На обратном пути, по дороге домой, Джин молчит. Я веду машину и время от времени поглядываю на нее, но она не оборачивается, слушает музыку и смотрит на дорогу. Она неспокойна. Когда знаешь человека, который с тобой рядом, ты прекрасно понимаешь, если с ним что-то не так: ты это чувствуешь по его вибрациям, слышишь молчание или внезапную музыку, чувствуешь счастье или грусть, покой или беспокойство. Ты чувствуешь этого человека. И Джин странно печальна. Я это чувствую.

– Все в порядке? Хороший был ужин…

– Да, очень. Мне было весело, мне было приятно снова увидеть Эле и Маркантонио вместе, это мне напомнило старые времена, когда мы познакомились.

– Правда, и мне тоже.

– Знаешь, что я подумала? Что когда люди знакомятся, все прекрасно, все еще только предстоит открыть. А потом, со временем, некоторые вещи оказываются, может, совсем не такими, какими ты их себе представлял.

– Это потому что мы всегда чего-нибудь ждем.

– Правда, следовало бы ничего не ждать.

– Какие-то у тебя пораженческие настроения.

– Да, может быть. Узнать про твою жизнь мне, с одной стороны, было приятно, но, с другой стороны, теперь мне приходится все время сравнивать. Я думаю о том, как ты встречался с другой, или о том, как страдал из-за матери, или о том, как ты, может быть, разочаровался.

Я продолжаю вести машину, следя за дорогой.

– На днях я ходил ее навещать.

– Кого?

– Свою мать. Я ходил на кладбище, там было пусто, никого не было, кроме человека, стоявшего прямо перед могилой мамы. Это был ее любовник. И я вспомнил, как застал их, когда случился весь этот скандал.

Джин смотрит на меня удивленно.

– Но ты мне ничего не говорил. Ты об этом не рассказывал.

– Нет, извини, но я не знал, как все это воспринимать. Сначала мне нужно было согласиться с его словами. Я понял, что этот человек был по-настоящему влюблен, что они оба были влюблены. Что мой отец заставлял ее страдать и…

– Стэп… Это уже прошло, забудь. Я не знала, не могла себе ничего такого представить. Да и потом неизвестно, правда ли это.

– Я увидел его там, с цветами. Мой отец почти никогда ее не навещал.

– Откуда ты знаешь?

– Знаю.

– Люди переживают смерть очень по-разному. Внезапная потеря близкого человека может выбить нас из колеи.

Я улыбаюсь и, пока веду машину, время от времени на нее смотрю.

– Что такое? Почему ты на меня так смотришь?

– Потому что ты красивая.

– А это сейчас при чем?

– Ты красивая, когда оправдываешь людей. Мой отец – сволочь, и все тут. Еще неизвестно, какие страдания он ей причинял.

– Но ты не знаешь, так ли это на самом деле. Может быть, тот тип сказал это тебе только для того, чтобы оправдаться. Так почему он не может быть сволочью?

Мы замолкаем, а я продолжаю вести машину. Вдруг по радио заиграла песня «Я счастлив» Фаррелла Уильямса. Она очень веселая, эта песня, отличная, ее легко запомнить, но сейчас мне совсем не до чего. Иногда музыка в нашей жизни звучит диссонансом. Я продолжаю вести машину, а Джин на меня смотрит.

– Вот этого, например, ты мне не рассказывал.

– Как не рассказывал? Сейчас-то я рассказал…

– Да, но ты мне мог этого и не рассказать. Тебе не хотелось поделиться со мной сразу же.

– Может, мне было нужно время. Но в конце концов я это сделал. Теперь ты знаешь. Теперь и ты в курсе. Не надо спешить. Думаю, что иногда о чем-то нужно и помолчать.

– Ну и от кого ты это услышал?

Я смеюсь.

– От кого? Может быть, от Ренци.

– А, так он еще и философ?

– В нем всего понемногу. Я еще не совсем понял, чего он не умеет делать.

– Во всяком случае, он мне нравится.

– И мне тоже.

– Но сейчас, когда выяснилось, что о твоей жизни я чего-то не знала, у меня появилось, ну не знаю, ощущение одиночества. И я подумала, что ты никогда не будешь моим…

– Джин! Ну не начинай! Я же тебе рассказал!

