Глава 1

Стоял теплый и ясный сентябрь. Война гремела пока еще где-то далеко, и сообщения официальной печати носили высокопарный и претенциозный характер. После первых сражений, как казалось, определились будущие победители: силы стран «Оси» торжествовали над псевдодемократическими странами, где на самом деле правила плутократия. Война обещала быть короткой, победа — верной.

В один из сентябрьских дней Анна Гризи с тревожно бьющимся сердцем перешагнула порог кабинета Джованни Ровести, президента и основателя одноименного издательства, самого серьезного конкурента издательского дома «Монтальдо».

— Проходите, синьорина, — пригласил ее Ровести. — Наконец-то я могу познакомиться с вами лично, — сказал он, встал из-за старинного письменного стола в стиле Директории и сделал несколько шагов ей навстречу.

В отличие от Эдисона Монтальдо, Ровести был красивым элегантным мужчиной с внимательными живыми глазами, но несколько агрессивным выражением лица. В безукоризненном костюме, жилет которого пересекала золотая цепочка от часов, отлично выбритый, от него так и веяло респектабельностью и стабильностью.

— Я тоже счастлива встретиться с вами, — сказала Анна, одаряя его ослепительной улыбкой.

Она протянула ему руку в белой перчатке, и он, наклонившись, слегка коснулся ее губами.

Выпрямившись, он внимательно посмотрел на нее.

— Вы мне напоминаете Ассию Норис, — заметил он.

И после короткой паузы добавил:

— По красоте.

Анна покраснела, польщенная сравнением. Ассия Норис была известной кинозвездой. Особенную популярность ей принес фильм «Романтическое приключение», где она снялась вместе с Леонардо Кортезе.

— Вы очень любезны, — ответила Анна.

— Присаживайтесь, — пригласил ее Ровести, показав на кресла напротив письменного стола, и добавил, заметив ироничную улыбку на ее лице: — Что вызвало вашу улыбку?

— Вы обращаетесь с женщиной не так, как принято при нынешнем режиме. Мне это нравится, но вы рискуете прослыть старомодным, — сказала Анна.

Ей было известно, что в отличие от Эдисона Ровести не слишком лоялен к режиму.

— Это только мода. Или, если хотите, буффонада. А паяцы приходят и уходят, — ответил он и окинул внимательным взглядом длинные точеные ноги Анны. — Но я пригласил вас не для светских разговоров, — снова взял он под контроль ситуацию. — Вы знаете, что я должен дать вам ответ.

— Хотелось бы, чтобы он оказался положительным, — вставила она.

Ровести стал очень серьезным, что не предвещало ничего хорошего, и вздохнул.

— Боюсь, что должен разочаровать вас, синьорина Гризи.

Анна похолодела. Главной целью этой встречи был ее последний роман, тот самый, от которого отказался Монтальдо. Идея предложить роман другому издателю принадлежала Пьер-Джорджо Комотти, которого недавно приняли к Ровести на работу в качестве главного редактора. Комотти считал, что отрицательное мнение Эдисона необъективно, и убедил ее послать рукопись Ровести.

Анна резко поднялась с кресла. Очевидно, что роман не понравился издателю, как не понравился он и Монтальдо. А значит, и говорить было не о чем. Она не понимала, однако, зачем Джованни Ровести назначил ей встречу, когда мог бы сообщить о своем решении и через одного из своих сотрудников.

— Было очень приятно познакомиться с вами, — сказала она ровным голосом. — Прошу извинить меня, но мне мой роман нравится. Я думаю, что он удался.

В ответ Джованни Ровести добродушно улыбнулся ей.

— Похоже, что покладистостью характера вы не отличаетесь. Это вряд ли поможет вам сделать карьеру, — заметил он.

— Я не прошу одолжений. Я лишь хочу, чтобы меня оценивали во столько, сколько я действительно стою.

Издателю понравилась искренность гостьи.

— Присаживайтесь, — спокойно пригласил он.

Анна поняла, что слишком поторопилась, и молча села на место.

— Так-то будет лучше, — сказал Ровести и предложил ей сигарету, от которой она вежливо отказалась.

— Вы написали очень интересную вещь, — начал он.

— Вы прочли? Вы нашли ее хорошей… мою работу? — поколебавшись, спросила Анна.

— Я не читаю романов. У меня есть люди, которые читают их за меня и которым я во всем доверяю. Мне сказали, что ваш роман очень хорош, значит, так оно и есть на самом деле.

— Тогда в чем же проблема? — удивилась она.

— В том, что ни я, ни любой другой издатель не сможет опубликовать вашу вещь, на которую вы уже заключили договор.

— Но Эдисон… — она поправилась, — но синьор Монтальдо не собирается публиковать его. Я не понимаю, почему этого не может сделать другой издатель.

— Я буду искренен с вами, — продолжал Джованни Ровести. — Я разговаривал с моим другом Эдисоном Монтальдо. У него к вам какие-то претензии, хотя это меня и не касается. Но, как бы то ни было, он прячет нож в рукаве. В договоре, подписанном вами, есть пункт, который дает издательству «Монтальдо» в течение пяти лет исключительное право на публикацию вашего романа, И Эдисон намерен воспользоваться этим правом в течение означенного срока.

— Это невозможно! — возмущенно воскликнула Анна.

— Невозможно, чтобы такая умная женщина, как вы, не знала то, что она подписывает.

— Я подписала бы любую бумагу, которую он положил бы передо мной. У нас были доверительные отношения, — печально призналась она.

Джованни Ровести оглядел ее с любопытством, и выражение его лица смягчилось.

— Во всяком случае, я не думала, что он такой мелочный и мстительный, — заключила Анна.

— Я позвал вас не для того, чтобы обсуждать характер Эдисона Монтальдо, — добродушно возразил он. — Я хотел бы рассмотреть с вами одну идею, которая пришла мне на ум.

— А если я обращусь к адвокату? — встрепенулась Анна. — Моя доверчивость не дает ему права так со мной поступать.

— Возможно, вы выиграете дело, но потеряете время и деньги. Кроме того, существуют неписаные законы, которые мешают издателю идти в таких случаях против своего коллеги. При нынешнем положении вещей я ничего не выиграю, объявив войну Эдисону Монтальдо. Однако нет ничего непоправимого. В конце концов мы придем к соглашению с ним. Но до этого времени мне не хотелось бы, чтобы ваши способности пропадали втуне.

Анна благодарно улыбнулась.

— Я знаю, что вы с Комотти добрые друзья, — продолжил он.

— И знаете также, что мне нужна работа? — спросила Анна.

Джованни Ровести покачал головой.

— Это никак не влияет на мое решение предложить вам сотрудничество. Благотворительность здесь ни при чем. Я считаю, что вы обладаете талантом, который глупо растрачивать попусту. — Он сделал паузу и приступил к главному: — Я предлагаю вам хорошую оплату за еженедельную рубрику, которую вы должны будете вести. Она будет называться «Диалоги о любви» и появится в журнале, руководимом Комотти. Вы будете отвечать на письма читательниц, которые в это тяжелое военное время особенно нуждаются в таком собеседнике. И будете подписываться: «Ваша Арлет».

