Глава 1

– Двенадцать часов, – констатировал Адоне, взглянув на свои швейцарские часы.

Два могильщика засыпали гроб. Комья земли гулко ударялись о деревянную крышку. Гермес думал, как тяжело будет его матери лежать под земляным холмом, и ему вспомнилась латинская эпитафия: «Сит тиби терра левис» – «Пусть земля тебе будет пухом». Бедная Катерина, может, и вправду ей будет легко и уютно под черным земляным покровом? Гермесу хотелось верить, что, натерпевшись и настрадавшись в этой жизни, мать обретет наконец покой. Сколько он помнил ее, в ее беспокойном взгляде всегда теплилась надежда, хрупкая, как прекрасный сон. Сердце Гермеса сжалось, он почувствовал тупую боль в груди, но глаза остались сухими. Неужели мать так мало значила для него, что он не в состоянии даже оплакать ее смерть?

Похороны были жалкие. Пришли только Адоне, самый старший сын, да он, младший. В больнице Гермес не отходил от нее, она умерла у него на руках. Священник заученно пробубнил отпущение грехов и поспешил удалиться. Эрколе Корсини, муж Катерины, был, как всегда, за решеткой, в тюрьме Сан-Витторе. Камера давно заменила ему родной дом. Остальные четверо детей не нашли времени, чтобы проводить мать в последний путь, да они и не считали это нужным. Как сказала Минерва, торговка с рыбного рынка, похороны интересны живым, а мертвым на них наплевать.

– Уже двенадцать! – испугался Гермес, который должен был в час заступить на дежурство. До больницы отсюда было далеко, придется через весь город ехать с пересадками.

– Мы свой долг выполнили, – со вздохом сказал Адоне.

Плотный, с массивным лицом, он был чуть ниже Гермеса. Добрые глаза Адоне выражали воловью покорность.

– Да, можно идти, – в тон брату сказал Гермес, надеясь, что тот предложит подвезти его на своем новеньком светло-сером «Фиате».

Священник подошел попрощаться.

– Спасибо, – пожимая ему руку, сказал Адоне. – Ты так много сделал для нашей мамы. – Гермес не удержался от горькой усмешки. – Все мы там будем, – несколько театрально произнес Адоне и, взглянув на свою «Омегу», вдруг заторопился. – Мне пора, до скорого. – И пока младший брат не попросил его подвезти, быстро удалился.

Гермес понимал, что такая поспешность Адоне результат его страха перед женой. Маленькая противная толстуха крутила им, как хотела, он и пикнуть при ней боялся. Только Адоне, сыну Катерины, чьим настоящим отцом был Эрколе Корсини, удалось выбиться в люди: квалифицированный рабочий, жена портниха, сын подает надежды, купили квартиру в кредит, потом машину… Гермес представил себе, как жена, дожидаясь брата в новенькой малолитражке, ворчливо выговаривает ему:

– Хорошо хоть тебе ума хватило не приглашать его в нашу машину, этой публике только палец протяни, они всю руку откусят.

В девять вечера того же дня Гермес вошел в подъезд большого густонаселенного дома на улице Беато Анджелико. Поднимаясь по нескончаемым ступенькам, он вдыхал знакомый с детства запах бедности и думал о том, что теперь, когда матери больше нет, ему здесь нечего больше делать.

После пятого лестничного пролета он вышел на длинный балкон, и его обдало холодным ветром. «Надо бы скопить денег на пальто, – подумал Гермес, ежась от холода в своем бесформенном свитере, – а то зимой совсем загнусь». В дверях квартиры он столкнулся с другим своим бра– том, Ахиллом, который выходил, распространяя вокруг себя резкий запах дешевого одеколона.

– Привет! – бросил он на ходу. – Где это ты пропадал целый день?

Сам он явно спешил на свидание или на вечеринку и вопрос задал просто так, не рассчитывая на ответ.

– Сначала я хоронил маму, – строго ответил ему Гермес, – потом был на дежурстве.

– Вот и молодец, – не вслушиваясь в слова брата, сказал Ахилл. – Будь здоров.

Он был самым богатым в семье и оплачивал квартиру из собственного кармана, великодушно освободив остальных членов семьи от этих расходов. Ахилл вообще был всегда доволен собой, считал себя неотразимым, гонял на машине быстрее, чем положено, и со всеми держался как свой в доску.

– Я уезжаю, – уже в спину крикнул ему Гермес.

– Правильное решение. Отдохни немного, развлекись. – И он исчез.

На столе в кухне под клетчатой салфеткой Гермес нашел свой ужин. Он снял с супницы перевернутую тарелку и вдохнул запах подгоревшего и уже остывшего супа, который все же лучше бутерброда с колбасой, который он съел всухомятку на работе. Он взял ложку и принялся не спеша есть, не чувствуя вкуса. Он вообще не придавал значения еде – важно было насытиться, а чем – большого значения не имело.

В дверях кухни показалась двадцатичетырехлетняя Диана в халате с растрепанными волосами.

