни – настоящая программа действий: «Гордость и достоинство». В такие моменты действительно ценишь силу воли, если удается держаться «подальше от телефона, а не то…» Я заканчиваю тренировку, иду в раздевалку. Я не могу лгать самому себе: первое, что я делаю, – это открываю шкафчик и смотрю на мобильный. Проверяю, звонила ли мне она, отправляла ли сообщение. Сообщений несколько, но ни одного – от нее. Пытаюсь проверить, ловит ли мобильник, не пришли ли мне сообщения до того, как я положил его в шкафчик. Может, она меня искала, писала мне, но я был вне зоны доступа. Нет, делать нечего, даже последняя моя, самая слабая, надежда растаяла. Любой, кто захотел бы со мной связаться, сделал бы это без всяких проблем. И только иногда, за работой, мне удается, всего на несколько мгновений, отвлечься.

– Ты помнишь, что мы должны сдать смету на новый сериал? У нас всего неделя, иначе мы лишимся возможности участвовать в телепроизводстве «Рэтэ» на будущий год.

Ренци мне улыбается.

– Видишь, какой я рассеянный?

Я ничего не говорю.

– Ну хорошо, ты прав. Ты видишь, какой я рассеянный. Я перешел границы. Переходил их и перехожу. Но всему есть предел. Это очень важная встреча. Это будет наш второй сезон сериалов, и он мог бы надолго подтвердить наш профессионализм.

– Я знаю. Потому-то я тебе об этом и напоминаю.

– Я приготовил все документы, мне нужна только смета на съемки в некоторых местах. Она должна быть у меня через два или три дня. К пятнице все будет готово, и я ее передам. Вот увидишь: если все пойдет хорошо, мы снова отпразднуем это у бассейна «Хилтона», на виду у Пирожка, и на этот раз возьмем с собой и Аврору.

Вот именно, Аврора. Я терплю все это прежде всего ради тебя, ради твоего счастья, чтобы ты, глядя на меня, могла улыбаться и не видеть во мне только того, «из-за кого страдала мама».

Возвращаясь домой ночью, я подхожу к ее колыбельке и дышу ею. И только это, судя по всему, меня действительно успокаивает. Вот именно: я чувствую себя лучше, улыбаюсь в темноте комнаты. Потом тихо прикрываю дверь и иду в спальню. Джин под одеялом при свете ночника на тумбочке читает книгу.

– Смотри. – Она показывает мне обложку. – «Тайный язык детей». Ты тоже должен ее прочитать, это важно. Ты даже не представляешь, сколько всего я узнала…

– Я ее прочитаю. Аврора такая красивая, и я хочу понять, как надо поступать, чтобы не ошибиться.

Джин закрывает книгу и кладет ее себе на колени.

– Знаешь, а совсем недавно мне вдруг показалось, что я тебя потеряла. Я не понимала, что происходит, было такое впечатление, что мысль о скором рождении дочки тебя как будто отдаляет…

– Да что ты такое говоришь? Конечно, нет.

– Ты как будто отсутствовал. Ты всегда был где-то далеко, даже если сидел рядом со мной. И сразу же начинал нервничать из-за всякого пустяка.

– Прости меня.

– Нет, наверняка я тоже виновата. Ты этого не знаешь, но, когда ты думаешь, твое лицо принимает самые разные выражения. Я смотрела на тебя, и было понятно, о чем ты думал.

– И о чем я думал?

– Ты страдал. – Потом она начитает смеяться. – Чтобы расшифровать и тебя тоже, должна существовать книга «Тайный язык Стэпа». Уж и не знаю, что бы я узнала…

– Думаю, немного чего. Я и сам никогда ничего не понимал.

Джин улыбается и больше ни о чем меня не спрашивает.

– Я рада, что ты вернулся.

В следующие дни мы добились профессиональных успехов. Мы провели неделю в Мадриде, в студии канала «Теле Трес». Программа отличная, они ее улучшили и, в довершение ко всему, делают нам эксклюзивное предложение: десять наших программ мы должны сделать только с ними, договор на три года, гонорар – пять миллионов евро.

– Нам надо немного подумать.

Переводчица, Эльвира Кортес, молчит, так что я ей это повторяю.

– Простите, вы не могли бы перевести то, что я сказал?

– Да-да, конечно.

Вскоре я слышу эту фразу по-испански и вижу, как генеральный директор мне улыбается:

– Claro que sí.

– Конечно, да, – переводит нам Эльвира Кортес.

Но это мы уже и так это поняли.

Вечером мы в ресторане «Усадьба Сусаны». Нам его посоветовали испанские сценаристы – отличное заведение в нескольких шагах от площади Пуэрта-дель-Соль. Мы берем прекрасный ризотто с кальмарами, с соусом айоли, из чеснока и оливкового масла. И – бутылку галисийского вина «Бурганс Альбариньо», которое мы буквально цедим.

