Глава 1. Возвращение в родные пенаты
2014 г.
Был пасмурный промозглый декабрьский день. Инна сидела в переполненном автобусе отвлечённо глядя в серое грязное окно. Она ехала из Мичуринска в Раненбург к родителям.
Накануне она поссорилась с мужем Павликом. Тот, явившись домой за полночь, вывел её из себя, в сердцах сказав, что она так и осталась «никем» девкой из глухомани. Он был в стельку пьян, беснуясь, описал свою жизнь с ней в таких красках, что мало ей не показалось. Оказывается, в их семье она была «сержантом в юбке». Та не давала ему вздохнуть полной грудью, как, впрочем, и слово сказать, беснуясь, признался, что у него уже второй год любовница «Иришка» очень ласковая и внимательная. Тут же приводя в пример, что та «на входе» тапочки подает и как хорошая хозяйка незамедлительно ведет на кухню, чтобы покормить ужином.
Инна понимала, что работая в рекламном агентстве, практически всегда была занята и, приходя домой ей уже было не до приготовления ужина думая, что Павлик с понятием и сам что-то приготовит. Как она ошибалась в нем.
Тот вынашивал мщение несколько лет, считая, что в браке потерял своё лицо. Он в недавнем прошлом удачный бизнесмен теперь терпел крах. Бизнес лопался буквально по швам. Денег катастрофически не хватало, хотя тот работал, как заведённый с утра до позднего вечера. На отдых времени не было. А так бы хотелось этого отдыха…
…Они за свою совместную семейную жизнь ни разу не съездили на море, а это уже говорило о многом, что у них в их жизни всё не так. Как говорится, что-то делали ни то. Так как другие, находясь в худшем материальном положение, катались и на «юг», и в Турцию, и в Египет. Что им не хватало в их отношениях? Скорее всего, любви, что была ими утеряна где-то в начале пути к тому же по их вине. Начали не с чувств, с достатка. А теперь им обиженным обездоленным так хотелось бы чувств, всплеска любви, таких же чистых возвышенных как в мыльных сериалах. Только это «хотелось бы» подавляло другое «хотелось бы», что затмевало любое «розово-ванильное чувство», в самом прямом смысле слова хотелось реветь от зависти.
Вот поэтому, чтобы окончательно не разорвать их брак она собрав вещи поехала в Раненбург, чтобы хотя бы там выплакаться в родительскую жилетку, считая, если не отец, то мать её точно поймёт.
При приближении к родным пенатам автобус постоянно заносило. Дорога была в лужах, ямах и кочках. Засыпана бог весть чем, вплоть до металлургических отходов. Промчавшаяся мимо машина обдала автобус грязью. Окна тут же стали мутно-серые. Силясь что-либо рассмотреть, Инна прильнула вплотную к стеклу. Ей хотелось найти изменения и находила.
Люди даже в такой глухомани строились. Она как бы невзначай для себя приятно отметила промелькнувшее строение в стиле «Mini-Барокко» на заборе была вывешена табличка «Дом образцового содержания». Здесь явно жил «Господин новой формации». Возможно потомок А. Д. Меньшикова и делал Раненбург как того хотел Великий муж – третьей столицей России. Судя по дому, замашки были «наполеоновские». Дворец! И немудрено дом в три этажа. Мансардный этаж прямо-таки подавлял богатым обрамлением окон. Правда, по соседству с ним шли дома в народном стиле с такими же табличками, что давались по предпочтению местной администрации, скорее всего, для того, чтобы не перессорить соседей. Равенство всё-таки прослеживалось. Мёрзлые бурьяны, мусорные ямы, были общими. И дороги пусть ухабистые, но для всех и бедный и богатый шастал по ним в сапогах, так как куда не посмотри грязи по колено. Это всех сроднило. Так было и есть…
…Инна глядя на это до боли родное и близкое расчувствовалась, незаметно для постороннего глаза вытерла набежавшую слезу. Она некогда гордилась своим городком, как-никак основателем был сам Меньшиков. К тому же заложил первый камень крепости никто-то, а Пётр Первый. Прямо здесь на берегу реки Ягодная Ряса. Почему-то назвав «апельсиновой крепостью», Ораниенбург (Оранж). Дно реки было песчаное ярко-красного цвета, именно это наверно и напомнило Петру цвет апельсина.
Горы песка были повсюду, так как вокруг крепости должны были лечь укрепительные рвы. Городок во времена Меньшикова развивался, шёл прямым ходом к тому, чтобы стать третьей русской столицей. Дороги становились мощёнными. Темень разряжали керосиновые фонари. Казалось бы, прогресс был налицо. Но где-то как-то интерес Великого мужа к строительству третьей столицы пропал, его манили к себе две другие: Москва и Петербург…
…Теперь Раненбург уютный чистенький провинциальный городок, правда слишком уж малочислен. Но зато в нем находится целый ансамбль исторических архитектурных памятников, не менее пятидесяти шести.
Инна поймала себя на том, что хочет походить по местам исторической славы. Жаль, что самой крепости нет, но дом Меньшикова сохранен, и по нему можно сказать, что строили на берегу реки настоящую фортецию. Инна любила в детстве лазать по её останкам.
Ранее Раненбург был сравни элитной слободы в которой жили приближенные ко Двору люди. Но там было настолько уныло и скучно, что те бежали от хандры в Москву и Петербург, где было шумно, весело; дворцовый люд жил активной полноценной жизнью.
Изгои, осевшие в округе однодворческих сел рядом с селом Слободское считали себя избранными.
Те молились за Русь, которая стала походить на французский и шведский двор, где прижилась вечная интрига, борьба за власть и любовников, порабощали умы однодворческих крестьян своим выбором и заставляли так же, как они жить в вере в бога.
Один за другим в лесах строились скиты, где Владыки были староверами и народ жил по их законам. В 1702 г. Князь А. Д. Меньшиков получил в дар от Петра однодворческое село Слободское с единственной церковью «Собор Архистратига Божия Михаила», и первое, чем занялся, поставил леса, чтобы перекрыть ту новым тёсом, чтобы стать ближе к народу. В чем в первое время нашёл сподвижников.
Однако он не стал популярным в новшествах, за глаза оговаривали, понося, разносили молву, что мол, Меньшиков – «не русь», так как усадьбу именовал не иначе, как мыза, да и жил как нехристь вёл праздный образ жизни, курил кальян и девок местных чуть ли не всех перепортил. Поэтому зомбированный люд периодически поджигал новые постройки. Таким образом, выкуривая Меньшикова из Раненбурга. Но даже это того не пугало, он продолжал отстраивать слободу, валить лес для кораблестроения, заниматься выделкой кож. Но и это скоро наскучило, его душа рвалась на государеву службу. Там в двух других столицах он жил, дышал полной грудью. Но нет ничего вечного.
