Мы всеми силами пытаемся приехать раньше двух других пар.
– Ну давай же, Джин, шевелись! Или я всегда тебя должен ждать? Одно дело в церкви, но не каждый же вечер! Знаешь, мне стоит подумать, сколько я тебя ждал всякий раз, когда нам нужно было выходить… Это все равно что целую неделю просидеть в машине около твоего подъезда, ничего не делая! Понимаешь?
– А ты об этом не думай! Не трать свое время.
Потом она внезапно выходит из комнаты. На ней сарафан цвета хаки, короткий, выше колена, с небольшим разрезом сбоку, и белая, закрытая до самой шеи, блузка с довольно большими пуговицами. От нее исходит нежнейший аромат, она кажется мне прекрасной. Джин смеется.
– Что такое? Ты никогда не видел женщин?
– Таких красивых – нет.
– Сколько же ерунды ты говоришь! Но ты стал гораздо элегантней, умеешь выражать свою мысль словами… Может быть, даже лучше, чем кулаками. Так ты гораздо очаровательней.
– Да и ты смотришься неплохо.
– Если будешь хорошо себя вести и тебе удастся удержать их от скандала, то на сладкое… У меня тут появилась одна фантазия.
– Какого рода?
– Я тебя удивлю. – Говоря это, она бросает мне ключи. – Веди машину ты… Я без трусов.
Я удивлен. Джин смотрит на меня и начинает смеяться.
– Не может быть! Какой же ты, однако, ханжа. Да ты почти шокирован.
– Нет, я удивлен, что ты угадала мое желание!
– Да ладно, врунишка! Будь обходителен, а то у меня сегодня выдался трудный денек. И не гони: нас уже трое, не забудь.
На секунду эти слова как будто переворачивают мой мир, но потом, понемногу, все возвращается в свое русло. Я включаю табло, поворачиваю ключ, и ее «пятисотый» «фиат» трогается с места. Я веду его осторожно, не слишком нажимая на газ. Нас уже трое. Это так, мы уже не одни. Я поворачиваюсь к Джин, кладу руку ей за коленку и поднимаю ее чуть выше, но Джин меня останавливает.
– Что за дела? Хочешь проверить, есть на мне белье или нет? Ты мне не веришь?
– Нет, я хотел потрогать живот.
Тогда она улыбается и позволяет мне это сделать. Я нежно кладу руку ей на живот, продолжая крутить руль.
– Он иногда шевелится?
– Ну, может быть… То есть, я не знаю, иногда мне кажется, что я что-то чувствую.
– Он красивый, круглый, маленький.
– Будем надеяться, что он не станет слишком большим, не хочу слишком толстеть – а то ты потом меня не захочешь.
– Если потолстеешь, то будешь нравиться мне еще больше.
– Ну и врун же ты!
– Почему ты мне не веришь? Почему я обязательно должен тебе врать? Нет, серьезно, так ты будешь нравиться мне больше… Больше в теле.
– Послушай, но я же тебе его отдала. У нас даже есть подтверждение тому, что это случилось. Так почему ты мне говоришь все эти лицемерные вещи? Такое впечатление, что ты надо мной подтруниваешь, как будто ты за мной ухаживаешь и пытаешься заманить в постель. Успокойся… Я и так с тобой.
– А какие у тебя фантазии, скажи мне?
– Нет, может быть, после ужина.
– Хорошо.
И я опускаю руку чуть ниже ее живота.
– Ого! Да на тебе действительно нет трусов!
– Это и есть одна из моих фантазий.
– Тогда сегодня вечером я воздержусь и не пророню ни слова.
– А почему? В знак протеста?
– Нет, чтобы быстрее закончить ужин и сразу же вернуться домой.
– Дурак! Ну я и влипла! Кто знает, всегда ли у нас будет такое настроение, будет ли у тебя желание трогать меня, как сейчас, трахать меня…
– Джин… Да с кем ты сегодня общалась?
– А что такое?
– Ты еще никогда не произносила таких речей.
– Я прочитала статью, пока сидела в парикмахерской, где мне делали новую прическу.
– Кое-какие журналы стоило бы запретить.
– Нет, не стоило бы. Они расширяют кругозор и много чему учат.
– Ты, как мне кажется, уже достаточно подготовлена.
– Знаешь, все, чем ты пользовался, я вычитала в «Космополитене».
– Серьезно? А я думал, что в «Микки Маусе»!
– Дурак!
Она толкает меня кулаком в живот; я не успеваю напрячь пресс и потому чувствую удар.
– Ой-ой-ой. Эй, не так сильно.
– Да ты ничем не рискуешь, ты же не беременный.