— Это имя звучит франкофильски, — озабоченно вставила Анна. — В наше время…

— Это имя нравится мне и понравится нашим читательницам, — отрезал издатель. — Если кому-то оно не по вкусу, можно звать вас на итальянский манер: Арлетта. Вы будете тем таинственным персонажем, которому читательницы смогут открыть свое сердце.

Анна Гризи благодарно посмотрела на него.

— Почему вы делаете это для меня? — спросила она.

И сразу вспомнила, что сказала эту же самую фразу Эдисону, когда тот решил напечатать ее роман.

— Я ничего не делаю для вас, — сказал Ровести. — Я не президент благотворительного общества. Я просто забочусь об интересах своего издательского дома, который существует благодаря уму и способностям его сотрудников. Вот и все. Я считаю, что вы сможете быть полезны делу.

Джованни Ровести встал, давая понять, что встреча окончена.

— Итак, зайдите на днях в администрацию для необходимых формальностей. Добро пожаловать в нашу семью, — сказал он, прощаясь.

Анна была взволнована этим разговором и почувствовала желание быть откровенной до конца.

— Я была любовницей Монтальдо, — призналась она. — И хочу, чтобы вы это знали.

Ровести улыбнулся.

— Мы живем в тесном мире, где все обо всех известно. Но я ценю вашу искренность. Полагаю, что это не повлияет на нашу совместную работу. И главное, не думайте, что все издатели ведут себя подобным образом.

— Значит, вы не собираетесь приглашать меня на ужин в один из ближайших вечеров? — поколебавшись, спросила она.

— Я это сделаю, если вам будет приятно. Вы сможете тогда познакомиться с моей женой и моими друзьями, которые могут быть вам полезны.

— Не знаю, как благодарить вас, — сказала Анна.

— Постарайтесь быть на высоте положения и поверить в себя.

В первый раз с тех пор, как она порвала с Эдисоном Монтальдо, Анна почувствовала себя счастливой.

Положив на кровать темный кожаный чемодан, с которым три месяца назад она покинула квартиру на корсо Маджента, Анна с методической аккуратностью снова укладывала туда свои вещи.

Маленькая удобная комната, предоставленная ей Пьер-Джорджо Комотти, была полной противоположностью ее прежним роскошным апартаментам, в которых она всегда чувствовала себя неуютно. Именно такую комнату она всегда хотела иметь.

Все здесь нравилось ей: и широкая кровать, покрытая голубым бархатом, и старинный комод орехового дерева, и туалетный столик с овальным зеркалом и выдвижными ящиками, имевший свои маленькие секреты, и письменный стол на точеных ножках под окном, и цветочные провансальские обои, и изящные акварели на стенах. И вот она покидала этот приют, где нашла дружбу и человеческое участие. Разлука была тяжела, но пришел момент стать самостоятельной, ведь теперь она могла рассчитывать на заработок в издательстве «Ровести».

Неподалеку отсюда, на виа Биксио, она сняла небольшую квартирку у пожилого еврея-часовщика, который вместе с женой уезжал в Швейцарию в надежде переждать там грозные времена.

Бижо, ее собачка, свернулась клубком возле кровати и следила за каждым движением хозяйки, радостно повизгивая.

Анна окинула последним взглядом комнату, вышла в коридор и прошла на кухню, где Саверио готовил скромный ужин из тех продуктов, которые ему удалось найти в магазинах: дежурный суп из мясного концентрата, омлет из яичного порошка, заменяющего свежие яйца, салат из листьев крапивы и дикого щавеля, заправленный подсолнечным маслом.

— Я ухожу, Саверио, — объявила Анна и протянула слуге красиво упакованный сверток.

— Это мне? — удивился он.

— Да, это вам, — сказала Анна. — Вы дали мне почувствовать здесь себя как в собственном доме. Я вам очень благодарна.

Слуга вытер руки и покраснел от удовольствия. Ему всегда нравилась эта женщина, такая красивая, элегантная, и при этом простая и искренняя в обращении. Он развернул сверток: там лежал бумажник из крокодиловой кожи.

— Я купила его в прошлом году в Нью-Йорке, — улыбаясь, сказала она. — И счастлива, что могу подарить его вам.

— Я буду беречь его, синьорина. Вы очень добры, что вспомнили обо мне.

Саверио сделал попытку задержать ее, посетовав на скудное военное меню.

— Останьтесь с нами, по крайней мере, на ужин, — предложил он. — Вот смотрите, — и Саверио открыл дверцу холодильника, — настоящий довоенный десерт: крем шантильи со свежайшими яйцами, снесенными сегодня утром.

— Дорогой Саверио, — взволнованно сказала Анна, — вы настоящий искуситель. Я помогу вам накрыть на стол и отдам должное вашему десерту.

Пьер-Джорджо немного запаздывал, но тревожиться не было причин. В ожидании ужина Анна устроилась в гостиной, чтобы послушать новости по радио. В сводках с фронта говорилось о доблестных победах войск. Комментатор восхвалял трехсторонний договор, подписанный Германией, Италией и Японией, и злорадствовал по поводу «сурового урока», полученного Англией от немецких бомбардировок. Вывод был ясен: Италия и Германия — это несокрушимый гранитный блок, который никакая сила на свете не сможет расколоть.

Колокольчик у двери настойчиво зазвонил. Анна побежала в прихожую, но Саверио уже успел открыть дверь. На пороге с испуганным выражением лица стоял юноша лет шестнадцати, которого Анна хорошо знала. Это был Данило, рассыльный из бакалейной лавки.

— Доктор Комотти арестован, — выпалил он, вытирая потные ладони о свою синюю блузу.

— Как арестован? — воскликнул Саверио, впуская его.

— Я развозил покупки на велосипеде, — начал юноша. — У бастионов Порта Венеция корзина на багажнике развязалась. Я остановился у входа в парк, чтобы закрепить ее. Поднимаю глаза и вижу…

— Что видишь? — заторопила его Анна.

— Доктора Комотти.

— И что же? — спросила она.

— Он стоял между двух полицейских, и на руках его были наручники, как у вора, пойманного с поличным.

 

Глава 2

Закончив редакционное совещание, Пьер-Джорджо Комотти устало закрыл глаза и откинулся на спинку кресла. Уже несколько недель он был главным редактором еженедельника «Ракконти». Своей новой должностью Комотти был обязан Эстер Монтальдо, которая поручилась за него перед Ровести.

Ровести очень скоро обнаружил, что не прогадал. Комотти обладал всеми качествами, необходимыми главному редактору, — умом, профессиональным журналистским стилем и острым чутьем. Он был приятным, остроумным собеседником, легко завязывал нужные связи. С коллективом редакции ему сразу удалось найти общий язык.

