Я вхожу в ресторан «Четыре зеленых поля» на улице Костантино Морина. Там все, как всегда. Картины, фотографии, перевернутые бокалы, висящие над стойкой, маленькие столики из темного дерева, крашеные стулья с закругленными спинками.

– Добрый день, – здороваюсь я с парнем за стойкой, который смотрит на меня без особого интереса. Здесь уже нет Антонио в его очках с толстыми стеклами, встречавшего всех приветливой улыбкой.

– Я пойду вниз, в бильярдную.

Парень кивает, не произнося ни слова. Может, он немой, но, в любом случае, неприятный. Мне не нравятся люди, делающие свою работу неохотно. Даже директора больших компаний – почему они не рискуют подыскать себе работу, которая бы их действительно удовлетворяла? Чего они ждут? Отмеренное нам время бежит неумолимо, и потом уже никто не сможет ничего сделать.

Я спускаюсь по последним ступенькам лестницы в подвальный этаж. И здесь тоже ничего не изменилось. По крайней мере, хоть в чем-то это заведение не нарушает моих воспоминаний. Я снимаю пиджак, вешаю его на вешалку, закатываю рукава моей белой рубашки бренда «Братья Брукс» и оглядываюсь в поисках кого-нибудь, с кем можно сыграть.

– Эй, Стэп! Думаешь, если заработал денег, то можно не здороваться? Мне говорили, что твои дела пошли в гору, но это нехорошо – становиться таким говнюком… и даже педиком, судя по тому, как ты одеваешься.

Я смотрю на типа, который произнес эту реплику. Он сидит за столиком один. Перед ним – наполовину выпитая бутылка пива и лежащая на пепельнице сигарета, догорающая сама по себе. У него седые волосы. На нем – куртка военного покроя, которая ему велика и которую он носит, несмотря на жару. Он покачивает головой то вверх, то вниз, как те искусственные и бесполезные собаки, которых ставят у заднего стекла своих машин, чтобы на них глазели, но не обгоняли. Я смотрю на него внимательней и внезапно его узнаю. Не может быть! Это же Сицилиец!

– Привет, Адельмо, как дела?

– Ты меня не сразу признал, а?

Он встает и идет ко мне. Мы здороваемся, как раньше: протягиваем друг другу правые руки и, сцепившись большими пальцами, сталкиваемся.

– Я в порядке, в порядке. Не так, как ты, но не могу жаловаться. Тебя не видели уже целую вечность. Знаю, что ты работаешь на телевидении, у тебя целая куча компаний, и ты даже купил себе особнячок в Прати.

Я смеюсь.

– Да кто тебе говорит всю эту чушь? Я занимаюсь своими делами. Пытаюсь развивать ту единственную компанию, которая у меня есть.

Сицилиец глядит на меня во все глаза. Похоже, он не особо мне верит, но меня, честно говоря, это не особенно волнует.

– А еще я знаю, что ты женишься!

– Ты приглашен, вы все приглашены.

– Да-да… Мне говорили. Может, меня не могли разыскать. Знаешь, чего только я не поменял… И не только адрес… – И он смеется, потом затягивается сигаретой и сразу же отпивает пива. Он похож на придурка; кто знает, что его подкосило. Кто-то мне говорил, что он измотан. Во всяком случае, он уже не в форме, как раньше.

– Ты не против сыграть в бильярд?

– Нет, Стэп, спасибо, я бы с удовольствием, но не могу, жду одного человека. Я даже пойду наверх; тот чувак, наверное, знает, что тут есть и подвальный этаж.

Он берет с собой пиво, оставляет сигарету в пепельнице и, покачиваясь, как тогда, идет к лестнице, но потом, поднявшись на несколько ступенек, оборачивается:

– Отлично, Стэп! Я был рад тебя увидеть. Если что, я как-нибудь загляну к тебе в офис.

– Заходи.

Он смотрит на меня и качает головой, словно заранее зная, что этого произойти не может. Представляю его себе в переговорной с директором отдела художественных фильмов, начальником студии «Ла-7» или директором Пятого канала… И в их компании он, Сицилиец, толкующий о чем-то нашем. При первом же отказе или просьбе объяснить подробнее он – я прямо это вижу – поступил бы так: схватил бы одного из директоров за горло. Или, что еще хуже, плюнул бы в лицо Джанне Кальви; я уж не говорю о том, что он мог бы при этом сказать. Но что он сейчас делает? Как живет? Что делает здесь, в «Четырех зеленых»? Я сюда пришел в приступе ностальгии, а он, наверное, бывает здесь каждый вечер. Несколько дней назад, проезжая по улице Тальяменто, у дверей клуба «Пайпер» я увидел Хука. Там, как и раньше, он работает вышибалой, но с одной небольшой разницей: у него уже нет волос, вырос живот, и он никого не боится. Но почему им так и не удалось оторваться от того времени, отказаться от тех привычек? Теперь они смотрятся почти нелепо. Это как татуировка на теле красивой женщины: в определенном возрасте она великолепна, потому что это символ бунтарства. Ты восхищаешься этой татуировкой, нанесенной на ее формы, тебя забавляет, какое место эта женщина для нее выбрала, но когда ты попытаешься представить, как она будет выглядеть среди складок ее дряблой кожи, эта же самая татуировка приведет тебя только в уныние.