– И это тоже несправедливо. Вы, женщины, проводите с ребенком в животе девять месяцев и, разумеется, становитесь с ним заодно. Потому-то дети любят мам больше.
– Это если мальчики. А если девочки, то они сразу же будут к вам ластиться, чтобы получать все. Так и я делала с папой.
– Ну и как?
– Больше я получала от мамы.
– Вот видишь… Значит, это не всегда так.
– И все-таки мне хотелось бы увидеть тебя действительно беременным, с таким огромным брюхом, что тебе пришлось бы ходить, подбоченившись, и переносить вес назад. Да и не только: два первых месяца тебя бы тошнило!
– Ты преувеличиваешь, так бывает совсем не всегда.
– Почти всегда.
– Послушай, мне хотелось бы это попробовать только для того, чтобы капризничать и требовать все, что мне хочется.
– Из-за такой ерунды? И это все наши бонусы? Вы, мужчины, хоть понимаете, сколько у вас преимуществ? Одно то, что с этой пиписькой вы можете писать стоя, где угодно… Да и к тому же вам не нужно ни краситься, ни снимать макияж…
– Но мы бреемся.
– Но только лицо, вот именно! А нам воск для депиляции приходится наносить почти везде. Да и потом, чтобы одеваться, вам действительно нужно немного одежды; вам не приходится надевать сережки, браслеты, бусы, всегда рискуя, что их у вас украдут.
– Для этого есть я, чтобы присматривать.
– Короче, вам повезло родиться мужчинами, поверь мне. И это еще не считая того, что в отношениях с детьми вам выпадает все самое хорошее: если у вас девочки, то они сразу же влюбляются в вас, и у вас дома появляется еще одна влюбленная. А если мальчики, то вы деретесь, играете в футбол, катаетесь на велосипеде, рыбачите, бегаете за женщинами…
– За женщинами?
– Да, когда мужчина с сыном, то он, неизвестно почему, цепляет женщин больше, тогда как для женщины ребенок может стать помехой! И в довершение всего вы станете настоящими мальчишками, да, вы доведете ребенка до слез, потому что в компьютерную игру хотите выиграть вы!
– Уфф… Хорошо, что мы приехали… Еще немного, и того, кто у тебя в животе, ты бы отдала на усыновление.
– Дурак, я так счастлива! Я только спрашиваю себя, смогу ли я и второму ребенку отдать всю ту любовь, которую я испытываю к своему первенцу. Я себя уже чувствую виноватой, потому что знаю, что буду любить его меньше.
– Прости, Джин, но еще не родился первый, а ты уже думаешь о втором? Нельзя ли нам притормозить? Осталось только, чтобы ты себе вообразила еще и детей наших детей… Так, я уже чувствую себя дедушкой. Давай воспринимать все в шутку, а то мне становится тоскливо.
– Ты прав, я же тебе сказала: сегодня у меня был тяжелый день!
Я ставлю машину прямо перед рестораном. В конце концов мы решили встретиться в ресторане «Джиджетто» на улице Александрии. Там вкусная пицца, и, самое главное, можно ужинать на улице, так что, если бывшие вдруг начнут скандалить, то наверняка это будет не так заметно.
– Привет, Эле!
Она уже здесь, сидит за столиком на шесть персон, который я забронировал, в последнем внешнем углу.
– Привет. Как вы? Все в порядке? Как подготовка к свадьбе? Ну и жарища же сегодня!
Она явно напряжена и сыплет вопросами без передышки, чтобы мы не заметили ее опасного возбуждения.
– Это Сильвио.
Со мной здоровается парень со светло-каштановыми волосами и зелеными глазами, лохматый, в расстегнутой рубашке и с деревянным крестиком на кожаном шнурке на шее.
– Привет… Да, меня зовут Шильвио.
Он шепелявит и очень похож на другого Сильвио, Муччино, того самого, который вечно ссорится со своим братом и продолжает ходить на телевизионные ток-шоу, где рассказывает об этой истории, хотя она уже совершенно никого не интересует.
Он встает и приветствует сначала Джин, а потом меня. Мы садимся. Подходит официант с айпэдом.
– Вы знаете, как по нему заказывать?
– Попробуем.
Он передает нам айпэд, я беру его и кладу на стол. Ведь в любом случае нам надо ждать Маркантонио.
– Ну ты же понимаешь. Он всегда опаздывает. – Эле сразу же забрасывает нас вопросами. – Ну как там дела? Как идет подготовка?
– Все в порядке, дело идут очень хорошо… Надеюсь, что и дальше все будет продолжаться в том же духе.
Сильвио улыбается.