Расслабившись на несколько минут, Пьер-Джорджо вызвал секретаршу и попросил принести ему чашку крепкого чая. У него еще было много работы.

— Вас к телефону, — объявила секретарша, снова появляясь в дверях его кабинета.

Это была девушка лет двадцати пяти, с черными волосами, не очень красивая, но симпатичная.

— Кто это? — спросил Пьер-Джорджо, поднимая трубку.

Ему не хотелось отрываться от работы.

— Синьор Кремонези, — ответила девушка.

Пьер-Джорджо не мог скрыть чувства досады, но все-таки взял трубку.

Кремонези сразу же обрушил на него поток слов. Он умолял о свидании, говорил, что Пьер-Джорджо не должен отказать ему.

— Сегодня вечером не получится, — попытался Комотти остановить пыл собеседника, но его сухой тон не возымел своего действия.

Голос в трубке становился то злым, то жалобным. Кремонези продолжал настаивать с умоляющими интонациями, упирая на важность этой встречи, которая будет последней и займет всего несколько минут.

— Хорошо, — сдался наконец Пьер-Джорджо. — Увидимся в парке у пруда. Но только недолго. И главное, чтобы в последний раз.

Журналист положил трубку и невольно задержал руку на аппарате, словно хотел поставить точку в истории, которая вызвала этот звонок.

Лучано Кремонези был молод, красив, с глубоким взглядом серых бархатных глаз. Но было что-то двусмысленное в его безупречной фигуре, в его пластике, поведении. Под внешностью херувима скрывалось что-то порочное. И все же Пьер-Джорджо полюбил его с первого взгляда. Он любил его слабости, его способность обманывать, не чувствуя своей вины, его бесстыдство просить, не предлагая ничего взамен.

Лучано был начинающим актером, как говорили знатоки, не без таланта. Но еще больше в нем развит был талант вымогательства: ради денег или просто, чтобы привлечь к себе внимание, он был способен на все.

Переезд Анны помог Пьер-Джорджо освободиться от давно тяготившей его связи с Лучано. Этот вечно безденежный завсегдатай темных компаний к тому же пристрастился к кокаину и становился слишком болтливым. Комотти с трудом выносил вульгарное хвастовство друга, который своей развязной болтовней грозил скомпрометировать его.

Появление Анны ускорило неизбежный разрыв. Несмотря на то, что решение Пьер-Джорджо было твердо, Лучано время от времени давал о себе знать, надоедая телефонными звонками и подкарауливая его. Всякий раз он просил денег и всякий раз клялся, что это в последний раз. Открыто он пока что Комотти не шантажировал, но тот знал, что при случае Лучано способен и на это.

Оставив свою «Ланчу» у бастионов Порта Венеция, неподалеку от первого построенного в Милане небоскреба, Пьер-Джорджо прошел через большие ворота парка к пруду, в котором лениво плавали дикие утки и лебеди. Лучано уже поджидал его там. Пьер-Джорджо приблизился к нему.

— Ты опаздываешь, — капризно произнес Лучано, не оборачиваясь.

— У меня мало времени, — сказал Пьер-Джорджо.

— Ты обращаешься со мной хуже, чем с собакой, — укорил его тот. — А ведь я видел тебя плачущим у моих ног.

— Спектакль окончен, Лучано. И бесполезно пересказывать мне содержание предыдущих сцен. Скажи, что тебе нужно, и покончим с этим.

Последние посетители покидали парк, колокольчик скоро должен был возвестить о его закрытии. Двое мужчин оставались одни в этом уединенном уголке парка.

— Ну вот! — истерически вскинулся Лучано. — Ты продолжаешь унижать меня, словно и не было нашей любви.

Пьер-Джорджо густо покраснел. Лучано еще волновал его, но он не позволил себе поддаться слабости.

— Это прошлогодний снег, — сказал он. — История, которую надо забыть.

— Эта потаскушка так повлияла на тебя, — набросился тот на Анну. — Она сделала тебя пошлым и банальным. Ты стал скучным респектабельным буржуа. Но то, что было между нами, нельзя стереть одним движением руки.

— Говори, что тебе надо, или я ухожу, — пригрозил Комотти, делая нетерпеливый жест.

Лучано тут же изменил тон и стал более агрессивным.

— Ах, так? — произнес он и с наглой улыбкой уставился на Комотти. — Ты мастер на всяческие предосторожности, но это не спасет твою репутацию, решись я заговорить.

Шантаж был очевиден, и Лучано больше не притворялся.

— Делай что хочешь, — с вызовом сказал Пьер-Джорджо. — Мое слово против твоего. Ты не сможешь ничего доказать и ничего больше не получишь от меня. Тебе ясно? А теперь покончим с этим фиглярством. — Он повернулся и собрался уже уходить, но бывший любовник схватил его за руку.

Пьер-Джорджо снова увидел на красивом лице Лучано то чуточку лукавое и в то же время доверчивое выражение, которое когда-то сводило его с ума.

— Ну ладно, старик, зачем ссориться? — примиряюще сказал Лучано. — Ты знаешь, что я люблю тебя и ничего не могу с собой поделать.

— Тогда зачем этот спектакль?

— Очень хотелось увидеть тебя. Хотелось в последний раз немного побыть с тобой. — Он сделался серьезным и сдержанным, каким Комотти никогда его не видел. — Идет война, и я отправляюсь на фронт. Меня призвали. Завтра я уезжаю.

— Вот как, — протянул Пьер-Джорджо, — так, значит, поэтому ты хотел видеть меня?

— А ты что подумал? — пробормотал тот со слезами на глазах. — Я прощаюсь с тобой, старик. Не знаю, увидимся ли когда-нибудь. Я пришлю тебе свой адрес. Ты ведь будешь мне писать, дружище?

— Конечно, — ответил Пьер-Джорджо взволнованно.

Лучано смотрел на него с бесконечной нежностью, и Пьер-Джорджо почувствовал себя виноватым, что так плохо думал о нем. Комотти порывисто обнял его и привлек к себе. Лучано нашел его губы и страстно поцеловал.

В этот момент хриплый голос объявил:

— Вы арестованы за непристойные действия в публичном месте.

И пока отпрянувший Лучано не очень удачно изображал недоумение, двое полицейских в штатском встали по бокам Пьер-Джорджо и схватили его за руки. Его тут же обыскали и нашли в кармане пакетик кокаина, которого там не должно было быть, — Комотти даже не пробовал его ни разу за всю свою жизнь.

— Непристойные действия, — повторил тот же голос, — и незаконное хранение наркотиков. Все это будет внесено в протокол.

Пьер-Джорджо не протестовал, не реагировал на происходящее. Он только взглянул на Лучано, который стоял в стороне с обиженным лицом, и прошептал ему тихо:

— Иуда.

Комотти увели под охраной двух полицейских, а его друг беспрепятственно удалился в другую сторону.

Кабинет адвоката Джузеппе Аризи носил на себе отпечаток старинной солидности: темная массивная мебель, дорогие, но потертые ковры, несколько полотен ломбардской школы на стенах и богатая коллекция курительных трубок в стеклянных футлярах.