– Как тебе? – спросила она, указывая глазами на суп. – Нравится?

– Вкусно, – ответил Гермес с полным ртом.

Диана была мягкой и доброй девушкой. Она мечтала о прекрасном принце и спала с кем попало.

– Ты ни о чем не хочешь меня спросить? – Голос Гермеса прозвучал громко и сердито.

– Тише, пожалуйста, – испугалась Диана, – разбудишь моего приятеля. – И она посмотрела на дверь в свою комнату.

Гермесу было неприятно думать, что на постели сестры развалился какой-то очередной кобель, который понимает под любовью скотское совокупление.

– Тебе даже не интересно, как прошли похороны? – понизив голос, снова обратился он к сестре.

Катерина ушла из этого мира, а им все равно, будто ее и не было! А ведь она родила их, растила, как могла, воспитывала, как умела. Произведя на свет очередного младенца, она неизменно писала Эрколе: «Какое ты выбрал имя?» И ее муж, большой любитель античной мифологии, перебрав в памяти богов и героев, выносил свой вердикт: Ахилл, Гермес, Диана, Терпсихора. Проведя за решеткой больше лет, чем на свободе, этот неисправимый воришка не отказывался от детей, которых его жена Катерина производила на свет с помощью других мужчин. «Значит, так уж мне на роду написано», – считал он.

– Вот и умерла наша мамочка, – сказала Диана. – Теперь ей уже ничем не поможешь. Мир ее праху.

– Но еще два месяца назад она продолжала гнуть спину, работая на нас! – напомнил сестре Гермес. – И все, между прочим, принимали это, как должное!

– И пила, не просыхая. Прости, Господи, ее грешную душу.

Усталым жестом Диана провела по растрепанным волосам, потом налила вина себе и Гермесу.

– Давай помянем ее, – сказала она.

Они выпили. Сердце Гермеса снова сжалось от жалости к матери, которая навсегда осталась там, на кладбище, в сырой холодной земле.

– Я уезжаю. Пришел забрать вещи, – сказал Гермес, отодвигая от себя пустую тарелку.

– Значит, мы с Ахиллом останемся вдвоем? – В ее голосе Гермес не услышал сожаления, скорее радость, – ведь комната брата будет теперь свободна. – Но ты не вернешься? – осторожно спросила она.

– Нет, я уезжаю отсюда навсегда, но не забывай, что эта квартира по праву принадлежит и Эрколе.

– Ясное дело, – лениво протянула Диана. – Пусть живет, пока снова в тюрьму не загремит. – И добавила уже серьезно: – Не волнуйся, к маминой постели я никого не подпущу.

Гермес достал с антресоли большой рюкзак и принялся собирать вещи.

– Куда же ты переезжаешь? – поинтересовалась сестра.

– Мы с товарищем по работе сняли комнату на Порта Романа, одну на двоих, так дешевле.

– Ты разве работаешь? – удивилась Диана. – И давно ли?

– Давно, – ответил Гермес, продолжая собирать вещи.

– Надеюсь, работа не поденная?

– Нет, постоянная.

Диана мало интересовалась делами брата, поэтому задавала свои вопросы скорее из праздного любопытства. «Каждый за себя, а Господь за всех» – было девизом семьи Корсини.

– А где ты работаешь, если не секрет?

– В больнице. Мою сортиры, подаю лежачим больным судна, убираю посуду и так далее и тому подобное.

В больницу он устроился два месяца назад, когда туда поместили Катерину.

– Неужели тебе нравится такая работа? – искренне удивилась Диана.

– Работа как работа.

– Надо было с отличием кончать школу, чтобы ухватиться за такое местечко! Я думала, ты найдешь себе что-нибудь почище. Пойдешь служить в какую-нибудь контору.

Разве объяснишь Диане, что диплом о классическом образовании не имеет никакого отношения к чиновничьей карьере? Служащему не нужны ни латынь, ни греческий, ни философия с античной литературой, эти предметы лишь фундамент для дальнейшего университетского образования, которое он получит во что бы то ни стало. И хоть он и отличник, а составить по всем правилам деловое письмо или подсчитать доходы фирмы он не сможет, этих навыков он в школе не приобрел. В классический лицей он пошел потому, что еще мальчиком решил стать врачом, – уж очень ему нравился доктор Ронки, живший неподалеку в уютном доме, окруженном садом. Его любили и уважали все окрестные жители. Маленькому Гермесу доктор казался волшебником, он верил, что стоит тому прикоснуться волшебной палочкой к больному, как больной выздоровеет.

– Я поступил в университет, – сообщил он.

– Значит, еще не скоро встанешь на ноги, – вздохнула сестра.

Гермес пропустил замечание Дианы мимо ушей.

– В твоей комнате лежат мои книги, как бы мне взять их?

– Я принесу, кажется, мой приятель уже проснулся, – прислушиваясь, сказала она.

– Я знаю его?

– Не думаю, я с ним недавно.