Вскоре Ораниенбург (Раненбург) вернул А. Д. Меньшикова в свои пенаты, но уже как в домашнюю ссылку. Как в последующем и многих других Великих мужей Отечества. Слобода стала местом изгнания. Может поэтому, её избегали, бежали в близлежащие города, где был запах свободы и налаженного быта…
…Вспомнив об этом, Инна глядя в окно невольно перекрестилась.
Автобус подъезжал к автобусной остановке. Мать стояла под зонтом в напряжение, всматриваясь вдаль. Заметив приближение автобуса, она сорвалась с места, на бегу выкрикивая: «Инночка, я здесь!..»
Автобус остановился буквально перед ней, обдав промёрзлой грязью. Женщина возмущённо выкрикнула:
– Кобель! Это ты, куда едешь на людей? – махнув кулаком, – тебе только коровам хвосты закручивать и то не доверила бы…
Жестикулируя руками:
– Чтоб людей возить на права надо сдать… – возмущаясь, – учиться надо… Неучи!..
Но тут же заметив Инну, рванула к ней, держа над ней зонт, мельтеша перед её глазами, затараторила:
– Вот какая радость мамке!.. Дочка приехала…
Чмокнув в щёку с гордостью глядя на дочь, зацикливая внимание остальных на ней, похвасталась:
– Моя, из Мичуринска приехала, год не была. Занятая!..
Инна, вздохнув, переложив сумку в другую руку, взяв мать под руку, поспешила увести ту в сторону дома. Они шли по перерытой дороге, прыгая с кочки на кочку, стараясь обойти замерзшие лужи. Мать, сетуя, поспешила вставить:
– У нас как Новый год так дороги перекрывают. Лета им мало. Всё не по-людски стараются делать.
Инна, оправдывая местную администрацию:
– Так свободные деньги обычно бывают только в конце года. Вот их и стараются сейчас использовать по назначению.
Мать словно с цепи сорвалась, не сдерживая эмоций:
– Вот так бы себе дома строили!.. Мы видим, куда деньги идут и сколько…
Инна, ничего не сказав, галопом понеслась к дому. В воротах стоял отец. Мать, прошипела:
– Вот и наша радость нарисовалась, за километр разит…
Подойдя к нему, Инна обняла отца, она, как никогда, была рада его видеть.
Тот, беря из её рук сумку, искоса глядя на мать, съязвил:
– Ей бы всё бочку на меня катить. 100 грамм за приезд дочки не даст выпить…
Инна засмеявшись, юркнула в калитку. За ней поспешила мать, подстегивая отца:
– Иди, тебе бы только повод найти, чтоб выпить… – зло, – не просыхаешь… С утра уже «нажрался». Там не ста граммами пахнет, минимум как пол-литра «беленькой».
Отец, оборачиваясь на ходу, оправдывался:
– Так ведь такая радость, Инка прикатила в кои-то веки… – улыбаясь, стал тискать жену в объятьях, та, заверещав, вбежала в дом.
Отец и Инна, смеясь, поспешили за ней.
Дом встретил знакомыми с детства запахами: щами и жареной картошкой с мясом. В душе даже защемило, в голове запорхали «бабочки» ей вдруг захотелось расплакаться. Наскоро утерев набежавшую слезу, Инна, посмотрев на отца, сказала:
– Папкой и мамкой пахнет!.. – присаживаясь на табурет, освободив себя от жизненного груза за плечами, что так устала носить все эти последние дни, смеясь, сказала:
– Мам, чаёк на травках, как, у тебя есть?
Мать засуетилась:
– А как не быть… И мятку припасла и мелису и чабрец… – сквозь набежавшую слезу, – так для тебя доченька ничего не жалко…
Не удержавшись, вставил и отец:
– Мать и липы надрала… – махнув рукой, – так что всё есть, как у людей. Не жалуемся.
Инна, сняв сапоги, поспешила в комнату. Взяв из рук отца сумку, стала вынимать содержимое: скомканные вещи и гостинцы. Выложив содержимое на диван, она стала одаривать. Мать получила новые меховые тапочки. Отец новый ремень и шарф. На что тот тут же поспешил, балагуря пошутить:
– Дочь тебя как ремнём по заднице или слегка шарфиком? – смеясь, – скажи отцу, как себя вела? – тряся перед ней подарками.
Мать, одёрнув его руку, отстранив в сторону, цыкнула:
– Нажрался! Что к дитю пристал? Ум что, ли отстал? Так подожди его в горизонтальном положении… Иди, проспись!
Та, радуясь подарку, приложив к груди, призналась:
– Этот ирод за всю жизнь ничего не купил. Даже на три рубля не разорился… – отчего тут же замялась, видя смущение на лице дочери.
Инна чувствуя, что это укор в её адрес, поспешила оправдаться:
– Дома не копья. Мой всё на свою «Иришку» спустил… – сквозь слёзы, – всё по ресторанам шастал, кобель…
Глядя на мать:
– То, что на автовокзале было то и купила.
Мать, гладя дочь по плечу, успокоила:
– Та забей ты на своего кобеля!.. – косо глядя в сторону отца, – все они одной кобелиной породы.
Отец, тяжело вздохнув, поспешил выйти, на ходу пробурчав:
– Тоже мне Ангел… – исчезая за дверью.
Мать стала расспрашивать, что и как; на что дочь, глотая слёзы, скороговоркой поспешила выдать все наболевшее, что накопилось в ней за год.
Высказавшись, ей стало легче. Она, заглатывая последнюю слезу, высморкавшись в кулак, уже с улыбкой констатировала:
– Козлы они и в Африке козлы…
Мать, тяжело вздохнув, прислонив голову дочери к своему плечу подтвердила:
– Все!
Отчего им двоим, стало легче. Мать, тут же примерив тапочки, пошутила:
– Нового найдём! Тут Гришка в разведённых ходит. За большим домом смотрит, пока хозяева в Греции жопу греют.
У Инны от волнения дрогнули губы:
– Гришка развёлся? Когда?
Мать, снуя перед глазами дочери, буркнула:
– Да уж не вчера… Пять лет назад.
Он эти пять лет оказывается в гостях у «хозяина» был… – поясняя, – хахаля жены немного помял… – переходя на шёпот, – в постели застукал. По пьяни вошёл в свою спальню, да не вовремя… Ну и жару им дал.
Инна была ошарашена. Новость так новость!.. Гришка, который с неё пылинки сдувал, поднял руку на женщину.
Невольно вырвалось:
– Не может быть! Он никогда бы руку не поднял на женщину.
Мать, прищёлкнув языком, поспешила заверить:
– Может! И ей досталось и тому кобелю… – сплюнув в сторонку, зло прошипела, – та ещё сука!
Инна, округлив глаза:
– Кто?
Мать:
– Кто-кто?! Дед Пихто. Его мымра!.. Та изменяла при нем, не отходя от кассы. Гришка и пил потому, чтобы не видеть всего этого сраму.