Две старательные секретарши стучали на пишущих машинках в приемной, в то время как молодой поверенный говорил по телефону, проклиная вечные помехи на междугородних линиях. Анна сидела на диванчике в углу, перелистывая лежавшие перед ней на круглом столике старые номера «Доменика дель коррьере» и «Трибуна иллюстрата».

Будучи осведомленным о хороших отношениях, существовавших между его хозяином и адвокатом, Саверио позвонил ему по телефону. Узнав об аресте Пьер-Джорджо, тот не выразил никаких чувств и воздержался от комментариев. «Я посмотрю, что можно сделать», — торопливо ответил он и повесил трубку. Но на другой день, разговаривая с Анной по телефону, он пригласил ее зайти к нему в контору.

Пьер-Джорджо и Джузеппе Аризи были земляками. Оба родились в Бергамо, и семьи их почти одновременно переехали в Милан, где мальчики вместе посещали лицей Парини. Существовало нечто вроде землячества бергамцев, осевших в Милане. Они все знали друг друга, и хотя редко встречались, но в случае необходимости помогали друг другу. Поэтому Анна и решила встретиться с ним.

— Адвокат ждет вас, — пригласила ее пожилая, подчеркнуто строго одетая сотрудница, и через двойные двери Анна вошла в кабинет.

Джузеппе Аризи был на пять лет старше Пьер-Джорджо, но глубокие залысины на лбу и намечающаяся уже полнота делали его старше на вид. Пригласив Анну сесть, он выслушал те немногие подробности, которые она узнала от рассыльного из бакалейной лавки.

— Мне придется задать вам несколько вопросов, — сказал юрист.

— Я в вашем распоряжении, — ответила Анна, которая сделала бы что угодно, лишь бы помочь Пьер-Джорджо.

— С какого времени вы живете у доктора Комотти?

— С прошлого июня. Я бы хотела уточнить, что мы только добрые друзья, — пояснила Анна, чтобы очистить почву от любых двусмысленностей.

— Я буду откровенен с вами до грубости, синьорина Гризи, — предупредил адвокат. — Это будет не слишком приятно, но позволит нам сэкономить время.

— Делайте то, что считаете нужным.

Джузеппе Аризи пристально посмотрел на Анну своими ясными блестящими глазами.

— Вам известно, что Комотти — гомосексуалист? — спросил он.

Анна чуть было не ответила утвердительно, но в последний момент решила сдержаться. Она не хотела лгать юристу, который был единственной надеждой, единственным якорем спасения в этом сложном деле, но и не могла утверждать с уверенностью то, что могло быть просто предположением.

— Я не могла бы сказать это с абсолютной уверенностью, — поколебавшись, нашла она выход.

Этот вопрос был ей неприятен, и, чтобы успокоиться, она закурила сигарету.

— А с тенью сомнения? — настаивал юрист.

— Это так важно? — попыталась увильнуть она.

— Мы стоим перед проблемой, серьезность и сложность которой, очевидно, ускользают от вас… — Взгляд его голубых глаз стал строгим и пронзительным. — Возможно, я был недостаточно ясен. Но я нуждаюсь в сотрудничестве, а не в умолчании и увертках. Необходимо, чтобы вы ответили на мои вопросы прямо. Вы привлекательная девушка и жили под одной крышей с Комотти. Хорошо знаете его и, вероятно, его друзей. У вас никогда не вызывало недоумение поведение Пьер-Джорджо?

— Только легкое подозрение, — ответила Анна в замешательстве. — Но я никогда не видела ничего такого, что позволило бы сделать определенное заключение.

Адвокат едва не потерял терпение.

— Тогда я буду более прямолинеен, — сказал он. — Пьер-Джорджо Комотти был захвачен в парке, на берегу пруда, во время интимного свидания с неким Лучано Кремонези, двадцати четырех лет, актером. — Адвокат прочел это с листа, лежащего на письменном столе. — Речь идет также о пакете кокаина, найденном в кармане пиджака Комотти, — добавил он.

— Пьер-Джорджо никогда не употреблял наркотиков, — резко возразила Анна, потушив сигарету.

— Откуда у вас такая уверенность?

Действительно, откуда? Как она могла гарантировать, что Пьер-Джорджо никогда не употреблял кокаин?

— Я не знаю, — откровенно призналась она.

— Вы не можете отрицать вероятной гомосексуальности и можете утверждать, напротив, относительно предмета гораздо более тяжкого и деликатного, — заметил юрист.

Анна закрыла лицо руками и расплакалась.

— Извините меня, адвокат. Я растеряна и огорчена. И главное, я очень хотела бы помочь другу, который столько сделал для меня.

Адвокат Аризи успокоил ее улыбкой.

— Я полностью отдаю себе отчет в вашем душевном состоянии. Но мне в самом деле нужно ваше сотрудничество.

— А если кто-то просто пытался скомпрометировать его? — предположила Анна, осушив платком слезы.

— Это вполне возможно, — согласился адвокат.

— Его молодой друг? — предположила Анна.

— Не исключено, — пожал плечами Аризи.

— Но почему?

— Всегда есть причина, чтобы предать, — ответил он. — А когда ее нет, ее выдумывают.

— Известно что-нибудь об этом Лучано Кремонези?

— Практически все.

Анна закурила новую сигарету.

— Он актер, верно?

— Актер, подающий надежды, гомосексуалист, наркоман. Он был задержан несколько дней назад, а потом необъяснимым образом отпущен. Возможно, в обмен на донос. Не исключено, что он обменял свою безнаказанность на голову нашего друга.

— Это месть?

— Возможно, месть отвергнутого любовника. В непостижимых лабиринтах человеческой души встречаются иногда самые отвратительные виды гнусностей.

Анна взглянула на стену напротив, где висела картина, изображающая мирную деревенскую сцену.

— Возможно, это моя вина, — сказала она. — Пьер-Джорджо пришлось расстаться с ним, когда я попросила меня приютить. Помнится, я видела мельком молодого человека, который уходил, когда я явилась к Комотти.

— Не берите на себя вину за то, в чем вы не виноваты. Но что-то вы можете сделать. Судя по вашему первому роману, у вас есть фантазия и хорошо развито воображение. Вы могли бы выдумать какую-то правдоподобную причину, чтобы оправдать отсутствие Комотти в редакции. Всего на несколько дней. К счастью, завтра суббота. В воскресенье выходной. В общем, постарайтесь сделать все, чтобы не взбудоражить издательство.

— А не могут туда позвонить из квестуры?

— В квестуре не спохватятся до вторника. Вы выполняйте свою задачу. А об остальном позабочусь я сам, — решил адвокат.

— Пьер-Джорджо — это человек, которого я очень люблю. Я бы все сделала, чтобы спасти его, — сказала Анна.

— Если понадобится ваше непосредственное вмешательство, я дам вам знать.

