В мешке. Первое знакомство с «Молохом» произошло посредством обоняния. Даже сквозь плотный мешок, в который меня запихнули, я ощущал аромат этой смеси машинного масла и ржавчины, дыма и угольной пыли, которыми «Молох» оповестил о своем появлении когда-то давным-давно, еще в моей третьей жизни. А кроме того, был еще этот звук, производимый им даже в состоянии покоя: равномерное уханье гигантских поршней, сумасшедший стук и грохот инструментов, которыми беспрестанно орудовали обслуживавшие его существа, и гул машины в утробе корабля.

Потом шум стал еще громче, удары поршней сильнее, с грохотом пришли в движение гигантские винты, раздался оглушительный свист вырывающегося из вентилей пара и скрежет металла о металл, — стальная громада очнулась ото сна.

«Молох» начал движение.

Мне показалось, что про меня забыли. Я отчаянно барахтался, стараясь выбраться из мешка, но он был сшит из толстой кожи или какого-то другого очень прочного материала.

Мало того, поверх мешка меня еще обмотали чем-то вроде каната, так что я почти не мог шевелиться. Одним словом, на радушный прием рассчитывать не приходилось. Я проклинал себя за то, что в очередной раз попался на удочку пещерного тролля.

Постепенно мне стало не хватать воздуха. То есть воздуха в мешке по-прежнему было много, только кислорода в нем уже совсем не осталось. С каждым вдохом я сжигал все больше и больше этого жизненно необходимого вещества, поэтому я решил расходовать его экономно, делая не больше одного вдоха в минуту.

Хпф. Минута.

Хпф. Минута.

Хпф. Минута.

Хпф. Минута.

Хиф. Минута.

Хпф. Минута.

Хпф. Минута.

Лязг и скрежет между тем понемногу улеглись, я ощущал равномерное покачивание корабля — он, видимо, уже давно шел в открытом море.

Похоже, надо как-то напомнить о себе. Я замычал, зафыркал и, насколько позволял канат, обмотанный поверх мешка, заерзал по земле. Безрезультатно. Лучше уж лежать тихо, так, по крайней мере, расходуется меньше кислорода.

Хпф. Минута.

Хпф. Минута.

Хпф. Минута.

Через час — я вдохнул воздух ровно шестьдесят раз, значит, прошел один час — я все еще был в состоянии подавать признаки жизни: я кричал, звал на помощь, барахтался. Снова безрезультатно. С этого момента я решил делать по одному вдоху раз в две минуты.

Хпф. Две минуты.

Хпф. Две минуты.

Хпф. Две минуты.

Еще через час — я вдохнул тридцать раз — мною постепенно начал овладевать страх. А что, если меня специально засунули в мешок, чтобы я задохнулся?

Воздух к этому моменту приобрел консистенцию киселя, мне еле удавалось втянуть его в легкие. Поэтому я решил впредь делать один вдох в три минуты.

Хпф. Три минуты.

Хпф. Три минуты.

Хпф. Три минуты.

По истечении третьего часа (двадцать вдохов) я впал в состояние, очень похожее на состояние вульгарной кататонии. Мне теперь уже все было безразлично, а недостаток кислорода стал причиной возникновения в мозгу удивительных галлюцинаций. Крохотные эльфы наполнили мой мешок и, щекоча, лезли мне в нос и уши. Я приказал им немедленно убираться, но они не послушались. Зато снаружи послышался голос:

— Смотри-ка, чуть не забыли!

Мешок развязали, в легкие мне хлынул поток свежего воздуха, но я все еще был не в себе, поскольку отчетливо видел, как эльфы веселой стайкой выпорхнули наружу.

Следующим, что я увидел, была беспредельная чернота, чернота вечной копоти, окружавшей «Молох». Прошли долгие дни, прежде чем я сумел кое-как к ней привыкнуть. На борту стального гиганта постоянно царил полумрак из-за висящей в воздухе мельчайшей угольной пыли, нельзя было даже окинуть взглядом всю палубу сразу, видна была только какая-нибудь ее часть, и то в тех местах, где черный туман на время рассеивался. На каких-нибудь двух квадратных метрах вдруг проступали очертания иссиня-черного пола с нагроможденным на нем ржавым металлом и в редких случаях кусочек синего неба, чтобы уже в следующую секунду все снова потонуло в черноте налетевшего облака гари.

На борту работали сотни чумазых, перепачканных сажей существ, которые как автоматы делали свое дело, не обращая на меня никакого внимания. Никто вообще не заботился обо мне, меня просто выпустили из мешка и предоставили самому себе. Выбравшись на свободу из своего кокона, я первым делом устремился к борту. Может, мы все еще недалеко от порта и мне удастся добраться до города вплавь. Я взглянул вниз — метрах в ста внизу плескалось море. Сто метров! Разве прыгнешь с такой высоты?

А потом я увидел, что это не море, а стаи акул, жадно кружащих вокруг корабля и хватающих все, что падает вниз.

В этот миг внезапный порыв ветра вдруг разогнал чад над кораблем. В просвете показался большой кусок синего неба, и вдалеке проступили очертания берега Замонии.

И я увидел Атлантис.

Летящий Атлантис. Он парил на высоте приблизительно километров пяти от земли. Целый город, висящий в воздухе, гигантский винтовой конус, космический корабль из песка и земли. Время от времени вниз срывались земляные глыбы размером с многоэтажный дом, но в остальном этот межпланетный корабль производил впечатление на редкость стабильной и прочной конструкции. То и дело из недр его выстреливали синие молнии. Не знаю, как людям-невидимкам удалось все это устроить, но можно понять, почему на подготовку потребовалась не одна тысяча лет.

А потом облако дыма, словно черный занавес, снова сомкнулось.

Ошарашенный увиденным, я продолжал стоять у борта, вцепившись в поручни. Кроме меня, кажется, никто ничего не заметил.

Два испачканных сажей йети подошли ко мне сзади и схватили меня за лапы.

— Ты медведь? — спросил один из них.

Я кивнул.

— Тогда твое место в адской душегубке.

Адская душегубка. Адская душегубка представляла собой раскаленную докрасна утробу «Молоха». Машинное отделение с тысячами угольных и древесных топок, по одной на трубу. Каждую из них обслуживала целая армия молчаливых черных медведей, дальних моих родственников, с пустыми, печальными, усталыми глазами. Они беспрерывно кидали в печи уголь или заталкивали туда целые стволы деревьев. К одной из таких компаний я и был приставлен. Йети сунул мне в лапы лопату и приказал приниматься за работу. Все еще под впечатлением недавних событий, я машинально принялся черпать лопатой уголь.

Чтобы осмыслить свое новое положение, мне требовалась хотя бы минута покоя.

А на «Молохе» с этим было действительно туго. Постоянный шум, убийственная жара у топки, чад и копоть, изнурительный труд — все это оставляло не много места для размышлений. Стоило только на пару шагов удалиться от печи или всего на секунду опустить лопату, тут же являлись свирепые йети и призывали тебя к порядку. Пару раз я пытался заговорить с товарищами по несчастью, но они только удивленно поднимали брови и испуганно косились в сторону йети.

Вечером нас отводили в трюм, находившийся под машинным отделением. Там каждый получал по ломтю хлеба и кружке воды, а потом можно было несколько часов поспать в гамаке. Я отключался мгновенно, словно проваливаясь в беспамятство.

Уголь. Удивительно, насколько притупляются чувства, когда ты занят тяжелым физическим трудом. Я работал у топки, возил доверху нагруженные тележки с углем, ломал сухие ветки. Порой я целый день таскал на спине тяжеленные мешки из трюма по стометровой лестнице наверх, а потом еще пилил стволы деревьев, колол дрова, сгребал уголь, раздувал мехи и выбрасывал золу за борт.

Мои коллеги — черные медведи — работали как заведенные: кормили вечно голодные печи и очищали пол и механизмы от сажи. Со мной они не разговаривали, да и друг с другом обменивались лишь редкими, скупыми фразами, только когда это было необходимо. Сам того не замечая, я превратился в одного из них.

Вскоре я оставил все попытки общения и вместе с ними молча тянул лямку машинного рабства. Равномерный ритм работы двигателя превратился в ритм моей жизни, я, как и все остальные, сам стал частью бездушного механизма. Единственной радостью был отдых в гамаке и надежда получить миску похлебки и стакан воды.

Роль надзирателей выполняли в основном йети и добраньские быки, но и они производили довольно жалкое впечатление. Не имея по сравнению с нами почти никаких привилегий, они работали наравне со всеми, особенно там, где требовалась грубая физическая сила, и не гнушались даже взять в руки лопату. Всеобщие усилия были направлены на обслуживание печей, печи обеспечивали работу мотора, мотор вращал винты, а винты двигали «Молох». Все остальное не существовало. Корабль бороздил море, чтобы бороздить море, — самое бессмысленное занятие, какое только можно себе представить.

Мускулы. Зато тело мое наливалось мускулатурой. Оно становилось все крепче, вскоре на нем не осталось ни капельки жира. Тяжелые мешки с углем я, словно пуховые подушки, без усилий взваливал на спину, толстые бревна трехметровой длины таскал в одиночку наверх из трюма, с большущей корзиной угольных брикетов за плечами взлетал вверх по трапу, перепрыгивая через три ступеньки.

Кожа на лапах загрубела настолько, что я мог закрыть раскаленные створки печи без прихваток. А жара, между прочим, рядом с ними стояла такая, что пот не успевал скатываться по шкуре, а тут же испарялся.

Ночью мне снились все те же полыхающие печи и горы угольных брикетов. Я вообще перестал думать, даже во сне меня не посещала мысль, что на свете может существовать что-то более важное, чем печи и уголь, горящие топки и движение «Молоха».

Прошли долгие месяцы, прежде чем я снова увидел небо. Практически все время я проводил в стальном трюме корабля, единственным связующим звеном с внешним миром была еле заметная сквозь клубы копоти круглая дыра в борту, через которую мы выбрасывали в море пепел. Время от времени я высовывал голову наружу, чтобы глотнуть свежего воздуха, но небо всегда было закрыто от меня дымом «Молоха». Внизу лоснилось жирными грязными пятнами море, из которого высовывались акульи пасти, жадно щелкающие зубами вслед пролетающим чайкам.

Однажды какая-то печь вышла из строя, добраньские быки развинтили ее на части, и мы должны были вытащить весь этот хлам на палубу, чтобы потом сбросить в море.

В тот момент, когда я с тяжелой чугунной дверцей на спине вывалился на палубу, резкий порыв ветра вдруг разогнал дым корабля. Взору моему открылось сияющее чистотой лазоревое небо с ослепительным солнечным диском посередине. Он сверкал как бриллиант. Стоял дивный летний день.

Свет. Солнечный луч тут же использовал образовавшуюся брешь, скользнул на палубу и высветил на ней небольшую полянку. Наслаждаясь теплом, я подставил солнцу нос и сразу ослеп от яркого света. А потом дымовая завеса снова сомкнулась у нас над головами, и йети погнали нас обратно в трюм. Спускаясь вниз по трапу, подгоняемый пинками йети, я вдруг задумался: а чего ради я все это терплю?

Солнечный свет пробудил во мне дремлющее сознание.

Несколько дней спустя я уже снова начал строить планы. О побеге мечтать, конечно, не приходилось, на поддержку таких же пленников, как и я (хотя кто их знает, пленники они или нет?), надежды было мало, потому оставалось одно — попытаться завести знакомство с тем, кто здесь всем заправляет.

Чем больше корабль, тем острее нуждается он в капитане, а «Молох» был самым большим кораблем во всем мире. Где-то на борту обязательно должен был находиться кто-то, кто задавал курс, читал навигационные карты и нес ответственность за все, что здесь происходило. Может быть, удастся с ним поговорить. Возможно, он даже не в курсе, какие ужасы творятся в трюме, ведь он ни разу не осчастливил нас своим появлением.

Существо, управляющее таким кораблем, должно, не в пример йети, иметь здравую голову на плечах. Нужно только его разыскать. А там уж я найду способ объяснить ему, что моя квалификация слишком высока для работы в адской душегубке.