– Да, я узнал, что вы женитесь. Ну, мои поздравления. Для этого нужна смелость…
Мы с Джин переглядываемся, нам становится смешно. Видно, что Эле выбрала красивого простофилю; это единственный комментарий, которого я бы никогда не озвучил.
– Да, мы смельчаки. Но наша смелость – ничто в сравнении с той, которую проявил ты, познакомившись с опаснейшей Эле.
Сильвио смотрит на нее, улыбается, кладет свою руку поверх ее руки и гладит.
– Мы ужинали и болтали, потом снова встретились у одного приятеля, чтобы посмотреть игру итальянской сборной, а на следующий вечер пошли в ресторан. Там-то мы и обменялись номерами телефонов.
Не могу поверить: он рассказывает это всерьез, он не понял шутки.
– Ну да, конечно, с тех пор все стало гораздо проще, могу себе представить.
– Вот именно!
Он смотрит на нее взглядом, в котором читается невероятное счастье.
– А вот и мы! Извините за опоздание…
Подходит Маркантонио с невероятно красивой девушкой – высокой, худощавой, с длинными черными волосами, большими глазами и пухлыми губами. Она жует жвачку и улыбается. Нам она говорит только: «Привет».
– Это Мартина.
Все мы с ней здороваемся, представляемся. Эле, естественно, рассматривает, как она одета.
– Ну так чего же вкусненького мы поедим? Когда вы сказали, что мы встречаемся в «Джиджетто», я был так рад! Я не был здесь уже целую вечность. Только приехав в Рим, я жил именно на этой улице.
Эле смотрит на него с любопытством.
– А ты все еще живешь в Монти?
– Нет-нет, я переехал, живу в Прати. В одном из переулков, выходящих к улице Кола ди Риенцо, Мартине так удобней.
– Почему?
Маркантонио смотрит на меня, понимая, что сейчас может произойти непоправимое.
– Она ходит в местную школу, на улице Вергилия: ей только выйти из дома – и она уже там…
– А, понятно. Ну и как ты себя чувствуешь, когда делаешь уроки вместе с ней? Должно быть, это для тебя приятное воспоминание: прошло уже двадцать лет…
– Плюс-минус. Повторять пройденное всегда полезно.
Эле качает головой, искренне возмущенная этой разницей в возрасте.
Я беру в руку айпэд и пытаюсь их отвлечь:
– Тут столько всякой еды… – Делаю вид, что я удивлен, пытаюсь вернуть ситуацию в нормальное русло. – Ну как, что будем делать? Закажем?
Эле берет бумажное меню:
– Да, но лучше по этому.
Просматриваю его и начинаю читать вслух:
– Ну, кому жареное?
– Я вегетарианка!
Мартина улыбается, словно намекая: «Вы совсем не могли ожидать от меня ничего другого, не правда ли?»
Эле, наоборот, намеренно перегибает палку:
– А вот я, наоборот, просто обожаю все жареное, так что мне – артишоки по-еврейски, два боккончини из моцареллы и жареную буррату.
Сильвио присоединяется:
– Мне – два жареных шарика из риса с мясной начинкой и треску по-венециански.
– И мне тоже.
По крайней мере, в этом мы можем быть одного мнения.
А вот Джин, несмотря на ее тайну, полагает, что она все еще в пределах нормы:
– Мне – два жареных цветка тыквы.
Мы продолжаем в том же духе, заказывая всего понемногу: пиццу «Маргарита» с моцареллой и помидорами, кальцоне, «Маргариту» без помидоров, с моцареллой и грибами, так что если бы не было огромного блюда салата ассорти по-вегетариански, у нас был бы настоящий классический стол.
Маркантонио в восторге:
– Здешняя пицца действительно исключительная: тонкая и хрустящая – именно такая, как мне нравится.
Эле смотрит на него с удивлением:
– Но почему это мы никогда сюда не приходили? Мы всегда ходили обедать в «Монтекарло» или в «Баффетто».
– Не знаю, иногда это немного зависит от времени: привыкаешь к одному месту и всегда ходишь туда, без особой причины.
– Да, правда…
– И все-таки мы пришли сюда.
И они улыбаются друг другу. Похоже, они сложили оружие. Потом они снова переглядываются. Теперь это уже другой взгляд – лукавый взгляд сообщников, рассказывающий историю их прошлого, их романа. Бог знает, какие воспоминания пробудила в каждом из них эта улыбка. Потом Эле опускает взгляд. Маркантонио на меня смотрит, улыбается и пожимает плечами. Кажется, они почти счастливы, что встретились снова. И если раньше мы волновались, что между ними может пойти что-то не так, то теперь нас волнует противоположное.