— Мне кажется, вы настроены оптимистически, — заметила она. — Словно у вас припрятан козырь в рукаве.

Аризи улыбнулся.

— В курии есть один человек, очень влиятельный, к мнению которого прислушиваются. Монсеньор Себастьяно Бригенти. Я обращусь к нему. Он друг и наш земляк.

— А также друг Монтальдо, — обрадовалась Анна. — Он крестил последнюю дочь Эдисона. Но я знаю, что его нет в Милане. Думаю, он находится в Швейцарии.

— Это не проблема. У церкви длинные руки, они дотягиваются далеко.

 

Глава 3

Монсеньор Себастьяно Бригенти был разбужен робким «Доброе утро», которое прошептала бесшумная монашеская фигура. Для сестры Имельды поручение будить по утрам прелата было честью, к которой она еще не привыкла. Этот важный человек, который, в некотором смысле, был под ее опекой, внушал монахине глубокое почтение. Ради монсеньора Себастьяно Бригенти сестра Имельда готова была умереть.

Себастьяно открыл глаза.

— Доброе утро, сестра Имельда, — прошептал он.

Маленькая монахиня неопределенного возраста, с осунувшимся лицом и внимательным пытливым взглядом открывала в его комнате ставни.

— Будь славен Иисус Христос, — ответила она, повернувшись, и тихо вышла из комнаты.

Прелат поднялся. В комнату проникал мягкий свет дождливого утра. Было половина шестого. Он подошел к окну и посмотрел на двор, залитый водой. Несколько часов глубокого сна было достаточно, чтобы вернуть ему силу и ясность ума.

Одеваясь, Себастьяно вспомнил о встрече, запланированной на день.

Самым важным было свидание с профессором Антонио Мингарди, итальянским политэмигрантом, который пользовался большим влиянием среди интеллигенции, противостоявшей фашистскому режиму и еще питавшей иллюзии относительно того, что можно преобразовать систему изнутри, отстранив от власти дуче и его приближенных. Монсеньор Бригенти помогал ему, несмотря на риск, поддерживая контакты с римскими и миланскими друзьями, готовыми принять участие в этом деле.

Его присутствие в Лозанне не было случайным. Он сам упорно добивался, чтобы его перевели в этот швейцарский город. К этому решению, одобренному курией, его подталкивало стремление быть далеко от Эстер.

Мысль об этой женщине, которую он по-прежнему любил, и о маленькой Лоле не давала ему покоя. Себастьяно и раньше не раз приходилось делать тяжелый выбор и противостоять жизненным трудностям, но чувство, связывающее его с Эстер, было самым суровым испытанием, которому он подвергался когда-либо в своей жизни.

Себастьяно Бригенти родился в Бергамо и был единственным и последним потомком богатой и могущественной семьи фабрикантов оружия. В том возрасте, когда юноши его положения обычно веселятся и наслаждаются жизнью, Себастьяно неожиданно решил пойти в семинарию, повергнув в замешательство и уныние своих родителей и друзей. Он стал хорошим священником. Его способности, ум и громкая фамилия способствовали быстрым успехам на пути к вершинам церковной иерархии. А его умение здраво мыслить и проницательность в решении самых трудных проблем сделали из него весьма заметную фигуру. После нескольких лет, проведенных им в Ватикане, Рим направил его в миланскую курию.

— Времена тяжелые, — сказал ему на прощание его наставник. — Мы полагаем, что епископ Милана нуждается в таком человеке, как ты.

— Поручение нелегкое, — заметил Себастьяно. — Смогу ли я быть на высоте положения?

— Ты справишься, — отечески улыбнулся ему монсеньор. — Но прежде, я думаю, тебе не помешает небольшой отпуск. Ты много работал в последнее время. Слишком много даже для такого крепкого человека, как ты, — заключил он, сравнив с легким вздохом свою хрупкую старость с мощной мужественностью Себастьяно.

Так монсеньор Бригенти оказался на вилле Памфили в Кастильончелло, не представляя, что этот краткий осенний отпуск оставит отпечаток на всей его жизни.

Ему было известно, что многие священники нарушали обет непорочности, но даже не представлял себе, что сам однажды запятнает себя таким же грехом. Несколько месяцев он молча страдал, но, когда Эстер сообщила ему о рождении Лолы, Себастьяно доверил эту тайну епископу. Не для того, чтобы избавиться от угрызений совести, а чтобы получить добрый совет, чтобы понять, до какой степени он скомпрометировал этим свое призвание.

— А теперь, монсеньор, что вы хотите делать? — спросил его кардинал, не высказав по этому поводу никакого суждения.

— Хотел бы вернуться назад, но это невозможно, — сказал Себастьяно.

— Тогда идите вперед, — посоветовал кардинал. — Но только если чувствуете в себе достаточно силы, чтобы отныне твердо следовать по избранному пути.

И на другой день Себастьяно Бригенти уехал в Лозанну.

В это дождливое серое утро он отслужил в шесть часов раннюю мессу и потом вернулся в свои апартаменты, где сестра Имельда приготовила ему первый завтрак. На столе в столовой лежало несколько газет. Завтракая, он быстро просмотрел их.

Зазвонил телефон, и сестра Имельда торопливо взяла трубку.

— Из Милана. Вас, — сказала она, обращаясь к монсеньору.

— Соедините меня в кабинете, — приказал Себастьяно, вставая под огорченным взглядом монахини, которой хотелось, чтобы он завершил завтрак, приготовленный для него с такой заботой.

На голой стене кабинета висело деревянное распятие. Остальные стены были заняты книжными полками. Посреди комнаты располагался большой письменный стол, на полированной крышке которого стоял телефон.

— Кто говорит? — спросил Себастьяно, ожидая, что звонят из дворца архиепископа.

— Это Джузеппе Аризи, — сказал голос, прорывающийся сквозь шум и треск на линии.

— Какая-то проблема? — спросил Себастьяно, избегая ненужных преамбул.

Джузеппе Аризи рассказал другу о деле, в котором оказался замешан Пьер-Джорджо Комотти.

— А ты сам, что об этом думаешь? — спокойным голосом спросил Себастьяно.

— Что Пьер-Джорджо невиновен в отношении наркотика. Что же касается других наклонностей, тут все не так просто.

— Его допрашивали?

— Скорее всего, нет. Но я не знаю ничего определенного. Я еще не получил разрешения на свидание с ним, — сказал адвокат. — Ты можешь что-нибудь посоветовать?

— Поступай, как считаешь нужным. Что же касается меня, я сделаю все возможное, чтобы вернуть свободу невиновному, — успокоил его священник, прежде чем положить трубку.

Потом Себастьяно набрал номер и попросил срочно соединить его с Ватиканом.

— У священника прихода Сан-Амброджо скоро юбилей, — ясным и спокойным голосом сказал он человеку, ответившему ему на другом конце провода. — Мы должны достойно отметить его, пока нас не опередили другие.