Продолжая откровенничать:
– Нажрётся, бывало, спит в одной из комнат в доме, а та тем временем всех тащила к себе в постель… – вновь сплюнув, – сука!
Инна, не веря ушам:
– За что сидел?
Мать хмыкнув:
– За побои. Тот так отдубасил, что места живого на том «Челентано» не было, да и ей говорят, неплохо досталось. Теперь ходит в храм, грехи замаливает.
Поясняя:
– А Гришка после отсидки устроился к Кольке в охрану.
Встрепенувшись:
– Помнишь Кольку? На два класса ниже шёл от вас с Гришкой.
Инна не веря:
– Это тот малец, что жвачки нам втирал? У кого отец в Германии служил?
Мать, кивнув головой, расплываясь в улыбке, констатировала:
– Ага! Тот, чей папаша мне проходу не давал. Замуж звал… – подбоченившись, с гордостью, – на хрен мне его жвачки!..
С оглядкой на дверь призналась:
– К тому же тоже кобель!.. Всех моих подруг перетрахал… – с призрением, – те же мне сами и хвастались… – с гонором, – я что «последняя»?!
Показывая фигу:
– Мы честные были… Я твоему папке в первый день свадьбы отдалась.
Приглушённо:
– Берегла честь смолоду, чтобы потом мне всю жизнь никто не тыкал в нос, не лез вопросами…
Смеясь:
– Вот теперь им и помыкаю. Ему нечем крыть. Сам-то тоже всех перетр…
Инна покраснела. Мать, заметив, вздыхая, сказала:
– Такая наша жизнь!.. Не тебя, так ты…
На что Инна прошептала:
– Я так и не научилась жить по-взрослому. Все мне гадости делают, а я в отместку не могу плюнуть им в душу.
Мать срываясь:
– Учись! Пока мамка жива!..
Вспомнив о чём-то, мать вынырнула из комнаты. Инна осталась наедине со своими мыслями. Она не знала, как ей жить дальше, а главное с кем?
Семейное застолье прошло за бурными разговорами. Мать и отец, расспрашивая дочь о её жизни как бы, между прочим, наставляли ту, как надо жить по-взрослому. Утверждая, что семейная жизнь – это настоящий труд иногда не под силу, но всё-таки дающий свои плоды.
С нежностью глядя на отца ластясь к нему как кошка, поспешила добавить:
– Какого «котяру» вырастила!.. – гладя того по плечу, – и умный, и трудолюбивый, и любящий…
Отец после её слов даже зарделся, выпив рюмочку, стал в запале лобзать ей руки, тоже от себя нахваливая:
– Королева! – силясь обнять, целуя, – да я ради неё горы сверну…
Посмотрев на опешившую, разомлевшую после выпитого алкоголя дочь, выпалил:
– Вон, какую дочу взрастил!.. Не хухры мухры! Настоящая дама!
Оторвавшись от матери, выйдя из-за стола, он поспешил к Инне, тиская, целуя в засос, смакуя:
– Доча! Горячая штучка!..
Инна, оттолкнув отца в сторону, возмутилась:
– Па! Ты что совсем что ли?! Тискаешь как девку на сеновале. Я всё-таки дочь!..
Мать с суровостью в лице тут же прикрикнула:
– Нажрался! В кои веки, вмести собрались… Так нет… Надо свою дурь показать… – рявкая, – уйди с глаз долой!
Тот, понимая вверх руки, взмолился:
– Ну, мамочка!.. Можно я с вами посижу с краюшку!.. – присаживаясь за стол рядом с Инной.
Это было так смешно, что все тут же рассмеялись.
Отец пригубив очередную «соточку» водочки, завёл любимую всеми песню:
– Вот кто-то с горочки спустился…
Мать и Инна тут же подхватили, песня их сблизила, сплотив хор.
Их песнопение нарушил стук в дверь.
На что отец прикрикнул:
– Ну, кого там ещё принесло? – вставая из-за стола, торопливо направился к двери.
Через минуту он явился с бутылкой в руках, за ним ввалился брутальный усатый мужчина, подшофе. Тот поспешил в кривляньях расшаркаться перед сидящими за столом дамами:
– Здрасте всем!.. А я тут мимо иду, слышу песни, кто-то поёт… – глядя на Инну, – думаю, никак Инка здесь… – сияя, – и на тебе! Собственной персоной!
Он поспешил к ней, на ходу поправляя чуб, балагуря:
– Блин! Сто лет не видел… – подойдя, обнял, чмокая в щёку.
Инна зардевшись, отмахиваясь рукой, с отвращением выпалила:
– Фу! У вас здесь все «алканавты» или через одного?
Гришка поспешил оправдаться:
– Так я чуть-чуть. Замёрз как цуцик. Греть-то некому.
Обнимая тиская:
– Погрей! – радуясь, – как здорово, что ты приехала!..
Инна глядя на него сквозь улыбку невольно бросила:
– Никак скучал?
Тот искренне признался:
– Ага.
И тут же по-свойски сел за стол, хватая руками со стола еду, балагуря:
– Едрён – батон! Вкуснятина!.. – глядя на мать Инны… – тёть Тань, возьми в зятья!
Делая смешную гримасу:
– Больно кушать хочется!.. А то я все на чипсах и пельменях, ну прямо как не домашний!..
Мать Инны, расплываясь в улыбке, заверила:
– Возьму, когда за ум возьмёшься, и дом как у Кольки построишь.
Тот даже опешил:
– Так это сколько деньжищ надо?!
Та поспешила вставить:
– Вот и начни зарабатывать, чтобы мою принцессу в дом ввести, – выдавливая с сарказмом, – а не в твой сарай!.. Засрал дом отца. Ни себе, ни отцу жить не даёшь.
Гришка, ощеряясь, парировал:
– Так здесь все так живут!.. Это наш Колян – индивидуум… – хмыкнув, – завтра причапает из Греции. Владения проверить.
Озорно глядя на Инну:
– Может Инка, поможет уют навести?! А то я не успеваю.
Мать, подталкивая дочь в бок, заговорщицки шепнула:
– Иди, посмотри на Колькины хоромы…
Та с недоумением произнесла:
– Пипец! Дочь приехала, а её тут же в рабы отдают…
Гришка сияя:
– А чего сразу в рабы? Пошли, посмотришь, как большие люди живут!..
Инна нехотя встала, выйдя из-за стола, направилась к двери.
Гришка, взяв со стола бутылку водки, спеша, кривляясь, пошёл к Инне, что уже в ожидание стояла в дверях. Мать Инны, семеня за ним, сунула ему за пазуху пакет с едой.
Молодые люди вышли. Мать вслед наложила крест.
Отец буркнул:
– Посидели… – поднимаясь из-за стола, махнув рукой, поспешил выйти в другую комнату.
Мать, хмыкнув, вслух бросила:
– А может это её счастье?! Где их нормальных-то взять? – спеша за отцом.
