Когда мы входим в театр, там стоит абсолютная тишина. Низенький толстенький человечек с очень длинными волосами и заметным брюшком бродит вокруг с микрофоном, отдавая приказы.

– Черт, ну сколько раз повторять? Вы должны снимать медленно, это же кран-штатив. Он поднимается, проходит над головой ведущего и, наконец, в кадр попадает съемочная площадка со всеми разметками. Мне кажется, это совсем не трудно… Давайте, повторяем еще раз.

Риккардо, ведущего, перемещают на специальном приспособлении в центр сцены. У него в руках папка, в которой, на самом деле, всего лишь «рыба» сценария.

– Добрый вечер, начинаем второй прогон. Надеюсь, Антонио с ним справится…

В этот момент кран поднимается, проходит перед ведущим, движется вперед, дальше, скользит над студией и застывает над временной сценой.

– Нет-нет, стоп! Никуда не годится. Ну почему так быстро? Ты куда-то спешишь? Черт, зрители у себя дома пугаются! Это не значит, что если ты делаешь в таком темпе, то репетиция кончится раньше, и ты сможешь вернуться домой трахать эту бедняжку, которая вынуждена с тобой жить…

Я поворачиваюсь к Джорджо.

– И что, этот режиссер – такой ушлый?

– Роберто Манни – гений.

– То есть ты хочешь сказать, что среди менее ушлых подходящих нет? Ты только представь, что должен чувствовать тот, кто приводит в движение кран!

Тут Роберто, режиссер, замечает, что мы пришли, и представляет нас людям в студии.

– Ребята, смотрите, кто пришел! Наш продюсер Стефано Манчини и его преданнейший Джорджо Ренци.

С этими словам он указывает микрофоном на руководителя маленькой музыкальной группы, расположившейся под съемочной площадкой, и маэстро при виде этого жеста мгновенно дает знак оркестрантам сыграть приветственную мелодию. Несколько секунд все с энтузиазмом играют, потом дирижер машет ладонью в воздухе и тут же сжимает ее в кулак: это знак чтобы прекратить. Все перестают играть, и только одна труба издает последнюю ноту без сопровождения других, но поскольку все это было сплошной импровизацией, режиссер не обращает на это особого внимания.

– Как хорошо, что вы пришли нас навестить. Прошу вас, прошу, устраивайтесь здесь…

Он указывает нам на сидения в первом ряду, с которых быстрым жестом заставляет встать нескольких человек, словно приказывая им исчезнуть. Мне за него стыдно, но в конце концов я усаживаюсь.

– Мы репетируем, оттачиваем кое-какие стандартные вещи, потому что они будут в передачах всегда. Поскольку эту игру будут показывать в начале вечера, в прайм-тайм, и в ней будет столько вопросов и ответов, то, думаю, было бы неплохо, чтобы люди привыкли к рутине.

Я слышу его сицилийский акцент и вижу, как он себя держит – уверенно и дерзко. Он длинноволосый, с бриллиантовой серьгой в ухе. Одет он странно: его галстук фирмы «Эрмес» соседствует с обтрепанными, спадающими с него брюками, которые не держатся на его толстом брюхе. Этот тип мне не нравится: он – своего рода телевизионный Марадона. На самом деле я терпеть не могу Марадону. Ни один человек, получивший в дар такой, как у него, талант, не имеет права его растрачивать. Он должен быть примером, а не посмешищем.

– Вот, хочу вам кое-что показать… – предлагает нам режиссер.

– Конечно, почему нет? – Ренци более привычен ко всему этому.

– Эй, давайте, начинаем сначала.

К нам подходит девушка.

– Здравствуйте, меня зовут Линда, я помощница режиссера. Вот схема программы, если вы хотите следить за ее разными блоками.

– Спасибо.

Один из сценариев она передает мне, другой – Джорджо, а потом уходит. И тут же около нас садится молодой парень.

– Добрый день, рад познакомиться. Я Витторио Мариани, один из авторов программы. На самом деле я мог бы считаться руководителем проекта, но отказался от этого титула; он слишком ограничивает других.

Я обращаю внимание на сходство, и решаю ему об этом сказать:

– Я работал с твоим отцом, очень приятным человеком. В какой-то степени это он ввел меня в телевизионный мир.