Это было зашифрованное послание, которое означало следующее: «Наш связной в Милане арестован. Нужно вмешаться, пока его не подвергли допросу».

Потом он сделал еще один звонок.

— Это монсеньор Себастьяно Бригенти. Будьте добры синьора Давида Дубланка, — сказал он женщине, ответившей по телефону.

— Одну минуту, пожалуйста, — ответила телефонистка.

Через несколько секунд его приветствовал вкрадчивый мужской голос.

— Чем могу быть полезен, монсеньор?

— Мне нужно срочно вылететь в Италию, — сказал священник.

Его собеседником был еврей-банкир, сотрудничавший с теми, кто, так или иначе, боролся против режима. Он восхищался монсеньором Себастьяно Бригенти и уважал его за ум, честность и смелость.

— Когда? — спросил Давид Дубланк, рассчитывая в уме время, которое потребуется, чтобы помочь в подобном деле.

— Как можно быстрее, — сказал Себастьяно.

— Свяжитесь с моим пилотом. Он подготовит самолет. Он в вашем полном распоряжении, монсеньор, — закончил Дубланк, даже не спросив о причинах такой спешки.

Себастьяно покинул кабинет и вернулся в столовую, громко окликая сестру Имельду.

— Чем вы там занимаетесь, сестра? Спите? — вскинулся он, когда монахиня предстала перед ним, быстрая и молчаливая.

Она привыкла к резкости монсеньора, но на этот раз он показался ей более нервозным, чем обычно. Она молча остановилась перед ним в ожидании приказаний.

— Пришлите мне падре Томаса. И потом уберите все это, — показал Себастьяно на остывающий завтрак.

— Падре Томас в церкви. Принимает исповедь, — пробормотала монахиня.

— Он нужен мне здесь. Немедленно, — распорядился он тоном, не допускающим возражений.

Сестра Имельда наклонила голову в знак повиновения и исчезла так же тихо, как появилась.

Падре Томас, человек очень образованный и исполнительный, был секретарем монсеньора Бригенти.

Себастьяно прошел в спальню и сменил церковное облачение на костюм из коричневой шерсти и трикотажный джемпер. Из маленького сейфа, спрятанного за репродукцией «Мадонны со щегленком», достал швейцарские и итальянские банкноты, которые сунул, не считая, во внутренний карман пиджака.

Когда Себастьяно вернулся в кабинет, падре Томас уже ожидал его. Он был похож скорее на молодого семинариста, чем на священника — светловолосый, высокий, слегка сутуловатый. Лицо его было усеяно угрями, а внимательные живые глаза и тонкие губы, казалось, готовы в любой момент к улыбке. Себастьяно заметил его в Ватикане, привез с собой в Милан, а потом и в Лозанну. Пока у него не было причин разочароваться в своем помощнике.

Усевшись за письменный стол, Себастьяно протянул падре Томасу несколько исписанных от руки страниц, которые он подготовил за прошлую ночь.

— Отпечатайте их на машинке лично и пришлите мне, — приказал он, передавая ему листы. — Отмените все мои встречи на сегодня и на ближайшие два дня.

Падре Томас кивнул, сдерживая снедавшее его любопытство.

— Положитесь на меня, — сказал он.

— Я еду в Италию, — сообщил Бригенти, — по важному и срочному делу. Никто, кроме вас, не должен знать об этой поездке. Рассчитываю на вашу сдержанность.

— Не беспокойтесь на этот счет.

Себастьяно огляделся кругом, словно ища забытый предмет.

— Позвоните профессору Мингарди, — добавил он. — Скажите ему, чтобы он подъехал прямо на летное поле, и как можно скорее.

— Вы отправляетесь на самолете? — вопросительно вскинул брови молодой человек, скорее из любопытства, чем от мысли о риске, связанном с перелетом в военное время.

— На самолете синьора Дубланка, — уточнил Бригенти.

— Понимаю, — пробормотал падре Томас, который не разделял фамильярности, с которой его принципал обращался с банкиром. — Я буду молиться за вас, — добавил он.

— Да услышит вас бог, — ответил тот, изобразив на лице улыбку.

Прибыв в аэропорт на машине, предоставленной в его распоряжение Дубланком, Себастьяно встретил профессора Мингарди, который уже ожидал его.

Он взял друга под руку, и вместе они зашагали к взлетной полосе, где наготове стоял самолет.

— Арестовали Пьер-Джорджо, — вполголоса сообщил он.

— Когда? — обеспокоенно спросил профессор.

— Вчера в Милане, — ответил Себастьяно. — Они обыскали его квартиру.

— Этого следовало ожидать, — кивнул Мингарди. — Но Пьер-Джорджо — человек разумный. Он никогда не будет держать дома ничего компрометирующего. Меня больше беспокоит допрос. Эти люди не знают жалости.

Профессор Мингарди был теоретиком права, известным специалистом по гражданскому и уголовному законодательству.

— Первое, что надо сделать, это предупредить его связного в Комо. Пусть позаботится, чтобы исчезли материалы, которые могут вовлечь других людей, — подсказал прелат.

Антифашистская организация, в которой состоял профессор Мингарди, не занималась пропагандой и не планировала вооруженной борьбы. Она преследовала скорее гуманитарные цели, помогая преследуемым за политические убеждения и жертвам расовой ненависти. Римская церковь, не вмешиваясь в ее деятельность официально, способствовала созданию фронта солидарности, чем и занимался в Лозанне монсеньор Бригенти, который был связан, среди прочего, и с этой организацией. Прибыв в Лозанну, он связался с профессором Аугусто Мингарди, как ему было предписано в Риме. И почти сразу обнаружил, что одним из вдохновителей этой подпольной организации был Пьер-Джорджо Комотти.

Родители Себастьяно Бригенти хорошо знали графов Комотти, но Себастьяно и Пьер-Джорджо никогда не бывали друг у друга.

— Почему его арестовали? — спросил Мингарди.

— Гомосексуализм, — коротко ответил прелат. — Обвинение, возможно, подстроено полицейскими властями. Видимо, в этом замешана ОВРА. Говорят еще о кокаине.

— Другими словами, донос, — заключил профессор.

— Как всегда, когда совершаются блестящие полицейские операции.

— На кого я могу, рассчитывать в Комо? — спросил Мингарди.

— На Джованни Липпи, работника типографии. Это верный человек, решительный и умный. Прощайте!

Мужчины дружески пожали друг другу руки. Пилот ожидал Себастьяно возле маленького одномоторного самолета.

— Вы тот пассажир, которого я должен доставить в Италию? — осведомился он.

— Это я, и я готов, — сказал Себастьяно. — Поспешим.

— Мне очень жаль, синьор, — возразил пилот, — но погода нелетная. Надвигается грозовой фронт.

— Какие распоряжения вы получили от месье Дуб-ланка?

— Доставить вас в Комо.

— Так выполняйте, — отрезал Себастьяно, собираясь подняться в самолет.

Пилот нерешительно посмотрел на него.

— Вы когда-нибудь летали, синьор?