Инна с трепетом подошла к дому Николая. Оказавшись внутри, застыла на месте. Хоромы Николая ей показались поистине царскими, захватило дух, невольно произнесла:
– Ба! Живут же люди!..
Гриша, цокнув языком, выпалил:
– А то! Не у Пронькиных!.. Это тебе не у мамки с папкой, те так и не научились считать деньги.
Рванув её за руку, потащил на экскурсию по дому, с гордостью показывая дом. Инна была ошеломлена.
Когда они оказались внутри огромной ванной комнаты, Гришка по-свойски предложил:
– Если хочешь, прими ванну с дороги!.. У твоих-то и воды нет. На корыто в лучшем случае наскребётся… – разводя руками вширь, – а здесь… – с гордостью, – хоть залейся!.. Насос работает исправно.
Инна, моргая глазами, с опаской спросила:
– А за это ничего не будет? – осматриваясь по сторонам, – здесь же камеры должны быть повсюду…
Гришка, ощеряясь, сказал:
– Я их вырубил. Скажу, свет отключали. Так что можешь смело мыться.
Инна, кивнув, прошептала:
– А ты?
Гришка, тиская её в объятьях:
– Я могу и спинку потереть…
Инна, оттолкнув, возмущённо пробормотала:
– Да пошёл ты!..
Тот, подняв руки вверх смеясь, убегая, на ходу выкрикнул:
– Уже исчезаю… – исчезая за дверью.
Инна, испугано, выкрикнула:
– Куда?
За дверью послушалось:
– Я на кухню! Что-нибудь приготовлю.
Оказавшись одна, она открыла кран, наполняя ванну. Оглянувшись, посмотрела по сторонам, ей нравилось это божественное место. Все сияло чистотой и роскошью.
Она стала раздеваться, разглядывая себя в большом напольном зеркале.
Гришка, добежав до дежурной комнаты, оказавшись за столом, включил компьютер, включая камеру в ванной комнате. Инна стояла в неглиже, рассматривая свои прелести в зеркале. Ей нравилось её молодое тело; не меньше того оно нравилось и Гришке. Тот, открыв бутылку водки начал пить залпом.
Опустошив наполовину, он стал пристально всматриваться в видео, следя за картинкой.
Инна погрузилась в наполовину наполненную ванну, взбивая руками пенку, намыливая ею тело, блаженствуя, балдела. Через пенку проглядывались, то колени, то упругие груди. От пара горячей воды её лицо было в капельках пота, на щеках проглядывал румянец. Мокрые пряди волос делали лицо утончённым, глаза говорили сами за себя, молодая женщина была в немом восхищение. Она что-то мурлыкала себе под нос, это было видно по монотонным шлепкам губ. Правда, он не мог расслышать мелодии, но наверно что-то весёлое; лицо было улыбчивое. Он с напряжением всматривался в монитор, следя за её последующими действиями.
Инна нанесла гель на кожу, с нежностью разглаживая линии тела.
Гришка невольно отшатнулся, тихо произнеся:
– Хороша! – продолжая своё наблюдение.
Сидя в пенке, Инна подумала: Мужичка бы…
Это Гришка прочёл по губам. Сорвавшись с места, через мгновение исчез за дверью.
Инна уже вышла из ванны, когда тот по-кошачьи вошёл внутрь, чем до смерти напугал. Она, от неожиданности завизжав, прикрыв руками грудь, содрогаясь в дрожи всем телом испуганно спросила:
– Гриш, ты что совсем?! – накидывая на себя махровый хозяйский халат.
Тот наотмашь скинул его с её плеч. Лицо Инны моментально исказилось в дурашливой улыбке.
Гришка сходу произнёс:
– Я спинку хотел потереть. Ты как?
Инна стояла как вкопанная, хватая ртом воздух, не зная, что сказать. Вновь ступая ногами в ванну, чтобы спрятать своё тело под водой.
Взгляд Гришки скользнул по телу, что на глазах погружалось под воду.
Намылив губку, возбуждённый мужчина начал намыливать женское тело. Это его заводило.
Он глядя на Инну с хрипотцой сказал:
– Ну что ты, как девочка… Не обижу!.. – приподнимая Инну за руку вынимая из толщи воды ставя в полный рост, при этом похотливо рассматривая её формы.
Инна стояла перед ним в мыльных пузырьках, как в кружеве, через которое просматривалась колышущаяся грудь с ровными розовыми сосками. Его руки изучали её тело, то вздрагивало под их прикосновениями. Инна смотрела на Гришку, боясь что-либо предпринять. Ей уже начинали нравиться его домогательства. Она стала внутренне расслабляться, и он это сразу же почувствовал. Её голые ноги ступили на глянцевый пол. От мокрых ног вмиг образовалась лужа.
Гришка подошёл к Инне, вплотную страстно целуя в губы, засунув язык в её мокрый рот, беря плоть изнутри. Но этого ему было мало. Он тут же прижал её мокрое тело к себе с таким темпераментом, что она внезапно ощутила россыпь мурашек. Отчего задрожала как осиновый лист, ощущая его тело каждой клеточкой своего тела. Соски стали твёрдыми от соприкосновения с накаченным мужским телом, и это ввело её в неистовость, которую она пыталась скрыть, слегка отталкивая Гришку от себя. Он рывком прижав к себе стал пожирающе целовать, их языки сплелись. Поцелуй был затяжным скорее ледяным, нежели горячим, но страстным. По телу Инны пробежала дрожь. Вырвавшись из объятий, она отвернулась, встав к нему спиной. Он, проведя длинными пальцами по позвоночнику, вызвал в ней новую дрожь. Тело покрылось гусиными мурашками. Она, сжавшись под его прикосновениями, выглядела подростком. Приблизив к себе, он стал её брать. Ноги Инны подкашиваясь, дрожали.
Она была в переизбытке чувств, такого секса у неё ещё не было. Её стон тонул в его рыке разряжающем пространство.
Вымотав себя сексом получив оргазм, уставшие они стали целоваться. Немного отойдя от нахлынувших чувств, прислонив Инну к стене, Гришка дурашливо лыбясь, произнёс:
– Я сейчас!.. За жратвой сбегаю… – целуя Инну в нос, – жрать хочется. А тебе?
Инна кивнула. Он тут же исчез за дверь. Однако через пару секунд заглянув в приоткрытую дверь, поспешил сказать:
– Ты давай в спальню двигай, на втором этаже. Я сейчас… – и вновь исчез.
Инна, оставшись одна, не могла осознать, что сейчас с ней произошло. Подойдя к зеркалу рассматривая своё растрёпанное тело, сказала:
– Не знаешь, где потеряешь, где найдёшь… – улыбнувшись краем губ.
Подняв с глянцевого пола халат, мгновенно одев, она поспешила выйти, оставляя после себя мокрые следы.
Оказавшись в затемнённой спальне, запрыгнув на большую кровать, закуталась в халат. Мысли беспрестанно прыгали; одна сбивала другую, не могла сосредоточиться на том, что ей дальше делать. Не понимая, что сейчас между ними было. И именно на этом мысль оборвалась. Послышались шаги. На полу в щели двери появилась ниточка света, что стала увеличиваться в объёме.