Поэтому я взял и прекратил работать.

В этом, собственно, и состоял весь мой план. Я швырнул свою лопату вместе с углем в печку, скрестил лапы на груди и начал ждать. Не прошло и минуты, как рядом со мной выросла фигура йети.

— За работу, живо! — рявкнул он мне.

— И не подумаю, — ответил я.

Йети опешил, он не привык выслушивать возражения.

Он позвал на помощь второго йети.

— За работу, живо! — приказал мне второй йети.

— Не дождетесь, — ответил я.

Ни тот ни другой не могли понять, что происходит. Они стояли передо мной, подбоченясь и яростно сопя.

— Давай отведем его к замониму, — предложил один.

Замоним… Давненько я не слышал этого слова.

Из «Лексикона подлежащих объяснению чудес, тайн и феноменов Замонии и ее окрестностей», составленного профессором Абдулом Филинчиком

ЗАМОНИМ, легендарный элемент, способный думать. На протяжении многих веков алхимики Замонии трудились над созданием элемента, который они называли философским камнем или же замонимом. Они надеялись, что камень этот откроет им ни много ни мало рецепт вечной жизни и даст ответы на все вечные вопросы. В восьмом веке замонианскому алхимику по имени Цолтепп Цаан действительно удалось создать такой, способный думать, камень, только, к сожалению, интеллект у него был приблизительно на уровне овцы. Поскольку на создание замонима была потрачена не одна тонна золота, Цолтепп Цаан, в приступе ярости, как гласит все та же легенда, пошел и утопил его в песках Убистрана.

Йети поволокли меня внутрь корабля. Мы долго плутали длинными, ржавыми коридорами, пока не дошли до какой-то железной двери, охраняемой тремя вооруженными до зубов йети. Облаченные в черный мех троллей, с тяжелыми металлическими шлемами на головах, они были примерно на голову выше тех, что привели меня сюда.

— Мы пришли к замониму, — сказал йети, держа меня за плечо. — Этот медведь отказывается работать в адской душегубке.

— Странно, — сказал один из йети-стражников.

— Очень странно, — подтвердил другой.

— Такого еще не бывало, — сказал третий.

Сил всех троих едва хватило на то, чтобы открыть похожую на створку несгораемого шкафа дверь. Они втолкнули меня в просторное ржавое помещение и, оставшись снаружи, быстро захлопнули дверь у меня за спиной.

— Ты отказываешься работать?  — спросил чей-то голос.

Замоним. Этот голос я уже слышал дважды в своей жизни. Первый раз, когда «Молох» проплывал мимо моего плота. И второй раз — не так давно в порту, перед тем как мне на голову надели мешок. Откуда он знал, что я отказываюсь работать? Никто ничего ему не говорил. И уж тем более я.

— Я знаю все,  — сказал голос.

Я огляделся по сторонам. В помещении было почти пусто, только в центре возвышалась небольшая колонна, на которой лежал стеклянный колпак. Под колпаком находилось нечто, издали напоминающее козьи какашки, а вблизи обнаруживающее некоторое сходство с уменьшенной копией мозга. Что все это значит? Неужели они надеются меня этим напугать? И откуда берется голос?

— За одни только «козьи какашки» я бы мог стереть тебя в порошок, но, учитывая твою абсолютную дикость, так уж и быть, на первый раз прощаю. Я — не козьи какашки, я — замоним!

— Очень приятно. Синий Медведь.

Теперь наконец мне все стало ясно. Эти грязные комочки под стеклом и были редким элементом замонимом, он действительно умел думать и разговаривал со мной с помощью голоса у меня в голове. К голосам в голове я уже давно привык, так что это не произвело на меня слишком сильного впечатления.

— Итак, перейдем к делу. Насколько мне стало известно — а мне известно все, что происходит на борту моего корабля! — ты прекратил работать, хотя тебе никто этого не разрешал. Что ты на это скажешь?

— Ну, во-первых, хочу заметить, что я нахожусь здесь не по своей собственной воле. Меня…

— И что? Ты думаешь, это дает тебе право не работать? Никто не находится на борту этого корабля по собственной воле! Никто, кроме меня!

Так я и знал — на «Молохе» используют рабский труд.

— Правильно. И ты есть не что иное, как раб этого корабля, его мелкая, незначительная деталь! Не важнее какого-то винтика или капельки масла! Ты стал частью «Молоха», и именно таким образом тебе надлежит функционировать!

А теперь, мой дорогой, слушай внимательно. Чтобы ты понял, что здесь происходит, я расскажу тебе маленькую историю, историю о том, как возник «Молох». Не пропусти ни слова, это очень поучительная история.

Хорошие истории всегда привлекали мое внимание.

Хорошая история. — Случилось так, что я упал в море. Обстоятельства, послужившие тому причиной, я опущу, потому как они не имеют никакого отношения к делу, важно только то, что в один прекрасный день я оказался на дне Замонианского океана. И вот лежу я на дне и думаю. Это единственное, что я умею делать, зато как!

Сначала я подумал о том, что морское дно не самое подходящее место для единственного думающего элемента на этой планете. Итак, я сконцентрировался на существах, которые меня окружали. Это были ракушка, медуза и губка. Я приказал медузе положить меня на губку. Потом я приказал ракушке срезать своим острым краем губку вместе со мной и положить на медузу. Медуза доставила нас на поверхность. Губка высохла в лучах солнца, и я поплыл на ней как на плоту. Это был, конечно, весьма примитивный плот, но для начала не так уж и плохо.

Мимо пролетала чайка. Она села на губку и хотела съесть ракушку, но я приказал ей лететь на берег и принести сухих веток, а потом воткнуть их в губку. Так она построила мне плавучее гнездо. Только после этого я разрешил ей съесть ракушку. Это было очень романтично. Гнездо привлекло внимание самца, и вскоре наш корабль наполнился птичьими яйцами. А яйца в свою очередь привлекли рыбака, который решил их украсть. Но я приказал ему положить меня в лодку. Теперь я стал обладателем настоящего рыбацкого баркаса.

Вскоре нам повстречался большой корабль, и я приказал рыбаку взойти вместе со мной на борт. Капитану этого корабля я внушил, чтобы он вместе со своей командой занялся пиратством и стал захватывать для меня все новые и новые корабли. Вскоре в моем распоряжении был уже целый флот.

Потом я устроил так, что весь мой флот причалил к берегу некоего острова, где мы из всех судов построили один очень большой корабль. Так появился на свет «Молох». На нем мы отправились в открытое море и стали захватывать все корабли, что встречались нам на пути. «Молох» становился все огромнее и огромнее. Представь себе, у нас на борту есть свои верфи. Вот это я называю подлинным величием!

Замоним самодовольно захихикал у меня в голове.

— Теперь я плаваю по свету в поисках новых суденышек и новых рабов, которые помогают мне увеличивать размеры моего корабля. В один прекрасный день «Молох» станет единственным кораблем на всем белом свете, а все остальные превратятся в его жалкие части. И тогда… тогда…

Замоним запнулся.

— И тогда, хм… Что я буду делать тогда? Не знаю. Там видно будет. Может быть, у тебя есть какие-нибудь идеи? А то я что-то сбился.

— Наверное, вы хотели на этом месте своего рассказа предложить какую-то мораль, — осмелился предположить я.

— Ах да, правильно! К чему я все это говорил — на этом корабле самостоятельные решения дозволено принимать только мне.

Я все понял: он сумасшедший.

— Это я сумасшедший?! Сейчас я тебе покажу, кто здесь сумасшедший! Слушай меня! Слушай и повинуйся!

Ага, размечтался.

— Слушай и повинуйся!

В голове у меня вдруг все смешалось. Мне показалось, что мои мозги поджаривают на медленном огне и они плавятся, словно сыр в горшочке для фондю. И если честно, то состояние это вовсе не было неприятным.

Напротив, это было ни с чем не сравнимое удовольствие. Вскоре я уже не понимал, как мог обходиться без этого ощущения раньше. Замоним — мой друг. Это же ясно. Так почему не сделать ему одолжение, раз уж ему этого так сильно хочется? Почему не подчиниться ему, не стать его верным рабом, пусть бы даже его абсурдные выдумки означали для меня верную смерть?

Я уже был готов признать над собой полную власть замонима, но тут в голове у меня зазвучал еще один очень знакомый голос:

— Оставь мальчика в покое!

Это был «Лексикон».

Нет, это был профессор Филинчик собственной персоной.

Неожиданная помощь. — Филинчик? Это ты?  — Голос замонима звучал испуганно.

— Да, я. И что с того? Наконец-то я тебя нашел! Где вы находитесь, мой мальчик? Я вас не вижу.

— Мы на «Молохе»! А он плавает где-то к северу от Атлантиса!

— Заткнись!  — приказал мне замоним.

— Ах вот оно что! Спрятался на «Молохе»! Что же, вполне в твоем духе. Все мечтаешь о мировом господстве?!

— Я не мечтаю, я думаю! И я не прятался! Это ты прячешься в своем идиотском лабиринте! Я — замоним! Не смей приближаться ко мне! Не то будет плохо!

— Ты даже не представляешь, насколько я близко.

— В моем распоряжении самое грандиозное, самое вооруженное плавательное средство в мире. С целой армией преданных рабов. Тебе нас не одолеть.

— А это мы еще посмотрим!

— Не смей становиться у меня на пути! На этот раз у тебя ничего не выйдет!

— Увидим.

— А я говорю — не выйдет!

— А я говорю — посмотрим.

— Не выйдет!

— Посмотрим.

— Пре-кра-ти-те!!! С вами с ума можно сойти! Целых два голоса в голове, да еще спорят! Может, мне объяснят, что это значит?

— Конечно, мой мальчик. Извини, — тут же отозвался Филинчик. — Ну, в общем… Не знаю, с чего начать… Одним словом, «Лексикон» у тебя в голове служит устройством, принимающим мои мысли. А также транслирует твои мысли мне. Беспроводная телепатия — технология будущего. Я подключаюсь только в случаях крайней необходимости. Ведь это прямое вмешательство в самую приватную сферу, не правда ли? Но сейчас, я думаю, мы имеем дело именно с таким случаем.

— Сгинь, Филинчик! Он мой!

— Помолчи! Видишь, мне не до тебя. Послушай, мой мальчик, я должен тебе кое в чем признаться. Понимаешь, замоним не сам собой появился на свете. Это я… в общем, это я его изобрел.

— Это правда!  — гаркнул замоним. — Это я могу тебе подтвердить.

— Ему надлежало бы находиться в «Хранилище недоработанных патентов», за металлической дверью с гидравлическим замком… Но начну с начала…

— Брысь, Филинчик! Пошел вон!

Философский камень.  — Создание думающего элемента — заветная мечта любого изобретателя. В те времена, когда я начал этим заниматься, изобретателей еще называли алхимиками. Найти думающий элемент означало открыть философский камень! Этот элемент, этот камень должен был освободить нас от скверны. Он должен был ответить нам на все вопросы. В чем смысл жизни? Как превратить ртуть в золото? Как стать бессмертным? Какова формула квадратуры круга? Как сконструировать перпетум-мобиле? Где скрыт источник вечной молодости? Ответы на все эти вечные вопросы мы ожидали получить от замонима.

— Но у вас ничего не вышло!  — захохотал замоним.

— Увы! И это был мой промах. Могу только сказать, что я старался изо всех сил. Сначала я разыскал архизамоним, который Цолтепп Цаан утопил в зыбучих песках Убистрана. Для этого мне пришлось изобрести специальные песчаные штаны-вездеходы. С их помощью и при содействии думающего песка мне удалось своевременно обнаружить архизамоним, только потом штаны-вездеходы вышли из строя и… Да ты знаешь эту историю.

Мак, динозавр-спасатель, в последнюю секунду вытащил его из песка. Как же, я помнил.

— Архизамоним, конечно, не был великим мыслителем, но все же несправедливо было топить его в зыбучем песке Убистрана. Он мог думать, а это главное. Над ним можно было работать.