– Да, знаю. Знаю и все, что произошло здесь, в этом театре.

– Он помог мне и в этом. Ты на него похож.

– Надеюсь стать похожим на него и в профессиональном смысле!

– Поживем – увидим.

Витторио смотрит на меня приветливо.

– В любом случае, спасибо, что вы меня взяли. Папа обрадовался, когда я ему об этом сказал.

– Как он?

– Спасибо, лучше.

– Хочу его навестить. Должен сказать тебе правду: мы взяли тех, кого нам порекомендовали как авторов в «Рэтэ». Резюме просматривал Ренци, так что он выбрал тебя за твои способности, а не из-за твоего отца.

– Хорошо. В любом случае эта программа мне очень нравится, и я надеюсь сделать ее как можно лучше.

– Уверен, что так и будет.

Витторио возвращается к работе. Репетиция продолжается, режиссер с микрофоном у рта называет номера камер, а Риккардо, ведущий, продолжает спокойно объяснять, делая вид, что обращается к телезрителям, и совершенно серьезно разговаривает с подставными участниками, которых здесь рассадили.

Режиссер следит за отбивками по монитору.

– Два, три, один, два…

Потом он вызывает одиннадцатую камеру, требуя провести ее на штативе высоко над площадкой.

– Стоп! Нет, так не пойдет. Никуда не годится… Черт, ну неужели это так трудно?

По всей видимости, да, приходит мне в голову. Может, дело в том, чтобы найти для этой камеры другую траекторию, проще. И тут взрывается Риккардо.

– Э нет! Да хватит уже! Можно я продолжу? Может, уже хватит меня то и дело прерывать? Ведь и я должен понимать происходящее. Такое впечатление, будто я снимаю «Бен-Гур»!

Режиссер смеется.

– Ну и что такого сложного в том, что ты должен говорить? Как тут можно ошибиться? Тебе даже и репетиции не потребовались бы!

– А ты? У тебя двенадцать камер! Даже у слепого получилось бы!

– Но я это сказал в том смысле, что ты такой мастер, что тебе и репетировать не нужно!

– Ну да, конечно, издевайся надо мной, издевайся… Будто я такой идиот, что не понимаю.

И с этими словами Риккардо швыряет листок с вопросами на пол и уходит с площадки. Леонардо, ассистент студии, тут же торопится его подобрать. Кто-то суетится, кто-то устремляется за ведущим и пытается его догнать.

Похоже, Роберто Мани, как никто другой, привык к происходящему.

– Ну да, не хватало мне еще истерики примадонны! Но на программе он себя всегда ведет хорошо… Леонардо, продолжай ты.

Ассистент, как ни в чем не бывало, отключает свой микрофон, встает на место ведущего и обращается к статисту, изображающему участника программы.

– Ну и каков твой окончательный ответ?

– Но я его уже дал ведущему!

– А теперь ты должен повторить его мне. Тебе заплатили за то, чтобы повторять его до семи вечера, да хотя бы тысячу раз, и все за ту же цену. Потом, если станешь знаменитым, сможешь задавать любые вопросы типа этого, а если нет, продолжай повторять, и все тут. Так что повторяй.

– Хорошо… – Статисту становится стыдно. – Наполеон страдал от мигрени.

– Нет, неправильно, от гастрита. У тебя же была возможность поменять вопрос, но ты все равно ошибся.

– Да какая разница, это же только для проформы, я знаю…

Ко мне подходит Джорджо.

– Может, лучше, чтобы ты сходил за ведущим в гримерку…

– Ты уверен?

– Ты же продюсер. А то кажется, будто тебе все равно.

– Ладно, схожу.

Я встаю с кресла и прохожу мимо режиссера, который продолжает приказывать операторам камер:

– Вторая, восьмая, девятая камера, вытяни чуть подальше… Да, вот так. Первая.

Я иду по боковому коридору, по которому, как я видел, пошел ведущий. Встречаю девушку, выходящую из редакции.

– Где здесь гримерка Риккардо Валли?

– Последняя справа.

– Спасибо.

Подойдя к его двери, я стучу.

– Кто там?

– Стефано Манчини.

– Входи.