Через секунду в спальню ввалился Гришка с подносом в руке.
Он как-то по-дурацки выкрикнул:
– Вуаля! – подойдя, поставил поднос на край кровати, почёсывая затылок, промямлил, – то, что было начатое. Я в чужой холодильник не лазаю. А то приедет барин ругать будет. Он у меня ещё тот жмот.
На подносе лежала жареная ветчина пару ломтей хлеба и чай.
Инна, вынырнув из халата, прошипела:
– Блин! Ну, ты хлеб хотя бы порезал, а то всё как-то не по-людски, как тузику…
Гришка начал оправдываться:
– Так я спешил. Полхлеба сам съел, а это тебе.
Инна, отщипывая хлеб, невольно ёрничая, бубня под нос, произнесла:
– Спасибо за ласку твою Гришка! Век не забуду!.. Отодрал как козу, а тебе… Нате вам с кисточкой… – негодуя, – сервис, блин! – тут же хватая руками ветчину с жадностью уничтожая остатки хлеба, прихлёбывая чай, сидя как малый ребёнок с набитыми щеками.
Гришка смотрел на неё, восхищаясь:
– Ну, ты Инка, как и раньше – Королева!.. Шикарная женщина!
Кажется, это её сделало снисходительной и доброй. Она сев поудобней, откинула полы халата, боясь испачкать, как-никак хозяйский; таким образом, открыв Гришкиному глазу все свои прелести. Её красивая грудь была как два бутона розы. Он смотрел на неё маслеными глазами. Инна этого не видела, была поглощена приёмом пищи. Она и впрямь была голодная.
Не выдержав, он приблизил её к себе. Та, стряхивая с рук хлебные крошки, попыталась его остановить:
– Э-э!..Погодь!.. – возмущённо, – тебе, что одного раза было мало?
Тот кивнул:
– Ты такая сладкая!.. Ел бы и ел… – взяв в охапку, поставил лицом к кровати.
Приспустив джинсы, стал брать, не слушая её протесты.
Через минуту она уже постанывала, становясь покладистой гибкой отдаваясь ему по-полной. Её ноги подкашивались. Получив оргазм, ощутив дрожь по всему телу, Инна плашмя упала на кровать.
Гришка, застёгивая ширинку, с гордостью сказал:
– Ещё не разучился удовлетворять баб… – хмыкая, – и себя… – глядя на неё бесстыжим взглядом как бы, между прочим, спрашивая:
– Как? Ничего?
Инна, кутаясь в халат, тихо произнесла:
– Может быть. Пойдёт.
Вот этого Гришка никак не ожидал. Расстегнув ширинку, скинув с себя джинсы, он набросился на неё. Избивая по щекам, стал вновь брать её, но уже применяя насилие. В глазах Инны был ужас, она боялась даже плакать, только просила не делать ей больно. Тот, кажется, не слышал, его, словно накрыло с головой все нарастающей волной гнева. Он был удовлетворён.
Закончив, встав, сквозь зубы бросил:
– Приберись здесь в ванной и на кухне. Я спать… – показывая ключ, что был в его руке.
Инна закуталась в полы халата, тихо с испугом в голосе произнесла:
– Хорошо… – умоляюще, – только ты никому не рассказывай про «сегодняшнее»…
Тот на ходу буркнул:
– Как скажешь. А там подумаем… – поспешно выходя.
Инна, оставшись наедине, сама с собой, разрыдалась. Такого она не могла ожидать. Мысль была одна: как с этим жить дальше. Что делать?
Ей было обидно и горько. Какой-то мужик из глухомани сделал её заложницей в этом чужом шикарном доме. Она ревела и думала, как ей быть, как выйти из этой дурацкой ситуации. Где искать выход? Неужели ей суждено стать «падшей девкой»…
…Мысли просто накрыли с головой. Нет! Она этого никогда не допустит. Лучше уж этому «однокласснику» горло перерезать. Чем? Вокруг ничего не было. Это привело в ужас. Потом вспомнив, что он её когда-то в школе любил, немного успокоилась. Невольно вспомнился «выпускной»…
…В тёмном зале все разбились по группам. Кругом стоял смог, повсюду слышались выкрики пьяных девчонок и мальчишек. Все старались подражать взрослым. Обнимались, целовались, ругались, если не сказать скандалили. Потом выходили в коридор выяснять отношения, обратно уже входили в обнимку, как ни в чем не бывало.
Кажется, что все были спарены. Даже она, Инна, была с Гришкой. Тот ходил весь вечер за ней следом, назойливо приглашая на танец. Для неё он не был парнем, в которого можно было влюбиться, поэтому вначале отказывала. Тот был верзила костюм на нем висел мешком. При его высоком росте он дрожал как осиновый лист и это только от одного прикосновения к ней. Как-то так незаметно для себя они оказались на танцплощадке. Хорошо, что никто не обращал на них внимания. Все были заняты собой.
В танце невольная близость тел его просто возбуждала, на это реагировал каждый нерв. Руки становились потными. Она пыталась сделать вид, что не замечает, но это ей давалось с трудом. Музыка располагала к интиму. Он невольно обнял, нащупав контуры бюстгальтера, расстегнул. Ей было стыдно, она считала, что все окружающие видели её в минуту позора.
Инна, тут же сорвавшись с места, убежала. Он побежал за ней. Та оказалась за школой, нервничая, пыталась застегнуть бюстгальтер. Но у неё не получалось. Подойдя к ней, он предложил свою помощь, Инна согласилась, небрежно убрав каскад волос в сторону. Приспустив вечернее платье, скомандовала:
– Давай, пока никого нет!..
Он стал застёгивать крючки бюстгальтера. Аромат её волос его волновал. Тот ощутил потливость по всему телу. Его потные руки, коснувшись её тела, привели Инну в бешенство.
Она прошипела:
– Убери руки, я сама!.. Слабак! Бабу увидел, и «течка» пошла. Импотент!..
…Почему она тогда сказала «импотент» не знала; скорее всего, это было из лексики матери, та постоянно орала на отца по делу и без дела…
…Гришка, сжигая её злым взглядом, сорвал с неё бюстгальтер, стал лапать и целовать в губы, делая это неумело. Она чувствовала его молочный запах вперемешку с алкоголем и табаком. Он стал тискать груди, теребя в своих руках соски, делая больно. Она невольно вскрикнула. Испугавшись, он отпрянул. Стал просить прощения, умоляя его простить, говоря, что это она сама спровоцировала на это; наспех надев на неё бюстгальтер, убежал.
Она плакала ей было страшно и очень обидно. Как он посмел до неё дотронуться? Он же её одноклассник! Утром она заметила засосы и синяки на груди…
…Выйдя из воспоминаний, она посмотрела на грудь, та была в засосах и синяках. В голове пробежала мысль: Гад, как он посмел? Он же одноклассник!