– Ладно, я закурю сигарету. – Похоже, вегетарианка уже раздражена. – Пересяду в другое место, а то тут семья с маленьким ребенком в коляске. Хотя мы и на улице, мне бы не хотелось, чтобы они докучали мне из-за того, что я курю.
Сильвио тоже встает.
– Давай я тебя провожу, мне тоже захотелось.
Так что за столом мы остаемся вчетвером – точь-в-точь как тогда, по время нашей первой телепередачи, когда я только что познакомился с Джин и вскоре после этого – с Эле и Маркантонио.
– Эй, если мы будем молчать слишком долго, мне станет не по себе.
Джин пытается растопить лед.
– И не спрашивайте у меня подробностей о свадьбе, потому что я в жутком стрессе. Может, это и самовнушение, но сначала кажется, что это будет проще простого, а потом мало-помалу начинаешь волноваться, тосковать и думать, что все может пойти не совсем так, как хотелось бы. Сначала думаешь о свадебном приеме, который кажется тебе катастрофой, а потом представляешь себе жениха, который за день до свадьбы удирает со своей бывшей или со стриптизершей с тоскливейшего мальчишника…
Я смеюсь.
– Сожалею.
– Почему?
– Потому что я заранее знаю, что мой мальчишник будет развеселым.
– Ай да молодец, браво! И ты надо мной посмеешься, убежав с какой-нибудь?
– Пока нет… Я это решу в последний момент: если ты приедешь в церковь, а там никого нет, значит, произошло именно так, как ты сказала.
– Это как?! Нет, погоди-погоди… Давай-ка скажи мне об этом сразу. Избавь меня от напрасных волнений.
– Ладно, ты меня убедила. Так уж и быть, приду.
– Отлично, я рада! Только не передумай, ладно? Я была на нескольких свадьбах и не понимаю невест, которые идут к алтарю в слезах. Некоторые прямо рыдают, словно идут на казнь! По мне, так свадьба должна быть красивой, веселой, приносящей счастье…
Я смотрю на Джин – на то, как она говорит. Она кажется мне такой милой; ее глаза светятся, в них стоят слезы радости, она лучезарно улыбается. Ее восторг удивительный, заразительный.
Она смотрит на нас, потом на секунду задумывается, и наконец ее одолевает сомнение.
– Ой, вот я говорю-говорю, а может, и сама зарыдаю первой.
И все мы смеемся.
– Я осушу твои слезы.
Джин оборачивается и внезапно бросает на меня пристальный взгляд.
– При условии, что это будут слезы радости. Тогда осуши их своими поцелуями.
Маркантонио поворачивается к Эле.
– Черт побери, а вот ты мне никогда ничего подобного не говорила.
– Ты не дал мне времени!
– Если бы ты мне сказала что-нибудь подобное, я бы на тебе женился.
Эле оборачивается к Джин.
– Но почему? Ты ему сказала что-нибудь подобное, чтобы убедить его на тебе жениться?
– Нет, я ему пригрозила.
– И он испугался?
– Ужасно.
Эле подхватывает игру и качает головой:
– В самом деле… Я-то знала, что этот Стэп только блефует! Я думаю, что он даже никого никогда не бил, это все миф.
Я смеюсь.
– Совершенно верно: били всегда меня.
– Ну вот, наконец-то, в этот вечер выходит наружу вся правда.
Эле меня толкает, а потом оборачивается к Маркантонио.
– Ну вот ты объясни мне одну вещь… Почему мы с тобой расстались?
Маркантонио смотрит на нее удивленно и кивает:
– Знаешь, а я и сам не знаю. Мы начали с того, что перестали видеться, а потом и созваниваться…
– Значит, тогда мы боялись… Иногда не хватает смелости жить красивей.
Мы остаемся сидеть так, словно в нерешительности, при этих словах Эле, на которые у Маркантонио нет ответа. И тут вдалеке появляются Мартина и Сильвио; они возвращаются к столу. Эле это замечает.
– Ладно, поживем – увидим… А теперь хватит, а то твоя сиделка возвращается.
Джин присвистывает.
– Ух ты! В самую точку!
Маркантонио сразу парирует:
– Но почему? А разве твой – не мальчик для развлечений?
– Нет, он преподает в университете.
– Ну надо же! А я думал, что он учится в одном классе с моей сиделкой.
Но когда те двое подходят к столу, все, естественно, ведут себя уже по-другому.
Мартина садится. Ей любопытно:
– О чем вы говорили? Я видела, что вы смеялись…
Джин знает, что ответить:
– О моей свадьбе.
– И о той, которая будет и у меня, – вмешивается Эле.
