Бёрджесс начал нас серьезно беспокоить. Резидентура жила в постоянном страхе, как бы однажды, мертвецки пьяный, он не признался во всем первому встречному. Лично я был уверен, что Гай сам осознает рискованность такого положения и достаточно опытен, чтобы держать язык за зубами, даже если опрокинет в себя целую бочку любимого вина. Его шеф, Гектор Макнейл, тоже устал от постоянных жалоб на Бёрджесса, которые без конца сыпались на министерство иностранных дел. И тем не менее Макнейл продолжал покровительствовать своему другу. Даже тогда, когда Бёрджесс нанес такой увесистый удар в челюсть одному из коллег, что того пришлось положить в больницу, Макнейл замял скандал. Мне показалось это забавным, хотя я знал, что точно такой же эпизод мог произойти и в Советском Союзе.

К счастью, вакуум, возникший из-за резкого спада активности Бёрджесса, заполнил Джон Кэрнкросс. Осенью 1948 года его определили на новое место, которое оказалось нам очень полезным. В министерстве обороны его направили в отдел, занимавшийся финансами НАТО, организации, которая была официально оформлена в следующем году. Это колоссально повысило шансы Кэрнкросса в КГБ. Считая образование НАТО явным выпадом Запада против нашей страны, Кремль хотел иметь больше сведений об этой новой американской организации.

Джон Кэрнкросс ежедневно трудился над документами, в которых говорилось о будущих вооруженных силах НАТО и о пропорциональной доле вкладов на их содержание со стороны каждого члена. Он знал, какие войска будут у НАТО, каково их обеспечение и вооружение — все до последней детали. А что еще важнее — в его руках оказалось точное расписание размещения командных структур на суше, на море и в воздухе. Одним словом, Кэрнкросс оказался в состоянии рассказать нам все о НАТО. И мы знали обо всех ее структурах раньше, чем они стали реальностью.

Мои отношения с Кэрнкроссом оставались прекрасными, потому что я старался строить их на основе взаимного доверия. Я очень часто напоминал ему о своей молодости и неопытности, говорил, что он может многому меня научить, и все время восторгался его работой. Я с самого начала сказал, что буду безмерно ему благодарен, если он сможет мне в чем-то помочь.

То же самое, впрочем, я говорил и Бёрджессу, на которого эти слова производили столь же положительное впечатление.

Вообще Кэрнкросс был человек спокойный. Ему льстило мое отношение к нему, хотя он редко выражал это в наших беседах. Кэрнкросс изо всех сил старался мне помочь, давая советы, связанные с нашей общей работой. Делал он это ненавязчиво, без всяких претензий. Уверен, что Кэрнкросс был доволен избавлению от моего властного предшественника.

Если возникала срочная нужда в разведданных по какому-либо вопросу, я просил его раздобыть информацию тактично, а не в форме приказания.

— В ваших натовских материалах не попадались на глаза упоминания, где будут размещаться ядерные базы в Германии? — спрашивал я, получив очередное задание. — Не смогли бы вы выяснить это?

И через месяц я получал подробный план размещения ядерного оружия в Германии.

Вспоминая прошлое, я пришел к выводу, что Кэрнкросс нравился мне больше всех наших лондонских агентов. Это был очень порядочный человек, хотя и далеко не простой. Бёрджесс, Филби и Блант отличались более ярким воображением. Они были сильными личностями, и каждый обладал теми или иными выдающимися качествами. Но с Кэрнкроссом я чувствовал себя легче, может быть потому, что у нас было примерно одинаковое происхождение.

Свою карьеру в правительственных учреждениях он делал медленно, несмотря на большие способности. Казалось, Кэрнкросс совсем не продвигается вперед. Конечно, кое-что в нем вызывало у меня досаду. Ну, например, он совсем не слышал на правое ухо. Иногда я забывал об этом, и он, когда мы шли рядом, переходил на правую сторону от меня, чтобы лучше слышать. Отсутствие пунктуальности тоже не вызывало у меня большого энтузиазма. Со всем этим мне пришлось смириться. Труднее всего было слоняться на одном месте в ожидании, когда он появится, делая вид, что разглядываешь витрины. При этом начинает казаться, что все прохожие обращают на тебя внимание.

С Кэрнкроссом я выбирал такие места для встреч, где мог заметить его первым. Например, назначал встречу в каком-нибудь парке и, завидя его входящим в калитку, выходил навстречу. А поздними вечерами, бывало, занимал выжидательную позицию в какой-нибудь темной улочке, ведущей в сторону от ярко освещенного проспекта. Отсюда я мог наблюдать, не идет ли кто за ним. Если «хвоста» не было, то обнаруживал себя. Я совершенно уверен, что он всеми силами старался не слишком опаздывать: не раз видел — бежит трусцой. Он, повторяю, старался.

Документы НАТО были настолько интересны, что КГБ прислал мне из Москвы поздравительную телеграмму. Кэрнкросс снова был в фаворе, и Центр, чтобы упрочить нашу безопасность, поручил мне передать ему деньги для покупки машины. Как я уже говорил, я всегда противился этому, считая, что агентам в оперативной обстановке лучше всего являться на встречу пешком после неторопливой целевой «прогулки», чтобы исключить всякую возможность наружного наблюдения. В Лондоне, с его многочисленными автобусами, подземкой, парками и садами, особенно в «час пик», такую проверку устроить легко. Если вы хорошо знаете город и его просторные окраины, то обязательно заметите «хвост» и не оторветесь от него.

Во всяком случае за Кэрнкроссом никогда не ходили. Но Центр решил купить ему автомобиль, и мне пришлось подчиниться.

Коровин считал это превосходной идеей, как мне кажется, главным образом потому, что она исходила от Москвы.

— Вы только подумайте, Юрий Иванович, какие это дает преимущества! Приедет «Карел» на машине, вы к нему подсядете и, катаясь вместе, можете разговаривать, сколько вам угодно. Или где-нибудь в тихом месте остановитесь, выйдете из машины и продолжите беседу, прохаживаясь пешком. У вас появится столько возможностей, как никогда раньше!

От этой мысли он сам, казалось, приходил в восторг.

Так что деньги я Кэрнкроссу передал и объяснил ему, что думает на этот счет Центр. Он отнесся к нашему предложению безразлично, не как Бёрджесс, за один день превратившийся в энтузиаста-автолюбителя.

Через месяц мы встретились на обычном месте. Кэрнкросс пришел пешком: он еще не купил машину. Шли недели, а автомобиль так и не появлялся. Я молчал. Наконец Кэрнкросс объявил, что дело сделано.

— Нравится вам водить машину?

Молчание.

— Ну так как, нравится?

— Питер, дело в том, что я ни как не могу сдать экзамен на права. Все время проваливаюсь.

— Как? У вас разве нет водительских прав?

— Нет. Все мои попытки заканчиваются неудачей. В голове какая-то каша, все время путаю все эти ручки, кнопки, педали. У меня все получается наоборот.

