— Стефано!
Прямо передо мной, посередине улицы, стоит мой брат.
Я улыбаюсь.
— Привет, Па. Мне очень приятно снова его видеть. Я просто в восторге, но мне удается этого не показать.
— Ну как ты? Представить себе не можешь, сколько я думал о тебе.
Он крепко меня обнимает. Изо всех сил сжимает в объятиях. Мне это приятно. На минуту вспоминаю последнее Рождество, что мы провели вместе. Перед моим отъездом. И ту пасту, которую он приготовил и которая, как он думал, мне не понравилась…
— Ну, как ты, развлекся в далекой Америке?
Он берет у меня сумку. Естественно, ту, что полегче.
— Да, там было классно, в далекой Америке. Кстати, а почему в далекой?
— Ну, так принято говорить.
Мой брат знает, как принято говорить. Конечно, времена изменились. Он смотрит на меня счастливым взглядом и улыбается. Он искренне рад. Он по-настоящему любит меня. Хотя мы с ним совершенно разные. Он напоминает мне Джонни Стеккино.
— Слушай, что ты смеешься?
— Да так просто.
Я смотрю на него внимательнее. Подтянутый такой, в новой свежей рубашке, легкие темно-коричневые брюки с отворотом внизу, пиджак в клеточку и наконец…
— Эй, Паоло, а где твой галстук?
— Да я летом его не ношу. А что, так плохо? — Не дожидаясь ответа, он делает жест рукой: — Вот мы и пришли. Смотри, что я себе купил… Он показывает на предмет своей гордости: — «Ауди 4», последняя модель. Нравится?
Как при виде такого восторга сказать, что нет?
— Красота, классная штука.
Он нажимает на кнопку брелока, который держит в руке. Раздаются два всхлипа, дважды мигают фары, и все гаснет. Паоло открывает багажник.
— Давай сюда сумки.
Кидаю туда две американские сумки вдобавок к той маленькой, которую он уже аккуратно положил на дно.
— Только не гони… — И тут мне в голову приходит идея. — Дай мне попробовать?
Он смотрит на меня. Выражение его лица меняется. Сердце замирает. Но братская любовь одержала верх.
— Конечно, держи.
Он натянуто улыбается и бросает мне ключи с пультом. Сумасшедший. Не дай Бог иметь такого брата, как я. А уж если он просит проехаться на такой новенькой «Ауди 4». Я усаживаюсь за руль. В салоне — запах новой машины, она само совершенство, разве что немного узковата. Загорается панель, я завожу мотор.
— Она легко идет.
— Знаешь, она еще на обкатке…
Он смотрит на меня с беспокойством и пристегивается. А мне, возможно, из-за того, что наконец-то я вернулся в Рим, хочется кричать от радости; а может быть, мне просто хочется сбросить с плеч эти два года молчания; и я со всей злости, накопившейся вдали от родины, давлю на газ. Машина срывается с места.
«Ауди 4» виляет задницей, вздымается на дыбы, ревет, шины шуршат по горячему асфальту. Паоло вцепился обеими руками в ручку над окошком.
— Ну вот, я так и знал, так и знал! Ну почему с тобой вечно одна и та же история?
— О чем ты? Я ведь только что сел за руль.
— Я имею в виду, что с тобой никогда нельзя быть спокойным!
— Хорошо. — Я уменьшаю скорость, сворачиваю с дороги и еще немного играю с рулем, почти касаясь крылом дорожного ограждения. — Ну, успокоился?
Паоло усаживается поудобнее на сиденье и снимает пиджак.
— С тобой никогда нельзя быть спокойным.
— Да ладно тебе, ты ведь знаешь, я прикалывался. Не волнуйся, я изменился.
— Еще изменился? И насколько же?
— Этого я пока не знаю, вот — вернулся в Рим проверить.
Мы молчим.
— Курить здесь можно?
— Я бы не хотел.
Вставляю сигарету в рот и нажимаю на прикуриватель.
— Что ты делаешь, я же сказал…
— Тебя подвело твое «Я бы не хотел».