Мартина смотрит на нее удивленно:
– Так ты тоже выходишь замуж?
– Если найду смелого человека…
Она избегает взгляда Маркантонио.
Но Мартина решительно продолжает:
– А разве вы не боитесь выходить замуж? Все говорят, что брак – это могила любви! Может быть, дело не ладится потому, что люди чувствуют себя обязанными. Думаю, в браке люди в конечном счете плохо живут, потому что это обязанность, договор.
Сильвио с ней соглашается:
– Молодец. Я тоже так думаю.
Маркантонио улыбается и смотрит на Эле:
– Смотри, они нашли друг друга. Это чувство.
Эле пожимает плечами:
– Иногда еда бывает вкусной. А иначе что это за жизнь? Вот, например, жареные штучки, которое нам сейчас принесут… От них, конечно, может потом быть плохо, но такие они вкусные… Примерно так же с браком. Брак – это тот смелый шаг, который придает всему другой вкус. Но он не может привести ни к чему, кроме хорошего.
И, словно желая подчеркнуть свою последнюю мысль, она берет с тарелки одну из тех жареных штучек, которые только что принесли, и откусывает от нее большой кусок:
– Ай, какое горячее!
Маркантонио начинает смеяться, накладывая себе в тарелку немного еды.
– Вот видишь? А вот этого ты не учел. Сейчас она тебе совсем не нравится, твои вкусовые рецепторы уже давным-давно потеряли чувствительность, и в этом виноват ты сам.
Мартина, совершенно счастливая, улыбается.
– Ну надо же, вкусовые рецепторы! Просто невероятно! Мы как раз проходим их в школе!
На этот раз Маркантонио и Эле переглядываются и смеются вместе.
– Да, вот именно…
Мартина смотрит на них.
– А что такое? Что я такого сказала? Это же правда, а? Я совсем не вру, мы их действительно изучаем.
Маркантонио и Эле смеются еще сильней, никак не могут остановиться. Они заражают своим смехом и нас; реплика Мартины действительно оказалась слишком комичной. Этот тот хохот, который неизвестно почему всегда нападал на нас, пока мы учились в школе. Потом с нами долго такого не случалось, но, как это ни абсурдно, он может охватить нас в трагические моменты. Даже во время скорби, но когда все-таки еще есть какая-то надежда. Когда, например, ты находишься рядом с больным или с кем-то еще, вспоминаешь что-то печальное из прошлого, и вдруг происходит что-то необъяснимое, все начинают смеяться и никак не могут остановиться. Однако на самом деле за этим смехом тщательно скрываются слезы. Наконец Маркантонио немного отдышался, а мы с Джин начинаем хохотать снова.
– Боже мой, мне даже плохо.
– И мне тоже.
Наконец Эле начинает дышать, как обычно.
– Хорошо посмеялись, слишком хорошо… Я уже сто лет так не смеялась. Делать нечего, нам надо набраться смелости.
– Да-да, я согласен, – говорит Маркантонио.
Сильвио и Мартина смотрят на них, но не понимают этот странный тайный язык. Потом приносят салат, Мартина его приправляет и, не говоря ни слова, начинает есть. Сильвио расправляется с тем, что лежит у него на тарелке – шариками из риса и треской. Я же сначала передаю блюдо с жареной едой Джин, а потом принимаюсь за свою треску и шарики из риса. Теперь мы едим молча, потягивая отличное пиво. Я замечаю, что Эле и Маркантонио время от времени переглядываются и, посмеиваясь и шутя, болтают со своими новыми партнерами, а Мартина и Сильвио не осознают, что в этой шуточке про смелость сквозило их желание заниматься любовью, даже возобновить свои отношения. Но больше всего меня удивляет вот что: «Почему, если они испытывают это желание и сейчас, они расставались? Как они соглашаются с тем, что через их постели проходили другие? Что другие были у них между ног? Что другие целовали их губы?» Мне, когда я хочу женщину, это показалось бы неприемлемым. Если бы я знал, что когда-нибудь мне придется все это вынести, я бы не захотел больше ничего об этом слышать.
– Здесь всегда готовят превосходно…
– Да, правда.
– И впрямь хорошо, что мы сюда пришли.
– Да.