– Эй, хочешь сыграть?

Я оборачиваюсь. Передо мной стоит худощавый парень в синей футболке, темных штанах и мокасинах. У него короткие волосы и симпатичное лицо.

– Конечно. Почему бы и нет?

Я беру кий, стоявший у стены, а он обращается к человеку за стойкой.

– Мауро, включишь нам шесть?

Человек за стойкой, ничего не говоря, включает что-то около кассы, и я слышу странный гул. Свет над бильярдным столом медленно зажигается. У парня свой собственный кий. Может, он ас, но кажется мне мальчишкой. Думаю, ему где-то около семнадцати. Смотрит на меня с любопытством; он совершенно ничего про меня не знает. Так даже лучше. Интересно, а что он узнает потом?

– Меня зовут Серджио. Ты не против, если мы сыграем восемью и пятнадцатью шарами?

– Да, я предпочитаю именно так.

– Отлично. Играем на деньги?

– Хорошо.

Паренек, Серджио, смотрит на меня – возможно, оценивая.

– Двести евро тому, кто выиграет два из трех. Согласен?

– Да, мне кажется, это честно.

Он собирает все шары, складывает их рядом, снимает с висящей над бильярдным столом лампы треугольник и укладывает в него шары. Серджио двигает треугольник по столу то вперед, то назад, а потом внезапно останавливается и очень аккуратно его убирает.

– Разбивай ты.

– Хорошо.

Я выбираю белый боковой шар и сильно по нему ударяю. Мне повезло: «четверка» оказывается в лузе первой. Так я продолжаю играть со всеми; мне удается подогнать «восьмерку» к центральной лузе, но забить ее у меня не получается. Наступает очередь Серджио. Он ходит вокруг стола, чтобы рассмотреть расположение шаров. Время от времени он наклоняется, чтобы высчитать возможную траекторию и вероятность самого легкого удара. Наконец он выбирает одиннадцатый шар. Белый шар пролетает между другими, не коснувшись ни одного, и, наконец, боком ударяет по одиннадцатому, придает ему нужное ускорение, и шар медленно катится к дальней левой лузе. Одиннадцатый на секунду останавливается на краю, покачивается, а потом, словно приняв решение, медленно соскальзывает в лузу. Парень играет хорошо; думаю, это было нелегко. Оттуда он ударяет по двенадцатому, который решительно катится вперед, касается моего шара, смещает его, хотя и немного, и попадает в центральную лузу. Да он и правда сильный игрок. И тут я вспоминаю вечер с Клаудио, отцом Баби, вспоминаю о той партии против двух незнакомцев, самоуверенных хвастунов. Мы очень постарались, приложили все усилия, и, в конце концов, их победили. Я слышу неожиданный гул: его тринадцатый шар летит быстро, но вместо того, чтобы попасть в лузу, ударяется об угол, останавливается, подпрыгивая около лузы, в которую его направили, и оказывается за белым шаром, оставляя для меня все пространство.

– Твоя очередь. Как тебя зовут?

– Стэп.

– Твой удар.

Обходя вокруг стола, я окрашиваю кончик моего кия голубым мелком, потом натираю мою левую ладонь порошком магния из контейнера, чтобы кий в руке скользил лучше. Выбираю шар «двойку», сильно по нему ударяю. Он вылетает из кучки, ударяется о край стола, направляется к центральной лузе, падает в нее. Белый шар вылетел удачно, оказался за «восьмеркой»; теперь она в удачной позиции. Так что я делаю то же, что сделал он: ударяю по «восьмерке», она ударяется о его «десятку», которую ему как-то удалось подогнать к этой лузе, и загоняю туда этот шар. И продолжаю играть, спокойно и невозмутимо, мне все время везет, и я загоняю в лузу все мои шары, один за другим. Осталась лишь одна «единица», но я занял удачную позицию, не могу ошибиться – по крайней мере, надеюсь, что не ошибусь. И я решительно, не раздумывая, по ней ударяю. Желтый шар быстро летит по зеленому сукну и падает в лузу. Один ноль в мою пользу.