Риккардо сидит на диване перед журнальным столиком. Напротив него, на другом диване, сидят два молодых автора, парень и девушка. Когда я вхожу, они сразу же встают и представляются.

– Рад познакомиться, я Коррадо.

– Паола.

– Очень рад, Стефано Манчини.

Риккардо обращается к ним с улыбкой:

– Оставьте нас одних, продолжим потом.

Ничего больше не говоря, они выходят из гримерки и закрывают за собой дверь.

– Хочешь чего-нибудь, Стефано? Попить? Кофе, немного воды? Чего-нибудь поесть…

– Нет, спасибо. Мне бы хотелось, чтобы ты успокоился!

– Я? С этой деревенщиной и дубиной это невозможно. Он заставляет меня переделывать сцены сто тысяч раз только потому, что над нами должна проходить эта чертова «рука»! Да и к тому же мне эта постановка не нравится, мне видится другая площадка. Она у меня здесь, в голове. – С этими словами он наклоняется вперед, показывая мне поредевшие волосы на затылке. Потом он снова садится и, судя по всему, немного успокаивается. – Да и к тому же телезрители хотят видеть первые планы, понимать, что происходит. Всем, кто меня смотрит, больше шестидесяти. Как тебе кажется, они думают, что они на дискотеке? Он чувствует себя Ридли Скоттом из Рагузы! Он должен показать своим землякам, что стал крутым, но тогда пусть наберется смелости и снимет фильм! Пусть он уходит из этого проекта, разрывает договор и пробует! Не понимаю людей, которые не хотят признавать свою роль. Ты режиссер на телевидении? Ну так делай это хорошо, делай, как положено, делай нормально! И не издевайся надо всеми потому, что они не выполняют твоих идиотских указаний!

Действительно: в чем-то он прав.

– Хорошо, Риккардо, а тебе нравится передача?

– Очень. Мне нравится, как она идет, нравится идея с девушками и финальная игра. Но особенно мне бы понравилось, если бы я смог ее репетировать!

– Ну и давай!

– А вам что, обязательно надо было выбирать этого Роберто Манни? Эту передачу сделать легко, ее мог бы сделать каждый, но он, и именно из-за своего мастерства, тут все запорол!

Они оба играют совершенно одинаково.

Потом Риккардо бросает на меня лукавый взгляд.

– А вот это неплохо: «тут он все запорол». Мне кажется, что, если ты ему это скажешь, это будет для него ударом.

– Сомневаюсь. Мне кажется, он достаточно толстокожий, чтобы перенести любой удар.

Наконец Риккардо кивает.

– Да, мне кажется, что ты прав. Но я очень рад работать с «Футурой». Поможешь мне в этом? Мне бы хотелось сделать это как можно лучше, для этого мне только нужна возможность. Но если я не смогу репетировать, то как я это сделаю?

– Хорошо. Дай мне, пожалуйста, кофе.

– Конечно.

Он встает, сразу же бросает кофейную капсулу в кофеварку «Неспрессо» и нажимает кнопку, чтобы ее включить. Проходит немного времени, и он передает мне чашку:

– Вот, возьми. Тебе с сахаром?

– Да. Не знаю, пьет он его или нет, но я отнесу его Ридли Скотту из Рагузы и так с ним немного поговорю…

Риккардо смеется.

– Да-да, вот именно, но только не говори ему, как я его называю!

– Нет, это уж нет!

И я выхожу из его гримерки. Пройдя по всему коридору, возвращаюсь в студию и приближаюсь к режиссеру, который продолжает отключать камеры со своим псевдоведущим Леонардо, ассистентом студии.

– Четвертая, пятая, одиннадцатая. Вот-вот! Вот, так хорошо, вот так «рука» в идеальном положении. Молодец! Уверен, что сегодня вечером дома ты ее оттрахаешь еще лучше, чем обычно.

– Роберто…

– Что такое?

– Возьми, я принес тебе кофе.

– О, спасибо, не стоило беспокоиться.

– Да ладно, не за что. Можно тебя на секундочку?

– Ну конечно. Леонардо, давай устроим для студии десятиминутную паузу. Хорошо?

– Хорошо! Студия, стоп. Увидимся ровно через десять минут, без опозданий, позаботьтесь о камерах!

