У выхода из церкви нас встречают каскадом рисовых зерен и лепестков роз, белых и красных. Люди аплодируют и смеются, и все становятся в очередь, чтобы поздравить новобрачную, а некоторые – и меня. Парни из «Будокана» обнимают меня один за другим, а потом приходит и Ренци.

– Ну, я по-настоящему счастлив за тебя. Мне кажется, все это очаровательно, лучше, чем в сериале…

– Тогда будем надеяться, что его будут смотреть!

Он смеется и отходит в сторону. Подходят другие люди, родственники, друзья Джин, друзья моих родителей. Приветствуя всех их, я думаю, что обычно сериал смотрят тогда, когда он трагичен. Что будет в следующих сериях? А потом я думаю, что с большим успехом прошел и комедийный сериал «Семья Чезарони», и успокаиваюсь. Амендола и все остальные вызывали у зрителей смех, так, может, и нам удастся пожить весело.

– Эй, любимый, с тобой все в порядке? Нам не удалось перемолвиться и парой слов…

– Ну почему же? Вообще-то я сказал: «Да, я хочу взять ее в жены».

Мы смеемся и целуемся.

– Ты доволен?

– Очень.

Но нам не удается больше ничего сказать друг другу, потому что нас практически похищает съемочная группа.

– Пойдемте с нами, я видел потрясающие ракурсы! Надо успеть до заката!

Фотограф, с тремя камерами на шее, в сопровождении двух молодых ассистентов, да еще и с зонтами для фотографирования, берет Джин под руку и уводит ее с собой. И мне не остается ничего другого, как пойти за ними. И вот мы оказываемся в огромном парке, чтобы нас фотографировали: мы улыбаемся, целуемся, смотрим в глаза друг другу. «Ну скажите же что-нибудь! Вот так, молодцы! А теперь еще что-нибудь! Эй, давайте, говорите!» В итоге мы смеемся, потому что больше не знаем, что говорить друг другу.

– А теперь она должна поднять ногу.

Джин справедливо протестует:

– Ну уж нет, только не подняв ногу…

Ассистенты фотографа переглядываются и кивают.

– Дело в том, что кадр выглядит немного старомодно.

– Ладно, делайте, как хотите. Ну, мы закончили.

Мы возвращаемся к церкви и, когда оказываемся на площади перед ней, все встречают нас аплодисментами.

– Вот они, молодцы, да здравствуют новобрачные!

И одновременно зажигаются огоньки: они освещают большие столы и возвещают о начале ужина. Так может, своими аплодисментами гости приветствовали не нас, а банкет? Многие направляются туда, где готовят жареные закуски; девушка и официант вынимают их из огромной фритюрницы и тут же раскладывают по кулечкам из темной бумаги – такой, какой всегда, как я видел, пользовались продавцы оливок и соленого гороха – и передают их толпящимся вокруг людям. Чуть дальше – стол с закусками из морепродуктов. На длинном столе, устроенном так, что с виду он похож на большую рыбу, следуют, одна за другой, многочисленные подставки разной высоты, уставленные блюдами с деликатесами: от устриц до каллист, от карпаччо до морских черенков, креветок и лангустов. Рядом – стол с сырами разного сорта и места происхождения – от тех, что из провинции Лацио, и до французских. Потом – стол с нарезкой. Там и порезанная на кусочки мортаделла, и пармская ветчина, и ветчина из Сан-Даниэле, и испанские окорока: хамон иберико и хамон серрано. Гости переходят от стола к столу; все наполняют тарелки с такой жадностью, словно боятся что-то потерять. Их больше двухсот – так, по крайней мере, мне сказали Джин и мой отец, который, который через Киру передал, что во что бы то ни стало хочет участвовать в подготовке торжества. Однажды, во время этих приготовлений, когда я был у отца, он подошел ко мне и сказал: «У меня есть сюрприз, он касается вашего свадебного путешествия, но пока я не могу тебе ничего сказать, хотя и уверен, что вам это понравится. Но если вдруг нет… вы всегда сможете отправиться в другое!»

Я рассказал об этом Джин, и она рассмеялась.

– В крайнем случае, отправимся в другое?! Знаешь, если этот сюрприз мне не понравится, то мы действительно отправимся в путешествие еще раз! Не нравятся мне эти хвастливые обещания: сначала они обещают, а потом никогда ничего не делают…

– Хорошо, но ты не сердись, пока мы еще даже не знаем, куда будет это путешествие.