— Хорошая история, каждый раз слушаю с удовольствием,  — захихикал замоним.

— Надо было только добавить правильные ингредиенты. Наверное, я не открою вам великую тайну, если скажу, что одной из составляющих являлась золотая пыль. Просто раньше была такая традиция — повсюду добавлять золото, хотя оно вовсе и не обладало алхимическим действием. Зато любая вещь от него приобретала блеск. И еще птичью слюну. Теперь мало кто знает, что это такое. А тогда… тогда это был чуть ли не главный элемент!

Основные ингредиенты. Итак, я поставил перед собой задачу — повысить мыслительные способности архизамонима. Конечно, пришлось добавить и своего собственного серого вещества. Потом еще концентрированный кофеин из кофе столетней выдержки. И никотин из окурков фугар. Расщепленные ртутные атомы. Фруктозу. Толченый мел. Слизь улитки времени, которую можно собрать только на краях пространственных дыр. Растертую в порошок скрипичную струну. Муравьиную кислоту. Каучукарабику. Витамин С. Расплавленный янтарь. Чеснок. Тальк. Натифтофский мох. Глицерин. Чистый спирт. Саранчу. И замороженный газ Кладбищенских топей.

И надо же было случиться, что вместе с последним ингредиентом мне случайно попался блуждающий огонек, этот кладбищенский светлячок, в который как раз недавно ударило молнией. Он-то все и испортил. Замоним вышел на славу, только у него поехала крыша.

— А вот и неправда! Светлячок был как раз кстати! Только благодаря ему я стал замонимом! Самым могущественным элементом универсума. Вам нужен был скромненький маленький камушек, который бы делал за вас уроки, а вместо этого вы получили властителя мира!

— Молчи, несчастный! Сумасшедший замоним пытался меня загипнотизировать и заставить построить ему гигантский корабль, на котором он смог бы завоевать весь мир. Но, к счастью, обратился не по адресу. В конце концов мне это все надоело, и я выбросил его в море. Я-то думал, что разделался с ним навсегда. А ему, оказывается, все нипочем.

— Все, закончил?

— Нет, не закончил. С тобой я только еще начинаю.

— Ой, напугал! И что ты собираешься делать? У меня самый большой в мире корабль, боевой корабль, с целой армией покорных рабов. Да я могу поработить целые континенты. Куда тебе тягаться со мной!

— Не забывай, что это я тебя создал. Ты всего лишь цепь атомов, которые я соединил вместе. Цепь, которую я в любой момент могу разорвать! — Голос Филинчика звучал холодно и спокойно.

— Ну-ну! Покажи, на что ты способен! Покажи, на что годятся твои старческие мозги!

Тут в мозгу у меня произошло нечто, трудно поддающееся описанию. Филинчик и замоним мерились силами прямо у меня в голове. Между ушей у меня щелкало и сверкало, словно голову мою подключили к линии высокого напряжения, боль была нестерпимая.

Похожие ощущения, наверное, испытал Панцотар Хьюзо, когда сунул голову в стену торнадо. Что-то подобное испытывает буксирный трос, в том месте, где он рвется от напряжения.

— Прекратите! — закричал я.

Боль тут же утихла. Скрежет и щелчки разрядов прекратились.

— Прости, мой мальчик, я совсем забыл про тебя. Хм. Так дело не пойдет. Придется придумать что-то другое. Потерпи немного! Я, хм… что-нибудь придумаю. Главное — не теряй надежды!

Потом голос Филинчика смолк.

— Так будет с каждым, кто решит мериться силами с замонимом! И не надейся, он больше не вернется! Прощай, Филинчик!  — победоносно воскликнул замоним.

Вполне вероятно. Филинчику было свойственно бросать меня одного на произвол судьбы в тяжелых ситуациях.

И все же замоним оставил меня в покое. Он больше не пытался воздействовать на мою волю, возможно из страха перед новыми столкновениями с Филинчиком. Конечно, очень просто загипнотизировать какую-нибудь ракушку или какого-нибудь йети, но с тем, у кого в голове «Лексикон подлежащих объяснению чудес, тайн и феноменов Замонии и ее окрестностей», шутки плохи. Короче говоря, Филинчик мне все же немного помог.

Замоним приказал йети взять меня под стражу. Ему нужно пораскинуть мозгами, сказал он.

Мог и не говорить. Что еще он умел делать?

Встреча. Так или иначе, моя работа у топки закончилась. Меня поместили в тюремный отсек, длинный коридор, разделенный на одиночные камеры, в которых содержали тех, кто осмелился не повиноваться замониму. Таких, вместе со мной, всего оказалось четверо. Одним из них был добраньский бык по имени Налла Эттеп, носящий на голове железный щит, отгораживающий его от воздействия замонима.

Двое других были Грот и Цилле.

От черепа Грота любая мысль отскакивала как от стенки горох, а у Цилле в мозгу все мысли тут же тонули в море Забвения. Так что оба, сродни мне, имели устойчивый врожденный иммунитет против замонима.

Мы могли видеть друг друга сквозь окошки в дверях, через которые в камеры подавали еду.

— Это все из-за тебя, Синий Медведь, — сказал Цилле. — Смейк был вне себя, когда ты сбежал. Спасибо тебе, удружил.

— Жаль, не дотянуться, а то бы я свернул тебе шею! — подхватил Грот.

— Какая связь между Смейком и «Молохом»?

— Бизнес. У замонима на всех континентах есть свои люди вроде Смейка. Они поставляют на «Молох» рабов. Ты даже не представляешь, сколько здесь, на борту, бывших гладиаторов-лжецов, — сказал Цилле и тупо заржал.

Я рассказал им, что Смейк вместе с остальными жителями Атлантиса находится теперь на пути к планете людей-невидимок, при этом мне пришлось приложить все усилия, чтобы объяснить им, как выглядит летающий город.

— Отлично придумано, — захлопал в ладоши Цилле. — Десять балллов по шкале измерителя громкости аплодисментов. Жаль только, что мы не в Мегатеатре.

Они мне не верили. Ну что тут было делать?!

В этот момент я заметил висящую на стене коридора связку ключей.

— Даже не думай, — сказал Цилле, заметивший направление моего взгляда. — Куда ты пойдешь, когда выберешься из камеры? Здесь хотя бы можно дышать и не нужно работать.

— Я что-нибудь придумаю. Например, прокрадусь к замониму и выброшу его в море.

— Тут повсюду расставлены йети, тебе и шага не дадут сделать.

Еще одна встреча. Вдруг послышался лязг железа. Дверь коридора распахнулась, и в проеме вырисовалась фигура пещерного тролля. Он прошествовал вдоль ряда камер, постукивая костяшками пальцев по каждой двери.

— Вы не думайте, я не пещерный тролль, — приговаривал он. — Это только так, внешнее сходство. На самом деле я тюремный надзиратель.

— А, Лорд Нелож! Старина! — воскликнул Грот.

— Подай мне ключи, — сказал я. — За тобой должок.

Пещерный тролль смерил меня непонимающим взглядом, а потом сказал, указывая на связку ключей на стене:

— Ты имеешь в виду вот это? Это напоминающее колье соединение металлических приспособлений для отпирания замков? И зачем, скажи, пожалуйста, я должен сделать то, что ты просишь?

— Затем, чтобы я не оторвал тебе голову, когда выберусь отсюда!

— Что-то я сомневаюсь. Естественно, не в том, что у тебя хватит совести хладнокровно переместить меня в мир иной, а в том, что тебе когда-нибудь удастся отсюда освободиться.

Он оценивающе постучал кулаком по двери моей камеры.

— Хм. Суперпрочная замонианская сталь. Три слоя. Антикоррозийное медное покрытие. Четырехсторонний высоконадежный замок с платиновым напылением. Простоит вечно.

— Выпусти нас отсюда. И будем считать, что мы квиты. Ты же можешь совершать добрые поступки. Помнишь тот случай с драконом?.. Может быть, тебя загипнотизировал замоним?

— Не-а. Он пытался покопаться у меня в голове, только ему не понравилось то, что он там обнаружил. Так что я теперь освобожден от работы по состоянию, так сказать, душевного нездоровья. Кхе-кхе-кхе.

Пещерный тролль самодовольно вышагивал по коридору.

— Сам посуди, какой мне резон выпускать вас на свободу? Чтобы ты оторвал мне голову, да?

— Я этого не сделаю. Я же тебе обещал — и сдержу обещание.

— Все так говорят. А что потом? Вот я, например. Разве я держу свое слово? Естественно, нет.

— Ну давай хотя бы попробуем, ради эксперимента…

Пещерный тролль снял связку ключей со стены.

— Хорошо, предположим, я снимаю со стены эту коллекцию замонианских отпирающих инструментов…

Со связкой ключей в руках он двинулся к моей камере.

— И — исключительно ради эксперимента! — вставляю один из этих верных друзей свободы в замок…

Он вставил ключ в замок.

— А потом — повторяю, что речь идет исключительно о фиктивном действии! — поворачиваю его в замке…

Он повернул ключ, и — щелк! — замок открылся.

— Но нет! — воскликнул он, и — щелк! — ключ снова повернулся в замке в обратную сторону. — Я не хочу становиться пособником преступников! Не сомневаюсь, что за такие действия здесь, на корабле, по головке не погладят.

Дверь снова была на замке. Грот и Цилле взвыли от такого цинизма.

— Или вот возьму, — продолжал фантазировать тролль, — и выброшу эти ключи в окно.

Он высунул руку с ключами в отверстие иллюминатора.

— А вы сгниете в тюрьме. Вы даже не представляете себе, сколько здесь, на «Молохе», таких вот забытых тюрем и сколько в них сидит никому не нужных скелетов.

Тролль театрально передернул плечами.

— Нет! Пожалуйста! Не делай этого! — дуэтом закричали Грот и Цилле.

— А с другой стороны, — задумчиво произнес тролль, нахмурив брови, — какое мне дело до законов этого корабля? На то я и пещерный тролль, чтобы не подчиняться никаким законам.

Он снова подошел к моей камере и отпер дверь. А потом, не вынимая ключа из замка, быстро засеменил прочь по коридору.

— Да, мы, пещерные тролли, такие! Непохожие на других! — бросил он через плечо и скрылся из виду.

Я, все еще под впечатлением от произошедшего, открыл дверь своей камеры, вынул ключи из замка и освободил Грота, Цилле и добраньского быка.

— Найдем замоним и выбросим его в море, — предложил я. — А потом захватим корабль. Я кое-что понимаю в морском деле.

— Согласен, — кивнул добраньский бык.

— Согласны, — поддержали его Грот и Цилле, поскольку противоречить добраньскому быку не посмеет никто, даже варвар.

Я все еще с ног до головы был перепачкан сажей, так что вполне мог сойти за кочегара. Добраньский бык следовал за мной, как надзиратель. Грот и Цилле раздобыли себе ведра и метлы и изображали уборщиков. Так, не вызывая особого подозрения, мы перемещались по «Молоху» в поисках замонима. Я приблизительно знал, где расположен его командный пост.

Пробираясь по коридорам корабля, я впервые по-настоящему оценил его колоссальные размеры. Это был настоящий стальной город со своими районами, улицами и средствами транспорта.

Встречались здесь и рикши, и паровые вагонетки, и даже дирижабли, с помощью которых можно было быстро перемещаться с этажа на этаж. Некоторые районы были очень чистые, сверкающие отполированной сталью и очень оживленные, другие — совсем заброшенные и пустынные.

В течение нескольких часов мы пробирались по какому-то страшно запущенному отсеку корабля, населенному одними лишь желтыми медузами-мутантами, питающимися ржавчиной. Побывали мы и в тюрьмах, о которых говорил пещерный тролль. За ржавыми решетками сидели бледные скелеты йети и лязгали в такт работе двигателя зубами. Их мы постарались проскочить как можно скорее.

На другом этаже, наоборот, все строилось. Сотни перепачканных маслом йети сооружали новые печи, здесь, по-видимому, должна была появиться дополнительная «адская душегубка». Повсюду расхаживали добраньские быки, но никто из них и не думал нас останавливать.