Я только говорю «да» и делаю вид, что слушаю. Но на самом деле я растворяюсь в их взглядах и пристально наблюдаю за тем, как после каждой реплики они ищут друг друга глазами. Мне кажется, то влечение, которое они испытывают друг к другу, гораздо сильнее влечения к их новым партнерам. Джин болтает со всеми и, кажется, не понимает, о чем я думаю. А я все время делаю вид, что слушаю, и когда они смеются, тоже смеюсь, потом пью пиво, киваю, но, когда перевожу взгляд на Эле, замечаю, что она всегда смотрит на рот Маркантонио, зачарованно на него смотрит, следит за его губами. Не знаю, действительно ли она слушает то, что он говорит, но Эле ему улыбается и, судя по всему, согласна с ним, что бы он ни говорил. Ну и как они вернутся домой в этот вечер? Подумают ли снова о своей старой любви, подумает ли каждый из них о своем бывшем, о том, что они снова встретились, о том, как сложилась их жизнь? И не было бы тогда лучше остаться вместе? Сохранить близость, а не растрачивать себя с другими? Быть собой, собой, только собой и еще раз собой? Не знаю. Знаю только, что они продолжают смотреть друг на друга, смеются, подшучивают друг над другом и хотят друг друга, словно тех двух других и не существует; их абсолютно ничего не волнует. Или я сошел с ума, или именно это я с абсолютной ясностью и вижу. Внезапно мне вспоминается история одного приятеля Джин, Раффаэлло Вьери. У него был роман с очаровательной девушкой, Катериной Соави. Эта девушка уезжает в Майами, работать хостес на большом фестивале, а он, вынужденный продолжать учебу, остается на время в Риме. Но они друг другу пишут, каждый день созваниваются, всегда говорят о любви – говорят те чудесные слова, которые получается говорить только тогда, когда ты по-настоящему влюблен, и которые так прекрасны, когда вы друг от друга далеко. Благодаря этим словам ты чувствуешь себя таким счастливым, что тебе кажется, что любимый человек, хотя он и далеко, на самом деле рядом. А потом, примерно через месяц после того, как она приехала туда, Раффаэлло решает сделать ей сюрприз: он хочет отправиться туда и там с ней встретиться. Он сообщает об этом лишь своей матери, потому что с отцом у него ужасные отношения, и мать ему говорит: «Конечно, сынок, ты поступаешь прекрасно. Тебе что-нибудь нужно?» – «Нет, мама, спасибо, завтра я куплю билет, у меня все есть». Едва закончив говорить с ним по телефону, она сразу же звонит двум своим дочерям, Фабиане и Валентине, сестрам Раффаэлло, и они решают немедленно встретиться. Мама Раффаэлло знает что-то очень важное: у Катерины Соави, девушки его сына, в Майами роман с директором фестиваля. Узнав об этом, сестры очень расстраиваются, целый вечер обсуждают с матерью, что делать, но в конце концов все трое решают ничего не говорить Раффаэлло. Он должен будет уехать и обнаружить все сам. Поэтому обе сестры и мать пришли к печальному выводу: даже если бы они ему об этом сказали, он бы им никогда не поверил. Итак, Раффаэлло отправляется в путь и приезжает в Майами. Здесь я не очень-то знаю, что там на самом деле произошло, какой была встреча, занимались ли они в тот день любовью или нет, были ли они все равно рады друг с другом встретиться. Достоверно известно, что в следующие вечера Катерина, судя по всему, с ним не была, оправдываясь тем, что у нее дела вне офиса, и тем, что она приехала сюда работать, и потому естественно, что она всегда занята. Так что Раффаэлло находился среди участников фестиваля, но всегда был один. Он подружился с разными людьми, среди которых была некая Ирене, которая, точь-в-точь как все, кто там находился, прекрасно знала, в чем заключались настоящие обязанности Катерины Соави. И вот однажды вечером Ирене, снова увидев Раффаэлло одного и вспомнив о том, как люди смеялись у него за спиной, – или, может, просто потому, что он был ей симпатичен, или потому, что ей и самой хотелось бы стать женщиной Раффаэлло, которую он так бы любил, – подходит к нему и ему говорит: «А тебе не кажется странным, что ты приехал в такую даль ради нее, но все время проводишь один? Ее никогда нет; здесь все хостес, кроме нее… и директора». На секунду Раффаэлло становится плохо, он бледнеет, но потом берет себя в руки и говорит очень простую вещь: «Спасибо. Дело в том, что я, может, просто не хотел этого видеть». И потом исчезает. Некоторые говорили, что он отправился в Нью-Йорк, поехал смотреть спектакли на Бродвей, а потом – путешествовать по Америке, что его видели на концерте Брюса Спрингстина, потом – на концерте группы «Supertramp», но все это, может быть, только легенда. Доподлинно известно только то, что он послал Катерине сообщение: «Я все знаю. Не ищи меня». А еще известно, что потом он ей больше никогда не писал. «Не ищи меня». Но что означает «не ищи меня»? Не ищи меня сейчас? Не ищи меня завтра? Не ищи меня как минимум год? Или не ищи меня больше никогда? У нас никогда не хватает смелости написать: «Не ищи меня больше никогда» – может быть, потому что втайне мы всегда надеемся, что нам может остаться эта последняя надежда. И я непроизвольно вспоминаю о Баби. Мне кажется, что я вижу, как она сидит со мной рядом – но не теперешняя женщина, а Баби того времени, моя Баби. Да, потому что тогда она принадлежала мне полностью. Но когда все кончилось, разве я ей сказал: «Не ищи меня больше никогда»?