На самом деле он нам пока еще ничего не сказал; завтра мы узнаем, куда поедем в свадебное путешествие: мой отец даст нам билеты в конце вечера. Впрочем, я довольно спокоен, потому что этот сюрприз с путешествием проверили и Фабиола с Паоло, а уж они-то наверняка не пошлют нас на медовый месяц в Иран.

На помосте, несколько в стороне, расположились Франки с группой «Кантина». Эта музыкальная группа очень нравится Джин, и ей удалось пригласить их на праздник. И сейчас они здесь поют самые красивые песни Рино Гаэтано.

– Сногсшибательная свадьба!

Это говорит Скелло, обнимающийся с какой-то Донателлой, которую он мне представляет. Нет, она явно не дотягивает до той, которая была на яхте вчера вечером. К счастью, никто из гостей мальчишника не привел сюда ни одну из тех девушек. По крайней мере, я на это надеюсь.

– Да. Тебе нравится?

– Очень. Если получается так хорошо, то тогда поженимся и мы. Правда же, Дона?

И он, смеясь, уходит с тарелкой, полной еды, и бокалом шампанского, которым он время от времени, пока идет, нечаянно орошает лужайку.

А я и не думал, что у меня так много знакомых. Я осматриваюсь: в большом парке Сан-Либерато официанты снуют туда-сюда. Как раз сейчас мимо проходит один из них – с подносом, уставленным бокалами шампанского.

– Хотите?

Я не заставляю его это повторять.

– Спасибо.

Я беру два бокала, один из них хочу предложить Джин, но она куда-то исчезла. Я выпиваю их один за другим, а потом на ходу ставлю на поднос другого официанта, проходящего как раз рядом. Ну вот, мне уже лучше, я немного расслабился. Это итальянская суббота и, худшее, похоже, уже позади. Кто знает, пошли ли потом в кино и в «Гетто» те парни, что были у бассейна. Однако в конечном счете меня это не очень-то волнует.

– Так вот ты где, любимый! Куда же ты исчезал?

– Но я отсюда никуда не уходил.

– Послушай, давай не ссориться именно в этот вечер, а?..

Джин совершенно не в себе; мне стоит ее поддержать.

– Конечно, сокровище, прости меня…

– Давай лучше сядем.

Мы подходим к небольшому столу, накрытому на двоих. Когда мы садимся, уж и не знаю, кто аплодирует еще раз. А потом я слышу голос женщины – может быть, Паллины, – которая кричит: «Да здравствуют новобрачные!» И какой-то мужчина – может быть, Банни – начинает традиционное: «Горько, горько, горько…» Если это действительно те двое, то они поступили отлично. Чтобы они прекратили как можно быстрее, я встаю, притягиваю к себе Джин и страстно ее целую. Если уж нужно так сделать, то пусть будет – но, по крайней мере, так, как это нравится мне. Как мне, а не тем, кто удовлетворяет это требование, целуясь с закрытым ртом, сложив губки бантиком, или, того хуже, в щеку. Возгласы в конце концов прекращается, и, после еще одной шумной овации, все начинают есть. Официанты снуют без устали; люди за столиками кажутся мне веселыми, а выбор блюд – идеальным, учитывая, что некоторые уже все доели. Вина текут рекой, блюдам нет конца, шампанское в избытке. Папа с Кирой кажется счастливым, Фабиола кормит детей с ложечки, Паоло время от времени вытирает рот то тому, то другому, а Фабиола, естественно, его за что-то бранит. За другим столом спокойно едят Паллина и Банни, слушая чей-то рассказ, смеются… Им хорошо. Полло не занимает их мыслей, не мешает им. Дальше расположились парни из «Будокана» – даже они ведут себя хорошо. За одном из столиков, вместе с родственниками, я вижу своих дедушку и бабушку по матери – Винченцо и Элизу. Едят они немного, слушают и время от времени разговаривают с тетей, живущей не в Риме. Я рад, что они пришли, что захотели разделить мое счастье, преодолев досаду, которую могли бы испытать, увидев папу с другой женщиной. Кто знает, как они это пережили, кто знает, как им не хватает их дочери, моей мамы. Я улыбаюсь Джин. Она ест моцареллу, но не успевает донести ее кусочек до рта, как вдруг к ней кто-то подходит о чем-то спросить. Я не делюсь с ней своими мыслями и тоже ем. Мне не хватает мамы. Она была бы красавицей, самой красивой из всех. Она была бы со мной рядом, смеялась бы своим нежнейшим смехом, а потом бы плакала и снова смеялась. Она бы мне сказала: «Ну вот видишь! И как тебе только удается всегда заставлять меня плакать!» Как в детстве, когда мы смотрели фильм вместе, и в конце она расстраивалась, в этом был виноват я. Я съедаю немного макарон. Эти спагетти «на гитаре» очень вкусные, но, хотя порция и маленькая, в горло они не лезут. Мне вспоминается книга, которую я читал, последние страницы романа «Тысяча огней Нью-Йорка». Матери очень плохо, она лежит в больнице. Майкл, брат главного героя, бывает у нее каждый день последней недели, но потом вынужден ненадолго отлучиться. Тогда он просит главного героя подменить его. И именно в то краткое время, когда Майкла нет, мама умирает. Такова уж жизнь – издевательская: иногда она с нами забавляется, иногда она помогает, а иногда она такая злая. Я пытаюсь сглотнуть, но не могу. Прости меня, мама. Как бы я хотел тебя сейчас обнять и крепко прижать к себе, как бы я хотел видеть тебя и твоего Джованни веселыми и счастливыми здесь, за соседним столиком. Как бы я хотел никогда не открывать ту дверь, или, открыв ее, просто уйти, дав вам время рассказать мне вашу историю любви, которая, может, была прекрасной и заслуживала больше времени. Я выпиваю немного белого вина – холодного, даже ледяного. Глотаю его одним махом, допиваю бокал. У меня перехватывает дыхание, но я его восстанавливаю.