Прошли мы и вдоль судостроительных верфей, на которых разбирали захваченные корабли, в темноте полыхали раскаленные печи, в которых плавились целые флотилии, а металла с них едва хватало на одну-единственную лопасть винта «Молоха». Словно армия барабанщиков, множество йети отчаянно молотили по раскаленным листам, придавая им надлежащую форму. Канистры с маслом грузились на платформы, небольшие мидгардские змеи тянули вагонетки с металлоломом по коридорам, переборки разбирались и заново возводились, трапы очищались от ржавчины и красились, канаты сплетались в толстенные тросы, палубы надраивались, а в бортах вырезались иллюминаторы. На «Молохе» никто не сидел без дела, даже если дело это порой заключалось в том, чтобы следить за работой других.

Наконец мы дошли до двери, за которой находился коридор с каютой замонима.

Сначала нужно было разработать план действий. Каюта замонима, как я уже знал, охранялась тремя йети. Добраньский бык заявил, что берет их на себя. Гроту было поручено оказывать быку посильную помощь, отчего он расплылся в довольной улыбке.

Мы решили, что Грот и Цилле пойдут первыми и постараются отвлечь внимание йети. Затем появимся мы с добраньским быком.

Чуть выждав, Цилле просунул голову в приоткрытую дверь.

— Здесь нет никаких йети.

Действительно, у двери каюты замонима не было стражников, и она была приоткрыта.

— Жаль, — посетовал Грот.

Цилле заглянул в каюту.

— Там ничего нет. Только какие-то какашки под стеклом, — сообщил он.

Мы, один за другим, проскользнули в святая святых. Безумный камень, казалось, не обращал на нас никакого внимания, поэтому операция по захвату должна была пройти без особого труда. Только вот вопрос — как потом добраться до открытой палубы? Замоним наверняка переполошит весь корабль, как только почует неладное. Но что поделаешь, мы ведь с самого начала знали, на что идем.

Я осторожно подкрался к стеклянному колпаку. Схватить и бежать — таков был наш план. Добраньский бык побежит впереди, прокладывая дорогу, я за ним вместе с замонимом, Грот и Цилле замыкающими, прикрывая нас с тыла.

Прежде чем приподнять стекло, я глубоко вздохнул.

В этот момент чья-то огромная лапа легла мне сзади на шею и больно сдавила ее. Это был добраньский бык.

— Хорошо сработано. Спасибо, Налла Эттеп,  — сказал голос замонима у меня в голове.

Добраньский бык довольно осклабился.

— Я долго думал,  — сказал замоним, когда каюта наполнилась свирепыми йети, — и решил подвергнуть вас испытанию. Сможете ли вы без моего контроля остаться лояльными подданными? Вот что требовалось доказать. Поэтому я придумал этот скромный спектакль с добраньским быком и пещерным троллем.

В каюту вошел пещерный тролль:

— Да-да, не верьте глазам своим! Это я только на первый взгляд обыкновенный пещерный тролль, а на самом деле — коварный и подлый предатель, кхе-кхе-кхе!

— Нет, вы не сможете оставаться лояльными подданными,  — продолжал замоним. — Напротив, при первой же возможности вы готовы воткнуть мне в спину нож. Хорошо еще, что у меня нет спины.

Йети механически загоготали. Скорее всего это замоним с помощью своих телепатических штучек отдал им приказ рассмеяться. Во всяком случае, смех их звучал безрадостно, но они не могли остановиться.

— Хватит!  — гаркнул на них замоним, и они тут же умолкли. — Одного этого уже было достаточно для самого жестокого наказания — купания в компании акул.

Грот метнул на меня злобный взгляд:

— Так и знал, что влипнем с тобой в историю.

— Но…

Мы все обратились в слух.

— Нооооооо… Моя беспредельная милость и редкая доброта требуют от меня дать вам еще один шанс.

Против этого никто не возражал.

— Хочу проверить, так ли хорошо образование, которое дает в своей школе Филинчик. Поэтому предлагаю следующее: если ты, Синий Медведь, ответишь на семь — семь! — моих вопросов, я вас всех освобожу. Дам вам корабль и отпущу на все четыре стороны.

Грот и Цилле с надеждой смотрели на меня.

— Если же ты не ответишь на мои вопросы, не обессудьте, придется нам скормить вас акулам.

Что я мог на это ответить? Да и предложение казалось не совсем безнадежным. Я же все-таки не последний болван. Посещал Ночную школу. А в голове у меня «Лексикон». Трудно представить себе вопрос, на который я не смог бы дать правильный ответ.

— Я согласен!

Семь вопросов. — Хорошо. Тогда слушай мой первый вопрос. Что такое Облако Тьмы?

Ага, так я и думал. Ладно, ничего. «Лексикон», где ты?

«Лексикон»?

«Лексикон»?

Никакой реакции.

Именно теперь, в этот важный момент! Хотя будем смотреть правде в глаза: разве он когда-нибудь отзывался в нужный момент?

Похоже, придется выкручиваться самому. Когда-то мы это проходили. Ну что же, посмотрим, кажется, что-то припоминаю.

— Э-э-э… Облако Тьмы возникает при гидроспектрической концентрации космической тьмы из отдаленных частей универсума, где уровень плотности звезд минимален. В центре Облака Тьмы концентрация темноты составляет 89 88 999 453 345 784 022, 347 фили́на, а по краям — 45 367 205 778 659 010, 644 фили́на. Облако Тьмы является также самой сильной энергетической формой универсума. Получить его в бытовых условиях можно только при умелом использовании филинотрона.

Фууу! Кажется, получилось.

— Хм… неплохо. Все, кроме этой ерунды о самой сильной энергетической форме универсума. Заруби себе это на носу: самая сильная форма универсума — это я. Второй вопрос — из области замонианской философии. Что такое свиноварварский хаммитизм?

«Лексикон»?

«Лексикон»? Свиноварварский хаммитизм? Ну пожалуйста, помоги!

Никакой реакции. Эх. Помнится, мы спорили на эту тему с Квертом и Фредой. Только это было очень давно.

— Э-э-э… Свиноварварский хаммитизм — это философская дисциплина, исходящая из того, что любой предмет является тем, что он есть, и только этим, если рассматривать его строго беспристрастно, без лишних сантиментов. Основателем свиноварварского хаммитизма считается доктор философских наук Хаммит X. Хаммит, чей постулат: «Мне на вас наплевать, так плюйте же и вы на меня» — не только стал основополагающим тезисом его главного хаммитического труда, но и привел к тому, что сам доктор довольно скоро был предан забвению. В конце концов на одном из его докладов по хаммитизму, который он читал в Музее деревянного зодчества Атлантиса и перед которым сначала как следует обхамил публику, его прибил дубиной один из оскорбленных им зельцев.

Уф! Трудновато без «Лексикона».

— Спасибо, спасибо, достаточно. Третий вопрос, предмет — замонианская лирика. Прочти наизусть стихотворение темногорского червя.

Это была явно ловушка, но я в нее не попался. Замоним, конечно, рассчитывал на то, что я, как и любой другой замонианский школьник, пропустил в свое время это нуднейшее стихотворение мимо ушей. Он же не знал, что я лично путешествовал вместе с темногорским червем по коридорам темногорского лабиринта и постоянно выслушивал от «Лексикона» это стихотворение. Такое не забывается!

Чтобы не растерять последних из своих стойких читателей, у которых хватило мужества и терпения дойти до этого места, следующие 74 строфы я опущу. Замоним же выслушал от меня все стихотворение, прочитанное без единой запинки от начала и до последней строфы:

— Мог бы читать и с бо́льшим выражением,  — посетовал замоним. — Хотя все правильно, ни одной ошибки. Следующий вопрос, предмет — граландская демонология. Кто такие нижнезамонианские бесенята и сколько их помещается на кончике булавки?

Отлично! Вот уже сотни лет этот вопрос является ключевым вопросом граландской демонологии, а точнее, основой ее основ. Во-первых, само существование нижнезамонианских бесенят считается недоказанным. А во-вторых, если даже предположить, что они все-таки существуют, размеры их должны быть настолько малы, что их совершенно невозможно измерить.

Во всяком случае, так полагал замоним. Только он не знал (получается, он тоже знал далеко не все), что я и мой друг Кверт Цуиопю именно этой теме посвятили в Ночной школе не один час острейших дискуссий и изучили ее вдоль и поперек. Позаимствовав на время из «Хранилища недоработанных патентов» Филинчика его супермелкий микроскоп, мы провели самые дотошные исследования в этой демонологической области и, к удивлению своему, обнаружили, что нижнезамонианские бесенята существуют на самом деле, мало того, они окружают нас повсюду и в неимоверном количестве. Они роились в любой трещине стен Темных гор, кишмя кишели в волосах Фреды и, самое поразительное, действительно обожали сидеть на кончике булавки. С помощью микроскопа Филинчика, представлявшего собой сложнейшую систему различных линз, нам удалось изучить повадки этих эльфоподобных существ, в результате чего мы сделали ошеломляющий вывод, что… Хотя это уже не относится к заданному вопросу.

Главное, нам хоть и с великим трудом, но все же удалось сосчитать, сколько всего бесенят помещается на кончике булавки. Это было невероятно сложно, потому что они постоянно толкались и менялись местами. Но Кверт все же вывел формулу, которая позволяла, учитывая плотность голов бесенят на один квадратный микромиллиметр площади кончика булавки, вычислить точное их количество.

— 7 845 689 654 324 567 008 472 373 289 567 827,9, — ответил я.

— Браво, браво,  — изумленно проговорил замоним. — Я сам решал эту задачу чисто теоретически, силой мысли, но даже мне не удалось вычислить это число с точностью до десятых долей.

— Дело в том, что каждый бесененок может разделяться на десять еще более мелких, — сообщил я замониму.

— Ах вот оно что! Интересно. А теперь мой пятый вопрос. Предмет — тяжелофизика Филинчика. Что представляет собой Филинчикова семитантная теория?

— Филинчикова семитантная теория основана на том, что постичь универсум можно только с помощью числа «семь», при условии, что у вас семь мозгов. Существует всего семь элементов: огонь, вода, земля, воздух, перпем, замоним и одомашненная тьма. Сам универсум состоит из семи регионов: северного, южного, западного, восточного, прежнего, будущего и настоящего. Все эти регионы делятся на семь элементов: если взять астральную массу отдельных элементов и разделить ее на общую семитантную массу всех имеющихся в семи регионах планет и звезд, то получится число, состоящее из множества семерок. Мозгу идеета знакомы всего семь чувств: тяга к знанию, тяга к тьме, тяга к исследованию, тяга к наставничеству, бесстрашие, голод и жажда. Если сложить частоты колебаний ауры, вызванных воздействием всех этих чувств на аурокардиограмму Филинчика, и полученную сумму разделить на число со множеством семерок, то в результате получится снова цифра «семь».

— Правильно. Шестой вопрос. Предмет — идеетская филофизика.

Ого! Идеетская филофизика! Конечно, не самый сложный предмет универсума, но и любимой моей дисциплиной его тоже не назовешь. Эта странная смесь философии и физики явно предназначена не для тех, у кого всего один мозг.

— Что есть знание?

— Знание — тьма! — выпалил я.

Надо же! Это единственный постулат, сохранившийся у меня в голове со времен изучения филофизики в Ночной школе. Видимо, Филинчик все-таки не зря без конца его повторял.

— Так-так, неплохо. Похоже, Филинчик всему тебя научил. Тогда ответить на следующий вопрос тебе, наверное, не составит большого труда. Седьмой вопрос. Предмет — пространственные дыры. Что такое… серодород?

Хм. Серодород? Я знал, как он пахнет. Мне было также известно, что он является верным признаком наличия поблизости пространственной дыры. Но я не знал, что это такое.

— Я не знаю, — честно признался я.

— Подумай, сосредоточься! — потребовал Цилле. — Ты же все знаешь.

«Лексикон»? Что такое серодород?

Нет ответа.

Ну пожалуйста, «Лексикон»…

Нет ответа.