Прошло много месяцев, прежде чем Джон Кэрнкросс встретился со мной, приехав, наконец, на новой машине. Насколько я помню, это был автомобиль марки «Воксхолл». Я был доволен и сел рядом с ним без особой опаски, полагая, что раз уж ему удалось сдать экзамен, значит, все будет в порядке.

Проехались немного на малой скорости, а затем свернули на широкую улицу с множеством машин. Сидя за рулем, Кэрнкросс волновался. Дурное предзнаменование! Мы доехали до жилой части Вест-Энда, как вдруг на самом оживленном перекрестке машина остановилась, как вкопанная. Кэрнкросс включал и включал стартер — все безрезультатно. На углу улицы стоял полицейский и с интересом наблюдал за этой картиной. Джон стал терять голову, а стартер уже едва вращался. Кончилось тем, что полицейский подошел к нам, сделал Кэрнкроссу знак выйти из машины и обошел вокруг, присматриваясь к ней, как это умеют делать только полицейские. Стараясь сохранять спокойствие, Джон вынул документы и протянул их своему мучителю, а тот, не обратив на них внимания, втиснулся на водительское сидение рядом со мной.

Пока я сидел, окаменевший от ужаса, он внимательно оглядывал приборную доску. Я знал, что если мне придется заговорить, то русский акцент сразу же выдаст меня. Наконец, полицейский дотянулся рукой через мои колени до крайнего левого тумблера и утопил его. Это была ручка подсоса, которую Кэрнкросс забыл убрать. Карбюратор залило бензином. Полицейский подождал минуту-другую и включил зажигание. После нескольких попыток машина ожила, изрыгнув густую тучу черного дыма через выхлопную трубу. Я думал, что моему беспокойству пришел конец, но не тут-то было. Вместо того, чтобы уступить место Кэрнкроссу, полицейский захлопнул дверцу, включил первую скорость и отвел машину к тротуару.

И хотя этот эпизод занял всего несколько секунд, мне показалось, что он длился вечность. Я в ужасе ждал, что полицейский вот-вот обернется ко мне и скажет что-нибудь. Но нет, он не обернулся и спокойно припарковал машину. К нам бросился затаивший дыхание Кэрнкросс.

— Вот что, сэр, — сказал бобби с расстановкой, — надо знать, что подсос следует утопить после того, как машина заведена. Иначе зальет карбюратор. Всего доброго, сэр.

Кэрнкросс был так потрясен, что ни промолвил ни слова. Он молча сел за руль, и мы поехали.

Мне никогда не забыть этого случая. Впервые за всю разведывательную работу меня прошиб холодный пот. За те короткие минуты могло произойти все, что угодно. Полицейский мог попросить нас предъявить документы. Его бы, конечно, заинтересовало, что пресс-атташе советского посольства делает в машине чиновника из министерства финансов Его Величества. Несколько беглых вопросов, торопливый звонок из полицейского участка в МИ-5, — и мы пропали. Помимо всего прочего при Кэрнкроссе было несколько документов с грифом «сверхсекретно». Если бы мы попались, сложилось бы крайне щекотливое положение, правда, не столько для меня, как для Кэрнкросса, потому что у меня на руках еще не было документов, которые он должен был передать. У нас разведчиков есть железное правило: имея дело с агентом, никогда не получать от него компрометирующих документов до самого последнего момента перед расставанием.

После этого инцидента мы изменили свою тактику. Если Кэрнкроссу надо было передать мне документы, мы встречались лишь на очень короткое время, только для того, чтобы он мог молча вручить мне материалы. Мы оставляли разговоры до следующих свиданий, когда в передаче документов не было необходимости. Добавив одну-две детали к нашей новой тактике, мы с Кэрнкроссом почувствовали, что действуем теперь в относительной безопасности. Я, правда, продолжал испытывать трудности, приспосабливаясь к его хроническим опозданиям и забывчивости, но в конце концов привык и к этому. А он все поставлял и поставлял ценнейшую информацию.

НАТО было создано в апреле 1949 года, а Северо-Атлантический Совет, состоявший из представителей стран-участниц и координирующий вопросы о вооруженных силах НАТО, начал функционировать в августе. Уже с самого начала мы знали все: сколько денег затрачено на создание американских баз в Турции, Норвегии, Исландии и Италии, каков размер английского вклада на экипировку, на содержание баз; сколько гражданских лиц занято на службе и каков размер их денежного довольствия; кто занимается поставкой продовольствия; во сколько обходятся базы в различных странах, каково их вооружение, сколько оно стоило и какая из стран его поставляла. Таким же образом мы позднее получили подробную информацию о затратах на содержание армейских подразделений, размещенных в Западной Германии.

Так мы работали до 1951 года. Центр был очень доволен и передавал нам с Кэрнкроссом свои поздравления через Коровина.

Много хуже шли дела у «Гомера» (Маклина), который стал нас очень беспокоить уже через несколько месяцев после его приезда в Каир. Он был крайне переутомлен, а проблемы, вызванные его конфликтом с нашим резидентом в Египте, еще больше усугубляли положение.

До нас дошел слух, что он крепко запил, точно так же как и Бёрджесс. Это не мешало Маклину работать с обычным профессионализмом, но его злоупотребление спиртным стало возмущать дипломатический корпус. Каирская резидентура писала в Центр, что их английский агент ведет себя как последний осел. В Лондон также стали просачиваться сообщения о неблаговидном поведении Маклина.

Первый крупный скандал разразился наречном пароходе во время прогулки по Нилу. Маклин так сильно напился, что затеял драку с одним из своих коллег на глазах у всей публики.

За этим последовала серия подобных «подвигов». Однажды вечером он с журналистом Филиппом, сыном профессора по истории экономики Арнольда Тойнби, напившись «до положения риз», вздумали заявиться с визитом к секретарше американского посла. Девица, конечно, поступила неблагоразумно, впустив их к себе. Они устроили в ее квартире настоящий погром: поломали мебель, разбили ванну, стали рвать одежду хозяйки и спускать клочки материи в унитаз. Потрудившись таким образом, они выпили все запасы спиртного у секретарши. В конце концов, девушке удалось вызвать полицию, которая арестовала обоих дебоширов. Разговоров об этом скандале хватило Каиру на несколько недель.

А Бёрджесс в это время несколько попритих. Его покровитель Гектор Макнейл ушел с поста министра, и Гай остался без работы. В поисках нового места, где он имел бы доступ к секретной информации, Бёрджесс пустил в ход свои связи и с обычной для него ловкостью устроился в октябре 1948 года в Азиатский отдел министерства иностранных дел. То, что после ряда пьяных скандалов он вообще остался в министерстве, делает честь его предприимчивости. Хотя он и был понижен в чине до четвертого разряда (на ранг ниже прежнего), Бёрджесс все же получил доступ в комиссию, которая анализировала и координировала секретную информацию его министерства. Он также получал ее из министерства обороны. В результате Гай, как и в прежние времена, снова стал снабжать меня информацией.

Сфера его деятельности была весьма разнообразна — от Азии до НАТО — в зависимости от того, где и когда происходили международные конференции. Он передавал важные сведения, которые к нему попадали и, по его мнению, могли представлять для нас интерес.