– Ну, почувствовал, какое оно вкусное?

Джин смотрит на меня и улыбается. Она имеет в виду вино.

– Да, очень.

Официант, как будто он за нами следил, наполняет мой бокал снова.

Я ему улыбаюсь.

– Да, все отлично.

Подают еще много блюд, гости продолжают произносить тосты. Потом приносят горькие настойки, щербеты и кофе, и все подходят к столу с крепкими напитками. Гвидо передает мне ром.

– Это «Джон Балли» – тот, который тебе нравится.

Я чокаюсь и выпиваю весь стакан.

Ко мне подходит Маркантонио.

– А со мной не хочешь выпить?

Он передает мне еще один ром, и, высоко подняв наши стаканы, мы чокаемся. За секунду исчезает и этот стакан.

– Все к торту, прошу вас…

Кто-то направляет людей, как большой табун, к площадке, находящейся чуть ниже. В центре возвышается огромный торт, на верхушке которого – фигурки жениха и невесты.

– Стэп, Джин, идите сюда, вставайте сюда, вперед.

Мы подчиняемся приказам главного распорядителя, господина с темными напомаженными волосами, в смокинге. Он будто сошел с экрана одного из тех американских фильмов, действие которых происходит во времена сухого закона, когда запрещалось пить и продавать спиртное, но при этом процветала контрабанда, а самогонные аппараты прятали в зарослях тростника. Все автомобили были черными и высокими, и из них всегда выходил такой, как он, и начинал стрелять из автомата. Но на сей раз он внушает больше доверия: у него в руках лишь огромнейшая бутылка шампанского. Когда мы оказываемся с ним рядом, он тотчас же открывает пробку, которая вылетает с оглушительным шумом, описывает приличную дугу и исчезает где-то в кустах, за людьми. Кто-то передает нам два бокала, и контрабандисту удается наклонить большую бутылку и налить нам шампанского. Одновременно за нами слышится другой хлопок, и над нашими головами один за другим раскрываются разноцветные фейерверки, и Джин, улыбаясь, стискивает мою руку.

– Они тебе нравятся? Думаю, что это сюрприз Адельмо, сына дяди Ардизио. Помнишь, я тебе о нем говорила.

Ну да, Ардизио – тот самый, который так летал на своем самолетике над военной базой, что всегда была опасность, что он кого-нибудь подкосит.

– Да, очень, они очень красивые.

Я вижу людей, которые, задрав головы кверху, к звездам, восторгаются этими разноцветными вспышками, и встречаюсь взглядом с Гвидо. Он улыбается мне издалека, чувствуя себя и сообщником, и виноватым – но не настолько, как я сам. Не успеваю я погрузиться в ощущение своей вины, как слышу крик:

– Ныряние в торт!