Серодородсеродородсеродород?

Ничего. Как всегда, когда позарез нужна его помощь.

— Не расстраивайся, мой мальчик, — проговорил замоним. — Я бы все равно приказал бросить вас за борт. У меня нет сердца. У меня нет души. И совести у меня меньше, чем у пещерного тролля.

— Как бы не так! — буркнул тролль себе под нос, но я все равно услышал.

— Скажи, зачем мне выполнять какие-то глупые, сентиментальные обещания, когда они не приносят мне пользы? Неужели ты думал, что я могу вот так запросто разбрасываться кораблями? Как ты наивен!

После всего этого я не мог не подумать, что замоним самое отвратительное существо, какое только когда-либо встречалось мне в Замонии в моих и без того в высшей степени богатых отвратительными существами жизнях.

— Спасибо,  — сказал замоним. — Очень трогательная прощальная речь. Тащите их на палубу! Приговор обжалованию не подлежит.

Удивительно было видеть палубу «Молоха» без привычных облаков чада и дыма. Замоним приказал остановить все машины и построить команду на палубе. При хорошей видимости, на глазах у всей команды должен был произойти акт показательной казни. Два йети принесли и установили колонну с замонимом. Хор исполнил национальный гимн Замонии, в котором слово «Замония» было заменено на «замоним» и явствовали другие смысловые корректировки.

Остальные строфы были еще глупее.

Йети сдернули брезент с двух огромных пушек и сделали два бессмысленных залпа.

Потом через борт перекинули черную доску.

— Вам, наверное, кажется все это чересчур театральным, — проговорил замоним у нас в головах, — но что поделаешь, я очень сентиментален. Можно было бы, конечно, просто швырнуть вас за борт, но так, на мой взгляд, гораздо романтичнее.

Первым на доску затолкали Грота. Надо отдать ему должное — он не выказывал ни малейших признаков страха. Хоть мне было и не видно, но я точно знал, что внизу из бурлящей воды высовываются ощеренные пасти кровожадных акул — они сопровождали «Молох» повсюду. Способность сохранять при таких обстоятельствах присутствие духа заслуживала уважения.

— С акулами я расправлюсь в два счета, клянусь трезубцем Нептуна, — кричал Грот через плечо. — А потом вернусь и прикончу тебя, замоним!

Впервые в жизни Грот показался мне симпатичным.

— Где наши вольтигоркские музыканты?  — поинтересовался замоним. — Какая казнь без музыки!

Йети вытолкнули на середину палубы трех вольтигорков, каждый из которых держал в руках по тарабану. Они начали настраивать инструменты. Цилле бросил на меня беспомощный, умоляющий взгляд. До него, кажется, постепенно начало доходить, что ему не удастся, как всегда, отболтаться и выйти сухим из воды. Только у меня тоже не было никаких идей.

— По моей команде!..  — рявкнул замоним.

Вольтигорки заиграли на своих тарабанах какой-то монотонный, заунывный военный марш.

— В воду его!  — скомандовал замоним.

Два йети, вооружившись острыми баграми, стали подталкивать Грота к краю доски. Он сделал глубокий вдох.

Вдруг раздался собачий лай.

На «Молохе» не было собак, были только собаковолки и другие мутанты, которые хоть и имели явное внешнее сходство с собаками или волками, но все же считали себя выше того, чтобы лаять.

А тут лаяла настоящая собака. Другая вторила ей душераздирающим завыванием. Третья злобно рычала.

Йети удивленно заозирались.

Тут заржала лошадь. Павианы верещали, львы рычали. А собаки продолжали лаять, только теперь их были сотни. Правда, голоса их звучали несколько приглушенно, словно все эти животные сидели в одном большом мешке.

— Что это?  — спросил замоним.

Он, конечно, ничего не слышал, но заметил всеобщее смятение. Один из йети подошел к нему и склонился над стеклянным колпаком. Он мысленно объяснил замониму, что происходит.

Налетевший порыв ветра разогнал последние облака дыма над «Молохом». Показалось хмурое небо, над кораблем нависла мрачная грозовая туча. Мы все подняли головы, так как звериные голоса слышались именно оттуда, сверху, и были теперь сильнее, чем прежде.

Слоны трубили.

Буйволы мычали.

Волки завывали.

Крокодилы шипели.

Над «Молохом» висела огромная черная туча. Очень необычная туча. Она не парила над кораблем на внушительном расстоянии, как это принято в кругу подобных природных явлений, нет, она нависала на расстоянии каких-нибудь двадцати метров прямо над палубой. И состояла она явно не из концентрированного водяного пара, как положено, — для этого она была слишком черной и какой-то нервозной. Не была она и из корабельного дыма, потому что уж слишком стабильно висела на одном и том же месте. Длинные черные струи, пронизывающие темную массу, грозили вот-вот вырваться на свободу и хлынуть во все стороны. Они постепенно распадались на все более тонкие и извивались в воздухе, словно червяки. Внутри тучи раздавались щелчки, будто там хлестали сотни кнутов.

Воздух трещал от напряжения, словно вот-вот должен был произойти мощный электрический разряд. А еще слышался голос, отдающий странные приказы:

— Хуууу! Хоттт! Хеее! Вверх! Хооо! Вниз!

Все на борту, как загипнотизированные, стояли запрокинув головы и смотрели вверх. Предстоящая казнь уже больше никого не интересовала. Замоним обо всем происходящем узнавал от йети, который стоял рядом со стеклянным колпаком.

— Вниз! Неее! Хооо! Вниз, я сказал! — кричал голос над нами.

Черное явление медленно, чуть дрожа, снижалось. Подобную тьму я наблюдал только раз в жизни, в лаборатории у Филинчика.

Облако состояло, в этом я был абсолютно уверен, из концентрированной и управляемой темноты.

Оно приблизилось чуть ли не вплотную к борту «Молоха», так что теперь можно было разглядеть его колышущуюся поверхность.

Филинотрон. На волнистой поверхности тьмы стоял очень сложной конструкции аппарат, а точнее, миниатюрная фабрика, представляющая собой удивительное зрелище, которое я уже однажды видел, только не при свете, — это был филинотрон Филинчика. В центре этого агрегата, пристегнутый ремнями, восседал не кто иной, как профессор Абдул Филинчик собственной персоной.

Ему, казалось, стоило неимоверных усилий держать всю эту конструкцию в повиновении. Облако брыкалось, как дикая лошадь, Филинчика мотало из стороны в сторону, но он все-таки умудрялся орудовать рычагами.

— Замоним! — кричал он. — Сдавайся! Ты окружен!

Тут облако под ним так взбрыкнулось, что профессор наверняка бы вылетел из своего кресла, не будь он пристегнут.

— Филинчик!  — изумленно прошипел замоним. — Ты все же решился?!

— Да, и это было совсем несложно! — орал Филинчик, стараясь перекричать вопли диких зверей из облака. — Если ты сдашься сам, обещаю тебе, что я просто тебя уничтожу. А будешь упорствовать, пеняй на себя, я тут такое устрою! Хо-о-о-о-о о!

Он дернул на себя какой-то рычаг и повернул напоминающее руль колесо. Облако немного успокоилось.

Замоним нервно рассмеялся:

— Ой-ой-ой, как страшно! Что это такое? Один из твоих недоработанных патентов?

— У меня получилось! — победоносно прокричал Филинчик. — Я приручил тьму! И помог мне в этом ты, мой мальчик! — добавил он, обращаясь уже ко мне. — Тогда в лаборатории ты был совершенно прав! Помнишь, что ты сказал? Ты сказал, что тьма, возможно, просто еще не привыкла к новым условиям. Так оно и было. Со временем она стала намного покладистее. Она, конечно, еще не совсем ручная, но это и понятно: мы ведь имеем дело с самой сильной энергетической формой универсума. Просто она еще не совсем объезжена.

Облако заржало и встало на дыбы.

— Голоса животных — это моя идея! — гордо сказал Филинчик. — Звуки, которые производит тьма, совершенно невыносимы. Я записываю их с помощью вот этого фили́нова транслятора и преобразую потом в голоса животных. Можно преобразовывать их во что угодно, в классическую музыку например. Только она нагоняет на меня тоску.

— Самая сильная энергетическая форма универсума — это я!  — не сдавался замоним.

— А вот и нет! — крикнул ему Филинчик. — Ты просто ошибка алхимии. Провалившийся эксперимент. Я пришел, чтобы выбросить тебя на свалку истории.

— Так вот чего ты хочешь?  — проговорил замоним. — Ты и я. Мозг против мозга.

— Семь мозгов против одного, — поправил его Филинчик. — Начинай!

(Примечание. Последующие события, к сожалению, не могут быть освещены с помощью традиционных повествовательных средств. Замоним и Филинчик мерились силой своих мыслей. И это, естественно, были вовсе не обычные мысли. Хотя и необычными назвать их тоже было бы неправильно. Сказать, что это были гениальные или уникальные мысли, означало бы непростительное принижение. Это были скорее ослепительные вспышки разума, представить себе которые невозможно, производимые самыми грандиозными, самыми титаническими умами нашей планеты. Мысли эти были настолько сложны, абстрактны, революционны, глубоки и невообразимы, что любой нормальный мозг тут же потерял бы рассудок, стоило ему задуматься хотя бы над одной из них.

Все живые существа на «Молохе», к счастью, нисколько не пострадали. Команда все еще находилась под гипнозом замонима, который позволял ей думать только о том, что было нужно ему. Грот и Цилле по известным причинам имели иммунитет. Только мне пришлось выдержать на себе эту битву от начала и до конца. То, что я не сошел при этом с ума, думаю, объясняется наличием в моем организме бактерий интеллекта, которыми я заразился от Филинчика и которые наверняка позаботились о создании в моем мозгу какого-то защитного барьера.

Думая в первую очередь о безопасности своих читателей, привожу мысли Филинчика и замонима в зашифрованном виде. Так что, если вы, конечно, не хотите провести остаток жизни в сумасшедшем доме, ни в коем случае не пытайтесь их расшифровать! Скажу только — речь шла не о ключевых вопросах универсума, а об ответах на них.)

Зашифрованные мысли телепатической дуэли Филинчика и замонима

Начинал замоним:

— ответил Филинчик. —

Замонима это ничуть не смутило.

— сказал замоним и победоносно рассмеялся.

— спросил Филинчик и тут же сам дал ошеломляющий ответ на свой вопрос:

У меня раскалывалась голова. Их мысли были невыносимы своей глубиной, шириной и высотой.

Я спрашивал себя, как долго еще смогу протянуть, но тут вдруг в голове моей послышался голос «Лексикона» Филинчика.

— Послушай, мой мальчик, — шептал мне Филинчик, — я скажу тебе, что ты должен сделать. Тихонько подкрадись к замониму и брось его в центр Облака Тьмы. Это самая сильная сила универсума. Уж она-то с ним справится. Но запомни: ни в коем случае не думай ни о том, что ты делаешь, ни о том, что ты собираешься сделать. Замоним тебя не видит, но он может читать твои мысли. Я постараюсь отвлечь его, но боюсь, это будет не надолго.

— воскликнул Филинчик, отвлекая замонима. —

Я не знаю, что тяжелее: думать совсем не о том, что ты делаешь, или же делать совсем не то, о чем ты думаешь. Только куда сложнее думать ни о чем или даже просто думать, что ты думаешь ни о чем, и в то же время делать совсем не то, о чем ты думаешь. Попробую объяснить по-другому.

Мне все время приходилось думать, что я ничего не делаю и стою на месте, в то время как на самом деле я медленно приближался к замониму.

Йети-стражники не представляли для меня опасности. Замоним был всецело поглощен дуэлью с Филинчиком и не мог ими командовать, так что они стояли неподвижно, как выключенные роботы, и тупо пялились на Облако Тьмы.

Я медленно, шаг за шагом, приближался к замониму. Мне пришлось пуститься на хитрость и все это время представлять себе капельку пота, которая якобы катится у меня по спине, в то время как я стою на месте и наблюдаю за дуэлью Филинчика. Я уже сам превратился в эту капельку пота, эту маленькую соленую бусинку, которая катится по шерсти, прокладывая себе извилистую дорожку вниз.