— Вот видишь… ты изменился. К худшему.
Смотрю на него с улыбкой. Я его люблю. Он-то, кажется, всерьез изменился: выглядит более зрелым, настоящий мужчина. Прикуриваю «Мальборо медиум» и протягиваю сигареты ему.
— Нет, спасибо, — он чуть приоткрывает окошечко. Снова улыбается. — А знаешь, я тут встречаюсь с одной.
Мой брат старше меня на семь лет. Невероятно, но иногда он выглядит мальчишкой, когда рассказывает о приятных вещах. Я решаю ободрить его.
— Ну и как она, симпатичная?
— Симпатичная? Да она красотка! Высокая, блондинка, ты ее, наверное, знаешь: ее зовут Фабиола, занимается интерьерами. Она любит ходить только в изысканные места, у нее столько вкуса…
— Ага, понятно, ну конечно.
— Ну, ладно, ладно. Не остри тупым концом. Так она обычно говорит.
— Немного двусмысленно, тебе не кажется? Ей надо бы поосторожнее с такой фразочкой. В общем, теперь мне понятно, почему вы вместе.
— Ну да, у нас один настрой.
Один настрой. Ну что тут скажешь. Настрой может быть только у музыкальных инструментов. Или еще хуже — в психиатрии. А любовь — это когда дух захватывает, когда ни о чем не думаешь, когда ты скучаешь, если ее долго не видишь, когда, даже если никакого настроя нет, все равно классно, когда сходишь с ума… Когда при одной лишь мысли, что она может идти рядом с другим, ты готов одним махом переплыть океан.
— Это важно, что у вас совпадает настрой. Ну и… — Я думаю, что бы еще такое сказать. — Фабиола — красивое имя.
Очень банальная концовка. Но ничего лучше я не придумал. В глубине души мне фиолетово, но если бы я сказал, что имя это дерьмовое, Паоло бы огорчился. Для него очень важно мнение окружающих, Это самая большая фигня, какая только может быть. Окружающие — это кто? А наши родители — это что, тоже окружающие?
Он почти угадывает мои мысли:
— Знаешь, а у отца тоже есть кое-кто.
— Как я могу знать, если мне об этом никто не говорил?
— Моника — красивая тетка. Ей пятьдесят лет, но выглядит моложе. Она у него весь дом перетряхнула: выбросила кучу старья, обновила его полностью.
— И отца тоже?
Паоло хохочет как ненормальный:
— Ну это уж слишком!
Моего брата может привести в восторг любая фигня. Неужели он и раньше был таким? Когда возвращаешься после долгого отсутствия, все кажется немного другим.
— Они живут вместе, ты должен с ней познакомиться.
Должен. Что значит — должен? Я резко выворачиваю руль, пытаясь объехать типа, который маячит передо мной. Да двигай же попой! Я мигаю ему фарами, все без толку. Газую, притормаживаю. Резко пытаюсь объехать его справа.
Паоло упирается ногами в пол и хватается за подлокотник между нами. Я возвращаюсь в левый ряд и успокаиваю его.
— Все нормально. В Америке такое не выкинешь: там каждый миллиметр под контролем.
— Поэтому ты и вернулся сюда, чтобы оттянуться на моей машине, да?
— Как мама?
— Хорошо.
— Что значит «хорошо»?
— А что значит — «как мама»?
— Как же ты все усложняешь. Она успокоилась? У нее есть кто-нибудь? Ты ей звонишь? Она общается с отцом?
Мне никак не задать последний вопрос: она спрашивала обо мне?
— Она часто меня о тебе спрашивала, — он ответил только на этот вопрос. — Она хотела знать, звонил ли ты из Нью-Йорка, как у тебя дела на курсах и так далее.
— И что ты сказал?
— То немногое, что знал. Что на курсах все нормально, что, как ни странно, ты пока ни с кем не подрался, и еще немного насочинял.
— Что, например?
— Что у тебя там девушка, правда, итальянка. Если бы я сказал, что американка, она бы сразу поняла, что это лажа, — вы бы не смогли и парой слов перекинуться.