Диана вынесла брату книги, и он запихнул их в свой рюкзак.

– Ну все, будь здорова, – сказал он и пошел к двери.

– До скорого, – ответила Диана.

– Надеюсь, – бросил уже с лестницы Гермес, уверенный, что они больше не увидятся.

– Да, совсем забыла, – крикнула вдогонку Диана, – к тебе тут девушка одна приходила.

– Девушка? – удивился Гермес. – Когда?

– Несколько дней назад.

– Она сказала, кто она?

– Вроде Джанна какая-то или Джулия, я не запомнила.

Из памяти всплыл нежный девичий образ – огромные доверчивые глаза, тоненькая, еще не оформившаяся фигурка, характерный жест, каким она от волнения теребит свою толстую черную косу.

– Тебе это имя что-нибудь говорит? – допытывалась Диана.

– Нет, ничего, – уверенно ответил Гермес и начал быстро спускаться по лестнице.

На самом деле имя Джулии говорило ему многое, может быть, даже больше, чем ему хотелось бы, – ведь в настоящее время он не мог позволить себе влюбиться. Ноги сами понесли его на улицу Тьеполо к дому де Бласко. «Что я делаю здесь, у стены их сада?» – опомнившись, подумал Гермес, но сразу же успокоился: в десять вечера он вряд ли встретит здесь кого-нибудь из семьи Бласко, они наверняка сидят дома.

Бросив взгляд через ограду, он как наяву увидел Джулию – простуженную, с покрасневшим носом и вместе с тем неизъяснимо прелестную в своей чистоте. Он тогда сразу же в нее влюбился, с такой девушкой он, не задумываясь, связал бы свою жизнь. Разум, однако, подсказывал ему, что это невозможно. «В жилах моей дочери течет голубая кровь, – послышался ему голос учителя античной словесности, – сын уборщицы ей не пара».

Гермес резко повернулся и пошел прочь от особняка. Насколько легко он покинул родной дом на улице Беато Анджелико, настолько больно было ему думать, что он никогда не переступит порога этого уютного особняка. Но впереди его ждала новая жизнь, и он уверенным шагом двинулся ей навстречу.

 

Глава 2

Расположившись в уютном кабинетике сестры Альфонсы, Гермес взял в руки увесистый том сравнительной анатомии и открыл его на первой странице. Монахиня не жаловала персонал больницы, но к Гермесу относилась ласково, как к родному сыну. Крупная, мужеподобная особа, с черными усиками над верхней губой и густыми нависшими бровями, она больше походила на грузчика, чем на Христову невесту. Медсестры и врачи панически боялись ее, и даже главный врач прислушивался к ее мнению. Если во вверенной ей палате что-то не ладилось – а такое случалось нередко, – она поднимала на ноги всю больницу, а если требовалось, и самого Господа Бога.

– Господи, – громким голосом говорила она, опустившись на колени перед распятием, – ты должен вмешаться, без твоей помощи мне не справиться. Да слышишь ли ты меня, черт побери?

Ее громовой голос разносился по всей больнице, и Гермес не сомневался, что Всевышний под нажимом сестры Альфонсы оставлял свои даже самые неотложные дела и бросался ей на выручку.

Да, монахиня была крута, и только, когда она разговаривала с Гермесом, голос ее смягчался и в нем слышались нежные нотки. Она угощала его кофе с гоголь-моголем, растирая который не жалела сахару, – мальчика надо подкармливать, считала она, он, бедняжка, работает и учится. Частенько она подсовывала ему бутерброды, совсем не лишние при его скудном питании.

Когда он закончил университет и принес сестре Альфонсе свой диплом с отличием, ее глаза заблестели от гордости.

– Из тебя получится толк, мой мальчик, – взволнованно сказала она и прижала Гермеса к своей пышной груди, вздымавшейся под белоснежной, без единого пятнышка, накидкой. Глядя на эту сцену, можно было подумать, что Гермес и в самом деле приходится ей сыном – столько искренней любви было в этом порыве.

Теплая комнатка сестры Альфонсы служила ему надежным прибежищем все годы учебы. Каждую свободную минуту он отдавал занятиям, и здесь ему никто не мешал. Обеденные перерывы, свободные вечера, даже ночи он проводил над книгами в кабинетике сестры Альфонсы, лишь изредка появляясь в неуютном холодном жилище, которое делил со своим товарищем по работе. Фактически он жил в больнице.

Медицина была его призванием, но страстное желание стать врачом объяснялось не только этим: в глубине своей души Гермес был убежден, что ни одна профессия не пользуется у людей таким уважением, как профессия медика. Он видел, с какой надеждой ловила каждое слово докторов его бедная мать, видел, как могущественные, богатые пациенты покорно подчинялись их указаниям. Видел он и главных врачей больниц, и университетских профессоров, и медицинских светил – их всегда окружало уважение, почитание, даже поклонение. Точно жрецы, обладающие какой-то мистической властью, они произносили магические слова, которые жадно ловили непосвященные. Видел он и больных, безнадежно больных, которым лишь от одного вида всемогущего доктора становилось лучше. Гермес поклялся себе, что рано или поздно станет одним из лучших врачей, а может быть, даже лучшим из лучших. Еще когда он только переступил порог университета, он поставил перед собой задачу: стать высококлассным специалистом.