(Маленький шажок.)

Я скатился вниз по затылку и побежал в густой шерсти по позвоночнику.

(Еще шажок.)

Так, вдоль позвоночника, я катился вниз по спине.

(Еще шажок.)

Ой, шерстинка на пути. Шарахнулся в сторону, но слишком поздно, часть жидкости осталась висеть на нем. Уменьшившись почти вдвое, я покатился дальше.

(Еще шажок. Уже близко.)

О! Хм… Я капля пота… Я капля пота…

(Еще шажок. Остался метр.)

Капля пота. Капля пота. Капля пота. Мой мозг отключен. От волнения ничего другого не приходило в голову.

(Последний шаг. Почти у цели.)

— Давай! — шептал Филинчик. — Давай!

— АГА! ПОПАЛСЯ, ПРОКЛЯТЫЙ ЗАМОНИМ!

Эта мысль вдруг жирным шрифтом отпечаталась у меня в мозгу, и я ничего не мог с этим поделать. Слишком уж сильно мне хотелось поскорее утереть нос ненавистному замониму. Если бы Филинчик не вмешался, возможно, ничего бы не произошло. А так я потерял контроль. Замоним отреагировал мгновенно:

— Йети, хватайте Синего Медведя!

Философский камень соображал молниеносно, он тут же раскусил план Филинчика и незамедлительно принял меры.

— Все машины, полный вперед!  — скомандовал он.

Но я был уже тут как тут. Схватил стеклянный колпак и понял, что он прочно приклеен. В тот же миг пятеро йети навалились на меня со всех сторон.

Машины снова заработали. Из труб повалил черный дым. Корабль дернулся как от резкого толчка и начал движение. Йети зашатались, но тут же снова бросились на меня.

Только зря они оставили Грота без присмотра. Тот своим варварским умом быстренько оценил ситуацию и понял, что сейчас тут начнется хорошая заварушка. А он не привык смотреть на драку со стороны, поэтому разбежался и со всего размаху воткнулся своей квадратной башкой одному из йети в живот.

— Так ему, Грот! Врежь как следует! — подзуживал Цилле.

Грот схватил падающего йети за ногу и начал вращать над головой, как булаву.

Остальные йети в страхе ретировались.

— Быки!  — приказал замоним. — Хватайте Синего Медведя!

Добраньские быки тут же очнулись от своего летаргического сна. Только из-за сильного дыма им не сразу удалось сориентироваться в пространстве.

— Профессор Филинчик! — крикнул я. — Колпак приклеен.

— Сделай шаг назад! — попросил Филинчик уже своим обычным голосом.

Я отступил на шаг. В мозгу у Филинчика раздался щелчок, как когда-то в Ночной школе, когда он открывал банку сардин одной лишь силой своего ума. Звук этот был громким и четким, несмотря на царивший вокруг шум, и у всех, кто его слышал, по спине побежали мурашки. Стеклянный колпак легонько задрожал, и по нему поползли трещинки. Потом стекло хрустнуло и разлетелось на мелкие осколки.

Я схватил замонима. Он был холодный как лед.

— Неееет!  — завопил он. — Я приказываю тебе…

Я размахнулся и швырнул его в клокочущую темноту. То, что произошло потом, боюсь, не удастся описать обычными средствами нашего языка. Все же я попытаюсь, хотя не ручаюсь, что выйдет достаточно достоверно.

Недостаточно точное описание не поддающегося описанию события. Замоним исчез в черноте, словно кусок сахара в стакане крепкого кофе, и в тот же миг в голове моей зазвучал его голос, настолько пронзительный, что я испугался, как бы глаза у меня не вылезли из орбит. Я зажал уши лапами, но это, естественно, не помогло.

Все остальные, кто был на палубе, тоже зажали уши. Облако Тьмы съежилось, и послышался звук, словно с неба сбросили целый вагон кирпичей.

Потом, с громким лаем разъяренных цепных псов, Облако снова раздалось, расползлось в ширину, увеличив свой диаметр многократно, и осталось на какое-то время в форме сплюснутого черного мяча, из которого то и дело выстреливали молнии.

В конце концов оно в несколько приемов снова приняло свои первоначальные форму и размер. На мгновение воцарилась полная тишина: Облако, по-видимому, впитало в себя даже ухающие удары машин. Потом над океаном прокатилась космическая отрыжка, какую не в состоянии произвести даже самый гигантский боллог.

Вопль замонима у нас в головах смолк.

А вместе с ним исчез и сам замоним.

Команда очумело металась по кораблю.

Власть замонима над ней прекратилась.

Филинчик на своем филинотроне напоминал ковбоя, скачущего на диком быке. Облако Тьмы дергалось и брыкалось еще сильнее и непредсказуемее, чем прежде. Профессор отчаянно тянул за рычаги и жал на педали, но, похоже, был уже не в состоянии с ним совладать.

— Тьма должна сначала немного привыкнуть к замониму! — прокричал он. — Боюсь, на это уйдет время. Мне ее не удержать!

Облако бешено выгибалось и ржало, как дикая лошадь. Филинчик говорил так, будто его разобрала икота:

— Мне-е каже-е-тся, я не м-м-мо-гу е-е-ё уд-д-е-р-жать…

Тут Облако вскинулось и понеслось бешеным галопом вместе с Филинчиком зигзагообразным курсом над океаном, словно воздушный шар, из которого выпустили воздух. Вскоре и от него, и от Филинчика на филинотроне осталась всего лишь черная точка, которая быстро растаяла на горизонте.

Филинчика не стало, но и замонима тоже. Команда «Молоха» была свободна.

Все они еще плохо соображали и не понимали, кто они и где находятся, но это должно было скоро пройти. Грот упорно продолжал душить какого-то йети, который наверняка не понимал, что с ним происходит. Мне пришлось вмешаться и оттащить Грота. У нас было много дел, предстояло провести обширную разъяснительную работу.

Стоп, машины! Сначала нужно было остановить машины. Черные облака дыма не облегчали ориентацию в пространстве на корабле, да и сутолока от них не становилась меньше. Я вбежал в одно из машинных отделений и встретил там группку ошарашенных йети, тщетно силящихся вспомнить свои имена.

Все это время кораблем фактически управлял один замоним. Философский камень лично руководил работой каждой машины, каждой печи, каждого поршня и каждого винта на «Молохе», здесь не было ни капитана, ни опытных офицеров, только лишь сотни покорных рабов, которые бездумно исполняли приказы. Без замонима команда не знала, что делать. А машинное отделение корабля было так сложно устроено и настолько огромно, что даже мне потребовались бы годы, чтобы разобраться, что к чему. Сознание этого пришло ко мне именно в тот момент, когда один из йети-кочегаров попросил у меня автограф. Последним его воспоминанием была гладиаторская дуэль в Мегатеатре Атлантиса с моим участием.

Я снова поднялся на палубу. В принципе, положение наше было не совсем безнадежно. Рано или поздно топливо в печах перегорит, и машины остановятся сами собой, нужно только немного подождать. Тогда можно будет спустить на воду шлюпки и отпустить «Молох» в свободное плавание.

— Ну как, нашел тормоза? — поинтересовался Цилле.

— У «Молоха» нет тормозов.

— А жаль. Они бы нам сейчас пригодились. Слышишь звук?

Звук. Я слышал. Это были удары поршней машин. Урчание топок. Шипение вырывающегося пара. Топот и возгласы обалдевших йети. И еще какое-то клокотание.

— Да, что-то клокочет.

Звук показался мне странно знакомым. Где же я его слышал?

— Еще как клокочет, — подтвердил Цилле. — Что бы это могло быть? Тут в дыму ничего не разглядишь. Все громче и громче. Похоже, мы плывем прямо на него.

— Давайте залезем на трубу и посмотрим, — предложил Грот.

Мы выбрали самую длинную трубу из тех, что были в тот момент не в работе. Сбоку у нее оказались приделаны металлические ступеньки, уходящие далеко наверх и исчезающие в густых облаках дыма. Поднявшись приблизительно метров на тридцать, мы совершенно лишились возможности что-либо видеть. Дым сгустился и стал настолько едким, что нам пришлось зажмуриться и не дышать, поспешно продолжая свой путь вслепую, с плотно закрытыми ртами.

И вот наконец копоть рассеялась. Мы висели примерно в двухстах метрах над водой. Внизу распростерся плотный ковер черного дыма, что несколько успокаивало, создавая обманчивое впечатление мягкой страховки на случай падения. За границами облака, особенно со стороны бака, море было хорошо видно. Здесь, наверху, клокотание слышалось еще отчетливее. Теперь я наконец понял, почему оно мне показалось знакомым. Я уже однажды слышал этот звук.

Хотя теперь и так было видно, откуда он шел. На расстоянии приблизительно десяти километров от нас в море зияла огромнейшая дыра, гигантский водоворот, бурлящий круг, во много раз превосходящий размерами «Молох».

То был Жерлоток, легендарная морская воронка, из которой меня так удачно спасли карликовые пираты.

И мы на полном ходу неслись прямо на него.

Из «Лексикона подлежащих объяснению чудес, тайн и феноменов Замонии и ее окрестностей», составленного профессором Абдулом Филинчиком

ЖЕРЛОТОК, находящееся к северу от Замонии и очень не любимое моряками круговое течение в океане. Жерлоток представляет собой крутящуюся водяную воронку диаметром около десяти километров и глубиной от двадцати до тридцати километров. На дне океана он заканчивается в кратере огромного подводного вулкана диаметром около пяти километров.

Жерлоток отмечен на всех навигационных картах, и всем судам следует обходить его стороной, поскольку, стоит только какому-нибудь плавательному средству попасть в воды Жерлотока, его неминуемо засасывает в воронку. Рыбы и морские животные инстинктивно стараются держаться от Жерлотока подальше, чего нельзя сказать о не в меру любопытных моряках, которые снова и снова погибают в опасной пучине, стараясь как можно ближе подойти к гигантской дыре.

Куда исчезают в таком количестве воды Жерлотока, до сих пор неизвестно, что, естественно, является плодородной почвой для возникновения всевозможных легенд. Во многих народных сказках кратер подводного вулкана отождествляется с воротами ада, а разные несерьезные ученые утверждают, что Жерлоток закачивает воду из океана в полость внутри Земли, отчего та скоро взорвется.

Итак, мы находились на окруженном со всех сторон акулами, полном беспомощных существ корабле, который на полном ходу и при отсутствии возможности к торможению несся к дыре в океане глубиной более двадцати пяти километров.

Из помощников у меня были только карлик с провалами в памяти и здоровенный, неотесанный варвар. Филинчик, наверное, уже успел ускакать на своем Облаке Тьмы на другой конец океана.

Все остальные мои друзья, вероятно, парили сейчас где-то, на расстоянии нескольких световых лет от Земли, на гигантском космическом корабле в межпланетном пространстве, и каждую пару минут ко мне подбегал какой-нибудь йети и спрашивал, где у нас туалет, — а я не в состоянии был ответить даже на этот простой вопрос. Вот это я называю безвыходной ситуацией!

— Что будем делать? — спросил Цилле.

— Как насчет того, чтобы умереть? — ответил вопросом на вопрос я.

Рев Жерлотока между тем усилился настолько, что понимать друг друга можно было, только крича во все горло. Команда, похоже, понемногу начала приходить в себя. Очнувшиеся от чар старательно пытались растолковать своим коллегам-зомби, что происходит. Только это вряд ли могло нам теперь помочь: до воронки оставалось уже не более километра, и корабль, как бы пританцовывая, начал плавно кружиться в ее водовороте. От этого паника на борту усилилась. Все бросились к бортам и, глядя вниз, окончательно убедились в том, что нам не спастись. Поднялся страшный крик. Некоторые падали на колени и плакали.

«Молох» кружился все быстрее и быстрее. Нас неумолимо влекло к краю воронки. К счастью, рев воды заглушал крики и плач на палубе. А нос корабля уже завис над краем водоворота и постепенно начал клониться вниз.