– Неожиданный успех! – Ренци по-настоящему возбужден. – Я бы никогда не поверил, что все это произойдет. За «Футуру»!

Мы чокаемся, а потом нам приносят изумительный хамон иберико, картошку с острым соусом «брава» и жареных кальмаров. Тогда мы берем еще одну бутылку вина «Бурганс Альбариньо».

– Теперь нам осталось только завоевать англосаксонские страны и Америку.

– И всю Южную Америку.

– Да.

Мы чокаемся и грезим наяву. Потом Ренци берет мобильник и смотрит на экран. Может, и он тоже надеется найти какое-нибудь сообщение. Он закрывает телефон и кладет его в карман.

– Знаешь, кого мне очень не хватает? Человека, с которым все это разделить.

– Но я же тут! – шучу я, чтобы рассеять эту неожиданную пьяную меланхолию.

– Спасибо, но ты не в моем вкусе. Мне хотелось бы, чтобы здесь был единственный человек, который делает меня счастливым, единственный, кого бы я хотел видеть здесь, рядом, хоть я и знаю, что этот человек во мне очень обманулся.

Я не знаю, что ему сказать. Я знаю, о ком он говорит. Но это совершенно невозможно: может, это самая сложная история, в которую только можно влипнуть. Абсурдно, но это хуже, чем одержимость Симоне Чивинини Паолой Бельфьоре.

– Ренци, можно я скажу тебе одну вещь?

Он смотрит на меня молча, не зная, разрешить мне это или нет. Думаю, он представляет: то, что я скажу, ему не понравится. Но он отчаянный, так что, в конце концов, он кивает.

– Знаешь, я думаю, она еще очень молодая и сама не знает, чего хочет. Ты же абсолютно в другом состоянии, у тебя другой путь. Человек, который тебе подходит, – это Тереза. Разыщи ее, если еще не слишком поздно. Дания – это было помешательство, развлечение, осознанная ошибка, если хочешь… Ошибка, которую, думаю, ты бы рано или поздно совершил.

Он смеется.

– Завязывай с этим. Не позволяй себе больше эту ненужную слабость, стань снова сильным. Тебе от всего этого только больно, это разъедает твою волю, уверенность, тебя самого, твою душу.

– Даже так?

– Да, это лишает тебя радости жизни, ты не видишь красоты людей, не воспринимаешь их легкости. С ней ты тонешь в какой-то пучине. Ты наслаждался с ней жизнью, она тебе нравилась…

– Очень.

– Ну вот, а теперь хватит. Она будет твоей тогда, когда перестанет тебя связывать, и еще больше твоей, если ты будешь любоваться ею издалека. Ты хорошо провел время, но больше она тебе не сможет ничего дать.

Мы молчим. Потом он мне улыбается.

– Ага, легко сказать.

– Если захочешь, тебе будет легко и сделать.

– А у тебя получилось?

– Нет, но я притворяюсь, что да.

Не успеваю я это сказать, как на меня обрушиваются воспоминания и образы разных времен. Баби – девчонка, и Баби сегодняшняя, женщина, мама, невероятно чувственная. Ее улыбка, смех, ее ноги, губы, наши взгляды, наши соединенные руки, наши тела, наши тела под душем. Баби, невероятно моя. Ее слова, ее признания, ее любовь, объятия, ее смех, когда мы занимались любовью. Баби, Баби, Баби, трижды ты.

Я выпиваю бокал вина в попытке забыться, отвлечься, заглушить воспоминания, но моя память, моя злая, вероломная, подлая память, мой рассудок в вечной борьбе с моим сердцем, жаждущий одолеть его во всем, показывает мне ее красивой, элегантной. И вот мне представляется, будто она говорит с кем-то другим, смеется вместе с ним, не думает обо мне. Она рассеянная, ее к нему влечет, она его даже касается, трогает его. Да как же это? Ты моя, ты же мне поклялась, что никогда этого не сделаешь, ты же говорила, что неспособна даже посмотреть на другого мужчину… Ну и где ты теперь? С кем ты разговариваешь? О чем ты думаешь? Что собираешь делать? Меня охватывает паника. Боже, я не могу приехать к ней сейчас, немедленно, не могу ее увидеть, не могу с ней поговорить, не могу ее потрогать, крепко ее прижать или просто коснуться, попросить у нее прощения! Я ошибся, прости меня, прошу тебя, я склоняюсь к твоим ногам, сжимаю твои колени и плачу, несчастный, потому что не сумел быть эгоистом. Тогда я глубоко вздыхаю, выпиваю еще вина и смотрю на Ренци.

– Может, ты и прав. Что ж, утони в своей любви, погибай, задыхайся – до тех пор, пока будешь в силах это выносить. Забудь то, что я сказал тебе раньше. Я был пьян от благоразумия.

Я поднимаю бокал, и мы снова чокаемся, пьем и начинаем смеяться как дураки. Все невыносимо ясно и без всех этих бесполезных слов.