Так он сумел сообщить нам подробности об отношении английского правительства к политике Мао Цзе-Дуна, который окончательно пришел к власти в Китае.

В конце 1948 года азиатские проблемы стали играть важную роль во внешней политике западных держав. Все, что происходило в этой части мира, интересовало и нас. Поэтому Бёрджесс снова оказывался на нужном месте в нужное время. Дальневосточная политика едва ли относилась к его специальности, но когда он служил личным секретарем у Макнейла, то достаточно хорошо ознакомился с этим регионом. А Бёрджесс, как всегда, всему учился быстро.

В 1949 году, когда армия нашего союзника Мао шла к победе, китайский лидер объявил о национализации всего иностранного имущества в своей стране.

Он сделал то же самое, что и большевики в России и 1917 году, национализировав частную собственность англичан, немцев, бельгийцев и французов. Американцев в особенности возмутила эта мера, и они заняли твердую позицию, объявив, что готовы к войне в защиту своих интересов.

Англичане приняли более осторожный курс, возможно потому, что знали китайцев значительно лучше. Их эксперты проявляли терпение, полагая, что после того как у китайских коммунистов пройдет их революционный угар, они возьмутся за ум и найдут пути исправить положение. Во время дискуссий с американцами англичане уверяли их не раз, что через несколько лет китайцы и русские перессорятся. Исходя из этих соображений, они считали, что Трумэну не следует спешить и вести себя слишком агрессивно.

Бёрджесс каждый день получал свежие сведения о сути англо-американских секретных переговоров. Однажды, явившись на очередную встречу со мной, он внес предложение:

— Я приношу вам сейчас много документов, но мне кажется, что могу работать более эффективно. Если вы согласитесь, мне, возможно, удастся провести одну важную операцию. Мы могли бы попытаться использовать противоречия в английской и американской позициях и навредить им, доведя дело до конфликта. Я не могу полностью гарантировать успех, но сделать попытку вогнать клин между Англией и Соединенными Штатами можно.

Интересное предложение! Однако следовало связаться с Москвой, прежде чем приступать к делу. Но у нас было мало времени, и кроме того я опасался, что Центр не одобрит эту инициативу, поскольку она исходит не от него. Поэтому я решил действовать самостоятельно. Мы с Бёрджессом стали обсуждать, как претворить этот план в действие. Еще раз перебрали все варианты, и я дал согласие.

— Черт побери! У вас прорезалось собственное мнение! А как же насчет консультации с Москвой? — удивился Бёрджесс.

Я ничего не ответил. Дело в том, что он постоянно слышал фразу: «Нужно проконсультироваться с Москвой». Для меня это был предлог проанализировать обстановку и выиграть время.

Бёрджесс приступил к своей операции на следующий же день, и она оказалась высоко эффективной. Он ходил по министерству иностранных дел, сея повсюду сомнения и недобрые чувства среди своих коллег и начальников в отношении американских намерений в Китае. Он так умно все подстроил и так воспламенил некоторых высокопоставленных сотрудников МИДа, что те бросились писать своему министру письма протеста против «американской позиции». Я нисколько не сомневаюсь в том, что переход англо-американских разногласий по этому вопросу в открытую вражду, а позже и в реальный конфликт — это результат кампании, проведенной Бёрджессом води-ночку. Дипломатическая перебранка между союзниками зашла так далеко, что обе стороны начали обмениваться гневными нотами протеста.

Стоит заметить, что эти серьезные разногласия в связи с отношениями к Китаю продолжались даже после того, как не стало Бёрджесса, то-есть до 70-х годов.

В июне 1949 года наше внимание переключилось с Азии на Париж, где проходила конференция министров иностранных дел Большой четверки — СССР, Франции, Соединенных Штатов и Великобритании, снова обсуждавших вопрос о статусе Германии и Австрии. Стороны представляли: Эрнест Бевин, Робер Шуман, Дин Ачесон и Андрей Вышинский, сменивший Молотова на посту министра иностранных дел в начале года. Громыко присутствовал на конференции как заместитель Вышинского.

Переговоры оказались чрезвычайно напряженными. СССР только что потерпел неудачу в вопросе об установлении воздушного моста через Восточную зону, поэтому о дальнейших уступках не могло быть и речи. Мы не собирались более идти ни на какие компромиссы по германскому вопросу, разве что дать какие-нибудь туманные обещания экономического обмена между Восточной и Западной зонами. Нашей целью было отыграться за счет Австрии. В ходе конференции три наших партнера обо всем консультировались друг с другом и обычно выступали против нас единым фронтом. Но, к нашему счастью, их делегации телеграфировали своим правительствам отчеты о ежедневных переговорах.

Всякий раз по вечерам они доводили до сведения своих хозяев выводы, которые делали в тайне от советской стороны. Клемент Эттли передавал из Лондона инструкции для своей делегации, а их копии направлялись нескольким министрам его кабинета. Троим западным державам могло показаться, что они стоят против нас единым фронтом, но поскольку мы знали об их тайных консультациях, то имели возможность играть на разногласиях. Я не могу с уверенностью сказать, что успех Вышинского по австрийскому вопросу был полностью обеспечен информацией, которую он получал от наших английских агентов, но нет сомнения, что она имела важное значение в этом деле. В обмен за подписание мирного договора с Австрией СССР получал в течение шести лет 150 миллионов долларов в счет возмещения причиненных войной убытков, все имущество Дунайской пароходной компании и 60 процентов дохода от добычи нефти в зоне нашей оккупации.

В это время я встречался с Бёрджессом или Блантом каждую неделю. Они доставляли мне так много документов, что их невозможно было проносить просто в папках. Поэтому мы приходили на встречу с чемоданчиками, которыми обменивались. Вернувшись в посольство, я отдавал документы для фотографирования, а на следующий день возвращал чемоданчик.

Однажды мы с Бёрджессом шли по пустынному скверу, поглощенные разговором. Гай, как всегда, нес чемодан сам, так как я строго придерживался правила — не брать его до последнего момента. Неожиданно на дорожке появились два полицейских и остановили нас.

Я оторопел. Мы вовсе не выглядели подозрительными. Нас можно было скорее принять за друзей, идущих домой или направляющихся в свой клуб. Бёрджесс оставался совершенно спокоен. За секунду он «проработал» ситуацию и приподнял чемоданчик.

— Это вас интересует?

Полицейский кивнул головой. Бёрджесс смело шагнул вперед, открыл чемодан и показал ему содержимое. Полицейский просунул руку под документы, пошарил ею на дне, взглянул на один-другой лист и жестом показал Бёрджессу, что все в порядке.

— Извините, сэр. Все о’кей.

Бобби отсалютовали нам и пошли своей дорогой. Я ничего не понимал, ноги от волнения словно приросли к земле. В ситуациях, подобной этой, я всегда чувствовал, как все мое тело становилось чужим.

Бёрджесс объяснил, почему нас остановили. Лондонские взломщики носили в похожих на наш чемоданах инструменты, необходимые для своего ремесла: ломики, отмычки и всевозможные щипцы. Вот полицейские и заинтересовались!