Грот и Цилле, словно окаменев, стояли у борта, вцепившись в поручни.

Корабль накренился еще сильнее. До того момента, как он опрокинется в бездну, остались считаные минуты.

«Всего 13 жизней», — промелькнуло у меня в голове.

Вдруг облако дыма над «Молохом» заколебалось, закрутилось вихрями и во многих местах расступилось, уступая натиску сильных крыльев, звуки ударов которых отчетливо слышались даже на фоне рева Жерлотока.

Сквозь образовавшиеся просветы на палубу опустились сотни, нет, тысячи гигантских птиц. Крики на корабле стихли, все смолкли при виде целой армии динозавров-спасателей.

Один из них опустился прямо передо мной. Это был Дэус Экс Ма́хина.

— Что ж, — заметил он, — похоже, мы подоспели в последнюю секунду.

Эвакуация. Бывшие рабы корабля торопливо лезли на спины птеродактилей. Некоторые исполинские птицы уже поднялись в воздух. «Молох» неторопливо переваливался через край воронки.

Мак, как всегда, оставался невозмутим.

— Знаешь, мне совсем не понравилось в доме престарелых. Они там сидят целый день, играют в очко и хвастают былыми подвигами. А я терпеть не могу настольные игры. Я вообще не выношу никакого общества. А как меня раздражают стены! Не говоря уж о потолках! Оказывается, мне требовался не отдых, мне нужны были хорошие очки. Как, по-твоему, мне идет?

Мак вопросительно заморгал на меня глазами. Его зрачки через линзы очков смотрелись как два подноса. На белках водянистых глаз отчетливо проступили красные прожилки.

— Еще как! — кивнул я. — Просто супер!

— Вот так. Запомни, мой мальчик: жизнь слишком дорога, чтобы доверять ее воле случая.

«Молох» уже на две трети корпуса навис над краем воронки.

— Мы оказались неподалеку из-за событий в Атлантисе. Все динозавры-спасатели уже давно собрались над городом. Мы чувствовали, что грядет катастрофа. Воздух был просто пронизан опасностью. Мы, правда, думали, что город уйдет под воду, а он вместо этого взмыл в небо.

Маку приходилось кричать все громче, чтобы заглушать рокот водоворота. Лучше бы он рассказал мне все это уже в воздухе, подальше отсюда.

— Но нам не пришлось ничего делать. Никто не вывалился из Атлантиса. Никто не прыгнул вниз из страха или гордыни. Кто бы ни организовал все это, он сделал свое дело как надо.

— Это люди-невидимки. Послушай, Мак, тебе не кажется…

— Потом мы еще какое-то время кружили над морем, думали: вдруг кого-нибудь смыло гигантской волной, ведь океан хлынул в дыру, которая образовалась на месте Атлантиса. Но нам встретился только сумасшедший Филинчик на своем бешеном аппарате. Казалось, он решил выиграть дерби. Он кричал что-то про «Молох» и северо-восточное направление. Так мы оказались здесь.

На «Молохе» трещали все переборки, винты и гайки, словно пули свистели в воздухе. Корабль балансировал уже на самой кромке водоворота, еще секунда — и он опрокинется в пропасть. Грот и Цилле уже давно смылись. На борту остались только двое — я и Мак.

— Хм, Мак, не обижайся, но мне кажется, нам уже пора…

— Конечно, мой мальчик, влезай ко мне на спину.

Мак подставил мне спину. В этот момент меня что-то с силой ударило сзади. Я отлетел к борту, больно ударился головой и на какое-то мгновение потерял ориентацию. А на спину Маку карабкалось отвратительное существо.

Пещерный тролль.

Прежде чем я успел раскрыть рот, Мак оттолкнулся задними лапами и взмыл в воздух. Он быстро поднимался, вовсю работая мощными крыльями. Пещерный тролль, довольный, махал мне рукой. А потом их поглотило облако дыма.

«Молох» рухнул в воронку водоворота.

Итак, подведем итог. Вся команда корабля была спасена, спаслись все, кроме вашего покорного слуги, заслуживающего самого искреннего сострадания. Каждый динозавр-спасатель улетел, унося на спине одного или нескольких йети, добраньских быков или каких-либо других существ. Мак, ни о чем не подозревая, вместо меня спас пещерного тролля, и уж мне ли было не знать, как хорошо тот умеет имитировать чужие голоса. Ему не составит большого труда убедить Мака, что у него на спине сижу именно я. Стало быть, и помощи с этой стороны ожидать было нечего.

Сказать, что корабль рухнул в воронку водоворота, наверное, было бы не совсем корректно по отношению к тому, что происходило с ним на самом деле. Хотя «Молох» действительно опрокинулся через край воронки, его все еще удерживала центростремительная сила, и он довольно медленно опускался вниз. Вращаясь вместе с водоворотом, корабль двигался по гигантской спирали к центру воронки. Из-за огромных размеров «Молоха» и Жерлотока это происходило не быстро, так что у меня осталось еще время напоследок подумать о жизни.

И я пришел к выводу, что постигшая меня участь вполне справедлива.

Именно по моей вине случилось все это, именно я уничтожил замоним и, пусть даже сам того не желая, отправил корабль на верную гибель. Я же принял командование кораблем на себя, стал, так сказать, его капитаном. Поэтому мой долг теперь отправиться вместе с ним на дно. Ничего не поделаешь, таков уж морской обычай. Я схватился за поручни и смело взглянул смерти в лицо. А лицо у нее оказалось точь-в-точь таким, какой мне представлялась черная дыра, вырезанная в небе профессором Филинчиком при помощи его филинотрона. Я сделал глубокий вдох.

И в нос мне ударил весьма неприятный запах.

Он был одновременно и знакомый, и совершенно чужой, ведь в такой концентрации я его еще ни разу не ощущал.

Пахло серодородом.

Знаю, что момент был в высшей степени неподходящий, но мне все же очень хотелось узнать, что же это такое — серодород? Поэтому умирать пока было рано.

Из «Лексикона подлежащих объяснению чудес, тайн и феноменов Замонии и ее окрестностей», составленного профессором Абдулом Филинчиком

СЕРОДОРОД. Неприятно пахнущий газ, распространяемый улитками времени. Одной из главных загадок универсума является вопрос — куда уходит время. Все мы ежедневно наблюдаем его уход. Уходят секунды, минуты, дни, месяцы, годы, — только вот куда они уходят? Ответ очень прост: в пространственные дыры, куда же еще. Если бы не существовало этих отверстий в пространстве, атмосфера Земли уже давно переполнилась бы временем и взорвалась, поэтому пространственные дыры крайне необходимы, чтобы сквозь них могло утекать прошедшее время. Вот какую важную функцию выполняют пространственные дыры. Но если бы время утекало только в другие измерения, они в конце концов тоже переполнились бы временем и взорвались. Поэтому существуют так называемые улитки времени, они сидят на краях пространственных дыр и поедают текущее сквозь них время, переваривают его и снова выбрасывают в атмосферу в виде не очень приятно пахнущего газа, которому исследователи пространственных дыр дали название «серодород». Таким образом, серодород представляет собой не что иное, как отработанное и переваренное время.

Так, значит, Жерлоток — это пространственная дыра.

Похоже, эти дыры притягивают меня как магнитом. Кверт бы обзавидовался!

Из «Лексикона подлежащих объяснению чудес, тайн и феноменов Замонии и ее окрестностей», составленного профессором Абдулом Филинчиком

ЖЕРЛОТОК [продолжение]. Некоторые эксперты в области исследования пространственных дыр утверждают, что Жерлоток является самой большой из известных пространственных дыр универсума. Во всяком случае, такой вывод позволяет сделать уровень концентрации серодорода на ее краях, поскольку ученым пока неизвестно место с более высокой концентрацией этого неприятно пахнущего газа.

Я, конечно, не горел желанием провалиться вместе с «Молохом» в самую гигантскую в мире пространственную дыру, но все же путешествие на огромном корабле по просторам Галактики казалось мне куда заманчивее, чем кончина на дне водоворота.

Вот, оказывается, почему я тогда, в состоянии вульгарной кататонии, видел «Молох», парящий в межзвездном пространстве, — это наше с ним будущее.

В этом даже было что-то величественное: мало того что я провалился на самом здоровенном корабле всех времен и народов в самую огромную дыру в океане, так я еще стал жертвой самой мощной пространственной дыры универсума. Вот это размах!

Я стоял, вцепившись в борт, на носу корабля и отважно смотрел в бурлящую бездну. Моя тринадцатая жизнь подходила к концу небывало достойным и грандиозным образом.

Но самым необычным было совсем не это.

Меня поразило то, что навстречу мне из черного зева Жерлотока, или, вернее, пространственной дыры, выплыл ковер. Но и это было отнюдь не самым необычным.

Ведь на ковре этом сидел мой друг Кверт Цуиопю.

Желейный принц в состоянии вульгарной кататонии. Уже издали было видно, что Кверт пребывает в состоянии вульгарной кататонии. В это состояние полного безразличия к происходящему, которое я уже однажды подробно описал в своей книге, можно прийти только посредством падения в пространственную дыру. Это такой защитный механизм организма, с помощью которого мозг способен противостоять сильнейшему стрессу, вызванному полетом сквозь время, пространство и измерения. Поэтому ничего удивительного, что Кверт не обратил на меня ровным счетом никакого внимания.

Он даже не заметил летящий на него огромный корабль, во всяком случае не проявил к нему никакого интереса.

Так что пришлось мне брать инициативу в свои руки. До Кверта все еще оставалось несколько сотен метров, и траектория его полета, к счастью, проходила чуть в стороне от «Молоха».

Я со всей силы оттолкнулся ногами от палубы, раскинул передние лапы — и полетел!

Само собой, это не был настоящий полет, такой, о котором я рассказывал в одной из своих историй на гладиаторской арене, но я все же мог самостоятельно управлять направлением своего падения. Сильнейший встречный воздушный поток весьма мне в этом способствовал. Отчаянно работая лапами, мне удавалось поймать нужное направление, в нужный момент придавать себе ускорение или тормозить.

В результате я сумел вырулить навстречу Кверту, который с бешеной скоростью летел теперь прямо на меня.

До него оставалось каких-нибудь пятьдесят метров.

Кверт приоткрыл глаза. Похоже, он очнулся от вульгарной кататонии.

Сорок метров.

Мой друг начал протирать глаза. Это никак не входило в мои планы. Я рассчитывал проскользнуть под его ковром, а потом ухватиться сзади за кисточки. Замысел, требующий ювелирного исполнения. Если он сейчас проснется и начнет менять курс — все пропало.

Двадцать метров.

Кверт распахнул глаза и ошарашенно уставился на меня.

Десять метров.

Я вытянул вперед лапы.

Теперь я проскользнул точно под ковром Кверта.

Пять метров.

Кверт испуганно подался вперед и потянул за край ковра. Ковер сделал резкий поворот и ушел на недосягаемое для меня расстояние.

Мы понеслись в разные стороны, едва успев взглянуть друг на друга.

— Синий Медведь? — послышался у меня за спиной удивленный голос Кверта.

Впереди у меня, на расстоянии приблизительно двухсот метров, маячила черная точка, в которой собирался водяной вихрь, превращаясь в пространственную дыру. Как бы отчаянно я ни барахтался в воздухе и ни колотил по нему лапами, иллюзия целенаправленного полета, было появившаяся у меня в верхней части воронки, быстро исчезала по мере того, как я приближался к ее центру. Теперь мне, напротив, казалось, что я беспомощно несусь вниз, влекомый неумолимой и страшной силой, удвоившей, утроившей свое воздействие.

Из «Лексикона подлежащих объяснению чудес, тайн и феноменов Замонии и ее окрестностей», составленного профессором Абдулом Филинчиком

ЖЕРЛОТОК [продолжение]. В самой нижней части Жерлотока наблюдаются весьма курьезные явления, противоречащие всем существующим в обычной природе законам физики. Начиная с расстояния двухсот метров до центра воронки, скорость падающего предмета удваивается каждые пять метров, что приводит к тому, что в самом низу он достигает скорости, равной скорости света. Ученые объясняют это явление совместным воздействием трех факторов: вращательного момента, центростремительной силы и принадлежности Жерлотока к классу пространственных дыр.