— Ха-ха, предупреждай, когда надо смеяться, это очередная острота?
— Еще я сказал, что ты там развлекаешься по вечерам, но никаких наркотиков. Зато множество друзей. В общем, что ты не собираешься возвращаться и тебе там по кайфу. Ну как тебе?
— Более или менее.
— То есть?
— У меня там были две американочки, и мы прекрасно ладили.
Он не успевает рассмеяться: я уменьшаю скорость и съезжаю с объездной направо. Еще раз притормаживаю на повороте, колеса скрипят, за моей спиной гудит какая-то старая тачка, я продолжаю съезжать как ни в чем не бывало и выруливаю на развязку. Паоло усаживается поудобнее. Достает с заднего сиденья пиджак. Пытается что-то сказать.
— Ты не показал поворот.
— Угу.
Едем молча. Паоло долго смотрит в окно, потом поворачивается ко мне, пытаясь привлечь мое внимание.
— Ну что еще?
— Как тогда закончился суд?
— Меня оправдали.
— То есть?
Он удивленно смотрит на меня.
Поворачиваюсь и заглядываю ему в глаза. Он молчит. Смотрит на меня спокойным взглядом. Не думаю, что он притворяется. Или он прекрасный актер. Паоло — хороший брат, но среди его гипотетических достоинств нет ни одного поразительного. Я смотрю на дорогу.
— Ничего особенного: меня оправдали и все.
— Как это? Объясни толком.
— Ты что, не знаешь, как это делается? Как и с амнистией на налоги или строительство, когда она проводится специально перед выборами. Тут та же история о преступниках, вроде меня, забывают, зато президент запоминается.
Паоло улыбается.
— Знаешь, я давно задаю себе вопрос, почему ты уделал того типа, что жил напротив нас.
— Трудно, наверное: вопрос задаешь, а ответа все нет?
— Ну, меня отвлекали кое-какие другие дела.
— В Америке ты бы и дня не продержался. Там нет времени задавать себе вопросы.
— Но я-то жил в Риме, и между аперитивом и капуччино задумывался об этом. И даже пришел к одному заключению.
— Вот это да! И к какому же?
— Что наш сосед каким-то образом надоедал маме: может быть, приставал или шутил как-то непристойно. Ты об этом узнал и бах-бах! Отправил его в больницу…
Я молчу. Паоло смотрит на меня в упор. Мне хочется уклониться от его взгляда.
— Но кое-чего я не понимаю, никак не могу въехать… Извини, но мама же была на суде и ничего не сказала, ну, как все было: что там такого этот тип ей говорил, в общем, почему ты так себя повел. Если б она рассказала что-нибудь, судья, может быть, что-то понял.
Паоло. Что он знает, Паоло. Бросаю на него взгляд, потом снова смотрю перед собой. На дороге, под колесами «Ауди 4» мелькают белые штрихи разделительной полосы. Один за другим, изредка чуть стертые. Слышен шум автострады. Вжиих. «Ауди 4» приподнимается и опускается при подъемах. Чувствуется каждый стык на дороге, но это не надоедает. Нужно ли сказать ему правду? Открыть одному человеку глаза на другого? Паоло любит маму такой, какая она есть. Он любит ее такой, какой ее видит. Или хочет видеть.
— Паоло, а почему ты об этом спрашиваешь?
— Да так, хочу знать…
— Что-то не сходится?
— В общем, да.
— А ведь это кошмар для тебя как коммерсанта.