– Эй, да о чем ты думаешь? – Джин вторгается в мои мысли. – У тебя такое лицо…
– Я думал о Катерине Соави, о той истории, которую ты мне рассказывала.
Джин смотрит на меня с удивлением:
– А почему ты о ней думал? При чем тут она сейчас?
На самом деле я чувствую себя виноватым; у меня такое чувство, будто я ей почти изменил, потому что думал о Баби и так явно, хотя и абсурдно, представлял ее сидящей со мной рядом. Но самое ужасное, что я даже не решаюсь сказать об этом Джин.
– Ни при чем. Она тут ни при чем. Но я думал о том, как сильно меня задела эта история.
Я рассказываю всем про Раффаэлло, про его поездку в Майами, про то, что он обнаружил, и про легенду о том, что он отправился путешествовать по Америке.
– Потом он вернулся в Италию и встретил какую-то женщину, и она от него забеременела. Он этого не хотел, но упрямо решил на ней жениться, одновременно как бы искупив грех отца, бросившего его мать, его самого и сестер. Раффаэлло хотел ему показать, что если кто-то делает ребенка, то он его не бросает. Правда, Джин? По крайней мере, так это я понял из того, что ты мне рассказала.
– Да, это так.
Я продолжаю:
«Но Катерина отказывается признать то, что произошло. И, хотя виновата она сама, она не успокаивается, хотела бы помешать этой свадьбе, получить прощение. Она думает, что они с Раффаэлло – идеальная пара, что она оступилась, но нельзя все вот так бросить. Но у нее ничего не получается, и все идет своим чередом. Раффаэлло женится, у него рождается ребенок, и в конце концов Катерине поневоле приходится все это принять. Тогда она уезжает жить за границу – может быть, потому что думает, будто так она будет страдать меньше, но это не так. Она толстеет, погружается в депрессию, подстригает волосы под ноль; ее уже не узнать. И вскоре уже кажется, что больше о ней никто ничего не знает, не получает никаких новостей. Может быть, какая-нибудь самая близкая подруга о ней что-то и знает, но, в любом случае, ничего не выходит наружу. Через какое-то время Катерина знакомится с другим мужчиной, и выходит замуж. Проходит несколько лет, и однажды им обоим случайно, по разным причинам, приходится вылететь в Лондон. Они садятся в самолет, и оказывается, что их места рядом».
Я обвожу их взглядом и замолкаю. Все захвачены моим рассказом, им любопытно, они жаждут узнать, чем все кончится.
Первой сдается Мартина.
– Ну и как? Что было потом?
Я улыбаюсь и смотрю на Джин. Она тоже улыбается. Она эту историю знает.
– А потом было то, что они бросили своих супругов и снова стали жить вместе. До этого у Катерины детей не было, а теперь их у них четверо, да еще ребенок Раффаэлло от первого брака. И они до сих пор вместе.
– Красивая история.
– Да.
– А она не выдуманная? – Маркантонио смотрит на меня с некоторым сомнением.
– Конечно, нет.
– Впечатляет. Но почему ты о ней вспомнил?
Джин смотрит на меня с любопытством: ей интересно, как я отвечу.
– Да, почему?
Она слегка прищуривается, но, как мне кажется, остается спокойной.
– Не знаю. Может быть, потому что я знал их, когда они были вместе. Или, может, потому, что однажды, еще до того, как все произошло, я обедал с ними именно здесь, в этой пиццерии.
Мартина пожимает плечами.
– А мне эта история кажется нелепой. Разве было бы не лучше простить Катерину? Ведь это Раффаэлло заварил всю эту кашу, завел ребенка с другой, а потом они сошлись снова. Он только потерял время.
Джин не согласна.
– Но она ему изменила.
– Если все из-за этого, то не нужно было мириться и потом. Разве нет? Или нет, погоди… – вмешивается Сильвио. – Может, им помогла судьба. Этот самолет, соседние места. И он понял, что наступил момент ее простить.
Мартина ему улыбается:
– Да-да, точно! – Внезапно она заводится. – На самом деле Раффаэлло понял, что он не мог ничего поделать и что, несмотря на то, что он убежал, все равно навсегда остался мужчиной той женщины.