– Э, да ты хорошо играешь, а я не верил. Поздравляю.

Потом Серджио подходит к мобильнику, который он оставил на стуле, проверяет его и замечает, что ему пришло сообщение, и его читает.

– Черт, это от матери. Она хочет, чтобы я вернулся домой, какая зануда. Ты не против, если мы продолжим в другой раз?

– Конечно, в следующий.

– Прости меня, бегу. За стойкой наверху можешь взять себе пива, угощаю.

– Хорошо, спасибо.

И я вижу, как он убегает. Я иду в туалет мыть руки. Надеваю пиджак, чищу штаны, на которых осталось несколько следов от голубого мелка, которым я натирал кий, и поднимаюсь наверх. Подхожу к стойке, и бармен сразу же приносит мне пол-литра пива.

– Возьми, это, наверное, для тебя… От Серджио, нет?

– Да, спасибо.

Я сажусь на табурет и начинаю его пить. Делаю большой глоток, оглядываюсь вокруг, осматривая бар. В другом конце зала Сицилиец разговаривает с каким-то человеком старше него. На нем джинсовая куртка и темно-синяя бейсболка. Они о чем-то спорят. Время от времени Сицилиец ударяет кулаком по столу, как будто это как-то может подтвердить его правоту. Может, мне не следовало приглашать на свадьбу всех, но, наверное, некоторые не придут при мысли о том, что нужно что-нибудь подарить. Это моя последняя надежда. Развлекая себя такими мыслями, я отпиваю еще пива и слышу у себя за спиной голос:

– Что тебе сказал Серджио? Что ему нужно домой? Что его мать рвет и мечет?

Я оборачиваюсь и вижу того немого за стойкой, который внезапно стал говорливым и, самое главное, любопытным. Я ему не отвечаю.

– Если он угостил тебя пивом, это значит, что он понял: ты сильный игрок. И не хотел потерять двести евро.

Я смеюсь:

– Вообще-то первую партию я проиграл.

Бармен изумлен, словно ошарашен, так что я допиваю пиво и, не дав ему возможности приставать ко мне с новыми вопросами, покидаю заведение. Теперь я на улице, значит, можно закурить. Раньше в «Четырех зеленых» было лучше. Никогда не возвращайся в места, где ты был мальчишкой: найдешь их несомненно более некрасивыми или, может, не найдешь вообще. Затягиваюсь сигаретой и оборачиваюсь к мотоциклу. Около него копошится какой-то тип – возможно, собирается его взломать. На сиденье моего мотоцикла он положил белый шлем.

– Эй, какого черта ты делаешь? – кричу я ему издалека.

– Кто? Я? Да нет, ты ошибаешься, я взял свой шлем, а раньше на этом мотоцикле сидел парень.

Он низенький, коренастый, с круглым лицом, небольшой бородкой, с ровными, одинаковыми, но плохими и желтыми зубами. На нем джинсы, белые кеды и зеленая ветровка бренда «K-Way». Поскольку я иду к мотоциклу, он хватает шлем и уходит – быстро, но покачиваясь. Мне хватает секунды, чтобы понять, что руль мотоцикла был взломан.

– Вот черт…

Но он надевает шлем – понял, что я его накрыл, – и пускается наутек. Я бросаю сигарету и бегу за ним. Он скрывается за углом, но, завернув, я вижу, как он прыгает на включенный мопед и, даже не поджав ноги, уносится, газуя, прямо по тротуару, практически по встречной. Номерной знак закрыт черным носком. Так что я бегу к своему мотоциклу, снимаю с него блокировку, пытаюсь завести двигатель, чтобы пуститься в погоню, но, убрав подпорки, замечаю, что руль стал жестким и не поворачивается. Наверное, парень нанес по нему классический удар, попытался его выбить, но у него не получилось. Черт, он, наверное, уже удрал. Что-то я не понял: он был один, без грузовика, чтобы погрузить на него мотоцикл, без напарника, который стоял бы на стреме, без сообщника, который отогнал бы в сторону его мопед, пока он уезжал бы на моем мотоцикле. Не могу этого понять. Но его лицо отпечаталось у меня в памяти. Надо было взять смартфон и сфотографировать его. Хорошо, а что делать потом? Писать на него заявление? Как, я обращаюсь к полицейским? При мысли об этом я начинаю смеяться. Пытаюсь повернуть руль, осторожно на него нажимаю, чтобы выправить. Потом застегиваю ремни шлема и, еле-еле газуя, в надежде, что мотоцикл внезапно не встанет, еду в сторону дома.