В тот момент мы были на грани катастрофы, но Бёрджесс не растерялся. Он доказал мне свою надежность и находчивость. Однако в обыденной жизни поведение Гая грозило бедой не только ему и его английскому начальству, но и нам тоже. День ото дня он становился все раздражительнее и агрессивнее.

Я был бессилен что-либо сделать, кроме как информировать Центр о происходящем, и лишь надеялся, что новая работа в Азиатском отделе, может быть, успокоит Бёрджесса. К тому же я ничего от него не требовал. Но положение ухудшалось.

Регулярное и все возрастающее потребление алкоголя отнюдь не способствовало его разведывательной деятельности. К осени 1949 года работа с ним вообще превратилась в проблему, и когда можно было, я предпочитал иметь дело с Энтони Блантом для передачи или возвращения документов.

Несмотря на возрастающую опасность, я не считал, что наступил момент, когда надо порывать связь с этими двумя агентами, которые все еще могли дать полезную и ценную информацию.

Я всегда чувствовал себя в большей безопасности, когда наступала очередь Бланта выходить на свидание. Мне особенно нравилось его умение держаться на некотором расстоянии, оставаясь в то же время прямым и доступным. Он никогда не проявлял ко мне ни малейшего неуважения. Даже когда Блант категорически не соглашался с тем, что мне приходилось говорить ему, он выслушивал меня спокойно, а потом уже высказывал свое мнение.

Особенно мне запомнился один случай. Это было на исходе года, когда отношения между СССР и Западом стали быстро ухудшаться. Одиннадцатимесячная блокада Берлина, создание НАТО, появление в Европе движений за мир, инспирируемых коммунистами, возникновение Федеративной Республики Германии и охота на ведьм против марксистов в Соединенных Штатах — все это довело напряжение до точки кипения. Даже некоторые наши начальники из разведки считали, что советская политика блокирования Берлина так повлияла на английских агентов, что они вполне могли от нас отказаться. Я с ними соглашался и был рад предоставленной мне начальством возможности поговорить об этом с Энтони Блантом.

Не легко было объяснить ему нашу обструкционистскую и даже враждебную послевоенную политику по отношению к Западу и оправдывать отказ Молотова принимать самые безобидные предложения, за что газеты дали ему кличку «господин Нет».

Я изо всех сил старался, чтобы Блант понял нашу внешнюю политику и стал на мою точку зрения в этом вопросе, хотя и подозревал, что ему, как и мне, не известны подлинные мотивы действий Советского Союза. В то время я считал, что политика, проводимая Западом, еще более беспринципная. Я видел, как там цепляются за каждый повод, чтобы поднять вопрос о границах Советского Союза, без учета возможных последствий.

Чтобы подкрепить свои доводы, от которых, должен сознаться, сильно веяло духом нашей пропаганды, я сказал Бланту, что политика Запада мало чем изменилась с тех пор, как министр иностранных дел Англии Энтони посетил Москву в октябре 1943 года. В то время Советский Союз настаивал на признании Англией границ СССР, существовавших в начале войны. Иден и слышать не хотел об этом. Англия, говорил он, никогда не согласится с аннексией Прибалтийских государств. По его мнению, то же касалось Восточной части Польши и западной Белоруссии, присоединенных к Советскому Союзу на основании пакта Молотова-Риббентропа.

Руководство Советского Союза считало, что позиция Англии представляет собой попытку расчленить нашу страну. Иллюстрируя вероломство Запада, я напомнил Бланту, как англичане и американцы отказывались поставлять нам боеприпасы в 1942 году, когда положение на советско-германском фронте было поистине отчаянным. Мы оставляли немцам огромные области вместе с находившимися на них военными заводами и испытывали хроническую нехватку взрывчатки, столько раз нам обещанной союзниками. Те незначительные поставки, которые нерегулярно, но все же доходили до нас, оказались настолько мизерны, что от них было мало пользы нашей армии, которая вела ожесточенные оборонительные бои на всех фронтах. Я старался доказать Бланту, что нам очень хорошо известно, как поступали с нами западные страны. Они, — говорил я, — будут делать все возможное, чтобы помешать Советскому Союзу стать великой державой в послевоенную эпоху, и поэтому нашу внешнюю политику следует рассматривать именно в этом свете.

Продолжающаяся конфронтация между блоками великих держав представлялась неизбежной в ближайшее время. Мы в то время считали, что Запад, поддерживаемый военной мощью НАТО, ведет себя крайне агрессивно.

Я сказал также Бланту, что наши агенты сообщают о предпринимаемых западными союзниками попытках совершить переворот на Балканах и Украине. Политика англичан в отношении Югославии доказывает их прямую враждебность. Они откровенно пытаются поссорить вождя югославских коммунистов Тито с Советским Союзом. А что касается Польши, то Черчилль ясно выразил свое намерение поставить поляков во главе борьбы с большевизмом. Он также строил планы подчинить контролю Объединенных Наций запад Украины и Белоруссии.

Блант знал о существовании таких планов. О них говорили открыто. Но знал он и о тех, которые содержались в тайне, и через Бёрджесса сообщал нам о них.

И в то же время после поражения Германии правительства союзных стран опасались агрессии Советского Союза. В последнюю войну, — объяснял я Бланту, — мы растратили так много сил и потеряли так много человеческих жизней, что не можем и помышлять о наступлении на запад. Мы взяли Берлин и уничтожили военную мощь Германии. С нас достаточно того, что мы избавились от нацистской опасности. Я старался доказать ему, что советская внешняя политика имеет оборонительный характер.

Блант слушал меня спокойно, ни разу не прервав. Мне даже показалось, что я убедил его. Но когда я умолк, по его лицу пробежала ироническая улыбка.

— И это все, что вы можете мне сказать? — заметил он. — Следовало тратить целых полчаса на тему, совершенно не относившуюся к нашей работе!

Это была сущая правда. Как правило, мы говорили только по делу.

Потом Блант сказал, что ему хорошо известно все мною сказанное. И ничто из моих слов не на йоту не изменит его твердого убеждения, что политика России имеет откровенно империалистический характер.

Он привел в пример Турцию, которой Сталин домогался в 1947 году, чтобы получить доступ через Босфор и Дарданеллы в Средиземное море. Он дал мне понять, что я даром теряю время, убеждая его в обратном. Блант считал нашу внешнюю политику грязной и вредной для коммунизма, такой же империалистической, какую проводили наши предшественники в России. Он, Блант, сотрудничает с нами не потому, что солидарен с советской политикой, а потому, что как и его друзья из Кембриджа, верит в одну непреложную правду — счастье человечества может быть достигнуто только после всемирной революции.

Бёрджесс, Филби и Маклин были непримиримыми борцами за дело мировой революции. Блант не стал самой активной движущей силой в их группе, но разделял идеалы своих друзей. Он считал, что основы всемирной революции заложены в СССР, хотя развитие ее и принадлежит Западу.