Джованни Амброзини — так звали нашего соседа, я узнал это только на суде. Хотя нет, его фамилию я узнал раньше. Когда я позвонил в его дверь, фамилия была написана над звонком. Он открыл, он был в трусах. Как только он меня увидел, сразу прикрыл дверь. Я пришел просто поговорить. Попросить его сделать потише музыку. И вдруг сердце екнуло. Вот короткий миг, пока дверь была открыта, я увидел в щели ее лицо. И наши взгляды, встретившись, навсегда разошлись. Я никогда этого не забуду. Она была обнаженной, такой я не видел ее никогда. Она была красивой, такой я ее всегда любил… Моя мама. В постели чужого человека. Я помню сигарету у нее во рту. И ее взгляд. Как будто она хотела сжечь все дотла, и будто она хотела сказать: вот, мой мальчик, смотри, это жизнь, это и есть настоящая жизнь…
У меня до сих пор вскипает кровь при этом воспоминании. Так вот — Джованни Амброзини. Я схватил его за волосы и вытащил на лестницу. Он упал. Я разбил ему о ступени обе челюсти, ударив по затылку. Он цеплялся за лестничные перила, а я бил его башмаком в ухо, в лицо, по ребрам, давил каблуком пальцы, пока те не превратились в кашу. Пальцы, которые к ней прикасались.
Ну все, все, хватит, прошу тебя. Иначе не выдержишь. И ты всю жизнь будешь это помнить. Всю жизнь. Я смотрю на Паоло. Делаю глубокий вдох. Спокойно. Еще глубже. Спокойно. Наври что-нибудь.
— К сожалению, Паоло, не всегда все концы сходятся. Тот чудило меня достал, вот и все. Представь себе, мама тут ни причем.
Похоже, он рад. Ему приятно слышать эту версию. Он уставился в лобовое стекло.
— Ой, я забыл тебе кое-что сказать.
Я смотрю на него с беспокойством.
— Что еще?
— Я переехал. Живу по-прежнему в Фарнезине, но теперь у меня квартира с аттиком.
— Наконец-то позитивная новость.
— Хорошая?
— Просто супер. Тебе надо ее увидеть. Сегодня ночуешь у меня, идет? Номер телефона тот же. У меня друг в «Телекоме», он помог перевести номер на новый адрес.
Он улыбается, наслаждаясь этим своим мелким могуществом. Черт, как же я об этом не подумал! Слава Богу, что у него тот же телефон, он же у меня на визитке. Той, что я дал стюардессе. Еве, кнельке.
Улыбаюсь про себя.
Корсо Франча, Винья Стеллути, дальше — площадь Дельфийских Игр. Еду мимо улицы Колаянни, дальше — площадь Джачини. У светофора неожиданно тормозит мопед. Девушка. О Боже. Это она. Длинные светло-пепельные волосы выбиваются из-под шлема. Она теперь еще носит и кепку с козырьком. На ней — голубая курточка, точь-в-точь под цвет ее глаз, голубой i-pod. Да, похоже, она… Притормаживаю. Она раскачивает головой в такт музыке и улыбается. Останавливаюсь. Она трогается. Пропускаю ее. Она весело объезжает нашу машину. Благодарит меня кивком… сердце мое бешено стучит. Нет, не она. Но меня охватывают воспоминания. Как если бы ты стоял в море ранним холодным утром и кто-то тебя окликнул. Ты оглядываешься, здороваешься. Но когда оборачиваешься обратно и хочешь идти дальше, на тебя вдруг набегает волна. И вот я снова, против своей воли, оказываюсь в том месте, где я стоял два года назад, как потерпевший кораблекрушение. Ее предки уехали за город. Она мне позвонила и пригласила к себе. Поднимаюсь по лестнице. Дверь не заперта. Она оставила ее приоткрытой. Медленно вхожу.
— Баби, ты здесь? Баби…
Тишина. Закрываю дверь. Иду на цыпочках по коридору. Дохожу до спален. Из родительской едва слышна музыка. Странно, ведь она сказала, что предки уехали в Чирчео. Дверь полуоткрыта, за ней — слабый свет.
Подхожу ближе. Открываю дверь. И прямо у окна вижу ее, Баби. На ней — одежда матери: длинная кашемировая юбка с рисунком, прозрачная шелковая блузка песочного цвета расстегнута. Под ней виден бюстгальтер кремового цвета. Волосы заплетены во множество косичек. Баби кажется немного старше. Ей хочется выглядеть старше.