Все с облегчением вздыхают. Статисты встают со своих мест, и студия, с царившей в ней до сих пор тишиной, внезапно оживляется; многие начинают разговаривать, но студийный ассистент Леонардо дает четкое указание:

– Если хотите болтать, выходите. Спасибо.

– Ну и как? Скажи мне всю правду. Тебе нравится, как оно идет?

– Да. Мне кажется, что именно то, что надо.

Мы садимся в первом ряду, и Джорджо встает. Краем глаза я вижу, как он берет стоящую на столе бутылку воды и садится в дальнем конце съемочной площадки.

– Если тебе что-то не нравится в постановке кадра, ты мне скажи, ладно? Я совсем не как те упертые режиссеры, которые думают, что нет ни малейшей возможности улучшить то, что они делают.

– Нет, мне, разумеется, все нравится. Спасибо.

Если бы он знал, что за глаза его зовут Ридли Скоттом из Рагузы, то он бы так не думал.

– Так вот, судя по тому, что я видел, передача идет именно так, как я ее себе и представлял. Я бы только попросил тебя провести полную генеральную репетицию выпуска. Ты можешь позвать Линду, диктовать ей свои замечания, говорить ей, что нужно переделать, но уже не останавливаясь…

– А, моя ассистентка! Ты даже помнишь, как ее зовут… Классная телка, а? И какая умница!

– Да, она мне показалась очень профессиональной, она дала нам сценарные планы.

– Да-да, она умница, серьезно.

– Так вот, я бы тебя попросил только об одном: записываем весь выпуск целиком, чтобы мы смогли посмотреть все от начала до конца. Вот тогда мы вместе с авторами поймем, все ли в порядке. Знаешь, раньше этой программы не было, она пока существует только на бумаге, и пока не было ничего, с чем можно было бы сравнить…

– Ты прав. Не, серьезно, ты прав. А я-то думал, что это одна из очередных истерик Риккардо…

– Нет-нет, он мне ничего не сказал.

– А, ну вот, тем лучше… Я думал, что он психует потому, что хотел, чтобы тут был его авторишка, который к тому же и его парень, а тот, наоборот, уехал в Милан, изображать из себя талантище. Вот он и изнывает от ревности. Ничтожество, которое ощущает себя Опрой Уинфри из Торпиньяттары и хочет, чтобы думали только о нем!

– Понятно…

Про себя я думаю, что эти двое идеальны и сделают отличную передачу: они дополняют друг друга.

– В любом случае хорошо, не волнуйся, отрепетируем всю передачу без перерывов, тогда вам будет понятней, как это работает.

– Хорошо, отлично.

Он мне улыбается, делает последний глоток и поднимает стаканчик:

– Спасибо за кофе!

– Спасибо тебе.

Я иду к Джорджо и, подмигнув, даю ему знать, что все в порядке.

– Хорошо, отлично.

И тут мы видим, как в студию возвращается Риккардо. Он берет свою папку и устраивается перед центральной камерой. Но какой-то толстяк из первых рядов начинает горячиться:

– Э, нет, черт побери, вы мне обещали. Вы мне еще с утра твердите: «Потом, потом», но здесь продолжаете вести себя так, будто меня нет.

К нему подходит студийный ассистент Леонардо и спокойно разговаривает с ним вполголоса, пытаясь успокоить. Какое-то время кажется, что толстяк понимает его объяснения, но потом он улыбается и начинает снова:

– Ты очень милый, но мне на это наплевать, понял? А этими семьюдесятью евро в день я подотру себе жопу.

Режиссер, который до этого держался в стороне, вмешивается в скандал и говорит в микрофон:

– Ты закончил? Нам не нравится твое шоу, хотелось бы продолжать работу.

Риккардо, стоящий перед пюпитром, открывает, можно сказать, рот, приходя то ли в обморочное, то ли в восторженное, то ли зачарованное состояние.

Толстяк поворачивается к режиссеру, поднося правую руку к уху:

– Что-что ты сказал? Я не очень понял…

– Что тебе пора кончать.

– А если нет? Нет, ты мне объясни, что будет, если нет?

И он, озлобившись, идет вперед.

