За окном был разгар осеннего дня. В просторном кабинете у окна за письменным столом сидел начальник тюрьмы подполковник на вид не более 45 лет. Внешне подтянутый моложавый тщательно выбритый щеголеватый блондин с серыми колючими глазами.

Он как раз изучал личное дело Виталия Говорухина, со вздохом переворачивая страницу за страницей, недоумевая, внутренне вскипая.

Не сдерживая эмоций, вслух произнёс:

– Да! Хватило мужика под "Само – само". Под «ятъ». А характеристики отличные. Нигде никогда.

Почёсывая затылок, констатируя:

– Вот вам! И рябина красная!..

Его отвлёк стук в дверь, на что он машинально бросил:

– Да! Войдите!

Дверь тут же открылась, в проём заглянул сержант молодой парень по всему видно сверхсрочник, конвоир.

Подполковник, отстраняя в сторону папку, собравшись в кулак, бросил:

– Да! Можете ввести!

Голова конвоира исчезла.

Начальник, встав из-за стола, подошёл к окну глядя вдаль, там была размеренная жизнь вверенной ему тюрьмы, шла уборка территории.

Открыв дверь, вошли два статных мужчины сержант и заключенный – высокий серо голубоглазый шатен в чёрной робе с номером 123456.

Подполковник, резко обернувшись, пристально посмотрел на вошедшую парочку. Конвоир, чеканя каждое слово, громко отрапортовал:

– Товарищ Подполковник! По вашему приказанию. Осужденный номер 123456 к Вам доставлен.

Махнув рукой, как старший по чину дал понять, чтобы сержант не кричал так громко. Тот застыл в замешательстве. Осужденный стоял перед подполковником гордо и прямо, держа руки за спиной, проявляя выдержку человека, не чувствовавшего на себе вины, несправедливо примеривший неказистую робу, как наказание судьбы, и как ни странно принял испытание, держа осанку.

Начальник обратился к конвоиру строго по уставу:

– Спасибо товарищ сержант! Вы свободны! Можете подождать за дверью.

Сержант, отдав честь, переведя внимательный взгляд на осужденного, замешкался, ловя в немом ожидании взгляд подполковника. Тот взглядом указал на дверь.

Сержант-конвоир тут же исчез, тщательно прикрывая за собой дверь.

Оставшись наедине подполковник, соизмеряя с ног до головы Виталия Говорухина, с заинтересованностью рассматривал неприкрытым оценивающим взглядом.

Осужденный, как ни в чём не бывало, выдержал пристальный взгляд начальника, не вздрогнув не единым мускулом всё так же держа руки в замке за спиной.

Начальник, не выдержав затянувшейся паузы глядя мимо осужденного, строго произнёс:

– Вольно! Руки можно произвольно!

Теребя кулаком подбородок, направился к столу, уютно расположившись в кресле держа в руках личное дело, полюбопытствовал:

– Как же ты так мил человек?

Положив личное дело, пытливо посмотрел в упор, указывая рукой на стул перед столом, вежливо предложил:

– Садитесь осужденный Говорухин.

Виталий, выдерживая паузу, по-прежнему стоял как вкопанный.

– Садитесь, садитесь, Виталий Говорухин, в ногах правды не было, нет, да и не будет! – тяжело вздохнув как – то озадаченно добавил. – Проверил лично прожитыми с лихвой годами.

Стуча пальцами по виску, вслух констатировал:

– Она фокусируется исключительно здесь!..

Виталий нехотя подошёл к стулу, садясь, тяжело вздохнул, устремляя взгляд в сторону окна, через которое на него шли прямые солнечные лучи, поспешил незаметно для постороннего взгляда их вдохнуть.

Начальник всё-таки невольно перехватил его взгляд, жаждущий свободы.

Поражаясь такому порыву, взглядом показывая на папку с личным делом, барабаня по ней перебором пальцев, недоумевая, выпалил:

– Как-то всё не связывается. Вы и ваш срок! На воле были активным отзывчивым товарищем. Лучший из лучших!

Виталий с едва заметной кривой усмешкой лишь уголками губ перевел холодный пустой взгляд на подполковника, силясь выстоять удар судьбы, отвернулся от лучей солнца.

Подполковник, наблюдая за ним, утомлённый затянувшейся паузой резко положа широкую ладонь на папку, подметил:

– Да, уж… Жизнь – поле, по которому босыми ногами ходит судьба…

Вздыхая, видя в мужчине напротив – человеческое начало, а в людях он не ошибался, скорее в поддержку произнёс:

– Значит! Её бедолагу в лапти взули раз уж ты здесь передо мной заключенным сел.