Оглянувшись по сторонам, ощутила страх, сознавая, что это теперь не одноклассник – мужик, пьяный мужик и к тому же далеко небезобидный мальчик. Теперь он не попросит прощения, да и не выпустит из этого дома, пока не получит того, что хочет.
Сознавая это, Инна поспешила одеться и заняться уборкой, стараясь не думать о произошедшем с ней инциденте. Надеясь на то, что это лишь пьяная выходка бывшего одноклассника. Считая, что тот проспится и отпустит домой, тем более её родители знают, где она.
Домой Инна вернулась за полночь, так и не дождавшись своего освобождения. Гришка так и не проснулся. Во время уборки, найдя запасной ключ в кухонном пенале, решила им воспользоваться. Выскользнув на улицу, она стремглав уносила ноги, страх гнал домой. Войдя в дом осмотревшись, поняла, что мать с отцом спали.
Попав в свою комнату, она тут же стала скидывать с себя одежду, которая стала ей ненавистна; на той остался Гришкин запах, перехватывало дыхание ей не хватало воздуха. Совсем нагая подошла к окну, открыв створку, стала впитывать свежий морозный воздух, ей казалось, что он очищал её от зависшего над ней смрада. И это было так. Через минуту ей стало легче дышать, на ватных ногах она поплелась к кровати. Пластом упав, прикрыла тело руками, бессмысленно глядя в потолок. Было так противно от отвращения то ли к себе, к той, что была с Гришкой, то ли к самому Гришке, который где-то там храпел, не подозревая что, он сломал чью-то жизнь.
Инне в этот момент не хотелось жить, ведь рядом с ней не было любимого человека. Накинув на плечи одеяло, побежала к сумке, что валялась у двери, взяв мобильный, перезвонила мужу. Тот долго не отвечал.
Но тогда, когда она хотела сбросить вызов, тот все же ответил:
– Ну что тебе ещё? Достала…
Инна, не ожидая этих слов, промямлила:
– Спишь?
Тот, хмыкнув, небрежно ответил:
– Как все нормальные люди, ночь на дворе.
В горле застрял ком, она выдавила:
– Один?
Тот раздражённо рявкнул:
– С Иришкой!..
Разговор прервался. Кто из них первый выключил телефон Инна так и не поняла. Она в слезах побежала к кровати. Забравшись с головой под одеяло, безудержно зарыдала, боясь быть услышанной родителями. Ей было горько обидно и страшно. Она не знала, что делать, как ей жить дальше.
В голову лезло прошлое, выдавливая настоящее. Она невольно вспомнила себя подростком…
…В те дни она ничем не отличалась от своих подруг. По сути, детство было счастливым хотя бы, потому что не было проблем. Проблемы были у родителей, которые старались сделать дочь по максимуму счастливой, чтобы та была как все, имела все необходимое, что имели другие сверстницы в её окружение.
Пусть она неуклюжа, «пышка» и грудь в тринадцать лет третий размер. Для своих родителей их дочка самая лучшая.
Правда почему-то классная, учительница анатомии, всегда на ней проводила диагностику взросления, тыча указкой, ей в область груди. Чем вызывала в классе шквальный смех и едкие насмешки в адрес Инны.
Она как ребёнок-подросток обижалась. Ей тогда было стыдно, что самая младшая по возрасту в классе; её отдали в школу с шести лет, а по своим формам выглядит ровесницей учительницы. К тому же та была «плоскодонкой», так ту за глаза называли мальчишки. Учительница в свои тридцать выглядела скорее мужчиной, нежели женщиной, постоянно ходила в брюках, скрывая свои кривые худые ноги. Поэтому-то та и ненавидела пышных красавиц, даже подростков и как могла, изгалялась над ними на своих уроках и классном часе.
Инна на тот период была – милая, симпатичная с приятными округлыми формами. Её в классе называли «Пышечка». И по своей наивности девочка была открыта во всем и ко всем. Она ни с кем не враждовала, была тем ребёнком, который не боялся никого и не стыдился порой даже своей дурашливости. Инна росла без комплексов: подумаешь, испачкалась, подумаешь рваные колготки подумаешь чумазая…
…Но однажды она повзрослела, когда впервые влюбилась в Гришку и в Кольку соседа. Почему в двоих? И тот, и другой ходили за ней хвостом, тогда как другие ровесники считали её «Пышечкой». А вот эти двое считали её девушкой, их завораживала не по-детски пышная грудь. Они были в немом восхищении, когда Инна проходила рядом с ними. Гришка с Колькой то ссорились, то мирились, но постоянно крутились где-то поблизости от неё. Её это смешило и радовало, она повзрослела; было желание лишний раз умыться, причесаться, да и приодеться, чтоб выглядеть старше. Ей очень хотелось волнительных отношений с парнями. Но почему-то её сердце ёкало при виде Колькиного отца. Она неосознанно хотела его увидеть.
Однажды в декабре, когда она была на дне рождения Кольки, его отец попросил её помочь принести из сарая соленья, та с радостью согласилась.
Так оказавшись вдвоём с ним в тёмном сарае, Инна почувствовала рядом с собой его тяжёлое дыхание. Тот, распахивая полы её кроличьей шубки, лапал груди, те от его прикосновений налились желанием. Она в буквальном смысле слова млела. Голова кружилась, болел низ живота. Колькин отец, стиснув девушку в крепких объятиях судорожно растягивая джинсы, целуя, пытался ею овладеть, при этом шепча на ухо: «Ты, как и твоя мать, такая же горячая, только от тебя пахнет молоком, а от неё керосином…»
Для неё это было подобно раскату грома, вырвавшись из мужских объятий, поспешно убежала. Ей было стыдно, тогда она возненавидела его и свою мать. Сознавая, что та изменяла отцу…
…Теперь как никогда стали налицо причины ссор между родителями. А казалось, что их семья была самая счастливая и дружная. Тогда она также убежала из дома Николая, правда тот был не таким, как сейчас.
Помнится, спрятавшись в своей комнате, лежа на кровати, впервые дала слово: ни с кем никогда не вступать в контакт, только по большой любви. И она действительно сохраняла девственность. Гришку и Кольку она с тех времён избегала, боясь, что они могли быть свидетелями её слабости к отцу Кольки. Тот был красивый, статный, наглый. Его любили все соседки, как оказалось и её мать.
Прошлое коробясь, корчась в ломке, буквально на глазах стало исчезать, ставя на кон сегодняшний день. А сегодня это только что произошедший разговор с любимым мужем, с Павликом, который променял её на какую-то «дешёвку» Иришку. У той в голове кроме ресторанов вообще ничего не было. Инна содрогнулась, произнеся вслух:
– Блин! «Павлик Морозов!»