Услышав эти слова, я моментально вспоминаю Сицилийца, Хука, Манчино, Банни и всех остальных… Как они заводились от пустяков и тут же давали волю рукам. Так что я сразу же спускаюсь вниз, тогда как режиссер кладет микрофон на монитор и быстро и решительно идет толстяку навстречу. Но я оказываюсь быстрее и его опережаю, становясь между Леонардо и тем типом.

– Привет… Я Стефано Манчини, продюсер этой передачи.

Я протягиваю ему руку. Он немного колеблется, но, увидев, что я спокоен, невозмутим и улыбаюсь, пожимает ее, не очень понимая, что еще сделать.

– Очень приятно, Джури Серрано.

Рука у него большая, он выше меня, крупнее. У него темные напомаженные волосы, черные глаза. Если и делать это, то сейчас. Я должен врезать ему кулаком прямо в горло, чтобы он задохнулся, потом дать по коленке, чтобы упал, а потом добить его, уже лежачего. О чем я думаю? Я же продюсер этого шоу! Я не имею права запачкать студию кровью. Что тогда обо мне скажут? А Ренци? Что он обо мне подумает – учитывая то, что мы уже сделали? Так что я улыбаюсь этому Джури и вежливо его прошу:

– Пожалуйста, давайте выйдем. Так мы поговорим спокойней, правда же?

И он становится другим, ничего больше не говорит, берет свой пиджак, лежащий на сиденье, и выходит со мной. Пройдя мимо будки охранника, мы, очутившись во внутреннем дворике, останавливаемся на дорожке.

– Ну так и в чем дело?

– В чем дело, в чем дело… Да в том, что сегодня утром, на рассвете, мне пришлось выехать из Милана, чтобы я тут сидел, как кукла. Мой агент, Пеппе Скура, меня уверял, что в этой передаче я что-нибудь сделаю.

– А как это? И что, извини, ты должен был бы сделать?

– Откуда мне знать? Ну, наверное, быть ведущим или, на худой конец, соведущим, да хоть ассистентом на шоу, но в любом случае быть на сцене, действовать, а не сидеть и хлопать в ладоши…

Меня разбирает смех. Ведущим? Соведущим? Ассистентом на шоу? Я пытаюсь сохранить серьезность, но как ему это вообще пришло в голову? Он очаровательный парень, но действительно олух. Пеппе Скура отсидел в тюрьме за мошенничество: вокруг него собиралось множество красивых парней и девчонок, боготворивших его так, словно он был халифом телевидения, хотя временами он посылал парней сопровождать гомосексуалистов, а девушки заканчивали там, где услуги оказывались какими угодно, но только отнюдь не профессиональными.

– Слушай, Джури, мне жаль, но нас никто не предупредил, мы ничего не знали про эту роль.

– Но сегодня даже приходил руководитель отдела; он со мной поздоровался и сказал, что очень рад, что я участвую в этой программе. А вчера мы с Пеппе Скура были у директора, у этой красивой модной дамы, у Джанны Кальви. Мы пошли туда вместе, она сделала мне кучу комплиментов и сказала, что будет рада, что я сделаю что-то в этой программе, что это отличная идея! Ну и что вместо этого теперь? Сижу, как кукла? Как тот болван, который смотрит репетиции и время от времени хлопает в ладоши? Черт, да я вам тут все разнесу! И этот режиссер… Этот хрен издевается над массовкой и статистами, а они, бедняги, торчат тут весь день за семьдесят евро… Они что, продали свое достоинство? Черт, да я бы вышиб ему все его желтые зубы и заставил бы его их съесть!

И действительно: у Ридли Скотта из Рагузы желтоватые зубы.

– Послушай, Джури, я тебя понимаю, но так ты не продвинешься; так ты только погубишь свою репутацию, и все этим кончится.

Произнося эти слова, я думаю: «А какую репутацию? Разве я его знаю? Уфф… Может, это я его не знаю, а на самом деле он знаменитый; может, он делал „Мужчин и женщин“ или какую-нибудь другую программу?»

– Послушай, давай сделаем вот что. Мы вернемся на площадку, и я попробую разобраться с этой ситуацией. Но ты должен мне обещать, что будешь держать себя в руках. – Он поднимает большой палец и улыбается мне. Теперь я уже не сомневаюсь: он действительно олух. И при этом опасный. – Даже если ничего не получится, ты должен сидеть тихо. Если у меня не получится здесь, найдем тебе что-нибудь где-нибудь в другом месте. Но если ты дашь волю рукам или заставишь съесть зубы того типа, я тебе уже не смогу помочь.