Она мне улыбается. В руке у нее — бокал, наполненный шампанским. Второй она наливает мне. Бутылку ставит в ведерко, наполненное льдом, стоящее на тумбочке. Вокруг горят свечи, и нас постепенно окутывает запах дикой розы. Она ставит ногу на кресло. Юбка распахивается, теперь виден ее высокий ботинок и нога, обтянутая тонким, медового цвета чулком в сеточку, на резинке. Баби выжидающе смотрит на меня, держа в руках два бокала, взгляд ее неожиданно меняется. Как будто она в один миг стала взрослой.
— Возьми меня, как будто бы я — это та… Та, которая тебя не хочет, та, которая каждый день изводит меня, стараясь нас разлучить.
Она протягивает мне бокал. Я выпиваю шампанское одним махом. Холодное, вкусное, великолепное. И целую ее со всей силой своего желания. Наши языки пахнут шампанским, они еле двигаются, усыпленные, опьяневшие… И вдруг они оживляются. Я провожу рукой по ее волосам и тут же запутываюсь в заплетенных косичках. И так держу ее голову в руках, она моя, вся моя… ее поцелуи становятся настойчивее. Она полностью овладела моими губами, такое ощущение, что она хочет проникнуть внутрь меня, проглотить меня, добраться до самого сердца. Но что ты делаешь? Остановись, оно уже и так твое.
Баби отрывается от меня и смотрит мне в глаза. Она и вправду похожа на свою мать. И мне страшно от ее напористости, я впервые вижу ее в таком состоянии. Она берет мою руку, приподнимает сбоку юбку и проводит ею… ведет ее выше и выше… по ноге. Откидывает голову назад. Глаза закрыты. На губах играет улыбка. Я ясно слышу ее громкий вздох. Она ведет мою руку все выше и выше. Медленно, медленно подводит ее к трусикам.
Вот они. Она медленно сдвигает их, и я пальцами попадаю прямо в нее. Баби вздыхает еще громче. Она расстегивает мне брюки и полная нетерпения, быстро их стягивает, я никогда ее прежде такой не видел. И нежно находит его. И замирает. Смотрит мне прямо в глаза. И улыбается. Лижет мне губы. Кусает меня. Она голодна. Она хочет меня. Она опирается о стенку, толкает меня, упираясь лбом в мой лоб, улыбается, испускает вздохи, начинает ласкать меня рукой по всему телу, и ее голодные глаза теряются в моих… Потом снимает трусики, дарит мне последний легкий поцелуй и нежно гладит меня под подбородком. Задрав юбку, встает на кровати на четвереньки. Переворачивается на спину и поднимает ко мне лицо.
— Стэп, прошу тебя, возьми меня силой, как если бы я была моей матерью, сделай мне больно… Прошу тебя, клянусь, я так хочу.
Это невероятно. Но я так и делаю. Я повинуюсь, и она начинает кричать, как никогда прежде, а я почти теряю сознание от удовольствия, от желания, от абсурдности всей этой ситуации, от любви, о которой я и мечтать не мог. Я все еще закипаю от удовольствия, вспоминая это, я закипаю…
— Эй, Стэп!
— Да?
Внезапно я очнулся. Рядом Паоло.
— Что с тобой? Ты встал посреди дороги.
— А?
— Вот теперь ты меня действительно удивляешь. Мы такие вежливые стали? Ни разу не видел, чтобы ты так делал: уступил дорогу девчонке, которая, к тому же, не права. Невероятно. Или Америка так на тебя подействовала, или ты и вправду поменялся. Или…
— Или?
— Или эта девчонка кого-то тебе напомнила. — Паоло поворачивается ко мне и смотрит в упор.
— Эй, не забывай, что мы братья.
— Вот именно. Именно это меня и беспокоит… Это я сострил, если ты не понял.
Паоло смеется. Я трогаю машину с места, стараясь совладать с собой. Мне это удается. Делаю глубокий вдох. Еще глубже. Как же больно осознавать, что эта волна будет накатывать на меня до конца жизни.