Кто-то постучал в дверь, прервав его тщеславные мечтания.

– Гермес, открой, – услышал он голос ночной дежурной сестры.

Когда он отворил дверь, сестра уже спешила обратно по коридору.

– Что случилось? – крикнул он ей вслед.

– Иди скорей, – обернувшись, но не сбавляя шага, бросила ему сестра.

Он шел за ней, ломая голову, по какому случаю так срочно понадобилось его присутствие.

В самом конце тускло освещенного коридора была особая палата, куда привозили умирающих из приютов, а иногда и заключенных в безнадежном состоянии. У дверей палаты Гермес увидел карабинера.

– Тут один больной, – объяснила наконец не без смущения сестра, – он говорит, что приходится вам отцом. – И она отступила в сторону, пропуская Гермеса в палату.

И в самом деле, на постели лежал совсем старенький Эрколе Корсини. Исхудавший, с ввалившимися щеками и заострившимся носом, бледный, он был похож на мертвеца.

– Что случилось, папа? – стараясь не выдать своего испуга, спросил Гермес.

– Откуда мне знать? Говорят, внутреннее кровотечение. А ты, как я вижу, выбился в люди. Молодец, сынок. – И он попытался улыбнуться бескровными губами, но тут же сморщился от боли.

Пришел дежурный врач, внимательно осмотрел доставленного из тюрьмы больного, потом углубился в снимки.

– Выйди на минутку в коридор, – сказал он Гермесу, и, когда они остались одни, сказал: – Рак желудка в последней стадии. Мне очень жаль. Единственное, чем мы можем помочь, – это обезболивающие уколы.

– Что он сказал? – сразу же спросил сына Эрколе, когда тот вернулся в палату.

– Сказал, что ты поправишься, папа. Тут хорошие врачи, они свое дело знают.

– Все они врут.

– Ну почему же?

– Да потому что я умираю, бесстыжая твоя рожа, а ты мне зубы заговариваешь!

Говорил он с трудом, его дыхание было сиплым и прерывистым.

– Ты просто устал, папа, – терпеливо уговаривал его Гермес, – тебе надо немного поспать.

– Не надо меня обманывать! Я умираю и не боюсь говорить об этом. Я устал врать всю жизнь и теперь скажу правду. Я ничего для тебя не сделал, но и не просил ничего… Побудь со мной, пока не погаснет свет…

Гермес нежно сжал исхудавшую руку отца.

К утру Эрколе Корсини не стало.

 

Глава 3

Накапливая год от года теоретические знания, Гермес параллельно набирался опыта в больнице. Его мечтой были Соединенные Штаты, там, считал он, можно многому научиться.

По окончании университета его мечта осуществилась: выиграв конкурс, он отправился на стажировку в университетскую клинику штата Колумбия. Там, не выходя из операционной по двадцать четыре часа, он научился вправлять вывихи, сращивать переломы, вырезать аппендициты, желчные пузыри, опухоли. Научился восстанавливать силы за несколько минут сна, воспользовавшись короткой передышкой. Зато по выходным он мог проспать пятнадцать часов подряд. На женщин у него не хватало времени, короткие случайные связи не оставляли в сердце никакого следа. Среди коллег у него появилось много знакомых, но по-настоящему дружеские отношения сложились лишь с одним человеком – подающим большие надежды австрийцем по имени Адольф Шнайдер. Сам Гермес тоже был на отличном счету в клинике, недаром ему предложили перейти на ставку. Но Гермес предпочел вернуться в Италию и сразу же отправился в ту больницу, где двадцатилетним юношей он начал свою медицинскую карьеру в должности простого санитара.

Теперь он стал первоклассным хирургом, любая больница или клиника могла бы гордиться таким специалистом. Блестящие характеристики открывали ему путь к преподавательской деятельности: он имел все основания получить должность ассистента на кафедре общей хирургии. Однако обстоятельства складывались не так удачно, как хотелось бы Гермесу. Штат больницы был полностью укомплектован, и у обоих главных хирургов уже было по своему ассистенту.

Не мысля себя вне операционной, он согласился работать бесплатно в отделении неотложной хирургии. Он не имел могущественных покровителей из числа медицинских светил, которые могли бы открыть ему дорогу к блестящему будущему, а пробиться самому было очень трудно. Поэтому, когда профессор Артуро Микелетти предложил ему должность ассистента в своей клинике в Сассари, он был готов согласиться.

В это время на научную конференцию в Милан приехал Адольф Шнайдер.

– Конечно, ты умен и талантлив, кто же спорит, – сказал он Гермесу, – но этого недостаточно, чтобы сделать карьеру. Надо походить в учениках у какого-нибудь влиятельного босса, делая вид, что ты ловишь каждое его слово. И уверяю тебя, так принято везде, не только в Италии.