Он смеется.

– Да-да, я понял, будь спокоен… Тебя задели эти слова про желтые зубы, правда?

– Да, но только его ты не задевай.

– Да-да, я же тебе сказал, будь спокоен.

Мы возвращаемся. Я замечаю, что Джорджо стоит в конце коридора. Он был готов вмешаться, но, увидев, что все под контролем, идет впереди нас к съемочной площадке. Джури занимает место в одном из задних рядов. Я зову режиссера Манни, Мариани вместе с другими авторами, приглашаю и Риккардо, потому что мою идею должен поддержать именно он. Когда мы все собираемся в редакционном кабинете и остаемся одни, я закрываю дверь.

– Извините, что я прерываю съемки, но мне кое-что пришло в голову. Я изложу идею не для того, чтобы вы ее приняли, но потому, что я думаю над ней серьезно. Если она вам не понравится, особенно тебе, Риккардо, то ничего делать не будем, ладно? Никаких проблем, нам не надо ни перед кем отчитываться, программа – только наша.

Вижу, что все кивают; они спокойны, им любопытно, они готовы слушать.

Когда мы выходим из комнаты, все в студии горят желанием узнать, какое решение было принято. Режиссер берет микрофон и стучит по нему пальцем, чтобы проверить, включен ли он. Услышав это постукивание, усиленное колонками, расставленными по всей студии, он делает объявление:

– Итак, продолжаем репетицию. Джури, если ты не против, подойди сюда к нам, поближе к Риккардо.

Джури встает и, сияя от радости, подходит.

– Ну конечно, конечно, не против.

Переступая своими длинными ногами в новых остроконечных сапогах, начищенных до блеска и сверкающих, как темное зеркало, он быстро поднимается по ступенькам, отделяющим его от Риккардо. Остановившись рядом, Джури ему улыбается.

– Привет, для меня это огромная честь – работать с вами.

И они пожимают друг другу руки.

Риккардо почти краснеет, но ему удается с собой совладать.

– Давай на «ты», мы же коллеги.

От этих слов Джури становится еще счастливей.

– Так вот… – продолжает режиссер. – Ты будешь сценическим ассистентом Риккардо, согласен? Будешь с ним в каждой сцене. Время от времени подыгрывай ему, и по ходу программы мы скажем, что тебе делать.

– Отлично.

Режиссер прикрывает микрофон, обращается к Леонардо и говорит ему:

– Я был не согласен, но так решили они…

Леонардо кивает, но его это не особенно интересует, достаточно и того, чтобы репетиция продолжалась. Тогда я подхожу к Роберто Манни, тоже прикрываю микрофон и говорю:

– Спасибо, что поддержал мое предложение. Может, выйдет что-нибудь хорошее и оригинальное и, уж конечно, это не испортит программу. С меня причитается…

Роберто мне улыбается:

– Да ладно, не стоит благодарности… Во всяком случае, я готов поверить. Может, ты и прав.

Теперь мне еще больше бросаются в глаза его желтые зубы, но я ничего не говорю и иду к выходу, а потом поднимаю руку и машу ею на прощание:

– До свидания и всем спасибо. Скоро увидимся.

Джури, улыбаясь, снова поднимает большой палец.

Меня догоняет Джорджо. Одна из статисток, сидящая в зрительских рядах рядом с нами, показывает на нового сценического ассистента:

– Вот это да! Да это же действительно Джури из «Мужчин и женщин»! Конечно, он жутко красивый!

– Да, – отвечает ей сидящая рядом другая девушка из массовки.

– Говорят, что он, может, спит с Риккардо!

– Ну и зачем растрачивать себя так! Боже мой, все лучшие мужики – с ними!

При этих словах мы с Джорджо смеемся и уходим из театра.

– Вот молодец! Ты настоящий продюсер. А я-то думал, что, оказавшись снаружи, ты собьешь его с ног, всего лишь боднув…

– Да ладно, ну что ты говоришь, я даже не думал. За кого ты меня принимаешь?