Скорость падения действительно возрастала с каждой секундой. Встречный поток оттянул назад мои уши и щеки, и я, сам того не желая, оскалился, словно голодный волк, демонстрируя все свои зубы. Глаза вжались в глазницы. Потом послышался оглушительный хлопок, эхом отразившийся от стен водоворота.

ДУ-ДУММ!

Я только что перешагнул звуковой барьер. Скорость моя возросла невероятно. Встречный ветер уже вырывал из шкуры волоски.

ДУ-ДУММ!

Второй удар, не менее громкий.

И голос совсем рядом:

— Эй, Синий Медведь!

Это был Кверт на своем ковре. Он, видно, уже совсем оправился от вульгарной кататонии и повернул назад.

— Сейчас подлечу к тебе! — кричал он. — Прыгай на ковер и крепко держись за меня! Самое сложное будет повернуть обратно. Надо сделать это, прежде чем мы рухнем в пространственную дыру.

Он был уже рядом, я взобрался на ковер и крепко обхватил Кверта лапами.

— У тебя получится! — крикнул я.

— Надеюсь, — ответил он. — Я еще не делал такого маневра!

Кверт сделал резкий наклон вперед и, словно уздечку коня, потянул на себя концы ковра. Ковер взвился на дыбы, описал элегантную дугу и поменял направление полета на противоположное. Позади «Молох» с грохотом рухнул в раскрытую пасть универсума, со скоростью никак не меньше скорости света.

— Вот видишь, — сказал я Кверту. — А ты боялся.

Мы держали курс на юг, туда, где когда-то находился Атлантис. Там я надеялся встретить динозавров-спасателей.

Кверта не очень-то удивило произошедшее с нами чудо, но того, кто только что вынырнул из пространственной дыры, вообще нелегко удивить.

Разъяснения. Я вкратце поведал ему, что случилось со мной, а он рассказал мне свою историю.

Он, как ни странно, из Темных гор попал действительно прямиком в свое родное измерение, как раз незадолго до момента коронации. Это привело к тому, что в 2364-м измерении стало два Кверта Цуиопю. Ситуация получилась совершенно абсурдная: Кверт наблюдал за своей собственной коронацией из толпы. Он даже разыскал свой ковер жизни и держал его теперь, аккуратно свернутый, под мышкой. Наблюдая за торжественной процессией, он увидел, как я случайно стал виновником падения его второго «я» в пространственную дыру, бросился на помощь и сам угодил вслед за нами туда же. Зато ему во время падения удалось развернуть ковер и удобно устроиться на нем. Так что второй Кверт Цуиопю все еще носится где-то там, в пространственных лабиринтах.

На месте Атлантиса теперь было большое круглое озеро, кратер глубиной в несколько километров, быстро заполнившийся морской водой (потом поползут слухи, что именно это стало причиной гибели Замонии, что люди-невидимки якобы выдернули из континента затычку, но легенды, как известно, склонны все упрощать).

Навстречу нам бросился взволнованный Мак. Он рассказал нам, что, едва только он коснулся земли, пещерный тролль соскользнул у него со спины и был таков. До чего же все-таки подлое существо! Было видно, что Маку ужасно неловко из-за всей этой истории.

Остальные динозавры-спасатели приземлились неподалеку от озера, бывшие рабы «Молоха» залезли в воду, чтобы смыть с себя копоть, машинное масло, запах, да и вообще воспоминания о стальном корабле.

Это был настоящий водный праздник. Многие из рабов «Молоха» все это время видели воду только из иллюминатора, мыться или стирать на корабле было не принято. Йети и добраньские быки дурачились и брызгались, словно дети. Даже я не удержался и нырнул пару раз. Потом Мак позвал нас на ужин. Динозавры приготовили стол из свежих овощей и фруктов, который для многих из нас стал первой нормальной едой за долгие годы. Усталые и голодные, мы вышли на берег.

За время купания с черными медведями произошла удивительная перемена. Я заметил, что мех у них вовсе не черного цвета, чернота оказалась обычной смесью масла и копоти, которая теперь расплылась жирными пятнами по поверхности озера. У первого же медведя, который вынырнул у меня на глазах из воды, мех оказался не черный, а ярко-рыжий, как у лошадей ирландской породы. У другого шкура имела золотистый оттенок. Потом из воды вышел зеленый медведь, за ним медведица со светло-русым мехом. На солнечном берегу отряхивались от воды медведи всех цветов радуги: желтые, зеленые, красные, — я даже обнаружил среди них парочку синих.

Из «Лексикона подлежащих объяснению чудес, тайн и феноменов Замонии и ее окрестностей», составленного профессором Абдулом Филинчиком

ЦВЕТНЫЕ МЕДВЕДИ, уникальный вид обитающих за пределами городов Замонии всеядных млекопитающих с густым мехом (ursidae). Сильные, высотой до двух метров животные обладают способностью овладевать речевыми навыками. Самой яркой отличительной чертой этого вида является цветовая индивидуальность каждой особи. Так, к примеру, многие из цветных медведей имеют красный цвет меха, но при этом каждый из них обладает своим уникальным оттенком: кирпичным, медно-рыжим, янтарным, огненно-красным, цвета махагон, цвета черешни, пурпурно-красным, терракотовым, бронзовым, красно-бордовым, рубиновым или розовым, как у фламинго. Существует также великое множество всевозможных оттенков желтого, от лимонного и яичного до ярко-оранжевого: соломенно-желтый, солнечно-золотистый, цвет электрического света, блондин, русый блондин, светлый блондин, платиновый блондин, медово-желтый, банановый, масляно-желтый, золотисто-желтый, пепельно-желтый, горчичный, кукурузный, русый, золотисто-русый, канареечный, натифтофский желтый, желтый лимонник, венецианский желтый, светло-желтый, темно-желтый и натурально-желтый.

Не менее распространен среди цветных медведей и зеленый цвет, имеющий великое множество вариантов, как то: изумрудный, оливковый, бирюзовый, нефритовый, цвет молодой резеды или шпината, а еще желто-зеленый, сине-зеленый, болотно-зеленый, цвет еловых иголок, травы, морских водорослей, морской волны, озерной тины, бутылочного стекла, плесени, серебристо-зеленый, ядовито-зеленый, цвет пальмовых листьев, гороха, сосны, плюща и еще многие сотни других оттенков этого цвета.

И это всего лишь основные цвета, кроме которых существует еще бесконечное множество разнообразных комбинаций, дающих огромное количество новых оттенков, например: фиолетовый, сиреневый, лиловый, цвет мальвы, рододендрона, аметиста, пармской ветчины, корицы, какао, сурика, хрома, лосося, абрикоса, цвет флорентийской меди, светло-лиловый, цвет слоновой кости, жемчужно-белый, пепельно-серый, красно-розовый, серо-коричневый. Встречаются и медведи очень редких оттенков: аквамариновые, цианитовые, золотисто-берилловые, цитриновые, хризоберилловые, хризолитовые, демантоидные, диоптазовые, молдавитовые, ляпис-лазурные, цвета топаз, циркон, аксинит, гиацинт, титанит, шпинель, азурит, малахит, коралл, карнеол и цвета морской пены.

Есть также цвета, встречающиеся только в Замонии: неоловый, сириловый, замонит, клеробит, эльфонит, гномонит, цант, опализам, ведьмо-зеленый, хромолитовый, пермолит, вольтигорковый, мельфиловый, халухациновый и филиново-черный. А если эти цвета смешиваются с другими приятными глазу оттенками, то получается так называемый замонианский двуцвет: неолово-зеленый, неолово-красный, сирилово-голубой, апализамо-зеленый, пермолитово-желтый, красно-вольтигорковый и, конечно же, все возможные сочетания самих этих оттенков, — короче говоря, в природе не существует такого цвета, который не могли бы иметь цветные медведи. Причина внезапного вымирания, то есть полного исчезновения цветных медведей с материка Замония, до сих пор остается загадкой. Населявшие ранее Большой лес цветные медведи в один прекрасный день все до единого исчезли оттуда.

Настал момент великого торжества.

Постепенно к бывшим рабам «Молоха» начала возвращаться память. Цветные медведи вспоминали, как родители рассказывали им, что когда-то, много-много лет назад, их предки населяли Большой лес.

Они вели мирную жизнь, посвященную в основном разведению пчел. Но потом обстоятельства изменились, в лесную чащу явился огромный паук-ведун и прогнал всех медведей своими бесчестными методами охоты. Медведям не осталось ничего другого, как покинуть лес, расстаться со своим излюбленным занятием, разведением пчел, и посвятить себя рыбной ловле. Лесные медведи превратились в морских медведей, они очень быстро освоили строительство деревянных кораблей, изготовление рыболовной снасти и стали добывать себе пропитание из воды. А потом пришел замоним и превратил их в своих рабов.

А еще некоторые медведи помнили молодую пару, ультрамаринового медведя и медведицу цвета индиго, которые бросились в море, чтобы спасти своего новорожденного сына от страшной участи рабства на «Молохе». Точно сказать теперь, конечно, нельзя, но это вполне могли быть мои родители, пожертвовавшие собой ради того, чтобы сохранить мне свободу.

Это, во всяком случае, объясняло, почему «Молох» все время вызывал у меня такое странное чувство — я всегда чувствовал в нем что-то родное. Но прояснить этот факт мог только замоним, а его уже переваривало Облако Тьмы.

В этот вечер пролилось немало слез, слез радости и печали. Многие из бывших рабов горевали по тем годам, которые отнял у них проклятый замоним. Другие предавались безудержному веселью, радуясь новообретенной свободе. Динозавры-спасатели в это время беспомощно топтались в сторонке, с проявлением чувств у них всегда были проблемы.

Мы не спали до глубокой ночи, все говорили и говорили. Я рассказал медведям о своем забеге по Большому лесу. Узнав о том, какая участь постигла паука-ведуна, медведи стали подумывать, а не вернуться ли им опять в Большой лес. Рассказал я им и о людях-невидимках, о моем путешествии в недра Атлантиса и о том, что город улетел в космос. К счастью, Мак подтвердил правдивость моих слов.

А потом все мы заснули крепким, глубоким сном, и только динозавры-спасатели не спали, они охраняли нас.

Домой. Наутро медведи окончательно утвердились в мысли вернуться в Большой лес. Паука-ведуна там больше не было, поэтому мы снова могли его населить.

Остальные решили разойтись кто куда. Некоторые просто остались на озере и начали заново отстраивать город.

Грот и Цилле направились в Бухтянск, чтобы там сесть на корабль и пуститься в далекое плавание. Им хотелось увидеть новые континенты, «расширить свои горизонты», как выразился Цилле. Кверт сказал, что пойдет вместе с нами в Большой лес. Он слишком много времени провел в пространственной дыре и теперь хотел немного отдохнуть и поработать над своим ковром, прежде чем снова провалится в какую-нибудь дыру.

Динозавры-спасатели заявили, что сами доставят нас куда надо, чтобы мы по пути не попали в какую-нибудь переделку и им не пришлось снова лететь нас спасать.

Мы взяли курс на запад, свободно пролетев тем ущельем в Пиритонических горах, где раньше лежала голова боллога. Потом была бесконечная Сладкая пустыня, и я, сидя на спине у Мака, видел торнадо и — совсем крошечных — чудичей, семенящих в песках.

Спустя пару дней мы достигли цели. Сначала вдали показались вершины Темных гор, а через несколько часов мы приземлились на опушке Большого леса.

Мак, как всегда, был невозмутим, только попросил меня придерживаться вегетарианской диеты, по-видимому не сомневаясь, что ему все равно скоро придется вытаскивать меня из какой-нибудь новой передряги. Он взмахнул крыльями и взмыл в небо. Очки его так запотели от избытка чувств, что он сразу же чуть было не налетел на дерево.