Когда Блант высказал мне все это, я понял, насколько он был честен в своих воззрениях. Он мог бы преспокойно согласиться со мной, тем самым облегчив себе жизнь. Ему это ничего не стоило, но он предпочел высказать мне свои взгляды открыто, хотя они и были диаметрально противоположны воззрениям наших вождей. Для меня же самым важным было то, что Блант лоялен и честен по отношению к нам. Более того, он дал понять, что его убеждения и выводы никоим образом не повлияют на наши отношения. И остался верен своим словам.

Когда я в следующий раз увидел Бланта, он передал мне связку документов от Бёрджесса, где речь шла о недавно образованном Северо-Атлантическом пакте. На этот раз Блант пришел не просто как посыльный Бёрджесса. Он знал содержание документов, которые принес мне, и высказал по ним свои комментарии. Размещение натовских баз в Европе было чревато большими опасностями для нас. Следовало во что бы то ни стало узнать, что затевает Запад. Советское правительство тревожили также поставки вооружения и боеприпасов из Америки различным странам, подписавшим договор. А их число в это время достигло двенадцати. Пакт подписали и те государства, которые находились, можно сказать, у самого нашего порога, как например, Норвегия. Маклин, Бёрджесс, Кэрнкросс и иногда Филби концентрировали свое внимание на этом вопросе, и их усилия не пропали даром. В скором времени узнали, как ведет себя НАТО на всех уровнях — политическом, экономическом, финансовом и военном. Мы, например, получили характеристики даже самых маловажных видов оружия, которое поставлялось норвежцам и датчанам.

Перед встречами с Блантом я часто готовил вопросы, на которые хотел бы иметь ответы в связи с полученными нами документами. Нам нужны были пояснения по некоторым пунктам, особенно в ноябре 1950 года, когда мы узнали, что Западная Германия рассматривалась как возможный участник военизированной системы Запада. Каковы будут условия немецкого участия в ней? Знать это было совершенно необходимо, так как перевооружение Германии сразу после окончания войны сильно тревожило советских людей. Блант передал мои вопросы Бёрджессу, который дал мне на них ответ менее чем через сорок восемь часов. Такая связь предоставляла нам возможность действовать быстро и с наименьшим риском.

Время от времени Блант оказывал нам услуги, выходившие за чисто разведывательные рамки. Так он несколько раз ездил в Германию в качестве смотрителя королевской картинной галереи. Он осматривал произведения искусства, награбленные немцами и спасенные союзниками после падения нацистского режима. В Германии Блант встретился с Лео Лонгом, который после ухода из разведки в 1945 году вошел в состав британской комиссии по возвращению утраченных ценностей. Впрочем я лично не имел представления о том, какую информацию мог дать Лонг Бланту, так как сам с Лео никаких контактов не поддерживал.

По распорядку дня я вплоть до 1951 года должен был регулярно встречаться с Блантом. Однако я почувствовал, что работа на нас ему стала докучать. Он продолжал ее ради прошлого, в память о военном времени, а главное — ради Бёрджесса, которому по-прежнему был безраздельно предан. Эта верность вскоре обрела реальную почву, когда Бёрджесс попал в серьезную беду. Энтони Блант его не покинул, он оказался способным пойти на страшный риск, чтобы помочь другу. И после этого оставался единственным человеком, готовым его защищать. Блант не отступился от Бёрджесса до последнего дня своей жизни.

Шли месяцы, и саморазрушение Бёрджесса продолжалось. Однажды он поехал на праздники в Ирландию и там, бесшабашно разъезжая на машине, насмерть задавил человека. Ему удалось привести в действие все пружины, чтобы замять дело и избежать законного наказания, но на этот раз его коллеги по министерству стали открыто настаивать на его уходе. Однако случай в Ирландии не протрезвил Бёрджесса. Через несколько месяцев он избил еще одного коллегу, заявив, что тот теперь «станет знать, как любить американцев».

Во время отпуска в Танжере Гай совсем распустился: в пьяном виде бродил по барам, во всеуслышание называл по именам агентов английской секретной службы, покидал рестораны и отели, не заплатив по счетам. На улице в открытую приставал к молодым людям. Встретив старого приятеля, служившего в Танжере английским резидентом, вновь учинил драку и избил его «за проведение американского влияния в Европе». Затем он поехал в Гибралтар и провел точно такую же экзекуцию над представителем английской контрразведки.

Оба пострадавших, крепко рассердившись, написали на него жалобу в Лондон, но дружки Бёрджесса снова выгородили его. Начальство убедили, будто бы в обоих случаях пострадавшей стороной оказался Бёрджесс, и его простили, строго предупредив, чтобы он больше не позволял себе ничего подобного. Дни Гая в Азиатском отделе были сочтены.

Во время одной из встреч я спросил его, что может произойти, если на самый худой конец ему придется уехать из Англии навсегда. Я живо помню выражение его лица, когда он ответил:

— Питер, я не смог бы жить в России.

Нервы Бёрджесса сдавали, но он все еще продолжал давать нам важную информацию. В апреле 1950 года, за два месяца до начала войны в Корее, он прислал мне длинное, написанное от руки изложение донесения английской военной разведки, где подробно говорилось о размерах советской помощи вооруженным силам Китая. Не следует забывать, что с 14 февраля этого года Китай и СССР были связаны договором о дружбе и взаимной помощи. Таким путем мы узнали за несколько недель до начала военных действий, что удалось выяснить Западу о нашем сотрудничестве с китайцами.

Как можно скорее я отправил этот документ в Москву, но не знаю, попал ли он в дальнейшем в Северную Корею.

В июне 1950 года Бёрджесс начал работать вместе с Маклином, который снова оказался в Лондоне после того, как английский посол в Египте выгнал его оттуда. Поведение мужа в Каире страшно разгневало Мелинду, но она изо всех сил защищала его в министерстве иностранных дел. Она упирала на то, что его состояние объясняется переутомлением, ибо с самого начала войны Дональд не имел ни дня передышки. Она взяла верх, и Маклину дали несколько месяцев отпуска, в течение которых Мелинда держала его под пристальным наблюдением врачей, в том числе психиатра, который констатировал острую депрессию и половые расстройства.

После полугодового отдыха, Дональд в июне вернулся к своей работе в качестве начальника американского отдела МИДа. Каирский инцидент, кажется, забыли. Во всяком случае никаких пьяных оргий и дебошей больше не было. Первоклассный дипломат победил в Дональде Маклине, и его профессионализм расцвел как никогда. Что касается МГБ, то оно решило Маклина не беспокоить, и именно по этой причине я лично никогда больше не встречался с ним в Лондоне. Мы ничего у него не просили, но он сам по своей инициативе присылал нам информацию через Бёрджесса.

С началом Корейской войны перед Советским Союзом встал важный вопрос, как далеко готовы американцы пойти в развязывании мирового конфликта.

25 июня, в день, когда Северная Корея напала на Южную, Бёрджесс и его друг Маклин проявили большую активность. Бёрджесс предоставил мне аннотацию важных секретных документов. Составил он ее от руки, с добавлением своих комментариев о позиции британского правительства и возможности эскалации военных действий.