Продолжая с любопытством смотреть на осужденного, поспешил спросить в лоб:

– Ждёшь пересмотр? – отвечая самому себе. – Жди! Но не надейся! Так будет легче! – изучая каждый мускул на лице осужденного, посоветовал. – Ты Говорухин смотри не отчуждайся! Люди… Я понимаю здесь у нас разные! Но в одиночку долго ли протянешь? С соседом, как? Не обижает? Тот жалуется. Говорит: «Скрытный ты не в себе. Думает, что ты самый настоящий псих. Просил перевести…»

Виталий, закусывая губы сквозь зубы процедил:

– Да уж, как – нибудь протянем. Побагровев в лице: – Как – нибудь, сориентируемся.

Поднимая на подполковника глаза, зло заметил: «Живучие мы Говорухины! Не псих, точно!»

Начальник, выдержав его пристальный взгляд, со вздохом констатировал:

– Так нельзя у нас! Не курорт, не пионерский лагерь! Тюрьма-а!..

Тот на это никак не прореагировал. Подполковник, выведенный из себя безразличием «горе-осужденного», несколько раз стукнув по столу указательным пальцем, перешёл на фальцет:

– Ты часть «Системы» и надо жить по её законам иначе сомнёт, сломает, наедет как каток, сделает из тебя такого фасонистого и гордого – трафарет на стене моего заведения, и будешь…

Глядя исподлобья:

– «Цыплёнок табака без фарша» жизнь выжмет до капельки, изуродует, зло. – Вижу мужик!..

Недовольно искоса глядя на Виталия, эмоционально:

– Тебе надо бороться! В лаптях, так в лаптях…

Поедая взглядом в упор:

– Уже не босой мальчик! Потопчешь ножками и это поле! Оно?! Вся наша жизнь и надо признаться – она как не крути: «Борьба!»

Дергая шеей, назидательно:

– Всё в жизни бывает, но нельзя уходить от действительности. У тебя дети! Надо жить и выживать ради них!

Не сдерживаясь в запале, прокричал:

– Я тебе сказал, ты меня услышал!..

Виталий, сверля суровым взглядом, что мог говорить лишь одно: «Не трожь детей – святое!..» С презрением цедя сквозь зубы, выдавил:

– Да уж как-нибудь…

Тяжело вздохнув, отвернулся.

Начальник, вновь дергая шеей, поднялся с кресла. Встав рядом с Говорухиным, с любопытством рассматривая как бы, между прочим, о чём-то вспомнив, с некой нервозностью в голосе добавил:

– Да к слову! Дня два назад у меня была твоя жена, симпатичная женщина, но уж очень дерганная, нервная. Наверно, и её мог бы понять. Не медок выпила.

С любопытством:

– Она всегда у тебя такая? – глядя в упор. – Сказала, что детей отправит к твоей матери. Взвинченной какой-то показалась, вся на взводе, тебя хотела видеть.

Впиваясь в лицо Виталия взглядом со скользящей иронией:

– Чтобы наверняка раздавить, как «таракана – пруссака». Мол, довёл до всего этого никто-то, а сам. Не взыщи!..

Отойдя от Говорухина, вновь сел в кресло.

Сгруппировавшись над столом, констатируя ситуацию с сарказмом, подметил:

– Завяли лютики! Стало быть, сдохла любовь, сломалась на корню! Как и твоя бабёнка взяла и сломалась. Не первая она, да и не последняя!..

Отмахнувшись рукой, подытоживая, хлестко бросил:

– Не выдержала, стало быть, испытания!

Вскочив с кресла выпрямляясь, потрясая указательным пальцем вверх, стал мельтешить перед столом:

– Ради детей! А их я вот тут читаю, нервно перелистывая личное дело – двое! Совсем крохи.

Вновь мельтеша. Но на этот раз его хватило ненадолго, резко остановившись, посмотрев на Виталия, найдя, что тот упрям, пояснил:

– Ты обязан жить и быть мужиком!

– А баба?! – косясь в его сторону, – она и есть баба, всегда ищет сильного!.. – с гордостью. – Льва!.. Это я к чему?!

Обращая внимание:

– Меня, к слову сказать, зовут ни кум и сват, а Лев! А если уж со всеми формальностями… Подполковник, Лев Анатольевич Аничкин! Запомни!

Опять мельтеша, забегал, как маятник взад-вперёд перед столом. Подойдя к Виталию, берясь за спинку стула с непониманием глядя на того тут же отойдя, остановившись у края стола теребя в руках папку с личным делом, зло, бросая обратно на стол, вслух нервно прокричал:

– Им сегодняшним всем – средства на безбедную жизнь нужны, не без того!..

– Пойми и прости! В таком поганом мире живём!..