— Летал, разумеется, — сухо ответил Себастьяно.

— В такую погоду?

— И даже в худшую.

В этот момент в облаках открылся голубой просвет.

— Ну что ж, возможно, погода улучшается, — нерешительно пробормотал пилот. — У вас, должно быть, какой-то святой покровитель в раю.

— Вполне возможно, хоть я этого и не заслуживаю, — серьезно ответил прелат.

 

Глава 4

Маленький Фабрицио с шумом грохнулся с велосипеда на глазах Эмилиано, который следовал за ним, нажимая на педали своего огненно-красного «Велакса». Это падение не причинило большого вреда — осталась только ссадина на колене правой ноги, пораженной полиомиелитом, на которую он припадал при ходьбе.

Эмилиано ласково помог ему подняться и подул на ссадину, стараясь уменьшить боль.

— Ничего страшного, — храбрился Фабрицио.

— Но тебе же больно, — сказал Эмилиано, которого восхищала сила духа и выдержка сводного брата. — Ты сможешь идти?

Фабрицио взглянул ему прямо в глаза и иронически улыбнулся.

— Прихрамывая, я смогу обойти весь свет, — шутливо ответил он.

Эмилиано привязался к этому мальчишке, слабому здоровьем и робкому, но, в то же время, умному и волевому, которого Джанни и Валли без конца высмеивали и дразнили, относясь к нему как к непрошеному чужаку в доме.

Поднявшись, Фабрицио захромал по дороге, с трудом преодолевая боль.

— Садись лучше ко мне на раму, — решил Эмилиано. — А твой велосипед мы заберем потом.

— Если тебе не будет слишком тяжело, — согласился Фабрицио.

Эмилиано поудобнее усадил его на раму и принялся крутить педали, направляясь по пустынной дороге к вилле, которая была уже совсем близко. Малыш обернулся к нему и поблагодарил его улыбкой.

— Тебе нетрудно? — спросил он.

— Нисколько, — успокоил его Эмилиано.

Приближалась первая военная зима. Война, бушевавшая в мире, с каждым днем все больше ожесточалась. Наступили и для Италии трудные дни. Эмилиано знал, что принадлежит к привилегированному классу, но для большинства итальянцев нужда стала реальностью. Угля не хватало, продовольствие распределялось по карточкам. Монтальдо же получали из своих сельскохозяйственных угодий мясо, масло, яйца и муку. Дети регулярно посещали школу в Милане, а выходные проводили в тишине виллы «Эстер», лакомясь блюдами, приготовленными Джильдой.

Подъезжая к вилле, Эмилиано посмотрел на свои наручные часы, которыми особенно гордился. Через полчаса пора было садиться за стол. С тех пор, как ему исполнилось одиннадцать лет, ему разрешили обедать с родителями и их друзьями. В то время как младшим накрывали стол в кухне.

В ста метрах от калитки их нагнал большой автомобиль. Это был черный «Фиат-1500», который остановился в нескольких метрах перед ними. Из машины вылез моложавый мужчина с мощной фигурой, одетый в темный джемпер с высоким воротом и коричневый костюм.

Эмилиано сравнил его с Диком Молнией, героем любимых детских комиксов, главным действующим лицом захватывающих приключений. Мальчик смотрел на него с восхищением и завистью, но, когда незнакомец обернулся и назвал его по имени, Эмилиано был несколько разочарован, поняв, что сказочный Дик Молния был всего лишь монсеньором Себастьяно Бригенти, другом семьи, которого он не видел уже много месяцев.

— Добрый день, монсеньор, — поздоровался он, подъезжая к нему на велосипеде.

Священник придержал руль и помог мальчику слезть.

— Я вижу, ты везешь раненого, — заметил он.

— Простая ссадина, — вставил Фабрицио, спускаясь на землю.

Себастьяно поднял малыша и усадил на заднее сиденье машины, к величайшей радости Фабрицио, который обожал автомобили.

— Сейчас я открою вам ворота, — предупредительно сказал Эмилиано. — Я не знал, что вы будете у нас к обеду.

— В действительности, никто не знает, что я здесь. Я хотел поговорить только с тобой.

Мальчик покраснел, весьма польщенный.

— А кто твой раненый? — спросил Себастьяно.

— Это сын Джильды, поварихи, — ответил он. — Он живет в нашем доме.

В несколько секунд у Себастьяно созрел план. Он сознавал, что вовлекает в свои дела невинного ребенка, но у него не было другого выхода: ему необходима была помощь мальчика. Себастьяно подошел к багажнику автомобиля.

— Ты сумеешь сохранить тайну? — спросил он.

Эмилиано твердо взглянул на него и гордо выпрямился.

— Никто не вырвет ее у меня, — с воодушевлением заявил он.

— А малыш?

— Он сделает все, как я скажу, — уверенно сказал Эмилиано.

Себастьяно открыл багажник и достал маленький чемоданчик.

— Тогда слушай меня внимательно, Эмилиано, — попросил он. — Я должен избавиться от этого чемоданчика.

— Вы хотите, чтобы я бросил его в озеро? — предложил мальчик.

— Я хочу, чтобы ты сохранил его. У тебя есть надежное место?

— Есть секретнейший тайник, — признался мальчик, увлеченный этим чудесным неожиданным приключением. — О нем никто не знает.

— Положи этот чемоданчик в свой тайник, — попросил священник, передавая его. — Иди.

Эмилиано бросился к беседке и, сдвинув одну из досок у ее основания, сбоку от деревянных ступенек, положил туда чемоданчик. Затем поставил доску на прежнее место и бегом вернулся к машине.

Себастьяно, издалека следивший за его действиями, поблагодарил Эмилиано крепким рукопожатием.

— Теперь мне пора уезжать, — сказал он. — Однажды я сам вернусь за ним или придет кто-нибудь от моего имени. Безопасность и даже жизнь многих людей теперь зависят от тебя.

Польщенный и взволнованный таким доверием, Эмилиано готов был уже поверить, что перед ним не монсеньор Себастьяно Бригенти, священник, а в самом деле любимый герой, обратившийся к нему за помощью, чтобы совершить один из своих невероятных подвигов.

— Никто никогда не узнает, что вы были здесь, — твердо сказал он.

— Я доверяюсь тебе, — поблагодарил Себастьяно, сжав его плечо и глядя прямо в глаза.

Себастьяно не мог уничтожить содержимое чемоданчика. Документы, содержавшиеся в нем, были нужны, чтобы поддерживать расширившиеся связи организации. Он долго думал во время полета, что делать с ними, и решил довериться случаю. Этот серьезный и честный паренек встретился ему в подходящий момент. Что бы случилось, если бы он встретил кого-то другого из членов семьи? Кто-то на небе, видно, помогал ему в этом деле. Во всяком случае, теперь документы были в полной безопасности и могли быть легко востребованы в случае необходимости.

Одна только мысль тяготила его. Эстер и его дочь были так близко, а он не мог увидеть их.