Маклин тоже прислал комментарии. Он был далек от оптимизма по отношению к американцам и посчитал их позицию «опасной и вредной» после того как Макартура назначили главнокомандующим. Мне кажется, Дональд тогда впервые открыто заявил о своем антиамериканизме.

Через два месяца, в августе, когда напряжение между Западом и Востоком достигло предела, Бёрджесса назначили первым секретарем британского посольства в Вашингтоне. Этот пост он получил как последний шанс, дающий ему возможность отличиться в качестве дипломата. А он так и не использовал преимущества, которое предоставил ему такой счастливый случай. Спору нет — его начальство считало, что это назначение встряхнет Бёрджесса и он возьмется за ум. С виду идея неплохая, но почему выбрали для его назначения Соединенные Штаты, когда каждому было известно, что Гай Бёрджесс терпеть не может янки и с пеной у рта критикует американскую политику? Могу это объяснить только несколько своеобразным чувством юмора англичан, благодаря которому и Дональд Маклин стал начальником американского отдела министерства иностранных дел.

Лучше было бы направить Гая Бёрджесса в более подходящую страну, где он бросил бы пить. А в Америке его состояние только ухудшилось. Он стал настоящим алкоголиком. Никогда не был пьян в стельку, но всегда находился в подпитии, и это все замечали. Мы в МВД считали, что Вашингтон — самое неподходящее место для Гая, но все равно любая работа вне Лондона для него лучше, чем ничего. Нас не очень волновало его положение с точки зрения возможности получения информации, потому что в той критической ситуации мы все еще могли рассчитывать на Маклина.

Бёрджесса можно было еще вернуть, когда положение стабилизируется. Но пока Центру приходилось смириться с мыслью о том, что Гая временно нельзя использовать. Однако я знал его слишком хорошо и понимал, что он никогда не согласится бросить работу на нас, а наоборот станет еще активнее.

Перед отъездом Бёрджесса в Соединенные Штаты мы встретились, и я спросил его, как он собирается решать свои проблемы.

— Проблемы? У меня нет никаких проблем. Я не один. У меня много друзей, и они помогут, когда надо.

Он очень плохо отзывался о некоторых своих сослуживцах. Я пытался уверить его, что не стоит драться из-за пустяков.

Но Гай и слушать меня не хотел. Бёрджесс обладал бойцовским характером: никогда не просил снисхождения, а всегда шел напролом. В своих сообщениях в Москву я доказывал, что перевод в Вашингтон нисколько не облегчит его нервного состояния. Что было необходимо Гаю — так это серьезное лечение после столь долгих лет тяжелой работы под постоянным и изнуряющим давлением. Во время войны против общего врага он сделал очень много, а когда война кончилась, продолжал действовать в том же напряженном ритме. Иммунитетом против этой беды обладали только Филби и Блант, у которых были поистине стальные нервы.

С отъездом Бёрджесса Блант заменил его в качестве посредника между Маклином и нами. Миру грозила новая война: в конце 1950 года президент Трумэн сделал заявление, которое потрясло всех советских людей. Подразумевая атомную бомбу, он сказал, что обладание этим оружием не исключает и его применения.

Это заявление обеспокоило даже Клемента Эттли, премьер-министра Великобритании, серьезно встревоженного ростом американского милитаризма. Он решил немедленно отправиться в Вашингтон и потребовать объяснения от президента Трумэна. Маклин передал нам приготовленные к этому визиту тексты, а когда Эттли вернулся — все документы, подробно излагавшие содержание бесед, которые там происходили. Согласно этому материалу, Эттли вернулся в Англию успокоенным.

Но Сталин был уверен, что третья мировая война вот-вот разразится, и как мне кажется, был недалек от истины. Макартур ясно заявил, что атомная бомба должна быть сброшена на Северную Корею. Напряжение росло по мере приближения американских войск к границам Китая. Запад же был уверен, что нападение на Южную Корею со стороны северян составляет часть широкомасштабного плана Советского Союза завоевать Азию. Американцы не верили, что единственная цель конфликта — удовлетворение своих экспансионистских амбиций Ким Ир Сеном, президентом Северной Кореи. Каждая сторона приписывала другой гораздо более воинственные намерения, чем это было в действительности.

Информация «Гомера» укрепила уверенность Сталина. В марте 1951 года Маклин прислал нам протоколы совещания, состоявшегося в его министерстве, с приложением своего мнения о тревожности положения. Эксперты британского правительства были уверены, что американская агрессивность «толкает мир к бессмысленной войне».

Напряжение между Западом и Востоком начало спадать, возможно, благодаря известию, которое принес нам «Гомер». Он сразу же дал нам знать, когда Вашингтон принял решение запретить генералу Макартуру вступать в Маньчжурию и блокировать китайское побережье. Кризис окончательно спал после отстранения Трумэном Макартура от командования. Генерал был убежденным сторонником расширения конфликта, несмотря на то, что и у Соединенных Штатов, и у Советского Союза имелось атомное оружие.

Прибыв в Вашингтон 4 августа 1950 года, Бёрджесс встретил там своих друзей. Его ждал Ким Филби, который находился в Америке с октября прошлого года.

Должность представителя английской секретной службы при созданном недавно ЦРУ оставалась вакантной, и начальники английской разведки решили, что Киму Филби, кандидату на пост их директора, следует налаживать свои отношения с американскими коллегами.

Филби запросил наше мнение об этом назначении. Центр его только приветствовал.

В августе 1949 года Филби покинул Анкару и появился в Лондоне, где я работал уже более двух лет. Я с ним не виделся. Москва настаивала на том, чтобы все наши контакты осуществлялись только через Бёрджесса или Бланта. Оформив документы на себя, Айлин и четверых детей, и после нескольких недель краткого инструктажа, Ким Филби с семейством отправился в Вашингтон.

За несколько часов до посадки в самолет он послал ко мне Бёрджесса с сообщением, которое должно было иметь страшные последствия для всех нас. Один его коллега по разведке рассказал, что Уильям Вейсбанд — американский эксперт по шифровальной части при Агентстве армейской безопасности (позднее переименованном в Агентство национальной безопасности) — уведомил английскую разведслужбу о том, что талантливый сотрудник его службы Мередит Гарднер пытается расшифровать телеграммы, посланные на Лубянку во время войны различными агентами КГБ, рассеянными по всему миру.

Сообщение встревожило Центр. Мы понятия не имели, что могли раскрыть американцы, и их поиски повисли над нами как дамоклов меч.

Сидя в самолете, Филби («Стенли») уже понимал, какая внезапная и серьезная опасность грозит кембриджской пятерке и другим агентам. Он сказал обеспокоенному Бёрджессу, что попытается отразить этот удар.

Сразу же по прибытию в американскую столицу «Стенли» в сугубо профессиональном стиле начал устанавливать отличные деловые отношения с Центральным разведывательным управлением США (ЦРУ). Ему помогал в этом агент английской разведки Джеймс Маккаргар.

ЦРУ было создано в 1947 году на основе старого Управления стратегических служб. Вначале американцы испытывали серьезные организационные трудности. Они отлично знали — чтобы организовать солидную секретную службу, надо действовать совершенно по-иному в отличие от Управления стратегических служб, которое предназначалось исключительно для работы в условиях военного времени.