– Ты прав, возможно, Микелетти мне поможет, – согласился с другом Гермес.

– Учиться тебе у него решительно нечему, ты и без него классный хирург. Первый еще не значит лучший.

– Зато от него многое зависит. Похоже, у меня нет выбора – или ехать к нему, или остаться ни с чем после стольких лет усилий.

Они гуляли по центру, останавливаясь перед пышными фасадами, и Шнайдер невольно сравнивал по-домашнему уютный Милан со своей родной Веной, неповторимую красоту которой определяло гармоничное соединение свободных пространств с монументальными строениями.

– Ты молодец, Гермес, – с теплотой в голосе сказал Шнайдер и хлопнул Гермеса по плечу.

– Жаль только, что об этом, кроме нас с тобой, никому не известно, – засмеялся Гермес.

– Ты не прав и сам об этом знаешь. Регалии – не самое главное в жизни. – В голосе Адольфа послышалась наигранная бодрость. – Из каких соображений ты не остался в Америке? По-моему, ты создан для этой страны, а она для тебя.

Гермесу трудно было объяснить, что он не мыслил своей жизни без Италии, без Милана, где родился в нищете и всего добивался сам.

– Боюсь заболеть ностальгией, как многие эмигранты, – коротко объяснил он.

– Тоска по родине? – несколько иронично спросил Шнайдер и, изображая игру на мандолине, запел грустную песню итальянских эмигрантов «Далекая Санта Лючия».

– Вроде того, – буркнул Гермес, демонстрируя своим видом, что продолжать этот разговор ему неприятно.

– Если я буду нужен тебе, – на прощание сказал Шнайдер, – ты знаешь, где меня искать.

– Спасибо, Адольф, – искренне поблагодарил его Гермес. – Я знаю, что всегда могу рассчитывать на твою поддержку.

Шнайдер вернулся в Америку, а Гермес остался наедине со своими проблемами. Да, он понимал, что с помощью одного только таланта ему наверх не пробиться: всесильные короли от медицины, окружив себя верной стражей, не пускают в святая святых непосвященных. Вместе с тем ему так не хотелось покидать Милан и отправляться в Сардинию к Микелетти. Неожиданно случилось событие, которое сыграло решающую роль в его карьере и жизни.

 

Глава 4

Дверь кабинета приоткрылась, и в нее заглянула заведующая приемным покоем.

– Доктор Корсини, вас к телефону, – сообщила она.

Наклонившись над женщиной, которая лежала на кушетке со страдальческим выражением лица, Гермес осторожно ощупывал ее вздутый напряженный живот.

– Вы же видите, я занят, – не поднимая головы, ответил он.

– Прошу прощения, – голос заведующей слегка дрожал от волнения, – но вас просит к телефону сам профессор Монтини.

– Скажите ему, что я не могу прервать прием, – рассеянно сказал Гермес, который думал в эту минуту о том, чем вызван такой болезненный живот – желудочной инфекцией или кровотечением, требующим немедленного хирургического вмешательства.

Аттилио Монтини, хоть и был однофамильцем миролюбивого Римского Папы, славился своими грубыми диктаторскими замашками. Один из последних хирургов старой формации, знаменитость, он сочетал в себе талант истинного ученого с цинизмом дельца, никогда не забывающего о своей выгоде. Весь персонал больницы боялся его как огня, и даже уважаемые, маститые врачи не были застрахованы от его оскорбительных выговоров.

– Так и сказать? – ужаснулась заведующая.

– Так и скажите, – насмешливо бросил Гермес и снова повернулся к пациентке. – Нам с синьорой надо кое в чем разобраться, поэтому не отвлекайте нас, пожалуйста.

Больная благодарно взглянула на молодого доктора, а заведующая все не уходила.

– Может быть, сказать ему, что вы в операционной? – неуверенно спросила она, заранее зная, что для профессора Монтини никаких уважительных причин не существует.

– Говорите, что хотите, только дайте мне, наконец, работать!

Он существовал в ином мире, чем Аттилио Монтини, который, как звезда первой величины, вращался среди других звезд. Этот мир был далек от Гермеса, как чужая галактика.

Когда после дежурства он подошел к своему шкафчику в раздевалке, то обнаружил прилепленную к дверце записку: «Вас просил зайти профессор Монтини». Гермес уже забыл о его телефонном звонке, но, прочтя записку, вспомнил и удивился настойчивости грозного профессора.

Гермес поднялся на третий этаж и свернул в небольшой коридор, обшитый панелями темного полированного ореха. В конце коридора была дверь, которая вела в святая святых – апартаменты профессора Монтини. Красивая и холеная медсестра, привыкшая по примеру патрона смотреть на посетителей свысока, пропустила его в приемную и предложила обождать в одном из роскошных кресел, обитых тончайшей серо-голубой лайкой. Обстановка приемной свидетельствовала о хорошем вкусе ее хозяина, не говоря о том, что стоила наверняка сумасшедших денег. Гермесу, снимавшему убогую комнатенку в дешевом доме, показалось, что он попал в королевские покои. Стены были задрапированы натуральным льном кремового цвета, и на одной из них красовалось большое полотно Ренато Гуттузо с женскими фигурами на фоне сицилийского пейзажа.