— Дома все здоровы? — спросил он.

— Все в порядке, — ответил Эмилиано. — Даже мама, которая после рождения Лолы чувствовала себя неважно, сейчас здорова.

— А как Лола? — Голос Себастьяно слегка дрогнул.

— Вредная. Как и все малыши, — махнул рукой Эмилиано.

— А что делает папа?

— Клянет бумажные фабрики, которые создают ему проблемы с бумагой. А тетя Полиссена, — продолжал он, — наконец-то нашла себе возлюбленного. А мне разрешили одному ходить в кино.

Себастьяно поздравил его с этим достижением.

— В общем, мы договорились насчет нашей тайны?

— Никто никогда не узнает, что мы виделись, — уверил его мальчик. — А вы скоро вернетесь?

— Не знаю. Во всяком случае, запомни, — повторил Себастьяно, — если однажды кто-нибудь от моего имени придет за этим чемоданчиком, ты должен отдать его.

— Можете быть уверены, — пообещал Эмилиано.

Он помог Фабрицио вылезти из машины, снова посадил его на раму велосипеда и поехал к дому, не оборачиваясь.

По дороге он наклонился к малышу и сказал ему:

— Мы с тобой этого человека и эту машину никогда не видели. Ясно?

Фабрицио поднял на него огромные глаза.

— Клянусь, — торжественно обещал он.

Прежде чем направиться к себе, Эмилиано привел Фабрицио на кухню.

— Что ты устроил на этот раз? — всплеснула руками Джильда, увидев ссадину на коленке сына.

— Ничего страшного, — ответил тот. — Просто свалился с велосипеда.

Тем временем Эмилиано быстро привел себя в порядок и бегом спустился в столовую. Все уже были за столом. Он выдержал строгий взгляд отца, который молча укорял его за это неоправданное опоздание, и уселся на свое место.

Перешагнув порог тюрьмы Сан-Витторе, Пьер-Джорджо Комотти увидел человека в темном джемпере и коричневом костюме, который ждал его.

Прошло двадцать четыре часа с момента ареста. Рубашка его была разорвана, лицо осунулось, правый глаз заплыл — последствия допроса, которому его вчера подвергли. Сразу после этого комиссар полиции заявил: «Это еще цветочки. Вами заинтересовалась ОВРА. Так что наши методы вам еще покажутся лаской. Вас переведут в Сан-Витторе, в ведение политической полиции». Только тут журналист понял, что положение его гораздо тяжелее, чем он предполагал.

Но после перевода в Сан-Витторе, когда Пьер-Джорджо уже приготовился к самому худшему, его неожиданно отпустили.

— Я монсеньор Себастьяно Бригенти, — прошептал мужчина, подходя к нему. — Ничего не отвечайте. Не оборачивайтесь. Старайтесь вести себя как можно естественней. За нами наблюдают.

Комотти молча кивнул, точно выполняя распоряжения прелата.

— Садитесь в такси, — приказал Себастьяно.

Через четверть часа такси довезло их до Порта Венеция. В доме на углу виа Мальпиги была контора адвоката Аризи, где юрист ожидал их в опустевшем помещении. Служащие уже ушли. Полная темнота окутывала город, использовалась система затемнения от воздушных налетов.

Пьер-Джорджо шумно приветствовал друга, потом упал в кресло в кабинете.

— Мне кажется, я в раю, — сказал он.

— Это все очень относительно, — возразил прелат.

Инстинктивно Пьер-Джорджо коснулся синяка под левым глазом, облизал вспухшие потрескавшиеся губы.

— У меня, должно быть, ужасный вид, — сказал он.

— Эти следы исчезнут быстро, — утешил его Себастьяно, приближаясь к окну.

Слегка отодвинул занавеску и увидел человека, стоящего у подъезда.

— А вот тех будет потруднее устранить, — прокомментировал он, намекая на полицейскую слежку. — Они следят за нами, — пояснил монсеньор Бригенти. — А упорное присутствие полицейских означает, что они не теряют к нам интереса.

— Во всяком случае, — заметил журналист, — тот факт, что я не в тюрьме, — это просто чудо.

— Никакого чуда, — уточнил священник. — Просто своевременное вмешательство в подходящий момент и немного везения, — добавил он, отходя от окна. — Однако вы, к сожалению, определенно погорели, если говорить прямо. Полицейские глупы и неотесанны, но у них бульдожья хватка. Так просто они не отпустят добычу.

Пьер-Джорджо и сам сознавал ужасное положение, в котором он оказался, но перспектива скорого возвращения домой, где его ждала горячая ванна и крепкий сон в своей постели, приводила его в хорошее настроение.

Адвокат Аризи дружески хлопнул его по плечу.

— Лучше откажись от мысли вернуться домой, — посоветовал он, — по крайней мере, пока что.

— Сегодня утром, когда Анна Гризи была в моем кабинете, целая шайка этих специалистов обшарила твою квартиру. Они распороли даже матрацы, — пояснил адвокат.

— Если бы они нашли какие-нибудь документы, мы бы сейчас тут не говорили про чудеса, — закончил Себастьяне.

— Я никогда не держал их дома. Их забрали вы? — спросил Пьер-Джорджо, обращаясь к Себастьяне.

— Документы в надежном месте. К счастью для всех, — заключил прелат, собираясь уходить.

Он снова подошел к окну. Человек все еще стоял у подъезда.

— Есть способ выйти отсюда незамеченными? — спросил он.

— Со двора можно пробраться к соседнему дому. Оттуда можно пройти к служебному входу театра «Диана», — сказал адвокат.

— Тогда я попрошу вас подождать несколько минут, прежде чем выходить. Первым выйду я.

— Ты возвращаешься в Лозанну? — спросил Аризи.

— Вполне возможно, — уклончиво ответил Себастьяне.

— Сегодня ночью? — поинтересовался Комотти.

— Если бог позволит. Во всяком случае, как можно быстрее.

Пьер-Джорджо подумал о Швейцарии, как о далекой мечте, о тихом острове в военной буре. Он вспомнил, что еще не поблагодарил Себастьяно.

— Как я могу отплатить вам за то, что вы для меня сделали?

— Постарайтесь не совершать ошибок, — ответил прелат.

— Я с болью и горечью думаю о своем легкомыслии, — посетовал на себя Пьер-Джорджо. — Это могло стоить жизни многим людям.

— Но этого не случилось, — утешил его Себастьяно. — Хотя вполне вероятно, что ваш вероломный друг почуял что-то серьезное. И в подходящий момент попытался скомпрометировать вас.

Журналист опустил глаза и взглянул на запыленные носки своих туфель.

— Эта история уже закончена, — пробормотал он. — И других не будет, обещаю вам.

— В вашей личной убежденности я не сомневаюсь, — сказал Себастьяно. — Но, несмотря на благие намерения, мы не всегда можем совладать со своей природой, — печально заметил он.

И, пожав на прощание руки двум мужчинам, тут же вышел из комнаты.