Требовалась совершенно новая структура. Филби, специалист по секретным операциям против фашистов и коммунистов, больше всего подходил для американцев. Он поделился с ними своим опытом. Американцы были ему благодарны за советы. В каком-то смысле Филби можно назвать одним из реальных основателей ЦРУ. У него были очень хорошие деловые отношения с руководителями ЦРУ, в особенности, с Джемсом Джесис Англтоном, будущим главой американской контрразведки, который стал его близким другом. Филби помогал Англтону по широкому кругу вопросов. После побега Кима в СССР Англтон заявил, что в глубине души он всегда подозревал Филби, догадываясь о работе своего друга на МГБ.

Эти связи давали «Стенли» возможность получать всю ту информацию, которая была ему необходима. Оставалось только попросить ее. Единственная проблема заключалась в отсутствии доверия со стороны Федерального бюро расследования (ФБР).

Филби не удалось заручиться расположением директора ФБР Дж. Эдгара Гувера, настроенного против него с самого начала. Фактически он не столько ополчился против Филби лично, сколько вообще считал, что ему не нужны никакие «бритты» в Вашингтоне. Только и всего. Он считал, что английская разведка дала Филби задание внедриться в ЦРУ, чтобы собирать секретную информацию об американских службах. Вся эта «координационная затея» между английской и американской разведками была, по его мнению, не больше и не меньше, чем прикрытие для создания внутри американской разведки английского гнезда. Когда его спросили, что он имеет против Филби, Гувер ответил: интуиция подсказывает ему, что Филби — «британский шпион».

Гувер открыто заявлял, что он против какого бы то ни было сотрудничества с Филби, и запретил всем сотрудникам своей службы давать ему какую-либо информацию.

Даже самим американцам и англичанам трудно было понять Дж. Эдгара Гувера. Можно себе представить, в каком он был восторге, когда услышал, что Филби подозревают в шпионаже на Советский Союз. Он повсюду трубил, что все это предвидел, догадывался о деятельности Филби и лично предупреждал ЦРУ не верить ему. Все это — чепуха.

Филби не стал обращать никакого внимания на ФБР и сосредоточил свои усилия на ЦРУ, в пределах которого мог действовать совершенно свободно. Он принимал даже участие в подготовке англо-американских подрывных операций против Албании.

В декабре 1949 г. английская разведка и американское ЦРУ организовали первую высадку войск специального назначения в Албании. Их цель заключалась в низвержении режима Энвера Ходжи, твердого сталиниста и ярого ненавистника Тито. Экономику Албании разрушила война. Албанцам не хватало даже самого насущного. Они до того бедствовали, что, когда Ходжа приезжал в Москву, он просил у Сталина хотя бы шнурки для ботинок, если он не сможет, конечно, дать им ничего лучшего.

Албания стояла на пороге голода и, следовательно, представляла собой идеальную мишень для антикоммунистического переворота. Замысел был прост: смешаться с группами албанских беженцев, сотрудничавших с немецкими и итальянскими фашистами. Затем организовать первую группу боевиков, вооружить ее и обучить приемам высадки на побережье Албании. Эта группа должна была проникнуть в глубь страны и поднять народ на восстание против Ходжи и его режима.

Филби, сидя в своем орлином гнезде в Вашингтоне, участвовал в подготовке этой операции и своевременно сообщил нам все необходимые подробности заговора в письме на имя Бёрджесса. Он доложил нам сколько человек будут принимать участие в высадке, определил день и время операции, вооружение и точную программу действий.

За полтора года пребывания в Вашингтоне «Стенли» не имел ни единого контакта с кем-либо из агентов МГБ, базирующихся в Соединенных Штатах. Центр считал это слишком рискованным. Ни в коем случае нельзя было допустить разоблачения Филби, ибо, несмотря на американские усилия в расшифровке упомянутых телеграмм, мы все же надеялись, что Филби станет во главе английской разведки. Если ему нужно было что-нибудь передать нам, он делал это через Бёрджесса. Но даже и этого старались избежать, потому что послать письмо или телеграмму было рискованно.

Информацию Филби своевременно передали албанцам, которые организовали засаду на своем берегу. Боевиков окружили, убили несколько человек, большую часть взяли в плен. Только немногим удалось бежать на плотах.

За первой операцией последовала вторая весной 1950 года. На этот раз использовали парашютистов. Албанцев опять известили заранее, и попытка вторжения потерпела полный провал.

В августе 1950 года, когда Бёрджесс занял пост первого секретаря британского посольства в Вашингтоне, Филби допустил серьезную ошибку. Он поселил Гая у себя в доме, поступив крайне неблагоразумно. Если бы я узнал об этом тогда, то настоятельно отсоветовал бы ему это делать. Может быть, Ким думал, что сумеет приглядывать за своим другом. Но Бёрджесс был нам очень нужен, так как он стал единственным, кто мог пересылать мне послания от Филби. Он не был так известен, как Филби, и я мог время от времени встречаться с ним, когда он приезжал в Англию в отпуск или в служебные командировки.

Как я и опасался, Бёрджесс отнюдь не изменился на новом месте, скорее — наоборот. Удаленность от Лондона и перемена обстановки на него не повлияли. Он постоянно ссорился не только с коллегами, но и с самим послом.

Например, приезжая на работу в посольство, он ставил свою машину там, где ему вздумается. Полиция подала на него жалобу. Сэр Оливер Фрэнкс, посол, несколько раз вызывал к себе Бёрджесса и устраивал ему разнос. Ничего не действовало.

Ю. Модин с женой на приеме в советском посольстве. 1948 с Лондон.

Ю. Модин с женой Анной. 1949 в Кью-Гарденс, Лондон.

С дочерью Ольгой в графстве Кент. 1949 г.

Ю. Модин — курсант Высшего инженерно-строительного училища ВМФ.

Ю. Модин — сотрудник советского посольства. 1949 г.

Ю. Модин в парке Бокс Хилл, часто служившем местом проведения разведывательных операций. 1950 г. Лондон.

Н. С. Хрущев и H. A. Булганин на корабле «Серго Орджоникидзе» в Саутхэмптоне во время первого посещения Великобритании. 1956 г.

Филби.

Ким Филби во время пресс-конференции в связи с выдвинутыми против него обвинениями. Филби торжествует: Гарольд Макмиллан публично оправдал его. 1955 г.

Ким и Руфина Филби в гостях у друзей: Джорджа Блейка и его жены Иды. Дж. Блейк — агент советской разведки, прибыл в СССР в 1966 году после сенсационного побега из Лондонской тюрьмы.

Ким Филби. Москва, будни. Май 1968 г.

Бёрджесс

Гай Бёрджесс в Москве, Апрель 1957 г

Г. Бёрджесс во время встречи с корреспондентом «Дейли Экспресс» Т. Ланкастером. Ноябрь 1957 г.

Гай Берджесс во время отдыха. Лето 1962 г. Сочи.

Маклин.