– Нравится? – Неожиданно прозвучавший вопрос заставил Гермеса обернуться. На пороге кабинета стоял Аттилио Монтини.

– Очень нравится, – искренне признался Гермес.

– В картинах Гуттузо столько глубокого смысла, что я не устаю им восхищаться, – любуясь своим сокровищем, сказал Монтини. – А, впрочем, чем мы хуже? – и его острые черные глазки впились в Гермеса.

– Хуже кого, Гуттузо? – не понял тот.

– Не только Гуттузо, а художников вообще. Ученый ведь тоже своего рода художник. Мы привыкли говорить «великий роман», «бессмертная картина», «гениальные стихи», а разве уникальная хирургическая операция не заслуживает подобных похвал? Выдающийся ум, подкрепленный высоким профессионализмом, способен создавать истинные шедевры в любой области.

– Интересная мысль! – внимательно выслушав Монтини, сказал Гермес. – Пожалуй, я с вами согласен.

– То-то же, мой юный друг! – неожиданно улыбнувшись, сказал Монтини. – Строительство собора, открытие термоядерной реакции, создание художественного полотна или удачно выполненная тонкая операция – это, по существу, одно и то же, потому что ни одно из вышеназванных достижений невозможно без участия творческой интеллектуальной личности. Вероятно, я могу показаться вам самонадеянным, но я считаю, что творческий, одаренный человек просто обязан знать себе цену и занимать в обществе такое положение, которого достоин. Впрочем, я уже заморочил вам голову. Не пройдете ли в кабинет?

Гермес рос на улице, приобретая жизненный опыт самостоятельно, поэтому с детства привык не доверять добрым улыбкам и ласковым словам. В добродушном рокотке профессора ему послышались жесткие металлические нотки, а в маленьких, нацеленных в него глазках ему почудилась враждебность.

– Вы, наверное, сгораете от любопытства, с чего это вдруг я пригласил вас к себе, – сказал Монтини, усаживаясь за пустой письменный стол и указывая Гермесу на кресло, стоящее напротив.

– Сгорать не сгораю, хотя, признаться, слегка заинтригован.

– Мне говорили, что вы человек с характером, – заметил Монтини со скрытой угрозой, словно предупреждал, что ему и не таких удавалось в бараний рог согнуть.

Наступила пауза. Гермес терпеливо ждал.

– Я давно за вами наблюдаю, – снова заговорил Монтини.

– Весьма польщен.

– Вчера мне показали больного, которого вы буквально собрали по частям.

– Это скорее чудо, счастливый случай.

Речь шла о каменщике, который упал с лесов. В больницу его доставили в критическом состоянии, и Гермес действительно собирал его по частям.

– Да, – согласился профессор, – парню повезло, что он попал в ваши руки. И это не единственный случай. Многие говорят, что вы просто волшебник.

– Приятно, конечно, слышать о себе такое, только на моей карьере эта популярность никак не отражается, – с горечью заметил Гермес.

– Ошибаетесь, – возразил Монтини с хитрой улыбкой и вдруг серьезно спросил: – Не хотите работать со мной?

Гермес от удивления лишился дара речи. Он не предпринимал ничего, чтобы знаменитый хирург его заметил; больше того, он даже не мечтал войти в число его сотрудников, и вдруг такой неожиданный поворот! Оказывается, Монтини сам обратил на него внимание и хочет с ним работать. Скорее всего, не в больнице, здесь он оперировал редко, а в частной клинике. Поговаривали, что клиника его собственная. Стоимость операций в ней исчислялась астрономическими суммами, но с некоторых пор престиж ее начал падать. Возможно, чтобы поправить дела, Монтини задумал найти талантливого хирурга, с помощью которого сможет вернуть клинике былую славу, приписав ее, разумеется, на свой счет.

Конечно, это было всего лишь предположение, но предположение вполне правдоподобное. С одной стороны, идея показалась Гермесу заманчивой, с другой – интуиция подсказывала ему, что от нее попахивает циничной сделкой. Даже если он даст убедить себя в том, что предложение Монтини совершенно бескорыстно, вряд ли в это поверят другие.

Монтини сдержанно наблюдал за реакцией молодого врача. Он решил пока не касаться материальной стороны вопроса: для такого человека, как Корсини, высокие заработки – не главное, Монтини это сразу понял.

– Я думаю, доктор Корсини, – нарушил он затянувшееся молчание, – вам стоит хорошенько обдумать мое предложение. Мне известно, что вы, сын бедных родителей, всего добились в жизни сами, без влиятельных покровителей. Тем более не упустите свой шанс.