Мартине нравится ее теория.
Джин решительно парирует:
– А ты бы согласилась с изменой?
Маркантонио берет свой бокал.
– Ну вот, так я и знал. Я ненавижу маринованные огурцы, но, хочешь не хочешь, они все равно достаются мне.
И он пьет. А я смеюсь.
Мартина задумывается, а потом отвечает:
– Может, да, а может, и нет, но я должна была бы найти в себе для этого силы.
Эле отзывается:
– Лучше уж нет, это ужасно, поверь мне.
– Да я это знаю, я тоже через это проходила. У меня был парень, и когда оказалось, что он мне изменяет, мне стало не по себе. А потом я поняла вот что: я его не любила по-настоящему, потому что не пришла в отчаяние. То есть на самом деле благодаря его измене я поняла, что встречалась с ним потому, что он мне нравился, но это не была любовь с большой буквы, понимаете? Потому-то я его и бросила – а не потому, что он мне изменил.
Внезапно над столом повисает тишина. К счастью, приносят пиццу.
– «Маргарита» с моцареллой и помидорами.
– Это мне!
– «Маргарита» без помидоров с белыми грибами.
– Это мне. А еще пива мне принесете?
– Да, конечно.
Мы все начинаем есть – все, кроме Мартины, которая уже поела свой салат. Однако этот рассказ словно оставил после себя вопрос, которым, я уверен, втайне задаемся мы все: «А Маркантонио – не та ли эта любовь с большой буквы?»
Я смотрю на него. Он отпивает немного пива, потом встречается со мной взглядом и фыркает, ставит пиво на стол и вытирает рот.
– Ладно-ладно, я отлично понимаю, что вы хотите узнать. Ну хорошо, тогда я вам отвечу. Нет, я не любовь с большой буквы, понятно? Но, если что, с большой буквы «М», потому что меня зовут Маркантонио. Правда же, сокровище?
Мартина смеется.
– Нет-нет, ты с большой буквы «Л»; дело в том, что ты боишься.
Эле, воспользовавшись случаем, говорит:
– Ага, я с тобой согласна: он трус!
Но больше они ничего не говорят, только обмениваются взглядами. А потом все мы снова беремся за еду. И разговор переходит на другие темы. Мы говорим о последних увиденных фильмах, о кое-каких неплохих спектаклях, поставленных недавно, о приятельнице, вернувшейся из отпуска, о новой парочке, о тех двоих, которые поссорились. Я слушаю их спокойно. Но внезапно мне вспоминается эта фраза Мартины: «Он понял, что не мог ничего поделать и что, несмотря на то, что он убежал, все равно навсегда остался мужчиной той женщины».
У меня внутри все сжимается, словно мне одним махом нанесли маваши гери – тот единственный удар, который позволяет борцу, после долгого ожидания победы, выиграть мировой чемпионат всего одним, но неслыханной силы движением. Иногда так происходит и с любовью.
Я ем молча.
Маркантонио встает.
– Хочу выбрать бутылку на потом; хочу, чтобы вы попробовали одну вещь.
– А я схожу на минутку в туалет.
И Эле нас оставляет.
Мы продолжаем есть. Подходит официант.
– Все в порядке?
– Да, спасибо.
– Отлично.
Он уходит. Я откидываюсь назад и в окно вижу, как Маркантонио и Элеонора останавливаются в дальнем углу зала ресторана. Там совсем немного людей среди нескольких неубранных столов, уже покинутых посетителями. Они разговаривают, потом начинают смеяться, Маркантонио становится серьезным и что-то ей говорит. Элеонора опускает голову, качает ею, ей стыдно. Она ответила «нет» на то, о чем он ее спросил. Тогда Маркантонио берет ее рукой за подбородок и целует. Они целуются самозабвенно, словно они одни, как будто тут никого нет – ни в ресторане, ни на улице, ни тем более их новых партнеров, будто они никогда не расставались. Потом Маркантонио отходит и оборачивается в мою сторону; я едва успеваю скрыться. Вскоре я вижу, как они выходят из ресторана, снова садятся за стол, и все продолжается, как и прежде. Эле шутит с Джин.
– Одно время ты меня всегда провожала в туалет.
– Ты уже большая.
«Не очень-то», – сказал бы ей я.
Маркантонио снова кладет салфетку на колени и бросает на меня взгляд.
– Эх…
Мы продолжаем есть. Он знает, что я его видел. Что ж, скоро мы, пожалуй, увидим, как это воспримет Мартина, и с большой ли у них буквы любовь. Не знаю, была ли удачной эта идея поужинать.