– Да, но если в твоей жизни происходят и другие вещи, а я о них не знаю? Вещи, которые, может быть, имеют значение, но ты мне о них не рассказываешь.

– Я тебе все рассказываю, Джин – и важное, и не такое важное. Я ходил на кладбище навестить маму и встретил там ее любовника. И об этом тебе рассказал я, не то что бы ты сама это обнаружила.

Мы замолкаем. Теперь, на фоне абсурдности нашего спора, «Я счастлив» кажется почти забавным. Нет ничего хуже: когда что-то принимает странный оборот, это уже не удается исправить.

Потом Джин поворачивается ко мне и улыбается.

– Ты прав, извини. Это у меня от стресса. Может, гормоны; может, это из-за них я начинаю терять мое обычное душевное равновесие. Или это волнение перед свадьбой.

Я ей улыбаюсь.

– Или и то, и другое.

– Это да. Так, значит, и ты меня немного оправдываешь…

– Немного много.

Фаррелл Уильямс поет последнюю строчку. Вот теперь-то, наконец, песня снова соответствует атмосфере в машине.

Потом Джин, по-прежнему улыбаясь, задает мне другой вопрос:

– Так ты бы мне рассказал все-все? Даже если бы поговорил с бывшей или увидел ее?

– Конечно. Почему бы нет?

– А если бы ты встретил Баби, ты бы мне об этом сказал?

Мда, в такие моменты совсем мало времени, чтобы подумать. Если будешь тянуть, ты пропал. Если говоришь неправду, а на самом деле она тебя спросила об этом нарочно, потому что уже все знает, ты пропал. Если же, наоборот, она ничего не знает, но ты ей об этом скажешь, потому что хочешь быть искренним, то и в этом случае ты пропал. Значит, как бы оно ни обернулось, ты пропал. Но время вышло.

– Так и она тоже моя бывшая.

– Да, но ты мне не ответил.

– Я ответил тебе раньше; я тебе сказал, что если бы я поговорил с бывшей или ее встретил, то я бы тебе об этом рассказал.

– Будь точнее. Я спросила: «Если бы ты встретил Баби, ты бы мне об этом сказал?»

– Да, я бы тебе об этом сказал.

Я чувствую, что мое сердце забилось сильнее, пульс участился и я покраснел. Надеюсь, что в темноте это не заметно. Джин смеется.

– Ты так долго думал, как ответить на мой последний вопрос.

– Неправда. Я отвечал на вопрос про бывшую и не понимал, что конкретно ты хотела сказать.

– Послушай, Манчини, я тебе уже говорила: нам повезло, что с нами случилось что-то великолепное, прекрасное, неповторимое… Не разрушай этого.

Мы подъехали к дому. К счастью, сразу находится место для парковки. Так что я останавливаю машину и глушу мотор. Потом мы выходим, и я вставляю ключи в замочную скважину калитки.

– Эй, Манчини!

– Что такое?

– Повернись ко мне. – Джин пристально на меня смотрит. – Учти, я это знаю. Я знаю все.

Мне кажется, что я вот-вот упаду в обморок. Черт, да откуда она об этом узнала? А, так ей рассказала секретарша, эта гадина, снова клюнула на деньги! Или нет: кто-то, кто видел нас на выставке. Нет, это Ренци, Ренци проговорился! Да нет, не может быть, не верю, не могу поверить: это ей сказала Баби, Баби собственной персоной! Невозможно. Впрочем, кто бы ей это ни сказал, я пропал. Но теперь-то что делать? Как теперь из этого выпутаться? Уходить в сторону, отрицать.

– А что ты знаешь? Там нечего знать.

– Да что ты говоришь? Разве?

– Конечно, нечего.

– Учти, я тоже видела, как Маркантонио и Эле целовались! – И она весело смеется. – Какие они дураки! Как ты думаешь, они будут опять вместе? Ты бы мне про это рассказал?

– Я тебе все рассказываю… Надо только дождаться нужного момента.

Мы входим в лифт, и только там, взглянув на себя в зеркало, я замечаю, как вспотел.