Перед глазами зависло сплошной полосой: тоска грусть и ненависть. Да именно сейчас она его ненавидела. Расставание с ним стало настоящим испытанием. То через что уже успела пройти пережить, она ему никогда не простит, то факт. Ведь ей казалось, что он на её звонок отреагирует, как должен был отреагировать любящий муж. В конце концов, проявит интерес и заботу.
– Так нет! «Иришка!..» – ей было обидно и больно.
Казалось, что он вот-вот перезвонит, посмеётся и скажет: «Прости, родная, я пошутил, проверял на вшивость».
Но этого не произошло. Мобильный молчал. Тишина так тяготила, что заставляла вытащить из себя то зло, что накопилось за последнее время. Это было несвойственно её характеру, даже где-то как-то презирала себя за слабость. И было бы из-за кого ломать саму себя?! Ведь благоверный просто издевался над её чувствами. Однако точка в отношениях была поставлена такая бледная практически невидимая, всё говорило одно, она в глубине душе давала ему маленький шанс вернуться к ней. И ещё пару часов назад, наверняка, простила бы ему, тогда, когда всё было неопределённым и мучительным, и болезненным; хотелось что-то для начала сделать, хотя бы подлечить.
В голове не укладывалось, что их совместная жизнь стала для каждого не столь важным эпизодом. А ведь казалось, он, её благородный Павлик был у неё под пятой.
Помнится, некогда она упивалась своей подавляющей властью над ним. И он бросал к её ногам, всё что имел, то, что хотела.
Инна хмыкнула:
– Наверно немного требовала…
Мысленно проводя параллель: подарков как таковых не осталось – проелось, сносилось. Короче! Жизнь прошла впустую.
Она стала вытаскивать мысли, напрягая, концентрируя на отношениях с мужем. Помнится, ей даже девчонки говорили, что мол, Павлик не для неё, что-то в нём не хватает.
Как оказалось, не хватало любви, раз его носило на сторону. Это было так ужасно, что содрогаясь только от одной этой мысли её пробило на слезу, она тут же поспешила насухо вытереть.
Инна вспомнила О. Б., казалось бы, вот уже прошло несколько лет, но тот так с ней и не попрощался, навсегда засев в душе. И не только…
…Сердце от воспоминания о нем стало стучать как ненормальное. Ей стало грустно, вот так разошлись пути-дорожки.
«Почему?»
Вопрос завис в воздухе. Появилась та, с кем ему сейчас наверно лучше, нежели было когда-то с ней. Наверняка та противоположность ей. Иначе их брак не был бы разрушенным.
Годы совместной жизни прошли как песок сквозь пальцы, казалось бесследно. Но биение сердца подсказывало, что это не так. Ведь она вспомнила, подумала о нём. Возможно, и он вспоминает?
На душе стало легко и тепло. По вымученному лицу скользнуло подобие улыбки. Мелькнула мысль, что она хотела бы познакомиться с его пассией. Пробило любопытство: интересно та понравилась его маменьке?
Это немаловажно, так как в бытность ей самой приходилось сдерживать настоящие баталии с «женским совершенством».
Инна вновь пустила слезу. Ей даже её не хватало. Только сейчас она поняла, что скучала и по ней по своей сварливой свекрови. Может та и с той ведёт войну, быть может, ставит в пример бывшую, т. е. её, Инну. От сердца отлегло, на душе стало легко.
Как-то само собой закончился сумбур чувств и мыслей. Незаметно для себя уснула. Во сне она вновь встретилась с О.Б. Это то лучшее, что могло быть в её жизни…
…Было уже за полночь, когда Олег пришёл домой, чем обескуражил Инну, ведь кажется, что они давно расстались, и он забыл дорогу в родные пенаты. Пусть и в свой дом. Между ними легла пропасть и на тебе…
…Он стоял перед ней в дверях, она как раз вышла из ванны, поэтому была волнительно хороша обёрнутая полотенцем и с тюрбаном из полотенца на голове. Теряясь, тут же предложила пройти на кухню выпить кофе. Олег шёл тяжёлым шагом спеша за ней, кажется, он был на подпитии. Поставив на плиту кофейник, повернувшись к нему лицом, внимательно посмотрела на его вымученное лицо. На нём читалось страдание. Это удивило её, она невольно улыбнулась уголками глаз. Это и дало толчок к его порыву. Приблизив Инну к себе, он стал неистово целовать. Губы бывшей жены были податливыми и трогательно нежными. Полотенце сползло вниз, её голое тело было в том откровение, что чарует мужской глаз. Ей ничего не оставалась, как освободить из-под тюрбана волосы. Скинув его на пол, она ощутила себя свободной, встряхнув копной волос, захотела предстать блудницей. Она, как никто скучала по нему. Ей хотелось секса с ним, от него пахло все тем же дорогим парфюмом тем же московским столичным запахом.
Это дурманило, вскружило голову, отчего та таяла в его крепких объятиях. Она ощутила его похотливую руку на груди, и это было так приятно, что с вожделением ждала продолжения – развязки в последующих действиях. Кажется, что она разучилась дышать, внизу живота чувствовалась резь.
Ей хотелось отдаться ему по-животному.
Её тело дрожало в предвкушение сильных выбросов сексуальных гормонов, желая оказаться в полоне страсти.
Он тихо прошептав: «Хочу…» – повалив на пол, стал брать с таким трепетом, что хотелось в крик стонать.
Однако она сдерживала порыв, боясь спугнуть «заблудившееся счастье», что вот так экспромтом вошло в её жизнь.
Ей хотелось быть единственной женщиной, отвоевать его у той, с которой он не стал счастлив, а наоборот замученным. Секс был сногсшибательным. Она невольно вспомнила о дате их бракосочетания. Бросив на его плечо слезу, призналась, что очень скучала. Он трогательно целовал её соски, бормоча как обиженное дитя:
– Я скучал по своей мамке, я твой сын…
Она ощущала волнительную боль от прикосновения его зубов, бросив на него ласковый взгляд, заметила, как его мужское тело превращалось в младенца. Она была ошарашена и в тоже время радовалась на её руках мальчик, сосущий её грудь. Она стала матерью…
…Чей-то голос прервал сон: «Инка! Открой дверь. Это я Гришка».
Инна открыла глаза, не понимая, что происходит и куда исчез Олег. Оглядевшись по сторонам, поняла, что его приход был во сне. А реальность – Гришка, который её разбудил с утра пораньше. Было слышно, как тот барабанил во входную дверь. Он поднял на ноги родителей. Мать и отец спросонья в один голос кричали.
Мать:
– Ты что сказился с утра пораньше припёрся?!
Отец:
– Наши все дома!.. Не шуми, а то сейчас получишь!.. Не посмотрю, что Инкин ухажёр…
Тот продолжал стучать.
Мать его впустила. Гришка опрометью ворвался к Инне в комнату. Та была перепугана, хлопая глазами, прячась под одеяло, тихо прошептала:
– Ну, уйди!.. Видеть тебя не могу… Я тебя боюсь.