Д. Маклин в период работы в Министерстве иностранных дел Великобритании. 2-я половина 40-х годов.

Д. Маклин с женой и детьми. Коней 40-х годов.

Приезд Мелинды Маклин с детьми в Москву. 1952 г.

Блант.

А. Блант, всемирно известный специалист в области живописи XVIII века, советник королевы, отказывается отвечать на обвинения английской разведки, предъявленные ему в 1962 г. 2-я половина 60-х годов.

Кэрнкросс.

Дж. Кэрнкросс. Сентябрь 1991 г. Юг Франции

Ю. Модин во время беседы с индийскими дипломатами, 1967 г. Индия.

Полковник КГБ Ю. Модин. 1975 г.

Ю. Модин читает лекцию в институте разведки (ныне — Академия Службы внешней разведки). 1978 г.

Возложение цветов к обелиску памяти погибших чекистов. Москва, Ясенево. 1992 г.

У могилы Кима Филби. 1991 г.

На одной из встреч сотрудников ЦРУ США с представителями внешней разведки Российской Федерации. 1993 г. Вашингтон.

Ю. Модин. Ноябрь 1993 г. Вашингтон

Ю. Молин. 1995 г. Москва.

В каждом посольстве принято соблюдать определенные правила пользования секретными документами. Их нельзя изымать из шкафа, когда вздумается. Бёрджесс с этим не считался, плевать он хотел на всякие там секреты и часто оставлял важные документы разбросанными на своем столе. Он не возвращал их на место, и сотрудник, обязанный следить за их сохранностью, не имел возможности вновь опечатать шкаф. В конце каждого рабочего дня он отмечал небрежность Бёрджесса и все время докладывал об этом Фрэнксу, который, несмотря на постоянные выговоры Бёрджессу, так и не смог внушить своему подчиненному, как подобает относиться к делу.

В Соединенных Штатах у Гая не было друзей, которые бы за него заступались, зато он не терял времени, создавая себе в посольстве сильных врагов. Это никак не поднимало его настроения, как и гонения сенатора Джозефа Р. Маккарти на коммунистов, совпавшие с его приездом в Америку.

Осенью 1950 года английская разведка и ЦРУ предприняли третью попытку проникнуть в Албанию, на этот раз с суши. Англо-американские агенты из Италии пробрались в Югославию, а оттуда в Албанию. Но операция, благодаря стараниям Филби, также плачевно провалилась. Стремление англо-американцев уничтожить Энвера Ходжу несколько поостыло.

В октябре 1950 года суд в Тиране приговорил двенадцать лазутчиков к пожизненному тюремному заключению, а двоих — к расстрелу. ЦРУ и СИС никак не могли понять, почему каждая попытка проникнуть в Албанию терпела неудачу. Американцы заподозрили утечку информации, но Филби все еще оставался вне подозрений: в конце концов помимо него над операциями в Албании работало много других людей.

Филби продолжал посещать различные англо-американские конференции по координации разведывательной деятельности. Особо следует упомянуть конференцию февраля 1951 года по Прибалтике. На ней присутствовал Гарри Карр, английский резидент в Стокгольме во время войны, который позднее возглавил Северо-Европейский отдел британской разведывательной службы. Филби прислал нам подробный отчет об этих конференциях, который нас успокоил, поскольку мы выяснили, что между английской секретной службой и ЦРУ возникли существенные разногласия. Стало ясно, что они не имеют возможности существенно дестабилизировать положение в Прибалтийских республиках. Однако МГБ беспокоили операции, проводимые англо-американцами на Украине.

Их целью было забросить с воздуха или заслать в эту республику каким-нибудь другим способом несколько групп агентов, которые рассеялись бы по всей ее территории. Работая в Стамбуле, Филби уже не раз помогал нам пресечь попытки засылки диверсантов. Он продолжал оказывать нам такую же помощь и из Вашингтона.

ЦРУ и МИ-6 легко вербовали шпионов среди многочисленных украинских эмигрантов в Соединенных Штатах и Канаде. У многих из перемещенных лиц оставались семьи на Украине, и их можно было направить туда под предлогом воссоединения с родственниками.

В марте 1951 года Филби передал Бёрджессу, который собирался домой в Лондон, имена парашютистов, составлявших три группы по шесть человек, и места их приземления на Украине. Эта информация в конечном итоге попала ко мне через Бланта, а я немедленно передал ее в Центр. Гай упомянул также о продолжающейся американской операции по расшифровке перехваченных телеграмм, проходившей под кодовым названием «Венона». Теперь стало наверняка известно, что Мередит Гарднер обнаружил ошибку в одной из наших телеграмм, посланных из Нью-Йорка в Москву, что позволяло ему путем сопоставления выйти на ее расшифровку.

На Лубянке нашим специалистам было дано срочное задание установить, в чем заключалась эта ошибка. Они очень внимательно просмотрели все телеграммы из Нью-Йорка и отобрали две. Действительно, шифровальщик нашего вашингтонского посольства допустил в 1942 году серьезную ошибку, которую проглядел его начальник. Израсходовав запас одноразовых перешифровальных таблиц для шифровки телеграмм в Центр, он использовал одну из них дважды. Нарушение существующих правил объяснилось задержкой дипломатической почты, курсирующей между Москвой и Соединенными Штатами, которая в то время отправлялась морским путем. Капитан корабля, на котором находилась диппочта, содержащая новый запас перешифровальных таблиц, решил задержаться в английском порту из-за повышенной активности немецких подводных лодок в Северной Атлантике.

Руководители МГБ спросили своих экспертов, сколько американцам понадобится времени, чтобы расшифровать весь текст обеих телеграмм при наличии имеющихся в их распоряжении средств. «Несколько лет», — ответили эксперты, но их прогноз оказался фантастически оптимистичным. Виновники допущенной ошибки были сурово наказаны. Большего Центр ничего не мог сделать.

Мы не знали, как выйти из сложившейся ситуации. Конечно, следовало бы прикрыть нашу агентуру, но это оказалось совершенно невозможно, учитывая всю широту сети, которую мы создали во всем мире после войны.

И опять на помощь пришел Филби. Бёрджесс дал нам знать, что Ким познакомился с Мередитом Гарднером, который с каждым днем все ближе подбирался к нашему секрету. Между Гарднером и Филби установились такие хорошие отношения, что последний мог заходить в рабочую комнату Мередита и ежедневно наблюдать за продвижением расшифровки.

Теперь мы знали, что «Венона» может порвать нашу сеть в любой момент и установить имена некоторых, а, может быть, и всех наших кембриджских агентов. Но благодаря дружбе Филби с Гарднером, мы понимали, что будем предупреждены заранее, и рассчитывали держать ситуацию под контролем до самого последнего момента, чтобы вовремя спасти наших агентов.

Разоблачение кембриджской пятерки неумолимо приближалось, но мы пока еще держались на плаву. Инстинкт подсказывал мне, что игра скоро закончится. Психологически я готовил себя к спасению из обрушивающихся руин всего, что только будет возможно. Мысль о том, что наши кембриджские друзья могут провести свою жизнь в тюрьме, постоянно угнетала меня.