И какие-то подозрительные личности, намеренно спрятанные среди гостей, вылетают справа, слева, из середины и даже из-за меня, действуя в соответствии с идеально продуманным планом и с безупречной синхронностью. Не успеваю я пошевелиться, как вижу, что Джин сначала пугается, а потом смущается. Я передаю ей мой бокал, и меня подхватывают ребята из «Будокана». Еще мгновение – и я оказываюсь перевернутым головой вниз, в руках Луконе, Скелло, Банни, Сицилийца, Хука, Бласко, Маринелли и еще кого-то, кого мне не удается увидеть. Черт, они пришли все – может быть, только для того, чтобы насладиться этим моментом. Мне кажется, что Джин противоположного мнения. Она кричит, со всей точностью и определенностью: «Нет, прошу вас, нет!» Но уже слишком поздно. Меня поднимают и заталкивают с головой в большой торт. И пока я барахтаюсь в этих сливках и в этом креме, чувствуя, как размягчаются безе и сдоба, расплющиваясь от моих самых невинных ударов головой, на меня нападает смех. Почему в такой момент, как этот, меня так упорно смущает мой проклятый ум? Какой, интересно, была свадьба Баби? Чинной, благовоспитанной, элегантной? И как ее, интересно, отмечали друзья Лоренцо? Готовили ли они комическую сценку? Подбирали ли хвалебные слова специально для них двоих? Или ограничились классической поэзией, одним из затасканных стихотворений Джебрана? Или потревожили Шекспира либо бог знает какого другого поэта? Когда я выныриваю из торта, кто-то обтирает меня полотенцем, кто-то счищает с лица сливки, кто-то наскоро чистит мою одежду. И я, как еще никогда прежде сладкий, наконец, открываю глаза и вижу перед собой Джин: она весело улыбается и совсем не злится из-за того, что испортили торт. Она берет меня за руку.

– Давай, пошли танцевать; Франки и его «Кантина» уже играют!

Мы бежим мимо людей с бокалами шампанского и тарелками с остатками той части торта, которую удалось спасти от моего «ныряния». На танцплощадку мы выходим под звуки песни «Сентябрь» группы «Земля, ветер и огонь». Кажется, что наши сердца бьются именно в этом ритме, и мы весело танцуем под музыку. Вскоре к нам присоединяются друзья и подруги, и все это превращается в самую настоящую вечеринку. Подходят несколько других пар, постарше, и начинают танцевать в привычном им ритме, совершенно не ощущая себя неуместными, и даже рискнув исполнить несколько па вдвоем. Франки и «Кантина» сразу же подстраиваются под их ритм и удивляют нас песней той же группы – «Танцуем ритмично», а потом – песней «Праздник» группы «Кул и компания». И все вместе они танцуют очень слаженно – прямо как эта изумительная группа. Несколько официантов ходят по краю танцплощадки с подносами, полными бокалов шампанского. Руки, удивительно синхронно, подхватывают их на лету, и я – в том числе. Музыка продолжается. В какой-то момент начинает звучать «Все еще жив», и Франки удается воспроизвести манеру исполнения группы «Би Джиз». Скелло выходит в центр танцплощадки – в отчаянной, но забавной попытке подражать Джону Траволте. Потом Франки и «Кантина» исполняют и другие песни: «Королеву танца» группы «АББА», потом – хит Рода Стюарта «Da Ya Think I'm Sexy?», потом – песню «Daddy Cool» группы «Бони М.» и «Wake Me Up Before You Go-Go» дуэта «Wham!». Все танцуют как сумасшедшие. На танцпол выходят и другие, даже мой отец с Кирой и Паоло с Фабиолой. Они одни: видимо, оставили кому-то детей и, судя по всему, развлекаются. Ничего не поделаешь: музыка восьмидесятых поистине замечательная, и радиостанции, звучавшие на шоссе в сторону Браччано, были совершенно правы. Я ненадолго останавливаюсь и подхожу к столу с крепкими напитками – выпить рома. Кто-то меня обнимает, какая-то девушка меня целует… Ах, нет, это Джин, и я пьян, а она смеется и возвращается на танцплощадку с Элеонорой и Иларией, которая, судя по всему, здесь единственная, кто не заморачивается по поводу своего платья – старомодного, как у бабушки, – но отлично танцует и скачет.

