В день репетиции я сижу с Марк-Антонио в режиссерской. Рядом с нами, отделенные от нас стеклом, сидят Мариани и компания. Змей нервно ходит из угла в угол. Кот & Кот сидят как ястребы-стервятники за спиной у Романи. Они смотрят на монитор, зыркают глазами по залу, подыскивая идеальный кадр, именно тот кадр, который лучше всего даст людям возможность увидеть то, что им покажут. А вот Романи — тот, наоборот, сидит спокойно и покуривает сигарету, которая каким-то образом висит в его пальцах, сохраняя равновесие, в нескольких сантиметрах от лица. Пепел описывает сложнейшую дугу, парит какое-то время в воздухе, не падая, Романи другой рукой делает легкие движения, щелкая пальцами. Он чередует камеры, которые ему быстро выводит невозмутимый помощник. Тот нажимает кнопки на клавиатуре, как будто играет на маленьком пианино, находит на маленьких мониторах картинки и переводит их на большой монитор, стоящий перед Романи. Один, два, три, наплыв, четыре, пять, шесть, общий план.

— Вот Стэп, это и есть телевидение, — Марк-Антонио слегка хлопает меня по плечу. — Пойдем на наше место, скоро начинаем.

— А что это сейчас делают?

— Да ничего особенного. Это только репетиция, последняя перед генеральной. Мы практически в заднице — настолько отстаем от графика. Но так почти всегда бывает.

— Понял.

Я пожимаю плечами: не очень-то я понял. Но, похоже, сейчас очень важный момент, в воздухе висит странное напряжение. Операторы надевают наушники — натягивают их, как солдаты, готовящиеся к бою. Они быстро крутят ручки zoom, проверяя его работу, примеряются к камерам, расставляют ноги, принимая нужное положение: этакие пулеметчики, готовые стрелять в любую цель, указанную им генералом Романи.

— Три, два, один… пошла заставка!

Звучит музыка. Внезапно оживает цветной монитор, стоящий напротив нас. Появляются сделанные нами раскрашенные логотипы. И так же внезапно исчезают. И сразу, один за другим, с определенным интервалом, начинают раскрываться многочисленные занавесы. Камера номер два, оператор, которой единственный из всех имеет возможность и удовольствие работать сидя, медленно двигается в центр студии. На цветном мониторе можно видеть то, что он снимает. На камере горит красный огонек, это значит, что она в работе. Камера неуклонно движется вперед, как хорошее охотничье ружье. На мушке — последний занавес, маленькая дверца на заднике, и вот она открывается. Из нее выпархивают, одна за другой, — блондинки, брюнетки, рыжеволосые… Они вылетают из этой дверцы, как маленькие бабочки, как разноцветные листья, падающие с осеннего дерева телевидения — танцовщицы. На одних — длинные платья, на других — короткие, третьи — в вуалях. Под одеждой угадываются мышцы, на лицах — неизменные улыбки, у одних — стрижки, другие — крашеные, у всех яркий макияж. Они легко выбегают в центр, изящно становятся в ряд. И, подобно маленьким грациозным солдатикам, начинают с одной ноги. Они кружатся, приближаясь и отдаляясь друг от друга, разводят руки в стороны и улыбаются в камеры с горящим красным огоньком, которые отправляют их в эфир. Безупречные операторы танцуют вместе с ними, меняя кадр, берут их за руки, отпускают и вновь берут. А Романи всем этим управляет, изумительный маэстро только что созданной музыки, сочиненной из образов и света. Марк-Антонио в полном молчании быстро стучит по клавишам компьютера, являя на свет 3D титры, которые появляются и исчезают то на лице брюнетки, то на фоне общего вида сверху, то на наплыве. Молодчина. Он ни разу не ошибся. Последние аккорды, и музыка смолкает. Наступает тишина. Девушки стоят в ряд и все вместе поднимают руки, указывая на задник сцены. Из дверцы появляется ведущий.

— Добрый вечер, добрый вечер. Вот мы все здесь собрались… Что значит — гений? Это значит, это значит… Например, это гениально — стоять здесь с этими красотками и получать за это деньги…

Я смотрю на Марк-Антонио.

— Он что, действительно, будет это говорить?

— Да нет, ты что… Это он на репетиции так прикалывается, чтобы развлечься, а заодно, может, какую-нибудь танцовщицу заклеить. А когда он в эфире, все совсем по-другому. Это самый классический ведущий. Он не понимает, что мог бы быть гораздо интереснее. Сейчас народ уже все читает, все смотрит и все знает. А он думает, что те, кто его смотрит, полные идиоты.

— Ну, если они его часто смотрят, они и впрямь идиоты.

Марк-Антонио обращает на меня насмешливый взгляд.

— Хм, я вижу, ты уже кое-чему научился. Неплохо. Садись-ка, я тебе объясню, что надо делать.

— Как это — что делать? А тебя что, не будет?

— Когда-нибудь так может случиться, что меня не будет, у меня случатся другие дела и тогда… Сейчас ты на самой нижней ступени, а завтра все будет в твоих руках, ты должен осваивать ремесло.

Осваивать ремесло. Не очень-то звучит. Как будто какой-то громадный пылесос засосал тебя и не отпускает. Я сажусь рядом с Марк-Антонио, и он начинает объяснять.

— Так… этой клавишей ты включаешь, этой — снова ставишь логотип в 3D…

Я стараюсь все запоминать, но на минуту отвлекаюсь. На мониторе появилась Джин, она принесла что-то ведущему, он, улыбаясь, благодарит ее. Я смотрю крупный план, который Романи нам любезно предоставляет. Джин уходит, а ведущий продолжает что-то объяснять. Марк-Антонио тоже что-то объясняет. Я думаю о Джин и о контракте, который я подписал на этой работе. Проклятый пылесос. В обоих случаях я чувствую себя проигравшим.

* * *

Чуть позже. Репетиция окончена. За занавесом девушки быстро переодеваются, вновь включают телефоны, которые сразу же звонят. Джин подходит к Эле, та низко склонилась в углу раздевалки.

— Эле, что с тобой?

— Ничего, я перевожу дыхание, меня тошнит. Трудно! Но интересно. И так всегда?

— Это еще цветочки. Ты бы видела, что делается на эфире. Это просто репетиция.

— Я вижу, и другие не лучше, чем я. И все же ведут такую жизнь. Еще пара таких репетиций и я буду в норме. Со здоровьем у меня порядок.

Джин улыбается и хлопает Эле по плечу. И даже подмигивает. Она на седьмом небе от счастья. Наконец-то ее взяли. По крайней мере, на этот раз. Никто не знает, может, это было немного по блату… Джин не хочется про это думать. Она смотрит, как подруга переодевается. «Она снимает платье, как… Эле, — думает Джин. — Меня всегда забавляла ее манера одеваться и раздеваться… Не то, что она надевает, а как она это делает. Это всегда напоминает борьбу между нею и тем, что она должна надеть. На ней все висит как на вешалке; она одергивает одежду, чуть касается волос, отбрасывает их назад и вот, она готова.»