Гришка присев на кровать, схватил перепуганную Инну в охапку, стал терзать её холодные губы.
Та, мыча, взмолилась:
– Уйди! Ненавижу.
Гришка, выпустив из рук, сказал:
– Чай уже не столичная! Что корчишь из себя целочку?
Зло, посмотрев прямо ей в глаза, выкрикнул:
– Шлюха!
Самодовольно:
– Хочешь кино покажу твоим, как ты со мной, а?
Инна испуганно прошептала:
– Что ты от меня хочешь?
Тот, хмыкая, повалив на спину, щекоча усами ухо, прошептал:
– Тебя! Ты такая горячая в постели… – насилуя.
Инна, боясь что-либо сказать, расслабилась, чтобы не было настолько больно. Она хотела позвать родителей, но было стыдно, считая, что наверняка дала повод к тому, что сейчас с ней происходит.
Тот, безудержно целуя, оправдывая свои действия, шептал:
– Это за то, что ты меня сделала импотентом. Из-за тебя не мог быть мужиком ни с женой, ни с другими бабами. Я всегда представлял на их месте тебя… – избивая по щекам, – сука!.. – продолжая насиловать.
У Инны в голове порхали «чёрные бабочки», она потеряла сознание. Заметив это, Гришка, прекратив своё насилие, стал неистово целовать, склонившись над ней рыдая, размазывая рукой, пот и слёзы, шептал:
– Сука! Я тебя одну всегда любил и ждал этого случая, когда ты станешь только моей! – тормоша за плечи, – ну ты что? Я же тебя люблю. Открой глаза!..
Приближая её безжизненное тело, теребя, волосы с болью в голосе мыча, вопил:
– Инка, я тебя люблю…
В этот момент вбежали перепуганные родители. Они с непониманием смотрели на Гришку, который плакал над безжизненным телом дочери.
Подбежавшая к ним мать стала вытаскивать дочь из рук зарёванного мужика, тот бубнил:
– Я не знаю, что с ней. Мы занимались любовью, она обомлела.
Подбежавший отец стал его колотить, схватив за шею, потащил голым к двери, зло выкрикивая:
– Маньяк! Всех баб попортил, до моей добрался?! – зло, сверкая глазами, – я твой писун сейчас в узелок скручу, ирод!.. – исчезая в дверях.
Было слышно, как закрылась входная дверь и пьяный крик:
– Сволочи! Одежду отдайте! Я к ним по-людски… Жениться хотел.
Вбежавший в комнату дочери отец, схватив Гришкины вещи, тут же выбросил в окно, потрясая кулаком, ёрничая, проорал:
– Женилку не отморозь!.. – хмыкая, злорадно, – по-людски…
Закрыв окно, подбежал к дочери, потрясая ту за голые плечи, запричитал:
– Дочка открой глаза, – плача, – не умирай…
Инна, открыв глаза, сначала не поняла, почему рядом с ней отец и мать.
Приходя в себя схватив одеяло, прикрылась им, с языка невольно сорвалось:
– Вы что здесь делаете?..
Что-то, вспомнив, спросила:
– А где Гришка?
Отец, вытирая скупую слезу радуясь, пробормотал:
– Выгнал супостата за дверь… – ёрничая, – жених, мать его!..
Кивая в сторону окна смеясь, добавил:
– Пусть женилку поморозит, охладит пыл…
Раздражённо:
– Жениться он, видите, ли, хочет?!
Мать, охая и ахая, всплеснув руками, пробормотала:
– Так что же он с тобой сделал-то супостат? – в испуге прикрывая рот рукой, выдавливая вслух, – ведь обомлела. Я уж подумала… Всё…
Инна пробормотала:
– Наверно от перегруза сомлела… – оправдываясь, – вся на нервах…
Неопределённо кивая в сторону, со слезой в голосе, плаксиво говоря:
– Мой-то гад, присосался к своей Иришке! Чуть, ли не на х… Меня послал…
Кивая на дверь:
– Вот и сошлись два одиночества…
Мать после этого вздохнула с облегчением, в глазах блеснувшая слеза ожила.
Она, ощеряясь, тут же констатировала:
– Ну, значит, свадебку на Рождество сладим… – гладя дочь по голове, – а своего кобеля выброси из головы!.. Пусть теперь его Иришка парит мозги. Где и что?!
Отец опешив, моргая выпученными глазами шамкая губами, пробормотал:
– Что ж я зятька, стало быть, голым на мороз выбросил… – сорвавшись с места, выбежал из комнаты.
В приоткрытую дверь с улицы доносилось примирение двух пьяных мужиков.
Отец:
– Зятёк!
Гришка:
– Блин, Батяня!.. Я же тебе сказал, что жениться на Инке собрался…
Мать, посмотрев на дочь, как ни в чем не бывало, смеясь, спросила:
– Так что по третьему под венец пойдёшь?.. – тяжело вздыхая, – не то, что я… С одним мужиком всю жизнь постель делю… – тут же расплываясь в улыбке целуя мокрую от слёз щёку дочери.
Инна, вспомнив Колькиного отца, косо посмотрев на счастливую мать, зло пробурчала себе под нос:
– Как же с одним… – уткнувшись в плечо матери, тихо сказала, – по третьему, так по третьему…
Через минуту в комнату ввалился отец в обнимку с Гришкой, тот сиял, как начищенный самовар. Он, делая невинное лицо, потирал плечи:
– Блин, замёрз.
И это было видно по нему.
Отец поспешил подсуетиться, потирая руки, многозначительно глядя на мать, рванув с места на бегу прокричал:
– Сейчас организую сынок!.. Айн момент! – исчезая в дверях.
Мать, ойкнув, юркнула за ним, на ходу причитая:
– Ой, забыла, что тесто на плите!.. Не дай бог убежит…
Оставшись наедине, Гришка упал на колени, целуя Инне руки, пробормотал:
– Прости Инн, ну дурак дураком… – вскакивая на ноги, крестясь, – от любви! Знаешь, сколько я ждал этой близости с тобой…
Тут же сев на кровать рядом с ней, взяв её холодные ладони в свои, с нежностью целуя, как-то сжавшись в плечах не поднимая глаз, пролепетал:
– Если бы ты только знала, как я тебя хочу!.. – посмотрев на неё, испугался леденящего душу взгляда.
Она казалась колючкой, что была готова впиться в него и поразить парализующей болью. Он даже ощутил нестерпимую боль в затылке, но боясь показаться жертвой, сдержался, чтобы не выкрикнуть ей в глаза: «Ведьма!»
Её глаза буквально прожгли его насквозь. Это ввело Инну в баланс.
Она уже не боялась его, смело посмотрев Гришке в глаза, с дерзостью сказала:
– Ещё одна попытка меня изнасиловать… Посажу!
Тот, став паинькой, кивнул, целуя её холодные хрупкие тонкие пальцы, пробормотал:
– Как скажешь женщина!.. И, кажется, именно это их примирило…