– Чудесный праздник! – Гвидо меня обнимает. – И вчера, и сегодня ты выиграл в бинго, а?

Он качает головой и уходит. Я не успеваю ему ответить, но только знаю, что ненавижу и само слово, «бинго», и эти игровые заведения с отвратительными карточками, курящими людьми и тем словно записанным на магнитофон голосом, который весь день без остановки объявляет номера. Я об этом кое-что знаю, потому что Полло, пока не замутил с Паллиной, встречался с какой-то Наташей, которая работала в заведении бинго около площади Фьюме, выстроенном на месте кинотеатра «Красное и черное». Я составлял ему компанию, когда нам приходилось ее ждать, в обмен на пиво.

– Давай, оно тоже бесплатное… Хочешь пива? Даже и не пытайся!

Это была его любимая глупая шутка. Я скучаю по тебе, Полло. Мне бы хотелось увидеть тебя сегодня здесь – увидеть, как ты смеешься, пьешь и танцуешь с Паллиной. И мне бы хотелось знать, да, мне бы хотелось тебе помочь или, по крайней мере, черт побери, об этом поговорить, хотя бы поговорить, чтобы не узнать все вот так, из письма, столько времени спустя. Я беру ром и выпиваю его одним махом.

– Дайте мне еще рома!

И, дожидаясь следующего стакана, я смотрю, как ты, Джин, танцуешь, смеешься и легко двигаешься. Ты веселая, красивая, спокойная.

– Вот, пожалуйста.

– Спасибо.

Я выпиваю его залпом, как если бы ром мог отвлечь меня от этих мыслей, как если бы он мог принести мне облегчение. Мне следовало бы сказать тебе все, Джин? Но не произошло ничего, да… то есть… в общем… И я в одиночестве смеюсь. Я имел в виду, что меня это совершенно не волнует, именно это я и хотел сказать. Но вот что я должен по-настоящему признать – так это то, что я пьян. Но я не успеваю об этом даже подумать, как в мои мысли вторгается чей-то голос.

– А вот и сюрприз!

– Ну, папа, из-за тебя меня чуть не хватил удар!

– Извини. – Он смеется. – Свадьба удалась на славу! А эта группа, которая играет, – просто фантастическая!

И именно тут, прямо как знак судьбы, Франки и «Кантина» начинают играть песню «YMCA» группы «Village People», и все слаженно повторяют движения руками.

– Папа, а ты не хочешь с ними потанцевать?

– Ты что, с ума сошел? Нет, эту я пропущу, мне бы не хотелось, чтобы меня неправильно поняли… Впрочем, я говорил тебе о сюрпризе, касающемся твоего свадебного путешествия… – Он вынимает из кармана конверт и дает его мне. – Вот оно, это оно, тебе хотела подарить его мама. Мне кажется, это прекрасно; самые красивые острова, какие только можно найти, объехав вокруг света. – Я смотрю на конверт, открываю его; там только листок с реквизитами турагентства. – Я сделал все, о чем она меня просила перед тем, как… да, в общем, перед тем, как умереть. Она мне сказала, что если ты когда-нибудь женишься, то ей бы хотелось, чтобы ты отправился в это путешествие. Она оплатила его сама. – Я рассматриваю этот листок, чтобы не смотреть ему в глаза. И слышу, как он говорит дальше: – Вы выезжаете завтра вечером, в половине девятого, так что времени хватит для всего. Мама тебя любила, очень любила. Тебе не стоило устраивать весь тот скандал, бить Амброзини. Она и его любила.

И он уходит.

Поднимая глаза, я вижу, как он исчезает среди танцующих. Он тоже начинает махать руками, пытаясь попадать в такт с другими, но у него не получается, ему это совершенно не дано. Следовательно, он знал? Или понял все потом? Я больше ничего не понимаю. И меня начинает тошнить. Я едва успеваю скрыться за кустами, обогнать щебечущую парочку, обойти другую парочку, целующуюся, и добежать туда, где уже никого нет. Я сгибаюсь и извергаю из себя все.

Вскоре я вхожу в туалет, устроенный в маленькой кабинке возле церкви, и несколько раз споласкиваю лицо холодной водой, полощу рот. Ополаскиваю лицо еще раз. И стою вот так, опираясь на умывальник, смотрю на себя в зеркало и качаю головой. В двух вещах я уверен: в том, что мне не хватает мамы, и в том, что мой отец – действительно большая скотина.