– Вы и в самом деле отлично осведомлены, профессор, я действительно не могу похвастаться ни благородным происхождением, ни высокими покровителями.

Видимо, Монтини всерьез за него ухватился, иначе его терпению давно бы уже пришел конец.

– Я люблю больницу и научную работу, – решившись наконец отказаться от предложения Монтини, сказал Гермес.

– Вот я и дам вам возможность реализовать обе этих любви одновременно. Плюс возможность оперировать в моей клинике. Если мое первое впечатление о вас верно, вы не из тех, для кого главное в жизни – деньги, хотя, поверьте мне на слово, они никогда не бывают лишними. – Монтини облокотился локтями о письменный стол и, подперев подбородок сплетенными пальцами, изобразил на лице глубокомысленное раздумье. – Именно сейчас я нуждаюсь в ассистенте, умном, талантливом профессионале, который, помогая мне, сможет одновременно делать научную карьеру. Короче говоря, – он откинулся на спинку кресла, – я делаю вам предложение, теперь слово за вами.

– Могу я подумать? – спросил Гермес.

– Сколько вам надо для этого времени? – В голосе Монтини послышались металлические ноты.

От немедленного ответа Гермеса спас стук в дверь, которая тут же распахнулась, впустив миниатюрную грациозную девушку, одетую во что-то розовое и воздушное. Гермесу показалось, что в полутемный кабинет влетело легкое, нежное облачко.

– Не помешала? – У облачка был мелодичный голосок, ангельская улыбка и решительные манеры. – Привет, папа, – обратилась девушка к хозяину кабинета, успев бросить быстрый любопытный взгляд на Гермеса.

Теперь молодой человек смог получше ее рассмотреть. Она не была красавицей и очень походила на отца, но если Аттилио Монтини, даже стараясь казаться добродушным, производил впечатление жесткого человека, его дочь излучала неизъяснимое очарование.

– Позвольте, доктор Корсини, представить вам Марту, мою единственную дочь, – с гордостью сказал профессор.

«Она тебя держит в ежовых рукавицах», – подумал Гермес, вдруг почувствовав в этом неземном создании непоколебимую железную волю. Он встал и, улыбаясь и не отрывая от Марты восхищенного взгляда, произнес:

– Очень приятно.

– Я уезжаю. Не волнуйтесь, профессор, завтра обязательно позвоню, – полушутливо и вместе с тем твердо предупредила она возможные вопросы отца и направилась к двери, но вдруг резко остановилась и, обернувшись к Гермесу, тем же тоном обратилась к нему: – Доктор Корсини, вы обязательно должны быть на моем празднике.

– Я бы с удовольствием, но не знаю, отпустят ли меня больные, – ответил Гермес.

– Праздник состоится в следующую субботу, – проигнорировав слова молодого врача, сообщила Марта.

– Вы оказываете мне честь, но я действительно не могу сейчас дать вам определенный ответ, – продолжал стоять на своем Гермес.

– Вы познакомитесь с очень интересными людьми. Наш дом в Портофино похож на безопасную гавань – каждый может укрыться в нем от жизненных бурь. Если вы не против, я за вами заеду. – И ее губы растянулись в улыбке, открыв ровные блестящие зубки.

Гермес уловил сигнал опасности: его неудержимо тянуло к этой девушке, но рассудок призывал к осторожности и сохранению дистанции.

– Больным не объяснишь, что вы устраиваете в субботу праздник в Портофино, – сделал последнюю попытку Гермес. – Они распоряжаются моим временем, не я.

Марта сделала нетерпеливый жест.

– Я все про вас знаю, доктор Корсини, – с подкупающей непосредственностью сказала она. – Папа рассказал мне, что вы подаете большие надежды. Поэтому я и заехала сюда. Мне захотелось познакомиться с таким блестящим хирургом и пригласить его на вечеринку.

– Я польщен вашим вниманием, – все еще пытался сопротивляться Гермес, но чем больше он упирался, тем зыбче становилась почва у него под ногами: он чувствовал, что эта миниатюрная девушка обретает над ним власть.

– Я, кстати, знаю, что в следующую субботу у вас выходной, – уже в дверях добавила Марта, – так что отговорки не принимаются.

Через три дня в Портофино на ночном берегу под яркими звездами случилось то, что резко изменило жизнь и судьбу молодого хирурга.

 

Глава 5

В двадцать девять лет Гермес Корсини стал правой рукой профессора Аттилио Монтини, мужем его дочери Марты и отцом Теодолинды. Девочка появилась на свет в дедушкиной клинике и сразу же стала миллионершей: счастливый Монтини подарил ей пятьдесят процентов акций своего заведения. Когда внучке исполнился год, она получила от деда еще один подарок – виллу в Брианца.

Марта хотела сына и не проявляла к нежеланной дочери никакого интереса, Гермес, с утра до ночи пропадавший на работе, был не в состоянии уделять Теодолинде много времени.