Ходя взад – вперёд, чтобы как-то понять и самому, что только сейчас озвучил, скороговоркой выпалил:

– Сказала, что при тебе, стало быть, она вовсе не жила. Ещё молодая! Жить хочет! – разводя руками. – Вот – так и сказала! Что ей самой, как бы выжить!.. «Не работает, без денег сидит с детьми…»

Глядя цепким взглядом стихая:

– Да и ты, вон как подвёл.

Виталий по-прежнему упрямо молчал, не проронив на это ни слова. Аничкин на мгновение остановился. Качая головой, констатировал:

– Упрямый! Тяжело тебе будет. Как ты здесь не любят, но где-то, как-то уважают.

С вызовом:

– Попробуй, обмани судьбу! Гни свою дуду! Тяжело вздохнув, нажал на звонок.

Вошедший сержант-конвоир не поднимая глаз, подошёл к осужденному. Виталий Говорухин встав, отвернулся от подполковника, заложив руки за спину стоя по стойке смирно.

Аничкин строго посмотрел на конвоира тот, понимая его взгляд, поспешил вывести Говорухина.

Подполковник, в след, решая, что это будет к месту, добавил:

– Одиночка! «Человек – Сейф!..»

– Если что, знай, ко мне всегда можешь достучаться, я буду следить за тобой пока ты «Мой».

– Это то, что я могу для тебя сделать. Нравишься ты мне, осужденный, Говорухин!

Продолжая стоять с открытым лицом с нескрываемым любопытством, пристально смотрел в след тому, кто заставил нервничать, ожидая реакцию Виталия Говорухина. Тот, опустив голову вниз, не оборачиваясь, вышел, за ним поспешил, толкая в спину, сержант-конвоир.

Дверь за ними закрылась.

Подполковник Аничкин, вытирая испарину со лба рукавом кителя, сплюнул в сторону.

Зашагав семимильными шагами к сейфу, подойдя, дергая шеей, что могло лишь сказать одно, уж очень накручен, взял стоящий на нём графин.

Дрожащей рукой, наливая воду в стакан, стал взахлеб пить, вытирая ладонью капли воды на губах, вслух зло, проговаривая, – Возись со всеми, мать их!.. Возмущенно:

– Со мной, кто бы так в Чечне…

– Сопли вытирай им «сморкачам» на их чистенькой морденции, не унимаясь: «Ангелы серые!»

Стряхивая из стакана на пол последние капли воды застыл в немом оцепенении, глядя долгим взглядом на закрытую дверь…

…Тусклый свет в коридоре тюрьмы ничего не говорил о времени суток, хотя уже наступило утро.

Была естественная суета, распорядок выполнялся строго по режимному расписанию.

Рыжеволосый охранник среднего возраста, немного полноватый с мясистым подбородком, дыша в затылок заключенному, вглядываясь в упор в спину суровым взглядом глубоко посаженых глаз, вёл заключенного по коридору.

Изредка подталкивая вперёд дубинкой.

Наконец они остановились возле камеры. Охранник, приоткрыв тяжелую дверь, не поднимая глаз, пробурчал:

– К стене!..

Заключенный прилип к стене, белый как полотно от злости кивнул через левое плечо неопределенно в сторону, с напряжением в голосе спросил:

– И что ты, дядька – такой злой?

Охранник, молча наотмашь открыл дверь камеры.

Виталий перед тем, как войти, глядя в темноту с сарказмом подметил:

– Ты же человек!

Тот на мгновение задумался, соизмеряя взглядом осужденного с ног до головы, мол: «кто бы говорил…»

Зло, толкнув в спину грубо вталкивая в камеру, рявкнул:

– Не тебе мне читать проповеди, тоже мне праведник! – зубоскалясь. – Племянничек! «Кум тебе может и крестный дядька!» – с сарказмом. – А у меня здесь, таких как ты родственников, «серых ангелов»… По пальцам не счесть. Бессчётно!

Виталий обернувшись, глядя на охранника устремляя взгляд сквозь него вдаль, задумался, его, словно пробило, унося в туннель времени…

…В то ушедшее в прошлое, утреннее время, когда разразилась, та их первая ссора. Свидетельницей дрязг, как всегда была кухня, достаточно вместительная, как раз для разборок и дебатов. На ней можно было в случае чего и развернуться:

«Стандартный набор кухонной мебели абсолютно не был помехой…»

Открытая створка окна давала одному и другому в минуты всплеска эмоций быть услышанными.

Тогда всё началось, как обычно с немытой посуды, что лежала горой в мойке…

…Он, Виталий ссорился с женой, Ириной, такой молодой и симпатичной и, казалось бы «милой». Блондинка, не смотря на свои 29 лет, выглядела топ-моделью, но всё это шло вразрез с её далеко не ангельским нетерпимым характером. Он, как старший всё – таки на тот момент ему было около 35, в ссоре пасовал. Как мог, тушил пламя раздора.

Помнится, Ирина, стояла в расстёганном шёлковом халатике, под ним была видна лёгкая откровенная ночная сорочка, и она такая вся взъерошенная, как воробей, волосы, небрежно спадающие на плечи, короче, одним словом: «Красотка!»

Стоя, как надзиратель, дула на пальцы рук со свеженанесенным лаком, взгляд был разъяренной женщины, и это всё сопровождалось истеричным криком:

– Придурок!.. С цепи сорвался? Лак не высох! Ведь только накрасила…

…Да, да, именно так всё и было…

Ирина дула на ногти.

Он, схватив её, толкнул к мойке, та в ответ кинулась на Виталия с кулаками и визгом.

Виталий оттолкнул так, что она сильно ударилась о мойку. Ирина громко нарочито заорала: «Дети!.. Ваш любящий папочка бьёт вашу мамочку. Идите, посмотрите на изверга!»

Она любила устраивать при них сценки.

Дети, малыши, практически погодки, 3 и 4 годика, с испугом, ничего не понимая, вбежали в кухню.

Он и она, не смотря на их присутствие, сцепились, как сорванные с цепи собаки, готовые разодрать друг друга прямо у них на глазах. Опомнившись, Виталий, отстраняя жену, схватил её в захват, рукой затыкая рот.

Она, вырываясь, кусала руку, взяв из мойки грязные тарелки, бросала по одной на пол. Тут же в разные стороны полетели осколки. От неожиданности Виталий выпустил Ирину из рук, ошарашено отшатнувшись к окну.

Жена не унималась, взяв новую тарелку, бросила в Виталия, тот, изловчившись, уклонился.

Летящая тарелка, зависнув в полете, плашмя упала на пол. Разбившись вдребезги.

Ирина из сушки вынимала одну за другой новые тарелки и со злостью и остервенением вновь бросала на пол, встав подбоченившись, отдуваясь, как может только истеричная женщина, сдувая со лба спадающую челку, с сарказмом кричала:

– Сильный, да?! Женщину может обидеть и дурак!..

– Дебил!..

Дети были напуганы её поведением, испуганно ревели, боясь, что они родителям абсолютно не нужны.

Виталий, моргая глазами, стоя в оторопи, сраженный наповал агрессией жены крутил пальцем у виска, силясь вставить слово»

– Ты что с глузду сзъихала?! Ненормальная!.. Совсем что ли крыша поехала? Ведь здесь дети!

Дети не понимая поведения взрослых, с рёвом подбежали к матери и к отцу.

Ирина, раздраженно схватив их за руки, резко и зло отшвырнула к двери, с криком осаживая:

– Стекло! Пошли вон отсюда!

Виталий, придя в себя, глядя на Ирину, свёл скулы. Оборачиваясь к окну закрывая створку окна, как бы из осторожности мельком выглянул из него вниз…

Стоя в растерянности, молча скрипя зубами, старался понять мотивацию поведения Ирины. Кажется, поняв, подошёл к жене.

Зло глядя ей в глаза, с неподдельным отвращением произнёс:

– А ты – «Сука! Щука!..» На пользу тебе пошло!.. Публика тебя заждалась внизу, давай сыграй свою роль обиженной жены, истеричка!.. – подстегивая. – Давай, давай!

Он с презрением глянул в сторону окна, кивая:

– Выгляни на бис, тебя заждались аплодисменты! – издеваясь, захлопал в ладоши. – Просим! Просим!.. Народ! Просит и хочет зрелищ!

Ирина, в кураже ехидно улыбаясь, вынув пояс из кармана халата, дрожащими руками подвязалась, летая по кухне, как «фурия» на метле.

Виталий, на нервах сорвавшись с места, поспешил на выход, сильно хлопнув дверью, вышел из кухни…

…От внезапно нахлынувших негативных воспоминаний, что-то отвлекло, он прислушался.

Сильный грохот дверью, лязганье ключами в замке, привели Виталия в действительность.

Перед ним наглухо закрытая дверь. От злости и досады начал стучать, барабаня кулаками, от бессилия прислонившись к ней головой.

Его, как никогда изъедала тоска, обернувшись спиной к двери, пиная, тут же сник перед приговором судьбы.

Он, сползая вниз по двери, сев на корточки со страхом посмотрел прямо перед собой с немым вопросом: «ЧТО ЖЕ БУДЕТ ДАЛЬШЕ?!»