Как-то Марта заявила мужу, что больше рожать не будет – беременность, дескать, портит фигуру. Девочка была еще совсем маленькой, когда она оставила ее на попечение няньки и отправилась отдыхать на Барбадос. Отдых растянулся на целый месяц, в течение которого она ни разу не позвонила, чтобы справиться о здоровье Теодолинды и жизни Гермеса.

Разрываясь между клиникой, больницей и университетом, Гермес пришел к выводу, что так и должно было случиться. Его брак был составной частью сделки, заключенной с его согласия: Марта заполучила себе мужа, Монтини обзавелся надежным помощником, а сам он сделал карьеру, о которой всегда мечтал. Винить было некого, кроме самого себя. Когда он понял, что ошибся и Марта не отвечает его представлениям о хорошей жене, он на все махнул рукой. Сохраняя видимость супружеской пары, они стали чужими друг другу: Марта никогда не интересовалась его делами, он не спрашивал, где и с кем она проводит свободное время.

До поры до времени такое положение обоих устраивало. Они продолжали жить вместе в квартире на улице Венеции, подаренной профессором Монтини ко дню их свадьбы, но спали в разных комнатах. Теа полностью находилась на попечении няньки, деспотичной женщины с садистскими наклонностями, которая занималась ею одна, – у родной матери были другие интересы. Теа обожала отца, но он мало бывал дома.

Как-то, придя домой раньше обычного, он застал дочь перед телевизором – она смотрела эротический фильм. Гермес испугался, что жестокие сексуальные сцены, одну из которых он как раз застал, могут оказать пагубное влияние на психику шестилетней девочки. Он выключил телевизор и сел рядом с дочерью.

– А где мама? – спросил он.

Теа сидела, потрясенная увиденным, и ответила не сразу.

– Она ушла, – ответила она наконец.

– Давно? – удивился Гермес.

– Давно, сразу после ужина.

– А где твоя Ина?

– У нее сегодня свободный вечер.

– И что же, дома нет никого?

– Никого, папочка, Джованна тоже ушла.

Джованна была горничной и после ужина уходила домой.

Казалось, для девочки было не внове находиться одной в большой квартире. Стараясь казаться веселым, Гермес шутливо спросил:

– Ты у меня смелая и ничего не боишься, да?

– Разве только совсем чуть-чуть, – смутилась Теа, – поэтому я и включила телевизор.

– И он тебя еще больше напугал, – заключил Гермес.

Девочка улыбнулась отцу застенчивой улыбкой.

– Ложись спать. Я дома, тебе больше нечего бояться.

Теа заснула, держа отца за руку, а Гермес никак не мог успокоиться. Что же это за мать, которая бросает ребенка одного в пустой квартире! Да и он хорош – все время проводит на работе, а как живется его единственной дочери, понятия не имеет.

Он вышел на балкон. В это время к их дому подъехала машина и остановилась перед подъездом. Первым вышел мужчина, отворил правую дверцу и помог выйти Марте. Потом довел ее до дверей, поцеловал и вернулся к своей машине.

Эта сцена не вызвала у него ни ревности, ни возмущения, ни обиды. Возможно, этот человек любит его жену, почему бы и нет? А он сам? Был ли влюблен в нее по-настоящему? Ему вспомнился праздник в Портофино, их первый поцелуй… Марта тогда задирала нос перед подругами, хвалясь своим кавалером – красивым талантливым хирургом.

Он открыл дверь, прежде чем Марта вставила ключ в замочную скважину.

– Ты уже дома? – удивилась она.

– Если бы я знал, что Теа сидит в пустом доме одна и дрожит от страха, я бы пришел еще раньше, – ответил он жестко.

– Оставь, пожалуйста! – устало сказала Марта, бросая сумочку на диван в холле и направляясь в гостиную. – Мне надоело слушать, что я плохая мать и мало забочусь о ребенке.

– Да таких, как ты, в тюрьму надо сажать! – взорвался Гермес. – Ты просто чудовище!

– Не ломай комедию, – невозмутимо бросила она. – Когда я уходила в полдевятого, Теа спала. – Марта закурила сигарету. – Да, дома никого не было, но я уходила ненадолго и, как видишь, уже вернулась. Сколько сейчас? – она посмотрела на часы. – Всего только одиннадцать. И вообще, ты живешь своей жизнью, а я имею право жить своей, и нечего изображать из себя ангела, я знаю, что ты спишь со всеми подряд, ни одну юбку не пропускаешь.

Она затушила в пепельнице окурок и налила себе виски. Гермесу было стыдно и за себя, и за жену.

– С завтрашнего дня этой няньки здесь больше не будет, – решительно заявил Гермес. – Я найду другую, которая будет заботиться о девочке как следует.

Марта не обратила внимания на слова мужа и молча ушла в свою комнату.

Гермес прекрасно понимал, что смена няньки ничего не решит. Теа не только боялась оставаться одна в квартире, она боялась собственного одиночества, потому что, имея отца и мать, она была одинока. Очень одинока.